Враг потерпел решительное поражение, но патриотам предстояло еще выиграть не менее трудные битвы. Демократическая Мексика пока что существовала только в проекте — в виде конституции 1857 года.

За нее и во имя ее народ сражался против сил реакции в течение трех лет, сложили головы 20 тысяч бойцов конституционалистской армии. Теперь следовало показать на деле, что собой представляет это благо: обеспечить демократические свободы, создать местные власти в штатах, избрать новый конгресс и нового президента, расширить сеть образования, превратить Мексику в передовую, прогрессивную страну с высоким уровнем жизни, с грамотным, просвещенным населением. Тогда, в начале 60-х годов прошлого века, такие надежды могли показаться химерическими. Такой благодатной страны еще не существовало на карте, да и в прошлом история ее не знала.

В Соединенных Штатах, где принципы демократии были провозглашены при создании этого государства, господствовали рабство, чистоган, нищета. Правда, почти одновременно с победой либералов в Мексике в США был избран президентом Авраам Линкольн, сторонник освобождения рабов. Но все указывало на то, что этого добиться можно будет только после кровопролитной войны с южными штатами.

Во Франции в то время правили аристократы, банкиры и крупные дельцы, идолом которых был авантюрист Наполеон III, мечтавший своими завоевательными походами затмить славу своего дядюшки Бонапарта. В Англии у власти стоял Пальмерстон, хитрый и двуличный политик, стремившийся любыми средствами расширить границы Британской империи. В центре Европы поднимала голову Пруссия, угрожая территориальными захватами своим соседям. На востоке, в Российской империи, безраздельно господствовало самодержавие…

Но если нельзя было построить такого идеального порядка в США и в старых и умудренных опытом государствах Европы, какие основания имелись для его создания в стране, где в течение 50 лет царили разруха и гражданская война, где подавляющая масса населения не знала грамоты и жила в нищете, где каждый генерал — будь он консерватором или либералом — считал себя «спасителем отечества»? А главное, на какие средства осуществлять эту грандиозную программу? Теперь, когда правительство переехало в столицу, его со всех сторон осаждали просьбами выдать те или другие суммы. Главнокомандующий Гонсалес Ортега просил деньги на уплату солдатам и офицерам, министр просвещения Игнасио Рамирес требовал деньги для учителей; министр иностранных дел Франсиско Сарко сообщал, что дипломатические представители Мексики за границей голодают, а министр финансов поэт Гилермо Прието на все просьбы отвечал, что казна пуста, денег нет, само правительство живет в долг.

Куда девались баснословные богатства церкви, конфискованные на основе реформы? Увы, только незначительная их часть попала в правительственную казну, да и та уже давно разошлась, ее поглотили нужды войны. Остальное осело в карманах ловких предпринимателей, богатеев, торговцев. Этот новый класс мексиканской буржуазии был заинтересован в сохранении правительства Хуареса, благодаря которому он завладел церковным имуществом, но из этого еще не следовало, что он был готов содержать его. Правительство, должно было содержать самое себя. Так уж повелось в Мексике со времен Итурбиде.

Чтобы изменить этот порядок, следовало заставить все слои населения подчиняться законам республики, конституции 1857 года. Этого могло добиться только сильное правительство, опирающееся на послушную ему армию, полицию. Но могло ли оно рассчитывать на них, если не платило им жалованья? Получался какой-то заколдованный круг, выход из которого отчаивались найти даже лучшие умы либералов. Мельчор Окампо был одним из них. Как только правительство Хуареса вернулось в столицу, он подал в отставку и уехал в родной штат Мичоакан, где в своем поместье занялся разведением цветов и переводом сочинений Прудона.

Хуарес, конечно, мог бы последовать примеру Окампо, сложить с себя тяжелую ношу президентского поста и удалиться на родину, в Оахаку. Но его удел был уделом борца. Целью его жизни был прогресс Мексики, служение высшим интересам родины. Такие люди, как правило, никогда не теряют веры в будущее, всегда считают осуществимыми свои идеалы. Часто их постигают неудачи, и они гибнут, но гибнут на посту, в жестоких схватках с противником, а погибая, верят, что прожили свою жизнь не напрасно. Все крупные народные движения находят себе вождей, обладающих именно такими качествами: верой в дело, которое они защищают и олицетворяют, и страстным желанием служить этому делу всеми своими силами.

Нет, Хуарес не оставил президентского поста, хотя отдавал себе отчет в сложности стоявшей перед его правительством задачи.

В первую очередь следовало создать центральный управленческий аппарат, политически надежный, преданный правительству. Хуарес издал декрет, увольнявший чиновников, сотрудничавших с реакционными хунтами. Одновременно он пытался объявить амнистию и возвратить гражданские права тем сторонникам реакции, которые сложат оружие и признают правопорядок, установленный конституцией 1857 года. Но если первое мероприятие встретило одобрение либеральной печати, то против амнистии высказались многие газеты и сподвижники Хуареса. Они требовали устроить побежденному противнику кровавую баню в назидание на будущее. Хуарес, однако, опасался, что подобные действия только продлят гражданскую войну. Ведь следовало учитывать, что враги, хотя и были изгнаны из столицы и других крупных центров и уже не располагали крупными военными соединениями, все еще не сложили оружия. Теперь они как бы поменялись с либералами местами, перейдя к методам партизанской борьбы. Банды вооруженных до зубов реакционеров под руководством уже известных читателю вожаков — Маркеса, Мехии и других, увешанные крестами и эскапуляриями, рыскали по дорогам, убивая правительственных чиновников, учителей и вообще всех заподозренных в симпатиях к либералам. Они находили приют и помощь у местных священников и помещиков. Для того чтобы справиться с ними, нужно было бросить на их подавление армию республики. Между тем Хуарес рассчитывал сократить численность армии, чтобы хоть как-нибудь облегчить финансовое положение правительства.

Из этих разувших планов ничего не получилось. Реакционеры не желали признать свое поражение и продолжали поддерживать банды мятежников. К тому же они усиленно искали за границей покровителей, что угрожало новыми международными осложнениями правительству Хуареса.

Между тем страна была призвана избрать президента и новый состав конгресса. На должность президента было выдвинуто три кандидата — Хуарес, генерал Гонсалес Ортега и Мигель Лердо де Техада. Все они выступали с позиций конституции 1857 года. Реакция не отважилась выдвинуть своего кандидата. Хуарес представлял традиционных левых либералов, творцов «реформистских» законов. Гонсалес Ортега олицетворял старую армейскую традицию, согласно которой президентское кресло должно было принадлежать победоносному генералу, каким он и являлся. Его поддерживали многие местные каудильо и военные деятели, считавшие, что раз они проливали кровь в течение трехлетней гражданской войны, то именно они и должны управлять страной. Вокруг же Мигеля Лердо де Техады, возглавлявшего тогда верховный суд республики, объединились мелкобуржуазные радикальные элементы, упрекавшие Хуареса в медлительности, пассивности и нерешительности в борьбе с клерикальной реакцией.

Дон Мигель, интеллектуал, блестящий оратор и публицист, слыл за подлинного создателя законов реформы, у него было много последователей среди экзальтированной либеральной молодежи. На протяжении многих лет он сотрудничал с Хуаресом, неоднократно входил в его правительства. Некоторые исследователи считают, что у него были серьезные шансы одержать победу на выборах и стать президентом.

Судьба распорядилась иначе — 22 марта 1861 года во время выборов Мигель Лердо де Техада внезапно скончался. Хуарес получил большинство голосов и был избран президентом Мексики на четырехлетний период. Однако в конгрессе сторонники Хуареса получили перевес только в несколько голосов.

Управлять страной с конгрессом, почти половина депутатов которого состояла из противников Хуареса, трудно. Но другого выхода не было. Демократия, как ее понимал Хуарес и другие либералы, олицетворялась выборами и конгрессом, который воплощал народную волю. Они сражались за эту систему и готовы были подчиниться ее вердикту даже в том случае, если он грозил лишить их власти. Ведь альтернативой парламентской системы, основанной на конституции и соблюдении определенных законодательных и правовых норм, была диктатура, пронунсиаменто, произвол, хаос, грозившие гибелью Мексике.

В начале мая собрался конгресс. Хуарес выступил перед депутатами с отчетом о деятельности правительства в период трехлетней войны. Он доложил конгрессу о законах реформы, о подвигах народной армии в борьбе с реакцией, о финансовых трудностях республики. Он заявил о намерениях правительства всемерно развивать экономику страны, предпринять строительство железной дороги Веракрус — Мехико, сократить численный состав армии и модернизировать ее, создав генеральный штаб, военную медицинскую службу и офицерское училище. Программа правительства Хуареса не встретила возражений со стороны большинства депутатов. И все же многие из них весьма резко критиковали действия правительства в период трехлетней войны, упрекая Хуареса за многочисленные поражения конституционалистских войск, особенно же за заключение договора МакЛейн — Окампо. Последний упрек носил явно демагогический характер, ибо, как известно, этот договор, не будучи ратифицирован ни той, ни другой стороной, потерял всякое значение. Критики договора нападали не столько на Хуареса, сколько на Окампо, требуя, чтобы он дал соответствующие объяснения конгрессу по поводу злополучного договора. Защитники Хуареса отмечали, что он во время войны категорически отказывался согласиться на привлечение иностранных волонтеров или войск для борьбы с противником, чего требовали многие военные и гражданские лидеры либералов.

Что касается Окампо, то он, хотя и избранный депутатом конгресса, в его работе не участвовал, продолжая пребывать в своем поместье в Мичоакане. «Сперва соберу урожай кукурузы, а потом явлюсь в конгресс», — писал он своим друзьям, призывавшим его не медлить с приездом в столицу.

Дебаты в конгрессе закончились непредвиденным образом. 30 мая, в полночь, банда вооруженных до зубов головорезов, принадлежавших к воинству мятежников Леонардо Маркеса и Сулоаги, все еще именовавшего себя президентом Мексики, напала на поместье Окампо и увезла его в неизвестном направлении. Только 2 июня об этом стало известно Хуаресу. Были арестованы мать Маркеса и жена Сулоаги. Правительство сообщило главарям мятежников, что готово их обменять на Окампо или выплатить за него любой выкуп. Правительство не остановилось даже перед тем, чтобы прибегнуть к услугам французского посла де Салиньи, явно симпатизировавшего мятежникам, который также обратился к ним с просьбой пощадить жизнь их пленнику. Либеральная печать, со своей стороны, требовала, чтобы правительство предупредило мятежников: в случае расправы с Окампо, оно ответит массовыми репрессиями против реакционеров.

Но ни один из этих актов не произвел никакого впечатления на Маркеса и Сулоагу, по приказу которых 9 июня бандит — испанец по национальности,' а по имени Линдоро Кахига расстрелял Окампо и повесил его труп на дереве. Это преступление вызвало волну негодования и возмущения по всей стране и в столице. Конгресс наделил правительство чрезвычайными полномочиями для ликвидации реакционных банд. Перед конгрессом выступил Сантос Дегольядо, дело которого все еще находилось на рассмотрении военного трибунала. Он попросил разрешить ему участвовать простым солдатом в преследовании головорезов Маркеса и Сулоаги. Депутаты встретили овацией Дегольядо, ему давно простили его заблуждения периода трехлетней войны, никто не сомневался в его патриотизме. Конгресс дал согласие на его просьбу, и Дегольядо вместе с отрядом в 800 человек выступил на подавление мятежных банд, бесчинствовавших на подступах к столице.

Между тем 11 июня конгресс 61 голосом против 55 утвердил в должности президента Бенито Хуареса. Вице-президентом согласно конституции был утвержден соперник Хуареса на выборах генерал Гонсалес Ортега, который был также назначен председателем верховного суда.

Хотя решение конгресса и означало победу Хуареса, он отказался следовать традиции и отметить свое избрание помпезными торжествами, подарками и наградами своим сторонникам. Населению столицы было не до фьесты. Все были взбудоражены подлым убийством Мельчора Окампо и с нетерпением ждали известий о разгроме банд Маркеса и Сулоаги. Но вместо этого пять дней спустя после провозглашения Хуареса президентом страну потрясло сообщение о новой трагедии: отряд, посланный против мятежников, попал в засаду, был разгромлен, а бывший главнокомандующий армии неудачливый Сантос Дегольядо убит.

В столице это известие вызвало новые демонстрации протеста. Борьба против мятежников требовала денег — солдат и ополченцев следовало кормить, вооружить. А средств у правительства не было. Хуарес снизил себе и министрам жалованье, сократил количество министров, чиновников, ликвидировал в целях экономии все зарубежные представительства Мексики, за исключением Вашингтона и Парижа. Но как бы ни затягивало пояс правительство, расходы росли, поступления в казну катастрофически уменьшались, таможни оставались, как и раньше, под контролем представителей Англии, Франции и Испании. Эти державы забирали три четверти их доходов в счет погашения внешних долгов Мексики.

Положение правительства было столь бедственным, что Хуарес вынужден был чуть ли не ежедневно обращаться к ростовщикам, чтобы получить несколько тысяч песо для покрытия самых срочных расходов.

После гибели Сантоса Дегольядо правительству удались с огромным усилием снарядить и вооружить новый отряд для борьбы с мятежниками. Командиром отряда был назначен самый популярный генерал конституционалистов — молодой, смелый, обаятельный и удачливый Леандро Валье. Его опеке поручил свою семью, бежав из столицы, Мирамон, с которым Валье дружил в юности.

Пять дней спустя после гибели Дегольядо Леандро Валье во главе своего отряда покинул столицу. Двадцать четыре часа спустя Маркес окружил его и после кровопролитного сражения разбил наголову. Леандро Валье был взят в плен, расстрелян и, как Окампо, повешен. Правительственные войска не смогли даже отбить его труп. Чтобы получить его, они были вынуждены уплатить бандитам 500 песо! Изуродованные останки Леандро Валье доставили в столицу и торжественно захоронили под страстные речи либеральных ораторов, требовавших мести и крови шакалов, как теперь именовали главарей мятежников — Маркеса и Сулоагу.

Эти три совершенные в течение одного месяца преступления сплотили либеральную партию вокруг Хуареса как никогда. Прежние раздоры и различия во взглядах отошли на задний план. Стойкая позиция президента, отказавшегося вопреки традиции прибегнуть в ответ на террор реакционеров к массовым репрессиям, считая, что политика «око за око, зуб за зуб» только углубит раскол нации на два непримиримых лагеря, способствовала политической изоляции мятежников, число которых не превышало 3 тысяч. Правительственным войскам при содействии местного населения хотя и не посчастливилось захватить Маркеса и его приятеля Сулоагу, удалось в течение последующих недель сильно их потрепать в нескольких сражениях и отбросить за несколько сот километров от столицы. И все же положение правительства продолжало оставаться трудным.

Власть его не столько признавали, сколько терпели провинциальные касики. В середине июля из Соединенных Штатов прибыл в штат Новый Леон генерал Игнасио Комонфорт. Хуарес приказал арестовать его и доставить в столицу для следствия и суда по обвинению в покушении на конституцию 1857 года, которую он, будучи президентом, отменил, положив начало трехлетней гражданской войне. Однако губернатор штата Сантьяго Видаурри взял под свое покровительство Комонфорта и отказался выполнить приказ президента. Хуарес, не располагая средствами, с помощью которых он мог бы заставить Видаурри подчиниться, был вынужден не настаивать на своем приказе, и Комонфорт продолжал спокойно жить в Новом Леоне.

Но основные трудности носили даже не политический, а финансовый характер. Государственная казна по-прежнему продолжала пустовать. Разумеется, можно было попытаться пополнить ее путем увеличения налогов. Но сборщики налогов не получали жалованья и поэтому отказывались собирать их. Да и конгресс вряд ли одобрил бы столь не популярный закон. Можно было бы, конечно, конфисковать собственность реакционеров, как того требовали некоторые радикалы, но это создало бы опасный прецедент: возвратись реакционеры к власти, они отплатили бы той же монетой либералам, что внесло бы еще больший хаос в экономику страны. Обратиться к новым внешним займам? Нет, только не это. Займы, как свидетельствовал мексиканский опыт, только еще крепче затягивали петлю на горле страны. Предоставлялись они на кабальных условиях, только проценты по ним поглощали четверть всех доходов республики.

Естественно, возникла мысль: а не объявить ли временный мораторий на уплату этих процентов? Тогда правительство могло бы укрепить свои позиции, быстрее умиротворить страну, оздоровить экономику. Да и кредиторам Мексики будет выгоден такого рода мораторий, в конце концов они тоже выиграют от укрепления мексиканской экономики. Ведь они представляют Англию, Францию, Испанию — державы, в торговле с которыми Мексика была заинтересована.

Разумеется, существовала опасность, что правительства этих держав, отстаивая свой авторитет, могли прибегнуть к репрессиям против Мексики. Но находятся эти державы по ту сторону Атлантического океана и вряд ли смогут нанести серьезный ущерб стране. С севера тоже не ожидалось осложнений: в Соединенных Штатах началась кровопролитная гражданская война. Президент Линкольн заявил мексиканскому послу Ромеро, что его правительство желает поддерживать дружеские отношения с Хуаресом, политику которого приветствует и одобряет. Заверяли в своей дружбе и правители рабовладельческого Юга, опасаясь, как бы Мексика не встала на сторону северян.

Впрочем, другого выхода не было. 17 июля 1861 года правительство Хуареса внесло на рассмотрение конгресса закон, приостанавливающий на два года выплату процентов по иностранным займам. В тот же день закон был одобрен 112 голосами против 4. Сообщая об этом в письме Хуану-Антонио де ла Фуэнте, послу Мексики в Европе с резиденцией в Париже, Хуарес писал: «Я твердо уверен, что передышка, которую мы получим благодаря принятому закону, будет способствовать полному умиротворению страны, возрождению наших доходов и кредита, что быстро спасет нас от анархии и полного распада нашего общества. С этим убеждением мы приняли упомянутый закон, и мы полны решимости осуществить его, готовы стойко встретить могущие последовать опасности и угрозы, которые в любом случае менее катастрофичны, чем неизбежная гибель, угрожавшая нам».

Хуарес просил Хуана-Антонио де ла Фуэнте попытаться разъяснить правительствам Франции и Англии позицию Мексики и добиться от них согласия на провозглашенный конгрессом мораторий. Это письмо было написано на следующий день после того, как посол Франции де Салиньи порвал, а посол Англии Уайк временно прекратил дипломатические отношения с Мексикой в знак протеста против закона о моратории.

Реакционные правительства европейских держав не жаловали и до этого своими симпатиями Хуареса.

Вернувшись в Мехико, правительство Хуареса было вынуждено выслать из страны архиепископа Гарсиа-и-Бальестероса и объявить «персона нон грата» — нежелательными лицами — дипломатических представителей Ватикана и Испании, яростно и открыто поддерживавших клику Мирамона и призывавших к расправе с конституционалистами. Франция и Англия только накануне разгрома Мирамона признали правительство Хуареса и назначили при нем новых дипломатических представителей: первая — графа Пьера Элизодора Альфонса Дюбуа де Салиньи, вторая — сэра Чарлза Леннокса Уайка.

Де Салиньи в течение десяти лет до своего назначения в Мексику занимал мелкую должность в министерстве иностранных дел Франции, на которой ничем особенным себя не проявил. Получил он назначение в Мексику по рекомендации своего предшественника Габриака, с которым его связывали дружеские отношения. Крайний реакционер, вспыльчивый и неуравновешенный, честолюбец и прожектер, де Салиньи мечтал о блестящей дипломатической карьере. Он поставил перед собой задачу обогатить Наполеона III, его родственников и самого себя за счет Мексики, заставив ее признать долг Жеккеру. Швейцарский банкир обещал 30 процентов сводному брату Наполеона III герцогу де Морни, председателю законодательного корпуса, если тот обеспечит ему возврат этих капиталов. Морни, действовавший с согласия Луи Бонапарта, охотно пошел на сделку. Его доверенный лицом стал де Салиньи. Чтобы Франция получила возможность официально выступить в роли опекуна Жеккера, ему было предоставлено французское подданство.

Приступив к своим обязанностям посланника, де Салиньи угрожал: «Если мексиканцы откажутся повиноваться, я начну бить стекла!»

Мексиканцы отказались повиноваться, и де Салиньи стал вести себя весьма вызывающе и буйно, угрожая, с одной стороны, правительству Хуареса всякого рода санкциями и дипломатическим разрывом, а с другой — призывая французское правительство применить силу — послать к берегам Мексики военный флот, обстрелять и занять ее порты, прибегнуть к другим «варварским действиям, которые должны были бы образумить» неотесанного индейца Хуареса.

У де Салиньи возник конфликт с правительством Хуареса в связи с изъятием властями ценностей, спрятанных в столичном монастыре «сестер милосердия». Де Салиньи направил резкую ноту протеста правительству Хуареса, в которой заявил, что считает обыск монастыря «прямым и сознательным оскорблением правительства императора, под покровительством которого находятся во всем мире сестры милосердия». Де Салиньи угрожал разрывом дипломатических отношений с Мексикой, если изъятые ценности не будут возвращены упомянутым «сестрам». Его угрозы не нашли тогда поддержки в Париже, и он был вынужден несколько сбавить тон в своих отношениях с правительством Хуареса.

Де Салиньи нашел в лице британского посланника Уайка единомышленника и союзника. Назначенный в Мексику еще в 1860 году, Уайк не спешил занять свой пост, пребывая около года на водах во Франции, где он лечил застарелую подагру. В Мехико он появляется только в мае 1861 года. Он быстро находит общий язык с де Салиньи, у которого черпает информацию о положении в стране. Три недели спустя после своего приезда в Мексику Уайк докладывал в Лондон: «Патриотизм в общепринятом понятии этого слова здесь не известен; ни одна из местных партий не располагает выдающимися людьми. Группировки враждуют, преследуя наживу или месть, в то время как страна падает все ниже, а ее жители становятся все более примитивными и подлыми. Таково положение в настоящее время в Мексике, и добиться справедливости или удовлетворения (имеются в виду интересы иностранных кредиторов. — И. Л.) от подобного народа путем убеждения и угроз имеется мало шансов, он разумеет только один язык — силу».

Такую же точку зрения высказывал британскому правительству капитан Олдхем, командовавший британским морским отрядом в Карибском море, суда которого вот уже около трех лет как маячили на виду у Веракруса. Олдхем настаивал на оккупации английскими войсками тихоокеанских и атлантических портов Мексики и захвате действовавших гам таможенных постов.

Призывы французских и английских дипломатов к применению силы находили положительный отклик в правительственных кругах Парижа и Лондона, девизом которых являлись «политика канонерок», обстрел, вторжение, оккупация и захват территорий, население которых «оскорбляло» флаг Великобритании или Франции или просто имело смелость не давать себя грабить пиратам и разбойникам, представлявшим эти державы.

Вот почему де Салиньи и Уайк сочли себя вправе, не дожидаясь инструкций своих правительств, порвать дипломатические отношения с правительством Хуареса после того, как был принят конгрессом закон о прекращении сроком на два года выплаты по внешним займам. Они были уверены, что их правительства на этот раз не только одобрят их действия, но используют спровоцированный ими конфликт для примерного наказания строптивой Мексики, чтобы нищим странам впредь было неповадно нарушать свои «священные» обязательства но отношению к финансовым магнатам великих держав — этим грозным и мстительным богам буржуазного мира.

Де Салиньи и Уайк в своих расчетах не ошиблись.