Венеция, 1 марта 1507 года,

Ка д'Оро.

Синьоре N., замок Аскольци

ди Кастелло

«Простите, синьора, невольную паузу в моем повествовании, но дела Светлейшей Республики вновь идут в гору, и моя должность главного казначея Синьории не оставляет достаточно времени, чтобы взяться за перо. Посему прошу Вас, любезная синьора, отнестись к задержке очередного письма с пониманием.

Итак, злой рок ниспослал на мою голову самых отъявленных негодяев, каких только знали просторы южных морей, и жизнь моя была полностью в их власти. Словно в насмешку над несчастными жертвами, быстроходный галиот моих новых хозяев носил высокопарное имя «Memento mori» и находился в надежной гавани острова Джерба — известного логова берберийских корсаров. Много историй услышал я об этом клочке земли у северных берегов Африки! В главных городах Берберии — Алжире, Тунисе, Триполи, Бизерте и, разумеется, на острове Джерба — считается не только дозволенным, но и геройством участвовать в пиратском промысле. И герои из героев в этом деле — корсары, грабежом добывающие себе славу, могущество и несметные богатства. Они-то и становятся зачастую тайными властителями многочисленных мусульманских государств, процветающих под крылом Османской империи.

Круглый год корсары бороздят морские просторы в надежде атаковать какое-нибудь христианское судно. Их добычей становятся многочисленные корабли, груженные вином и зерном, сукном и шелком, слоновой костью и серебряными слитками, лекарственными снадобьями и пряностями. Ну и, конечно, золотом.

Верхушку среди североафриканских разбойников составляют капитаны кораблей и корсарских банд, именуемые раисами. Часть своих доходов они отправляют в казну Османской империи, которая благословляет их разбой.

К одному из таких пиратов, отличавшемуся особой жестокостью, я и попал. Его звали Драгут-раис. Он побывал в плену, был гребцом на галерах, купался в золоте и прозябал в безвестности. Благодаря своей невероятной изворотливости, он выпутывался из самых безнадежных ситуаций. Драгут-раис прошел все ступени морского ремесла — от матроса, канонира и лоцмана до командира целой эскадры, во главе которой стоит и поныне.

Этот негодяй быстро убедился в преимуществах острова Джербы и превратил его в свою главную базу. Оттуда, из этой пиратской Мекки, проклятой всеми христианскими мореходами, он до сих пор безнаказанно совершает набеги на торговые суда в Тирренском, Ионическом и Адриатическом морях.

Прознав, что его люди подняли на борт не простого матроса, а венецианского патриция, Драгут-раис быстро смекнул, что на каком-нибудь невольничьем рынке он сможет получить за меня приличный куш. Это и спасло мою жизнь.

И хотя я был скован цепями, со мной обращались весьма заботливо, как с дорогим товаром. Даже пищу готовили отдельно, что было большой редкостью на пиратском корабле, где, по морским законам, даже капитан должен есть из общего котла.

Через несколько дней плавания мне удалось узнать, что Драгут-раис держит курс на Алжир. Этот крупный порт на севере Африки был знаменит своими тавернами и пиратскими притонами. Там, во время вакханалий, опустошались десятки бочонков рома, и за ночь две-три тысячи реалов с легкостью перекочевывали из кошелька подвыпившего корсара в карман трактирщику.

Разумеется, сам Драгут-раис был не таков. Рассказывали, что он очень богат и имеет огромный дворец-крепость в западном квартале Алжира. Но посещал он столицу не ради того, чтобы покутить со своей братией или развлечься с блудницами. В Алжире он встречался с самим наместником турецкого султана Аруджем по кличке «Барбаросса», заслужившим славу грозы наших южных морей. Там они не раз обсуждали планы совместных действий в Средиземноморье. Через Аруджа Драгут-раис также отсылал подарки турецкому султану, у которого он был в большой милости.

Мне собственными глазами довелось видеть их вместе. То было незабываемое событие! Тщедушный коротышка Драгут, должно быть, решил похвастаться мной, своим пленником-аристократом, перед рыжебородым гигантом-покровителем, похвастаться, словно какой-нибудь драгоценной безделушкой. Арудж посоветовал, кому меня можно выгодно продать. После многодневного пира меня вновь заковали в цепи, не забыв предварительно вымыть и подстричь.

Здесь позвольте мне прерваться, любезная моя синьора, оставив следующую главу моих скитаний до будущего письма. Поверьте, каждую минуту этого тягостного плена я всей душой рвался в Венецию, где моя возлюбленная супруга оплакивала мою безвременную кончину. Все это надрывало мне душу…

Да хранит вас Господь, моя неизвестная доброжелательница».

— Благодарю вас, ваша светлость, но, если позволите, я вернусь на мостик.

Капитан Боски встал, учтиво раскланялся с пассажирами и князем Гримальди, после чего торопливо вышел, на ходу надевая треуголку. Солнце клонилось к закату, и «Святая Мария» на всех парусах устремилась в открытое море.

— Какой он обходительный, ваш капитан! Мне казалось, что все моряки — грубые и неотесанные. Умеют только глушить ром да утирать нос рукавом.

Кокетливо оттопырив мизинчик, Лукреция поднесла к губам бокал с мальвазией и сделала глоток. Греческое вино оказалось неожиданно крепким, ибо в следующее мгновение растеклось по ее телу горячим потоком, будоража кровь.

Улыбка тронула губы князя.

— Вы забываете, синьора, что мы — венецианцы, а следовательно, искусство обходительности и этикета, как и ремесло морехода, — для нас дело чести и престижа. К тому же Боски — сын богатых купцов. Он с детства был без ума от моря и, несмотря на проклятие родителей, лишивших его наследства, не изменил своей мечте и стал моряком.

— Как это романтично! Мне всегда нравились одержимые мужчины! — воскликнула Лукреция.

— Ваш друг, должно быть, прекрасный образец такого мужчины? — вежливо поинтересовался Гримальди, переводя взгляд на Фьезоле, так и промолчавшего весь обед.

Замечание князя вывело его из задумчивости.

— Разумеется, я одержим. Но позвольте мне сохранить в тайне предмет моей одержимости, — пробормотал он, не подозревая, что сам же и выдал свой секрет.

— Несмотря на вашу осторожность, господин Вителли, могу свидетельствовать, что вкус у вас отменный.

Себастьяно Гримальди многозначительно посмотрел на Лукрецию, отчего она смутилась и покраснела. Однако она давно научилась пользоваться своей красотой как оружием тонкой дипломатии. Сейчас, как ей казалось, был тот случай, когда следовало ограничиться легким флиртом и воздержаться от более близкого знакомства, и Лукреция сменила тему беседы.

— Скажите, князь, отчего вы так враждуете с Чезаре Борджиа, моим братом? Конечно, он человек грубый и заносчивый, но разве это мешает вам, венецианцам, сохранять с ним хотя бы терпимые отношения?

Гримальди посмотрел на прелестную сестрицу вышеупомянутого злодея.

— Мне нет никакого дела до личных качеств Борджиа, но, думаю, на крови невинных жертв ему не построить единой Италии. И это не только мое мнение.

Лукреция тяжело вздохнула. Она не раз испытывала сильное чувство вины за то, что участвовала в грязных делишках брата. Она ненавидела его, но больше ненавидела себя за нерешительность, за свою страсть к роскоши и дворцовым соблазнам.

— Мне очень жаль, князь. Но я всего лишь его сестра. И потому не могу быть в ответе за те безрассудства, которые совершает Чезаре.

— Вам очень жаль?! Ему одному удалось сковать всю Италию страхом и свободно устранять одного за другим достойнейших людей. Отравлены епископ Сельтский, кардинал ди Капуа. На Орсини покушались. Сфорца лишились всего своего состояния. Повешен мой друг Якопо. Вспомните о судьбе собственного мужа, герцога Салернского, принца королевской крови! Для всех, кто открыто выступает против его деспотизма, у Борджиа припасен сильнейший яд, потоки которого уже затопили и Венецию!

— Я не защищаю его…

— Это было бы глупо. Мне стало известно, например, что он тайно ведет переговоры с некоторыми членами венецианской Синьории, настраивая их против нашего славного дожа Агостино Барбариго. Он мечтает прибрать Светлейшую Республику к своим рукам.

— И вы, конечно, не на их стороне, — заметила Лукреция.

— Вы правы, синьора. Я на стороне интересов Венеции. А предатели заслуживают не менее суровой расплаты, чем тот, кто им заплатил. Не удивлюсь, если жизнь герцога Романьи Чезаре Борджиа оборвется по его же собственной вине.

— Ваш тон слишком трагический, чтобы быть пророческим, князь Гримальди. Боюсь, я очень огорчу вас, если предположу, что он закончит свои дни в собственной постели от одного из старческих недугов.

Лукреция победоносно улыбнулась, чувствуя, что успешно отбила атаку. И в подтверждение этого залпом осушила свой бокал.

— Не думаю, что вы нуждаетесь в предостережении, сударыня. Однако не удивлюсь, если он осмелится поднять руку и на вас, если ему это покажется выгодным. На вас или на ваших друзей.

— Как вы можете говорить такое?! Он — мой брат. Мы с ним одной крови.

— Тем больше у меня оснований не доверять вам, герцогиня…

Лукреция почувствовала, что разговор приобретает оттенок враждебности, что явно не входило в ее планы.

— Мы бы могли найти другую, более приятную тему, князь, — с укоризной в голосе проговорила она.

— Но вы сами завели этот разговор, герцогиня.

Воцарилось тягостное молчание. Князь Гримальди возвратился к прерванной трапезе и теперь расправлялся с десертом. Джузеппе же с угрюмым видом рассматривал рисунок на скатерти.

Лукреция машинально поглаживала золотой медальон, украшенный голубым сапфиром. Родриго Борджиа подарил ей целый десяток изящных золотых безделушек с вправленными в них сапфирами величиной с лесной орех. С тех пор ни одна придворная красавица не отваживалась украшать себя сапфирами, боясь навлечь на себя гнев малютки Борджиа.

Камень, украшавший медальон, имел особую историю. То была знаменитая «Звезда Морей» — индийский сапфир безупречной чистоты с миниатюрной звездочкой в середине. Талисман древних восточных мореходов, сапфир прошел множество разных рук, пока при весьма темных обстоятельствах не оказался в сундуке папы Александра VI Борджиа. Сокрыв истинное происхождение легендарного камня, не слишком щепетильный родитель вручил его своей прелестной дочери, не подозревая, что тем самым обручает ее с несчастьем…

Молчание было прервано громким стуком. Лукреция вздрогнула от неожиданности. Шнурок порвался, и драгоценный медальон, соскользнув с изящной шейки, упал на пол. В дверях появился бледный, запыхавшийся Боски. Его рука указывала куда-то назад, а глаза тревожно смотрели на князя. Сомнений быть не могло — случилось что-то непредвиденное.

— Ваша светлость, — выдохнул капитан. — Пираты!