Эрику потребовались невероятные усилия, чтобы сразу не наброситься на Нэнси и не высказать ей все подозрения матери по поводу ее беременности. Но нервы были слишком растрепаны, и он еще не свыкся с мыслью, что это может оказаться правдой. К счастью, Нэнси уже спала.

Он размышлял, действительно ли права мать, и старался поточнее припомнить сроки событий. Впервые Нэнси сообщила ему о своей четырехмесячной беременности в начале июля. И он заметил ей тогда, что по ее виду этого не скажешь. А что ответила она? Что-то несущественное, мимоходом брошенное предложение рассмотреть ее голой. Это он сделал. Тогда его удивила ее стройность. Но Нэнси объяснила это тем, что регулярно занимается физическими упражнениями, очень точно подобранными в сочетании с диетой, и еще тем, что доктор сообщил ей, что у нее маленький эмбрион. В конце августа, когда она сообщила о выкидыше, ребенку было пять месяцев. Он попытался припомнить, как выглядела на пятом месяце Барб, но, во-первых, Барб была более крупной женщиной, а во-вторых, кто из мужчин, кроме мужа, может точно знать, на каком месяце беременная. А что насчет Мэгги? Та со скандалом ушла от него под грозой, как раз на пятом месяце. Она тоже не носила одежду для беременных. Может, мать все-таки ошибается?

Утром под предлогом заполнения платежных квитанций по счетам, которые, на самом деле, он оплатил три дня назад, Эрик зашел в кабинет к Нэнси и остановился у открытого ящика высокого металлического шкафа для бумаг. Когда жена прошла мимо него в холл, Эрик позвал:

— Эй, Нэнси. — Он постарался говорить обычным тоном. — Почему мы не получили счет из роддома в Омахе?

Безукоризненно и шикарно одетая в серые брюки и плотный ирландский шерстяной свитер Нэнси появилась в дверях:

— Я уже позаботилась об этом, — ответила она и прошла мимо.

— Постой минутку.

Нэнси вернулась и нетерпеливо спросила:

— В чем дело? Я опаздываю, к десяти часам мне надо быть в салоне красоты.

— Ты оплатила счета? А что, разве страховки не хватило?

У нее была замечательная страховка в «Орлэйн».

— Да нет, хватило. Я получу ее, когда отошлю туда заполненную форму.

— Как, ты им до сих пор не послала счета на оплату страховки?

Нэнси была самым образцовым канцеляристом из всех, кого он знал. Задержка отправления деловых бумаг на три месяца очень не похожа на нее.

— Что такое? Ты решил устроить мне допрос? — с вызовом спросила Нэнси.

— Нет, просто удивляюсь. И что же ты сделала? Оплатила больничный счет чеком?

— Мы, кажется, однажды договорились с тобой: ты оплачиваешь свои счета, а я — свои. Не лезь не в свое дело, — сказала она и поспешила уйти.

И тогда Эрик стал просматривать бумаги более внимательно. В свое время они решили, что из-за ее частых разъездов будет разумно завести отдельные чековые счета. А поскольку ее деловые расчеты были очень громоздки, то он согласился отслеживать оплату по дому на своем счету. Страховка была той промежуточной областью, которая перекрывала оба чека, поскольку его счет был на ее полисе. Поэтому страховые бумаги они заполняли вместе. Эрик пролистал подшивку счетов, но обнаружил только платежи от зубных врачей за несколько лет, требования двухлетней давности за лечение горла и ежегодные выплаты за ее косметику. Он просмотрел все подшивки в четырех ящиках шкафа, затем повернулся к ее письменному столу. Это был внушительный дубовый стол, возможно, восьмидесятилетней давности. Она купила его на банковском аукционе несколько лет назад. Эрик никогда раньше не заглядывал в него, кроме как в поисках листка чистой бумаги или карандаша.

Открыв первый ящик, он почувствовал себя взломщиком. Эрик сразу наткнулся на стопку оплаченных счетов, которые были аккуратно подшиты и проиндексированы. Последний оплаченный счет помечен октябрем. Пролистав подшивку обратно до августа, Эрик нашел итоговый месячный счет и развернул бланк на столе. Никаких выплат в «Сент-Джозеф Хоспитал», никаких счетов неизвестным ему врачам. Для пущей уверенности он просмотрел все счета за август еще раз.

Ничего. Он проверил сентябрьские выплаты. Тоже ничего.

Эрик снял очки и положил их на промокательную бумагу.

Опершись широко расставленными локтями на крышку стола, Эрик прикрыл рот руками и задумался.

Почему он был таким легковерным? Неужели она врала ему, чтобы удержать от Мэгги, и подозрения матери действительно обоснованы? С нарастающим чувством вины он продолжил инспекцию бумаг Нэнси.

Счета из «Орлэйн». Платежи из магазинов, о которых он никогда не слыхал. Папка с деловой перепиской с нью-йоркским обратным адресом и копиями ответов под копирку. Счета за бензин с заправочных станций. Талон техобслуживания на ее машину. А внутри одной из папок с названием «Профили спроса» он обнаружил пластиковый пакет на застежке, внутри которого счета за недвижимость, о которой он никогда не слышал — «Собственность Швонна».

Эрик открыл конверт и сразу же увидел компьютерную распечатку больничного счета, еще даже не вытащив ее полностью из пакета. Вынув распечатку, Эрик глянул на почтовый код, который разжег его подозрения — Палс Оксиметр, авиакомпания Дисп Орл. Раскрепив четыре листка распечатки, на первом же из них Эрик обнаружил адрес госпиталя.

Постой, минутку. Это не омаховский «Сент-Джозеф», это — миннеаполисский муниципальный центр. Дата приема-выдачи значилась не августом 1989, а маем 1986.

Три года назад? Что за черт! Эрик внимательно просмотрел врачебное предписание, но почти ничего из него не понял:

Успокоительные таб 0,5 МГ

Oxito3 внутреннее 10 U 1C3

Ceftiaxone инъекции 2 ГР

Он задумался — от чего эти лекарства? — и нахмурился.

Chux, пачка из 5 шт.

Питательная среда

Обычная палата родильного отделения

РиВ Post Delivery

«РиВ»? Он не понимал значения многих слов, но смысл этого сокращения вряд ли относился к доставкам «почтовым отделением РиВ». Неужели она делала аборт в мае 1986 года?

Страх сжал его горло, пока он дочитывал до конца остальные листы. А когда закончил, все внутренности сковал спазм. Эрик уставился на угол алюминиевой рамки картины, висевшей на противоположной стене комнаты, и у него задрожали руки и ноги. Он стиснул зубы. В горле — ком. Напряжение нарастало, грозя настоящим удушьем. Это состояние подавленности длилось не менее минуты, после чего Эрик вскочил со стула так резко, что тот откатился назад. Он вылетел из комнаты, не выпуская из рук врачебное заключение. Подбежал к машине. Судорожно завел мотор. Подал задний ход. Трава на газоне клочьями вылетала из-под колес. Спускаясь с холма на огромной скорости, машина с ревом обогнула угол, жалобно визжа сцеплением. Казалось, через секунду мотор взорвется от перегрузки, и Эрик сбросил скорость, затем — вырвавшись на проспект — понесся по нему, как бомбардировщик Второй мировой войны, улетающий от преследования истребителей.

Через пятнадцать минут он уже штурмовал контору доктора Нейла Ланга в Эфраиме. Нет, никаких задержек он не потерпит!

— Я хочу видеть доктора Ланга, — объявил он в окно регистратуры, отбивая пальцами по конторке барабанную дробь.

Патриция Карпетнер подняла голову и посмотрела на него с улыбкой. Это была полненькая и неглупая женщина, которая еще в девятом классе школы помогала ему решать задачи по алгебре.

— Привет, Эрик. Не помню, чтобы ты записывался на прием.

— Нет, не записывался, но мое дело не займет более шестидесяти секунд.

Патриция проглядела список зарегистрированных на прием посетителей.

— Он на самом деле перегружен сегодня. Боюсь, что самое раннее будет... в четыре часа вечера.

Эрик вспылил.

— Пэт, не пытайся мне нагадить! — крикнул он. — Это займет у него лишь несколько секунд. Вижу, что до обеденного перерыва у него назначен прием только одного больного. Нечего заливать, что он не успеет меня принять. Можешь оштрафовать меня за то, что я ворвался в кабинет, но мне срочно надо его видеть!

От удивления и обиды Патриция открыла рот и покраснела. Она взглянула на сидящую у противоположной стены престарелую посетительницу, которая с любопытством наблюдала за вспышкой нетерпения Эрика из-за развернутой обложки журнала.

— Хорошо, я посмотрю, что можно сделать, — сказала Патриция, откатываясь на стуле от регистрационного окошка.

Пока Пэт отсутствовала, Эрик нетерпеливо вышагивал по приемной, припоминая, как они ссорились с ней в школе. Постукивая по бедру свернутыми в трубочку бумагами, Эрик кивнул седовласой женщине, которая время от времени поглядывала на него.

Через несколько секунд вернулась Патриция Карпетнер, а за ее спиной показался худой великан в развевающемся белом халате, который указал пальцем на мечущегося у окна регистратуры Эрика и сказал:

— Пройдите сюда, Сиверсон.

Эрик вошел в регистрационное отделение приемной Нейла Ланга и услышал, как захлопнулась за ним дверь.

— Какого черта вы врываетесь сюда и кричите на Пэт? У меня сильное желание вышвырнуть вас пинком под зад!

Эрик обернулся и увидел Нейла, стоящего уперев руки в бока, с поджатыми губами и расширенными зрачками за стеклами очков в тяжелой роговой оправе. Он был доктором Лангом второго поколения, и лишь ненамного старше Эрика. Это он принимал роды всех детей Майка и Барб, он же определил повышенное кровяное давление у матери и даже однажды назначил свидание Рут.

Пытаясь усилием воли успокоить себя, Эрик глубоко вздохнул.

— Извините, Нейл. Вы правы. Она тоже. Я извинюсь перед ней перед уходом. Но мне необходимо, чтобы вы мне кое-что объяснили.

— Что?

— Это. — Эрик раскатал компьютерную распечатку и передал бумаги Нейлу.

— Объясните мне, за какие врачебные услуги пришел этот счет.

Нейл очень внимательно и обстоятельно начал читать документ сверху вниз. Дочитав до половины, он взглянул на Эрика, и, ничего не сказав, продолжил чтение дальше, закончив читать, Нейл сложил листки в папку в том порядке, в котором они должны лежать, и поглядел в лицо Эрику.

— Вы знаете, кому выписан этот счет?

— Моей жене.

— Понимаю.

— И это из какой-то Богом проклятой больницы в Миннеаполисе!

— Понимаю.

Мужчины стояли и молча смотрели друг на друга в упор.

— Вы догадываетесь, что я хочу узнать, Нейл, и нечего на меня так смотреть. Что означает «РиВ»?

— Это означает «расширение и выскабливание».

— Значит — аборт, так?

Ланг помедлил, но ответил:

— Похоже на то.

Эрик отступил на шаг и чуть не рухнул на стол Ланга. Он оперся двумя руками на столешницу и низко опустил голову. Ланг расправил складку счета ногтем большого пальца и спросил уже более мягким голосом:

— Ты впервые узнал об этом?

Эрик утвердительно кивнул коричневому узору на густом берберском половом коврике.

— Извини меня, Эрик. — Ланг обнял его за плечо.

— Можно по-другому объяснить появление счета у Нэнси?

—Боюсь, что нет. Лабораторный анализ сыворотки диагностирует беременность и хирургическую ткань второго рода, что всегда означает аборт. К тому же анализ сделан в муниципальной больнице — обычное место, где делают аборты, а не в частной клинике или в госпитале с церковной опекой.

Эрику потребовалось несколько минут, прежде чем он смог справиться с приступом душевной боли, наконец, он вздохнул и поднялся на ноги.

— Теперь я знаю правду. — И он устало потянулся за счетом. — Спасибо, Нейл.

— Если в следующий раз захочешь поговорить со мной, зарегистрируйся у Пэт, а не вваливайся, как сегодня.

Выпятив вперед подбородок, Эрик махнул рукой.

— Постой, Эрик, — продолжил Ланг, — мы живем в маленьком городке. Ходят всякие разговорчики, и, на мой взгляд, тебе стоит как-то упорядочить свою жизнь. Мне бы хотелось поговорить с тобой об этом, но не на работе, а там, где нас не смогли бы прервать. Если хочешь, забудь про Пэт и звони прямо мне. Просто позвони, договорились?

Эрик поднял голову, посмотрел на него в растерянности отчаяния и вышел из регистратуры. Проходя мимо окошка Пэт, он притормозил.

— Послушай, Пэт, извини меня за... — Он взмахнул свернутыми в трубочку бумагами в сторону окна. — Иногда я веду себя как настоящий сукин сын.

— Да что ты, все в порядке.

— Нет, совсем не все. Ты любишь лосося? Копченого? Жареного?

— Конечно люблю.

— Какого?

— Эрик, ты не должен...

— Какого?

— Хорошо, жареного.

— Ты его получишь, я занесу завтра. В качестве извинения.

Домой он ехал очень медленно и был угрюм, как ноябрьский день. За ним собиралась пробка, поскольку на узких поворотах объехать его было невозможно, но Эрик этого не замечал. Завершение. Как печальны всякие завершения. Особенно конец восемнадцати лет супружеской жизни, да еще таким ударом. Его ребенок... о, Боже! Она выбросила его, как одно из своих вышедших из моды платьев.

Он смотрел на дорогу впереди себя и гадал, был ребенок мальчиком или девочкой, белокурым или брюнетом, похож ли немного на мать или же весь в отца. Черт, сейчас он уже ездил бы на трехколесном велосипеде, начал читать сказки, катался бы на шее отца и умел разбираться в чайках.

Белая разделительная полоса расплылась под навернувшимися на глаза слезами. Его ребенок, ее ребенок! Он мог бы стать рыбаком, президентом, отцом или матерью... Да, Нэнси была женой, но она плевала на его взгляды на совместную жизнь, относилась к ним как к досадной помехе, которую не следует держать в голове. Восемнадцать лет он надеялся на создание нормальной семьи. Больше половины этого времени он умолял ее завести ребенка. А когда это наконец произошло, Нэнси убила его.

К его приезду Нэнси еще не вернулась домой, он смог спокойно прибрать в кабинете, и его подавленное состояние постепенно переросло в озлобленность. Он собрал ее чемоданы, распаковал их и собрал свои вещи (он не собирался предоставлять ей ни малейшей возможности прицепиться к нему по мелочам), загрузил чемоданы в пикап и сел за кухонный стол ждать жену.

В начале второго она объявилась. Обвешанная пакетами с покупками, Нэнси боком вошла в комнату. Свежевыкрашенные волосы чернели, как вороново крыло.

— Посмотри, что я купила! — воскликнула она, шурша пакетами, которые потащила к себе в кабинет. — Я нашла маленький магазинчик рядом с...

— Закрой дверь, — приказал Эрик ледяным тоном.

Медленно обернувшись, Нэнси посмотрела на него и спросила:

— В чем дело?

— Закрой дверь и сядь.

Нэнси не спеша прикрыла дверь и так же неспешно подошла к столу, стягивая перчатки.

— Ого-го, ты и в самом деле взъелся на что-то. Не принести ли тебе хлыст для порки? — поддразнила она его.

— Я кое-что обнаружил сегодня. — И, холодно глядя на нее, он швырнул ей больничный счет.

— Что скажешь на это?

Она взглянула на бумаги, и ее руки застыли, так и не закончив стягивать перчатки. На ее лице удивление отразилось лишь в чуть заметной нахмуренности лба, и это выражение тотчас же сменилось надменностью.

— Ты обшарил мой стол? — оскорбленно спросила Нэнси.

— Да, я обшарил твой стол! — повторил он, повышая голос и оскалясь, как пес, на последнем слове.

— Как ты смеешь! — Нэнси швырнула перчатки на стол. — Это моя личная папка, и, когда я ухожу из дома, я считаю, что никто...

— Не строй из себя праведницу, лживая сука, — Эрик вскочил на ноги,— когда перед твоим носом лежат доказательства твоего преступления.

Эрик ткнул пальцем в счет.

— Преступление? — Она прижала руку к груди и приняла вид оскорбленной невинности. — Я ухожу в парикмахерскую уложить волосы, а ты копаешься в моих личных бумагах — и я же еще и преступник! — Она придвинула свой вздернутый носик к его лицу. — Пожалуй, оскорбленной должна быть я, а не ты, дорогой муженек!

— Ты убийца моего ребенка, дорогая женушка, и мне ровным счетом наплевать, что говорится по этому поводу в уголовном кодексе, в моем кодексе — это убийство!

— Убила твоего ребенка! Не валяй дурака!

— В 1986 году. Так на счете.

— Эрик, у тебя мания на младенцев. Ты параноик!

— И как же ты объяснишь счет?

— У меня нарушились менструальные циклы, и я проделала обычную в таких случаях операцию, — объяснила Нэнси безразличным тоном.

— При этом тайно, в одной из больниц Миннеаполиса?

— Мне не хотелось беспокоить тебя, вот и все. Это заняло всего один день.

— Хватит врать, Нэнси. От этого ты становишься только отвратительнее.

— Я не вру!

— Я показал счет доктору Лангу. Он говорит, что это счет за аборт.

Она вытянула шею, как гусак, и разве что не шипела.

— Как ты могла?

— Я не хочу говорить с тобой и выслушивать твои обвинения, — сказала Нэнси и отвернулась.

Дернув ее за руку, он развернул жену лицом к себе.

— Нет, ты так просто не уйдешь! — закричал Эрик. — Ты забеременела и не сочла нужным сообщить мне об этом. Ты решилась прикончить жизнь нашего ребенка в зародыше, ребенка, о котором я просил тебя многие годы! И что — пф! — Он оголил руку и протянул к ней: — Выскреби ее, как ты выскребла из себя... какую-то помойку! Убила, наплевав на мои чувства — а теперь не желаешь слушать об этом? — Он схватил ее за лацканы кофточки и приподнял так, что ей пришлось стать на цыпочки. — И что же ты за баба после этого!

— Отпусти меня!

Он приподнял ее еще выше.

— Можешь себе представить, что я передумал, найдя этот счет? Что я чувствовал? Тебя хоть когда-нибудь интересовало, что я думаю, чувствую или хочу?

— Ты, ты! — закричала Нэнси, отталкивая его от себя и, спотыкаясь, отступила назад. — Всегда только ты! Ты делаешь только то, что хочешь, — и тогда, когда мы решаем, где будем жить, в каком доме, что делать, когда забираемся в постель на ночь! А что я хочу — наплевать!

Показав ей кукиш, Эрик ответил:

— С этого момента чихать я хотел на то, что ты хочешь или не хочешь.

— Не понимаешь? И никогда не понимал.

— Я не понимаю? — Он еле удержался от того, чтобы от ярости не заехать кулаком по этому красивому лицу. — А что я должен понимать? Что ты сделала аборт, не сообщив мне об этом? Господи! Женщина, чем я был для тебя все эти годы — постельной принадлежностью? Единственное, что требовалось, — дойти до оргазма, и этого достаточно?

— Я любила тебя.

С отвращением он отпихнул ее от себя.

— Дерьмо! Знаешь кого ты любила? Себя. Да, только себя, и никого больше.

С холодным презрением она ввернула:

— А кого же ты любил, Эрик?

В напряженной тишине они в упор смотрели друг на друга.

— Ты и я знаем, кого ты любил, не так ли? — настаивала Нэнси.

— Нет, не так, пока я не разлюбил тебя. И даже тогда вернулся и попытался все начать сначала.

— Большое спасибо, — саркастически ответила Нэнси.

— Но и здесь ты врала мне. Ты была не более беременной чем я, но врала столь изощренно, что я тебе поверил.

— Да, врала. Чтобы удержать тебя!

— Чтобы удовлетворить свои собственные низменные желания.

— Ты этого заслужил. Весь город знает, кто отец ее ребенка!

Гнев отпустил его, и теперь в голосе Эрика слышались нотки раскаянья:

— По этому поводу, Нэнси, я могу лишь просить прощения. Я никогда не хотел ничего подобного для тебя. И если ты думаешь, что я сделал это нарочно, то сильно ошибаешься.

— Но ведь ты побежишь к ней, я знаю.

Он увидел, как горестно искривился ее рот, но промолчал.

— Я все еще люблю тебя.

— Нэнси, не надо! — сказал Эрик и отвернулся от нее.

— Каждый из нас ошибался, — сказала она, — но мы все еще можем начать сначала. С чистой страницы.

— Слишком поздно. — Он смотрел в окно, но ничего не видел.

На этой кухне, которую Эрик так любил, а она ненавидела, он вдруг почувствовал глубокое сожаление о их несостоявшемся счастье. Нэнси прикоснулась к нему.

— Эрик, — сказала она умоляюще.

Он отшатнулся от нее и, сорвав со спинки стула кожаную куртку, стал натягивать ее на себя.

— Я пошел к маме.

Звук застегнутой молнии поставил точку на фразе.

— Не уходи! — заплакала Нэнси.

Насколько он мог припомнить, она никогда раньше не плакала.

— He надо, — прошептал он.

Нэнси схватилась за лацкан его куртки.

— Эрик, теперь я буду совсем другой!

— Не надо... — Он освободился от ее рук. — Ты унижаешь не только себя, но и меня.

Эрик поднял больничный счет и сунул его себе в карман.

— Завтра я пойду к адвокату и попрошу его: либо он ускорит развод, либо я найму другого, кто сможет сделать это быстрее.

— Эрик! — Она протянула к нему руки.

Взявшись за ручку двери, он обернулся:

— Сегодня, пока я ждал тебя здесь, я кое-что понял: тебе не дано иметь ребенка. И с моей стороны было глупостью просить тебя об этом. Это было бы для тебя так же плохо, как было плохо мне не иметь его и настоящую семью. Мы изменились. Что-то в нас обоих сильно поменялось. Мы хотим разного от этого мира. Это надо было понять много лет назад. — Эрик открыл дверь. — Извини за всю боль, какую я тебе причинил. И я говорил правду, что никогда не хотел, чтобы так получилось.

Эрик вышел и тихо прикрыл за собой дверь.

В городке размером с Рыбачью бухту секретов не бывает. Через несколько дней до Мэгги дошли слухи о том, что Эрик ушел от Нэнси. С этого момента ее жизнь будто повисла на крючке ожидания. Она начала замечать за собой, что невольно останавливается и, склонив голову, прислушивается к каждой затормозившей на дороге машине. При любом телефонном звонке ее сердце начинало учащенно биться, и она бежала поскорее снять телефонную трубку. Если кто-нибудь стучал во входную дверь, то ладони увлажнялись еще до того, как она успевала подойти и открыть ее.

Розы, которые прислал ей Эрик в больницу, Мэгги повесила головками вниз, чтобы засушить их и сохранить на память. Теперь они лежали, связанные фиолетово-розовым бантом. Но от него ничего не было слышно.

Она шептала, склонясь над Сюзанн:

— Как ты думаешь, он придет или нет?

Но та только косила на нее глазенками и отрыгивала. Наступил День благодарения. От Эрика — ни звука. Мэгги и Сюзанн провели праздники у Бруки. Восьмого декабря пошел снег. Мэгги бродила от окна к окну, наблюдая, как пушистые снежинки застилали двор мягким гладким белым одеялом, и раздумывала, где сейчас мог находиться Эрик и услышит ли она что-нибудь о нем.

Она начала готовиться к рождественским праздникам и написала Кейти, чтобы узнать, собирается ли та приехать домой. В ответ же получила только короткую записку «Мама, на Рождество мы со Смитти поедем в Сиэтл. Ничего мне не покупай. Кейти».

Мэгги прочитала ее, едва удерживаясь от слез, и позвонила Рою.

— О, папа, — причитала она в трубку, — кажется, что, породив эту девочку, я причинила всем одни только неприятности. Мать не разговаривает со мной. Кейти тоже не хочет общаться. Это будет грустное Рождество для тебя. И для меня эти праздники станут печальными. Что мне делать, папа?

— Ты наденешь на Сюзанн зимний комбинезончик и повезешь ее на горку. Познакомишь малышку с Зимою, да и сама увидишь засыпанные снегом сосны и серое зимнее небо цвета старинного жестяного чайника. И ты поймешь, как много еще такого, за что тебе следует благодарить Господа Бога.

— Папа, но мне так гадко, что я как бы вынудила Кейти уехать. Где ты будешь на праздники?

— Ну, я тоже, наверное, выйду наружу и посмотрю на сосны и на небо. Но обо мне не беспокойся. Беспокойся о себе и Сюзанн.

— Ты очень хороший человек, папа.

— Ну вот видишь, — пошутил Рой, — ты уже нашла одну вещь, за которую стоит воздать хвалу Господу.

Рой и Бруки видели ее насквозь. Для Мэгги Рождество стало смесью зла и блага — она получила новую дочку, но потеряла семью. От Эрика все еще не было ни слова. Она провела праздники с Бруки, а на Новый год твердо решила позабыть о существовании Эрика Сиверсона. Факт оставался фактом: раз он не появился до сих пор, надеяться больше не на что.

Однажды январским деньком они с Сюзанн отправились к доктору на двухмесячную проверку. Она остановилась перед светофором у Старджион-Бей и, взглянув налево вдруг заметила: из черного сияющего пикапа в соседнем ряду на нее смотрит Эрик. Никто из них не пошевелил и пальцем, даже не моргнул.

Они просто смотрели друг на друга во все глаза.

Грудь стеснило до боли. Сделать еще один вдох было почти невозможно. Светофор сменил огни, и сзади загудела машина, но Мэгги не тронулась с места. Эрик не мог оторвать взгляд от пары тоненьких ручек, колотящих по воздуху — это было все, что он мог видеть у Сюзанн, пристегнутой к детскому сиденьицу, которая завороженно наблюдала за вращением какой-то бумажной вертушки под струей воздуха, исходящего от размораживателя стекла.

Сзади снова раздался автомобильный сигнал, нетерпеливый и настойчивый. Мэгги отъехала от перекрестка, и пикап Эрика, свернувший налево, выпал из видимости смотрового зеркала.

Позднее Мэгги с грустью рассказала Бруки об этой встрече:

— Он даже не махнул рукой. Даже не попытался остановить меня.

Впервые у Бруки не нашлось слов утешения для подруги. А зима становилась все злее. «Дом Хардинга» давил своей громадой двух обитателей, потерявших надежду на то, что в нем появится кто-нибудь еще. Для того чтобы скоротать время, Мэгги начала шить. Но сколько же раз иголка вываливалась у нее из рук, и она, упершись головой в спинку стула, думала: «Если он ушел от нее, то почему не вернулся ко мне?»

Февраль выдался холодным, и Сюзанн впервые простудилась. Мэгги днями и ночами вышагивала по комнате, баюкая больного ребенка, качаясь от недосыпа и мечтая о том, чтобы хоть кто-нибудь взял дочку из ее рук и дал бы ей передохнуть.

В марте стали поступать письма с запросами о снятии комнаты на летний сезон, и Мэгги поняла, что настала пора принять окончательное решение, будет она продавать «Дом Хардинга» или нет. Наилучшим периодом для продажи станет, конечно, самое начало весеннего сезона.

В апреле она позвала Алтаю Мунн и попросила ее оценить стоимость дома. В тот день, когда на стене появилось объявление «ПРОДАЕТСЯ», Мэгги взяла Сюзанну и уехала из города в Грин-Бей к Тэйни — она не могла вынести вида чужих людей, бродящих по ее дому, в который вложила столько своей души, и выспрашивающих что, где и как.

В мае приехал Джин Кершнер, чтобы подготовить док для своего огромного тягача «Олень-Джон» и спустить корабль на воду к летнему сезону. На следующий день после его приезда, во время дневного сна Сюзанн, Мэгги помогала красить борта «Оленя» свежей краской.

Она стояла на коленях, выставив зад в направлении дома и засунув голову под красную обивку плетеного сиденья, когда услыхала позади себя шаги по настилу дока. Она подалась назад, повернулась и — захлебнулась от взрыва эмоций.

В белых джинсах, голубой рубашке и белой шкиперской фуражке вдоль дока шел Эрик Сиверсон.

Она следила за ним, и каждое его движение поднимало уровень адреналина в ее крови. Как так получается, что просто появление определенного человека кардинально меняет весь день, год, жизнь! Она забыла о малярной кисти в руке. Забыла, что босиком и что на ней надеты застиранные рабочие брюки и растянутая старая майка. При его приближении Мэгги забыла обо всем.

Он остановился по другую сторону бочонка с краской и взглянул на нее сверху вниз.

— Привет, — сказал он, и, по странной случайности, небеса не обрушились на нее.

— Привет, — прошептала она, чувствуя отголоски собственного пульса во всем теле.

— Я кое-что принес тебе, — сказал Эрик и протянул ей белый конверт.

Ей потребовалось сделать большое усилие, чтобы поднять руку. Она молча взяла конверт, но, как зачарованная, продолжала смотреть на Эрика, стоящего на фоне неистово синего неба — цвета его глаз. Солнце играло на козырьке его фуражки, заливало плечи и освещало часть скулы.

— Пожалуйста, открой.

Мэгги пристроила малярную кисть на краю бочонка, обтерла трясущиеся руки о бедро и стала надрывать конверт, зная, что он стоит над ней и смотрит. Смотрит. Она вынула документы и развернула их перед собой — бланки на жесткой белой бумаге, которые норовили согнуться по складке.

Мэгги читала пляшущие от дрожи в руках документы. Обнаруженные факты. Заключение юриста. Распоряжение о судебном постановлении. Судебное заключение и решение. Мэгги прочитала подзаголовки и в нерешительности подняла на него глаза.

— Что это?

— Документы о моем разводе.

Неожиданность шока опередили хлынувшие из глаз слезы. Она опустила глаза и увидела, как расплываются печатные строчки, из-за двух тяжелых слезинок, упавших на бумагу. С перепугу она уткнулась в них лицом.

— О, Мэгги... — Эрик опустился на одно колено и положил руку на ее нагретую солнцем и обернутую в уродливый тюрбан голову. — Мэгги, не плачь. Все слезы остались в прошлом.

Она почувствовала, как его руки притягивают ее и поняла, что он стоит перед ней на коленях. Наконец-то он был здесь. Агония кончилась. Она обвила его шею руками и, плача, призналась:

— Я думала... Я думала, что ты никогда не вернешься.

Его широкая рука жестко прижала ее затылок.

— Моя мать взяла с меня обещание, что я и близко не подойду к тебе, пока полностью не оформлю развод.

— Я думала... я думала... я не знаю, что я думала. — Это звучало по-детски, жалким лепетом, но, что поделаешь, ситуация оказалась для нее полной неожиданностью, а разрядка столь сильной, что Мэгги не контролировала себя.

— Ты думала, что я больше не люблю тебя?

— Я думала, что... что я останусь одинокой на всю жизнь... что Сюзанн никогда не узнает тебя... и я... я не знаю, как смогла бы с этим справиться без тебя.

— О, Мэгги, — сказал он, закрыв глаза, — но я здесь, и я остаюсь с тобой навсегда.

Она плакала, уткнувшись носом в его плечо, и его руки поглаживали ее шею под намотанным тюрбаном. Наконец он прошептал:

— Я так по тебе скучал!

Она тоже скучала по нему, но не находила слова, точно отражающего всю гамму чувств, которые она испытывала по отношению к нему. Его возвращение было подобно чуду превращения горького в сладкое, подобно восстановлению недостающей части самой себя, возвращению ее на свое место.

Подняв мокрое от слез лицо, она заглянула Эрику в глаза и спросила:

— Значит, ты и вправду развелся с ней?

Эрик стер слезы с ее глаз большими пальцами рук и спокойно ответил:

— Я разведен.

Мэгги попыталась улыбнуться, но губы ее дрожали. В его замечательно голубых глазах больше не было боли. Он медленно наклонил голову. Это был очень нежный поцелуй, пахнущий маем и слезами и, возможно, чуть-чуть скипидаром и краской. Его рот опустился мягко и открыто на ее губы — чуть касаясь, пробуя на вкус — никто из них еще не верил, что счастье вновь повернулось к ним лицом. Эрик держал щеки Мэгги в своих широких ладонях. Их языки соприкоснулись, и голова Эрика прижималась все сильнее по мере того, как губы открывались все шире. Все еще стоя на коленях, он со всей силы прижал ее, как бы стремясь слиться с нею навсегда. Большое ватное облако плыло по небу над их головами, бриз заиграл ее волосами, когда он размотал тюрбан и плотно обхватил голову ладонями. Одного поцелуя было достаточно — стоять на коленях под майским солнцем и чувствовать соединенными языками, как затихает агония разлуки, и знать, что теперь их больше не разделяют ни божеские, ни человеческие законы.

Наконец он оторвался от Мэгги, и, удерживая ее в объятиях, наговорил много пылких слов. А потом они просто стояли в обнимку — неподвижные и опустошенные, как разгруженные суда в порту.

— Это была пытка — видеть тебя в Старджион-Бее, — делился он с ней своими переживаниями.

— А мне так хотелось, чтобы ты остановил меня, прижал к обочине и увел бы прочь.

— Да, мне тоже хотелось остановить пикап прямо посередине дороги, забраться в твою машину и уехать отсюда далеко-далеко, в Техас, в Калифорнию или в Африку, где никто не мог бы нас найти.

Она неуверенно хихикнула.

— Ты не можешь добраться до Африки на машине, глупый!

— Сейчас, мне кажется, я и это могу. — Он ладонью погладил Мэгги по спине. — Когда я с тобой, мне кажется, что все на свете возможно.

— Тысячи раз я останавливала себя, чтобы не набрать твой телефонный номер.

— А сколько ночей я проезжал мимо твоего дома, чтобы увидеть свет в окне на кухне и помечтать о том, как я вхожу туда и сажусь рядом с тобой. Без поцелуев или секса, просто... просто мне было достаточно побыть в комнате, где находишься ты. Поглядеть на тебя, поговорить с тобой, посмеяться, как мы смеялись когда-то...

— Однажды я написала тебе письмо.

— И послала?

— Нет.

— И что ты мне писала?

Глядя на легкое белое облачко над головой, Мэгги ответила:

— Спасибо тебе за розы.

Он присел на корточки и потянул ее за собой.

— Ты догадалась, от кого они?

— Конечно — они же были розовыми.

— Как мне хотелось принести их тебе самому. Мне так много надо было сказать тебе.

— Ты и сказал — розами.

Вспоминая те дни, он только покачал головой.

— Я хотел быть рядом, когда ты рожала, хотел навещать малышку, заявлять всем, что я ее отец и... плевать на весь остальной мир.

— Я засушила розы и подарю их Сюзанн, когда она подрастет в случае... да так, просто на память.

— А где она?

Эрик посмотрел в сторону дома.

— Внутри. Спит.

— Можно взглянуть на нее?

— Еще как можно. Я только этого и ждала.

Оба поднялись с колен и, держась за руки, двинулись к дому по залитому солнцем полдню, по мягкому ковру газона, под набрякшими почками тополей, между цветущими уже ирисами, вперед — к широкой веранде, а после нее — в глубь дома, вверх по лестнице, рука об руку, как когда-то.

На полпути Эрик прошептал:

— Меня дрожь охватывает.

— Имеешь полное право. Не каждый день отец впервые встречается с собственной шестимесячной дочерью.

Мэгги провела Эрика в выходящую окнами на юг комнату с именем «Сара» — оклеенную желтыми обоями с выступающим белой сеткой рисунком. Около широкого окна стояло огромное кресло-качалка. У стены располагалась кровать для гостей, а напротив нее — кленовая колыбелька с высоким навесным столбиком, с которого шатром спадала кружевная занавесь.

Колыбель принцессы. А в ней и она сама. Сюзанн. Она лежала на боку, раскинув ручонки, и из-под пастельного цвета стеганого одеяльца с рисунками животных высовывались ее розовые ножки. Волосики ее были цвета клеверного меда, реснички — того же цвета, но на тон светлее, щечки — полненькие и румяные, как персики. А ротик был самым сладким творением Вселенной, и изучающий малышку Эрик почти задыхался от восхищения.

— О, Мэгги, она прекрасна, — прошептал он.

— Да, прекрасна.

— И уже такая большая! — Рассматривая дремлющего ребенка, он сожалел о каждом упущенном дне с того момента, когда увидел дочку сквозь стекло детского отделения родильного дома.

— У нее уже есть один маленький зубик. Подожди — и увидишь. — Мэгги склонилась над малышкой и ласково провела пальцем по ее щечке.

— Сюзанн, — нежно проворковала она, — эй, соня, просыпайся и посмотри, кто пришел.

Сюзанн поморщилась, засунула большой палец в рот и начала сосать его, все еще не проснувшись.

— Не надо ее будить, Мэгги, — прошептал Эрик, готовый до бесконечности стоять и смотреть. Хоть всю оставшуюся жизнь — стоять и смотреть!

— Ничего. Она спит уже больше двух часов. — Мэгги погладила шелковистую головку девочки.

— Сю-ззааанн... — пропела Мэгги.

Та открыла глазки, закрыла их снова и потерла носик кулачком. Стоя рядышком, Эрик и Мэгги наблюдали, как просыпается, строя забавные рожицы, их дочка, перекатываясь, как броненосец, и, наконец поднимается на все четыре лапки, словно неуклюжий медвежонок, и пялится на странного человека, стоящего рядом с мамой.

— А вот и мы, привет, сладкая моя девочка. — Мэгги склонилась над колыбелькой, достала полусонную малышку и пристроила на руке. Сюзанн тут же свернулась комочком, стала тереться носиком и кряхтеть. Она была одета во что-то розовое и зеленое, что выпирало сзади крупным комком. Один из носочков соскользнул и обнаружил крохотную круглую пяточку. Мэгги нашла и надела носочек, не мешая Сюзанн поуютней пристроиться на руке.

— Сюзанн, посмотри, кто пришел! Это твой папа.

Сюзанн посмотрела на Мэгги, и ее нижние реснички прилипли к мягким складочкам век. Затем ее взгляд переместился на чужого человека, время от времени возвращаясь на качающую ее материнскую руку. Пока Сюзанн разглядывала Эрика и пристраивалась поуютнее к груди Мэгги, ее крохотный большой палец то сжимался, то разжимался у выреза футболки матери.

— Привет, Сюзанн, — тихо сказал Эрик.

Она все так же не мигая смотрела на него, как зачарованный кот, пока Мэгги не подкинула ее пару раз на руке и не прижалась головой к головке ребенка.

— Твой папа пришел поздороваться с тобой.

Как во сне, Эрик нагнулся, взял ребенка и поднял его до уровня глаз. Девочка повисла в воздухе и уставилась на сияющий козырек его фуражки.

— О Боже! А ты оказывается та еще штучка. Правда, весишь ты не больше, чем лосось, которого мы ловим на «Мэри Диар».

Мэгги засмеялась от переполняющего ее счастья.

— Да и по длине ты не больше лосося. — Он поднес малышку поближе, прикоснулся своим загорелым лицом к ее нежному личику и почувствовал запах кожи с детской присыпкой и мягкость ее одежонки. Он пристроил Сюзанн на руке, поддерживая спинку, прижался губами к ее шелковистым волоскам и закрыл глаза. Горло, как ему показалось, тоже перекрылось.

— А я думал, что этого никогда не произойдет, — произнес Эрик серьезным, переполненным чувствами шепотом.

— Я знаю, дорогой... я знаю.

— Спасибо тебе за дочку.

Мэгги обвила руками их обоих и уткнулась лбом между спинкой дочурки и рукой Эрика, деля с ними священный момент единения.

— Она — абсолютное совершенство.

Словно желая доказать обратное, Сюзанн именно в этот момент отпихнула Эрика и потянулась к матери. Эрик неохотно отдал ее, но оставался около Мэгги, пока та меняла ей подгузник и стягивала носочки, заменив их на мягкие белые пинетки. После этого они легли на кровать с двух сторон от ребенка, наблюдая, как та пытается развязать пинетки, в восторге от блестящих пуговиц на рубашке отца пускает пузыри. Они поочередно разглядывали то малышку, то друг друга. Порой тянулись через нее, чтобы прикоснуться к лицу, волосам или рукам другого. А потом, удовлетворенные, долго лежали — тихо и неподвижно.

Эрик взял Мэгги за руку.

— Можно я попрошу тебя кое о чем? — спросил он ласково.

— Все что угодно, я сделаю для тебя все, Эрик Сиверсон.

— Не прокатишься со мной на машине — ты и Сюзанн?

— С большим удовольствием.

Они вышли все вместе, Эрик нес Сюзанн, а Мэгги — бутылку яблочного сока и любимое одеяльце девочки. Они все еще были очарованы и как будто даже торжественны от величия счастья в его простейшей форме — мужчина, женщина и их ребенок. Вместе — как и должно быть. Ветерок подул в лицо малышке, и она скосила глазки. В кустах возле дороги заверещала какая-то певчая птица. Они шли медленно. Теперь время было их союзником.

— У тебя новый грузовичок, — заметила Мэгги, подходя к машине.

— Угу. Старая Сука в конце концов сдохла. — Он открыл дверцу со стороны сиденья для пассажиров. Она уже поставила ногу на подножку салона, и тут только увидела цветы.

— О, Эрик! — Она прикрыла губы рукой.

— Конечно, я мог бы пригласить тебя домой, но когда цветет черешня, лучше сделать это снаружи. Заходи, Мэгги, посмотрим, что еще нас ждет.

Улыбаясь и борясь со слезами счастья, она забралась в сияющий новизной пикап Эрика Сиверсона, украшенный цветами черешни, воткнутыми за зеркальце заднего вида, за боковое сиденье и вдоль заднего стекла машины.

— Ну и что ты скажешь по этому поводу? — заводя мотор и добродушно ухмыляясь, спросил он.

— Я думаю, что обожаю тебя.

— Я тоже обожаю тебя, только не знаю, как получше сказать об этом. Держи крепче нашу малышку.

Они ехали не через Дор-Каунти, а через Весну, через пронизанный запахом цветущих деревьев полдень, мимо убегающих садов, огороженных скалистыми стенами, и сияющих белизной берез на молодой зелени травы, мимо пасущихся коров, ярко-красных амбаров и оврагов, наполненных лягушачьим пением. Наконец, они доехали до сада Истли, где и остановились, среди усыпанных цветом вишневых деревьев.

В тишине, наступившей после остановки мотора, Эрик повернулся лицом к Мэгги и взял ее за руку.

— Мэгги Пиерсон-Стерн, ты выйдешь за меня замуж? — спросил он с пылающими щеками, смотря на нее в упор горящими глазами.

За секунду до ответа вся окружающая красота переполнила ее чувством счастья: здесь было все — это место, этот человек и всепронизывающий аромат цветущего сада.

— Эрик Джозеф Сиверсон, если это возможно, то я выхожу за тебя замуж сию же секунду.

Она потянулась через сиденье, чтобы поцеловать его, а в это время сидящая у нее на коленях Сюзанн попыталась дотянуться до цветов в пепельнице машины. Эрик поднял голову, и они в упор посмотрели друг на друга, деля глазами общую радость. Но тут Эрик откачнулся и засунул руку в левый карман своих тугих джинсов.

— Я хотел купить тебе громадный бриллиант, но этот подарок показался мне более подходящим.

И он достал кольцо их школьных времен, взял ее левую руку и надел его на безымянный палец. Как и тогда, оно было немножко великовато. Отведя руку, она рассматривала его и восхищалась им точно так же, как и двадцать четыре года назад.

— Оно выглядит как будто бы знакомым.

— Здесь нет голубой нитки, я не знаю, что с ней случилось.

Окольцованной рукой она дотронулась до его лица.

— Не знаю, что и сказать, — прошептала она.

— Скажи мне: «Я люблю тебя, Эрик, и прощаю тебе все, что ты заставил меня пережить».

— Я люблю тебя, Эрик, но мне не за что прощать тебя.

Они попытались поцеловаться, но Сюзанн снова помешала, свалившись с колен матери и стараясь встать на сиденье между ними. Поднявшись на ножки, она дотянулась до веточки цветов, схватила ее в розовый кулачок и стала размахивать, чуть не угодив острым концов в глаз Эрику. Он отшатнулся.

— Ура, малышка-леди, — и, подсунув одну руку ей под попку, а другой поддерживая за грудь, посадил ребенка на колени матери.

— Неужели ты не видишь, что твой отец сватается к матери?

Оба засмеялись. Эрик потянулся к ключу зажигания. Он помчался в Рыбачью бухту, держа Мэгги за руку.