И печали, и радости
Шурочка любила море. Любила плавать в спокойной, прозрачной воде, поэтому купалась рано утром, когда на берегу попадались лишь редкие рыбаки. И это ощущение, что она одна в море, наполняло ее восторгом, а тело – легкостью. И могла, отложив книгу, подолгу смотреть на меняющую цвет водную гладь. Шурочка родилась под знаком Рыбы, и вода была ее стихией.
Сейчас она смотрела на море сверху, с террасы, устроенной на плоской крыше. Под ярко-желтым тентом стояли плетеный диван с мягкими светлыми подушками, два кресла и большой стеклянный стол с плетеными стульями. В углу стоял холодильник, а на открытом пространстве – большой гриль. Хотя они редко пользовались верхней террасой, лень было таскать подносы с посудой по лестницам. Гостиная на первом этаже выходила на огромный балкон, заросший лиловой бугенвилией. Там тоже стоял стол из искусственного камня, десять плетеных кресел и гриль. Но балкон выходил в сад, и моря с него не было видно. Поэтому Шурочка в свободное время любила забраться с ногами на мягкий диван под желтым тентом и смотреть на море.
Она нашла это райское место случайно. Поехала отдыхать на Майорку, поселилась в хорошем отеле, купалась, читала, гуляла по набережной. Однажды шла вдоль моря, погода была нежаркой – конец сентября. Миновала шумный Аренал. Обычно Шурочка от яхт-клуба, которым заканчивался городок, возвращалась в Плая де Пальму, где был ее отель. Прогулка занимала минут сорок. Но в тот раз ей хотелось погулять еще, и, обогнув яхт-клуб, она увидела лестницу наверх. Поднялась и оказалась на широкой тенистой улице. Тень давали сосны, в изобилии растущие во дворах маленьких вилл, расположенных по обе стороны улицы. Никаких многоэтажных домов и отелей. Стояла тишина. Шум и музыка, оглашавшие Аренал, сюда не доносились. Шура прошла немного, и справа опять открылось море. Виллы теперь шли по одной стороне, а с другой – небольшой сосновый лес и сквозь него, внизу – море. Висел знак, запрещающий проезд автомобилей. В воздухе пахло соснами, нагретыми солнцем. Совсем другой запах, чем у подмосковных. Впереди показалась лестница. Шура спустилась и оказалась в маленькой каменистой бухточке с прозрачной водой. У них перед отелем пляж был плоский песчаный с тесно стоящими шезлонгами и зонтами. Море мелкое, приходилось долго идти, чтобы поплавать. В Аренале – то же самое, только еще больше народа и музыки. И вдруг такой оазис! И всего-то в пяти минутах ходьбы от яхт-клуба. На камнях загорала молодая пара и больше никого. Берег был странный: плоские, неровные камни до самой воды и вдруг – огромный валун. Шура осторожно подошла к воде, удивляясь ее прозрачности, и поняла, что глубина начинается сразу – у берега. Она решила завтра же утром прийти сюда. Ничего, что двадцать минут ходьбы, зато красота какая!
На следующий день рано утром Шура пришла в бухточку. Там на расстеленном полотенце сидел мопс с грустными глазами, его хозяйка плавала неподалеку. Шура нашла ровный камень около большого валуна, чтобы можно было опереться спиной. Удобно устроилась, решив переждать, пока женщина выйдет из воды. Мопс тут же подошел к ней и выжидательно тявкнул. Она протянула ему руку. Мопс попятился и снова тявкнул. Вдруг женщина закричала на чистом русском языке:
– Мопи, на место! Не смей приставать. А ну, на место!
Мопс посмотрел на хозяйку и пошел на полотенце. Когда женщина вышла из воды, они разговорились, познакомились, а вскоре и подружились. Хозяйку мопса звали Ветой. Она жила в этом очаровательном местечке под названием Сон Вери. Жила на Майорке давно, а в Сон Вери – уже семь лет. И лучше этого места нет, уж она-то знает остров, как свои пять пальцев. Они с мужем приехали когда=то из Москвы, купили квартиру, а потом так понравилось на Майорке, что решили жить постоянно. Ту первую квартиру продали и купили большую трехэтажную в Сон Вери. Муж ездит по делам в Москву, а она редко. В Аренале у нее сын с женой-испанкой и маленькая внучка. Приходится помогать, забирать девочку из детского сада и гулять с ней до прихода родителей. Вообще дел полно. Дом большой, она все делает сама. Да и не хочется в Москву. Ездит раз в году на месяц маму повида ть. Сейчас муж в отъезде, поэтому она посвободнее, не на до готовить. Он обожает вкусно поесть, приходится каждый день изобретать что-то необыкновенное. В общем, постоянный творческий процесс на кухне.
Две оставшиеся недели Шура каждый день ходила в Сон Вери. Таких бухточек на скалистом берегу было несколько. К каким-то вели лесенки, а к каким-то просто тропинки. Новая подруга оказалась Шуриной ровесницей, но ей, как и Шуре, невозможно было дать ее лет. Маленького роста, худенькая, с короткими, светлыми кудряшками, Вета просто излучала доброту, легкость, оптимизм. Шура зашла к ней в гости. Это был закруг ленный белый комплекс одинаковых трехэтажных квартир с подземным гаражом и входом с улицы. Внутри сад с большим бассейном, газоном и цветами. Квартира красивая, белый мраморный пол и такая же лестница, пронизывающая дом насквозь, до выхода на крышу. На первом этаже большая гостиная – столовая с огромным балконом. Кухня, прачечная, еще комнатка и туалет. На втором – четыре небольших комнаты и две ванные. А на третьем этаже открытая терраса. И оттуда открывался такой вид на всю бухту Пальмы – главного города Майорки, что у Шуры перехватило дыхание от восторга. Так бы и смотрела, не отрываясь. Спустились вниз, попили кофейку, поболтали.
– Удивительная тишина, – заметила Шура. – У меня хороший отель, но шум и музыка из баров до самой ночи. Народ развлекается, а спать невозможно.
– Я тебе и говорю, что это лучший поселок для жизни. Ни одного отеля, ни одного большого дома. Только такие вот комплексы и виллы. Плюс большой супермаркет, банк, пара кафешек. Хочешь развлекаться – рядом Аренал. До Пальмы пятнадцать минут, до аэропорта – десять, а самолетов не слышно.
– Но все-таки жаль, что ни одного отеля, я бы с удовольствием сюда приехала весной.
– Ой, Шура, а ты можешь снять, здесь многие сдают Постоянно живут не больше, чем в десяти квартирах, остальные заняты только летом.
– Что снять? Комнату?
– Ну, кто тебе комнату в пустой квартире сдаст? Нет, всю квартиру. У меня соседи сдают. Москвичи, приезжают в начале июня, до сентября, пока у детей каникулы. У них весной мои приятели снимали. И недорого.
– А сколько?
– В мае за тысячу евро в месяц. Сентябрь, по-моему, дешевле, а октябрь-ноябрь – вообще за пятьсот. А здесь знаешь, какой октябрь бывает? И в ноябре до 26-ти градусов. Иногда и в декабре купаемся. Сколько ты за три недели в отеле заплатила?
– Тысячу восемьсот с перелетом и питанием.
– Вот и считай, Шурик, если в мае. Тысяча – квартира, перелет в начале сезона – триста туда и обратно, а питание здесь вообще копейки стоит. За те же деньги будешь жить, как артистка, – засмеялась Вета.
– Такая же квартира, как у тебя?
– Здесь все одинаковые. Ну, конечно, у них попроще, все-таки дачный вариант, живут три месяца в году. Но все есть. И русские программы по телевидению, и все для жизни оборудовано. Хочешь договорюсь?
– Не знаю. Неожиданно как-то. Заманчиво, конечно. Но что я буду одна в такой квартире делать? Это же целый дом.
– Ну, возьми кого-нибудь из родственников. Или скооперируйся с друзьями. Иногда две семьи снимают, особенно летом. И дешевле будет.
– Да вроде не с кем ехать, все работают. Одна я бездельничаю. Но подумаю – мысль хорошая, спасибо тебе, Веточка.
– Думай только поскорей, а то кто-нибудь перехватит. Они обменялись телефонами, договорившись обязательно встретиться в Москве, и Шура уехала.
Мысль о Сон Вери, особенно в серой московской осени, не давала ей покоя. С кем бы поехать? Ах, хорошо бы взять дочку с малышкой и маму! Поехали бы все вместе. Оленьке надо отдохнуть, она совсем замоталась! И Ксюшу на море свозить неплохо. Но ведь Оля одна не поедет. Потащит этого негодяя. Вот уж кто с радостью согласится… Альфонс, скотина! Нет уж, лучше и не предлагать, опять с Олей поссорится. А мама вряд ли… Что-то она стала прихварывать, давление, а теперь еще и аритмия. Даже на дачу боится ездить одна, бедная мамочка. Предложить Нельке? Но лучшая подруга последнее время отдалилась. После смерти Дмитрия Ивановича сказала вроде шутя:
– Любит тебя Бог, Лазарева. Такая ты рохля по жизни, а все тебе на блюдечке достается. Квартиры и дачи прямо с неба падают.
С тех пор как будто кошка между ними пробежала. Жаль, ведь с первого курса вместе. В самые тяжелые минуты рядом всегда была неунывающая, веселая Нелька. Но, видимо, про Сон Вери рассказывать не стоит, нарвешься на такой ответ, как в прошлом году когда предложила вместе поехать отдыхать.
– Ну, это ты у нас барыней живешь, сдавая квартиру. А мне сдавать нечего, приходится пахать и пахать. А до пенсии еще десять лет. Какие уж тут путешествия!
И номер двухместный гораздо дешевле был, и деньги у Нельки есть. Нет, это у нее что-то против Шуры накопилось. Ну да ладно, пройдет, Нелька долго сердиться не умеет.
Так ничего и не решила, пока в январе не приехала Вета. Встретились с радостью. Шура смотрела на загорелую, веселую подругу, и в памяти всплыл сказочный вид на бухту с крыши ее дома. Тут же решила ехать в мае. Вета обрадовалась, сразу позвонили ее соседям и договорились. Ключи у Веты, а деньги Шура отвезет им перед отъездом.
Зима тянулась холодная, снежная. Шура почти постоянно жила на даче, забирая на выходные внучку. Снег валил и валил, она уставала расчищать дорожки. Наконец потеплело, пора было готовиться к поездке. Вета прислала приглашение, и визу дали быстро, да еще на полгода. Билет заказала заранее. Созвонилась с подругой, если муж не уедет – они ее встретят. Нет – так приедет на такси. Сама Вета машину не водила. Шура приехала в Сон Вери, как в родной дом. На душе сразу стало спокойно. Забылись все неприятные разговоры с дочерью и зятем. Заботливая Вета прибралась, но Шура еще два дня мыла и прихорашивала весь дом. Утром на море, вода холодная, всего девятнадцать, зато потом все тело горит, как будто десять лет скинула. Окна перемыла, занавески постирала, а главное – отмыла крышу от зимних дождей. Тента у хозяев не было, зато был большой зонт. Устроила под ним шезлонг, кресло, маленький столик и зажила райской жизнью. Вроде привыкла уже к прозрачности и бирюзовому цвету воды, но каждое утро восторгалась снова. Брала мопса, все-таки веселее. Мопс сидел на полотенце и следил за Шурой. Если заплывала далеко, он бегал по камням, встревоженно вглядываясь вдаль, и жалобно тявкал. Для мопса, как и для Веты, вода была еще холодной. А потом целый день счастливого ничегонеделанья. У подруги оказалось много хороших книг, вечерами читала. Днем гуляла знакомыми маршрутами и осваивала новые. Ходила в соседний поселок Кала Блава или садилась на автобус и уезжала в Пальму Бродила по старому городу, изумляясь красоте узеньких улочек, кружевным решеткам балконов, необыкновенной архитектуре. Пальма была как праздник! Шура поездила с Дмитрием Ивановичем по Европе. Но Париж, Рим, Флоренция и Вена были ей теоретически хорошо и давно знакомы. А история Майорки и самой Пальмы даже в институте как-то прошла мимо. Испания – да, а острова неуважительно замалчивались. А ведь в центре Пальмы каждый камень дышал древностью. А кафедральный собор! У Шуры дух захватывало, когда входила под его своды. Нет, не просто праздник, а именины сердца для историка. А Сон Вери! Казалось, она нашла место, где царит вечная гармония. Возможно, в прошлой жизни Шура жила здесь? И жила так же безмятежно и счастливо? Поэтому ее так тянет в этот маленький цветущий рай? Все может быть.
Дни пролетали. Они с Ветой проводили вместе вечера, пока ее муж был в отъезде. Вета рассказала, что Аркаша вообще-то не муж, но они уже пятна дцать лет вместе. Со своим мужем она даже не разведена, все руки не доходят заняться этим. Но и с бывшим мужем дружит, что делить? У них сын, внучка, он часто приезжает к ним в Аренал. И с Аркашей у него нормальные отношения. Так уж сложилось, что поделаешь? Влюбилась, все бросила… Аркаша на десять лет младше, приходится следить за собой. Ходит на фитнес, плавает… Ну и, конечно, ему не очень хочется, чтобы она пропадала у сына и внучки. Приходится вертеться, как белка в колесе, чтобы и Аркаша был в центре внимания, и детям помогать.
Шура тоже поделилась своими печалями, дочка – умница, хорошенькая, образованная. Окончила с красным дипломом, работает в аналитическом центре крупного банка. Но вот влюбилась в подонка, альфонса, который живет за ее счет. И за ее, Шурин, тоже, потому что денег им вечно не хватает. Этот негодяй себе ни в чем не отказывает Пока Оля на работе, он болтается с приятелями по кафе и барам, ходит в дорогой спорт-клуб. На пять лет старше, а ни профессии, ни желания чем-то заняться. Главное, что относится к Оленьке так небрежно, как будто она должна за счастье считать жизнь с ним. А дочка ничего не хочет замечать, уверяет, что счастлива. Какое тут может быть счастье? Глупость и бред.
Через две недели приехал Аркаша. Вета расцвела. Он оказался симпатичным, большим и добродушным. Все время подшучивал над Ветой, но было видно, что любит. С Шурой сразу перешел на «ты», как будто сто лет знакомы. И раньше дня не проходило, чтобы подруга не зазывала ее на дегустацию какого-нибудь пирога или варенья, а с приездом Аркаши начались бесконечные застолья. Его коньком был гриль, и он жарил мясо, рыбу, курицу, какие-то колбаски. Шура мяса не ела, но сидела за компанию. Ей было у них хорошо, как будто действительно давно знакомы.
Уезжала с грустью. Вета уговаривала приехать осенью на два месяца, благо виза до конца октября. Шура обещала подумать. Аркаша отвез ее в аэропорт, сказав на прощание:
– Давай, Шурик, приезжай в сентябре. Погода – сказка! Ну что в Москве сидеть? Вы с Веткой очень на детях зациклены. Они взрослые, оставьте их в покое, пусть сами крутятся. Думайте лучше о себе. Я тебе говорю – нет такого места, как наш Сон Вери. Тем более есть возможность недорого хату снимать. В общем, ждем тебя, приезжай.
И она приехала в сентябре. Хотелось уехать подальше от Москвы. Дача не спасала. Шура сидела там с Ксюшей. Детский сад закрылся на лето, а этот негодяй вместо того, чтобы помочь жене, укатил на три недели в Турцию с друзьями. Уехал без Оли, оставив ее работа ть, чтобы выплачивать кредит за машину. А она и машиной почти не пользовалась, продолжая ездить до работы на метро. На машине разъезжал по своим делам Негодяй, так про себя называла его Шура. Когда вернулся с отдыха, умудрился разбить машину. Ладно бы разбился сам, тогда не так обидно. Но Негодяй отделался легкими ушибами, а машина – вдрызг. По страховке, естественно, ничего не заплатили, потому что застрахована была только на гражданскую ответственность. Негодяй решил, что не надо ничего лишнего. Оля приехала просить денег на ремонт, и Шура отказала. Смотрела на несчастное лицо дочери, и у нее возникло четкое желание убить Негодяя. Три дня обдумывала, как бы это сделать. Отравить его? Но чем? Найти ядовитый гриб и пожарить с картошкой? А вдруг картошку съест Оля? Не станешь же силком запихивать ему в рот! Значит, котлета с толченым стеклом тоже отпадает. Может, нанять киллера? Сколько это стоит и где найти? В книгах все так просто, а в жизни попробуй найти! Но если поставить себе цель, наводить справки… Тихая и нерешительная Шура так испугалась этих зловещих фантазий, что захотела уехать как можно скорее.
И вот она в Сон Вери. И снова на душе спокойно и хорошо. Жизнь стала уютной и безмятежной. В начале октября справляли день рождения Аркаши. Пришли почти все соседи. Там Шура и познакомилась с Карлосом. Он тоже жил в этом доме. Разговорились. Его родители были из русских испанцев, в детстве привезенных в Россию. Дети коммунистов, воевавших против режима Франко. Карлос родился и вырос в Москве. Жена тоже русская испанка. В конце восьмидесятых уехали в Испанию. Тогда многие испанцы возвращались. Поехали всей семьей, с родителями и детьми. У него две дочки. Вернулись в Мадрид, там остались родственники. Работал инженером в строительной компании. С женой разошелся. А потом получил наследство от бездетной тетки, сестры отца. Земля на Майорке, большой участок. Переехал сюда, землю продал, купил небольшой отель в Аренале и квартиру. Вот уже семь лет живет на острове. Ему нравится. И работа в отеле нравится, хотя устает. Дочери с семьями приезжают каждое лето.
– А почему я вас никогда не видела у Аркаши с Ветой? Я почти всех русскоговорящих соседей знаю.
– Да меня с апреля до начала октября дома почти не бывает. Только ночевать прихожу. В апреле начинаем готовить отель к сезону. А потом пять месяцев ни минуты свободной. Вот теперь полгода буду отдыхать.
– Хорошая у вас работа – полгода работаешь, полгода отдыхаешь.
– Да. Зимой в Ma дрид езжу. Родителей навестить и с внуками побыть. Летом, когда они здесь гостят, почти их не вижу, все время на работе.
Карлос спросил, где она побывала на Майорке. Шура призналась, что все ее привязанности ограничиваются пока Пальмой и Сон Вери. Вообще все места вокруг знает хорошо, а так ездила пару раз с Аркашей в какие-то ресторанчики в сторону Алькудии. Купила книгу о Майорке. Здесь, оказывается, столько интересного. Обязательно потихоньку начнет ездить на экскурсии – от Пальмы автобусы ходят по всему острову.
– Собиралась уже с этой недели, благо жара прошла. Хотела поехать в Сольер. Но этот наш Сон Вери какой-то волшебный сон – никуда не хочется. Наслаждаюсь и откладываю всякие экскурсии, – засмеялась она.
– Я могу показать вам красивые места. На машине удобней, чем на автобусе, – предложил Карлос.
– Да я с удовольствием, если у вас найдется время.
– Времени у меня теперь до весны, – улыбнулся он.
Карлос проводил Шуру, записал телефон. Договорились завтра куда-нибудь съездить. После двух, когда не так жарко. Вета знакомство одобрила.
– А что? Он симпатяга. Летом его почти не видно, а зимой общаемся. Покажет тебе остров, а то дальше Пальмы не была.
Карлос действительно оказался симпатичным, спокойным, с чувством юмора. Они почти каждый день ездили куда-то. Или выходили вечером погулять вдоль моря. Рассказывали друг другу о себе, разговаривали или просто молчали, и это молчание не тяготило. Заходили в кафе на набережной. Аренал притих, туристы разъехались. Карлос показал свой отель. На второй линии от моря, трехэтажный с бассейном и садиком. Никаких попыток поухаживать за Шурой он не делал, хотя она чувствовала, что нравится ему. Он тоже ей нравился, с ним было легко и спокойно. Среднего роста, худощавый, черные с проседью волосы, темные глаза. Карлос носил очки, и они ему шли.
Шуре приятно было гулять с ним, разговаривать… Никакой неловкости или напряжения. И уж если сравнива ть с ее постоянным спутником, Ветиным мопсом, то, конечно, с Карлосом было веселее.
Пролетел октябрь, и он отвез Шурув аэропорт. Написал все свои телефоны и просил позвонить, если соберется приехать весной. Аркаша часто в отъезде, а он всег да на месте и с удовольствием ее встретит.
– Да у вас же с мая и минуты свободной не бывает.
– Ну, полчаса-то найду, чтобы встретить, – улыбнулся он. – Вы, главное, приезжайте, Шурочка. Грустно как-то, что не с кем будет гулять вечерами.
– А мне-то как грустно, что негде будет гулять вечерами.
– Вот видите, Шурочка, мне грустно, что не с кем, а вам-что негде, – засмеялся Карлос.
На прощание обнялись, слегка прикоснувшись щекой к щеке.
В Москве было холодно и серо. Мама выглядела слабенькой и похудевшей. У Оленьки уставший вид и грустные глаза. Только Ксюша порадовала своим оптимизмом и шумной радостью от подарков. Началась обычная московская жизнь, заполненная мелкими хлопотами. Шура старалась приезжать в город чаще. Оставалась ночевать у мамы на той старой кушетке в кухне, где спала еще девочкой. Ехать на дачу маме не хотелось, и это был плохой признак. Но она уверяла, что чувствует себя нормально и напрасно Шурочка беспокоится. Шура нашла хорошего платного кардиолога и повезла маму на консультацию. Сделали кардиограмму, врач сравнил со старыми показателями и сказал, что все неплох о. Медикаменты подобраны правильно, главное, регулярно принимать их. А так, для ее возраста нормальное состояние. Аритмия? Конечно, неприятно, но с этим придется жить.
– Вот видишь, Шурочка, ты мне не верила, панику подняла. А ничего серьезного нет, все возрастное.
Но Шура была рада, что съездили к врачу, ей стало спокойнее. У дочери она не бывала, чтобы не видеть зятя. Оля сама приезжала в Останкино. Обычно в пятницу привозила Ксюшу, и Шура уезжала с внучкой на дачу. А в понедельник утром отвозила Ксюшу в детский са д. Девочка любила эти поездки, с радостью ждала выходных. Они много гуляли, вечерами рисовали, читали, приезжали в Москву веселые и довольные. Все бы хорошо, но Оленькино настроение беспокоило Шуру. Что же там происходит и когда наконец закончится?
– Оставь ее, Шурочка, – просила мама. – Она любит его. Конечно, он дрянной человек, неумный и невоспитанный. Обижает и ее, и Ксюшу. Но что же делать? Ведь Оленька видит его совсем другим. Ты пожалей ее, не мучай своими разговорами. Со временем она сама поймет, кто он на самом деле. Будь с ней поласковей, Шурочка. Бедная девочка так устала в этом году, работала без отпуска. И эти неприятности с машиной. Мало ей проблем, так все время новые возникают.
Мама рассказала, что машину все же отремонтировали. Где-то Виктор занял деньги, и теперь Оля потихоньку выплачивает долг. Внучка объяснила, что машину в любом случае надо было привести в порядок, чтобы продать. Теперь он продает, Оля дала доверенность. Когда продадут, сразу вернут долг.
У Шуры от этой новости настроение окончательно испортилось. Господи, что это за любовь такая жалкая? Оленьке скоро тридцать, она умный человек, почему совершает такие глупые поступки? Как можно было дать доверенность этому человеку? Ясно же, что, продав машину, он ни копейки Оле не отдаст. Наплетет что-нибудь, и она в очередной раз проглотит, да еще будет оправдывать его. Шура с трудом сдержалась, чтобы не высказать все дочери. Не хотелось ссориться перед Новым годом, да и маме обещала не затрагивать эту тему.
В канун праздника позвонил Карлос, поздравил. Шура была приятно удивлена таким вниманием.
– Спасибо, Карлос. Я вам тоже желаю веселых праздников и хорошего настроения. Как там, в Сон Вери? Тепло?
– А я из Мадрида звоню. К Рождеству всегда сюда приезжаю, традиция… Но здесь тепло, плюс пятнадцать и солнечно.
– Какое счастье! Я вам завидую, Карлос. У нас весь декабрь больше двадцати мороза.
– Да, я смотрю в новостях. Ужас! Даже не представляю, как это можно выдержать. А когда-то жил в Москве и не замечал мороза, на каток ходил… Бедная наша Шурочка! А в Сон Вери без вас грустно стало. Даже погода не радует.
– Вот уж не поверю, – засмеялась она. – В этом сказочном месте не может быть грустно. Там может быть только хорошо. Или очень хорошо. Это же сон, чудесный цветной сон, такого в жизни не бывает. Приснился мне, наверно, ваш Сон Вери…
– Вот и приезжайте скорее, чтобы убедиться, что это не сон. В феврале цветет миндаль, деревья, как розовые облака. Вам бы понравилось.
– Наверно. Насчет приезда – не знаю. Хочется, конечно, но пока просто не было времени над этим подумать, – вздохнула она.
– А я как раз думал. И вот что придумал. Шурочка, не снимайте у Новиковых. Зачем вам тратить деньги на квартиру? Я целый день в отеле. Почему бы вам не поселиться у меня? Дом большой, любую комнату выбирайте. Никого ведь нет, вы – сама себе хозяйка, делайте, что хотите. А мне приятно будет возвращаться домой, зная, что там такой милый гость. Как вы на это смотрите?
Шура растерянно молчала.
– Шурочка! Вы здесь?
– Да, да, конечно. Просто ваше предложение так неожиданно. Даже не знаю, что сказа ть. Но в любом случае спасибо за приглашение.
– Шурочка, вы подумайте, а я через пару недель перезвоню. И очень рад буду, если вы согласитесь.
Да уж, это было неожиданно! Со всеми своими неприятностями Шура забыла о Сон Вери и пока даже не задумывалась, поедет ли туда весной. Но звонок Карлоса вернул ей хорошее настроение. Настоящее новогоднее настроение.
В начале января приехала Вета. Они обсудили предложение Карлоса.
– А что? Он мужик симпатичный, и понятно, что ты ему нравишься, иначе бы не предлагал. Может, ну его, одиночество? Ты такая красотка, Шурка, что же это все пропадает зря. Заведи роман с Карлушей, сразу жизнь переменится в лучшую сторону. Я, например, без мужика не могу жить. Понимаю, что одной, наверно, посвободней и полегче, но – нет, не для меня. Лучше уж по хозяйству целый день крутиться, зато человек рядом, – Вета подумала. – Новиковы расстроятся, конечно. После тебя им приезжать одно удовольствие, все блестит. Где они такого жильца найдут? Но это их сложности. А ты даже не думай, Шурик, соглашайся.
И Шура согласилась. В самом деле, что она все одна и одна? Карлос обрадовался и уговорил Шуру приехать пораньше. В апреле, например. А то до мая долго ждать. Шура улыбнулась, ей была приятна искренняя радость, звучавшая в его голосе. Опять Вета сделала приглашение, и опять ей дали визу на полгода. В середине апреля она приехала в Сон Вери.
И как-то все быстро случилось у них с Карлосом. Вроде отношения были ровные, дружеские, а через две недели проснулись в одной постели. И было это так естественно, что не удивляло. А к концу мая Карлос сделал ей предложение, и Шура согласилась. Уехала в Москву собрать нужные для брака документы, а в сентябре они поженились. Отметили это событие в красивом ресторане, пригласив всех знакомых из Сон Вери и друзей Карлоса, испанцев. Из Мадрида никто не приехал, они сами собирались туда в октябре, знакомиться с родственниками и посмотреть Испанию.
И вот прошло уже два года с той осени. Снова сентябрь. Шура смотрела на бухту, которую так любила. Волшебный сон стал реальностью. Каждый день она видит эту красоту. Но сейчас Шура смотрела, не замечая ничего, смотрела, перебирая в памяти события последнего времени. Что-то у нее не складывается в жизни. Все стало таким ненужным. Даже Сон Вери. Что она делает здесь? Почему уже два года старается сама себя убедить, что все хорошо? Наверно, дело в ней. Это с ней что-то не так. Какой-то внутренний дефект, замаскированный внешней красотой. «Рохля», – называла ее Нелька. А Борька говорил: «Шурочка-дурочка». Даже Вета, которая искренне любила Шуру сказала как-то:
– Ну, Шурик, нельзя быть такой безответной. У меня Мопи и тот защищает свою миску, тявкает, если кто-то мимо проходит.
Да, тявкать она не умеет. Не научилась и вряд ли уже научится. И Оленьку свою не на учила. Все они три такие – безответные. Может, Ксюша вырастет другой? Хочется домой, к маме. Мама обнимет и скажет:
– Ничего, Шурочка, все пройдет. Главное, что все здоровы. И ты, и Оленька, и Ксюша. Просто ты очень добрая, а люди доброту с простотой путают, с простодушием. А защищаться не умеешь, не на учила я тебя. Да я и сама не умею. Обидят – поплачешь, и вроде прошло. Все хорошо, доченька.
Шурочка с мамой всегда жили около ВДНХ. Сначала на проспекте Мира, но это время она почти не помнила. Они занимали две комнаты в четырехкомнатной квартире. У соседей, кажется, был мальчик, постарше. В этих комнатах болел отец, болел долго. Там всегда пахло лекарствами и еще чем-то неприятным. Потом он умер, но этого она совсем не помнила. А мама была с ней всегда. Красивая, тоненькая, со светлыми волосами, собранными в большой узел на затылке. Всегда за швейной машинкой, что-то шьет. Давала Шуре разноцветные лоскутки для кукол. Или сидела за столом, делала цветы из разных красивых шелковых кусочков. Шуре нравилось смотреть, как ловко мелькают тонкие мамины пальцы, и каждый новый цветок был не похож на предыдущий. Такие красивые цветы! Но Шурочка не трогала. Она знала – это заказ. Мама подрабатывала в ателье. Приходила с работы и садилась шить или мастерить цветы. Она работала в плановом отделе какого-то большого учреждения, но денег не хватало. У мамы был младший брат, дядя Коля. Шурочка его любила, молодой дядя учился в институте, был очень веселый, рисовал ей смешные картинки. Он всегда приходил голодный, съедал две тарелки супа, и мама заворачивала ему с собой бутерброды. Дядя Коля жил один, у него была комната на Сретенке. Когда дядя Коля уходил, мама засовывала ему в карман деньги, а он отказывался. Они всегда спорили, стоя в дверях. Шурочке было смешно, потому что дядя приплясывал на месте, кричал, что он богат, как Крёз, и строил смешные гримасы. Но мама все-таки умудрялась засунуть деньги в его карман, и он убегал. Других родственников у Шурочки не было. Ни дедушек, ни бабушек, как у других детей в детском саду. Зато у нее была самая красивая мама и веселый дядя Коля.
Потом их дом снесли, и они переехали в Останкино. Им предлагали двухкомнатную квартиру далеко от ВДНХ, но мама отказалась и взяла однокомнатную в их районе. Квартира была в новом доме с лифтом. Шурочке лифт очень нравился. И комната нравилась, она была большая, светлая, с громадной во всю квартиру лоджией. Можно было выйти на нее из комнаты и из кухни. И кухня тоже была большая. И гулять они с мамой ходили по-прежнему на ВДНХ.
Шура училась в третьем классе, когда мама вышла замуж. Отчим поселился у них, и Шурина кушетка переехала на кухню. Она не понимала, зачем красивая, молодая мама вышла замуж за этого молчаливого, совершенно чужого человека. Отчим все делал по часам, по правилам, по расписанию. Даже в выходные или праздники он будил их в семь утра и заставлял Шуру дела ть зарядку. Никогда не шутил и не улыбался. Когда его не было дома, они с мамой смеялись и болтали, но с его приходом наступала тишина. Шурочка утыкалась в книгу или уроки. По воскресеньям отчим ездил в лес. Зимой катался на лыжах, а в остальное время ходил по маршрутам. Называлось это спортивным ориентированием, но Шура так никогда и не поняла, что это такое. Возвращался вечером, бросал в прихожей целый ворох грязной спортивной одежды, и мама Олечка весь вечер стирала в ванне своими красивыми, тонкими руками эти тяжелые вещи. Стиральные машины были тогда редкостью. Ей становилось жаль маму, она уже понимала, что та не слишком счастлива. В пятнадцать лет Шуре очень хотелось туфли на каблучке, как у всех подружек. Отчим возражал. Шпильки, потом губная помада, потом мальчики, – и что получится? Вот закончит школу, поступит в институт, тогда, пожалуйста… Но мама все же купила туфли, и Шурочка была счастлива. Отчим обиделся: с ним не считаются. Он хочет, как лучше, старается, все для них делает, а никто не ценит. Лоджию застеклил, телевизор купил, а благодарности никакой… Лоджию он действительно застеклил и утеплил. И теперь занимался там гимнастикой и йогой.
Когда Шура перешла в девятый класс, отчиму предложили трехкомнатную квартиру от работы. Он давно стоял на очереди. Они поехали смотреть, и мама вернулась в ужасе. Бирюлево, от метро еще сорок минут в переполненном автобусе. Как ездить на работу? А Шуре переходить в новую школу? Что там за школа, кто знает? Отчим был недоволен, на них не угодишь, прекрасная квартира, со временем будет метро… Начались ссоры, вернее он упрекал маму, а она виновато молчала. В конце концов решили, что семьи не получилось, и развелись. Отчим получил в Бирюлево однокомнатную квартиру и уехал. Дом сразу как-то ожил, и они с мамой повеселели. Можно теперь смеяться, шутить, спать по воскресеньям сколько хочешь, принимать гостей. Приходили подружки, приезжал дядя Коля со своей семьей. Он давно закончил институт, стал архитектором и жил не в комнате на Сретенке, а в трехкомнатной кооперативной квартире на проспекте Вернадского. Его дочка была на четыре года младше Шурочки, но она очень любила двоюродную сестричку. Дом наполнялся шумом и смехом. Мама с женой дяди К оли возились на кухне, а он устраивал всякие интересные игры. Придумывали шарады, рифмовали слова, рисовали с завязанными глазами какие-то простые предметы, а потом хохотал и, увидев, что получилось. Дядя Коля был шутник и мистификатор, его все любили. Но вот с отчимом у него отношения не сложились. У того напрочь отсутствовало чувство юмора, шуток он не понимал и обижался. Мама и Шурочка ездили в гости к дяде Коле без него. А сейчас всем стало хорошо.
На лоджии устроили зимний сад. Мама любила цветы и умела за ними ухаживать. Поставили туда столик со швейной машинкой, старое кресло, на которое мама сшила яркий чехол. Шура развесила на стенах разные безделушки, и лоджия превратилась в уютный уголок, где они с удовольствием проводили время. Мама – за машинкой, а Шура с книгой. Теперь Шура спала в комнате на раскладном диване, а мама перебралась на кушетку, сказав, что ей там удобнее. Шуре на до высыпаться, впереди десятый класс, институт.
Закончив школу, она поступила в историко-архивный. Училась с удовольствием, история всегда была любимым предметом. И удивлялась, что Нелька, с которой подружилась еще на вступительных экзаменах, скучает на лекциях. Подружка была хорошенькой, бойкой, острый на язык. Полная противоположность красивой, тих ой Шурочке. Нелька любила танцевать, кокетничать с мальчиками, ходить на вечеринки. Она легко знакомилась и общалась с людьми. Вокруг нее всегда крутились молодые люди, приглашая в кино, кафе и на вечеринки. Нелька тащила подругу с собой, но Шурочка стеснялась, ей было неудобно. Несмотря на свою красоту, она оставалась нерешительной и неуверенной девочкой.
Зимой Нелька справляла день рождения, готовила большую вечеринку и велела подруге явиться при полном параде, будет полно интересных ребят. Там Шурочка познакомилась с Борькой, студентом Института международных отношений. Нелька о нем рассказывала с восторгом. Элитный мальчик. Отец – важная шишка в самых верхах. Квартира на у лице Щусева, в правительственном доме. Она была там со своим поклонником. Вот это квартира! Как в кино. А музыка какая! Последние пластинки западных групп. Да… Все прежние мальчики меркнут рядом с ним, вот бы такого окрутить! Во всяком случае, она его пригласила, обещал прийти.
Борька пришел, но влюбился в Шурочку. Влюбился сразу, со всем пылом своих девятнадцати лет. Он ухаживал за ней по всем правилам, с цветами, конфетами и милыми подарочками. Приглашал на самые модные спектакли, в те театры, куда невозможно было достать билеты. Встречал после занятий, и они гуляли в Александровском саду, а потом грелись в кафе на улице Горького. Шура, стесняясь, отказывалась от всего дорогого, лучше просто кофе… Но Борька заказывал пирожные, шоколад, даже шампанское или коктейль. Однажды пригласил на дачу, где устраивал вечеринку. Нелька чуть не со слезами просила взять ее с собой. Шура спросила Борьку, и он легко согласился. Ехали на двух машинах. Зеленый забор, милиционер, шлагбаум, дорога в глубь леса. Глухие ворота, опять милиционер и территория с одинаковыми двухэтажными домами. Шуру удивляло все. Почему на резной мебели и даже на скатерти клеймо с номером? Борька охотно объяснял – это инвентарные номера, они на всем. Это госдача, здесь все казенное. И сервиз, и хрусталь, и картины, и люстры. И так во всех домах. Но больше всего ее поразил накрытый стол. Икра, крабы, ветчина, мандарины и бананы. А откуда сейчас свежие помидоры и огурцы? Борька пожал плечами. Им все привозят в спецзаказах. Ее мама тоже иногда приносила с работы заказы к празднику. Там обязательно была венгерская курица, иногда баночка маринованных огурцов и очень редко палочка финского сервелата. А в нагрузку пакет риса или гречки и пара банок несъедобной кильки в томате.
За яблоками и мандаринами мама всегда стояла в очереди, брала сразу много. Нести тяжело, но она приходила довольная, что достала для дочки. Мандарины – это всегда праздник, они и пахнут праздником. Мама не ела. Говорила, что не любит кислое. Когда Шура подросла, поняла, что мама оставляет для нее. Тогда она, почистив, отдавала ей половинку, уверяя, какие они сладкие. Отрывала дольку и кормила, как маленькую. Мама ела и улыбалась – хватит, хватит, больше не хочется. А Шура говорила, что вот последнюю долечку – и все. А здесь мандарины и бананы в спецзаказах… Удивительно.
Они с Борькой были счастливы, влюблены… И вообще все было прекрасно. Встречались каждый день, целовались в кино, на катке, на скамейке в парке… Наступила весна. Они ездили на ВДНХ, садились на электрический поезд у Главного входа и ехали мимо фонтанов и павильонов до конца, в зону отдыха. Там у них свое место. Огромная ель, ветви которой свисали низко, образуя какой-то полушалаш. А под елью – скамейка. И они целовались там до головокружения. От поцелуев болели губы и кружилось небо над головой. Потом шли в кафе-мороженое с пингвином на крыше и съедали по шесть и даже восемь шариков разного цвета, запивая шампанским. Деньги у Борьки всегда были.
Однажды после экзаменов встретились и поехали на ВДНХ. Катались на лодке, целовались. Борька позвал в ресторан «Золотой колос» отметить окончание первого курса. Неожиданно Шура пригласила его к себе. Мама сделала голубцы, испекла пирог с вишней в честь последнего экзамена. Купили бутылку грузинского вина.
Дома Шурочка быстро и красиво накрыла на стол, поставила хрустальные бокалы. Оба проголодались, и голубцы пошли на ура. После обеда Шура мыла посуду, а Борька вытирал полотенцем. Потом пошли в комнату, включили проигрыватель, поставили модную пластинку Давида Тухманова «Как прекрасен этот мир». Пластинку подарил Борька. Стали танцевать, целовались…
На столе стояла хрустальная салатница с мытой вишней. Шура взяла вишню в рот и протянула губы Борьке. Он осторожно, губами стал отнимать ягоду. Поцелуй получился кисло-сладкий. Сели на диван, и Шура продолжала кормить Борьку вишнями изо рта. На диване и случилось грехопадение. К тому все шло, сколько можно целоваться? Борька большого опыта не имел, а Шурочка и вовсе лишь смутное представление. Но эти «вишневые» поцелуи как-то сами подсказали, что надо делать. Никакого удовольствия Шурочка не испытала. Столько разговоров… Целоваться гораздо приятнее. На два летних месяца Борька уехал в Крым и Польшу. Из Крыма звонил Шуре каждый день, клялся в любви, требовал ответных клятв и заверений, а из Польши привез в подарок плащ. Бежевый на клетчатой шерстяной подкладке и такой же клетчатый шарф. Не плащ, а мечта! С карманами, поясом… Но что она скажет маме? На плаще как будто написано – дорогой, заграничный. Борька расстроился. Шурочка в плаще с распущенными светлыми волосами была похожа на актрису Марину Влади. Борька даже принес ей как-то французский журнал с большой статьей. Там было много фотографий актрисы и кадров из фильмов. И точно, молодая Марина Влади была очень похожа на Шурочку. Или Шурочка на нее. Не хотелось огорчать Борьку, и она решила посоветоваться с Нелькой. Когда та увидела плащ и шарф, тут же предложила продать ей за сто рублей и потихоньку деньги тратить.
– Ты что, это же подарок! Да и откуда ты возьмешь сто рублей? Никакой плащ столько не стоит.
– Много ты понимаешь. Везет дуракам! Знаешь, что это за фирма? Что это за клеточка на шарфе и подкладке? Это английский плащ, забыла, как называется. Борька, наверно, все деньги, что родители дали, на твой подарок истратил. Прочти, что на шарфе написано.
– 100 % Кашмир, мэйд ин Инглэнд. Да, правда, английский. Ну и что?
– Что, что… Кашмир, поняла? Ты хоть знаешь, что это такое?
– Город такой есть… в Индии.
– Город, Индия… Это самая дорогая шерсть.
– Нель, ну что делать-то? Как я маме скажу? Придумай что-нибудь.
– Не продашь, значит?
– Да не могу я Борькин подарок продать, ты что! И куртка осенняя такая страшная уже, карманы все пообтрепались. Мне этот плащ так кстати, а ты – продай.
– Ну, тогда скажешь матери, что мои знакомые привезли из Монголии, а размер не подошел, поэтому продают.
– А почему из Монголии? Он же английский.
– Да твоей-то матери не все равно? Что она понимает? А монгольское – дешевое. Скажем, что за тридца тку продают, как не купить?
– За тридцать рублей?
– Ну да, а деньги прогуляешь. В кафе сходим, туда-сюда, тушь польскую купишь…
– Стыдно как-то. Мама и так на себе экономит, чтобы мне что-то купить.
– Ой, Шурка, тебе не угодишь! Стыдно, так скажи матери, что любовник подарил. То-то она обрадуется, – засмеялась Нелька.
– Ну, хорошо-хорошо, пусть знакомые за тридцать. Только ты сама скажи, ладно?
Мама действительно обрадовалась – плащ на теплой подкладке, жаль, что светлый, но так идет Шурочке. И недорого. Вот спасибо Нелечке. Вообще все остались довольны. Пятнадцать рублей Шурочка истратила на всякие приятные и полезные мелочи, а остальные спрятала, чтобы купить маме и Борьке подарки на день рождения. У мамы в октябре, а у него в ноябре.
После лета Борька изменился, стал взрослее. На Шуру смотрел уже не восторженно, как щенок, а наоборот, по-хозяйски, как будто она его собственность. Шурочке это нравилось. Отношения их изменились. Днем, пока мама на работе, они открывали новый мир, узнавая и привыкая друг к другу. Шурочка уже довольно пылко отвечала на Борькину страсть, и результат не заставил долго ждать. Во время зимней сессии она поняла, что беременна. Нелька посоветовала, пока каникулы, сделать аборт. Врач есть, нужно только взять у Борьки пятьдесят руб лей, и через пару дней все забудется, как страшный сон. Но Шура боялась, первый аборт очень опасен…
– Да ерунда все это, – успокаивала Нелька. – К уда тебе ребенок на третьем курсе? Борька, конечно, влюблен, но вряд ли ему родители позволят жениться на тебе. У них там клановость, и Борьке подберут невесту из своих, дочку какого-нибудь министра. Так что на хэппи-энд не рассчитывай. И вообще такая новость не радует молодых людей, а уж готовность родить ребенка просто пугает. Смотри, Шурка, бросит он тебя, и останешься матерью-одиночкой в двадцать лет. Всю жизнь себе испортишь.
Борька сам почувствовал, что Шурочка грустна и безразлична. Испугался, вдруг разлюбила? Стал выяснять, и Шурочка, расплакавшись, рассказала обо всем. И Борька вдруг повел себя, как настоящий, взрослый мужчина. Никаких абортов, не хватало еще умереть. Дура эта Нелька! Пусть будет ребенок. Надо только пожениться поскорей. В конце концов, они любят друг друга и все равно после института поженились бы. А уж если такое случилось, то зачем ждать?
– Или ты не хочешь за меня замуж? – испугался Борька.
– Хочу, хочу, – успокоила Шурочка сквозь слезы.
– И любишь меня?
– Люблю.
– А очень?
– Очень-очень.
– Очень-преочень? – Да. А ты меня?
– А я тебя, Шурик, на всю жизнь.
Борькины родители действительно не обрадовались такой новости. Хотя он и говорил, что все в порядке, но Шура чувствовала, что он возбужден и взвинчен, как после ссоры с кем-то. А время шло, и через месяц стало поздно думать об аборте. Видимо, родители поняли, что Борька не уступит, и согласились познакомиться с Шурочкой.
Борькина мать, Лидия Борисовна, оказалась полной дамой с неприветливым лицом. Яркий брючный костюм невыгодно обтягивал фигуру. Шура пришла в темно-синем вельветовом платье с большим белым воротником. Под ним – красиво завязанный бант из шелковой ленты. Платье сшила мама к Новому году. Точно как было в польском журнале мод. «Простенько и со вкусом», – одобрила Нелька. Тоненькая, с распущенными светлыми волосами, сероглазая, с нежным ртом. Марина Влади. Борька смотрел влюбленно. Отец Виктор Ильич приветливо и дружелюбно улыбался. Он был высокий, темноволосый, Борька был похож на него. Свадьбу назначили на конец апреля. Всем распоряжалась будущая свекровь, заказала ресторан, пригласила, гостей… Борька сказал, что будут только близкие родственники. Шура поняла, что свекровь не хочет пышной свадьбы с именитыми гостями из своего окружения. Считает эту женитьбу мезальянсом. За то они с Борькой пригласили всех своих друзей. Мама собиралась пойти с братом и его семьей. Пусть эта «дворняжка» увидит, какие у нее родственники! Дядя – красавец, умница, краснобай… Его жена – переводчик, работает в «Иностранке». Мама, такая молодая и красивая…
– От вас всего четыре человека? – удивилась Лидия Борисовна.
– Только самые близкие, – скромно опустила глаза Шура. – He хочется афишировать, все-таки свадьба несколько вынужденная…
Свекровь не нашлась и только захлопала глазами. «Так тебе и надо! Небось уверена, что мы от счастья породниться с вами до потолка прыгаем? Вот и нет тебе!» – с несвойственным ей злорадством подумала Шура. Почему эта женщина заранее решила, что она не пара ее сыну? И почему так сухо и пренебрежительно разговаривает с ней? Даже с мамой не захотела познакомиться, сказала, что на свадьбе успеют… А сама, по сравнению с ее чудесной, доброй мамочкой, похожа на толстую дворняжку. Правильно она подметила, хоть и нехорошо так думать о Борькиной матери. От предложения свекрови поехать в спецотдел ГУМа, купить что-то к свадьбе, Шурочка отказалась: у нее все есть.
Мама купила в комиссионном отрез серебристо-белой легкой ткани и сшила ей платье. Что это было за платье! Летящий силуэт, скроено по косой, с широким свободным рукавом до локтя, а к плечу приколот букетик цветов из этой же ткани. Живот у Шуры и так был еще незаметен, а уж в этом платье и подумать нельзя. Дядя Коля подарил светлые туфли на шпильке и двенадцать хрустальных бокалов. Какие они с мамой были красивые! Ольга Николаевна сшила себе из черного бархата приталенное платье без рукавов. Вроде совсем простое. Но расшила круглый вырез бисером от старой бабушкиной сумочки, и платье превратилось в дорогой наряд. Они стояли рядом – одна в белом, другая в черном. Обе светловолосые, большеглазые, стройные…
– Как мама? – не удержался кто-то из «дворняжкиной» родни. – А мы думали, вы – сестры.
Лидия Борисовна презрительно скривила губы. Она была в полном параде. Длинное платье из голубой переливающейся тафты. Талия затянута поясом с бантом на спине. Сверкали богатством серьги, браслеты на полной руке и кольца на коротких пальцах с ярко-красными ногтями. Шуру удивляло, как можно так безвкусно одеваться, имея все возможности? И это всегда недовольное выражение лица, маленькие глазки… Почему Виктор Ильич, такой симпатичный, стройный, приветливый, женился на ней? Позже Шура узнала, что высокий, красивый студент приехал издалека, жил в общежитии и по распределению поехал бы простым инженером куда-нибудь на стройки пятилетки. А полная, некрасивая Лида жила в пятикомна тной квартире и была дочерью партийного функционера. Ответив на ее любовь, он получил все. Тесть двигал его вверх по партийной, карьерной лестнице. Со временем зять обогнал его и достиг заманчивых высот советского Олимпа.
И Шура подумала, как хорошо, что Борька совсем не похож на свою ма ть. Красивый, веселый, любящий… И свадьба, вопреки ожиданиям Шурочки, прошла весело и неожиданно для Лидии Борисовны и ее родни. Тон задавал, конечно, дядя Коля, он вообще любил и умел вести любые застолья. И на свадьбе быстро разрядил официально-скучную атмосферу. Придумывал веселые тосты, читал смешные стихи собственного сочинения про жениха и невесту, устраивал конкурсы на лучший танец, на самый смешной, но приличный анекдот про тещу. Подключил к этому веселью даже родственников Лидии Борисовны. А Виктор Ильич, смеясь, спел частушки про тещу Дядя Коля умело дирижировал всем этим, и молодежь, друзья Борьки и Шурочки, подхватывали любую его затею с удовольствием и азартом. И долго еще вспоминали и обсуждали их свадьбу.
Шура переехала к Борьке на у лицу Щусева. Самый центр, двор огорожен забором, у ворот милиционер, в холле дежурный в штатском. Квартира огромная, с тяжелой, дорогой мебелью, картинами в массивных рамах, фарфором и хрусталем. Но в Борькиной комнате светло и уютно. Никаких раскла дных диванов. Вместо прежней кровати поставили двуспальную арабскую… Да уж! Им с мамой казалось, что диван в комнате – царское ложе по сравнению с кушеткой. А настоящая кровать – это, оказывается, совсем другое…
Видеть недовольное лицо Лидии Борисовны было неприятно, Шура стеснялась лишний раз выйти из комнаты. Старалась после занятий задерживаться подольше. Сидела в библиотеке или дома у мамы, ближе к вечеру встречалась с Борькой. Гуляли в парке, потому что врач советовал больше двигаться. А потом уже ехали домой. Там их кормила домработница тетя Надя, добродушная и словоохотливая. Шурочку она опекала, сразу поняв, что та всего стесняется и при Лидии Борисовне ей кусок в горло не лезет. Она носила им в комнату «вкусненькое» – пирожки, ягоды, бутерброды с икрой и рыбкой. Шура съедала все, ей постоянно хотелось есть, и Борька, смеясь, называл ее маленькой обжорой. Тетя Надя сердито шикала на него и приносила еще.
В июне Шура с Борькой переехали на дачу, и она вздохнула с облегчением. А в августе родилась Оленька. Когда Борька привез их из роддома на дачу, там уже стояла кроватка, коляска и все необходимые маленькому человечку вещички. Шура впервые почувствовала благодарность к свекрови. Может быть, рождение внучки растопит лед? Навестив новорожденную, Борькины родители уехали в Крым, а тетя Надя осталась помогать Шуре. Ей хотелось бы жить здесь, так хорошо и спокойно она себя чувствовала на даче. Но Борька удивил ее, сказав, что в сентябре они переедут в собственную квартиру. Оказывается, после рождения ребенка им положена двухкомнатная, и она уже подобрана, там идет ремонт. Как это положена? У родителей же пятикомнатная квартира?
– Но ведь это у родителей, а не у нас, – Борька явно не понял ее удивления.
Шуре не верилось, так не бывает. Она поделилась новостью с тетей Надей, но та приняла это спокойно.
– Конечно, дадут вам квартиру. Неужели хозяйка тебя и ребенка в своих хоромах потерпит?
– Но как же, тетя Надя? Люди годами ждут…
– Так то – люди, а это – власть. Пост-то какой Виктор Ильич занимает! Понимать надо.
И действительно, к началу занятий они переехали в новую квартиру на Комсомольском проспекте. Кирпичный дом, большая кухня и просторная прихожая. Перевезли от Борьки арабскую кровать и полированный шкаф. Он стоял у родителей в прихожей и казался Шуре безвкусным резным монстром, но ее мнения никто не спросил. Зато в кухне был чудесный светлый гарнитур с большим столом, легкими стульями и финским холодильником. Кухня примирила ее со шкафом. Детскую кроватку поставили в спальне. Шура не могла налюбоваться квартирой, трогала шкафчики, открывала бесшумный холодильник. Неужели это ее кухня? В большой комнате с эркером ничего не было, и оттого она казалась огромной. Шурочке нравилась эта пустота, блестящий паркет и светлые шелковистые обои. Она представляла ковер на полу и красивые подушки, разбросанные на нем. И мебели никакой не надо. Но через неделю позвонил Виктор Ильич и сказал, что завтра привезут мебель, пусть кто-то будет дома. Вообще с первого дня занятий приходила няня и сидела с Оленькой до возвращения Шуры. Няню прислала Лидия Борисовна, она же платила ей. Подумав, что мебель могут привезти, когда няня с Оленькой на прогулке, Шура решила не ходить на занятия.
Привезли много больших упаковок. Собирали и расставляли до вечера, а потом собрали весь картон, упаковочный мусор и увезли с собой. Гарнитур был югославский. Шура села в большое кресло с бежево-золотистой обивкой и подумала, что Нелька права, так бывает только в сказках.
Вечером приехал Борька с водителем Сережей, притащили здоровую коробку с телевизором. Водитель помог установить, и сразу включили. Телевизор показывал замечательно, цвета были яркими, а изображение четким. Борька завалился на диван и стал смотреть фильм, а Шура пошла на кухню, приготовить ему ужин. По дороге заглянула в спальню, полюбовалась на спящее личико дочки. Резала салат, прислушиваясь к музыке, доносящейся из комнаты. Там ее муж смотрел телевизор. Самый красивый, самый любимый… Они дома. За стенкой спит Оленька. И она, Шура, счастливей всех на свете.
На следующий день водитель привез тетю Надю с коробками и сумками.
– Вот, привезла тебе посуду, белье постельное и всякое, что в хозяйстве нужно.
Мебель и кухню похвалила. Распаковали коробки, чего там только не было!
– Ну, куда столько, тетя Надя, – удивлялась Шура.
– Ничего, тебе теперь есть куда складывать. Хозяйка велела собрать, что нам не нужно, вот я и набрала.
– Да тут все новое. Белье вот в упаковках, сервиз, неудобно…
– Очень удобно. Лидия и знать не знает, что у нас есть, а чего нет. Сроду хозяйством не интересовалась. Ты бери-бери, раз дают. У тебя теперь свой дом, все пригодится.
Шурочка раскладывала вещи по полочкам и ящикам, а тетя Надя возилась с Оленькой. Искупала ее, покормила, уложила. Потом пили чай с тети Надиными пирожками.
– Где Борис-то болтается? Вечер уже, – спросила она.
– Да он сегодня в теннис играет, скоро придет.
– Ты его не распускай, Шура. Он парень хороший, тебя любит, пусть помогает. А то ты вон и институт, и хозяйство, и ребенок.
– Да что вы, тетя Надя, я все успеваю. Няня до четырех почти, даже погладит иногда что-то, пока Оленька спит. Продукты Сережа привозит, только хлеб, молоко да овощи покупаю, в очередях не стою. Мама в воскресенье целый день с Оленькой. Мы с Борькой и в кино сбегаем, и к друзьям…
– Ну, это хорошо. Вы молодые, и погулять нужно. Девочка-то наша, слава Богу, спокойная. А на Борьку как похожа! Лидия-то была? Как она с внучкой?
– Один раз приезжала после отпуска. Квартиру посмотрела, игрушки привезла. Так, вроде, ничего, довольна.
– Хорошая ты девочка, Шурочка, но боюсь, не даст она вам с Борькой жить.
– Как это не даст?
– Да не ко двору ты ей, не ее поля ягода. У нее для Борьки другая невеста намечалась.
– Да мало ли что она хотела. У нас с Борькой семья, ребенок.
– Ну, дай Бог. Может и правда, ради ребенка…
Шура и внимания не обратила на слова тети Нади. Со свекровью, конечно, отношения были никакими, но Шура благодарна ей за все, что для них делалось. Да и зачем устраивать им такие царские условия, если она не считает их настоящей семьей? Конечно, с ребенком Лидия Борисовна не возилась, не сюсюкала, как мама, но уж такой она человек. Вот Виктор Ильич, хоть и заехал тоже один раз, но с Оленькой играл, носил на руках, смеялся. Несколько раз звонил и всегда спрашивал про внучку: как она, не нужно ли чего? Да нет, все хорошо. Так хорошо, что даже не верится. И мама так рада за нее.
К ним часто приходили гости. Все жили с родителями, а у них своя квартира. Собирались, отмечали все праздники. Мама забирала Оленьку к себе, давая им возможность повеселиться. Они все успевали – и заниматься, и гулять.
Раз в неделю Сережа привозил продукты, хорошие продукты, которые редко бывают в магазинах. А все остальное Шура докупала сама. Родители давали Борьке сто пятьдесят рублей и Шурина стипендия тридцать. Борька свою стипендию тратил сразу же, Шура у него не спрашивала. Денег хватало, она даже откладывала на подарки и покупала разную мелочь для дома. Для их дома, чтобы было красиво. Она была влюблена в мужа, а на Оленьку смотрела, как на чудо. Борька даже ревновал. Сам он относился к дочке спокойно, на руки брал неумело и неловко, удивляя Шуру. Но мама и тетя Надя говорили, что так всегда бывает вначале, молодые отцы побаиваются маленьких детей. Его родители заезжали раз в месяц, привозили дорогие игрушки, торт… Шура поила их чаем. Виктор Ильич расспрашивал, как дела в институте. Брал на руки Оленьку удивляясь, как она выросла. Свекровь обычно молчала или разговаривала с Борькой о каких-то неизвестных Шуре знакомых и родственниках. Когда они уезжали, она с облегчением вздыхала. К родителям Борька ездил один. Шура вечерами сидела с ребенком, занималась, да и стирки за день накапливалось… Хорошо, что была стиральная машина. Хоть и полуавтомат, но без нее Шура точно бы не справилась со стиркой.
Под Новый год Борька вернулся веселый, возбужденный, с порога закричал:
– Сашка, танцуй!
– Что случилось?
– Вот, – Борька показал ей какую-то карточку. – Пропуск в ГУМ, в двухсотую секцию. Отец дал. Поедем тебе дубленку покупать. Ходишь черт-те в чем, а на улице мороз.
– Ты что, серьезно? – недоверчиво спросила Шура. Дубленка была ее мечтой.
– На, смотри, пятьсот рублей дал и пропуск на завтра. В институт не пойдем, прямо с утра поедем.
– Нет, я первую пару не могу пропустить.
– Ох, какая ты правильная вся из себя, Сашка. Я думал, от радости про все забудешь, а ты о занятиях…
– Да я рада, что ты! Даже не верится и неудобно как-то. С какой стати столько денег?
– Сколько дали – все наши, – рассмеялся Борька.
– А что, там дубленки только с утра? После одиннадцати может не быть?
– Да нет, всегда висят, какие хочешь. Ну ладно, сходишь на твою пару, и встретимся в ГУМе. Тебе там рядом.
Дубленки были у многих девочек на курсе. Где-то доставали. В основном болгарские. У Нельки даже финская, привозная. Но такой, какую они с Борькой выбрали, не было ни у кого. Итальянская, легкая, теплая, с капюшоном. За двести восемьдесят рублей. Купили еще замшевые финские сапоги на натуральном меху. Осталось еще сто шестьдесят рублей.
– Давай выбирай, что тебе еще нужно, – предложил Борька.
– Нет, нет, что ты! Мне больше ничего не нужно. Отцу верни сдачу, он, может, недоволен будет, что сапоги купили. Нам на дубленку дали…
– Наивная ты, Шурка. Какая сдача? Это же пропуск разовый. Не так часто нам его будут давать. Надо истратить все деньги. Может, сумку или шмотки какие-нибудь?
– Давай тебе что-нибудь купим, Боречка.
– Да у меня всего полно, мать все время покупает. Это было правдой. У Борьки много одежды, на любой случай и на любую погоду. Впервые в Шуриной жизни вокруг лежали и висели красивые вещи, и можно было любую купить. Никакой толпы, никаких очередей, – выбирай и меряй, что хочешь. И продавщицы совсем другие – вежливые, улыбающиеся. Истратили тогда все, что было и у Борьки, и у Шурочки в кошельках. Оставили только два рубля на такси.
– Зачем такси? На метро три остановки всего, – пыталась протестовать Шура.
– Как мы все это довезем? Мы что, верблюды? – возражал Борька.
Действительно, пакетов и коробок получилась целая куча. Еле-еле в двух руках тащили. Дома разложили, и Шура не могла налюбоваться. Няня тоже ахала, хвалила Борькиных родителей, говорила, как Шурочке повезло. Да, повезло, – это правда. Борька уехал в институт и на спорт, няня ушла, а Шура все не могла успокоиться и убрать покупки в шкаф. Заходила в большую комнату и смотрела на разложенные по креслам вещи. Позвонила Нелька.
– Ну что, купили дубленку?
– Купили.
– Надеюсь, не болгарскую?
– Итальянская, очень красивая, с капюшоном…
– Да-а? Дорогая?
– Двести восемьдесят рублей.
– Да ты что! Итальянская за двести восемьдесят? Я за свою четыреста отдала… ничего себе! Может, качество не очень, поэтому так дешево?
– Да ты что! Мягкая, как бархат. Там все гораздо дешевле, чем в магазинах. Помнишь, мы весной за финскими меховыми сапогами стояли и нам не досталось? Они семьдесят стоили, а здесь такие же купили за пятьдесят пять.
– Ох, Шурка, везет тебе! И что, там действительно все есть, как в «Березке»?
– Ну не знаю, в «Березке» не была, но здесь очень много красивых вещей, просто глаза разбегаются. Когда Борька сказал, что надо все деньги истратить, я даже растерялась. Не знала, что выбрать.
– А что еще купили?
– Ох, Нелька, много всего, – Шура рассмеялась. – Даже все хозяйственные деньги истратили.
– Шур, давай я к тебе сейчас заскочу, кофейку попьем? Так хочется посмотреть.
– Ну, давай, только недолго. Зачет ведь послезавтра, я заниматься хотела.
– Ой, да перестань занудствовать. Ты и так все знаешь, не то что я.
Нелька приехала через полчаса. Все перемерила и выпросила бежевый свитер из ангорки. Шурочке было жаль свитера, но отказать Нельке трудно.
– Шурка, ну ты же видишь, как мне идет, ну пожалуйста, Шур, мы же подруги… А тебе бежевый не к лицу. Ты же блондинка, от тебя бледнит. А я на десятку больше дам. Тридцать пять рублей хочешь?
– Ну, вот еще! Я что, спекулянтка?
– Хорошо. Продай за двадцать пять. Ну, продай, Шур, тебе Борька еще купит. На тебя и так все с неба сыплется, как в сказке. Имей совесть, Шурка, – ныла Нелька.
Шура вздохнула и согласилась.
Вечером рассказала Борьке, он рассмеялся.
– Ах, ты моя Шурочка-дурочка! Правду говорят, что наглость – второе счастье. Это про таких, как твоя Нелька. А ты – моя растяпа, – он обнял Шуру и стал целовать.
– Подожди, надо твоим родителям позвонить, поблагодарить.
– Да ладно, я уже отцу звонил, сказал, что мы купили тебе классную дубленочку и кучу барахла.
– Нет, я должна сама сказать, а то некрасиво.
– Ох, уж мне эти церемонии! Ну, давай я наберу, чтобы ты на мать не нарвалась, она, может, и не знает ничего про двухсотую.
– Как не знает?
– А может, и в курсе, кто их разберет, но лучше отцу скажи.
Шура удивилась. У них с Борькой тайн друг от друга не было. Может, только сюрпризы к праздникам. Да и что можно скрывать от любимого человека? Нет, они с Борькой счастливые!
Весной Оленька начала болеть. Сначала простуда, потом пошли зубки, поднималась температура. Малышка плакала, Шура носила ее на руках, успокаивая. Чтобы не мешать Борьке, уходила в большую комнату и баюкала ее, пела какие-то незамысловатые песенки. Иногда засыпала вместе с ней на диване. Оленька быстро привыкла к рукам и уже не хотела в кроватку. Начались капризы, ребенок проявлял характер, и Шуре было проще взять дочку на руки и уйти на диван, чем слушать недовольное бурчанье разбуженного Борьки. Она хронически не высыпалась, но надо было готовиться к сессии и все успевать по дому. Мама старалась помочь ей, приезжала по вечерам, а на выходные забирала малышку к себе.
Наконец третий курс позади, наступило долгожданное лето. Шура думала, они поедут на дачу, но Борька сказал, что на даче будут жить родители. Ну, нет так нет. У них рядом парк. Няня до сентября уехала на свой садовый участок, это было заранее оговорено. Но раз занятий нет, то и няня не нужна. Шурочка сама с удовольствием возилась с дочкой. С каждым днем ребенок становился все забавнее. Она не представляла своей жизни без Оленьки. Иногда с ужасом вспоминала советы Нельки сделать аборт. Тогда ей казалось, что подруга права, но было очень страшно. Какая она была дура! Хорошо, что Борька поступил так решительно. Как же Шура благодарна ему за это! Правда, последнее время отношения у них изменились, но это пройдет. Просто Шура устает и не высыпается, когда Оленька болеет. Борька обижается. Вот чудак! Она любит его, но дочка еще такая маленькая, беспомощная, приходится уделять ей все свободное время. А Борька не понимает, да и вообще как-то не проявляет к малышке особых чувств. Так, иногда повозится минут десять, а потом убегает на спорт, к приятелям или к родителям. Говорит, что там ему удобнее заниматься, – никто не мешает. Шурочка часто оставалась одна, но скучать ей некогда, она даже рада, что Борьки нет. А то он надуется и молчит, уткнувшись в телевизор. Как маленький, ей-богу! Все-таки Борька очень избалован. Но ночью всегда мирились, и Шура была уверена, что они любят друг друга. Вот подрастет Оленька, закончат учебу, и будет полегче.
В конце июня Борька уехал в Болгарию. Родители достали путевку в молодежно-спортивный лагерь. На до отдохнуть. Четвертый курс впереди, потом пошлют на практику за границу на три месяца. Чтобы послали в хорошую страну, надо как следует заниматься. Шура все равно не может от ребенка уехать. Что же, вдвоем в Москве пылиться? Все ребята разъехались… Шура не возражала, все правильно. Пусть Борька отдохнет, что ему в Москве маяться? Он стал таким раздражительным… Мама тоже сказала, что это правильно, Бореньке надо отдохнуть. Маме зять нравился, хороший мальчик. Избалован немножко, но добрый и Шурочку любит. А к ребенку привыкнет, просто молод еще, не понимает.
А вот тетя Надя была недовольна. Приехала повидать Оленьку и отругала Шуру.
– Ну, где это видано, отпустила мужа отдыхать-развлекаться, а сама стирать-гладить.
– Ну, теть Надь, что же я могу сделать? Боре правда отдохнуть надо, отвлечься…
– Ой, от чего отдохнуть? Где это он так на трудился, ночей не спал, устал?
– Да ведь четвертый курс впереди, практика весной. Знаете, как заниматься надо, чтобы в хорошую страну послали!
– Эх ты, святая простота! А что же ты не спросила, почему он один едет. Тебе тоже надо отдохнуть. И у тебя впереди четвертый курс. Сказала бы, так, мол, и так, поедем вместе, и ножкой топнула, и слезы. Ты же женщина, Шурочка, да еще какая красивая, а с мужиком сладить не можешь. Борька любит тебя, покапризничала бы, на своем настояла, и поехали бы вдвоем.
– Да как вдвоем, тетя Надя? Путевка одна, а у меня Оленька, с кем я ее оставлю?
– Ой, про путевку только не надо! Неужели тебе путевку не достали бы при их связях! А с Оленькой я бы осталась, хозяева все равно в Крым укатили, аж на два месяца. Мы бы с мамой твоей вдвоем справились. А так я пустую квартиру сторожу. Это Лидия все мутит. Попомни мои слова, это все ее затеи. Виктор Ильич к тебе хорошо относится, а она не успокоится, пока Бориса от тебя не отвадит. Нет, Шурочка, нельзя такой безответной быть. Бери Борьку в оборот, а то одна останешься.
После этого разговора у Шуры на душе было так тяжело, а посоветоваться не с кем – Нелька уехала в Юрмалу С мамой не хотелось, что ее расстраивать зря, она так рада за нее. Борька за три недели не позвонил, сказал, что сложно было, но подарки привез. И ей, и Оленьке. Приехал веселый, загорелый, красивый. И было видно, что он рац и соскучился. Шурочка успокоилась и повеселела.
На первый день рождения Оленьки пригласили и родных, и друзей. Тетя Надя испекла громадный торт, пирожки, эклеры. Шура с мамой наделали салатов, запекли мясо в духовке. Борька все утро надувал разноцветные шары и украшал комнату. Оленьке два раза меняли наряды. Сначала в веселеньком платьице, которое привез Борька, а потом надели парадное – то, что сшила мама. Все ахали, восторгались, фотографировали. Борька держал дочку на руках, и Шуре казалось, что он гордится красивым и нарядным ребенком. Малышка, как будто поняв важность этого дня, вела себя идеально, всем улыбалась, а потом, устав от объятий и поцелуев, занялась подарками. Переползала от одной игрушки к другой, никому не мешая и не капризничая. И посмеялись, и потанцевали, – в общем день рождения получился веселый. Борькины родители позвонили из Крыма в разгар праздника. Виктор Ильич тепло поздравил Шурочку, посожалел, что не участвует в таком веселом событии, музыка и смех слышны были по телефону. Свекровь дежурно пожелала здоровья и сказала, что подарок они заказали знакомым, привезут из Италии. Шубки цигейковые уж детям никто не надевает. Сейчас носят пуховые комбинезоны и курточки. Легкие и теплые. И сапожки. Девочка к зиме ножками будет гулять, чтобы ей удобно было. Шура поблагодарила. Она-то мечтала о детской шубке, но раз Лидия говорит, что какие-то пуховые комбинезоны лучше… Хотя как могут курточки быть теплее шубок?
Последняя неделя августа выдалась жаркой, осени совсем не чувствовалось. Борька ныл, что хорошо бы на даче шашлыки устроить, пока родителей нет, поплавать, позагорать напоследок. Все ребята вернулись, хочется собраться. Неужели нельзя ребенка на несколько дней к Ольге Николаевне пристроить? Шура позвонила маме, та пообещала попросить недельку за свой счет, у них сейчас отчеты, но попробует. Потом посоветовалась с тетей Надей. Та идею одобрила, хоть несколько дней Шурочка отдохнет. Да и с мужем полезно вдвоем побыть. Решили, что мама будет приезжать после работы, отпуская тетю Надю ночевать домой. А утром та будет бра ть вахту до вечера. И никакого отпуска не надо, справятся они вдвоем. Все были довольны, тетя Надя и мама, что подольше побудут с Оленькой, а Шура и Борька радовались неожиданным каникулам.
Неделя пролетела весело и беззаботно. Шура отдохнула, выспалась, а Борька стал прежним, веселым и нежным. Приезжали ребята, жарили шашлыки, пили вино, танцевали, разбивались на парочки. Шура, правда, скучала по дочке, часто звонила, но ее успокаивали – ребенок здоров и весел. И Шурочка наслаждалась коротким отдыхом. В последний день встала пораньше и, пока Борька спал, убрала дом, перемыла посуду и расставила все по местам.
– Ох, Сашка, делать тебе нечего. Зачем ты это затеяла. Дома не наработалась? Уборщица придет и все сделает, – удивился проснувшийся Борька.
– Нет, не хочу грязь оставлять. Не надо никакой уборщицы. Мы насвинячили, мы и уберем.
– Мы-то насвинячили, а уберет моя Шурочка-дурочка. Ну ладно, не обижайся, это же я так, любя. Люблю свою девочку Шурочку-чистюлю и дурочку.
Борька схватил ее на руки и закружил, целуя и мурлыча в ухо всякую нежную ерунду. Шура еще долго вспоминала эту неделю, как самую счастливую за все три года.
А потом начались занятия, вернулась няня. Отвыкшая от нее Оленька не хотела оставаться, устраивала по утрам рев. Борька раздраженно кричал на нее, а Шура – на него. Няня только махала рукой, мол, уходите, ради Бога, поскорее. Выходили обиженные, молча шли к метро. Борьке на Юго-западную, а Шуре в центр. Буркали друг другу «пока» и разбегались. У Оленьки с няней все быстро наладилось, а у них как-то затянулось. Заниматься Борька ездил к родителям, говорил, что ему там удобнее. Иногда звонил вечером, что не приедет, останется здесь. Первой пары нет, так хоть выспится завтра нормально. Шуру обижало это «нормально». Ведь Оленька – его ребенок, другие же не бегут из дома! Когда Борька ночевал, она отодвигалась на самый край широкой кровати: «Отстань, я устала». Обиделась. Так продолжалось всю осень.
Борькин день рождения пришелся на среду. Шура думала, что гостей они позовут в субботу. Во вторник вечером он позвонил от родителей, будет заниматься допоздна и переночует здесь. Шуре хотелось помириться, поэтому сказала, что раз на до заниматься, то, конечно, не стоит ночью тащиться домой. Увидятся завтра. Пришла из института пораньше, приготовила вкусный ужин, накрыла на стол. Свечи, белая роза в высокой вазочке, положила красиво упакованный подарок рядом с тарелкой. Борьки все не было, потом Шура вспомнила, что у него по средам теннис. Уложила Оленьку пораньше, нарядно оделась, распустила волосы, как Борька любил – Марина Влади. Хотелось есть, ничего с утра не ела, но нарушать праздничный стол не стала. Взяла яблоко и села перед телевизором. Борька позвонил в девять.
– Сашуль, извини, что не позвонил раньше. Теннис, потом к родителям заехал, чтобы поздравили, здесь завис.
– А когда придешь? Я тоже хочу тебя поздравить и подарить подарок. С днем рождения, Боречка. Я тебя люблю.
– Спасибо, Шурик-мурик. Я тебя тоже люблю. Но приду поздно. Здесь народ собрался, родня всякая. Мать затеяла грандиозный ужин – сюрпризом. Я заехал на полчасика. А тут полный парад. Пришлось на деть новый костюм, кстати, классный, и принимать поздравления. Сама понимаешь, виновник торжества, не могу уйти. Так что до торта со свечами и песнями – никуда. А это, думаю, будет нескоро, народ разгулялся. Ты ложись, не жди.
Шурочка молчала. Так обидно ей еще никогда не было.
– Але, Шурик, ты где? Обиделась, что ли? На меня сегодня нельзя обижаться, у меня день рожденья. В субботу отметим вместе, как собирались. Да, Сашок? Отвечай!
– Да, да, конечно. Я не обижаюсь. У тебя же день рожденья, не у меня. Где хочешь, там и справляешь.
– Ну вот, так и знал. Обиделась, вредная Сашка. Я, что ли, затеял этот ужин? Что мне теперь, наплевать на всех и уйти?
– Да нет. Зачем тебе уходить? Это твой праздник. Конечно, повеселись, я и не думала обижаться.
– Правда?
– Правда.
– Ну, пока, целую. – Пока, пока…
Борька пришел ночью и сразу потянулся к Шуре. Обнял и стал целовать, мурлыча ей в ух о, по своему обыкновению, какую-то смешную чушь. Вроде извинялся. Шура не стала отталкивать его, только прошептала.
– Тише, ребенка не разбуди.
Но все-таки разбудили. Оленька заворочалась, закряхтела. Они притихли, пережидая – может, заснет? Но малышка как-то чувствовала, что мама не спит, и стала звать.
– Мами хочу, мами хочу! – и, не получив ответа, обиженно и громко заплакала. – Мама, зями на ручки! Мама, зями, зями…
– Да что ж эта дрянь покоя не дает ни днем ни ночью. А ну, спи давай! – громко крикнул Борька.
Ребенок закричал еще громче.
– Мама! Хочу, хочу!
– Господи, да что же это такое! Она что, так и будет всю жизнь над ухом орать!
Шурочка взяла дочку на руки, та сразу замолчала и довольно засопела.
– Вот так ты ее и испортила. Вместо того чтобы воспитывать, потакаешь ей во всем. Житья нет от этих капризов!
– Дурак ты, Борька! Самовлюбленный, избалованный дурак! Даже не понимаешь, что ребенок – самое ценное в нашей жизни, в твоей и моей, – обернувшись к нему, с горечью сказала Шура и ушла в другую комнату.
На следующее утро Борька попытался разрядить обстановку.
– Спасибо, Сашуль, за подарок. Хороший запах, мне нравится.
– Благоухай на здоровье, – спокойно ответила она.
– Ну а что с субботой решили? Честно говоря, неохота много народа звать. Сессия на носу. Может, Нельку с Пашкой позовем, посидим камерно?
– Да ты ведь уже отпраздновал. Зачем еще раз? Тем более зачеты…
– Ну, нет так нет. Хочешь, вдвоем куда-нибудь сходим? А, Шур? Это идея! Ольга Николаевна посидит с Оленькой?
– Мама в субботу на день рождения идет к подруге. Так что давай отложим до будущего года, – сказала она, усмехнувшись.
– Вот злюка! Ты ко второй паре сегодня? Тогда я пошел, пока.
– Счастливо.
В институте она рассказала Нельке о вчерашнем.
– Ну, может, правда все спонтанно получилось? А ты, Шур, сразу в штыки… Нет, что Борька мог поделать, если мать ему сюрприз устроила? – попыталась смягчить ситуацию подруга.
– Если ему сюрприз устроили, то я, как жена, должна быть посвящена и приглашена. Я бы маму вызвала посидеть. Борька приходит – все в сборе, включая родную жену. Это сюрприз. А то, что Лидия устроила, – это гадкая интрига. Борька должен был позвонить мне и предложить, чтобы мама взяла такси, а я на этом же такси к ним. Я всю ночь не спала и пришла к выводу, что все специально было подстроено. Недаром тетя Надя говорила, что Лидия нам жить спокойно не даст. А Борьке по фигу, что меня так унизили перед всеми, кто там собрался.
– Ну да, в принципе Борька мог бы разрулить весь этот базар и предложить тебе приехать. Но ты тоже хороша, тетеря! Думала она всю ночь! Я бы на твоем месте и приглашений не стала дожидаться. Трубку положила, ребенка матери вручила и помчалась на день рождения мужа. Приехала бы красивая, веселая: «Здрасьте, дорогая Лидия Борисовна, извините за опоздание – ребенок, сами понимаете; Боречка, любимый, с днем рождения тебя!» Мужа под ручку и ворковала бы с ним целый вечер. А ты – рохля! Думала она всю ночь! Позвонила бы сразу мне, я б тебе эту идею подсказала.
– Ну вот еще! Буду я навязываться…
– Ах, какие мы гордые! А чего отказалась в субботу собраться? Посидели бы вчетвером, поболтали, потанцевали. Глядишь, и помирилась бы со своим Борькой.
– Не ссорились мы, просто настроения нет. Обидно мне, Нелька, за что они со мной так?
– Плюнь, Лазарева, и разотри. Вон они тебе какую жизнь сказочную устроили. И квартира, и мебель, и няня. Водитель дефициты привозит… Рай прямо! Ну, обидно Лидии, что не удалось Борьке выгодную партию устроить, вот она и злится. А ты относись к этому философски – собака лает, а караван идет. Забудь.
После разговора с Нелькой стало легче. Обида действительно оказалась надуманной, не стоило себя изводить. Нелька права – Лидию тоже понять можно. Хотела даже предложить Борьке собраться в субботу вчетвером, посидеть, послушать музыку… Но он к этому разговору не вернулся, и Шура решила, что не стоит. Борька вел себя спокойно, все выходные занимался английским, смотрел телевизор, трепался по телефону с приятелями. Шура события не торопила, пусть идет, как идет. Помирятся они, ничего же не произошло серьезного.
А через несколько дней Нелька с возмущением рассказала, что никакого сюрприза не было. Все Борькины друзья – элитные мальчики и девочки – были приглашены на день рождения заранее. Не просто родня собралась, а всякие важные шишки, друзья родителей, в общем «люди их круга». Нелька общалась иногда с кем-то из этих элитных мальчиков, от одного из них и узнала. Он рассказал, что прием был классный, гостей – тьма, обслуживали официанты. Борька сидел рядом с той супердочкой, о которой мечтала Лидия, и очень живо общался с ней, танцевал и всякое такое. Вообще вечер удался. Ну, не гад ли Борька? Ведь это же подлость настоящая, так поступать с Шуркой! Шура слушала подругу в каком-то оцепенении. Как жить дальше?
– Я так и знала, что они тебе жизнь испортят! – кипятилась Нелька. – Но из квартиры – ни ногой! Не имеют права. Ты с ребенком… В конце концов есть суд. Справедливый советский суд. Он всегда на стороне матери и ребенка. За квартиру борись, Шурка, не смей уступать! И алименты. Сейчас Борька-студент, но через пару лет – дипломат с хорошей зарплатой. А учитывая их матримониальные планы с этой девицей, карьера Борьке обеспечена. До восемнадцати лет платить обязан. Не вздумай отказываться. А есть еще комсомольская организация. Хорошая история для начинающего дипломата, бросил жену с маленьким ребенком! Это знаешь, как можно раздуть? Подумаешь, каста неприкосновенных! И на них найдется управа, характеристики для поездок за границу еще никто не отменял. Все, что тебе положено, получишь по суду. Шур, ты меня слышишь?
– Слышу, слышу. Но мы пока не развелись. Ты как-то очень решительно насчет судов и алиментов.
– Ну, это я так, для информации, – смутилась Нелька. – Чтобы ты знала, что закон на твоей стороне.
Шура ничего не сказала Борьке. Не стала выяснять отношения, зачем? Если он мог так поступить с ней, значит не очень дорожит ею и Оленькой. Разлюбил? Или мать заставила? Тетя Надя когда-то сказала, что она свекрови не ко двору, не ее поля ягода, – вот как она сказала. Позвонить тете Наде? Она ведь знает, все у нее на глазах происходило. Но зачем? Тетя Надя не звонит, не хочет расстраивать Шуру. Думает, может, обойдется? А если не обойдется? Но это потом. Сейчас надо заниматься, сдавать зачеты. Борька тоже усиленно занимался, почти каждый вечер проводил у родителей. К нему туда приходили репетиторы – Лидия Борисовна настояла. Французский и английский – основные языки, испанский – как дополнительный. Весной практика, куда пошлют, не знает, но готовится серьезно. Перед Новым годом спросил, какие планы. Шура пожала плечами. Какие могут быть планы?
– Мы решили с ребятами на природе отметить, у Гришки на даче. Компания большая набирается, человек двадцать. Ты поедешь?
Спросил, а в голосе напряжение, Шура это почувствовала. Не хочет, чтобы она ехала. А не предложить – неудобно, все-таки жена. Китайские церемонии. Гришку она знала, один из элитных друзей, из тех, которые знают, что Шура им не ко двору. «Не их поля ягода». Зачем она поедет, если не ко двору?
– Нет, не смогу. Оленьку не с кем оставить.
– Ольгу Николаевну попроси.
– Мама молодая, красивая женщина, у нее свои планы. Почему она должна одна сидеть в праздник?
– Ну, в прошлом году ты же оставляла ей ребенка.
– Вот поэтому в этом году не буду. Она и так мне много помогает.
– Можно тетю Надю попросить. Родители в Завидово уезжают на два дня.
– Тетю Надю буду рада видеть как гостя, а лишать человека праздника не хочу. Если она свободна, с удовольствием приглашу ее к нам.
– Ну, я-то не намерен дома оставаться на Новый год. Если ты не хочешь, один поеду.
– Конечно, поедешь. Я и не претендую на твое общество.
– Твое дело. Я сказал, ты отказалась. Умолять не собираюсь.
Шурочка засмеялась.
– Что смешного? – вскинулся Борька.
– Все. Успокойся, Боренька, не умоляй, не вставай на колени и не предлагай мне «небо в алмазах» – я все равно не поеду. Просто не хочу. И ты здесь ни при чем, – она улыбнулась и повторила: – Ни при чем.
Борька растерянно посмотрел на нее, не понимая этой улыбки, потом повернулся, пробормотав:
– Ну, как хочешь, – и вышел.
А Шура позвонила маме и веселым голосом предложила ей вместе встретить Новый год, если у нее нет других планов.
– Ну, какие у меня планы? Думала, с Оленькой остаться. Вы с Борей разве никуда не идете?
– Нет, мамуль, будем дома, у нас. Давно мы с тобой вместе не справляли.
Потом позвонила тете Наде и пригласила ее.
– А как же? Разве вы с Борисом никуда не идете? Я ведь могу и с Оленькой остаться, хозяева уезжают.
– Нет, тетя Надя, Борис едет на дачу к Гришке, а я не хочу. Хочется с мамой и с Оленькой. А если вы придете, мы будем рады.
Помолчав, тетя Надя нерешительно предложила:
– А может, поедешь?
– Нет. Ни к чему это. Что мне там делать? Дома хочется встретить, со своими.
– Ну, если так, то я с радостью. Только вы с мамой ничего не готовьте. У нас тут тридцатого гости, а наутро хозяева уезжают. Останется всего полным полно, я привезу.
– Остатки с барского стола? – засмеялась Шура.
– Ну, зачем ты так? – обиделась тетя Надя. – Это же еда – святое. Сережке хотела дать, пусть празднует с женой.
– Вот и дайте Сереже, а мы сами, как-нибудь.
– Упрямая ты, Шура, – с досадой сказала тетя Надя. – И Сережке дам, и нам останется. Что тебе возиться, когда все наготовлено.
– Ладно, ладно, привозите. Только нагрузитесь, как потащите?
– Сережу попрошу. Он из Завидова вернется и подбросит меня. Я пораньше приеду, может, с Оленькой погуляю. Вот только как обратно добираться? До скольких троллейбусы-то ходят?
– Да не надо никуда добираться. Мы с мамой на кровати ляжем, а вы – на диване. Куда вам торопиться?
– Ну и замечательно. Торопиться-то действительно некуда.
Настроение было подавленное, но предновогодние хлопоты заполнили оставшиеся дни, и Шура отвлеклась от тяжелых мыслей. Елочка исскуственная была, а вот игрушек маловато, да и лампочек нет. А хотелось для Оленьки все сделать красиво. В магазинах полно народу, в «Детском Мире» очередь на лестницах, но Шуре удалось купить дочке кубики и плюшевого зайца. В польском магазине «Ванда» тоже повезло. К празднику завезли много хороших вещей. Постояла всего час, а купила сразу всем. Маме – шампунь, мыло и лак для волос, все в прозрачной сумочке, нарядное. Тете Наде – шарф, а Нельке модные колготки с рисунком. В нерешительности постояла у мужского отдела, купить что-то для Борьки? Потом подумала, что он может и не появиться под Новый год. У родителей накануне гости, наверняка останется там ночевать, а от них поедет к Гришке на дачу. В лучшем случае позвонит, чтобы поздравить, и то не факт. И решила ничего не покупать.
Но Борька приехал тридцать первого днем. Шура только уложила Оленьку. Вошел спокойный, в руках – белые розы в целлофане. Как они радовали ее раньше!
– Вот, Шурик, поздравляю, – он протянул ей хрустящий букет. – А здесь конфеты для тебя и Ольги Николаевны. Поздравь ее от меня. И тебя с наступающим.
– Спасибо, – Шура взяла цветы и пакет, положила на стол. – Я тебя тоже поздравляю. Подарка у меня, к сожалению, нет. Не было времени по магазинам ходить. Ты уж извини.
– Да ну что ты! Какие подарки… – помолчал, потом сказал: – Елочка красивая получилась.
– Для Оленьки старалась. Это ее первый Новый год. В прошлом году еще ничего не понимала. Хочу, чтобы все у нее было красиво.
– Она спит?
– Да, только что заснула.
– Там в прихожей коробка стоит. Это от родителей. Какая-то суперкукла с одеждой.
– Спасибо передай и поздравь их от меня. Помолчали, Борька полистал журнал, вздохнул.
– Ну, я побежал.
– Давай, беги.
Когда дверь за ним закрылась, Шура заплакала. Так было обидно, горько и жаль себя, что слезы сами лились ручьем. Не подошел, даже не попытался обнять, поцеловать… Цветы, конфеты… так, для приличия. Стоял, как чужой. Она бы все простила, если бы, если бы он… Что? Прощения попросил? Сказал, что любит? А если разлюбил? Если это не просто ссора? И зарыдала… Вдруг вспомнила, что сейчас приедут мама и тетя Надя, а она с опухшим от слез лицом. И побежала в ванную приводить себя в порядок. Потом позвонила Нелька, они с Пашкой идут в кафе «Лира» на Пушкинской. Там молодежный Новый год. Будут потрясающие группы. И джаз, и рок. Жаль, что только два билета. Достать невозможно, и эти-то два Пашка чудом получил от приятеля из ЦК ВЛКСМ. Она не знала, что Шурка остается дома одна. Вот свинья Борька! Да нет, она сама отказалась ехать с ним на дачу, хочется дома со своими. Скоро уже придут. Тетя Надя всякой вкусноты наготовила.
– А я тоже к вам приду, поздравить. Приглашаешь?
– Да с радостью, Нелечка, у меня и подарок для тебя лежит под елкой.
– Ой, а у меня тоже. Я часам к семи приеду, а с Пашкой прямо на Пушкинской встречусь. У нас в десять начало.
– Вот и замечательно! Хоть поешь вкусно, а то там у вас одни бутерброды наверняка будут. Давай, я жду.
Она надела нарядное платье, подкрасилась, посмотрела в зеркало и осталась довольна.
Пришла мама, тоже нарядная, пахнущая духами. Удивилась, что Борьки не будет, но вроде поверила, что Шурочке не хотелось ехать в чужую компанию. Восхитилась розами. Взяла коробку с конфетами, сказала, что Боренька очень внимательный, спасибо ему. Приехала тетя Надя с двумя сумками. Они заахали, бросились помогать. Сумки были тяжеленные. Начали выгружать на кухне.
– Господи, да шампанское-то зачем? У меня бутылка полусладкого в холодильнике, – сказала Шура.
– И я полусладкое принесла, – засмеялась мама. – Сопьемся.
– Ничего, не выпьем – останется, не пропадет, – ответила тетя Надя.
Проснулась Оленька, и мама пошла одевать ее. А тетя Надя продолжала выгружать коробки и банки. Пирожки с мясом, пирожки с капустой…
– Это в холодильник – холодец. В кастрюле – утка с яблоками, пока на лоджию поставь, – командовала она. – Банки с салатами, сразу выкладывай в салатницы. Тут, в фольге, рыба холодного и горячего копчения – раскладывай на блюдо. Здесь язык отварной, салями. Вот это осторожно, Шурочка, там судак в польском соусе.
– Да куда столько, это же полк накормить можно!
– Ничего, съедите. И Сережке целую сумку напаковала, – гордо сказала тетя Надя. – А здесь вот помидоры и огурцы свежие, так положим, не будем резать. Конфеты к чаю, мандарины, яблоки. Ой, а торт где? Батюшки, Шура! Торт-то, коробка такая отдельно стояла? Вот наказание! Неужели забыла? Наполеон, твой любимый, с заварным кремом.
– Да вот она коробка, на полу стоит. Что вы так переживаете?
– Ну, слава Богу. Давай накрывать.
Они накрыли на стол. Шура поставила хрустальные бокалы, а Оленьке – серебряный стаканчик, подарок мамы. Цветы в середину, а вокруг такое изобилие деликатесов, что сразу захотелось есть.
Пришла мама с Оленькой. Девочка вошла, как воздушное облако, в розовом платье и розовых туфельках. И сразу заявила:
– Касивая Оленька.
– Очень, очень красивая, красавица ты наша! – хором подтвердили все трое.
Девочка увидела под елкой пакеты и направилась туда.
– Игушки!
– Нет, подожди, Оленька, это дед Мороз принес подарки. Сейчас сядем за стол, поздравим друг друга, а потом будем смотреть, – сказала Шура.
– Игушки хочу, Оленьке игушки, – девочка капризно сморщила носик.
– Ну, дай ей пока что-нибудь. Она ведь не понимает всех церемоний, – сказала Ольга Николаевна. Шура вытащила из пакета зайца.
– Зая! – обрадовалась Оленька и, прижав игрушку к себе, полезла на диван.
– Ну, можно садиться, все готово, – сказала тетя Надя.
– Сейчас Нелька придет, подождем еще минут десять.
– А телевизор-то! Давай включай, Шурочка. «Карнавальную ночь» по второй программе показывают.
– Ой, теть Надь, сто раз смотрели. По первой «Бриллиантовая рука» идет.
– Да ну. Лучше с Гурченко. Она там такая молодая. Я люблю ее. Ольга Николаевна, вы как?
– Ладно, ладно, уговорили. Гурченко так Гурченко, – Шура включила телевизор.
Тетя Надя уселась на диван вместе с Оленькой. Гурченко пела, плясала и меняла наряды.
Приехала Нелька, увидела накрытый стол и закричала:
– Нет, это невозможно! В стране развитого социализма, где синие куры с длинными ногами – символ праздника и благополучия трудящихся, в стране, где жить все равно лучше и веселее, чем на прогнившем Западе, и вдруг такое капиталистическое изобилие? Только не говори мне, Лазарева, что ты сходила с утра в гастроном и быстренько купила там эти изыски! Не томите меня, я сейчас умру. Давайте вкусим эти райские угощения.
– Вот балаболка, – добродушно проворчала тетя Надя. – Так я и поверила, что у тебя дома синие куры на столе.
– Садимся, садимся, – засмеялась Шура. – Кто бутылку откроет? Нель?
– Давай, подруга, учись. Сейчас мастер-класс по открыванию шампанского покажу.
– Ой, только не здесь, Нелечка, – попросила мама. – Оленьку напугаем.
– Кого там пугать, Ольга Николаевна? Это наш человек. С каким вожделением смотрит на бутылку! О-па! Наливаю.
Было шумно и весело. Шура смотрела на нарядных гостей и радовалась, что она дома, среди людей, которые любят ее. Нелька была в ударе, и они хохотали до слез. Когда с закусками было закончено, стали разбирать подарки, охать, ахать, благодарить. Нелька пришла в восторг от узорчатых колготок и решила в них идти в кафе. Она вручила Шуре янтарный кулон на цепочке, и та сразу надела его. На кофейном шелке платья кулон смотрелся красиво.
– Ой, спасибо, Нелечка! Тетя Надя гладила шарф.
– Мягкий какой. Зачем ты, Шурочка, тратилась? Куда мне, старухе!
– Да какая вы старуха! Вон туфли на каблуке надели, как на танцы!
– А что? Я молодая была, знаешь, как танцевала! И цыганочку, и фокстрот…
– Танцы, танцы! – закричала Нелька. – Давай, Шурка, врубай музыку, будем танцевать.
Они танцевали, а мама с тетей Надей смотрели на них и радовались. Оленька хлопала в ладоши и пыталась изобразить на диване танцевальные па, но каждый раз падала, то на колени тете Наде, то на бабушкины. Всем было весело. В половине десятого Нелька стала прощаться.
– А утка-то, Неля! Утка с яблоками. Из-за ваших танцев про утку забыли, – заволновалась тетя Надя.
– Какая утка, я на два дня наелась, – засмеялась Нелька. Провожая подругу, Шура увидела в прихожей большую коробку и вспомнила, что Борька оставил подарок для Оленьки. Девочка уже утомилась от обилия новых игрушек и терла глазки, хотела спать. Поэтому подарок не произвел на нее впечатления. Зато они трое рассматривали его с интересом. В большой коробке с прозрачной крышкой лежала настоящая взрослая девушка, с прической, маникюром, в туфлях на шпильке. В ушах серьги, на руке браслет. Мини-юбочка и блестящий лифчик. А рядом разные платья, брюки, пальто, пластиковые сумочки и сапожки. Все как настоящее.
– Ничего себе куколка! – сказала Ольга Николаевна.
– Да уж… – подтвердила тетя Надя. – За границей заказывали, Барби называется.
– Ну, для годовалого ребенка это не очень интересно. Она даже не поняла… Пусть полежит пока на антресолях. Подрастет, тогда будет играть, – решила Шурочка.
Уложили Оленьку, смотрели «Голубой огонек», к двенадцати заторопились, разлили шампанское и чокнулись под бой курантов. До утки дело не дошло, решили оставить на завтра, а чай с тортом попили от души. Наполеон у тети Нади был необыкновенный. Сидели до двух часов, но выспались, потому что Оленька, уставшая от праздника, проспала до десяти, ни разу не проснувшись. Когда вышли из спальни, на кухне была чистота, посуда перемыта, а тетя Надя смотрела телевизор. Отругали ее и сели пить чай. После завтрака мама ушла с Оленькой гулять, а они уселись перед телевизором. Показывали «Кабачок 13 стульев». Посмеялись, так празднично и спокойно давно уже Шуре не было.
– Хорошо, что не поехала с Борькой. Был бы испорченный Новый год. А так – хорошо посидели. Настоящий праздник.
– Да и я с вами повеселилась, а то всегда одна с телевизором. Хозяев-то на Новый год никогда нет. Ну а может, стоило бы тебе к Гришке поехать? Может, и неплохо бы было?
– Нет, тетя Надь, плохо. Там у Гришки вся компания собралась, которая на дне рождения была. Все они в курсе, как меня унизили, не позвали к мужу на день рождения. И девушка эта, подруга детства, наверняка там, на даче этой. Борька рад был, что я отказалась ехать.
– Знаешь, значит, про день рождения?
– Да. Сорока на хвосте принесла. Вы-то не рассказали…
– Что же мне рассказывать, Шурочка? Тебя расстраивать? А уж злилась я на Лидию, прямо соды вместо сахара хотела им в торт насыпать!
Шурочка засмеялась.
– Смешно тебе? У них там целое торжество было, все из ресторана привезли, официантов тоже. Я на кухне сидела. Деда привезли. Давно я не видела Бориса Ивановича. Ничего, крепок еще. Это оттого, что на покое, на свежем воздухе живет. Он Борису машину подарил, «Жигули» в экспортном варианте. До «Волги», говорит, ты еще не дорос. На практику за границу, оказывается, не всех посылают, а только лучших. Вот Борис и старается. Он машину давно у матери просил. Друзья-то его все при машинах. На курсы записался, учиться ездить. Сережка предложил научить, а он – нет, на курсы пойду.
– Вот видите сколько новостей, а я и не знала.
– Брось, Шурочка, не расстраивайся. Это Лидия все мутит, зла на нее не хватает. Что ей неймется? Уж ты такая девочка, что поискать, а Оленька – вообще сокровище. Что бы вам не жить с Борисом? Зачем она мешает?
– А вы ее не спросили, как же это? День рождения Бориса, а жену не пригласили.
– Нет, Шурочка, я хозяевам ничего не говорю. Я у них работаю, и не мое дело им замечания делать. Мне еще Федор, муж покойный, всегда говорил: «Надя, не лезь к хозяевам с советами. Спросят – скажешь, а так лучше молчи и работай добросовестно». Это я тебе говорю, потому что люблю вас с Оленькой. Вы мне, как родные. И мама твоя, Олечка, тоже мне своя. У меня в Москве ближе вас никого нет.
– А муж ваш от чего умер? Вы никогда не рассказывали.
– Федор мой водителем работал у Бориса Ивановича. Я сама из Твери, и Федор оттуда. Приехал в отпуск, познакомились, поженились, он и увез меня в Москву. Сам – водителем, а я по дому все. Жили на даче постоянно. У них хорошая дача, каменная, прямо особняк. Ну, государственная, конечно. Жена у Бориса Ивановича астмой болела, ей в городе нехорошо, вот и жили на даче. Борис Иванович в город каждый день ездил. Мать у Лидии хорошая женщина была, спокойная, добрая, ко мне очень тепло относилась. Лидия в отца, командирша. Всегда на своем настоит. Я ее с девичества знаю. Когда приехала, она только в институт поступила. Некрасивая была. Подружки на дачу приезжали симпатичные такие, а она толстовата. И лицо не очень. Но характер имела. Вот ведь окрутила Виктора Ильича. Он красивый был, Борис на него похож. Но женился, а куда деваться? Да я вроде про это уже рассказывала. А Федор от рака умер. Борис Иванович его в хорошую больницу определил, операцию сделали, но поздно было. Детей нам Бог не дал, это жаль очень. Осталась я одна. Водителя другого взяли, но он на даче не жил, у него семья в Москве. Приезжал каждое утро за Борисом Ивановичем. Потом жена его умерла. Не от астмы, а сердце у нее стало болеть. Быстро умерла, внука не дождалась. Борис у них через восемь лет родился. Лидия хотела очень, лечилась, на курорты ездила, а все никак. Ну, а когда родился, она меня к себе затребовала. Борису Ивановичу другую женщину подыскали. Она и по сей день у него. Ничего, хорошая, хозяйственная, аккуратная…
– А у вас никого родных нет?
– Ну почему нет? Родители умерли, сестра младшая в Твери живет. Дом у нас там. Половина моя, по закону. А у нее-то дети взрослые уже, тесно им, моей половиной пользуются, мне не нужно.
– А вы к ним в гости ездите?
– Раньше с Федором каждый отпуск ездили, а потом уже реже. Когда племянники маленькие были, я там чаще бывала, любила повозиться с ними. А так последний раз три года назад на свадьбе у племянницы была. Но звоню, телефон есть. Так что все про них знаю.
– Вот видите, сколько я про вас нового узнала.
– А у меня секретов нет, – засмеялась тетя Надя. – Вот наши пришли. Заболтались мы. Пойду на стол собирать. Оленьку пора кормить.
Накормили Оленьку, уложили. Пообедали, и гости стали собираться. Шура проводила их, зажгла елочку. Делать ничего не хотелось. Да и дел не было. Мама перегладила то, что было, а стирать уже завтра. Шура сидела, и было ей спокойно. Она не одна, у нее Оленька, мама, тетя Надя. Позвонила Нелька, взахлеб рассказывала, как прошел Новый год. Жалко, что Шурки не было. Весело, до пяти утра танцевали…
– Ничего, – сказала Шура. – Мы тоже хорошо посидели. Тебе кусок торта оставили.
– Ой, – обрадовалась Нелька. – Завтра заеду. Сегодня целый день валяюсь.
Хорошо, что у нее есть Нелька. С ней всегда легко. Вот уж кто никогда не унывает. Хорошо бы стать такой, как она, уверенной и смелой.
Борька приехал на следующий день. Шура готовилась к сессии. Няня с Оленькой гуляли. Он спросил, как они справили Новый год, и Шура, не поднимая головы от книги, ответила, что нормально. Сама его ни о чем не спросила, даже не поинтересовалась, хочет ли он есть. Если голодный, дорогу к холодильнику найдет. Но Борька собрал какие-то конспекты, толстый словарь, еще что-то и, сказав, что поедет заниматься к себе, ушел. Так продолжалось весь январь. На каникулы уехал в Бакуриани, кататься на лыжах. Шуре поехать не предлагал, просто сказал, что едет по путевке. Она на горных лыжах не каталась, ей вроде в Бакуриани делать нечего, и Шура отнеслась к новости равнодушно. А через пару дней позвонила свекровь, спросила, будет ли Шура дома завтра и когда ей удобнее приехать – надо поговорить. День был выходной, няни не было, и она сказала, что лучше после обеда, уложит Оленьку спать и будет свободна. Сразу поняла, что это не визит с целью повидать внучку, хотя не видели они ее давно. Наверно, разговор о Борьке. Если приедет Виктор Ильич, будет легче, он относится к ней дружелюбно. Но свекровь приехала одна. Спросила про Оленьку, посожалела, что редко ее видит, от чая отказалась.
– Шура, я хочу с тобой серьезно поговорить насчет вас с Борей. Ты знаешь, мы были против этого скоропалительного брака. Ну кто женится в двадцать лет? Но ты ждала ребенка, и Боря хотел поступить, как порядочный человек. Отговорить его мы не смогли, но поставили условие – пусть ребенок родится в законном браке, но через год он должен развестись. Мы обеспечим мать с ребенком жилплощадью, будем помогать, платить алименты, но портить себе жизнь мы ему не позволим.
Она посмотрела на Шуру, но та молчала.
– По-моему, тебе обижаться на нас нельзя. Мы сделали больше, чем собирались. И квартира, и мебель, и у Оли есть все, о чем другие даже не мечтают. После развода мы будем платить тебе сто рублей в месяц и до окончания института оплачивать няню. Не хотим, чтобы Оля пошла в ясли и начала болеть. И хочется помочь тебе нормально закончить институт. А когда получишь диплом, Оле исполнится три года и она пойдет в садик. Я устрою ее в хороший ведомственный сад. И с работой Виктор Ильич тебе поможет. Ведь не чужая ты нам, мать нашей внучки.
– Лидия Борисовна, а почему Боря сам не сказал мне всего этого?
– Ну, Шура, он все же чувствует себя виноватым, хотя я не понимаю, в чем его можно обвинить. По-моему, он поступил благородно, женившись на тебе. Но все равно, ты знаешь Борю, он добрый мальчик, ему тяжело все это объяснить. Просто вы разные люди, и у вас разная жизнь. Боре надо делать карьеру, он прекрасно учится, но здесь с маленьким ребенком даже заниматься невозможно.
– А я занимаюсь. И тоже хорошо учусь. И ребенком занимаюсь, и хозяйством.
– Ну кто спорит? Ты молодец, Шура. Хорошая, умная девушка. Мы, женщины, более выносливые. Потом мы – матери, кто вместо нас будет заниматься ребенком? Смешно же предположить, что Виктор Ильич стирал бы пеленки-распашонки и варил щи. Он мужчина, и для него главное – карьера, работа. Так и для Бори. И согласись, Шура, что мы максимально облегчили твою жизнь. Ты даже за продуктами в очередях не стоишь, как все. Ты согласна?
«И продукты вспомнила. Ничего не забыли, благодетели, все посчитали», – подумала Шура, но не нашла, что ответить. Хотелось сказать, что они с Борькой любили друг друга и были счастливы. И ни о каких условиях она не знала, даже подумать о таком не могла. Как же так можно? Но Лидия Борисовна говорила так убедительно, что выходило, будто они осчастливили ее. По словам свекрови, их и упрекнуть не в чем. Действительно, и продукты, и деньги, и няня. Но они ведь разрушили ее жизнь, разрушили ее семью, оставили Оленьку без отца, а у нее отняли Борьку – доброго, веселого, любящего Борьку. Шуре хотелось плакать, и она с трудом сдерживала подступающие слезы. Сказать ей было нечего.
– Вот вы все про карьеру, Лидия Борисовна, а как же развод? Вряд ли это хорошо для Бориной карьеры?
– Ерунда, – свекровь пренебрежительно махнула рукой. – Кто воспринимает всерьез студенческие браки? Все устроим. Просто тебе надо прийти в суд и подписать бумаги, что у тебя никаких претензий нет.
– Не надо в суд. Я вам так все подпишу.
– Нет, Шурочка, надо. Если бы не было ребенка, тогда никаких проблем. А когда дети, то только через суд. Но ты не волнуйся, это простая формальность. Извини меня, разговор, конечно, неприятный, но что поделаешь. Надо же как-то определяться, тянуть дальше невозможно. И тебе тяжело, и Боре. Ты девушка интеллигентная, умная, все сама понимаешь. И я уверена, что ты устроишь свою жизнь. И Боря свою. Совсем необязательно становиться врагами. И с ребенком нужно общаться, она же наша, родная кровь.
– Все правильно, Лидия Борисовна, насильно мил не будешь. Вы Боре уже и невесту хорошую подыскали? – не удержалась Шура.
– Что значит – подыскала? Мы с этой семьей многим связаны. И Боря с Аллой с детства дружат. Всегда было ясно, что они хорошая пара. Алла именно та жена, которая нужна молодому дипломату. Знает, где и как себя вести, росла за границей, владеет двумя языками.
Проснулась Оленька и закричала: «Мама, иди!» Шура встала.
– Вот и Оля проснулась. Как хорошо, и ее повидаю. Можно к ней, Шура?
– Не надо, Лидия Борисовна, я ее одену и сюда приведу. Она вас давно не видела, отвыкла, может раскапризничаться. Мы сейчас.
Шура одела дочку и вывела в гостиную.
– Ой, кто это пришел? Какая большая девочка! Иди ко мне, я тебе что-то дам, – неестественно веселым голосом заговорила свекровь.
Оленька замотала головой и спряталась за маму.
– Иди, солнышко, поздоровайся. Бабушка пришла, – Шура подтолкнула девочку вперед.
Оленька подошла к Лидии, посмотрела на нее, и та, вынув из сумки большую плитку шоколада, протянула ей.
– Пасиба, – девочка улыбнулась.
– Какая ты умница, Оля. Такая воспитанная девочка и так хорошо говоришь, – свекровь поцеловала Оленьку в щечку.
– Иди, Оленька, поиграй. Шоколадку положи, потом с молочком на полдник съешь. Может, чаю, Лидия Борисовна?
– Нет, Шура, спасибо. Буду собираться. Все мы с тобой обсудили, Олечку повидала, пойду. И вот что еще, Шура, Борины вещи. Если тебе не хочется, чтобы он приходил, собери сама, а Сережа заберет.
– Да нет, почему? Пусть приходит и сам берет все, что ему нужно. Если ему неприятно меня видеть, пусть придет днем, когда я в институте. Это пока вроде его дом?
– Ну хорошо, я передам. А двадцатого февраля в суд, не забудь. Я тебе позвоню накануне.
– Так быстро? Сначала вроде заявление должны подавать на развод?
– Да уже все за вас сделали, только в суд сходить. Я позвоню тебе. До свидания, Шура.
– До свидания, Лидия Борисовна.
Когда закрыла за ней дверь, прошла в комнату и легла на диван вниз лицом. Хотелось плакать, но слезы, которые щипали глаза час назад, как будто высохли навсегда. Слез не было, была черная, глухая тоска. Залезла на диван Оленька, тормошила, смеялась, думала, это такая игра, но у Шуры не было сил ответить ей. Оленька возилась, а потом подлезла под мамину руку и притихла. Так и лежали обнявшись, пока не стемнело. Слезы пришли ночью, когда уложила Оленьку, перестирала белье и легла спать. Уткнулась головой в Борькину подушку и заревела громко, навзрыд. А потом заснула глубоким, тяжелым сном, как будто провалилась в темноту.
Борька забрал вещи днем, когда Шуры не было дома.
– Боря приходил, – сказала няня. – Вещи забрал.
– Да, я знаю, – ответила Шура.
Потом заглянула в шкаф, он был полупустой. Как много у Борьки вещей! Он забрал все свои книги и журналы на английском и французском языках, музыкальный центр и кассеты. А проигрыватель и пластинки оставил. Взял зачем-то Шурину фотографию, которая всегда стояла на полке. Борька сам снимал, обыкновенной «мыльницей», но фотография получилась хорошая, Борька ее даже в рамку вставил. Шура там стоит, прислонившись к дереву, о чем-то задумавшись, лицо спокойное… А на обратной стороне написано: «Моя маленькая Марина Влади. 1979 год». И правда, очень похожа. Зачем взял? Может, случайно? Жалко, ей фотография нравилась… Вот и все. Закончилась Шурина семейная жизнь. Пришлось рассказать маме, немного скрасив неприятные моменты. Об условии, которое поставили Борьке родители перед свадьбой, не сказала. Не хотелось, чтобы он выглядел предателем. Ведь любил тогда, любил очень сильно, она же знает, а согласился с родителями – значит, предал уже тогда, до свадьбы. Маме сказала, что не получилось семейной жизни, неинтересно Борьке с ними. Да и влюбился, похоже, в кого-то. Разладились отношения. Ольга Николаевна расстроилась, обняла ее и заплакала. Потом сказала:
– Ничего, Шурочка, что же делать? Видно, не дорос еще до семейной жизни, боится ответственности, да и не нагулялся еще. Бог с ним. Не держи на Борю зла. А мы не пропадем.
– Конечно, не пропадем, мамочка. Лидия Борисовна сказала, что будут помогать по-прежнему, пока я институт не закончу. И няня, и деньги… Квартиру нам оставляют, внучка же она им.
– Ну, вот видишь! Хорошие люди, порядочные. А за Борю они не в ответе. Не переживай, доченька. Жалко, что Оленька без отца расти будет, но, может, все устроится. Ты такая красавица у меня, встретишь еще хорошего человека, обязательно встретишь.
– Вряд ли. Не хочется Оленьке отчима. Помнишь, как нам с тобой безрадостно было?
– Ну, вспомнила… За военного не надо выходить, тем более за комитетчика. Вася был неплохой человек, хотел, как лучше, но уж очень сухой, педантичный. Не умел радоваться, тепла давать… Своего ребенка хотел, а я – нет, вот и не вышло у нас ничего хорошего. Да и время тогда совсем другое было. Ты так не настраивайся, Шурочка. У тебя-то все будет хорошо, вот увидишь.
– Не знаю, мамочка, больно очень. Я ведь люблю его.
– А может, он еще и вернется, доченька? Погуляет и поймет, что все это несерьезно, так, ерунда… Как можно от такого ребенка уйти? Да и лучше тебя он вряд ли найдет. Так бывает, Шурочка. Надо прощать. Боря мальчишка еще, а мы, женщины, взрослеем быстро. Особенно когда дети есть. Вдруг все еще и наладится у вас? Ты не переживай, Шурочка, все будет хорошо.
От маминых слов в душе появилась надежда. Слабенькая, но все-таки стало легче. Вдруг правда Борька поймет, что любит ее? Мать его запутала с этим дурацким условием, он и сдался. А время пройдет, и поймет, что без них все не так, без нее и без Оленьки. Борька любил ее, не могло же это исчезнуть так быстро! И ребенка любит, не может не любить… А если мать пригрозила, что не будут помогать им? Ни няни, ни денег, квартиру отберут? Он и испугался, за них испугался. Борька и правда мальчишка, да еще избалованный. Какой с него спрос? Фотографию зачем-то взял? Значит, Шура ему не безразлична? Последнее время между ними кошка пробежала. Зря она так, сама виновата… Мама говорит, надо прощать. Зачем было затягивать эту дурацкую ссору? Вот свекровь и воспользовалась моментом. Ничего, мама права, надо подождать, вдруг вернется? И эта тайная надежда утешала Шуру долго, до самой Борькиной свадьбы. Понимала, что ничего этого не будет, но, сама себе не отдавая отчета, надеялась, а вдруг… И это помогало ей перенести разрыв и свое одиночество.
Ну, а Нелька отнеслась к новости без всякого трагизма. Ей Шура рассказала все, как было.
– Слабак и трепло самовлюбленное, вот кто твой Борька. Дурак! Поиграл в семью… Ну и черт с ним, Шурик, забудь! С таким приданым – принца отхватишь, – засмеялась Нелька. – А Лидия – молодец, не ожидала! Как ни крути, Шурка, а это поступок. Не мелочились, все тебе оставили, да еще помогать собираются. Везет тебе, Шурка! Жаль, что ты у меня такая рохля. Мне бы твою внешность да квартирку в придачу – я бы такого мужика окрутила! А ты сопли разводишь. Кончай, Лазарева, все у тебя в порядке. Этот дурак еще сто раз о тебе пожалеет. Тоже мне, сокровище! Было бы о ком переживать, Шурик, не плачь.
Как всегда, после Нелькиных слов все стало казаться не таким мрачным, и Шура пошла на суд спокойно, без горечи. И с Борькой встретилась спокойно. Подписали бумаги, вся процедура заняла не больше двадцати минут. «По обоюдному согласию и без взаимных претензий» – так зачитала судья. Из зала вышли вместе.
– Ты к метро? – спросил Борька. – Тогда пойдем?
– Пошли, – спокойно ответили Шура.
– Как у тебя дела, как Оленька?
– Все нормально, и Оленька здорова.
– Мать сказала, что теперь ее к нам привозить будут?
– Да. Тетя Надя с Сережей будут забирать и привозить обратно. По воскресеньям… Раз в месяц, как обычно твои родители навещали, – усмехнулась Шура.
Борька промолчал.
– Ты зачем фотографию взял, которая в рамке стояла? Случайно?
– Почему случайно, это моя фотография, хочу себе на память оставить.
– Зачем? Все равно жена выбросит.
– Я пока жениться не собираюсь.
– А разводиться собирался? Женишься, раз Лидия Борисовна захочет.
Борька не ответил. Остановились у перехода, пережидая поток машин. Борькин шарф свободно болтался поверх куртки. Шура обернула концы вокруг его шеи и спрятала внутрь.
– Что ты с голой шеей? Простудишься. Все пижонишь, а на улице мороз…
Борька посмотрел на нее, и от этого взгляда захотелось плакать. Как же она любила его! Зажегся зеленый, и они перешли дорогу. У метро попрощались. Борька повернулся, пошел к бульварам на троллейбус и вдруг окликнул – Шура!
Она оглянулась. Борька стоял в нескольких шагах от нее.
– Шурик, прости меня!
– Да нечего прощать. Все правильно. Хорошо, что разошлись, – неожиданно для себя ответила она. И, повернувшись, быстро зашла в метро, чтобы он не увидел выступивших слез.
Так началась новая жизнь, без Борьки. По ночам она мечтала о нем и плакала в его подушку, но днем забывала, некогда было. Деньги раз в месяц передавала теперь тетя Надя, приезжая за Оленькой, и Шура писала расписку, что алименты в сумме сто рублей за март 1982 года получены. Продукты Сережа уже не привозил, видно, бывшая свекровь решила, что это лишнее. Но раз в месяц, возвращая из гостей Оленьку, передавали большой пакет с фруктами, печеньем, пастилой и зефиром в шоколаде, вроде для ребенка.
Летом мама получила на работе путевку в подмосковный пансионат на себя и ребенка. На месте договорилась, чтобы Шуре поставили раскладушку, а талоны на питание продавали всегда возле столовой. Шура приехала, и они втроем замечательно отдохнули. Пансионат стоял на берегу Клязьминского водохранилища, погода была жаркая, так что и купались, и загорали. Оленька в воде визжала от восторга, не хотела вылезать, мама плескалась вместе с ней, а Шура лежала на песке, наслаждаясь покоем. Молодые люди, пытались ухаживать за ней, приглашали в кино и на танцы, но она только отшучивалась. Мама недовольно пожимала плечами, почему не сходить потанцевать? Но Шура не хотела никого пускать в свой маленький мир. Ей было хорошо с мамой и Оленькой, зачем чужие люди, пустые разговоры?
Начался учебный год. Шура упорно занималась, последний курс, впереди диплом. Неожиданно позвонил Виктор Ильич, сказал, что хочет заехать. Шура удивилась, вроде Оленьку регулярно возят к ним, с чего бы ему приезжать? Он приехал под вечер, видимо с работы. Шура предложила чай, и он с удовольствием согласился. Пока накрывала на стол, он читал Оленьке книжку и она спокойно сидела рядом с ним. Потом пили чай, и Виктор Ильич расспрашивал Шуру про учебу и ее планы на будущее. Она отвечала, что занимается очень много, вроде диплом будет с отличием.
– Молодец, – похвалил Виктор Ильич. – Получишь диплом, устроим тебя в какое-нибудь хорошее министерство на приличную зарплату.
– Что же я буду делать в министерстве, я ведь историк?
– А куда бы ты хотела, Шурочка?
– Мне очень хочется работать в архивах музея, вообще в музее.
– Да там, по-моему, зарплата копеечная. Нельзя же тебя сразу после окончания директором музея назначить.
– Ну какой из меня директор! – засмеялась она. – Я бы и экскурсоводом пошла, работать в Исторический.
– Посмотрим, посмотрим. Ты диплом получи, а я подумаю. И вот еще что, – он достал из кармана пиджака конверт и положил на стол. – Здесь сберкнижка на предъявителя. Завтра зайди в сберкассу, заведи себе книжку и положи туда эти деньги.
– Что вы, Виктор Ильич, зачем? У меня есть. Я уже два года повышенную стипендию получаю и от вас сто рублей. Нам хватает на все.
– Ты, Шурочка, не обижайся и меня не обижай. Это для Оленьки, на всякий случай. Пусть лежат, мало ли что понадобится. Здесь полторы тысячи рублей. Положи под проценты, тебе в сберкассе подскажут. Я давно хотел заехать, да все времени не было.
– Нет, что вы, не могу я такие деньги взять!
– Шурочка! – Виктор Ильич поморщился с досадой. – Не надо со мной спорить. Просто сделай, как я сказал. Ребенок растет, будут еще траты. Я вечно занят, а к Лидии Борисовне ты не обратишься – я знаю. Вот чтобы мне быть спокойным, пусть эти деньги на твоей сберкнижке лежат.
– Спасибо, Виктор Ильич, даже не знаю, на что могут понадобиться такие громадные деньги. Но пусть лежат, раз вы настаиваете.
– Ну, вот и договорились. Спасибо за чай, за ватрушки. Вкусные. Хорошо у тебя, Шурочка, спокойно, уютно. Отдохнул. Теперь поеду.
Шура проводила его и вернулась в комнату. Достала из конверта сберкнижку. Там была только одна строчка – 1500 рублей. Да, дела! Вот бы Нелька удивилась! Но сразу решила ничего ей не говорить. Деньги эти Оленькины, пусть лежат на книжке. Нелька будет уговаривать купить разную ерунду. А у нее все есть. Сапоги почти новые, а дубленку вообще сто лет носить можно, такое качество…
Дни были заполнены занятиями, хозяйством и ребенком. Шура очень уставала, занимаясь до глубокой ночи. На все Нелькины попытки вытащить ее из дома, чтобы познакомить с кем-то, отвечала отказом. Некогда, нет ни сил, ни времени. Нелька вертела пальцем у виска, – совсем Лазарева ополоумела с этими занятиями. Какая разница, какой диплом будет? Архив он и есть архив. А молодость проходит.
Наступила весна. Прошел год со времени развода. Она вспоминала о Борьке реже, не до того было. Но вспоминала без обиды, без злости. Почему-то вспоминалась хорошее. Много хорошего было за три года, зачем плохое вспоминать? От тети Нади знала, что Борька ездил на практику в Бельгию, работал в посольстве три месяца и привез отличные характеристики. Получил права и ездит на машине. Осенью была помолвка, и свадьба назначена на конец мая, после защиты диплома. Гостей будет больше сотни, снимают целиком ресторан. Только зачем они в мае свадьбу делают? Нехорошо это, весь век маяться… Шура слушала тетю Надю и вспоминала свою свадьбу. Какие они с Борькой были красивые и счастливые! И становилось грустно.
Шура прекрасно написала дипломную работу. После защиты диплома ее вызвали в деканат и предложили остаться в аспирантуре. Шура растерялась, об аспирантуре она не думала. Еще два года? И стипендия девяносто рублей, а ей нужно работать. Она посоветовалась со своим преподавателем.
– Что вы раздумываете, Лазарева? Я вас рекомендовал, кому еще в аспирантуру? Вы отличная студентка. Защититесь, у кандидата совсем другие возможности, может, наукой серьезно займетесь. МНС – это только начало, а у вас, Шура, есть все данные для научной работы.
– Аркадий Семенович, написать кандидатскую – это совсем не так просто. А тема? Еще тему надо найти.
– Шура, помните вашу последнюю курсовую работу, об Иване Грозном?
– Нуда, помню.
– Вот вам и тема. Прекрасная была работа, очень интересная. Расширить ее, дополнить – вот и диссертация. У вас, надеюсь, она сохранилась?
– Ну конечно. Но все так неожиданно. А можно подумать?
– Ох, Лазарева, да что тут думать? Всего два места в аспирантуре, и одно предлагают вам. Не понимаю, какие могут быть раздумья!
Ольга Николаевна тоже была за аспирантуру.
– Ну что же тут думать, доченька? Оленька в садик пойдет, я помогу. Стипендия девяносто да алименты сто. Неужели не проживем? И моя зарплата… Соглашайся.
Шура позвонила Виктору Ильичу, рассказала о предложении деканата. Он одобрил.
– Вот ты, Шура, умница. Просто молодец. Конечно, в аспирантуру. Кандидат наук – это уже совсем другое дело. С этим и карьеру начинать можно. До осени свободна, значит?
– Да вот думала, на работу пойду, а теперь опять учеба.
– Ничего, ничего, это лучше. Успеешь еще наработаться. Я заеду на днях, все обсудим.
Виктор Ильич приехал через неделю. Поздравил, привез цветы и громадную коробку конфет в два этажа. Шура таких никогда не видела. И вручил Шуре два конверта.
– Вот, Шурочка, мой подарок тебе к окончанию. Путевки в Крым, вам с Оленькой. И билеты в СВ туда и обратно.
– Куда билеты? – не поняла Шура.
– В Крым, в Мисхор.
– Вы сказали в Эсвэ.
– Ах, это! – засмеялся Виктор Ильич. – Это вагон такой с двухместными купе. Чтобы никакие попутчики вас с Оленькой не беспокоили.
– Ой, спасибо, Виктор Ильич. На море? Даже не верится. Мы с мамой хотели комнату на Клязьме снять у частника.
– Ну, вот еще! Что там за условия, у частников? Антисанитария, удобства во дворе. Нет. Поедете на море. Пансионат наш, хороший. В санаторий с детьми нельзя, и мне посоветовали туда. Сказали, новый и очень комфортабельный. Тебе после диплома отдохнуть и Оле здоровья набраться. Она же осенью в детский сад пойдет. Но это уже Лидия тебе все сообщит. Отдыхайте, девочки, набирайтесь сил.
Он ушел. Шура открыла конверты. В большом лежали путевки. Одна взрослая на А.С. Лазареву, другая детская – на О. Б. Логинову, двухместный номер с четырехразовым питанием. Отдельно лежал листок с напечатанным текстом, там были номера прибывающих московских поездов и расписание встречающего автобуса до пансионата. «Ничего себе, нас еще и встречать будут», – удивилась Шура. Открыла узкий белый конверт. Там были билеты туда и обратно. И две бумажки по сто рублей. «Какой же он хороший все-таки!» – подумала Шура.
До отъезда осталась неделя. Засуетились, собираясь. Ольга Николаевна срочно шила им сарафаны и шорты. Нелька принесла свой югославский купальник и соломенную шляпу с широкими полями.
– Да у меня есть купальник, Нелька. Зачем мне твой?
– Что это за купальник! У меня бикини. Цековский пансионат, там знаешь, какая публика! А ты в закрытом купальнике. Бери, бери – пока дают, может, мужичка какого-нибудь перспективного склеишь, – засмеялась Нелька.
– Да ну тебя! Кто про что, а у тебя одно на уме. Не нужны мне никакие перспективные…
– Ага. В монашки запишись, Лазарева. Целый год от учебников головы не поднимала и на отдыхе расслабиться не хочешь. Приедешь, я займусь твоей личной жизнью.
Заехала попрощаться тетя Надя. Привезла пирожки и жареного цыпленка в дорогу. Целовала Оленьку, давала советы Шуре – панамку с ребенка не снимать, на солнце долго не сидеть, в воде с ребенка глаз не спускать.
– Знаю я все, знаю, – смеялась Шура.
Настроение у нее было прекрасное, хотелось скорее сесть в поезд и уехать. Думала спросить тетю Надю, как прошла свадьба, а потом решила, что не стоит. Что ей эта свадьба, расстраиваться только… А она на море едет! Наконец погрузились в такси, помахали тете Наде и поехали. В машине Шура спросила:
– Мамуль, может, я договорюсь, чтобы раскладушку поставили, и ты к нам приедешь?
– Нет, Шурочка, отдыхайте сами. А я в августе отпуск возьму, будем с Оленькой в Останкино гулять.
Устроились в купе, расцеловались с мамой и поехали. Добрались без приключений и на встречавшем их микроавтобусе подъехали к главному входу пансионата. Кроме них в автобусе была еще одна пара средних лет, Шурочка видела их в поезде, ехали в одном вагоне. Оформили быстро, выдали пропуск на вход, направление в столовую и ключ. Когда зашли в комнату на втором этаже, Шура даже зажмурилась – неужели не сон? Широкая стеклянная дверь на балкон была открыта, и прямо перед ними – море синее-синее до самого горизонта. Она была на море два раза. Один раз в Адлере с отчимом и мамой, а второй раз – на Азовском, в пионерском лагере от его работы. Но сейчас казалось, что такой красоты она никогда не видела. Внизу до самого берега парк. Повсюду необычно яркие цветы, обилие роз, дорожки выложены плиткой, белые скамейки, какая-то ажурная беседка вдалеке, фонтан в центре цветника. На широком балконе стояли два плетеных кресла и такой же круглый столик. Оленька прилипла к балюстраде, рассматривая сквозь перекладины невиданную красоту.
Шура вернулась в комнату, хотелось скорее распаковать чемодан и бежать на море. Но и внутри было так красиво, что не хотелось уходить. Да, это, конечно, не пансионат на Клязьме! Две кровати светлого дерева, на тумбочках настольные лампы, телефон. На комоде телевизор. Занавески, покрывала, обивка на креслах, ковер – все в тон, спокойного бежевого и шоколадного цвета. Неужели целых три недели они будут жить здесь? На столике цветы, ваза с фруктами и красивая открытка с видом. Шура взяла ее, на обратной стороне текст – «Приятного отдыха, дорогие гости! Администрация». «Вот уж действительно приятно», – подумала Шура и стала распаковывать чемодан, доставая и развешивая в стенной шкаф вещи. Шкаф находился в коридорчике перед входом в комнату, а когда Шура открыла дверь напротив, то оказалась в просторной ванной комнате. Своя ванная! Не раковина в номере, как было у них на Клязьме, а целая ванная. И какая! Бежевая сантехника и даже биде. Зеркало во всю стену, а на полке две стопки белых полотенец. «А я везла такую тяжесть», – подумала она и позвала Оленьку умываться и переодеваться.
Так начался их отдых, похожий на сказку, удивляя Шуру каждый день чем-то новым и очень приятным. Столовая оказалась больше похожей на ресторан, с белыми скатертями и накрахмаленными салфетками. Она следила, чтобы дочка ела аккуратно над тарелкой. Жаль было запачкать такую скатерть. И вытирать Оленьку белоснежной салфеткой не хотелось, но бумажных не было видно. Они сидели за столиком с той самой парой, которая ехала с ними в вагоне. Оленька сразу подружилась с тетей Лизой и ее мужем, охотно рассказывая им свои новости. А они удивлялись, как она хорошо говорит, аккуратно и самостоятельно ест. И какая воспитанная, спокойная девочка… Рассказывали про своего внука – чуть постарше, но кормят с ложки и с уговорами. И капризный, чуть что – в слезы. Шурочка просто молодец, что так много занимается с дочкой. И ей было приятно это слышать. Симпатичные люди. Кормили очень вкусно. Все блюда были украшены и подавались, как в ресторане. Выбор был большой, заказывали накануне по меню. На каждом столе стояла ваза с фруктами, но отдыхающие не особенно их ели. Соседи тоже с безразличием относились к этому изобилию, возьмут иногда несколько черешен или сливу. И Шура не знала, сколько можно взять, а фруктов очень хотелось, тем более что рынок был довольно далеко и ехать по жаре с ребенком – целая проблема. Пока однажды официантка Таня не сказала им, припозднившимся с обедом:
– Ну что же вы фрукты совсем не кушаете? Мы стараемся, моем, кладем, а никто не ест. В Москве ведь таких нет. Возьмите хоть черешни с собой, может, девочка потом съест. Ребеночку витамины очень нужны.
– А можно с собой? – удивилась Шура.
– Ну конечно, можно, для вас же стоит.
– А во что?
– Ну, я вам пакетик сейчас дам, а в следующий раз с собой приносите.
С тех пор Шура стала забирать фрукты с собой, тем более Оленька из-за жары ела медленно и они всегда уходили последними.
Оказалось, что и на переговорный пункт ходить не надо, можно купить талоны в киоске «Союзпечать» и звонить из номера. Шура звонила маме, рассказывая взахлеб обо всем, а Ольга Николаевна удивлялась и радовалась. Так хорошо им было здесь, что становилось жаль каждого прошедшего дня. Детей Оленькиного возраста не было, но девочка не скучала. Восторг, который вызывало у нее купанье в море, заменял ей все. Она уставала от возни в воде, спала по два часа днем, а ночью беспробудно до утра. Шура наслаждалась свободным временем. Библиотека в пансионате была прекрасная, и она много читала. Последние три года на чтение не оставалось времени, и Шура наверстывала упущенное. В кинозале два раза в неделю показывали новые фильмы, а в баре каждый вечер были танцы. Но она сидела на балконе с книгой – какое кино, а вдруг ребенок проснется? Территория и пляж охранялись, чужому не пройти, здесь к этому относились серьезно. Вход и выход только по пропускам. Наверно, из-за дефицитных товаров, которые продавали в холле и баре. Шура еще в первый день заметила эти чудесные вещи, но хотела сначала изучить и обследовать все, что есть в этом волшебном месте. Она каждый день подходила к витрине, рассматривая и удивляясь скромным ценам. Наконец выбрала себе итальянский купальник-бикини, маме – бежевую кожаную сумку и шелковую косынку, впереди день рождения и Новый год, потом настоишься в очередях, а такого все равно не купишь. Нельке – чешские коричневые перчатки из мягкой кожи, длинные, просто чудо! И всего за пятнадцать рублей. Тете Наде – японский складной зонтик, яркий, праздничный. Несколько дней в задумчивости проходила мимо соблазнительной витрины, а потом решила: гулять так гулять. Где это в Москве можно купить такое? А дяде Коле с семьей? Всегда они с мамой ломали голову над подарками ко дню рождения. Дяде купила ручку «Паркер» в кожаном футляре, его жене – такой же шелковый платок, как маме, а сестричке – флакон туалетной воды «Кристиан Диор». Эта вода была самой дорогой покупкой, но ничего, зато все с подарками. Почти все деньги, что Виктор Ильич положил в конверт, истратила, оставив тридцать рублей на всякий случай.
Но пролетели эти двадцать четыре дня, и они вернулись домой. Август, заполненный тихими домашними хлопотами, тоже подошел к концу. Лидия Борисовна устроила Оленьку в хороший садик неподалеку, и она пошла с удовольствием. В садике ей нравилось, и девочка утром торопила Шуру, боясь опоздать на физкультминутку. Последнюю неделю перед сентябрем Шурочка провела в библиотеке, подыскивая материал и выписывая нужные события и даты царствования Ивана Васильевича. Работа так увлекла ее, что один раз чуть не опоздала в садик, за Оленькой. Когда прибежала, девочка осталась последней. Воспитательница посмотрела укоризненно, но ничего не сказала. Шура извинилась и с тех пор приходила одна из первых.
И вот, сложив конспекты в папку, она отправилась в деканат. Там узнала, что научным руководителем ей назначен Вершинин Олег Юрьевич. Найти его она может, посмотрев расписание. Он ей все разъяснит и объяснит, как и где они будут заниматься. Вершинина Шура не знала, он у них не преподавал, и она огорчилась. Почему-то думала, что научным руководителем будет Аркадий Семенович, с ним было бы легче. Вершинин был на кафедре. Когда она заглянула туда, увидела высокого темноволосого мужчину, который разговаривал с двумя студентками. Шура остановилась у двери и стала ждать. Но вот девушки направились к выходу, и она подошла ближе.
– Здравствуйте, Олег Юрьевич.
– Здравствуйте, – он повернулся к ней. – А вы с чем пожаловали?
– Я ваша новая аспирантка. Меня направили из деканата, сказали обо всем договориться с вами.
– Ах, аспирантка! Приятно видеть, – он оживился. – А имя у аспирантки есть?
– Да, конечно, – смутилась Шура. – Лазарева Александра Сергеевна.
– Значит, Александра Сергеевна, – задумчиво произнес он, глядя на нее, потом у лыбнулся. – Ну, до Александры Сергеевны вы, по-моему, еще не доросли. Как вас называют? Саша? Шура?
– Шура, – растерянно ответила она и покраснела.
– А скажите, Лазарева Шура, какие мысли о будущей теме у вас имеются, чем бы вы хотели заниматься? Может, конкретно что-то интересует?
– Я бы хотела… – Шура запнулась, уловив его насмешливый взгляд. – Хотела бы… меня интересует…
– Ну, ну, смелее, – подбодрил ее Олег Юрьевич.
– В общем, эпоха царствования Ивана Грозного.
– Чем же вам приглянулся сей грозный царь?
– Он первым серьезно задумался о преобразовании Руси. Пытался и даже многое сделал для укрепления государства, для расширения границ. На это как-то не очень обращают внимания пока. Все лавры приписывают Петру Первому. Но это не так, начал еще Иван Грозный.
– Значит царь-реформатор? А что, мысль свежая. А почему, позвольте полюбопытствовать, Лазарева Шура, вы ушли так далеко в глубь истории? С Петром-то Алексеевичем было бы попроще. А если хотите посложней, то почему бы не Столыпин? Чем не тема? У ж если о реформаторах, о великой России. Фигура спорная, но очень интересная. Да и по времени ближе.
Шура молчала. Она чувствовала насмешливый тон преподавателя и растерялась. Предмет, который хорошо знала, изложила, как студент-троечник. Он сбил ее с толку своими улыбочками. Тоже мне научный руководитель! Вместо того чтобы помочь…
– И все же, Олег Юрьевич, я бы хотела вернуться к теме Ивана Грозного. Мы об этом говорили с моим преподавателем, Аркадием Семеновичем, он и посоветовал взять ее. Здесь у меня наброски, может быть, письменно я излагаю убедительнее, – твердым голосом сказала Шура.
– Вы что, обиделись? Я и в мыслях не держал. Просто у меня манера такая, привыкайте. Давайте ваши материалы, посмотрю на досуге. А вот вам расписание. Два дня в неделю свободных, библиотека, архивы. Творческие дни, так сказать. Остальное время работаем согласно расписанию. Сегодня свободны. До свидания.
Шура попрощалась и ушла. На следующий день Олег Юрьевич встретил ее спокойно и сдержанно. Никакого шутливого тона. Похвалил прочитанный материал, сказав, что в целом неплохо, хотя сыровато. Есть над чем поработать и работать придется серьезно. И они стали работать. Когда она влюбилась в него? Наверно, сразу, просто боялась даже думать об этом. Когда рассказала Нельке о своем научном руководителе, та протянула:
– А, душка Вершинин. К то ж его не знает. Герой девичьих грез! Но он со студентками не связывается. А вот аспирантки – его конек. Смотри, Шурка, не вздумай втюриться в него. Бесполезная трата времени.
– Да я и не собираюсь, с чего ты взяла. Просто интересный, умный, замечания всегда в точку. Иногда сидишь, думаешь, отчего второй казанский поход не увенчался успехами, ведь уже учтены ошибки первого! А он вдруг так, между прочим, посоветует посмотреть материалы Смирнова и все документы, связанные со смертью Сафа-Гирея, и все сразу выстраивается в стройную линию. С Олегом Юрьевичем легко работать. А внешне, конечно, он очень симпатичный.
– Вот, вот. А учитывая, что он бабник, держись от него подальше, чтобы себе жизнь не испортить. С ним можно только время провести, и говорят, что весьма неплохо. Но коротко. У нашего Олежки все слишком хорошо. В тридцать пять лет доктор наук, жена-красавица, да еще дочь академика, двое деток. Всем этим он очень дорожит и рисковать не собирается. А погуливает? Ну, таким его природа создала.
– И откуда ты все знаешь, Нелька?
– Ну, это ведь тебя ничего, кроме учебы, не интересовало. А я всегда в гуще институтской жизни была. Так что, Шурик, воспринимай Вершинина только как научного руководителя и все его гнусные поползновения пресеки на корню.
Но никаких «гнусных поползновений» со стороны Олега Юрьевича не было. Он относился к Шуре с ровным дружелюбием. Часто хвалил, потому что она действительно выкладывалась полностью, и материал за полгода собрался внушительный. Было за что и похвалить.
Шура шла в институт, как на праздник. Скорее увидеть Олега! Про себя она называла его Олегом. А дома вспоминала его улыбку, его взгляд, когда он нечаянно коснулся ее руки, передавая книгу. И как ее обожгло это прикосновение. От мыслей об Олеге у нее сладко замирало сердце, но это была ее тайна за семью печатями.
А жизнь вне института текла без изменений. Оленька освоилась в саду, болела за зиму всего один раз, и они с мамой по очереди сидели с ней. Ольга Николаевна по выходным отпускала Шуру развлечься, и она ходила с Нелькой в кино или кафе. Нелька знакомила ее с очередным «перспективным» мальчиком, но какие могут быть мальчики, когда в голове один Олег. Впрочем, один такой «перспективный» влюбился в нее и несколько месяцев добивался внимания. Звонил, приглашал, надоедал Нельке с просьбой устроить встречу. Шура два раза соглашалась пойти на свидание. Первый раз в театр, и спектакль был интересный, ей понравился. А второй раз пошли в ресторан, и там во время танца он так настойчиво и недвусмысленно прижимал ее к себе, что она за торопилась домой. После этого решительно отклоняла все его приглашения. Нелька сердилась: что Шура вообразила? Молодые люди должны петь серенады под окном, не касаясь ее руками? Просто дарить цветы и благодарно ловить взгляд? С таким подходом как раз одна и останешься. Шура понимала, что не права, но что же поделаешь, сердце-то занято. Пусть любовь безответная, но это такая любовь, когда хочется петь и летать, когда счастлива просто оттого, что видишь любимого. Жаль, что нельзя этого объяснить Нельке, чтобы отстала со своими мальчиками.
Оленьку раз в месяц по-прежнему возили к дедушке с бабушкой. Оттуда она всегда возвращалась с новыми игрушками и красивыми вещичками. Иногда курточка или свитерок с брючками. Иногда новые сапожки или туфельки. Алименты теперь Лидия Борисовна переводила Шуре на сберкнижку, так что расписок не требовалось. К Новому году передали для Оленьки пакет от Борьки. Джинсы, кофточки, пальтишко. Чувствовалась женская рука, все подобрано в тон и по размеру. Наверно, жена покупала. Борька поехал на два года в Бельгию. Пока секретарем посольства, а после уж тесть будет его продвигать. Новости рассказывала тетя Надя. Но Шуре был безразличен Борька. Она даже удивлялась, вспоминая, как страдала от его предательства. Изредка звонил Виктор Ильич, интересовался Шуриной работой над диссертацией. И она подробно рассказывала ему, как у нее идут дела.
Как-то ближе к весне они с Олегом засиделись почти до пяти часов. Диссертация в общих чертах вырисовывалась, и Олег был очень доволен.
– Если так пойдет дальше, то вполне возможно, к Новому году закончите. Ну, и в марте-апреле можно защищаться.
– Ох, страшно, Олег Юрьевич!
– Ну чего вам бояться, Шура? Работа крепкая, интересная. Думаю, защититесь с б леском, тем более наши старички всегда тают при виде красивых девушек. – Олег улыбнулся.
Шура покраснела и не нашлась, что сказать.
– А давайте, прилежная моя аспирантка, отметим это дело. Первый этап пройден, надо обмыть. Можно, я приглашу вас в ресторан? Умираю от голода! Вы ведь тоже не обедали.
Внутри у Шуры запели ликующие скрипки и альты. «Да, да, да», – хотелось немедленно крикнуть. Но тут же мысль об Оленьке погасила это ликование.
– Я не могу, Олег Юрьевич, мне дочку из садика забирать.
– Ну, может, можно что-то придумать? Попросить кого-нибудь? Вашу маму например? Мы недолго, пару часиков…
– Маму? Да, конечно, маму можно. Я пойду позвоню ей. Шура летела по коридору – «Скорей, скорей! Конечно, мама сможет. С Таганки за полчаса доедет. Ну, чуть-чуть запоздает, завтра извинюсь, куплю воспитательнице шоколадку».
Мама, конечно, согласилась. У Шуры обсуждение материала, о чем может быть разговор? Пусть Шурочка не волнуется, она уйдет с работы на десять минут пораньше и успеет в садик.
Бежала обратно, сердце колотилось… Вдруг передумал?
– Ну и чудненько, – сказал Олег, с улыбкой глядя на раскрасневшуюся Шуру. – Даю десять минут на сборы и жду вас в машине. Знаете мою машину? Она у аптеки стоит.
Шура кивнула. Ей не нужны были десять минут, она в полном порядке, только дубленку накинуть, но поняла, что Олег не хочет выходить с ней вместе из института. Ну и правильно, не хватало еще сплетен.
В машине играла музыка и пахло одеколоном Олега. Чуть-чуть, но пахло. Она вдохнула этот теплый воздух и зажмурилась от удовольствия.
– Ну что, Шурочка, поедем навстречу приключениям! – весело сказал он.
– Поехали, – рассмеялась она. – Я думала, мы в «Славянский базар» пойдем, он же рядом, а вы умираете от голода.
– Ну, нет! У нас сегодня праздник, а этот «Базар» за столько лет надоел, все меню наизусть знаю. Поедем в «Арагви». Будем пить чудесное красное вино и есть удивительно вкусные вещи. Вы любите грузинскую кухню?
Шура кивнула. Они с Борькой часто ходили в рестораны, но в «Арагви» не были. Хотя когда-то на ВДНХ заходили в кафе с грузинской кухней. Ели шашлыки и суп харчо. Острое все такое! Но с Олегом она готова ехать куда угодно. Перед рестораном стояли люди, на двери табличка «Мест нет». Олег постучал, и швейцар, увидев его, открыл дверь. Очередь недовольно зашумела.
– У нас заказано, – сказал Олег, пропуская Шуру вперед. К ним подошел метрдотель и заулыбался.
– Давно не были у нас. Вы вдвоем или еще кто-то будет?
– Вдвоем, вдвоем. Как дела, Реваз?
– Да ничего, жаловаться грех… – ответил метрдотель, усаживая их за столик в уютном полумраке. – Что заказывать будете? Меню принести?
– Не надо меню, – Олег задумался. – Давай нам сацибели, баклажаны с орехами, сациви, зелень, помидоры, огурцы свежие. Да, потрошки обязательно, бутылочку «Мукузани» и две «Боржоми». А что с шашлыком?
– Сделаем. Настоящий. По-карски. Когда метрдотель отошел, Шура спросила:
– Вы сюда часто ходите? Вас все знают.
– Да, бываю иногда. Люблю грузинскую еду. А Ревазу помог сына протолкнуть в институт, тот еще балбес был. Зато пожинаю плоды – вкусно кормят и не обсчитывают.
Официант принес поднос, заставленный тарелками и салатницами, ловко расставил все на столе. Подошел второй, принес воду и вино, открыл бутылку и налил Олегу. Тот попробовал и кивнул. Официант разлил вино в бокалы и ушел.
– Ну, Шурочка, налетайте. Надо все это съесть.
– Это невозможно, – засмеялась она. – Но выглядит все так красиво.
– Давайте, Шурочка, выпьем за вас. За ваш успех и удачу, за вашу красоту и чудесный характер. С вами легко общаться. Вы олицетворяете Покой и Гармонию.
– Мне с вами тоже очень легко и хорошо, Олег Юрьевич.
– Давайте сегодня без Юрьевича? Просто Олег, ведь мы не на кафедре.
У Шуры застучало сердце, и ей казалось, что этот стук слышен ему. Она выпила. Олег накладывал в тарелку еду, уговаривал попробовать то одно, то другое. Наверно, все было вкусно, но она ела, не различая вкуса. Олег рассказывал что-то смешное, она улыбалась, не вникая в смысл. Шуру переполняло счастье, казалось, что так хорошо ей еще никогда не было. Заиграл оркестр, пели по-грузински, красиво и немного печально. Потом певец запел модный шлягер. К их столику подошел высокий, красивый грузин и обратился к Олегу:
– Вы позволите пригласить вашу даму?
– Извини, дорогой, но я уже пригласил свою невесту на танец, – и протянул Шуре руку.
Они танцевали, Олег прижимал ее к себе, глаза его были совсем близко. О чем они говорили тогда? Шура не помнила, да и не слышала. Ей казалось, что она не касается земли, летит куда-то, боясь расплескать свое счастье. И хотелось, чтобы танец продолжался вечно. Но музыканты перестали играть, и они вернулись к столу. Олег посмотрел на нее и сказал:
– А не поехать ли нам в гости? У моего друга прекрасная музыка, посидим, послушаем, выпьем хорошего кофейку. Здешний оркестр, откровенно говоря, весьма слабенький, да и репертуарчик сомнительный. Поедем? Как вы на это смотрите, Шурочка?
Больше всего на свете Шуре хотелось, чтобы этот вечер не заканчивался никогда. Она кивнула и тихо спросила:
– А не поздно ехать в гости? Это удобно?
– Мой друг холостяк и полуночник. Да и времени еще совсем мало. Посидим часок и по домам, – он встал. – Я пойду позвоню.
Шура видела, как он говорит по телефону у служебного столика, потом с официантом. Видела, как достает деньги, рассчитываясь за стол. Какое это было счастье – смотреть на него!
– Ну что, Шурочка, поедем? – и протянул ей руку. Когда они одевались, подошел официант и протянул пакет, из которого торчало серебряное горлышко шампанского.
В машине молчали. Играла музыка, за окном мелькали огни. Бульвары, набережная, Крымский мост… Подумала, что она почти дома. Вспомнила про маму и Оленьку.
– Надо маме позвонить, – тихо сказала она.
– Конечно. Сейчас приедем и позвонишь.
Теплом обдало от этого неожиданного «ты». Или показалось? Проехали Университет, машина мчалась к Юго-западу. Метро «Проспект Вернадского». Здесь жил дядя Коля. Они с мамой часто сюда приезжали. Им казалось далеко, а на машине так быстро домчались. Олег свернул с проспекта и, покрутившись вдоль высоких белых домов, остановился. Лифт поднял их на 14-й этаж. Площадка, коридор, четыре одинаковые двери. Они подошли к одной из них, в дверной щели была записка. Олег взял, прочитал и сказал:
– Вызвали на дежурство. У него так часто бывает, он врач. Ну что же, Шурочка, раз пришли – зайдем. Придется самим хозяйствовать.
Не успела Шура удивиться, как он подошел кугловой двери, поднял коврик и достал ключ. Посмотрел на нее:
– Это у нас договоренность такая. Ключ оставляет там, в углу. Хозяева этой квартиры за границей.
– А почему под чужим ковриком? – удивилась Шура.
– Ну, на всякий случай. Под своим все же рискованно, вдруг жулики? – ответил Олег, открывая дверь и зажигая свет Квартира была новая, чувствовался еще запах краски. В комнате стоял широкий диван и журнальный столик, напротив, на стеллажах – телевизор, стереосистема, много книг. На полу большие колонки. Шура села на диван, а Олег присел перед стеллажом, выбирая кассету. Из колонок полился голос Иглесиаса. Олег сел рядом, обнял Шуру за плечи и привлек к себе.
– Хочешь кофе сварю? – шепотом спросил он. Шура отрицательно покачала головой.
– Ты же маме хотела позвонить, – вдруг вспомнил он. – Давай звони, а я шампанское открою.
Шура набрала номер, и мама сразу взяла трубку.
– Шурочка, ты где? У тебя все в порядке?
– Все хорошо, мамочка, не волнуйся. Я за держусь еще немного. Ты ложись на кровати, а я приду – на диване лягу Пожалуйста, мамуля… – умоляюще протянула она.
И мама как будто поняла, что ни о чем не надо спрашивать, и торопливо сказала:
– Конечно, Шурочка, конечно…
Олег протянул бокал, молча глядя на нее. Шура сделала глоток, поставила бокал на столик и подошла к нему Сердце колотилось, заглушая голос Иглесиаса. Она сама обняла Олега и, замерев на секунду от своей смелости, стала целовать его лицо. Он стоял молча, и Шурочка вдруг испугалась, что делает что-то не то, но через минуту Олег прижал ее к себе и стал целовать так, что ей казалось, она теряет сознание. При воспоминании о том, что произошло потом, по телу пробегала дрожь, а лицо заливало краской. Она плохо помнила, что они говорили друг другу Да и говорили ли? Когда это закончилось? Как она оделась и как добралась домой? Все помнилось смутно. Явным был только восторг, переполнявший ее, и тихий голос Иг лесиаса. Дома у нее не было сил постелить постель, и Шура легла на диван, укрывшись пледом. В голове только одна мысль – завтра! Завтра она увидит Олега! И это наполнило ее счастьем, которого Шура никогда прежде не испытывала.
На следующий день она не шла, а летела. Пришла раньше Олега и, когда он вошел, бросилась к нему радуясь, что в комнате никого пока нет. Но он мягко разжал ее руки и, улыбаясь, приложил палец к губам.
– Шурочка, милая, только не здесь! Давай договоримся, девочка, что ничего не изменилось. У меня семья, и я не хочу, чтобы по институту пошли сплетни. Пожалуйста, давай здесь будем вести себя, как раньше. Договорились?
Ее словно холодной водой окатили, она испуганно сжалась и кивнула. Олег посмотрел на нее и тихо сказал:
– Пойми, милая, иначе нельзя. Вот когда будем навещать моего друга, там можешь делать все то же, что вчера. Я буду только рад и надеюсь на это.
Шурочкино лицо залил жаркий румянец, и она отвернулась. Олег тихонько рассмеялся и сказал:
– Ну, давайте, Шура, займемся работой.
Через три дня она опять попросила маму забрать Оленьку из сада и посидеть с ней. В этот раз они сразу поехали на Юго-запад. По дороге Олег остановился у магазина, купил бутылку шампанского и коробку конфет Хозяин квартиры опять был на дежурстве, а ключ под ковриком. В этот вечер пел Азнавур, и под чуть хрипловатый голос на диване происходило то, чего раньше Шурочка и вообразить не могла. То, что она, тихая и робкая, может взять инициативу в свои руки и, будучи абсолютно несведущей в теории любви, вести себя так свободно и раскованно – было для нее самой полной неожиданностью. Олег, не удержавшись, пошутил, что никогда бы не подумал, что скромница Шурочка способна на такое. Столь чудесного сюрприза он, признаться, не ожидал. Сколько же у нее скрытых достоинств! Он, самонадеянный дурак, думал обучить маленькую красавицу азам любви, но это, к счастью, сделали до него, и ему остается только наслаждаться… Шурочка не поняла, комплимент ли это. Но о таких мелочах не стоило и задумываться. Уж она-то точно наслаждалась каждой минутой, проведенной наедине с Олегом. Она любила, и эта любовь была другая. То, что происходило когда-то с Борькой, вызывало сейчас недоумение. С чего она решила, что это была любовь? Как ей могло казаться, что у них в постели все хорошо? Борька доволен, ей приятны его объятия и дурацкий нежный шепот.
Какая ерунда! Скорее всего, она сама себя тогда убеждала. Да и вообще мало задумывалась об интимной стороне их жизни. По ночам, после рождения Оленьки она больше всего думала о том, чтобы они ее не разбудили. Какой из Борьки учитель! Никто ее ничему не учил. Олег называл Шуру прелестной фантазеркой и легко поддерживал все ее смелые начинания в постели. Господи, за что ей такое счастье! Они любят друг друга! Еще недавно она и мечтать не смела, что ее тайная любовь станет взаимной. Вот тоща Шура поняла, что значит умереть за любимого. Она бы умерла за Олега, не задумываясь.
Шурочка светилась, ей хотелось лететь, петь и смеяться. Она была счастлива и ни о чем другом не мечтала. Все замечали, что Шурочка изменилась, в институте ей делали комплименты, она ссылалась на радость от удачной работы. Нелька язвила, что только такая недотепа, как Шурка, может радоваться какой-то там научной работе. За что только Бог наградил ее такой красотой? Только зря пропадает… Ни о чем кроме своей диссертации не думает. Годы-то идут, и надо о спутнике жизни думать, а не черт-те о чем. Плюнуть на этого Борьку и забыть. Что на нем, свет клином сошелся? Эх, Лазарева, Лазарева… Шурочка смеялась и говорила, что никто ей не нужен, у нее и времени нет на всякую ерунду. Только мама все понимала, хотя ничего не говорила и не знала, радоваться ей или переживать. То, что у Шурочки появился любимый человек и она счастлива, не вызывало сомнений. Но почему она скрывает ото всех? Ничего плохого ведь в этом нет? Шура взрослая, свободная… Ах, только бы была счастлива!
Но встречи с Олегом не были частыми. В институте он держался с ней непривычно официально, даже прекратил свои дружелюбные шуточки и называл ее уже не Шурочкой, а Шурой. И она жила только ожиданием этих встреч.
Как-то он предложил ей встретиться пораньше в ее свободный день. У него образовалось окно, и они мог ли бы увидеться днем. Вот только ехать на Юго-запад далеко. У нее ведь дочка в садике? Он мог бы освобождаться почаще, если бы можно было встречаться у нее. Вечерами ему не совсем удобно, а вот днем было бы проще. Шурочка обрадовалась, как это она раньше не додумалась предложить! Накануне возилась до ночи. Вымыла окна, сделала генеральную уборку, приготовила обед. От волнения почти не спала. Ей так хотелось, чтобы Олегу понравилось у нее, хотелось, чтобы ему было хорошо и уютно здесь, чтобы он приходил почаще. И кто знает, вдруг когда-нибудь… Дальше она боялась даже мечтать. Олег ничего не рассказывал о своей семейной жизни, даже о детях не говорил. А может, там не так уж все хорошо, как рассказывала Нелька? Пусть он почувствует, что это дом, где его ждут всегда. И Олегу действительно понравилось у Шурочки. Он даже не скрыл своего удивления. Такой солидный дом, прекрасная квартира… Неплохо, неплохо. Он очень рад занес Наверно, бывший муж был приличным парнем, если оставил ей такую квартиру. Но не спросил, ни кто он, ни почему расстались. Увидев накрытый стол, рассмеялся и сказал, что приятные сюрпризы продолжаются, но это потом, потом… и стал целовать ее. Шурочка даже принесенные им гвоздики не успела поставить в вазу. А потом кормила его, и он удивлялся, что все так вкусно.
С тех пор они встречались днем, иногда сбегая из института, если у Олега появлялось свободное время. Чуткая Шурочка поняла, что ему так проще, а ей было все равно, лишь бы быть с ним. Да и ей дневные встречи удобнее, не надо дергать маму и объяснять свое отсутствие. Так продолжалось до лета. В конце июня Олег уехал с семьей на юг, к морю. Шурочка страдала и не находила себе места. Все валилось у нее из рук, даже Оленька раздражала. В июле дочка уехала с детским садом на дачу. Виктор Ильич предлагал им поехать на море, но Шурочка отказалась. Детский сад ведомственный, дача у них в хорошем месте, Оленьке там будет веселее с детьми. А у нее самой нет времени, научный руководитель сделал столько поправок, что придется работать все лето, чтобы переделать материал. На самом деле она боялась даже отойти далеко от дома, вдруг Олег позвонит? Но он не звонил. Когда расставались, просто сказал, что приедет в начале августа.
– Так долго? – вырвалось у Шурочки. – А как же я? Олег взглянул на нее спокойно, без обычной улыбки.
– А ты займись делом. Последнее время совсем запустила работу. Я пометил там несколько мест, вот и переделай, покопайся в архиве. Надо работать, Шурочка, иначе толку не будет. Без меня сосредоточишься, и дело пойдет. Ты же умница, и, надеюсь, к моему приезду все у тебя отлично получится.
Она заставляла себя копаться в архиве, но работа не доставляла ей прежней радости. Тогда она ждала от Олега похвалы, одобрения и ради этого готова была перерыть горы архивных документов. Сейчас ей нужен был только он, его любовь, его сильные руки и красивое тело. Когда-то она даже смотреть на Борьку стеснялась, просила выключить свет. С Олегом все по-другому. Она любовалась им, изучала, целовала и гладила сильное тело, доставляющее ей столько наслаждения. Наслаждение, от которого кружилась голова и замирало сердце. Шура жила этими воспоминаниями и считала дни до возвращения Олега. По воскресеньям она одна или с мамой ездила навещать Оленьку. Девочка была всем довольна, ей нравилось на даче. Она загорела, окрепла и провожала маму без всякого огорчения. Торопливо целовала и бежала к своим друзьям. Шурочка возвращалась в пустую квартиру с тревожной мыслью: вдруг звонил Олег? Звонил и не застал. Всегда так бывает, когда ждешь – телефон молчит, а уйдешь – наверняка он и позвонил.
Наконец наступил август. По предположениям Шуры Олег должен уже вернуться, но он не появлялся и не звонил. Она нервничала, бегала на кафедру, ждала его там. В институте было по-летнему пусто и тихо. Не дождавшись, возвращалась домой и с надеждой хватала трубку при каждом звонке. Но звонила мама, Нелька, иногда двоюродная сестра или тетя Надя. И когда отчаявшаяся Шура решила уже узнать в секретариате домашний телефон своего научного руководителя, придумав какой-нибудь предлог для звонка, Олег позвонил и приехал к ней. Загорелый, красивый, любимый, единственный… Как всегда – цветы, конфеты, шампанское. Не слушая Шурочкиных счастливых упреков, взял ее на руки и понес в спальню, соскучился, все остальное потом… А потом Шурочке все уже стало безразлично… Он с ней! Он рядом! И уж совсем потом они проголодались и пошли на кухню. Она больше недели ждала появления Олега и периодически готовила что-то вкусное – вдруг придет? А в этот раз, как назло, ничего не было. Шура предложила сделать яичницу с помидорами, но Олег посмотрел на часы и отказался.
– Нет уж, радость моя, зачем нам эта холостяцкая еда? У меня есть пара часов, пошли куда-нибудь, перекусим. Надо же отметить нашу встречу.
И они поехали к «Ударнику» в поплавок. Шурочка никогда еще не была в ресторане, стоящем на реке. Все так необычно, теплоходик тихо покачивался, казалось, они куда-то плывут. Олег сказал, что приехал неделю назад, но вырваться с дачи не мог – гости, семейные праздники, суета, даже позвонить не было возможности. Но сегодня отправил своих на Рижское взморье и прямо с вокзала к ней. Они вернутся через две недели, а у него уже дела в институте, так что будут с Шурочкой видеться чаще. Он тоже скучал. И тоже вспоминал.
Когда вышли из ресторана, она предложила вернуться к ней, еще рано… Но Олег развел руками, увы, на до на дачу, пока доедет… Там родители жены, неудобно поздно возвращаться. Он позвонит через пару дней, когда выберется в город. Позвонил в субботу вечером, сказал, что приедет завтра днем. Повезет тешу в гости к подруге и до пяти будет свободен. Шура обрадовалась, но потом вспомнила, что завтра надо ехать к Оленьке. Как же быть? Мама уехала к дяде Коле на дачу с ночевкой. Подумала и решила, что ничего страшного не случится, если разок пропустит родительский день.
Чтобы заглушить угрызения совести, принялась готовить сациви. Олег любил, и Шура научилась делать. Ну а время позднее? Все равно не уснет от волнения и радости. Главное, чтобы Олегу было хорошо с ней. Это были такие счастливые две недели! Они виделись часто, Шура всегда готовила что-то вкусное и кормила его обедом. Он восторгался, хвалил, целовал ее и уезжал на дачу. А ей так хотелось пойти с ним погулять, хотя бы в Нескучный сад, рядом… Вечера стояли теплые, совсем летние, и не хотелось быть одной. Но Олег уезжал, и она не решалась попросить его остаться, чтобы пойти с ней в парк или в кино. Счастье, что он хотя бы днем приезжал, что был так нежен, так неутомим… При воспоминании об этом Шурочка всегда краснела.
Наступила осень, и жизнь потекла обычным порядком. Детский сад, институт, очереди за продуктами и редкие встречи с Олегом днем, у нее. Но зато она видела его почти каждый день на кафедре. Хотя в институте он был с ней подчеркнуто официален. Олег, с наступлением учебного года, еще раз попросил соблюдать максимум осторожности, чтобы не дать пищи для разговоров институтским дамам. И еще раз напомнил, что он человек семейный и ему сплетни ни к чему. Шурочка грустно кивала, все правильно, она постарается… И боялась задумываться: что же дальше? Ничего не надо, лишь бы он был с ней. Она понимала всю несбыточность своих тайных мечтаний, а вдруг?.. Никакого «вдруг» не может быть. Она уже знала не только от Нельки, но и от сотрудниц на кафедре, что Олег прочно женат на красивой, избалованной дочке известного ученого, членкора Академии наук. Жена и теща ревниво следят за его моральным обликом, при этом сотрудницы посмеивались. А тесть помогает в карьере. Многие признанные институтские красавицы пытались сбить Вершинина с пути истинного, но не удалось. Он же не дурак, чтобы такой брак разрушить. Да, были громкие истории! Это Шурочка – прилежная девочка, которая кроме диссертации ничем не интересуется, а бывали такие аспиранточки, что только держись! Ну и красавчик Вершинин был помоложе, рисковал, потом с трудом выпутывался из своих сомнительных похождений. Сейчас-то вроде вполне респектабельный отец семейства. Если и погуливает, то тайно, на стороне. Научен горьким опытом. Шурочка при этих разговорах напрягалась, не дай Бог заметят или узнают, но ее вроде никто ни в чем не подозревал.
Зная все это, она уже не помышляла о каких-то переменах в семейной жизни Олега. Мечтала только о том, чтобы он не разлюбил ее, чтобы ему было хорошо с ней и эти тайные встречи продолжались. Поэтому когда он однажды сказал, как ему легко и спокойно у нее, даже уходить не хочется, Шурочка обрадовалась его словам, как подарку. Но ей и в голову не пришло предложить ему бывать почаще, она понимала, что он приходит только тогда, когда ему удобно, и не обижалась на это. Шурочка любила так сильно, что не могла и представить, как можно быть недовольной Олегом. Все, что он делал и говорил, было самым правильным. Она осыпала его тысячью нежных слов и признаний, какие только может придумать влюбленная, счастливая женщина. Он молча улыбался, слушая этот нежный шепот. Шурочке неважно было, что она не слышит ответных признаний. Борька всегда мурлыкал ей всякие нежности, а в результате бросил и предал ее. Да и была ли она с ним счастлива? Ей это просто казалось, потому что даже не представляла, каким бывает настоящее счастье с любимым человеком. Да и можно ли быть счастливой с кем-то кроме Олега? Недаром все в него влюбляются… А он любит ее! Конечно, любит, иначе зачем ему так рисковать, прятаться ради этих тайных встреч? И Шурочка не задумывалась о том, как долго это будет продолжаться. Она просто была счастлива. Никто кроме Ольги Николаевны не подозревал о настоящей причине ее всегда хорошего настроения, сияющих глаз и веселого смеха. Шурочка расцвела, это замечали все. Тетя Надя и Виктор Ильич думали, что это от удачной работы над диссертацией, и говорили ей, какая она умница и молодец. Нелька с возмущением выговаривала о глупой трате времени. Диссертацию она защитит в любом случае, нельзя же из-за этого запереть себя в четырех стенах. Дом, институт, институт, дом – что это за жизнь? Так и высохнет над манускриптами своими. Но Шурочка только отмахивалась от ее предложений пойти повеселиться, познакомиться с кем-то. Она уйдет из дома, а у Олега вдруг выдастся свободный вечер и он позвонит! Знала, что нет, но вдруг? Да ей и не хотелось выходить куда-то, а тем более знакомиться с Нелькиными кавалерами. У нее есть Олег, и больше ей никто не нужен. С подругой поболтать у себя дома – это с удовольствием, но идти с ней в компанию… нет уж, никакого желания.
Под Новый год Олег подарил ей золотую цепочку со знаком Зодиака. Шура ахнула – мало того, что дорого, но и достать невозможно. Знаки Зодиака были в большой моде, Нельке привез поклонник, почти жених из-за границы. Шурочке хотелось плакать от счастья, она поглаживала цепочку у себя на шее и опять бросалась целовать Олега. Он смеялся, ну чему она так радуется, дурочка – безделушке? Но Шура видела, что ему приятны ее восторги. Сама она долго думала о подарке Олегу, ходила по магазинам и не решалась купить. Ей казалось, что ничего интересного и достойного нет. Но тут заехал поздравить Виктор Ильич и подарил Шуре календарь-ежедневник. Это решило ее сомнения. Ежедневник был импортный, кожаный, с хорошей ручкой, вложенной внутрь, и в красивой коробке. В магазине такой не купишь. Она без колебания передарила его Олегу, ей-то зачем такая роскошь? И он был явно доволен подарком. Это обрадовало Шурочку и примирило с новогодним праздником. Что же, у него семья, а она, как обычно, с мамой, Оленькой и тетей Надей. Может быть, приедет дядя Коля с женой, может, Нелька заедет на часок, выпьют по бокалу вместе. Правда, Нелька злилась, потому что Шура отказалась пойти в компанию друзей ее жениха. Но идти в незнакомую компанию не хотелось, да и какое веселье без Олега? Подруге цепочку не показала, потом скажет, что Виктор Ильич подарил на день рождения. Цепочка с золотым кружком нежно касалась кожи под свитером, постоянно напоминая об Олеге, о его теплых пальцах, и Шура ее не снимала.
Защита была назначена на первое марта. Шура волновалась, Олег успокаивал – все пройдет нормально, он уверен. Мама сшила ей платье из тонкой черной шерсти с рукавом до локтя. Лиф отделала рядами шелковой бахромы, получилось строго, но очень красиво. В «Праге» был заказан стол на двадцать человек. Виктор Ильич дал Шуре пятьсот рублей на банкет. Она отказывалась, уверяя, что это много, да они с мамой найдут деньги. Но бывший свекор не стал слушать ее возражений – это подарок, а уж как тратить, пусть сама решает. Он даже заехал ненадолго в ресторан с большим букетом белых роз, поздравить. Защита прошла хорошо. Шурочка, перенервничав в последние дни, с утра успокоилась, собралась, говорила уверенно и четко. Видела одобрение в глазах Олега, она знала, что он тоже немного волнуется. И все прошло гладко.
На банкете говорили много приятных слов, поздравляли ее, поздравляли Олега… Он тоже поблагодарил всех за теплые слова, пожелал Шуре не останавливаться на достигнутом и похвалил за серьезное и творческое отношение к науке. В общем, вполне дежурные слова, но ей они казались особенными. Было весело, даже танцевали. Шура только жалела, что Олег ни разу не пригласил ее. Она понимала, что ему не хотелось привлекать к ним внимание, но было немного обидно. Все же разок мог подойти к ней в такой день. Разошлись не поздно, с утра на работу, но банкетом все остались довольны.
На следующий день позвонил Виктор Ильич, сказал, что с работой все в принципе договорено. «Место хорошее, зарплата достойная. Небольшой, но все-таки начальник», – пошутил он. А через пару лет можно и на повышение рассчитывать. Шура – умница, и он очень рад за нее. Но немного отдохнуть все же надо. Защитить диссертацию – это не шутка, уж он-то знает, сколько сил она положила. Так что пусть спокойно занимается своими делами, пойдет на работу – некогда будет. Это не институт, придется от звонка до звонка, каждый день. Шура поблагодарила его за все хлопоты, подумав, какой он все же замечательный человек. Совсем не обязан помогать, алименты она получает регулярно, а вот не бросает их с Оленькой, заботится. На работу устроил. Разве взяли бы ее заместителем заведующей с окладом сто восемьдесят рублей? Да никогда! Нелька рядовым сотрудником два года сидит, получает сто двадцать… Ну ей бы накинули еще двадцать, как младшему научному сотруднику… Конечно, повезло. И еще Олег… Господи, как же все хорошо складывается! Но только как теперь быть? Днем-то она на работе. По выходным Олег не может, да и вечером ему неудобно. А у нее вечером Оленька, придется маму просить… Что же им делать? Ну ладно, Олег что-нибудь придумает. Вот придет, она с ним поговорит. Будут, наверно, ездить к его другу на Юго-запад. Жаль, конечно, дома так удобно и хорошо было…
Олег приехал через несколько дней. После защиты они виделись два раза, когда Шура заезжала по своим делам в институт. Но что это за встречи? Поздоровались и перекинулись парой слов о ее работе и планах. Ни улыбки, ни нежного слова, на кафедре толкался народ, отвлекали ее разговорами… Так и не удалось хоть минутку побыть вдвоем.
Когда Олег позвонил, что заедет, Шура радостно засуетилась с обедом. Надо что-нибудь необычное, отметят вместе удачную защиту. Накрыла на стол, подкрасилась и нетерпеливо посматривала на дверь. Наконец долгожданный звонок! Шурочка обняла его, не давая раздеться, и стала целовать, соскучилась. Олег, улыбаясь, мягко отстранил ее и, повесив пальто, прошел в комнату. Шура взяла его руку и, приложив к щеке, зажмурилась от удовольствия. Наконец-то они вместе! Когда его кормить, сейчас или после? У нее сегодня запеченное мясо с овощами, как он любит.
– Нет, Шурочка, спасибо. Я не голоден. Сядь, пожалуйста, нам надо поговорить.
Шура, удивленно улыбаясь, присела на диван, а Олег сел на стул и посмотрел на нее.
– Шурочка, разговор непростой, и, поверь, мне самому тяжело об этом говорить. Нам надо прекратить эти встречи, наши отношения… Ты знаешь, что у меня семья, дети, масса обязательств перед ними. Мы с тобой не должны были, конечно, затевать все это. Я виноват, очень виноват, прости… Ты – чудесная девушка, нежная, прелестная, такая красавица… Мне трудно было оставаться равнодушным, прости, Шурочка, это моя вина. Но с тобой было так хорошо, что я не мог прекратить наши встречи. Ты даже не представляешь, какое ты искушение для меня! Такая милая скромница на вид и такая пылкость и щедрость в любви. Ты – совершенство, Шурочка, рядом с тобой обо всем забываешь. Но я не свободен и не хочу испортить твою жизнь. Ты молодая, красивая, пора тебе подумать о себе. А я ничего не могу дать. Только беру. Прости меня, девочка. Если бы ты знала, как мне жаль расставаться с тобой, но это необходимо. Наши отношения слишком затянулись, мы привязались друг к другу, а это уже беда. Я не имею права причинять боль близким людям. Моей семье. Я люблю их и никогда не смогу без них жить. Понимаешь?
Он посмотрел на Шуру, словно ожидая ответа. Она кивнула – конечно, она понимает. Но не поняла ничего. О чем он говорит? О какой вине? Почему их отношения должны прекратиться? Да разве возможно жить без Олега? Нет, это путаница какая-то. Она что-то прослушала, не поняла…
А Олег продолжал говорить о том, как он был счастлив весь этот год, как благодарен Шурочке, как будет хранить в памяти их встречи, ту удивительную радость, которую она ему подарила. Но ничего не может длиться бесконечно. К сожалению. Грустно и обидно, но это так. И он надеется, что Шурочка все поймет. А он только хочет, чтобы она была счастлива, встретила человека, способного дать ей настоящее счастье, то, которого она заслуживает.
Шура слышала слова, но не понимала смысла. Внутри все сжалось, и говорить было трудно. Она только молча кивала, испуганно глядя на Олега. Но он и не ждал никаких ответов. Когда закончил и встал, она, не веря в происходящее, машинально пошла за ним в прихожую и молча смотрела, как он одевается. Но вот наклонился, Шура ощутила на щеке легкое касание его губ, знакомый горьковатый запах туалетной воды, и дверь закрылась. Потом она вернулась в комнату, села на краешек дивана, глядя на стул, где сидел Олег, и попыталась понять, что же он ей говорил. Что это было? Какая-то шутка? Олег разыграл ее? Ну конечно! Сейчас стоит за дверью и улыбается, напугал Шурочку-дурочку. Нет, так ее звал Борька. Олег называет Шурочкой-умницей. Разыграл, сейчас позвонит в дверь… Она вскочила и бросилась в прихожую. А она-то испугалась, действительно дурочка! Распахнула дверь, но площадка была пуста. Олега не было, он ушел. Шура вернулась на диван и застыла, сосредоточенно вспоминая каждое слово, сказанное Олегом, и пытаясь придать этим словам смысл. Но смысл ускользал, а слова были красивые и приятные… Нежная, прелестная, красивая, с ней так хорошо, радость, он благодарен, был счастлив, она – искушение, что-то еще? Прости, да, про его вину… Господи, какая вина? За что простить? Он хочет, чтобы она была счастлива… Но она и так счастлива. Еще что-то про детей? Никто не может… При чем здесь дети? Он подумал, что она на что-то претендует, хочет изменить их отношения? Господи, какая чушь! Да у нее и в мыслях такого нет. Он все не так понял, ей ничего не нужно, надо ему объяснить… Так она просидела несколько часов, пока не раздался телефонный звонок. Шурочка бросилась к телефону – это Олег, сейчас все разъяснится. Ничего не случилось, она просто не поняла, что сегодня он не может остаться – вот и все. Звонила мама, спросила, брать ли заказ. Заказ хороший, с венгерской курицей, но там в нагрузку дают… Конечно, брать. Шура положила трубку и посмотрела на часы, вспомнив о дочке. Через полчаса надо идти за ней в сад.
Два дня Шура жила и двигалась, как автомат. Разговаривала с Оленькой, читала ей на ночь, кормила, отводила в сад и только на следующий день, положив девочку спать, поняла, что Олега в ее жизни больше нет. Она проплакала до утра, не в силах принять это. Почему она молчала? Почему не бросилась к нему, не целовала, не уговаривала, не убеждала? Что же она такая дура несусветная? Конечно, сама виновата. Ну, мало ли что он сказал! Он ведь хотел, как лучше! Не хочет портить ей жизнь… Несколько раз сказал об этом. Она помнит. Ничего не может ей дать… Прощения просил. Наверно, за то, что ничего не может дать? Ну и что? А ей ничего и не нужно. Как он может испортить ей жизнь, когда она так счастлива? Это все его благородство! Мучается, что портит ей жизнь, страдает, что обманывает детей и жену. Но они же так осторожны! Да она согласна видеться еще реже, не каждую неделю, а хоть раз в месяц… или два, но только чтобы Олег не уходил от нее совсем. Она же не переживет этого. Вон Борька ушел, и то сколько мучилась. А кто такой Борька? Да никто! И не нужен ей… А Олег – ее жизнь, без него и жить незачем. Что же она, дура, молчала? Сидела, как истукан! Надо было все это сказать. Убедить, что ей ничего не надо, она счастлива и согласна на все, лишь бы быть вместе.
Утром отвела Оленьку в садик и, вернувшись, села писать Олегу письмо. Поговорить с ним в институте не удастся, да и не нужно, вдруг еще расплачется… И в разговоре она не сможет так убедительно изложить, как на бумаге. Напишет ему, и он поймет, что напрасно придумал это расставание. Не надо никаких жертв. Никто не узнает, а они будут счастливы, ей ведь так мало нужно. Только иногда видеть Олега. Писала до вечера, перечеркивала, плакала, переписывала. Письмо получилось длинное, но короче никак нельзя было, так много хотела сказать. На следующий день поехала в институт к перерыву между его лекциями. Письмо положила в тетрадь, чтобы никто ничего не заподозрил. Зашла на кафедру, поболтала с сотрудницами, рассказала о своей новой работе. Когда пришел Олег, непринужденно поздоровалась с ним. И уже попрощавшись со всеми, вдруг вспомнила, что принесла Олегу Юрьевичу его материалы, которые он давал ей для работы. Отдав ему тетрадь, с бьющимся сердцем вышла из комнаты и поехала домой. Он прочтет, позвонит, а может даже сможет приехать. Ну, и слава Богу, что она додумалась написать письмо. Нелька бы одобрила, если бы знала. Конечно, надо бороться за свое счастье, нельзя быть такой рохлей. Шура рассчитала по времени – в четыре он освободится и позвонит ей из автомата. Олег всегда звонил не с кафедры, а с улицы. Может, даже успеет заехать, а она заберет Оленьку попозже, в полседьмого. Олег позвонил около пяти, но голос у него был не такой веселый, как обычно.
– Шура, милая, это был верх легкомыслия – принести мне письмо на кафедру. А если бы оно выпало из тетради? Если бы попало кому-то в руки? Нет, это просто несерьезно. Не ожидал от тебя. Не хватало нам только переписки!
– Олежек, родной мой, прости, прости, я не подумала. Но мне надо было так много сказать тебе, а как? И все равно я бы не смогла сказать всего этого при встрече, написать как-то легче. Не сердись, пожалуйста.
– Да уж… написала ты действительно такое… Я сейчас от института отъехал, рвал на кусочки и в разные урны выбрасывал. И еще оглядывался. Как шпион, ей-богу! Шура, прошу тебя, умоляю, никогда больше этого не делай. Ты поняла меня, обещаешь?
– Да, да, конечно, Олежек, не сердись, я больше не буду.
– Вот и умница! Прямо испугала меня. Спасибо тебе за хорошие слова, которые ты мне написала, и давай считать, что мы все сказали друг другу. Больше не будем возвращаться к этой теме и останемся добрыми знакомыми. Если тебе когда-нибудь понадобится моя профессиональная помощь, звони, обращайся. Я всегда буду рад помочь. А никаких иных поводов у нас быть не может. Мой тебе совет – устраивай свою жизнь и выкинь из головы все эти романтические мысли обо мне. Все закончилось, Шурочка, прости. – И повесил трубку.
Она долго слушала короткие гудки, не в силах поверить. Только что там был голос Олега, и это последнее, что связывало их. Наконец опустила трубку на место и рухнула на диван. Слез не было, мыслей не было, жить было незачем. К вечеру с трудом поднялась и добрела до прихожей, надо было забирать Оленьку. Шла по улице еле-еле, ноги не слушались. Воспитательница, посмотрев на нее, испуганно спросила: «Что с вами, Александра Сергеевна, заболели?»
Шура покачала головой, пробормотав, что устала, и воспитательница помогла одеть Оленьку. Не верилось, что дойдет до дома, но дошла и, кое-как раздев дочку, легла на диван. Не спала, но и не слышала, что говорит ребенок. Очевидно, Оленька что-то просила, но Шура не поняла – и девочка сама легла в кроватку. А утром пришла к дивану и стала тормошить ее: пора в садик, надо одеваться. Шура попыталась встать, но не смогла и увидела испуганные глаза дочки. Хотела улыбнуться, но тоже не получилось, и она еле слышно пробормотала, что в садик не пойдут, пусть Оленька возьмет на кухне булочку или печенье. Днем девочка стала плакать, испуганно прижимаясь к ней, и Шура заставила себя встать и, с трудом разогрев суп, покормила дочку. Поняв, что не в силах поставить кастрюлю в холодильник, она решила позвонить маме. Никак не могла набрать номер, и только с третьей попытки удалось дозвониться. Мама испугалась, сказала, что сейчас отпросится с работы и приедет. Шура легла. Плохо помнила, что было дальше, но мама появилась, и Оленька что-то весело рассказывала ей. Почувствовав на лбу прохладную мамину руку, Шура опять впала в какой-то полусон. Приехала «Скорая», врач осматривал, прослушивал, мерил давление и задавал вопросы. Шура отвечала едва слышно, ничего не болит, встать тяжело, слабость, ноги не слушаются… Узнав, что она в отпуске и бюллетень не нужен, врач посоветовал вызвать участкового, сдать анализы, сделать обследование. Так все нормально, давление низкое, но может, у нее всегда пониженное? Ни Шура, ни мама этого не знали, раньше она давление не мерила. Может, переутомилась или стресс, неплохо показаться невропатологу, может, попить какую-нибудь гомеопатию. Атак ничего страшного нет. Похоже на переутомление.
Ольга Николаевна осталась у них. Помогла дойти до кровати, пыталась покормить, но Шура отказалась. Тогда мама сварила клюквенный кисель и поила из ложечки, осторожно придерживая ей голову. Потом Шура заснула по-настоящему и проснулась, когда в комнате было темно. Сползла с кровати и, держась за стенку, вышла в коридор. Ольга Николаевна, услышав шум, вышла из кухни и помогла ей дойти до ванной. Оказалось, что Шура проспала почти сутки. Они недавно пришли из садика, и мама кормит Оленьку ужином. Шура доплелась до кухни и выпила бульон. Есть не хотелось. Потом мама помогла ей лечь, и Шура опять заснула. Утром ей стало легче, ноги слушались, но на душе была вязкая, как грязь, тоска, говорить не хотелось. Ольга Николаевна сказала, что взяла неделю за свой счет. Звонил Виктор Ильич, тетя Надя сказала ему, что Шурочка заболела. Он просил в поликлинику не ходить, закажет Шуре пропуск в их, специальную. Там ее осмотрят хорошие врачи, быстро сделают анализы, и тогда будет ясно, что с ней. Так что завтра утром приедет Сережа и свозит туда и обратно. Шура запротестовала, ничего серьезного нет, просто слабость, какие анализы? Отлежится и все. Но на следующий день мама помогла одеться, и пришлось ехать в закрытую поликлинику. Шурочка знала, что с ней, но кому об этом расскажешь? Уж точно не врачу. И никто ей не поможет. И никогда это не пройдет. Жить-то незачем, вот и нет сил. Если бы не Сережа, она и по коридорам этим длинным не дошла. Они провели в поликлинике больше двух часов. Медсестра водила Шуру из кабинета в кабинет. Осматривали, брали кровь из вены, опутывали какими-то проводами, проверяя сердце. Задавали вопросы и стучали молоточком по колену. Она устала, хотелось лечь, и отвечала на вопросы с трудом. Наконец Сережа привез ее домой, довел до квартиры, и Шура легла. Опять провалилась в какое-то зыбкое состояние не то сна, не то беспамятства. Так прошло еще два дня. Она потихоньку вставала и ходила по квартире. Ольга Николаевна отводила внучку в садик, готовила обед и пыталась накормить Шурочку, чтобы у той появились силы. Приехала тетя Надя с икрой, осетриной и мандаринами, чтобы Шура все это съела. Но она пила только бульон и кисель, жевать что-либо не было сил, да и желания. Заехала Нелька с целым пакетом апельсинов, Шуре нужно пить сок. Ругала, что из-за паршивой диссертации загубила здоровье. Конечно, надорвалась, ей же надо быть лучше всех! Кому это нужно? Какая разница? Могла бы не сидеть с утра до вечера над книгами, и так бы защитилась. Никуда не ходила, корпела над этой диссертацией – вот и результат. На кого похожа? Это ужас какой-то! У мамы на глазах появились слезы. Шурочка действительно выглядела не очень… Сама себя не узнавала в зеркале.
Позвонил Виктор Ильич. Врачи дали заключение – скорее всего нервный срыв на почве переутомления, анализы в норме, в общем, ничего страшного. Апатия, депрессия. Конечно, Шура надорвала здоровье, но это поправимо. Поедет в санаторий, там ее быстро поставят на ноги, он заказал путевку. Хорошо, что не сезон, дали в самый лучший санаторий в Кисловодске. Он сам заедет завтра, проведает Шурочку и привезет путевку и билеты. Поезд послезавтра, Сережа отвезет на вокзал. Как вот с Оленькой быть? Может, к ним забрать? Надежда будет в садик отвозить? Но Ольга Николаевна, поблагодарив, отказалась. Оформит отпуск, сейчас желающих мало, так что проблем не будет. Она завтра съездит на работу и напишет заявление.
На следующий день заехал Виктор Ильич. Посмотрел на Шурочку и вздохнул. Потом погладил по голове и мягко сказал:
– Ну, ничего-ничего, поправишься. В санатории тебя приведут в порядок. Не надо было, конечно, так выкладываться с диссертацией. Видишь, организм сбой дал. Но ничего, ты молодая, здоровая, через три недели вернешься к нам, как новенькая.
– Какие три недели, Виктор Ильич? Мне же на работу! Я не могу так. Вы договорились, а я подведу, – слабо запротестовала Шура.
– Ну, это не твоя забота. Ты лечись и врачей слушайся. Приедешь и пойдешь на работу, ничего не случится. Я позвоню. Даже лучше, с начала месяца пойдешь. Не думай об этом, Шурочка.
Когда он уехал, Ольга Николаевна, посмотрев на безучастно сидевшую дочь, тихо сказала:
– Шурочка, надо собираться. Подумай, что с собой возьмешь, там может быть холодно, март все-таки, – и, не получив ответа, подошла к ней. – Ну давай, доченька, встряхнись немного. Видишь, как о тебе все заботятся. Виктор Ильич – такой человек! Дай Бог ему здоровья, как о родной, о тебе печется… – и погладила ее по голове.
Шурочка посмотрела на мать, и глаза у нее налились слезами.
– Мама, зачем он так? За что?
– Ну что ты, Шурочка, они просто очень хорошие люди, замечательные, всегда помогают. Виктор Ильич вообще…
– Мама, мамочка! – перебила Шура. – Я его так любила, да я за него жизнь готова отдать! Почему, почему? Мне никто, кроме Олега, не нужен! Я ведь ничего не просила, только чтобы он приходил иногда. А он ушел, мамочка, совсем ушел… Ну за что он так со мной? Просто повесил трубку и все… Да я жить без него не хочу, а вы – в санаторий… Ну как я буду без Олега, зачем? – Шурочка рыдала, а испуганная Ольга Николаевна гладила ее по голове, едва сдерживая слезы. Потом села рядом, обняла, шепча простые и ласковые слова. Шурочка уткнулась ей в плечо, и рыдания перешли в тихий, безутешный плач. Так они просидели, пока не наступил вечер. Потом мама уложила Шуру на диван, укрыла пледом и пошла за Оленькой.
На следующий день Сережа отвез Шуру на вокзал, занес чемодан в купе и, сочувственно глядя на нее, пожелал возвращаться отдохнувшей и здоровой. А он встретит, пусть не беспокоится. Купе было двухместное, в таком она когда-то ездила с Оленькой в Крым. Как ее тогда все радовало! Она вздохнула, равнодушно отдав билет проводнице и отказавшись от чая. Узнав, что до Воронежа поедет одна, Шура залезла на свою верхнюю полку и пролежала там всю дорогу. Она рада была остаться одной. Три недели не надо никому ничего объяснять, не надо ни с кем разговаривать. В Кисловодске встречали и на маленьком автобусе повезли ее одну в санаторий. Не успела она зайти в уютную одноместную комнату, как пришла медсестра и повела к врачу. Тот долго расспрашивал Шуру обо всем, рассматривал анализы, мерил давление и просил вспомнить, чем она болела в детстве. Наконец отпустил с целой кучей назначений, велев подойти сейчас же к старшей сестре. Та, взяв у Шуры все эти бумажки, усадила ее и начала заполнять маленькую книжку, объясняя, куда, к кому и во сколько ей надо приходить. Запомнить все это показалось Шуре невозможным, но сестра успокоила – через пару дней привыкнет, даже в книжечку не будет заглядывать. И началась жизнь по этой книжечке. Шура делала все машинально, не вникая в смысл и ничего не запоминая. Просто смотрела в это расписание и шла на йодо-бромные или минеральные ванны, в столовую, к невропатологу, гинекологу, пить воду. Потом душ Шарко, какая-то укрепляющая капельница на полчаса болью отдавалась в вене, опять столовая, тихий час, прогулка по заданному маршруту на горных тропинках, опять вода, ужин, свободное время и спать. На следующее утро она смотрела в свою книжечку и шла на процедуры. Капельница чередовалась с надеванием на голову какой-то штуки, которая подключалась к аппарату, мигающему разноцветными огоньками, и надо было расслабиться и заснуть. Эта процедура нравилась ей больше всего, она засыпала. Шура вообще много спала. Вечером дежурная сестра приносила в комнату теплый травяной отвар, и, выпив его, она спала без слез и сновидений. Ни с кем не знакомилась, народа в санатории было немного – не сезон, и Шура сидела за столом одна. Гуляла по парку в полном одиночестве. Минеральную воду можно было пить в санатории, но врач советовал ходить в парк, в павильон, который назывался бювет. Во-первых, прогулка, а во-вторых, вода не привозная, а прямо из источников. И Шура послушно шла в бювет. Когда пришла первый раз, растерялась, а из чего пить? Все подходили к кранам с кружечками, а у нее не было. Заметив ее нерешительность, к ней подошла женщина и объяснила, что кружечку можно купить в любом сувенирном ларьке, рядом с павильоном. Встречая потом эту женщину в парке и в бювете, Шура здоровалась с ней. И больше ни с кем, кроме врачей и медсестер, не общалась. Ей нравилось молчать.
Об Олеге она думала постоянно, но это были не мысли, страдания и боль, а некое состояние, которое называлось «Олег». Шура жила в этом странном, каком-то безысходном состоянии, похожем на плотный туман, когда не видишь, куда идти. Она не думала о том, как будет жить после санатория, не вспоминала об Оленьке, о маме, о новой работе. Да и о самом Олеге, как о реальном человеке, тоже не думала. Просто была темнота, густая и вязкая, из которой не выбраться – это и был Олег. Шура автоматически жила по санаторному расписанию, и врачи были ею довольны. Она сама чувствовала, что слабость и вялость исчезли. Аппетит после процедур и прогулок появился, и Шура охотно ела, замечая, что кормили вкусно. Через две недели, гуляя в парке, она увидела целую толпу цыганок. Они приставали к прохожим, смеялись, переговаривались. Одна из них схватила Шуру за руку.
– Давай погадаю, красавица, всю правду скажу. Красивая ты, красивая, а печалишься. Хочешь, скажу, как счастливой стать? Ничего с тебя не возьму, так погадаю. Просто положи десять рублей в ладонь и зажми покрепче, а другую руку мне дай. Да не бойся, мне твои деньги не нужны, сама держи их…
Шурочка пыталась отказаться, но цыганка не отпускала, подошли еще две и стали уговаривать ее. Она как под гипнозом вытащила из кошелька десятку, зажала в руке, а цыганка быстро-быстро заговорила о красоте, о разлучнице, которая грозит ее счастью, вот сейчас она наговор прочитает и зависть уйдет. Зависть черная к ее красоте, зависть злая грозит ей. Пусть другую руку даст. И десятка перекочевала к цыганке так незаметно, что Шура даже не удивилась, подумала, что так и надо.
– Деткам моим не пожалей, красавица, в другую руку деньги положи, а я тебе помогу, счастливая будешь, печаль уйдет. Положи хоть три рубля, хоть пять, так нужно, хорошая моя. Без этого зло не уйдет. С деньгами уходит. Положи.
– Да нет у меня больше, – попыталась отказаться Шура.
– Зачем обманываешь? Есть у тебя деньги, есть. А разве счастье стоит денег? А разлука-то рядом с тобой стоит…
Тут рядом раздался сердитый голос:
– А ну отпусти девчонку! Чего привязалась? Вот я сейчас милицию позову!
Шура обернулась и увидела свою знакомую, которая подсказала ей, где купить кружку. Она решительно взяла Шурину руку и потянула за собой.
– Да тебе что за дело? Шла себе и иди, не мешай! – сердито крикнула цыганка.
– Я вот тебе сейчас помешаю, сдам в милицию, узнаешь, какое мне дело! – пригрозила женщина и посмотрела на Шуру. – Много выцыганила-то у тебя?
– Десять рублей.
– Вот паразитка! А ты что рот раскрыла? Не успеешь оглянуться, как без денег оставят. Такое воровское племя!
– Да нет, она правду говорила, обещала помочь…
– Ага, они помогут, как же! Вот таким молоденьким дурочкам голову заморочат и деньги выманят. Наплетут с три короба небылиц.
– А мне она правильно сказала, как-то узнала! Значит, может и помочь?
– Да они всем одинаково говорят. Раз молоденькая, о любви несчастной наплетут, постарше – про мужа, про детей наговорят, про болезнь, которую отведут, если ручку позолотить. У нас в Краснодаре их полно, цыганок этих. Насмотрелась я. Тебя как зовут-то?
– Шура.
– А меня Надей. Откуда сама?
– Из Москвы.
– Оно и видно. Доверчивые вы, москвичи. Ты в каком санатории?
– В «Заре».
– В правительственном? Ой, а я к вам на «ты», – смутилась Надя. – Молоденькая такая, я и не подумала…
– Да что вы, давайте на «ты». Путевку мне родственники достали. Сейчас не сезон, вот я туда и попала.
– А, ну тогда ладно, – оживилась Надя. – А чего ты мне выкаешь, я молодая еще, тридцать пять только. Ты что здесь, отдыхаешь или лечишься?
– Да нет, отдыхаю. Диссертацию писала, переутомилась, послали в санаторий.
– Диссертацию? Ну и ну! А на вид девчонка совсем. Сколько же тебе лет?
– Скоро двадцать четыре. А ты тоже в санатории?
– Да, я по профсоюзной, в «Семашко», тут недалеко от вокзала. Хороший санаторий. Палаты двухместные, ремонт недавно был, чисто. У меня соседка тоже москвичка, хорошая женщина, спокойная. Вот только гулять ленится ходить. Говорит, что устает от процедур. А одной-то скучно. Ты в горы ходишь?
– Хожу. Мне маршрут назначили, там километра два получается. Сначала уставала, а сейчас привыкла. В горах красиво.
– А давай, Шура, вместе ходить будем. Вдвоем-то веселее.
– Давай, я с удовольствием.
Шура действительно чувствовала себя с этой женщиной легко. Вопросы ее были просты, и сама она открытая, веселая. Погуляли еще, попили воды. Надя охотно рассказывала о себе, муж хороший, сын в пятом классе, квартира двухкомнатная от завода, сама работает мастером на консервном заводе.
– Для вас, москвичей, соки, компоты делаем, – пошутила она.
Обошли парк кругом и опять увидели цыганок. Они окружили двух женщин и певуче уговаривали их.
– Вот смотри, опять нашли доверчивых, наверно, москвички, – улыбнулась Надя.
– Не знаю, мне про мою жизнь точно рассказала. Значит, что-то они все-таки умеют?
– Да что они там умеют, Шура? Вранье одно. Вот есть такие бабки, не знаю, как уж назвать, женщины такие, которые правда могут и лечить, и порчу снять, и от алкоголя заговорить. Вот они умеют, у них дар от Бога. У нас на заводе одна мужа своего возила к такой целительнице, и он пить перестал. А вот еще мне соседка по палате рассказывала, что от ее сестры муж ушел к другой. Сестра очень переживала, двое детей, и посоветовали ей одну бабку. Они поехали, соседка моя с сестрой… И что ты думаешь, Шура? Через месяц муж домой вернулся, и все хорошо. Уже два года прошло, а живут себе, как раньше. Вот тут поверишь! Женщина интеллигентная, москвичка, придумывать не будет. А цыганкам не верь, вообще держись от них подальше. Они появились, значит, будут крутиться здесь, в парке, ты осторожнее. Это же надо – десятку выманили!
Шуру разговор о соседке взволновал, хотелось расспросить Надю подробнее, но время шло к ужину, и они распрощались, договорившись завтра пойти в горы. Она долго не могла уснуть. А если и Олега можно вернуть? Если соседка-москвичка знает такую бабку? Вот бы расспросить ее саму… Может, рассказать Наде? А что? Она ее не знает, живет в Краснодаре… Можно сказать, что муж ушел к другой. Надя поможет, видно, что добрая, отзывчивая, вон как от цыганки оттащила. И правда, та десять рублей выманила так быстро, а толку что? Печаль, зависть какая-то… Конечно, чушь! Вот если бы к настоящей бабке попасть! А что она теряет? Подумаешь, рассказа ть незнакомым людям! Через неделю уедет в Москву и никогда их не увидит. Все равно без Олега не жизнь. У других получилось, почему ей не попробовать?
На следующий день, гуляя с Надей в горах, Шура рассказала о своем горе. Любимый ушел к другой, как жить дальше – не знает. Так переживала, что в санаторий попала, силы вроде вернулись, а жизни нет. Может, попробовать узнать у Надиной соседки адрес той женщины, что помогла сестре? Надя слушала и охала.
– Господи, это же надо! Чтобы от такой красивой и молоденькой муж ушел? Да это к какой-такой он мог уйти, Шура? Ты же красавица! А долго прожили? Год только? Ну и дела! Нет, это его какая-то стерва опоила или приворожила, не иначе. Чтобы через год от такой жены уйти? Просто так бы не ушел, тем более говоришь, что у вас любовь была. Хорошо, что детей не успела родить. А ты, случаем, не беременна?
Шура покачала головой. Как она мечтала о ребенке от Олега! Думала, что, может быть, потом, после защиты, и сможет родить. Мальчика, маленького Олежку Ничего не получилось.
– А вот надо было сказать, что беременна, когда он уходить собрался. А что? Многие так делают, способ-то проверенный. А там глядишь, и правда забеременела бы вскорости. У меня так подруга замуж вышла. И ничего. Что они, мужики, понимают в этом? Ну да что теперь говорить. Молодая ты, Шура, женской хитрости не знаешь. Я у соседки узнаю все, а лучше вместе сходим к нам вечерком, сама с ней поговоришь. Не переживай, Шура, может, и вернется еще. Нагуляется и поймет, что ты-то лучше.
На следующий день встретились после обеда и пошли к Наде в санаторий. Соседка оказалась добродушной полной женщиной лет сорока. Она с сочувствием смотрела на Шуру, слушая ее рассказ, и тоже удивлялась, что этим мужикам еще надо. От молодой жены и то уходят! У ее сестры муж ушел к той, что моложе… Как они все его стыдили, уговаривали, ведь двое детей, их на ноги ставить надо. Сестра симпатичная, тридцать шесть лет, молодая еще… Одной остаться очень обидно, а кто ее с двумя детьми возьмет? Но муж ни в какую, развод стал просить, сестра плачет, детей жалко, что делать? И вот ей на работе одна сотрудница посоветовала поехать в Тарасовку, это под Москвой, к той женщине. Особо не верили, но поехали. И помогло. Через месяц домой вернулся, прощения просил, живут уже второй год. И хорошо живут, спокойно. Вот и не верь после этого. Она и лечит, женщина эта, у нее народу полно, два часа ждали на улице. Нет, никакого телефона там нет, да и адреса точного нет. Но она объяснит, как от станции пройти, это очень просто, там и спутать нельзя. А потом у калитки всегда народ стоит, да и знают ее там все. Найдет Шура. Надо фотографию мужа взять и какую-нибудь вещь. Все равно какую, сестра шарф брала. Вот про деньги трудно сказать, у всех по-разному. Говорят, что она денег вообще не берет. Люди продукты приносят. Они, например, купили конфет хороших килограмм, палку копченой колбасы, несколько пачек индийского чая и бутылку кагора. У других видела муку, апельсины, консервы. Женщины во дворе рассказывали, что лишнее она в церковь относит. Сестре Клавдия Ивановна велела в три церкви сходить и поставить самых дорогих свечек разным святым, она написала каким. Сестра так и сделала, что-то рублей на двадцать получилось. Нет, она эту Клавдию не видела, во дворе ждала, в дом сестра одна пошла.
Шурочка повеселела, у нее появилась надежда, и всю последнюю неделю она с удовольствием гуляла в парке и в горах, ходила с Надей на концерт и в музей местного художника. Уколы и капельницы прекратились, остались одни приятные процедуры – ванны, массаж и получасовой сон с загадочным обручем на голове. Даже вода стала казаться ей не такой противной, и она охотно пила ее. Еще они с Надей набирали кружки и, выходя из павильона, умывали в парке лицо. Надя говорила, что это полезно для кожи, и действительно лицо было свежим и розовым. В киосках купила Оленьке две веселенькие маечки и плюшевую собачку, маме – косынку с видами Кисловодска, тете Наде – красивую кружку, а Виктору Ильичу – большую фарфоровую пепельницу местного завода. У них в санатории в холле был киоск, в котором кроме сувениров продавались красивые импортные вещи. Шура полюбовалась на духи, перчатки, шарфы и галстуки. Подумала купить Олегу красивый подарок, в Москве таких вещей ей взять негде. Но побоялась сглазить. И в последний день, пожалев о десятке, отданной цыганке, купила себе духи за двадцать пять рублей. Запах такой тонкий, нежный, Олегу понравится… Тьфу, тьфу. Врач, выписывая Шуру, сказал, что анализы прекрасные и силы явно восстановились. Она улыбнулась и поблагодарила.
В Москве ее встречал Сережа и, взяв чемодан, сказал, что вот теперь Шура похожа на себя, а то уезжала – краше в гроб кладут. Шурочка посмеялась. Мама и Оленька обрадовались, особенно мама. Она все обнимала ее и говорила: «Слава Богу, ну все хорошо, слава Богу. Выздоровела моя доченька».
Шура целовала маму и обещала отправить ее летом с Оленькой на море, а то что это за отпуск у нее, только устала. Мама махала рукой, какая там усталость – Оленька целый день в садике, а она отдыхала. Летом все равно отпуска не дадут – отгуляла.
Через день Шурочка вышла на работу. Ее определили в отдел письменных источников, где хранились личные архивные фонды и частные коллекции. Заведующей была строгая дама, известная своими научными работами. Она с сомнением посмотрела на новоиспеченного кандидата, которого прислали ей в помощь, и, вздохнув, повела показывать свое хозяйство и объяснять круг обязанностей заместителя. Шурочка оробела, но слушала внимательно, стараясь запомнить все сразу. Так началась трудовая жизнь.
Вечером после работы заехал Виктор Ильич поздравить с первым рабочим днем. Привез бутылку шампанского и торт. Шура с восхищением рассказывала о том количестве бесценных материалов, которое хранится в отделе, о документальном собрании Петра Ивановича Щукина, чья коллекция составляет чуть ли не четверть фонда. Рассказала о строгой начальнице и о симпатичных сотрудниках отдела. Мама радостно улыбалась, а Виктор Ильич одобрительно кивал.
– Ничего, Шурочка, ты справишься, я уверен. Лиха беда начало. Я рад, что тебе там все понравилось, значит, будешь работать с удовольствием. И рад, что ты вернулась здоровая и веселая. Вот тебе урок, рассчитывай в дальнейшем свои силы. Небось докторскую будешь со временем писать, вспомни тогда, как тебе кандидатская досталась. Чтобы не повторять таких марш-бросков. Ничего, лучше помедленнее, но не во вред себе.
Мама стала благодарить его за помощь и доброту к ее девочкам. Виктор Ильич возражал, какая там особенная помощь, ведь Оленька – родная внучка, а Шура не чужой человек. Жаль, что так сложилось, но что уж поделаешь. А он всегда рядом, если чем-то может помочь, то только с радостью. Шура тоже благодарила его за все, а за санаторий особенно, она там отдохнула на сто лет вперед. И подарила пепельницу-сувенир.
– Красивая. И главное – большая. Поставлю у себя в кабинете, а то казенные какие-то неудобные, мелкие. Спасибо тебе, Шурочка, за внимание.
Радостное возбуждение не покидало ее до субботы. В первый выходной она собиралась поехать в Тарасовку. Фотография Олега у нее была одна, и отдавать ее было жаль. Сняты были вместе на кафедре, отмечали день рождения сотрудницы. Шура стояла на первом плане, а Олег чуть дальше, в полупрофиль. Но снимок получился хороший, четкий, и Олег был такой красивый. А вот никакой вещи, принадлежащей ему, у Шуры не было. Но может, можно и так, с одной фотографией? В глубине души у нее была уверенность, что таинственная женщина ей поможет, но она из суеверия старалась не думать об этом.
Начало апреля выдалось теплым, солнечным. По дороге на вокзал Шура заехала в Смоленский гастроном и удачно купила там коробку конфет, печенье «Юбилейное», растворимый кофе и хороший кусок буженины. От станции дорогу нашла легко, как и говорила Надина соседка. И калитку, у которой стояло несколько человек, увидела издалека. Подошла, поздоровалась, спросила, здесь ли живет Клавдия Ивановна. Женщины закивали, здесь, но надо ждать, пускают во двор по два человека. И Шура стала ждать. Женщины разговаривали о своих горестях, она молча слушала. Так прошло часа два, и, наконец, ее пропустили во двор. Там к ней подошла маленькая старушка в черном платке, взяла пакет и, сказав: «Спаси тебя Христос», унесла на терраску. Шура видела, как она выкладывает продукты на большой стол. Потом вернулась, протянула пустой пакет и сказала: «Спасибо тебе, девушка». Шура смущенно кивнула. А еще минут через десять из дома вышла заплаканная женщина из тех, что стояли перед ней у калитки, и старушка провела Шуру в дом. В комнате, куда она вошла, было чисто, перед иконой в углу горела лампадка и пахло церковным. Клавдия Ивановна оказалась обычной женщиной средних лет. Она сидела за круглым столом, покрытым белой вязаной скатертью. Шура поздоровалась.
– Садись, девушка. Рассказывай, что у тебя.
Шура села, достала из сумки фотографию и стала говорить об Олеге. Как ей тяжело, какая тоска и жить без него не хочется. Говорят, что можно вернуть мужа, вот она и пришла за помощью. Только вот вещей у нее нет, не осталось, только эта фотография, и протянула снимок. Клавдия Ивановна взяла, долго смотрела на него, потом на Шуру и, вздохнув, отложила в сторону.
– Тебя как зовут?
– Шура.
– Александра, значит. Зачем же ты неправду говоришь? Не муж он тебе. Чужой муж.
Шура покраснела, и глаза ее наполнились слезами. Неужели откажет?
– Ты не плачь, Александра, а слушай. Любишь ты чужого мужа. Это бывает, что уж тут поделаешь. Он нехорошо поступил, Бог ему судья. Но вернулся в семью, к детям, может, раскаялся. Чужого мужа вернуть нельзя, грех это. Можно приворожить, это другое дело. Только я этим сроду не занималась и тебе не посоветую. Плохое это дело, опасное. И ты не плачь, Шура, что же теперь плакать.
Но она плакала, все ее надежды рассыпались… Так надеялась, последние дни только и жила этим, а теперь опять пустота. Ну и что, что чужой муж? А у нее-то своего мужа отняли. И она стала рассказывать про Борьку и свекровь. Как они разрушили ее семью и оставили с годовалой дочкой. Почему у нее мужа отняли, а она не может? Она ведь даже не думает, чтобы Олег ушел из семьи, там дети, все понятно… Но если можно вернуть, просто вернуть, чтобы он приходил к ней, как раньше. Пусть редко, когда сможет, она и этим будет счастлива. Атак, зачем жить? Никто ей не нужен, кроме Олега. Когда Шура закончила, Клавдия Ивановна встала, подошла к буфету и, порывшись, вытащила целлофановый пакет. Вернулась к столу и, положив пакет, сказала:
– То, что свекровь твою семью разрушила, с нее Бог спросит. Если бы ты ко мне тогда пришла, я бы постаралась помочь. А ворожбой не занимаюсь. И скажу тебе, девушка, что дело это злое и злом обернется. Ты можешь, конечно, и ворожею найти, но не делай этого. Ничего хорошего не будет. И счастья никакого не будет, даже если он к тебе вернется. Он же не по своей воле придет. А ты за это дорого заплатишь. Пугать не хочу, но ты хорошая девушка, и мне тебя жалко. Самое дорогое у тебя могут взять за это и всегда забирают. Вот и подумай, Шура, кто тебе дороже всего. – Шурочка испуганно вздрогнула, а Клавдия Ивановна придвинула к ней пакет. – Вот возьми траву. Заваривай по одной чайной ложке десять минут, потом процеди и пей. Утром стакан и вечером. Месяц пить будешь, тоска твоя пройдет, и боль пройдет. А помнить, конечно, будешь. Грустить. Может, год. Но не больше. Ты крещеная? Нет. Плохо это, девушка. В церковь бы сходила, легче было. Дело твое, но мой тебе совет – покрестись и дочку окрести. Ангела-хранителя ведь нет ни у тебя, ни у ребенка. А это плохо. Крещение примете, будет у вас защитник. Подумай, я плохого не посоветую. А муж у тебя будет, и хороший муж. И жить будешь хорошо. Все пройдет, все забудется. А теперь иди и помни, что я тебе про ворожбу сказала.
Шура спросила про деньги, но Клавдия Ивановна покачала головой. Она поблагодарила, взяла пакет с травой и вышла.
В электричке тоскливо размышляла о том, что последняя надежда рухнула. Какая трава может освободить ее от боли, клещами сжимающей сердце? От безнадежности? Чушь все это. Но слова Клавдии Ивановны о ворожбе вызывали страх. Самое дорогое? Оленька и мама. И она испуганно вздрагивала. Нет, на это решиться невозможно.
И жизнь потекла размеренно и спокойно. Работа, дом, Оленька, мама. Нелька с ее заботами о предстоящей свадьбе. На работе Шура освоилась, ей было интересно, и временами она забывала о своей тоске. Заведующая оказалась не такой уж сухой и строгой, как показалось вначале. Шуриной работой была довольна и как-то, похвалив ее, заметила, что рада ошибиться – думала, чью-то дочку пристроили, а оказалось, получила толкового работника. В отделе работали в основном женщины, и со всеми у Шуры сложились хорошие отношения. У них же работал известный ученый, профессор-старичок, чьи книги она читала еще в институте. Он вызывал у Шуры чувство благоговения. В общем, на работе она чувствовала себя вполне нормально, некогда было предаваться грустным мыслям. Может быть, помогла трава, которую она послушно пила целый месяц, а может, боль сама притупилась. Но после работы радости никакой не было, так как-то все, машинально…
Нелька вышла замуж. Шура оказалась в роли свидетельницы невесты, и подруга упорно сватала ей свидетеля жениха, уверяя, что по традиции они должны сидеть рядом и развлекать друг друга. Шура делала вид, что ей весело, смеялась, танцевала и кричала со всеми «горько», но веселья не было. Телефон проводившему ее свидетелю жениха дала, но когда тот позвонил, чтобы пригласить в кино, сослалась на дела, на ребенка, и больше он не звонил. Нелька ругала ее, а Шура вяло оправдывалась, ну неинтересно ей, да и ничего общего нет.
Летом Оленька с детским садом уехала на дачу, она осталась одна и задерживалась на работе, чтобы не сидеть в пустой квартире. По воскресеньям ездила навещать дочку, а иногда с мамой на дачу к дяде Коле. Двоюродная сестричка тоже собиралась замуж, свадьба была назначена на сентябрь. Ольга Николаевна шила невесте платье. Со всеми этими примерками и разговорами о свадьбе на даче было шумно и оживленно. Шура радовалась за сестру, жених был симпатичный, платье получилось красивым и необычным, а сама невеста выглядела счастливой. Шура шутила и смеялась со всеми, но приезжая домой, опять впадала в уныние. Об Олеге она ничего не знала, да и что знать? Где-нибудь отдыхает со своей семьей. Иногда вспоминала, что было ровно год назад, в августе, когда Олег вернулся с юга. Эти воспоминания вызывали у нее дрожь, и хотелось плакать от отчаяния.
Вся осень прошла под музыку чужих свадеб. Кроме двоюродной сестры вышли замуж две школьные подруги. Мама грустно вздыхала и уговаривала Шурочку сходить куда-нибудь с Нелей. Нехорошо сидеть взаперти, и Нелечка обижается. И Шура шла с подругой, знакомилась с очередным приятелем ее мужа. Старалась выглядеть веселой, оживленной, чтобы не портить настроения присутствующим. И с облегчением вздыхала, оказавшись дома. После Олега все молодые люди казались глупыми и скучными. На вечер встречи выпускников она не пошла. Боялась увидеть Олега. Хотя в прошлом году его не было, он не очень любил институтские вечера. Но вдруг придет? Что с ней тогда будет? Заплачет… Нет, лучше не ходить. Нелька пробовала уговорить, но потом, махнув рукой, убежала. На следующий день рассказала, как было здорово, весело, кто в чем, кто с кем. Аркадий Семенович сожалел, что Шура не пришла, хотел узнать о ее работе в музее и передавал привет. Шура хотела спросить про Олега, все-таки научный руководитель, но постеснялась, а Нелька о нем не упомянула. Может, его и не было на встрече.
Зимой вернулся Борька. У него было два месяца отпуска, а потом его посылали с повышением в Женеву Оленьку стали каждое воскресенье возить на у лицу Щусева. Борька, не видевший девочку два года, водил ее в театр, в цирк, дарил игрушки. Оленька была довольна и с удовольствием ходила с папой. Он передал целую сумку детских вещей, все было красивое, нужное и подходило по размеру. Наверняка жена покупала. Ну что ж, может, она и неплохая, никаких обид у Шуры на эту Аллу не было. Борька казался далеким прошлым, какой-то романчик из студенческой жизни. Странно, что есть Оленька. Когда она поделилась с Нелькой этими мыслями, подруга усмехнулась.
– Ага, странно! И Оленька, и квартирка в шикарном доме, и работа в лучшем музее, и свекор, который помогает во всем. Удачный романчик двух сопливых студентов! Только вот ты почему-то в четырех стенах закрылась после развода? Так что не гони мне про то, что и помнишь-то о Борьке смутно. Кончай, Лазарева, эти средневековые страдания. Забудь про Борьку и радуйся, что так удачно родила ребенка. Все у тебя есть. Найди нормального мужика, выходи замуж и начинай жить настоящим. А то высохнешь вся и превратишься в ученый синий чулок.
Шура слушала и удивлялась, что проницательная подруга так ничего не заподозрила и считает Борьку причиной ее одиночества. Напоминания о квартире и всех благах, полученных от Борькиных родственников, Шуру не обижали. Нелька жила у свекрови, а это, конечно, совсем безрадостно. Сначала она надеялась, что родители сразу же затеют обмен, но ни те, ни другие об этом и не думали. У мужа была младшая сестра, и никто не собирался менять трехкомнатную квартиру на меньшую. А Нелькины родители менять двухкомнатную на однокомнатную тоже не хотели. Предложили помочь деньгами на кооператив. Но хорошую двухкомнатную квартиру купить сложно. Их двое, и по метражу они могли рассчитывать на малогабаритную с пятиметровой кухней. Детей рожать Нелька пока не планировала, но и смежную малогабаритку не хотела. Эти сложности Шура хорошо знала, они с подругой обсуждали все варианты. И обсуждали, сидя в большой, чудесной Шуриной квартире. Поэтому у нее возникало чувство вины. Конечно, Нельке обидно. А ей, Шуре, действительно повезло. И когда подруга предлагала устроить вечеринку у Шуры, потому что ни у кого своих квартир не было, приходилось соглашаться. Собирались не очень интересные девушки и ребята, приносили вино, какую-то закуску, включали громко музыку, танцевали и шумели, пока соседи не начинали взывать к порядку. После ухода гостей приходилось убираться, мыть посуду, извиняться перед соседями. Но отказать Нельке было неудобно. Да и мама, забирая к себе Оленьку, радовалась, что у Шурочки гости и она немного развлечется. Но ей, кроме хлопот, эти вечеринки ничего не приносили.
Нелькин муж работал во Внешторге, его должны были послать за границу, и подруга обсуждала с ней возможные варианты. В капстрану, конечно, не пошлют – первая командировка. Хорошо бы в ГДР, а еще лучше в Венгрию. Тогда можно было бы за два года накопить и на квартиру, и на машину. С кооперативом им помогли, нашлись связи, и они внесли первый взнос. Далековато, правда, в Ясенево, зато дом хороший и квартира с изолированными комнатами. Как раз через два года планируют сдать. Наконец получили назначение в Болгарию. Нелька сначала расстроилась, ну недаром же говорят, что Болгария – не заграница; но узнав, что друга мужа отправляют в Монголию, повеселела. Ясно, что Болгария в сравнении – все же заграница. Шуре было грустно расставаться, Нелька вносила в ее жизнь оживление и отвлекала от печальных мыслей. После отъезда подруги время потекло размеренно и монотонно.
На работе Шуру ценили, и ей нравилось все, чем она занималась. Шура изучала и систематизировала работы известных историков и коллекционеров, делала опись поступивших документов и архивных материалов. Держа в руках какой-нибудь рескрипт или указ XVII века, испытывала благоговейный восторг. Когда работала над диссертацией, каких трудов ей стоило получить в читальном зале что-либо подобное! А сейчас хоть докторскую пиши.
Но эта мысль, мелькнув, исчезла – понимала, что не готова, да и не хочет. Ходили разговоры о предстоящем капремонте музея, и все волновались, куда переведут на это время архив. Говорили, что музей закроют года на два. Так что думать о докторской было не ко времени. Оленька пошла в школу, и Шуре надо было успевать забирать ее с продленки. Пришлось маме уйти на полставки, чтобы заниматься внучкой.
Тоска по Олегу прошла, иногда она подолгу не вспоминала о нем, но никаких новых чувств не возникало. Нельки не было, никто не тащил Шуру на вечеринки и не ругал за напрасно потраченные годы. Однажды познакомилась с симпатичным сотрудником одного из филиалов. Приехала к ним по работе, а потом как-то незаметно стали иногда встречаться. Миша был спокойным, скромным человеком, никакой развязности и самоуверенности, как это было в Нелькиной компании. Он был в разводе с женой и после размена получил комнату в коммунальной квартире. Но на жену обид не держал и кроме алиментов всегда покупал дочке подарки. К своим тридцати годам стал младшим научным сотрудником и зарабатывал меньше, чем Шура. Но был всем доволен. Они встречались больше года, и Миша несколько раз предлагал ей расписаться. Но Шура не решалась, понимая, что не любит его просто спасается от одиночества. Ольге Николаевне Миша очень нравился, Оленька была к нему равнодушна, и Шура, вспоминая свою жизнь с отчимом, не говорила ни да, ни нет. Вернулась Нелька, и она посоветовалась с ней.
– Ну, Шурик, не знаю. Как-то слишком скромно. Да, симпатичный, воспитанный, неглуп, а дальше что? Мужику за тридцать, а пыхтит в филиале и зарабатывает меньше тебя. Минус алименты… Комнатушка в коммуналке… Да и ты не светишься от счастья. Нет, для здоровья, конечно, можно, но замуж? С твоей красотой и твоим приданым – да тебя с руками оторвут, если отношение к жизни поменять. Знаешь, Шурка, двадцать семь – это уже возраст. Очнись от своей спячки и как-то активизируйся.
И Шура перестала встречаться с Мишей. Сначала отговаривалась делами, а потом решилась объяснить, что чувств для замужества у нее все-таки нет, не стоит им совершать ошибку. И опять осталась одна. Нелька ждала ребенка, да и жила теперь далеко, встречались редко. Родив дочку, вообще засела дома, компании и вечеринки на время прекратились.
Однажды вечером позвонил Виктор Ильич и сказал, что Надежда умерла. Шура даже не поняла, что речь идет о тете Наде. Утром отвезли в больницу – обширный инфаркт, но спасти не удалось, хотя и больница самая хорошая, и врачи опытные. Прощание там же, в больнице ЦКБ на Рублевском шоссе, а гроб повезут в Тверь. Он позвонил сестре, и она сказала, что хоронить будут там. Заказал им машину. Сестра с мужем приедут рано утром в четверг Так что к десяти утра пусть Шура и Ольга Николаевна приходят. Оленьку, наверно, не стоит брать, маленькая еще. Печально очень, жаль На дежду… Лидия Борисовна тоже переживает, столько лет вместе… Но что же поделать.
Оленька уже спала, а Шура сидела и плакала. Тетя Надя была для них с мамой близким человеком, заботилась о них, так любила Оленьку. Все праздники вместе. Как теперь без нее? Маме на ночь звонить не стала, сказала на следующий день. Теперь плакала мама, а Шура утешала. Обе отпросились с работы, купили большой букет белых калл и поехали в больницу. На проходной предъявили паспорта, и охранник отметил их в журнале, объяснив, где ритуальный зал. Зал был большой, а их всего несколько человек. Виктор Ильич, Лидия Борисовна, Сережа с женой и незнакомая пожилая пара. Шура поняла, что это сестра тети Нади с мужем, и они подошли выразить соболезнование. Положили в гроб цветы, там лежали белые розы и красные гвоздики, посмотрели на тетю Надю и заплакали. У Лидии Борисовны лицо тоже было заплаканное. Шура удивилась, значит, все-таки была привязана к тете На де. Она давно не видела бывшую свекровь – с того тяжелого разговора, разрушившего их с Борькой жизнь. Лидия Борисовна постарела, одета в черное паль то, но все равно видно, что чересчур полная. Шура и Ольга Николаевна подошли к ней поздороваться. Она горестно закивала, мол, вот какое несчастье. Около гроба стоял большой венок, тоже весь в белых розах и гвоздиках. На белой ленте Шура прочитала, что это дорогой Надежде от скорбящей семьи Логиновых.
Виктор Ильич нарушил тишину, сказав несколько простых и теплых слов. Ольга Николаевна заплакала, сестра и Лидия Борисовна тоже вытирали глаза. Потом Сережа с женой вынули из гроба цветы, служащие закрыли крышку а цветы положили сверху. Муж сестры взял венок, и они попрощались. Гроб на каталке повезли к небольшой двери в другом конце зала, за гробом шли сестра и ее муж. Сережа шепнул Шуре, что будут грузить в машину и повезут в Тверь отпевать и хоронить. Здесь-то отпевать нельзя, и вздохнул. Когда гроб увезли, Виктор Ильич сказал, что надо помянуть Надежду, и он просит всех поехать в ресторан, стол заказан. Сережина жена застеснялась, но муж шепнул ей что-то, и она пошла с ними. Ольга Николаевна забеспокоилась, успеют ли они забрать Оленьку. Шура ответила, что до четырех времени много, они ненадолго. На улице рядом с черной «Волгой» стоял микроавтобус. Сережа посадил Лидию Борисовну и Виктора Ильича в свою «Волгу», остальные сели в автобус. Через полчаса приехали в тихий арбатский переулок и зашли в большое здание. Вход охранялся, но, увидев Виктора Ильича, им почтительно придержали тяжелую дверь. Пока шли через громадный пустой вестибюль, Сережа сказал, что это закрытая правительственная гостиница для зарубежных гостей и делегаций. Здесь хороший ресторан, там и будут поминать.
Зал был почти пуст, их провели к накрытому столу у окна. На столе было множество деликатесов, но есть не хотелось. Шура положила себе и маме блины и немного икры. Сережа налил женщинам вина, Виктору Ильичу водки, а себе – сок. Лидия Борисовна подняла бокал и опять удивила Шуру, сказав просто и грустно, как им будет не хватать Нади, какой она была хороший и светлый человек. Молча выпили. Виктор Ильич предлагал накладывать закуску и просил Сережу помогать женщинам. Лидия Борисовна вздохнула и сказала, что после Надиной стряпни все это не так вкусно. Вот уж она была мастерица. На до было, конечно, дома поминки устроить, но кто приготовит? Ольга Николаевна спросила, как же теперь с хозяйством, кто будет помогать. Лидия пожала плечами пришлют кого-нибудь, но с Надей-то жизнь прожита была, она Борю вырастила.
Они заговорили о Борьке. Год назад Алла родила девочку, летом обещали приехать в отпуск. Лизочка уже подросла, вот фотографию прислали. Она вытащила из сумки цветной снимок, Ольга Николаевна умилилась, какая хорошенькая, и передала Шуре. «Очень хорошенькая, прелесть!» – подтвердила та. Свекровь, убирая карточку, сказала, что видели внучку, только когда та родилась, Аллочка через месяц уехала в Женеву. Теперь вот ждут, скучают. На Борю не похожа. Вылитая Алла, но это неплох о, будет красивой. Вот Оленька похожа на отца. Хорошая девочка, они ее любят. И характер чудесный – спокойная, тихая девочка и очень воспитанная. Заговорили об Оленьке. Шура рассказывала о школе, свекровь одобрительно кивала, конечно, она – умница, есть в кого. И Шура, и Боря молодцы, всегда хорошо учились и добились многого. Спросила Шуру про работу. Вообще Лидия Борисовна стала доброжелательней, даже черты лица как-то смягчились. Может, подобрела с годами, а может, делить ей с Шурой уже нечего. Посидели еще часок, поговорили и разошлись.
Шура работала, Оленька училась, Ольга Николаевна всегда была рядом. Летом обязательно ездили на море, Виктор Ильич всегда дарил внучке на день рождения путевки. Оленька теперь ездила на у лицу Щусева чаще, познакомилась со своей маленькой сестричкой и была от нее в полном восторге. Скучала, когда они уезжали, рисовала для нее веселые картинки и передавала бабушке, чтобы та отправила. Лидия Борисовна с годами привязалась к Оленьке, и девочка отвечала ей тем же. А дедушку она любила всегда, потому что виделась с ним чаще и, наверно, чувствовала его любовь. Оленька росла спокойным, добрым ребенком, в школе ее хвалили, вообще с ней не было особых забот. Она охотно помогала по дому и любила крутиться возле мамы и бабушки, когда те готовили что-нибудь вкусное, училась… Внешне похожа была на Борьку – темноволосая, кареглазая, но характером пошла в ма ть и бабушку Олю. Такая же тихая, даже робкая, послушная, нежная… А Шуре хотелось, чтобы она была решительной, бойкой, веселой и даже немного легкомысленной, как Борька. Но Оленька была точно такой же, как она в детстве.
Так прошло несколько лет. В жизни Шуры ничего не менялось, и в 90-м году она отметила тридцатилетие. Гостей было много – родственники, сослуживцы, друзья… Вдвоем с мамой готовили накануне весь день. С продуктами было совсем плохо, в магазинах практически ничего, а на рынках такие цены, что не подступишься. Помог, как всегда, Виктор Ильич. Прислал Сережу с целой коробкой продуктов. От языка до рыбы холодного и горячего копчения, так что стол удивил гостей. Заехал ненадолго и сам с обычными белыми розами. Посидел, пошутил, посмеялся со всеми. Нелька, как всегда, развлекала публику остротами, соревнуясь с дядей Колей. Она недавно вернулась из Сирии, где муж проработал три года, и была изумлена переменами в Москве. Как жить? А кормить семью чем, сайрой? А сахар по талонам, это что? Шура пожимала плечами, ну живем же как-то… А увидев изобилие праздничного стола, Нелька воскликнула:
– Слушай, Лазарева, ну так и я согласна жить на Родине. Только где такие талоны отоваривают? Не иначе, как в буфетах ЦК? – и засмеялась, подмигнув Шуре. – Повезло тебе с родней!
А через год умер Виктор Ильич. У мер в рабочем кабинете через несколько дней после ужасных августовских событий. Внезапно, не болея, в один день… Сказали, кровоизлияние в мозг. Шла разборка с участниками ГКЧП, и его сердце не выдержало всех этих волнений. Ему было всего шестьдесят два года. Позвонил Сережа и сообщил Шуре страшную новость. Сказал, что завтра прилетит Борис, похороны послезавтра в десять, в ЦКБ, там, где прощались с тетей Надей. Ошеломленная Шура спросила, как Лидия Борисовна. Все время колют транквилизаторы, медсестра с ней. Приезжать не надо, там полно родни, а завтра Борис с Аллой приедут.
Шура с мамой и Оленькой проплакали целый день. Так жалко было Виктора Ильича. Что за возраст? Жил бы еще и жил, если бы не все эти неприятности. Совсем недавно приезжал к ним, советовал Шуре вступить в партию, тоща легче будет продвигать ее по служебной лестнице. Заведующей пора на пенсию, и Шура вполне может занять ее место. Да и о докторской пора подумать, а там уже все пути ей открыты. Но без партбилета подняться на самый верх почти невозможно. Тридцать лет, пора уже на повышение. Шура отговорилась, работа интересная, она и так всем довольна, но подумает, спасибо. Вступать в партию не хотелось, зачем? Ну, какой из нее руководитель? Она и с людьми разговаривать может только в просительной форме. И вот нет больше человека, который так заботился о них. Поверить в это было трудно.
Шура не хотела брать Оленьку на похороны, ребенок еще. Зачем ей такие тяжелые впечатления в одиннадцать лет? Но дочка просила, ей на до пожалеть бабушку и проститься с дедушкой. Пришлось взять. Шура съездила на Белорусскую и купила двадцать самых лучших белых роз.
Панихида проходила в том же зале, но теперь он был заполнен людьми, фотографами. На стоянке перед входом стояли телевизионные микроавтобусы, много черных «Волг» и больших «Икарусов». Они положили цветы на пол, на гору других букетов. Гроб весь заполнен белыми розами, и лицо у Виктора Ильича было спокойным, обычным… Мама и Оленька заплакали, Шура тоже промокала глаза платком. Их фотографировали. Подошел Борька, поздоровался, сказал, что надо подойти к маме, взял Оленьку за руку. Шура и Ольга Николаевна пошли за ним. Лидия Борисовна сидела в окружении своих родственников, лицо было заплаканное и какое-то погасшее. Шура удивилась, как она постарела! Три года назад виделись на похоронах тети Нади, тогда она выглядела не очень, но все-таки на свои годы. А сейчас перед ней была старуха. Рядом сидела молодая красивая женщина, очевидно Борькина жена. Она кивнула им, чуть подвинулась, и Борька посадил Оленьку рядом с бабушкой. Девочка взяла ее за руку и стала гладить, а свекровь мелко-мелко затрясла головой, как старушка. Оленька заплакала, Алла обняла ее одной рукой и стала что-то шептать. Шура и Ольга Николаевна встали поодаль, за стульями сидящих.
Начали говорить, говорили много и долго. О том, какого замечательного человека потеряли, какой вклад он внес в историю страны, как самоотверженно трудился на благо Родины. Слова были пустые, но торжественные, Шура видела много лиц, знакомых по газетам и телепередачам. Все время фотографировали. Она посмотрела на Борьку, не виделись почти десять лет. Он не постарел, но как-то обрюзг, стал похож на мать. Странно, лицом и фигурой всегда напоминал отца. А сейчас даже стал казаться меньше ростом… Вот жена выглядит хорошо. Шура видела Аллу впервые, и она ей понравилась. Может, и права свекровь? Сейчас трудно представить, что она так страдала из-за развода. И Борьку-то не любила по-настоящему, так… влюблена была. Вспомнила Олега, и сердце сжалось. Семь лет прошло, а забыть не может. Вот уж кого она любила! Слезы навернулись на глаза, и она не стала их вытирать. Плакала и по Олегу, и по Виктору Ильичу…
Хоронили на Ваганьковском. Поехали туда большой колонной в сопровождении милицейских машин. Когда вышла из автобуса, увидела Сережу, стоящего возле своей «Волги». Подошла к нему поздороваться. Сережа, вздохнув, сказал, что с понедельника будет возить другое начальство, но уж такого, как Виктор Ильич, вряд ли встретит. Лидии Борисовне машина не положена, и, придвинувшись ближе, шепнул, что дачу уже отобрали, другие-то успели приватизировать, а Виктор Ильич и не думал об этом. И место на Новодевичьем не дали, только на Ваганьковском. А какой человек был! Эх, неправильно это, такого человека – и на Ваганьковском.
После похорон распорядитель с траурной повязкой на рукаве объявил в мегафон, что всех желающих поеха ть на поминки просят в автобусы. Шура с мамой не хотели ехать, все это тяжело для Оленьки, да и для них, но подошел Борька и сказал, что надо обязательно, папа их так любил, надо поехать. Пусть они садятся вот в этот автобус, с родственниками, а Оленька поедет с ними в машине, маме так будет полегче. В автобусе пришлось здороваться с давно забытыми людьми. Но они, оказывается, ее хорошо помнили со свадьбы, сказали, что и не изменилась совсем. Говорили о Викторе Ильиче. Как все внезапно, не верится даже. Лида-то чуть с ума не сошла от горя. Для нее Виктор был, как свет в окошке. Никого кроме мужа и не видела. А похоронили, конечно, не по чину… Разве такие похороны заслужил? Ну, новая метла по-новому метет, а все-таки нехорошо. Нельзя так быстро его заслуги забыть. Что теперь будет? Лида, бедная… Хорошо, что Борис Иванович не дожил до такого. Он-то на Новодевичьем похоронен, как положено. Ольга Николаевна соглашалась, говорила, какой замечательный человек Виктор Ильич, Шура молчала.
Приехали в ту же гостиницу на Арбате. Столы были расставлены прямоугольником по всему залу. Когда рассаживались, к ней подошел Борька, сказал, как он рад ее видеть, отец всегда рассказывал про Шурины успехи. Выглядит она замечательно, ничуть не изменилась, такая же красавица. А почему не замужем? Нельзя быть одной. Ни за что не поверит, что нет претендентов. Шура ответила, что все у нее хорошо, она не одна, но вот замуж ей ни к чему не хочется Оленьке отчима. Борька понимающе кивнул, Оленька – чудесная девчонка, спасибо Шуре за это и Ольге Николаевне тоже. Даже Алла всегда хвалит Олю и ставит в пример. Их Лиза очень избалована. И капризная, такие концерты устраивает, ужас! Шура ответила, что благодарна его жене за хорошее отношение к Оле и за все чудесные вещи, что они присылали. Наверняка это Алла подбирала, а не он. Борька улыбнулся, точно, она… Красивая у него жена, ей очень понравилась, и дочка хорошенькая, она рада за него. Тут распорядитель объявил, что слово предоставляется такому-то, и все замолчали. Борька вернулся на свое место – рядом с матерью. Говорили много, но народа было значительно меньше, чем на кладбище. Шура поняла, что те, узнаваемые по газетам, не приехали. Через час они подошли к Лидии Борисовне попрощаться и забрать Оленьку. Завтра в школу, а уроки не сделаны. Бывшая свекровь всплакнула, целуя внучку. Она немного оживилась, лицо не было таким безучастным. Просила Оленьку не забывать ее, приезжать почаще. И сказала, что теперь уже Сережа не работает, возить некому, пусть уж Шура сама привозит девочку, а то ей так одиноко… и заплакала. Шура обещала и, погладив свекровь по плечу, впервые поцеловала в щеку. Так жалко стало эту старую женщину, что все обиды забылись. Да и кому сейчас это интересно?
Через несколько дней позвонил Борька, напомнил, что завтра девять дней, соберутся узким кругом дома, пусть Шура с Ольгой Николаевной тоже подъезжают. А Оленьку он сам заберет из школы, можно? Зачем ей на продленке, пусть у них побудет. А они могут после работы приехать. Надо отца помянуть. Шура опять удивилась, что это они ее в близкие родственники записывают? Узким кругом… Когда-то Лидия Борисовна не считала ее членом узкого круга. Но вспомнила старое заплаканное лицо, и ей стало опять жаль бывшую свекровь. Она отпросилась с работы пораньше, встретилась с мамой у метро, но когда приехали, народа осталось немного. Сидели, пили чай. Пожилая женщина в белом фартуке принесла им полные тарелки закуски и горячие блины. Борька налил вина. Ольга Николаевна сказала, каким заботливым и добрым человеком был Виктор Ильич… Таких бы людей побольше! Рано ушел, очень рано, не берег себя, земля ему пухом, а они всегда будут его помнить. Свекровь заплакала, мама тоже, у Шуры навернулись слезы – до сих пор не верилось, что Виктора Ильича больше нет. Борька стал успокаивать Лидию Борисовну, потом подсел к Шуре. Она спросила, где его жена. Оказалось, что Алла уехала, приезжала только на похороны. Лиза осталась с няней, да и у Аллы работа, пропускать не может. Тоже работает в консульстве? Нет, преподает русский язык в представительстве ООН, тесть пристроил. Там и зарплата на европейском уровне, не то что у них в консульстве. Да и перспективы неплохие. А у него как дела? Борька пожал плечами, какие там дела… Неразбериха, новые люди… Срок его командировки кончается, вряд ли будут продлевать. Тесть уже ничего не может. Пока не сняли, но вот-вот отправят на пенсию. Хорошо, что Аллу успел пристроить. Ему тоже кое-что обещали в одной фирме, может, получится остаться в Женеве. А разве можно советскому дипломату работать в чужой стране? Да, теперь все можно, кому они нужны, бывшие диплома ты? В консульстве на копеечной зарплате сидеть? А в Москве вообще нечего делать. Алла просто ужаснулась, как тут можно жить. Чтобы за год все так изменилось? Полный развал. Немудрено, что у отца сердце не выдержало. А как у нее? Докторскую не собирается писа ть? Пока нет, а работа очень интересная, спасибо Виктору Ильичу. Но как же они будут жить на ее зарплату? Цены растут, в магазинах ничего нет. Алименты – тоже ерунда на сегодняшний день. К онечно, если он устроится, будет помогать. Он же все понимает. Нет, нет, спасибо, им хватает. Как-нибудь проживут… Спасибо, что Олю одевают, так быстро она растет, а купить здесь, конечно, проблема. Пусть он не беспокоится, проживут Мама разговаривала с Лидией Борисовной и ее родней, Оленька смотрела телевизор, Шура стала собираться, пора им… Борька пошел проводить до троллейбуса.
А в воскресенье позвонил с утра. Можно он заедет, пойдет куда-нибудь с Оленькой? В кино или зоопарк. В среду уезжает, а когда в следующий раз приедет – неизвестно. Ну конечно, Оленька будет очень ра да. Пришел с цветами, с шампанским и тортом. Пришлось предложить ему чай. Оленька с удовольствием уселась за стол. Птичье молоко – ее любимый, чур ей самый большой кусок. Посмеялись. Борька предложил выпить по бокалу, Шура отказалась, дел по дому много, не хочется что-то шампанского с утра. Он прошелся по комнате – ничего не изменилось за десять лет… Можно он посмотрит квартиру? Шура пожала плечами – да ради Бога. Ничего нового нет, все как раньше. Борька зашел в спальню, заглянул на кухню, вернулся. Да, действительно, все также. Даже кровать та же. Шура напряглась, ностальгическое настроение Борьки было ей неприятно. Он засмеялся, помнит она, как ее раздражал этот шкаф? Стоит себе на том же месте, почему не выбросила? Да как-то привыкла, перестала замечать, стоит и стоит. Наконец собрались, решили пойти в зоопарк, а потом в «Макдоналдс».
Проводив их, Шура задумалась. Цветы, шампанское, дочку вызвался развлекать, на девять дней позвал, к чему бы это? Десять лет не виделись, и с Оленькой раньше не рвался чуть не каждый день общаться. Когда приезжал, ее возили к ним, ну ходил куда-то с ней иногда. Виделся три раза за приезд, а потом снова уезжал на год. Подарки всегда привозил. Красивые, хорошие вещи – ничего не скажешь. А тут и торт редкий, и «Макдоналдс». Оленька, конечно, рада. Шура не может себе позволить водить ее в такие места. Ну ладно, пусть побалует раз в году может, отцовские чувства проснулись.
Оленька вернулась довольная, с бумажным пакетом в руках, и с порога возбужденно заговорила:
– Мамочка, мы тебе пирожки с вишней принесли и шоколадный шейк. Так вкусно, ты попробуй.
– Шоколадный что?
– Шейк, мама. Шейк – это такой напиток, ну очень вкусный, очень, очень…
– Хорошо, хорошо, спасибо, я потом. Раздевайся, Оленька.
Борька стоял у порога и молча улыбался, глядя на дочку.
– Спасибо, Борь, что погулял с ней. Но зачем еще покупал шейк какой-то? Не надо было. Дорого все в этом «Макдоналдсе».
– Да ну, ерунда. Это просто коктейль молочно-шоколадный. Помнишь, мы с тобой на ВДНХ всег да пили, – он засмеялся.
Шура тоже улыбнулась. Да, молочный коктейль долгое время был ее любимым напитком. С самого детства. Оля с пакетом убежала на кухню. Шура была в нерешительности, Борька не раздеваясь стоял у двери. Приглашать его не хотелось, вечер уже, да и о чем говорить?
– Красивая ты, Сашка, все-таки. Точно, Марина Влади в молодости… Десять лет прошло, а ты все такая же. Лицо нежное-нежное.
– Да что ты, Борь, какая там Марина… Кручусь, как белка в колесе, некогда собой заниматься. Вот твоя Алла действительно красивая. Вся такая ухоженная, одета, как иностранка. Не скажешь, что русская.
– Да ну, разве это главное. Подумаешь, одета! Характер у нее сложный, всегда всем недовольна. А что я могу? Выше головы не прыгнешь, правда, Шур? Кто же думал, что все так изменится за два года? Ты вот совсем другая, даже выражение лица другое. Живешь тяжело, а так ласково со всеми говоришь, с Оленькой, с мамой своей… Потому что характер мягкий.
– Ну, живу я нормально, как все. Время сейчас такое, но ничего, пройдет. Просто все дела домашние на воскресенье скапливаются. Белья вон целая гора лежит, надо успеть перегладить сегодня.
– Да, да, конечно, сейчас уйду. Я рад был повидать тебя, Шурочка, рад, что у тебя все нормально. Ну ла дно, пока, – он сделал движение ей навстречу, и она непроизвольно отступила назад. Борька усмехнулся и шагнул за дверь. Одна мысль, что этот чужой человек может поцеловать ее, была неприятна. Хорошо, что уезжает. Все эти воспоминания не доставляли ей никакой радости.
Жизнь становилась сложнее, менялась стремительно, и перемены эти пугали. Денег не хватало. Продукты появились и в магазинах, и в ларьках, которые во множестве выросли возле станций метро, в подземных перех одах. И продукты необычные – импортные. Шоколад, печенье, йогурты, соки и особенно фрукты. Сколько хочешь. И бананы, и ананасы, и какие-то киви. Но все было так дорого! И цены эти росли каждый день, денег не было, и взять их было неоткуда.
Однажды Нелька предложила Шуре поехать в Грецию за шубами. Затея казалась абсолютно фантастической, но подруга стала расписывать все выгоды этой поездки. Деньги займут, времени потратят три-четыре дня, а заработают минимум по полторы тысячи долларов. За три дня. Неплохо? Она уже все просчитала, возьмут по три тысячи и за вычетом расходов на билет, визу и отель купят не меньше пяти норковых шуб. Отдадут на реализацию ее знакомой, у нее торговая точка в Лужниках. А где взять эти три тысячи? У Шуры таких знакомых нет. Займут под проценты, есть у Нельки такие люди. Проценты, конечно, высокие, но через месяц они деньги вернут. Заработать так легко громадную сумму было слишком заманчиво, чтобы отказаться. Паспорта и визы оформили за неделю, тоже через Нелькиных знакомых. И они полетели в Салоники. Шура первый раз ехала за границу и впервые летела самолетом, ей было интересно все. И Шереметьево, и обед на пластиковом подносике, и пассажиры. Самолет был заполнен такими же женщинами, многие были знакомы между собой, ехали не первый раз. Общительная Нелька сразу стала расспрашивать, где лучше покупать, чтобы не обманули. Ее успокоили, в гостиницу завтра утром набегут агенты с фабрик. Многие говорят по-русски, да и на фабриках обязательно будут русскоговорящие греки. Эти агенты и повезут, никаких сложностей нет. А уж чтобы не обману ли, надо внимательно смотреть товар и торговаться.
Прилетели вечером, автобусом их всех привезли в отель и расселили по номерам. В комнате было четыре кровати. С ними поселили двух женщин, и те посоветовали сразу ложиться спать. Завтрак в семь, а потом по фабрикам на целый день. Деньги спрятать понадежнее и сразу не бросаться покупать. Надо посмотреть и прицениться в двух-трех местах. Нелька поинтересовалась, агенты-то настоящие, не аферисты? А то завезут куда-нибудь и отберут деньги. Женщины успокоили, да нет, вроде такого не было, греки – народ спокойный. Да и не вдвоем их повезут, наберут группу. Завтрак хороший, поесть нужно как следует, до вечера негде будет. На фабриках предлагают чай с печеньем. И посоветовали в ресторан не ходить – дорого. За углом большой супермаркет, лучше купить еды и в номере поесть, а у них кипятильник, так что можно чаю попить.
Шура долго не мог ла уснуть, так хотелось выйти на улицу и посмотреть, какая она – Греция. Не Афины, но и Салоники – интересный город со своей историей. Эх, успеть бы в археологический музей сх одить, а церкви времен Палеологов, а знаменитая Белая башня… Проснулась последней, все уже умылись. Нелька торопила, боялась опоздать. Завтрак в шумной столовой тоже восхитил Шуру. Сколько всего необычного, соки в кувшинах, целые подносы с фруктами, булочки, сыр, ветчина. И вкусный кофе, пей сколько хочешь. Но особо рассиживаться не пришлось, они и так пришли последними. Шура, обжигаясь, пила кофе с мягкими сладкими булочками и с грустью смотрела на виноград, понимая, что некогда, да и есть уже не хочется. Она заметила, что многие женщины бросают в сумку яблоки и груши, но сама постеснялась, соседки предупредили – выносить ничего нельзя. Шуре хотелось спокойно посидеть, выпить еще чашечку кофе, но Нелька торопила, народ расходился. Решили ехать со своими соседками, все-таки они поопытнее. Все фабрики слились у Шуры в бесконечную череду роскошных, неправдоподобно прекрасных шуб. Короткие и до пола, летящие широкие силуэты и строгие классические, с капюшонами и пышными воротниками, всех цветов и оттенков. Сначала Шура с восторгом мерила все подряд, не узнавая себя в зеркале. Какая красота! Да уж, это не ее потертая итальянская дубленочка, которую давно пора поменять. И вздыхала, нет, такая роскошь не для нее. Нелька тоже крутилась перед зеркалом и, словно угадав мысли подруги, сказала:
– Ничего, Шурик, съездим несколько раз, тогда и себе сможем по такой шубке позволить.
Нелька совершенно не терялась в этой массе фасонов, цветов и размеров. Деловито осматривала шубы, раздвигала пальцами мех, зачем-то дула на него и подносила к окну, чтобы оценить цвет при дневном освещении. На второй фабрике Шура устала, ей уже не хотелось мерить, но Нелька надевала на нее то одно, то другое, заставляя крутиться, и придирчиво осматривала. А Шуре все шубы казались верхом совершенства, недаром мех называют мягким золотом. Что там выбирать? И на первой фабрике все шубки были изумительными. Наконец Нелька отобрала пять шуб. Две длинные, в пол; два жакета, которые назывались свингер; и одну мягкую, похожую скорей на цигейку. Но подруга объяснила, что это стриженая норка, последний писк моды. Шуре было непонятно, зачем стричь такую красоту и из норки делать цигейку, но шубка была легкая, мягкая и тоже красивая. Каждую туго смотали в маленький сверток и перетянули резинками. Ей стало жаль нежный мех, зачем они так? Агент объяснил, что меху ничего не сделается, а места займет мало. Для таможни. А что, разве нельзя? Нелька махнула рукой, да все нормально, у них на двоих пять штук, это не товарное количество. Но чем меньше будет сумка, тем меньше внимания они привлекут. Поужинали в номере, вместе с соседками. Шуре хотелось пойти погулять по городу, но сил не было. Ничего, завтра целый день свободен, с утра пойдет. И позавтракает не торопясь.
Утром разделили оставшиеся деньги, по пятьдесят долларов. Нелька с соседками поехала на дешевый вещевой рынок, а Шура решила ехать в музей и потом гулять по городу.
Вопреки прогнозам подруги шубы продались не так быстро, пришлось заплатить проценты за два месяца. Да и заработали они в результате не по полторы тысячи, а по четыреста долларов. Но Шура была довольна поездкой. Греция есть Греция, и за один свободный день она успела осмотреть много интересного. Да и деньги оказались совсем не лишними. Но Нелька была разочарована – это несерьезно, надо придумать что-то другое. Вообще подруга все чаще жаловалась на жизнь, денег не хватает, муж лежит на диване, уткнувшись в телевизор – никакой инициативы. На жалкие две зарплаты не прожить, другие как-то крутятся, а этот с работы на диван, ну что за мужик! Надо бросать работу и самой начинать зарабатывать. Вон люди ездят в Китай, в Эмираты, даже в Польшу и раскручиваются. На реализацию отдавать нет смысла, надо самой брать точку на рынке. Господи, она с ума сошла! Говорят, рэкет и вообще опасно, кругом бандиты. Да, конечно, но другие как-то устраиваются. Платят за безопасность, а что делать? Каждый рынок «крышует» какая-нибудь группировка, надо договариваться… Шура пыталась отговорить, не женское это дело. Да нет, как раз женское, к сожалению. Бабы в большинстве и «челноча т», волокут на себе неподъемные сумки, а потом стоят на рынках. Надоело считать копейки до зарплаты. Начнет сама, а потом и Эдика приспособит хотя бы сумки таскать, если сам зарабатывать не способен. И Шура, как всегда, восхищалась смелостью и решительностью подруги.
Так шли годы, в ее жизни ничего не менялось. Оленька подрастала, не доставляя никаких огорчений. Хорошо училась, охотно помогала, жили они дружно и спокойно. Зарплаты, конечно, не хватало, приходилась отказывать себе во многом, но работать в музее было по-прежнему интересно, и Шура была довольна. Ну не сложилась личная жизнь, что же поделаешь… Мама и Оленька – это и есть ее семья, самые близкие люди, им хорошо вместе. Даже Нелька перестала ругать Шуру за пассивность и одиночество. Наоборот, признала, что лучше жить одной, чем тащить на себе мужика, неспособного обеспечить семью. Жизнь Нельки была похожа на приключенческий роман с погонями, стрельбой и постоянной опасностью. Подруга рассказывала обо всем с юмором и смех ом, но у Шуры замирало сердце от волнения. Ну и Нелька! Коня на скаку остановит…
Как-то начальница попросила Шуру съездить к академику Леонтьеву, который хотел передать часть своей коллекции музею.
– Это как раз по вашей части, Александра Сергеевна, вы ведь сейчас занимаетесь ранними славянскими рукописями? Вот и поможете разобраться. Сам Дмитрий Иванович – физиолог, коллекционером был его отец, известный археолог. Там могут быть очень интересные вещи, отец Дмитрия Ивановича был в родстве с Щербатовыми. По женской, кажется, линии.
И Шура, договорившись о встрече, поехала к академику. Ее встретила пожилая женщина, суровая и неприветливая. Попросила предъявить документы и внимательно изучила паспорт и служебное удостоверение. Недоверчиво посмотрела на Шуру, вздохнула и, велев вытереть ноги, провела в кабинет. К счастью, сам академик был приветливым и доброжелательным. Коллекция оказалась внушительной. Часть семейного архива, оста тки нумизматической коллекции, рисунки древностей, найденных при археологических раскопках скифских курганов еще при графе Уварове, опись и дневники экспедиций, изучавших Владимирские и Суздальские раскопки XIX века. Шура не заметила, как пролетело время. Пришлось просить академика разрешить прийти еще раз.
– Ну разумеется, Александра Сергеевна, о чем речь. Столько, сколько понадобится. Вы же видите, я сам настолько далек от этого, а вы – специалист. Изучайте, описывайте…
– Спасибо, Дмитрий Иванович. Мне не хочется отнимать у вас время, и я постараюсь сделать все побыстрее. Просто не ожидала, что коллекция столь объемна. Ваша жена не очень довольна, наверно, что я отрываю вас от работы, и это понятно. Но постараюсь не злоупотреблять вашей добротой.
– Жена? Нет, Александра Сергеевна, я вдовец. Софья Михайловна управляет моим хозяйством. Не обращайте внимания на ее суровость, это напускное. На самом деле она милейший человек.
Но «милейшая» домоправительница и в следующий раз не проявила радушия, только что не проверила документы. Впрочем, Шуру это не беспокоило. Если Софья Михайловна не имеет отношения к академику, то испытывать неловкость за свой приход не стоит. Она приходит по делу, а не чаи распивать. Но во второй визит Дмитрий Иванович как раз предложил Шуре прерваться на чай. Он вообще оказался симпатичным человеком. За чаем рассказал много интересного о своем отце, известном ученом и страстном коллекционере. В молодости тот дружил со многими художниками, любил и хорошо разбирался в живописи. В его коллекции есть уникальные работы советских художников 20-30-х годов, живопись, графика, плакаты. Эта любовь передалась и Дмитрию Ивановичу. С коллекцией исторических документов его, честно говоря, мало что связывает. Ну, может, только семейный архив Щербатовых, все-таки они связаны дальним родством. По материнской линии, через Бутурлиных. А вот коллекцией русских художников начала века он гордится. Если Александре Сергеевне интересно, он как-нибудь покажет ей.
Шура разбирала бумаги, делала опись, объясняла Дмитрию Ивановичу ценность того или другого документа, письма, рисунка. Она уже освоилась в кабинете академика и не стеснялась своих восторгов. Дмитрий Иванович подшучивал, но хвалил за увлеченность работой. А работа затянулась, потому что часто прерывалась на разговоры и чаепития. Дмитрий Иванович был интересным собеседником, много знал, много путешествовал, рассказывал о Тибете, Индии, Непале. О своей работе упомянул вскользь, потому что Шуре это не очень понятно. Академик РАМН, профессор и так далее, смеясь говорил он. Преподавал раньше в первом меде на кафедре нормальной физиологии, а сейчас работает в основном над книгой по изучению молекулярно-генетических методов. Слышала ли она о такой науке, как генетика? Этим он и занимается. Ну да, приблизительное представление она имеет, ДНК, генетические коды… Совершенно верно. ДНК или РНК-молекулы, в которых закодирована вся генетическая информация. Ну это так, упрощенно… Наверно, это очень интересно? Ну не столь увлекательно, как история скифов, так ярко рассказанная Шурочкой. Нет, нет, он не шутит, действительно интересно. Даже не представлял, что Скифия была настолько сильна, что противостояла попыткам наследников Александра Македонского завоевать ее. Ему всегда представлялось, что македоняне воинственны и непобедимы. Да нет, Скифское царство просуществовало до III века, пока не было уничтожено готами. Поэтому так важно все, связанное с археологическими находками в Северном Причерноморье. Наверно, ее восторженная реакция на некоторые документы смешна, но просто она не ожидала встретить в архивах его отца такие ценные сведения. У них в отделе все с нетерпением ждут окончания работы и передачи коллекции музею. Но пусть Шурочка не торопится, подготовит все окончательно. Ему грустно с ней расстаться, он так привык за этот месяц к их беседам, даже не представляет, как будет жить дальше без всех этих скифов, киммерийцев и сарматов. Правда, без шуток, ему действительно очень интересны ее рассказы о легендарной Атлантиде, о Чингиз-хане и Геродоте. Вообще он понял, что история – самая увлекательная из наук, даже немного завидует Шурочке.
Эти разговоры смущали ее. Несмотря на разницу в возрасте и шутливый тон, Шура чувствовала, что нравится ему не только как интересный собеседник. На столе Дмитрия Ивановича стояли две фотографии. На одной молодая женщина с мальчиком лет пяти. А на другой эта же женщина, но значительно старше. Он вдовец, наверно, женщина на фотографии его жена. А этот мальчик? Сын? Но разговор о его семье не заходил, и спрашивать было неудобно. Хотя сам Дмитрий Иванович задавал вопросы о ее близких, и она рассказала о дочке и маме – вот и вся ее семья. С мужем давно в разводе.
Она приходила к академику два-три раза в неделю, после обеда. С утра Дмитрий Иванович уезжал в Академию или в НИИ, которым руководил. Жил он почти рядом, на Фрунзенской набережной, от ее дома можно пешком дойти. Шуре нравилось общаться с академиком, он напоминал ей Виктора Ильича. Такой же внимательный, заботливый, к тому же очень интересный человек. Работа над архивом и чаепития с разговорами доставляли ей удовольствие, и она жалела о скором окончании этой случайной дружбы. Единственной приятной мыслью было, что больше не придется видеть «милейшую» домоправительницу. Софья Михайловна явно невзлюбила ее, и Шура даже слегка отодвигалась в сторону, когда та разливала чай. Вдруг ошпарит, якобы нечаянно. Кто ее знает? Неприятная женщина. А вообще недолгое общение с академиком как-то согрело ей душу. Даже то, что она слегка нравится ему, было приятно. Дмитрию Ивановичу исполнилось шестьдесят, он рассказывал о своем прошлогоднем юбилее и рассказывал смешно, с юмором. Но пожилым не выглядел. Шуре как-то пришла в голову мысль, что Олег, наверно, будет таким в этом возрасте. Подтянутым, аккуратным и все равно красивым. Есть мужчины, которых возраст не портит. Виктор Ильич был таким. И Олег наверняка станет еще интереснее с возрастом. Появится седина, и это ему пойдет. Шура грустно вздохнула, неужели так никогда не забудется то счастье? А горе? Нет, счастье было больше. Как же это можно забыть!
Но вот все окончательно подготовлено, описано, систематизировано. В музее готовы документы на принятие коллекции и назначен день передачи. Так называемый день благодарности. Ну, а как же не поблагодарить человека за такой подарок! Приглашались журналисты и даже иногда телевизионщики с канала «Культура». Устраивали чай, все скромно, конечно, но празднично. И этот маленький прием прошел очень тепло. Дмитрий Иванович сказал Шуре, что с удовольствием провел два часа среди ее коллег, и предложил довезти до дома. Они ведь почти соседи, а у него служебная машина, зачем же Шурочке мерзнуть на остановках? И ей было приятно внимание академика. А когда водитель остановился у подъезда, Дмитрий Иванович как-то быстро и совсем неожиданно успел выйти первым и открыть заднюю дверь с той стороны, где сидела Шура. И это тоже было приятно, хотя и странно. Она думала, что такая галантность бывает только в кино. Ей, по крайней мере, видеть в обычной жизни не доводилось. Она ездила в машине Олега, но он никогда не торопился выйти первым, чтобы помочь ей. Наоборот, что-то проверял, прятал магнитофон под сиденье, ставил на сигнализацию. И это казалось нормальным. Неуверенно опираясь на руку академика, Шура подумала, что это и есть генетическая память. От тех дворянских предков, которые помогали дамам выйти из коляски. Дмитрий Иванович довел ее до подъезда, поблагодарил за приятный день и спросил, может ли он как-нибудь позвонить, очень жаль прерывать такое интересное знакомство. И смущенная Шура пробормотала, что разумеется, она будет очень рада…
Через неделю он пригласил ее в Большой театр на балет «Анюта». Потом приехал в гости. Как-то очень ненавязчиво и легко попросил познакомить его с мамой и Оленькой. Ольга Николаевна волновалась – такой гость! Шура волновалась еще больше. Только пятнадцатилетняя Оля не видела в этом визите ничего особенного, ну академик – и что? Мама с ним связана по работе, придет в гости, что тут такого? Но Шура тайно мечтала познакомить Дмитрия Ивановича со своей красивой, нежной мамой. Она прекрасно выглядит, никогда не скажешь, что ей пятьдесят восемь. Вот была бы пара! Как хотелось иметь такого заботливого, уверенного, доброго отчима. Да, она немножко нравится ему, но когда он увидит маму то сразу поймет, кто ему нравится на самом деле, недаром они с мамой так похожи. А они почти ровесники.
Дмитрию Ивановичу очень понравились и мама, и Оленька, но предложение он сделал Шуре. Приг ласил ее как-то в воскресенье погулять. Они пошли в Нескучный сад. Было морозно и солнечно. У Шуры замерзли ноги. Теплые сапоги были неприлично старые, и она надела кожаные на каб лучке. Дмитрий Иванович заметил это и пригласил погреться в кафе. Там и попросил стать его женой. Шура растерялась, такого она и вообразить не могла. Но академик просил не торопиться с ответом, обдумать все хорошенько, посоветоваться с мамой – он подождет. После смерти жены Шурочка первая женщина, с которой ему бы хотелось связать свою жизнь. Да, он понимает, что двадцать пять лет разницы в возрасте – это много. Но такие браки тоже бывают очень счастливыми, Шурочка одинока, у нее взрослая дочь, впереди университет, девочку надо ставить на ноги, все это очень тяжело. А он любит Шурочку, хочет заботиться о ней, об Ольге Николаевне. Ужасно, что две милые, нежные, беспомощные женщины и ребенок одни в такое тяжелое неуютное время. И ему хочется защитить их от всех ежедневных проблем и неурядиц. Он тоже очень одинок, с Шурочкой за эти два месяца жизнь совершенно изменилась, стала какой-то радостной, словно сам помолодел. И он точно знает, что Шурочка – именно тот человек, с которым ему будет приятно прожить оставшуюся часть жизни. А он сделает все, чтобы она была счастлива. Шура слушала его и боялась сказать «нет». Неудобно, и не хотелось огорчать этого чудесного, доброго человека. Но и согласиться стать его женой совсем уж нелепо, он ей в отцы годится. Она, стараясь не смотреть на него, обещала подумать.
Ольга Николаевна, услышав новость, тоже растерялась. Как же так, такая разница в возрасте? И потом, Шурочка ведь никаких чувств к нему не питает? Как же замуж тоща? А человек, конечно, прекрасный и симпатичный… Нет, нет, она не может ничего советовать, пусть Шурочка сама решает, ей жить…
А Нелька на сомнения подруги гневно закричала:
– О чем тут думать? С ума, что ли, сошла или каждый день богатые академики делают предложения одиноким женщинам под сорок? Да, черт возьми, тебе так повезло, прямо рождественская сказка какая-то… Попробуй только отказать, я с тобой вообще разговаривать перестану! Шурка, тетеха ты моя, пожалей себя и Ольгу Николаевну. Хоть поживете по-человечески… Что я, не знаю, как вы во всем себе отказываете, чтобы Ольку накормить и одеть? На тебя взглянуть без слез нельзя, в чем ты ходишь! Какие у тебя перспективы? Что, очередь из женихов выстроилась? Господи, да или на нищенскую зарплату существовать, или, как я, мотаться. Руки отнимаются от сумок, с отребьем всяким общаться приходится на рынке. А в холодном контейнере день простоять? Руки не слушаются, когда распаковываешь и запаковываешь товар покупателям. Если бы мне такой человек замуж предложил, все бы бросила и побежала. Да еще и пылинки с него сдувала бы за ту райскую жизнь, что он мне дал. А она сомневается! Вот уж точно – дуракам счастье…
Шура пыталась возразить, что не очень порядочно выходить замуж за человека, которого не любишь. Ну что это, брак по расчету получается? Но Нелька только рукой махнула – если Шурка не последняя дура, то пусть хватается за академика руками и ногами. Какая любовь? Совсем одурела? Жрать нечего, куртка на рыбьем меху, а она про любовь! Это все в молодости хорошо, а сейчас не до любви. Да что-то никакой такой особой любви в Шуркиной жизни она последние пятнадцать лет не замечала. Короче, не о чем и думать!
И Шурочка согласилась. Свадьба была тихая. Из ЗАГСа поехали в Дом ученых и там в ресторане отметили. Гостей собралось немного: Ольга Николаевна, Оленька, дядя Коля с семьей и Нелька с Эдиком. Со стороны Дмитрия Ивановича только одна пара, его давнишние друзья. Мамасшила Шуре костюм из легкой шерсти песочного цвета, а Нелька подарила бежевые туфли на шпильке. Перед свадьбой Дмитрий Иванович повез Шуру в меховой салон и купил в подарок шубку. Темно-коричневую норку, длинную, расклешенную – мечта, а не шуба! Попросил продавщицу не упаковывать, дама наденет сразу, а курточку можно в пакет. Шурочка смутилась, подумав, что ему, наверно, неловко было ходить с ней в театр и ресторан, когда на ней была китайская куртка. Но он из деликатности и вида не показывал, а первым делом решил купить приличную шубку. Когда пришла домой, мама и Оленька ахну ли, ну до чего красиво, роскошь какая! А Нелька, увидев ее в ЗАГСе, незаметно, но больно ущипнула за руку, шепнув: «Ну что, поняла теперь, что я была права? Слава Богу, у тебя ума хватило…»
После свадьбы они уезжали на десять дней в Италию. Дмитрий Иванович хотел показать Шуре Рим, Флоренцию и Венецию. А после возвращения она и Оленька должны были переехать на Фрунзенскую набережную. Ночь перед поездкой Шурочка провела у Дмитрия Ивановича, и эта ночь не доставила ей радости. После Олега у нее был Миша, и хотя таких чувств он не вызывал, но все же близость с ним не была ей в тягость. Дмитрий Иванович нравился ей – как человек, как сильный, уверенный покровитель и защитник. Даже внешне он был очень симпатичен, стройный, хорошо одетый, энергичный… Вот только ложится с ним с постель не хотелось. Неужели нельзя обойтись без этого, ему ведь уже за шестьдесят? Хорошо бы просто жить рядом с ним, заботиться о нем. Она бы любила его, как родного, близкого человека… Но ее робкие мечты рушились каждую ночь. И больше всего она боялась, что Дмитрий Иванович заметит, что ей неприятна их близость, и обидится. Она только старалась в эти моменты не думать и не вспоминать об Олеге, потому что мысль о нем приводила ее в отчаяние. Поэтому Рим и Венеция хоть и ошеломили Шуру, но регулярные, хоть и недолгие ночные объятия мужа, сводили на нет все удовольствие от прекрасного отеля, от красивой ванны и мягкой кровати… Ей даже не хотелось после ужина в ресторане возвращаться в чудесный, уютный номер. Но во Флоренции они так уставали от ходьбы по музеям, что Дмитрий Иванович, пожелав ей спокойной ночи и поцеловав, отворачивался и засыпал. Шура вздохнула с облегчением, может быть, дальше в их отношениях наступит спокойствие?
После возвращения поселились на Фрунзенской. Оленька отнеслась к появлению отчима спокойно, была с ним вежлива и доброжелательна. От нового дома до школы совсем близко, поэтому она против переезда не возражала. У нее появилась своя комната, и Оленька была этим очень довольна.
Еще до отъезда Дмитрий Иванович заказал новую спальню. Старую мебель увезли, комнату оклеили светлыми обоями. Итальянская спальня оказалась какой-то чересчур красивой, сверкала дорогим глянцевым деревом, как в мексиканских сериалах про богатых. Кровать была широченной, и это обрадовало Шуру. Расставив мебель, она выбрала спокойную, простую ткань для гардин, чтобы сгладить итальянское великолепие. Дмитрий Иванович отобрал картины и рисунки из своей коллекции, и когда их развесили, комната стала прекрасной. Шура не была большим знатоком и плохо разбиралась в коммерческой ценности всего этого, но то, что рассказывал муж о судьбах художников, авторов работ, помогло ей по-новому смотреть на картины.
Вообще самым приятным в семейной жизни были долгие вечерние разговоры с Дмитрием Ивановичем. Они иногда засиживались в его кабинете за полночь. Он рассказывал о своих предках то, что знал от родителей, о своем детстве в Петербурге, о своей матери – талантливой переводчице с французского и английского. Шура уже знала, что мальчик на фотографии, стоящей в кабинете мужа – это его сын Ваня, погибший десять лет назад. Ему было всего двадцать, студент, второй курс… Поехал с друзьями в Прибалтику на машине, попали в аварию. Ваня и его друг, сидевший за рулем, погибли на месте, девушки сзади – остались живы. Мать Вани умерла два года спустя. Тосковала, ушла с работы, из дома не выходила, только до кладбища и обратно. Дмитрий Иванович утешал ее, как мог. Его самого спасала только работа, дома было тяжело, жена погрузилась в какую-то апатию, почти не разговаривала… Сама врач, она, наверно, знала, что у нее начались проблемы со здоровьем, но ничего не делала, не лечилась и ни на что не жаловалась. Умерла от сердечного приступа. Вот тогда он и стал много ездить. Все свободное время проводил в поездках. Сначала по стране – Байкал, Дальний Восток, а ког да появилась возможность свободно выезжать, стал ездить в далекие экзотические страны. В один из вечеров он рассказал ей об этом, и Шуре стало жаль его – такого одинокого, потерявшего всех родных. Он представлялся ей сильным, уверенным, успешным, но, оказывается, у каждого своя боль. Она вообще привязывалась к нему все больше, хоть и с трудом, но стала называть его по имени и на «ты», а их близость уже не доставляла ей чувства неловкости.
Когда Шура после Италии вернулась на работу, ей казалось, что все будут осуждать ее за такой неравный брак, заподозрят в корысти и расчете. Но сотрудники и даже начальница поздравляли Шурочку так искренне, видно было, что рады за нее, и она успокоилась. Значит, действительно нет ничего необычного в том, что муж старше, и старше значительно.
Единственной неприятностью было ежедневное общение с Софьей Михайловной. Домоправительница, невзлюбившая Шуру с первого посещения, сейчас смотрела на нее, как на врага. И все попытки молодой хозяйки обустроить что-то по своему вкусу встречала, как личное оскорбление. Шура завела как-то с мужем разговор о том, что она привыкла сама справляться с хозяйством, тем более что Оленька ей всегда помогала. Зачем им домоправительница? Ей самой только в радость заботиться о своей семье. Но Дмитрий Иванович решительно запротестовал. Если Шурочка после работы и в выходные погрузится в стирку, уборку и кухонные дела, то он ее совсем не будет видеть. Он приезжает домой к обеду и ждет Шурочку до вечера.
Зачем ей вообще работать в музее, зарплата смешная, времени на научную работу не остается, а у нее столько интересных наработок для докторской… Шура сдалась на уговоры мужа и ушла на полставки, стала ездить на работу четыре раза в неделю до обеда. У Дмитрия Ивановича свободного времени было больше, и он хотел показать Шуре то Лондон, то Нормандию, то Мадрид, и она часто брала по неделе за свой счет. Вроде времени появилось больше, но серьезно сесть за работу все равно не получалось.
Дмитрий Иванович хотел ее внимания, он был активным, любил гулять, и они почти каждый день проходили по набережной до моста и шли в Нескучный сад. Шурочке эти прогулки нравились и нравилось, что мужу приятно проводить с ней много времени. В выходные дни, когда Софья Михайловна не приходила, она с удовольствием готовила что-нибудь вкусное, пекла пирог, удивляя Дмитрия Ивановича. Приезжала мама, и они проводили день все вместе. Отношения с Ольгой Николаевной и Оленькой у академика были очень теплыми, и Шуру это радовало. В первые дни совместной жизни он заставил ее поступить на курсы вождения и получить права. Шура сначала была в ужасе, ей казалось, что она никогда не сможет этому научиться, но освоила вождение быстро, и Дмитрий Иванович купил небольшую «хонду». У него была дача под Звенигородом, и теперь они ездили туда на машине. Использовать по выходным служебную с водителем академик считал неправильным, а поездка на электричке была долгой. Да от станции надо было ехать на автобусе.
Дача была прекрасная. Громадный участок, заросший вековыми соснами, и двухэтажный дом со всеми городскими удобствами, даже с московским телефоном. В поселке жили академики, профессора и их наследники. Место было красивое, на берегу Москвы-реки. Шура и Ольга Николаевна сразу влюбились в эту дачу и с удовольствием наводили там уют. Последние годы Дмитрий Иванович приезжал редко, участок зарос, и дом выглядел сиротой. Но Шура с мамой отмыли его, нашили ярких занавесок, покрывал и подушек на диваны и кресла, переставили всю мебель, и дом ожил. Дмитрий Иванович изумлялся и нахваливал. Они стали приезжать каждые выходные. Летом гуляли и купались, зимой катались на лыжах. Через два года от них ушла Софья Михайловна. Стала жаловаться на давление, возраст и, наконец, к большому облегчению Шуры, ушла на покой. После этого жизнь в квартире на Фрунзенской стала еще более спокойной. Дмитрий Иванович предлагал взять новую помощницу, но Шура отказалась, они с Оленькой вдвоем вполне справятся.
Оля поступила в МГУ на экономический. Дмитрий Иванович предлагал свою помощь, хотя бы переговорить с деканом, которого хорошо знал, но Шура отказалась. Хоть у Оленьки и не бойцовский характер, но училась всегда хорошо и в своих знаниях уверена. Поступила она легко и занималась с удовольствием. Успевала помочь Шуре по дому и навестить бабушку Лиду. Та стала совсем старенькой, часто звонила Оленьке и просила приехать. Борька с семьей так и жил в Женеве, приезжая раз в году и был благодарен Оле за заботу о бабушке. Ольга Николаевна вышла на пенсию и с удовольствием подолгу жила на даче. Так что в выходные они попадали сразу к накрытому столу. Да и цветник, разбитый перед террасой, все лето радовал глаз.
Шурочка привыкла к своей семейной жизни и была вполне довольна. Мужа она любила спокойной, благодарной любовью. Заботилась о нем, беспокоилась, если он задерживался, следила, чтобы оделся тепло, чтобы выпил лекарство, чтобы как следует позавтракал, уходя на работу. Дмитрий Иванович посмеивался, подшучивал, но видно было, что все это ему очень приятно. Шуре по-прежнему интересно было обсуждать с ним свою работу слушать его рассказы. И она ждала этих тихих спокойных вечеров в его кабинете.
Она стала разбираться в живописи, они ходили на все интересные выставки. Каждую работу в коллекции мужа Шура хорошо знала, Дмитрий Иванович объяснял, что можно продавать, а что он и его отец хотели передать в Пушкинский музей. Время от времени он отдавал на аукцион что-то из коллекции, и Шуре всегда было жалко. Зачем? Им же вполне хватает на жизнь. Но Дмитрий Иванович любил делать подарки и ей, и Оленьке, и Ольге Николаевне. А когда ездили за границу, останавливались в хороших отелях, и он водил Шуру в дорогие рестораны. Дмитрий Иванович объяснял ей, что она может продавать, когда останется одна, за сколько и к кому обраща ться. Шура только отмахивалась, даже слушать не хотела. Но он грустно улыбался, что же делать, это жизнь.
Оленьке исполнилось девятнадцать, и она впервые влюбилась. Шуру уже беспокоило, что такая хорошенькая девочка ничем, кроме занятий, не интересуется. Но вот она наконец встретила своего героя. Парень был старше на несколько лет, учился на журфаке. Но учился или нет – непонятно. То говорил, что у него академический и он пишет серьезную большую вещь. То, вероятно забыв, жаловался, что его несправедливо отчислили и сейчас он добивается восстановления. А вообще не очень-то и рвется вернуться, зачем ему терять время среди бездарности и серости их факультета? Оленька рассказывала, и глаза ее сияли от восхищения. Все это не радовало Шуру, парень ей совсем не нравился. Родом был из Краснодарского края, городок, который назвала дочь, был незнаком. Жил то у друзей в общежитии, то у кого-то на съемной квартире. Подрабатывал в каком-то издательстве, но чем там занимался, Оля не знала. В общем, все было странно. Дмитрий Иванович успокаивал, Оленька – умница, она сама разберется, да и что такое девятнадцать лет? Первая любовь, и любовь ли? Так, влюбленность… Пусть Шурочка не волнуется, все будет хорошо. Но ничего хорошего не происходило. Дочка была словно околдована этим парнем, взахлеб рассказывала о его гениальности, о зависти, которую всегда вызывают талант и незаурядность. Шура слушала с грустью, понимая, что бесполезно советовать присмотреться к избраннику повнимательнее. Девочка влюблена, парень интересный, взрослый, надо просто подождать… Вряд ли это серьезно с его стороны, что ему маленькая Оленька? Но через полгода дочка вдруг сказала, что они с Витей решили жить вместе.
– В каком смысле вместе? – не поняла Шура. – Вы что, решили пожениться? Но это несерьезно, вы и знакомы-то без году неделю.
– Вот поэтому мы и не собираемся пока в ЗАГС. Да и кому сегодня нужна печать в паспорте? Надо попробовать пожить вместе для того, чтобы понять, подходим ли мы друг другу.
– Это он тебе так сказал, Оленька? Вряд ли ты сама додумалась до такой ерунды. И что значит пожить вместе? Где? Он что, хочет поселиться здесь, у нас?
– Нет, мама, не здесь. Я достаточно взрослая, чтобы жить самостоятельно. У меня ведь есть своя квартира, правда? Бабушка Лида сто раз говорила, что она моя, что это мне от них, от папы.
Шура замерла от неожиданности. Конечно, Оленькина, именно для нее Логиновы сделали когда-то эту квартиру на Комсомольском. Обеспечили жилплощадью, как тогда говорилось. Все правильно. Но вот так решительно заявить об этом, как-то не похоже на ее ласковую, послушную девочку.
– Да, конечно, твоя. Но там же жильцы, Оленька?
– Ну и что? Мы должны предупредить их за месяц, поэтому я и хотела поговорить с тобой. Надо им сказать. А мы с Витей все решили и через месяц переедем на Комсомольский. Не обижайся, мамочка, я тебя очень люб лю. Но и Витю люблю. Ты даже представить себе не можешь как! У нас все очень серьезно, по-настоящему. Не отговаривай меня, мамочка, я все равно буду жить с ним.
Шура расстроилась. Не из-за квартиры и не оттого, что Оля предъявила права на нее в такой резкой форме. Когда-то она хотела, чтобы мама переехала на Комсомольский, поближе к ним, но Ольга Николаевна отказалась, привыкла у себя. Да и жила она большей частью на даче. Тогда Шура по совету Нельки сдала квартиру иностранцам.
Деньги переводили на счет в банке, и предназначались они Оленьке. Когда она закончит институт, будет работать и жить самостоятельно. Сделать ремонт, поменять мебель, да мало ли на что… Машину купит себе. Дмитрий Иванович сразу же отказался от этих денег для семейного бюджета. Он и посоветовал открыть валютный счет для Оли. Но поселиться в квартире с этим малоприятным парнем! Да и на что они собираются жить? Оле еще два года учиться, а этот… Непонятно вообще, чем он занят и как зарабатывает. Муж успокаивал, ну что поделаешь, девочка выросла, может, этот парень не так уж плох, на до подождать, а Шурочке не принимать все так близко к сердцу. Ну, а они должны помочь Оленьке закончить институт. Пятьсот долларов в месяц вполне можно выделить ей, кажется, этого должно хватить. А Виктор пусть тоже как-то зарабатывает для своей семьи, он с ним поговорит. Может, устроить его к себе в НИИ на какую-нибудь хозяйственную должность? Долларов триста вполне может получать… Амбиции свои пусть подальше спрячет на время. Бродский – гениальный поэт, дворником работал, ког да выхода не было. И Шурочке не надо переживать, что они решили не расписываться. Сейчас совсем другое время, может, это и к лучшему. Не получится – разойдутся.
Шура смирилась, что тут можно сделать? Тем более подходил юбилей Дмитрия Ивановича и хлопот у нее было достаточно. Звонили и приходили журналисты, приезжали с телевидения, и тогда по всей квартире вились провода и кабели, ходили люди, горели яркие софиты. Муж от всего этого уставал, а Шура носилась между кабинетом и кухней, поила всех чаем и кофе, делала бутерброды. Съемки длились по несколько часов, и это было утомительно. Еще она волновалась за картины. Не оттого, что кто-то мог украсть, а чтобы не попали в кадр. Афишировать такие ценности Дмитрий Иванович не хотел. Время неспокойное, зачем привлекать внимание? Шура заперла дверь в гостиную и спальню, а из кабинета унесли несколько особо ценных работ.
Чествовали академика в Доме ученых. Шура не особенно любила бывать там, ей казалось, что знакомые и коллеги мужа неодобрительно относятся к его скоропалительной женитьбе на молоденькой. «Пусть завидуют», – смеялся муж. Но Шура старалась ходить туда только тогда, когда не пойти было невозможно. И на юбилей Дмитрия Ивановича собиралась с волнением, как на экзамен. В свои сорок Шура выглядела едва на тридцать и рядом с академиком смотрелась не женой, а дочерью. Ее это смущало, не объяснишь же всем, что она любит своего мужа и никакого расчета в их браке нет. Поэтому продумывала свой наряд, чтобы не выглядеть чересчур парадно. И на дорогие украшения смотрела с сомнением, стоит ли? Вскоре после свадьбы Дмитрий Иванович принес ей шкатулку с драгоценностями покойной жены. Их было немного, но такую красоту Шура раньше в руках не держала. Со своими скромными средствами она и в ювелирные магазины никогда не заходила. Даже на чешскую бижутерию в магазине «Власта» смотрела, вздыхая, – слишком дорого! Так что единственным ее украшением была золотая цепочка, подаренная Олегом, да еще Нелькин янтарный кулон.
Среди серег и колечек выделялся гарнитур с изумрудами и бриллиантами – кулон, серьги и кольцо. Дмитрий Иванович тогда сказал, он принадлежал его матери, а ей достался от бабушки и пережил две войны и революцию. Так что это фамильная драгоценность. Шура надевала его всего-то пару раз, а Нельке вообще не показывала, неудобно было хвастать – подруга зарабатывала тяжелым трудом. И Шура носила только скромную нитку жемчуга, жемчужные сережки и колечко с небольшим бриллиантом. Но на юбилей муж попросил надеть фамильное украшение.
В Доме ученых собралось множество народа. Поздравить академика пришли коллеги, друзья, ученики. Первым зачитали поздравление президента, а потом речам не было конца. Шура внимательно посматривала на мужа, не устал ли? В последнее время Дмитрий Иванович чувствовал себя неважно, хотя на ее тревогу отвечал шуточками.
Но, наконец, официальная часть закончилась и все перешли в ресторан, где был организован фуршет. К академику потянулись друзья, поздравляли, обнимали… Дмитрий Иванович благодарил, шутил, улыбался, представляя Шурочку тем, кто был не знаком с ней. В середине вечера к ним подошла пара. Красивая женщина обняла Дмитрия Ивановича, желая ему здоровья и передавая приветы и наилучшие пожелания от папы.
– Спасибо, спасибо, Инночка. Как здоровье Павла Витальевича?
– Да вот видите, не очень… Сам не смог прийти, расстроен этим, прислал нас передать вам поздравления. Вы ведь знакомы с Олегом?
– Да, да, конечно. Простите, сразу не узнал, давно не виделись. Кажется, на юбилее Павла Витальевича последний раз, – он пожал руку мужчине, и Шура, взглянув на него, напряглась. – Познакомьтесь, пожалуйста, это моя супруга Александра Сергеевна. Шурочка, это дочь моего старого друга академика Смирнова, Инна Павловна, и ее супруг Олег…
– Олег Юрьевич, – подсказала Инна, пожимая Шурину руку. Шура протянула руку Олегу. Мелькнула мысль, что это не он, просто совпадение, и она улыбнулась. Но это был он, правда, сильно изменившийся.
– А мы знакомы с Александрой Сергеевной, – улыбнулся Олег. – Я был ее научным руководителем и прекрасно помню Шуру Лазареву. Такой прилежной и образцовой аспирантки у меня не было ни до, ни после. Прекрасная диссертация и блестящая защита. Здравствуйте, Шура, рад вас видеть.
Шуре показалось, что Инна немного напряглась.
– Здравствуйте, Олег Юрьевич.
– Как вы, Шура, где? Я слышал, в Историческом работали? Столько лет прошло… А что с докторской, защитились? И почему никогда не бываете в институте?
Она автоматически отвечала, улыбалась шуткам мужа – это он не дает Шурочке серьезно заниматься наукой, отнимая все ее время. Олег тоже улыбался. Наконец распрощались, и они отошли. Сейчас же подошел еще кто-то. Опять поздравления, улыбки, рукопожатия…
А она думала о том, как изменился Олег за пятнадцать лет. Неужели это он? Господи, сколько слез было пролито, жить не хотелось… Ее любовь. Зачем она его увидела сегодня? Эта Инна такая интересная, красивая… Сколько ей лет? Наверно, младше Олега? Ему пятьдесят два. Значит, ей не меньше сорока пяти, а выглядит прекрасно. Почему же он так постарел? Нет, не постарел, выглядит на свои пятьдесят, но стал такой неинтересный… Лысина вовсю голову, и располнел, лицо совсем другое, толстая шея. Рука тоже пухлая, неприятная. Ее Олег. Красавец. Его тело, сильное, мускулистое. Его руки, как она любила целовать их… И опять Шура вздрогнула от этих воспоминаний, и ее обдало жаром. Олег! Как же это было прекрасно. Она поискала глазами и увидела его в группе людей. Он стоял к ней лицом и, смеясь, рассказывал о чем-то. Неужели это он? Лучше бы не видеть. Теперь будет вспоминаться это лицо – чужое, не Олега. А прежние горькие и счастливые воспоминания, отдающие в сердце сладкой болью, исчезнут. Все когда-то кончается. Как жаль. А может, это и к лучшему? Закончились ее страсти по Олегу Она замужем за самым лучшим человеком на свете. Даже Нелька признала это, сказав, что любовника на пересып всегда можно найти при желании, а такого мужа – черта с два. Везет некоторым! Хорошо, что Шурка ей, как сестра, а то бы озлилась на нее за это постоянное везенье.
От Нелькиных шуточек ей всегда становилось чуть-чуть стыдно за свою чудесную жизнь с мужем. За то, что он так внимательно относился к ее родным, с удовольствием принимал ее друзей. Дмитрий Иванович вообще был очень гостеприимен, любил устраивать на даче праздники для своих девочек. Так он называл Шуру, Оленьку и Ольгу Николаевну. А когда к ним приезжала Нелька, он ухаживал за всеми, наливая вина и накладывая еду, шутил, что ему позавидует любой шейх. Такого «цветника» на Востоке не встретишь. И, накормив, тактично уходил, давая подругам возможность поболтать о своем. «Пощебетать», – говорил он, уходя. Нелька приезжала всегда одна. С Эдиком отношения были формальными, как она говорила. Не разводились, но и радости никакой не было, так, привычка… Даже вместе перестали ходить куда-то, дома надоели друг другу. У нее был любовник, молодой парень, помогавший в поездках и на рынке. Но это, как она объясняла, для здоровья и пользы дела. Какая там любовь! Крутится, как белка в колесе… Дочка учится плохо, на бюджетный ей не поступить, придется на платный, надо зарабатывать… Шура жалела Нельку и старалась почаще приглашать на дачу, пусть хоть на пару дней забудет о своих проблемах.
От этих мыслей отвлек Дмитрий Иванович, сказав, что покинет ее на десять минут, надо переговорить с кем-то. Шура взяла с подноса проходившего официанта бокал шампанского и подошла к столу. Чего там только не было! Но есть на ходу она не очень любила, да и встреча с Олегом отбила аппетит. Положила на тарелку два пирожка, кисть винограда и отошла к окну Поставила тарелку на подоконник и, не успев отщипнуть виногра дину, увидела подходившего Олега. «Зачем он идет? О чем с ним говорить?» – с досадой подумала она.
– Вот вы где, милая Шурочка! Пользуясь тем, что вы одна, хочу сделать комплимент. Удивительно выглядите. Всегда были красавицей, но сейчас просто царица. Вам очень идут эти изумруды, и вообще идет быть женой академика. Браво, Шурочка, не ожидал.
Она молчала. Упоминание об изумрудах было неприятно, и отвечать не хотелось. Пусть быстрее уйдет.
– Молчите? А я рад вас видеть. Сейчас наблюдал за вами, и забавная мысль пришла в голову. Помните возвращение Онегина и встречу на балу с замужней Татьяной?
Кто б смел искать девчонки нежной В сей величавой, в сей небрежной Законодательнице зал? И он ей сердце волновал!
О нем она во мраке ночи, Пока Морфей не прилетит, Бывало, девственно грустит. К луне подъемлет томны очи, Мечтая с ним когда-нибудь Свершить смиренный жизни путь!
Шура молча отпила глоток шампанского и подумала, что еще недавно не поверила бы, что ей может быть безразличен и неприятен Олег Вершинин. Он усмехнулся:
Та девочка… иль это сон? Та девочка, которой он Пренебрегал в смиренной доле, Ужели с ним сейчас была Так равнодушна, так смела? – И картинно развел руками, изображая удивление.
Шура по-прежнему спокойно и молча стояла. Должен же он понять, что она не собирается вступать с ним ни в какие разговоры!
– Что, Шурочка, не хочешь удостоить ответом? Прости, я был тогда жесток. Но так было легче и для тебя, и для меня. Согласись, что гораздо хуже было бы рубить по частям. Поверь, Шурочка, ты – лучшее мое воспоминание. Сегодня увидел тебя и…
– Перестаньте, Олег Юрьевич, – перебила его Шура. – Кому нужны эти воспоминания? Даже странно слышать – Онегин, Татьяна… Раньше вы не отличались сентиментальностью. Что вы хотите услышать в ответ? Онегин, я тогда моложе, я лучше, кажется, была. И я любила вас; и что же? Что в сердце вашем я нашла?.. Или торжественную фразу, что я другому отдана и буду век ему верна? Вы были прекрасным научным руководителем и многому меня научили. Вот и все. Остальное никому не интересно.
– Вы изменились, Шурочка. Такая уверенная, спокойная… Все ошибаются. Я тоже. Стихи и воспоминания кажутся вам сентиментальностью? Я об этом как-то не задумывался… Вот еще позвольте, напоследок…
Я думал: вольность и покой Замена счастью. Боже мой! Как я ошибся, как наказан!
К ним подходил Дмитрий Иванович. Олег улыбнулся.
– Вот пытаюсь убедить вашу супругу, что пора подумать о докторской. У Александры Сергеевны все задатки для научной работы. Она человек увлеченный и очень нестандартно мыслит. Думаю, что и оригинальные идеи у нее имеются. Надо-надо, Шура, время уходит.
– Ох, что вы делаете! – засмеялся Дмитрий Иванович. – Сбиваете с толку мою жену. Вон она как серьезна. Уж я-то знаю эту увлеченность! Сам иногда, затаив дыхание, часами слушаю ее рассказы. Признаю, ваша на ука весьма увлекательна. Но что я могу поделать, если не хочется отдавать этой науке свою жену целиком. Очевидно, старческий эгоизм. Но если надо, то, что же… Одним доктором наук будет больше.
Шура улыбнулась мужу и покачала головой. Олег и академик тоже заулыбались, распрощались, и Вершинин отошел.
– Ты ничего не ела, бедняжка моя? – спросил Дмитрий Иванович, заметив тарелку с пирожками.
– Да вот взяла, а Вершинин отвлек меня своими разговорами. Сейчас вроде и не хочется уже. А ты? Тебе надо поесть. Хочешь я принесу?
– Нет, не надо. Я выпил со своими из НИИ по рюмочке и закусил немножко. Дома поужинаем и бутылочку разопьем, отметим.
– Нет уж, Дима, отмечать будем в субботу на даче. Ты и так устал от всей этой шумихи, бедненький. Скорей бы заканчивалось все.
– Да мы можем и не ждать до конца. Пусть народ гуляет. А мы пообщаемся еще полчасика и уедем. Ты тоже устала за эту неделю. Весь день на ногах с журналистами, телевизионщиками… Но ничего, завтра на дачу уедем, там отдохнем. Да, родная? – и поцеловал ей руку. Шура благодарно погладила его по щеке.
Большой семейный обед в честь юбиляра прошел весело, как всегда бывало на даче. Дядя Коля сочинил целую оду, смешную, ироничную, но в то же время очень теплую. Дмитрий Иванович был тронут, смеялся и благодарил. Гостей собралось много, и настроение у всех было приподнятое. Шуру немного раздражал Виктор, но не пригласить было неудобно. И ей пришлось изображать доброжелательность и заинтересованность его рассказами. Парень был плохо воспитан или настолько эгоистичен, что плевать хотел на других. Он перебивал взрослых людей, рассказывал совершенно неинтересные истории о редакционных интригах и продажности писателей. Шуру удивляло и огорчало, что умненькая, деликатная Оленька словно не замечает неловкости, которую создает Виктор. Спасало то, что народа было много, смеялись, шумели, рассказывали анекдоты, и среди всего этого он со своими историями был не очень заметен. Так что даже Виктор не испортил праздник. И после отъезда гостей они провели на даче несколько дней, отдыхая от юбилейной суеты.
Рядом со Звенигородом был Саввино-Сторожевский монастырь, история его была необычна. Шура еще до встречи с Дмитрием Ивановичем собиралась поехать туда, да так и не получилось. Поэтому когда стали ездить на дачу первым делом решили осмотреть музей. Но красота самого монастыря просто заворожила. С тех пор часто ездили туда просто погулять, сходить на источник. А в 98-м году поехали на первое, после восстановление монастыря, пасхальное богослужение. Долго вспоминали эту ночь, красоту службы и то светлое чувство, которое испытали все. Именно после этой пасхальной ночи решили окреститься. Оказалось, что Дмитрий Иванович крещен. В 35-м году это было редкостью, но все-таки детей крестили. Договорились, что совершат крещение все вместе – Ольга Николаевна, Шура и Оленька. Но, узнав об этом, Нелька тоже захотела креститься. Дмитрий Иванович был крестным отцом Ольги Николаевны и Нельки и подарил им золотые крестики. А крестным Шурочки и Оли стал дядя Коля. После крещения устроили праздничный обед на даче, и настроение у всех было радостное и тихое. Даже Нелька была задумчива. Шуре показалось, что все они как-то посветлели. Она вспомнила свою давнишнюю поездку в Тарасовку и советы женщины-целительницы окреститься, тогда у нее будет ангел-хранитель. Может, у них уже и появился такой ангел?
С тех пор Шура с мамой часто ездили на воскресную службу. Возвращались довольные, привозили святую воду и просфорки. Дмитрий Иванович ездил с ними редко, работал над книгой, но слушал их рассказы внимательно и соглашался, что атмосфера в монастыре особая и усталости от трехчасовой службы не чувствуется. Шура, молясь в церкви, благодарила Бога за свою семейную жизнь, за мужа, за маму и дочку, за то, что все здоровы и она так спокойна и счастлива.
Эта спокойная жизнь продолжалась, пока не появился Виктор. Шура ничего не могла с собой поделать, не нравился он ей и все тут. Хотя, говоря объективно, парень был интересен и даже красив. А Оленька влюблена и счастлива. Как они жили у себя на Комсомольском, Шура не знала. О своей семейной жизни дочка не рассказывала, говорила, что все очень хорошо. Оленька приходила к ним всегда одна, чувствуя, что маме не нравится ее любимый. А на дачу ездить перестала. Не хотела даже на пару дней расстаться с Виктором и понимала, что ехать с ним – значит создавать напряжение. Денег, которые они ей давали, не хватало, и Оленька, смущаясь, просила взаймы. Вите опять не заплатили, не хотят печатать талантливого автора, но где-то ему обещали, и они тогда обязательно отдадут. Шура потихоньку от мужа давала деньги, ей было стыдно перед ним за то, что Оленька живет с таким ничтожеством. Она-то была уверена, что этот негодяй и не собирается работать, удобно устроившись на их иждивении. Жаловалась только Нельке, но подруга успокаивала – пусть это будет самой большой неприятностью в их жизни. Кто такой этот парень? Ну исчезнет через какое-то время, и Шура о нем забудет Главное, чтобы ребеночка не оставил на память. А оставит, тоже не беда, генофонд хороший, и Шурка с Ольгой Николаевной вырастят приличного человека. Пусть она не заморачивается, главное, что Оленька учится прекрасно, перспективы замечательные, ее везде с руками оторвут. Ну не может же быть все идеально, это даже неинтересно. Так что зятек – еще не самое плохое. И Шура понимала, что подруга права, ей грешно жаловаться на жизнь.
И Бог словно услышал ее молитвы. Оля училась с отличием, и ей предложили после защиты диплома поехать стажироваться на год в Америку. Это будет большим плюсом для дальнейшей карьеры. Шура вздохнула с облегчением, слава Богу… Ясно, что Негодяй не будет дожидаться Олю, найдет себе кого-то, кто будет содержать его. Не на Шуру с Дмитрием Ивановичем же он надеется? Оленька сомневалась, до защиты оставалось не так много времени, и надо было решать. У нее уже были предложения из двух хороших банков, но год стажировки в Америке выводил на совершенно другой уровень. Дмитрий Иванович и Шура убеждали ее не упускать такой шанс. Оленька соглашалась, но радости в голосе не было. Наверно, понимала, что прекрасный принц не станет верно и преданно ждать ее целый год. Шура даже позвонила в Женеву Борьке, чего никогда раньше не делала. Оля часто перезванивалась с отцом, два раза ездила к нему. Ее хорошо принимали, возили, показывали все, что можно посмотреть в Швейцарии. С мачех ой у нее были хорошие отношения, а сестричку Лизу Оленька очень любила. Но Шура не знала, рассказала ли она им об изменениях в своей личной жизни. Поэтому говорить с Борькой на эту тему не стала, просто рассказала о предложении поехать в Америку и о сомнениях Оли. Она уже получила два хороших предложения в Москве и рвется сразу начинать работать. Но этот год в Америке дает ей большие возможности для будущей карьеры, пусть он поговорит с ней.
Борька ответил, что Оленька рассказала ему об Америке и вроде она все понимает. Конечно, он еще раз посоветует не упуска ть такую возможность. Поговорили о маме, о Лидии Борисовне, передали привет семье и попрощались. Может, Борька и Алла повлияют на решение Оли? Алла такая разумная, успешная и относится к девочке хорошо…
Но надежды Шуры на отъезд дочери рухнули. За месяц до защиты диплома Оля отказалась от поездки, приняла предложение солидного банка. За лучшими выпускниками охотились крупные компании и корпорации, но они могли найти и кого-то другого, пока Оля раздумывала. У девушек было меньше шансов попасть на хорошую должность. Несправедливо, но, увы… Шура поняла, что это Виктор уговорил Оленьку остаться. Хотя сама она объясняла свое решение тем, что хочется скорее начать работать, а не брать деньги у них. И кто знает, попадет ли она после Америки в подобный банк? Про Виктора не сказала ни слова, но Шуре все было ясно. Она не стала комментировать, пусть делает, как хочет. Ей было не до них, заболел Дмитрий Иванович. Сначала вроде простуда, поила малиной, делала горчичники, и, казалось, ничего серьезного. Но он, уверяя, что совершенно здоров, поехал по делам в Академию, и на следующий день поднялась температура. Дмитрий Иванович вызывать врача не хотел, говорил, что все ерунда, продуло где-то на сквозняке, и Шура опять лечила его домашними средствами. Но на следующий день жар усилился, пришлось вызывать «Скорую». Оказалось воспаление легких, и его забрали в больницу. Шура три дня провела, не отходя от мужа. Врач уговаривал поехать домой, никакой опасности нет, но она и слушать не хотела. Дмитрий Иванович сразу осунулся, лежал бледный, слабый, с капельницей – у Шуры сердце разрывалось от жалости. Ольга Николаевна привозила еду, и она кормила мужа с ложечки.
Через три дня Дмитрий Иванович начал улыбаться, шутить и уговаривать Шуру ехать домой, отдохнуть. Она действительно еле двигалась, а от неудобного спанья в кресле болела спина. Шура договорилась, что мама посидит в больнице до вечера, а с мужа взяла слово, что он съест все, что принесла Ольга Николаевна. Через две недели Дмитрия Ивановича выписали, и они уехали на дачу. Врач рекомендовал свежий воздух и покой. С работы Шура ушла, чтобы ухаживать за мужем. Те три дня у его постели, когда она видела его слабость и беспомощность, поселили в ее душе страх. Она боялась потерять его. Как-то вдруг стало видно, что он постарел. Вспомнила, что активный и легкий на подъем муж уже давно не совершает долгих прогулок. В Москве они перестали ходить в Нескучный сад, гуляли только по набережной, а на даче он больше сидел на террасе или гулял с ней по поселку. А ведь еще пару лет назад они шли берегом Москвы-реки три, четыре километра, и он не уставал. Их интимные отношения после болезни как-то незаметно прекратились. Сначала это радовало Шуру, но потом стало пугать. Значит, действительно силы Дмитрия Ивановича уменьшаются. До этого воспаления легких муж ни на что не жаловался. Давление поднималось, и он регулярно пил таблетки, а так был вполне здоров. Но после болезни стал заметно сдавать. Похудел, ел мало, без аппетита. Шура изобретала разные блюда, чтобы было вкуснее, красиво накрывала на стол, зажигала свечи… Дмитрий Иванович был эстетом, любил красоту во всем. Он восхищался ее кулинарными талантами, целовал руку, но видно было, что ел, чтобы не обидеть Шуру.
Постепенно его здоровье восстановилось, он стал два-три раза в неделю ездить в институт, работал дома с редактором, делал поправки, писал статьи. Как-то сказал Шуре, что решил передать картины Пушкинскому музею сейчас. Конечно, жаль будет видеть пустые места на стенах, но все-таки лучше отдать и не волноваться больше об их сохранности. Хотя квартира на охране и в подъезде консьерж, но они подолгу живут на даче, ему будет спокойнее, если коллекцию увезут. Шуре тоже было жаль прекрасных работ, она привыкла, просыпаясь, видеть буйство красок Сарьяна, нежные полевые цветы Кончаловского, пейзажи Юона… Но, конечно, спокойнее, когда все эти картины будут в музее. А у них останется еще достаточно рисунков, акварелей, гравюр, которые можно развесить на освободившиеся стены. Нелька только вздохнула и развела руками, таких чудаков уж наверно не осталось… Чтобы такие ценности дарить государству? Неужели Шурке не обидно? Оленька тоже по-сожалела, так красиво было! А сейчас как-то пусто, как будто что-то хорошее ушло… Действительно, первое время было непривычно, и Шура замечала грусть в глазах мужа, когда его взгляд задерживался на стенах.
Наступило лето, они переехали на дачу, решив пожить там до осени. Если Дмитрию Ивановичу нужно будет приехать в город, Шура сама его отвезет. Это лето было тихим и спокойным… Муж чувствовал себя прекрасно, ходил с ней в лес, к реке, вечерами разжигал камин, и они долго сидели, разговаривая. Шура часто вспоминала безмятежность и гармонию этого лета. Как будто прощальный подарок.
Как-то после прогулки у Дмитрия Ивановича разболелась нога. Может, оступился, а может, от долгой ходьбы. Ни ушиба, ни вывиха, так что-то… На следующий день он гулять не пошел, и Шура тоже осталась дома. У садила его в кресло, поставила скамеечку, чтобы он поудобнее устроил больную ногу. Предложила съездить в Звенигород к врачу, но муж посмеялся: с чем ехать? От усталости побаливает нога? Ерунда, завтра все пройдет. Сегодня посидит, а завтра пойдут гулять. Ольга Николаевна посоветовала мазь, и Шура решила съездить в аптеку. Все равно надо маму отвезти на станцию. Ольга Николаевна собиралась после обеда в Москву. Заплатить за квартиру и вообще посмотреть, как там. Хоть пыль протереть, два месяца не была. Так и решили, Шура привезет мазь, намажут ногу а если до завтра не пройдет, то поедут к врачу. Пусть сидит спокойно, она через час вернется. Дмитрий Иванович шутливо отдал честь, слушаюсь! Шура поцеловала его и уехала. Отвезла маму на станцию, посадила в электричку, супермаркет, аптека…
Прошло часа два. Когда она заехала во двор, Дмитрия Ивановича в кресле не было. И хорошо, к вечеру становилось прохладно, все-таки конец августа. Шура выгрузила продукты, торопясь занести в дом, пока муж не увидел и не кинулся помогать. Отнесла на кухню, взяла из сумки мазь и пошла к нему. В кабинете его не оказалось. Подумала, что решил прилечь и пошел без нее на второй этаж, не дождался… Заглянула на всякий случай в гостиную и увидела его лежащим на полу. Шура подбежала и попыталась поднять, чтобы дотащить до дивана, но у нее ничего не получилось. А он был как будто без сознания. Она трясла его: «Дима, Димочка, что с тобой? Где болит? Сердце, да? Сердце?» Но муж не реагировал, и Шура, путаясь в кнопках телефона, вызвала «Скорую». Потом села на пол, положила его голову себе на колени, стала осторожно гладить, тихонько и жалобно поскуливая, как щенок. Слезы лились, но она их не вытирала. Вдруг он зашевелился, приоткрыл глаза. Взгляд был такой, будто не узнавал ее.
– Димочка, родной мой, что с тобой? Сейчас, сейчас, потерпи. Сейчас врач приедет, потерпи, миленький…
– Попить, – едва слышно прошептал он, и Шура, осторожно положив его голову на ковер, бросилась на кухню.
Принесла воды и, подложив ему под голову диванную подушку, поднесла стакан к губам. Он сделал несколько глотков, закашлялся, и часть воды пролилась на рубашку. Закрыл глаза, и она опустила голову на подушку Через минуту он застонал, попытался повернуться, и его вырвало. Шура побежала в ванную, схватила полотенце и стала вытирать ему лицо. С улицы раздался шум машины и гудок. Она выбежала на крыльцо и отчаянно закричала:
– Ну, скорей же, скорей! Пожалуйста, помогите! Ему плохо!
Врач с чемоданчиком и санитар побежали к дому. Она плохо понимала, что делал врач, и все повторяла:
– Но он ведь не умрет, не умрет?
А врач спрашивал фамилию и возраст. «При чем здесь фамилия?» – не понимала Шура. Потом ехала в машине «Скорой помощи», держала его за руку и беззвучно плакала. Когда машина затормозила, Дмитрий Иванович открыл глаза, посмотрел на нее и попытался улыбнуться. Но лишь пошевелил губами, а потом вздохнул и внятно прошептал:
– Шурочка, как жаль…
Она почти бежала рядом с каталкой, держа его за руку, и говорила:
– Все хорошо, мы приехали. Сейчас, миленький мой, хороший, потерпи чуть-чуть.
Он смотрел на нее молча, глаза у него были больные и грустные, а лицо усталое…
Потом ей сказали, что дальше нельзя, пусть ждет здесь, и увезли каталку за дверь. Шура села на стул и застыла. Прошло немного времени, и из дверей вышел врач. Другой, не тот, что приезжал на дачу. Назвал фамилию, она встала… Никого кроме нее в коридоре не было.
– Мне очень жаль. Ваш отец умер. Ничего нельзя было сделать. Скорее всего, тромб. Примите мои соболезнования.
Шура тихо смотрела на него. Какой отец? Чей? Он что-то путает, Дима жив…
– Вы что-то путаете, этого не может быть. Он был совершенно здоров, только нога… Вчера заболела нога… мы гуляли.
– Сожалею, – повторил врач. – Это тромб, все очень быстро. Посидите, сейчас придет сестра, – и ушел за дверь.
Шура села на стул. Через минуту вышла женщина со стаканом воды.
– Выпейте, милая, вам будет легче, – участливо сказала она.
Шура послушно выпила. Вода была горькой.
– Завтра приезжайте за справкой. После двенадцати. Вы одна? Давайте я вас провожу – и, осторожно поддерживая, повела Шуру к выходу.
На улице Шура подумала, что никакая справка ей не нужна. Зачем ей справка? Ей нужен Дима. Какая глупость! При чем здесь какой-то тромб? У него просто болела нога. И вдруг, как молния, вспыхнула мысль, что на до было вчера ехать к врачу. Она даже услышала чей-то незнакомый голос: «Вчера надо было ехать к врачу». Может, это говорил врач «Скорой»? Значит, это она виновата? Зачем послушала Диму? Вечно он шутит… Шура шла по улице и не понимала, что ей дальше делать. Кому-то надо звонить? Но кому? Вспомнила, что выбежала из дома вслед за носилками и села в машину с Димой. Сумки у нее не было. Сумка-то на кухне осталась. Ни телефона, ни денег. Остановила такси и приехала на дачу Ворота и дверь в дом распахнуты настежь. Зашла на кухню, вынесла таксисту деньги, и он уехал. Закрыла ворота и пошла в дом. В гостиной увидела грязное полотенце на полу и поняла, что врач не напутал. Димы больше нет. А та справка, это, наверно, справка, что его больше нет, он умер, и она опять осталась одна. Захотелось лечь и ни о чем не дума ть. Но надо было кому-то звонить, что-то делать… Сейчас уже вечер, может, завтра? Но понимала, что звонить нужно сегодня, сейчас, а потом уже лечь. Открыла большую записную книжку у Димы на столе, нашла домашний телефон его близкого друга. Он и его жена часто бывали у них, они относились к Шуре доброжелательно, надо им сказать. Наверно, они знают, что надо делать.
Подошла к телефону жена, Шура сказала, что Дмитрий Иванович умер. Она ахнула, стала что-то говорить, потом закричала: «Толя, Толя!» Трубку взял Толя, и Шура повторила, что Дима умер сейчас в больнице от тромба. Она не знает, почему от тромба, у него вчера заболела нога, просто долго гуляли, а они не слушают ее и говорят, что за справкой надо приехать завтра. Но она так и не поняла, что же с Димой. Врач был странный, ей кажется, он что-то перепутал. Сказал, что ее отец умер, а у нее никакого отца нет. Наверно, надо позвонить и узнать, с ней почему-то не хотят разговаривать. Врач вообще ушел, сказал, что сожалеет, а медсестра дала ей какой-то горькой воды и вывела на улицу. И еще сказала про справку.
– В какой он больнице, Шурочка? Я сейчас туда позвоню.
– Ой, спасибо. В Звенигороде, мы же на даче, – стараясь четко выговаривать слова, ответила она.
– Шура, вы в порядке? Вы на даче? С вами есть кто-нибудь?
– Я на даче. Не знаю, что делать дальше. Наверно, надо кому-нибудь сообщить? Но я не знаю кому И я не понимаю про эту справку. Зачем она мне?
– Шурочка, дорогая, успокойтесь. Забудьте про справку. Никому не надо звонить. Я сам позвоню всем, кому нужно. Вы отдыхайте. Завтра утром мы приедем на дачу. Сейчас я буду звонить в больницу. Мы сами все устроим завтра. Вы поняли меня? Сейчас я позвоню, и вам помогут. Вы успокойтесь, Шурочка, хорошо? Не думайте ни о чем. Сейчас я позвоню соседям. А мы приедем завтра утром, Шурочка, понимаете, утром, и ни о чем не беспокойтесь, обещаете?
Шура положила трубку и заплакала. Больше никому звонить не будет. Может, это вообще ошибка. Анатолий Петрович позвонит в больницу и все узнает. Раздался звонок в дверь. Кто это? Из Москвы нельзя приехать так быстро, они же только что поговорили. Или это было давно? Что-то она все путает… Тяжело передвигая ноги, Шура пошла открывать. На пороге стояли соседи, профессор с женой, они дружили с Димой… Жену, кажется, звали Ниной, а он… нет, не вспомнить сейчас… Шуру поили чаем, чем-то кормили, потом капали в стакан валокордин, и она опять пила горькую воду. Все время звонил телефон, и профессор отвечал. Шура не слышала, что он говорил, только удивлялась, кто это так часто звонит. Потом профессорша увела ее спать.
Утром она проснулась от телефонного звонка. И эти звонки раздавались бесконечно. Звонили знакомые и незнакомые люди и выражали соболезнование. Только она опускала трубку, как вновь раздавался звонок. Пришли профессор с женой и еще какие-то соседи, с ними они здоровались, когда гуляли. Но Дима-то, наверно, их хорошо знал. Потом приехал Анатолий Петрович с женой Ниной. Шура сразу вспомнила, что Нина – это она, а профессоршу зовут Валентина Семеновна. Как это она забыла? Дом наполнился людьми. Кто-то спросил, где вдова. Шура поняла, что вдова – это она. Значит, Дима умер. Она безучастно сидела с профессоршей и Ниной. Потом вспомнила про справку, надо ехать в больницу. Нина успокоила, ничего не надо, все уже сделали, создана комиссия, есть распорядитель, ей ни о чем не надо думать. Скоро они поедут в город, Шурочка поедет с ними. Похороны послезавтра. Ее машину отгонит в город Миша, пусть она даст ключи и техпаспорт. Шура не знала, кто такой Миша, но Нине видней. Ключи на столе в кухне, кажется… Да, в кухне…
В машине Анатолий Петрович сказал, что они зайдут к ней. В столе у Димы конверт с его распоряжениями относительно похорон. Шура удивилась, какие могут быть распоряжения? Он же не собирался умирать. Зачем ему было что-то писать? И он ей ничего не говорил… Анатолий Петрович вздохнул.
– Вы, Шурочка, молодая женщина, а в нашем возрасте уже приходится задумываться об этом. И оставлять б лизким пожелания, если они есть. Дима мне давно сказал про этот конверт. Хотя я и так знаю, что он хотел быть похоронен рядом с Ваней и Верой на Востряковском. Но там документы на участок, а они нужны для захоронения.
Еще Анатолий Петрович рассказал, что причиной смерти явился оторвавшийся тромб, закупоривший легочную артерию. К сожалению, тромб такого размера смертельно опасен, и тромбоэмболия протекает молниеносно. Смерть наступает очень быстро. Врачи ничего не успели сделать. Шура слушала и понимала, что это все. Димы больше нет. А есть могила Вани и Веры. Послезавтра там похоронят ее мужа. Она знала, что все эти годы он ездил на кладбище, но ее никогда не звал. Теперь она будет ездить к ним, к Ване, Вере и Димочке, вбирать, сажать цветы, ставить свечи и вспоминать. Никого у Димы, кроме нее, не осталось, значит, она должна ухаживать за их могилами.
В конверте оказалась записка, он писал, ще и как хочет быть похоронен. И удостоверение на участок №… Еще копия завещания – «…Все мое имущество, в чем бы таковое ни заключалось и где бы оно ни находилось, я завещаю Леонтьевой Александре Сергеевне…»
Больше Шура участия ни в чем не принимала. Старалась не плакать, знала, что многие из присутствующих не поверят ее слезам. Да и не хотелось плакать, она была в каком-то отупении. Плакали Ольга Николаевна и Оленька. А она вспоминала почему-то похороны Виктора Ильича. Его не отпевали, а Диму отпели. И так красиво звучали голоса певчих… Подумала, что хорошие люди почему-то долго не живут. Диме шестьдесят восемь, а свекор вообще в шестьдесят один год умер. Несправедливо. На кладбище к ней подходили, выражали соболезнование. Шура молча кивала, устала… Смотрела на могилы незнакомых Вани и Веры Леонтьевых. Бедный мальчик! Всего два дцать лет прожил на свете. Бедная Вера! И она, Шура, тоже бедная… Теперь они родственники.
Наконец все закончилось. Похороны, поминки, речи, люди, прошли девять дней и сорок… Шура привыкла к мысли, что Дмитрия Ивановича больше нет, но не знала, как ей жить одной. Часто ездила на кладбище, убирала увядшие цветы. Цветов приносили много, и не хотелось, чтобы был неряшливый вид, Дима не любил.
Она вспоминала тот день, как держала его за руку в машине и говорила, говорила, так ласково и нежно называя мужа. А он открыл глаза, посмотрел на нее и сказал: «Шурочка, как жаль…» И смотрел на нее, пока его не увезли за дверь. Там он и умер, без нее. «Шурочка, как жаль…» Что жаль? О чем он жалел? Понимал, что умирает? Или жаль, что она так редко называла его Димочкой и говорила так мало нежных слов? Почему она всегда была так стеснительна и сдержанна? Долго не могла называть его Димой, а уж Димочкой только в тот, последний день. Почему? Какого-то Олега называла тысячью слов, что только не придумывала… А кто он такой? Просто бабник, изменяющий жене. Ловец молоденьких дурочек, совершенно ему ненужных. Никогда не любил ее, ни одного дня. Просто пользовался, не пропуская ни одной хорошенькой аспиранточки. Бог его наказал, такой противный стал, лысый, пузатый. Фу! Димочка рядом с ним выглядел куда лучше, моложе, стройнее… На похоронах она видела его и жену, Инну. Они подходили, что-то там выражали, ей было не до них… Что ей делать без Димы? Такая пустота…
Мама жила с ней, не хотела оставлять одну. Съездили на дачу, там все осталось, как в тот день. Убрались, выбросили испорченные продукты, поплакали… Столько хороших дней прожито здесь. Поехали в монастырь, помолились. А что дальше? Вернуться на работу? Не хотелось, как-то пусто и грустно. Наступила зима. На кладбище до весны ездить не нужно, снег все закрыл. Чисто, красиво… Новый год без Димы. Опять одна. Восемь лет встречала с ним, он любил праздники… Всег да было весело, красиво, подарки…
Но к Новому году неожиданный подарок ей сделала Оленька. Приехала советоваться, она беременна. Работает всего полтора года, работа перспективная, и она на хорошем счету у начальства. Но рождение детей, декреты и все, связанное с младенцами, у них не приветствуется. Ну, не официально, конечно, а так, негласное правило. В общем, молодые матери с часто болеющими детишками на той должности, что занимает она… Увы, можно не сомневаться, что карьера ее закончена. Вверх она уже не пойдет, а если часто будет брать бюллетень по уходу за ребенком, то и сократят при первом удобном случае. Или ребенок, или карьера. У нее надежда только на маму и бабушку. Иначе, как это ни ужасно, ей придется сделать аборт. Виктор говорит, что они пока не могут позволить себе детей, но ей так хочется этого малыша. Шура обняла дочку.
– Дурочка ты моя. Какой аборт? С ума сошла? Я тоже на третьем курсе не могла себе позволить ребенка, но твой отец и думать запретил об аборте. И ничего, справились. Мне все помогали. Тетя Надя, мама, няня была… Дедушка и бабушка твои помогали… Слава Богу вырастили. А если бы твой папа сказал тогда, что мы не можем себе позволить?
Представляешь, какой ужас! Не было бы тебя, моей красавицы любимой. Ты только роди, Оленька, никого не слушай, а мы с бабушкой заберем малыша на дачу и будем растить. Никаких хлопот у тебя не будет Даже не думай ни о чем. Делай свою карьеру.
– А я? Я тоже хочу растить своего малыша, – и она заплакала.
– Смешная ты! Ну что ревешь? Конечно, и ты будешь, как он без мамы? Но в свободное время, если тебе так дорога твоя карьера. Когда родится наш принц?
– Или принцесса, – засмеялась дочь. – В конце июля, наверно.
– Вот и хорошо. Прямо к твоему дню рождения. Летние детки самые здоровые. Виктору своему скажи, что это его никак не коснется, пусть успокоится.
– Ну, мамочка, зачем ты так? Он тоже будет очень рад, просто за меня беспокоится. За мою карьеру знает, как для меня важна работа.
«Еще бы ему не волноваться о твоей карьере! И о твоей хорошей зарплате, на которую он живет!» – подумала Шура, но вслух сказала:
– Ну и замечательно, бабушку обрадуем. А ты папе позвони, пусть готовится стать дедом. Вот бы Дима обрадовался…
– Не надо, мамочка, не плачь. Жалко очень, но что поделаешь. Зато у тебя внук или внучка появится. Ты кого больше хочешь?
– А ты?
– Да мне все равно. Но девочку лучше, правда?
– Конечно, лучше. Мальчишки хулиганят, не справимся, а с девочкой хорошо.
Оленька сказала, что будет молча ть на работе до последнего, а потом клятвенно заверит начальство, что у нее есть кому сидеть с ребенком. Даже декрет не будет брать до самого крайнего срока. Шура запротестовала, как это до крайнего? Нет, хотя бы за месяц обязана уйти, черт с ней, с этой работой. Не хватало из-за нее рисковать ребенком!
Следующим летом родилась девочка Ксения, Ксюша. Ради этого было заключено некое перемирие с зятем. Девочка жила на даче, и Оленька с Виктором приезжали в пятницу к вечеру, а в понедельник рано утром уезжали. Шура старательно скрывала свою неприязнь ради дочери и внучки. Пришлось отдать им свою старенькую «хонду», иначе на дорогу тратилось слишком много времени. Ненавистный зять с удовольствием уселся за руль, машина была хоть и не новая, но в прекрасном состоянии. Шура ездила мало и всегда следила за ней. Но жить на даче с ребенком без машины тоже было неудобно. На до было возить малышку к врачу, надо на рынок и в магазины… и она купила себе небольшую «тойоту». Когда деньги, лежавшие на счету, подошли к концу, Шура сдала квартиру. Продавать что-то из коллекции не хотелось: пусть пока все остается, жаль расставаться. Раз они решили жить на даче, имело смысл сдать квартиру. Цены на такие квартиры были фантастическими.
Почти два месяца Шура собирала и перебирала вещи, которые хотела увезти на дачу. Всю большую библиотеку Дмитрия Ивановича, редкие книги по генетике, биологии и физиологии, все его бумаги, заметки, черновики забрали в институт, которым он руководил. А литературу светскую, как называл муж, книги по истории и археологии Шура перевезла на дачу. А потом решила увезти весь кабинет мужа. Не хотелось, чтобы кто-то пользовался его большим старинным столом, креслом, даже диваном, на котором он часто отдыхал. Оставила пустую комнату, пусть жильцы сами устроят себе что они хотят. Долго думала, как быть с оставшейся коллекцией. Хотя никто из домашних не представлял истинной ценности всех этих карандашных рисунков Чекрыгина, Леонида Пастернака; акварелей, графики и плакатов Остроумовой-Лебедевой, Лисицкого; не знали о Лансере и Грабаре; но везти работы на дачу все же было рискованно. Родные и знакомые были уверены, что настоящие ценности переданы в музей, а на стенах висят обычные картинки и гравюры. Но были в Москве коллекционеры и специалисты, которые прекрасно знали всю коллекцию отца академика и ценность каждого рисунка до рубля. Дмитрий Иванович время от времени продавал работы и, конечно, был связан с такими людьми. Они подыскивали покупателя или забирали на аукцион, а иногда сами уговаривали его продать ту или иную вещь, когда у них появлялся хороший клиент. Разумеется, все они были порядочными людьми, далекими от всякой уголовщины, но слухи, помимо их желания, мог ли дойти до других, представляющих реальную угрозу. И об этом ей много раз говорил муж.
В конце концов Шура отвезла большие папки в мамину однокомнатную квартиру и просто положила на шкаф, в надежде, что грабители, которые залезут в такую скромную квартиру, и внимания не обратят на какие-то там папки с рисунками и старыми плакатами. А все, что было на стенах, развесила на даче. Поменяла систему сигнализации на более современную и добавила тревожную кнопку. Вообще с недавних пор поселок серьезно охранялся. Шлагбаум, охрана у ворот. Многие наследники, да и сами профессора и академики продавали часть своих громадных участков. Земля здесь была дорогая, и покупали ее люди богатые. Строили особняки, на фоне которых их двухэтажные домики выглядели весьма скромно. Новые владельцы и устроили все эти новшества с охраной и въездом по пропускам. Так что попасть на территорию поселка было не так просто. К весне, сдав квартиру, Шура с Ольгой Николаевной стали постоянно жить на даче, ожидая появления внучки. А с рождением Ксюши их жизнь наполнилась радостными хлопотами.
Шура повеселела, о Дмитрии Ивановиче вспоминала с нежной грустью, но вспоминала часто. Странно, но при жизни он не вызывал у нее такой нежности и такого преклонения. Она любила его заботливой родственной любовью, уважала и признавала его превосходство. Все, что он делал, считала правильным и никогда не спорила с ним. Иногда муж бывал не в духе, делал ей замечания, был недоволен и Шура чуть-чуть робела и спешила исправить свою оплошность, но всегда считала, что он прав. После его смерти ей вспоминалось только хорошее, и это хорошее она возвела в степень, и к концу первого года вдовства у нее возник образ абсолютно непогрешимого, совершенно необыкновенного любимого человека.
Образ Олега, который долгие годы занимал пьедестал, померк и рассыпался после встречи на юбилее. Она была так разочарована, увидев его, что и сама засомневалась: о ком она так страдала все эти годы? Пьедестал оказался пуст, и его занял другой – горячо любимый и безвременно ушедший Дима. Очевидно, Шуре нужно было заполнять свое одиночество воспоминаниями о ком-то потерянном, но любимом. И если воспоминания об Олеге бросали ее в жар, в дрожь, были тайными, запретными и приносили только боль, то, думая о Диме, она ощущала тепло и печаль. Но печаль была легкой и благодарной. Ей приятно было вспоминать о нем и делиться этими воспоминаниями с мамой, Нелькой, двоюродной сестрой. Шура свято чтила его память, молилась о нем, заказывала панихиды, часто ездила на кладбище. Когда-то она все это не очень любила, редко бывала на могиле отца и без мамы никогда бы ее не нашла. Но свой, чисто убранный, засаженный цветами участок на Востряковском кладбище Шура любила и даже немного гордилась тем, как красиво у ее близких. Незнакомые Ваня и Вера стали родственниками, ведь у них кроме Шуры никого не было. К годовщине смерти мужа готовилась, волновалась – успеют ли установить памятник? И радовалась, что все успели и Диме это приятно.
Его родители были похоронены в Петербурге, в фамильном склепе, куда он поставил урны. Два раза Шура была там вместе с мужем и удивлялась, как красив и ухожен закрытый мрамором участок. За всем следила администрация, все-таки памятники старины. Но Шура всегда писала их имена в поминальных записках вместе с остальными. И свечи ставила. Раз нет Димы, то это надо делать ей. Все это доставляло ей какую-то светлую радость. И у нее уже не было боли и тоски, как в первое время. Только благодарность и нежность.
Почти все время было заполнено Ксюшей. Первый зуб, первое слово, первый неуверенный шажок. Любимые игрушки и книжки. И легкая ревность – как она бежит навстречу Оленьке и какое у нее счастливое личико! А ведь та проводит с ней лишь два дня в неделю, ну, и отпуск, конечно. Наверно, для каждого ребенка мама – самое главное. Но Шура знала, уедет Оля и опять две бабушки станут любимыми. Ксюша была веселым ребенком и никогда не плакала, прощаясь с мамой. Вообще с ней было легко, ютя она не была тихой и послушной, как Оленька в детстве. Но Шура радовалась активному и радостному характеру внучки. Слава Богу не в них. Но и не в папашу у того характер мерзкий.
Зять появлялся нечасто, Оля приезжала одна. Наверно, все у них было не так хорошо, но дочка молчала. В ЗАГС они не пошли даже после рождения Ксюши. Это Шуру не беспокоило, наоборот, – может, он исчезнет в один прекрасный день! Вот уж действительно будет счастливый день! Оленька была несчастна, и это бросалось в глаза. Он ездил отдыхать один, не желая сидеть на даче с собственным ребенком. Где работал и чем занимался, Шура не знала, хотя Оля говорила, что он что-то пишет и где-то подрабатывает. Но Шура не верила. Писатель! Собрание сочинений можно было за эти годы написать… Была уверена, что этот негодяй берет деньги у Оли. Конечно, негодяй. И это стало его именем. Про себя, конечно, не вслух, чтобы не обижать Оленьку. Так было обидно за нее! Зарабатывала Оля очень хорошо, но им всегда не хватало, и она просила у Шуры. Приходилось давать, а что делать? Все это было неприятно и непонятно, когда закончится.
Ксюше исполнилось три года, и ее отдали в детский садик. Теперь она жила на Комсомольском, а Шура и Ольга Николаевна скучали. Оленька, конечно, уставала и всегда торопилась с работы, чтобы забрать дочку, но хотела жить с Ксюшей. Да и в садик надо ходить, что сидеть одной на даче? Все правильно, но Шура переживала, привыкла к девочке, весь день был занят ею, а что делать сейчас? Куда девать время?
Мама и Оленька уговаривали съездить отдохнуть. Столько лет не была на море, пусть поедет, отвлечется.
Она поехала на Майорку. И гуляя по берегу, дошла до Сон Вери. Думала, это рай, мечта, здесь все счастливы с утра до вечера… Но Шуре и здесь не удалось получить кусочек своего маленького женского счастья.
Ей казалось, что Карлос, спокойный, немногословный, с чуть печальной улыбкой, одинокий, как и она, – это ее наконец обретенное убежище. На маленьком острове, в заросшем цветами поселке она нашла свой островок спасения от одиночества.
Первый год все было хорошо. Осенью они путешествовали по Испании и оба получали удовольствие. Оказывается, Карлос тоже впервые был во многих местах. Зимой вернулись на Майорку, и Шура принялась устраивать дом. Делала это с удовольствием, и Карлосу нравилось все, что у нее получалось. Это она оборудовала верхнюю террасу и та стала самым ее любимым местом. Через месяц дом было не узнать, везде чувствовалась Шурина умелая рука. В феврале приехала Ольга Николаевна, и ей тоже нравился этот райский уголок. Она с удовольствием гуляла по набережной и часами сидела на верхней террасе, наслаждаясь видом и воздухом. Карлос был приветлив, возил их на экскурсии по острову, хотел, чтобы Ольга Николаевна посмотрела самое интересное. Часто приглашал в разные ресторанчики, мама спешила отказаться, но он настаивал, уговаривал, и она соглашалась. Для Ольги Николаевны, которая никог да нигде не была, эта поездка была сказочным путешествием, и она восторгалась всем. Перед отъездом Карлос подарил ей красивую нитку жемчуга и такие же серьги. «Традиционный сувенир с Майорки», – пошутил он, приведя Ольгу Николаевну в смятение. Ничего себе сувенир!
Шура была благодарна ему за все. Проводив маму занялась подготовкой к сезону. Вернее, Карлос занялся активно, а Шура поддерживала его морально, выслушивая и сочувствуя. Советовала что-то по части интерьера, и он внимательно слушал, соглашаясь. Да, хорошо бы поменять то и это, сделать красивые занавески и покрывала в номерах, заказать новый тент для террасы ресторана и, конечно, поменять систему кондиционирования. Тогда можно было бы претендовать на четыре звезды, а это уже совсем другие расценки на номера. Но где взять деньги? Он давно думает над этим, но того, что отель дает сейчас, недостаточно для таких серьезных изменений, а с кредитом связываться рискованно. Нужно не меньше миллиона евро. Шура подумала про коллекцию, вряд ли там миллион. Хотя возможно и больше, если не торопиться. Но это процесс долгий, а вот квартира на Фрунзенской – совсем другое дело. Она посоветовалась с Ветой. Подруга идею одобрила, конечно, вложить деньги в отель на Майорке – дело выгодное. Только надо правильно оформить договор о партнерстве, определить ее долю. Здесь всем занимаются нотариусы. Шура пожала плечами, что она в этом понимает? Но Карлос, наверно, разбирается, они же одна семья, не будет он ее обманывать. Вета согласилась, Карлос действительно приличный парень и Шурочку любит.
Когда она сказала мужу, что может продать свою квартиру и вложить эти деньги в отель, Карлос даже растерялся. Как? Шурочка же сдает квартиру, помогает маме и дочке! Отель, конечно, приносит хороший доход, а после реконструкции он еще возрастет, но это не сразу а только со следующего сезона. Ну и что, пусть со следующего. Все равно надо что-то менять. Аренда – дело хлопотное. Раньше она жила рядом и в любой момент могла подъехать, если возникала проблема. А там постоянно что-то происходит. То протечка, то поломка, недавно соседи сверху залили, жильцы уезжают – надо искать новых, новый договор… Сейчас всем этим заниматься некому. Маме уже не по силам, а Оля целый день на работе и ребенок, у нее вообще ни на что времени не остается. Вот она и подумала вложить в отель. Он хорошо знает отельный бизнес, занимается этим основательно, сам все контролирует, так что доход гарантирован. Ей кажется, что это лучше, чем аренда в Москве. Карлос обрадовался, стал уверять, что она не пожалеет, со временем будет получать больше, чем от аренды. И никаких хлопот для нее. Конечно, они все оформят юридически, деньги – вещь серьезная. Спросил, удастся ли Шурочке до осени продать квартиру и перевести деньги. Ну да, она думает, что за пару месяцев все можно сделать. Надо уже сейчас предупредить жильцов о расторжении договора. И тогда через месяц можно выставлять на продажу. Какая же Шурочка умница! Какой подарок судьбы! А он костьми ляжет, но за зиму сделает ремонт! Шура посмеялась – не надо, без фанатизма, пожалуйста. Когда будет, тогда и ладно.
В Москве сделка состоялась быстро. Четырехкомнатная квартира в сталинском доме, да еще в таком месте, ценилась дорого, и желающих оказалось много. Полтора миллиона долларов и никакого налога. Шура получила эту квартиру в наследство пять лет назад, поэтому ничего платить не должна. Все складывалось удачно. У нее есть счет в Испании, и она может официально перевести деньги.
Оленька и мама не возражали. Если выгоднее вложить в отель, пусть она так и сделает. Кому здесь заниматься арендой? Нелька же устроила целый допрос, как Шура оформит и какие права на отель у нее будут? Это же ее, Шурин, верный кусок хлеба до конца жизни! Она все как следует обдумала? Карл оса-то знает без году неделю… У него ведь дети есть, наследники. Не получится так, что Шурку без всего оставят? Мало ли что с Карлосом может случиться? Да нет, дай ему Бог здоровья, но вдруг… Да, волнуется, потому что хорошо знает, какая Шурка рохля, только ленивый не обманет…
Больше месяца она просидела на даче, пока регистрировался договор. За это время освободила квартиру и, конечно, побыла с Ксюшей. Девочка выросла, с восторгом рассказывала о своих друзьях и жалела, что садик закрылся до осени. Вообще Шурин приезд оказался кстати, отпуск у Оленьки только с августа, и сидеть с Ксюшей кроме Ольги Николаевны было некому. А оставлять их одних на даче Оля боялась, у бабушки и давление скачет и сердце побаливает… Очевидно, предложить отцу посидеть с ребенком ей и в голову не приходило. К тому же выяснилось, что его вообще нет в Москве. У ехал к каким-то друзьям, купившим дом в Крыму, и там работает над большим романом. Шура только усмехнулась, слушая дочку. Писатель-фантаст… Какой там роман? Только если с какой-нибудь бабой. В том, что Негодяй изменяет дочери, Шура была уверена. Только не понимала, почему Оля так долго пребывает в состоянии слепой влюбленности. Чем он так околдовал ее? Она расстраивалась, переживала за Оленьку ну почему ей так не повезло? Хорошенькая, умница, так многого добилась в своей работе… Неужели кроме этого ничтожества никого вокруг нет? Но с дочерью на эту тему не говорила, бесполезно… Начнет защищать Негодяя, будет плакать… Да и Ольга Николаевна просила не заводить разговоров о Викторе, девочка и так страдает, зачем еще мучить… До конца июля Шура оставалась на даче с мамой и внучкой, решив будущим летом взять Ксюшу в Сон Вери на все лето. А Оленька приедет в августе и заберет ее. Жаль, что в этом году не получилось из-за всей этой возни с квартирой.
В начале августа, переведя деньги, Шура вернулась в Сон Вери. Карл ос обрадовался, он скучал… Нет, два месяца – это слишком долго! Пусть лучше Шурочкины родные приезжают к ним. Она смеялась, когда ему скучать? Уходит в шесть утра, а возвращается вечером. Нет-нет, днем еще ничего, крутится на работе, но ночью ужасно одиноко… И целовал ее. И Шуре было приятно, что он скучает, ждет… Всю неделю Карлос приходил домой днем, пока в отеле было затишье, и они устраивали сиесту Несмотря на свои пятьдесят пять, он был нетерпеливым и опытным партнером.
А через неделю приехали его дочери с мужьями и детьми. Шура волновалась, Карлос до вечера на работе, и ей предстояла роль гостеприимной хозяйки. Раньше они сами хозяйничали, как умели, а теперь в доме появилась жена, мачеха. Хотелось, чтобы им все понравилось, и она продуманно устраивала комнаты гостям. Постелила самое красивое белье, новые полотенца. В гостевых ванных разложила все до мелочей. Вымыла и без того чистый дом, поставила везде цветы, купила детям игрушки и приготовила испанский обед под руководством Веты.
Карл ос удивлялся и шутил, что напрасно она так старается. Вот увидит, какой испанский сумасшедший дом начнется, когда приедут двое маленьких разбойников со своими родителями. От Шуриного уюта не останется и следа. Мальчишки все перевернут вверх дном.
Так оно и оказалось. Дом наполнился шумом, криком, беготней, постоянно что-то па дало, разбивалось. Мальчишки были хорошие, но и впрямь маленькие разбойники. Шуре не хотелось признавать, что они просто плохо воспитаны. Ее удивляло, почему родители никак не реагируют на их безобразия и не делают замечаний. Карлос по-прежнему уезжал в шесть утра и возвращался после девяти вечера. Первые дни заезжал домой днем, чтобы повозиться с мальчишками, но потом, видимо, устал и уже допоздна не появлялся. Шура без конца готовила, накрывала и убирала. Накормить такую ораву было непросто. Вета посоветовала не изощряться, а просто на тушить побольше мяса с овощами в большой кастрюле, чтобы хватило на два дня, а детям почаще делать спагетти с соусом. Все дети обожают макароны и испанские – не исключение. А утром большую сковородку яичницы с помидорами и ветчиной или омлет. И натолкать в холодильник всяких йогуртов, сыров, пудингов и колбас – пусть выбирают. А эти утренние безобразия с оладушками, блинчиками и сырниками надо прекратить. Вечером мужики пусть мясо и рыбу грилят, самое милое дело. Миску салата им настругать, и пусть сами возятся с грилем хоть до ночи. Хорошо еще, что таскать Шуре не нужно, Карлос все привозит.
Карлос действительно привозил продукты. Он все равно каждое утро получал для отеля. Просто стал больше заказывать и привозил мясо, кур, кроликов, рыбу и целые ящики с фруктами и овощами. Шура бегала в супермаркет только по мелочам, но и этих мелочей набирался целый пакет, а то и два. Хлеб, молоко, яйца, печенье, шоколад, разные упаковки с йогуртами и творожками. Магазин был рядом, но все равно тащить по жаре и в горку было тяжело. Помощи никто не предлагал. Посуду после завтрака никто не убирал, даже если Шуры не было дома. Уходили на море до обеда, а она приводила дом в порядок. Посудомоечная и стиральная машины включались иногда и по два раза в день. Все бы ничего, все-таки гости, можно потерпеть три недели ра ди Карлоса. Но Шуре было обидно и странно, что ее никто ни разу не поблагодарил. Создавалось впечатление, что она домработница на зарплате. Обе дочери прекрасно знали русский, уехали из Москвы школьницами, но обращались к Шуре на испанском. И каждый раз делали удивленные лица, вроде бы забыв, что она не понимает, и тогда повторяли по-русски. В основном были просьбы, но звучалиони, как распоряжения. Не могла бы Алехандра погладить, дети просят сырники, завтра надо сварить овощной суп, пусть Алехандра не забудет купить шокола дное молоко детям, они любят. И это – Алехандра, такое сухое и непривычное, резало слух. И мальчишки целый день кричали: «Алехандра, дай то, сделай это!» – а видя, что она не понимает, смеялись и убегали. Мужья, зная, что Шура не говорит по-испански, никак к ней не обращались, просто не замечали. Бросят с утра «ола» и проходят мимо. Это у них означало «привет».
Вечерами, когда приходил Карлос, они собирались на нижней террасе, жарили мясо, пили вино и болтали по-испански до глубокой ночи. Шура накрывала на стол, делала салат и, посидев немного для приличия, уходила.
– Посиди еще, Шурочка, – просил Карлос.
– Устала, пойду, почитаю у себя.
– Бедная моя хозяюшка, ну ладно, иди. Я тоже скоро приду, устал. Мы все уберем, ты ложись.
Но, как правило, ничего не убирали. В лучшем случае складывали остатки мяса в холодильник. Карлос уходил спать, а они еще долго сидели внизу. Смеялись, смотрели телевизор. Дети бегали по дому, кричали и тоже не спали до глубокой ночи. Вета сказала, что в Испании это нормально. Днем – сиеста, а вечером орут допоздна. Шура и сама слышала этот детский крик из соседних домов и террас. Похоже было, что в Испании вообще не принято запрещать детям что-либо. Но наконец эта каторга закончилась, и гости уехали. Вообще все стихло, отдыхающие с детьми разъехались. Шура отмыла дом, перестирала все и стала опять наслаждаться жизнью.
С октября Карлос занялся ремонтом в отеле. В Мадрид в этот раз не поехали, не было времени, хотели закончить все к началу сезона. Шуру это обрадовало, родственниками она была сыта по горло. Потихоньку помогала Карлосу в выборе тканей, настольных ламп, цвета стен в номерах и холлах. Он пропадал в отеле до самого вечера, следил за работой, ездил по фирмам, заказывая то одно, то другое. Приезжал уставший и ложился спать. Шура жалела его и старалась приготовить что-нибудь вкусное на ужин. Их вечерние прогулки по набережной прекратились. Шура гуляла одна, иногда брала мопса, реже вытаскивала Ветку. Но подруга, накрутившись целый день с детьми и хозяйством, выходила, только если Аркаша был в отъезде. Мама приехать отказалась, какой из нее путешественник в семьдесят лет! Будет жда ть Шурочку дома, да и Оленьке надо иногда помочь, посидеть с Ксюшей. Шура уже поняла, что забрать внучку на три месяца не получится. Представить себе Оленьку и Ксюшу в компании родственников мужа она не могла. Мало того, что ее эксплуатируют, но еще и Олю заставят быть у них на побегушках. Нет, это не вариант. Дочке надо отдыхать, а в испанском сумасшедшем доме, как правильно заметил Карлос, это невозможно. Она попросила Олю оформить отпуск на июль с тем, чтобы в начале августа они уехали домой.
Карлос уставал, был взвинчен и раздражен. Шура успокаивала, нельзя же так себя изматывать, но он только отмахивался. Главное для него было успеть закончить все к открытию сезона. Все номера забронированы с начала мая, и подвести своих постоянных туропера торов из немецких агентств он не мог. Шура предлагала свою помощь, но он пожимал плечами, чем она может помочь? Ну, нет так нет, и сразу после открытия отеля улетела в Москву. Побудет с мамой на даче хотя бы месяц, а в начале июня заберет Ксюшу и уедет. Внучка стала совсем большая, через год в школу пойдет. Она уже мечтала об этом и демонстрировала бабушке свое умение писать буквы и читать по слогам. Ксюша все понимала, рассказывала, что мама с папой часто ссорятся, папа обижает их, кричит и ругается, а мама плачет. Ольга Николаевна вздыхала, а у Шуры внутри все кипело от возмущения. Эх, был бы жив Дима, он бы поставил Негодяя на место. При нем тот все же держался в рамках. Пробовала осторожно поговорить с Олей, ребенок уже все замечает и понимает, надо об этом подумать, зачем травмировать Ксюшу. Дочка стала, как обычно, защищать Негодяя, говорить о вспыльчивости и неуравновешенности всех творческих людей, о том, как они ранимы и эмоциональны, их надо поддерживать, а не обижаться.
Шура не выдержала и спросила, о каком творчестве идет речь. Может, она что-то пропустила и Виктор наконец опубликовал какой-то шедевр? Оленька заплакала, и Шуре стало стыдно. Зачем еще и она мучает девочку этими бессмысленными разговорами? Раба любви. Вот это точно про ее несчастную дочку. Вспомнила Олега, она тоже была рабой своей любви к нему. Ничего не видела, наделяла его всеми мыслимыми достоинствами… Просто длилось не так долго, потому что она перестала быть ему нужна. Удобно, когда рядом хорошенькая, влюбленная аспиранточка. Потом будет следующая… Много лет Шура идеализировала свои отношения с Олегом. Уверяла себя, что у них была настоящая любовь, и даже оправдывала его, когда он так внезапно и жестоко бросил ее. Не мог обманывать жену, не мог разрушить семью, хотел, чтобы Шура начала новую жизнь, встретила кого-то и была счастлива. В глубине души знала, что это не так и Олег думал только о себе и поступал так, как ему удобно. Но боялась признаться в этом. А когда увидела его через пятнадцать лет, разочарование было так велико, что все встало на свои места. Была любовь, но только Шурина, а Олег с удовольствием пользовался ее любовью. Но он хотя бы не был альфонсом и ничтожеством. Его можно было любить не только за сексуальную привлекательность. А за что Оленька любит Негодяя? Наверно, в постели он и неплох, скорее всего, да, хотя она никогда не думала обсуждать эту тему с дочкой. Но кроме этого? Ведь десять лет почти… Оленька была ребенком, первый мужчина, старше, опытнее – все понятно. Но сейчас? Неужели это будет тянуться бесконечно и Оленька никогда не будет счастлива?
Эти мысли отравляли радость от приезда в Москву. Мама успокаивала, не нужно думать об этом, только себя расстраивать, насильно же не оторвешь Оленьку у них ребенок, может, все как-то образуется со временем. Шура соглашалась, ну что зря расстраиваться? Может, правда что-то изменится к лучшему?
На даче Ольга Николаевна повеселела, с удовольствием возилась с цветами, чувствовала себя хорошо, и Шуру это радовало. Сама она первым делом съездила на кладбище, убралась, посадила цветы, посидела тихонечко, вспоминая Диму. Мысленно попросила прощения, что не приходила на годовщину, да и в этом году не получится. Она там, в Сон Вери, все равно вспоминает этот день. И в этот раз уйдет к морю, будет сидеть и дума ть о нем. Вот вышла замуж и вроде все хорошо, но она его не забывает, только приезжать стала редко. Далеко все-таки. Пусть Дима ее простит.
Лето пролетело незаметно. Ксюша была в полном восторге от моря и от Ветиного мопса. Приходилось брать собаку с собой. Бедный Мопи сидит дома один, ему же грустно. Шура соглашалась, что одному грустно, и Мопи прижился у них, отдавали только к вечеру. Карлос приезжал поздно, когда Ксюша уже спала. Шура была твердо убеждена, что уставшие за день дети в девять вечера должны крепко спать. Шура с Оленькой сидели на террасе, и муж, немного поговорив с ними, извинялся и ух одил спать. Шуре было хорошо со своими девочками, так бы не отпускала никогда! Дочка хотя и радовалась отдыху и окружающей красоте, но часто звонила Виктору на мобильный, потому что дома его никогда не было. Лицо у нее после этих разговоров было расстроенное, а иногда – заплаканное.
В начале августа Шура проводила их в Москву и стала готовиться к приезду родственников. Она уже не старалась, как в прошлом году, но все равно приходилось крутиться целый день. И готовить, и стирать, и убирать. Своих денег у нее не осталось, она накупила подарков Ксюше и Оленьке, оплатила их билеты. Все, что оставалось от сбережений за аренду квартиры, Шура потратила, а новых поступлений пока не было. С самого начала получилось так, что Карлос платил в ресторанах, оплачивал счета, привозил продукты, и вроде никаких особых расходов больше не было. Иногда они ездили в большой торговый центр и покупали все необходимое для хозяйства – от шампуня и зубной пасты до крупы и сахара, и Карлос платил кредиткой. Вначале он предлагал Шуре деньги на всякие мелочи, но она говорила, что у нее все есть. И действительно, деньги были. Билеты на самолет, подарки, поездки в Пальму, купить себе что-то новенькое, посидеть в кафе с Веткой… На все это Шура тратила свои деньги. Опыта совместного ведения хозяйства у нее не было. Когда-то все оплачивали Борькины родители, давали деньги на хозяйство, потом алименты, и она сама определяла, на что потратить. А Дмитрий Иванович держал деньги в шкатулке на комоде в спальне и с самого начала просил Шурочку рассчитываться с Софьей Михайловной за покупки и брать деньги на свои расходы. И она тоже держала свою зарплату в этой шкатулке. Потом он дал ей карточку чтобы снимать деньги в банкомате. Все крупные траты Дмитрий Иванович оплачивал уже не из хозяйственных денег. Когда они ездили за границу, всегда заставлял Шуру покупать что-то красивое, он любил и умел хорошо одеваться. И если она выбирала сумку или туфли подешевле, он с сомнением качал головой. Вещи должны быть качественными. И просил продавщицу упаковать именно дорогие сапоги или сумку. Шура говорила по-английски плохо, а он хорошо, поэтому за границей всегда объяснялся в магазинах и ресторанах сам. Так получалось, что ей не приходилось просить у Дмитрия Ивановича денег, дай разговора о них не возникало.
А с Карлосом все было неопределенно. Когда после свадьбы она взялась навести уют в его холостятском доме, он с удовольствием ездил с ней по магазинам. Покупал гардины, покрывала, постельное белье, бокалы, вазы, миксеры и тостеры… В общем все, чего не было в хозяйстве. Но когда Шура предложила обустроить верхнюю террасу развел руками. Хорошо бы, но это все слишком большие расходы, а денег нет. Путешествие и обновление дома обошлись в кругленькую сумму, пусть подождет до будущего года. Если сезон будет удачным, то и на террасу деньги найдутся. Все сразу не получается, что поделаешь… Только зачем? Кому там сидеть? И стол, и стулья, и гриль есть внизу. Шура смутилась, что это она так запросто предложила, как будто речь идет о сотне евро. И сказала, что у нее есть деньги. Все обойдется, может, в две-три тысячи, зато как будет красиво. Там такой вид, что и уходить не хочется. Карл ос улыбнулся, если ей так уж не терпится, пусть делает, он уверен, что получится красиво.
Но вот все сбережения закончились, и на до просить у него. Смущаясь, она объяснила – гости, дети, каждый день надо бегать в магазин то за одним, то за другим, а денег у нее больше нет. Карлос кивнул головой, конечно, конечно. Он же не может привезти все. И дал ей двести евро. А в сентябре сделал замечание, что телефонный счет слишком большой. Как можно чуть не каждый день звонить в Москву, да еще на мобильный? Шура виновато молчала, звонила Оля и звонила действительно часто, что тут можно сказать… Вета посоветовала поговорить о прибыли.
Сезон закрылся, пора обсудить результаты, они же деловые партнеры. Ах, как ей не хотелось затевать этот разговор! Она думала, что Карлос сам должен рассказать, что у него получилось после ремонта. Отель не пустовал, свободных номеров не было, значит, и результат неплохой? Но он молчал, и она, устав просить по сто евро, спросила сама. Карлос чуть смутился, конечно, сезон хороший, но всякие непредвиденные траты… К сожалению, это всегда так, рассчитываешь на одно, а получается другое. Пришлось поменять холодильные установки, а к весне надо новые плиты и вытяжку. За шезлонги и зонты у бассейна пришлось рассчитаться из прибыли. Но Шурочке не о чем беспокоиться, уже со следующего года она будет получать хорошие дивиденды. Сейчас он вложит еще какие-то деньги в самое необходимое, а с будущего сезона пойдет чистый дох од. Они ведь вроде договаривались, через год. А если ей нужны деньги, пусть не стесняется и спрашивает. Завтра он переведет ей на счет тысячу евро на всякие расходы. Зато у них в этом году будут хорошие новогодние каникулы. Он устал, как собака, можно позволить себе отдохнуть. К Рождеству поедут в Мадрид. В прошлом году не получилось, родителей давно не видел. Да и с мальчишками в этот приезд не удалось побыть. А в Мадриде они с Шурочкой погуляют! Куда ей хочется? Может, в Барселону съездить на недельку? В прошлый раз мало что успели увидеть за один день. Пусть Шурочка подумает пока, а он побежал. Надо с бухгалтером все отчеты просмотреть. А вечером можно пойти поужинать в «Сирену», если Шурочка хочет, а потом погулять по набережной, погода чудесная. А может, в Пальму поехать, в японский сходить, посидеть где-нибудь в старом городе, музыку послушать? В общем, как Шурочка захочет.
И вот она сидит на своей террасе, смотрит на море, на город в легкой дымке… Раньше казалось, что нет места прекрасней, чем Пальма, но сейчас даже туда не хочется. Не хочется бродить по удивительным старым улочкам, рассматривая необыкновенные дома, не хочется сидеть в кафе на Королевской площади, есть вкуснейший шоколадный торт и слушать виртуозную игру двух гитаристов. Она все это видела, всем этим наслаждалась десятки раз. И в Барселону не хочется, была уже. Что она, вечный турист? А в Мадрид точно не поедет. Вот уж без кого легко обойдется, так это без милых дочек и их симпатичных детишек. Ей предстоит в следующем августе пахать на всю ораву. Имеет право не видеть их хотя бы до этого времени. А собственно почему она должна их ежегодно обслуживать? Как-то обходились раньше без нее? Правильно Ветка советовала уехать вместе с внучкой в Москву сидела бы там, на даче, отдыхала со своими, с родными… у Оленьки день рождения, у Димы годовщина…
Неудобно перед Карлосом, хотела сделать ему приятное. Он к ней так хорошо относится. Нет, относился… Да, относился, так будет точнее. Три года назад, когда познакомились. Гуляли по набережной, разговаривали, сидели в кафе… Он такой спокойный, внимательный, рядом с ним даже молчать было уютно. Почему Карлос решил на ней жениться? Никакого расчета у него точно не было. Он и знать не знал, что она может предложить ему миллион евро на отель. И цен-то на московские квартиры не представлял, даже растерялся, когда она предложила продать свою. Ему это и в голову не приходило. А ей вот пришло! Потому что тетеха, Нелька права. А вообще зачем она вышла замуж? Любила Карлоса? Нет. Какая любовь в их годы. Просто хотелось, чтобы кто-то был рядом, заботился о ней и она бы с благодарностью ухаживала, создавала уют, теплый дом… Сидели бы вечерами, разговаривали, шутили. Как с Димой. Ну, как с Димой! Таких не бывает. Дима ее любил, очень любил. Единственный из мужчин, кто любил по-настоящему. Она, дура, стеснялась этой любви, стеснялась их близости, потому что он был на двадцать пять лет старше. А Карлос – на семь, и что? Никакого особенного счастья в постели с ним не испытывала. Миша вообще был ровесником, год жили вместе, а вспомнить нечего – чужой… О Борьке и говорить не надо, восторги юности. Ну а Вершинин просто наваждение. Придуманное счастье.
Она поморщилась. Воспоминание о нем не обожгло сладкой, ноющей болью, как раньше. Сразу вспомнилось полное лицо, неприятно мягкая рука, лысина… Образ Олега исчез, испарился, она не могла вспомнить его лицо, каким оно было двадцать пять лет назад. Старалась и не могла. Мелькали какие-то киногерои, рекламные лица известных мужских брендов, а Олега среди них не было. Только это чужое немолодое, потасканное лицо Вершинина, пошло и не к месту читающего стихи. Тоже мне, Онегин нашелся… Из всех этих мужчин один Дима умел любить. И сейчас она понимала, как хорошо и счастливо прожила с ним восемь лет. Один он увидел и понял в ней то, за что можно полюбить так сильно и навсегда. Другие не оценили. Только красоту. Молодая Марина Влади… Сейчас уже не очень молодая, но все еще красивая. Карлосу нужна была жена. Содержать дом в порядке, сочувствовать проблемам, помогать, окружать вниманием и заботой. Испанки в этом плане не очень… А он все же родился и жил в Москве, русские для него понятнее, сам говорил об этом не раз. Вот и нашел одинокую, симпатичную русскую. Она еще и все свои деньги ему отдала. Ну, положим, деньги сама предложила. Карлос просто поделился своими заботами и мечтами. А она тут же, не раздумывая – нате, берите! А теперь сидит как Карлсон на крыше и думает, куда бы улететь. А денег нет. Хорошо, что есть коллекция и дача. У нее мама на руках и Оленька с Ксюшей… Дима, наверно, недоволен, что она так глупо потеряла квартиру. Эх, Шурочка-дурочка! Но может быть, Карлос действительно будет выплачивать со следующего года ее долю прибыли? Понятно, что сейчас ему хочется полностью привести отель в порядок. Это его детище, все мысли и заботы только о нем. А Шура так, полезное приложение. Хотя первый год был счастливым и дал ей надежду. Но, увы…
Все эти мысли не утешали, но никто и не обещал, что жизнь будет сплошным праздником. Сама во всем виновата. Поторопилась замуж, чтобы не быть одной, и что? О чем разговаривать с Карлосом? Только о его делах, больше он ничем не интересуется. Когда гуляли по Мадриду, она ему рассказывала историю королевского дворца, построенного на месте сгоревшего Алькасара. О монастыре босоногих монахинь он вообще не слышал, а там хранятся такие шедевры! В Прадо, конечно, был, а в Академии изящных искусств – нет. Двадцать лет прожил в Мадриде и ничего о нем не знал. Просто жил в этом прекрасном городе, ничего не замечая.
Она вспомнила свою поездку с Димой. Как им интересно было бродить по площадям, по музеям, просто по улицам. Она могла слушать его часами. Дима, конечно, был необыкновенным человеком. А Карлос неплохой, но другой, самый обычный. Не всем быть академиками и эрудитами, она и не требует этого. Можно быть просто неплохим, если бы он еще умел любить… Любить, ценить, заботиться, дорожить. А этого нет. Карл осу просто неинтересны ее заботы. И как долго она собирается жить здесь, вдали от родных и любимых с чужим человеком? Шура вздохнула и пошла к Вете. Подруга была ей более близка, чем муж. Она всегда умела успокоить и поднять настроение.
На следующий день позвонила мама, у Оленьки беда – Виктор ушел. Даже не поговорил с ней, исчез, оставив записку и ключи от квартиры. Забрал все свои вещи, ну и, конечно, деньги, что были дома. Оленька позвонила ей вечером, и она сразу же приехала. У тром отвела Ксюшу в садик, а Оля на работу не пошла. Вчера плакала, а сегодня лежит, разговаривать не хочет и не ела со вчерашнего дня. Что делать? Может, вызвать врача? Шура почувствовала ликующую радость, как камень с души свалился, Оля свободна! Но тут же устыдилась, бедная девочка! Конечно, хорошо, что Негодяй исчезнет из ее жизни, но что дела ть сейчас? Мама спросила – может, Шурочка приедет? Надо Оленьку поддержать, а что она, старуха, может? Шура обещала перезвонить. Она все обдумает и, наверно, приедет. Только пусть мама не переживает. Ничего страшного не случилось. Хорошо ведь, что ушел? У Оленьки начнется совсем другая жизнь. Хватит ей мучиться. Все будет хорошо.
Настроение у Шуры поднялось, все печальные мысли исчезли. Десять лет она на деялась и ждала, чтобы дочка освободилась от этого ничтожества. Конечно, надо лететь в Москву. Оленьке сейчас плохо, но ничего, все забудется, все пройдет. Она встретит хорошего человека. Такая чудесная девочка! Конечно, встретит. Сегодня все изменилось. К тридцати только-только начинают дума ть о семье, о детях. А пока они будут все вместе. До Димы у нее была семья, мама и Оленька, и ей было хорошо с ними. А сейчас их четверо, еще и Ксюша. А что же с Карлосом? Может, это знак? Нечего ей делать в этом райском уголке! Нужно ехать к своим, в Москву. Да, наверно, это так. Ну ладно, пока надо обсудить все с Ветой и попросить ее заказать билет.
Прямого рейса на Москву не было, сезон закончился, и билет заказали через Барселону. Вета уговаривала не торопиться, не принимать никаких радикальных решений. Просто поехать в Москву, помочь дочке. Чем уж так плох Карлос? Все мужики в этом возрасте далеки от идеала. Ей с Аркашей тоже бывает ох как несладко! Крутится, как вор на ярмарке, чтобы ему угодить. Такое иногда приходится выслушивать! А Карлос вполне нормальный, спокойный и, надо признать, работяга. Ну не романтик, не профессор, но относится к Шуре совсем неплохо. А с его родней надо поставить вопрос ребром – в прислуги не нанималась. Она ей тысячу раз говорила об этом. Они в гости – Шура в Москву. Не хочет ехать в Мадрид, и не надо. Пусть навещает своих родных сам, а она к своим поедет или дома останется. У них здесь всегда веселый Новый год, Шура знает. Только не надо никаких разговоров с Карлосом сейчас, пусть пройдет время, и все встанет на свои места. Ей ведь под полтинник, все – поезд ушел. Вряд ли удастся встретить принца. Надо жить с тем, что есть. Тем более бизнес общий, она все деньги вложила. На будущий год пойдет чистая прибыль, отель как игрушка стал, Карлос в этом плане молодец. А если Шура уедет с концами, как все контролировать? Он, может, мужик и порядочный, но, как говорится – с глаз долой, из сердца вон. Судись с ним потом из-за отеля. Что Шура понимает? А он испанец, закон на его стороне. Нет, пусть даже не думает заводить с ним разговор сейчас. Она просто умоляет Шуру не дела ть такой глупости, надо быть похитрее. Даже если совсем муторно с Карлосом жить, можно приезжать пару раз в году. Сезон закончился, подъехала, итог подбили, деньги получила, месяц-другой на солнышке погрелась и – в Москву. Летом приехала с внучкой, с дочкой отдыхать. Карл ос с утра до вечера на работе, а Шура хозяйку изображает. Опять пару месяцев на море побыла с ребенком и к августу у летела. Чем плохо? И Карлосу нечего сказать. Договорились?
Шура поцеловала подругу и побежала собираться. Надо еще в банк, снять ту тысячу что Карлос перевел. В банке договорилась, чтобы ее корреспонденцию посылали не на пятнадцатый номер, а на седьмой. Адрес тот же, только номер апартамента изменился. Девушка сделала пометку, и она расписалась. Пусть отчеты из банка приходят Вете, если Шура задержится в Москве на долго. Будет хотя бы знать, переводит ли ей Карлос деньги.
Вечером сказала мужу, что завтра летит в Москву. У дочери неприятности, ушел Виктор, и Оля ужасно переживает. Надо побыть с ней, поддержать. Карлос растерялся, как уезжает? И надолго? Шура пожала плечами. Конечно, он все понимает, но вроде она говорила, что этот зять не такой уж подарок. Жил на Олины деньги, не работал. Может, не так страшно, что ушел? Поехать, конечно, надо, но если Оля поплачет да успокоится, Шурочка сразу вернется? К Рождеству они ведь в Мадрид собираются. Она ответила, что пока не знает, но вряд ли, пусть он строит свои планы без нее. А ког да же она думает вернуться? Шура опять неопределенно пожала плечами и, подумав, сказала, что надо пожить отдельно. Ей кажется, они поторопились. Почему она так решила? Он ее чем-то обидел? Да нет, дело совсем не в этом. А в чем же? Конечно, он был замотан, ремонт, потом сезон, дома почти не был, но ведь это ради их отеля. А сейчас у него полно свободного времени, можно спокойно жить. Он же предлагает съездить куда-нибудь, отдохнуть… Да ей отдыхать-то не от чего. А ему, конечно, надо. И она надеется, что он хорошо проведет время в Мадриде. Не будет думать, чем ее занять, чтобы не скучала, а спокойно побудет с родными. А ей просто хочется побыть одной. Мама не очень хорошо себя чувствует, у Оли беда… В общем, поживет немного с ними, а там посмотрит. А деньги, по возможности, пусть переводит ей на счет Квартиры нет, сдавать нечего, а на мамину пенсию не проживешь. Шура сама от себя не ожидала такой решительности, неловко все же говорить о деньгах. Карлос смутился и торопливо стал уверять, что завтра по дороге в аэропорт он снимет какие-то деньги ей на жизнь, пусть Шурочка не волнуется. А при первой возможности… Но он надеется, что Шура не собирается пробыть в Москве всю зиму? Она пока не знает, что загадывать…
Потом долго возилась на кухне, гладила белье и, когда Карлос ушел спать, поднялась на крышу. Сидела под звездным небом, смотрела в черноту моря. Пальма переливалась огнями, было тепло и тих о. Ноябрь здесь удивительный. В Москве сейчас холодно и грязно. Самое плохое время. И там под серым дождливым небом мучается Оленька. Плачет или, что еще хуже, лежит, отвернувшись к стене, и молчит. Как Шура лежала когда-то. Тогда ее предал Борька. А потом бросил Олег И это было еще страшнее. Жить не хотелось.
А сейчас маленькая Оленька, ее бедная девочка, смотрит невидящим взглядом на ту же стену, в той самой квартире. И тоже думает, что жизнь кончена. Что же им так не везет? Всем троим. Мама – нежная, красивая, ласковая – прожила одна. Она – точная копия мамы, только и слышала вокруг, какая красавица! И тоже простое женское счастье прошло мимо, оставив ее одну. Так хотелось Оленьке счастливой судьбы! Но их как будто заколдовали – и ее дочка одна. Почему? Они никому ничего плох ого не сделали, никого никогда не обидели… Почему Бог создал их нерешительными, слабыми, беззащитными? Вон Нелька, как уверенно шагает по жизни, и дочка у нее такая же. А Эдик, как бы она его ни ругала, всегда рядом, не бежит от нее, любит, наверное… Неужели ее Оленька не заслуживает любви? Завтра прилетит домой, обнимет свою девочку и поплачет с ней. Как ей помочь? Шура вспомнила, как рыдала когда-то, обняв маму. Вспомнила даже слова, которые выкрикивала: «За что, за что? Почему, мама? Я жить без него не могу!» Вот так же завтра будет говорить, сквозь рыдания, Оля. А Шура будет гладить ее по голове и шептать ласковые, нежные слова, как шептала ей тогда мама. Но легче от этих слов не стало.
Нет, надо что-то другое. Лучше она расскажет Оле, как мучалась, страдала и плакала в этой самой комнате, только диван был другой. Точно так же не хотела жить, казалось, что незачем, что жизнь кончена и больше уже ничего не будет. Хотелось умереть, но жалко было маленькую Оленьку. И маму. И стала жить. Без всякой радости, машинально, ради дочки. А потом все прошло. Не сразу, но прошло. Не могла даже вспомнить лица человека, которого так безумно любила, из-за которого хотела умереть. Имя есть, а лица нет. Чужой, ненужный… а так страдала! Оказывается, самое-то главное, самое важное в жизни – это ее девочка, ее ребенок, ее дочка. И мама, для которой самое главное – она, Шура. А потом было счастье. Было, было. И любовь была. И у Оленьки все будет. Не может не быть. Вот что она скажет ей завтра. И заставит встать и жить дальше. Ради Ксюши, ради нее… А папа? А две бабушки и сестра? Вот сколько людей вокруг Оленьки! Любят ее и нуждаются в ней. Утром оденет Олю и отвезет на работу. Там она придет в себя, Оленька очень ответственная. Пройдет день, вечером Шура встретит ее с работы и привезет домой. И так будет делать неделю или две, пока Оля не придет в себя. Пока не поймет, что жизнь не закончилась. Пусть без радости, но продолжается, и надо жить. Надо вставать по утрам, идти на работу, заниматься с Ксюшей. Оля должна, потому что рядом ребенок.
И все наладится. Пусть Оленька ей поверит, любая боль проходит…
Над морем появилась едва заметная полоска рассвета, когда Шура пошла спать.
Утром Карлос был нежен и внимателен. Сделал Шуре свежий сок, сварил кофе. Сказал, что долго думал, чем он мог обидеть ее. Может быть, когда сделал замечание по поводу счета за телефон? Пусть она простит его, просто был раздражен, нервничал, устал… Шура заверила, что он ее ничем не обидел, не надо об этом думать.
По дороге заехали в банк, Карлос снял четыре тысячи и передал конверт Шуре. Она поблагодарила. В аэропорту поцеловал и сказал, что будет звонить. Она кивнула и пошла в зону досмотра. Самолет был полупустой, ноябрь… Шура села к окну, она уже привыкла при взлете и посадке искать глазами Сон Вери. Самолет описывал плавный круг и летел над Ареналом, над набережной. А вот весь в зелени и цветах Сон Вери. Шура прижалась лбом к стеклу. Мелькнул белый овал их дома и ярко-желтый тент на ее крыше, потом камни, маленькая бухточка, где она плавала каждое утро, и бирюзовая гладь воды. А за тем, словно делая ей прощальный подарок, самолет накренился на левый бок, перед глазами еще раз мелькнул каменистый берег и зеленое великолепие Сон Вери. Увидит ли она все это еще раз? Шура и сама не знала ответа.
