….С места боя я не сразу ушел, хотя надо было уносить отсюда ноги подальше, пока кто-нибудь еще сюда не пожаловал, но все-таки я заставил себя найти магазин от автомата, который тогда в пылу боя отшвырнул, а еще хотел внутрь прицепа заглянуть, посмотреть, что там везли. Магазин я нашел не сразу, время понадобилось. А вот с грузом мне повезло: оказалось, что там тюки с одеждой были – военная форма и всякое такое. Так что я пару тюков распотрошил, штаны себе примерно по размеру подобрал да термобелье. Переодеваться не стал, сунул все в рюкзак, тюки эти под прицеп закинул, двери на прицепе прикрыл и дальше пошел. Сначала мне как-то нехорошо было, то ли от того, что много крови потерял, то ли от каши этой жирной, а потом ничего вроде бы, разошелся. Километров через пять, наверное, мы с Жулькой маленький фургон нашли, там продукты внутри были. Так что мы запаслись и водой, и едой впрок. Я даже чипсов взял и шоколадок разных по карманам рассовал, чтобы под рукой были. А вокруг вообще никого нет, словно Бог надо мной сжалился за «вчерашнее». Отмахали мы, наверное, километров двадцать, и так я устал, что решил немного отдохнуть. А тут как раз нам попался громадный такой двухэтажный автобус. Ну мы внутрь залезли и на втором этаже неплохо так устроились. Я Жульке курицу-гриль почти всю скормил, сам поел. Ела эта животина так, словно ее вообще никто никогда не кормил. А потом она на сиденье сдвоенное забралась и опять захрапела. А я переоделся в чистое и долго еще сидел, по сторонам смотрел. Я там бинокль нашел в какой-то сумке, слабенький, но лучше, чем ничего. Но никого я не увидел, хоть и хотелось мне очень. Ни огонька.

Вообще, я всегда был одинок, но одиночество в интернате было все-таки другое. Люди были рядом. Плохие, хорошие, разные. Но все-таки позвать, если что, можно было, словом перекинуться. А тут – один. Вообще один. Так и одичать можно… А потом я молитвенник открыл и все молитвы, которые мне отец Евлампий пометил, прочитал, а после этого книжку стал читать про автомат Калашникова. Там картинок много было, я их рассматривал и сразу же тренировался на автомате. А когда надоело тренироваться, то я к лестнице вещей и чемоданов разных натаскал, чтобы проход перекрыть, и на ночлег устроился. Спал я чутко, потому что снизу, из-под эстакады рев доносился, словно там львы обитали. Я вздрагивал, просыпался и все время автомат в руках сжимал. Только там патронов мало было … А Жульке этот рев был почему-то пофигу. Может быть, она чуяла, что никто к нам сюда не заберется.

Проснулся я более менее отдохнувшим, рот минералкой прополоскал. Кстати, тут в автобусе даже туалет был, так что можно было воспользоваться удобствами. Да и то сказать, я как-то вдруг понял, что чем меньше оставляешь за собой следов, тем меньше риск того, что кто-нибудь по этим следам до тебя доберется. Ну а потом мы дальше пошли.

В этот момент мы были на семьдесят втором километре, недалеко от Аникеевки, и очень мне хотелось сделать бросок, выйти на Дмитровское и еще дальше на север по нему умахать, там ведь еще километров сто двадцать надо было до Дубны идти. Ну шли мы и шли, а через восемь километров недалеко от пересечения с Пятницким шоссе я увидел вдалеке огонек, вроде кто-то костерок разложил и греется возле него. Только почему-то не снаружи от шоссе, там, где и дома целые, и деревья вон нормальные стоят, а внутри, к центру ближе, там, где выжжено все. Ну мне что-то тревожно так стало, но я мысли плохие от себя отогнал, я ж понимал тогда, никогда себе не прощу, если не подойду к этому костерку. А вдруг там помощь кому-то нужна? Вдруг там тоже раненый, вот как я всего несколько часов тому назад? Так что я на пересечении с шоссе свернул, вниз на Пятницкое спустился и прямо по полю к этому огоньку пошел. Ну не совсем там поле оказалось, просто выжжено было так, что от коттеджей остались одни фундаменты, да кое-где кирпичные стены оплавленные. Жульке это место не понравилось, она сразу к ногам жаться стала. Надо мне было, конечно, назад повернуть, но я почему-то не обратил на нее внимания, думал, гарь чует. А потом она от меня отстала.

Костерок был дальше, чем мне казалось с шоссе, и мне пришлось уйти довольно далеко от кольца. Пару раз я обошел какие-то большие ямы, наверное, тут пруды раньше были возле больших коттеджей, а потом я снова оранжевый огонек увидел. Он мерцал так уютно рядом с уцелевшей кирпичной стеной, и его свет притягивал меня, как мотылька. Для того чтобы увидеть, есть ли кто-то у костра, мне надо было обойти большой кусок стены, что я и проделал. Заглянул за угол и отсюда мне стало видно, что у костра никого нет, а значит, тот, кто его разжег, либо неподалеку, либо специально скрывается от меня….

Но понял я это слишком поздно. Потому что в следующий момент мне в голову сзади кто-то ствол ткнул, и хриплый голос со знакомыми интонациями гоп-стопа сказал:

– Стой, падла!.. Руки вверх!

Ну что мне оставалось делать? Только поднять руки!

– Давай, поворачивайс-ся! – крикнул голос за спиной. – Только не дергайся. А то я с-злой!

Я повернулся. Смотрю, а передо мной стоит детина, лет ему, наверное, много уже, может двадцать пять, а может, и больше. На улице холодно, а он в одной рубашке, да и та расстегнута, в лицо он мне ружье такое здоровое тычет, но морда у него при этом не свирепая, а… потерянная, что ли? Молодой, а лоб уже с залысинами. И не то чтобы он шепелявил, но «с» как-то странно произносил, чуток с присвистом. Короче, ясно было, что напуган он еще больше меня. И при этом глаза у него бегают, словно он что-то скрыть хочет или мысль его какая-то гложет. В общем, мне сразу показалось, что он странный немного. И перегаром от него прет! А он снова орет, словно сам себя подбодрить хочет:

– Оружие на с-землю!

Тут я понял, почему он так шепелявит: у него зубов впереди не хватает. Ну я Калашников отцепил, на землю положил так аккуратно, а он снова спрашивает:

– Что в рюкзаке? В рюкзаке что, спрас-шиваю?

Я плечами пожал, че я ему все перечислять буду?

– Да всякое, – говорю.

– Еда есть? – орет.

– Есть, – отвечаю.

– Давай сюда!

Тоже мне командир нашелся! Но делать мне нечего, пока что он меня на мушке держит, не я его. Ну я рюкзак с плеч снял, на землю бросил и отошел в сторону. Че я ему, раб, чтобы еще и еду оттуда доставать? Если грабит, так пусть сам хоть что-нибудь сделает! Страха у меня почему-то не было, хотя шлепнуть он меня мог, я видел, как у него руки тряслись, когда он рюкзак в сторону оттащил, над ним присел да открывать его начал. А ружье под рукой держит. Момент такой для броска подходящий, но только и он ведь на меня поглядывает, могу и не успеть. Я тогда ни о чем таком не думал, что в человека стрелять нельзя, или что я реально его убить могу, просто он явно был готов меня угробить за еду эту. Как будто сам не мог отсюда уйти, да еды раздобыть!

Но в тот самый момент, когда он рыться в открытом ранце начал, из сумрака на него Жюлька метнулась. Двигалась она быстро и молча. С ног сбила, сама через него перепрыгнула, потом обратно вернулась, снова сбила, потому что он уже подниматься начал, на грудь лапами встала и зубы оскалила. А зубов у нее, – я вам уже говорил, – как у акулы! В горло вцепится, и все: смерть, считай, мгновенная. И только тогда она рыкнула. Он даже понять ничего не успел. Телохранитель, а не собака!

Я автомат поднял, к нему подошел, смотрю на него сверху. Здоровый. Ни в жизнь бы с этим детиной не справился!

– Что же ты, – говорю, – бестолочь, сам себе еду найти не можешь?

А он лицо в сторону от Жульки воротит, боится ее. Еще бы не бояться! Я помню, как она вот так на моей груди стояла и скалилась. Ничего хорошего.

– Убери, – говорит, – эту тварь с меня! – и как давай ругаться грязно, а потом и добавляет, – ради всего с-святого!

Ну и переходы у него…

Я его ружье поднял, магазин отсоединил, посмотрел, патроны вроде бы на мои похожи, ну я магазин в карман сунул, и как по книжке положено, затворную раму передернул. Патрон из затвора выпал. Ну я ствол в землю направил, на курок нажал да на предохранитель поставил. Так-то вернее будет. А патрон тоже подобрал. А потом – быстро я как-то все это сообразил, недаром говорят: жизнь учит, – по карманам его обхлопал, чтобы у него где-нибудь еще оружия не оказалось. И думаю: чего человека дальше мучить? Скомандовал:

– Жулька, фу! Ко мне!

А она на меня – ноль внимания. Как стояла, так и стоит, скалится, зубами то и дело щелкает в сантиметрах от его носа. Пришлось ее оттащить. Она поупиралась немного, но потом послушалась, у ног моих села, ну прям фотография: «Мы с Мухтаром на границе»! Но глаз с детины не спускает и за каждым движением следит. Ну а я повернулся, чтобы уйти.

– Айда, – говорю, – Жулька, нам тут не рады.

Но не успел я на десять шагов отойти, а он вдруг как закричит:

– Стой! Стой, пасан, не уходи! Я же так, пос-шутил вроде!..

Ну я к нему обернулся и говорю:

– От таких шуток в зубах бывает промежуток…

Я думал, он обидится и отстанет, а он сел на земле и опять зовет:

– Да не уходи же ты, я же просто боялс-ся, что ты меня убивать прис-шел!

– Ага, – отвечаю и еще несколько шагов обратно к шоссе делаю, – и потому сам меня чуть не грохнул. Спасибо тебе за это.

Ну он встать хотел, а Жулька тут остановилась, на него обернулась и так рыкнула, так что он опять на землю сел и нам вслед смотрит, и так растерянно говорит:

– Да откуда же я знал, что ты нормальный? Тут людей-то не ос-сталось. Одни мутанты бродят. Вдруг бы ты с-зомби был или демон какой с крыльями?

Тут я опять остановился и спрашиваю:

– Если ты так боишься, чего же костер запалил? Здесь и так все сгорело, значит, дрова откуда-то принес. Значит, за дровами ходить не боишься, а меня боишься? А я думаю, ты просто ловушку устроил, а сам сидел, ждал. Да че с тобой говорить? Пошел я.

А он опять встать пытается да на Жульку косится.

– А дрова тут рядом есть, – говорит, – в убежище. У меня тут под развалинами подвал старинный, там отс-сидеться можно. Там и водки, и вина с-завались, колодец прямо там есть, а вот еды нет с-совсем. Я уже два дня не ел ничего.

Ну тут я все понял, спрашиваю:

– Пил?

А он головой трясет.

– Пил, – говорит, – как темно стало, так пить и начал. Со с-страху.

А у меня тут мысль в голове возникла. Отче Евлампий тогда же сказал, чтобы я, как Маришку спасу, обратно не возвращался. Значит, какой-то другой дом искать надо. Может, этот подвал и послужит нам убежищем?

Ну тут я остановился, а потом спрашиваю:

– Подвал покажешь?

А он кивает так усердно. Как будто не он меня старше на десять лет, а я – его.

Короче, он ружье свое подобрал, встал, наконец, на ноги, я Жульку попридержал, чтобы она на него сразу не кинулась. А потом он вперед пошел, а я сзади, и Жулька рядом затрусила. А подвал, в самом деле, рядом оказался, с другой стороны от стены, у которой костерок горел. А на входе гермозатвор стоит, двери толстые. Снаружи все оплавилось, а внутри целым осталось. Мы вошли, я сразу налобный фонарь достал да включил, а чудак этот факел самодельный зажег и стал показывать, что у него там и как. Подвал был в самом деле старинный, наверное, наверху усадьба была раньше, а позже тут какие-нибудь казармы устроили или еще что-нибудь такое. А детина и говорит:

– Я здесь разнорабочим был. Тут санаторий для офицеров БНБ устроили. А это бункер для них оборудовали, там внизу много ходов есть, но я туда не лазал еще. А раньше тут барская усадьба была.

Прошли мы через несколько коридоров и комнат, один раз направо свернули, а после все прямо, а потом он дверь открыл и факелом мне светит, показывает:

– А вот тут, – говорит, – вина – море! Вон видишь в бутылках?

Я гляжу: а там точно – ряды бутылок на стеллажах лежат. Ну он внутрь этого винного погреба зашел, факел потушил и лампу стационарную зажег. Там возле двери пространство свободное было, с одной стороны топчан обустроен, с другой стол со стульями. А на полу по всей комнате какие-то знаки мелом нарисованы. Я сразу понял, что он так спасался от кого-то, кто ему тут мерещился, знаки на полу мелом рисовал. А он сразу к бутылкам прошел, взял одну и говорит:

– Вина хочешь? Тут всякого навалом! Вот, например, с-смотри – чилийское Бордо урожая 2013 года! Ты даже не представляешь, с-сколько такая бутылка с-стоит! Или вот: коньяк! Настоящий французский коньяк Курвуас-зье. С-страны уже нет, вся Франция под водой, а мы можем выпить то, что еще нашим отцам дал урожай две тыс-сячи двадцать с-шестого года!

Ну я плечами пожал, на него смотрю, может, он споить меня хочет? Или подсыпать чего? А он, видать, понял, головой трясет:

– Да ты, – говорит, – не бойс-ся! Как тебя с-звать-то?

– Сандро, – говорю.

– Ты, С-сандро, думаешь, я тебя отравить хочу? С-смотри! – и так ловко он эту бутылку с вином открыл и из горла прямо выпил. Потом стакан со стола взял, налил и стакан этот в руки мне сует.

– А меня, – говорит, – Борис с-зовут, давай выпьем за с-знакомс-ство!

Ну я пить не стал, так, пригубил. Вино, наверное, и в самом деле неплохое, но я же в этом не разбираюсь. Ничего так, сладкое. Отошел я к столу, сел прямо на него, Жулька возле ног легла. А я и спрашиваю:

– А это что? – и в пол на рисунки его пальцем тычу. А там круг нарисован, пентаграмма внутри круга и еще куча всяких знаков и буквы какие-то.

А он и отвечает мне:

– А это я богу здесь молюсь. Как конец с-света нас-стал, так ко мне этот, с крыльями черными приходит, я в пентаграмму от него прячусь и молиться начинаю.

Ну мне в диковинку, что-то я не видел у отца Евлампия никаких пентаграмм. А вот у Сереги в книжках видел. Но только сдается мне, что это вещи даже не просто разные, а противоположные. И кто к нему приходит, мне тоже уже ясно стало. Может, человек просто не знает, о чем говорит? Я его так осторожно спрашиваю:

– И какому же богу ты молишься?

А он в ответ:

– Как какому? Одному и всем сразу. С-шиве, Будде, Зевс-су, Хрис-сту, Аллаху, Иегове. У него ведь имена только разные, а бог один.

Ну я промолчал в ответ, но что-то мне не по себе стало. Потому что и Шиву, и Будду, и Аллаха Ираида на своих уроках то и дело поминала, а вот Христа – ни разу. И я понял, да нет, даже не понял, а вот там, в церкви у отца Евлампия почувствовал, увидел, что Христос – это другое… Это не то, что там пришел, барабаны молитвенные повертел или денег заплатил, и дали тебе все. Тут наоборот – от тебя возьмут, но возьмут так, что тебе же, твоей душе лучше потом будет. Я даже не знал, как это ощущение объяснить, а потом сообразил, что ему объяснять это и не надо, он этого знать не хочет и слушать не будет, потому что тут же он увлекся рассказом о том, какой знак от чего или от кого охраняет. И тут у меня голова кругом пошла, то ли от вина, которое я то и дело все-таки прихлебывал, невежливо было стакан на стол поставить, то ли от его слов. Получалось, что он каждого из этих божеств призывал и от каждого же из них оборонялся особыми заклинаниями. Ну и каша у него в голове была!

Но я все-таки попытался ему втолковать, что эти боги – это не производные от одного и того же божества, что Бог один есть – он творец, а это все твари, но он только головой замотал.

– Нет, – говорит. – Они же еще раньше были! Вон у древних греков Зевс был, когда Иеговы еще и не было совсем. Значит, он с-старше, с-сильнее. А потом там до Зевса еще много кто был, а Иегову да Хрис-ста потом уже евреи и христиане придумали.

Я подумал и говорю:

– По-твоему, значит, тварь творца выдумала?

А он в ответ:

– Ну конечно же! Человек вс-се придумал!

А я его и спрашиваю:

– Раз мы их всех сами выдумали, значит, их нет? А кого ты тогда о помощи просишь и от кого защищаешься?

Тут он опять околесицу понес о том, что на свете существует, а чего на свете нет, и что мы своим воображением можем что-то такое создавать. Ну я плечами пожал, в принципе, мне-то чего? Пусть, что хочет, то и думает. Ну а чтобы его отвлечь, я его о другом спросить решил.

– А кто к тебе крылатый приходит? – спрашиваю.

А он бутылку уже допитую так тихо в сторону отставил. А сам оглядывается, словно боится, что нас услышат.

– А вот кто этот черный – я не знаю… Я уж ему и вина давал, и коньяку – не отстает. Каждый раз, как засну, приходит, так и приходится кровать в центр пентаграммы ставить и там спать, тогда не так донимает.

– Донимает? – спрашиваю я его, – а как донимает?

– Да как… То пугать начинает, то душить. А выглядит он так, что и не захочешь, испугаешься: крылья черные, и кости из черепа так выпирают и шевелятся там, под кожей. Страшно, – он сразу новую бутылку взял, открыл и снова к ней присосался, как клоп, и не оторвался, пока половину не выпил, а потом ко мне наклонился, вином от него разит, а он снова вокруг оглядывается, как будто мы не в комнате, а в чистом поле. – А еще он мне сказал, как его зовут.

– И как же? – спрашиваю я его, а сам не уверен, что хочу услышать.

– Хурмага… Странное имя для бога, правда? – он мне снова в глаза заглядывает, словно хочет, чтобы я его от этого Хурмаги спас.

А я что могу? Может, ему вообще все это в пьяном бреду примерещилось? Ну я плечами в ответ пожал, говорю:

– Никогда не слышал. А может, пить поменьше надо?

Он от меня назад отпрянул и усмехнулся так страшно, одними губами.

– Думаешь, белочка пришла? Да я бы рад был, если бы это просто глюки были…

А мне вдруг пить захотелось. Вино-то сладкое. Я и спрашиваю:

– Где воды можно взять? Ты говорил, здесь колодец есть?

А он головой мотает куда-то за стеллажи.

– Там, – говорит, – колодец.

Ну я автомат взял, термос из рюкзака достал и пошел между стеллажей, фонарик мне под ноги светит, так что все видно. На Жульку цыкнуть пришлось, чтобы на месте осталась. А там коридор, стеллажи с бутылками по стенкам стоят, и через двадцать метров оказался я в комнате с высоким сводом, а в середине, и правда, каменный колодец с воротом, я такие только в фильмах видел. А еще в комнате несколько деревянных дверей, и все закрыты. А к вороту привязана веревка, к веревке – ведерко пластиковое. Я ведерко вниз спустил, над колодцем наклонился, а оттуда падалью несет.

Что такое?..

Попытался я рассмотреть, что же там внизу, а там темно, и свет фонаря в этой темноте теряется, словно этот колодец и не колодец вовсе, а тоннель, который куда-то к центру Земли ведет. И слышу я, словно там кто-то шепчет. Я аж отшатнулся. Взялся потом за вороток, ведро это пластиковое наверх поднял, на край вытащил, а от него зловоние такое, словно там крыса дохлая лежит, меня чуть не вывернуло. А на вид – вода и вода! Ну тут этот Борис подошел, смотрит, что я от ведра нос ворочу, и спрашивает меня:

– Ты чего? Не нравится? Да ты пос-смотри, какая вода чистая! Это тебе не из московского водопровода пить.

Взял он кружку, которая тут же была привязана, и давай пить! А я не могу на это смотреть, меня мутит натурально. Я и говорю:

– Чего-то расхотелось… – а сам прислушиваюсь. А оттуда, из колодца, вроде бы далекий такой вой доносится. Я и думаю: а вдруг в стволе колодца еще ходы есть, а по этим ходам сюда кто угодно может забраться? И никакие гермозатворы не помогут.

Вернулись мы назад к двери, Борис губы утирает, довольный такой.

Я его спрашиваю:

– Ты же, вроде, голодный? Давай я тебя накормлю, у меня консервы есть и колбасы немного еще осталось.

А он рукой машет.

– Не надо, – говорит, – я, когда выпью, есть не хочу.

– Странно, – отвечаю я, – у меня наоборот.

А он плечами снова пожимает, улыбается.

– У кого как, – говорит.

Я стакан с вином в руку взял, но пить не стал, тревожно мне и все прислушиваюсь, кажется мне, что в этом колодце кто-то есть. Звуки оттуда идут странные. И потом, должен же этот, с черными крыльями, откуда-то сюда приходить? Наверное, он и в самом деле из колодца вылазит! Если двери заперты, то больше неоткуда.

А Борис спокойный такой сидит, как будто и не слышит ничего. А потом я вдруг понял: он и в самом деле не слышит. Он ведь не на Бога надеется и даже не на себя, а вот на эти руны и знаки всякие, которые на полу нарисованы, и верит, что к нему боги какие-то приходят, и что он их умилостивить может пентаграммами дурацкими… А по мне так все это нечисть такая же, как и Шварц этот. Я вот только объяснить это не мог тогда, потому что знаний не хватало, но совершенно точно это знал.

А потом я вдруг отчетливо услышал шум из колодца. Полное ощущение, что кто-то наверх лезет. А еще слышу: пустые бутылки, что на столе стояли, вдруг позвякивать начали, и Жулька, которая все это время спокойно лежала, только за Борисом глазами следила, вдруг уши прижала и заворчала так глухо.

А Борис этот и не слышит ничего, смотрит на Жульку удивленно:

– Чего это, – говорит, – у тебя с-собачка рычит?

Я его спрашиваю:

– Ты ничего не слышишь?

А он:

– Нет, – отвечает.

А я и говорю:

– Да вроде лезет сюда кто-то?

Он сразу побледнел так, что даже в темноте видно, и протрезвел как будто. Меня за рукав поймал и говорит:

– Ты, С-сандро, не уходи, ты лучше со мной в пентаграмму встань, тогда мы точно его одолеем! – а у самого глаза бегают.

Мне опять не по себе стало.

– Кого одолеем? – спрашиваю, а сам уже понял, о ком он говорит, рюкзак закрыл, на спину его закинул да автомат в руки снова взял, а Жулька у двери вертится и только еще не подвывает. А тут Борис вдруг увидел, что знаки на полу стерлись частично, пока мы туда-сюда ходили. Ну он сначала мел искать стал, а потом начал по полу лазать, начертанное обновлять.

А шум-то все ближе.

И лезет к нам кто-то большой. Колодец-то немаленький. Оно, конечно, понятно, что там резонанс, и что, наверное, не так страшен черт, как его малюют, но только ладони у меня снова вспотели. Я дверь открыл, Жулька только этого и ждала, выскочила из погреба этого наружу, а я на пороге стою и назад оборачиваюсь, потому что этот кто-то из колодца вылез уже и сюда по коридору ковыляет. Мне бы шаг один за порог сделать да дверь за собой закрыть, а я не могу заставить себя это сделать. Ведь получается, что я его здесь погибать бросаю. Ну подскочил я к нему, взял за рукав.

– Нельзя, – говорю, – тут оставаться!

Он на меня снизу глянул один раз, глаза испуганные, но решительные такие, что и не подступишься к нему. Был бы он маленький, я бы его за шиворот отсюда уволок, а он же здоровый, в два раза меня тяжелее, что я с ним сделать могу? Ну он отрицательно головой помотал и дальше рисует, от меня отворачивается.

– Уходим, Борис, – говорю. – Если жить хочешь, уходим!

А он вдруг разозлился, зубы оскалил и как двинет меня локтем по дых!

– Не мешай, – говорит, – если ничего не понимаешь!

И двинул он меня несильно, но мужик-то здоровый! Ну я пополам и согнулся, а сам слышу: тварь эта уже рядом.

А Борис этот вдруг меня за шею схватил да к земле пригнул, автомат в сторону рванул, и все – остался я без автомата, а он меня вперед толкает и не отпускает, держит меня перед собой, как щит. Я голову поднял, чтобы посмотреть, кто же там из колодца вылез, у меня же налобный фонарь включенный был, да так и замер, как кролик загипнотизированный. А оно нависло над нами, огромное, зубастое, черное и смрад от него по всему погребу. А я только глаза и вижу. Страшные глаза. Как у Шварца. Один черный, а второй голубой. Не мигают. И все, что ему оставалось, если оно жрать хотело, так это наклониться и голову мне откусить. А оно почему-то медлило. А потом я чувствую: щекотно на шее. А это крестик мамин на цепочке из-за тельника выскользнул и поверх куртки повис, от света фонаря посверкивает.

А тварь эта вдруг мигнула, а потом как зашипит!

Наклонилась она и Борьку этого за плечо схватила да как рванет его к себе! А он как закричит! И автомат мой выронил. Никогда не думал, что взрослые мужики могут кричать таким детским голосом…

А тварь его подняла да на пол кинула, прямо передо мной, лапой на него наступила, как хищник на кусок мяса наступает, чтобы часть от него оторвать. Я автомат подобрал, вскинул и очередь в нее всадил, да только разозлил ее еще больше, она Бориса бросила и ко мне метнулась, я только и успел, что от лапы ее увернуться, еще раз ей в морду выстрелить, так, что она назад подалась, и дверь погреба перед ней захлопнуть. Хорошо, что она внутрь открывалась, а не наружу. А в дверь ударило с такой силой, что я автомат снова вскинул. Хорошо, на курок не нажал. А потом Борис снова закричал, да так страшно, что я к наружной двери метнулся. Меня ноги сами несли. Жулька впереди бежала, и я в первый раз видел, что у нее хвост поджат. В общем, добежал я до гермозатвора, толкаю его, а он не открывается, и никак я со страху понять не могу, что мне на себя тянуть надо… Но потом все-таки сообразил, и мы с Жулькой на улицу вылетели из темноты этой подвальной и побежали сразу. Я только сориентироваться успел, чтобы назад, к шоссе бежать.

А на улице – сумерки. Хоть и не день, а все-таки и не тьма кромешная, и даже дышится легче, чем в этом затхлом подвале.

В общем, до шоссе мы добрались в пять раз быстрее, чем от него шли, а потом еще и по шоссе километра, наверное, три бежали, не оглядываясь, и я только все про себя твердил «Господи, помилуй!» и прислушивался. А сзади – ничего, тишина. Наконец, сел я отдышаться на отбойник, за живот держусь, рядом Жулька на асфальт села, тоже язык на бок. Я ее морду в руки взял, в глаза заглянул и говорю:

– А ты Жулька, молодец. Тебя мне сам Бог послал! Если бы не ты, животинка модернизированная, от меня бы ниче не осталось!

Поцеловал я ее прямо в грязную морду, ну и она меня облизала, как положено. Скормил ей оставшийся кусок колбасы, напоил снова из ладоней. Решил, что обязательно ей миску найду. А сам подумал, что, наверное, Борис и в самом деле меня этой твари скормить хотел. С самого начала. И костерчик развел, чтобы кто-нибудь на огонек пришел, и в убежище меня потом заманил, и все про духов этих разных рассказывал. Получалось, что наши, интернатовские подонки были еще очень даже ничего ребята. Все равно, какие-то свои законы у них были, свой кодекс соблюдали. Вонючие, конечно, законы, но хотя бы такие. А чтобы других людей каким-то тварям скармливать такого точно не было. Хотя что я говорю! Кто же знает, как Ромберг этот или Чика повели бы себя, если бы встал вопрос – они или я? Вот то-то и оно! Не знаешь, Шурыч, не говори. Вряд ли Ромберг полез бы меня выручать… Да и Чика – тоже.

А от колодца все-таки не зря воняло. Может, он не меня первого скормить этой твари пытался. Кто знает?..

Я потом магазин отсоединил, посмотрел: там всего одиннадцать патронов оставалось, да еще один – в патроннике. Негусто, прямо скажем. В общем, долго мы с Жулькой на этом месте задерживаться не стали, почти сразу вперед пошли. И все больше жались к той стороне шоссе, с которой дома нормальные видно да деревья с листвою. А я шел и отгонял от себя картинку, которую там увидел: как тварь эта Бориса на пол кинула и примерялась, с какого места ей обедать начинать.

В общем, дальше мы перли и останавливались, только чтобы передохнуть. Я вокруг не смотрел, а все больше вперед смотрел да иногда назад оборачивался, чтобы опасность не пропустить. А возле Шереметьево с шоссе отлично видно стало аэропорт и самолеты. С одной стороны большие, а с другой стороны – маленькие такие, частные, и вертолеты там тоже стояли. Мне аж завидно стало. Умел бы я летать, как тот пилот, взял бы сейчас вертолет и махнул бы в Дубну эту или еще дальше, прямо в Игнатово. А так пешком топать придется…

Ну а через двадцать километров вышли мы на Дмитровку в районе Рогачевского шоссе и на север почапали. Там с обеих сторон от шоссе сначала все больше какие-то ангары промышленные шли, потом поля начались, а потом лес с двух сторон потянулся, и темно как-то стало, неуютно. Машин сначала было ну очень много, а потом все меньше и меньше… Но я старался не унывать, на Жульку все посматривал: раз она не чует никого, значит, и мне бояться нечего. Я карту посмотрел, а там дальше по шоссе поселок какой-то есть, Шолохово называется. Я решил, что до него дойду и там заночую, если на шоссе ничего подходящего не найду.

…Так оно и случилось. Через шесть километров лес расступился, справа показались первые кирпичные коттеджи. К этому времени я так устал, что выбирать не приходилось, и я к домам свернул. Ворота и калитка закрыты были, но мы преодолели эту преграду каждый по-своему: Жулька под воротами пролезла, а я через забор перемахнул. А во дворе оказались два практически одинаковых коттеджа. Здесь, наверное, большая семья жила. Я на ближайшее крылечко взошел, дверь толкнул, она и открылась. Ну правильно, наверное, когда конец света наступил, они дома были. А раз калитка и ворота заперты, а домашние туда-сюда ходят, зачем еще дверь закрывать? Я сначала все комнаты обошел, на второй этаж заглянул. Никого. А домик такой уютный. Внизу в гостиной – камин небольшой, кухонька такая очень современная, ватерклозет опять же таки. Наверху две спальни. Одна, видать, для взрослых, а вторая – детская. Чтоб все так жили!Ну я убедился, что никого нет, дверь запер, к окнам мебель, какая была, придвинул, на кухне хлеба нашел, консервов, поел, водой из чайника запил да на втором этаже в детской спать, не раздеваясь, завалился. Завернулся в одеяло. Во взрослой спальне, на огромной кровати как-то мне неудобно показалось. Жулька тут же на кровать запрыгнула и рядом клубочком свернулась. Я все думал, что мне будет это чудище мерещиться, которое Бориса утащило, но нет, заснул я почти сразу, только помолиться немного успел, да Бога поблагодарить за спасение.Спал я, как мне показалось, долго, а проснулся от того, что рядом Жулька поскуливала. Оказывается, собакам тоже кошмары снятся. Она лапами во сне шевелила да скулила тихонько, наверное, ей казалось, что она орет во все горло. Я ее по загривку погладил, она проснулась, меня лизнула и опять клубочком свернулась, только хохолок розовый торчит. Я попробовал еще поспать – ни в какую. Ну значит, не судьба. Одеяло скинул, автомат в руки взял да к окну подошел, посмотреть, что и как. И только я штору отдернул и во двор выглянул, как вдруг соседний коттедж взял да и обрушился! Не бесшумно, конечно, но и особо сильного шума не было. Только крякнуло там что-то довольно громко, наверное, печь или камин, а потом кирпичные стены внутрь сложились и легкая крыша сверху все это дело накрыла! И пол под ногами дрогнул.Я от окна отскочил, думал, мало ли, вдруг обломки сюда залетят, стекло разобьют, а потом выглянул, там уже закончилось все, только пыль столбом стоит. Жулька, как шум услышала, так на кровати подпрыгнула, а потом сразу к двери подбежала, хвостом крутит и на меня смотрит обеспокоенно. Чувствую – а пол-то под ногами опять начинает ходуном ходить! Это ж значит, сейчас и этот дом обрушится! Я куртку схватил, а в это время внизу дома что-то ухнуло так гулко, комната еще сильнее покачнулась, и стекла оконные лопаться стали…