А с творчеством происходила забавная вещь. Вика всегда легко рифмовала на любую тему. Своим девочкам сочиняла стихи, песенки, сказки, и они с удовольствием слушали. Как-то на пляже Дома творчества в Пицунде приятель-кинодраматург, услышав стихи и сказки, которыми она развлекала маленьких дочек, посоветовал записать и издать книжкой. Вика махнула рукой – какая там книжка, так, ерунда для домашнего пользования! Но приятель настоял и даже привел ее в Москве к своему другу в «Детскую литературу». Викины записи прочитали, одобрили и выпустили детскую книжку, красиво и ярко оформленную.

Когда Вика впервые взяла в руки нарядную книгу со своей фамилией на обложке, то испытала странное чувство. Вроде гордиться нечем, не «Война и мир», но чувство гордости все же было. И, прочитав книжечку тут же, в типографии, решила, что стихи совсем не плохие. Если бы были ерундой, вряд ли редактор просил бы приносить новые.

И она принесла. Придумывалось легко, это ведь не работа, а так… для своих девчонок. Вышла еще одна книжка, а потом ее стихи в толстом сборнике детских поэтов! После этого сборника ее приняли в Союз писателей. Вика стала детским поэтом и писателем. Было немного смешно, она же это не всерьез, а так, для развлечения. Родители гордились ее книгами, Вике даже неудобно становилось. Но гонорары платили очень приличные, и она ушла с телевидения, став «свободным художником». Вика почти каждый день бывала в Доме литераторов. Там проходили интересные семинары, показывали фильмы и был замечательный ресторан. В баре варили настоящий кофе, всегда сидели какие-нибудь знакомые, обсуждая новости и планы. Там Вика встретила Игоря Панова, который был влюблен в нее во ВГИКе. Игорь стал довольно известным, по его сценариям сняли несколько фильмов. Он перезнакомил Вику с кучей народа: молодыми писателями, поэтами, драматургами, и она стала среди них своей. Обстановка была самая демократичная, во всяком случае среди молодежи. К вечеру в Доме литераторов, или сокращенно ЦДЛ, собиралась большая компания, и Вика очень весело проводила время.

Родители переехали на Алексея Толстого в дом ЦК. Квартира хоть и считалась трехкомнатной, но была больше, чем их на Неждановой. Лев Иванович с приходом Горбачева получил большую должность и ездил на самые важные международные встречи. Вообще жизнь менялась. Выезжать за границу стало проще. Стаса приглашали очень часто, но раньше ему лишь иногда разрешали поездки, а сейчас он сам мог решать, интересно ехать или нет. Он получил несколько очень престижных международных наград за заслуги в области физики. Его приглашали в различные университеты читать лекции, и в восемьдесят шестом году он поехал в Америку. Стас всегда зарабатывал по советским меркам много да плюс еще частые премии. Но после восемьдесят пятого года стали поступать деньги из-за границы за статьи. Все это выдавалось чеками Внешторга и тратилось в валютных магазинах.

У Вики вышла четвертая большая книжка про приключения Люли-мальчика и его собак. Эту смешную историю особенно любили ее дочки и всегда просили рассказать новые приключения. Книжка разошлась мгновенно, была переиздана и опять принесла Вике деньги. Потом был снят мультфильм, и ей выплатили гонорар. В «Детской литературе» просили продолжения историй. Ее друзья веселились: «Люля-мальчик бесконечен. Это «Гаврилиада» какая-то… служил Гаврила хлебопеком, Гаврила булки испекал, служил Гаврила почтальоном, Гаврила письма разносил…» А Вика смеялась: «Нет, это Люлиада!» Но Аня и Ирочка пожинали плоды Викиной славы и в саду, и в школе. Мама-писательница! Приключения Люли-мальчика и его собак! Дети просили сестер, чтобы мама написала, что было дальше с Люлей-мальчиком. Вику это забавляло, но она обещала придумать продолжение.

После переезда родителей квартира освободилась от большей части мебели. Нина Сергеевна собирала карельскую березу, поэтому спальню, столовую и кабинет увезла в новую квартиру. Опустевшие комнаты казались огромными. Вика сделала ремонт, купила мебель. Устроила девчонкам отдельные комнаты, себе спальню с рабочим столом, современную гостиную. Рояль, правда, остался, тут Нина Сергеевна была непреклонна – девочки должны заниматься на хорошем инструменте. А дети, в отличие от Викуси, занимались охотно. Ходила учительница музыки, учитель английского. Нина Сергеевна строго следила за воспитанием и образованием внучек, в этом Вика могла полностью положиться на нее. Девочкам еще не было шести лет, а они уже бегло читали по-русски и почти все понимали по-английски. Дедушка с бабушкой говорили с ними на английском, и им приходилось думать и отвечать.

Они по-прежнему были очень разными по характеру и внешне. Анечка была копией Вики, только более послушной и любящей. А Ира все-таки превратилась в красавицу и прекрасно сознавала силу своей красоты. Многочисленные гости, знакомые и просто люди на улице восхищались ею. Ирочка смотрела своими «кошачьими» прозрачно-янтарными глазами без всякого смущения и, если давали подарок, царственно протягивала за ним руку, небрежно роняя «спасибо». Нина Сергеевна пробовала с этим бороться, но ее впервые постигла неудача. Когда на празднике в детском саду Ирочке дали роль королевы цветов с танцами и песней, а сестре не дали даже роли цветка, бабушка, утешая заплаканную внучку, сказала:

– Ну, ничего, Нюточка, не плачь. Осенью начнете заниматься в балетном кружке, и тебе обязательно дадут главную роль в новогоднем спектакле.

– Ничего ей не дадут, – спокойно возразила Ирочка. – Мне дадут главную роль, и всегда мне все будут давать.

– Вот и глупость сказала! – возмутилась бабушка. – С какой это стати? Заслужить сначала нужно…

– Ничего мне заслуживать не надо, бабуля, – перебила ее Ирочка. – Вот увидишь, всегда мне все просто так будут давать. Потому что я красивая, а Анька, как все.

И Нина Сергеевна не нашла правильных слов для ответа. Рассказывая мужу об этом, возмущалась:

– Ты только подумай, Лева, какая паршивка! Ведь шесть лет всего, а рассуждает, как кокотка какая-то!

– Ну, Ниночка, не сгущай краски. Иришка еще ребенок. Говорит то, что ей хочется, не вкладывая особого смысла.

– Да нет же, Лева! В том-то и беда, что прекрасно понимает, о чем говорит. Видел бы ты эти наглые глазищи! И никакого сочувствия к сестре! Нюта плачет, а эта масла в огонь подливает нарочно!

– Ну, все, все, успокойся, дорогая моя. Ты немного преувеличиваешь, но, конечно, это не очень хорошо. Надо будет потихоньку внушать Иришке, что не все так просто в жизни.

– Вот ты и внушай, твоя ведь любимица…

Вика, услышав эту историю, немного расстроилась, но, как и Лев Иванович, посчитала слова Ирочки детской болтовней. Да у нее и времени не было вникать в воспитательный процесс. У Вики был роман. Шесть лет она хранила верность Стасу, понимала и принимала их необычную семейную жизнь. Старалась быть хорошей женой, «настоящей спутницей большого ученого». В глубине души знала, что немного играет в «хорошую жену». Просто, чтобы самой было интересно. Роль жены гения, конечно, почетна и престижна, но, возможно, ей, Вике, этого мало. Четыре года металась между Стасом, детьми, институтом, неинтересной работой. Только последние два года живет своей жизнью. И вот, пожалуйста – четыре изданные книги, член Союза писателей, деньги, друзья… Конечно, у них со Стасом тоже были друзья, и все они – прекрасные, умные, талантливые люди! Но Вика всегда была там женой Стаса Зданевича. А сейчас она опять Вика Велехова – яркая, творческая, привлекательная. Заметил ли Стас, что они стали реже видеться, меньше времени проводить вместе? Вряд ли… Он любил ее, она в этом не сомневалась, но свою работу, все эти исследования и их блистательные результаты любил еще больше. Стас когда-то говорил, что все это для нее… Чушь! Уж она-то теперь знает, какое это магическое чувство – успех! Даже такой скромный, как у нее. Хотя почему она принижает себя?

Вика подшучивала над своим творчеством, но знающие люди считали, что пишет она совсем неплохо. Вот сейчас почти закончена повесть о девочке, которая не могла ходить, поэтому летала. То есть она, конечно, летала в воображении, девочка была больна, лежала в постели и фантазировала. У нее болели ноги. Вика не уточняла диагноз – детям это не важно, они и слова «парализован» не понимают. Просто яркие фантазии девочки. Она рассказывает о своих полетах так интересно и описывает, что видит сверху, так необычно, что взрослые сомневаются: вдруг действительно летает? А дети, ее друзья, верят и не удивляются ничему. Кто-то бегает ногами, а кто-то не может ходить, потому что умеет летать. Вещь получилась светлая, трогательная… Ее друг по ВГИКу – интересный и успешный режиссер, сказал, что можно сделать очень сильный фильм. Если подобрать ребенка, который хорошо сыграет, а дети иногда фантастически играют, то это будет маленький шедевр. Редактор в «Детской» прочел и был впечатлен, но сомневался, что худсовет пропустит. Летающие дети? В реальной жизни? Жаль, если «зарубят»! Вот если Вика переделает, чтобы всем было ясно, что больная девочка просто фантазирует, все это понимают, но делают вид, что верят. Тогда, конечно, можно попробовать. Но Вике не хотелось переделывать, повесть ей нравилась, это вам не «Люлиада» какая-нибудь.

Этими мыслями о Стасе, о его и своих успехах Викуся пыталась оправдать себя. Да, влюблена, но кому это мешает? Она никому не причиняет зла, любит Стаса по-прежнему. Он и девочки для нее самое главное. Но ведь может быть какая-то своя жизнь и свои увлечения?

Роман этот возник случайно, как бы в шутку, но перерос в довольно серьезные отношения, и Вика не знала, что с этим делать. Да и не хотела что-либо менять, пусть идет, как идет. А «шло» очень бурно, отнимая все Викино время.

Попав в веселую шумную компанию, собирающуюся вечерами в ресторане Дома литераторов, Вика как будто вернулась назад, во вгиковские дни, когда была свободна, беспечна и уверена в успехе. Разница только в том, что многие уже состоялись и были известны. А так – те же споры о кино, литературе, о нашумевших постановках «Таганки», «Ленкома» и «Современника». Все были молоды, легко дружили и еще более легко влюблялись. В начале вечера за столом могло собраться пять-шесть человек, а потом компания разрасталась, подставляли стулья, сдвигали столики, устраивая сутолоку и неразбериху. Но официанты в творческих домах были ко всему привычны и хорошо понимали своих клиентов. Московская богема давала щедрые чаевые, никогда не проверяя счет. А если не было денег, могли занять у официантки. Вот чего не было, так это снобизма. Никто не кичился своими заслугами, известностью и успехами. Вика легко вписалась в эту атмосферу, став здесь своей.

День рождения она решила отметить в ЦДЛ. За шесть лет это был первый день рождения без Стаса и их общих друзей. Стас читал лекции в американском университете и должен был вернуться ближе к осени. На домашнем празднике с родителями и дочками ей стало грустно. Тех нежных слов, которые он сказал утром по телефону, было мало. Хотелось, чтобы Стас сидел рядом, смеялся, шутил и смотрел на нее так, как только он один умеет. Так что Вика надеялась поднять себе настроение среди друзей.

Заказала столик на двадцать человек. Пригласила двенадцать, но официантка Валечка предложила накрыть на двадцать – все равно набегут, где потом стулья искать? Так и получилось: главный московский красавец, актер с Таганки, пришел с двумя манекенщицами. Дружок-подружка Лерик привел приятеля, балетного мальчика из Большого. Известный архитектор, муж ближайшей подруги, пригласил французского художника, а сама подруга Томка приехала после спектакля со своим партнером. Зашел хорошо знакомый всем западногерманский журналист, и ему махнули, давай к нам! А вот Игорь Панов пришел без жены, хотя Вика приглашала их вдвоем. И это было досадно. Игорь на что-то надеялся, была некая неопределенность в их отношениях. Вроде дружили, но легкая неловкость присутствовала. Вика надеялась познакомиться с его женой, чтобы все стало на свои места – просто друзья по институту. Но Игорь упорно приходил один, а у Вики и в мыслях не было заводить роман с чужим мужем. У нее есть Стас, и никто ей больше не нужен. И тогда она в шутку объявила, что ее кавалером сегодня будет Алик. Нарочно выбрала самого безобидного из всей компании. Алик был некрасивый, худой, высокий, с грустными еврейскими глазами, но очень обаятельный. Он дружил со всеми, коллекционировал иконы, картины, антиквариат, имел незаконченное музыкальное образование и работал в министерстве торговли. Деньги у него всегда были, и он щедро платил за всех. Ездил на «мерседесе», что тогда было редкостью. Говорили, что его отец «большая шишка» в Минторге. Алик мог достать все что угодно, от дефицитных книг до открытки на машину. Он давал деньги в долг и не напоминал забывчивым должникам. Вообще был добрым, милым, интересным собеседником – веселым и остроумным. Его все любили, и ни одно застолье без него не обходилось. Алик недавно разошелся с женой, очень хорошенькой, но глуповатой девчонкой, и шумно праздновал вновь обретенную свободу.

Он с удовольствием откликнулся на Викину шутку и ухаживал за ней весь вечер весело и непринужденно, как будто так и должно быть. Игорь злился, а Вика нарочно обнимала Алика и кричала:

– У нас с Аликом роман! У вас на глазах зарождается большое и светлое чувство!

Алик смеялся и целовал ее в щеку. Игорь пытался разбить их пару, но Алик твердо отказывал.

– Извини, старик, моя девушка слегка перебрала шампанского, и я никому не могу ее доверить.

– Правильно. Никому меня не отдавай, – бормотала Вика. – Я пьяна, как сапожник.

На улицу они вышли вместе. Алик предложил отвезти ее домой, садиться за руль ей явно не следовало. Но Вика попросила пройтись пешком, здесь рядом, и, может, она немного протрезвеет, чтобы не испугать детей. Алик засмеялся, и они пошли. Апрельская ночь была прохладной, и Вика пришла в себя. Голова не кружилась, настроение было легким, праздничным…

– Когда-то в этой церкви венчались Пушкин и Натали. Как давно это было! Потом я каждый день бегала мимо церкви в школу. А сейчас иду домой, и мне уже двадцать шесть лет. Уже двадцать шесть! Кошмар!

– Какое там «уже»! Совсем девчонка, – улыбнулся Алик.

– А тебе сколько?

– Мне? Ну, мне двадцать семь… в декабре будет.

– Совсем мальчишка, – сказала Вика, и оба рассмеялись.

На бульваре не было ни души, скамейки и аллея залиты лунным светом. «Как красиво!» – подумала она, и вдруг Алик сказал: «Стой так, Вика, замри!» и стал читать стихи:

Читал он тихо, но слова как будто звенели, так это было красиво.

Вика стояла неподвижно, зачарованная стихами, звучащими так необычно в этой лунной ночи. Длинная тень в пышной юбке лежала на дорожке, и где-то в груди возникло ощущение радости и тепла. Хотелось, чтобы эти слова звучали и звучали в пустоте бульвара.

– Красиво. Я не знала, что ты увлекаешься Северяниным.

– Тебе это странно? Я вообще люблю поэзию. А Серебряный век особенно.

– Молодец. Я, к сожалению, знаю лишь в институтском объеме. А Северянина вообще очень мало. Вот такие общеизвестные – конечно, а более поздние – нет. А ты хорошо читаешь. Прочти еще что-нибудь.

– Ну, вот послушай из тридцатых годов:

– Замечательно! «Немножко больше, чем немножко…» Надо будет перечитать, – сказала Вика.

– Да я могу тебе наизусть читать, если интересно.

– Спасибо, Алик. Как-нибудь… с удовольствием. Но вот мы и пришли.

– Ты в композиторском доме живешь?

– Да. А ты, кстати, где обитаешь? Я так бессовестно потащила тебя пешком, теперь тебе надо за машиной возвращаться…

– Да ну, ерунда! Я тоже почти рядом, на Малой Бронной.

– А, ну тогда ничего. Спасибо еще раз за вечер поэзии. Спокойной ночи, Алик.

– Завтра увидимся, Викусь? Может, пообедаем вместе?

– Ну почему бы и нет? Только не раньше трех.

– Годится. Давай в три. В Домжуре? Раков свежих поедим.

– Ну, давай в Домжуре. Все, пока. – Вика поцеловала Алика в щеку и вошла в подъезд.

В квартире было темно, все спали. Вечерами, когда Вика уходила, с детьми оставалась мамина домработница Люба. Если Вика возвращалась поздно, Люба оставалась спать в гостиной на диване. Вика тихонько прошла в ванную и посмотрела в зеркало: «Свежей душистого горошка», – усмехнулась она. А, впрочем, вполне ничего. В самом деле, что такое двадцать шесть лет? И засыпая, слышала голос Алика: «По аллее олуненной вы проходите морево. Ваше платье изысканно…»

После обеда в Доме журналистов они стали встречаться каждый день. Раньше тоже виделись почти ежедневно, но это было в общей компании. Сейчас Алик всюду сопровождал Вику. Возил ее в редакцию, в типографию, к портнихе и на маникюр. Терпеливо ждал в машине, а потом отвозил домой или обедать в ресторан. Вечером заезжал, и они направлялись в ЦДЛ или Дом кино. Сидели до закрытия ресторана, а после ехали всей компанией к кому-то в гости на «кухонные посиделки» или в загородный ресторан «Архангельское», где жизнь начиналась после одиннадцати вечера. Не для всех, конечно. На двери всегда висела табличка «Закрыто», и швейцар пускал только своих. Своими считалась московская богемная тусовка и те иностранцы, которые дружили с ними. Денег в «Архангельском» прогуливалось – море! Цены там были особые, просить меню считалось дурным тоном. Да и не поесть туда приезжали. Заказывали шампанское, фрукты и легкую закуску к водке. Играл замечательный оркестр, ради него и ездили. Девизом руководителя было: «Даром только птички поют». Поэтому посетители «заряжали» музыкантов очень серьезно. Но ребята стоили того. Там нельзя было услышать пошловатого советского шлягера. Играли лучшие композиции известных западных групп. А пели так, что, закрыв глаза, нельзя было отличить Борю-гитариста от солиста группы «Квин». Веселое было время. Ездили в «Архангельское» до конца советской эпохи. Впрочем, ресторан существовал и после, но вряд ли люди, посетившие музей-усадьбу и чинно обедающие рыбной солянкой и мясом в горшочке, могли представить бурное ночное прошлое заведения.

В «Архангельском» легко рушились браки и возникали новые яркие романы, там ревновали, страдали и проводили счастливые часы. Там были слезы и выяснения отношений, случались скандалы и драки между соперниками. Туда приезжали молодые, красивые, талантливые, известные. Там царила атмосфера праздника и беззаботности. Посетив впоследствии массу ресторанов и ночных клубов, Вика нигде больше не чувствовала такого настроя. «Архангельское» в ее воспоминаниях осталось самым веселым и романтическим местом.

Никаких отношений у них с Аликом той весной не было. Вике просто нравилось проводить время в его обществе. Она чувствовала себя окруженной заботой, вниманием и восхищением. Алик, при всей своей некрасивости, был очень симпатичным, веселым и легким человеком. В нем чувствовалось настоящее мужское рыцарское отношение к женщинам. Он стал своим человеком у Вики в доме. Цветы не успевали вянуть, девчонок он избаловал подарками и сладостями, домработнице Любе привозил огромные шоколадные наборы в благодарность за «лучшие в мире» пирожки с капустой. Люба расцвела при его появлении. Даже Нину Сергеевну, встретившую его довольно прохладно, покорил искренним восхищением ее педагогическими способностями в отношениях с внучками и признанием Викиного таланта. Когда узнал о ее любви к старинной русской мебели, рассказал много интересного о старых мастерах, стилях и особенностях мебели из карельской березы и красного дерева. Алик хорошо разбирался в антиквариате, и Нина Сергеевна это оценила. А когда подарил ей редкие альбомы «Истории русской мебели», изданные за рубежом, они стали друзьями.

– Милейший человек, – говорила Нина Сергеевна. – Очень харизматичный. И, конечно, интересный, прекрасно образован. Я понимаю, Викуся, такой поклонник льстит самолюбию каждой женщины, но что дальше? Ты замужем, и у тебя прекрасный муж… и девочки. Пожалуйста, Вика, не наделай глупостей!

– Мама, ну о чем ты говоришь? Алик – просто друг, чудесный парень. Ты же знаешь, приходится постоянно бывать «на людях». Премьеры, рестораны, банкеты. При таком прекрасном муже я всегда одна. Ну не с Лериком же ходить? Это очень двусмысленное положение. Мне удобно, что Алик сопровождает меня и я вроде и при кавалере.

– Ну да, это, конечно, лучше. Только как бы Стас не воспринял иначе…

– Стас, мамуль, выше всякой пошлости. Да к нему это и не имеет никакого отношения. Он живет в совершенно другом мире.

И Нина Сергеевна успокоилась. Раньше был Сережа, ходивший за Викусей, как тень. Недавно, слава богу, женился. Теперь вот Алик. Что ж, у такой хорошенькой и талантливой женщины, как Вика, должен быть бескорыстный поклонник.

Но друзья и знакомые в бескорыстную дружбу не верили. Встречая их постоянно вместе и видя, как в шумном застолье они всегда погружены в какие-то свои разговоры, прямо спрашивали:

– У вас что, роман? Признайтесь!

А они дружно отрицали, объясняя свое постоянное общение схожестью интересов и любовью к русской поэзии.

Как-то приехали в Архангельское в проливной майский дождь, и Алик вынес Вику из машины на руках, чтобы она не замочила ноги в открытых босоножках. А когда поставил ее на пол в холле, Вика, не расцепляя рук, обнявших его шею, несколько мгновений молча смотрела в глаза Алику и видела в них грусть и нежность. За столом подвыпившая Томка пристала:

– Ну, признайтесь, что у вас роман! Что вы за тихушники такие! Ведь это так прекрасно – любовь! Ради этого и живем. Викусь, ну что молчишь? Признавайся! Давай за это выпьем.

Вика, улыбаясь, покачала головой.

– Нет никакого романа, расслабься, подруга.

– А что же у вас происходит? – зло спросил Игорь. – Пионерская дружба?

Алик улыбнулся и поднял бокал:

За столом зашумели, засмеялись, чокаясь.

– За флирт, господа! Нет, за Любовь! За любимых до дна!

– Стишки! – усмехнулся Игорь. – Любители поэзии! А впрочем, хорошо зная свою подругу Викусю, ничему не удивляюсь.

– Хорошо зная Викусю? – тихо спросил Алик, и все замолчали.

– Ты и представить себе не можешь, до какой степени! Слишком хорошо.

– Врешь ты все, старик! Ничего ты не можешь знать об этой девушке с певучими глазами и асимметричным лицом. Не твоего поля ягода. Забудь о ней, старик! – и, взяв Вику за руку, увлек в круг танцующих.

– Почему с асимметричным лицом? Где ты видишь асимметричность? – спросила она.

– Вижу. И в этом главная прелесть твоего лица. Его невозможно забыть.

– Все ты выдумал. У меня очень хорошенькое лицо.

– Нет, – Алик покачал головой. – У тебя прекрасное лицо. Только асимметричное. И глаза, как у ведьмы.

– Ты же говорил только что про «певучие глаза»?

– У всех ведьм певучие глаза, – упрямо возразил он.

– Ты пьян, дурачок, – тихо засмеялась Вика. – И обратно машину поведу я.

– Да, веди. И меня веди, куда хочешь. За тобой куда угодно! Пропал я, Викуся, пропал!

– Ты просто слегка напился. Но это пройдет. Я тебя отвезу домой, и все пройдет.

Вообще это был пока вполне невинный флирт. Правда, никто в это не верил. Особенно после рассказа мужа красавицы-поэтессы. Он был известным театральным художником и дружил с Аликом.

– Еду на днях по Фрунзенской набережной. Смотрю, стоит знакомый «мерседес», подъезжаю, останавливаюсь, Алик с Викой сидят. «Что? – спрашиваю я. – С машиной что-то не в порядке? Может, помочь?» «Нет, – отвечают, – мы просто разговариваем». Ну ладно, поехал дальше. На следующий день опять ездил в мастерскую к Ваське за эскизами. Еду обратно, глазам не верю! Стоят! На том же самом месте! Останавливаюсь. Сидят в машине вдвоем. Спрашиваю Алика: «Старик, что случилось?» «Ничего, – говорит, – просто разговариваем». «Да я вчера вас на этом самом месте видел!» «Да? – удивились. – Серьезно? А мы и не заметили, просто остановились». По-моему, они и не расстаются. И что скрывают от друзей? Секрет полишинеля…

В конце мая Нина Сергеевна увезла девочек на дачу, а в июле они со Львом Ивановичем собирались ехать в Крым вместе с внучками. Получалось, что до середины августа Вика совершенно свободна. Ей надо было сдать исправленную повесть. В издательстве торопили, а Вике не хотелось портить хорошую вещь, да и времени совершенно не было. Вообще как-то не писалось, поэтому Нина Сергеевна решила создать ей все условия для работы. К Викиному творчеству мама относилась очень серьезно.

В начале июня вся компания собиралась в Сочи, позагорать и поплавать. Вика с Аликом тоже решили ехать. Заказали пять двухместных номеров в «Жемчужине». Вика понимала, что в Сочи их отношения изменятся. Во-первых, собирались парами, и только двое были официально женаты. Поселиться в гостинице без свидетельства о браке двум разнополым гражданам было невозможно. Поэтому паспорта на стойке обычно сдавали: женские в один номер, мужские – в другой. А на этажах занимали номера по интересам. Там уже это никого не волновало. Тем более всем за все платили. И Вика понимала, что жить они с Аликом будут в одном номере. Для всех – они пара. «Да будь что будет. В конце концов, мы не дети», – решила она.

В Сочи было солнечно, балкон смотрел на море, синее-синее до самого горизонта. Вика сосредоточенно разбирала чемодан, стараясь не смотреть на сдвинутые рядом кровати.

Алик рассмеялся и сказал:

– Викусь, брось! Потом развесишь. Переодевайся и пойдем, искупаемся, а то солнце зайдет.

Они плавали дотемна. Возились и шумели в воде, как дети. Алик делал вид, что хочет «утопить» Вику, а она визжала, отбивалась и брызгала на него водой. Неловкость, возникшая в номере, прошла. Вике опять стало легко и весело. В ресторан пришли последними, вся компания уже сидела. Ужин прошел за оживленными разговорами и планами на завтра. На них с Аликом никто не обращал внимания. В номер вернулись поздно, и Вика прошла на балкон. Облокотилась на перила и смотрела в темноту. Она как-то растерялась и не знала, что делать дальше. Алик вышел следом, щелкнул зажигалкой, закурил. Потом встал рядом с ней и, помолчав немного, рассмеялся, бросил сигарету в темноту и произнес:

Вика повернулась к нему и сказала:

– Не хочу невинной любви.

– А какой ты хочешь?

– Хочу страстной и нежной.

– Порочное дитя! Что ты знаешь о страстной любви? Ты шутишь? – Алик улыбнулся, глядя на Вику.

Она положила руки ему на плечи и повторила:

– Хочу страстной и нежной любви.

– Уверена? – насмешливо глядя на нее, спросил Алик. – Не боишься?

– Нет. Это ты должен бояться. – Вика провела пальцем по его лицу от лба к губам.

– А я и боюсь, – прошептал он, обнимая Вику.

И была страсть и нежность.

Заснули только под утро, а проснулась она от жаркого солнечного луча, пробившегося сквозь щель между гардинами. В номере никого не было. Взглянула на часы – половина двенадцатого. Вика раздвинула занавески, и солнечный свет залил полутемную комнату. Оглянувшись, увидела на столике у дивана бледно-желтые розы. Совсем светлые, чайные, как она любила. Целая охапка в большом кувшине. Где он только взял этот кувшин? Из цветов торчал листок бумаги. Она развернула и прочла:

Вика рассмеялась, бросила листок и пошла умываться.

Алик сидел за столом под полосатым тентом.

– Привет, – сказала Вика. – А где все? Почему ты один?

– А «всех» ты проспала. Искупались, позавтракали и уехали на поиски приключений. Мы вдвоем. Что тебе заказать?

– Не хочу ничего. Кофе и сок апельсиновый.

Алик окликнул официанта и сделал заказ.

– А когда ты успел раздобыть эти чудесные цветы? Спасибо, кстати.

– Не стоит благодарности. Кто рано встает, тому Бог дает.

– А зачем ты с утра издевался над Цветаевой?

с придыханием, на манер своей любимой поэтессы прочла Вика.

– А что? – одобрил Алик. – И этот вариант годится. Видишь, Викуся, пообщалась немного с образованным человеком и уже можешь от детских стишат переходить к взрослым.

– Ой, ой! Кто это у нас образованный? Несчастный музыкант-недоучка! Просто у тебя память хорошая, помнишь чертову уйму стихов…

Принесли кофе и сок. Вика задумчиво смотрела на море. Было так лениво и хорошо, что не хотелось двигаться.

– Ну, что будем делать, моя принцесса? Поедем догонять коллектив? Они заказали столик на «Мельнице»! Или останемся здесь?

– Давай останемся. Будем просто купаться и загорать.

И они остались одни на целый день. И день тянулся бесконечно. И были соленые поцелуи в море и нежный шепот на сдвинутых вместе шезлонгах. И камешки, которыми они выкладывали какие-то одним им понятные слова.

Потекли прекрасные, беззаботные дни. Никто больше не просил их признаться в романе, не уговаривал ехать днем на «поиски приключений», понимая, что им хочется побыть вдвоем. Но вечера все проводили вместе, и вечера эти всегда были веселыми. Много смеха, шуток, смешных рассказов, а хороших рассказчиков среди них было немало. Иногда к ним присоединялись знакомые, компания разрасталась, и ехали в Пицунду или Дагомыс.

Викины благие намерения поработать над повестью разлетелись, как дым. Работать не хотелось. Настроение было празднично-легким, ей нравилось всё и все вокруг. И тратить эту праздничность на что-то скучное было жаль.

Через неделю неожиданно приехал Игорь. Приехал один, без жены, поселился в «Жемчужине» и присоединился к компании. Все было нормально, он даже знакомился с девушками и приглашал их вечерами. Так что тоже был вроде не одинок. С Викой и Аликом держался вполне дружески, как со всеми остальными.

Как-то вечером сидели в баре гостиницы «Камелия». Разговор за столом перескакивал от кино к литературе, переплетался со светскими новостями из Москвы, комплиментами присутствующим девушкам – все как обычно. Вошли две московские актрисы, осматриваясь в поисках свободного места. Девушки были всем знакомы, и им приветственно махали руками, приглашая присоединиться. Когда усадили, налили шампанского, кто-то сказал:

– Тост! Тост за прекрасных гостий. Алик! Что-нибудь красивое, как ты умеешь…

Алик вздохнул, взял бокал в руки и, чуть подумав, продекламировал:

Все засмеялись, чокаясь с актрисами.

– Браво, Алик! – сказала одна из них, кивнув ему. – Как тебе удается так тонко чувствовать красоту?

Алик пожал плечами и улыбнулся девушке.

Вика напряглась, царапнуло по самолюбию.

– Красоту? – громко переспросил Игорь. – Да полно вам! Декадентские стишки!

– Ну вообще-то это Б… – Алик назвал имя знакомой всем поэтессы. – Она, уверяю тебя, никакого отношения к декадансу не имеет.

– Я не говорю о ее стихах, а вообще о том, что ты помешался на декадентах. А это уже так неинтересно и ненужно. Какой-то хлам истории. Культурный регресс, упадок и разрушение…

– Ну, тебе, конечно, видней, певец соцреализма, – усмехнулся Алик.

– Но я пишу свое, а ты читаешь чужое. Да еще такое пошло-красивое, эти модернизмы, символизмы, акмеизмы… Бредятина!

– Слушай, Игорь, зачем говорить о том, чего тебе не дано понять? Какой регресс, какой упадок! Ни черта не понимаешь, а берешься судить! Да это лучшее время в русской поэзии. Красота Заката! Эти двадцать-тридцать имен – гордость нашей культуры. Они искали выход из тупика, их мир разрушался, а они умели видеть в этом красоту. Это большое искусство. Конечно, если ты понимаешь значение этого слова.

– Господа, господа, – примирительно прозвучал голос Никиты, друга Алика. – Ну что вы, ей-богу, сцепились? Каждому свое. Кто-то любит арбуз, а кто-то свиной хрящик. Давайте лучше выпьем! За русскую поэзию, например. За красоту Заката, господа! Ну не за соцреализм же нам пить!

Вика засмеялась, и все заулыбались. Игорь досадливо поморщился и посмотрел на нее.

– Кстати, Вика, я тут на днях виделся с твоим приятелем из «Детской». Он в унынии. Ты обещала ему сдать окончательный вариант повести в мае и уехала. А здесь я что-то не заметил, чтобы ты работала. Смотри, Викусь, пролетишь с повестью!

Вика подцепила кусочек ананаса, бросила в свой бокал и, посмотрев сквозь стекло на Алика, нараспев прочла:

Поставила бокал и, протянув руку Алику, сказала:

– Все, господа, желаю хорошо провести время. А мы вас покидаем. Игорь прав, пора за работу. Алик мне поможет вдохновиться. Вдвоем-то уж как-нибудь эту повестушку осилим.

Алик, улыбаясь, взглянул на Игоря и, приобняв Вику за плечи, помахал всем рукой. Игорь проводил их злым взглядом. В такси Алик спросил:

– Ну, зачем ты его злишь?

– А ты зачем переглядываешься с этой актрисулей? Это я из-за нее тебя увела.

– Вик, да ты что? У меня и в мыслях не было!

– Да, да! Знаю я твои грязные мыслишки.

– А ты стихи перевираешь. «Вся я в чем-то парижском…» – передразнил Алик.

– А так лучше. Вся я в чем-то парижском, вдохновляюсь порывно! Вдохновляюсь порывно! Обожаю тебя!

– Врунья! Сказочница! Кто бы тебе верил! – прошептал он, обнимая Вику.

А на следующий день произошла история, которая ускорила их возвращение в Москву. Утро было пасмурным, на пляж не пошли и решили поехать обедать в ресторан «Аул». В горах цвели необычные цветы, в мангалах пылал огонь, пили домашнее вино под мамалыгу и вяленое мясо. Настроение у всех было хорошее, о вчерашней стычке Алика с Игорем никто не вспоминал. Игорь был спокоен, шутил, произносил веселые тосты и на Вику не обращал никакого внимания. В конце обеда, когда пили кофе в крошечных чашечках, Игорь спросил:

– Викусь, ты так увлеклась Северяниным, раньше я у тебя такой тяги к поэзии не замечал. Хочешь, я прочту тебе кое-что интересное?

Вике бы надо было послать его к черту, но она лениво пожала плечами, мол, хочешь, так читай. Игорь затушил сигарету и начал:

Вика с удивлением посмотрела на Игоря и встретила его насмешливый взгляд. И эта издевательская улыбочка! Почему? Что она ему сделала? А он продолжал, и ей захотелось исчезнуть, чтобы не слышать. Голос Игоря дрогнул, и закончил он, четко и зло выговаривая каждое слово:

Все молчали. У Вики пылало лицо. Игорь смотрел на нее, усмехаясь. Алик вскочил, опрокинув стул, и бросился к нему.

– Ах ты сволочь, подонок, дерьмо!

Игорь тоже вскочил, смахнув бокал. Послышался звон и хруст разбитого стекла. Девушка, сидевшая рядом с ним, испуганно вскрикнула. Никита бросился к ним, но не успел и, разнимая дерущихся, бархатно уговаривал:

– Ну, все, господа, уймитесь. С ума посходили? Из-за стихов? Все, все! Успокойтесь!

К Никите подоспел еще один из сидевших за столом, и вдвоем они развели врагов в разные стороны. У Игоря была разбита губа, и его девушка осторожно прикладывала смоченную в водке салфетку. Он болезненно морщился и молчал. Алик сел рядом с Викой, взяв ее за руку. Она сидела безучастно. Настроение у всех было испорчено. Расплатились и пошли к машинам. В такси Никита пытался разрядить обстановку, рассказывал что-то забавное, но Алик и Вика молчали, и ему пришлось общаться со своей подругой. Она тоже делала вид, что ничего не произошло, смеялась над шутками Никиты и восторгалась красотой горной дороги. Вике было неуютно и грустно. Хотелось домой. К Стасу. К девочкам. К маме с папой. Никогда бы она не оказалась в такой унизительной ситуации, если бы рядом был Стас. Она вспомнила Зеленоград, их друзей, праздники и вечеринки. Все совсем другое! Другие лица, другие разговоры. Никому бы там не пришло в голову нахамить женщине! И безобразную драку никто бы не затеял. Это все отличительные черты столь милой ее сердцу московской богемы! Ей в их обществе «как медом намазано». Все забыла: и Стаса, и его друзей. Вот и получила! Дело, конечно, не в стихах, а в том, как он это преподнес и как мерзко прочел. Как будто грязью вымазал. И второй хорош! Кинулся морду бить, вместо того чтобы интеллектом парировать и свести на нет поэтические потуги Игоря. А ведь мог! Для него Северянин и вся его поэзия – дом родной. Мог бы высмеять Игоря его же оружием. Так нет, превратил все в скандал! Если бы не Никита, неизвестно, чем бы кончилось. Так и предавалась своим печальным мыслям всю дорогу. В лифте Никита предложил:

– Может, сходим поплаваем?

– Не хочется, устали, – ответил Алик.

– Ну ладно, тогда до вечера, – сказал Никита, выходя на своем этаже.

В номере Вика прошла на балкон и взяла в руки журнал, делая вид, что читает. Обсуждать все это с Аликом не хотелось.

– Викусь, у тебя какие планы? Почитаешь? Я по делам на часок отъеду.

– Давай. Я в номере буду.

Алик ушел, а Вика продолжала анализировать то, что произошло в последнее время. Она, конечно, виновата, но и Стас не прав. Уехал на полгода, а задерживается еще на три месяца. Лекции закончились, теперь какие-то статьи пишет. И всегда Вика на втором месте!

Вон Алик почти постоянно рядом, непонятно, когда он на работе бывает. Конечно, сравнивать их невозможно, кто такой Алик? А Стас – гений, причем признанный гений, все об этом говорят. Она все понимает и с самого начала знала, что Стас во время работы находится в другом измерении, ничего не замечая вокруг. Но Вика все-таки живой человек! Она создала ему все условия для работы, для его открытий. И чтобы дети не мешали, и чтобы она не маячила перед глазами живым укором! И что получилось? И кто виноват? Уж точно не она! Зачем взваливать на себя одну всю вину? Опять рифмы. На себя одну я взвалю вину. Ты же, ангел мой, лишь глаза закрой на мою вину, на твою беду. Ну а я уйду, отпусти, родной, не держи, прости… Дай мне жить одной!? Да, бред! Явно она не Цветаева. Очевидно, ей только про зайчиков и мишек… Надо ехать в Москву. Переделать и сдать повесть. Хорошо бы послать к черту редактора, не портить хорошую вещь, а написать сценарий. Хороший сценарий по хорошей повести. И Володя снимет фильм. Он же говорил, что фильм получится. Только если повесть не пропускает худсовет, то и сценарий «зарубят». Замкнутый круг. С этими мыслями просидела до возвращения Алика.

– Викусь, ты как тут? Не соскучилась? Давай собирай вещи, в «Камелию» переезжаем. Я там люкс взял на три дня. Больше не получилось, к сожалению, потом два одноместных дадут. В люксе три комнаты, и они, в виде исключения, поселили нас вместе. Но в двухместный вдвоем не могут, обещали рядом комнаты дать. Переедем, не хочу больше мерзкую рожу Панова видеть. Раз не могу его отсюда выкинуть, уедем сами. В «Камелии» даже лучше. Там тоже полно знакомых отдыхает…

«Да, – подумала Вика. – И актриска, которая строит тебе глазки, тоже там. Замечательно!» Но вслух сказала:

– Алик, достань мне билет в Москву. Пожалуйста! Действительно надо работать. Здесь не получается, а редактор ждет. Я бы хоть сегодня улетела…

– Хорошо, – Алик растерянно посмотрел на нее. – Сегодня, конечно, вряд ли. Последний рейс в семь часов. Завтра попробую. Все равно переедем, хоть на один день. Я пойду Никите скажу и расплачусь за номер, а ты пока соберись.

Люкс оказался в старом корпусе на первом этаже. Две спальни и гостиная с балконом, выходящим в сад. Уютно. Разбирать вещи Вика не стала, вдруг завтра удастся улететь. Достала только косметику и умывальные принадлежности. Поужинать предложила в номере. Алик заказал ужин с уймой деликатесов, фруктами, шампанским. Зажег свечи. Он явно хотел создать романтично-праздничную обстановку, чтобы вывести Вику из молчаливой задумчивости. Но она не хотела играть в эти игры, пить не стала и разговор поддерживала нехотя, односложно. После ужина Алик предложил подняться в бар.

– Ты иди, – ответила Вика. – А я пройдусь по парку. Посижу на пляже, подышу морским воздухом. Может, завтра улечу, так что лучше на море посижу последний вечер.

– В таком случае я с удовольствием составлю тебе компанию. В бар действительно не хочется. Думал тебя как-то развлечь. Можно даже искупаться, если хочешь?

– Нет, я не буду. Просто погуляю.

– Ну и я тогда не буду. Пошли?

Возразить было нечего. Хотелось побыть одной, но не может она запретить человеку гулять по парку. Гуляли молча и молча сидели на пляже. Алик курил, а Вика просто смотрела вдаль. На берегу было пусто, тихо. Едва слышная музыка доносилась из кафе в парке.

– Тебе не холодно, Викусь?

– Нет. Мне не холодно.

– Что с тобой, моя девочка? Расстроилась из-за этого подонка?

– Да нет. Просто невеселые мысли.

– Вик, это, конечно, твое личное дело, можешь не отвечать. Мне просто интересно, что такого у вас было, что он никак не может успокоиться? Ведь это никакой не экспромт, ты же понимаешь, что знать стихотворение наизусть он не мог. Где-то раскопал, выучил, готовился, гад… Что же его так гложет?

– Да ничего у нас не было, Алик. Начиналось что-то довольно серьезное давным-давно, в институте. Но я встретила Стаса, влюбилась и вышла замуж. Игорь закончил раньше, мы несколько лет не виделись. А год назад встретились случайно в ЦДЛ. Ну и стали общаться просто так, по-дружески. Да все на твоих глазах было! Никаких тайных встреч не происходило.

– Тогда вообще непонятно, какие у него к тебе претензии? Эх, жаль я ему морду не набил!

– Ох, Алик! – Вика поморщилась. – Вот мордобой этот был вообще некстати! Испортили всем настроение.

– Ну, извини! Я, значит, должен был слушать это хамство? Мою девушку оскорбляют, а я сижу, курю, в окно смотрю…

– Ну, можно было как-то словами…

– Ну да! А лучше взглядом, полным негодования… Ты, конечно, как дочь посла, привыкла к дипломатическим переговорам. Ну а в нашей простой еврейской семье принято драться за свою честь и своих женщин.

«Ну, какая я твоя женщина!» – хотела сказать Вика, но передумала и поднялась с шезлонга.

– Пошли, Алик. Поздно.

На следующее утро Алик хлопотал насчет билета. Кому-то звонил, куда-то ездил. С билетами в сезон было сложно. Вика думала, что он вряд ли будет брать билет на сегодня, скажет, что не было. Люкс в их распоряжении еще два дня, подумает, что вполне можно попользоваться комфортом до послезавтра. Но к часу он появился и помахал в воздухе двумя бумажками.

– Викуська, летим! В семь часов. Бронь «Интуриста» еле вырвал. Отец из Москвы звонил! Так что у нас до пяти есть время. Пошли, поплаваем, а потом красиво пообедаем. Я Никите позвоню, ты не против? Пусть он с Жанкой приедет, надо же «отвальную» сделать.

– А ты что, тоже летишь? – растерялась Вика.

– Здравствуйте вам! Я-то чего здесь останусь? Я из-за тебя поехал, чтобы ты развлекалась. А у меня, Викусь, работа! Хоть и синекура, но появляться регулярно все же надо.

И Вика почувствовала легкие угрызения совести. Алик поднял всех, чтобы достать билет на сегодня. И летит с ней, хотя мог бы остаться в обществе смазливой актриски. Наверно, она не права. Но в Москве все равно надо расставаться. Зря она все это затеяла. Стас скоро приезжает…

В Москве Вика пыталась положить конец их отношениям. Отговаривалась занятостью и действительно сидела над повестью. Редактор был сердит, но она сделала виноватое лицо, похлопала красивыми глазками, грустно вздыхая, и он оттаял. Дал ей срок до конца месяца, и Вике пришлось взяться за работу. Алик звонил, заезжал, но она отклоняла его предложения сделать паузу и поехать развлечься. Из Сочи вернулись друзья, и веселые вечера возобновились. Но Вика проявила твердость, и расстроенный Алик не знал, что думать. Он видел, что Вика действительно работает, но уж не до такой степени, чтобы и вечер не освободить для него!

Спасти повесть не удавалось, пришлось написать заново, следуя указаниям редактора. Получилась милая детская сказка, от старой повести осталось лишь название да несколько фантастических снов. Редактор был доволен, худсовет тоже. Повесть пошла своей издательско-типографской дорогой, а Вика получила гонорар. Что ж, такова жизнь! Ссориться с издательством не имело смысла, а повесть пусть полежит до лучших времен. Может быть, она со временем напишет сценарий.

У Вики появилось свободное время, и она не знала, чем заняться. Несколько дней провела на даче у бабушки, но соскучилась по московской жизни и вернулась в город. Родители с девочками уехали. Проводив их, она впала в хандру. Вот так и молодость пройдет в четырех стенах. Кошмар какой-то! Алик, выждав паузу, возобновил свои атаки, и Вика, махнув рукой на благие намерения, стала опять встречаться с ним каждый день. Честно говоря, она скучала без него, без его любви, заботы, нежности. Скучала по веселым вечеринкам. Нет, жизнь затворницы не для нее! Алик был счастлив, влюблен и безумен. К Вике вернулось хорошее настроение. Случай, испортивший им сочинские каникулы, забылся. Игоря они как-то встретили на просмотре в Доме кино, но только издали кивнули друг другу. Да и вся компания избегала встреч с ним. Игорь чувствовал это и больше бывал в Доме кино, а не в ЦДЛ.

Вика проводила много времени в квартире Алика на Малой Бронной. Ночевала редко, боясь, что Стас позвонит. Обычно он звонил рано утром, так совпадало по времени в Калифорнии. Не застав ее, мог позвонить на дачу к бабушке. Стас наверняка не мог себе представить, что если Вика не ночует дома, то она может быть где-то в ином, чужом месте. Только на даче, разумеется. Алик протестовал, не хотел отпускать… Что там стеречь в пустой квартире? Утренние звонки? Скоро приедут дети, Вика опять будет занята. Почему оставшееся свободное время он должен делить ее с телефоном? Но Вика чувствовала себя дома спокойней, как будто стены защищали, давая уверенность, что в ее семье все хорошо. Рестораны ЦДЛ и Дома кино закрылись до конца августа. Друзья разъехались кто куда. Москва опустела. Свободного времени было много. Они часто ездили в загородные ресторанчики обедать. Или Алик возил ее вдруг в далекий монастырь смотреть удивительную икону. Или в краеведческий музей тихого провинциального городка на Волге, где были редкие гравюры. Или в подмосковную усадьбу-музей, где она не была со школьных времен. Он рассказывал столько интересного про иконы, гравюры, миниатюры, про судьбу людей, владевших этой усадьбой, их связью с русским искусством, что Вика удивлялась – откуда он столько знает? Вроде светски-праздный человек, сибарит, а столько знает о литературе, живописи, о русской старине. У Алика было много хороших картин, редких книг, икон, коллекция старинного фарфора и удивительной красоты серебро работы известных русских мастеров. Он собирал картины современных московских художников. Вика к их творчеству относилась спокойно, даже с некоторым недоумением и не понимала этой страсти Алика. Он покупал, продавал, менялся и знал историю каждой картины и ее автора. Это, как поняла Вика, было его основным занятием. На своей работе он только числился. У Алика было много знакомых иностранных дипломатов. Он продавал им картины и иконы. Его ближайший друг Никита был одним из лучших реставраторов живописи. Эта их совместная деятельность, как догадывалась Вика, была не вполне законной и, очевидно, вполне наказуемой. Но что не наказуемо в нашей стране? Только унылое просиживание на работе с девяти до восемнадцати за сто пятьдесят рублей в месяц. Или нужно было иметь талант и заслуги, или сделать блистательную карьеру, как Викин отец.

Она не была наивной и знала, что большинство сограждан «крутятся», чтобы жить прилично. Музыканты, поэты и актеры делают «левые» концерты, учителя бегают по частным урокам, работники торговли спекулируют дефицитом, врачи берут «конвертики». У родителей был друг, известный хирург. Он рассказывал, смеясь, что пациенты делятся на нормальных и «незабудок». Нормальные после успешной операции дают «конвертик», а «незабудки» со слезами на глазах говорят: «Доктор, мы вас никогда не забудем!» А батареи марочного коньяка – это только консультация и лечение. Сложные операции предполагают благодарность в конвертике. Или пакет с дорогим подарком. Но это у хороших специалистов. А молодые врачи в больницах вынуждены брать дежурства или работать еще где-то на полставки, чтобы заработать дополнительно. Так что «крутятся» все. Грань между разрешенным и наказуемым очень тонкая, легко не заметить.

Поэтому о том, как Алик зарабатывает деньги, которые так легко тратил, Вика старалась не думать. Ей только странно было, что он носится со своими авангардистами не потому, что хорошо на этом зарабатывает, а искренне считая их гениями. Зверев, Кабаков, Целков, Игорь Иванов – он восторгался каждым новым приобретением, пытаясь объяснить Вике суть и смысл этих картин. Но она пропускала мимо ушей все эти нонконформизмы, концептуализмы, структурные символизмы – это было не ее и не находило отклика в душе. Она любила другую живопись. Вика два раза ездила в Ереван на премьеру своих друзей по ВГИКу, и ее водили в музей современного искусства. Она была поражена работами армянских художников. Да и сам музей удивил ее. Создать целый музей для современных работ! Да, армяне относились к своей культуре куда внимательнее, чем русские. Работ было много, они были такими разными, но некоторые просто завораживали. Вику с трудом увели оттуда – программа визита была очень насыщенной, друзьям хотелось показать ей все. В следующий свой приезд Вика пошла в музей одна и бродила по залам несколько часов. Почему у московских авангардистов такое мрачное, серое, тоскливое искусство? Глядя на работы, которыми восхищался Алик, она вспоминала Ереван, музей современного искусства и то чувство радостного удивления, которое испытала, бродя от картины к картине. Но спорить ей не хотелось, и она старалась поменять тему. Для Алика работы этих художников были предметом гордости: «Они – символы русского искусства. Вот увидишь, Вика, когда-нибудь их имена будет знать весь мир. Их будут изучать, о них будут писать, потому что это гениально». Вика неопределенно пожимала плечами, все может быть.

Тем же московским августом он уговорил ее поехать позировать к его любимому художнику Толе Звереву. Алику очень хотелось иметь Викин портрет. Вика, пару раз видевшая Зверева на выставках на Малой Грузинской, согласилась неохотно. Эпатажный, неряшливый и скандальный Толя не внушал ей симпатии. А что за портрет получится, если нет никакой связи с художником? Зверев работал молниеносно, что-то поливал водой, размазывал акварель пальцем, рукавом, ляпал разноцветные кляксы, виртуозно чертил тушью. Вика смотрела на портрет и не видела в нем отличия от других зверевских женских портретов. Где-то глазки, где-то ротик, яркие пятна – забавно! Но Алик был в восторге и повесил портрет у себя на Малой Бронной. А потом был счастлив, потому что это была одна из немногих последних работ Зверева, через несколько месяцев художник умер.

Последнюю неделю перед возвращением родителей с девочками Вика провела в Паланге. Собрались неожиданно. Позвонил Никита, что, мол, вы там затаились? Давайте к людям! Солнце, море, свежий ветер! И они, быстро собравшись, уже через час катили из Москвы. Бабушка спать собиралась, когда Вика позвонила предупредить, что уезжает на неделю в командировку.

А утром были в Прибалтике. Веселые, шумные Никита с Жанкой, чистенькая Паланга с уютными барами, ресторанами и кондитерскими. И удивительный воздух, наполненный бог знает чем! Тут и сосны, и солнце, и нагретый песок, и запах моря. Спали мало – ночная жизнь Паланги была весьма разнообразна. Дремали утром в дюнах. Вика быстро покрылась золотистым загаром, который бывает только в Прибалтике. Вода была обжигающе холодной, но сон и усталость смывала сразу же. Неделя пролетела, как один день. Приехала почти одновременно с родителями. Не успела войти в квартиру, как раздался телефонный звонок от мамы: «Давай, Викусь, быстро к нам. Люба пирогов напекла. Пообедаем, потом девочки домой пойдут, а то у тебя наверняка ничего нет». Приняла душ и через десять минут уже обнимала своих загоревших и выросших дочек.

Началась обычная московская жизнь. Девочки пошли в детский сад, Вика с двумя писателями готовила сборник детских рассказов. Отбирала с редактором кое-что из старого и написала новый. Про двух сестричек, которые приехали на море и подружились с умным дельфином. В первый же вечер после приезда соскучившиеся дочки потребовали рассказать новую историю. И Вика быстро придумала про того дельфина, которого они видели в море. История девочкам очень понравилась, они добавляли детали, и, переписав и «причесав» рассказик, она отнесла его в редакцию. «Симпатично, очень симпатично! – прочитав, сказал редактор. – А что? Давай включим его в сборник вместо старых стихов? Их все равно планируют переиздать, а тут свеженький рассказ в новом сборнике». Так что Вика на ближайшие пару месяцев «отстрелялась» и могла спокойно обдумать что-то новое. Девочки росли, и с ними менялись Викины стихи и историйки. Тот веселый рифмованный вздор про «мишек-топотыжек» уже не был интересен девочкам. Зато Алик изрядно веселился, листая красочные издания. И с выражением читал: «Мы, мишки-топотыжки, не рвем мы наши книжки. И носим всегда чистые, красивые штанишки».

– Нет, это шедевр! Чуковский отдыхает! Слушай, Викусь, а вот это: «Уронили мишку на пол, оторвали мишке лапу. Все равно его не брошу, потому что он хороший», случайно не твое? Из серии про мишек?

– Скотина! Ничего не понимаешь, а издеваешься. Это же для детей! Вот будут у тебя дети, я посмотрю, что ты им будешь читать на ночь. Не иначе, как Гумилева, – злилась Вика.

– А когда у меня будут дети, Викусь?

– Ну откуда я знаю, – растерялась она. – Вот остепенишься, женишься – тогда и будут.

– На ком же мне жениться, Викуся, если я тебя люблю?

– Ой, вот только не надо на жалость бить. Кто тебе верит? Я же, по-твоему, дура бесталанная, пишу про мишек.

– Как раз этого я никогда не говорил! Наоборот. Мне жаль, что ты свой талант на «мишек» растрачиваешь. Написала хорошую, настоящую вещь и испортила в угоду редактору… Зачем? Зачем ты ради денег пишешь? Что, тебе деньги нужны? Я дам, сколько хочешь. Ты бы боролась за свою повесть. Сегодня не прошла, через год в журнал попробуй, сколько у нас друзей везде работает! Сидела бы и писала хорошие вещи. Ты же можешь!

– Ты, Алик, как раз дашь посидеть спокойно, чтобы написать хорошее! Прицепился, как клещ… Я и про «мишек» на ходу, левой ногой пишу. Между Домжуром и «Архангельским».

– А ты пиши у меня. Чтобы я тебя видел. Не могу я не видеть тебя, Викусь! Сразу жутко нервничаю: где ты, с кем ты? Говорю же, что ведьма! Зельем каким-то опоила!

– Да кому ты нужен! Опоила я его! А ты не пей!

И оба расхохотались.

В конце сентября приехал Стас. Вика смотрела и не могла насмотреться. Вроде бы изменился, или она отвыкла? Нет, по-прежнему самое родное и любимое лицо. Радовались все. И родители, и друзья, и Анечка, которая буквально «прилипла» к отцу. Ирочка смотрела настороженно. Она в основном следила, чтобы Вика не забыла про нее в этой праздничной суете. Хотя подарки приняла с интересом и поцеловала папу сама, что было редкостью. Обычно она безразлично подставляла щечку. Стас остался в Москве на несколько дней, не мог оторваться от детей и Вики. Телефон разрывался, звонили друзья, знакомые, коллеги. Стас первые дни не мог привыкнуть к смене времени, а гости шли и шли. Мама, Вика и Люба готовили, накрывали, угощали.

Иногда Стас вдруг замечал, что Вики нет рядом, и, извинившись перед собеседником, шел ее искать. Находил на кухне и, обняв, замирал, шепча ей в волосы:

– Викусь, ты не уходи. Куда ты все исчезаешь? Не бросай меня, пожалуйста, я там без тебя совсем один.

Нина Сергеевна и Люба растроганно вздыхали и гнали Вику из кухни.

– Иди, иди! Только мешаешь здесь. И без тебя справимся. С мужем побудь!

– Там же все твои друзья и коллеги. Что я в ваших разговорах понимаю? – улыбалась Вика.

– Нет, ты посиди рядом. А то мне все кажется, что это сон. Вдруг ты мне снишься, а я еще в Америке?

– А я тебе снилась?

– Нет, – честно ответил Стас. – Не снилась, а так хотелось, чтобы хоть разок приснилась. Я даже стал забывать, какая ты красавица!

– Что? Забывать меня! – испугалась Вика. – Ну, нет, больше я тебя так надолго не отпущу!

– А меня все зовут и зовут. Чего только не предлагают! И в Калифорнийский, и в Колумбийский, и в Кливленд. С семьей, конечно. И дом, и гринкарту, всякие почетные звания. А деньги такие, что даже не буду говорить, все равно не поверишь. Но все это сложно, наверно? В смысле выехать с семьей?

– Не знаю, родной. Потом обсудим. Пойдем к гостям, неудобно… Давай завтра не будем к телефону подходить, останемся вдвоем. Девчонок в сад отведем, а телефон отключим.

– Давай, – обрадовался Стас. – У тебя всегда гениальные идеи. Ведь так просто – выключить телефон, а я бы не сообразил!

Все это продолжалось неделю. Потом надо было ехать в Зеленоград. Стаса ждали и на работе, и друзья. Она поехала с ним. В квартире была чистота и порядок. Вика давно не занималась хозяйством, приезжала только в гости. Все обязанности по поддержанию порядка переложила на милейшую женщину Анну Степановну. Познакомилась с ней два года назад в очереди. О чем-то разговорились, Вика спросила, нет ли какой-нибудь приличной женщины для ведения хозяйства у мужа. А то она работает в Москве и многого не успевает. Одинокая Анна Степановна согласилась попробовать сама. Бездельничать не привыкла, а чем на пенсии заняться? И оказалась подарком для них. Анне Степановне, как жительнице научного городка, ученые были людьми привычными и уважаемыми. А вот писательница Вика потрясла ее воображение. Настоящих писателей, которые пишут книжки, пусть и для детей, она еще не встречала. Поэтому Викой хвастала перед соседками, а у кого были внуки – дарила подписанные Викой книжки. Стаса она, разумеется, полюбила и заботилась о нем, как о родном. Вика была спокойна. Стас с Анной Степановной жили душа в душу, а перед Викой она немного робела. Кто их знает, писателей, может, они не едят голубцы? Может, куриные котлеты сделать?

– Едят, едят! – смеялся Стас. – А Вика голубцы слопает за милую душу!

Но Анна Степановна недоверчиво качала головой. Надо же такое сказать про Вику! Слопает! Такая тоненькая и ест, поди, как птичка? Чем ее кормить? Анна Степановна жила через два дома от них и носила противни с пирогами через двор. Стас сердился, зачем таскать тяжести? Но она говорила, что у нее плита проверенная, а на чужой, может, и не пропечется или подгорит… Не хватало опозориться перед московскими! Это она имела в виду Любу. Как-то Вика привезла знаменитые пирожки с капустой. Анна Степановна попробовала и сухо сказала, что пирожки неплохие, но возить их Стасу не стоит. У нее не хуже, да с пылу с жару. Кто ж вчерашние пироги ест? Вика отнеслась с пониманием – конкуренция Анне Степановне не нужна, она хотела опекать Стаса единолично.

Так что, приехав в Зеленоград, застали полный порядок, праздничный обед и горячую кулебяку с мясом. Анна Степановна от радости всплакнула, сколько не виделись! И похудел! Да почему же так долго? А кто стирал? А кто гладил? От подарков она разволновалась до слез, пришлось успокаивать. Ну, раз уединения не получилось, позвали соседей, не пропадать же пирогу! Анна Степановна разрумянилась от рюмки коньяка и никак не хотела спокойно посидеть за столом. Все подкладывала еду и мыла посуду. Только переделав все дела, собралась домой, сказав Вике в дверях:

– Рано не приду, мешать не буду. Обед в холодильнике. Посуду не мой! Я после обеда приду, часика в три. Стасику творог домашний на завтрак, он любит. А соседей гони уже, хватит чаевничать. Вам отдыхать нужно.

Еще неделю они провели вместе. Стас несколько раз ненадолго уходил в институт и, возвращаясь, с порога кричал:

– Викуся! Ты где? – как будто боялся, что она может куда-то уйти.

А Вика в его отсутствие потихоньку писала. Стас прочел ее повесть и сказал примерно то же, что Алик.

– Здорово! Ты знаешь, Викусь, очень хорошо. Странно только, почему ее не пропустили? Тебе надо серьезно писать. Стихи детям, это, конечно, хорошо. Но ты ведь талантлива! Жаль разбрасываться… Настоящая работа – вещь серьезная, на ходу не получается. Подумай, родная.

Через несколько дней, рассказывая что-то Стасу, она заметила, что он слушает рассеянно и, скорее всего, не слышит. Вика вздохнула, но не обиделась – все давно знакомо. Пора ей на второй план, и так десять дней у науки украдено. Надо ехать домой, тем более капризничала Иришка, требовала Вику, плакала. Нина Сергеевна не могла справиться с ней. Да еще Алик! Она просила не звонить, и он молчал. Она сама позвонила ему из Зеленограда, узнать, как он. Алик сказал, что все нормально, но голос у него был такой, что Вика забеспокоилась. В общем, надо было возвращаться в Москву. Стас проводил ее до машины, долго не мог отпустить, все целовал, поправлял ей шарф, просил ехать осторожно. Глаза у него были грустные. Но не уговаривал Вику остаться. Договорились, что он, как всегда, приедет в пятницу вечером. А в субботу и воскресенье сходят с девчонками куда-нибудь, Вика придумает. И никаких гостей! Только они.

Приехав домой, позвонила маме, узнать, какие у нее планы. Нина Сергеевна с возмущением начала рассказывать об очередных «выкрутасах» Ирочки. Вика терпеливо выслушала, защищать дочку не стала – бесполезно. Ирка могла и святого вывести из терпения. В заключение Нина Сергеевна сказала, что ужин для девочек в холодильнике, на завтрак сварить кашу и не беспокоить их с Любой до послезавтра. Может, Вика за пару дней надоест Ирке и она успокоится? Вика заверила маму, что все будет в порядке, она с девчонками справится. Заберет из сада вовремя, утром не проспит, проследит, чтобы каждая по полчаса оты грала на рояле, и весь вечер будет говорить с ними на английском. А маму любит и ужасно ей благодарна за все.

Нина Сергеевна смягчилась и посоветовала Вике быть построже. Если бы Вика проявляла твердость и строгость в отношении Ирочки, то ребенок вел бы себя совершенно иначе. Легче всего быть хорошей для детей, но пользы от этого – ноль. Наконец мама успокоилась, и, попрощавшись, Вика повесила трубку. Посмотрела на часы – половина четвертого. Забирать девчонок еще через два часа. Подумала и решила пойти за ними сейчас, раз уж она свободна. Вика соскучилась, хотелось повозиться с детьми. Какая там строгость? Кому она на пользу? Папа никогда не был с ней строг. Так что девчонкам одной Нины Сергеевны – за глаза!

Воспитательница удивилась, Вика редко появлялась в саду. Может, что-то случилось? Нет? Конечно, можно и пораньше забрать. Ведут себя? Ведут себя хорошо. Анечка – чудесный ребенок! А Ирочка… ну, посложнее, конечно. Очень красивая девочка, просто очень! Хорошие, хорошие девочки, очень развитые! Нина Сергеевна – молодец! Так много занимается с внучками. Энергичная женщина! «Какая милая! – подумала Вика. – Не стала жаловаться на Ирку. Надо ей хороший подарок к Новому году сделать».

Девчонки обрадовались, перебивая друг друга, рассказывали о своем. Вика смеялась, тормошила их, осыпая смешными, ласковыми словечками. Решили, что домой идти рано, Вика предложила пойти в кафе-мороженое. Дочки запрыгали от радости. Переулками вышли на улицу Горького и зашли в кафе «Московское». Три порции мороженого «Космос» под шоколадным соусом, две бутылки «Буратино» и три эклера. Девочки ели с удовольствием и очень аккуратно. Пользовались салфетками, а к эклерам попросили маленькие вилочки. «Десертные», – пояснила Анечка озабоченному официанту. Он ушел и принес две обыкновенные вилки и две чайные ложечки – на выбор. Девочки переглянулись, но ничего не сказали. Анечка вежливо поблагодарила.

– Ну, ничего. Раз нет десертных вилочек, то можно и ложечкой, да, мамуль? – Анечка вопросительно посмотрела на Вику.

Она кивнула, конечно, можно.

– Фу, пирожное – ложкой! Бабуля бы не разрешила, – фыркнула Ирочка, но взяла ложку.

«Как она их дрессирует! – подумала Вика. – Совсем как меня в детстве. Не потеряла хватку. Зря я с этими эклерами, теперь ужинать не будут. Ну ладно. Не будут и не надо!»

После кафе погуляли на бульваре. Аня играла со знакомыми девочками, а Ирочка собирала кленовые листья и раскладывала на скамейке рядом с Викой.

– Это я тебе дарю. Правда, красивые? Смотри, Вика, вот этот почти красный. Нравится? Ты их засуши и в разные книги положи. А потом будешь читать, вдруг увидишь этот листик и вспомнишь, что это я тебя так люблю. Никто тебя так сильно не любит. Ни папа, ни Анька…

Глаза защипало от нежности к Ирочке. Почему все видят в ней одни недостатки? Бедный ребенок!

Домой вернулись в восьмом часу. Ужинать дружно отказались. Вика усадила Анечку за рояль, а сама стала разбирать с Ирочкой принесенные листья. Отбирали самые красивые и осторожно раскладывали в книги. Позвонила мама, спросила, поужинали ли? Вика неопределенно ответила, что только собираются, гуляли долго. Анечка играет, а Иришка – после ужина. Все хорошо, девочки ведут себя прекрасно, в детском саду их очень хвалили.

Потом пришлось уговаривать Ирочку позаниматься.

– Я буду заниматься, а ты с Анькой играть? Так нечестно! – ныла Ирочка. – Нет, ты рядом со мной сиди. Я для тебя играю. Ты будешь – публика. Ну, Вика, пожалуйста!

Пришлось сесть в кресло у рояля. Аня пристроилась рядом, и Вика обняла ее рукой.

– Нет, пусть Анька уйдет, – решительно запротестовала Ира. – Она мне мешает. Я только для тебя хочу играть!

Аня обиженно взглянула на Вику.

– Иди, Анечка, к себе, поиграй, а я потом тебе почитаю. Ты же умница у меня, да?

Вика поцеловала Аню. Девочка улыбнулась и побежала в свою комнату.

Укладывались долго. Спорили, кто первый пойдет умываться и кому первому мама будет читать. И что читать? Или рассказывать? Наконец заснули. Вика позвонила Стасу. Он работал, но обрадовался, спросил про девочек. Вика рассказала про кафе и вилочки. Стас посмеялся. Сказал, что скучает. Очень. И пусть Вика звонит ему почаще. Да, конечно. И она очень скучает.

Посмотрела на часы – десять. Алика дома нет, где-нибудь с друзьями. Надо будет попозже, но на всякий случай набрала номер. Он взял трубку.

– Привет, – сказала Вика. – Ты дома? Так рано пришел? Рассказывай, какие новости. Где был? Кого видел? Что вообще происходит в городе?

– Я не знаю, Вика, что происходит в городе. Нигде не был, никого не видел. Занимался своими, совершенно неинтересными делами. Это у тебя бурная жизнь. Ученый муж приехал! Встречи, банкеты, научные конференции на дому. Удивительно, что ты вообще про меня вспомнила.

– Я о тебе не забывала. Просто была занята.

– Так я именно об этом и говорю, Викуся. О твоей занятости.

– Я утром девчонок в сад отведу и зайду к тебе. Что-нибудь в начале десятого. Ты на работу не уйдешь еще?

– Нет. До такой гражданской сознательности я еще не дорос, чтобы к девяти на работу ходить.

– Вот и хорошо, я приду. Не нравится мне твое настроение.

– Ну, извини, чем богаты…

Разговор Вику расстроил. Запуталась она! Надо расставаться с Аликом. А как? И неужели надо? У всех любовники! Некоторые ее приятельницы даже не скрывают этого от мужей. Да, но и у мужей постоянные связи на стороне. В их компании это никого не шокирует. А Стас? Она же любит Стаса! Он ей гораздо дороже и роднее Алика. Но Стас-то откуда узнает? Он, слава Богу, так далек от ее друзей и приятелей. И что, врать Стасу? Ну почему врать, он же ни о чем не спрашивает. А когда она говорит, что любит его, – это совершенная правда. А как же Алик? «И Алика люблю», – подумала она, засыпая.

Алик встретил ее довольно сухо. Никаких признаний, объятий, поцелуев, шуток, как бывало раньше. Выглядел неважно – небрит, какие-то линялые джинсы и свитер. Не похоже на него, обычно он свеж, ухожен и хорошо одет.

– Проходи. Кофе будешь? – и направился в кухню.

– Выпью, если сваришь. Спасибо.

На кухне царил беспорядок. Раковина полна посуды, пепельницы – окурков. Это что-то новенькое! Дома Алик не ел, убираться приходила женщина два раза в неделю. Так что всегда чистота, нигде ни пылинки. Странно даже…

– Что это у тебя такой разгром? Оргию устраивал? – шутливо спросила Вика.

– Ну, я человек свободный, отчитываться не перед кем.

– А вот и нет! А передо мной? – улыбнулась Вика.

– Перед тобой пусть муж отчитывается.

– А что ты хамишь? Я все-таки гость.

– Извини, не ждал гостей. Да и не до гостей мне, настроение не то.

– То есть ты хочешь сказать, что не ждал меня? – растерялась Вика. Разговор явно не получался.

Алик молчал, сосредоточенно разливая кофе в две маленькие чашечки. Поставил одну перед Викой и сел напротив. Взял сигарету, щелкнул зажигалкой. Курил, глядя в окно. Молчание становилось тягостным.

– Английский сплин иль русская хандра? – улыбнувшись, поинтересовалась Вика.

Алик усмехнулся и, не поворачивая головы от окна, тихо произнес:

Помолчали. Вика подумала: «Вот и все. Как просто. Я-то думала, как с ним расставаться? А он уже все решил. Надо уйти». Но не было сил подняться со стула.

– Ты спросила, ждал ли я тебя. Нет, Вика, я тебя не ждал. Уже не ждал. И чего мне ждать, скажи на милость? Что ты прибежишь на полчасика, отведя детей в садик? Осчастливишь меня кратким визитом, навешаешь лапши на уши и побежишь дальше, за кефиром для мужа? А потом в уютном семейном гнездышке будешь эту же лапшу вешать своему мужу. Так и будешь бегать и врать то здесь, то там, пока не изоврешься до донышка. И не будет той Вики, которую я любил: нежной, светлой, радостной, как ребенок, моей прекрасной ведьмы с «певучими глазами», – он замолчал, так и не взглянув на нее.

– «Не жалею, не зову, не плачу»… – усмехнулась Вика, вставая. – Ты уже обо мне в прошедшем времени говоришь. Сиди, не провожай! Долгие проводы – лишние слезы.

И слезы, с трудом сдерживаемые на кухне, полились в лифте. Вика смотрела в зеркало и видела, как они текут по щекам и исчезают в шарфе. Она их не вытирала, так и шла по переулкам. А потом потрогала – лицо сухое. Наверно, сами высохли на ветру.

Началась другая жизнь. Без Алика, без вечеринок с веселыми, безалаберными друзьями, без посиделок в ресторане ЦДЛ и без ночных поездок в Архангельское. Звонили приятельницы и подруги: «Когда увидимся? Столько накопилось новостей!» Она отговаривалась делами. Томка была на съемках и вернуться должна лишь к Новому году. Так что рассказать было некому. А так хотелось пожаловаться, выплакаться, может, и легче бы стало! Но нельзя никому, кроме Томки. Приходилось жить с этим и плакать про себя. Приходилось улыбаться и делать вид, что она счастлива этой тихой спокойной жизнью с детским смехом и любимым Стасом.

Недели через три после возвращения он устроил ей сюрприз – пришла отправленная грузом машина. Надо ехать получать и оформлять кучу бумаг. Один он и не представляет, как за это взяться. Вика изумилась, какая машина? Красная, как Вика когда-то мечтала. Выбирал не он, а его американские коллеги, он только просил, чтобы была красного цвета и красивая. Называется форд-«мустанг».

– Ничего себе! Стас, ты сошел с ума! Это же немыслимых денег стоит, да еще перевозка!

– Викусь, денег было много. И лекции, и несколько статей… Мне в нашем консульстве посоветовали машину привезти. Когда официально работаешь, пошлину не платишь. А то твоей «ласточке» пять лет – надоело чинить. Честно говоря, мне так хотелось тебя порадовать! Хотя бы красной машиной. Не очень тебе повезло с мужем. Хотел всю свою жизнь посвятить любимой, а ничего не получается. Так мало времени уделяю тебе, прости, Викуль.

– Стас – ты гений, а все равно дурачок. Ты самый лучший муж на свете. Вот уж мне повезло так повезло!

Увидев машину, Вика на несколько дней забыла о своих горестях. Это была не машина, а мечта! Такие, наверное, у американских звезд бывают.

– Бедная «ласточка»! – смеялась Вика. – По сравнению с моей американочкой она похожа на старую детскую тележку!

Вика наслаждалась красотой и удобством новой машины. Долетала до Зеленограда за двадцать минут. Стас волновался, умолял Вику быть осторожнее. Она только смеялась, не может же спортивный «мустанг» тащиться, как старые «Жигули». Вика теперь часто ездила в Зеленоград. Ходила со Стасом в гости и на банкеты, то кто-то защитился, то получил звание. Последние два года она редко бывала с ним на подобных мероприятиях, некогда было. А теперь время появилось. Времени было столько, что хоть вой! И она не знала, чем его убить, пока девочки в саду или Стас в институте. Но не написала ни строчки. Не хотелось. О чем писать? В голове пустота. Хотела ради эксперимента хоть какое-то четверостишье про «мишек», но лезли противные, тягучие рифмы: «Какой роман! Держи карман! Сплошной дурман! Один обман! О, мой Арман! Ты мой изъян! Где ты, Арман? Ты глух и пьян!» Вика ужасалась, какой Арман? Бред какой-то!

По выходным они ходили с девочками в театр, в цирк, в зоопарк. Осень была теплая, солнечная. Гуляли в парке. Девчонки носились наперегонки, Стас ловил их, сажал на плечи и гарцевал, изображая лошадь. А они кричали: «Быстрей, коняшка! Галопом!» И все были счастливы. А Вика была несчастна. Она бегала с ними, кричала и смеялась. Но внутри было больно, больно, больно! «Мне хочется расхохотаться. И разрыдаться, и не жить!» – вспоминала она. Ей было плохо без Алика. Когда Стас обнимал, она с нежностью, без всякой фальши целовала его. Все было хорошо. Но наступал день, и ей опять становилось плохо и одиноко. Пока она занималась с детьми или была рядом со Стасом – это не было так ощутимо. Но когда оставалась одна – физически чувствовала пустоту вокруг. Ей нужен был Алик. Его руки, его шутливая, ироничная нежность, его дурацкие стихи по любому поводу. Она скучала по разговорам с ним, по поездкам в глухие монастыри, по их спорам и ссорам. Почему он, черт возьми, не страдает? Почему не звонит, не унижается, не умоляет о прощении? Почему он такой дурак! Ведь она любит его! Любит! Не так, как Стаса, но все равно любит. Почему он с ней так поступил? Но Алик упорно молчал. Вика не ходила никуда, где могла его встретить. Иногда ей звонил кто-то из друзей, приглашая куда-то, но она вздыхала: «С удовольствием бы, но как-нибудь в другой раз. Пишу. Работаю, как негр на плантациях. Сроки поджимают. Со временем полная катастрофа». Ей ужасно хотелось пойти, знала, что Алик обязательно будет, но не могла. Вдруг он не один? Она тогда не выдержит и разрыдается у всех на глазах! Нет уж, лучше пережить все это в одиночестве.

Наступил ноябрь. Темнота, тоска, дождь. Вдруг позвонила Томка, она в Москве.

– Ты? Какими судьбами? – удивилась обрадованная Вика. – У тебя же съемки до января?

– На два дня прилетела. Отпустили на премьеру последнего моего фильма. Завтра в Доме кино. После просмотра банкет. Я ужас на кого похожа. Одичала в Карпатах. Надо успеть и в парикмахерскую, и на маникюр. Красоту навести, – тараторила подруга. – Вы-то здесь, в Москве, все красотками явитесь. А мне все-таки на сцене стоять. Как же – главная героиня! Ты в чем пойдешь?

– Ох, извини, Томка, я, наверно, не смогу.

– Ты что, с ума сошла? У подруги премьера, а она не пойдет… Отменяй все!

– Да понимаешь, и отменять-то нечего. Просто… – и Вика рассказала подруге все, что произошло у них с Аликом.

– Да, дела… – посочувствовала Томка. – Но ты не кисни! Как раз будет возможность помириться. Банкет, «танцы-шманцы» и все такое… Он же влюблен в тебя, Викуська! От ревности бесится. К нам Светка приезжала, та блондиночка из МХАТа, снималась в эпизоде. Так она рассказывала, что у вас в Сочи такие страсти кипели, чуть не драка какая-то из-за тебя была! Ой, Викусь, милые бранятся… сама знаешь – все игры наши женские. Кончай хандрить! Придешь завтра, такая раскрасавица, он и приползет к тебе с извинениями. Слезы, сопли – все, как водится. А ты у меня такая красивая, взгляд такой небрежный, в сторону… Потом посмотришь на него холодно так, равнодушенько, мол, кто такой здесь под ногами путается? Ну, этюд первого курса, тебя ли учить? И все в порядке, Викуська, он твой – что хошь с ним делай.

Вика рассмеялась. Томка и в институте такой была, как ураган и ничего всерьез – все шуточки. Но подруга настоящая, никогда не подведет!

– Ну да, а вдруг он с кем-то придет? С какой-нибудь красоткой длинноногой?

– Укоротим ноги, не волнуйся. И дорогу забудет! Не хо-о-о-ди в наш садик! – противным тоненьким голоском пропела Томка, и обе расхохотались.

После разговора с подругой Вика повеселела. Съездила в институт красоты, и там волшебница Танечка положила на лицо чудо-маски, а потом, придирчиво осматривая порозовевшее лицо Вики, удовлетворенно сказала: «Ну, хоть на выставку, под стекло! Или в ЗАГС, под венец». Вечером позвонила маме, попросила, чтобы Люба забрала завтра детей из сада и осталась ночевать. Она на премьеру к Томке, придет поздно. На следующее утро позвонила подруга.

– Слушай, Велехова, надо обсудить стратегию и тактику. Простенький этюд отменяем.

– Ты о чем? – не поняла Вика.

– Видела я вчера вечером твоего донжуана в ресторане. Заехали с Илюшкой вечером в ЦДЛ. Опа! Сидит голубь наш со всей компанией.

– Ну и что? Один был?

– В том-то и дело… Знаешь старый анекдот? Поехали два армянина в Сочи. Куролесили там, развлекались. Ну, одного и хватил инфаркт. Другой думает, как родным сообщить помягче? И посылает телеграмму: «Сэреж заболел, лежит в морге». Ему в ответ присылают: «Он жив?» – а он отвечает: «Пока нет».

– Ясно. Это ты смягчаешь мне новость?

– Ну да. Сидела с ним мымра какая-то, манекенщица.

– Красивая?

– Ой, да не на что смотреть! Ни кожи, ни рожи. Обычная вешалка. Моль перигидролевая! Но Илюшка сказал, что он с ней последнее время везде таскается.

– Томка, я никуда не пойду вечером.

– Ага, щас прям! Ты еще в монахини подайся. И так никуда не ходишь! Я красавца твоего эдак на голубом глазу спрашиваю: «А где же наша красотка Викуся? Говорят, ты в Сочи соперников на дуэль вызывал? Не знала, что ты такой ревнивец. Говорят, из ревности затолкал Викуську в первый же самолет и улетел с ней в Москву? А после этого подругу мою никто не видел. И я звоню ей, звоню целый день, а никто не отвечает. Ну-ка, Алик, колись, где ты Викусю спрятал? Что, как дракон ее охраняешь, чтобы никто не украл твое сокровище? Любовь, конечно, вещь святая, но я-то на два дня приехала, ты Викуську отдай хоть на время, я ж ее не съем, верну тебе в целости и сохранности». Все притихли за столом, вроде неловко как-то… мымра эта занервничала, напряглась, Никита улыбается в усы, у Жанки глаза горят в предвкушении скандала. Ну а мне что? Ты знаешь – с меня как с гуся вода…

– Ну, а он-то что? – нетерпеливо перебила Вика.

– А вот и то! Даже жалко мне его стало. Смотрит на меня, а глаза, как у больной собаки, несчастные, и говорит: «Про свою подругу ты узнавай у ее мужа. Ты же с ним хорошо знакома. У них там семейная идиллия. Говорят, что, не отрывая пера от бумаги, пишет очередной шедевр. У Пушкина – Болдинская осень, а у твоей Викуси – Зеленоградская. Надеюсь, скоро порадует советских детишек новой «Люлиадой».

– Вот гад! Еще издевается! – чуть не плача, сказала Вика.

– Да нет, Викусь. Это он себя мучает. Сам себе больно делает. Знаешь, как больной зуб – трогаешь его, трогаешь, нажимаешь… Ты – его больной зуб, подруга! Не успокоится, пока себе и тебе жизнь не переломает. Или ты ему переломаешь, что вероятнее. Плюнь на него, Викусь, зачем тебе эти страсти? Ты у нас умница. Талант! Хочешь, я тебя с таким мужиком познакомлю, обалдеть! Снимается со мной. Вот будет роман так роман! А это какие-то страдания-рыдания. С умными мужиками всегда так. А тебе зачем умный любовник? У тебя для интересных разговоров муж имеется, гений – на минуточку! Да все хорошо, Викусь! Развеем сегодня твою грусть-тоску!

– Не надо, Томка. Не пойду. Он там с мымрой, а я одна…

– Ну, вот еще! Почему это одна? Илюшка за тобой заедет. Мы-то всей группой пораньше собираемся, режиссер попросил. В зале будешь сидеть с Ильей. Сядете близко. Илья два букета купит. Один для меня, а второй ты Вальке Ракитскому вручишь, когда мы на сцене стоять будем.

– С чего это я Ракитскому его вручу? Я и знакома-то с ним едва…

– А с того, что Валька будет твоим кавалером на банкете. Сядем рядом, Валька сейчас разведен, свободен – пусть ухаживает за тобой. Я с ним договорилась. Он – с радостью. Да ты не бойся, Викусь, он приставать не будет. Валька – хороший парень, свой. Пусть Алик помучается. Откуда он знает, что у вас там с Валькой?

– Ой, не знаю, Томка. Что-то ты наворотила, Вальку зачем-то впутала?

– Чем тебе Валька не подходит? Красавец – мечта всех советских женщин! Конечно, за тобой может и Илюшка целый вечер ухаживать, только кто поверит? И вообще, что ты капризничаешь? Я стараюсь для нее…

– Спасибо, Томка! Ты настоящий друг! Ладно, уговорила. Тряхну стариной, разыграю любовный дуэт с твоим Валькой.

– Не с моим, а с твоим. Ты в образ-то уже входи, настройся, – засмеялась Томка.

Когда Вика с Ильей вошли в зал, Алик с Никитой и Жанной уже сидели где-то в середине. Мымра была рядом с Аликом, но Вика ее не рассмотрела. Лишь скользнула взглядом и кивнула в знак приветствия. Жанна замахала рукой, показывая на свободные кресла рядом, но Илья покачал головой. Оттуда им далеко идти до сцены. Сели в третьем ряду. Зал быстро заполнялся. Знакомых было полно, то и дело окликами, подходили целоваться. Наконец на сцену вышла вся съемочная группа. Выступил маститый режиссер, говорил теплые слова в адрес постановщика, хвалил фильм – все, как обычно. Потом несколько слов сказали Томка, Валька и еще один пожилой актер. Наконец режиссер поблагодарил всю группу, жал руку композитору, оператору, обнял Томку и Вальку. Надо было вручать цветы. Народ потянулся к сцене. Сначала пошли поклонники, передавали цветы, не поднимаясь. Актеры и режиссер благодарили и возвращались на свои места. Потом на сцену с цветами пошли родные и близкие. Каждый вручал букет своему, обнимал и целовал, поздравляя с премьерой. Вика сначала хотела идти к сцене вместе с поклонниками, но Илья схватил ее за руку: «Сиди! Ты что, Томка велела на сцену, с поцелуями», – и рассмеялся. Когда двинулись родственники, Илья взял Вику за руку и пропустил вперед. Они поднялись на сцену. Вика боялась, что Валька уставится на нее с изумлением, когда она полезет к нему с поцелуями. Но он, увидев приближающуюся Вику, сделал шаг ей навстречу и, улыбаясь, обнял. «Поздравляю с премьерой», – прошептала Вика, отдавая букет. Ей казалось, что весь зал смотрит на нее, и она готова была провалиться под сцену. Вика сделала движение, чтобы уйти, но Валька крепко держал ее за руку. Потом привлек к себе, поцеловал и развернул к залу, полуобняв за плечи. В этот момент рядом появился Илья, пожал руку Вальке и сказал: «Пошли, Викусь, отстрелялись». Она шла к своему месту, стараясь не смотреть на зрителей в зале. Наконец они с Ильей сели. Свет погас, и начался фильм. Что уж там происходило на экране, Вика не особо понимала. Мелькали красивые, смеющиеся лица Томки и Вальки. Потом был поезд. Валька куда-то уезжал, лицо у него было страдающее. Томка стояла на перроне одна и смотрела вслед удаляющемуся поезду. По ее лицу катились крупные слезы. Появилась надпись «Конец», и зажегся свет. Все зааплодировали, и Вика тоже начала хлопать. Потом стали расходиться. Те, кто были приглашены на банкет, пошли к переходу, соединяющему два здания. Ресторан находился в старом. Остальные спускались вниз к гардеробу.

Когда Илья с Викой вошли в ресторан, вся группа уже выпивала и закусывала. Томка махнула им рукой, и они направились к ней. Вика оказалась рядом с Валькой. Он налил ей вина и положил в тарелку закуску. Ресторан быстро заполнялся. Вика не отрывала взгляд от двери. Наконец появился Алик со всей компанией. Пока они шли к своему столику, ей удалось хорошо рассмотреть мымру. Это была красивая, высокая девушка, лет двадцати пяти, может, моложе. «Никакая не моль перигидролевая, это Томка меня утешала. Может, и крашеная блондинка, но красивая», – с горечью подумала Вика, отводя взгляд. Да и Алик вовсе не выглядел несчастным. Никита что-то оживленно рассказывал, и Алик улыбался.

Из-за низких перегородок, разделяющих зал, столы были расставлены рядами. Вика сидела в центре, вместе с группой, а стол, за который сел Алик, стоял у окна, ближе к оркестру. В обычные дни маленькая сцена пустовала, но на праздники и банкеты приглашали оркестр. Начались тосты, шум, смех. Праздник набирал обороты. Заиграл оркестр, что-то медленное, лиричное. Маленькая площадка у сцены стала заполняться. «Пошли, Вика, потанцуем!» – Валька протянул ей руку. Они стали танцевать, и Валька прижимал ее к себе чуть сильнее, чем ей бы хотелось. Но что делать! Раз затеяла весь этот спектакль – терпи. У Вальки было красивое лицо с добрыми, серыми глазами. Он был положительный герой.

– Валь, извини, что мы с Томкой втянули тебя в эту историю, – вздохнула Вика. – Ты бы мог с какой-то своей девушкой прийти сегодня.

– Да ну, какие девушки. Не переживай, Викуся. Сам бывал в таких ситуациях, когда хотелось позлить немного какую-нибудь царевну. К тому же я очень рад, что у меня на сегодняшний вечер такая прелестная девушка. Ну и где наша жертва?

– Там впереди, у окна.

– А, вижу. Ну, так двинули туда, Викуся. Подожди, я поставлю тебе актерскую задачу, – зашептал он ей в ухо. – Когда приблизимся к ним, ты давай сейчас глазки призакрой и улыбайся мечтательно, я же тебе вроде слова всякие распрекрасные говорю… Значит, когда поравняемся с их столом, ты так пальцем нежно убери эту прядь волос у меня со лба. И тоже прошепчи что-то…

Валькины губы щекотали ей ухо, и Вика тихонько рассмеялась. И каким-то боковым зрением ощутила на себе взгляд Алика. Как ожог! Она нежно-нежно откинула Вальке прядь со лба и пальцем провела по щеке к губам. Валька поцеловал ее палец. Музыка закончилась. Он поцеловал Вику в шею и, обняв, повел к столу.

– Молодец, Викусь, – похвалил, усаживая ее на место. – Давай выпьем за твои актерские способности.

– А за мои? – капризно крикнула Томка.

Она сидела на коленях у какого-то молодого человека и была сильно навеселе.

– А за твои особенно! – Валька чокнулся с Томкой и Викой. – Тебе за эту роль вообще заслуженную надо дать.

– Да, Томка, сыграла ты блестяще! Поздравляю, талантливая ты наша! – раздался голос Алика.

Вика посмотрела на него, и он кивнул.

– Привет, Вика, рад тебя видеть. – И, обращаясь к Томке, спросил: – Ну что, нашла свою подругу?

– Это не я нашла, – обиженно протянула она. – Это Валька нашел. Нет, вернее, я их вместе нашла. И вообще она меня даже не поздравила! Ты видел, Алик, на сцене даже не подошла ко мне. Все своему Валечке – и цветы, и поцелуи. А я ведь ее лучшая подруга! А у нее только Валька – свет в окошке. Разве это справедливо, Алик? – голос Томки задрожал.

– Ну что ты, Томочка, Вика наверняка не хотела тебя обидеть, – Алик посмотрел на Вику, и она кивнула. – Видишь, не хотела. Просто растерялась на сцене. Тебе-то привычно там стоять. А Вика первый раз. Да еще с букетом… тоже непривычно. Обычно ей молодые люди цветы вручают, – Алик усмехнулся. – А вообще вы все смотрелись на сцене замечательно. Вы, Валентин, особенно! Поздравляю с премьерой! Приятно, наверно, когда такая девушка, как Вика, целует тебя на глазах всей Москвы?

– Да уж, не скрою! – Валька мечтательно улыбнулся. – Давайте выпьем за любовь! За любовь внезапную, неожиданную, похожую на сон!

Он разлил шампанское и протянул бокал Алику. Заиграла музыка.

– Спасибо, – сказал Алик. – За внезапную любовь с удовольствием. Но шампанского не пью.

– Так мы сейчас водочки, – Валька взял со стола бутылку «Столичной».

– В другой раз. Потанцуем, Викуся? – весело улыбаясь, спросил Алик, крепко и больно сжав Викино запястье.

– Лучше в другой раз, – улыбнулась она, незаметно пытаясь освободить руку. – Сегодня у нас Валечка премьер, герой праздника, я с ним потанцую.

– Да уж позвольте! – Валька поставил бутылку и сделал движение в сторону Вики.

Но тут Томка ловко вскочила с колен молодого человека и с обидой в голосе воскликнула:

– Валька, я ведь тоже премьерша, а ты все Вика да Вика! Нет уж, Валечка, потанцуй со мной! Никуда твоя Вика не денется, а я улетаю.

Валька растерянно смотрел то на Томку, то на Вику.

– Неужели ты не разрешишь лучшей подруге разок с ним потанцевать? – капризно протянула Томка, обнимая Вальку.

– Да, конечно, разрешит. Танцуй на здоровье, – насмешливо сказал Алик и потащил Вику за собой.

– Пусти! Мне больно! Отпусти, правда больно!

Алик чуть ослабил хватку и другой рукой крепко прижал к себе Вику. Она пыталась вырваться, но он прижал ее еще крепче.

– Чего ты добиваешься? Это называется: потанцуем? Оставь меня в покое! – Вика посмотрела ему в глаза и словно прочитала там, что никогда он не оставит ее в покое. И это наполнило ее ликованием! Любит! Никуда ему от нее не деться! Она продолжала упорно и зло вырываться. На них оглядывались.

– Ты что творишь, Вика? Ты что творишь! – с отчаянием в голосе Алик пытался перекричать музыку. – За что меня мучаешь! Выставила на посмешище! Связалась с этим смазливым актеришкой! Где ты только его выкопала?

– Тебе-то какое дело? Я же тебя не спрашиваю, где ты свою мымру откопал?

– Какую мымру? – он на секунду запнулся. – А, ты об этом… Господи, Вика, да при чем здесь вся эта ерунда! – с досадой сказал Алик.

– Совершенно ни при чем! Твоя личная жизнь меня вообще не волнует, – насмешливо ответила она. – Но и ты в мою не лезь!

Оркестр играл что-то быстрое, зажигательное. Мелькнуло в танце лицо Томки. Она весело подмигнула Вике и скрылась за спинами танцующих. Среди лихо отплясывающей публики Алик с Викой выглядели странно. Они топтались на месте, крепко прижавшись друг к другу, лица их были напряжены. Алик резко дернул ее за руку.

– Пошли отсюда! Нам нужно поговорить, – и стал выбираться из толпы, ведя за собой Вику. Она делала вид, что вырывается, и он опять крепко сжал ей руку. Вышли из зала, и Алик побежал вниз по лестнице. Вика, боясь споткнуться на высоких каблуках, уже сама вцепилась в его рукав.

– Послушай, куда ты меня тащишь? Что ты привязался? Ну, о чем нам говорить? Бред какой-то!

Миновали один пролет, и Алик свернул в пустое полутемное фойе Малого зала. По случаю банкета никаких мероприятий в этот вечер не было.

– Вика, давай поговорим спокойно. Просто как старые друзья. Садись.

– Ну и о чем ты хочешь говорить? – насмешливо спросила она, садясь в кресло. – Обсудим светские новости?

– Можно и новости. Давно не виделись, хочется узнать, как у тебя дела. Что нового, кроме романа с этим актеришкой. Говорят, ты что-то пишешь? Для «Детской» или наконец что-то стоящее начала?

– Да так, ерунда. Любовная лирика. Новые чувства, знаешь ли, вдохновляют на поэзию.

– Да неужели? – оживился Алик. – Любопытно было бы послушать.

– Как-нибудь в другой раз. Нет настроения.

– И все-таки, Викусь, хоть что-нибудь, чтобы иметь представление. Ты знаешь – я ценитель, может, подскажу или посоветую…

– Да ради бога… – в голове Вики стала звонко отстукивать бессмысленная рифма, и она, в упор глядя на Алика, отчеканила:

Алик растерянно смотрел на нее, а Вика, как ни в чем не бывало, продолжала:

– Вот такой цикл стихов. Называется «К Арману». Думаю издать отдельной книжкой. Что скажешь? Как ценитель…

Алик молчал, и Вика, глядя на него, не выдержала и расхохоталась.

– Издеваешься? – спросил он. – Викусины штучки… – Но видя, как заливается Вика, тоже рассмеялся.

– Ну, давай на этой веселой ноте и закончим наш бессмысленный разговор. Вернемся к своим спутникам и продолжим веселье. – Вика встала.

– Нет. Никуда мы не вернемся, – Алик обхватил ее за плечи и привлек к себе. – Викуся, девочка моя любимая, давай уйдем отсюда. Не нужен тебе этот Валька. Ну, поверь мне, все это бред какой-то! Ты не представляешь, как мне плохо было все это время, а ты еще решила добить меня. Ведь я люблю тебя! Ты даже представить не можешь, как я люблю тебя, Викуся!

Он покрывал лицо Вики поцелуями, и все одиночество, боль, горечь потери растворились без остатка в этих поцелуях, в кольце этих рук. Она опять была счастлива.

– Викусь, поедем ко мне. Ну, пожалуйста!

И они уже бежали вниз по лестнице.

– А сумка моя? – вдруг спохватилась Вика.

– Да Бог с ней, Томка заберет.

– Нет, у меня там ключи от дома. Подожди, я поднимусь за сумкой и приду.

– Нет, стой здесь, – Алик подошел к телефону, стоящему на столике, и набрал номер ресторана.

– Карина? Карин, это Алик. Будь добра, скажи Никите, чтобы быстренько принес в раздевалку Викину сумку. Она рядом с Томкой на стуле лежит. Ну да. Ага. Томка знает. Спасибо, Кариночка, с меня коньяк. Да ладно, – он рассмеялся и повесил трубку. – Сейчас Никита спустит твою сумку. Пошли одеваться.

– А номерок? – спросила гардеробщица Вера.

– А номерок у Ильи остался. Вон мое бежевое пальто висит. Номерок Илья отдаст.

– Вот так всегда у вас. Илья забудет или потеряет, а с меня начальство спросит.

– Слушай, Вер, отдаст тебе Илья, зачем ему твой номерок, – сказал Алик и положил на стойку десятирублевую бумажку.

– Лучше тогда вообще номерки не берите. Спасибо, Алик, – сказала Вера, забирая бумажку. – Дай тебе Бог здоровья.

По лестнице спускался Никита с Викиной сумкой в руке.

– Ну что, все в порядке? Воссоединение влюбленных состоялось? Рад за вас, – хитрая усмешка пряталась в его ухоженной светлой бородке.

– Спасибо, Никит. Мы поедем.

– Да, Алик, – Никита выразительно кивнул наверх. – А как мне все…

– Ой, Никита, – перебил его Алик. – Ну, как-нибудь сам. Придумай что-то… – и потянул Вику за собой.

Она поняла, что речь шла о мымре, и ревность больно кольнула где-то внутри. «Ну, ничего, – подумала Вика. – Я тебе еще припомню все это. Ты еще сто раз пожалеешь, что изменял мне».

В машине ехали молча. Вика, закрыв глаза, слушала музыку, ощущая рядом руку Алика, которой он поглаживал Викины пальцы. В лифте обнялись, и он целовал ее, шепча: «Вика, Викуся моя, девочка ненаглядная». Вика открыла глаза и увидела в зеркале свое счастливое лицо. Неужели полтора месяца назад она видела в этом зеркале, как слезы ручьем бежали по щекам, исчезая в шарфе? Вика вздрогнула, и Алик с тревогой посмотрел на нее.

В квартире были чистота и порядок. Вика прошла в гостиную и села в старинное резное кресло с высокой спинкой. «Королева Виктория на своем троне», – говорил Алик. Все было на своих местах, такое знакомое, никакой чужой дух и запах не витал здесь. Алик поставил пластинку, и музыка наполнила комнату. Гайдн, «Симфония при свечах», одна из ее любимых вещей. Зажег свечи во всех старинных серебряных и бронзовых подсвечниках и выключил верхний свет. Вика смотрела на мерцающий свет свечей и думала: «Неужели она была здесь? Сидела на моем кресле, спала на моей маленькой подушке? Нет, не может быть. Господи, какая же он скотина!»

– Викусь, что будем пить? Шампанское? Или сварить кофе? С ликером? Хочешь?

– Да, свари, пожалуйста.

Алик вышел на кухню. Вика встала и огляделась. Здесь никаких следов. Может, в ванной? Она заглянула туда – полнейшая стерильность. Пошла в спальню. Запах свежего осеннего воздуха из открытого окна и чуть-чуть одеколона Алика. Кровать аккуратно застелена, на покрывале ни единой складочки. Похоже, домработница была сегодня. Она откинула покрывало и взяла в руки маленькую подушечку. Понюхала – ничего, запах чистого белья. В дверь заглянул Алик и увидел в ее руках подушечку.

– А, вот ты где! Вика, здесь не было никого. Пожалуйста, Вика, поверь! – он подошел и нежно обнял за плечи. – Пойдем пить кофе, остынет.

Но то ли от напряжения, не покидавшего ее весь вечер, то ли от обиды за все, что произошло, Вика уткнулась лицом в подушечку и расплакалась. Вообще Вика плакала редко, и Алик никогда не видел ее плачущей. Эти слезы потрясли его, и он, прижав ее к себе, говорил и говорил ласковые, какие-то детские слова. Как будто она была ребенком, которого несправедливо обидели. Он просил прощения, клялся в любви, называл себя идиотом и кретином, обещал ей все, что она захочет. Наконец Вика успокоилась и, отняв подушечку от лица, засмеялась.

– Наверно, сейчас я и правда похожа на ведьму?

– Никаких больше ведьм. Ты – моя самая прекрасная колдунья. Королева бабочек и эльфов. Пошли пить кофе.

Потом он сидел на полу около Вики и рассказывал, как ему было плохо без нее. Как он вспоминал каждый ее жест, ее смех, ее взгляд. Вспоминал каждый день, проведенный вместе, после той, самой первой встречи.

– Ты помнишь, как мы с тобой первый раз встретились? Где это было?

– Ну, наверно, где-то в ресторане? – неуверенно сказала Вика.

– Ну, ясно, что не в библиотеке. А где именно, по какому поводу собирались.

– Ну не помню. В ЦДЛ? На чьем-то дне рожденья?

– Нет, Викуся. Правильней сказать, когда я тебя первый раз увидел, потому что ты меня явно не заметила. Это было в «Интуристе» пятнадцатого марта восемьдесят пятого года. Праздновали первую годовщину нашей со Светкой семейной жизни. Ты пришла с Томкой. На тебе была бежевая замшевая мини-юбка, лиловый свитер и лиловые замшевые сапоги. Ты была сказочно, ослепительно хороша! Я посмотрел на тебя и понял, что погиб окончательно и бесповоротно. Дальнейшего не помню, потому что напился так, как не напивался с ранней юности. С горя, надо полагать. А утром проснулся, выпил две таблетки алказельцера, и в голове сразу возник образ девушки с «певучими глазами». И тогда я понял, что влюбился. Всерьез и надолго.

Вика вспомнила тот вечер. Хорошенькую Светку. Она тогда подумала: такая красотка, а вышла замуж за некрасивого и какого-то странного парня. Вика засмеялась и сказала:

– Уверена, что ты все это придумал только что, чтобы я смягчилась, растаяла и забыла о твоих грязных похождениях.

– Нет. Все так и было, – мечтательно протянул Алик. – А потом я стал видеть тебя часто. Непонятно было, одна ты или нет. Ты приходила то с Пановым, то с Лериком, то с какими-то режиссерами, но вроде у тебя ни с кем ничего не было. Мы общались, разговаривали, шутили. Ты относилась ко мне ровно так же, как к остальным. А я тебя любил. Знаешь, «безмолвно, безнадежно…» Томка сказала, что у тебя необыкновенный муж, две дочки, замечательная семья. Я ни на что не надеялся. Разбивать счастливые семьи? Это не мой стиль.

– А твой брак со Светкой почему так быстро распался? Она хорошенькая такая!

– Ну, это ее единственное достоинство, на него и купился. Сдуру женился в двадцать пять лет. Нет, Светка неплохая, но уж слишком дурочка. Мне иногда странно было, что она школу каким-то образом закончила, а потом театральное. Светка даже заявление в ЗАГСе с ошибками заполнила. Я не проверял, разумеется, с чего бы? А тетка, ехидная такая, замечание сделала, велела переписать. Мне бы тогда призадуматься, но я посмеялся, думал, шутит. Да, веселенький годик мы прожили! А тут еще ты нарисовалась, так что годовщина получилась первая и последняя.

Вика погладила его жесткие волосы, а он, поймав ее руку, приложил к губам.

– А помнишь, ты меня танцевать пригласила? Сама пригласила. Помнишь?

– Нет, не помню, – улыбнулась Вика. – Врешь, наверно, все.

– Ну, вот еще! Буду я врать! Приставала к женатому мужчине! Я тогда, правда, со Светкой уже не жил, но еще не развелся. Летом, на кинофестивале, в пресс-баре. У нас большой стол был, ты рядом со мной сидела. «Алик, а вы не хотите пригласить меня танцевать?» – противно-тонким голосом пропищал он. – Ну, я, конечно, обрадовался. Отчего же не потанцевать с девушкой моей мечты? А ты мне: «Ах, Алик, как вы, оказывается, хорошо танцуете!» А я и рад стараться, до утра подошвы протирал!

– Разве у меня такой противный голос? – засмеялась Вика. – Помню я прошлогодний кинофестиваль. Тебя помню в белом костюме. От иностранных звезд не отличишь. Может, и танцевала с тобой. С кем только в этом пресс-баре не танцевала за две недели! А танцуешь ты действительно прекрасно. Пожалуй, лучше всех моих знакомых.

– Ну, слава Богу, хоть что-то делаю хорошо!

– Нет, ты многое делаешь хорошо.

– Да? – оживился Алик. – А что именно?

– Ты знаешь уйму стихов и прекрасно их читаешь. С тобой интересно. По-моему, ты знаешь обо всем на свете. Такой умный, умный еврейский мальчик. И еще ты очень милый…

– Ну, некрасивым мужчинам всегда говорят, что они очень милые. Что еще я делаю хорошо? – Алик встал на колени и, притянув к себе Вику, посмотрел ей в глаза.

– Отстань, развратный тип. Я вовсе не это имела в виду, – смеясь, прошептала она. – И вообще вы меня с кем-то путаете, молодой человек. Я не такая. Я зашла выпить чашечку кофе и послушать музыку.

– Я так и понял. У меня и в мыслях-то ничего другого не было.

Он встал и, взяв Вику за руку, поднял с кресла. Она обняла Алика и прижалась щекой к его рубашке.

– Девушка, вы что себе позволяете? Пристаете к постороннему мужчине, – бормотал Алик, крепче прижимая ее к себе. – Вам мама не говорила, что это может плохо кончиться?

– Говорила, но я так и не поняла, что в этом плохого.

– Господи! Испорченная девчонка! – Алик подхватил Вику на руки и понес в спальню.

Они не спали до утра. Не могли оторваться друг от друга, не могли наговориться.

Опять ссорились, вспоминая Вальку и мымру, и тут же мирились. Вика уверяла, что с Валькой у нее был совершенно невинный флирт, а он изменял ей с мымрой всенародно! Да, а поцелуй с Валькой на сцене, это не всенародно? Поцелуй – это ерунда, а он изменял и таскал за собой везде эту мымру! Алик виновато вздыхал, пытался оправдаться, а потом каялся и просил прощения. Вика вспоминала, что надо домой, но Алик обнимал ее и никуда не отпускал. Под утро возник разговор о том, что больше так продолжаться не может, надо что-то менять.

– Не могу я, Викусь, понимаешь, просто не могу отпускать тебя. Мне плохо! Я ревную! Тупо, примитивно ревную, как последний идиот! Я в жизни никого не ревновал! А тебя ко всем, ко всем. Даже к твоему манерному дружку Лерику. Знаю, что бред, но когда вижу, как вы обнимаетесь! И вечные эти поцелуйчики, перешептывание, голосок его сладкий. Так бы и дал ему по смазливой роже!

– Ты что, серьезно? – озадаченно спросила Вика. – Совсем очумел? Лерка-то здесь при чем? Это я могу тебя к нему ревновать, слишком много комплиментов он в твой адрес отпускает. А как нежно называет: Алюня, солнце мое! – протянула она нараспев, передразнивая голос Лерика, и рассмеялась.

– Вот то-то и оно! Знаю, что глупо, и все равно злюсь. Не понимаю этой привязанности. Расфуфыренный петух, а вы носитесь с ним: ах, Лерочка, ох, Лерочка! Ну да черт с ним! Я к тому, что даже этот любитель балетных мальчиков раздражает меня, когда интимно шепчет тебе на ушко свои секретики.

– Да ладно, прекрати. Он нам с Томкой как брат. Мы с первого курса дружим, добрее его и человека-то нет. Лерку все любят. И одевается очень красиво. Необычно – да! Красавец! А какой актер? Гений! Уж это ты должен признать! А то, что его вдохновляют хорошенькие мальчики, – это личное дело Лерика. Чего ты на него взъелся?

– Да не взъелся я. Просто на себя злюсь, что даже к нему ревную.

– Вот и глупо. Не ревнуй, солнышко, я тебя люблю. Правда-правда, – заверила Вика.

– Если ты действительно любишь меня, то почему нам не пожениться? Вика, да я с тебя и девчонок буду пылинки сдувать! Ну что ты молчишь?

Ничего неожиданного в предложении Алика не было. Она понимала, что не может жить без него. Их разлука была так ужасна для Вики, не дай Бог, чтобы это повторилось! Но разрушить все, что связывало ее со Стасом? Она не могла себе этого даже представить! A девочки? Нет – это совершенно невозможно.

– Алик, милый мой, любимый! Думаешь, мне легко? Думаешь, я не хочу, чтобы мы всегда были вместе? Если бы ты знал, как мне хорошо с тобой! Да я без тебя просто не живу! Пока мы были в ссоре, я существовала, как неодушевленный предмет, как автомат. Просто одна видимость, что живой человек. Но давай подождем. Я не могу так сразу. Мне надо все обдумать. Ты – свободный человек, а я, как цепями, опутана их любовью. Стас, дети, мама, папа, бабуля… Я всем должна! Должна быть веселой, любящей, заботливой, нежной, послушной и очень приличной. Такой безупречной молодой женщиной из хорошей семьи. Комильфо. А то папа и мама очень расстроятся. Мама уже как-то делает скидку на мою творчески безалаберную профессию, но имеет весьма смутное представление о легкости и свободе наших нравов. А папа – весь в своей высокой международной политике, особо ничего не замечает, очень любит Стаса и уверен, что Викуся – хорошая девочка.

– Тем более надо освободиться от всех этих условностей! Я же вижу, как тобой Нина Сергеевна командует. Тебе не хочется никого огорчать, но ты уже взрослый человек. И не просто какой-то обычный рядовой человечек, а личность. Яркая, сильная личность, а подыгрываешь своим родным. Ты, конечно, очень артистичная, меня всегда удивляло, что на актерский не пошла, но нельзя же до тридцати лет быть в образе хорошей девочки. Викусь, надо бороться. Плохо, что тебе всегда все в руки давали. Мало ли как жизнь может повернуться. Поэтому мне так важно быть рядом. Защищать тебя от всего и от всех. Ты так много причин привела, а ведь важно одно – любишь ты меня или просто удобно иметь рядом влюбленного и на все готового ради тебя мужика!

– Ну, зачем так, мой родной? – Вика заглянула ему в глаза. – Ты же знаешь, что я люблю тебя. Сама себе не хотела признаться, но получается, что люблю. Просто дай мне немного времени. Ну, потерпи, пожалуйста, ради меня.

Так и проговорили до утра. Уже рассвело, когда Алик заснул. Вика, счастливая и расстроенная этими разговорами, поняла, что не уснет. Тихонько собралась и пошла домой. Когда пришла, дома никого не было. Люба увела девочек в сад. Надо было придумать что-то в свое оправдание. Вика позвонила маме и рассказала, что банкет затянулся, Томка поссорилась с Ильей, приревновав его к кому-то. Пришлось поехать к ней и как-то утешать. В общем, проговорили всю ночь. Она почти не спала и только что приехала.

– Так что ты не волнуйся, мамусь, все нормально. Сейчас попытаюсь немного поспать. К шести в издательство надо подъехать, а оттуда в Переделкино, в гости к редактору из «Литгазеты». Пусть Люба заберет девочек, – привычно соврала Вика.

– Я сама заберу. У них сегодня музыка, я прослежу. А когда вернешься? Поздно?

– Ну не знаю. Вряд ли поздно. Но пусть Люба останется. На всякий случай.

Вика сразу же провалилась в сон и спала, пока ее не разбудил телефонный звонок. «Алик», – подумала она и взяла трубку. Но это оказалась Томка.

– Ну что, подруга, как ты? Все нормалек, помирились?

– Да, помирились. Все замечательно.

– Вот видишь, а ты страдала! Все разыграли, как по нотам. Я же говорила, куда он от нас денется?

– Слушай, Томка, но ты уж чересчур… Что ты там плела про то, как нашла нас с Валькой вместе? Такое впечатление, что ты нас где-то в интиме нашла. И вообще перестаралась. Такую обиду изобразила, «она только с Валечкой своим, про подругу забыла», – передразнила Вика Томкин голос, – я потом полночи клялась и божилась, что у нас с Валькой ничего не было.

– Но, наверно, это были приятные полночи? – хихикнула Томка. – А сама-то тоже заигралась! Он тебя танцевать тянет, в руку вцепился мертвой хваткой. А ты, вместо того чтобы слиться с ним в экстазе и помириться, сладко блеешь, что танцуешь только с Валечкой. А Валька – дурак, к тебе ломанулся, я еле перехватить успела!

– Ну да, жутко фальшивым, жалостным голосом стала уговаривать отдать тебе Вальку. Станиславский бы сказал «Не верю!»

– Тоже мне кинокритик! Да мне вот-вот заслуженную дадут, а она «Не верю!» Ты-то Вальке сладко улыбалась, на Алика не смотрела. Не видела, какие у него бешеные глаза были. Мне вчера рассказали, как он Игоря Панова избил вообще ни за что. Конечно, я кинулась спасать Вальку. Не хватало еще, чтобы он за свою доброту пострадал от твоего Отелло. Тебе бы вмазал – ну это ваши дела любовные, а Вальке-то за что? Видела, как я ловко на Вальке повисла и заканючила? Потому что я друзей в обиду не даю!

– Спасибо тебе, Томка, ты настоящий друг и лучшая подруга, – засмеялась Вика.

– Вот то-то! Я приезжаю и вижу – Викуська моя страдает, прынца своего потеряла… Непорядок! Томочка раз-два, простейшую сценку придумала, роли раздала и будьте-нате. Хэппи-энд! Влюбленные соединились. Да и куда б он от нас делся? От профессиональных-то лицедеек, да, Викусь?

Вика тихонько засмеялась, легко с Томкой!

– Ну, раз Велехова смеется, значит, все в порядке. Могу спокойно уезжать. Это и есть дружба. А то Жанночка твоя палец о палец не ударила за все время, да еще с мымрой общалась! А ты с ней дружишь. Разве это подруга?

– Да не дружу я с ней, с чего ты взяла? Никита с Аликом всегда вместе, вот и мы общаемся. Да, а мымра-то вчера как?

– А что мымра? Когда Алик тебя через весь зал поволок, как овцу на заклание, она занервничала. Два раза выходила, с понтом – в туалет, но вас, видимо, и след простыл. Ну, свято место пусто не бывает, с кем-то танцевала. Чего ей теряться? Мужик бросил. С кем ушла – не видела.

– А что ты мне наврала, что у нее ни кожи, ни рожи? Она – красивая, – укорила подругу Вика.

– Ну да, ничего себе, не урод. Но уж так, чтобы красивая? И потом, зачем я буду тебе соль на рану? Это Жанка бы ее красоту расписала во всех подробностях, чтобы тебе жизнь малиной не казалась.

– Ну ладно, Томка, далась тебе эта Жанка. Кто она? Никто. Просто чья-то девушка. Актриса – никакая. Бросит ее Никита, появится другая. А они, кстати, давно вместе?

– Да года три уже. Но у Никиты и законные жены максимум четыре года держались. Так что скоро смена состава произойдет.

– А что, у него много жен было? – поинтересовалась Вика.

– Три. И все актрисы. Никита влюбчивый и женится охотно. Вот только на Жанке почему-то не женился.

– Неужели три? Когда же он успел?

– Ну, дурацкое дело – нехитрое. Потом он все же на десять лет старше нас.

– Да? Я знала, что он постарше, но не думала, что на десять. Ты когда уезжаешь?

– Завтра днем. Сегодня увидимся? Или вы в любовном уединении?

– Как раз нет. Алик сегодня праздник устраивает. Так что приходите с Ильей вечером в Дом кино.

– А можно я Валечку с собой прихвачу? Он, наверно, соскучился по тебе, вы вчера недотанцевали… – невинным голосом спросила Томка.

– Прекрати свои провокации! Мне еще долго на пушечный выстрел подойти к Валечке не дадут, – засмеялась Вика.

И Викина жизнь вернулась в привычное русло. Выходные со Стасом и дочками, а всю неделю веселая суета. Она очень редко ездила в Зеленоград – не было времени. Даже на дачу к бабушке старалась съездить в выходные со Стасом и девчонками. Стас никак это не комментировал. Он был погружен в новую, важную для него тему, работал до глубокой ночи и дней недели не замечал. Если бы Вика не напоминала, что сегодня пятница и они его ждут, он и про это бы забыл. Но Анечка всю неделю ждала папу, и Вика была непреклонна – выходные с семьей. Сама она не обижалась на Стаса. Давно поняла, что она лишь любовница, с которой проводят выходные. Любимая – да! Но любовница. А вся неделя отдана науке. И такие сильные чувства связывали Стаса с этой дамой, что, приезжая к Вике, он скучал и беспокоился, как она там без него, законная супруга? Смешно, но получалось, что Алик ей более муж, чем Стас. Алик знал о ее жизни все, от него не было тайн, он был в курсе всех Викиных планов и забот. Он прочно вошел в ее жизнь. С Ниной Сергеевной и с Любой у него давно был полный альянс. Но Алик сумел завоевать любовь девочек. С Анечкой было проще, ее он просто обожал. «Теперь я знаю, какая ты была в детстве», – говорил он Вике. А Ирочку приручал терпеливо и осторожно, относясь к ней, как рыцарь к своей даме. Он сразу угадал ее слабое место – тщеславие и хвалил за любой пустяк, льстил ей, удивлялся ее небольшим способностям к музыке и рисованию. Вике это не нравилось, но Алик объяснял, что как только завоюет доверие Ирочки, начнет постепенно и осторожно менять ее представления о самой себе и окружающем мире. Вика подумала, что, может быть, у Алика что-то и получится. Твердая убежденность дочери в собственном превосходстве беспокоила все сильнее. Но что делать с этим, Вика не знала. Зависимость и невозможность обходиться без мамы вроде бы уменьшилась, но иногда Ирочка закатывала дикие сцены, требуя внимания Вики.

Однажды Алик сидел в гостиной, помогая Ирочке вырезать и наклеивать картинки в альбом. Анечка отыгрывала свои полчаса. Вдруг он поднялся, подошел и сел рядом с ней.

– Подожди, котенок, пальчики встряхни. Вот так, вот так. Они у тебя напряжены и поэтому устают. Расслабь ручку. Вот так легко, легко положи пальчики на клавиши, погладь их, и они оживут. А теперь плавно, медленно…

Анечка снова начала «Осеннюю песню», но Алик покачал головой.

– Вот послушай, солнышко, как это должно звучать. Природа для Чайковского всегда была источником вдохновения.

Алик стал играть. Плавная печальная мелодия наполнила комнату. Зазвучал тихий голос Алика.

– Слушай, как чист и прозрачен воздух. Далекие поля окутаны лиловатой дымкой…

Алик играл. Ирочка, бросавшая недовольные взгляды в их сторону, вдруг встала, подошла и, облокотясь на рояль, стала слушать. Вика отложила журнал и тоже прислушалась.

– В низине стелется туман. Это осень. Чувствуете, все холоднее и холоднее? Ветер разбросал на поляны пестрый ковер из листьев…

Алик закончил, поцеловал Анечку в лобик и сказал:

– Вот как это нужно играть. Ты только старайся услышать, что тебе говорит музыка, и поверь, котенок, это совсем несложно. Попробуй еще раз.

– Нет, Алик, сыграй еще что-нибудь, – капризно попросила Ирочка. – Пожалуйста!

– Ну, хорошо. Что вы еще должны разучить?

– Пьеса «Жаворонок», – Анечка стала перелистывать страницы альбома «Времена года».

– Не надо, котенок, – и усмехнулся. – Уж «Жаворонка» как-нибудь…

Светлые, чистые звуки полились вместе с голосом Алика.

– Высоко, высоко по синему небу плывут облака. Рокочет где-то майская гроза, но нет – напугала и рассыпалась брызгами. А вот звенит и звенит песня. Это жаворонок – посланец весны. Весна! Слушайте, как радуется жаворонок.

Вика слушала и удивлялась. Алик никогда не играл прежде. Она даже не особенно задумывалась, почему. У него дома инструмента не было. Прекрасная аппаратура, роскошные пластинки лучших исполнителей – они оба с удовольствием слушали. Но сам он раньше никогда к роялю не подходил.

– Ну что, мои красавицы, – обратился он к девочкам, – поняли, как просто? Давай, Анечка, попробуем.

– Нет, Алик, сыграй еще что-нибудь, – попросила Ирочка.

– Пожалуйста, Алик. И расскажи, о чем ты играешь, – добавила Анечка.

– Ну что бы вам такое сыграть? – Алик задумался на минуту. – Ну, вот давайте послушайте еще о природе. Равель «Восход солнца».

Алик играл. Девочки слушали, затаив дыхание.

– Раннее утро. Природа просыпается, первые лучи солнца освещают травку, цветы, каждый листик. И вот уже яркий свет заливает все вокруг!

Прозвучал последний аккорд. Алик встал.

– Красиво! – сказала Анечка. – Равель?

– Да. Из балета «Дафнис и Хлоя». Вы балет любите?

– Мы только «Щелкунчик» и «Лебединое озеро» смотрели, – недовольно сказала Ирочка. – А так в театр на детские спектакли ходим по воскресеньям. И в консерваторию с бабушкой, на утренние концерты.

– Консерватория – это замечательно. Но балет – чудесное зрелище. В ближайшее время пойдем, я подберу самый красивый для начала. И обязательно послушаем «Волшебную флейту», а я расскажу вам про Моцарта, про его детство.

С тех пор Алик часто занимался с девочками музыкой, терпеливо объясняя их ошибки. Учительница удивлялась переменам и успехам своих учениц, а Нина Сергеевна стала относиться к Алику, как к полноправному члену семьи. И когда стали готовиться ко дню рождения двойняшек, сама пригласила его на семейное торжество. Вика понимала, что не пригласить нельзя, да и девчонки с этим не согласились бы. У них была настоящая дружба – с секретами, обидами и требованиями. А Стас? Стас, скорее всего, не заметит Алика среди гостей. Когда он приезжал в Москву, его больше всего интересовала Анечка и, конечно, Вика. Вот этого она и опасалась. Как Алик отреагирует на трогательную и нежную привязанность Стаса к ней? И еще, конечно, папа. Лев Иванович, в связи с частым отсутствием, редко бывал у Вики. Чаще она с девочками приходила на Алексея Толстого. Поэтому папа о существовании Алика пока не знал. «Да будь что будет!» – решила наконец Вика.

Девчонки пытались выпытать у Алика, какие подарки их ждут. Но он отвечал, что это сюрприз. День рождения пришелся на субботу, что было очень удобно. Но в пятницу надо было угостить друзей в детском саду. Вика хотела купить торт и конфет, как она делала обычно, но Алик просил не хлопотать. Он заказал торт, и его привезут к полднику. Конфет не надо – торт большой, там есть все. Вике стало любопытно, и она пришла вместе с Ниной Сергеевной. Ровно в четыре часа привезли торт и две громадные связки воздушных шаров. Эти колышущиеся облака еле-еле пролезли в двери и вызвали бурю восторгов у детей. Ира и Аня раздавали их, и скоро у всех в руках оказались разноцветные шарики. Когда внесли торт, даже привычная к изыскам международных дипломатических обедов Нина Сергеевна удивленно заулыбалась. Торт был двухъярусный, украшенный шоколадными и марципановыми фигурками. На первом ярусе – мишки, свинки и слоники, а наверху на разноцветной глазури две марципановые куколки. Дети, возбужденно шумя, столпились вокруг торта, рассматривая зверюшек. Кондитер, доставивший это сладкое чудо, объяснил, что Ира и Аня сейчас подарят своим гостям шоколадных и марципановых зверей, а потом торт разрежут и раздадут. Он аккуратно брал щипчиками фигурки и укладывал в маленькие пергаментные пакетики, а девочки раздавали пакетики гостям. Своих куколок они принесли домой. Аня хотела подарить папе, а Ирочка раздумывала – подарить Вике или съесть самой? Девочки чувствовали себя героинями дня и были довольны.

Когда Вика спросила Алика, где он сумел заказать такой необычный торт, он пожал плечами:

– Немного фантазии, времени и денег. Поехал на «Большевик» и договорился с директором.

– И все? – удивилась Вика.

– Ну, еще маленькая деталь – звонок из министерства пищевой промышленности.

– А, ну тогда понятно! Не для средних людей.

– Ну что делать, Викусь! Главное, что дети были довольны.

А для своего основного сюрприза он попросил Вику оставить свободную площадку около рояля. Примерно два на два метра. Устанавливая раздвижной стол на двадцать человек, Вика с Любой переставили в гостиной диван и кресла, чтобы оставить свободное место. И все они гадали, что же такое большое собирается привезти Алик?

Народу собралось много. В основном друзья Нины Сергеевны и Льва Ивановича с внуками. Были Викины подруги и Сережа Комаров с женой. Все собрались, но Вика не приглашала к столу, дожидаясь Алика. Он просил не начинать без него. Дети бегали из комнаты в комнату, взрослые вели беседы в гостиной. Наконец приехал Алик и, не заходя в комнату, стал объяснять Вике, что нужно делать. Усадить гостей и никого не пускать в прихожую. Все расселись, с интересом посматривая на дверь. Вошел Алик, поклонился и сел за рояль. Зазвучал марш, в комнату вбежал клоун, и началась веселая кутерьма. Сначала выступил жонглер в ярком костюме. В воздухе мелькали шары, кольца, цветные тарелки, клоун делал сальто-мортале и успевал ассистировать жонглеру. После него вбежали две девушки в блестящих юбочках с оборками, а за ними, на радость детям, две обезьянки тоже в юбочках и три белые болонки с бантиками. Алик играл польки, вальсы, а собачки и обезьянки танцевали. Девушки хвалили их, давали угощение, и маленькие артисты опять кружились и скакали галопом под краковяк. Клоун тоже танцевал, падал, кувыркался и тоже хотел угощение за свои танцы. Потом он принес из прихожей грифельную доску на подставке и большие стоячие счеты. Дрессировщицы писали на доске цифры, а собачки по очереди лаяли столько раз, сколько соответствовало цифре. После них обезьянки считали на счетах. Девушка называла цифру – обезьянка ловко отсчитывала и сдвигала нужное количество костяшек. Другая дрессировщица спрашивала: «Скажи, пожалуйста, Грета правильно посчитала Лола?» И обезьянка Грета, поднимала лапы над головой и хлопала в ладоши. Видимо, это означало, что Лола – молодец. Смеялись даже взрослые, а дети были в полном восторге. Конечно, все они были в цирке, но то, что цирк приехал к ним и клоун разговаривает, подходит и шутит с каждым из них – вызывало радостное изумление. Вика улыбалась, глядя на детей. Она знала, что Алик дружит с цирковыми, и даже узнала одну из девушек – жену приятеля Алика, воздушного гимнаста, но не ожидала такого сюрприза. Под конец одна из девушек вышла вместе с Лолой и Гретой в прихожую и вернулись оттуда с тележкой, на которой лежали две коробки, перевязанные лентами. Обезьянки вдвоем везли тележку за веревочку. Алик играл торжественную медленную мелодию. Когда тележка остановилась около рояля, музыка стихла. Одна из девушек обратилась к своим питомцам:

– Мы пришли поздравить с днем рождения двух девочек – Ирочку и Анечку. Ну-ка давайте поприветствуем наших девочек и вручим им подарки. Как мы приветствуем друзей?

Собачки встали на задние лапки и закружились, а обезьянки подняли лапы и махали ими в воздухе.

– Молодцы! – похвалила дрессировщица. – А сейчас Ира и Аня могут взять свои подарки.

Алик заиграл марш, и девочки с сияющими лицами подошли к тележке. Вика заметила, что Ирочка радуется так же искренне, как Аня. И она еще раз подумала, какой Алик молодец! Не просто принес подарки, а устроил детям настоящий праздник. Артисты, провожаемые аплодисментами, раскланялись и ушли. Алик вышел проводить их. Девочки с нетерпением развязали коробки и остались довольны. У Ани конструктор в глянцевой импортной упаковке. А у Ирочки – кукольный сервиз с множеством предметов. Совсем как настоящий, только маленький. Вернулся Алик, и девочки бросились к нему, наперебой делясь впечатлениями.

Только Вика хотела представить Алика гостям, как ее опередила Нина Сергеевна.

– Прошу, друзья, познакомиться – это Алик, друг нашего дома, Викусин коллега, музыкант, знаток русской поэзии и прекрасный педагог. Под его руководством наши девочки полностью изменили свое отношение к музыке.

– Нина Сергеевна, вы меня просто смутили! Ну, какой из меня педагог?

– Не спорьте, Алик. Спасибо за ваш сюрприз. Вы доставили удовольствие не только детям, – и она стала знакомить Алика с гостями. Алик, улыбаясь, пожимал протянутые руки. Со Стасом он обменялся рукопожатием вполне непринужденно. Нина Сергеевна усадила его рядом с собой и, указав на свою подругу, попросила не давать ей скучать. Алик тут же включился в игру и развлекал свою даму весь вечер. Вика с благодарностью подумала о маме, как легко и естественно она ввела Алика в их ближайшее окружение.

С тех пор он стал бывать на всех семейных праздниках. На Викин день рождения, отмечаемый в семейном кругу, пришел с официальным букетом красных роз. И этот букет скромно и нейтрально выглядел рядом с роскошными цветами Стаса – бледно-желтые розы, Викины любимые. Чувство такта было присуще Алику. Но в коридоре он вручил ей бархатную коробочку и прошептал:

– Потом посмотришь. Это в честь юбилея. Ровно год.

– Год будет завтра, – тоже шепотом поправила Вика.

– Вот завтра и отпразднуем. Я стол в Архангельском заказал, – и быстро поцеловал ее.

У себя в спальне Вика заглянула в коробочку: изумительной красоты старинная брошка-бабочка с бриллиантиками и сапфирами. «Вот сумасшедший! – подумала она. – Завтра приколю к платью».

После нескольких встреч со Стасом Алик погрустнел и как-то сказал, что понимает теперь, почему Вика так тянет с окончательным решением. Конкурировать с ее мужем трудно! Жаль, что он так симпатичен и так умен. Ему-то казалось, что гении – все сплошь эгоисты, с плохим характером. Но это, наверное, в искусстве, а в науке – такие вот приятные во всех отношениях господа. Поэтому, когда в начале мая Стас стал собираться в Америку читать лекции, Алик повеселел. Стас уверял, что поездка не продлится больше трех месяцев, но Вика знала, что все эти лекции, университеты, конференции и симпозиумы – процесс бесконечный. Как только заканчиваются очередные исследования или делается очередное открытие – начинаются научные обсуждения новой теории или как там у них называется. А в Америке еще перевели и издали две книги Стаса, так что ему найдется чем заняться. Ну что ж, хорошо, что у нее есть Алик. Действительно, взять да и выйти за него замуж. Девчонки его любят, мама тоже. А с папой и его приятелями он очень удачно сыграл пару раз в преферанс и был принят в мужскую компанию. Стас для папы мил, приятен и уважаем, но Алик – человек более земной и понятный.

Но когда Вика встречалась с мужем, видела его радость, видела, с какой любовью он смотрит на нее, то понимала – никуда она не уйдет! Какая-то неразрывная связь существует между ними. Может, что-то из прошлой жизни, что-то, что так крепко держит их, не давая разрушиться такому странному браку.

Стас уехал, а жизнь без него текла, как обычно. Вика в соавторстве с приятелем-драматургом написала две пьесы, и они готовились к постановке. Все свободное время проводила с Аликом, иногда дома, с девочками, но чаще в компании друзей.

Летом начались поездки на дачу, к детям. Алик совершенно обаял бабушку и тетю Нату, а ведь у них Стас всегда в любимчиках ходил. Но Алик читал бабуле и тете Бальмонта, Блока, Ахматову, и они таяли от удовольствия и внимания. Когда приезжал Лев Иванович и гости, устраивался большой праздник с шашлыками, пирогами и шумным весельем. Алика уговаривали остаться ночевать – дом большой, места всем хватит. Куда ехать так поздно, тем более выпивали? Но Алик никогда не оставался, обещал приехать завтра.

– Не могу, Викусь, – объяснял он. – Боюсь, не выдержу, проникну к тебе, и Лев Иванович застукает нас, как сопливых десятиклассников. Представляешь картинку? Я за тобой завтра приеду.

Вика, смеясь, провожала его до машины. И в темноте они целовались, «как сопливые десятиклассники».

В конце июня мама с папой и девочки уехали в Ялту, в санаторий, а Вика с Аликом наслаждались полной свободой. Этим летом, в июле, проходил кинофестиваль, так что вся «киношная и околокиношная» публика вернулась в Москву. Открытие, просмотры и пресс-бар, где до утра не затихало веселье. После закрытия утомленные киношники потянулись на юг.

Вика с Аликом и Никита со своей новой девушкой уехали в Пицунду, в Дом творчества. Девушка Вероника – тоже актриса, Никита своим вкусом не изменял, была очень милой, женственной, с каким-то одухотворенным взглядом серых глаз. С ней было легко и спокойно. Вероника обладала некой женской мудростью, что было совершенно несвойственно бывшим подругам и женам Никиты. Он тоже изменился. Харизматичный, подчеркнуто галантный по отношению к любой девушке из их компании, он всегда был чуть ироничен. То ли шутит, то ли серьезно говорит – не поймешь. На Веронику же смотрел с недоверчивой нежностью, хотя и говорил при этом шутливым тоном. С Никитой отдыхать и праздновать всегда было очень приятно. Он умел все организовать, договориться, создать легкое, праздничное настроение. Не считал за труд сорваться с пляжа, съездить на рынок в Гагры, накупить горы вкуснейших вещей, и в ближайшем пляжном кафе вдруг появлялся роскошно накрытый стол. Люди, стоящие в очереди за сосиской и лимонадом, с изумлением взирали на это изобилие. А Никита, как ни в чем не бывало, появлялся возле лениво загорающей компании и приглашал:

– Прошу, господа, закусить чем Бог послал и выпить холодного домашнего вина.

Он всем, за исключением нескольких близких друзей, говорил «вы». Это было странно слышать в артистической среде, где на «ты» переходили легко и быстро. Но эта игра шла ему, и его «вы» звучало изысканно, а не официально. Где-то около полудня он мог приподняться с шезлонга и спросить:

– Вика, а не выпить ли нам с вами портвейного вина?

– Я бы с удовольствием, Никита, но не хочу вас затруднять.

– Помилуйте, Вика, какие трудности? Только прикажите.

– Сопьетесь, такая жара и портвейн… – недовольно бурчал Алик.

Но Никита уже уходил и, вернувшись, приносил бутылку вина «Черные глаза», пластиковые стаканчики, горячий лаваш и вымытую кисть винограда. Наливал в два стакана, желающих пить в жару портвейн не находилось, и протягивал Вике – «Прошу».

– Какая роскошь, – радовалась Вика, любившая сладкое вино. – Никита, вы – волшебник.

Внимание Никиты даже к таким мелочам трогало ее. Он умудрялся всех окружить заботой. Редкая черта в их обществе. Люди творческих профессий вообще довольно эгоистичны, а в Никите эгоизма не было и в помине. Так что отдыхать с ним было очень комфортно.

Знакомых в Доме творчества – великое множество, все съехались после кинофестиваля. Спорили о фильмах, о наградах, обсуждали мировых знаменитостей – кто в чем, кто с кем и кто как выглядит в обычной жизни. Все-таки две недели каждую ночь танцевали и сидели бок о бок в пресс-баре. Вообще было весело, Вика любила отдыхать с киношниками. Приехал туда и Валька с девушкой. Алик поначалу напрягся, но Валька был такой милый и добрый, что злиться на него просто глупо. Тем более он был влюблен и собирался жениться. Алик успокоился.

Томка с новым поклонником отдыхала в Сочи. В «Жемчужине» тоже собралась веселая компания. Так что ездили туда-сюда. Все это хоть и называлось отдыхом, но было весьма утомительно. Досыпали на пляже, рискуя обгореть.

В конце августа вернулись в Москву. Надо было готовиться к школе. На семейном совете решено было отдать девочек в школу этой осенью. Шесть с половиной лет, девочки читали, писали, что держать их еще год? Записали в бывшую Викину школу. Она была с углубленным изучением английского языка и по-прежнему престижна. Лии Исааковны давно уже в школе не было. Но директорствовала одна из прежних Викиных преподавательниц. Укорила Вику, что та не бывает на вечерах встреч, только от Комарова и узнавали о ней. Всегда знали, что Вика талантлива, и очень гордятся ею. Вике стало смешно, но она поблагодарила и пообещала приходить на встречи. Самой хочется увидеть всех, но со временем тяжело было – двое детей, учеба, потом работа… Директриса закивала, конечно, все понятно, но теперь дочки пошли в школу, так что встречаться будут чаще… Вика не стала заранее огорчать директрису, что воспитательным процессом по-прежнему занимается Нина Сергеевна, и согласно кивала. Познакомившись с девочками, директриса осталась довольна – очень развитые и воспитанные дети, а красота Ирочки, как обычно, сыграла свою роль. Тут же было предложено поручить Ирочке дать «Первый звонок».

– К нам первого сентября такие люди приезжают! И пресса, и даже телевидение иногда, – сказала директриса. – Думали, какую девочку выбрать? А теперь все сомнения отпали – конечно, Ирочку!

Так продолжалось все школьные годы, всегда и везде на первом плане Ирочка. И когда в 1994 году школу посетила королева Елизавета, разумеется, Ирочка вручала ей цветы и приветствовала от лица всех учеников. Бороться с этим было бесполезно, а характер девочки отнюдь не улучшался.

Когда в первое утро сентября в переполненном школьном дворе, из-за букетов больше похожем на цветущий сад, появилась Ирочка – двор взорвался аплодисментами. Действительно, сидящая на плече симпатичного десятиклассника девочка выглядела просто очаровательно. Ирочке пришлось подождать, пока зрители успокоятся, и только потом, балетно-красивым движением тоненькой руки, прозвенеть колокольчиком. Так началась школьная жизнь девочек.

Анечка училась с удовольствием, удивляя учителей своими способностями. В школе ее любили все – и дети, и преподаватели. Ирочка же училась неровно, в зависимости от настроения. То, что ей было интересно, делала охотно. Если же казалось скучным, она капризничала и не хотела приложить ни малейших усилий. Но Нина Сергеевна строго следила за их школьной жизнью и не давала Ирочке расслабиться. Со слезами и капризами, но приходилось заниматься. Ее отношения с детьми тоже были неровными. В младших классах все девочки относились к ней с обожанием, мечтали дружить, но Ирочкины привязанности менялись так же быстро, как и настроение. Обид и слез у отставных «фавориток» было множество! А когда стали постарше, желающих дружить с Ирочкой заметно поубавилось. Девочки стали напряженно равнодушны, но зато мальчики с каждым годом окружали ее все большим и большим поклонением. Ира к своим рыцарям относилась с равнодушным пренебрежением, как к чему-то само собой разумеющемуся. Так что друзей в школе у нее не было, но, похоже, ей они и не были нужны. Ирочка была странной девочкой, и Вика не могла понять, что с ней не так. Алик даже познакомился с известным специалистом по практической психологии, который занимался проблемными детьми. Он приглашал врача на просмотры хороших фильмов в Дом кино, доставал билеты в Большой театр, приглашал в рестораны. И подружившись с ним, привел к Вике. Целью было понаблюдать девочек-близнецов в обычной обстановке и высказать свое мнение.

Психолог оказался симпатичным, спокойным человеком, с девочками общался ненавязчиво и непринужденно. Они посчитали его обыкновенным гостем и вели себя, как всегда, не стесняясь и не напрягаясь. Вика с волнением ждала мнения врача, Алик заранее рассказал о ее беспокойстве за Ирочку. Но психолог успокоил Вику, объяснив, что иногда двойняшки испытывают друг к другу антагонизм. У них появляется соперничество. И они растут, как одиночно рожденные дети. То есть ссорятся, пытаются бороться за любовь и внимание родителей. Ничего странного и тем более тревожного в этом нет. То, что они такие разные по характеру, – вполне объяснимо. Обе девочки очень умные, сообразительные, интересные. Ирочке, в отличие от сестры, присущ крайний индивидуализм. Она, конечно, более сложный ребенок. Возможно, чрезмерное внимание, оказываемое в детстве, повлияло на ее характер. Может быть, на уровне подсознания она чувствует, что Анечка лучше или что ее сильнее любят, – трудно пока сказать. Несомненно, что редкостная красота, которой одарила ее природа, сыграла не последнюю роль. Красота – это дар божий, но в случае с Ирочкой этот подарок осложнил ее отношения с окружающими. Возможно, когда она станет постарше, изменится ее уверенность в собственном превосходстве над остальными. Скорее всего, так и будет. Никаких поводов для беспокойства он не видит. И Вика успокоилась. Конечно, со временем Ирочка изменится к лучшему.

В семейной жизни Вики ничего не менялось. Стас жил и работал в Зеленограде, не собираясь переезжать в Москву, хотя получал заманчивые предложения. Он был погружен в свою микроэлектронику, а в Стэнфордский университет ездил уже как в свой и проводил там по нескольку месяцев. Вику по-прежнему любил и по-прежнему мучился чувством вины за то, что так мало времени уделяет своей семье. Вика успокаивала – никакой вины нет, они любят друг друга, они – семья.

Алик периодически требовал, чтобы она развелась, но Вика приводила все новые и новые доводы и просила потерпеть. Конечно, она выйдет за него замуж, но вот только не сейчас. Надо подготовить Стаса, а у него в работе как раз происходит что-то очень важное, не может же она вот так, как нож в спину… Алик злился, но ничего не мог поделать. И ждал. Вика познакомилась с его родителями и стала иногда бывать в их доме в странном качестве – подруги сына. Первый раз приехали с Аликом на семейный обед в его день рождения. А потом, нечасто, но он тащил ее с собой, объясняя, что не может полдня провести у родителей, не видя Вику. К ней там отнеслись без особого восторга, но вполне лояльно. У Беллы Михайловны, его мамы, разумеется, не было повода для радости, она мечтала о внуках и нормальной семейной жизни для сына. Мама преподавала музыку и уже пережила разочарование оттого, что Алик не оправдал ее надежд. И, бывая у родителей, он, желая доставить маме удовольствие, подолгу играл. Вика уже знала, что Алик прекрасный исполнитель. У них на Неждановой он играл редко. Когда Вика просила, шутливо отговаривался и садился за рояль только, когда девчонки уговаривали, с педагогической целью. Однажды Вика спросила, почему он бросил музыку? Алик ответил, что не хотел быть вторым, а на первого не тянет.

По настоянию отца он поступил на заочный в Плехановский. Отец боялся быстрых перемен, происходящих в стране. Прикрывать Алика, занимающего должность без всякого основания, когда-то станет невозможно. Для спокойствия родителей Алик решил получить диплом.

А перемены действительно были. Перестройка шла полным ходом. Уже открыто поругивали власть, цензура, в лице худсоветов, стала снисходительнее к литераторам и режиссерам. Открывались кооперативы. Появился коммерческий ресторан на Кропоткинской. Вика с друзьями сразу отправились посмотреть, что это такое. Ресторан был небольшой, но уютный. Посетителей здесь называли «господа» и вежливо обслуживали. Никакого панибратства, к которому привыкли завсегдатаи московских ресторанов, не было. Официанты их не знали, но, похоже, вежливость была здесь непременным атрибутом. Еда оказалась не совсем ресторанной, но по-домашнему вкусной. Вообще вполне неплохо для начала. Потом рестораны и ночные клубы стали появляться один за другим. Многие приятели-актеры открывали свои маленькие ресторанчики, это стало модно. Но творческие люди по натуре беспечны, и работать в таком серьезном и трудном деле им скоро надоело. Поиграли и бросили. Но уже стали появляться настоящие рестораторы, и Москва заполнилась заведениями на все вкусы. Как-то незаметно перестали ездить в Архангельское. В городе было полно мест, где музыка гремела до утра. Атмосферы такой там, правда, не было, да и публика собиралась совершенно иная… Раньше в десятке лучших «интуристовских» ресторанов и в творческих домах сидели люди почти всегда одни и те же. Это была вся артистическая Москва, богатые советские коммерсанты-«теневики», дети высокопоставленных чиновников и партийных бонз, иностранцы – представители торговых фирм, «фирмачи» и аккредитованные журналисты, просто красивые молодые женщины – чьи-то жены, и так, по мелочи – фарцовщики, валютчики, манекенщицы и «центровые девушки» – жрицы любви. Все они были если и не знакомы между собой, то визуально привычны. Просто знакомые лица.

А теперь Вику и ее друзей окружали вечерами совершенно новые люди. Они были хамоваты, невоспитанны, ужасно одеты, их женщины были вульгарны. Разговаривали громко, и эта малограмотная речь резала слух. Но самое удивительное, что неумение вести себя их совершенно не смущало. Они были уверены в себе и швыряли свои легкие деньги с купеческим надрывом. Московская богема перестала бывать в ставших вдруг чужими ресторанах и обосновалась у себя – в ЦДЛ, Доме кино и Домжуре. И рестораны этих домов продержались еще несколько лет.

Стас стал чаще уезжать, Вика уже не пыталась удерживать его. Он был ученым с мировым именем, и бесполезно уговаривать мужа жить и работать поближе к ним. Вот и выходило, что у них с Аликом что-то больше похожее на семейные отношения, чем на адюльтер. Но это ничего не меняло. Стас оставался. Наверно, эта была какая-то прекрасная Викина мечта, а преданный, заботливый Алик – реальность. Вот если бы Стас разлюбил ее, тогда она точно вышла бы замуж за Алика. Но Стас, кроме науки, любил только Вику и детей, в особенности Анечку.

В восемьдесят девятом году в Минске умер отец Стаса, и он поехал на похороны. Она хотела ехать с ним, но Стас отговорил, сказав, что ему легче будет одному. Вика подумала, что теперь он круглый сирота, никого у него нет, кроме нее. И как она может уйти? Оставить его совсем одного? Нет.

Стас привез из Минска небольшой чемодан с фотографиями и какими-то дорогими ему вещами. Разбирая в Зеленограде фотографии, Вика вдруг замерла, всматриваясь. На снимке была совсем молодая девушка с удивительными прозрачно-кошачьими глазами. Такой знакомый лениво-уверенный взгляд, такая поразительная красота! Фотография была старой, черно-белой, но на Вику смотрела Иришка, только более взрослая. Она показала фото Стасу.

– Это, наверное, твоя мама?

– Да, это мама. Еще до свадьбы с отцом.

– Посмотри, милый, какое сходство с Иришкой. Жаль, у тебя не было этой фотографии раньше. Надо было Иришку назвать Анной.

– Да, очень похожи. А я и не замечал. Мало маминых фотографий дома было. Я не очень хорошо ее помню.

– А от чего она умерла?

– Утонула. Мне тогда семь лет было. Отец не рассказывал подробностей.

– Бедный мой, любимый мальчик. – Вика обняла Стаса и прижалась щекой к его плечу, а он крепко обхватил ее руками и долго не отпускал. Нет, никогда она не оставит Стаса. Пусть она плохая жена, но пока ему нужна, будет рядом.

А вскоре после этого поехала с Аликом к его родителям на праздничный обед. Белла Михайловна прекрасно готовила, всегда были какие-то необычные для Вики блюда. После обеда Алик с отцом смотрели футбол. Смотрели, как всегда, с криками, спорами, подбадривая и ругая игроков. А Вика с Беллой Михайловной убирали со стола. На кухне, отставив посуду, мама Алика попросила Вику присесть, есть разговор.

– Вика, дорогая, я хочу вас кое о чем попросить. Разговор непростой, но я заранее прошу извинения. Вы – мать и должны понять меня. Судьба Алика, его дальнейшая жизнь – самое главное для нас.

Вика подумала, что сейчас и Белла Михайловна начнет спрашивать о разводе и браке с Аликом. Она напряглась, понимая, что маме все ее причины, оттягивающие развод, покажутся неубедительными.

– Вика, вы мне симпатичны. Не хочу вмешиваться в ваши с Аликом отношения, но три года – достаточный срок для принятия каких-то решений. Раз все остается без изменений, значит, ничего менять вы не собираетесь. Но Алику уже тридцать, и пора ему подумать о семье. Я знаю, какое влияние вы на него имеете, поэтому прошу вас помочь. Вы, наверно, не раз слышали, что у нас есть близкие друзья в Будапеште? Срок их работы в торгпредстве закончился, и они недавно вернулись в Москву. У них есть дочь – Лилечка, чудная девушка. Закончила в Будапеште университет, ей двадцать пять лет, красивая, спокойная, воспитанная. В общем, о такой жене можно только мечтать. А она в Алика влюблена с детства. Но он уперся, как баран – ни в какую! Ничего не хочет слушать, все шуточки… У вас есть семья, дети, но и Алику пора подумать об этом. Такая жена, как Лиля, никогда не будет вмешиваться в жизнь мужа или устраивать вульгарные сцены. Она слишком хорошо воспитана, к тому же понимает, что такое разумный брак. Алик может жить, как он привык. Ну, соблюдая приличия, разумеется. Поговорите с ним, Вика, я вас очень прошу! Так хочется, чтобы он не болтался одиноким бобылем, ведь мы с отцом не вечны. Семья человеку необходима. Не всегда же мужчина молод, здоров, успешен и окружен привлекательными, интересными женщинами. Время так летит! Одинокая старость, что может быть печальнее? Помогите мне, Вика, у меня вся надежда на вас.

Белла Михайловна с грустью смотрела на нее, и Вика растерялась.

– Конечно, конечно, Белла Михайловна, я поговорю. Только вы преувеличиваете степень моего влияния. Алик привык все решать сам и в таком серьезном вопросе ничьих советов слушать не станет.

Оставшееся время визита Вика вытерпела с трудом. Она старалась не встречаться глазами с Беллой Михайловной и заставляла себя улыбаться шуткам Алика и его отца. Наконец они вышли на улицу и сели в машину. И здесь Вика не выдержала и расплакалась. Алик испуганно взглянул на нее и нажал на тормоз.

– Викусь, ты что? Ударилась обо что-то? Где болит?

– Не знаю, везде… Не женись, пожалуйста, Алик! Не бросай меня! Я просто умру.

– О господи! – Алик вздохнул с облегчением. – Я-то думал, ты об дверь ударилась. Ну, ты даешь, Викусь! Что это на тебя нашло? – И он медленно выехал со двора.

– Не женись на Лильке, зачем она тебе?

– А, ну понятно! Мама с тобой поделилась своими брачными планами… Не плачь, родная, не собираюсь я на Лильке жениться.

– Ты правда не влюблен в нее? – тревожно спросила Вика. – Тебе ведь никто, кроме меня, не нужен? Скажи, что никто!

– Успокойся! Сейчас точно как Ирка сказала. Даже интонации те же. Никто мне, кроме тебя, не нужен. Это, к несчастью для меня, правда.

– Почему к несчастью? Разве ты несчастлив со мной? Алик, тебе со мной плохо?

– Да хорошо! Слишком хорошо, вот в том-то и беда. Мама права, если бы ты любила меня, давно развелась и жили бы, как люди. Я – дурак, верю твоим обещаниям и сижу, как пришитый, возле тебя.

– Неправда! Я люблю тебя, и ты это прекрасно знаешь! Очень люблю! Даже не представляю, как без тебя жить. И я что-нибудь придумаю, вот увидишь! Девчонки чуть-чуть подрастут…

– Ох, Вика, хватит! – перебил ее Алик. – Три года слышу… Не в девчонках дело, а в Стасе. Ты с ним не можешь расстаться.

Вика не отвечала, плакала молча. Все правильно, дело не в детях… Алик прав, скоро ему все это надоест, и она останется одна. Слезы текли, и Вика жалобно всхлипывала. Алик не выдержал, остановил машину и обнял Вику.

– Ну, все, все, хватит. Не плачь, моя маленькая. Ну что случилось? Перестать, малыш! Конечно, мы будем вместе, я буду ждать. Куда я на фиг денусь с подводной лодки!

Он рассмеялся, и Вика тоже улыбнулась, вытирая лицо салфеткой.

– Правда не бросишь меня?

– Гадом буду! – с серьезным видом пообещал Алик, и Вика рассмеялась.

– Ну, вот и хорошо! А то целое море наплакала, дурочка моя! Не бойся! Не нужны мне никакие невесты, кроме тебя. И дети никакие не нужны, кроме наших девчонок.

Вика прижалась к нему и прошептала:

– Ох, Алик, ты даже представить не можешь, как я тебя люблю!

– «Ах, обмануть меня не трудно. Я сам обманываться рад…» По-моему, ты сильно преувеличиваешь, сказочница. Но я рад. Вдруг ты в кои веки сказала правду?

Вика успокоилась, и все пошло по-прежнему. С работой, правда, стало сложнее. К девяностому году почти перестали печатать. Сценарий, который она написала, понравился всем, и старый вгиковский приятель-режиссер собирался снять «маленький шедевр». Но и на «Мосфильме» наступила тревожная тишина, финансирование прекратилось, павильоны пустовали. Жизнь и страсти кипели только на телевидении. Народ жадно смотрел и слушал. С продуктами в магазинах стало совсем плохо. Вика покупала в «Березке» и возила на дачу раз в неделю полную сумку. В Клязьме магазин просто закрылся. Бабуля и тетя Ната охали, уговаривали не беспокоиться, лучше детям, а у них большой запас крупы, да и огород скоро выручит. Тетя Ната в этом году посадила больше обычного. Слава богу, молочница по-прежнему носит молоко!

Но Вика только обнимала бабулю. Господи, совсем старенькая стала! Бедная генеральша! Дожила до того, что на крупу и огород надеется. А когда-то на Песчаную водитель сумки со спецзаказами возил еженедельно. Как кстати оказались папины чеки и валюта, заработанная Стасом. Ходили слухи, что валютные магазины скоро закроются. Доллары уже свободно меняют на рубли, а недавно это было страшным криминалом. Чудеса!

Но в уютном ресторане Дома кино пока ничего не менялось. То же меню и та же публика. Никита женился на своей Веронике, и они частенько ходили вечером на ее спектакли, чтобы поддержать артистов. «Изображаем публику», – грустно шутил Никита. Зал теперь на треть не заполнялся. А ведь хороший театр и актеры хорошие! После спектакля допоздна сидели в ресторане, поднимая настроение. Настроение от шампанского поднималось быстро, подходили и подсаживались знакомые. Новые анекдоты о перестройке, смех, шутки, сплетни, и вот уже забыты тревожные мысли. Жизнь продолжается, господа!

Томка приходила с очередным кавалером, хохотала и клялась не тратить свою жизнь на нищих актеров, а выйти замуж за богатого кооператора. Она успела сменить двух мужей, и вокруг нее всегда толпились поклонники. Работы не было, ее не снимали, но Томка не унывала.

– Ничего, Велехова, прорвемся. Если «кина не будет», продамся подороже какому-нибудь богатому хлопцу с толстой золотой цепью на шее. Буду в «мерседесе» ездить. Хрен с ним, с кино. Надоело! Хочу красивой жизни! Вон Лерка уехал и правильно сделал! Что здесь ловить? Гадюшник какой-то вокруг! – и Томка виртуозно выругалась, на что была большой мастерицей.

А Лерик действительно уехал. Его пригласил известный французский режиссер, и теперь он жил и работал в Париже. Вике казалось, что без него московская жизнь потускнела. «Улетела наша райская птица», – грустно говорила Томка. Странная дружба, вызывающая недоумение Викиных родных и раздражение Алика, длилась много лет, и сейчас им с Томкой не хватало Лерика. Несмотря на свою экстравагантность, капризы, обидчивость, он был трогательно заботлив, переживал за них и безотказно откликался на любые просьбы. Вроде не за горами этот Париж, а такое чувство, что Лерик исчез из их жизни. Хотя обе понимали, что для их друга это счастливый случай. С его талантом и образом жизни Париж был самым подходящим местом, поэтому и уехал он, не раздумывая.

Как-то они с Томкой сидели днем в баре ЦДЛ. Пили кофе и облегчали душу или, как говорила подруга, печалились. У Томки был, редкий для нее, приступ меланхолии, ей требовался слушатель. Проблем у подруги накопилось немало. И с работой, и с личной жизнью. Вика слушала и соглашалась, действительно нужно что-то менять. Подошли две близкие приятельницы, перебросились парой фраз, но видя, что Томка не в настроении, прошли в другой конец зала, за барной стойкой. Томка заказала рюмку коньяка, вопросительно взглянула на Вику. Та покачала головой, не хочется.

– А я выпью. Что-то от кофе уже мутит. Хлопну коньячку для веселия души.

– Давай. А я выйду позвонить. Алик, наверное, с собаками ищет. Время уже четвертый час.

Позвонила Алику и договорилась встретиться с ним через час на Бронной. Возвращаясь, услышала в дверях разговор своих приятельниц. Говорили о ней. Вика остановилась, неприятно удивленная. Бар был пустой, и столик стоял в углу, ближе к двери. Говорила близкая приятельница, почти подруга, дочь известного композитора.

– Ах, не смеши меня! Какой талант? Так, развлекается Викуся, от нечего делать. Не понимаю Алика, что он в ней нашел?

– Да нет, Жень, она хорошенькая и стильная такая.

– Я тебя умоляю! Хорошенькая, и что? Абсолютная стерва. Собака на сене. Вцепилась в хорошего мужика, портит ему жизнь. У нее муж мало что гений, но еще и собой хорош. И тоже любит ее. Не понимаю мужиков, нельзя же быть такими идиотами. Да любая шлюха порядочней, чем наша Викуся.

Вика тихонько, чтобы не заметили, отошла от двери и вернулась за свой столик, обойдя бар кругом. Томка мрачно пила уже третью рюмку. Расстроенная Вика рассказала ей об услышанном разговоре. Ладно бы чужие тетки сплетничали, а то Женька, почти подруга…

– Да хрен с ней, с твоей Женькой! Тоже мне моралистка, пробы негде ставить. Плюнь, Викусь, вон коньячку лучше выпей.

– Нет, Том, ну за что она меня так? Я ей ничего плохого не сделала. Представляешь! Я и стерва, и собака на сене, и хуже всякой шлюхи…

– Ну, Викусь, может, она на Алика глаз положила? У них вроде романчик был, когда в консерватории учились. Вообще-то тебя многие девки не любят.

– С чего бы это? Я, кажется, ни у кого мужей не отбивала? И мужиков каждый месяц не меняю.

– Понимаешь, подруга, вот это и плохо. Никто за любовников не осуждает, это нормально. Но у тебя не любовники, у тебя два мужа. Ты живешь много лет с двумя мужьями. А это аморально, – Томка засмеялась. – У нас всех как? Влюбился, изменил, развелся, женился, опять влюбился, изменил и так далее. А у тебя что-то странное. Треугольник не распадается. Этакая постоянная фигура.

– Ну и кому это мешает?

– Ох, Викусь, многим мешает. Алик – завидный жених. Вот ведь некрасивый, а бабы влюбляются. Опять же – всегда при деньгах, сегодня это немаловажно. А ты много лет держишь его у своей юбки. Он от тебя ни на шаг, никого, кроме тебя, не замечает. Девкам обидно. Раз не выходишь замуж – отдай другим.

– Ага, разбежались! Сплю и вижу, кому бы отдать!

Томка рассмеялась.

– Ох, Викусь, не делай такое лицо! Я-то у тебя никого отнимать не собираюсь! Просто не вписываешься ты в Женькины представления о морали. Плюнь и разотри.

Но Вику подслушанный разговор расстроил. Тема была болезненной для нее. Собака на сене. Жена двух мужей. Обидно, что Женька в чем-то права. Не хотелось об этом думать. Скоро лето. Стас до осени будет в Зеленограде, заканчивает новую работу. Даже от своих, ставших ежегодными поездок отказался, перенес на осень. Но когда Вика заговорила, чтобы поехать с детьми к морю, сделал такое виновато-страдальческое лицо, что она перевела разговор на другое. Ну что ж, папа с мамой, как всегда, повезут девочек в Крым, а до июля будут на даче. Стас хоть ненадолго будет туда приезжать. А они всей компанией – в Пицунду. А до этого дел полно.

Вика занималась приватизацией квартир. Понятие это было новое, непривычное. Люди, особенно пожилые, не понимали, зачем они должны приватизировать квартиры, где прописаны. И так их никто оттуда не выселит. Но Викины родители, много лет прожившие за границей, понимали, что такое собственность. Разумеется, нужно приватизировать. Особенно Нина Сергеевна волновалась за квартиру своих родителей в хорошем генеральском доме на Песчаной улице. Бабушка стала совсем старенькой, надо поторопиться. Вика свозила бабулю к нотариусу, сделала доверенность, потом собрала все нужные справки, и вот уже получено первое свидетельство о собственности. После этого Вика гораздо быстрее собрала документы на свою и родительскую квартиры. Опыт уже имелся. Так что до отъезда, наверно, и свидетельства будут получены, Вика оплатила срочную регистрацию. А осенью можно и квартирой Стаса заняться. Но в конце августа началась такая неразбериха! Дозвониться в Москву невозможно, родители с детьми в Крыму, а говорят, что в Форосе чуть ли не стреляют! Наконец дозвонилась до Стаса и поняла, что случилось что-то серьезное, если он, живущий вне событий, так взволнован и растерян. Билеты у них были, у родителей тоже, но вопрос – будут ли рейсы в Москву? Что это за ГКЧП такое? И неужели Горбачев арестован? В Доме творчества обсуждали слухи, доходившие из Москвы. Даже беспечные киношники волновались и говорили о политике и о том, что же будет дальше. Никита предлагал нанять рыбацкий баркас и переплыть на другой берег, а оттуда через ООН затребовать Викиных детей. Но Вике было не до шуток, в санаторий, где отдыхали родители, она так и не смогла дозвониться. А это очень, очень странно – там же правительственная связь, санаторий-то ох какой непростой! Алик утешал Вику, как мог, звонил в Москву знакомым журналистам, но никто толком ничего не знал. Наконец все устроилось, наступил день отлета, и было известно, что самолеты уже вчера летали по расписанию.

Они вернулись в другой город. Москва бурлила митингами. Но баррикад не было, и трупы не валялись. Все оказалось сильно преувеличенным. Алик высадил ее у подъезда и сразу уехал. Он тоже волновался за своих, просто Вике старался не показывать.

Дома ее ждал Стас. Он схватил Вику и прижал к себе так, словно не надеялся увидеть живой и здоровой. Родители с девочками должны прилететь в шесть часов, Нина Сергеевна дозвонилась Любе. Водитель поедет встречать, но они тоже должны ехать. Он не может больше ждать, мало ли что? Нет, он успокоится только тогда, когда дети и Вика будут с ним. Вика никогда не видела Стаса таким напряженным и, целуя его, старалась разрядить эту напряженность, сведя все к шуткам. Но Стас был непривычно серьезен.

– Нет, Вика, нет! Ты просто не понимаешь! В стране чуть не началась гражданская война, танки шли по Садовому. Погибли мальчики, чьи-то дети. Представляешь, каково сейчас их родителям? Совсем мальчишки…

– Родной мой, солнышко, ну успокойся! Мы уже вместе, в городе все спокойно, дети прилетят, и все будет хорошо. Главное – мы вместе. Можем в Зеленограде пожить, пока все закончится. Там ведь тихо?

– Да, у нас там ничего не происходит. Господи, какое счастье, что я перенес поездку на осень! Если бы сейчас был в Америке – с ума бы сошел от страха за вас. Вика, давай уедем! Ты не представляешь, что я пережил за эти дни! Дети совсем рядом с Форосом, что там происходит – никто не знал, ты – неизвестно где! Я работать не мог, Анна Степановна плачет, у Любы руки трясутся, валокордин пьет. Слава Богу бабушка и тетя Ната не ударились в панику, просто не поняли, что происходит. Хорошо, что у них телефон нормально работал. Но я не могу представить, как через месяц уеду и оставлю вас здесь. Вика, надо что-то решать!

– Конечно, родной мой, мы все обсудим. Ты только не волнуйся так. Посмотрим, что дальше будет, и потом решим.

– Ничего хорошего здесь не будет, Викусь. Пожалуйста, подумай о детях!

Водителю дозвониться не удалось, но Стас настоял, чтобы они тоже поехали в Шереметьево. Самолет прилетел по расписанию. Загорелые девчонки со счастливым смехом повисли на них, не ожидали увидеть в аэропорту. Лев Иванович уехал с водителем, а дети с Ниной Сергеевной уселись в Викину машину. Девчонки и Стас смеялись и болтали, а Нина Сергеевна, севшая впереди, была озабочена и серьезна.

– Мамуля, что-то случилось? – тихо спросила Вика.

– Ох, не знаю пока. Левушка ничего не рассказывает – это плохо. Вот поехал сразу в министерство, а ведь рабочий день закончен. Но он сказал, что все на местах и ждать его не надо – вернется поздно.

– А что там, в Форосе, было?

– Да никто ничего точно не знает, Викусь, а говорят разное. Мы ведь были у Михаила Сергеевича в гостях до всех этих ужасов. Они нас так хорошо принимали. Девчонки довольны были, с Ксенией играли, купались – они ведь ровесницы со старшей внучкой. Раиса Максимовна такая милая, внимательная… Они так Левушку ценят! Не знаю, что теперь будет. Папа очень переживает.

– Может, обойдется?

– Не знаю, Викусь, хорошо бы… – грустно сказала мама.

Но ничего не обошлось, и началась совершенно новая жизнь. Коммунистический путч был подавлен, но и Горбачев ушел в отставку. Эпоха СССР закончилась, началась история Новой России.

В семье Велеховых произошли неприятные изменения – Лев Иванович был отправлен на пенсию. Нина Сергеевна возмущалась: даже не предложили какую-то другую должность, хотя бы для приличия! А ведь ему всего шестьдесят один год, какая может быть пенсия? Вика жалела отца, он скрывал от близких свою обиду, шутил и уверял, что наконец-то будет время писать мемуары или заняться цветоводством на даче. Водителя и служебной машины теперь не было. Оставили только поликлинику и ежегодную путевку в подмосковный санаторий.

– Вот хорошо, что я торопила тебя, Викусь, с приватизацией. А то у них ума бы хватило отобрать квартиру и переселить нас в хрущевку. Слава Богу, сейчас это наша собственность. Хотя верить этим людям нельзя. Сегодня разрешили частную собственность, завтра передумают.

Пенсию Льву Ивановичу назначили довольно большую, но цены росли чуть не каждый день, к рублю не было ни малейшего доверия. Сбережения граждан всей огромной страны после «Павловской» реформы превратились в ничто. Но все же Велеховым удалось спасти большую часть. Лев Иванович узнал об указе еще до его подписания. Три дня было у Нины Сергеевны и Вики на избавление от пятидесяти– и сторублевых купюр. А потом, с помощью Алика, они меняли спасенные рубли на доллары. Родители Алика, наверно, впервые порадовались присутствию Вики в их жизни. Им тоже удалось спасти свои сбережения. У Томки и Никиты больших денег не было, но и они поменяли сторублевки на мелкие. Так что Вика помогла всем. Они с Аликом с юмором вспоминали операцию «Обмен». Как бегали с Ниной Сергеевной по сберкассам, снимая деньги. Требовали выдавать мелкими, но суммы были большие, и им вручали крупные купюры. Приходилось покупать в магазинах ненужную мелочь, чтобы разменять деньги. А после закрытия магазинов, отправив домой измученную Нину Сергеевну, потерявшую в этой беготне обычную респектабельность, они поехали по вокзалам. Вика бы никогда до этого не додумалась, но светлый, еврейский ум Алика просчитывал ситуацию мгновенно. На вокзалах были кассы, работающие круглосуточно. Вика и Алик по очереди протягивали сторублевку и брали дешевый билет в любом направлении. Билеты и сдачу бросали в большую сумку и бежали в следующую кассу. Веселенькие были эти пара дней! Хотя, конечно, веселого мало. Миллионы людей, накопивших за всю жизнь несколько тысяч рублей, за два дня стали нищими. И было целое десятилетие этой несчастной, нищей старости. Что уж тут веселого?

Эти билеты Люба по собственной инициативе носила сдавать. Измученная Вика сказала, что ноги ее не будет на вокзалах в ближайшие годы, черт с ними, с билетами. Но Люба рассердилась.

– Ах, богатеи какие выискались! Ты погляди, что вокруг делается. Что в сберкассах творится! Народ ограбили! Они бы и рады билеты сдавать, да у них нет этих билетов, вообще ничего нет, кроме пенсии. Устала она! Родители всю жизнь работали, по заграницам мотались, а их на старости лет без копейки хотели оставить! Для тебя, для девчонок копили. Сама пойду сдавать билеты эти, а потом посмотрим, сколько денег ты выбросить хотела.

Люба была предана семье, а Нине Сергеевне – особенно, хотя поначалу их отношения не были безоблачными. Люба появилась у них сразу после переезда на улицу Неждановой. Нина Сергеевна всегда держала дистанцию с прислугой и была очень требовательной. Поэтому в первый год работы Люба часто скрывала раздражение от бесконечных указаний хозяйки. Но Велеховы хорошо платили, а ей очень нужны были деньги, Люба одна воспитывала сына. Потом она привыкла, притерпелась, привязалась к Вике, и все наладилось. С годами Люба стала своей, забрала в руки все хозяйство и на замечания Нины Сергеевны не обижалась. Сын окончил институт и женился. Велеховы к тому времени переехали на Алексея Толстого, девчонки были совсем маленькими, и Люба домой наведывалась в выходные или поздно вечером, чтобы ранним утром опять убежать на работу. Но невестка и за это короткое время успевала обидеть свекровь. Квартира была однокомнатной, Любина кушетка стояла на кухне, и она боялась пошевелиться или лишний раз выйти в ванную. Ни постирать, ни погладить. Все Любины вещи невестка переложила из шкафа в чемодан и запихнула под кушетку. Отношения явно не сложились, молодая жена была бесцеремонной, крикливой и цепкой, как все приезжие из глубинки. Муж слушался ее во всем, поэтому рассчитывать на поддержку сына Люба не могла. Нина Сергеевна сначала возмущалась, но потом ей надоело утешать Любу и поить ее валокордином после каждого посещения родного дома. Она велела разобрать ненужные вещи в десятиметровой кладовой с окном, купила раскладной диван, комод, телевизор, и Люба со своим чемоданом переехала на постоянное жительство к Велеховым. Поэтому Нину Сергеевну она любила преданно и ради хозяйки готова была на все. История со сданными билетами лишний раз доказала, насколько интересы семьи Велеховых важны для Любы. Так что сбережения родителей были превращены в доллары, да и ценностей у Нины Сергеевны было немало. Нищая старость не грозила.

Зарплата Стаса сегодня тоже была одним названием, но поступления из-за границы за книги, статьи, лекции были постоянными и защищали от всяких реформ.

Осенью Стас уехал. Перед отъездом были бесконечные разговоры о переезде в Америку всей семьей. Стас доказывал Вике всю правильность этого решения, и она понимала, что он прав. Его – известного ученого – знают и зовут. Работать в спокойной и стабильной стране, конечно, для него предпочтительней. Стас нервничал, боялся, что вдруг опять что-то случится, пока его не будет. Вика успокаивала мужа, как могла, и обещала серьезно подумать о переезде. В Шереметьево он никак не мог оторваться от нее. И когда прошел таможенный контроль, тоже долго не уходил. Все смотрел на Вику, и лицо у него было грустное. Вика показала на часы и махнула рукой, мол, опоздаешь, беги! «Бедный мой мальчик!» – подумала она. Действительно, сорокалетний Стас ничуть не изменился за эти десять лет. Когда лицо его было задумчивым и он находился где-то там, в неведомых Вике глубинах, то еще был похож на взрослого человека. А вот стоял, смотрел на нее с такой любовью, лицо светлое-светлое, чуть растерянное – как будто мальчик, оставшийся вдруг один. «Бедный мой, любимый мальчик», – повторила она про себя еще раз и пошла к машине.

Что решать, о чем думать? Вика связана по рукам и ногам. Родители, бабуля и Алик. Да, Алик, и это тоже какая-то неразрешимая проблема. Они любили друг друга, им хорошо вместе. Вика успокаивала себя тем, что Стас, погруженный в свою работу, ни о чем не догадывается, а она любит его нежно и преданно. Очевидно, можно любить двух мужчин и совершенно по-разному. В их отношениях с Аликом всегда была острота чувств – ссоры, примирения, обиды, ревность, радость, восторг приключения. Алик умел сделать жизнь праздничной, интересной. И еще у них было много общего, они понимают друг друга с полуслова, хотя споров тоже предостаточно.

А со Стасом ей было хорошо и спокойно. Она с самого начала поняла, что ей отведена второстепенная роль в его жизни, и это ее почему-то не обижало. Вика сама удивлялась, откуда у нее в двадцать лет была такая мудрость в отношениях с мужем? Но в глубине души понимала, что без нее Стас не смог бы добиться всего, чего достиг. Она знала, что он любит ее и Вика должна быть в его жизни. Может быть, она его муза? Хотя ученые вряд ли зависят от муз. Возможно, у них это называется по-другому, но ясно одно – Вика, такая, как есть, грешная и лживая, добрая и нежная, заботливая и понимающая – нужна ему как воздух.

А для Алика она была главным в жизни. То ли он действительно так сильно любил ее, то ли оттого, что никак не мог заполучить Вику в законные жены, но он все свое время посвящал ей. Алик помогал Вике во всем, заботился, занимался с девочками, дружил с Ниной Сергеевной и бабулей, завоевал симпатию Льва Ивановича. Он развлекал Вику и рассказывал много нового, интересного, о чем она имела лишь поверхностное представление. Вика любила классическую музыку, но Алик рассказывал ей смысл произведения, историю его создания, жизнь композитора в период написания, и музыка начинала звучать для нее по-другому. Вика считала себя знатоком литературы, почти профессионалом, но Алик вдруг начинал спорить с ней, полностью изменяя идею произведения, и она была вынуждена согласиться, что он прав.

Единственное, в чем они не совпадали, – в оценке работ художников. Это вызывало ожесточенные споры до ссор, до слез. Алик был человеком темпераментным, взрывным и эмоциональным. Он много лет собирал коллекцию картин, дружил со всеми московскими, настоящими, как он говорил, художниками. Был завсегдатаем тех подвалов, куда школьницу Вику таскал когда-то Колька Макаров. Алик был певец и поклонник андеграунда. Он бросил свое обучение в «Плешке» и открыл с Никитой арт-галерею «Виктория». То, чем они занимались много лет нелегально, сегодня имело адрес, клиентов и успех.

Но Вика уже не была той маленькой школьницей, которой казалось, что она не доросла до настоящего искусства. Сегодня она уверенно высказывала свое мнение, и это приводило Алика в ярость.

– Дура! Тупица! Да Зверев – виртуоз! Он наш русский Пикассо!

– Да поцелуйся ты со своим Пикассо! Твой Пикассо для меня и не художник даже. Профанация! Жуткие портреты любимых женщин. Ничего нет, никакого смысла. Просто торгует тем, что придумал. Публика – дура, вот кредо таких ремесленников! И я не Зверева имею в виду. Хотя, как человек, он меня пугал. Ты сам, когда Зверев мой портрет писал, рядом сидел, чтобы твой Толя не отмочил очередную штучку. Выдержать долгое общение с ним ни один нормальный человек не мог. А этот роман со старушкой?

– Ничего ты не понимаешь, Викуся. Его любовь к Асеевой не была смешной и странной. Это была любовь и тяготение к той эпохе, которую олицетворяла молодая Оксана, к Серебряному веку русской культуры. Портреты Асеевой прекрасны, удивительны. Он – гений, и его безумная любовь остановила время. Лицо красавицы двадцатых годов на портретах в шестидесятые годы так же прекрасно. Навечно прекрасно! И твой портрет чудесный! Все уловил – и асимметричность лица, и глаза, как у лесной ведьмы… Я счастлив, что он у меня есть.

– А по-моему, все его женские портреты одинаковы. Яркие радостные пятна и штрихи…

– Викуся, родная! Ну что ты несешь? Ну не догоняешь сама, не сподобил Господь, так хоть послушай, что тебе умные люди говорят.

– Ты не говоришь, Алик, ты диктуешь. Навязываешь мне свое видение. А я не могу приходить в восторг от черного неба, заводских труб и безысходных серых стен Рабина. И картины Олега Целкова оставляют равнодушной. Плавинский, например – прекрасная графика, сложная техника исполнения, хочется смотреть, понять – притягивает. Какие-то удивительные цветы, деревья, портреты Владимира Яковлева… Чистые, поэтичные. Твой Зверев, возможно, символ свободного искусства, но не хочу я Рабина, неинтересен! Почему тебя это так бесит?

– Викусь, ты эстетно морщишь носик на картины Рабина. Да, это его Россия: бараки, дымящиеся трубы, черно-серый цвет – безысходность советской жизни. Певец помойки, называли его власти. А он устраивал на этой помойке у барака, в котором жил, выставки. И в деревню Лианозово съезжались искусствоведы, музыканты, писатели. Многие из них вполне благополучные, известные люди, но они чувствовали талант, и он их притягивал. Культурный центр на помойке! Вот как они жили. А тебя папа с мамой водили в Лувр, и маленькая Викуся смотрела на богатые золоченые рамы и запоминала, что это великое искусство, это хорошо, это красиво и престижно. А что такого, позволь спросить, ты увидела и почувствовала в творчестве импрессионистов? И почему ты отказываешь русским нонконформистам в праве на существование?

– Давай, милый, давай! Делай из меня полную идиотку. Маленькую мещанку, в детстве ходившую в Лувр поглазеть на золоченые рамы. Вон Никита порадуется. Смотри, ему уже смешно. Как приятно, когда кто-то глупее, самооценка сразу поднимается.

– Да мне не это смешно! Мне просто смешны ваши постоянные споры. Чем просто так сотрясать воздух, можно организовать цикл лекций о творчестве современных художников. А что? Это идея. Плюс дополнительные деньги и реклама галерее. У вас хорошо получается. Живенько так! Алик – певец андеграунда, а Вика – консерватор, приверженец классической школы. Учитывая, что у нас в галерее картины на любой вкус, ваши лекции вполне уместны. Только не забывайте, что наша цель – продавать картины, поэтому называть Рабина – безысходным, а Целкова неинтересным при клиентах не стоит. Ладно, я поехал за рамами, а вы тут за главных остаетесь. Алик, не забудь, что сегодня за Зелениным придут. Цену не сбавляй! Все, удачи вам. Пока.

Никита ушел, они остались в галерее вдвоем.

– Викусь, ты не проголодалась? Хочешь, закажу что-нибудь из ресторана?

– Нет, не надо. Ничего не хочу, домой поеду. Сиди тут один.

– Обиделась, девочка моя?

– Не обиделась, просто непонятно, почему ты отказываешь мне в праве на собственное мнение. Спрашиваешь о моей любви к импрессионистам? Да, мне нравится. Они изображали живой мир, самый обычный. Не прилизанный, как делали до них. Их картины живут и дышат. Хочется протянуть руку к бокалу с вином, сесть на эту траву или полулежать в лодке, глядя на воду и покусывая травинку. И вкус этой травинки ощущаешь на языке. Такое понятное и живое искусство. Те два десятка художников, рассеянных по московским подвалам и коммуналкам, жили, работали, выражали свои чувства и эмоции, как умели. Пили страшно. Пили, наверно, оттого, что были талантливы, а жить и принимать эту советскую, нищую жизнь пятидесятых, шестидесятых годов без водки было невозможно. Все у них строилось на чувствах, без всякой корысти, цена сводилась к бутылке и закуске. Они понятия не имели тогда, что такое арт-рынок. И вдруг сегодня возникла мода на русский андеграунд и пошли слова: нонконформизм, неосимволизм, неореализм, неоимпрессионизм и так далее. Для меня это просто слова, ничего за этим нет.

– Викусь, ты с таким пренебрежением говоришь об андеграунде. Что ты – благополучная девочка, дочка посла, можешь понять? Это ведь был протест против официального коллективного искусства. Оно не должно быть таким. Все воспевают радость труда и процветание социалистической родины. Стихи о знатном хлопкоробе, фильм о лучшей доярке колхоза, картины с улыбающимися чистенькими лицами шахтеров, добывшими две тонны угля сверх нормы. Нет такого искусства! Ты презрительно называешь их алкоголиками. Но ты даже представить не можешь, каково это, жить в бараках, подвалах, коммуналках! Быть истопниками, чтобы с голоду не сдохнуть и не угодить на сто первый километр за «тунеядство». А ведь спокойно могли бы малевать сталеваров и космонавтов или расписывать колхозные дома культуры. Но они были бунтарями. Это был нравственный бунт против системы, подавляющей индивидуальность. Они делали свое искусство. Даже за одно это русская культура должна быть благодарна андеграунду.

– Послушай, Алик! Ты-то, славный еврейский мальчик с нотами под мышкой и заботливой мамой, что можешь знать о подвалах? Тебя послушать, так просто родился и вырос в бараке среди нищеты и грязи. Когда ты ходил в музыкальную школу, в начищенных ботиночках и заграничной курточке, я в свои пятнадцать лет уже болталась по этим подвалам, где пили художники. И раньше тебя видела это неофициальное искусство, пусть более молодое, но такое же авангардное, как у твоих шестидесятников. Тогда я помалкивала о своем неприятии подобной живописи, думала, что, как ты выражаешься, не догоняю по молодости лет. А сегодня вполне имею право сказать, что мне нравится, а что нет. В любой области – в стихах, в живописи, в музыке. И не надо мне ничего навязывать.

– Викусь, ну что ты злишься? Я же люблю тебя, поэтому хочу, чтобы ты увидела, поняла, признала, наконец. Пусть тебе не нравятся картины Целкова, но ты признай, что талантливо.

– Да не собираюсь я ничего признавать, отстань!

– Упрямая ты! Даже Нину Сергеевну напоминаешь. Нельзя быть такой консервативной. Ты ведь талантливый человек, должна понимать, что талант имеет право на эксперимент и даже эпатаж.

– Не думаю, что настоящему таланту нужно рядиться в лохмотья эпатажа. Да и эпатаж не должен быть отвратительным. Вот поэты, к примеру – декаденты, тоже искали новые формы, но это было красиво. А талант и уродство – для меня неприемлемы.

– Значит, ты считаешь, что эпатаж в поэзии не может быть уродливым?

– Слушай, Алик, я не отвечаю за всю поэзию. Ты можешь мне сейчас стихи Баркова почитать, с тебя станется!

– Да нет, зачем нам Барков? Вот твой коллега по цеху, детский поэт Сапгир – тоже лианозовец, но его «взрослые» стихи только недавно начали печатать. А он жил в то невеселое время, видел те же бараки и помойку. Писал тогда что-то невообразимое даже для интеллигентного обывателя. Вот послушай:

– Дальше, дай Бог памяти, что-то о значении искусства, а в конце:

– Понимаешь, Викусь, полная безнадега, кругом серость, бессмыслица. Но писали, творили, придумывали свое антиискусство.

– Да, творцы! Ты, Алик, мне еще «Парад идиотов» приведи в пример и скажи, что они были борцы за свободу. Их душил режим, а они сидели в Лианозово, писали бараки, черное небо и сочиняли в знак протеста стишата на закуску. Ты-то прочел что-то более-менее осмысленное. А вот дай вспомнить… слушай:

– Вот так, кажется. Полная чушь, да? Но для меня Сапгир – хороший детский поэт, а все эти бредни я не считаю сколь-нибудь значимыми. Были мрачные моменты в их жизни, но наверняка были и радостные. И то, что он писал для детей, – хорошо и весело. И мои дети с удовольствием слушали в детстве:

– Викусь, ты меня убедила, сдаюсь! Искусство должно быть красивым, тигрята полосатыми, а «мишки-топотышки» не должны рвать книжки. А это про Еву и Холина – смешно! Где ты откопала? Сапгир и Холин были друзьями.

– Давно, еще приятели из Литинститута давали читать. Тогда мы все неизданное от руки переписывали. Сапгир где-то читал, записали. Это концовка, а вообще эта белиберда довольно длинная. Но давай, Алик, перестанем постоянно ругаться из-за картин. Я просто высказываю свое мнение, а если есть желающие покупать и платить большие деньги, то я рада за вас с Никитой. И, пожалуйста, не называй меня дурой. Ты орешь, не соображая, а мне обидно…

– Викуська! Прости! Прости, моя девочка, мое солнышко, моя радость. Это я дурак, идиот, скотина! Хочешь, на колени встану? – Алик бухнулся на колени и смотрел на Вику виновато и просительно.

– С ума сошел? Сейчас обязательно покупатель явится! Вставай быстро!

– А ты больше не сердишься?

– Да что мне на такого дурака сердиться! – и оба засмеялись.

Конфликты возникали у них, в основном, из-за картин, выставленных в галерее, и развода со Стасом. Разговоры о нем периодически возобновлялись. Вика чувствовала себя виноватой, все ее отговорки и обещания звучали неубедительно. Девочкам исполнилось десять, и говорить о том, что они еще немного подрастут, было уже глупо. Анечка больше всех любила Стаса, обижая этим бабушку, для которой была «свет в окошке». Но и к Алику относилась с нежностью. Девочка чувствовала, что он любит ее сильнее, чем Ирочку, и была ему благодарна за это. Соперничество девочек продолжалось, но Вика ничего не могла изменить. Оставалось надеяться, что психолог окажется прав и с возрастом это пройдет. Ирочка все играла с Аликом в принцессу и рыцаря, он умело подыгрывал и, единственный, имел на нее хоть какое-то влияние. Он мог убедить Ирочку в чем-то, успокоить, когда она закатывала показную истерику, требуя чего-то. Ирочка любила музыку, для нее было удовольствием слушать игру Алика и особенно его рассказы о музыке и композиторах. Он часто водил девочек в Большой и Музыкальный театры. Они посмотрели все балеты и выборочно оперы. Эти театральные выходы девочки любили и ждали, а потом обсуждали и музыку, и сюжет, и исполнителей. Музыкой охотнее занималась Ирочка, она играла намного лучше Анечки, и ее радовало, что она еще в чем-то опережает сестру. Но в школе их шансы были неравными, Анечка училась хорошо по всем предметам, но уже проявлялись ее математические способности. К середине учебного года она выучила и перерешала все, что было в учебниках по математике, и прочла до конца все остальные. Ей стало скучно. Нина Сергеевна с гордостью рассказывала, что стоит вопрос о переводе Ани в шестой класс. Но Вика была против. Неизвестно, как воспримет это Ирочка. И Ане стали давать дополнительные занятия по учебникам следующего года. А Ира училась средне. Учителя относились к ней чересчур снисходительно, завышая оценки и не требуя особых знаний. Красота Ирочки обезоруживала людей. Трудно было устоять против ее улыбки, которой она восполняла незнание предмета, и Ира умело пользовалась этим. Поскольку английский язык у нее был прекрасный, то учителя считали, что для школы с углубленным знанием языка этого вполне достаточно. Ирочка была украшением всех мероприятий. Школа считалась особой, поэтому туда часто привозили высоких гостей. Ирочка с цветами, с очаровательной улыбкой, с приветствием на английском или русском – у гостей сразу поднималось настроение.

Вика видела, как много внимания Алик уделяет детям, знала, что он любит их, особенно Анечку. И все было за то, чтобы выйти за него замуж и прекратить эти «страсти по Стасу», как говорила Томка. Но она не могла. Из-за этого все чаще возникали ссоры. Алик больше всего боялся, что Вика уедет со Стасом в Америку навсегда. Это было, как он называл, его ночным кошмаром. Нина Сергеевна сочувствовала Алику, к которому испытывала искреннюю симпатию и благодарность за девочек. Но с Викой на эту тему не говорила. А Лев Иванович не подозревал о настоящем положении вещей и с Аликом был в приятельских отношениях. И не только из-за преферанса. Последнее время Алик просил Льва Ивановича делать переводы на английский и французский. То вступительную статью для каталога, то официальные письма или договоры для западных галерей. Не то что Лев Иванович нуждался в заработке, но чтобы у него было занятие. Алик понимал, как это важно для Викиного отца.

Все складывалось в пользу Алика. И дети, и родители относились к нему с симпатией. Но как сказать Стасу? Вика представляла себе этот разговор, растерянное, ошеломленное лицо мужа. А ведь придется признаться, что отношения с Аликом длятся давно. Стас не идиот и легко посчитает, сколько лет видит Алика возле Вики и детей. И ей становилось стыдно. Одно дело успокаивать себя мыслями, что она любит двух мужчин, но по-разному, никому не причиняя горя. И совсем другое – смотреть в лицо Стасу, говоря: «Да, я тебе изменяла много лет. Так получилось, ты уж прости. Молчала, чтобы тебя не огорчать. Да, везде ездила со своим любовником, и он постоянно торчал у меня дома. Детьми занимался…» Можно, конечно, соврать. Чувство возникло внезапно. Алик много лет втайне любил, боясь признаться даже самому себе. Старался быть рядом с любимой, помогать ей во всем. Занимался с детьми, уделял им много времени и внимания. Это будет звучать как упрек Стасу, которого никогда нет рядом. Вика привыкла к Алику, а потом поняла, что любит. Так бывает. Привычка, благодарность, любовь. А Стас избавится от чувства вины перед семьей и посвятит свою жизнь науке. Он – большой ученый, и его не должно ничего связывать. Но он по-прежнему для них самый родной, дорогой и близкий человек, любимый отец и любимый друг. Вот так примерно. Стаса-то легко обмануть. Ах, если бы это был не Стас, а кто-то другой, обычный, ну Сережа Комаров, например. Но так мерзко врать Стасу! Даже Алик будет презирать ее за такую пошлость! А уж сама себе она просто омерзительна с таким враньем!

«Ну и не буду ничего говорить Стасу, – решила Вика. – В конце концов, не так уж необходимо что-то менять. Алик все равно никуда не денется. Ему хорошо со мной. Он вовсе не одинок. Мы – его семья, мы все его любим. Ну что еще надо? В ЗАГС бежать? Обойдемся».

Так это и тянулось. К ссорам с Аликом она привыкла. Делала виноватое лицо и плакала. А примирения были чудесными. И ничего не менялось.

Дела в галерее шли неплохо. Шутливую идею Никиты насчет лекций Алик обдумал вполне серьезно. Они арендовали примыкающее к ним помещение химчистки, сделали ремонт. Знакомые художники расписали стены и потолок. И открыли арт-кафе «Ника», соединяющееся с галереей внутренней дверью. Вход с улицы. Хороший итальянский кофейный аппарат, безалкогольные напитки. Вход платный, но подавалась чашка кофе и коктейль «Ника» – сок пополам с шампанским. В программе были лекции по искусству и выступления музыкальных групп. «Мумий Тролль» и «Наутилус Помпилиус», «Арсенал» и ансамбль «Джазовая Галерея». Пели лучшие джазвокалистки. Приезжал потрясающий саксофонист из Киева, известный гитарист Валера из Питера. Много молодых талантливых московских ребят выступало в «Нике». Алик умел находить и видеть лучших. Лекции тоже вызывали интерес, и посетителей в кафе было полно. Кто-то становился постоянным участником тусовки, какая-то часть, разочарованная отсутствием алкоголя, отсеивалась. Никита уверял, что тусовка с безалкогольной программой не пойдет и проект заглохнет. Но кафе шло и даже приносило неплохой доход, хотя такой цели Алик не ставил. Скорее он хотел образовать клуб единомышленников, любителей хорошей музыки, живописи и литературы. Конечно, кто-то приносил спиртное с собой, особенно старые приятели, но, в основном, приходили в кафе послушать музыку, поспорить об искусстве, поговорить.

– Видите, Вика, как все удачно сложилось, – шутил Никита. – Несем культуру в массы, зарабатываем деньги, а вы с Аликом прекратили свои склоки из-за русского авангарда. И заметьте, Вика, что Алик полон достоинства, не оскорбляет своих оппонентов, а терпеливо разъясняет им очевидные истины. Понимает, что это не беззащитная девушка, а крепкие ребятишки, легко могут дать лектору «по тыкве».

Вика улыбалась, споры действительно сошли на нет. Алику есть с кем подискутировать. Но она с удовольствием слушала, особенно когда устраивались вечера поэзии или Алик рассказывал об истории джаза. Оставалось только удивляться тому, сколько он знает! Память у него была феноменальная. Вика сидела с Вероникой, когда у той не было спектакля, слушали музыку, болтали о своих женских мелочах. С Вероникой, или Никой, как называл ее Никита, всегда было легко. От нее веяло спокойствием и тихой, нежной женственностью. Она никого не осуждала и не любила сплетничать. Иногда к ним присоединялась Томка и сразу устраивала разборку из-за фирменного коктейля, который приносила девочка из бара.

– Что? Опять эта бурда? Дайте чего-нибудь нормального. Мне надо стресс снять.

– Пей, Томочка, «Нику». Сок, настоянный на имбире, и шампанское отлично снимают стресс, – шутила Вероника.

– Вероничка, я тебя, конечно, люблю. Но вот эта твоя «Ника» – просто издевательство над людьми.

– Над пьющими людьми, – вздыхала Вика. – Неужели не можешь потерпеть часок. Потом поедем в ЦДЛ, там напьешься.

Но делала знак девочке, и та приносила Томке коньяк в кофейной чашечке. Для нее специально держали бутылку.

– Фу, как неэстетично! – морщилась Томка. – Напоминает восемьдесят пятый год в ресторане Дома кино. Сухой закон – официантки наливали коньяк в бутылки из-под «Пепси», а водку в графины для воды. Вы идете по неверному пути Горбачева.

– Ничего. Я думаю, тебя и бутылки из-под «Пепси» не смущали в восемьдесят пятом.

– Но, Викусь, сейчас я не начинающая актриска, а светская дама и хочу пить красиво.

– Ты лучше послушай, какой саксофонист сегодня. Тоже мне светская дама!

Томка жила с журналистом, который ударился в политику. Она жаловалась, что такой грязи и продажности еще в жизни не встречала. А ведь был приличный парень и талантливый журналист!

– Что деньги с людьми делают! – вздыхала она. – Уйду к чертовой матери! А то сопьюсь от отвращения, рожи их видеть не могу.

Подруги жалели Томку и делали девушкам знак принести ей еще чашечку. Из персонала в кафе были только две девочки, студентки Гнесинского училища – они управлялись с кофейной машиной, делали чай, коктейль и обслуживали гостей. Был еще арт-директор Сергей. Он составлял программу, договаривался с музыкантами, искал новых талантливых исполнителей. В музыкальной тусовке этот парень был, как дома. Вдвоем с Аликом они устраивали настоящий праздник для ценителей. Кафе работало только вечером в будние дни и всегда было заполнено до отказа. В галерее днем тоже было многолюдно. Художники, покупатели, друзья. Часто устраивались маленькие вернисажи, фуршеты для перспективных клиентов, на которые приглашали журналистов. Галерея была на слуху, да и занимались ею профессионалы. Многолетняя подпольная торговля картинами сделала им имя, и дела шли очень неплохо. Но забот и хлопот у Алика и Никиты было много.

Вика приходила днем помогать, а больше потому, что Алику так было спокойней. Он любил, чтобы Вика была «на глазах». Но дело для нее всегда находилось. Вторую половину дня Вика старалась проводить дома, с девочками. Если в кафе вечером была интересная программа, то приезжала послушать. Никакой работы у Вики не было, стояло полное затишье. Лишь в газетно-журнальном бизнесе начался бум. Бывший редактор «толстого» журнала, приятель Вики, предложил ей вести колонку светских новостей в его новой газете, но она отказалась. Какие светские новости? О ком? О тех, от которых тошнит ее подругу Томку? Или о приблатненных коммерсантах с их подружками «Мисс Ноги, мисс Мелитополь»? Да и вообще как-то пропал интерес писать. Поэтому она ограничила свои интересы семьей и галереей. Стас, как всегда, задерживался. Обещал вернуться к середине июля и обязательно поехать всей семьей на море. У родителей в этом году не было уже крымских правительственных санаториев, а путевки в подмосковный их не интересовали – лучше на даче пожить.

В мае у Вики украли машину. Она вышла утром на улицу, а «мустанга» нет. И хотя прекрасно помнила, что оставила машину во дворе, но, не веря самой себе, вышла на улицу и прошла вдоль дома. Красной красавице было шесть лет, но она выглядела, как новая. Вика слышала, что машины угоняют, но как-то не думала, что могут украсть у нее. Позвонила Алику, тот успокаивал.

– Только не расстраивайся, Викусь. Это всего лишь кусок железа. Я тебе другую куплю. Сегодня же займусь.

– А что ты думаешь, не найдут? Надо же в милицию заявить, наверно?

– А смысл, Викусь? Ну, кто будет искать? Десятки машин каждый день угоняют. «Мустанга» твоего и в Москве-то уже наверняка нет.

Вика все же сходила в милицию и написала заявление. Спросила, есть ли надежда, что найдут. По их лицам поняла, что надежды никакой, и успокоилась. В самом деле, что переживать из-за машины? Такое творится вокруг…

В свободной продаже были только «Жигули». Иномарки продавались на рынке, и покупать старую машинку, неизвестно как растаможенную, было опасно. Алик предложил заказать из Германии. Есть знакомые ребята, которые пригоняют «мерседесы» и БМВ – двухлетки. Но надо ждать месяц. Почему двухлетки? Так выгоднее, за новые большой налог на таможне. Вика подумала и отказалась. За эти дни она наслушалась от знакомых историй об угонах. Не то что ночью со двора, а днем в людном месте исчезают машины! И Алик купил ей серебристую «девятку». Ничего, вполне приличная машина. А если угонят, то не так жаль, как «мерседес». Но новые «Жигули» угоняли еще охотнее, чем иномарки. Пришлось ставить во дворе на Алексея Толстого. Родительский дом охранялся очень серьезно, а у ворот всегда дежурил милиционер. Не так удобно, конечно, как у своего подъезда, но что делать? Рисковать Вика не хотела, ездить-то надо. Одних продуктов купить и развезти то на дачу, то в Зеленоград Анне Степановне. Хотя та отказывалась и всякий раз ругала Вику. Но что такое пенсия при этих ценах!

В начале июня родители с девочками переехали на дачу. В Москве было жарко. Сидели в галерее и обсуждали, куда бы поехать, к морю? В Прибалтике холодно, да и недружелюбно. Пицунда отпадает. Что случилось с гостеприимными грузинами, любителями тостов и красивых застолий? Как будто с ума посходили! Говорят, война в Абхазии вот-вот начнется. В Ялту можно поехать. Хотя сейчас за границу проще слетать. Может, в Болгарию, на Золотые пески? Или в Турцию? Тоже безвизовая, как и Кипр. Вместе не получится, галерею не на кого оставить. Решили, что Алик с Викой поедут сейчас, а Никита с Вероникой – в июле.

И они улетели в Турцию, в Кемер. Самолет оказался полным. Многие ехали за границу впервые и расспрашивали соседей, как и что. А те, кто летал в Анталию раньше, охотно делились опытом. Стоял шум и гам. Потом начали активно выпивать и даже петь песни. Алик с Викой посмеивались – раньше на международных рейсах соотечественники сидели тише мыши, запуганные и неуверенные с жалкой сотней долларов в кармане. А сейчас разошлись россияне! Как к себе домой летят!

Пятизвездочный отель вполне соответствовал своим звездам. В роскошном лобби было тихо и прохладно. Вика потягивала «Маргариту» в ожидании ключа от номера. Опытный Алик просил номер с видом на море, засовывая в паспорт деньги. Все везде одинаково. В Сочи или Ялте это были рубли, здесь – доллары. Готовых номеров с видом на море не было, просили подождать полчаса, пока уберут. Алик ушел брать машину напрокат, а Вика осталась в лобби. Ее внимание привлекла шумная группа русских, расположившихся в креслах рядом с входом. Они были загорелые, веселые, чемоданы и сумки стояли рядом. Значит, уезжают. Что-то такое знакомое в одном из сидящих мужчин? И почему он так упорно ее разглядывает? Не успела она вспомнить, как он встал и направился к ней. «Господи! – подумала Вика. – Это ведь Колька Макаров!»

– Велехова? Вика? – улыбнулся он.

– Здравствуй, Коля.

– Викуся! Вот так встреча! – он наклонился и поцеловал ее в щеку. Но не сел рядом, а продолжал стоять. – Ты что, только приехала?

– Да, только что. А ты уезжаешь?

– Ну да. Автобус сейчас подъедет. Ну как ты, где? Расскажи хоть в двух словах. Столько лет не виделись! Ты красивая такая! Еще красивее стала. Замужем? Дети есть?

– И замужем, и дети есть. Две дочки-близнецы, одиннадцати лет.

– Молодец, Велехова, быстро ты все успела.

К ним подходил Алик. Вика улыбнулась.

– Я вообще быстрая, ты же знаешь. Ну а ты? Женат?

– Ну да, вон моя сидит, блондиночка в полосатой майке, – Колька оглянулся, махнув рукой в сторону двери. – И дети есть, тоже двое. Но помладше. Девчонке три года, а пацану год. Я женился пять лет назад.

Алик остановился рядом.

– Это Коля Макаров, мой одноклассник. Летчик-испытатель. Сто лет не виделись.

Алик кивнул и сел напротив Вики.

– Муж? – тихо спросил Колька.

– Нет. Коллега. Журналист. Мы здесь в командировке. Серия очерков о турецких курортах.

– А, ну да! Ты же писательница, – сказал Колька, теряя интерес к Алику. – Я знаю, жена твои книжки детям читает. Смешно! Молодец, Викуська! А откуда ты знаешь, что я летчик?

– Когда-то давно встретила Наташку. Актрису из ТЮЗа. Помнишь в Кривоарбатском? Она еще в тебя влюблена была… Вот она рассказала, что ты, как всегда, ищешь острых ощущений.

– Да я уже не испытатель. Женился – ушел в гражданскую авиацию.

– Ты в Москве живешь, Коль?

– Нет, так и остался в Екатеринбурге. Сначала летная часть там была, потом женился. Квартира, дача, друзья, то да се – так и не вернулся. Привык. Москва какая-то чужая стала. Приезжаю – ничего не узнаю.

– А что никогда не позвонишь, Коль?

– Не знаю. Как-то гулял по нашим переулкам, остановился у твоего дома. Хотел зайти, но подумал, что ты наверняка здесь не живешь, а мама твоя еще, пожалуй, с лестницы спустит. Я для нее враг номер один был.

– А вот и нет. Живу я в той же квартире, а родители переехали в другой дом.

– Жаль, не знал, а то бы зашел. Вообще-то я даже благодарен Нине Сергеевне. Если бы она не устроила весь этот сыр-бор с отправкой меня к деду, то наверняка ничего путного бы не вышло. Спился бы или сел по «хулиганке». А дед меня в ежовых рукавицах держал. Шаг вправо, шаг влево – расстрел. Мощный старик был, – Колька рассмеялся.

– Ты поэтому мне ни разу не позвонил? Неужели совсем не было возможности хоть как-то со мной связаться? – Вике действительно хотелось узнать, почему же он так и не объявился тогда. Вроде любил, а исчез…

– Знаешь, Викусь… – Колька помолчал, глядя на нее, и в глазах у него появилась печаль. – Я тогда так зол был на твою мать, на деда. Мне казалось, что это трагедия, разрушили весь мой мир, разлучили нас. А потом мне Мишка Седов написал, что ты везде с Сережкой этим из десятого… Письмо, которое я тебе написал, вся школа читает. Ну, я тогда жутко разозлился на тебя, последними словами поливал, ты уж прости. Решил плюнуть и забыть. А я парень упертый, ты же знаешь. Если решил – то все. Сейчас-то, конечно, смешно, а тогда переживал ужасно, – Колька засмеялся, и лицо у него опять стало беспечным, как у мальчишки.

Его окликнули. Вика посмотрела, жена махала ему рукой. Люди, сидящие у входа, собирали свои вещи и направлялись к выходу.

– Ну ладно, Викусь, побегу, пора. В следующий раз буду в Москве, обязательно позвоню, – он кивнул Алику и отошел, а потом обернулся к Вике: – Знаешь, как дочку мою зовут? Отгадай с трех раз.

Вика, улыбаясь, пожала плечами.

– Викой ее зовут! Тезка твоя, – он засмеялся и помахал рукой. – Позвоню!

Вика тоже махнула ему, и Колька исчез во вращающейся двери.

Она посмотрела на Алика. Вид у него был равнодушно-спокойный, но, зная его, Вика поняла, что это не к добру.

– Колька Макаров, сын профессора и внук генерала. Двоечник и хулиган. Страшный сон моей мамы. У нас с ним детский роман был в девятом классе, – быстро заговорила Вика. – С тех пор не виделись. Директриса называла его «паршивой овцой», и он оказывал на меня плохое влияние.

– Ну, это вряд ли, – равнодушно произнес Алик.

– Что вряд ли? – не поняла Вика.

– Вряд ли кто-то может оказывать на тебя плохое влияние. Ты сама кого хочешь запутаешь своим бесконечным враньем. Ну, вот что ты сейчас врала? Коллега, серия очерков, командировка… Зачем? Полная бессмыслица… Просто дурная привычка.

– А ты хотел, чтобы я постороннему человеку, который меня с детства не видел, сообщила, что я с любовником здесь? – разозлилась Вика.

– Можно просто сказать «нет» или, наоборот, кивнуть, мол, да – муж. Нет, надо обязательно запутать, придумать! Сложно с тобой, Викусь. Никогда не знаешь, когда ты говоришь правду, а когда то, что тебе удобнее.

– Знаешь, Алик, мне кажется, мы отдыхать приехали, а не ссориться. Что там с номером?

– Все готово. Тебя жду. Допивай, и пойдем, успеем еще искупаться до обеда.

К вечеру настроение у Алика улучшилось. Они сели в машину и поехали в известный своей кухней ресторан в горах, потом в дискотеку и вернулись в отель поздно ночью. После завтрака Вика дремала на пляже, в шезлонге. Алик звал ее купаться, но она лениво отказывалась.

– Иди один, я спать хочу.

– Одному не хочется! С тобой веселее, моя русалочка, – и целовал ее спину вдоль позвоночника. – Вставай! Поплаваем, потом будешь спать, а то обгоришь.

Вике было щекотно, но она старалась не рассмеяться. Так чудесно дремалось под мягким утренним солнцем.

– Ну и лежи, лентяйка. Я тогда тоже спать буду, – проворчал он и, помолчав, спросил: – А зачем ты письмо этого Кольки всему классу давала читать? Хотелось похвастаться, как сильно тебя любят? Бедняга! Представляю, что он испытал, когда узнал. Молодец, что выбросил тебя из головы, сильный парень! Хотя дочку Викой назвал… Значит, не забыл… Ты, любовь моя, как асфальтовый каток по нашим жизням прошлась. А с виду такая белая, пушистая, никогда не подумаешь.

Вика хотела рассказать, что письмо читали до того, как оно попало к ней в руки, но потом подумала, что оправдываться не будет. Она ни в чем не виновата. И сделала вид, что спит.

– Что молчишь, Викусь? Спишь? Ну, спи, несчастье мое.

Она слышала, как он встал и передвинул зонт, чтобы Вика была в тени. И засыпая, подумала, что если Колька Макаров когда-нибудь позвонит, она расскажет ему про письмо. Значит, Колька исчез не потому, что разлюбил, а потому, что считал ее предательницей. Только вряд ли он позвонит. Он такой, Колька этот… Решил и все. А красивый какой! Жалко… и Вика заснула.

Больше про Кольку не вспоминали. Две недели пролетели в полном согласии. Они давно никуда не ездили вдвоем, и эти дни напомнили Вике ту, первую поездку в Сочи, когда друзья оставляли их на целый день, понимая, что никто им сейчас не нужен. И когда ее спрашивали, как Турция и стоит ли туда ехать, она говорила, что все там замечательно, отдых чудесный и надо обязательно съездить.

Стас в июле не вернулся, но твердо обещал приехать в августе. Алик предложил родителям Вики поехать с девочками в Крым. Один из постоянных клиентов галереи много раз предлагал свой пустующий дом в Гурзуфе. Там жила одна экономка, дом большой, до моря десять минут. Хозяин говорил, что можно заплатить экономке и с хозяйством проблем не будет. И продукты купит, и приготовит. Родители согласились, и в начале июля Вика проводила их в Крым. Ну что ж, это тоже неплохо. Все-таки девочки месяц побудут на море. Вдруг Стас и в августе не приедет? Тогда семейная поездка вообще не состоится. Пусть хотя бы в Крым съездят.

Июль стоял жаркий. Бабуля с тетей Натой зазывали Вику на дачу, но она приезжала ненадолго, в городе было много дел. Никита с Вероникой уехали на Кипр, Алик остался в галерее, и Вика помогала ему. Правда, сезон был отпускной, больших событий не планировали, но накопилось много всего, до чего не доходили руки из-за вечной суеты и многолюдья. Окантовывали новые работы, готовили каталог осенней выставки, перевешивали работы, чтобы смотрелись более выигрышно. Алик занимался с бухгалтером, готовили отчеты, в общем, без работы не сидели.

Родители были довольны и домом, и отдыхом. Вика в который раз подумала, что бы она делала без Алика все эти годы? В Москве было пусто и тихо. Они жили совершенно семейной жизнью. Вечерами сидели дома, Вика готовила ужин или заказывали из ресторана. Она оставалась ночевать на Бронной, не хотелось идти в пустую квартиру. И вообще не хотелось уходить. Они слушали музыку, разговаривали обо всем, кроме неприятных тем. Было так хорошо и спокойно, что не хотелось затевать споры о Викиной семейной жизни. Так пролетел месяц. Вернулись родители. Стас сообщил, что прилетит пятнадцатого и Вика может планировать поездку на две недели, куда ей захочется. И она заказала билеты и отель в Болгарии.

А через два дня после приезда родителей и девочек умерла бабушка. Умерла во сне. Нина Сергеевна и дети только собирались поехать на дачу, вечером говорили с ней по телефону, и она радовалась, что все опять соберутся вместе. А ночью умерла. Вика первый раз видела, как плачет мама. Молча, тихо, горестно… Лев Иванович обнимал ее, гладил по голове и приговаривал: «Ну, Ниночка, Ниночка, родная моя». У самой Вики слезы градом катились всякий раз, когда она вспоминала, что бабушки больше нет. Было горько от мысли, что она приезжала раз в неделю и, выгрузив продукты, собиралась назад. Бабуля уговаривала ее остаться, погулять, выспаться на воздухе, в тишине, но она все куда-то торопилась, бежала. И тридцатидвухлетняя Вика поняла, что детство кончилось. Пока жива была бабушка, она еще ощущала себя маленькой Викусей, такой, какой была для нее. Никто больше не скажет ей: «Птичка моя прилетела! Маленькая моя деточка. А я жду тебя, жду… От телефона боюсь далеко отойти, вдруг моя девочка позвонит, а я не услышу. Глухая я стала, Викусенька! За что мне Бог такую долгую жизнь послал? Устала я. Но вот как подумаю, что ты приедешь, умирать уж и не хочется. Хочу еще разок твое милое личико увидеть. Ненаглядная моя деточка!» Вика, смеясь, целовала бабулю и говорила: «Даже и не думай умирать. Вот еще новости! Мы скоро твой юбилей праздновать будем».

Но не отпраздновали, не дожила бабуля до восьмидесяти пяти. Алик помогал Вике с организацией похорон, ездил с ней везде, утешал, как мог. Стас звонил и тоже утешал Вику, просил прощения за то, что не успевает на похороны. Алик хотел устроить поминки в ресторане, но Нина Сергеевна и тетя Ната решительно отказались. Только на даче. Там, где был ее дом. Народу на похоронах было много. Хоть друзья дедушки и бабушки частью умерли или были слишком стары, но пришли все друзья родителей и много Викиных, которые часто бывали на даче. Для соседей по даче Алик заказал большой автобус. На кладбище стоял рядом с Викой. «Стас должен стоять, – подумала она, – но его никогда нет со мной». На даче готовили две соседки и Люба. Накануне Вика с Аликом привезли целую машину продуктов. Столы накрыли в столовой и на террасе. Наконец грустная церемония закончилась. Автобус повез в город тех, кто был без машин. Алик забрал Вику и девочек. Томка была с водителем, она поехала с Никитой и Вероникой, сказав, что отвезет их и приедет к Вике. Родители и Люба остались с тетей Натой.

Дома Алик сел к роялю и стал играть. Девочки сидели по обе стороны от Вики, прижавшись к ней. Они сидели притихшие, слушали музыку. Смерть была непонятна им, а музыка печальна и красива. Алик играл долго, пока не пришла Томка. Девочки ушли спать, Томка пила коньяк и плакала. Алик посадил Вику к себе на колени. Она свернулась клубочком, положив голову на его плечо, а он гладил ее по голове, как ребенка. Вике было тепло и уютно, не хотелось шевелиться и о чем-то думать. Не хотелось, чтобы наступало завтра. Так бы и сидеть под рукой Алика, чувствуя себя защищенной от всего.

Томка допила коньяк и уехала. Она теперь жила в загородном доме, громадном и нелепом, обнесенном трехметровым забором. Томка недавно вышла замуж за банкира. Банкир был очень богат и считал жену еще одним подтверждением своего статуса. Красивая, известная актриса, немного эксцентричная, но это особый московский шик. Сам банкир до девяностого года жил в Череповце и таких, как Томка, видел только в кино. Довольна ли она этим замужеством, Томка и сама еще не поняла.

Алик предложил Вике остаться у нее до утра. Ляжет на диване. Но она не согласилась. Не нужно. Она и так благодарна ему за все. Пусть идет домой и нормально выспится. Договорились, что Алик приедет утром и отвезет их на дачу. Вика хотела до приезда Стаса пожить там. Как-то поддержать маму и тетю Нату.

Все эти дни Алик провел возле Вики. На девять дней съездили на кладбище, на даче помянули. Народу было немного. Посидели, повспоминали, поплакали. Вика понимала, что Алик не заговаривает с ней о Стасе только потому, что случилось горе. Знала, что приезд Стаса его очень волнует, а их поездка в Болгарию совсем не радует. Но он просто приезжал каждый день на дачу, играл с девочками, отвлекал Нину Сергеевну и тетю Нату от грустных мыслей, шутил с Любой, играл в шахматы со Львом Ивановичем. От его присутствия всем становилось легче.

– Удивительный человек! – говорила Нина Сергеевна. – Настоящий друг. А сколько такта, деликатности! Сколько обаяния!

– Да, симпатичный парень, – отвечал ей муж. – Повезло Викусе. Сколько у нее настоящих друзей! Тамарочка, Лерик, Алик. Сережа, пока в Америку не уехал, всегда рядом был.

Нина Сергеевна снисходительно смотрела на него. Действительно, все мужчины не видят того, что происходит рядом.

Перед приездом Стаса Алик попытался завести разговор о том, что же будет дальше. Вика сделала вид, что не поняла, сказала, что после их возвращения из Болгарии будет сорок дней, и, вспомнив бабулю, легко заплакала. Алику пришлось утешать ее, и опасная тема миновала.

Стас прилетел рано утром. Вика смотрела, как он, улыбаясь, идет ей навстречу, с сияющими от радости глазами… «Что же мне делать со всем этим?» – мелькнула мысль. А Стас уже обнимал ее и, целуя, повторял: «Вика, Вика, Викусенька моя, красавица любимая». И она поняла, что счастлива.

По дороге купили цветов и заехали на кладбище. Постояли у могилы, Вика поплакала, Стас обнял ее и молча прижал к себе.

На даче встретили бурно, обнимались, целовались, смеялись, плакали – все вперемешку. Анечка не отходила ни на шаг. Ирочка спокойно разбирала два громадных чемодана с подарками. Множество блестящих пакетов и свертков, перевязанных ленточками. На каждом наклеена бумажка с именем. Ирочка откладывала подарки с незнакомыми именами и раздавала своим. Стас обнимал одной рукой Анечку, другой Вику, и лицо у него было счастливое.

– Не знаю, понравится или нет. Два сумасшедших дня провел в магазинах. Хорошо, что жены моих коллег помогали, без них вообще бы запутался во всех этих отделах. Торговые центры, как города, ни входа, ни выхода не найдешь!

– Да уж! – смеялся Лев Иванович. – Теперь оценишь мои подвиги. Ты-то вольный казак был, что хотел, то и покупал. А я по этим торговым этажам бегал с Ниночкиным списком, в перерывах между встречами, на которых решались проблемы мировой политики. А я думал о том, что, не дай Бог, не найду губную помаду Chanеl № 302. Представляешь мой ужас, Стас? 324 есть и 301 есть, а 302 нет. Как Ниночке на глаза показаться?

Стас с Викой смеялись. Нина Сергеевна укоризненно смотрела на мужа. Но подарками все остались довольны. Разошлись рано. У Стаса слипались глаза, сказывалась разница во времени.

На следующий день поехали в Зеленоград, отвезти подарки и повидаться с Анной Степановной. Стас хотел зайти в институт. Анечка поехала с ними. В машине Стас сразу же заговорил о своих планах.

– Викусь, пора нам определяться. У меня многое изменилось. Будем переезжать в Нью-Йорк. Вернемся из Болгарии, закончу свои дела здесь и в середине сентября назад. Сразу начну оформлять документы на вас. А ты пока будешь готовиться к переезду.

– Постой, постой. Какой Нью-Йорк? Ты же в Калифорнии работаешь? И какой переезд? Так вдруг? Что ты! Это просто невозможно, девочки учатся…

– Вот поэтому в Нью-Йорк, – перебил Стас. – Из-за тебя и девочек. Не совсем, конечно, из-за вас, мне тоже довольно интересное предложение из Колумбийского университета поступило. Помнишь, я тебе рассказывал, что в мае в Нью-Йорк летал? Они меня пригласили и такие перспективы расписали! Не хотел тебе по телефону говорить.

– Ура! В Нью-Йорк, в Нью-Йорк! – запрыгала на заднем сиденье Анечка. – Ну, мама, ты что! Соглашайся! Это же город мечты! Почему ты говоришь, что невозможно?

– Подожди, Анюта. Дай нам с папой поговорить.

– Да, солнышко мое, подожди пока. Вот слушай, Викусь, все это будет будущей осенью. Совсем не вдруг. У тебя целый год на подготовку. Во-первых, я должен закончить свою работу. Работа очень серьезная. Сейчас рано говорить, но думаю, что на уровне Нобелевки, как твой друг Сережа говорит. У него, кстати, дочка родилась, ты в курсе?

– Да, он звонил, я его поздравляла.

– Так вот, что я говорил? Ах да! В общем, как это часто бывает, тема была одна, а в результате исследований выявилось что-то более значимое и важное. Поэтому я задержался. Но по моим расчетам зимой или к весне я все закончу. Не хочу загадывать, но, похоже, это будет то самое, к чему я столько лет шел. То, что я хотел для тебя сделать. Помнишь, обещал тебе когда-то звезду с неба?

– Папуль, а тебе правда Нобелевскую премию дадут? – не удержалась Анечка.

– Может, дадут, может, нет – не знаю. Но выдвинуть, обязательно выдвинут. Дело ведь не в премии, а в пользе каждого открытия для науки. Знаешь сколько талантливых ученых в этой Силиконовой долине? И что там вообще происходит? Фантастика! Я-то попривык уже за пять лет, что туда езжу. А бедный Сережа с открытым ртом первые дни ходил. После наших пустых, закрытых лабораторий, после того, что наша наука приказала долго жить, после нищеты, в которой живут сейчас наши ученые. И вдруг попасть в центр высоких технологий! Туда, где созданы все условия для развития научных разработок, а они у Сережи есть. Когда он все это увидел, эти современные научно-исследовательские центры. Представляешь, что это для человека, который последние три года работал просто для себя, в стол, как говорится? Я рад за него. Хорошо, что уехал. Зато теперь родителям имеет возможность помогать.

– Но почему ты-то хочешь уехать из своего Паоло-Альто? Ты же пять лет почти в Стэнфордском университете, тебя все там знают, какой-то круг общения образовался. И вдруг Нью-Йорк, новая эмиграция…

– Да нет, Викусь, какая эмиграция! В Америке вообще нет негативного отношения к эмигрантам. А уж в научных кругах безразлично, какой ты национальности. Важно, какой ты специалист. Да у меня и в Колумбийском очень много знакомых. Сколько симпозиумов, конференций, награждений за эти годы было. Все, так или иначе, знакомы. Если не лично, то по работам. А в Стэнфорд я всегда могу вернуться, если появится что-то интересное. Хочу взять тайм-аут, с вами проводить больше времени.

– Звучит многообещающе! – улыбнулась Вика.

– Нет, правда, Викусь. Мне в Колумбийском предложили сказочные условия. Громадная зарплата, минимум лекций и две-три небольшие исследовательские работы в год написать. Свободного времени будет сколько хочешь. Хочу вам всю Америку показать и Европу по возможности.

– Мамочка, пожалуйста, поедем! Наконец все вместе будем жить, с папой.

– Посмотрим, Анюта, решим. А как же бабушка с дедушкой? Они тебя так любят, не жалко их одних оставлять?

– Ну, мамуля, мы же не насовсем. Будем приезжать на каникулы. И они будут к нам ездить.

– Конечно, Викусь, это вообще не проблема. Лев Иванович и Нина Сергеевна везде, как дома. Могут в будущем совсем переехать к нам.

– А тетя Ната одна останется?

– Знаешь, Викусь, когда ты мне сказала, что бабуля умерла, я сразу подумал, что можно тетю Нату забрать. И с юристом советовался. Буду оформлять всех, как семью. Я еще насчет Анны Степановны подумал. Она ведь совсем одна. А я так привык к ней. Тогда и вопрос с хозяйством решен будет. Есть кому помочь. Ты не против?

– Да нет, конечно. Но вряд ли они захотят поехать. На старости лет в чужую страну? – покачала головой Вика.

– Ну, посмотрим, постараемся убедить. От этого зависит, какое жилье снимать будем. Мне два варианта показали – дом и квартиру.

– А ты уже и жилье присмотрел? Ну и ну. Не похоже на тебя. Тратить время на такие обыденные хлопоты!

– Не издевайся, вредная! Администрация университета мне устроила эти просмотры. И встречу с юристом, и возможные квартирные варианты. Так хотят заполучить меня, что обо всем подумали. Даже школу предложили для детей.

– Ой, папуль, а ты правда нам и школу выбрал? Значит, поедем в Нью-Йорк? – оживилась Анечка.

– Да, выбрал два варианта близко от Вест-Сайда, того района, где, скорее всего, поселимся. Но со школой совсем не просто. В школу Святой Троицы вы вряд ли пройдете, а в Dalton School попробуем. Не такая престижная, как Святая Троица, но тоже очень известная.

– Что значит не пройдем? Из-за чего мы можем не пройти? – заволновалась Анечка.

– Нужно пройти вступительное тестирование. Довольно серьезное. Я взял программу, будете готовиться. И записал вас. Запись минимум за год, так что я успел даже чуть раньше.

«Внушительно подготовился, – подумала Вика. – Похоже, все пути к отступлению отрезаны. Что ж я Алику скажу? Он с ума сойдет. Что там по времени? Год? Ну, за год как-нибудь…» Но что «как-нибудь» представлялось смутно.

– Викусь, а ты что притихла? – встревоженно спросил Стас. – Ты против? Но другого выхода нет. Ты пойми, родная моя, здесь все для меня закончилось, будущего нет. Для детей тоже все безрадостно. Что их ждет? В стране – хаос. Стало еще хуже, чем при советской власти. Чем раньше девочки уедут, тем быстрее адаптируются, привыкнут. Слава богу, с языком у них нет проблем. Ты тоже привыкнешь, будешь писать. Господи, да ты такая энергичная, Викусь, обязательно придумаешь, чем заняться.

– Все правильно, Стас. Действительно для детей ничего хорошего в Москве нет. А что ты про Вест-Сайд говорил? Что это за район?

– Район замечательный. Мне его сразу посоветовали и повезли показывать – тихий, зеленый. И очень удобный. Там все рядом. Во-первых, две частные хорошие школы, во-вторых, мой университет. Это Верхний Вест-Сайд, рядом Центральный парк, Манхэттен. Вообще очень респектабельный, спокойный район, мне сразу понравился. Немного дороговато по сравнению с Калифорнией, но это же Нью-Йорк. Да и зарплата позволяет и хорошую квартиру, и хорошую школу, и хорошую машину. Лучшую тебе купим, Викусь! Лучше твоего бедняги «мустанга». А то что это такое? Моя принцесса опять на «Жигулях» разъезжает.

Анечка засмеялась. «Довольна, – подумала Вика. – Конечно, довольна, с папой в Америке. Сколько просила, чтобы он взял ее с собой. А вот как наша Иришка отреагирует? Боюсь, что с меньшим энтузиазмом». Под эти разговоры доехали до Зеленограда.

Квартира сияла чистотой. На столе большой букет разноцветных астр. Снова слезы, объятья, поцелуи. Анна Степановна, смеясь, вытирала заплаканные глаза и махала рукой на пакеты с подарками.

– Да что это такое! Мне, старухе? Ох, Стасик, что ты за человек. Только деньги тратить! Лучше бы детям лишнее купил. Вон Анюта – барышня уже. А у тебя их две!

– Всем купил, не волнуйтесь. Да и какая вы старуха? Мы еще с вами в Америку поедем!

– Да уж! Таких, как я, только в Америке не хватало. Нет уж, мой золотой, где родился, там и сгодился. Это вы, ученые, везде, как дома. Для вас наука – родина. А у нас тут сейчас какая наука? Совсем опустел институт-то. Вот пойдешь сейчас, сам посмотришь. Соседи ваши, Фомины, уехали в Германию, а Михаил Борисович из пятьдесят третьей квартиры, веселый такой, – в Израиль.

– Блантер уехал? Я и не знал. Про Фоминых мне Вика сказала, а про Мишу Блантера не знал. А я им подарки привез.

– Уехали. Вика тоже не знала. Я не говорила, у них горе такое, не до этого было. Две недели назад иду, а они грузятся в машину. Всем семейством с собакой Жулькой. Попрощались. «Доброго, говорит, здоровья вам, уважаемая Анна Степановна, счастливо оставаться. А мы отбываем на историческую родину. Будем вашу кулебяку вспоминать, Зеленоград, двор вот этот наш…» Жена-то его заплакала даже. Такие дела, Стасик. Иди, полюбуйся, что в институте творится. Весь первый этаж коммерсантам сдали, там теперь – что твой рынок. Только картошку не продают. Раньше-то! Пол блестит, дорожки красные, пальмы, вахтер сидит. Храм науки! И приходи скорее, обедать будем. У меня пирог горячий с морковью и яйцами. С мясом бы испекла, да какое нынче мясо! Собачина какая-то!

– Да зачем вы возились, Анна Степановна? Мы продуктов вам привезли и торт к чаю. Попили бы чайку, да и все, – укорила ее Вика.

– Ну, прям, чайку! Человек с дороги, а она – чайку… Борщ сварила на курице, баклажаны сделала, как Стасик любит. Ты возвращайся скорей, сам увидишь – там делать нечего.

Стас ушел, а Вика с Анной Степановной разговаривали о своих делах. Анечка читала, сидя за отцовским столом.

Рассказывать о планах Стаса на переезд Вика не стала, пусть сам поговорит. В успех этих переговоров она не верила. Рассказала про похороны, обе поплакали. Тетя Ната осталась одна на даче. Вика хочет ее сюда перевезти осенью. Что ей зимой на даче сидеть? Как Анна Степановна думает? Анна Степановна идею одобрила. Конечно, сюда, квартира прекрасная, парк рядом, можно пройтись. И она будет приходить, погуляют вместе или чайку попьют. Вдвоем все же веселее. А то и в кино сходят.

Вернулся Стас. Вид у него был грустный. Что за год с институтом сделали! Почти все лаборатории пустые. Нашел только Ларочку, ту светленькую, которой наш Сережа так нравился. Ей отдал подарки для девочек из лаборатории, она передаст. Знает, где живут. Все ушли. Только в нескольких отделах жизнь едва теплится. Встретил Хмельницкого и профессора Иванова. Работают из чистого энтузиазма. Зарплату давно не выдают. Рассказывали про наших – кто уехал, а кто черт-те чем занимается, чтобы заработать. Младшие научные сотрудники в Китай за барахлом ездят и на рынках продают. Гена Строганов, физик от Бога, бригаду организовал, квартиры ремонтируют, бани строят. Какой-то бред! А Вика еще сомневается, ехать или нет!

Пообедали, выпили по рюмочке за встречу. От предложения Стаса поехать в Америку Анна Степановна отказалась наотрез. И сколько ее ни уговаривал Стас, приводя все новые и новые доводы, она твердо стояла на своем.

– Не уговаривай ты меня, не могу. Кто будет за могилками ухаживать? Куда я, Стасик, от родных могилок? У меня здесь все. Убраться, цветочки посадить, в праздник прийти, свечечку поставить. Мне шестьдесят. Может, еще лет пятнадцать, двадцать проскриплю. А вдруг все изменится? Россия – она такая! Не угадать! И наука ваша опять пойдет полным ходом. Профессора да академики вернутся. Может, и ты, Стасик, приедешь? Вернешься, а квартирка в полном порядке. Чистота, порядок. Пирог на столе. И я тебя тут дожидаюсь. Вот Вика хочет тетю Нату свою сюда перевезти. Вот и будем вместе жить-поживать. Ты за меня-то не переживай, золотой мой! Что со мной сделается? Девочек надо увезти, это правильно. Хулиганство и разбой на каждом шагу. А я уж тут останусь, не обижайся.

Вика видела, что Стас расстроен, и старалась отвлечь его от грустных мыслей. Просила Анечку рассказать о летнем отдыхе в доме с экономкой, которая называла доллары – доралы, а себя – ехономкой. Стас печально улыбался. Вика подумала вдруг, что он, почти не помнивший родную мать, обрел ее в этой женщине. Она и не заметила, что они так привязались друг к другу. Считала, что просто повезло с помощницей по хозяйству. А оказалось, что Анна Степановна заботилась о Стасе не из-за денег, просто полюбила его, как своего сына, который погиб в Афганистане в самом начале войны. А следом умер от инфаркта муж. Никого у нее нет, кроме Стаса. Вот она и ждет его, бесконечно протирая пыль с книг в пустой квартире. Пока Вика весело и беспечно жила, перекинув заботу о муже на замечательную Анну Степановну, у них возникла трогательная привязанность друг к другу. Двое одиноких людей… Когда сегодня в машине Стас сказал о своих планах на переезд Анны Степановны, Вика подумала, какой же он добрый, жалеет одинокого человека. А он просто относится к ней, как к матери, которой у него не было. Анна Степановна, никогда не осуждая Вику, поняла одиночество Стаса и окружила его заботой и любовью. А она, Вика, все искала оправдания, уверяя себя, что у Стаса одна всепоглощающая страсть – наука. Все остальное второстепенно, и ему хорошо наедине со своей работой. «Печально! – подумала она. – Что-то у тебя, милая, ничего не ладится последнее время. Надо менять свою жизнь».

Но как поменять, Вика не знала, потому что боялась что-либо менять, надеясь, что все само как-то образуется.

На следующий день улетели в Болгарию. Перед отъездом Вика собралась с духом и позвонила Алику, не ожидая от разговора ничего хорошего. К ее удивлению, Алик говорил с ней без всякой обиды и раздраженности. Нежно и шутливо. Говорил, что любит, очень скучает и ждет. Вика вздохнула с облегчением, на душе стало спокойнее – все тягостные объяснения откладываются.

Две недели отдыха были заполнены с утра до вечера. Стас с девочками каждый день придумывали план развлечений. После веселой утренней возни на пляже они ездили по окрестностям, обедали в маленьких ресторанчиках, катались на лошадях, ездили в аквапарк и на аттракционы. Девочки без счета поглощали мороженое, которое называлось здесь «сладолед», и объедались пирожными в кондитерских под названием «сладкарницы». Слова их смешили, им нравилось, что папа с мамой веселились и придумывали разные смешные соревнования с ними на равных. Стас впервые за столько лет поехал с детьми на море, и они были в полном восторге от его затей. Даже Ирочка, которая в последний день перед отъездом дулась и капризничала, недовольная предстоящим переездом в Америку, забыла обо всем и активно участвовала во всех играх. Вечером, когда уставшие девочки засыпали, Стас со словами «наконец-то!» обнимал Вику, и ей казалось, что все вернулось на десять лет назад, и ничего нет, кроме их любви. Если ночью она чувствовала себя двадцатилетней студенткой, то днем возрастная планка опускалась еще ниже, и Вика была не старше своих дочерей.

– Мне нравится семейный отдых, – шептала она ночью Стасу.

– То ли еще будет! Вот посмотришь, как мы заживем в Нью-Йорке. Я буду самым лучшим мужем и отцом, наверстаю за все десять лет. Терпеливая моя девочка! Таких, как ты, и на свете не бывает. Как же я люблю тебя, единственная моя, неповторимая, прекрасная моя Викуся!

Когда вернулись в Москву, дни, оставшиеся до отъезда Стаса, замелькали еще быстрей. Вика бегала с документами. Делала переводы свидетельств о браке и о рождении, легализовывала в Минюсте и МИДе. Везде просила сделать поскорее, и ей шли навстречу. Стас ездил в Зеленоград, собирал и отправлял почтой нужные ему книги и записи. Девочки ходили в школу. Родители грустили. Внешне они ничем этого не проявляли, наоборот, одобряли планы Стаса. Но Вика видела, что мама растеряна от перспективы расставания с внучками. И на бодрые разговоры Стаса и Вики, что родители будут часто приезжать к ним, Нина Сергеевна согласно, без всякой радости кивала. Лев Иванович старался поддержать жену и описывал красоты и достопримечательности Нью-Йорка.

– Чудесный город! Необыкновенный! И Вест-Сайд – прекрасное место. Помнишь, Ниночка, в восемьдесят шестом году мы жили в замечательном отеле в Вест-Сайде? Тогда первый раз делегацию поселили в отеле. До этого только при посольствах. Но при Горбачеве пошли изменения. Прекрасный район. Тихий, зеленый и все рядом. Там ведь Метрополитен музей, музей Гуггенхайма. Я-то пробежался рысью, встреч в тот раз было очень много. А Ниночка походила основательно. Там еще какие-то хорошие музеи рядом. Да, Нинуля?

– Да, музеи есть. Будете ходить, – печально подтвердила Нина Сергеевна. – Даже Детский музей есть, девочкам интересно будет. Вообще есть что посмотреть…

– Конечно, есть. Замечательно, что ты выбрал Нью-Йорк, Стас, – бодро продолжал Лев Иванович. – Летом будете приезжать к нам. Летом в Нью-Йорке жарковато. И мы к вам выберемся. Наконец пройдусь и осмотрюсь без спешки, без магазинов, как настоящий турист-пенсионер. Обрастете знакомыми, скучать не придется. Сережа-то с семьей тоже переедет в твой университет?

– Нет, Лев Иванович, Сережа останется в Калифорнии. Он только начал. Сейчас занимается самостоятельными разработками в области компьютерных технологий. Ему там самое место.

– Хороший он парень, умница! Из твоих учеников пошел в собственные исследования, молодец! В общем, я рад за вас. А за нас не беспокойтесь. Все будет хорошо, – и папа весело подмигнул Вике, мол, все в порядке.

В такой суете пролетали дни. С Аликом она виделась один раз. Он вместе с Никитой и Томкой пришел на сорок дней. Все были грустны. Вика и тетя Ната немного поплакали на кладбище. Нина Сергеевна держалась хорошо. Народу собралось человек двадцать. Потом поехали на Алексея Толстого, помянуть. Там Люба и Анна Степановна уже накрыли стол. Алик вел себя абсолютно естественно. Пожал руку Стасу, поговорил с ним ровно столько, сколько требовало приличие. Через час они с Никитой простились и ушли. Вика проводила их до двери. В прихожей оба поцеловали ее. Алик погладил Вику по руке, сказал: «Держись, малыш» и ушел. Вот и вся встреча. Но времени даже просто заехать в галерею у Вики не было.

Наступил день отъезда, и Вика повезла Стаса в аэропорт. Девочки поехали с ними, по такому случаю школу пропустили. В машине Стас договаривался о серьезном отношении к подготовке по той программе, что он привез. Девочки кивали, соглашаясь. Ирочка, после уговоров деда и его рассказов о Нью-Йорке, примирилась с переменами и предстоящий переезд воспринимала вполне терпимо. В аэропорту Аня долго не отпускала Стаса, на глазах у нее блестели слезы. Ирочка попрощалась спокойно и стояла, ожидая Вику и сестру. Вике было грустно. Этот месяц так сблизил их, что расставаться не хотелось. И мысль об отъезде в Америку больше не пугала ее. Если Стас всегда будет рядом, она согласна уехать.

Завезла девочек к родителям, чтобы они занимались под присмотром бабушки, и поехала в галерею. Надо было увидеться с Аликом. Какой смысл прятать голову в песок, как страус? Все равно он узнает обо всем, как только придет к ним. Его любимица Анечка тут же и расскажет. Девочка просто бредила этим переездом к папе, постоянно строя планы их будущей жизни в Нью-Йорке.

В галерее кипела жизнь. Люди, смех, разговоры. У Вики поднялось настроение. Алик и Никита были оживлены и веселы. На столе стояло шампанское и бокалы.

– Что празднуем? – спросила Вика после объятий и поцелуев. Алик наполнил бокал и протянул ей.

– Давай, Викусь, за будущего отца! За моего друга, за нашу Вероничку и за наследника!

Вика посмотрела на Никиту. Вид у него был растерянно радостный.

– Ничего себе новость! Ну, тогда за наследника, поздравляю! – она выпила. – Ну и Вероничка! Ничего мне не сказала…

– Только сегодня решили обнародовать, – улыбнулся Никита. – Вечером в ЦДЛ будем отмечать. Так что вы, Вика, с корабля на бал.

Алик, улыбаясь, обнял Вику.

– Тебе домой нужно заезжать или отсюда поедем?

– Нет, я обязательно заеду. Нужно красоту навести, я прямо из аэропорта.

– Ты и так красивая. Загорелая, загадочная…

– Что же во мне загадочного, милый? Суета, сборы, проводы, капризы детей…

– Ты всегда загадочная, Викуся. Никогда не знаешь, что у тебя на уме.

– Не придумывай. Это у вас здесь сюрпризы, да еще какие!

– Да уж! – засмеялся Алик. – Действительно сюрприз! Но я рад, что они решились. Никита немного обалдевший пока, но держится молодцом. Ладно, ты собирайся, а я к семи за тобой заеду. Успеешь?

– Успею. Только не раньше семи, я тогда еще маникюр поеду сделаю.

– Договорились, – Алик поцеловал ее. – Беги!

Ровно в семь он приехал и в прихожей притянул к себе Вику.

– Красивая! – прошептал он, целуя. – Как же я соскучился по тебе!

– Подожди, милый, – Вика попыталась освободиться, но он не отпускал. – Подожди, не сейчас! Ну, Алик, всю красоту смажешь, ну хватит, хватит, потом… – Он отпустил, и Вика легко коснулась его щеки. – Я тоже соскучилась очень, – сказала она, чтобы не обидеть его. – Поехали, да?

Вечер был шумным, веселым. Над Никитой подшучивали. Четвертый раз женат и, наконец, готов стать главой семьи. Пили за мужество Вероники, решившей сделать из него образцового семьянина.

– Молодец Вероничка! – сказала Томка. – Правильно. Никто не решился ему родить, а она умница. Вот посмотришь, Викусь, он еще хорошим отцом будет и с ней проживет душа в душу до старости. Потому что Вероника мудрая. А дети – это такая прелесть. Дура я, что не родила от Илюшки!

– Да тебе и сейчас не поздно. Съемок нет, ничем не занята. Рожай, Томка, я крестной буду.

– От кого, Викусь? С Илюшкой любовь была, да и порода там, гены. А от этого… какие же могут быть дети! Чем он вообще занимался, разлюбезный мой? Может, старушек убивал и грабил? Откуда такие деньжищи?

– Не фантазируй, Томка. А как он, кстати, насчет наследника, не предлагает тебе осчастливить его?

– Да нет, его это мало волнует. Потом у него же двое своих есть в Чебоксарах этих.

– Ты говорила, он из Череповца?

– Да не один хрен? Раньше их знать не хотел, как же, не престижно! Но потом, видно, понял, что они его наследники, других не будет, от меня во всяком случае. В Англию отправил летом, учиться там будут.

– Ну, вот видишь, а ты его ругаешь!

– Да черт с ним. В общем, Велехова, не быть мне бабушкой на старости лет. Твоих внуков нянчить буду.

– Кончай, Томка, у тебя все впереди, какие наши годы! Ты еще устроишь нам и не такой сюрприз, я тебя знаю.

Томка улыбнулась, но весь вечер была непривычно тиха. Расходились поздно. Когда сели в машину, Алик спросил:

– На Бронную поедем?

– Ой, нет, Алик, милый, не сегодня. Устала ужасно. Завтра девочек в школу везти, Люба в собес к девяти поедет. Я сегодня не спала почти… – потом, поняв, что это звучит как-то двусмысленно, добавила: – Ирка капризничала весь вечер, пришлось ночью собираться, подарки упаковывать для Сережкиной дочки. Так до утра провозилась.

И почувствовала, что щеки залило румянцем при воспоминании об этой ночи. Хорошо, что в машине темно. Алик ничего не ответил, молча доехали до Неждановой.

– Спокойной ночи, – сказала Вика, целуя его в щеку.

– Спокойной ночи, – он никак не ответил на ее поцелуй.

– Какие планы на завтра? Увидимся?

– Как хочешь, Вика. Захочешь увидеться – увидимся. Я в галерее, дорогу знаешь, – холодно ответил Алик.

– Я приеду завтра. Часов в двенадцать, да? Может, сходим пообедаем куда-нибудь?

Алик молча пожал плечами. На Вику не смотрел, просто ждал, когда она выйдет из машины. Обычно он провожал ее до подъезда, даже на два шага не отпуская ночью одну. Вика вздохнула и захлопнула дверь. Обиделся. Что ж… понять его можно. Но и он тоже мог бы проявить деликатность. Она только что проводила мужа, целый день на ногах, вечер затянулся до ночи. Ну что обижаться? Вика чувствовала, что разговор завтра будет не из приятных.

На следующий день они сидели на веранде маленького грузинского ресторанчика. День был тихий, солнечный. Бабье лето, последние теплые денечки. Алик был задумчив, спокоен. Никакой инициативы не проявлял, молча слушал Вику, курил. Ее это настораживало. Она готовилась к резким возражениям, к уговорам, к тому, с какой горячностью он будет приводить доводы в пользу их союза, к их обычным спорам, даже к оскорблениям. А потом, опомнившись, будет просить прощения, называть себя идиотом и скотиной, говорить, как сильно он ее любит. И очередной «серьезный» разговор закончится ничем – все останется по-прежнему. Спокойствие Алика ее нервировало, и Вика взяла неверный тон. Она говорила о планах Стаса на воссоединение семьи с легкой беззаботностью, так, между прочим… Анечка загорелась, а Ирка категорически против. Конечно, неплохо, чтобы они учились в хорошей нью-йоркской школе, но еще неизвестно, пройдут ли тестирование. Анечка-то, конечно, пройдет, но вот Иришка? Ну не отдавать же ее в обычную государственную школу. Нет, весь смысл этой затеи только в хорошем образовании для детей. Конечно, Стас беспокоится, такой возраст у девчонок, нужно уже думать об их будущем. Что их ждет в Москве? Да ничего хорошего. И получить гринкарту совсем неплохо. Пусть будет. В общем, можно попробовать. Загадывать ничего нельзя, но, возможно, придется съездить на полгода. Да, полгода – максимум. И документы будут готовы, и с девочками все определится. Как приживутся, какое общение у них будет, смогут ли учиться. В общем, сейчас рано говорить, поживем – увидим.

Алик по-прежнему молчал, никак не комментируя Викин рассказ. Ей стало обидно. Ну что он из себя строит? Делает вид, что ему безразлично? Неужели за этот месяц разлюбил? Она вспомнила, с какой страстью он целовал ее вчера в прихожей. Нет, не разлюбил. Тогда что? Может, все это ему надоело? И, разозлившись, спросила:

– Что ты молчишь? Как тебе эта идея насчет американского образования?

Алик пожал плечами.

– Нормальная идея, почему не попробовать?

Он замолчал, и Вика совсем растерялась. Что он тут изображает? Оскорбленную жертву? Или ему действительно плевать? Разум подсказывал ей оставить все, как есть. Она рассказала ему о планах своего мужа, он в курсе – ну и все. И очень хорошо, что никак не прореагировал. Надо сменить тему, поговорить о чем-то другом. О Веронике, о галерее, о новых картинах, о его планах на этот сезон в арт-кафе. Разговор, которого Вика так боялась, закончен. Она проинформировала Алика о грядущих переменах, он, к счастью, довольно спокойно к этому отнесся. Но Вику слишком задело это спокойствие, чтобы прислушаться к голосу разума. Ей нужно знать причину такого безразличия. Пусть даже они поссорятся, но она должна выяснить, что у него на уме. И понимая, что совершает ошибку, спросила:

– Это все, что ты можешь сказать?

– А что еще ты хочешь услышать? Ты поделилась со мной своими семейными планами, я их одобрил. Ты мне все это рассказала с какой целью? Хотела посоветоваться со мной? Как с другом? Тебе просто нужен дружеский совет? Томки рядом не оказалось, ты решила обсудить это со мной. Правильно?

– При чем здесь советы, дружба какая-то… Я тебе рассказываю, потому что мы близкие люди и тебе не должно быть безразлично… – Вика запнулась, увидев в глазах Алика знакомый злой блеск, не предвещавший ничего хорошего.

Она, как последняя дура, угодила в ловушку. «А могла промолчать, и ничего бы не было», – мелькнуло в голове.

– То есть мы с тобой – близкие люди? – с иронией спросил Алик. – Ну и насколько мы близки? Я тебе не брат, не дальний родственник и уж точно не друг, вроде душки-Лерика или твоего малахольного Сережи. Так кто я для тебя, Викусь?

– Я думала, мы любим друг друга и тебе не все равно…

– Замечательно! – перебил ее Алик. – Это «мы» я, конечно, ставлю под сомнение, но не буду сейчас придираться. Давай исходить из того, что мы любим друг друга. И как давно мы любим друг друга?

– Что ты хочешь доказать мне, Алик? Да, мы давно вместе. Да, нужно что-то изменить. Но я не знаю или не могу, или у меня не получается, чтобы всем было хорошо. Почему ты всегда меня во всем обвиняешь?

– Успокойся, Вика. Я тебя еще ни в чем не обвинял. Спокойно выслушал все. Да, мы давно вместе и любим друг друга. Ни много ни мало, а скоро семь лет. Я спросил, кто я для тебя? Давай попробуем разобраться. Вначале я был твоим любовником, и ты изменяла Стасу со мной. Это длилось, возможно, год. Обычный треугольник. Я тогда не строил никаких планов на будущее. Просто хотел быть с тобой. Страсть, ревность, любовь до ненависти, восхищение… В полном смысле готов был целовать следы твоих ног. Иногда злость, так бы и придушил! Иногда хотелось заплакать от нежности к моей мучительнице. И счастлив был, не задумываясь, лишь бы ты была рядом! Но потом все изменилось. Большую часть года мы проводили вместе. Каждый день, каждый вечер. Мы вместе обедали, ужинали, обсуждали свои дела, проблемы, планы. Мы спали в одной постели. Мы ездили отдыхать, мы вместе развлекались и воспитывали детей. Твои дети, Вика, проводили со мной гораздо больше времени, чем с родным отцом. Своих у меня нет, поэтому не с чем сравнивать, но я люблю девчонок, как своих. Я люблю их так же, как тебя. Да, признаю, Иришку меньше, чем вас двоих. Виноват. Но с ней я занимаюсь больше, чем с Анютой. О ней я думаю и строю свои отношения гораздо серьезней и ответственней. Ирка – непростой ребенок. И я вижу, как она изменилась в лучшую сторону. Ей, конечно, далеко до Анюты, да она никогда и не сможет стать такой, но Ирка стала спокойнее и терпимей. Ты можешь возразить, что она просто выросла. Может быть. Но все же думаю, что многое произошло благодаря моим усилиям. Я привил твоим детям любовь к музыке, я ходил с ними в театр, музей, читал им хорошие книги и развлекал их, когда они болели. Я никогда не покупал им подарков просто так, лишь бы подороже. Нет, я всегда исходил из их вкусов, интересов, увлечений. Любовники, Вика, всем этим не интересуются. Я подружился с твоими родителями, а это было непросто. Тетя Ната и даже Люба для меня близкие люди. Потому что это твои родные и близкие. Я никак не попадаю в категорию любовника. Я твой муж. Невенчаный, тайный, но муж. И вот ты мне рассказываешь, что родной отец твоих детей, гениальный ученый, живший десять лет своей жизнью, вдруг понял? Дошло, наконец! Озарило его! Самое важное и ценное в жизни не его гениальные открытия, а жена и дети! И он развил бурную деятельность. Меняет университет, город, все планы ради своей семьи. Он вспомнил, что у него есть семья! И он готов посвятить им все свое время. Для этого он забирает их в Нью-Йорк. Мою Вику и моих девочек! И ты мне, фактически своему мужу, рассказываешь об этих планах и спрашиваешь, как мне эта идейка? У тебя с головой-то как? В детстве не падала? Мало того, что несешь полный бред, так ты еще не хочешь, чтобы я оставался безразличным к этим бредням.

– Все совсем не так, Алик. Ты, как всегда, преувеличиваешь, чтобы я еще раз почувствовала свою вину. Я не оправдываюсь. Возможно, я нерешительная и слабая, боюсь причинить боль кому-нибудь, но я действительно люблю тебя и ужасно благодарна за все.

– «Ужасно благодарна». О Боже! И это писательница! Но не в этом суть. А насчет «причинять боль», так я знаю по крайней мере одного человека, с которым ты особо не церемонишься. И не задумываешься – причиняешь ты ему боль или нет. И за семь лет ты достигла в этом совершенства.

– Алик, милый, ну зачем ты так? Уж тебе-то точно я не хочу делать больно. Прости, если это случалось. Я не нарочно. А что касается переезда в Нью-Йорк, то все совершенно не так. Это пока только разговоры. Просто мы обсуждали такой вариант. У меня и в мыслях нет поселиться там навсегда. Да и когда это еще будет! Через год. За год столько может измениться. Даже если мы поедем, то не думаю, что надолго. Получим гринкарту и назад. Или я вернусь, а девочки год там проучатся. Посмотрим, что из этого выйдет. Да придумаю я что-нибудь!

– Ты уникум, Вика, просто уникум. Вот меня угораздило! Сама-то веришь в то, что говоришь? А ты знаешь, что такое гринкарта? Уверен, что даже не поинтересовалась. А Стас твой прекрасно знает, поэтому и сидел в Америке больше, чем полгода в году. Сейчас уж, наверное, паспорт может получить. А ты, моя девочка, получив эту гринкарту, должна будешь полгода без выезда проводить в Америке. И так пять лет. А если уедешь на год, то гринкарта твоя пропадает. Вот так, для сведения.

– Подожди, Алик, но можно что-нибудь придумать, если оставаться там по полгода. А может, ты приедешь? А что, откроете филиал галереи в Нью-Йорке. Сейчас на русское искусство бум. Ты там, Никита здесь, я буду тебе помогать. Будем ездить туда-сюда. Выставки устраивать. Знаешь, как там можно раскрутиться с картинами!

Она говорила и видела, как меняется лицо Алика – губы плотно сжаты, взгляд холодный, даже слегка презрительный. «Да что я такого сказала? Что он так смотрит?» – подумала Вика и замолчала.

– Я думал, ты умнее. Или меня за полного идиота держишь? Ты хоть сама понимаешь, что говоришь?

– A что я такого сказала?

– Вика, ты действительно думаешь, что ты такая необыкновенная и распрекрасная? Думаешь, ты единственная женщина на земле, обладающая столь многими достоинствами, что и равных тебе нет? Ты сама понимаешь, что говоришь? Это даже не безнравственно, а просто отвратительно. Предлагать мне переехать с тобой, ежедневно обманывать твоего мужа, продолжать это представление! Ты действительно уверена, что я, как ручная обезьяна, буду прыгать рядом, пока тебе это не надоест? Я знал, что у тебя невысокие моральные устои, меня это даже иногда забавляло, но не до такой же степени! Ну, какие-то нормы существуют!

Вика слушала его и не понимала, за что? Она не вкладывала никакого смысла в свои слова, просто говорила, чтобы отвлечь Алика от больной темы, внушить, что она, Вика, никуда от него не денется, будет рядом. Хотела как-то смягчить саму мысль о неизбежной разлуке. Зачем он с таким презрением? Ей стало так обидно, что защипало в глазах от подступивших слез.

– За что ты так, Алик? Я ничего плохого не хотела. Я думала тебя как-то отвлечь. Чтобы ты знал, что я всегда… Я всегда, – слезы душили Вику, слова застревали в горле. Она видела тревожный взгляд Алика и не могла больше сдержать слез. Они текли по щекам, а она все хотела объяснить ему, что она не такая ужасная. – Я хотела давно, я знаю, это плохо, конечно, понимаю, но ничего не могу поделать. Я же люблю тебя… не получается никак. Ну что я могу? Мы же пытались много раз… и ты, и я… хотели расстаться… потом опять, все сначала… Невозможно. Не знаю. Я совсем запуталась. Все что-то хотят от меня, а я не знаю, как мне… как мне… ну чтобы всем хорошо… Не получается… Разве я виновата? Я же как лучше. А ты говоришь… говоришь, что я… ужас какая. Зачем?

Руки Алика обнимали ее, она уткнулась головой в его плечо. Когда он успел сесть рядом? Но сразу стало легче. А он гладил ее по голове и приговаривал:

– Ну, все, все. Успокойся, маленькая моя. Бедная моя, бедная! Девочка моя. Ну не плачь, не плачь, хватит. Прости, Викусенька. Ну не надо. Я дурак, просто идиот. Это от ревности, от злости. Прости меня, солнышко мое, моя радость. Вот я, идиот, девочку мою обидел! Ну, пожалуйста, Викуль, не плачь, у меня сердце разрывается! Ты хорошая, ты лучше всех. Все обижают мою девочку, мою хорошую, самую любимую…

Как будто когтистая лапа, сжимающая ей сердце, разжалась. Стало так тепло, уютно, слезы высохли. Вика подняла голову и посмотрела на Алика. Увидела глаза, чуть насмешливые, но полные любви. И улыбнулась ему. И тут вдруг в голове прозвучал Томкин голос: «Да куда он от нас, лицедеек, денется!» Вика вздрогнула, неужели она притворялась? Нет, она плакала по-настоящему, без всякого актерства.

– Что ты, Викусь? – тревожно спросил Алик, заметив, как она вздрогнула. – Все хорошо, малыш. Не будем больше, да? Хочешь, уедем куда-нибудь? В Питер? Побродим там пару дней. Можно сегодня вечером рвануть… А, Викусь?

– Не получится, завтра с мамой поедем на Песчаную в бабушкину квартиру. Она хочет посмотреть, что там взять на память, а что отдать. Потом на дачу, будем тетю Нату уговаривать в город переезжать.

– А девочки где будут после школы?

– У родителей. Пообедают и будут заниматься с папой.

– Хочешь, я возьму их погулять в парк, если погода такая же будет? Соскучился без них.

– Ну, если у тебя время есть. Созвонись тогда с папой или с Любой. А вечером ко мне привезешь, я часам к шести уже вернусь. Ужин приготовлю, посидим дома.

– Давай, Викусь, а мы по дороге в «Глазурь» заедем, возьмем пирожных к чаю. Вечером музыкой позанимаемся. Наверно, все лето к роялю не подходили?

Вика посмотрела на Алика и улыбнулась. Господи, какой он хороший. Зачем им ссориться? Что она без него будет делать? Погладила Алика по щеке и спросила:

– Тебе в галерею нужно возвращаться? Может, поедем на Бронную?

Алик перехватил ее руку и поцеловал ладонь. Когда подъезжали к его дому, в голове опять раздался насмешливый голос: «Молодец, Велехова, нужно укреплять завоеванные позиции!» Вика вздохнула, что за глупость лезет в голову?

Следующим утром она с мамой ходила по сумрачной большой квартире. Знакомые с детства вещи – старинные лампы, картины, книги, множество фарфоровых фигурок на серванте. Вика взяла балерину в розовой пачке, провела пальцем, стирая пыль. Кусочек хрупкой сеточки на юбке был отколот. Это она в детстве украдкой отломила, так легко ломалось, не верилось, что стекло. Когда умер дедушка, ей было шестнадцать лет и в реальность смерти не верилось. А смерть бабули была вполне реальной. И место, которое она занимала в Викиной жизни, оказалось пустым. Эта пустота была безнадежной и горькой. У Нины Сергеевны глаза тоже были влажными. Она, вздыхая, собрала в большую сумку альбомы с фотографиями, документы, письма.

– Ну, вот и все, Викусь, поехали. Надо оценщика пригласить как-нибудь… Дедушка твой все это из Германии привез после войны. Пусть оценят, возможно, мебель и картины представляют интерес.

– Хорошо, мамуль, я Алика сначала попрошу посмотреть.

– Ах да! Совсем из головы вылетело, что он может сказать, чего все это стоит.

На даче тоже было грустно. Все напоминало о бабушке. Тетя Ната решительно отказалась переезжать в Зеленоград, не хотела бросать дом.

– Да что с этим домом сделается, Ната? – уговаривала Нина Сергеевна. – Соседи присмотрят. Что ты тут одна будешь сидеть? У Стаса в квартире все обустроено, поликлиника рядом, магазины, парк. А здесь у вас электричества по три дня не бывает.

– Да, вот с электричеством, конечно, беда, – соглашалась тетя Ната. – Раньше летом, в грозу выключали на час, на два. Но чтобы зимой – никогда! Воруют провода, ремонтировать не на что, все развалилось. Летом-то ладно, а зимой люди с работы возвращаются, хоть глаза выколи. Все с фонариками теперь. От электрички вместе идут, одной-то страшно. Хулиганят, сумки вырывают у женщин.

– А я тебе что говорю? В городе спокойно жить будешь, и мы не будем переживать за тебя.

– Нет, Ниночка, не уговаривай. Дом не брошу. Да и привыкла я здесь за столько лет. Кто тут присмотрит? Участки громадные, соседи не услышат ничего. Залезут, ограбят, напакостят, переломают все. Уж сколько случаев прошлой зимой было. А когда свет горит – никто не полезет.

– Да вы только что говорили, что электричества по три дня не бывает. Соглашайтесь, тетя Ната!

– Нет, Викуся, не могу. У нас тут с тетей Леной такой порядок, чистота. Она этот дом любила. И дядя Сережа, когда жив был, тоже любил. А теперь их нет и дом бросать? А что мне электричество? Свечи есть, керосиновая лампа… Слава богу, газ у нас – тепло и телефон работает нормально.

– В Зеленограде вам веселей будет. Анна Степановна в соседнем доме живет, вместе гулять будете, телевизор смотреть.

– Спасибо, Викуся, спасибо, деточка. Зима быстро пролетит, а весной тут работы полно. Все посадить, поливать, пропалывать. Летом приедете, а здесь красота! Все свое, с огорода, девчонки ягод наедятся…

– Ох, Ната, да кто приедет? Уедут они! Мы с Левой только будем. Так что ты не вздумай надрываться с этим огородом! Ты куда столько компота накрутила? Лучше бы отдыхала, книжки читала. Все возишься, себя не жалеешь…

– Да что ты, Нина, куда же мне яблоки девать? Девочки зимой с удовольствием компот пьют. Ведь из антоновки, сахара мало, сплошные витамины! Я вот вам яблок две корзины приготовила. Сладкие – поесть, а покислее – Любе, шарлотки печь. Возьмете в город.

На обратном пути Вика спросила, почему тетя Ната одна. Она же вроде была замужем?

– Да была, детей, правда, не было. Недолго этот брак продлился, развелись. Я подробностей не помню, мы с Левой за границей жили.

– А как она в Москву попала? Они ведь где-то далеко жили?

– Да, в Таджикистане. Отец ее там служил. Он с дедушкой с военного училища дружил. Потом женился на его сестре и уехал в часть. Папа мой в академию поступил, после войны в Генштабе работал, а они так и мотались по гарнизонам. Ната старше меня на пять лет. Жили в военном городке, отец у нее до майора дослужился. Ната после школы в педагогический поступила и замуж вышла за таджика. Не знаю, почему развелись – давно было. Она вернулась к родителям, работала в школе. Отец умер, потом тетя заболела и тоже умерла. Папа на похороны поехал и Нату сюда забрал. Прописал в Клязьме, в Москве в то время невозможно было. Устроил на работу, библиотекарем в Генштабе. Жалел ее очень, рано родители умерли. Мама все замуж ее хотела выдать. Был у Наты какой-то вдовец, отставник, когда она уже здесь жила и в школе работала. Долго встречались, но что-то не получилось. У него дом рядом, в Мамонтовке. Дети его, по-моему, не захотели, не знаю. А потом Ната уже так одна и жила. После папиной смерти мама на дачу переехала. Вот и вся Натина жизнь.

«Бедная тетя Ната, – подумала Вика. – Такая добрая, красивая, а прожила одна. Печальная старость в пустом доме. Надо попробовать уговорить ее хоть на зиму в город перебраться».

В конце сентября Вика занялась ремонтом в бабушкиной квартире. Приятельница, бывшая актриса, работающая в агентстве недвижимости, посоветовала сдать квартиру в аренду. Но надо было сделать ремонт. Евроремонт, уточнила она.

– Сколько слышу это слово, а никак не могу понять смысла. Что это за евроремонт, Викусь? – спросила мама.

– Да ничего особенного, – засмеялась Вика. – Просто стандартная, безликая квартира, похожая на номер в отеле. Крашеные светлые стены, белые двери, окна со стеклопакетами и нейтральных цветов санузел. Желательно два.

– А при чем здесь евро? – удивилась мама.

Вика пожала плечами. Приятельница уверяла, что после ремонта квартиру можно сдать иностранцам за тысячу долларов в месяц. Вика отнеслась к этому с сомнением, но ремонт сделала. Помог, как всегда, Алик. Нашел хорошую бригаду молодых, непьющих ребят. Отобрал часть мебели, картин и фарфора для продажи в антикварном магазине. Остальное упаковали и перевезли на дачу. Пустая квартира выглядела огромной. Вика хотела привлечь Илью, чтобы посоветовал насчет несущих стен и второго санузла, но Алик привел совсем молодого архитектора, и тот с энтузиазмом взялся за дело. Кухню соединили с гостиной, и получилась большая сорокаметровая комната. А из ванной и раздельного туалета легко получили два санузла в спокойных бежевых тонах с ванной и душевой кабиной. Вообще вся квартира вдруг сделалась светлой, солнечной, совершенно не напоминавшей прежнюю, с тяжелыми гардинами и резной мебелью. Ремонт был закончен к Новому году. «Абсолютно рекордные сроки!» – сказал молодой архитектор.

Ремонт, дети, галерея, Алик, подруги, вечеринки и праздники. Время летело, Вика всегда куда-то торопилась. Иногда они с Аликом проводили вечера дома на Бронной или у нее с детьми. Это были чудесные, тихие вечера, наполненные нежностью, музыкой, смехом. Алик не заводил разговоров об отъезде, лишь раз заговорил об этом с Анечкой. Девочка ждала переезда с нетерпением. Программа тестирования не представляла для нее сложности, и к зиме она полностью подготовилась к поступлению в новую школу. Анечка много читала об Америке и о Нью-Йорке и любила рассказывать Алику, что она узнала нового и интересного.

– Ты уедешь, Анюта, а как же мы? Дедушка, бабушка, я? Мы ведь будем скучать по тебе.

– Я буду вам писать, и можно говорить по телефону. А летом мы приедем на каникулы и увидимся. Я тебе разные интересные сувениры привезу.

– Спасибо, мой котеночек, но все равно без тебя очень грустно будет. Уедет мой веселый колокольчик! Бедный я, бедный. Останусь совсем один.

– Ты не думай, Алик, я тебя не брошу. Когда вырасту и у меня будет своя семья и дети, ты приедешь жить к нам. Вот Анна Степановна боится ехать в Америку, но ты же не боишься, правда? Сейчас у тебя галерея, много разных дел, но когда станешь пожилым, как мой дедушка, я буду о тебе заботиться.

– Ах, ты моя умница-разумница! – Алик растроганно гладил ее пальчики. – Ты наш солнечный зайчик, Анюточка! Конечно, я буду рад, если ты будешь обо мне заботиться, но до старости еще далеко и мне тебя будет очень не хватать. Тебе так хочется уехать в Америку? Разве здесь, с нами, тебе плохо?

– Нет, мне очень хорошо! И школа, и друзья. Но мы здесь все вместе, нам весело, а папа там совсем один. Знаешь, Алик, мне всегда так жалко папу. Он очень добрый и такой необыкновенный! Мой папа делает замечательные открытия, а о нем в Америке никто не заботится. Приходит убираться женщина, которая даже по-английски не говорит, только по-испански. Они друг друга просто не понимают. Папа смеется, когда рассказывает, а мне грустно. Разве так должен жить настоящий ученый? И он такой рассеянный, может целый день не есть. Анна Степановна рассказывала, что ему нужно обо всем напоминать. А я уже умею кое-что готовить, меня тетя Люба научила. Она говорит, что мы большие и должны хоть что-то уметь. Ирка не хочет, а мне нравится. Я и салат умею делать, и для винегрета все нарезать, еще вот суп научусь варить. Понимаешь, почему я хочу с папой жить? А не оттого, что мне Нью-Йорк нужен.

Вика прислушивалась к разговору, видела нежность на лице Алика и серьезное личико дочери. Да уж, действительно, какой-то солнечный свет, а не девочка. Двенадцать лет, а сколько доброты и ответственности! Зато Ирочка заявила всем, что если в Нью-Йорке ей не понравится, если дети в школе будут противными, а учителя строгими, она сразу же уедет в Москву.

– Конечно, ты привыкла, что в школе все вокруг тебя прыгают, поэтому и не знаешь ничего. А там никто не будет тебе за красоту оценки завышать. Придется засесть за учебники. Уедет она! Что? Одна жить будешь? – горячилась Анечка.

– Уеду, вот увидишь! Буду жить с бабушкой и дедулей. Или с мамой. Она же меня не бросит, со мной поедет. А ты с папой живи, американка!

– Эх, ты! – укоряла сестру Анечка. – Как тебе только не стыдно. Мы же семья и должны вместе жить. А ты эгоистка, всегда о себе думаешь. Ну и уезжай! А мама никуда с тобой не поедет. Мы будем вместе жить, а ты одна.

– Посмотрим! – усмехнулась Ирочка. – Никогда меня мама не бросит! Тебе назло уеду, надоела ты мне, Анька.

Вику эти перепалки расстраивали, и она задумывалась, а что если Иришка и правда не захочет оставаться в Нью-Йорке? Но с Аликом этого не обсуждала, предпочитая вообще избегать разговоров об отъезде. Отношения у них были нежно-мирными, пусть бы и оставались такими до отъезда.

Встречать Новый год родители с девочками собирались на даче. Туда, как всегда, должны были приехать их друзья. Хотелось немного развлечь тетю Нату, да и детям покататься на лыжах и подышать воздухом не помешает. Утром Алик отвез всех в Клязьму, помог установить елку, чтобы девочки наряжали, и взял с Любы слово, что подарки до утра она им не покажет. Девчонки в деда Мороза, конечно, не верили, но традицию нарушать нельзя. Подарки утром под елкой.

Вика целый день занималась собой. Они тоже собирались на дачу в Переделкино. Праздничным столом занимались мужчины. Никита поехал с утра. Он жарил гуся и должен был варить хаш на следующий день. Предполагались шашлыки и многое другое. Вика взяла целую корзину Любиных пирожков с капустой и мясом. Алик, как человек на кухне бесполезный, отвечал за музыкальное оформление вечера. Томка встречала Новый год вместе с банкиром и жаловалась Вике, что у нее заранее скулы сводит от зевоты. «Тоска, скука, напыщенность и дурной тон, – резюмировала подруга. – Хорошо бы подсыпать ему в шампанское снотворного и свалить к вам, в Переделкино!» Вика посочувствовала, компания у них собиралась веселая, жаль, что Томки не будет. По дороге заехали за Вероникой. Она чуть округлилась, но чувствовала себя хорошо и, смеясь, рассказывала, как Никита штудирует книгу «Наш ребенок».

Было весело и шумно. После двенадцати пошли по соседним дачам, поздравлять знакомых. Кто-то приходил к ним. На улице разожгли костер и танцевали на снегу. Под утро разбрелись по комнатам и диванам. Алик заснул в кресле. Вика видела, что ему неудобно, но будить не стала, только подложила подушку под голову и укрыла пледом. Весь поселок угомонился и спал. Выпито было много. Вике спать не хотелось, она решила прибрать со стола, чтобы утром не было такого печального вида. На кухне колдовал над огромной кастрюлей Никита. В доме было тихо. Вика переложила и убрала в холодильник салаты, закуску и мясо. Поставила грязные тарелки в мойку, справедливо решив, что помыть их может тот, кто сейчас крепко спит. Никита что-то мурлыкал себе под нос, нарезая чеснок.

– Никита, хотите чаю?

– Золушка утомилась? – улыбнулся он. – Хотите, я сварю вам кофе, Вика?

– Ну, если не трудно.

– Помилуйте, какие труды? – он вымыл руки, взял турку и поставил на огонь. – С сахаром?

– Нет, спасибо.

Никита разлил кофе в маленькие чашки и сел напротив.

– Не спится, Вика?

– Да. Перегуляла, и сон пропал. Да и негде.

– Можете пойти наверх к Веронике. Я все равно не лягу. Скоро народ проснется. Хаш надо есть рано утром, а уж потом лечь поспать.

– Целый ритуал. – Вика смотрела в окно. Чуть рассвело, и видно было, что идет снег. – Какая красивая ночь! Настоящая новогодняя. Может быть, последний Новый год в Москве, – задумчиво сказала она.

– Ой, дай-то Бог, чтобы последний! – весело отозвался Никита.

Вика удивленно взглянула на него. Никита улыбнулся, но в маленьких светлых глазах пряталась злость.

– Вы о чем, Никита?

– Да хоть бы ты уже уехала поскорее! Исчезла, испарилась в свою Америку.

– Я вам что, чем-то мешаю? – растерянно спросила Вика, отмечая это неожиданное и потому какое-то грубое «ты».

– Ты не мне мешаешь. Если бы мне, я бы как-то пережил. Ты Алику мешаешь. Жить ему не даешь! Ну чего ты добиваешься, Вика? Ну, год, два, три… Я понимаю, роман! Все – не святые. Но столько лет! У тебя же муж – отличный парень. И любит тебя. Просто видно, что любит! Ничего не замечает, не знает, просто любит. И Алик любит! Тебя, твоих детей, носится с тобой, как дурак с писаной торбой! А ты сидишь на двух стульях. Ни туда, ни сюда. Знаешь, я много видел. Такие любовные фигуры, что тебе и не снилось! Что там твой треугольник! Но все имело начало, кульминацию и логическое завершение. А здесь нет! Бред какой-то!

– Наши отношения с Аликом вам-то лично чем мешают?

– Я тебе уже сказал, что мне плевать на тебя, на мужа твоего. Алик – мой друг, если ты понимаешь, что это значит. Он хороший парень, мне за него обидно. Ты ведь не любишь его. Может, и сама себе не признаешься, но не любишь. Самая это мерзкая бабская черта – не люблю, но и не отдам никому. Пусть будет. Мое. Сама себе сложность создаешь, только чтобы при себе держать. Двум хорошим мужикам жизнь испортила. Ну, муж твой, понятно, пребывает в счастливом неведении. Но Алик? Просто слишком тонкая духовная организация, не может от тебя защититься. Я бы, знаешь, что сделал на его месте?

Ошеломленная Вика молчала.

– Я бы отвел тебя сегодня вечерком погулять к речке, – продолжал Никита. – Видела, там прорубь рыбаки вырубили? И в этой проруби тебя утопил.

Никита хрипло засмеялся, и Вика поняла, что он сильно пьян. Он мог выпить очень много, но внешне это не было заметно. Она лишь раз видела его в таком состоянии, давно, еще с Жанкой.

– А впрочем, что это я? Вы не пугайтесь, Вика, я пошутил. Не мое это дело.

Он встал и отошел к плите, помешать свое варево. Вика вышла в гостиную. Было темно и тихо. Горели огоньки на елке. Алик спал. Вика накинула шубу и открыла дверь на террасу. Там было прохладно. Она села в плетеное кресло и задумалась. Сколько лет дружили! Такой спокойный, внимательный Никита, всегда на «вы», пусть это такая игра, но все равно… всегда подаст руку, когда выходишь из машины… Удивительно! Пьян? Но откуда такая злость? Вика вспомнила, как однажды везла их с Жанкой из Дома кино домой.

Алик был на семейном торжестве у родителей, а они втроем пошли на просмотр какого-то нашумевшего фильма. Потом зашли в ресторан. Никита уходил общаться за другие столики, Жанка злилась, ревновала его к кому-то, они ссорились… Вика уже не рада была, что пошла с ними. Когда вышли на улицу, она предложила довезти их до дома, Никита в тот вечер был без машины. По дороге Жанка устроила целый скандал, Никита был издевательски вежлив. Кончилось тем, что пьяная Жанка вцепилась ему в лицо с криками: «Ненавижу! Урод!» и потребовала остановить машину. Перепуганная Вика резко затормозила, и Жанка выскочила на Ленинградке, не доехав до дома. Вика посмотрела на Никиту. Из расцарапанной щеки кровь капала на светлую дубленку.

– Господи, Никита, сейчас… – чуть не плача от жалости, Вика достала пачку салфеток и стала прикладывать к его щеке. Никита морщился.

– Больно?

– Не в этом дело. Зачем она так, Вика? Не поеду! Вика, не надо на Беговую! Я не поеду домой.

– А куда? – растерялась Вика.

– Не бросайте меня, Вика. Пожалуйста, не оставляйте меня одного. Мне так плохо и больно, не хочу на Беговую. Вы меня не бросите? Я вас умоляю, Вика!

– Нет, Никита, конечно, не брошу. Куда вас отвезти?

– Вика, давайте поедем в гости к хорошим, добрым людям.

– Да поздно уже, Никита, первый час…

– Нет, туда не поздно, там не спят. Ну, пожалуйста, Вика!

Они приехали на улицу Горького, к дому, где был магазин «Подарки». Поднялись на последний этаж. Дверь им открыла женщина средних лет, со знакомым лицом.

– Никита, милый! Ой! Что это с тобой? Да проходите, проходите. Раздевайтесь, – и исчезла в глубине квартиры.

Они вошли в ярко освещенную комнату. Народа было много. Кто-то выпивал за большим столом. Небольшая группа стояла у рояля, споря о новой постановке известной оперы. В углу за ломберным столиком играли в карты. Хозяйки не было. Никита здоровался, представлял Вику, ей целовали руку. Потом потащил ее в другую комнату. Там был полумрак, сидели молодые люди, девушки. Мелькнуло несколько знакомых лиц, киношники, Вика кивнула. Звучала музыка. Высокий красивый парень в очках лениво ругал фильм, который сегодня показывали в Доме кино. Его собеседник с длинными неряшливыми волосами яростно доказывал обратное. У окна какая-то пара целовалась. Никите и здесь не понравилось, и он потащил Вику дальше. Она попыталась высвободить руку, но Никита умоляюще посмотрел на нее.

– Только не уходите! Не бросайте меня, Вика.

– Да не ухожу, не ухожу. Только руку мою отпустите, Никита. Мне так идти неудобно.

Он разжал пальцы, и Вика вздохнула, подумав, что он настолько пьян, что ничего не соображает.

На кухне за столом сидела большая компания знакомых. Добрейший и любимый всеми красавец Робин Гуд из театра на Таганке радостно заулыбался.

– Вика, Никита! Идите к нам. Что у тебя с лицом? С кошками дрался?

– Это кошка по имени Жанна. Неприятна она, нежеланна… – пробормотал Никита, усаживаясь.

– Все понятно. Развод и девичья фамилия! – засмеялась хозяйка дома. – А я тебе всегда говорила, не связывайся с ней, Жанка – истеричка. Она в театре однажды такой скандал закатила! Увольнять хотели.

Теперь Вика вспомнила хозяйку, она играла в Вахтанговском.

– Надеюсь, не к Викусе тебя приревновала? – спросил Робин Гуд, усаживая Вику. – Где, кстати, Алика потеряли?

– Не знаю. Не хочу на Беговую. Не отдавайте меня Жанке! – целуя руку красавице-поэтессе, бормотал Никита.

Поэтесса, задумчиво улыбаясь, погладила его по исцарапанной щеке и прочла своим странным, завораживающим полушепотом:

Робин Гуд засмеялся и налил Вике шампанского.

– Пей, Викуся! Мы все немножко пьяны, не обращай внимания.

Вике не хотелось пить. Она устала и мечтала добраться до дома. Муж поэтессы рассказывал про их поездку в Штаты, про знакомых, уехавших туда. Вика поднялась и тихонько направилась к двери. Никита тут же повернулся.

– Не уходите, Вика! Вы же обещали.

Вика вздохнула и села на место. Она подумала, что все это напоминает Кривоарбатский, ту странную квартиру, где никогда не затихала жизнь. Только здесь все дышит благополучием и известностью. И гости постарше. Но атмосфера та же.

Никита стоял на коленях перед поэтессой, а она читала ему стихи. Слов не было слышно из-за разговоров и смеха. Видя, что он погружен в этот гипнотизирующий шепот стихов, Вика тихо вышла из кухни. Сначала свернула не туда и попала еще в какую-то комнату, где увидела известного певца, исполнителя романсов и авторских песен. С ним сидела знаменитая балерина и ее брат, приятель Алика. Она кивнула ему и закрыла дверь. Наконец попала в прихожую, нашла свою шубу и сумку и вышла на улицу. Домой приехала в четыре утра, совершенно измученная. На следующий день Алик отругал ее за проявленное милосердие.

– Какого черта, Вика? Зачем ты вообще предложила их подвезти?

– Ну, холодно же, машины у них не было.

– Вика, ты женщина и никого не обязана доставлять домой. Никита прекрасно бы остановил такси и добрался. И не было бы этих безобразных сцен.

– Мне его так жаль! Я просто онемела, когда Жанка в него вцепилась!

– Викусь, на будущее учти, когда Никита пьян, то совершенно невменяем. И самое ужасное, что по нему это вначале незаметно. Он спьяну может что угодно сделать, становится агрессивным и жутко злым. Это еще счастье, что он потащил тебя в приличный дом. А мог забраться в какой-нибудь притон или подвал и пить там сутки, среди черт знает кого. Вот на один вечер тебя оставил, и ты тут же угодила в историю!

– Но это же твой друг! Не могла я его бросить, когда он чуть не плакал.

– Мой друг! Понимаешь? Мой! Вот я бы с ним и возился. Где он сейчас? Никто не знает. От Люды ушел в семь утра. Теперь будет в загуле дня три-четыре. Вольного мустанга изображать из себя… Хоть бы голову ему где-нибудь не проломили!

Эту давнюю историю вспомнила Вика в раннее новогоднее утро. Тогда Никита пил и гулял три дня, потом помирился с Жанкой. Потом они опять ссорились и мирились, но таким пьяным Вика его больше не видела. Всегда образец галантности и хорошего воспитания. А когда появилась Вероника, все вообще изменилось. Не было многодневных загулов и ссор. Трудно представить Вероничку героиней шумного семейного скандала. Повезло Никите! И вдруг такое. Прямо ненависть в глазах. Такой утопит и глазом не моргнет.

Вика ничего не рассказала Алику об этом ночном разговоре, просто торопила его уехать. Хотелось на дачу, к своим. Туда, где все любят и никто не осуждает.

После этого случая ничего не изменилось в ее отношениях с Никитой. Он был, как всегда, добродушно приветлив, предупредителен и вежлив. Может, и правда не помнил, что наговорил Вике в ту ночь? Но ей было неприятно вспоминать, она понимала, что в чем-то он прав. Вика даже Томке не рассказала об этой истории. Да подруге и не до того было. У нее закрутился роман, и она была бесшабашно счастлива. Жизнь продолжалась.

Бабушкину квартиру сдали в аренду представителю шведской фирмы. Оценив ремонт, приятельница назначила цену в полторы тысячи долларов. Родители были изумлены не меньше Вики, но теперь она была спокойна за них и тетю Нату. На эти деньги можно жить, не тратя свои накопления. А вскоре отцу предложили работу. Его близкий друг, бывший замминистра, давно работающий в коммерческой структуре, уговорил его работать в их организации. Нина Сергеевна удивлялась – Левушка и коммерция, как это возможно?

– Не усложняй, Нина, с таким опытом, как у Левы, несложно будет вести переговоры с иностранными партнерами. Коммерция требует дипломатии и компромисса. Я тоже никогда этим не занимался, но прекрасно справляюсь. И зарплата достойная, и Лева при деле, – объяснял старый друг.

И отец согласился. Начал работать и постепенно привык к новым обязанностям. Повеселел, помолодел. Ну, какой из него пенсионер!

В галерее кипела жизнь. Вика проводила там много времени, помогая Алику и просто общаясь с людьми. Если не было интересной программы в арт-кафе, то вечерами сидели дома. Отношения стали привычно-нежными, спокойными, без ссор и споров. Время неумолимо бежало, но оба старались избегать разговоров о предстоящем отъезде. Однажды, поймав на себе пристальный взгляд Алика, Вика спросила: почему он так странно смотрит?

– Хочу запомнить. Запомнить тебя вот такой, с книгой в этом кресле. Моя маленькая королева на своем троне. Ты уедешь, а я буду смотреть на это кресло и представлять тебя сидящей здесь.

Вика не нашла что ответить и промолчала. У нее и так было неприятное известие для Алика. Стас собирался приехать на три недели в Москву. Хотел успеть на день рождения детей и улететь сразу после Викиного.

Алик готовил сюрприз девочкам. Планировал устроить дискотеку в кафе «Арлекино» для их друзей. Девчонки повзрослели, за Иркой гурьбой бегали мальчики, и семейный праздник был им уже не так интересен. Конечно, дискотека предполагалась детская, до девяти вечера, но в остальном вполне настоящая. Безалкогольный бар, выступление модной группы, известный диск-жокей. С Ниной Сергеевной договорились, что семейный обед начнется в три часа, а в пять от школы отойдет заказной автобус. Этот же автобус развезет детей по домам вечером. Девчонки были в восторге, висли на Алике и выпытывали, что их ждет на самой дискотеке. Но он ничего не рассказывал, пусть программа для гостей останется сюрпризом. Нина Сергеевна волновалась, но Алик заверил, что будет бдительно следить за порядком и все дети вернутся в целости и сохранности. Он предполагал, что Вика тоже поедет в «Арлекино», и она не знала, как сказать ему о приезде Стаса.

Так и молчала до последнего момента, не говоря об этой новости никому. Получился сюрприз. Радовались все, кроме Алика. Вика оправдывалась тем, что сама ничего не знала. Стас позвонил накануне. На дне рождения Алик держался, как обычно – весело и дружелюбно, шутил с гостями, спокойно пообщался со Стасом. Вика не знала, ехать вместе с ним и девчонками или остаться дома с гостями. Но Алик разрешил ее сомнения, весело объявив, что все папы-мамы остаются дома, а дети будут веселиться самостоятельно. Они уехали, и Вика так и не поняла, сказал он это от обиды или от присущей ему тактичности. Дискотека прошла на ура. Девочки чувствовали себя героинями – такого дня рождения пока еще ни у кого из их друзей не было.

Вика проводила все время со Стасом. Утром он отвозил детей в школу, возвращался домой, и они наслаждались своим одиночеством. И Вика, как всегда, удивлялась пылкости их чувств. Каждый раз, встречаясь с мужем после долгой разлуки, она как будто возвращалась на десять лет назад и становилась опять двадцатилетней влюбленной девчонкой. С Аликом такого не было. За семь лет их отношения из страстных, бурных, неожиданно-романтических и всегда напряженных перешли в нежно-спокойные. Уж чего-чего, а спокойствия у них раньше никогда не было. Инициатива всегда исходила от Алика. Вика плыла за ним по всегда бушующему морю любви, как за опытным лоцманом. И если сейчас он изменил курс на более спокойный, значит, так ему было нужно. Может быть, хотел понизить градус их отношений, чтобы легче было пережить ее отъезд. Им было хорошо вместе, но такого волнения, как раньше, Вика уже не испытывала.

Алик не звонил. По какому-то негласному правилу, когда приезжал Стас, Вика звонила сама. Приближался день ее рождения, и она хотела узнать планы Алика. В галерею ехать не хотелось, чтобы не выяснять при Никите. Заехать к Алику домой было совсем неудобно, и Вика договорилась встретиться в кафе на Патриарших. Стас поехал в Зеленоград, чтобы открыть для Анны Степановны валютный счет в банке, и Вика была свободна до вечера.

Алик был немного задумчив и не очень весел. Но Вику поцеловал и разговаривал с ней без всякой обиды и раздражения. Даже нежно. Но прийти отказался.

– Ну почему, милый? – огорчилась Вика. – Из-за Стаса? Но ты раньше приходил и когда он был…

– Ну, вот раньше приходил, а сейчас не хочется. К девчонкам не мог не прийти, они так ждали эту дискотеку, но радости, поверь мне, никакой не испытал. Устал я, Викусь! Делать вид, что я преданный друг вашего дома, развлекать подруг твоей мамы и видеть счастливое лицо твоего мужа. Нет настроения. Старею, наверно. Ты уж прости, но лучше мы, как всегда, отметим твой день рождения после. Стас шестнадцатого улетает? – Вика кивнула. – Ну, значит, в пятницу соберемся. Я в «Метрополе» стол закажу человек на двадцать, приглашай гостей.

– Почему в «Метрополе»?

Алик пожал плечами, мол, какая разница где…

– А может, придешь? Хоть ненадолго, – неуверенно попросила Вика. – А то все будут удивляться, что тебя нет. И мама, и девочки…

– Придумай что-нибудь, Викусь. Ты же у нас мастер на выдумки. А я тебе разрешаю наврать, что угодно. Можешь сказать, что у меня приступ аппендицита или ангина, или я попал в аварию и у меня сотрясение мозга.

– Ну что ты несешь? Типун тебе на язык, – с досадой сказала Вика. – Не хочешь, не надо. Кто тебя заставляет!

– Не сердись, радость моя. Правда так лучше будет. Придумай что-то правдоподобное для Нины Сергеевны. А девчонки… – он задумался, потом улыбнулся. – Знаешь, они совсем большие стали, просто барышни. Так отрывались на дискотеке! Такой рок-н-ролл выдали, у подружек аж слезы выступили. Пришлось мастер-класс устраивать и учить остальных. А мои-то лучше всех танцуют и уж так снисходительно на всех поглядывают. Кокетничали вовсю, какие-то у них свои интриги с мальчиками, смешно. Выросли мои девочки… Грустно это, Викусь.

– Почему грустно? Это нормально. Двенадцать лет. И мальчики, и интрижки – все так и должно быть.

– Да, наверное… – он помолчал, вздохнул и посмотрел на Вику. Глаза у него были печальные. – Наверно, нормально, но мне грустно, что это уже не мои маленькие девочки, которых я так люблю. Еще год-два, совсем взрослыми станут. Уедут, про меня забудут. Кто я им? Чужой дядя.

– Анюта не забудет. Она любит тебя, – неуверенно сказала Вика.

– Забудет. Все там изменится, в этой Америке. Другая жизнь, другие люди. Ну да что об этом, и так сколько радости с ними было. И на этом спасибо.

– Это тебе спасибо, Алик… Ты столько с ними возился!

– Да брось! Мне интересно было, вот и возился. Ладно, Викусь, пошли. У тебя, наверно, дел полно, Стас ждет, да и мне пора.

От этой встречи остался горький осадок.

Утром в день рождения Вике доставили большую корзину бледно-желтых роз. В цветах была записка: «Тридцать три? Пора менять свою жизнь. А.» Что он имел в виду и кто из них должен поменять жизнь и как, Вика не поняла.

Стас принес свои розы сам. И подарил красную коробочку «Картье». Там лежало кольцо из белого золота с бриллиантом. Нина Сергеевна восторгалась чистотой камня и пеняла Стасу на расточительность, ведь впереди обустройство на новом месте, платное обучение, столько трат. Стас отшучивался и смотрел на Вику, понравился подарок или нет? Она целовала его, изображала восторг, но на душе было грустно из-за Алика.

На следующее утро Стас улетел. Договорились, что Вика с детьми приедет в середине июня. Вечером она ждала Алика, чтобы ехать в «Метрополь». Вика была в узком, шелковом платье бледно-сиреневого цвета. К плечу приколола ту, первую, подаренную Аликом брошку-бабочку работы Фаберже. Каждый год он дарил Вике изысканные вещи. Не просто ценные своей стариной, но и удивительно красивые.

В прошлом году Алик подарил ей классическую брошку Картье тридцатых годов – корзинку с цветами. Вика несколько раз примеряла то одну, то другую брошку, но решила, что бабочка – символ того первого, сумасшедше-счастливого года. Пусть напомнит Алику об этом. Интересно, что он подарит ей в этот раз?

Алик подъехал ровно в семь. Похвалил платье, сказав, что очень элегантно и вполне подойдет к его подарку, и протянул Вике длинную коробочку из бледно-голубого бархата. Внутри на белом шелке – двойное жемчужное ожерелье с овальной застежкой в виде броши с аметистом.

– Как красиво! – прошептала она. – Просто чудо!

– Ты же любишь жемчуг. Я давно искал, но ничего интересного не попадалось. А это редкая вещь, Викусь. Смотри, футляр родной, даже клеймо читается. Видишь?

Вика поднесла коробочку поближе. На внутренней стороне тусклым золотом, но вполне четко видна была надпись «К. Э. Болин 1871 г.»

– Неужели это 1871 год?

– Ну, нет, – Алик рассмеялся. – Это год основания фирмы. До Карла Фаберже это был самый знаменитый ювелирный дом в России. Вообще большая редкость. Давай надень его сегодня, а брошку сними.

Вика держала жемчуг в руках. Он был теплый, правда, что живой. У нее было современное ожерелье, Стас привез когда-то. Но тот жемчуг был искусственно выращенный, а этот…

– Алик, неужели это настоящий, морской? Тогда ведь не было выращенного?

– Ну, конечно, настоящий. Помнишь фильм «Человек-амфибия»? Вот за таким жемчугом ныряли когда-то в море и собирали раковины. В некоторых были жемчужины. Их сортировали по величине и делали такие вот красивые вещи. Для таких вот красивых девчонок. Давай застегну.

Вика протянула ему ожерелье.

– Этой брошкой-застежкой вперед? – спросила она.

– Пряжка такой овальной формы называется фермуар. Можно вперед, тоже красиво, – он отколол бабочку и положил в футляр. – Ну как? Нравится?

– Божественно красиво! И такое приятное ощущение. Как будто чьи-то теплые пальцы на шее. Ох, спасибо, мой любимый, я даже не заслуживаю такого подарка! – Вика порывисто обняла и поцеловала его.

– Не знаю, чего ты заслуживаешь, а чего нет, но я рад, что тебе нравится. Носи на здоровье, – он осторожно отстранил Вику. – Давай, малыш, поехали, а то гости раньше нас приедут.

В ресторане Алик был оживлен, шутил, смеялся, читал Вике стихи и шептал на ухо всякую нежную чепуху. Томка с Никитой соревновались в остроумии. Красавец Робин Гуд встал перед Викой на колени, клялся в любви, чистой и братской. Алик, смеясь, уверял, что за чистой и братской любовью последуют гнусные и грязные предложения. Робин Гуд театрально прижимал руку к сердцу, отметая клевету, называл Алика ревнивым мавром и, протягивая Вике салфетку, трагически взывал:

– Возьми платок, Офелия! Возьми, мое дитя, и нынче ночью предъяви его Отелло, когда в неверности посмеет укорять. Да помолись усердно перед этим!

Никита сквозь смех спросил:

– Но почему Офелия? Уверен ли ты в этом?

Робин Гуд, пошатываясь, шел к своему месту, бормоча:

– Уверен ли я в этом? О, невежды! Офелия – вот чистое дитя. А Дездемона – дура, растеряха. Платки терять – ну это ли не глупость? А мавр несчастный? Мне беднягу жалко, но женщину душить? Нет, это слишком пошло! Да и бессмысленно – всех их не передушишь… – он безнадежно махнул рукой, садясь на место.

Хохотали все, даже Томкин банкир, всегда чувствующий себя среди ее друзей «не в своей тарелке». Томка вела опасную игру, пригласив свою новую любовь – известного телеведущего. Она переглядывалась с ним, время от времени выходила из зала, и он незаметно исчезал вслед за ней. В это время Женька усиленно развлекала банкира, рассказывая светские сплетни из жизни известных композиторов. Вика поняла, что Женька прикрывает подругу, и порадовалась, что не рассорилась с ней, когда та сплетничала о ней зло и несправедливо. Мало ли что бывает? Может, тогда у Женьки что-то не ладилось в жизни? А может, она была не так уж не права? Хотел же Никита утопить Вику в проруби, упрекая примерно за то, что и Женька. Она посмотрела на Никиту, и он, заметив ее взгляд, отсалютовал ей бокалом и улыбнулся. Вероника тоже подняла бокал с соком и, улыбаясь, помахала Вике рукой. Какая она милая! Лицо такое прекрасное, хоть богородицу пиши. Робин Гуд стоял на коленях перед молодой спутницей Викиного друга – режиссера и что-то с жаром говорил ей. Вика обвела взглядом стол – все ее близкие друзья, как она будет без них в Америке? И где будет праздновать следующий день рождения? Алик как будто почувствовал, положил ей руку на плечо.

– Пойдем, потанцуем?

Они встали. Робин Гуд, заметив Вику, вскричал:

– Офелия, печальное дитя! Куда ты тащишь деву, мавр злосчастный?

– Танцевать тащу, отстань, – отмахнулся Алик.

Робин Гуд подумал и, вытянув руку вслед Вике, произнес:

– Офелия, ступай в монастырь!

– Прямо заклинило его сегодня на этой Офелии, – улыбаясь, Алик обнял Вику за плечи.

– Говорят, он мечтал Гамлета сыграть. Может, поэтому? – предположила Вика.

– Да было такое. Но роль дали Высоцкому. И тот сыграл гениально. Лучший Гамлет, которого я видел.

– А мне больше нравится Смоктуновский из старого фильма. Он как-то ближе…

– Да, тоже хорошо сыграл.

Алик прижал Вику к себе. Они медленно двигались под музыку, и ей было так хорошо в кольце этих рук.

– Спасибо тебе за все, за все, что ты делаешь для меня, – прошептала она.

– Эх, Викуська, да я бы сделал гораздо больше, но, увы, тебе это не нужно.

– Мне нужен ты. Всегда, – Вика посмотрела на него. – Ну что ты молчишь? Скажи, что-нибудь.

Алик улыбнулся:

– Красиво. Но мне хочется прозы. Хочется услышать, что я тоже нужна тебе…

Музыка кончилась. Он поцеловал ей руку и ничего не ответил.

Вика была уверена, что после ресторана они поедут к Алику, но он привез ее домой, проводил до подъезда и, поцеловав, уехал. «Что бы это значило?» – подумала она. Вика знала, что после очередного отъезда Стаса Алик дает ей понять, что он обижен, и разыгрывает некое отчуждение. Так что это было? Игра? Или всерьез задумался о расставании? Судя по подарку, не похоже. Но может, это прощальный подарок? Вполне в духе Алика. Жемчуг – к слезам. Что-то ей все это не нравится. А может, взять сейчас да и поехать к нему? Романтический сюрприз. Алик любит такое. И все будет по-прежнему. Но подумала, что выходить ночью на улицу не очень хочется. Может, подождать до утра и разбудить его, как он любит? Ключи от квартиры у нее были с первых дней. Ему хотелось, чтобы это был их общий дом. Когда Вика отвозила детей в школу, почти всегда на обратном пути останавливалась на Бронной. Это называлось «досыпать». Полусонный Алик обнимал ее, бормоча: «Бедный мой лягушонок замерз. Давай погрею», – и прятал ее руки у себя на груди. Когда они проводили вечер у нее и, уложив, наконец, девчонок, он прощался с Викой в прихожей, то всегда просил:

– Разбуди меня утром! Пожалуйста, Викусь, разбуди, а то я просплю.

Вика смеялась и шептала ему в ухо:

– По телефону разбужу.

– Нет, не надо по телефону! Я так не люблю. Не вредничай.

– А как ты любишь? Знаю я тебя – приставать начнешь, а у меня завтра дел полно.

– Не буду приставать, клянусь честью! Я тебе кофе в постель принесу.

– Кто про что, а ты все про постель, – смеялась Вика.

Вспомнив счастливую улыбку, с которой он встречал ее по утрам, Вика решила, что так и сделает. Но какое-то сомнение все же оставалось, и она позвонила Томке.

– Том, привет. Не спишь?

– Да нет. Только приехали. Мой господин пошел спать, устал от избытка впечатлений. У них, ты знаешь, как гуляют – стук ножей, жующие челюсти и сверкание бриллиантов. Если я не расскажу какого-нибудь шокирующего анекдота, так и будут свои деловые темы мусолить. А ты чего звонишь? Вам с Аликом нечем заняться? Не поверю.

– Да я дома одна.

– Чего вдруг? Поругались?

– Не знаю, вроде нет. Все было чудесно, ты видела. Но он привез меня домой, мило попрощался и уехал. К чему бы это, как думаешь?

– Ой, не знаю даже. Может, перепил?

– Том, ты вообще часто видела Алика пьяным?

– Да, он не по этому делу. Странно. Месяц практически не виделись. Да он по идее до утра должен был тебя бесчестить, как врага народа. Тем более все твои на дачу уехали, домой не надо торопиться. Слушай, Велехова, а может, пока ты со Стасом амуры крутила, он каку-никаку дурну болезнь подцепил? Тоже ведь живой человек, не монах! Теперь вот курс лечения проходит, отсюда и такое платоническое отношение к тебе.

– Том, ты в своем уме? Это называется, утешила? Я к тебе за поддержкой, за советом…

– Ой, ну ладно, ладно! Пошутила я. Скажите какие мы нежные! Ты, значит, за советом? Тогда слушай. Этот бунт на корабле пресечь немедля! Утром чеши к нему. Булочек теплых купи по дороге, с понтом кофейку попить. Ныряй в постель и не давай ему проснуться. Обняла и заворковала этакой голубицей, ути-пути-кути-мути, ну не мне тебя учить. Потом, естественно, впиваешься знойным поцелуем и берешь его тепленьким. Он, голубчик, и опомниться не успеет, а страсть его уже с постели сбросит. Чтоб на тебя, Велехова, мужик не завелся? Да быть такого не может! Ну, ты, конечно, можешь помучить его немного, когда он, сгорая от страсти, будет ползать у твоих ног. Это даже полезно в воспитательных целях. Мол, что вы, что вы! Я не такая! Я случайно мимо проходила и вообще я девушка порядочная. Ой, да я на поезд опаздываю, а вы тут склоняете меня черт знает к чему! Ах, оставьте! Какой вы шалун, однако. Ну, так и быть, один разок не считается…

– Кончай, Томка, свой цирк. Я же серьезно.

– Ну, если серьезно, то все то же самое, но без цирка. Ложись спать, утром должна быть свежа, как огурец. У тебя ответственное мероприятие. Действуй. Об исполнении доложишь!

– Значит, ты думаешь приехать как ни в чем не бывало?

– Викусик, не нуди! Все уже обсудили. Спок ночи, целую и желаю счастья в личной жизни.

Вика завела будильник на девять и в десять часов была на Бронной. Булочек покупать не стала. Что она, как дура с булочками притащится… Неизвестно еще, как все обернется. Но все обернулось примерно так, как она и надеялась. И они провели целый день вдвоем. Даже еду из ресторана заказали домой. Вика осталась ночевать, а утром поехали на дачу забирать девочек и родителей. Алик объявил воскресник, и они сгребали прошлогодние листья и потом жгли их в саду. Иришка, хоть и ворчала, но тоже включилась в игру. Алик устроил соревнование с призом, и Вика с детьми азартно таскали листья в большую кучу. Лев Иванович жарил куриный шашлык, помидоры и перец. По дороге заехали на рынок и купили уйму вкусных вещей. Нина Сергеевна с тетей Натой накрывали стол на террасе. Солнце припекало совсем по-летнему.

– Не замерзнем? Солнце уйдет, будет холодно.

– Так мы согреемся, Нинуля, – и Лев Иванович показал на бутылку виски, привезенную Аликом.

– Ну тебя, Лева! Я про девочек говорю. Может, все же в доме сядем?

Но все дружно запротестовали. Когда собрали листья, Алик объявил результат – победила дружба, все работали отлично! Поэтому в следующую субботу – дневной балет «Сильфида» в Большом, потом обед в ресторане и кафе-мороженое до посинения. Приглашены все, включая тетю Нату. Она замахала руками, куда ей, деревенской жительнице, по ресторанам ходить! Но Алик заявил, что отказов не принимает и отрываться от коллектива грешно. Оттого, что тетя Ната один раз переночует в городе, ничего с ее домом не случится. И ей пришлось согласиться. Алик вообще был весел. Бегал с девочками, катался с ними на качелях, кто выше. Нина Сергеевна ахала и требовала немедленно прекратить, а девочки визжали от удовольствия. После обеда играли в «отгадай слово», и Алик так изображал задуманное слово, что они не могли удержаться от смеха. А водящий в недоумении смотрел на него, не понимая, что же это такое. У Вики на душе было легко и спокойно. Она хотела позвонить Томке, но потом передумала. Опошлит все своими шуточками. Завтра позвонит.

После внезапной апрельской жары наступил холодный, дождливый май. Время приближалось к отъезду. Уже были получены визы и заказаны билеты. Улетали десятого июня, Стас торопил, у него был продуман весь маршрут их летнего путешествия по Америке. Вика собирала вещи, строго сортируя, что взять, а что нет. Спорила с девочками, которые намеревались увезти немыслимое количество книг, игрушек, альбомов. Алик отрешенно смотрел на сборы, а когда девочки обращались к нему за помощью, отстаивая ту или иную игрушку, он только пожимал плечами и говорил, что маме виднее. Он вообще был необычайно спокоен, как будто их отъезд его не касался. Они виделись каждый день, но ни нежности, ни близости в их отношениях не было. Сначала Вику это беспокоило, и она пару раз повторила свои утренние «досыпания» у Алика. Раньше сама много раз отказывала ему, когда не было настроения, но его безразличие раздражало ее. «Это он нарочно! Просто хочет помучить меня, – злилась Вика. – Ну уж нет! Я тебя заставлю признаться, что ты любишь меня и тебе плохо». И во время ее утренних набегов у нее это получалось. Но в последний раз случился разговор, который обидел ее, и она прекратила свои попытки наладить прежние отношения.

В то утро, после счастливых и бурных объятий, они пили кофе, и Вика попыталась поговорить с Аликом о будущем. Понимала, что лучше оставить все, как есть, но не удержалась…

– А что с тобой происходит, милый мой? Это как-то связано лично со мной или у тебя есть свои причины для плохого настроения? Ты в последнее время изменился. Что-то случилось, Алик?

– Ровным счетом ничего. Все нормально.

– Ну что там нормального… Я же не слепая, вижу… Ты стал равнодушен, безразличен, как будто разлюбил.

Вика ждала ответа, но Алик молчал.

– Ты вообще-то меня любишь? – не выдержала она.

– Не знаю, Викусь, сам перестал понимать. Устал, наверно!

– Устал от чего? – недоверчиво спросила Вика.

– Ну, просто устал любить тебя. Это довольно утомительное занятие. Я, разумеется, не наш увлекательный интим имею в виду, это как раз бодрит.

Вику задели слова Алика. Она приходит сюда, хочет доставить ему радость, сделать счастливым перед долгой разлукой, а его это лишь «бодрит».

– Значит, интим тебя бодрит? Мило. Приятно слышать.

– Не обижайся, Викусь. Я просто неудачно выразился.

– В общем, ты сам не знаешь, любишь меня или нет? – с вызовом спросила она.

Алик внимательно посмотрел на нее.

– Знаешь, ты иногда так на Ирку похожа, интонации те же, выражение глаз, только цвет другой. Раньше я был уверен, что Анюта – копия ты. Но вы похожи только внешне, просто очень похожи – одно лицо. Анюта другая, такая светлая девочка, вся настроена на любовь, на радость, чистый человечек и правильный. Не очень приятно мне это говорить, но она, очевидно, многое унаследовала от своего отца. Я несколько раз наблюдал их рядом, они всегда на одной волне, полное взаимопонимание. С Анютой так легко, так спокойно. Я думаю так же легко и спокойно со Стасом. Поэтому ты не можешь с ним расстаться. Как будто очищаешься рядом…

– Ну да, я такая грешница, что мне необходимо очищение! – усмехнулась Вика. – А тебе известно, что у меня за все тридцать три года всего два мужика было – Стас и ты? Те пару лет во ВГИКе до замужества я вообще не считаю. Мы тогда были детьми, дорвались до свободы. Были в упоении от этого мира искусства, в который попали! Легкие связи, любовные эксперименты – детская ерунда! Мы просто познавали этот мир. А за мои сознательные тринадцать лет жизни у меня было только двое мужчин, один из которых был моим мужем. Твой лучший друг считает меня прожженной стервой, на которой клейма негде ставить. Но ты-то должен быть обо мне лучшего мнения.

– Да я и не считаю тебя прожженной стервой. И Никита так не думает. Просто понимает, что все уже такой бредовый сюр. Ну да, он много раз уговаривал меня прекратить эти бессмысленные отношения. Но им руководило лишь желание помочь мне. Но я, Викусь, сам в состоянии решить, что мне нужно. Тем более в своей личной жизни. Так что не преувеличивай свои недостатки, их и так выше крыши.

– «Ах, вороненок не хорош! Он черен телом и душой…» Какими же такими страшными недостатками я обладаю?

– А ты думаешь, что состоишь из сплошных достоинств? Достоинства и красота! Да, Викусь? И ты уверена, что тебя нельзя не любить и невозможно забыть? Я сказал, что ты напоминаешь Иришку, когда с той же интонацией спрашиваешь, любят ли тебя. Она так же утверждающе спрашивает. Но она, разумеется, на тебя не похожа. Ирка никогда не врет. Не оттого, что она такая правильная, как Анюта, просто ей плевать на чужое мнение. Она не удостаивает никого ложью. А ты мастер художественного вранья. Согласен, иногда тобой движет милосердие, не обидеть никого… Ложь во спасение. Но чаще ты врешь обдуманно, с какой-нибудь целью, не всегда благородной. Ты хитришь, изворачиваешься, придумываешь маленькие сценки и блестяще их разыгрываешь, добиваясь желаемого. Вот эти твои утренние визиты… Девочка моя, там, где ты училась, я преподавал! Неужели ты думаешь, что я поверю в твою внезапно вспыхнувшую страсть? Счастье ты мое бестолковое! Я, конечно, благодарен тебе за эту щедрость. Будем считать, что тобой движет милосердие – осчастливить напоследок влюбленного идиота. Есть другой вариант. Я не прошу твоей любви, и тебя это возмущает, ты вправе отказывать, но я обязан всегда умолять. И моя отважная малышка бросается ко мне в постель, как герой на амбразуру. Ей важно сломить сопротивление, покорить и показать рабу его место. У ноги своей повелительницы, разумеется. Но будем считать, что это было милосердие и душевная щедрость. Так выглядит более симпатично.

Вика никогда не испытывала такого унижения. Ей было стыдно, что Алик с легкостью разгадал ее женские хитрости. Когда он так безжалостно разложил все по полочкам, Викины намерения стали выглядеть не то что несимпатичными, а просто отвратительными. Ей захотелось убежать из этой кухни и поскорее уехать к Стасу, чтобы все забыть. Но Алик продолжал говорить, и она не решалась его остановить.

– Так что, дорогая, поверь мне, что недостатков у тебя предостаточно. А красота твоя весьма сомнительна. Да, ты хорошенькая! Необычное асимметричное личико и чудесная фигурка. Тоненькая, стройная, длинные красивые ножки, мини-юбочка. Руки красивые, породистые. Ты вообще породистая девочка.

– Ты меня, как барышник лошадь, описываешь, – зло заметила Вика.

– Не злись, Викуся, я же любя… Ты сама завела этот разговор, и я подумал, что тебе полезно послушать… Кому, впрочем, интересна абсолютная красота? Вот Томка красавица, мужики на нее, как мухи на мед, а счастья нет. Вероника – не идеал, носик чуть длинноват, ростом невеличка. Но смотришь и не можешь оторваться. Эти глаза, эта улыбка – на душе радостно становится. Вот она и укротила нашего «мустанга». Так что женская красота не в идеальных пропорциях. Твоя сила, Викусь, совсем в другом. Все, что я описал, как барышник лошадь, плюс все твои недостатки, включая вранье, актерство, но плюс доброта, талант, яркость и необычность твоей личности. И нежность – удивительная, трогательная нежность. Это и есть твоя красота. С ней трудно бороться, ей невозможно сопротивляться. Я сказал, что устал любить тебя, но это не значит, что разлюбил. Я бы и рад, да не получается. А настроение? Какое может быть настроение, Вика! Это не безразличие, я теряю тебя! Прихожу и вижу чемоданы, твою озабоченность – брать или не брать то или это. Девчонки, которые спрашивают моего совета по поводу своих сокровищ… все это печально, радость моя. Но я устал и уже хочу, чтобы ты поскорее уехала. Может, без тебя мне станет легче. Если немного перефразировать нашу поэтессу, то можно так:

После этого разговора Вика больше не приходила к Алику. Самолюбие ее было ранено. И как бы он ни смягчал это своими признаниями в невозможности разлюбить, обида осталась. Она вспомнила ту давнишнюю историю с мымрой и Валькой и злорадно подумала, что этот актерский трюк он не раскусил. Съел, как самый обычный, неискушенный зритель. В том, что «съел», была уверена, Алик всякий раз напрягался и нервничал, если на горизонте появлялся Валька. Так что насчет того, что он где-то там преподавал то, что Вика учила, – большой вопрос.

Она рассказала об этом разговоре Томке. Они сидели днем в ЦДЛ, обсуждая свои новости.

– Ну что ж, понять его можно, – задумчиво сказала подруга. – Я вот первый раз вляпалась в роман с женатым мужиком, все нервы себе за три месяца истрепала. Знаешь, как это раздражает, когда он приходит пахнущий домашними щами и духами законной супруги! Так бы и убила!

– Но ты ведь тоже замужем, так что вы на равных.

– Ой, Вика, да я бы сегодня развелась, если бы Володька намекнул. Черт с ними, со всеми этими цацками и домом. Бежала бы, в чем есть.

– А что, все эти драгоценности ты не возьмешь? Он же тебе их дарил?

– Наивная ты, Викуся. Это Алик тебе дарит. А мой вкладывает. Инвестирует в меня многокаратные бриллианты. И держит их в сейфе, а где же их еще держать! Только я, к сожалению, к сейфу доступа не имею. Украшения мне выдаются, когда мы совместно выходим. Если уйду, вернусь в свою собственную, двухкомнатную, купленную на заработанные потом и кровью. Ну, вот это, возможно, останется, я его всегда ношу, – Томка повертела рукой, и крупный камень заиграл сотнями граней. – Вряд ли станет отбирать обручальное кольцо. Хотя кто его знает? Ведь даже машины собственной у меня нет! Там целый автопарк, бери любую, но с водителем.

– Ну, водителя он к тебе в качестве охранника приставил, чтобы ты всегда на виду была.

– Ой, на виду! Водитель сейчас у входа в ресторан стоит, а я через бар в главное здание и на Герцена выйду. Только он меня и видел. И таким же образом вернусь. Вот тебе и охрана. И так же в фитнес-центре, да и везде. Говорю водителю, что я надолго, может покалымить, я не против. Будет он тебе стоять, когда есть возможность «побомбить» пару часов, хоть это строжайше запрещено. Нет, Викусь, меня контролировать сложно!

– А с твоим Володькой у тебя серьезно?

– Да серьезней не бывает. У нас такая любовь! Такая! Как когда-то с Илюшкой была. Если он разведется и мы поженимся – рожу ребенка.

– Вот молодец, Томка! А ты думаешь, он разведется?

– Да разведется, куда он денется! – Томка загадочно улыбнулась. – Я еще даже легкую артиллерию не использую. Надеюсь, что он, как настоящий мужик, сам все решит. Тяжело разрываться между семьей и любовью, все мучаются, и всех жаль. Так что я Алику сочувствую.

– А мне?

– Тебе само собой. Говорю же, всех жалко в таких историях. Но все-таки надо тебе уехать, Велехова, и посмотреть, как оно сложится. Хотя мне лично будет тебя очень не хватать.

– А уж мне как без тебя тоскливо, Томка! И поговорить-то не с кем… ни тебя, ни Алика.

– Ну, для разговоров там полно наших. Вся богема в Нью-Йорке осела. Майка с Игорем, Верка, художник этот… Кирилл, Шацманы, Лилька у Теда Лапидуса работает, Светка Половцева у какого-то молодого Марка Джейкобса. Так что будет тебе с кем общаться. Только не завязни там надолго. Нью-Йорк, говорят, затягивает.

Вике и самой уже хотелось уехать. Все вокруг потускнело, а Нью-Йорк заманчиво засверкал тысячами огней. В самом деле, что делать в нищей, грязной Москве? В ресторане Дома кино скатерти в пятнах. Когда такое было? Раньше каждый вечер где-то собирались. А сейчас все притихли, нет повода для веселья. На «Мосфильме» тишина, клипы какие-то снимают в павильонах. В издательствах запустение. Появились новые газетки, но такого низкого уровня, что и в руки-то брать не хотелось. Недавно Вика купила хорошо изданный журнал «Домовой». Купила полюбопытствовать, потому что он выпускался серьезным издательским домом. Газету «Коммерсантъ» читали и отец, и Алик. Ребят из этого издательства хорошо знали, они рекламировали галерею. Собственно из-за рекламы и купила, посмотреть, как она выглядит. Вполне симпатичный журнал об образе жизни. Для Москвы – новость, но Вика столько читала таких журналов на английском, что «Домовой» не вызвал интереса. Хотя, конечно, пусть будет вместо привычной «Работницы». Но это журналистика, которая вдруг начала бурную жизнь, как и телевидение. А писатели, сценаристы, драматурги были в растерянности. В общем, Москва изменилась не в лучшую сторону. И все это на фоне безрадостных отношений с Аликом не вызывало оптимизма. После того, тягостного для Вики, разговора они перестали вместе выходить куда-либо. Раньше Вика приезжала днем в галерею, и они шли в какой-нибудь симпатичный ресторанчик пообедать. Сейчас она почти не бывала в галерее и арт-кафе. Некогда было, да и интерес пропал. Алик тоже не занимался «Никой». Всем управлял арт-директор Сергей, и жизнь там продолжалась. Алик звонил и появлялся у Вики каждый день, но никакого активного участия в их жизни не принимал. Если и занимался музыкой с Ирочкой, то равнодушно поправлял или хвалил ее. Анечка почти не играла, она вообще была к музыке менее способна, чем сестра. Девочки, конечно, заметили перемену в отношении Алика к ним. Усвоив строгие правила Нины Сергеевны, они не задавали ему вопросов, но приставали к Вике. Алик много лет был им лучшим другом, и они не понимали, отчего он так переменился. Как-то вечером, когда девочки легли спать, Вика попыталась рассказать Алику об их обиде. Ирочка была лишь недовольна переменами, но Анечка огорчалась и переживала искренне.

– Ну что делать, Викусь? Они уже не дети, взрослые девочки, вполне нимфетки, особенно Иришка. Не хочу выглядеть рядом с ними безумным дядюшкой Гумбертом.

– Ну что ты несешь? Чушь какая-то. Во-первых, они еще дети. Во-вторых, ты никак не похож на несчастного Г. Г.

– Викусь, Лолите было двенадцать лет, когда дядюшка Гумберт, влекомый мучительной страстью, пустился во все тяжкие. Ты не видела своих красоток на дискотеке! Я же тебе рассказывал, что только диву давался. Сколько кокетства, ну просто маленькие женщины! И почему ты так снисходительна? Несчастный Г. Г. Старина Гумберт-педофил просто облагораживал это душевными муками. Набоков прекрасный писатель, но «Лолита», мягко говоря, не самая удачная вещь, хотя и принесла ему мировую славу. Так, спорный роман. Меня эта скандальная история любви особо не впечатлила. Но с недавних пор я замечаю взгляды, которые мужики бросают на Ирку, и готов их убить за то, что они так похотливо смотрят на ребенка.

– Алик, ты просто очень впечатлительный. Ну, где это мужики смотрят на Ирку?

– Ты ненаблюдательна, Вика. В последнее время часто ловил такие взгляды, когда мы в кафе, в кино, в боулинге. Поэтому вспомнил Гумберта и его нимфетку. А тебе советую внимательней отнестись к жизни девочек, знать, с кем они дружат, как проводят свободное время. Нью-Йорк тоже не лучшее место для подростков, и мне жаль, что там не будет Нины Сергеевны с ее железной дисциплиной. За Анюту я меньше волнуюсь, а вот Ирка будет притягивать опасное внимание взрослых козлов. Будь, пожалуйста, построже, хоть это тебе и несвойственно. От мужа ты вряд ли можешь ждать помощи, ему такие вещи и в голову не придут. Вряд ли он знает, что есть такое явление – педофилия. И уж точно «Лолиту» не читал.

– Алик, по-моему, ты просто нагнетаешь. Девчонки всегда под присмотром. Какие педофилы? Это просто литература, история любви, поднявшейся над условностями морали. Я тебя попросила быть чуточку повнимательнее к девочкам, а ты приплел Гумберта. Или ты ощущаешь опасное волнение при виде подростков? – улыбнулась Вика.

– Ничего смешного нет. Жаль, что я не отец девчонкам, я бы ближайшие пять лет глаз с них не спускал. А что касается внимания, я постараюсь. Хотя все наши прежние нежности надо прекратить. Гумберт не Гумберт, но я совершенно посторонний человек, а девчонки взрослеют. Поэтому объятия и поцелуйчики просто неуместны.

И Алик действительно последние дни старался шутить, обсуждать с девочками их новости, смеялся даже. Пусть без особой нежности, но как-то повеселел.

За неделю до отъезда Вероника родила сына. Никита устроил большой праздник в Доме кино. Народу в ресторане в тот вечер вообще собралось много, и все подходили к их столу поздравлять. У Никиты было растерянно-счастливое лицо, он целовался, пожимал руки и всем говорил одно и то же.

– Спасибо! 3 кг 600 г, 53 см. Ника в порядке. Передам.

Робин Гуд и Томка достали где-то кусок ватмана и фломастерами написали: «Спасибо! 3 кг 600 г, 53 см. Ника чувствует себя хорошо, и я тоже. Ура!» Потом повесили плакат на стене над головой Никиты и попросили его отдохнуть, расслабиться и только кивать поздравлявшим. Никита ничего не понял и, когда подошел очередной знакомый с поздравлениями, попытался вскочить и заговорить. «Сиди! – крикнула Томка. – И так все ясно». Никита растерялся. Все смеялись, показывая на стену. Он оглянулся и тоже рассмеялся. После этого расслабился, шутил, острил, рассказывая, как провел эту ночь в приемной роддома с такими же папашами. У бывалых оказался с собой коньяк, и они подбадривали бледных новичков. В ресторане стоял веселый шум. Никита разослал шампанское на столы. Пили все, включая официанток и администраторшу Карину. Никиту в Доме кино любили, и его отцовство в сорок с небольшим отмечали с искренней радостью.

Алик был весел, оживлен и очень нежен. Обнимал Вику, целовал ее ладони, потом каждый палец. Называл родной и любимой девочкой. Как будто не было этого холодного отчуждения, длившегося больше месяца. Вика понимала, что он просто охвачен общей радостью, расслабился, выпил и ему хорошо в эту минуту рядом с ней. Наверно, будет просить ее поехать к нему на Бронную. Но ей не хотелось даже из милосердия, как он это назвал в последний раз. Она вспомнила тот разговор и невольно вздрогнула. Алик беспокойно взглянул на нее и привлек к себе.

– Что, маленькая моя, замерзла?

В зале работал кондиционер. Вика покачала головой. «Может быть, поехать к нему? – подумала она. – Жалко его. Он такой хороший, преданный и так любит! В последний раз. Что от меня убудет? Хоть простимся по-человечески». Но чувствовала, что ехать на Бронную совсем не хочется. Просто не хочется – и все! И подумала, что все-таки он будет умолять, а она отказывать, как он и говорил. Ну что ж, так уж получилось…

Но вопреки ожиданиям, Алик не свернул на Пушкинской в сторону своего дома, а поехал по улице Горького дальше и через арку въехал на улицу Неждановой. У подъезда остановился и посмотрел на Вику.

– Весело было, да, Викусь? Я ужасно рад за них! Видела Никиту? Такой счастливый! Я даже позавидовал… Мне вряд ли придется собрать друзей на такой вот праздник.

Вика промолчала. Что сказать? Что у него все впереди? Она совсем не хотела, чтобы у него был подобный повод для радости. Не хотела и все. Наверно, она свинья и эгоистка. Он говорит «ужасно рад», а ей делает замечания, когда она употребляет такие словосочетания. Алик привлек ее к себе и стал целовать. Вика легонько вздохнула, хотелось домой. Он слегка отстранился, глядя ей в лицо. Вика еще раз подумала, как мгновенно он все чувствует. Она вздохнула едва слышно, а он услышал.

– Устала, моя девочка? Поздно уже, иди спать. Завтра вечером заеду. А хочешь, ты приезжай в галерею. Никита с Томкой целый день будут коляски-кроватки покупать, так что я в лавке один.

– Не знаю, как сложится… Посмотрю. – Вика поцеловала его в щеку и вышла. Алик тоже вышел из машины и смотрел ей вслед, пока она не скрылась за дверью.

В лифте Вика посмотрела в зеркало: «А что? Вполне приятная девушка. Свеженькая, даже красивая. Где он увидел асимметрию? Просто придумал для самого себя». С чего она решила, что Алик будет умолять и тащить ее к себе? А она еще раздумывала, не согласиться ли напоследок? Вика услышала ядовитый голос Томки: «Размечталась! Это только Марьиванне такое счастье – и муж, и любовник, и еще в парке изнасиловали». Вика невесело усмехнулась, эта Томка вечно какую-нибудь пошлятину ляпнет, но всегда в точку.

Последняя неделя пролетела, как один миг. Как всегда вспомнили, что забыли купить, сделать или проститься с кем-то. Томка спросила, будет ли Алик устраивать «отвальную»? Алик Вике ничего подобного не предлагал, поэтому она сказала подруге, что лучше, когда она вернется, сейчас времени нет. Тем более со всеми попрощалась неделю назад, в Доме кино. С Вероничкой – по телефону. Очень хотелось посмотреть маленького, но времени не было, да и он слишком мал для показов.

– Жаль, что тебя летом не будет, – расстроилась Вероника. – Никитку крестить будем, хотела, чтобы вы с Аликом крестными были.

Вика подумала, хорошо, что ее не будет. Вряд ли Никита-старший хотел бы видеть ее крестной своего сына.

Наступил последний вечер. Все собрано, проверены документы, билеты. Договорились с Томкой, что она ни в коем случае не опоздает завтра. На одной машине с багажом не разместиться. В последний вечер еле уложила перевозбужденных дочек, телефон трезвонил весь вечер – они прощались с друзьями.

Ушли мама с папой, потом уехала Томка. Алик весь вечер был молчалив. Разговаривал только с Львом Ивановичем, играя с ним в шахматы, к Вике даже не подошел. И вот они остались одни, надо было прощаться. Но он молча сидел, а Вика не знала, что сказать, и перекладывала с места на место свою сумку и детские дорожные рюкзаки. Наконец Алик вздохнул и встал.

– Ну, все, пойду, Викусь. Тебе надо выспаться.

– Да я в самолете отосплюсь.

– Ты в самолете никогда не спишь. Давай прощаться?

– Давай, – Вика обвила руками его шею. – Спасибо, Алик, ты мне так помогаешь всегда. Без тебя не уложила бы все так хорошо. Вообще без тебя все было бы не так.

– Не придумывай, Викусь, – он прижал ее к себе. – Ты будь поосторожнее. Не лихачь за рулем, движение там жуткое. Девчонок береги… Ну что еще? Нас не забывай, пожалуйста. Возвращайся, Викусь, ладно?

– Конечно, вернусь, куда я денусь. А ты будешь меня ждать?

Алик разжал руки и отстранился. Вика поняла, что не надо было спрашивать. Он ясно дал понять, что хочет проститься нейтрально, как старый друг. Только что была нежность и вот исчезла.

– Давай договоримся, что просто поживем друг без друга, ничего не загадывая. Посмотрим, что из этого получится. Ты ведь максимум на полгода?

– Ну да, – неуверенно подтвердила она. – Во всяком случае, надеюсь, что этого времени хватит, чтобы… чтобы…

– Не важно, – перебил Алик. – Я буду ждать, если тебе нужно это услышать. Буду ждать полгода. То есть… до десятого декабря.

– Ты так точно определил срок – до десятого декабря и ни днем позже, – улыбнулась Вика. – А если форс-мажор? Билетов не будет именно на этот день или у меня зуб заболит?

– Я ничего не хотел определять. Как будет, так и будет. Но ты, как всегда, хочешь получить обещание, уверение, заверение и так далее. Тебе нужно, чтобы я подтвердил, что буду ждать. Но тогда и я поставлю тебе условие – полгода. Если ты поймешь, что сделала свой выбор и едешь ко мне, а не к папе-маме и подругам в гости, то постарайся приехать до десятого декабря. Как подарок на день рождения. Поверь, я это оценю. Ты ни о чем не пожалеешь. Я постараюсь сделать тебя счастливой. А до этого времени думай! Полгода достаточный срок. Говорят, что чувства проверяются в разлуке. Мы с тобой никогда еще не расставались надолго, так что даже хорошо, что ты уезжаешь.

– Ты тоже будешь проверять свои чувства? – грустно спросила Вика. Условие, поставленное Аликом, ей уже не нравилось.

– А как же! – улыбнулся он. – Вдруг это просто наваждение? Ты исчезнешь, и злые чары развеются. И я опять свободен и беспечен.

– Ну да… По бабам начнешь таскаться, заведешь очередную мымру? – вздохнув, предположила Вика.

– Ну, уж это и к гадалке не ходи! – весело подтвердил Алик. Но, увидев ее печальное лицо, обнял и притянул к себе. – Дурочка ты моя! Скорее всего, я пойму, что никто мне, кроме тебя, не нужен, и запью горькую. Так и пропаду ни за грош, молодой-красивый…

Вика погладила его по щеке.

– Не пропадай! Как я без тебя? А звонить мне будешь? – Она знала, что Алик никогда не звонил, если в ее жизни появляется Стас.

– Нет, радость моя. Звонить не буду, ты знаешь. Когда тебе будет удобно, позвони сама, я буду рад тебя услышать. Только не делай этого часто, а то привыкну и начну ждать. Ты будешь в суете забывать обо мне, а я буду смотреть на телефон и грустить.

– Все ты врешь! Не будешь ты грустить. С глаз долой – из сердца вон. Небось, ждешь не дождешься, когда я уеду, чтобы обрести свободу?

– Нет, Викусь, буду грустить. Хотел бы обрести свободу, ох, как бы хотел! Но чувствую, что не так это просто. Не целуй меня, колдунья. Нет, правда, Вик, прекрати. Ей-богу, плохо кончится, а нам с тобой сейчас не до этого. Ну, пожалей меня, я же живой человек! – Алик осторожно отвел ее руки и поцеловал сначала одну, потом другую. – Все, девочка моя, прощаемся, а то до утра так и будем стоять. Последний раз поцелую и все.

Он с нежностью целовал ее губы, поцелуй этот длился и длился. Вике хотелось обнять и прижаться к нему, но Алик крепко держал ее руки, сохраняя расстояние. Наконец он оторвался от Вики.

– Ну, все, хорошенького понемножку! До завтра, родная. На всякий случай позвони мне в девять, а то вдруг не услышу будильник.

Они вышли в прихожую. Алик легко притянул к себе Вику, поцеловал в лоб и ушел.

С раннего утра звонил телефон. Сначала Стас, потом папа желал им счастливого пути, звонили Анна Степановна и тетя Ната – обе плакали, и Вика успокаивала их. Звонили Женька и Вероника. Даже Никита взял трубку и весело пожелал Вике счастливого пути. «Доволен, – подумала она. – Вот уж у кого сегодня праздник!» Суетилась Люба, пакуя в ручную кладь пирожки и бутерброды. Вика делала трагическое лицо: «Люба! Не надо. Нас будут кормить много раз!» Но Люба только отмахивалась. «Знаем, как там кормят, в самолетах! Дрянью всякой. Отравят еще детей!» Но когда она попыталась засунуть термос с какао, Вика застонала. Тут даже Алик вступился, сказав, что какао – это уже перебор. Он спокойно руководил сборами, выносил вместе с Томкиным водителем чемоданы и грузил в машины. Посмотрев на часы, скомандовал присесть. Молча посидели и вышли из квартиры.

Нина Сергеевна с девочками поехали с Аликом, а Вика села в Томкину машину. Рассказала о вчерашнем разговоре, Томка вздохнула.

– Ну что делать, Викусь? Может, он прав, и твой отъезд все расставит по местам? А если ты не захочешь возвращаться через полгода? Если прекрасно приживешься в Нью-Йорке? Зачем тогда мучить Алика, пусть уже живет своей жизнью. Ну что молчишь, Велехова? Грустно, конечно… семь лет жизни. Столько я ни с одним мужиком не жила! Брось, подруга, ты ведь любишь Стаса, и он такой симпатяга! Заживете наконец своей семьей. Ирка побесится и привыкнет, ты с ней построже! Не переживай, все когда-то кончается.

– Ты думаешь, у нас с Аликом все закончилось?

Томка неопределенно пожала плечами.

– Знаешь, Томка, он меня вчера целовал, и мне хотелось плакать от счастья и остаться с ним навсегда. Так жаль нашей любви. Неужели все? Даже не могу себе такого представить. Мы – и не вместе?

– Кончай, Викусь, не драматизируй! Поживете врозь и посмотрите, что из этого выйдет. Может, все еще обойдется?

Вика покачала головой.

– Вряд ли… Ой, слушай, Томка, я чуть с собой не увезла! – она достала из сумки ключи. – Вот, передай Алику. Вчера забыла, а сегодня утром при всех не хотелось. Это от Бронной. Не забудь, отдай потом!

Томка взяла ключи, вздохнула и посмотрела на Вику.

– Не переживай. Все будет хорошо.

В Шереметьево наскоро попрощались. Обнимая маму, Вика вдруг заметила морщинки у глаз, и ей стало жалко ее. Как она без них? Алик поцеловал девочек и Вику, шепнув ей:

– Не забудь про меня, да?

Хотелось плакать, но она улыбалась.

В самолете дети приставали к ней с разговорами, спорили из-за журналов, которые предложила стюардесса, обсуждали, куда они пойдут в Нью-Йорке. Вика устала, не выспалась, разговаривать не хотелось. Она закрыла глаза и сделала вид, что заснула.

Встречал их оживленный, улыбающийся Стас. В такси стал делиться своими планами. Сейчас они выгрузят багаж в квартире, мебели там пока нет, но есть две гардеробные комнаты. Потом возьмут самое необходимое на сегодня и пойдут в отель, он рядом, в двух шагах. А в отеле уже решат, что делать дальше – есть, спать или гулять. Вика смотрела на его счастливое лицо и кивала, соглашаясь на все. Нью-Йорк проносился мимо, но она не в состоянии была разобрать что-либо. Зато сестры сразу включились в беседу с водителем и спрашивали обо всем, что их интересовало.

Квартира оказалась на тихой улице. Никаких небоскребов не было, что немного разочаровало девочек. Это была даже не квартира, а двухэтажный домик, соединенный с такими же квартирами в один длинный дом. Внутри было пусто, полы блестели, и пахло свежей краской. Большая гостиная выходила в сад. Вика открыла дверь и увидела небольшую, ухоженную лужайку, окаймленную красивыми цветущими кустами. Потом Стас показал ей кухню-столовую, дверь которой тоже выходила в сад. Вика, удивляясь, открывала дверцы и ящики. Все было новое, современное. Громадный холодильник, непонятно гладкая поверхность плиты с нарисованными кружочками, машина для мытья посуды, скрывавшаяся за одной из дверок. Была еще одна комната, выходившая окном на улицу, и маленькая кладовая. Девчонки уже шумели наверху, выбирая себе комнаты. Там оказались три спальни. Две детские с общей гардеробной и ванной и еще одна, через коридор, тоже с ванной и гардеробной.

– Ну, как тебе, Викуся? Нравится?

– Ну, конечно! Все очень удобно, просто прекрасно. Даже маленький садик.

Стас улыбнулся.

– Можно там шашлыки жарить. Американцы любят барбекю устраивать. Вот приедет Лев Иванович, он у нас мастер! Там внизу видела комнату напротив гостиной? Можно ее для гостей оборудовать. Очень удобно, по-моему.

– Да, хорошо! Только жаль, что в ванную надо наверх ходить.

– Да нет, Вик, внизу свой туалет с душем, в прихожей. Ты просто не заметила.

– Ну, тогда вообще чудесно. Но я думаю там твой кабинет лучше сделать. Тебе ведь работать надо, а гости, это когда еще будет.

– А вот иди сюда, посмотри, – Стас провел Вику дальше по коридору и открыл еще одну дверь. За ней оказалась маленькая комнатка с узким длинным окном наверху. – Мне здесь вполне удобно будет. Это что-то вроде кладовой, но внизу же есть одна, зачем нам еще?

– Но здесь света мало, Стас.

– Нет, нет, нормально. Все равно больше вечерами работаю. В любом случае я с настольной лампой люблю сидеть.

– Ну не знаю, посмотрим. А что с мебелью?

– Я тебя ждал. На днях заедем в мебельный магазин, ты все выберешь. С мебелью здесь нет проблем. Если не привезут до нашего отъезда, то моя секретарша придет, когда доставка будет.

– Подожди, давай по порядку. Секретарша – это уже на новой работе, в университете?

Стас кивнул.

– А куда мы уезжаем и когда?

– Ну, это целая программа. У меня все расписано. Придем в отель, я покажу. Две недели на знакомство с Нью-Йорком, а потом путешествие по всей стране.

– И две недели в отеле будем жить?

– Там очень удобно, Викусь, сама увидишь. Две спальни и гостиная с мини-кухней. Можно даже приготовить что-то. Только нам некогда будет. Первым делом к адвокату, твои документы на гринкарту сдать, а девочкам на паспорт.

– А им что, сразу паспорт дадут?

– Ну да. Я же американец теперь, а они мои несовершеннолетние дети. А тебе пока гринкарту, а через три года уже паспорт.

– А ты гражданство получил?

– Совсем недавно, но это уже меняет положение детей. У них, кстати, двадцать пятого собеседование в школе. Тоже еще вопрос! За Анюту я спокоен, но Иришка…

– Ну, она тоже готовилась. Папа сказал, что должна пройти тестирование.

– Я был бы очень рад. Давай, родная, собери то, что вам сегодня-завтра понадобится, и пойдем в отель. У тебя вид усталый, да и девчонки что-то притихли.

Номер в отеле оказался уютным, напоминал небольшую квартиру. Время было обеденное, но по-московски поздний вечер. Стас предложил потерпеть еще часа три, а потом уже лечь спать. Так за пару дней можно будет перестроиться. Спать действительно уже не хотелось, поэтому решили погулять по Манхэттену, пообедать, пройтись по парку. Вернулись уставшие и переполненные впечатлениями. Для первого дня их было слишком много. Вика заснула мгновенно, как будто провалилась в пустоту. Потом сквозь сон почувствовала рядом Стаса, но не было сил даже шевельнуться. А еще через какое-то время открыла глаза. Было темно и тихо. Стас действительно лежал рядом, значит, не приснилось. Спать не хотелось, было такое чувство, что выспалась. Она приподнялась, чтобы рассмотреть светящиеся цифры на часах. И тут же раздался обеспокоенный голос Стаса.

– Викуль, ты что, водички хочешь?

– Нет, я время хотела посмотреть. А ты что не спишь?

– Да я недавно лег, статью читал. Лежу, а заснуть не могу, от счастья, наверное. А ты спи, ночь еще, три часа.

– Не знаю, вроде выспалась.

– Нет, постарайся заснуть, а то будешь завтра разбитая. Давай я тебя обниму.

Он обнял ее, и Вика привычно уткнулась в его плечо. Закрыла глаза, но спать не хотелось, и она стала целовать это плечо и шею. Стас тут же откликнулся, крепко прижав ее к себе. И Вика опять удивилась, что у них ничего не меняется с годами. Стоит им оказаться рядом, и месяцев разлуки как не бывало. Вику как будто жаром окатывало от нежного и страстного шепота Стаса. Она никогда не отказывала ему в близости и никогда не уставала. Алик был более искушенным любовником, более раскрепощенным, но с ним все совсем по-другому. Всегда шуточки, нежная ирония… Они поддразнивали друг друга, словно у них шла неуловимая борьба. Алик хотел покорить, а Вика сопротивлялась. Это было вроде игры, но оба неосознанно стремились одержать победу. А Стас все делал так, чтобы Вике было хорошо. И она с радостью отвечала на его любовь, зная, что не будет упреков, подозрений, обид. Но сейчас был только Стас, а все, связанное с Аликом, осталось далеко-далеко…

Следующие дни были заполнены утомительной беготней. Вика никак не могла выспаться, а девчонки быстро перестроились и были очень активны. Они ничуть не боялись предстоящего собеседования и обсуждали только свое путешествие. Когда Стас показал расписание перелетов и оте лей, Вика даже растерялась, когда же это все успеть? Но дети были в восторге. Лос-Анджелес, Диснейленд, потом Сан-Франциско, Гранд-Каньон и в заключение три недели на Гавайях. Вика жила, как в полусне. Они ездили по городу, гуляли в парке, обедали в ресторанах, осмотрели университет и школу, ходили по мебельным магазинам и большим торговым центрам, выбирая все, что нужно для их дома.

Собеседование в школе прошло более-менее благополучно. Аней остались очень довольны и определили в девятый класс. Это была уже высшая школа, high school. А Иру записали в седьмой класс, middlе school, средней школы. Она взбунтовалась, устроила истерику, но ее кое-как успокоили, что в Москве она тоже пошла бы в седьмой.

– Да, но у нас там не двенадцать классов! Это что я, сто лет учиться должна? Вот увидите, если мне не понравится – уеду в Москву, в свою школу!

Но приближалось время отъезда, и она забыла о своей обиде. Купили небольшие чемоданы на колесиках, каждому свой. Отобрали из привезенных вещей самые легкие, Стас предупредил, что едут в жару. В Блумингдейле накупили новых маечек, купальников, босоножек…

Девочки первый раз были в таком торговом центре и с восторгом мерили шорты и сарафанчики. Ирочка, забыв о своих огорчениях, таскала в примерочную все новые и новые вещи. Вика решительно откладывала в сторону ненужное, но девочка ныла, а из-за одного отложенного платья даже разревелась. Стас встал на защиту дочери.

– Викусь, ну зачем ты так? Симпатичное платье, давай купим, ну что ребенка расстраивать?

– Стас, да у нее сто таких платьев! И зачем эти джинсы в жару?

– Нет у меня такого платья! – с жаром возражала Ира, почувствовав поддержку. – А джинсы эти на осень. Знаешь, папуль, как трудно подобрать джинсы, а эти просто классные!

Стас смеялся, Вика сердилась, а довольная Ирка собирала свои наряды и шла с папой в кассу.

Калифорния слилась в непрерывную цепь событий, встреч, нереальной красоты видов, ресторанов, отелей и достопримечательностей. Уставшая от двухнедельной беготни по Нью-Йорку, опять поменяв время, Вика жила, смеялась, общалась со знакомыми на автомате, удивляясь своим девочкам – веселым и активным. Она просыпалась среди ночи, вроде бы бодрая и отдохнувшая, обнимала Стаса, начиная вечную игру, потом они оба засыпали, но по утрам Вика с трудом поднималась, надеясь только на холодный душ и кофе. «Слишком много впечатлений, – думала она. – Не могу войти в правильный ритм». Впечатлений действительно было много. Лос-Анджелес не очень понравился, но Сан-Франциско ее просто очаровал. Диснейленд запомнился жуткой усталостью и восторгами детей. В Стэнфорде время было до отказа заполнено встречами с друзьями, коллегами и знакомыми Стаса. Съездили к Сереже. Бывший верный рыцарь очень изменился за те два года, что Вика его не видела. То ли повзрослел, то ли стал более уверенным. Сережа с семьей жили в типичном калифорнийском доме с лужайкой и бассейном. Дом был большой, с гостевыми комнатами, и Сережа обиделся, что они остановились в отеле. Жена у него была очень милая, Вика хорошо знала ее по Зеленограду, а дочка уже бегала и лепетала, путая русские и английские слова. Они устроили большой прием в честь гостей, смесь американского барбекю и русского застолья с водкой, салатом оливье и пирогами. Народу пришло много, и Вика охала и ахала, целуясь и обнимаясь со знакомыми.

– Я даже не знала, что в Силиконовой долине филиал зеленоградской «Микроэлектроники», – смеялась она. – Весело у вас тут!

– Вот только Станислав Михалыч бросил нас, – сказал Сережа. – Ведь вы же настоящий ученый-исследователь и вдруг решили преподавать. Да еще не здесь, а в Колумбийском! На другом конце страны. Может, вернетесь, Станислав Михалыч? Здесь все очень жалеют о вашем переезде.

– Посмотрим, Сережа, может, и вернусь. Пока хочу перерыв сделать. Да и контракт у меня. А ты уже совершенно самостоятельным стал. Совсем в другой области работаешь. Еще и меня перегонишь, ученик!

– Да уж, вас перегонишь… О вашей последней работе везде говорят. Нобелевку получите, все уверены!

– Спокойно, Сережа! Что заранее говорить! А потом, я и в Колумбийском буду наукой заниматься, у меня даже в контракте это прописано. Они от меня не только лекций ждут.

– И все-таки жаль, Стас, что ты перебрался от нас, – сказал незнакомый Вике бородач. – Здесь, похоже, вся российская наука собралась. Да, а ты знаешь, что Мишу Блантера пригласили в Калтех?

– Да ты что! Ну, я рад. Но он вроде в Израиль собирался?

– Вот из Израиля его сюда и переманивают. А в Колумбийском двое наших из Физтеха, Шиманский и Витя Болдин. Ты их должен знать.

– Я знаю, встречался. Да там еще и зеленоградцев трое молодых. Так что не вся российская наука у вас осела, – засмеялся Стас.

Всю неделю они ездили по гостям, и Вике приходилось знакомиться с американскими коллегами Стаса, общаться с их женами, восхищаться Калифорнией, их детьми, домами и собаками. Она порядком устала от этого и мечтала о Гавайях, как о рае. Так хотелось лечь на берегу и никуда не ездить.

Гавайи действительно напоминали рай. Они прилетели в Гонолулу под вечер и, расположившись в отеле, вышли погулять. Когда Вика увидела белый песок пляжа Вайкики и заходящее в океан солнце, то поняла, что наконец приехала в свою мечту. Такого заката Вика не видела нигде.

И началась сказочная жизнь! Они никуда не торопились и утром долго пили кофе на террасе отеля. А потом Вика ложилась на шезлонг в тени пальм и предавалась блаженному ничегонеделанью. Стас с девчонками ныряли и плавали, а Вика первые три дня даже в океан не заходила, лениво бултыхаясь в бассейне. Но когда муж и дети пристыдили ее, она стала плавать с ними и быстро обрела былую активность. Вика плавала наперегонки с девочками, целовалась в воде со Стасом, радуясь, что они опять вместе на море. Он обнимал ее и клялся, что отныне все свободное время будет с ними и они поплавают во всех морях и океанах. Обедать ходили в маленькие ресторанчики, и девочки хохотали, читая меню. Но скоро у всех появились любимые блюда.

После обеда сестры занимались в детской группе отеля плетением из цветов и учились танцевать национальный танец – хула-хулу. А Стас с Викой запирались в своем номере, радуясь, что взяли две комнаты рядом и к ним не ворвутся с каким-нибудь вопросом их взрослые дочки. Они лежали, обнявшись, Стас гладил Викины пальцы, целуя то один, то другой, и рассказывал, как он счастлив.

– Знаешь, Викусь, мне иногда кажется, что я сам себя обокрал. Как я мог столько лет жить без вас! Даже толком не помню, как росли мои дети. Два дня в неделю, а когда стал работать в Стэнфорде, то вообще не видел вас по полгода и больше.

– Ну а как иначе, милый? Тебе необходимо было одиночество и свобода. Если бы мы висели у тебя на шее, что бы ты изобрел гениального?

– Вика! Какие изобретения! – смеялся Стас. – Я исследователь, а не изобретатель. Стыдно, а еще жена ученого!

– Да все равно, я этого не понимаю. Главное, что ты гений, а у гениев совершенно другое отношение к жизни.

– Не хочу быть гением. Хочу любить тебя, хочу, чтобы ты всегда была со мной. Знаешь, я вдруг почувствовал, что не могу больше так жить. Какая-то бессмыслица! Зачем? Какая наука? Я заканчивал эту последнюю, может быть, самую главную мою работу, а радости не было. Того восторга, который всегда появлялся, когда я понимал, что получилось! Не было и все. Мне так не хватало тебя! Просто физически ощущал пустоту. Если бы вы не приехали, бросил бы все и вернулся в Москву. Пошел бы работать таксистом, лишь бы вместе с вами жить.

– Господи, ужас какой! – смеясь, Вика целовала Стаса. – Таксистом в Москве! Хорошенькая перспектива для будущего Нобелевского лауреата!

– Викусь, какая там Нобелевская! Это пока только разговоры, которые ведутся в Стэнфорде.

– Скажи, Стас, а ты правда перешел в Колумбийский только из-за нас? Сережа сказал, что тебе там предложили супервыгодные условия и свободное время, но тебе, как ученому, это не может быть интересным.

– Ну, нашла, кого слушать! Сережа всегда преувеличивал мои достижения. Он и мне рассказывает, как много потеряет наука в моем лице.

– Но, наверное, он прав? Мы могли бы и в Калифорнии жить, мне там очень понравилось.

– Викусь, я там работал в лаборатории. Примерно так же, как в Зеленограде, днями и ночами. Некому было напоминать мне, что сегодня пятница и надо ехать в Москву к моим девочкам. Так что я работал и по выходным, изредка общаясь с коллегами. Я же тебе только что рассказал. Как вдруг понял, что одинок и несчастлив. А самое печальное, что испортил жизнь моей терпеливой, преданной и самой любимой девочке.

– Ну, зачем ты говоришь ерунду? Кому ты испортил жизнь? Дурачок… я очень довольна своей жизнью с тобой.

– Викусь, это правда? Неужели ты любишь такого скучного и неинтересного человека?

– А чего ты прибедняешься? Я вообще-то выходила замуж за самого красивого и талантливого ученого, за молодого, веселого, гениального. Я, конечно, ничего не понимаю, но мне с тобой никогда не скучно.

– Да, это потому, что ты веселая, как жаворонок весной. Мне повезло, и я женился на самой красивой и доброй девочке. Нет, я в том смысле, что все твои друзья такие веселые, остроумные – Томочка, Никита, Лерик. Они всегда рассказывают что-то интересное, придумывают необычные праздники. Помнишь, что твои однокурсники устроили на нашей свадьбе? Конечно, с такими людьми должно быть интересней, чем со мной. Потому что ты такая же – артистичная, яркая, остроумная. А я ничего такого не умею. Иногда хочется тебе что-нибудь рассказать, но понимаю, что все это совсем неинтересно, так… непонятное и скучное.

– Ну и рассказал бы! А я бы послушала, вдруг да и поняла что-нибудь. Хотя нет, вряд ли. Сережка бился, бился со мной в школе, бедняга, так и не привил любви к физике, но это все ерунда. Мне всегда хорошо с тобой. Ты мой самый, самый… – зашептала Вика, целуя его, а он улыбался и был похож на мальчишку.

«Удивительно, – подумала она. – Почему он не меняется? Ведь ему сорок три, а выглядит так же, как тогда, в Долгопрудном. А эти волосы – платина с золотом, как у Ирки. Красивый! Интересно, изменял он мне?»

Вопрос, изменяет ли ей Стас, когда месяцами живет один, возникал у Вики не раз. В том, что он любит ее, она не сомневалась, но это совсем другое. Когда Алик злился после очередной ссоры из-за развода, то уверял Вику, что Стас прекрасно устроит свою жизнь без нее, пусть она не беспокоится. Один уж точно не останется, наверняка у него кто-то есть в Америке. Вика запальчиво утверждала, что этого быть не может и Стас любит только ее.

– Ну и дура ты, Викуся! – качал головой Алик. – При чем тут любовь? Не можешь же ты всерьез уверять, что он там целибат соблюдает месяцами. Здоровый, красивый мужик, не монах. Знаешь, какие пируэты вокруг него ученые дамочки выплясывают? А у него в мыслях одна распрекрасная Викуся? Так я и поверил!

Вика расстраивалась, обвиняя Алика в отсутствии благородства. Наговаривать на человека, даже если это и так – не делает Алику чести.

– Ах, скажите! – горячился он. – Да плевать мне на честь! Мне ты нужна. Я хочу быть с тобой, понимаешь? Упрямая ведьма, хочу быть с тобой!

А Вика, изображая игру на гитаре, запела, подражая любимому рок-певцу:

– Издеваешься? – сердился Алик. – Ну, давай, давай! Все равно мы будем вместе, вот увидишь! Бросит тебя твой гений, когда ему наконец осточертеет все это вранье.

И Вика тогда пугалась, вдруг действительно Стас найдет себе кого-то и не вернется к ней? Но вот они вместе, все решилось само собой. Алик остался далеко, и неизвестно, как у них сложится дальше. А она сидит на террасе бара, обдуваемая свежим океанским ветерком, пьет «Мохито» и смотрит, как слабый прибой лижет веселый песок. А ее загорелые девчонки в украшениях из цветов и ракушек танцуют хула-хулу. Стас с восхищением смотрит на них и говорит:

– Господи, какие же они красивые! Нет, ты посмотри, Викусь, как здорово у них получается! Когда только успели научиться?

Вика молча улыбалась и салютовала ему стаканом, а он целовал ее загорелое плечо, и лицо у него было счастливое.

Через неделю такого безмятежного отдыха Вика полностью пришла в себя и с удовольствием ездила по острову. Синие лагуны, горы, водопады, вулканы, серфинг… Стас катался на доске прилично, научился в Калифорнии, а Вика быстро падала. Но когда летела несколько секунд на волне, ее наполняло чувство ликующего счастья. Аня тоже и летала, и падала, а Иришка, упав один раз, испугалась и не захотела больше лезть в воду. Она любила плавать на прозрачном матрасе, сквозь который видны были тропические рыбы самых разных расцветок.

В общем, на Гавайях все были счастливы. Стас потому, что был с ними и видел, что им хорошо в этой поездке. Анечка потому, что рядом был папа и она могла разговаривать с ним обо всем, что ее интересовало. У Стаса всегда находилось время ответить на все вопросы девочки. Ирочка была вполне довольна потому, что папа покупал ей любую ерунду, которую она просила. А Вика потому, что ее переполняло чувство любви, любви радостной и безмятежной. Она поняла, что устала от двойной жизни, вечного беспокойства, как бы не заметил папа, не увидели и не услышали девочки. Устала от ссор, обид, от своего «лицедейства» и подозрений Алика, устала от насмешливо-осуждающего взгляда Никиты. Вика поняла, что почти месяц полусонной усталости был не из-за смены времени и беготни по Нью-Йорку. Это была накопившаяся усталость от того последнего московского времени, о котором не хотелось вспоминать здесь.

Так пролетели три недели, и они вернулись в Нью-Йорк. До начала занятий оставалось чуть больше двух недель, а дел было полно. Начали распаковывать коробки и пакеты, купленные до отъезда. Одеяла, подушки, постельное белье, полотенца – горой лежали на новых кроватях. Девочки и Стас помогали разбирать вещи. Даже Ирочка аккуратно раскладывала и развешивала. Вика взяла на себя кухню, с удовольствием вытаскивая посуду, кастрюли, ножи, вилки и заполняя посудомоечную машину. А потом расставляла все по полкам, любуясь прозрачностью стаканов и бокалов. В Москве у нее такой машины не было. Стас с Иришкой ездили в супермаркет и торговый центр, покупали по Викиному списку продукты и недостающие мелочи. Ирочка с удовольствием сопровождала папу, расспрашивала продавцов, какой утюг лучше и чем отличается кофеварка за пятьдесят долларов от той, что за двести. Правда, она накладывала в тележку много ненужных вещей, но Стас, довольный ее помощью, никогда не возражал.

Жизнь потихоньку налаживалась, и квартира приобретала жилой вид. Купили Вике машину. Новенький серебристо-голубой «мустанг». Стас уговаривал взять японскую, они более современные, но Вика осталась верна своему форду. Начались занятия. Школа была недалеко, но Стас утром отвозил девочек, а в четыре часа он или Вика забирали. В университет Стас ходил пешком и в свободное время приходил домой. Вика потихоньку осваивала город. Сначала ходила по ближайшим улицам, запоминая, где что находится. Потом стала объезжать район на машине. Далеко не ездила, крутилась вокруг Манхэттена, заезжая в большие супермаркеты и маленькие магазинчики в Сохо и Чайнатаун. С удовольствием ездила на Юниор-сквер, где располагался зеленый рынок. По выходным ходили в ресторанчики, которых вокруг было множество. Стас с девочками составили список музеев и достопримечательностей Нью-Йорка – культурную программу, как они это назвали. Когда со смотровой площадки Эмпайр-Стейт-Билдинг Вика увидела город, то поняла, что Нью-Йорк прекрасен, и подумала, что, наверное, могла бы жить здесь.

На следующий день начала обзванивать своих знакомых и приятельниц, чтобы определить круг общения. До сих пор они со Стасом пару раз выходили поужинать с его университетскими коллегами. Вика их раньше не знала, но люди оказались симпатичные. Жены предлагали свою помощь в выборе магазинов, врача и парикмахера. Она же обещала устроить большое русское новоселье, когда они окончательно обустроят свой дом.

От Майки Вика узнала все московские новости за последние два месяца. Приятельница обрадовалась, долго болтали по телефону и договорились на следующий день встретиться в Сохо. К ним присоединилась Лилька, а Светка не смогла, у нее был показ. Пообщались как когда-то в баре ЦДЛ. Вика почувствовала себя в привычной обстановке. Просидели часа три, все не могли наговориться. Игорь работает в русском журнале, у Шацманов своя галерея на 110-й улице, конечно же, русское искусство. Вера вышла замуж за богатого еврея. У него ювелирный магазин, но они как-то перестали встречаться. Верка стала мадам ювелиршей, а муж противный-противный, грузинский еврей. Жуткий пошляк, и вообще все – моветон. А они все общаются довольно часто. Полно симпатичных, интересных людей из Москвы и Питера, Вику со всеми познакомят. Да нет, здесь хорошо, весело. Американцы нормальные, немного примитивные, но, в общем, ничего.

После встречи с приятельницами Вика почувствовала, как соскучилась по Москве. С родителями она говорила часто, но ни Томке, ни Алику пока не звонила. О том, что лучшая подруга разошлась с мужем, узнала от Майки. Да, дел и беготни было много, но все же она могла за три месяца хоть раз позвонить. Когда они путешествовали, Аня часто посылала открытки Нине Сергеевне и Алику. Вика всегда просила передать ему привет от нее, но позвонить так и не собралась. А пора бы…

Томки не было дома, тогда Вика позвонила в галерею. Волнуясь, слушала гудки, разговаривать с Никитой не хотелось. Но трубку снял Алик.

– Алик, милый, привет! Как ты там?

– Викуся? Куда же ты пропала, бессовестная? Три месяца прошло. Я просил не звонить слишком часто, но не до такой степени… Я очень рад тебя слышать, малыш.

– Извини, свинство, конечно. Никак не получалось. Все время переезжали с места на место. Вот только-только устроились немного. Анюта ведь тебе писала обо всех наших новостях.

– Да, она умница. Я тоже собираюсь ей написать. Она мне в последнем письме про школу писала, вроде в полном восторге от всего. А принцесса наша не очень, да?

– Ну, ты же знаешь Иришку, всегда всем недовольна. Может, привыкнет еще. Расскажи про себя. Что там у вас нового, как маленький Никитка, Вероничка?

– Все у нас по-прежнему, Викусь, ничего не изменилось. Малыш растет. Такой смешной! Зовут его Кит. Никита, Ника и Кит – вот такая семейка. Я у них часто теперь бываю. Повожусь немного с Китенком, и вроде веселее становится. А как ты, Викусь?

– Да я ничего, нормально. Вроде туриста, хожу по музеям. Встречалась с Майкой и Лилькой Покровской – манекенщицей, помнишь ее? Посидели, поболтали, они мне все московские новости рассказали. Так сразу грустно стало, захотелось домой. Скучаю, конечно. Да, а что там у Томки? Девчонки сказали, что она разошлась со своим банкиром.

– А ты что, и лучшей подруге не звонишь? Я думал, ты в курсе. Разошлась, еще летом. Порхает везде со своим Володькой. Он вроде тоже развод оформляет. Вот так-то. Глядишь, скоро и на свадьбе будем гулять. Смотри не пропусти такое редкое событие. Всего в четвертый раз выдаем Томку замуж, – засмеялся Алик. – У тебя вообще-то какие планы, Викусь? Что-то прояснилось? Гринкарту получила?

– Да все в процессе пока. А планов никаких. Буквально на днях разобралась со всем хозяйством. До этого – сплошная беготня, присесть некогда было. Вот сейчас начнется спокойная жизнь, тогда и планировать можно будет. Я тебе буду звонить, солнышко мое. Только в галерею, мне в это время удобно, пока дома никого нет. Вечером ты поздно приходишь, а у нас самая суета – уроки, обеды, капризы. Я очень соскучилась, Алик. Хоть и некогда было, но все равно так часто вспоминала… – соврала Вика, вздохнув.

– Приятно слышать, что хоть вспоминала. Ты бы написала мне, что ли? Стыдно, Вик, ты же писательница! Хоть письмо напиши, если на повести-рассказы вдохновения нет. А то и писать разучишься. Просто пиши, где была, что видела, какое настроение, какая погода, что красивого ты себе купила. Мне все о тебе интересно.

– Да. Я напишу. Обязательно напишу.

Они еще немного поговорили о знакомых, о галерейных делах, о новых картинах, которые они с Никитой выставляют, и распрощались. Вика подумала, что разговор получился никакой, как будто с приятелем поговорила. Ни тепла, ни нежности. Ни о чем не спросил, не сказал, что любит и ждет. Может, так и лучше? Вика даже представить не могла, как она попадет в Москву до десятого декабря. Одиннадцатого у Алика день рождения. Вряд ли получится, Стас планирует в зимние каникулы ехать кататься на лыжах. С девчонками уже место выбирают, здесь все заранее заказывают. Надо Томке дозвониться, узнать у нее, что там происходит. Может, у Алика уже есть какая-нибудь девица?

А через несколько дней в Москве произошел очередной переворот или путч, Бог его знает, как это назвать. Вика не выключала телевизор, по Си Эн Эн новости передавали без перерыва. Она позвонила родителям, Томке, Анне Степановне – все уверяли ее, что в городе спокойно. В галерее трубку взял Никита и тоже сказал, что все в порядке. Основные события происходят около Белого дома, туда лучше не соваться. Она передала привет Алику и Веронике. Никита разговаривал весело, шутил по поводу происходящих событий. Спросил, когда Вика возвращается, вообще был вполне мил и дружелюбен.

Стас пришел возбужденный и взволнованный. Рассказывал, что в университете все расспрашивают об этой бойне в Москве у здания парламента. Коллеги поздравляли его с тем, что семья здесь, в безопасности. Стас по нескольку раз в день звонил в Москву и Зеленоград. Ночью, обнимая Вику, сказал, что сошел бы с ума, если бы она и дети сейчас были в Москве.

– Ты видела, как они расстреливают парламент? Такая дикость! Это впервые в истории демократии, все об этом говорят. Знаешь, я мало что смыслю в политике и совершенно ею не интересуюсь, но даже я понимаю, что это преступление. Ты слышала, сколько там жертв? Не надо, чтобы девочки смотрели. Жуткие кадры, мне самому страшно!

Действительно, показывали и рассказывали страшные вещи. Предположительно говорили о каком-то стадионе на Пресне, где расстреливают защитников Белого дома. Но показали толпу людей около здания Моссовета, говорили, что московская интеллигенция вышла поддержать президента. И действительно, она увидела в толпе много знакомых лиц, актеры, писатели, режиссеры. Как же так? Вика не понимала, если такие люди поддерживают Ельцина, что же происходит в Белом доме? Когда девочки возвращались из школы, она выключала телевизор, но они все знали и были напуганы. Спрашивали, что будет с бабулей и дедушкой, если начнется война. Вика успокаивала их, звонила родителям, и те тоже уверяли девочек, что все сильно преувеличено и скоро это закончится.

Через несколько дней она увидела, как вице-президента и его сторонников выводят из разрушенного здания парламента. Еще неделю говорили и писали об этом, а потом переключились на другие темы. Жизнь опять стала спокойной и деятельной.

Квартира была полностью готова. В галерее у Миши Шацмана Вика купила несколько натюрмортов и хорошую графику. Без картин белые стены выглядели уныло, хорошо оформленные работы сразу их преобразили. Квартира стала домом, где приятно жить.

В один из воскресных дней устроили большое новоселье. Пригласили всех – американских и русских коллег из университета, а Вика, посомневавшись, позвала своих приятелей. Сначала хотела пригласить их отдельно, но потом решила смешать университетских и богему, пусть будет веселее. И действительно было весело. Миша с Игорем занялись грилем в садике. Кроме мяса и колбасок заказали разные закуски из знаменитой еврейской лавки деликатесов. Вика, как обещала, испекла кулебяку по Любиному рецепту и сделала оливье с курицей и языком. Пили калифорнийское вино, водку, танцевали… Светка и Лили поразили университетских гостей, особенно женщин. Подруги были, как экзотические птицы, а их лица хорошо знакомы по журналам и рекламе. Жены коллег расспрашивали о моде и косметике, а гламурные девушки охотно делились новостями модной жизни Нью-Йорка. И не чинясь, пили водку с учеными, приводя тех в восхищение. В общем, вечеринка удалась, и все остались довольны.

Наступил ноябрь, город вдруг стал неуютным и мокрым. Рано темнело, и уже не хотелось идти в парк. Стас проводил дома много времени, но позанимавшись с детьми, уходил в свой маленький кабинет и погружался в компьютер. Иногда Вика по нескольку раз звала его ужинать, а потом приносила поднос и, сев к нему на колени, целовала, чтобы он вернулся к ней. Стас смеялся, иногда открывали вино и пили из одного бокала. Она сидела у него на коленях, а он кормил ее оливками и сыром. За окном лил дождь, но ей было уютно сидеть, прислонившись щекой к его плечу. Эти маленькие «посиделки» по вечерам, когда девочки затихали у себя в комнатах, Вика очень любила.

Но утром она оставалась одна, и сразу становилось грустно. Домашних дел было немного, ей помогала приятная женщина средних лет, миссис Новак. Она приходила два раза в неделю, так что Вике оставалось поддерживать порядок и готовить обед. Переделав домашние дела, она встречалась с кем-то из приятельниц или ехала в галерею к Мише, поболтать с его женой и просто посидеть среди картин и разговоров об искусстве. К Шацманам часто заходили знакомые, рассказывали московские и питерские новости, хвалили или ругали американское кино, обсуждали приезд кого-то из российских звезд и предстоящий концерт в Линкольн-центре. Приезжали музыканты, оперные певцы, солисты балета. Теперь это не было проблемой – контракты заключались напрямую с ними.

Все это напоминало московскую жизнь, их галерею, шуточки Никиты и Томки, веселую суету, которая там царила, ироничную нежность Алика… Вика сама себе не хотела признаваться, как ей не хватает его. Со Стасом было очень хорошо, особенно ночью, когда они оставались вдвоем. Ей нравилось сидеть вечерами в его кабинетике. Иногда она откладывала книгу, окликала мужа, и он, оторвавшись от компьютера, поднимал на нее глаза и улыбался своей спокойной, какой-то детской улыбкой. Стас говорил, что это и есть то счастье, о котором он мечтал последние годы – просто видеть рядом Вику.

Но ей не хватало долгих разговоров с Аликом. С ним было интересно всегда, даже когда они ссорились. Со Стасом говорили о детях, планах на выходные и каникулы. Рассказывать ему о новостях, обсуждаемых в галерее Шацмана, и о своих встречах с приятельницами не было смысла, все это для него неинтересно. А расспрашивать Стаса о работе, о том, чем он так увлечен, тоже было бесполезно. Она просто не понимала, о чем вообще идет речь. Вика помнила, как в самом начале семейной жизни пыталась вникнуть и понять то, что было главным для Стаса, заставляло забывать обо всем на свете, даже о ней. Но когда он пробовал объяснить, ей казалось, что муж говорит на другом языке. Слова вроде знакомые, а смысла нет. Так что их разговоры редко выходили за рамки семейных интересов.

А Вика привыкла слушать рассказы Алика о поэзии, о музыке. Иногда не соглашалась с ним, спорила до крика. Но Алик был замечательным рассказчиком и собеседником, от него она узнала так много. Они понимали друг друга, о чем бы ни зашел разговор. Не всегда одинаково оценивали, но у них были общие интересы и общие увлечения. А сейчас, лишенная этого, Вика чувствовала какую-то пустоту, эмоциональную или интеллектуальную. Даже хорошо разбирающийся в живописи Миша Шацман больше интересовался коммерческой ценностью картины. Он мало что знал об истории создания той или иной работы, и его не интересовала судьба современных художников. Поэтому у него в галерее хоть и кипела жизнь, но это просто общение, светские сплетни и салонные разговоры.

Когда домой возвращались девочки и Стас, ощущение пустоты исчезало. Надо было всех кормить, выслушивать, успокаивать. Анечка всегда приносила из школы только радостные новости. Ей там нравилось все – и учителя, и одноклассники. А Ира с каждым днем все больше и больше выражала свое неудовольствие.

Учителя к ней придирались, девочки в классе – примитивные дурочки, а мальчишки – просто сопляки и дебилы. Ирочка выбрала себе в дополнительные предметы искусство и музыку. Это было единственное, в чем она преуспевала. Учительница музыки была от нее в восторге. В остальном успехи Ирочки были весьма средними, а она не привыкла быть на последних ролях. Мальчишки, конечно, кружили вокруг нее, но Ира не удостаивала их своим вниманием. Вику и Стаса беспокоило то, что девочка до сих пор не вписалась в школьную жизнь и не привыкла к ней. Возможно, если бы с ней училась Аня, все было бы проще. Анюта всегда была «душой» класса, и в Нью-Йорке ничего не изменилось. Оставалось надеяться, что Ирочка постепенно привыкнет к новому окружению. Тем более что она должна участвовать в большом рождественском концерте. А производить впечатление на зрителей Ирочка умела и любила.

В Нью-Йорке полным ходом шла подготовка к Рождеству. Все сияло, сверкало и переливалось. В магазинах была толчея, люди выходили, нагруженные нарядными коробками и пакетами. В Рокфеллеровском центре поставили главную американскую елку, и зрелище было фантастическое. В семействе Зданевич решили изменить традиции новогодних подарков и положить их под елку двадцать четвертого декабря. Поддавшись общему рождественскому ажиотажу, они готовили сюрпризы. Вика с девочками ходила по магазинам, выбирая подарок для Стаса, а с ним покупала подарки дочкам. И с таинственным видом девчонки с отцом уходили на каток, но Вика знала, что они пошли искать что-нибудь для нее.

Рождество было решено справлять дома, как и положено по здешним традициям, а Новый год – у друзей. Договорились собраться у симпатичной пары из Зеленограда. Вика их давно и хорошо знала. Они жили в доме для преподавателей университета, в просторной квартире. Это было удобно для всех, потому что еще две пары приглашенных жили там же, а Вике со Стасом было совсем рядом. Да и дети могли бегать из квартиры в квартиру, детей возраста Ани и Иры собиралось целых пятеро, так что у них образовывалась своя компания. А на следующий день должны были улететь в Денвер. Стас заказал номера в Аспене. Это был довольно дорогой курорт, и Вика сомневалась, стоит ли тратить такую кучу денег. Но Стас решительно отклонил ее сомнения: он зарабатывает достаточно, чтобы повезти свою семью в Аспен. Столько лет мечтал, как они будут жить все вместе и он сможет наконец доставлять им удовольствие в каникулы и праздники. Так что пусть Вика не забивает голову ерундой, а покупает себе и детям нарядные костюмы. Он едет с тремя самыми красивыми девчонками, и в этом Аспене все ему обзавидуются.

В общем, все было заказано, распланировано и совершенно ясно, что раньше весны Вика в Москву не попадет. Надо было как-то подготовить Алика, и эта мысль немного портила ей радость от предстоящих праздников. Но позвонить не решалась, понимая, что ничего приятного не услышит. Она обещала писать, но до сих пор не собралась, хотя настроение для письма появлялось не раз. Да, лучше написать, а потом позвонить и поздравить с днем рождения. К тому времени Алик из письма будет знать о ее неопределенных планах и первая обида уже пройдет. Да и зачем затевать неприятные разговоры, когда тебя поздравляют с днем рождения? И Вика написала письмо. Писала с любовью, с грустью, обдумывая каждое слово. Писала, как ей не хватает его, Москвы, всей их жизни, его музыки… Осторожно, как о второстепенном, сообщала семейные планы, стараясь, чтобы это выглядело так, как если бы Вика и отношения-то к этим планам не имела. Вот как-то так все получается, что иначе нельзя. Разные важные обстоятельства, от нее не зависящие. И опять очень искренне, с нежностью о нем, о нем…

И пусть ей далеко до красавицы-поэтессы, но он должен почувствовать, что это все о нем. Она ничего не забыла и любит. Может быть, как раз это дилетантское стихотворение растрогает Алика, и он не будет злиться на нее? И вздохнув, она отправила письмо.

А в начале декабря произошел неприятный случай в школе. Темнокожий мальчик пригласил Ирочку в кино, она ответила оскорбительным отказом, назвав его негром, что в Штатах абсолютно недопустимо. Это слышали ребята, разразился целый скандал. Отец мальчика оказался известным адвокатом, и Вике со Стасом пришлось объясняться с ним и приносить извинения. Извиниться пришлось и дочери. Из-за этого она устроила дома громкую истерику, швыряла в чемодан свои вещи и кричала, что никогда больше не пойдет в школу. Анечка была возмущена, Стас расстроен, а Вике было жаль глупую Ирку, которая с несчастным видом сидела в своей комнате, отказываясь от всего. Слово «политкорректность» витало в воздухе, но Ирка упрямо твердила, что в школу больше не пойдет и мальчишка сам виноват. Зачем он полез к ней с дурацкими приглашениями? Да кто он вообще такой? Да плевать ей на эту политкорректность! Ни в чем она не виновата, а ее заставили извиниться, унизили перед всем классом! Вике пришлось договориться в школе, что Айрин несколько дней не сможет посещать занятия из-за нервного срыва. Через неделю, кое-как успокоившись, Ирочка пошла в школу, и все вроде наладилось. Но за две недели до рождественского концерта она из упрямства и вредности отказалась выступать. Учительница музыки была в шоке, Иркина игра была ее гордостью, лучшим номером этого концерта. Уговаривать дочь было бесполезно, и Вике опять пришлось объяснять поступок дочери последствиями того печального случая. Девочка еще не успокоилась и не в состоянии оказаться в центре внимания. В школе к этому отнеслись с пониманием и посоветовали хорошего психоаналитика.

Разозленная очередной выходкой сестры, Анечка решила сыграть вместо нее. Играла она неплохо, но, конечно, не так, как Ира. Тем более что в Нью-Йорке вообще прекратила заниматься, решив не тратить время на то, что ей не очень нужно. Но после Иркиного отказа засела за инструмент и, поменяв Шопена на более знакомого ей Чайковского, занималась с учительницей по нескольку часов. Так что очередной каприз Иры остался незамеченным. Но с тех пор упрямая девочка говорила о своем отъезде в Москву как о деле решенном. Пусть бабуля идет в школу и договаривается о ее возвращении. Стас и Вика никак не комментировали эти заявления, надеясь, что Иркина злость за время каникул пройдет и все обойдется.

Поздравить Алика с днем рождения Вика решила утром, пока он не ушел в галерею. После часа ночи набрала номер. Алик не ответил. Вика набрала еще раз и долго держала трубку, думая, что он еще спит. Звонок остался без ответа. Это было странно. В Москве не было еще десяти, Алик никогда не выходил из дома так рано. Может быть, какие-то хлопоты, связанные с праздником? Искать его теперь можно только в галерее. Домой он, скорее всего, забежит только переодеться. А в галерею рано. Она все-таки набрала – никто не ответил. Не стала ложиться спать и через два часа повторила попытку. Нарвалась на Никиту, Алика не было. Спросила, когда придет. Никита ответил, что примерно через две недели. Сегодня рано утром улетел отдыхать в Дубай. Да, довольно неожиданно, а поздравления он ему непременно передаст. Ошеломленная Вика еще немного, для приличия, поговорила о Веронике и малыше и повесила трубку. Набрала Томкин номер, та не ответила. Вика позвонила Веронике. Конечно, она знает о планах Алика больше, чем Томка. Вероничка оказалась дома, обрадовалась. Поговорили о маленьком Ките, о Томке, которая все-таки выходит замуж за своего Володьку. Когда Вика спросила про Алика, Вероничка слегка замялась.

– Ты знаешь, Викусь, для нас с Никитой эта поездка – полная неожиданность. Он и не собирался, гостей приглашал. Вчера вечером всем отбой дал. Никита еще и сегодня кого-то обзванивает, чтобы не приходили.

– Он один поехал? – расстроенно спросила Вика.

– Ой, ну что ты, Викусь! Конечно, один. Даже не думай ничего. Он так ждал тебя! Да он все время на глазах, никого у него нет.

– А с чего он тогда так сорвался, за один день?

– Не знаю, Викуша. Вообще-то он письмо от тебя получил. Может быть, ты что-то написала?

– А он что, был расстроен из-за этого письма?

– Да нет. Просто сказал, что ты прислала письмо. Он, кажется, ждал тебя на день рожденья. А ты что, Викусь, не смогла приехать?

– Нет. Я хотела, но от меня ничего не зависит. Приеду, наверно, ближе к весне. Китенок совсем большой будет. Я скучаю, Вероничка, о вас, об Алике, о Томке. Ты передавай всем привет.

– Ну конечно! Мы тоже скучаем, приезжай, Викусик. Алику я скажу, что ты звонила, поздравляла. И не переживай, Алик ждет тебя. Он, конечно, ничего не говорит, но я-то знаю. Когда разговор о тебе заходит, он весь загорается, глаза счастливые становятся. И мы все тебя ждем. Целую, Викусь.

Вика до утра не могла заснуть. Вот и поздравила! Может, позвонит сам, из Дубая? Но Алик не позвонил. Тогда Вика решила поздравить его ближе к Новому году, поздравить и узнать, как ему отдыхалось и с чего это он так сорвался.

Но ее опередила Томка со своими новостями. Они подали заявление в ЗАГС, свадьба двадцатого января. Справлять будут без всякой пышности, но Вику очень ждет. Какая свадьба без лучшей подруги?

– Ох, Томусик! Да я уже три раза желала тебе счастливой семейной жизни, – засмеялась Вика. – Но, конечно, постараюсь, наверно, приеду. Свадьба – это серьезно. А что там Алик? Вернулся? Ты его видела?

– Видела.

– Ну и как он? Как настроение? А что молчим? Опять что-то не так?

– Викусь, я тебе все расскажу. Для того и звоню, чтобы ты не попала в дурацкое положение. Только сначала объясни, вы с ним расстались окончательно? Он ведь тебе какие-то сроки определял, условия ставил? Вероничка сказала, что ты ему письмо прислала. Он вскоре и в Дубай сорвался, день рождения отменил. Ты ему написала, что не приедешь?

– А что случилось, Том? Ничего мы с ним не расставались. Приехать к десятому декабря я, конечно, не могла, у меня дети в школе, каникулы, семья, планы. Глупость какая-то. Я что, должна прямо день в день явиться? Мало ли что он придумал тогда. Я ему письмо написала, очень нежное, кстати. Все объяснила. Приеду ближе к весне. Или вот на твою свадьбу приеду…

– Велехова, ты мне голову не морочь! Мы с тобой в аэропорт ехали, ты сказала об условии, которое он тебе поставил. Или, или. Четко и ясно. Ты и тогда понимала, что не сможешь приехать, да и Стаса никогда не бросишь. Так ведь?

– Ну, так, – нехотя согласилась Вика. – И что? Он официально объявил всем, что больше меня не ждет, объявил, что свободен и подыскивает кандидатуру на вакантное место? Ты как будто хочешь меня убедить в том, что мы расстались.

– Вика, ты зачем мне в машине ключи от его квартиры отдала? Они тебе что, мешали? Пусть бы валялись у тебя. Знаешь, какое лицо у Алика было, когда я ему ключики эти втюхала, мол, Викуся просила передать? Ведь ежу понятно, что тебе хотелось его щелкнуть побольнее! Ты, мол, мне какие-то сроки назначаешь, ультиматумы, а я тебе уже сейчас ключи от нашего любовного гнездышка возвращаю. А ты жди, если такой дурак!

– Да у меня и в мыслях такого не было!

– Ой, Викусь, мне не ври! Я тебя как облупленную знаю, сама такая же… игры наши девичьи. Но все игры когда-то заканчиваются.

– Слушай, Томка, ты зачем мне все это рассказываешь?

– Ну, это я просто напоминаю тебе, как дело было, чтобы ты себя не обманывала и поняла, что свой выбор уже тогда сделала.

– Иди к черту со своим выбором! – разозлилась Вика. – К чему ты клонишь?

– Спокойно, Викусь! Никакой трагедии нет. Подумаешь, расстались. У тебя любимый муж, всем бы такого! Девчонки – красавицы, ты в полном порядке…

– Ну, теперь поняла, – перебила Вика. – Он что, сам сказал, что мы расстались? Значит, Вероничка из деликатности уверяла меня, что он поехал один. Я так и думала. Стало быть, назло мне подхватил первую попавшуюся и демонстративно уехал в тот дурацкий день, который назначил. Чтобы доказать мне, что он слов на ветер не бросает. Так?

– Ну, примерно. Не знаю, Велехова, лучше это или хуже, но он действительно все это время ни с кем не встречался, хранил тебе верность. Ей-богу! Наверно, все-таки надеялся. И поехал один. Приехал вот не один.

– Вот как? И что? Ты ее видела? Это что, серьезно?

– Видела. Врать не буду, симпатичная. На тебя похожа немного, только блондинка.

– Ох уж эти мне блондинки! Это у него манера такая, как мне изменять, обязательно блондинка длинноногая. Ты думаешь, Том, это просто курортный роман назло мне?

– Думаю хуже, Викусь. Она к нему сразу переехала, вместе живут.

– Даже так? Ничего себе новости. Да, Томка, обрадовала ты меня.

– Извини, родная, но кто-то должен тебе сказать. На Вероничку надежды нет. Лучше уж я.

– А я хотела звонить ему, поздравить с Новым годом. Хорошо, что ты меня предупредила. Значит, она на Бронной живет? Он же никогда туда случайных девок не водил. Неужели все серьезно? Или все-таки назло мне?

– Не знаю, Викусь. Она с мужем разводится.

– Господи, какой ужас! Том, ну не может же так быть, что ждал, ждал до десятого, на следующий день уехал один, в никуда и встретил новую любовь. Сразу забыл семь лет счастливой жизни, меня забыл. Так не бывает! Кто она вообще такая?

– По-всякому, Викуся, бывает. Эта Лариса врач-косметолог, работает в какой-то частной клинике. Ей лет около тридцати, может, меньше. Я ее видела один раз. Мне понравилась. Вероничка сказала, что Алик собирается жениться.

– Нет! Это бред какой-то! Жениться! Да они знакомы три недели!

– Велехова! Я тебе рассказала все, что знаю. Мне плевать на нее и на Алика. Я хочу, чтобы ты забыла обо всем и не переживала из-за оскорбленного самолюбия. Ничего другого у тебя нет, поверь. Уж я-то тебя знаю! А самолюбие? Все пройдет, Викусь! Ваш роман изжил себя, ты это знала еще перед отъездом. У тебя все хорошо. Ты наконец свободна от его ревности, условий и требований. Радуйся! А романы? Да их у тебя еще столько будет! Стоит только захотеть. Не грусти, подруга. Обещаешь?

– Конечно, Томочка. Все правильно, так даже лучше. Всем спокойнее.

– Ну, вот и умница! Я тебя целую и жду на свадьбу. И организую тебе потрясающего кавалера на свадьбе, есть у меня в запасе. Не мужик, а мечта! На полном серьезе! Для себя берегла, но не случилось. А тебе – не жалко, бери! Все обзавидуются. А он на тебя западет, я чувствую. Ты – его тип. Так что собирайся, а на Алика наплюй. Забыто! Позвонишь, я встречу.

– Целую, Томочка. Спасибо. Про свадьбу не знаю, позвоню.

Вика тупо уставилась в пространство. Самолюбие? Может быть. Но отчего так больно? Сердце болит, прямо колет где-то, и вздохнуть невозможно. Надо выпить валокордин. Только вот нет у нее. Это у мамы есть. В холодильнике стоит. Люба пьет валокордин. Что бы ни случилось, всегда накапает и выпьет. Наверно, помогает. От чего? А вдруг у нее сердечный приступ? Девчонки спят – каникулы, а Стас ушел. Рано еще, Томка разбудила. Надо лечь и постараться уснуть, может, боль пройдет. Валокордина нет. Стаса нет. Алика тоже больше нет. Зато появилась Лариса. Блондинка, симпатичная, около тридцати. Значит, моложе Вики. Лариска – противное имя, никогда ей не нравилось. Вчера еще знать не знала, а сегодня она, эта Лариска – главный человек в ее жизни. Будет вот теперь думать о ней! И откуда только она взялась! Врач-косметолог. Никогда бы Алик с ней не пересекся, разные миры. И какого черта его понесло в Дубай? А она что там делала? Отдыхала, наверно. Тоже одна. Ну, ясно, что без мужа! Курортный роман! Да ради бога! Только зачем разводиться? Зачем переезжать на Бронную? Она спит на Викином месте. Может быть, на ее маленькой подушечке? Эх, надо было забрать подушечку! Забыла. В спальне на тумбочке большая Викина фотография в антикварной рамке. И еще одна в гостиной – Вика с девчонками, Валера Плотников фотографировал. Девчонкам там семь лет, смеются, обнимают ее, и она веселая такая, счастливая… Алик очень любит эту фотографию. Уберет, наверно. Надо будет попросить у него. Зачем ему теперь? Интересно, позвонит он, чтобы сообщить о таких переменах в своей жизни? А если позвонит, что сказать? Как она рада за него? Поздравить? Зачем все это? Им было так хорошо вместе. Зачем он все испортил? Мымра была настоящей красоткой, но ему нужна была только она, Вика. Зачем же Алику сейчас просто симпатичная Лариса? Может, позвонить и сказать, чтобы не сходил с ума? Сказать, что она его любит и приедет? Раз для него это так важно, она разведется со Стасом и приедет к нему. Вон Ирка рвется в Москву. Возможно, планы поменяются, и Вика будет по полгода жить в Москве. Нет, со Стасом она не разведется, но сказать-то можно! Пообещать. Сейчас главное, чтобы он бросил эту Лариску. У старухи Шапокляк была крыска – Лариска, такая же противная. Симпатичная! Скажет тоже Томка! Что там может быть симпатичного? Чужая, чужая… не нужна она им с Аликом. Вика скажет, что готова выйти за него замуж, и он бросит эту. А дальше уже видно будет. Он любит ее. Сам говорил, что она, Вика – его беда и его счастье, никто ему больше не нужен. Не мог же он вдруг ни с того, ни с сего влюбиться в какую-то Ларису? Конечно, чушь! Просто пытается освободиться от Вики. Устал ждать! Бедный, любимый мальчик, как же она его мучила! Неужели ему было так же больно, как ей сейчас? А она его простит. Не будет вспоминать эту Ларису. И они опять будут вместе. Зачем ему жениться? Разве ему плохо с Викой? Сейчас нет сил звонить, она потом. Там ночь, они спят. Ну да, на Бронной, там, где Вика всегда спала. И она заснула. Сквозь сон слышала, как ее звали девочки, но она пробормотала, что плохо себя чувствует, и они затихли. Потом почувствовала у себя на лбу прохладную руку Стаса и услышала встревоженный голос:

– Викусенька, родная, ты что, заболела?

И она прошептала, что хочет спать.

Когда проснулась, уже смеркалось. Голова была тяжелой, а на душе тоскливо. Сердце не болело, но хотелось стать маленьким зверьком и заползти в какую-нибудь нору, чтобы никто не трогал. Папа звал ее в детстве мышонком. Вот сейчас стать бы маленькой мышкой и юркнуть в щелку. Нет меня! Отстаньте! Бедный папа! Мышонок вырос и из хорошей девочки превратился в жалкую лгунью, которую бросил любовник. Ужасно!

Она умылась, оделась и вышла. Было тихо. Зашла к Стасу. Он сидел перед компьютером. Обняла его и прижалась лицом к щеке.

– Викуся, солнышко мое, проснулась? Ты не заболела, маленькая? – целуя ее руки, спросил он.

– Нет. Голова болела. Не знаю. Плохо себя чувствовала, спать хотелось. А где девчонки? Что-то тихо?

– Пошли на каток с Ниной и ее ребятами. Погода хорошая, что дома сидеть? Хочешь, тоже пойдем, погуляем, в ресторанчике посидим? Пошли, побродим по парку, воздухом подышишь, а потом поужинаем в итальянском.

– А как дети?

– Они к Петровским все равно пойдут. Будут гирлянды, шары всякие в гостиной развешивать, украшать… Новый год послезавтра. Мы их оттуда заберем, я позвоню.

Вике было все равно. В парк так в парк, в ресторан – хорошо. Стас хочет погулять – пожалуйста, она пойдет с ним. Он хороший, не бросает ее и не осуждает. Внутри пустота, поэтому безразлично, что делать. Раз она не мышь, то и спрятаться не может. Ей плохо, но Стас здесь ни при чем. И девочки, и Петровские. У них праздник… Надо завтра докупить еще маленькие подарочки для кого-то. Девчонки знают, они заведуют новогодними подарками для друзей и их детей.

Вика стала жить автоматически. Смеялась, целовалась, шутила. Звонила и поздравляла всех нью-йоркских и калифорнийских друзей. Весело договаривалась с подружками о встрече Старого Нового года в русском ресторане. Позвонила родителям, тете Нате, Анне Степановне, Веронике, Женьке, Томке. Всех поздравляла, всем желала, такая радостная-радостная… Алику звонить не стала – расхотелось. В том тяжелом сне все ушло. Не хотелось ехать в Москву и тем более выходить замуж за Алика. Томка права, роман изжил себя. Пусть он женится на Ларисе. Флаг ему в руки!

Когда разговаривала с Вероничкой, просила поздравить Никиту и Алика. Та сказала, что передаст обязательно, и голос у нее дрогнул и стал виновато-несчастным. Вика рассмеялась – она все знает и рада за Алика. Он для нее давно уже просто друг. Роман изжил себя. Так хорошо, что он встретил симпатичную девушку. И она, Вика, освободилась от постоянного чувства вины оттого, что любит мужа и счастлива с ним. Ей так хочется, чтобы Алик тоже был счастлив, и она рада, что он наконец решил жениться. Дай Бог, чтобы у него была такая же чудесная семья, как у Веронички с Никитой. Доверчивая Вероника обрадованно соглашалась, они тоже очень рады за Алика. Он был такой неприкаянный весь этот год, так хочется, чтобы у них с Ларисой все сложилось хорошо. Она симпатичная, умная, веселая. Кажется, что они подходят друг другу. Дай-то Бог. Вот и все. Забыть. Надо постараться забыть. Это другая жизнь, не моя. «Пропади ты пропадом со свой Лариской! Делайте, что хотите, в своем семейном гнездышке на Бронной!» Пусть сидит на Викином кресле, пьет из ее чашки и спит на ее маленькой подушечке. Прямо сказка про Машеньку и трех медведей! Ну и ладно. Ей на-пле-вать!

Новый год прошел весело, и больше всех веселилась Вика. Она рассказывала смешные истории, придумывала с детьми разные игры, танцевала со всеми. Стас смотрел на нее с любовью и нежностью, а утром, в постели сказал, что он самый счастливый человек на свете. «Да. Тебе повезло! – подумала она. – Алик сделал нам с тобой новогодний подарок. Ты даже не представляешь, как тебе повезло! Мне – не очень, но ты, мой милый, теперь точно будешь самым счастливым. Делить меня больше не с кем!»

Днем они улетели в Денвер и до отеля добрались уже в темноте. Десять дней пролетели незаметно. Стас катался на более сложных трассах, а они первые дни с инструктором, на учебных. Девчонки быстро освоились и катались с удовольствием. Вика в одиночестве спускалась по пологим склонам для начинающих. Она рада была остаться на пару часов одна. Не надо смеяться, шутить, изображать радость, излучать счастье… Лицо у нее становилось спокойным и пустым. На нем ничего не отражалось. Лицо отдыхало. Она на пару часов становилась мышкой в норке. Не трогайте эту несчастную мышь, ей плохо!

Часам к четырем встречались в раздевалке и шли обедать, потом гулять. Ездили в Баттермилк кататься на собачьих упряжках, играли в снежки, строили крепость. В девять уставшие девочки валились в кровати с книгами, а они со Стасом шли в бар выпить по коктейлю, потанцевать, послушать музыку. Чудесный отдых, любимый муж, прекрасные дети – лицо Вики озаряла счастливая, нежная улыбка. Лучше тихо улыбаться, потому что развлекать свое семейство разговорами – гораздо сложнее. Слова подбирались с трудом и застревали в горле, грозя превратиться в рыдание. Вика завидовала глухонемым – вот повезло. Не надо напрягаться, улыбайся и все.

Там же в Аспене они получили давно ожидаемое известие – работу Стаса послали в Нобелевский комитет. Американцы выбрали трех кандидатов по физике, Стас оказался в их числе. Девочки ликовали, даже Вика вынырнула ненадолго из своей пустоты и приняла участие в общей радости. Девчонки приставали к отцу с расспросами, Стас отшучивался. Объяснял, что пока это ничего не значит. Нет, конечно, приятно, что его работу оценили, но выбор лауреатов и присуждение премии происходит после всяческих обсуждений. Там такие эксперты оценивают значимость каждой работы! И вполне возможно, что работа другого кандидата более важна для общечеловеческого прогресса.

– Нет, папочка, я уверена, что твоя работа будет признана самой лучшей, – горячо уверяла Анечка.

– А сколько денег получает Нобелевский лауреат? – поинтересовалась Ирочка.

– Что-то около миллиона долларов, медаль и диплом.

– Миллион! – мечтательно протянула Ирочка. – Конечно, хорошо бы тебе дали эту премию.

– Знаешь, милая моя, иногда миллион делят на двух или даже трех лауреатов, если их работы признаются равноценными. Но говорить об этом рано, и дело-то вовсе не в миллионе, – сказал Стас.

– Папа, а правда, что премии вручает сам король? – спросила Ира.

– Да. И приглашаются члены семьи лауреата. Но на детей, по-моему, это не распространяется.

– А когда мы узнаем, кто стал лауреатом? – спросила Аня.

– В октябре собирается пресс-конференция, и на ней объявляют.

– А что потом?

– Потом суп с котом, – смеялся Стас.

– Нет, ну, правда, пап, расскажи. Премии выдают в королевском дворце? – не отставала Ирочка.

– Премии, детка, не выдают, а вручают. Церемония проходит в Концертном зале, а потом всех приглашают на банкет в Городскую ратушу. А самое забавное, что если среди лауреатов не окажется женщины, то король ведет под руку жену Нобелевского лауреата по физике.

– Значит, если премию получишь ты, то мама пойдет с королем? – восторженно воскликнула Ирочка.

– Все, все! Конец. Закрываем тему, а то вы уже маму королю отдали, – засмеялся Стас.

Вика понимала, как это важно для Стаса, и старалась радоваться искренне. Получит он эту премию или нет – неважно, но даже то, что работу Стаса выдвинули, уже признание его заслуг. Когда они вернулись в Нью-Йорк, на них обрушился шквал звонков с поздравлениями. Особенно ликовали коллеги из Стэнфорда и Сережа. Он был на сто процентов уверен в победе. Стас морщился:

– Господи, зачем столько шума раньше времени?

– Не кокетничай! – говорила Вика. – Бог с ней, с премией, с миллионом этим. Ты уже победил! Далеко не каждого выдвигают на Нобелевскую, поэтому они так и радуются. Стэнфорд – это альма-матер, там все начиналось. Конечно, для них это радостная новость. А для меня ты давно уже лауреат всех существующих премий, хотя я в физике ничего не смыслю.

– Да я не кокетничаю, Викусь. Правда, неловко как-то от всех этих пожеланий успеха. Если я и хочу получить премию, то больше для того, чтобы мою красавицу вел в ратушу король Швеции. И ты шла самая прекрасная, моя маленькая королева! Недаром тебе дали такое имя, – смеялся Стас, обнимая и целуя Вику.

Праздники закончились, началась спокойная жизнь. Беспокойство доставляла только Ирочка. Она упорно рвалась в Москву. Это уже был не просто очередной каприз, а твердое решение подростка, с которым нужно считаться.

Расстраивались, судили и рядили, разбивали учебный год на триместры и четверти, сравнивали время каникул. Нина Сергеевна ходила в школу, Ирочку с радостью ждут обратно. Вика чувствовала, что мама повеселела, ей не хватало внучек. Хотя Ира всегда была у нее на втором месте, но сейчас Нина Сергеевна радовалась возможности переезда внучки в Москву.

Наконец решили, что в отсутствие Вики Ира будет жить у бабушки. Вика с сентября живет в Нью-Йорке. На зимние каникулы, взяв еще неделю дополнительно, Ирочка прилетает к ним, и они едут отдыхать. Через три недели она возвращается в Москву. А дальше – как получится. В этом году Ира уедет в середине марта, после дня рождения, который проведут все вместе. Приедут дедушка с бабушкой погостить, и с ними Ирочка вернется в Москву. Вика приедет после своего дня рождения, который хочет провести со Стасом и Анечкой. А на будущий год Вика приедет на детский день рождения в Москву к Ире, а Стас будет с Анечкой. В июне все собираются в Москве и проводят летние каникулы вместе, сначала на даче, а потом в путешествиях. В этом году Стас предлагает Лондон, Париж и месяц в Италии. В конце августа Стас с Аней летят в Нью-Йорк, а Вика отвозит Ирочку к бабушке и возвращается к ним до весны.

– Господи, как сложно! Я уже запуталась. Надо расписание на стену вешать, – пошутила Вика.

– Повесим и расписание, Викусь. Ничего, привыкнем, а со временем подкорректируем, – грустно улыбнулся Стас.

– А как вы будете хозяйничать без меня?

– Ну, как-нибудь, родная. Миссис Новак, Нина Петровская, Валя – не пропадем.

– Мамочка, не волнуйся, мы проживем. Я же умею готовить, еще научусь. Только раз три месяца, то три. Знаю я Ирку, начнет свои фокусы!

– А почему это три? Я еще в этом вашем расписании не разобралась. И не хочу, чтобы мама с тобой жила больше, чем со мной, – огрызнулась Ира.

– А ты вообще молчи! Так хорошо мы стали жить вместе. И бабуля с дедушкой к нам бы каждый год приезжали. А летом мы к ним. Все из-за тебя! Я бы на месте папы с мамой не мучилась, хочешь уезжать – живи одна. Там дедушка, бабуля, Люба – вот пусть они за тобой смотрят. Тоже мне, принцесса! Одни проблемы от тебя!

– Девочки, девочки! – страдальчески морщился Стас. – Не надо спорить. Вы же самые близкие люди…

– Никакой мне Анька не близкий человек. Она только притворяется, что всех любит. А меня терпеть не может. Хорошая девочка, паинька!

– А за что тебя любить, Ирка? Ты-то сама кого любишь? Никого, кроме себя. Эгоистка!

И Стаса, и Вику тревожили отношения дочерей. Они никогда не были дружны, но в Нью-Йорке ссоры участились. Иногда это напоминало вражду. Конечно, зачинщицей всегда была Ирочка. Но родителей удивляло, что любящая, справедливая и добрая Анечка не прощала сестре даже мелких колкостей. Вика вспоминала психолога, которого когда-то привел Алик. Тот говорил, что вражда между близнецами случается часто и с возрастом все утихнет. А здесь, похоже, только возрастает. И еще ее удивляло, что, споря с сестрой из-за Вики, Ирочка не возмущается тем, что Стас остается с Аней. Как будто это ее не волнует. А ведь эти несколько месяцев Стас очень много времени проводил с детьми и никогда не делал разницы между ними. Наоборот, Ирке он позволял больше, и она знала, что если ей чего-то хочется, то папа обязательно купит. Вике казалось, что Ирочка привязалась к Стасу, а она так легко расстается с ним. Наверно, Стас тоже это заметил, но не показывает, что ему обидно.

На Томкину свадьбу Вика не поехала. Не было желания видеть Алика и его Ларису. Приходила шальная мысль перекраситься в блондинку и с Томкиным шикарным кавалером устроить Алику на свадьбе веселенький водевиль, как когда-то с Валькой. Но повторяться не стоит, да и сил не было, боль не проходила, а только притупилась. Стас уговаривал поехать. Все очень удобно, и на свадьбе Томочки побывать, и обратно вместе с родителями приехать. Те как раз собирались в середине февраля. А то как-то неудобно перед Томкой. Но Вика отказалась – не стоит из-за трех недель затевать этот перелет. А на Томкиных свадьбах она и так часто бывала. Стас смеялся. И хорошо, что не поехала, Томка сообщила новость – у Алика тоже намечается свадьба, в конце февраля.

Когда Вика сказала об этом, девочки отреагировали по-разному. Анечка обрадовалась и послала Алику красивую свадебную открытку с трогательным поздравлением. Ирочка была не просто возмущена, а оскорблена его «предательством». Она так и заявила, что он – предатель и она никогда больше не будет с ним дружить. Звучало смешно, но Вика почувствовала благодарность к дочке. Как будто та, не сознавая, оказала ей моральную поддержку. Прошло два месяца, и Викина тоска прошла, поэтому известие о пышной свадьбе не причинило острой боли. Боль была хроническая, с ней можно было жить и делать вид, что все хорошо. Но предстоящий переезд в Москву тревожил. Она будет жить там по несколько месяцев в году, и, хочешь – не хочешь, придется встречаться с Аликом и его женой. Компания-то одна. Дни рождения, праздники, выставки – никуда не денешься. Говорят, что эта Лариса симпатичная… Может быть, попробовать установить с ними какие-то нейтральные отношения? Просто приятельские, как со многими? Ну не дружить же домами? И делать вид, что не знакомы, тоже глупо.

Ира, с гостившими у них родителями, уезжала сразу после дня рождения, и это было удобно, потому что в школу она попадала после московских весенних каникул. Нина Сергеевна уговаривала Вику ехать с ними, чтобы Ирочка нормально адаптировалась после приезда. Кто знает, как она воспримет свое возвращение в школу. Но Вика не соглашалась и приводила массу причин, не позволяющих ей ехать. Она приедет через месяц, а то и раньше, но ей нужно время, чтобы устроить быт Стаса и Анечки на время ее отсутствия.

На самом деле миссис Новак с удовольствием согласилась приходить три, а то и четыре раза в неделю, чтобы готовить и вести хозяйство. Семейство Зданевич ей нравилось, и с Анечкой у нее были не по-американски теплые отношения. Сказывалось, что миссис Новак была польского происхождения и уверяла, что Зданевичи безусловно имеют польские корни. Да и Нина Петровская обещала помогать. Но Вика ни за что не хотела справлять свой день рождения в Москве. Одна мысль, что соберутся все ее друзья и среди них Алик с женой, приводила в ужас. Она одна! Нет, нет! Для Алика день ее рождения всегда был особым праздником, и он готовился к нему с бо́льшим вниманием, чем к своему. Это была очередная годовщина их любви. Вика представляла печальную восьмую годовщину и себя – веселую, нарядную, хорошенькую. Пусть рядом с ней добрейший красавец Робин Гуд или Илья, может быть Валька, но она-то одна! И это все видят. А он сидит на другом конце стола, обнимает свою жену и читает ей на ухо стихи. Вика представила счастливую улыбку этой неведомой Ларисы и чуть не застонала. Нет, только не это! Такого унижения ей не пережить. Может быть, со временем она к этому привыкнет. Но этот день рождения проведет в своей семье. Стас был растроган и рад, что еще месяц Вика останется с ним. Родители с Ирочкой благополучно добрались до Москвы. Ирочка пошла в школу и вернулась довольная и веселая. В классе ее встретили с восторгом. Поселилась она в кабинете Льва Ивановича, где Нина Сергеевна переставила и устроила все так, чтобы Ирочке было удобно. Стас с Викой успокоились. Жаль, конечно, что так получилось, но что поделаешь? Ирочка всегда была сложным ребенком.

Викин день рождения справили тихо, по-семейному. Устраивать праздник с гостями Вике не хотелось, тем более на следующий день она улетала в Москву. Стас пригласил их в отель «Уолдорф-Астория», чтобы придать обеду особую торжественность. Ресторан был шикарным и пафосным. В Москве таких пока еще не было. Даже обновленный «Метрополь» не шел ни в какое сравнение.

Встречала Вику Томка, которой велено было не распространяться о ее приезде. После шумной и радостной встречи у родителей они с Ирочкой поехали к себе в Брюсов переулок. Улице Неждановой вернули прежнее название. Да и родители теперь жили не на Алексея Толстого, а на Спиридоновке. Сначала было странно, но привыкли быстро, как будто так всегда и было.

Хотя и говорили, что обратный перелет переносится сложнее, но Вика, наоборот, через два дня полностью перестроилась на новое время. Ирочка ходила в школу самостоятельно, поэтому Вика высыпалась и была свободна.

Приехала Томка, строить планы и рассказывать все накопившиеся новости. И под две бутылки шампанского и торт «Прага» проговорили до позднего вечера. Домой Томка не торопилась, ее муж был в эфире допоздна, а она должна забрать его из Останкино. Понимая, что подругу интересует Алик и его жена, Томка в первую очередь рассказала о нем. Начала с галереи, которую расширили за счет кафе. Дела шли хорошо, галерея процветала. Кафе теперь существует отдельно. Владеет им бывший арт-директор Сергей. Название он сохранил, но, слава богу, никаких безалкогольных коктейлей! Бывает хорошая программа, вообще модное место. Обязательно надо как-нибудь зайти, там интересно и весело. Много знакомых. Алик с Ларкой ездили после свадьбы в Таиланд, сейчас в Москве. Ларка оказалась очень приличной девкой. И хотя по сравнению с тем, как она жила раньше, считай, что вышла замуж за миллионера, но вроде любит Алика, что, в общем, заметно. Он вполне доволен, ну от счастья, конечно, не прыгает, но веселый, спокойный… Мужиков – море. Она познакомит Вику с такими интересными телевизионщиками, что никакой Алик в сравнение не идет. Вообще пора начинать новую жизнь. А ничего, что она, Вика, вообще-то любит своего мужа, почти Нобелевского лауреата и вполне счастлива с ним? Да кто спорит? Она же не замуж собирается Вику выдавать, а так, для здорового общения. Или Викуся в монахини собирается записаться на время своего пребывания в Москве? То-то обрадуется наш друг Алик! Еще вообразит, что Викуська по нему страдает. Нет, нет, роман необходим, просто для тонуса. Рассказала о своей жизни, все просто замечательно. От банкира сбежала в чем была. Ну его к черту! Еще пристрелит в темном переулке, защищая свое, кровью добытое богатство. Им с Володькой и так хорошо. Правда, бывшая жена хорошо ощипала при разводе, но, слава Богу, развелись. Там дети, а они еще наживут. Пока поживут у нее, но скоро купят новую, большую квартиру. Володька зарабатывает много и ее хочет пристроить ведущей в какой-нибудь проект. Сейчас на телевидении много новых передач, разных ток-шоу. Вообще там деньги крутятся – будьте-нате! Володька сейчас ведет переговоры с руководителем канала. А что? Она актриса, все ее знают. Не то что какая-нибудь Дуня Иванова из села Гадюкино, которая удачно переспала с кем-то и стала теледивой. Появилось какое-то новое русское кино, но это такой мрак! Ей летом прислали сценарий, но, во-первых, жуткое дерьмо, а во-вторых, банкир был против. А на телевидение она с удовольствием, там интересно. Да, и надо будет устроить большой девичник, не будет же Вика скрываться от друзей? Вот для начала соберем подруг. Но только не в ближайшие дни. Надо разобраться. Машину нужно купить, свои-то «Жигули» продала перед отъездом. Да и «Жигули» ей не нужны. Стас велел надежную машину выбрать. Что Томка об этом думает? А что тут думать? У Володьки приятель – владелец автосалона. Сделает скидку. Завтра же Володька ему позвонит, и она с Викой съездит в салон. Выберут приличную машину. Можно японскую, можно немецкую, на месте разберутся. Завтра Вика хочет к Вероничке заехать, малыша посмотреть, подарки отвезти. Ну, тогда за машиной можно через пару дней. А потом сразу банкет, машину тоже нужно обмыть. Вот сколько поводов сразу!

Вика съездила к Веронике. Та обрадовалась, соскучилась. Маленький Кит Китыч оказался прелестным малышом, уже пытался встать на ноги, агукал. Совсем большой, скоро год. Никита собирается грандиозный праздник устроить. Хорошо, что Викуся приехала. Вика спросила про галерею, хотя все уже знала от Томки. Но надо было как-то перевести разговор на Алика. Вероника рассказала то же, что и Томка. Да, дела идут очень хорошо, взяли двух женщин-искусствоведов. Никите одному не справиться, когда Алик уезжает. Да и они начнут куда-нибудь ездить, Кит подрос, можно его уже с бабушкой оставлять. Как там у Алика? Все хорошо? Ну да, все вроде хорошо. Сейчас он редко бывает у них, но они часто выходят вместе и в галерее видятся.

– Ты знаешь, Викусь, жаль, конечно, что вы расстались. Как-то непривычно рядом с Аликом видеть кого-то другого. Но, видишь, у тебя семья, муж замечательный. Девчонки чудесные… Жалко Алика, он такой грустный был после твоего отъезда, какой-то бесприютный… Ты уехала, для всех уже было ясно, что все изменилось. А он на что-то надеялся, ждал…

– Он что-нибудь говорил? Ну, обо мне, о моем приезде?

– Нет, Викусь, он вообще о тебе не говорил, но было понятно, что ждал. Если о тебе разговор заходил, у него лицо менялось, прямо светилось. Вроде ты обещала к его дню рождения приехать, так я поняла. А потом письмо прислала, он как-то сразу загрустил. Вдруг сорвался и уехал в Дубай.

– Ну, видишь, какая удачная поездка… – усмехнулась Вика.

– А может, это судьба, Викусь? Правда, все так странно, скоропалительно, но вроде у них все хорошо. Ларочка его любит. Может, тебе неприятно слышать о ней, извини.

– Нет, нет, Вероничка, что ты! Я рада за Алика. Только, конечно, хочется, чтобы рядом с ним был приличный человек, а не охотница за деньгами.

– Ой, нет, Лара не такая! Она правда любит Алика. Она хорошая, ну сама увидишь. Похожа на тебя. Не так, чтобы внешне, хотя что-то общее есть. Веселая, остроумная, такая живая, как ты.

– Как тебе кажется, Вероничка, сам-то Алик любит ее?

– Я думаю, да. Он повеселел, стал таким, как раньше. У него перед твоим отъездом уже настроение было какое-то подавленное. Помнишь, Викусь? Это все замечали. Молчаливый, невеселый. Ну, понятно, ты уезжаешь, неизвестно, когда вернешься, тут уже не до веселья. А сейчас он стал прежним, шутит, острит, танцует, придумывает разные мероприятия в галерее. Алик ведь очень интересный рассказчик, с Никитой вечно соревнуются в шутку. Ты знаешь, когда они в «ударе» – невозможно остаться равнодушной. Поэтому я думаю, что все у него хорошо сейчас.

– Стихи читает?

– Нет, вот стихов что-то не слышу. Это, наверно, все же твое. Вернее для тебя. Алик удивительно тонкий человек, он все чувствует. У вас были стихи, потому что для тебя это было близко и понятно. Вы с ним вообще были на редкость гармоничной парой. А Лара, может быть, спокойно относится к поэзии. Ну не всякому же это дано. Она более земная, что ли…

– А чем занимается? Работает?

– Нет, ушла. До свадьбы еще бросила работу в какой-то косметической клинике. Да и что ей туда ходить? Ради небольшой зарплаты?

– Помогает в галерее?

– Нет, там особо помощи не нужно сейчас. Так, хозяйством занимается, готовит хорошо, мы у них в гостях были. Вообще очень аккуратная, чистюля. Ну, не всем же, Викусь, заниматься творчеством! Она просто живет и радуется. Алик-то знает, что ты приехала?

– Нет пока, ты не говори ему, Вероничка.

– Ну да ведь все равно узнает, встретиться-то придется, мы все в одном котле варимся. А он тебе сказал о свой женитьбе? Позвонил?

– Нет, Вероничка, так и не решился. Томка предупредила перед Новым годом, что у него такие кардинальные изменения в жизни. А то бы я, как дура, позвонила ему поздравить с праздником. А он так и не соизволил поделиться со мной своей радостью. Девочкам прислал поздравления с днем рождения. Из Таиланда. Написал, что подарки ждут их дома, он Любе передал. А мне ни слова, ни строчки. Чем уж я его так обидела?

– Да нет, Викусь, обиды тут ни при чем. Значит, пока не освободился от тебя полностью. Где-то внутри запрятана боль, вот и не может справиться. Ты его пойми, Викусь, ты же умница. Встретитесь – будь с ним дружелюбной, веселой, как ты умеешь. Да и с Ларой тоже. Все будет хорошо, вот увидишь!

Что ж, отзывы об этой Ларе самые положительные, но звезд с неба явно не хватает. А впрочем, какое Вике до этого дело? Пусть живут, как хотят.

Она поехала с Томкой в автосалон и выбрала серебристый фольксваген-пассат. Хозяин салона оказался простым, но очень добродушным дядькой. Шутил с Томкой, делал им с Викой комплименты. Пока они болтали и пили кофе, машину оформили. Вике, правда, не хватило двух тысяч долларов, но хозяин махнул рукой, мол, ерунда, завезешь на днях. И Вика уехала домой на новеньком пассате. Двор в этом году закрыли, поставили шлагбаум и охранную будку. В доме появилось много богатых жильцов. За свою машину можно было не волноваться. Вика съездила на дачу, в Зеленоград, повидалась с Анной Степановной, отвезла подарки. Стас беспокоился, снимает ли она деньги с валютного счета? Анна Степановна заверила, что берет иногда, добавляя к пенсии, иначе хоть с голоду помирай. Цены растут каждый день.

Прошла неделя. Все было разобрано, разложено по местам, жизнь наладилась. О приезде Вики уже знали все. Подружки звонили и требовали встречи. Вот только где устроить девичник, в ЦДЛ или Доме кино?

– Давай в Доме кино, – решила Томка. – Послушай, все равно встретитесь рано или поздно. Они с Никитой почти каждый вечер сидят то тут, то там. Подгадать, чтобы их не было – сложно. Да и глупость это все. Ты, наоборот, должна показать, что все в прошлом. Если увидишь их, поздоровайся, познакомься с женой, поздравь, пошути. Чтобы она поняла, что у тебя с Аликом просто приятельские отношения.

– Так неохота их видеть.

– Ну, тогда паранджу надень и не выходи из дома! – рассердилась Томка. – Подумаешь, большое дело, поздороваться с бывшим любовником!

– Ладно, ладно! Давай в Доме кино. Хотя можно у Веронички узнать, куда они собираются вечером.

– А смысл какой, Викусь? Во-первых, Вероника не знает заранее их планов. Это ты девок приглашаешь и Карине звонишь, чтобы стол тебе оставила. А они вдвоем или вчетвером явятся – их всегда посадят. Выйдут из галереи и по дороге решат, где поужинать. Может, в Домжур отправятся. Так что узнать об их планах сложно. Да и незачем.

И первые, кого она увидела, войдя в ресторан, были Никита с Вероникой и Алик с женой. Они сидели за столиком у окна, почти у входа, и пройти мимо них, не заметив, было невозможно. Никита радостно заулыбался, увидев ее. Алик сидел спиной к входу. Вика подошла с веселой улыбкой. Никита уже вставал ей навстречу и, обняв, поцеловал.

– Наконец-то наша Вика снова здесь! Садитесь, Вика, надо выпить за встречу, нам вас не хватало…

Вика, наклонившись, поцеловала Веронику, села рядом с ней и посмотрела на Алика. Он тоже встал и, улыбаясь, шагнул к ней.

– Викуся, привет! Наконец-то ты появилась в наших краях! – и легко поцеловал в щеку. – Знакомься, это Лара – моя жена.

Вика весело и непринужденно улыбалась, шутила, говорила комплименты хорошенькой, слегка напряженной Ларочке. Никита налил шампанского, и Вика очень мило поздравила молодоженов. Краем глаза она видела, что за ней наблюдают с соседних столиков. Еще бы! Всем интересно, как встретятся Вика и Алик после завершения романа. Но она была довольна собой. Чувствовала, что взяла верный тон и ее радость и доброжелательность выглядят совершенно естественно. Алик, кстати, был не на высоте. Он молчал. Улыбался, но так и не нашелся, что сказать, да и улыбка была невеселой. Поболтав немного с Никитой и даже с Ларочкой, Вика встала.

– Как же приятно все-таки опять увидеть вас всех. В нью-йоркской суете даже не замечала, как мне этого не хватает. – Вика легко обвела рукой зал. – Ну, я побежала на свой девичник, а то неудобно. Вон все уже собрались. Можно через какое-то время ненадолго похитить Вероничку и Ларочку? У нас там весело, а вы немного поскучаете, обсудите ваши мужские заботы, – сказала она, обращаясь к Никите. – Я не прощаюсь.

Улыбнулась и пошла к своему столику. По дороге ее окликали, и она останавливалась, целовалась с приятелями, смеялась, чувствуя, что Алик смотрит ей вслед. Настроение у нее было легким, как шампанское, которое она выпила. Хотелось смеяться, кокетничать, флиртовать с кем-нибудь. Напряженность, с которой Вика шла сюда, исчезла, уступив место праздничному возбуждению. Алик очень любил это состояние легкой эйфории, хохотал над ее шуточками, подыгрывал ей и шептал на ухо, что он обожает свою шальную девчонку.

За столом стоял веселый шум. Перебивая друг друга, подружки рассказывали о своих и чужих новостях, а Вика – забавные эпизоды из американской жизни и своем в них участии. Подходили знакомые, целовались и перебрасывались шутками. Не прошло и получаса, как появился Алик. Вика сидела в торце стола, спиной к залу и услышала его голос.

– Ничего, если я разбавлю ваш девичник?

Он придвинул свободный стул и сел рядом с Викой. Голос у него был спокойный, он улыбался, отшучиваясь от расспросов о семейной жизни, но в глазах была напряженность. Вика поняла, что Алик не уверен и не знает, как себя вести с ней. А она, наоборот, легко перебрасывалась шуточками с подругами и тоже слегка подкалывала Алика невинными репликами о новообретенном счастье. Подружки смеялись, Алик невесело усмехался. Наконец он подвинулся вплотную к Вике и вполголоса сказал:

– Викусь, нам надо поговорить.

– О чем? – удивленно вскинула брови Вика.

– О нас, разумеется. О том, что произошло.

– А что произошло? Ты женился? Но это же прекрасно! Твоя жена мне очень понравилась, я вас поздравила и от чистого сердца пожелала счастья. В общем, все очень хо-ро-шо! Так что и говорить больше не о чем. А о моей жизни ты все знаешь. Анечка тебе регулярно писала…

– И если бы ты знала, как я ей благодарен за это! Ты-то себя не утруждала звонками и письмами.

– Почему? Я тебе написала…

– Ах да, конечно! Да еще какое письмо! Это, наверно, лучшее, что я читал в жанре грустно-нежной лирики. Ты давно переросла детские стишки. Я тебе об этом много раз говорил. Почему ты не пишешь, Викусь? Поверь, у тебя все для этого есть. Ты могла бы писать лиричные истории, чуть печальные, но красивые. Изящная женская проза. Имела бы успех.

– Это, надо полагать, тонкая ирония эстета? – Вика внимательно посмотрела ему в глаза. Глаза печальные.

– Нет, что ты, Викусь! Я серьезно. А что касается твоего письма… Если бы я не знал тебя так хорошо, то был бы счастлив, читая его. Ты для меня – открытая книга, Викусь. Но любимая книга, которую я готов перечитывать снова и снова. И я сразу понял цель этого письма, ты хотела сообщить, что не приедешь в назначенное нами время Икс.

– Тобой назначенное, а не нами! – перебила она.

– Неважно. Ты хотела мягко, грустно, нежно передвинуть это Икс на неопределенный срок. Ты написала чудесное письмо! Но самое главное, то, что меня волновало больше всего, прозвучало так, между прочим… Может быть, скорей всего, когда-нибудь. И эти несколько строчек терялись среди нежности, которой было наполнено письмо. Да еще прелестное стихотворение. Надеюсь, ты написала его сама? Мне еще никогда не посвящали стихов. Не Ахматова, конечно, но это было очень трогательно! Было бы. Если бы я не видел тебя насквозь! Твоя игра, бесконечная игра. Когда ты говоришь правду? Когда разыгрываешь сценку? Глупо, конечно, но эти игры не оставляют меня равнодушным, заставляя снова и снова идти за тобой, как дурачок за дудочкой. Дудочка играет так чисто, так нежно, а дурачок, открыв рот, бежит следом.

– Уже не бежит, отбегался! – рассмеялась Вика. – И зачем ты мне все это рассказываешь, Алик? Кого это сейчас волнует? Какие письма, какие стихи, игры? Забудь. Все прошло. И что ты здесь сидишь? Мы поздоровались, пообщались… Чего ты пришел? У тебя там жена одна… Ты же хорошо воспитан, Алик? Что ты торчишь возле меня? Это уже неприлично! У нас тут девичник…

– Да не могу я уйти, Викусь.

– Это почему же? Что, клеем стул намазали?

Алик рассмеялся.

– Не могу я уйти, не знаю, почему. Давай выпьем, Викусь! У тебя день рождения был недавно. Давай за тебя выпьем, за наш юбилей… восемь лет прошло…

– Нет больше никаких юбилеев, Алик. Не надо ничего ворошить, – Вика взяла бокал и задумчиво оглядела стол. Она уже давно ловила тревожные взгляды Томки. Но подруги переговаривались между собой, как бы не замечая Алика и Вику. Легкое, праздничное настроение исчезло. Появилась злорадная мысль, что Ларочка сидит там одна, а муж ее вот он, рядом. Несет всякую чушь и смотрит печально. А ее опять осудят. Никита, небось, от злости вилку сгрыз. А при чем она? Она его не звала!

И как будто в подтверждение ее мыслей, Алик с горечью сказал:

– Все было хорошо. Зачем ты только приехала? Мучить меня?

– Послушай, милый, в чем ты меня обвиняешь? – возмутилась Вика. – Ты сам все решил, мне слова не сказал, не позвонил, не объяснил. Что же ты теперь тут страдаешь? Над моим письмом издевался, а я его писала искренне… ты назло мне, из какого-то дурацкого принципа вдруг взял и метнулся в Дубай, чтобы я звонила, искала, переживала. Где он, мой любимый, куда исчез? Ах, как же это он один-одинешенек в свой день рождения где-то грустит? А он и не думал грустить. Быстро сориентировался на местности, узрел Ларочку и – полный вперед. И, о чудо! Из тривиального курортного приключения выросло большое, светлое чувство! Ну, так я рада за тебя! Какие ко мне еще претензии?

– Все было совсем не так.

– А меня не интересует, как было. Оставь себе, – отрезала Вика и, окликнув Томку, стала обсуждать вчерашнюю аналитическую передачу, которую вел подругин муж. Заговорили о скандальных передачах по телевидению, о какой-то статье, героиней которой была известная певица. Вика включилась в разговор и не обращала на Алика никакого внимания. Но он сидел и уходить явно не собирался. Кто-то спросил о нашумевшей выставке вернувшегося из эмиграции художника, и Алик охотно рассказал. Слушать его было интересно. Вике на минуту показалось, что ничего не изменилось, ресторан, где она всех знала, за столом ее близкие друзья, рядом Алик. Но тут раздался голос Никиты.

– Ну, молодожен, давай по домам. Поздно уже.

Вика оглянулась. Они подошли втроем – Никита, Вероника и Лара. Вероничка оживленно заговорила с Томкой, а Лара стояла молча.

– Лар, поезжай домой, а я еще посижу. Возьми машину, я на такси доберусь. – Алик встал, вытащил из кармана ключи и вложил в руку жены. Потом обнял одной рукой и небрежно поцеловал в висок.

За столом возникло неловкое молчание. Вероника с укором посмотрела на Алика.

– Может быть, вместе поедем? – спокойно спросила Лара. – Ты хотел завтра пораньше в галерею ехать. Не забыл?

– Ну, это завтра. А ты езжай, малышка, я скоро буду.

Вика ждала какой-нибудь ироничной реплики Никиты, но он молчал. Вика посмотрела на него, в маленьких голубых глазах пряталась усмешка, впрочем, вполне дружелюбная. Казалось, еще немного и Никита хитро подмигнет ей. «Может, он Ларису недолюбливает? – подумала Вика. – А она хорошо держится. Молодец!»

Жена Алика снисходительно улыбнулась, поцеловала его и попрощалась с сидящими за столом. Они ушли.

– Послушай, Алик, как-то некрасиво получилось, – недовольно начала Томка. – Ларка хорошая девка, зря ты так. Зачем?

– Томочка, звезда ты наша! Все нормально. Я сам разберусь, ладно? – весело отозвался Алик.

Он вообще оживился, повеселел, заказал еще шампанского, шутил, ухаживал за девушками. Неловкость исчезла, Алика знали и любили, а Лара человек новый, вот пусть сами и разбираются. Просидели до закрытия. Первой уехала Томка, ей нужно было в Останкино за Володей. Потом потихоньку стали разъезжаться подружки. Когда они остались вдвоем, подошла администратор.

– Алик, давай закругляться, дорогой. Я понимаю, вы с Викой давно не виделись, но час ночи уже…

– Все, все, Карин, уходим. Давай счет.

– Да за все уже Вика заплатила. Осталось за последнее шампанское, три бутылки. Вот. – Она протянула счет. Алик расплатился, Карина, как всегда, заахала, благодаря за щедрые чаевые.

– А когда ты успела рассчитаться? Ты вроде никуда не отходила? – спросил он Вику, спускаясь по лестнице.

– Томку попросила, когда она уходила. Мой девичник, я приглашала, я и заплатила.

– Ну и напрасно. Тебя же мама хорошо воспитала. Женщина платить не должна, когда рядом с ней мужчина. Это – дурной тон.

– Мой мужчина остался в Нью-Йорке. В Москве я – одинокая и самостоятельная женщина.

– А я рядом весь вечер торчал – это не в счет? То есть я даже не мужчина?

– Прекрати, Алик, смешно! Все ты понимаешь. Вот когда твоя жена пригласит подруг, то ты и плати. А за чужих жен платить не надо.

Они вышли на улицу и подошли к Викиной машине. Она остановилась.

– Все, Алик, пришли. Я поеду. Рада была тебя повидать.

– Подожди, Викусь, куда поедешь? Нам даже поговорить не удалось там. А сейчас остались одни, и ты вдруг уедешь? Мне столько тебе надо сказать! Давай хотя бы посидим в машине, поговорим…

– Ой, да о чем говорить? Ночь на дворе, я домой хочу, устала…

– Пожалуйста, Викуся, не уезжай. Посидим еще немного, мне надо спросить тебя…

– Ну ладно, садись, – вздохнула Вика, нажав на пульт сигнализации.

Сидели молча, Вика опять вздохнула.

– Ну что ты хотел мне сказать?

– Викусь, а ты правда написала то письмо искренне?

– Да. Мне действительно временами было очень тоскливо без тебя. В тишине, без суеты, когда я оставалась дома одна. Вот тогда не хватало тебя, наших разговоров… – она засмеялась и добавила: – Бессмысленных разговоров.

– Ты знаешь, Викусь, наверно, это глупо, сейчас-то понимаю, что глупо, но тогда, весной, я твердо решил, что нужно завязывать. Устал от тебя. Поставил условие – полгода, до десятого декабря. Знал, что ты не приедешь… И уговаривал себя, что так даже лучше. Ну не приедешь, и хорошо, я свободен. Начну новую жизнь, свет клином на тебе не сошелся. Сам себя успокаивал и ждал, а вдруг приедет? Бросит все и приедет ко мне. Вдруг там, далеко, поймет, что я ей нужен, что она любит меня… Ты даже не звонила, а я надеялся, что приедешь. Обещала написать и не писала. Потом получил это письмо… Такое нежное, грустное, милое, трогательное – такое похожее на тебя. Когда читал, как будто твой голос слышал и видел твое лицо. Но не поверил ни одному слову. Знал, что каждое слово придумано, чтобы подсластить пилюлю – не приедешь, даже не собираешься. Что бы любой на моем месте сделал, а, Викусь? – Он посмотрел на нее, и она пожала плечами. – Да порвал бы в клочки и думать забыл. А я – нет. Читал, перечитывал, как будто тайный смысл хотел найти. И это наивное стихотворение все повторял и повторял про себя, как ключ к разгадке. – Он засмеялся. – Но в интуиции тебе не откажешь – все чувствуешь, даже на расстоянии. – И он медленно, тихо прочел:

– И вот это еще… в конце:

– Помнишь, Викусь? Сколько было таких вечеров на Бронной! Читал – перечитывал и чувствовал нежность твоей кожи под моей щекой и твой запах, духи эти странные «Палома Пикассо», твои тонкие пальцы в моей руке… Прямо наваждение какое-то. Но ведьма, она ведьма и есть. Что удивляться? Ты очень талантливая, Викуся. Если чуть-чуть поработать, можешь и стихи писать. Я тебе давно это говорил. Растрачиваешь себя на пустяки. Пиши, Викусь, пиши!

– Спасибо за совет, я подумаю. Давай, Алик, закончим на сегодня. Домой пора.

– А тебя разве дома кто-то ждет? Сама сказала, что ты одинокая и свободная женщина.

– Я сказала не свободная, а самостоятельная. Временно одинокая и вполне самостоятельная. Нет, меня никто не ждет, просто поздно уже. А вот тебя, милый мой, ждет жена. Кажется, медовый месяц еще не закончился, а ты уже чужую жену развлекаешь. Иди, Алик.

– Викусь, ты меня перебила этими своими стихами. Подожди, я хочу тебе рассказать, как все было. Ты мне целый вечер не даешь договорить.

– Да потому что мне неинтересно!.. Как все было! – передразнила Вика. – Зачем мне это знать? Не хватало еще слушать подробности твоего романа.

– Нет, Викусь, послушай. Тебе интересно, это же все о тебе. Я уехал, да! Знал, что ты не приедешь, но все-таки до десятого тупо ждал. Думал, а вдруг? Моя Викуся непредсказуема. Ну, а десятого в турагентстве оплатил первое попавшееся предложение и утром улетел. Мне безразлично было, Дубай так Дубай – хотя бы тепло. Там познакомился с Ларкой, она с подругой отдыхала…

– Алик, не надо исповедоваться. Зачем мне все это слушать, не понимаю? – перебила Вика.

– Нет, ты дослушай. Я просто хочу, чтобы ты поняла, в каком состоянии я был тогда. Почти восемь лет, и вот все кончилось. Печально, правда? Ничего серьезного с Ларкой не было. Ты правильно сказала – курортный роман, таких в моей жизни было достаточно. Я и не думал ни о каком продолжении. Ларка мне нравилась, чем-то тебя напоминала, мне с ней было хорошо, но жениться у меня и мысли не было. Тем более она замужем. Прилетели вместе в Москву, я ее в такси посадил и сам домой поехал. Приезжаю, вдруг звонок – Ларка. Плачет, говорит, что уходит от мужа, не может обманывать, никогда ему не изменяла, врать не умеет – все рассказала. Сказала, что любит меня и не может жить с мужем. Я так и застыл с телефонной трубкой, никогда не был в такой дурацкой ситуации. А Ларка плачет, мне ее жалко. Спрашиваю, есть у нее к кому поехать? Говорит, что нет. Ну что мне было делать? Даю адрес, говорю, чтобы брала такси и приезжала. Сижу, жду ее и думаю, что же мне с ней делать? Ты знаешь, что я баб в свою квартиру не вожу. Предпочитаю на их территории или в отеле. Здесь мой дом, чужих не надо. Только ты. Всегда думал, что это наш с тобой дом. Ну не на улице же ее оставлять, мороз, дело к вечеру. В общем, анализирую ситуацию и понимаю – она не может обманывать мужа. Не умеет, не хочет и не будет. Рассказала, собрала вещи и ушла. Поступок? Да. Вспоминаю нашу с тобой историю, и сравнение явно не в твою пользу. Ларка поступила честно. Неожиданно, конечно, но все это выглядит более симпатично, чем у нас с тобой. Вот так она ко мне и переехала. Я сначала хотел ей квартиру снять. Но она сразу стала развод оформлять, ну я и решил, что от добра добра не ищут. Мне с ней хорошо, попробую начать новую жизнь.

– Ну, так и начни, – мягко сказала Вика. – Она хорошая, все так говорят. Симпатичная, милая, что тебе еще нужно?

– Не знаю, – Алик взял ее руку и приложил к своей щеке. – Два месяца все было хорошо. Я знал, что ты прилетела, но даже не хотелось звонить тебе. Думал – увидимся и увидимся, как друзья. Ларка все знает о тебе, я ей еще в Дубае рассказал про свою неудавшуюся любовь. Знаешь, как попутчикам в поезде душу изливают. Ну, и потом твои фотографии, портрет…

– А ты что, фотографии не убрал?

– С какой стати? Просто переставил в гостиную. Там, где ты с девочками – моя любимая…

– Я как раз хотела ее у тебя попросить.

– Ну, уж нет! У тебя полно, а у меня всего одна, где вы вместе. Вот такие дела, Викуся, – он поцеловал ее ладонь, а потом по очереди все пальцы. Вика пыталась отнять руку, но Алик не отпускал. – Видишь, увидел тебя и снова дурачок и волшебная дудочка. Побежал за тобой, сидел возле тебя, как пришитый. Думаешь, я не понимаю, что это неприлично? И Ларку жалко. Но ничего не могу сделать. Не хочу тебя отпускать! Мы почти год не виделись. Имеем право поговорить? – Он привлек Вику к себе и стал целовать. Она попыталась вырваться, но Алик еще крепче сжал ее спину. Вика уловила знакомый запах его одеколона и ощутила едва заметную небритость, так у него всегда бывало к ночи. Он целовал и целовал ее, и Вика закрыла глаза, не понимая, что же делать. Потом поцелуи потеряли нежность, стали требовательными и даже агрессивными. Вика пыталась вырваться, но он не отпускал, все крепче и крепче сжимая ее. Несмотря на худобу, Алик был очень сильным, и оттолкнуть его в тесноте машины было непросто. Она повсюду ощущала его губы, ставшие жесткими и горячими, и руки, сжимающие ее до боли. Ей стало казаться, что этих рук не две, а несколько. Он бормотал: «Вика, Вика, девочка моя…» Было неудобно между рулем, подголовником сиденья, дверью и Аликом. Она больно ударилась плечом о ручку двери и чем-то оцарапала ногу. В голове пронеслась мысль: «Неужели можно изнасиловать между рулем и коробкой передач?» Мысль была неприятной и придала Вике сил. Ей удалось вырваться, и, оттолкнув Алика, она почти закричала:

– Ты что, с ума сошел? Ты что делаешь, идиот несчастный? Мне больно!

– Прости, – хрипло сказал Алик и отодвинулся.

Вика попыталась привести в порядок одежду, но это было бессмысленно. Бледно-голубой шелковый костюмчик от Сен-Лоран оказался безнадежно испорчен. На жакете осталась одна пуговица, и Вика застегнула ее. Узкая юбка была разорвана по шву почти до бедра. На улице было тепло, но она захватила плащ, на случай прохладного вечера, и сейчас порадовалась своей предусмотрительности. Не думала, конечно, что ее будут рвать на части, но вот и плащик пригодился. Алик молча смотрел на ее попытки, потом взял за руку, но она со злостью вырвала ее.

– Викусь, прости! Сам не знаю, что на меня нашло. Не могу без тебя! Ну, пожалей ты меня хоть чуть-чуть!

– Ларочка пожалеет. Давай выметайся и топай домой, молодожен!

– Неужели ничего не осталось, Викусь? Ведь было целое море любви. Неужели ни капельки не осталось?

Он смотрел на нее умоляющими, совершенно несчастными глазами, Вике стало жаль его, злость прошла.

– Алик, мы ведь можем остаться друзьями? Давай забудем обо всем? Тогда сможем встречаться, общаться, разговаривать нормально. Мне недостает тебя, это правда, но никаких других отношений, кроме приятельских, у нас быть не может. И ты это прекрасно понимаешь.

– Ну почему, радость моя, почему? Что изменилось? Я по-прежнему люблю тебя. Мне сейчас кажется, что я никогда так сильно не любил. Я хочу быть с тобой! Хочу, Вика! Хочу! Я уже с ума схожу от тоски по тебе, – торопливо говорил он. – Ну что нам мешает? Я женат? Ну и что? Ты ведь тоже замужем и не собираешься бросать Стаса! Так что мы на равных, Викусь. Ничего не изменилось, ничего! Да, у нас нет теперь нашего дома, там живет Ларка. Но это ведь ты разрушила его, ты даже ключи вернула! Знаешь, как мне было больно, когда Томка их отдала? И так тоскливо, что ты уехала, а тут уж хоть волком вой. Уехала, а все-таки еще последнюю боль причинила. Зачем? За что? Вика, ведь я люблю тебя…

Вике казалось, что он сейчас заплачет, и это было невозможно представить! Ироничный, подшучивающий надо всем Алик? Она погладила его по щеке и мягко сказала:

– Я не хотела причинять тебе боли, у меня и в мыслях этого не было. Просто подумала, пусть ключи побудут у тебя, что им валяться в пустой квартире. Вот и все. А ты опять все преувеличил.

Алик взял ее руку и, медленно поглаживая, тихо спросил:

– Вик, а если бы я не сделал этой глупости, не пошел бы на принцип, не уехал в Дубай и не женился сдуру, а просто жил, как обычно, и ждал, тогда все бы осталось по-прежнему?

Ей так хотелось крикнуть: да, да, да! Но она молчала. Томка сказала оскорбленное самолюбие. Да, наверно… Вика сама не могла бы ответить, любит ли она Алика. Может быть, это чувство собственницы – мое, не отдам, пусть будет… Сегодня вечером она испытала явное злорадство, когда он пришел и сидел весь вечер рядом. И даже когда накинулся на нее в машине, Вика не была оскорблена и возмущена. Неприятно – да. Физически. Потому что грубо и не эстетично. Но в то же время приятно, что она имеет такую власть над ним.

Алик расценил это молчание по-другому. Осторожно и очень нежно стал покрывать поцелуями ее лицо, а потом посмотрел в глаза и умоляюще попросил:

– Викусь, давай будем сегодня вместе? Я знаю один отель, очень симпатичный, поедем туда? Пожалуйста, умоляю тебя, девочка моя, родная, ненаглядная…

«Вот и докатилась! – подумала она. – Меня уже в номера приглашают! Бедный мой Стас! Сначала в машине пытались изнасиловать, теперь вот в отель, как девку на один раз…» Она отодвинулась от Алика и покачала головой.

– Все, Алик, наш вечер закончен. Прошу тебя, иди домой! Если ты не выйдешь из машины, то я брошу ее здесь и пойду ловить такси.

– Ты обиделась? Прости меня.

– Нечего мне прощать. Только, ради бога, давай уже разъедемся по домам! Я устала, жутко устала…

– Все, Викусь, ухожу, прости, – и он захлопнул за собой дверь.

Вика облегченно вздохнула, завела двигатель и поехала. В боковом зеркале видела, как Алик стоит и смотрит ей вслед. Поставив машину во дворе и поплотнее запахнув плащ, тихо вошла в подъезд. Слава богу, что никого не было, три часа ночи, все спят. В лифте взглянула на себя в зеркало и ужаснулась. Вид был, как у героини триллера, вырвавшейся из лап маньяка. Глаза размазаны черными кругами, на голове воронье гнездо, губы распухли. Она распахнула плащ и застонала – на шее синяк, такого с ней не случалось со времен Кольки Макарова! «Хорошо, что Ирка дома одна и спит. Представляю, если бы меня увидела Люба! Вот ужас!» – подумала Вика. В квартире было тихо. Вика, не снимая плаща, прошла в ванную, чтобы оценить масштаб разрушений. Костюм можно было выбрасывать, восстановлению он не подлежал. Пуговицы вырваны с мясом, один рукав разорван в плече, другой под мышкой, про юбку нечего и говорить. Костюм подарил на день рождения Стас. Вернее Вика присмотрела, а он с радостью купил. Она надевала его на обед в «Астории». Костюмчик ей шел и стоил больших денег. Колготки разорваны в клочья, на колене синяк. Неудивительно, обо что она только не билась в этой машине! Царапина на руке, это, кажется, Алик браслетом от часов, на плече тоже след от ушиба и классический засос на шее, как у восьмиклассницы. «Ничего себе, сходила на девичник! Бедные мои дети! Чему можно научиться у такой матери?» – подумала Вика. И стоя под душем, решила начать новую жизнь.

Проснулась от звонка в дверь. Посмотрела на часы – половина одиннадцатого. Ирка в школе. Кого принесло? Запахнула халат до подбородка и пошла открывать. Принесли букет. Светлые, почти кремовые розы с легкой желтизной по краям. Расписалась, отколола записку – «Прости». Поставила цветы в вазу, а записку выбросила.

Умываясь, внимательно разглядывала себя в зеркале. Губы уже не такие опухшие, только чуть заметна синева в уголках, а шею можно замазать тоном и повязать косынку. И начать новую жизнь.

Сварила кофе. Пила и думала, что надо начать писать. Алик прав, надо попробовать что-то серьезное. Позвонила Томка и сказала, что заскочит через полчасика, есть новости и планы на вечер. Вика оделась, замотала шею шелковым шарфиком. Рассказывать Томке о происхождении синяка не хотелось. Смешно и глупо, а уж она-то будет глумиться! Позвонил Алик и опять попросил прощения за вчерашнее.

– Я же тебе уже сказала, что все забыто. А за цветы спасибо. Давай не будем больше вспоминать об этом. Как у тебя дома?

– Дома? Нормально, Викусь, ты об этом не беспокойся. Давай пообедаем сегодня вместе?

– Нет, Алик. Во-первых, я занята, а во-вторых, забудь о наших тет-а-тет на неопределенное время.

– Почему, Вика? Я просто хочу пригласить тебя пообедать. Никаких далеко идущих планов у меня нет. Мы же друзья. Если ты занята, можно завтра. А если я к тебе вечером заеду? Как раньше. Просто посижу, с Ирочкой повидаюсь. Может, мы с ней музыкой позанимаемся. Это ведь нормально?

– Не хочу огорчать, Алик, но наша принцесса вычеркнула тебя из списка друзей и объявила предателем. А зная ее противный характер, я тебе не советую приходить к нам.

– Вот это новости! А с чего бы это?

– Анечка была рада услышать о твоей женитьбе и очень трогательно выбирала открытку для поздравления. А Ирка измены не простила. Ты ведь ее верным рыцарем был и вдруг женился. Значит, предал, – засмеялась Вика.

– Ну, думаю, что смогу заслужить ее прощение. Я постараюсь. С Иркой-то мне легче, чем с тобой.

– Может быть. Но не сейчас. Пусть время пройдет. Это не из-за Ирки. Это я тебя прошу. Чтобы все не испортить. Давай пока не будет видеться.

– Сколько?

– Ну, может, пару недель, посмотрим. Алик, я все равно скоро уеду. Стас с Анечкой приедут в июне, и мы все вместе поедем путешествовать на два месяца. Он хочет девочкам Италию показать, Лондон, Париж…

– Образцовый отец… и муж, да, Викусь?

– Алик, милый мой, хороший, не надо. Все уже само собой определилось. В дверь звонят, это Томка. Я заеду в галерею, обязательно заеду на днях. Все. Томка трезвонит, а я не хочу при ней. Позвоню обязательно.

Вика положила трубку и открыла подруге.

– Ну, давай выкладывай, Велехова, чем закончился романтический вечер, – с порога потребовала Томка.

– Да ничем, разошлись по домам. Посидели еще немножко и разъехались.

– Ой ли? Ну, тогда я тебя порадую последними новостями. Людка Гордеева утром звонила. Интересовалась, правда ли, что вчера в Доме кино большой скандал был? То ли Алик ударил жену, то ли она его, а он ее бросил, выгнал и опять со своей Викусей? Во как!

– Ну, ты сказала, что это бред сивой кобылы?

– Сказала. Но ладно. Это просто сплетни. Я тебе, Вика, расскажу новости поинтереснее. Звонит мне с утра пораньше наша Женечка и сообщает, что позвонила ей Каринка – администраторша, она же с ней приятельствует, и рассказала пикантные подробности про вас с Аликом.

– Какие подробности! Да, правда, мы до последнего досидели вдвоем. Она попросила нас закругляться, и мы ушли. Какие еще могут быть подробности?

– Я же говорю, что пикантные. Карина закончила, выходит на улицу, идет к своей тачке и вдруг видит в машине, да под самым фонарем, кувыркается парочка! – Томка выразительно посмотрела на Вику. – Любопытная Каринка остановилась… Время второй час, на улице ни души, а фонарь светит ярко! Может, Каринка думала, что в машине кого-то убивают – видит борьба какая-то происходит… Может, решила гражданскую сознательность проявить и позвать на помощь, вот и подошла поближе, – Томка опять сделала паузу, и Вика обреченно вздохнула. – Ну и видит она, что никого не убивают, слава Богу, а совсем наоборот. Это наши Ромео и Джульетта занимаются любовью.

– Да что она врет! Просто целовались… – не выдержала Вика. – Ну и город! Всем до всего дело есть. Правду говорят – большая деревня.

– Викуся, вы что, совсем свихнулись? Уселись перед входом в ресторан, под фонарем и устроили порносеанс! А потом говоришь, что всем до всего дело есть?

– Да не было ничего, просто целовались, – упрямо повторила Вика.

– Еще скажи, что обсуждали творчество любимого поэта! Карина сообщила, что ты полуголая, юбка задрана. Так увлечены были, что даже не заметили, что по улице иногда люди проходят. Ну, нет бы затихариться где-нибудь в укромном уголке, так нет – прямо напротив ресторана устроились. И теперь об этом вся Москва будет знать. С прибытием, Викуся! Давненько тебя не видно было! Мы уже соскучились по скандальчикам. Вот, наконец, и развлечемся, посмакуем пикантную новость. Тем более еще один персонаж появился в вашем бурном романе – молодая жена. Это ж не то, что какой-то далекий ученый муж, до которого не достать, а потому к нему интересу никакого. А новобрачная – вот она, рядом. То-то она порадуется!

– Ой, ну хватит, Томка, изгаляться! Ничего не было, но сейчас это, конечно, выглядит так себе…

– Давай рассказывай, как на духу, Велехова! И не смей врать! Надо как-то эту историю свести на нет. Я Женьку пристыдила и попросила не трепаться дальше. Она обещала, но, судя по всему, я не была первой, кому она рассказала. Каринка-то не трепло, это она своей задушевной приятельнице сообщила, удержаться не могла. Но понять ее можно, не каждый вечер такое видишь.

И Вика рассказала Томке все, что произошло ночью. Показала остатки Сен-Лорановского великолепия.

– Вот сволочь! Ну ладно б изнасиловал – дело житейское, но дорогие вещи зачем рвать? – возмутилась подруга. Вика только рукой махнула. Показала синяки и царапины, а потом сняла шарфик. Увидев синяк, Томка расхохоталась и никак не могла остановиться. – Ой, не могу! Велехова, уморила! Нет, это же надо, засос! У вас какие-то африканские страсти… Викуль, мы с тобой и на первом курсе этим не грешили, только в школе. Помню я такой засосик у себя, в классе эдак седьмом. С мальчишкой целовались в парадном. Ну, мне мать и наподдала за этот поцелуйчик! Я орала на весь наш шахтерский городок! – Томка опять рассмеялась. – Нет, не могу поверить, взрослые люди, ветераны любви и вдруг впали в детство. Жаль, нельзя никому рассказать! Ох, как бы я могла это преподнести – умерли бы от смеха!

– Том! Ты не вздумай! – испугалась Вика.

– Да шучу я, шучу, успокойся. Да, видок у тебя!

– Это еще ничего. Если бы ты вчера увидела. Как будто рота солдат меня терзала. Ужас!

– Слушай, Велехова, а давай заяву накатаем в ментовскую. Ты на вид – типичная жертва изнасилования. Посадим гада, за то, что порвал такой костюм!

Вика недоверчиво посмотрела на подругу, шутит? Но Томка, серьезно глядя на нее, продолжала:

– А что? Вот и выход. Прямо под белые руки его и в тюрьму. Приставал? Приставал, все видели. Склонял к нехорошему? Склонял, сто процентов склонял. А кто бы не склонял такую кралю? А ты отказала. Ну, ясное дело отказала. Елки-палки! Жена почти Нобелевского лауреата, ученого с мировым именем! Конечно, отказала, причем с негодованием! А он тебя подло заманил. Прикинулся овечкой, а накинулся, как волчара! Ты, Викуся, жертва! Чистая и непорочная. Святая мать семейства с засосом на шее. Он ответит за такое надругательство по всей строгости. О, это будет шумный процесс с широким общественным резонансом, с мировой оглаской… Я уже вижу заголовки газет, общественность негодует! Движение феминисток устраивает марш протеста. «Виктория Зданевич – жертва сексуального зверства мужчины! Поддержим нашу русскую сестру маршем протеста! А потом и автопробегом! По бездорожью и разгильдяйству!» А я подключу телевидение.

– Ты что, совсем ополоумела? – растерялась Вика. Что она здесь разыгрывает? Но Томка только махнула рукой, мол, не мешай. И продолжала:

– Более того, мы дойдем до Страсбурга в своем справедливом негодовании. Мы потребуем возместить моральный ущерб. Сейчас это очень модно. Но у нас-то есть все основания требовать компенсации в миллион долларов, – Томка подбоченилась и, перебирая ногами, прошлась по кругу, голося тонко и пронзительно:

Вика, не удержавшись, рассмеялась. Конечно, балаган устраивает, по своему обыкновению, а она уже испугалась, что та всерьез…

– А миллион-то мы с кого требуем, Томик? Я про миллион не очень поняла.

– Миллион? – Томка задумалась. – Да, миллион с Алика требовать как-то не очень… Парень и так попал по полной. А мы с мировой общественности потребуем. А что? Они весь этот вой подняли в газетах… Радио, телевидение. Твое честное имя на весь мир опозорили. Приятно Нобелевскому лауреату такое про свою жену читать и слышать?

– Да телевидение ты вроде сама собиралась подключить.

– Да? Ну ладно, Велехова, не придирайся. Идея неплохая, согласись? Ты ни при чем, а он гад и насильник!

– Классная идейка, как, впрочем, все твои идейки. Особенно Алику понравится и его жене. Они просто в восторг придут!

– Ну ладно, уговорила. Заяву писать не будем. А что тогда? – Томка задумчиво посмотрела на Вику. – Может, Женька и не будет больше болтать, подруга все-таки. Сама-то Карина трепать не будет, ей отношения с Аликом портить ни к чему. Столько денег она от него имеет! Да черт с ними! В конце концов, что мы паримся? Я не я и лошадь не моя – оговорили, померещилось. Да поговорят и перестанут. Ты не барышня на выданье, чтобы уж так репутацией дорожить. Алик пусть сам с супругой разбирается, поделом ему. А с тебя какой спрос? – Томка прикрыла грудь рукой и, подражая Светличной, трагично воскликнула: – «Не виноватая я, он сам пришел!» И это будет святая правда, все подтвердят, – закончила она, улыбаясь.

– Ну, спасибо тебе, Томочка, что утешила, что массу полезных советов дала…

– Да всегда пожалуйста, – засмеялась она. – Кончай, Викуль, плюнь на все. Самое-то главное забыла с твоими драмами и комедиями. Сегодня вечером мы приглашены к одному очень влиятельному человеку. Там тусовка, весь московский бомонд будет. Познакомлю тебя с потрясающим мужиком.

– Ой, нет, спасибо. Нагулялась. Никакого желания выходить в ближайшее время не будет. Тем более с мужиками знакомиться. Ты уж без меня.

– Ничего не без тебя. Да я, может, ради тебя иду. Мне что, я при своем Володьке, особо не разгуляешься. Тебя хочу пристроить к приличному человеку.

– Не пойду никуда, не хочу.

– Вот дура ты, Велехова. Кавалер-то тебе нужен. Чтобы приглашал, сопровождал, развлекал. Ну и всякое такое.

– Вот я всякого такого как раз не хочу.

– Вика, ну никто не собирается на тебя набрасываться. Не царское это дело. Только по обоюдному согласию. У меня приличные знакомые, не то что твой друг Алик. Ну, шучу, шучу, – улыбнулась Томка, встретив укоризненный взгляд подруги. – Пойми, Викуль, он от тебя не отстанет, если ты одна будешь, ты же знаешь Алика. А если при кавалере, то поймет, что все закончено. В общем, я за тобой в семь заеду.

– Не знаю, Томка, не хочется.

– Ну, все, не капризничай, договорились уже. Только придется тебе придумать какой-то туалет, чтобы скрыть все свои синяки и ссадины. А то придется тебя выдать за парашютистку, которая неудачно приземлилась. А засосик замаскируй с особым вниманием, потому что за школьницу не сойдешь, а молодые светские дамы с такими «украшениями» не ходят! – Томка противно хихикнула. – Ну, я побежала, пока. До вечера, – и чмокнув Вику, ушла.

«Да, новости безрадостные, – подумала Вика. – После этого видеться с Аликом просто нельзя. Он и сам должен понимать».

Алик позвонил, когда Вика была готова к выходу. Все следы вчерашнего были удачно скрыты, и она осталась довольна, разглядывая себя в зеркале. Услышав голос Алика, Вика поморщилась, договорились же сделать паузу. А сейчас вообще все осложнилось еще больше.

– Привет, Викусь. Ты уже слышала последние сплетни?

– Ну, а как же! Причем все варианты. То, что было и чего не было. Женька – Томке, та сразу ко мне – обрадовать.

– Не переживай, малыш, забудь. Я звоню предупредить, если кто будет спрашивать, то тебя в машине не было.

– А где я была? – не поняла Вика.

– Не знаю, дома была, уехала. Карина ошиблась, в машине был я с Ларкой.

– В моей машине?

– Да почему в твоей? Карина знать не знает, чья это машина. Она видела, что мы с тобой вдвоем ушли из ресторана. Поэтому, когда увидела меня в машине, то подумала, что я с тобой. Машинально подумала, она же не разглядывала особо. Просто заметила, что я с кем-то обнимаюсь. Подумала, что с тобой, а я с Ларкой был.

– А как она там оказалась? Ларка вместе с Никитой ушла, все видели, – начиная понимать, спросила Вика.

– Никуда не поехала. Ждала меня в машине. Приревновала к тебе и осталась ждать. Мы с тобой вышли, а тут моя Ларочка с выяснениями. Ну, ты села в свою машину и уехала. А мы с Ларкой остались разбираться, помирились и целовались. Тут как раз Карина мимо проходила. Поняла теперь? С ней я уже договорился. Она и Женьке позвонила, сказала, что Никита ее на смех поднял и это я со своей женой там мирился.

– И Женька поверила?

– Ну да. Карина была очень убедительна. А чего не поверить? Все так и было. А тебе про эту историю вообще никто не говорил пока. Ты впервые слышишь. Уехала домой и все. А что там дальше у Алика с женой было, не знаешь. Это я на случай, если Женька начнет расспрашивать. Но Карина сказала, что она интерес сразу потеряла, когда услышала, что я с женой разбирался.

– Спасибо, конечно, Алик. Не хотелось быть героиней грязных сплетен. А если твоя Лара узнает, что тогда?

– А Ларка знает, я ей все рассказал. Пришлось. Это, кстати, Никита придумал всю историю.

– Я не поняла. Алик, ты рассказал своей жене то, что было на самом деле?

– Так, в общих чертах. Ну а как иначе, Викусь? Не хотелось, чтобы твое имя трепали. Да и Ларке это не нужно. Я сказал, что мы с тобой прощались. Она поняла и согласилась нас прикрыть.

– Даже не знаю, что сказать… Высокие отношения!

– Прекрати! Ларка нормальный человек. Обидно ей, конечно, но что поделаешь, не быть же нам троим героями пошлых сплетен. Так бы мы с тобой встречаться не могли, народ осудит.

– А сейчас тем более не можем. Все одно к одному… Тяжело тебе пришлось, бедненький? Досталось от Ларки за всю эту историю?

– Да нет, все нормально. Сам виноват, больше перед тобой, конечно, вот и расхлебывал эту кашу. Заедешь в галерею?

– Ну не вдруг… посмотрим, созвонимся.

По дороге она рассказала Томке эту историю, чтобы та была в курсе и держалась той же версии.

– Да, не ожидала. Ну что ж, это по-мужски. В чем, в чем, а в благородстве Алику не откажешь. Жалко мне Ларку, хорошая она девка! – задумчиво сказала Томка.

– Да, умная. А может, хитрая. В любом случае повезло моему милому.

– А знаешь, Викусь, сейчас в нашем кругу многое изменилось. Это раньше бы смаковали подробности, жалели и обсуждали. Все как-то поутихли. Все уже не то. И мы уже не московский бомонд. Мы – бывшие. Вот сейчас приедем, и увидишь новую элиту. В основном приезжие, не москвичи. Сильные, уверенные, не отягощенные избыточным интеллектом. Вряд ли знают, кто такой Бенюэль, Эрнст Неизвестный или Бродский. Но денег – море. И хватка бульдожья. С ними девки – жадные, глупые и очень красивые. Тупо красивые. Никакой игры страстей, жутко примитивный секс. Их камасутра – порнушки, оттуда и набираются опыта.

– А зачем тогда едем? Ты же говорила, что масса интересных мужиков, а теперь вот такой моветон…

– Нет, мужики есть. Артистизма, обаяния и светскости, как у наших, там, конечно, нет. Все попроще. Но умные, с такой купеческой русской широтой. Если такого мужика в хорошие женские руки, а не этим безграмотным тетехам из провинциальных подворотен, то могут получиться достойные экземпляры мужской породы. Ну и потом такие, как мой Володька. Это раньше журналисты были литераторы номер два, статьи в «Правду» писали, а сегодня они на коне. Телеведущие, узнаваемые лица, богатые, известные. Они-то из нашей с тобой жизни, одной с нами крови. «А все, что было сердцу мило, все давным-давно уплыло», – пропела Томка.

– Жаль. Неужели ничего не возродится? Кино, театр… Господи, какие у нас актеры, Томка! Какие операторы, режиссеры, поэты, художники! Ты знаешь, я в Нью-Йорке очень много ходила на выставки, все новые хорошие фильмы смотрела, известные спектакли на Бродвее. Нет, все другое. Мельче, неинтереснее, что ли… Зрелищно, денег затрачено кучи, а идеи нет. Не греет, не волнует… Джаз – да! Джаз, музыка – это у них на высоте.

– Ну ладно тебе, кинокритик! Все у нас, разумеется, будет, но совсем другое. Полностью американизированное. Мы были беспечной московской богемой. Могли себе позволить рассуждать об искусстве. Спорить о Шаброле и Феллини и относиться к этим спорам серьезно. Мы каждый вечер собирались в своих закрытых ресторанах. Нет сегодня денег – за тебя кто-то заплатит или в долг накормит и напоит, такая вот Карина. Жизнь страны нас нисколько не интересовала. Мы дружно и тихо ругали партийные худсоветы и маститых киностариков, заплывших жиром от советской славы и почестей. Возмущались, что им дано право уничтожать талант Тарковского, Панфилова, Шпаликова, Олега Даля. В общем, жили, Викуська, в полное свое удовольствие. Нам за нашу жизнь в искусстве платило государство, к которому мы относились с такой иронией. А сегодня искусство – это бизнес, а кино в особенности. Найди деньги, сними, пусти в прокат и окупи расходы многократно. Ну и аппетиты у всех сильно возросли. Кто сегодня мечтает о «Жигулях» восьмой модели? «Мерседесы», «ауди», квартиры многокомнатные в историческом центре Москвы. Красные кирпичные замки в пять этажей – вот что хочет иметь каждый, независимо от того, чем он занимается – политикой или искусством. Так что мы, Викуська, были истинными бессребрениками, служителями Мельпомены. Получали большие гонорары, постановочные и прогуливали их легко и беззаботно.

– Ну, хотя бы жили красиво, любили красиво, гуляли красиво, – улыбнулась Вика.

– О, это да! Что было, то было! Но сегодня те, чьим талантом мы так восхищались лет десять-пятнадцать назад, постарели. Всем этим красавцам и красавицам уж за пятьдесят, и о них забывают. Это печально, Викусь, а все наши любимые места доживают последние дни. Идет жуткая грызня за творческие дома, помещения и фонды. Один Госфильмофонд с его территорией чего стоит! А киноцентр на Пресне, а Ялта, Пицунда, Болшево! Такая война идет, не приведи Господи. А хотят хапнуть нашу общую кинематографическую собственность несколько хватких и небесталанных людей, хорошо всем известных. Поэтому я расстаюсь с кино и ухожу на телевидение. Со следующей недели запускают передачу, которую буду вести. Прощай, праздная жизнь. Встаю к станку и по гудку на работу.

– Ну, я тебя поздравляю. Будем смотреть, повышая твой рейтинг. Трудись, Томка, россиянам приятно снова увидеть любимое лицо!

– Да уж, это точно, – отозвалась подруга.

Время бежало. Учебный год закончился. Учителя Ирочкой были довольны и даже удивлены. Несколько месяцев в американской школе, где ей не делали никакого снисхождения, принесли свои плоды. По многим предметам Ира получила вполне заслуженные четверки и пятерки.

С Аликом Вика виделась лишь на дне рождения маленького Никиты. Праздник был устроен большой, гостей набежало много, и Алик с Ларой сидели на другом конце стола. В начале вечера поздоровались, поболтали немного на общие темы. Ларочка разговаривала с ней дружелюбно. Ушла Вика незаметно, не прощаясь.

В середине июня прилетели Стас с Анечкой. Две недели провели все вместе на даче, привезли даже Анну Степановну. А в июле уехали в Лондон, оттуда в Рим. План путешествия по Италии Анечка и Стас составляли долго, учитывая музеи, экскурсии и отдых на море. Отели, машины, билеты были заказаны по-американски четко, и никаких досадных недоразумений не возникло. Париж решили оставить на следующее лето, чтобы спокойно поездить по Франции и, конечно, отдохнуть на Лазурном берегу. Совместить Италию и Францию в одну поездку не получалось по времени.

Лондон их впечатлил, особенно музеи, никаких дождей и туманов не было, и неделя пролетела, как один день. А Рим был праздником. Вика и Стас наслаждались классической Италией, девчонки больше морем, магазинами и отдыхом. В конце августа расстались в Риме. Стас с Анечкой полетели в Нью-Йорк. А Вика с Иришкой в Москву. Устроив дочь на Спиридоновке и взяв с нее слово вести себя прилично и во всем слушаться бабушку, Вика стала собираться. Повидалась только с Томкой и через несколько дней улетела.

Вика скучала по Ирочке, впервые они расстались так надолго. Волновалась, как там капризная дочка обходится без нее. Но Нина Сергеевна успокаивала – все в порядке, Ира ведет себя нормально, и в школе все хорошо.

А у них без Иришки жизнь текла спокойно и без ссор. Анечка обожала Стаса, а к Вике относилась с трогательной нежностью и заботой. Она все время предлагала помочь по хозяйству и наслаждалась Викиным обществом. Они обсуждали самые разные темы, Анечка рассказывала Вике обо всем, что происходило в ее жизни. Она очень хотела быть маминой подружкой. Вика понимала, что девочка счастлива оттого, что мама впервые целиком принадлежит ей. Но все-таки ее огорчало, что любящая всех Анечка совсем не скучает по своей сестре. Вика думала, что когда девочки расстанутся, отношения у них станут более теплыми, но ничего похожего не произошло. Анечка часто писала бабушке и, передавая приветы дедушке, Любе и тете Нате, забывала про Ирочку. Но в остальном Вика была довольна своей жизнью. Ей было хорошо и спокойно со Стасом и Анечкой. В свободное время они гуляли в парке, ходили в кино, принимали гостей, обедали в ресторанах. В хорошую погоду уезжали на выходные в Хэмптон. Останавливались в маленьком отеле, гуляли по берегу океана, если рыбу в итальянском ресторане. «Образцово-показательная семья!» – думала Вика и грустила по Ирке, которая живет со строгой бабушкой, и, наверное, ей плохо без снисходительной и нежной мамы. Грусть и нежность к Ирочке перемешивалась с какой-то другой непонятной грустью, о чем-то потерянном навсегда. Она задавала себе вопрос: почему? И не находила ответа. Вроде все прекрасно и все ей нравится, но почему же иногда так одиноко? Неужели ей не хватает Алика? Нет, это все же от переживаний за Ирочку. Но дочка была вполне довольна своей московской жизнью. Она восторженно сообщала маме о том, что будет вручать цветы английской королеве, которая скоро посетит их школу. Нина Сергеевка тоже была в волнении от предстоящей встречи и репетировала с Ирочкой приветственную речь.

А у них в октябре было как раз грустное настроение, лауреатами Нобелевской премии стали два других физика, тоже американцы. Стас был немного расстроен, но скорее из-за того, что Анечка очень переживала, считая это несправедливым. Вика и Стас утешали ее. Стас смеялся и обещал, что бросит все дела, закроется в лаборатории и будет работать над новой темой день и ночь, чтобы открыть что-то такое, что поразит весь научный мир, включая нобелевский комитет. Анечка пугалась и уверяла, что ей не нужна никакая премия, лишь бы папа больше времени проводил дома.

К рождеству приехала Ирочка. Она летела одна, родители волновались, но долетела благополучно и сказала, что ничего сложного нет. Она прекрасно разобралась, куда идти и где получать багаж. Вика смотрела на свою красавицу и думала: «Господи, совсем самостоятельная, просто девушка уже. Как быстро».

Праздники прошли весело, после Нового года поехали в Аспен. А через две недели проводили Ирочку. Сама Вика полетела в Москву в марте, чтобы отпраздновать детский день рождения с Ирой.

Вот по такому расписанию и прожили несколько последних школьных лет. С Аликом виделась редко. Иногда заезжала в галерею, посмотреть, что нового, поболтать с Вероникой и даже с Ларой, если та была там. Собирались все реже и реже. Жизнь менялась, многие разъехались. Кто за границу, кто в загородный дом, ближе к природе. ЦДЛ полностью перестроили. В знаменитом, полном воспоминаний дубовом зале открылся пафосный и очень дорогой ресторан, уютный бар превратился в чужое незнакомое место. У входа в ресторан на Воровского, которая теперь стала Поварской, стоял швейцар в маскарадной ливрее, но пускали всех. Всех, кто мог заплатить. В Доме кино все осталось по-прежнему: показы, премьеры, концерты, но вид был обветшалый, особенно в старом здании, где ресторан. Да и ресторан теперь полупустой, даже вечерами. А раньше яблоку упасть негде было. Москва менялась, становилась чужой и многолюдной. Приезжая через полгода из Нью-Йорка, Вика сразу замечала перемены. Начался строительный бум. Особенно заметно это было в маленьких переулках старого центра. Вместо сквериков и тихих обветшавших домов в четыре этажа вдруг появлялся забор, огораживающий стройку и оставляющий для проезда узкую полосу. А в следующий приезд Вика видела на этом месте десятиэтажную коробку. В ее доме тоже шли бесконечные ремонты. Купить большую, многокомнатную квартиру у наследников было заманчиво, хоть и дорого. Но деньги как раз у этих энергичных людей были, так что квартиры в Брюсовом пользовались спросом. Вот в доме родителей, на Спиридоновке, ничего не изменилось. Чистота, респектабельность, тишина. Двор и подъезд охранялись по-прежнему. Ни живущим в этом доме, ни их наследникам продавать квартиры не было нужды, у них все было.

Ирочка по полгода жила на Спиридоновке, и до школы ей было пять минут ходьбы. Она привыкла и довольно мирно уживалась с бабушкой и дедушкой. Но каждый раз в начале сентября устраивала сцену, укоряя и упрекая мать за то, что она больше любит Аню. Вике приходилось уговаривать и успокаивать ее как в детстве, когда она была капризным, истеричным ребенком. То, что кроме Ани, маму ждет еще и Стас, Ирочка во внимание не принимала. Она ревновала к сестре. Нет, характер дочери не менялся. Восхищение, которое она все больше и больше вызывала у окружающих, только обостряло ее эгоизм. Вика уезжала с тяжелым сердцем. Единственное, что радовало, – отношения Ирочки с Ниной Сергеевной. Любимицей бабушки всегда была Анечка. Оставшись без своей Нюточки, Нина Сергеевна очень привязалась к Ире. Та стала для нее смыслом жизни и объектом педагогических усилий. И, как ни странно, они быстро нашли общий язык. Характеры у обеих были непростые, но твердость и последовательность Нины Сергеевны вызывала у девочки что-то похожее на уважение. К тому же Ирочка чувствовала, что бабушка отдает ей все свое внимание, живет ее жизнью, и это для девочки было самым важным. А с дедушкой у нее всегда были дружеские отношения. Так что за Ирочку можно было быть спокойной, и Вика была благодарна маме.

В Нью-Йорке она стала понемногу писать. Не то, чтобы всерьез, а так… под настроение. Как-то гуляла по берегу океана, выдавливая свои следы на мокром песке. Зима, серое небо, серый песок, серая неприветливая тяжелая вода. Неудачные выходные, зря приехали в Хэмптон. Вспомнила, как здесь хорошо, когда берег залит солнцем, песок тогда не серый, а золотистый.

Вот подошла к самой воде и отскочила в сторону от набежавшей волны. И стала смотреть на оставшиеся следы. Ровные и четкие до самой воды. Куда они ведут? Пустой берег и эта дорожка следов, а обратных нет. Кто их оставил? И в голове стали появляться образы, а потом лица и голоса…

Пришла домой, села писать. Получилась повесть. Грустная и странная, о том, что один человек служил в Средней Азии на границе. Жил обычной военной жизнью – то спокойной и мирной, то с происшествиями, стрельбой и гибелью людей. И однажды во время конфликта погибли жена этого человека с маленькой дочкой, рыжей и веселой девочкой в веснушках. Автобус, в котором женщины возвращались из города в часть, расстреляла одна из фанатичных исламских группировок.

Человек остался один. Ездил по горячим точкам, воевал в Чечне, много убивал и хотел умереть. Но остался жив. После ранения демобилизовался и приехал в свой город. Был он молчалив, невесел, работал таксистом. Ему предлагали стать начальником охраны у солидного человека – он отказался. Устал быть в постоянной готовности убивать. Да и здоровье не позволяло. После контузии у него случались приступы дикой головной боли и черной бездонной тоски. Тогда он пил, пил по несколько дней, запираясь от знакомых и никуда не выходя. Он вспоминал свою рыженькую, веселую дочку, смешные золотистые веснушки на ее лице и хотел убивать снова и снова. Поэтому и решил никогда больше не держать в руках оружия. Потом приступ проходил, тоска отступала, и он снова пытался жить.

И однажды летом встретил девушку. Она шла по улице, улыбаясь чему-то своему, и хотелось смотреть и смотреть на эту улыбку. Он повернулся и пошел за ней. Шел без всякой определенной мысли, просто понял, что должен идти. Девушка не была красавицей, самая обыкновенная молодая девушка. Она была рыжая, как будто облитая солнцем, и лицо все в золотистых веснушках. Он дошел за ней до самого дома и целый вечер просидел на скамейке у подъезда. Ему хотелось, чтобы она вышла. Он улыбнулся, вспомнив, какое у нее смешное лицо. Но она не вышла. И человек стал каждый день приходить к дому и ждать. Он шел за ней следом, а она бежала впереди, ничего не замечая. Через неделю он знал все – где работает, куда ходит. Лицо его изменилось, суровость исчезла, он шел, наблюдая за ней, и улыбался все чаще и чаще. Ему ведь было только тридцать пять лет, и до того расстрелянного автобуса его считали веселым и красивым. Он помолодел, повеселел, на работе удивлялись перемене. Знакомые тоже радовались, что человек понемногу отходит от своего горя. Через какое-то время девушка заметила его, они познакомились и начали встречаться. От Рыжей исходили свет и радость, она всегда была в хорошем настроении, и мир казался ей прекрасным. Хотя ничего особенного в ее жизни не было, работала воспитательницей в детском саду, жила со строгой теткой, мать умерла три года назад, а отца она никогда не знала. Ну, какие тут радости? Но рядом с ней становилось легко и спокойно. Они поженились и стали жить вместе. Он любил ее очень сильно, оберегая, волнуясь о ней постоянно. Он встречал и провожал свою жену, носил ее на руках и покупал ей подарки. Он называл ее «моя Рыжая» и «Рыжик». Она смотрела на него так, как могут смотреть только очень любящие, преданные и счастливые женщины. Они были всегда вдвоем, им никто не был нужен. Человек чувствовал себя молодым и счастливым, приступы боли прошли, и рядом была любимая Рыжая. Так они прожили два года. Рыжая мечтала о ребенке, но он уговаривал ее подождать. Человеку не хотелось ни с кем делить свою любовь.

А потом случился приступ. Он обрушился внезапно и с такой силой, что человек потерял представление о земле и небе. Он пил, пытаясь уйти от этой боли, и не видел испуганных глаз Рыжей, а потом обидел ее, оскорбил жестоко и незаслуженно. Рыжая только хотела помочь, а он обидел и выгнал ее. И Рыжая ушла. Через неделю он пришел в себя и бросился искать. Тетка нелюбезно ответила, что Рыжая была у нее два дня, а потом ушла. Куда – она не знает. Он побежал в детский сад, но там сказали, что она уволилась. Стал искать ее у подруг и знакомых, спрашивал их в надежде найти хоть какой-то след. Но никто ничего не знал. Он понял, что потерял ее навсегда и жить без нее незачем. И стал искать, используя все свои знакомства. Обошел все билетные кассы в городе, умолял вспомнить, показывал фотографию. Рыжая была заметна, мимо нее нельзя было пройти, не взглянув, но никто не вспомнил. Наконец один знакомый свел его с приятелем, работающим в милиции, и след нашелся. Рыжая взяла билет до северного города, он поехал туда и начал поиски. Ходил с фотографией. Он любил фотографировать Рыжую, и везде она смеялась. Как он любил ее смех, ее голос, ее золотистые волосы! Человек понимал, что без нее не сможет жить. Он обходил детские сады и спрашивал, не видели они такую. И в одном саду ему повезло, Рыжая работала у них воспитательницей. Месяц назад ушла. Куда – не знают. Молчаливая, печальная, ни с кем не общалась, но с детьми справлялась хорошо. Они ее любили. Наконец появилась надежда, Рыжую по фотографии узнал водитель на автобусной станции. Похожую девушку он возил в небольшой областной город. Было это дней десять назад. Может, с неделю… он поехал в этот город и обошел его весь. Нашел единственный детский сад. Там вспомнили. Приходила похожая женщина, искала работу, но у них ничего не было. Человек обходил школы, больницы. Магазины. Везде показывал фотографию смеющейся Рыжей, но никто точно припомнить не мог. Вокзалов здесь не было, городок небольшой, в ближайшие поселки ходили автобусы. Маршрутов было немного, он расспросил водителей, и один из них вспомнил рыжую женщину с веснушками, позавчера возил ее в небольшой поселок. Может, не эту, та была постарше, но похожа. Как можно туда добраться? Автобус будет утром, вечерних пассажиров он только выгрузил. Нет, рыженькой не было. А машиной можно? Да, можно и машиной, только поздно уже, кто же поедет? Городок маленький, все уже по домам сидят, а такси у них нет. Да и машин немного, а езды туда два часа да два обратно. Надо утреннего автобуса ждать. Человек кое-как провел эту ночь, он чувствовал, что Рыжая где-то близко. Возможно, завтра он найдет ее и все будет хорошо.

Утром приехал в поселок. На остановке ждали всего несколько человек. Значит, она здесь. Подождав, пока автобус уедет назад, человек пошел по поселку. На площади был магазин, почта, аптека и кафе. А вокруг несколько улиц, застроенных небольшими домами. И он начал поиски. Да, ее видели в кафе, спрашивала, где можно переночевать. Буфетчица посоветовала ей свою подругу, она живет на окраине в своем доме. Сдает приезжим летом, ну а зимой-то у них никого не бывает. И объяснила, как пройти. С гулко бьющимся сердцем человек почти побежал туда. Хозяйка сказала, что да, была, ночевала, вчера ушла. На автобус? Нет, в другую сторону пошла. Странная вообще какая-то, вроде не в себе… автобус в восемь отходит, а она-то уже в девятом часу ушла. А вечерний – тоже в восемь. Может, и на вечернем уехала, ночевать не возвращалась.

Но на вечернем Рыжая не приезжала, он сам разговаривал с водителем. Значит, она в поселке. Надо искать. Он обошел еще одну улицу, поселок закончился, дальше был пустырь. В последнем доме на лавочке сидел старик. Человек спросил и показал фотографию. Нет, без очков не видит, но женщина здесь вчера проходила, спрашивала, куда ведет эта дорога. Молодая, может, и рыжая, он видит плохо. Незнакомая. Здесь вообще редко кто проходит, некуда идти. Так, летом мальчишки бегают на берег, купаться. А куда ведет дорога? Никуда, море там.

– Я ей так и сказал, никуда не ведет. Море и все, ничего больше нету. Ну и она ушла.

– А куда пошла-то, дедушка? Не сказала?

– Туда и пошла, к морю. Никуда там дальше и не выйдешь – море да камни.

– Ну, а назад когда возвращалась, вы видели, в какую сторону пошла? – допытывался человек.

– Нет, когда назад, не видел. В доме, должно, был.

– А далеко до берега?

– Ну, с километр будет.

И человек пошел к берегу. Сам не знал, зачем идет. Но Рыжая шла к морю, значит, и он пойдет. Вряд ли, конечно, она сидит там со вчерашнего дня. Но он все-таки посмотрит. Раз в поселке нет, могла уехать в город на попутной машине, а не на автобусе. Значит, нужно вернуться в город и опять искать. Он шел по каменистой пустой дороге. Нерадостные места. Зачем Рыжая пошла сюда? Хотела посмотреть на море? Вот оно и показалось за поворотом. Громадное, серое, неприветливое. Дорога закончилась, начался песок. И на сером влажном песке человек увидел следы. Отчетливые и глубокие следы. Маленькие, узкие, женские… это были следы Рыжей. Он обрадовался, значит, она на берегу. Обратных следов не было. Что же она здесь всю ночь провела? Глупая, глупая Рыжая! Осень уже, ночью холодно. Он осторожно шел рядом со следами ее туфель. Но где же она? Он окинул взглядом песчаную бухту, справа и слева нагромождение камней. Куда она могла пойти? Следы шли ровненько, никуда не сворачивая. У него сильно забилось сердце и застучало в висках. «Только не сейчас, – подумал он. – Только не здесь! Мне надо найти Рыжую!» Но черная боль не пришла, это был не приступ, просто стучало в висках. Он дошел до воды и остановился. Тихая вода лениво набегала на песок и откатывалась назад. Больше следов не было. Дальше была вода. «Что же она по воде вдоль берега пошла?» – с надеждой подумал он. Повернул направо и дошел до камней. Песок был гладкий, тяжелый, даже птичьих следов не было. Он не хотел верить, не хотел даже думать… повернулся и пошел назад к следам. Аккуратно переступил через эту ровную цепочку, оставленную ее туфельками, и пошел вдоль берега в другую сторону. Везде был чистый, ровный песок. Вдруг заметил что-то светлое в ленивой воде. С замирающим сердцем подошел и увидел женскую туфлю у самой кромки. Он ничего не почувствовал, в голове была пустота. Человек понял все, когда увидел оборвавшуюся у самой воды цепочку следов. Следы, ведущие в никуда. Жизнь его закончилась вместе с аккуратными отпечатками ее ног. И ходил он по берегу, отыскивая что-то в бессмысленной надежде на чудо. Человек осторожно взял мокрую туфельку и пошел назад. Присев, приложил ее к следу, и туфля точно встала в маленькое углубление. Сел на песок и стал смотреть в серую, неприветливую воду. «Море выбросит ее завтра или через несколько дней. Надо искать», – подумал он. В голове запульсировала, забилась боль. «Только не сейчас!» – взмолился он. Боль нарастала. «Пора», – решил он и сунул туфельку за пазуху. Встал, сделал несколько шагов и ногами ощутил холод. Постоял немного и пошел дальше. Вода обожгла его холодом. Боль затихла. В голове прозвучал голос Рыжей:

– Не отпускай меня!

– Нет! – громко сказал он. – Что ты! Я с тобой!

Он шел, пока вода не дошла до горла, а потом поплыл. Холод сковывал все тело, но он проплыл еще немного. И вдруг услышал, что его зовут, оглянулся и увидел Рыжую. Она стояла на берегу, который не был больше серым и мрачным. Берег заливало солнце, жаркое, летнее, и песок казался золотым под его лучами. Она стояла на этом золотистом песке в легком цветном сарафане и смеялась. Он тоже засмеялся, нашел! Рыжая нетерпеливо манила его рукой – скорей, скорей! Он крикнул: «Иду, иду!», но, захлебнувшись, не услышал своего голоса. И вода сомкнулась над ним. Море опять было спокойным, серым и гладким. Но ему уже было все равно, он нашел Рыжую.

Вика написала еще несколько рассказов о детях и собаках, гуляющих в Центральном парке. Рассказы получались веселые, яркие, ей самой понравились. Стас и Анечка были в восторге и советовали издать книжку. В Москве Вика позвонила своему бывшему редактору. Он обрадовался и просил срочно привезти. Через несколько дней сказал, что прочел и ему очень и очень понравилось. Молодец, Вика! Он надеется, что со временем можно будет издать. Когда читателям опять станет интересна хорошая литература. А сейчас, к сожалению, большой спрос лишь на примитивное чтиво. Вика и сама видит, чем завалены книжные прилавки: детективы, кровавые разборки, пошлые любовные романы. Да, все это Вика наблюдала в московской жизни. Удивительно! Самый читающий народ в мире, люди, выросшие на русской и зарубежной классике, вдруг набросились на то, чего никогда не было, – коряво написанные эротические сцены и брутальные жестокие истории о бандитах, о русской мафии. Вот если бы Вика могла написать что-то в этом жанре, но поприличней, разумеется, он бы с радостью. Так не хватает хороших авторов! А спрос большой! Вике-то это пара пустяков, что-то легкое, изящное. Только, конечно, должны присутствовать длинноногие красавицы, жесткий секс, большие деньги, разборки и убийства. Он все понимает, но без этих составляющих книга не пойдет. Если не детектив, то такая острая и откровенная любовная история. Увы, вряд ли она сможет написать что-либо подобное. Редактор огорчился.

Вика и сама в юности читала любовные романы на английском. Покупала где-то в аэропорту, потом выбрасывала. И тогда удивлялась, кто их пишет. Может, старые девы, не знавшие любви? Даже в ее юные годы смешно было читать о благородных брюнетах с синими глазами и их зеленоглазых, длинноногих красавицах с золотыми волосами и пышной грудью. И о тех бесконечных оргазмах, которые «возносили их на небеса». Но вот эти книжки заполнили прилавки, и на них делают деньги, покупают, читают. Но и она ведь когда-то читала любопытства ради. Пройдет, наверное, и у русского читателя. А Вика может писать для себя. Иногда, когда захочется.

Жизнь менялась, неслась стремительно. Все вдруг заторопились, засуетились, поменялся сам ритм жизни. Как будто время стало бежать быстрее. Раньше зима тянулась бесконечно долго, и лето было длинное. Успевали и на даче пожить, и на море поехать, и в Москве на какие-то мероприятия походить. Сейчас и лето, и зима пролетали одинаково быстро. Только начнется настоящее тепло, глядишь, листья желтеют, потом темнеет в четыре часа, и вот уже Новый год. А прошел, отшумел праздник, и снег почернел… март. Лето, осень и опять Новый год. У Вики складывалось впечатление, что после понедельника сразу среда, а потом суббота и воскресенье. Не успевает она приехать в Нью-Йорк, как уже Иришка приезжает на зимние каникулы. Только отправили ее в Москву, уже и самой надо собираться, заказывать билеты и складывать чемодан. «Инопланетяне крадут время, – объясняла ей Томка. – Это у них эксперимент такой. Вертят землю в два раза быстрее. А мы бегаем, как мыши, ничего не успеваем. Поэтому и выглядим так молодо. Ты заметила, Викусь, как все стали выглядеть? В сорок лет на двадцать пять. Крадут, крадут наше время!» Вика посмеялась, но, похоже, со временем действительно что-то не так. Особенно у нее с этими бесконечными перелетами из Москвы в Нью-Йорк.

Девочки повзрослели. Они уже не хотели проводить все каникулы с родителями. Анечка ездила с друзьями во всякие спортивные, молодежные лагеря или с классом в Испанию. А Ирочка перестала приезжать зимой в Нью-Йорк. В Москве ей было веселее. У нее появилась компания, и она была там королевой. Вика, помня о своей боевой юности, волновалась за дочь. Ей казалось, что сейчас дети намного инфантильнее и беззащитнее, чем были они. А времена настали более жесткие. Но Нина Сергеевна успокаивала, ничего плохого с Ирочкой не случится. Слишком она высокомерна для юношеских глупостей. Снисходит до поклонников, принимая их восхищение и ничего ни к кому не испытывая.

– Я за нее спокойна, – говорила мама. – Она не подвержена плохому влиянию. Слишком безразлична к людям. Занята только собой. С тобой, Викуся, было намного сложнее. Ты прямо тянулась к сомнительным личностям. Помнишь того хулигана-второгодника, из-за которого до двоек скатилась? И вместо школы болталась Бог знает где!

– Колька Макаров. Я его встретила несколько лет назад, случайно. Ну что ты! Красавец, летчик. Жена, дети. Тебе, кстати, благодарен. Говорил, если бы не ты с твоими жесткими мерами, то ничего путного из него бы не получилось.

– Ну, вот видишь. А какую трагедию разыгрывал, прямо шекспировские страсти. Да, Викуся, много крови мне эта история стоила. Слава богу, что Нюточка с Иришкой не имеют тяготения к богемной жизни и плохим мальчишкам. Может, потому, что они всегда росли под моим надзором, а ты в интернате жила. Конечно, домашнее воспитание куда лучше общественного. Но что было делать? У Левушки такая карьера, я должна была быть с ним.

Ну, раз мама говорит, что волноваться за Ирочку не стоит, значит, так и есть. Уж Нина Сергеевна знала своих внучек лучше, чем Вика. С Анечкой, конечно, было проще. Она оставалась такой же веселой, доброй и любящей. Друзей у нее было полно, и появился мальчик, или бойфренд. Но никакого беспокойства ни у Стаса, ни у Вики это не вызывало. Сын Петровских, Гриша, тоже был влюблен в Анечку, ходил за ней, как тень. Но она умела, не обижая, относиться к нему по-дружески, с большим тактом и вниманием. Это напоминало Вике ее отношения с Сережей Комаровым. Неужели все повторяется из-за того, что дочка так похожа на нее? Аня прекрасно закончила в школу и поступила в университет, правда, изучала не физику, а экономику, пошла своей дорогой.

Ирочка после школы поступила в Иняз. Выбрала самый легкий путь, английский у нее был вторым языком. Но хорошо, что хотя бы в институт пошла, а не в модельное агентство. С ее необычной внешностью вообще сложно было ходить по улице – взрослые дяди останавливали машины и совали ей свои визитки. Но Ирочка окидывала их столь презрительным взглядом, с ледяной вежливостью вопрошая по-английски о цели их обращения к ней, что простоватые новые русские терялись и отходили ни с чем. Ирка со смехом рассказывала, какие при этом у них были глуповатые лица. Но Вику все это беспокоило. До самого окончания школы Нина Сергеевна не отпускала Ирочку одну. Сопровождала ее сама, или молодой человек, внушающий бабушке доверие, или Лев Иванович. Но студентке ходить с бабушкой было невозможно. Вика посоветовалась со Стасом и купила дочери машину, тем более что Анечка уже год, как водила свою. Вика, конечно, боялась беспорядочного московского движения, но делать было нечего – передвигаться на машине для молодой девушки было безопаснее. Сама Вика уже не выходила каждый вечер, светская жизнь их некогда большой компании сошла на нет. Иногда ходили в театр, на премьерные спектакли или в консерваторию. Дни рождения справлялись уже не так многолюдно. Круг подруг поредел, Женька вышла замуж за талантливого скрипача и уехала в Австрию. Вероника все свободное время занималась воспитанием маленького Никиты. Виделись редко. Даже с Томкой встречались нечасто. Она сделала успешную карьеру на телевидении, но это отнимало много времени. Иногда приезжала после эфира к Вике в Брюсов и оставалась чуть ли не до утра. Разговоры, новости, планы, печали и радости вперемешку с коньячком и шампанским. Уезжала всегда успокоенная, радостная… «Подзарядилась надолго», – говорила она. А чаще приглашала Вику на модную тусовку или презентацию. Вика ходила без удовольствия, только ради Томки. Люди, посещавшие эти вечеринки, были ей не интересны. Но подруга никак не хотела смириться с Викиным одиночеством и упорно подыскивала ей нового любовника.

– Слушай, Велехова, – сердилась она. – Бабы совсем с ума посходили! Актрисы в монастыри уходят пачками, уж не знаю, какие такие грехи замаливают. Но ты-то вроде нормальная, молодая, красивая девка, что же ты над природой издеваешься? Для кого себя бережешь? Для какого такого принца? Ой, только не говори, что ты честная мужняя жена, никто на твой брак не посягает. Уж если Алику за столько лет не удалось… Но просто для здоровья и радости можно же с кем-то встречаться?

– Том, ну не хочется. Не нравится никто. Может, это у меня период такой голубой или лиловый? Ну, для какой радости я должна тратить время на чужого и неинтересного человека?

– А ты познакомься поближе. Ты же не даешь шанса мужику перестать быть чужим! Я тебя не с отребьем каким-то знакомлю, а ты морду воротишь. Да они все теперь такие, что поделаешь! Деньги, политика, власть – вот что их интересует. Рыцарей восьмидесятых, готовых ради любимых на любое романтическое безумство, сейчас нет. И этого времени не вернуть. Жаль, конечно. Не могу я опять с Ильей роман закрутить, а ты с Аликом. Ничего не вернешь, Викуська. Эх! Помнишь, как Никита с Аликом нам белые розы на Белорусской у грузин покупали?

– Да. Помню. Дураки такие! Мороз, а они придумали, что им девяносто девять белых роз нужно. Грузины очумели – зима, розы по десятке за штуку. Они их в ящиках, накрытых одеялами, держат вперемешку, а наши уперлись: нет, только белые. Из всех ящиков выбирали и все-таки набрали.

– А мы в машине сидели и злились, что так долго. Помнишь, Викусь, они двери с двух сторон открыли и нам на колени высыпали. Розы тогда еще пахли, – Томка мечтательно улыбнулась, – сейчас все без запаха. Как будто искусственные. Красиво все было. Беззаботно и бескорыстно.

– Да, красиво. Только Вероничка укололась шипом до крови, – Вика засмеялась. – А Никита испугался, стал ей палец зализывать, как собака. Ты духи предложила для дезинфекции, они тебя и не слышали, так увлеклись. А ты говоришь, чтобы я с чужими дядями дружила. Которых только деньги и власть интересуют. Нет уж, Томка, ни я им не интересна, ни они мне.

– Вот это ты зря, Викусь. Ты-то их как раз интересуешь. Смотри, еще лет пяток, и никого не будешь интересовать. Кроме Стаса своего.

– Ну и прекрасно. Обойдусь. Может, у нас со Стасом любовь?

– Ой, умру! Дочерей скоро замуж выдавать будете, а все любовь на уме!

– Да, мы такие, Томка, последние романтики.

– Неблагодарная ты, Велехова, зря я стараюсь.

– Зря, зря, Томочка! – Вика засмеялась и обняла подругу. – Но я тебя люблю, ближе-то у меня никого из подруг и нет.

– Ну, хоть на этом спасибо, – ворчала Томка.

У Вики и в самом деле пропал интерес к приключениям. Тридцать семь лет. «Старею, наверно, – думала она, – не внешне, конечно, а внутренне. Кураж пропал. Легкость бытия. Лень играть и плести все эти любовные кружева. Да и со Стасом так хорошо! Наверное, это судьба…»

Со Стасом и правда было хорошо. Полгода, проводимые вместе, были наполнены спокойной нежностью. Стасу исполнилось сорок семь, а он ничуть не изменился, вечный мальчик. Седины в его бело-золотистых волосах не видно, а взгляд был по-прежнему лучисто-добрым, чуть задумчивым и слегка отрешенным. Где-то он бродил мыслями, а когда спохватывался, что потерял нить разговора, смотрел на Вику виновато-любящим взглядом, таким знакомым еще по Зеленограду. Стас хоть и работал в Колумбийском, но его часто приглашали читать лекции в другие университеты. Иногда в Штатах, иногда в Европе. Вообще он много разъезжал, симпозиумы, конференции. Вика всегда ездила с ним. Она любила путешествовать и с удовольствием бродила по музеям и улицам незнакомых, особенно европейских городов. Анечка без них жила вполне самостоятельно, так что Вика уезжала свободно, а к середине марта возвращалась в Москву. Ирочка по-прежнему ревниво следила, чтобы она проводила с ней ровно столько времени, сколько с сестрой. Стас с Анечкой приезжали летом, и два месяца вся семья проводила на даче. Это был праздник для родителей и тети Наты. Стас с Викой жили на даче с удовольствием. Да и девочки не скучали. К Ирочке приезжали друзья, ей хотелось показать сестре, сколько у нее поклонников и как она ими командует. Анечка делала вид, что все это ей очень интересно, потому что хотела, чтобы все вокруг были довольны. Она теперь редко виделась с сестрой и старалась, чтобы эти встречи проходили мирно. Анечка ездила с друзьями Иры в город на дискотеки и вечеринки и очень скромно рассказывала о своей жизни в Нью-Йорке. В общем, делала все, чтобы Ирочка царила безраздельно в своей компании. Аня никогда не забывала привезти подарок Алику – диск со знаменитым исполнителем или художественный альбом. Обязательно заезжала в галерею, вручала Никите игрушку для малыша, Алику – подарок и с удовольствием проводила там время. И Алик готовил для своей любимицы что-то необычное и очень ценное. Ирочке на день рождения он дарил дорогие перчатки, духи и шелковые платки известных марок, а для Анечки придумывал подарок особенный. Вику радовало, что девочка не забывает старого друга и доставляет ему радость своим вниманием. Ирочка же относилась к Алику абсолютно безразлично.

В очередной свой приезд в Москву Вика сразу же узнала новость – Алик с Ларочкой разошлись. Их брак продлился меньше трех лет. Вика встречалась с ними нечасто, но когда виделись, казалось, что у них все в порядке. Приходили и уходили всегда вместе. Вероника, правда, рассказывала, что Алик оказался не лучшим семьянином и это жаль, потому что Ларочка очень симпатичный человек. Но чужие семейные дела – всегда потемки, а внешне они казались нормальной парой. И вот разбежались. Томка рассказала подробности, оправдывая Ларочку, та делала все, чтобы создать нормальную семью, но Алик жил как-то сам по себе. Дома бывал редко, в общем, особого интереса к семейной жизни не испытывал. И, конечно, шлялся, квартиру снимал для личной жизни, ей Володька как-то проговорился случайно. Ну, горбатого могила исправит, а холостяк – он холостяк и есть. Не нужны ему семейные радости. Хорошо, что Викуська не повелась на его брачные песни и не ушла к нему. Ну и пару месяцев назад у Ларки образовался роман, она встретила симпатичного мужика, и Алик охотно подал на развод. Расстались дружелюбно и пристойно. Алик – молодец, купил Ларке квартиру и вообще рад за нее. Теперь наслаждается свободой, пусть Викуська готовится, наверняка будет под нее клинья подбивать. В прошлом не в прошлом, а старая любовь не ржавеет, особенно у этого сумасшедшего.

Вику новость удивила, но никаких особых чувств она не испытала. Скорее сожаление, Лара ей нравилась. Алику скоро сорок, вряд ли встретит еще раз такую симпатичную и умненькую женщину. В то, что он – прирожденный холостяк, Вика не верила. Они с Аликом жили вполне семейно, и он очень дорожил именно их тихими домашними вечерами. Опять кольнуло позабытое уже чувство вины перед ним.

Через год она встретила Лару случайно в Париже. Приехала со Стасом, он был целыми днями занят, и она бродила по городу одна или с Лериком, радуясь этой поездке и встрече со старым другом. Столкнулась с Ларой, выходя из бутика в галерее Лафайет. Обе неожиданно обрадовались, сели в кафе и проболтали до вечера. Лара жила теперь в Париже и пока чувствовала себя не очень уютно, знакомых мало, подруг вообще нет. Так что сидели и говорили о Москве, об общих знакомых. О разводе Лара рассказала сама. Да, жаль. Она очень хотела семью, ребенка, но Алику все было как-то безразлично. Лара даже начала лечиться, у нее проблемы с детьми. Но врачи говорили, что не безнадежно. Процедуры были достаточно неприятными, и Алик сказал, чтобы она плюнула и не мучилась. Зачем им дети? И так нормально. От детей одна головная боль. И она бросила лечение. Вначале все было хорошо, первые полгода, а потом он перестал замечать ее. Так, вроде мебели она для него. Есть жена, мама его спокойна, и ладно. К Вике она не ревновала, знала, что расстались. Завидовала слегка, это да! Алик ведь в Дубае ей рассказал все. Он тогда очень переживал. Рассказал как случайному человеку, только познакомились, ничего не было. Она в Дубай с подругой полетела, тоже не от хорошей жизни. Так, сидели два не очень счастливых человека, и он изливал душу. Вот ведь как бывает, влюбились и поженились. Она-то Алику про свою неудавшуюся семейную жизнь рассказывать не стала, потому что он ей сразу понравился, а через неделю поняла, что любит. Алик обладает удивительным шармом, трудно устоять. Но просто курортный роман ей был не нужен. Когда прилетели в Москву, обменялись телефонами, Лара поняла, что он рассчитывает продолжить ни к чему не обязывающие отношения, и она пошла ва-банк! Позвонила из дома и сказала, что уходит от мужа – не может обманывать и жить с нелюбимым. Алик предложил переехать к нему. Все было так хорошо! Он тоже любил ее, она же чувствовала это. Но как-то быстро остыл. Переживала очень, только виду не показывала. Слава Богу, что Диму встретила и у них все хорошо. Даже ребеночка хотят из детдома взять. Только русского. Летом специально поедет в Москву. Алик пообещал все узнать и помочь. Он ей всегда помогает, если что нужно. Он очень хороший, ну да что Вике об этом рассказывать, она сама прекрасно все знает. После разговора с Ларой Вика вспомнила, как Алик уколол ее когда-то замечанием, что она привыкла жить во лжи, а есть женщины, не способные на это. Ларочка, например. Разлюбила, изменила – ушла. Все по-честному. А выходит, что Ларочка сыграла в уход от нелюбимого мужа. С мужем у нее до этого все разладилось. С точки зрения Вики это было нормально. Сыграла, придумала, ну и ладно. Женщины – существа слабые и могут использовать любые средства в борьбе за свое место под солнцем. Если такой проницательный, умный и тонкий человек, как Алик, поверил, то, браво, Ларочка! Вика всегда была на стороне женщин.

Но этот разговор с Ларой случился позже, а в тот Викин приезд, сразу после развода, Алик никак не комментировал изменение своего статуса. Просто спросил, слышала ли Вика новость. Вика кивнула, и он, улыбнувшись, сказал, что все вернулось на исходные позиции – Вика, как всегда, замужем, а он, как всегда, свободен. Что же теперь делать? Вика напряглась, но Алик рассмеялся и заговорил о чем-то другом. Так что, вопреки прогнозам Томки, никаких маневров для возвращения Викиной привязанности он не производил. Да, стали видеться чаще, но разговоры и общение были чисто дружескими. Вика заезжала в галерею, иногда он приглашал ее пообедать или поужинать. Днем ходили вдвоем, а вечером обычно в компании Вероники и Никиты, которых появление Вики рядом с Аликом нисколько не удивляло. Ну, друзья и друзья. И она за месяц привыкла к этим дружеским встречам и разговорам, поняла, как ей близок и дорог Алик. Вот такой, без ревности, без упреков, без давления на нее. Отношения были ровными, веселыми, спокойными, и Вика повеселела, ожила, чувство одиночества исчезло, жить опять стало легко и радостно. Все три года она знала, что ей не хватает именно этого, только он мог понять все, что ее волновало.

Викин день рождения Алик организовал в уютном новом ресторанчике, хозяин которого был его приятелем. На ее категорическое условие, что заплатит за банкет сама, замахал руками, сказав, что и в мыслях не держал. Он только организатор, а она, как истинная американка и, возможно даже, феминистка, разумеется, не примет помощи от совершенно постороннего мужчины. Он это знает и не собирается оскорблять ее столь бестактным предложением.

– Я не шучу! Смотри, Алик! Договорились? А то я правда обижусь, – не приняв его шутливого тона, сказала Вика.

И праздник получился веселый, как в прежние времена. В начале вечера играл пианист, потом, специально для Вики, немного поиграл Алик. Новые джазовые композиции, она их не слышала раньше. В общем, создал атмосферу. Настроение у всех поднялось, народ потребовал танцев. Оказалось, что и это Алик продумал, принес и отобрал из имеющегося в ресторане именно то, что хотелось всем, хиты восьмидесятых. Лучшие группы, классику. Вика давно так много не танцевала. Ее наперебой приглашали и два Томкиных приятеля, которых подруга пригласила специально для нее, и Робин Гуд, и Алик. С ним даже рок-н-ролл выдали под аплодисменты. Вика не была большим мастером, но в умелых руках Алика вертелась и крутилась вполне в ритме. А он, конечно, танцевал рок профессионально. Оба Томкиных приятеля, которые знали Вику сдержанной, слегка равнодушной и безуспешно пытались время от времени ухаживать за ней, смотрели с изумлением. Она и сама чувствовала, что это ее день – глаза сияют, платье сидит идеально, шутки и реплики остроумные, и море ей по колено. Вика любила это свое состояние и знала, что оно нравится Алику. А Стас просто приходил в восхищение, когда на Вику накатывал такой безудержный и заразительный приступ веселья, но со Стасом у нее это редко случалось. Для этого нужны были достойные партнеры – Томка, Лерик, Никита, Алик. Они подхватывали на лету, и с ними все шло по нарастающей. К концу вечера пошли медленные лиричные мелодии, и ею полностью завладел Алик. Они танцевали, не останавливаясь, и Алик читал ей на ухо стихи. Уху было щекотно от его губ, а сердце замирало от какой-то сладкой тоски. Зачем? Почему? Вика не хотела сегодня задумываться об этом. Три года у нее не было такого веселого дня рождения. Так зачем думать о том, на что нет ответа?

Счет ей дали смехотворный, но она не стала разбираться с Аликом. Ну и пусть платит, если хочет, зачем портить настроение себе и ему. Она сделала вид, что поверила. Попытку одного из новых приятелей проводить Вику домой Алик решительно пресек, заявив, что сделает это сам. Они с Викой собрали подарки в большую сумку, и Алик отнес ее в машину.

– А цветы? – спросила Вика. Цветов было слишком много. И букеты и корзинки… – Жалко оставлять, но куда мы их погрузим?

– Да, все не получится, – задумался Алик. – А давай завтра? Пусть постоят, а я договорюсь, чтобы завтра их привезли к тебе домой. После двенадцати, ладно? – И он переговорил с официантом, сунув ему деньги. Официант заверил, что упакуют и привезут в целости. Вика с сожалением взглянула на цветы. Ну, завтра так завтра. Дома у нее стояли два громадных букета. Почти одинаковых. Тридцать семь роз от Алика и тридцать семь от Стаса. Привезли утром с разницей в полчаса. Цветы Алика были светлее, настоящие чайные, а розы Стаса более насыщенного цвета. Вика до сих пор удивлялась, что можно из Нью-Йорка заказать букет в Москве, но Стас каждый раз это делал, и цветы доставляли вовремя.

В машине Алик спросил:

– Викусь, поедем ко мне? Пожалуйста. Не сердись только. Как тебе объяснить? Понимаешь, меня три года мучает мысль о нашем последнем разговоре в машине у Дома кино. Ненавижу себя за этот вечер. Как я мог? Очень хочется, чтобы ты забыла об этом. Знаю, знаю, что все кончилось и ты давно все решила, – торопливо сказал он, увидев, что Вика пытается возразить. – Безумно жаль, что решила не в мою пользу, но я сам виноват. Все знаю, Викусь. Только хочу, чтобы наше прощание было другим. Посидеть, как раньше, послушать музыку. Не хочется расставаться сейчас. Давай еще немного продлим праздник. Я же ни на чем не настаиваю…

И Вика молча кивнула. Почему? Сама не могла ответить. Почувствовала, что для Алика это важно, да и самой не хотелось сейчас остаться одной. Они же друзья? Хорошо, чтобы так и было. Ей очень нужен Алик – друг, просто друг. Кто понимает ее лучше Алика? С ним легко, ему можно все рассказать и обо всем поговорить. Но ведь не музыку слушать он ее зовет? Ну и что? Никаких продолжений быть не может, все в прошлом. А последний вечер? Почему бы и нет?

Он начал целовать ее в лифте. Нежно-нежно, а потом в прихожей, снимая с нее пальто и расстегивая молнию на платье. И Вика не сопротивлялась, только, улыбаясь, говорила:

– Ну, подожди, подожди, сумасшедший, дай мне хотя бы оглядеться. Я здесь три года не была.

– Ничего не изменилось, – шептал он. – Ничего и не было, никаких трех лет. Тебе сегодня тридцать четыре года, мы вернулись из ресторана домой. Я тебя ждал. Ты приехала. Ну, на один вечер, Викусь, пусть будет так! Только на один вечер. Не говори ничего. – И помешал ей ответить, закрыв рот поцелуем.

За семь лет у них с Аликом было по-разному, в зависимости от настроения. Но эта последняя ночь напомнила ей их первую, в «Жемчужине», в Сочи. Тогда он узнавал ее, а сейчас прощался. Точно так же он целовал ее всю, начиная со своего любимого места – впадинки над ключицами, до пальцев на ногах. Долго, долго, словно пытаясь запомнить вкус и гладкость ее кожи. Это было прощание, и это было прекрасно. Слезы подступали к глазам, и Алик слизывал их, бормоча: «Маленькая моя, любимая девочка, самая нежная, единственная моя, неповторимая моя Викуся. Как же мы друг без друга? Почему, почему? Моя радость, мое счастье…» И слезы Вики мешались с поцелуями Алика.

Уже рассвело, когда она стала одеваться.

– Не уходи, Викусь, останься.

– Нет, милый, пора. Скоро Ирка встанет.

– Ты не сердишься?

– Нет, что ты! Грустно просто. Перевеселилась вчера, а сейчас спад, всегда так. Надо поспать. Все пройдет, милый. Главное, что мы вместе, мы друзья, мы никогда не расстанемся. Обещаешь?

– Обещаю. Только друзья, Викусь? Ты не передумала?

– Нет, родной, ничего не может быть больше. Ты знаешь, и я знаю. Спасибо тебе за этот вечер. Это самый хороший день рождения за последние три года. Только будь со мной. Будь просто так, как был весь этот месяц.

– А что мне еще остается, Викусь? «Будь со мной», – передразнил он. – Если бы ты только знала, как я хочу быть с тобой! – и задумчиво глядя на нее, тихо прочел:

Вика присела на кровать, взяла его руку и, поглаживая пальцы, нежно сказала:

– Зачем так печально? Все хорошо. У меня нет человека ближе тебя. Только, пожалуй, Томка.

– А Стас?

– Это совсем другое, – Вика покачала головой. – Мы разные. Совсем.

– Тогда зачем, Викусь?

– Не знаю. Невозможно объяснить. Но я ничего не могу изменить. Давай не будем говорить об этом.

Алик отвез Вику домой, донес сумку с подарками до квартиры и поцеловал в щеку.

– Спи, малыш, я позвоню днем.

– Спасибо тебе, милый.

– Мне? За что? Это тебе спасибо, Викусь. За все, за все.

Так начались новые отношения. Томка подкалывала ее, но Вика отшучивалась. Да, бывает, что многолетняя любовь превращается в платоническую, если люди разлюбили, но жить друг без друга не могут. Томка недоверчиво фыркала и качала головой.

– Да, Велехова, уж точно ты не ищешь легких путей. Сюрреализм какой-то, сны наяву. Ой, не доведет эта дружба до добра!

Но дружба длилась долгие годы. И всеми своими огорчениями и радостями Вика делилась в первую очередь с Аликом.