5.30

Это та утренняя пора – не совсем ночь и не совсем день, – когда небо делается сплошным дымчато-серым полем, похожим на лист бумаги со стертыми карандашными пометками, а на городских улицах раздается какой-то успокаивающий звук – вездесущий отдаленный вздох, слышный лишь тогда, когда все остальное погружено в молчание. Это тот рассветный час, когда уличные фонари меркнут один за другим, будто головы, покидаемые сновидениями, а голуби в обтрепанном сизом оперенье приоткрывают один глаз. Это тот миг, когда солнце, выкатываясь из-за горизонта, чертит серебряные лучи и длинные тени, так что у каждого дома вырастает черный веерообразный хвост, ложащийся поперек его стоящих западнее соседей.

Но одно здание отбрасывает более широкую тень, затемняет большее пространство своим полумраком, чем все остальные. Оно стоит в самом сердце города – огромное, приземистое, квадратное. Его видно на многие мили вокруг, и кажется, будто оно и есть единственная причина существования всех этих домов, жилых башен, фабрик и складов, стоящих вокруг него. Проливные дожди и летняя жара придали его кирпичной кладке цвет засохшей крови; его крыша увенчана огромным полусферическим стеклянным куполом, который, поблескивая и мерцая, тяжеловесно вращается – так медленно, что это вращение почти незаметно. Скрытый механизм заставляет купол совершать полный оборот каждые двадцать четыре часа. Одна половина купола кристально прозрачна, а другая дымчато-черная.

В здании семь этажей, высота каждого – четырнадцать метров. Каждая из сторон протянулась в длину примерно на два с половиной километра; таким образом, здание занимает огромную площадь. Это строение с его голыми кирпичными боками кажется неким тяжелым грузом, вдавленным в планету, – будто его расплющило кувалдой самого Господа Бога.

Это – «Дни», первый и (как до сих пор говорят) крупнейший гигамаркет в мире.

Изнутри магазин неприятно освещен электрическими лампами, горящими вполнакала. Ночные сторожа проделывают последние круги по всем 666 отделам; лучи фонариков падают то туда, то сюда, скользя по сумеречному покою, отбрасывая огненные нимбы на полки и витрины, шкафы и стойки, на несусветное множество и разнообразие товаров, выставленных на продажу в «Днях». За перемещениями ночных сторожей автоматически следят видеокамеры, которые неспешно поворачиваются на стрекочущих кронштейнах. Зеленые светодиоды еще не горят.

По мраморным, цвета морской волны полам напротив четырех главных входов разъезжают уборщики на гудящих моющих машинах размером с трактор, с вращающимися фетровыми дисками вместо колес. Эти агрегаты жужжат, лавируя туда-сюда и оживляя океанический блеск и лоск мрамора. Посреди каждого из четырех холлов раскинулась напольная мозаика – круг диаметром в семь метров, разделенный пополам: одно полукружие – белое, другое – черное. Белая половина мозаики выложена из обтесанных кубиков опала, а черная – из кусочков оникса; одни кубики величиной с крупные медальоны, другие – не больше пенсовика, и все плотно пригнаны друг к другу. Уборщики несколько раз старательно проезжаются по мозаикам, полируя самоцветы до идеального блеска.

В центре гигамаркета расположенные ярусами отверстия, устроенные посреди каждого этажа, образуют атриум, поднимающийся до самой громады стеклянного купола. Ярусы выкрашены в цвета спектра – от красного до фиолетового. Лучи света, проникая сквозь светлую половину купола, достигают уровня Красного этажа с его тонкой ячеистой сетью. Сеть – диаметром в полкилометра – туго, как кожа на барабане, натянута над живым шатром из верхушек пальм и папоротников, а между сетью и растительным шатром проходит целая система медных труб.

Раздается внезапное шипенье, из отверстий в трубах начинает с журчаньем выходить теплый парообразный туман, и по древесному пологу проходит благодарный трепет. Водяной пар стекает вниз, истончаясь и тая по мере просачивания сквозь сито листьев и ветвей, и достигает самого низа – суглинистой почвы, где вперемешку соседствуют мхи, камни, палая листва и трава.

Здесь, на подвальном уровне, находится Зверинец. Насекомые к этому часу уже проснулись. Зашевелились звери. Кое-где слышится тихое урчанье и завыванье, шорох травы и мягкая поступь лап: это твари большие и малые принимаются за обычную дневную возню.

Снаружи «Дней» вооруженные охранники позевывают и скучают на посту. По всему периметру здания лежат люди; они прижимаются к бронированным стеклам, из которых сделаны окна нижнего этажа – единственные окна во всем здании. Большинство людей спит, но кое-кто находится в промежуточном, полупрозрачном состоянии, маясь между сном и явью, и их сновидения столь же беспокойны, что и явь. Наиболее везучие устроились в спальных мешках, на пальцах у них перчатки, головы обмотаны теплыми платками или шарфами. Остальные же обходятся одеялами, беспалыми перчатками, шляпами и ворохами одежды – выклянченной, одолженной или украденной.

И вот, наконец, с приближением шести часов, в аэропорту западного пригорода городскую тишь нарушает самолет. В бледном солнечном свете кончики его крыльев сверкают, будто начищенное серебро; он проносится по взлетной полосе, поднимается в воздух и круто взмывает в небо. Пассажирский лайнер, вылетающий на рассвете, увозит на запад полное чрево эмигрантов: еще несколько сотен здоровых клеток покидают пораженный раком организм родины.

Рокочущие звуки взлетевшего самолета прокатываются по крышам домов, проникают во все уголки города, в глубины разума каждого из людей, так что все поголовно жители, как это случается каждое утро без четырех минут шесть, думают одно и то же: Теперь мы стали чуть-чуть более одинокими, чем вчера. И те, кто еще спит, видят тревожные сны, а тех, кто проснулся и уже больше не заснет, гнетут сомнения и раздражение.

А день все равно бесстыдно разгорается – так сорняк растет себе ввысь, ни на что не обращая внимания.