Когда молодой царь и его юная спутница вышли из пасторского дома, сопровождаемые Павлом Карениным, на церковной площади уже кипела жестокая свалка. До оружия еще не дошло, дрались кулаками, хрустели скулы, страсти с каждым мгновением разрастались. Слободская молодежь и ворвавшиеся в слободу стрельцы шли стенка на стенку. С обеих сторон оглушительно орали. Слышались родные российские словечки.

— Ишь, сволочь подлая! — презрительно усмехнулся Петр. — Одного полка моих потешных хватит, чтобы разметать всю стрелецкую орду! Вот вызову их сюда…

— Тише, царь! — схватила Петра за руку Анна. — Вы так неосторожны…

Горяча ее рука, близки алые губы…

— Сердце кипит, фрейлейн Анхен…

— Верю, но нужно все-таки быть разумным! Идемте! — увлекала она его в темный переулок.

Там не было никого, и путь оказался совершенно свободным.

— О, фрейлейн! — шало воскликнул Петр. — Я счастлив, что вы обратили на меня внимание! Чем могу отплатить за услугу?

— Услуга небольшая, — весело рассмеялась Анна, — но если вы считаете, что я вам в чем-то помогла, то отплатите мне потом…

— Когда потом?

— Когда будете настоящим царем!

Эти слова были произнесены хоть и весело и ласково, но ударили Петра, словно кнут.

«Как! — вихрем пронеслось у него в мозгу. — Она не считает меня настоящим царем?… Кто же я тогда?»

Однако он подавил вспыхнувший было гнев и только пробормотал:

— Ни теперь, ни тогда, ни после я не забуду вас.

— Меня? — засмеялась Анна. — Только меня?

— Только вас! — ответил юный царь, и в его голосе задрожала страсть. И руки стиснули ее плечи, железные руки…

— Какой вы! — вспыхивая, проговорила Аннушка. — Ну, посмотрим, так ли это и умеют ли цари говорить правду.

Она потихоньку выскользнула, пахнув на него запахом то ли трав, то ли духов…

Вдруг чья-то тень надвинулась.

— Вот он, вот оборотень проклятый! — раздался хриплый голос. — Он со смертью был и на Москву ее напускал. Стой-ка!

Это хитрый Кочет расстарался — нашел оборотня на спою голову.

— На! — размахнулся Павел Каренин, и Васька, охнув, рухнул на землю, сбитый страшным ударом молодца.

— Бежим, государь! — крикнул Павел. — Это — передовой, за ним сейчас другие явятся.

Он ухватил царя за руку и, не обращая внимания на Анну, потащил его за собой.

— Идите, идите за ним, государь! — сказала девушка. — Я знаю его, он — человек верный. Обо мне не беспокойтесь, я здесь своя.

Петр, отдав себя в чужие руки, покорно последовал за молодым своим спутником.

— Это — Кочет, — отрывисто говорил Каренин. — Он видел тебя, Петр Алексеевич, когда ты с костяком занимался: с Телепнем он был, и всю эту ораву они на тебя навели, перепугались. Идем сюда вот!

Царь и Каренин свернули в новый переулок.

А вдали орали. На церковной площади драка разрасталась, закипал настоящий бой. В слободе ударили в набат, и, к своему ужасу, обитатели Кукуя услышали, что этому набату ответила чужая страшная Москва. Что-то будет, Господи?!

Елена Фадемрехт, вся дрожа от испуга, стояла у окна и смотрела на площадь. В это время сзади хлопнула дверь и кто-то вошел, вернее сказать — вбежал, в пасторский домик. Девушка обернулась, охнула. Позади нее стоял Михаил Каренин. Глаза его горели.

Знала его Елена, не раз они встречались, вели хорошие, дружеские беседы. Строен и статен молодой Каренин, нежны черты его лица, глубокой бездной были его черные глаза. Нравился он Елене, и ради него она пустилась на хитрость, отстраняя от себя всю ту честь и славу, которая, как рассчитывал пастор, могла принадлежать ей, Юдифи Кукуевской слободы.

— Ты что? — Зачем ты здесь, Михаил? — воскликнула девушка. — Ты был среди озорников?

— Да, был среди них, Аленушка, — бессильно опуская руки, ответил юноша. — Я их сюда и навел… Не стерпело мое сердце.

Он был сильно смущен и, видимо, плохо соображал, что говорил.

— Чего твое сердце не стерпело? — подступая к нему, воскликнула Елена. — Чего, говори?

— Его я здесь увидал, его… разлучника моего.

— Кого «его»? Царя? Да отвечай же!

Она не дождалась ответа. Михаил Каренин стоял пред ней, поникнув своей красивой головой. Куда девался его задор. Застыл теленком.

— А, ты молчишь! — выкрикнула Елена. — Ты сам не знаешь, что и сказать… Знаю я вас, московских озорников! Только в свой кулак веруете… Кричит «люблю», а сам норовит кулаком в бок! Так мы здесь, в Немецкой слободе, не такие. Как ты смел про меня дурное помыслить? Ваш царь молодой — у нас гость здесь, и мы, как гостю, рады ему… А ты ревновать. Да кто тебе такое право дал?

Голос Елены перешел в крик, лицо раскраснелось, глаза так и сверкали.

— Прости, Аленушка! — робко вымолвил Михаил. — Все равно, что слепой я от любви моей к тебе…

— А, теперь «прости»! Московских буянов навел, такую драку устроил, а сам того знать не хочет, видеть не желает, что не ко мне, а к Анхен Монс ваш молодой царь льнет.

— Аленушка! — вскрикнул пылко юноша. — Да неужели это правда? Прости же, прости меня!

— Ступай, заслужи вперед мое прощение, — уже торжествующе крикнула Елена, показывая на дверь. — На глаза мои не показывайся, пока тебя царь Петр другом не назовет. Понимаешь? Добейся у него этого и тогда только назад ко мне приходи… Ступай, нечего тебе здесь делать больше!

И она вышла, сильно хлопнув дверью.

Михаил постоял, почесался в раздумье и, опечаленный, побрел вон из пасторского дома.

В полутьме кто-то — то ли наш, то ли чужой — набежал на него, дохнул винищем:

— A-а, попался!

От души хлобыстнул его Михаил по зубам — улетел молодец в кусты и затих там.

— Эх, Аленушка, — пробормотал Михаил, горестно посапывая…