Глава 1

ЭКСПЕРИМЕНТ

Видимо, когда-то здесь, в сосновом лесу на берегу озера, располагался пионерский лагерь. А может быть, эти комфортабельные двухэтажные корпуса из серого кирпича, обнесенные бетонной оградой, служили домом отдыха. Во всяком случае, одинаково легко было представить себе, как . оживали эти глухие места от позывных звонкого пионерского горна или от появления на берегу озера степенных дядечек с удочками в руках и легкомысленных панамах на макушках.

Что бы ни было здесь ранее, очевидно, что происходящее на обнесенной забором территории в настоящий момент для посторонних глаз не предназначалось.

Об этом свидетельствовала даже не столько вышеозначенная бетонная стена, сколько два расположенных в ней контрольно-пропускных пункта, в будках которых скучали охранники в пятнистой камуфляжной форме с автоматами через плечо.

Один из этих КПП находился у широких ворот, через которые въезжал на территорию автотранспорт. Именно там, над центральным входом, висела табличка:

"База отдыха «Лель».

Смеркалось. Спущенные с цепи кавказские овчарки бесшумно рысили среди корпусов. Охранники на центральном КПП вполголоса переговаривались между собой.

— Что-то в клиническом корпусе свет так поздно горит, — прикуривая, заметил один из них.

— Ты что, не знаешь? Рустам опыт проводит.

— Так меня две недели не было. Сегодня заступил.

— Пока тебя не было, их и завезли.

— Кого?

— Подопытных. Сегодня вроде бы закончить должны. Вчера бульдозер пригоняли, яму в лесу копали.

— Как бы побег не затеяли. Сколько их там?

— Это вряд ли. Таких подобрали, которые сами не бегают.

— Понятно, — откликнулся первый, с жадным любопытством вглядываясь в окна клинического корпуса.

Корпус был разделен .на две части. С двумя отдельными входами со стороны фасада и двумя запасными выходами с противоположной стороны. Скрытые жалюзи окна светились неравномерно: в правой части мерцали неярким рассеянным светом, слева — значительно ярче…

Внутри здания по коридору левой половины шли двое, облаченные во все белое: на них были длинные, почти до полу, медицинские халаты, из-под которых виднелись белые же бахилы. Лица были почти полностью скрыты толстыми ватно-марлевыми повязками и низко надвинутыми на глаза шапочками. Впереди шагал высокий мужчина с выправкой военного, сзади — стройная женщина с копной волос, едва уместившихся в тесный медицинский колпак. В руках женщины была видеокамера. Они подошли к одной из дверей, что справа и слева выходили в коридор наподобие дверей гостиничных номеров. Мужчина извлек, из кармана ключ, щелкнул замком.

За дверью располагалась довольно большая комната, разделенная стеклянными перегородками на изолированные друг от друга боксы. — Ты готова? — спросил мужчина. Женщина кивнула.

Открыв дверь первого бокса, человек в белом халате остановился у постели больного. В том, что лежавший здесь молодой мужчина болен, сомнений не возникало. Его опухшее, невероятно раздутое лицо сливалось с такой же отечной, раздутой шеей. Мужчина не двигался.

Врач деловито посчитал пульс, измерил температуру и кровяное давление, сделал запись на закрепленной у спинки кровати дощечке.

— Начинаем!

Женщина включила видеокамеру, и доктор заговорил по-английски, с дурным произношением человека, никогда не бывавшего за границей.

— Больной К. Двадцати четырех лет. Сегодня седьмые сутки после инфицирования штаммом «Багира». Доза препарата… — Врач назвал дозу. — Способ введения… Заболевание протекает в ангинозно-бубонной форме. В настоящий момент температура тела сорок градусов по Цельсию. Отмечается лимфаденит шейных, околоушных, подчелюстных лимфатических узлов. Выраженная интоксикация.

Больной находится без сознания. Пульс… Кровяное давление… Летальный исход — дело двух-трех часов.

Врач сделал отмашку, женщина выключила камеру.

Откинув одеяло, доктор деловито оглядел культяпки ампутированных ниже коленных суставов ног, паховую область.

— Смотри, Карина, какой роскошный бубон, — деловито произнес он, указывая на проступившую в паху огромную плотную опухоль.

Он прикрыл одеялом культяпки, оставив пах мужчины обнаженным.

— Сними это крупным планом.

Камера опять зажужжала.

Тщательно вытерев влажным полотенцем резину перчаток, врач с ассистенткой перешли в следующий бокс, из которого слышались глухие стоны.

— Больной С. Тридцати лет, — послышалась из-за перегородки английская речь. — Инфицирован штаммом «Багира» семь суток тому назад. Доза препарата…

Способ введения… Заболевание протекает в генерализованной форме с резко выраженной интоксикацией и развитием картины «острого живота». В ближайшие часы следует ожидать прободения язв кишечника. Летальный исход наступит через три-четыре часа. Традиционная вакцина защитного эффекта не дала.

Врач с ассистентом обошли еще восемь боксов. Пленка мерно жужжала, доктор деловито описывал агонию умирающих людей.

Затем они прошли к санпропускнику — небольшому тамбуру, встроенному в центральную часть коридора. Переодевшись в новое облачение, вышли в следующий отсек. За такой же, как и в первом отсеке, дверью слышались смех и добродушная матерщинка, сопутствующие мужским компаниям.

В боксах этой палаты картина была совершенно иной. За стеклянными перегородками сидели на кроватях вполне здоровые молодые мужчины. Если, конечно, не считать нездоровьем увечье.

Ибо все пациенты этой палаты не в состоянии были передвигаться без помощи костылей или колясок. Что, по-видимому, вполне устраивало экспериментаторов. Мужчины перекрикивались, травили анекдоты.

Камера вновь зажужжала.

— Вторая часть испытуемых представлена лицами той же возрастной группы, в том же количестве, что и первая, — десять человек. Волонтеры получили разработанное нами средство экстренной профилактики. Заражение штаммом «Багира» проведено через семь суток после вакцинации. Защитный эффект вакцины несомненен. Титры антител колеблются… — все так же по-английски рассказывал камере доктор.

— Слышь, доктор, когда опыт кончится? Надоело тут! Ты говорил, две недели. Так сегодня как раз две и есть, — прокричал кто-то из «волонтеров».

Закончив доклад, врач повернулся в сторону крикуна:

— Сегодня последний укол и взятие крови на исследование. Завтра будете свободны.

— А бабки когда?

— Завтра утром. Все завтра.

Через полчаса высокий мужчина, оказавшийся без медицинских маскировочно-защитных средств широколицым, узкоглазым человеком с большими залысинами на высоком лбу, и стройная женщина с густой копной каштановых волос просматривали пленку в комнатке, названной ими ординаторской.

— Что ж, все убедительно. Осталось зафиксировать exsitus letalis. И ликвидировать остальных.

— Я все сделаю сама, отдыхай, ты устал, — коснувшись губами высокого лба, произнесла женщина.

Она взяла из сейфа ампулы, упаковку одноразовых шприцев и вышла.

Ученый закинул руки за голову, с удовольствием потянулся. Получилось!

Все получилось!

…Ночью серая «Газель» выехала за территорию объекта и скрылась в лесу, высвечивая фарами едва различимую просеку. За первой машиной следовала «Нива».

Автомобили остановились возле вырытого в глухом месте котлована. Из кабины «Газели» выскочили трое парней в камуфляжной форме.

— Наденьте противогазы, — крикнул из окна «Нивы» ученый. — Выйдем, Карина, подышим. Воздух замечательный, а ты нынче тоже устала.

Двадцать укороченных мужских трупов были переброшены в яму. Из кузова извлекли бидон с хлорной известью. Останки погибших были густо засыпаны белым порошком. В котлован полетели комья земли.

В сторонке, наблюдая за работой, стояли, обнявшись, мужчина и женщина.

 

Глава 2

ДАЛЬНЯЯ ДОРОГА. ПИКОВЫЙ ИНТЕРЕС

На Курском вокзале царила паника. Все перроны пригородных поездов, все свободное привокзальное пространство было забито людьми до упора. Стонали и охали зажатые со всех сторон бабки с неимоверными тюками, смачно ругались мужики, распихивая несчастных старух и продираясь к своим поездам. Плакали дети, нервно вскрикивали женщины. Особенно поражало неожиданное обилие и разнообразие калек. Казалось, население столицы состоит в большинстве из горбатых, безногих, убогих граждан. Эти убогие бесстрашно врезались в толпу, занимаясь своим делом. Вот одноногий дядька на костылях шустро шарит в сумке молодой женщины, наклонившейся к плачущему ребенку…

Санек ошалело смотрел на картину всеобщего безумия, не решаясь вступить в разбушевавшуюся стихию.

— Е-мое, это что ж такое происходит, земеля? — обратился он к стоящему рядом крепкому парню в тельняшке, видневшейся из-под распахнутого ворота куртки.

— Да мудила какой-то позвонил в ментовку, сказал, что вокзал заминирован. Всех повыгоняли. Два часа бомбу искали. Оказалось, шутка.

Открутить бы ему яйца за такие шутки…

Моряк смачно плюнул и попал на подол длинной цветастой юбки стоявшей впереди цыганки.

— Вот видишь, плюнуть некуда, — подытожил он. — Десять минут, как открыли…

— Граждане пассажиры, — загнусавил женским голосом динамик, — на четвертой платформе начинается посадка на поезд номер… Москва — Староподольск. Отправление поезда в шестнадцать часов тридцать минут.

Повторяю…

Санек не стал дожидаться повторения. До отправления поезда осталось без малого двадцать минут.

— Лелька, вперед, — кинул он через плечо стоящей сзади миниатюрной девушке.

Но Лелька и не думала торопиться. Казалось, она крепко спит, как бывалый солдат на посту. Длинные ресницы на синеватых подглазьях даже не шелохнулись. Девушка чуть покачивалась.

— Лелька, мать твою! — рявкнул Санек, схватив девушку за руку и хорошенько тряхнув ее Лелька распахнула огромные синие глазищи, равнодушно посмотрела на него.

— Не трогай маму, — меланхолично проронила она, все так же не двигаясь и не собираясь двигаться с места.

— Я не только маму, я и тебя сейчас так трону… — пообещал Санек, пытаясь придать голосу свирепость. — Лелечка, маленькая, ну давай, соберись. В поезд сядем, там оттянемся…

— Давай, — легко согласилось небесное создание, продолжая оставаться на месте и смотреть куда-то в пространство пустым взором.

Санек вздохнул. Ведь просил же не ширяться до поезда. Какое там! Прямо перед выходом вкатила себе дозу. А теперь что с нее возьмешь? Свободна… Еще раз вздохнув, Санек поправил рюкзак за плечами, крепко ухватил девушку за руку и, таща ее за собой, ринулся в толпу. Тут же ему в бок уперся черенок чьей-то лопаты, по ноге шваркнули тяжелой сумкой. Он рванулся еще, и впереди оказалась какая-то необъятная спина в драповом пальто. Ну толста баба! Обойти ее не представлялось никакой возможности. А не обойти — означало опоздать на поезд.

Санек набрал полную грудь воздуха и заголосил:

— Люди добрые, поможете кто сколько может! Сами мы не местные. Жена больна туберкулезом… Подайте на билеты до дому. Христом Богом прошу, кто сколько может! Поможите, люди добрые! Старая реприза, всем известная, а вот поди ж ты, сработала. Толпа колыхнулась, отпрянула от молодых людей. Санек, крепко держа Лельку за руку, устремился в образовавшуюся пустоту.

— Эй, молодой-красивый! Смотри, накаркаешь жене туберкулез-то. А то и чего похуже! услышал Санек за своей спиной гортанный голос цыганки в заплеванной морячком юбке.

* * *

Белоснежная красавица яхта бороздила просторы Средиземного моря между Сен-Тропезом и Монте-Карло. Погода испортилась: легкие утренние облака к полудню сменились тяжелыми свинцовыми тучами, а тремя часами позже небеса и вовсе разверзлись. Грянул ливень, и верхняя палуба опустела. В одной из кают, скрашивая послеобеденное время рюмочкой-другой коньяка, беседовали двое мужчин:

Евгений Юрьевич Беседин, высушенный, словно пергамент, шестидесятипятилетний джентльмен с коротким ежиком седых волос, и значительно более молодой и упитанный шатен с простецким славянским лицом.

— Жека, она все делает назло отцу. Старается, по крайней мере. У нее это комплекс с детства. Вот и вертись между ними, как уж на сковородке, — делился своими горестями более молодой.

— Ладно тебе, Иван, прибедняться. Ты отлично умеешь вертеться ужом.

Даже на сковородке. Короче говоря, я рассчитываю на твою поддержку. На уровне субъекта Федерации решение будет принято через месяц-полтора. Далее документы пойдут в Москву. Так что ты уж расстарайся, дружок.

— Придется. А то угробишь меня, как Фонарева. Ты, кстати, не из-за этого ли болтаешься здесь, вдоль берегов иноземных?

Беседин рассмеялся:

— Ну что ты несешь? И что я должен тебе ответить? Если скажу «нет», ты перестанешь меня бояться. А если скажу «да», ты вытащишь из плавок записывающее устройство и сдашь меня органам.

— Каким органам? О чем ты? Никаких органов у нас не осталось, кроме собственных, — пьяно рассмеялся Иван. — Согласись, однако, что смерть Фонарева — смерть внезапная и непонятная — выгодна именно тебе более всего. Насколько я осведомлен, место председателя совета директоров вашей финансовой группы «Малко» после его гибели перешло к тебе автоматически. Ну, и если следовать логике сыщиков: кому это выгодно, — то что получается?

— Получается, что ты изрядно пьян. Ты, Иван, совершенно не умеешь пить.

Недостаток просто катастрофический для государева холопа. Пить, Ванюша, надо уметь. Надо уметь не болтать глупостей после двух-трех рюмок. А ты городишь невесть что, едва пригубив коньяка. Наивысшего, заметим, качества.

— И после двух выпитых бутылок бордо, — протестующе помахал пальцем Иван.

— Также отменного качества. Что же бывает с тобой на нашей исторической Родине, где доброкачественных напитков не сыщешь, пожалуй, даже в кремлевских кладовых? Я просто боюсь за тебя. Кто будет лоббировать мои интересы?

— Может быть… Может быть, я пьян. Но знаешь, пьяные общаются с небесами напрямую. Как юродивые. И вот мне открылась истина…

— Ложись-ка спать, гость ненаглядный. Или пойди к девкам, развлекись. А я на палубу выйду, ветром подышу.

— Ну иди, ну иди, — пьяно улыбнулся Иван. — Годунов ты наш.

 

Глава 3

ВЕЛИКИЙ НЕФТЯНОЙ ПУТЬ

Санек пристроил рюкзак на верхней полке. Усадил Лельку, сел напротив.

Им достались боковые места. Но это к лучшему. Какая-никакая, а все-таки изоляция от остального купе.

А в купе шустрили с каким-то совсем уж немыслимым багажом двое крутых парней, перегородивших проход плацкартного вагона несметным количеством картонных коробок. И пока парни пытались распихать их по всем доступным местам, сзади образовалась пробка.

— Что же вы, черти, вагон перегородили? — орала какая-то молодуха с потным красным лицом. — Людям не пройти!

— А им все можно, — подзуживал сзади щуплый мужичонка. — Они теперь везде хозяева. Парни молча продолжали работу.

— Дайте же пройти, паразиты! Вы что, одни едете? — орал кто-то совсем уж из глубины прохода.

Парни, все так же молча распихивали свой багаж.

— Там еще люди на платформе стоят, войти не могут! А через пять минут отправление! Морду бы вам набить! — пропищала длинная тощая девица.

Один из парней оторвался на минуту от коробок, отыскал девицу взглядом.

— А ты попробуй, — мрачно предложил он.

— Давай я попробую, — радостно отозвался чей-то мужской голос.

К парням протиснулся тот самый морячок, который давеча плюнул на юбку цыганки, той самой, что прокричала в спину Сане неприятные слова.

— Чего вы, братки, посадку здесь задерживаете? — поинтересовался морячок.

Парни-оценивающе глянули на его крепкую фигуру.

— Проходи, — миролюбиво предложил один из них, жестом предлагая морячку перепрыгнуть через стоящие на полу коробки.

— Я-то пройду. У меня багажа — я сам. А сзади — люди с вещами. Женщины с детьми…

— А ты что, Иисус Христос, что за всех заступаешься? — вступил в разговор второй парень, явно более нервный.

— Не-а, я простой морячок. А на перроне у меня братуха стоит. Он простой спецназовец. В Чечне тренировался. Но я думаю, мы и без него управимся.

— В Чечне, говоришь, тренировался? — завизжал вдруг более нервный. — Вот из-за таких братух мы здесь и колотимся!

И рванул было к морячку. Тот мигом принял боксерскую стойку.

— А-а, проводник, людей бьют! — пронзительно закричала тощая девица.

Лелька, встревоженная этим криком, распахнула глазищи.

— Мы где? — ухватила она Саню за рукав.

— На месте, старуха, на месте, — успокоил ее Саня, прикидывая, как уберечь подружку, если дело и впрямь дойдет до драки.

Тем временем один из парней, тот, что не участвовал в перепалке, закинул на полку последнюю коробку и уселся на свое место. Второй торопливо последовал его примеру.

— Слышь, служба! Освободи проход! Чего встал, людям не пройти! Ишь какие, им можно! — кричала толпа со свойственной ей непоследовательностью теперь уже на морячка-правозащитника.

Ошеломленный таким вероломством, морячок рухнул на первое подвернувшееся сиденье. Люди хлынули в освободившийся проход.

Тотчас вагон заполнился запахами потных тел, перебиваемыми ароматом жареных или вареных куриц — непременных спутниц дальних странствий бывшего советского народа. Через пять минут пассажиры уже сидели на местах, вещи были пристроены, курицы почти дождались своего часа…

— Хочу в туалет, — громко оповестила вагон Лелька, так и не понявшая, где они, собственно, находятся.

Публика добродушно рассмеялась.

— Заткнись, — прошипел ей Санек. Поезд тронулся. Тут же зашуршала со всех сторон бумага с завернутой в нее снедью. Народ принялся исступленно жевать. Санек с отвращением смотрел в окно, дожидаясь, когда же наконец откроют туалет. Но вовсе не Лелькины желания были причиной его нетерпения. Ей что, она свободна… А он, Санек, сидит без ширева.

Усатый проводник прошел наконец по проходу, позвякивая связкой ключей.

Санек встрепенулся.

— Лелька, бери сумку, пошли, — резко скомандовал он.

Лелька нехотя поднялась. Через минуту Саня уже защелкивал дверь туалета.

— Доставай, — приказал он, чувствуя, как поднимается внутри волна нетерпения и злобы — организм срочно требовал дозы. — Быстрей! Кумарит меня!

Лелька, уловив перемену настроения бойфренда, словно проснулась и суетливо полезла в сумочку. Кто-кто, а она знала, как страшен Санек во время ломки. Пока она возилась с сумкой, Санек спустил джинсы и трусы, извлек на свет божий самую интимную часть своего организма. Он кололся уже не первый год, и она, эта интимная часть, оставалась единственно пока еще доступной для иглы областью. Остальные вены были безнадежно тромбированы, изуродованы ежедневными инъекциями.

Зажав пальцами плоть, Санек дождался, когда обозначится и набухнет как следует синяя вена.

Лелька тем временем достала одноразовый шприц и маленький «пенициллиновый» флакончик с каким-то вязким веществом на дне. Присев на корточки, она ловко ввела иглу. Шприц начал наполняться густой темной кровью.

Набрав небольшое количество, девушка отсоединила шприц от иглы, которая осталась торчать в Сашкином члене, покачиваясь в такт не то пульсу, не то перестуку колес. На мокрый пол туалета падали вишневые капли. Лелька выпустила кровь из шприца во флакончик. Затем снова набрала. Темный столбик крови с уже растворенным в ней наркотиком пополз вверх. Лелька подсоединила шприц к игле и ввела содержимое в вену. В дверь начали стучать.

Санек прислонился в окошку, зажав пальцем место укола. Лелька завернула окровавленный шприц в газету, сунула сверток в сумку.

— Сколько можно туалет занимать? — послышался визгливый женский голос.

— Санек, одевайся, — поторопила Лелька. Тот все так же стоял, прислонясь спиной к окну. На лице его застыло выражение ожидания.

— Пойдем, на месте будешь кайф ловить! — тряхнула его за плечо девушка.

Наконец Санек улыбнулся, натянул джинсы. Образовавшаяся за дверью очередь встретила их шумным негодованием.

— Это что вы там вдвоем делали? — возмущенно вопрошала визгливая тетка с переброшенным через плечо халатом.

— Известно что, — подпевал ей какой-то хрен с лицом кляузника. — Совсем стыд потеряли! Прямо в поезде, в туалете!

— А может, они молодожены? — весело предположила компания молодежи из ближайшего купе.

— Я бы с такой цыпочкой тоже закрылся, — крикнул им в спину кто-то из парней.

Но Санек не реагировал на реплики. Сейчас только добраться до места, растянуться и отключиться…

* * *

Беседин натянул штормовку и поднялся наверх. Сильные порывы ветра ударили в лицо, наполняя легкие соленым морским воздухом.

«Юродивый… Годунов…» — вспомнил Беседин последние слова гостившего на яхте Ивана Рощина. Черт знает что несет. А вообще-то самое интересное, что молотит он своим пьяным языком сущую правду.

Последняя встреча председателя совета директоров мощной финансовой группы «Малко» Аркадия Фонарева и его первого заместителя Евгения Беседина проходила в одном из закрытых для широкой публики ресторанчиков Санкт-Петербурга, завсегдатаями которого были эти давние партнеры и соратники.

— Итак, Евгений, дела складываются более чем успешно. Предварительная договоренность о передаче участка в аренду именно нам есть на всех уровнях местного значения. Губернатор, вице-губернаторы схвачены. Осталась шелупень всякая — председатели комитетов. Это ерунда. Считай, что аренда наша. Сроком на девяносто девять лет. Хватит и детям, и внукам. Не слабо? Финны обосрутся.

Прибалты тоже. Все, их лафа кончилась. У нас будет свой порт. И современный, оснащенный по последнему слову техники нефтеналивной терминал. Вентспилсский завянет на корню. А какие инвестиции!

— Каков окончательный расклад?

— Тридцать процентов из госбюджета, семьдесят — иностранные инвесторы.

Миллионы дойч-марок! Хватило бы и на четыре порта. Кредиты придется отдавать, но это уже не наша забота. Думаю, к тому времени мы с тобой будем отслеживать ситуацию из-за границы. Успешно освоив бюджетные деньги, — рассмеялся Фонарев.

Официант, подошедший неслышной походкой вышколенной прислуги, расставил на столе закуски, налил в рюмки водку, наполнил стаканы минеральной водой.

— Я выйду на минуту, — сказал Фонарев. — Вернусь — и выпьем за успех нашего предприятия.

Он поднялся и прошел в конец зала. Именно на развившемся в последние годы простатите господина Фонарева, требовавшем частых отлучек в туалет, и строился весь расчет Беседина. Он, не мешкая, извлек из кармана пиджака солонку, точную копию стоявшей на столике, и щедро посыпал каким-то белым порошком корзиночку из заварного теста, начиненную пышным розовым муссом из лосося, приправленного хреном. Порошок смешался с нежным сметанным хреном.

Закуска Фонарева была готова к употреблению.

…Через три дня после обеда глава финансовой группы «Малко» господин Фонарев скончался в одной из лучших клиник города от острого менингоэнцефалита.

А еще через несколько дней Беседин встретился с руководителем одного из РУВД Санкт-Петербурга.

— Фонарь несколько раз приходил в сознание, — доложил Беседину крупный мужчина в форме полковника МВД. — Называл вашу фамилию. Упоминал совместный обед. На фоне общего бреда все это выглядело не вполне отчетливо. Тем не менее.

Медики выделили вирус из крови или откуда-то там еще. Вирус вызвал недоумение, поскольку сейчас совсем не сезон для клещевых энцефалитов… Приехали московские сыщики. Все же Фонарь — фигура достаточно заметная. Мне известно, что вас собираются вызвать в качестве свидетеля и постараются расколоть. Они это умеют, поверьте. И не заметите, как проболтаетесь. Сколько таких случаев было: приходит человек на допрос свидетелем, а выходит обвиняемым. И прямо в СИЗО. Думаю, вам нужно немедленно уехать на три-четыре месяца. Пока волна не откатит. Я буду отслеживать ситуацию и принимать все доступные мне меры.

…Беседин скинул капюшон. Дождь стихал. Да и ветер, кажется, успокаивался. Сердитая, бурая вода за кормой светлела, возвращалась к своему лазурному цвету.

Бывший председатель совета директоров Фонарев сделал все, что мог сделать. Создал империю «Малко», объединяющую нефтедобытчиков Сибири, транспортировку нефти через бескрайние российские просторы к западным границам и экспорт в страны Балтии. Тем не менее — ежегодно миллионы долларов уходили за отгрузку цистерн с российской нефтью на российские же суда в финских портах.

Кого ж такое положение дел могло устраивать. Теперь, когда вопрос об аренде участка земли под строительство порта в Ленинградской области был на слуху у всех, кто принимал соответствующие решения, — теперь пришла очередь Беседина руководить фирмой «Малко».

Он и стал новым председателем совета директоров.

И тут же, уже в новом качестве, выехал за границу. Выехал ненадолго.

Чтобы поправить пошатнувшееся здоровье.

 

Глава 4

«ГОРОД НИКОЛАЕВ, ФАРФОРОВЫЙ ЗАВОД…»

Быстро расстелив серые простыни, Санек забрался на верхнюю полку.

— Эй, земеля, — окликнул его морячок, оказавшийся напротив, — присоединяйся к нам!

Морячок сидел в компании тех самых парней, с которыми недавно едва не подрался. На столике позвякивали в такт перестуку колес две бутылки водки, на газете была разложена закуска. Компания мирно выпивала, словно и не было между ними никакой стычки.

— Нет, — отозвался Санек, — спасибо за приглашение, я спать хочу.

— Да рано еще спать. Может, красавица твоя с нами посидит?

Лелька слабо мотнула головой, отказываясь от приглашения. Она лежала на низшей полке поверх одеяла и смотрела пустыми глазами в окно.

— Да мы с поезда на поезд, устали, — объяснил Санек.

Лишь бы отвязались уже, дали людям отдохнуть!

— Ну как знаете, — действительно отвязался морячок, отвернулся к собутыльникам.

Санек радостно ощущал в себе прилив легкого парения. Если быть честным, особого кайфа он уже не ловил. Но и жить без наркотиков не мог. Они нужны были постоянно, чтобы избавить организм от мучительной, изнуряющей ломки. Вот Лельке хорошо. Она на игле не так давно. Еще балдеет, плесень, любовно подумал он о подруге.

Они познакомились в Староподольске. Санек приехал в город после службы в армии погостить к приятелю, Лелька прикатила к матери из Москвы. Что-то у нее в столице не сложилось. Была замужем. Мужик не то помер, не то убили. Санек подробностей не знал. Познакомились вполне тривиально — на танцах. Саня помнил, как сразу выделил из группы впорхнувших в Дом культуры девиц маленькую девушку, почти девочку, с легкими льняными волосами и голубыми глазищами в пол-лица.

Этакая Дюймовочка.

Мамаша-то Лелькина против него была настроена. Чуяла, неладно с ним что-то. Пришлось забрать красивую и увезти в свой город Николаев, фарфоровый завод. Это песня такая есть: «Город Николаев, фарфоровый завод. Там живет девчоночка, двадцать первый год. С вами, мальчишечки, с вами пропадешь, с вами, негодяями, на каторгу пойдешь…» Санек осекся, сообразив, что напевает вслух.

Вот Лелька хорошо эту песню поет.

Да. Пожили пару месяцев у его мамаши. Та тоже взъерепенилась: чего на шее сидите? А где еще сидеть? В конторе какой-нибудь? Так все места давно заняты. Грузчиком в порт идти? Это сколько здоровья надо иметь? Попробуй под ширевом погрузи чего-нибудь. Смешно. А мамаше было не смешно. Особенно после того, как Санек ее кольцо обручальное загнал. Надо же человеку после армии погулять, поправить изломанную психику. А она давай орать: «Как ты мог? Это память об отце!» Подумаешь, память… Память, тебе не хочется покою-у. Нет, это сердцу не хочется покоя. Ну, не важно. Короче, мамаша им ультиматум поставила: или работайте, или вон из дома. Еще хахаля своего привела. При нем, значит, все и изложила. Хахаль вроде как свидетель и гарант применения санкций. Ну, он, Санек, положил, конечно, на них с прибором. Взял Лельку и — в поезд. Ничего, они и в Староподольске проживут. Тем более теперь у них свой бизнес. В рюкзаке у него лежали толстенные справочники по медицине. Страницы внутри переплетов были вырезаны. Пустоты заполняли мешочки с маковой соломкой. Этого добра в Николаевской области — косой коси. Чуть не в каждом огороде.

Конечно, везти товар прямо так, почти не скрываясь, опасно.

Николаевские поезда шмонают. Известное дело, с Украины почти вся маковая соломка прет. Но тут дело такое, никогда ничего не угадаешь заранее. Можно презервативы с наркотой в желудке везти, а менты найдут. Если наводка есть, то на мелкие детали тебя разберут, а найдут. А они с Лелькой так, калики переходные. Хвостов за ними никаких нет, стучать на них некому. Почему не надеяться на «авось»? В общем, по пословице: дуракам везет. И повезло. Собаки у погранцов не оказалось. Должно быть, съела чего-нибудь. К тому же Лелька так хлопала глазищами, рассказывая, что везет в рюкзаке учебники. А рюкзак тяжелый и на самом верху. Снять сверху? Конечно, можно снять. При этом чертовка смотрела на лейтенантиков таким ясным взором, словно вопрошала: «Разве такие глаза могут лгать?» Ясное дело, не могут, решили, видимо, погранцы. Короче, рюкзак не тронули. Ну а в этом поезде, на Староподольск, проверок не ожидалось.

Не та ветка.

А хорошо было в Николаеве! Собралась старая тусовка. Коля Приходько и Димка Беленький в море ходят. Люська Демидова деньгами сорила направо и налево.

Сделала карьеру девчонка, выбилась в главные путаны города Николаева. Она и научила Саню разводить ханку <Ханка — так наркоманы называют опий, сваренный на уксусном ангидриде.> кровью. Качественная наркота получается. Сначала Люська своей кровью и разводила. И пускала шприц по кругу. Потом и они с Лелькой научились. Санек тихонько рассмеялся.

— Ты чего там, земеля, во сне, что ли? — послышался внизу голос морячка. Саня затаился.

— Во сне.Во дает мужик, — усмехнулся морячок.

— А ты говоришь, Чечня… — продолжил прерванный разговор один из парней. — Когда бомбить начали, чеченцы совсем озверели. У нас мать учительницей была, тридцать лет в Грозном отработала. Ее весь город знает. Так к ней в дом ворвались. Отца к стенке приставили, под дуло автомата. А с нее цепочку сорвали золотую, отцовский подарок. В соседней комнате мать ее, бабка наша. Она уже два года лежачая. Так и на старуху налетели. Кольцо обручальное срывать стали, чуть палец не отрубили. И кто? Мамашины же ученики. Отец на следующий день от инфаркта умер. От унижения. Не пережил, что женщин своих защитить не смог. А ей на похоронах так и сказали: уезжай, мол, пока жива. Она все бросила — дом, хозяйство, все, что нажито. Бабку на носилках в поезд загружали. Как вспомним, так вздрогнем. Привезли их к себе. А сами к тому времени уже полгода без зарплаты сидели. Бабы наши — сам понимаешь, как обрадовались. Вот и мотаемся «челноками». А что сейчас продашь? После кризиса?

Разве что себя. Едва на жратву хватает да на лекарства. А ты говоришь, Чечня…

— опять забубнил парень.

Санек рассеянно слушал доносившиеся снизу слова. Чуть не в каждом поезде слышал он эти бесконечные разговоры про Чечню, Афган или бандитские разборки. Или про прошлое — как при коммуняках хорошо жилось. Как разговорятся два-три мужика, так пошло-поехало. Смешно… Чего зациклились? Вот он, Санек, свободен.

Саня опять тихонько рассмеялся. На нижней полке грезила в сладком дурмане Лелька.

Стучали колеса, поезд разрезал сгустившуюся темноту.

 

Глава 5

ВНИЗ, ПОД ГОРКУ

Костик выкатился из театра первым. Его пятилетний организм явно устал от общения с контрабасом, виолончелью и всякими там скрипками. Организм рвался на волю. Лена в панике кинулась за побежавшим вперед сыном:

— Костик, стой, потеряешься!

— Это уж пусть и не мечтает, — пробубнил над ее головой муж, огромный Виктор Галкин.

Уж ему-то, Виктору, достаточно было сделать всего один шаг, чтобы ухватить яркую курточку в толпе выходящих из театра зрителей. Семейство воссоединилось и зашагало по тихой, залитой апрельским солнцем улице. Первый солнечный день после долгой зимы. Крупный мужчина Виктор Галкин, невысокая хрупкая женщина Лена Калинина и пятилетний Костик Станицкий, крепко держащий взрослых за руки и подпрыгивающий между ними неугомонным воздушным шариком.

Такое вот разнокалиберное и разнофамильное семейство.

— Костик, как тебе спектакль? — поинтересовалась Елена.

— Ничего, — равнодушно отозвался Костик, подцепив ботиком льдинку и направляя ее вперед точным движением будущего форварда.

— Что тебе больше всего понравилось, запомнилось? — не отставала мамаша.

— Все, — так же равнодушно откликнулся сын, новым ударом посылая льдинку вперед, к воображаемым воротам противника.

— То есть ничего, — вздохнула Елена. — Ничего не понравилось и не запомнилось.

— Отстань от ребенка, — вступился за мальчика Галкин, пасуя льдинку в сторону Костика.

— Что значит — отстань? Надо воспитывать в человеке чувство прекрасного!

— С чего ты решила, что оно у него отсутствует?

Футбольный матч продолжался. Льдинка, подпрыгивая на осколках уходящей зимы, металась от одного игрока к другому.

— И ведь мы даже не в филармонию пошли, а в детский театр, — не найдясь, что ответить, продолжала гнуть свою линию Елена. — Прекрасный театр, музыкальный. Такие артисты замечательные. У нас в Москве и то, пожалуй, похуже…

— У вас в Москве? — проронил Виктор.

— Ну… Просто в Москве, — смутилась Елена. — Извини, я еще не привыкла.

— Пора бы уж, — откликнулся муж.

— А это юное футбольное дарование весь первый акт вопрошало, когда мы пойдем в буфет, а весь второй — когда же все закончится.

— Не он один вопрошал, там половина зала вопрошала. Ты просто не слышала.

— Но это же ужасно! Надо прививать детям любовь к классической музыке!

Виктор отбил льдинку, и она, срикошетив от очередного дорожного препятствия, метнулась на проезжую часть, где тут же погибла под колесами навороченного иноземного автомобиля. Игроки с грустью проследили последний путь импровизированного мяча.

— Но, может, еще рано прививать?

— Сначала рано, а потом будет поздно! — раздраженно откликнулась Елена.

— Алена, а ты вообще замечаешь, что весна на дворе? — мягко спросил Виктор.

И Елена тут же устыдилась:

— Правда, Витька! Такое солнце. И капель. А я как старая сквалыга…

— Есть маленько, — согласился Галкин.

— Это я просто устала от зимы, — принялась оправдываться Лена. — Знаешь, я даже не предполагала, что у вас в Питере такая длинная, какая-то черная зима. Дня вообще нет. Ужас.

— Вас, девушка, предупреждали. Я вам рассказывал, что белые ночи лишь три недели в году. А потом длинная темная полярная ночь. Говорил или нет?

— Говорил, — улыбнулась Лена, вспомнив, при каких обстоятельствах происходил этот разговор.

Вспомнила, как рванула из Москвы в Питер с тогда еще просто давним приятелем Витей Галкиным. Как они гуляли нескончаемой белой ночью, которая закончилась на песчаном берегу в Озерках и явилась началом их новых отношений.

И привела в конце концов ее, Елену Андреевну Калинину, тридцати трех лет, бывшего прокурора Московской городской прокуратуры, на постоянное место жительства в город на Неве.

Так это пишется в протоколах.

Виктор вдруг остановился:

— Аленка, зайдем-ка. в этот двор. Посмотри, какой дом замечательный.

Елена подняла голову, оглядывая высокую арку дома, открывавшую анфиладу дворов с разбитыми в центре сквериками, и видневшуюся вдали набережную Фонтанки.

— Я эти дворы уже где-то видела.

— Здесь снимали кинофильм «Зимняя вишня». В этом дворе жила героиня.

А ваш покорный слуга прожил здесь первые-пятнадцать лет своей забубенной жизни. Пойдем. Костик тут же отцепился от рук взрослых и помчался штурмовать ледяную горку в центре двора. Виктор и Елена уселись на ближайшую скамейку.

— Котька, только осторожно, — не своим, каким-то визгливым голосом прокричала Лена ему в спину.

Костик молча влез на горку, где стояли две девочки чуть постарше.

— Не смей съезжать на попе! — крикнула Елена.

— Если бы у нас была сказка, ты была бы в ней злой мачехой! — пробубнил Костик с красным от возмущения лицом, глядя на Елену и съезжая именно на пятой точке.

— Ты слышишь? Ты видишь? — ахнула Елена.

— Ну что ты? Что ты такая вздернутая? — тихо спросил Виктор. — Зачем ты ему замечания при девчонках делаешь? Подозвала бы к себе и сказала тихо. Нет, кричишь на всю площадку, А он у нас мужик, хоть и маленький.

«Действительно, что я? Во что я превращаюсь? Такой ли я была всего полгода назад?» — подумала Елена.

Полгода тому назад Елена Андреевна Калинина, тогда еще прокурор, участвовала в процессе по делу банды жестоких, безжалостных убийц. Она, государственный обвинитель, потребовала в зале суда вынесения смертного приговора. Главарь банды, Василий Ким, бежал по пути в следственный изолятор вместе со своей юной подругой, Нелкой, проходившей по тому же делу. А потом был похищен сын Лены, штурмовавший в настоящий момент ледяную горку, Костя Станицкий. А вслед за Костей, как рыбка на наживку, шагнула в руки бандитов и сама Елена, молясь лишь о том, чтобы сохранить жизнь своему ребенку <См. роман И. Лаврентьевой «Высшая мера».>.

К счастью, оба они, и мать и сын, живы и здоровы. Василий Ким сидит в камере смертников и ожидает исполнения приговора. Нелка погибла. Правда, для Елены итогом всей этой истории стал окончательно разрушенный брак с отцом Костика — известным в Москве психотерапевтом Владимиром Станицким, уход из прокуратуры, повторное замужество, переезд в Питер, экзамены в коллегию адвокатов.

О том, что Василий Ким и Нелли Чайка снятся ей едва ли не каждую неделю, она не рассказывала даже надежнейшему и вернейшему спутнику жизни Виктору Галкину.

— Знаешь, просто слишком много перемен за полгода. Новый город, новый муж, новая профессия. Даже свекровь новая, — ответила наконец Лена.

— И все неудачно? — поинтересовался супруг.

— Н-у-у, мужик-от у меня ничего, хороший, — окая на вологодский манер, пропела Елена.

— А плагиатом заниматься недостойно. У Ки-рюши нахваталась?

Кирюша — это Витина мама, Кира Алексеевна, которая родом из Вологды.

Впрочем, по имени и отчеству ее называла только Лена. Собственный сын величал маму исключительно по имени. В вышеупомянутом уменьшительно-ласкательном варианте. Мало того, Костик тоже навострился называть новую бабушку Кирюшей.

Возмущения Елены были на корню задавлены самой семидесятилетней Кирюшей: «И правильно! Какая я бабушка? Я женщина в расцвете сил! Я еще замуж выйду. Вот тогда вы у меня попляшете!» — хохотала свекровь.

— Кирюша у тебя просто замечательная! — улыбнулась Лена. — У нее грех не поучиться жизнелюбию. И жизнестойкости. И мудрости.

— Это ты меня таким образом соблазняешь? — довольно пророкотал Виктор.

— Очень надо. Правда… Знаешь, я сначала ее боялась. Свалилась на голову чужая тетка, с чужим ребенком…

— Но-но, ты не заговаривайся! Какая ты чужая? Ты моя женщина. И Костик мой. Я это так и чувствовал с первого дня. Он, может быть, больше мой, чем твой.

— Приехали, — рассмеялась Лена.

— Кирюша все это в момент просекла. Все же она меня тридцать девять лет знает. Она к таким вещам человек очень чуткий. Как всякая деревенская баба.

— Какая она деревенская баба? Уже пятьдесят лет в городе живет. И не в каком-нибудь, а в самом красивом.

— О-о! Это мы возьмем на карандаш! В отношении города, который дискредитировал себя безобразно долгой зимой. Что же касается Кирюши, так она вас приняла сразу, безоговорочно. То, что мне дорого, дорого и ей. Она хоть и городская, но генами деревенская. Отсюда и мудрость, и жизнестойкость. Откуда в городских бабах такие качества могут взяться? Они все эгоистичны, суетливы и капризны. К тому же лежебоки.

— Я? Я?! — возмущенно воскликнула Елена и шмякнула мужа кулаком по спине.

— Ой, — взвизгнул Галкин.

— Мама, не бей дядю Витю! — строгим голосом приказал Костик.

— Спасибо, старик! — с чувством откликнулся Галкин.

— Все против меня! — обиженно воскликнула Елена.

— Дурочка, все за тебя! Это у психотерапевтов такой метод есть: надо разозлить пациента, потом вызвать у него катарсис…

— Что-о-о?! — взревела Елена. — Еще один психотерапевт? Мало мне Станицкого?

— Спокойно, женщина, спокойно, держите себя в руках, — верещал Галкин, уворачиваясь от острых кулачков жены.

— Мама! Не бей дядю Витю! — повторил сын, стоя на вершине горки.

На них начали оборачиваться. Лена, пыхтя от праведного гнева, засунула руки в карманы. Русые волосы разметались по воротнику.

— Черт знает что! — проворчала она.

— Итак, подведем итоги, — как ни в чем не бывало продолжил Виктор. — Муж у тебя хороший, свекровь — на таких в разведку ездят, сын здоров и всеми любим, зима кончилась. Что остается? Правильно, работа.

— Вернее, ее отсутствие, — невесело усмехнулась Лена.

— Ну и что новенького в нашей юридической консультации имени господина Плевако?

— Все то же. Все так же. Елена Моисеевна излишне любезна. Инга Павловна меня в упор не видит. Григорий Александрович противно кокетничает. Начальник в вечных разъездах. А главное — я как адвокат никому не нужна. У каждого из них своя клиентура. Меня и близко к клиентам не подпускают. Да и люди меня не знают. Ведь это как в сфере обслуживания: подстриглась женщина удачно, порекомендовала парикмахера подруге; помог частный доктор одному человеку, тот порекомендовал доктора другу. А я еще никого не подстригла и не вылечила.

— Ну так подстриги! Вылечи!

— Как? Вот представь: сидим мы в своей консультации, каждый в своей каморке. На входе — секретарь, строгая такая девица. Входит клиент.

Предположим, он вошел впервые и никого не знает. Потому что если он знает, скажем, Елену Моисеевну, то и заходить не будет, домой ей позвонит. Вот он вошел.

— Лучше она, — вставил супруг. — Высокая блондинка в норковой шубе.

— Предположим. Секретарь ее спрашивает: вы по какому вопросу? Уголовное дело, гражданское?

— Уголовное, — ответил за гипотетическую блондинку Виктор.

— Что конкретно? Убийство, разбой, изнасилование?

— Все! — голосом роковой блондинки заявил Галкин.

— Прекрасно. По убийствам у нас Инга Павловна, по разбоям — Елена Моисеевна, по изнасилованиям — конечно же Григорий Александрович. Елены Андреевны как бы и нет. Не могу же я стоять возле ее стола весь рабочий день, перехватывая клиентов. Унизительно.

— А почему не можешь? Это все гордыня твоя, Алена! Ты должна понимать, что являешься конкурентом для остальных. Что добровольно тебе никто ничего не отдаст.

— Я понимаю… В том-то и дело, что понимаю, но не могу привыкнуть. В прокуратуре мы делали одно общее дело. Все за одного, один за всех, как мушкетеры какие-нибудь. Но ведь так и было! Когда меня бандиты увезли, все на ноги встали, некоторые жизнями своими рисковали. Было же! Я с начальником следственного отдела ругалась, со Свиридовой, но это были споры во имя общей цели — изобличить и наказать преступников. Здесь не то что поругаться, вообще слово молвить не с кем. Каждый только за себя И против остальных. Да еще Павлов…

— А что Павлов? Что тебе плохого Сделал твой бывший начальник?

— Мой начальник бывший, главный прокурор Москвы, помог мне с трудоустройством. В эту пресловутую юридическую консультацию.

— А добрые дела, как известно, наказуемы.

— Получается именно так. Я вчера прихожу на работу, раздеваюсь за шкафом и слышу, как Инга Павловна по телефону на всю консультацию с кем-то делится. «Представляешь, — кричит, — к нам эту прокуроршу бывшую засунули. Нам только подсадных уток здесь не хватало!»

— Ты мне этого не рассказывала.

— Считай, что рассказала. У меня такое чувство иногда, что я уже с горы спускаюсь, как на склоне лет. Все еще в гору, а я — как вон Котька сейчас: с горки, на заднице. А сил-то еще полно.

— А может, тебе собственную консультацию открыть, а?

— Ну о чем ты говоришь? — рассмеялась Елена. — В единственном числе?

Прогорим в первый же месяц. Я себя в качестве адвоката еще и не знаю, если уж честно.

Лена замолчала, вспомнив, как предостерегал ее Павлов, когда она собралась уходить из прокуратуры. "Здесь ваш дом. Здесь вас любят и ценят, — говорил он. — А будете ли вы востребованы в качестве адвоката, еще неизвестно.

Но вы не сможете не работать. Нереализованность — тяжкая ноша. Если не преодолеете ее — превратитесь в визгливую, злобную тетку!" — как-то так. И оказался прав! Она заперта в четырех стенах" замучила сына мелкими придирками, раздражительна с мужем. Как до сих пор Витька терпит ее?

— Знаешь, — проговорила она вслух, — вы все спешите по утрам. Ты — в свою газету, Костик — в садик, Кирюша — по общественным делам. А я отведу Котьку, вернусь домой и болтаюсь по квартире, как…

— Цветок в проруби, — тактично подсказал супруг.

— Примерно. Никак не воображала, что обретение новой профессии столь тяжелое дело.

— Может, ты вообще поторопилась? Менять город, профессию, мужа, — ковыряя ботинком талый снег, поинтересовался Виктор.

— Избавиться хочешь? Ну уж нет! Посадил на шею — терпи! — Лена просунула руку под рукав Витюшиной куртки.

— Мы чаво? Мы не против, — просиял тот. — По этому поводу предлагаю легкий разврат. Котька, куда пойдем обедать?

— В «Макдоналдс»! — радостно вскричал Костик, подбегая к ним и утыкаясь холодным носом в Еленину щеку.

— Желание ребенка — закон для подчиненных! — провозгласил Галкин.

Лена обняла сына, прижала к себе.

— Холодный нос какой! Побежали скорее лопать американские котлеты.

Кирюша нас за это убьет, но мы ей ничего не скажем!

Когда они вышли на улицу, Виктор сказал уже серьезно:

— Знаешь, Алена, у нас, к сожалению, такая жизнь и такой город, что каждый день что-нибудь нехорошее да случается. Так что ты не майся. Твои герои тебя еще найдут, вот увидишь.

 

Глава 6

ЖАРКАЯ ВСТРЕЧА

Детский сад номер шестьдесят шесть жил своей обычной жизнью. В одиннадцать утра воспитательницы вывели детей гулять. В помещении остались заведующая, сидевшая в своем кабинете, нянечки, убиравшие в настоящий момент спальни на втором этаже, и молодая повариха Катерина, обладательница пышных форм, как, впрочем, и положено поварихе. Катерина неспешно пронесла роскошное тело по пищеблоку, заварила чашку кофе и уселась возле разделочного столика.

Завтрак прошел, до обеда еще далеко, самое время отдохнуть. Потягивая кофеек, Катерина глядела в окно. За окном, в детсадовском дворике, шумело весеннее половодье. Дружно таяли сугробы, образуя малые и большие реки. Воспитательницы носились по территории, вылавливая то одного, то другого подопечного из водной стихии. Однако силы были явно не равны. Вот Зиночка Шмелева и Рита Корзинева из старшей группы испытывают на водонепроницаемость новые кроссовки. Костик Станицкий и Сережа Горбунов из средней группы пускают кораблики, а двое других преисполненных коварства мальчишек перегораживают ручей,готовя кораблекрушение.

Катерина задумалась о своей молодой, еще не устроенной жизни. Ей уже двадцать три. Так хочется иметь собственного карапуза! Девочку, такую же хорошенькую, как Зиночка Шмелева, или мальчика, такого же серьезного и самостоятельного, как Костик Станицкий. Но для того чтобы родить, надо все-таки выйти замуж. А сердечный друг Мишаня все не делает предложения. А ведь они встречаются уже полгода! Правда, этот срок следует разделить на два, поскольку Мишаня через каждые две недели исчезает. Что ж поделаешь, служба! Мишаня — омоновец. Выполняет какие-то важные боевые задания. С удивительно четкой периодичностью. Две недели через две. Зато как же сладки их встречи после долгой разлуки! Как жарки объятия, как неутолима страсть! Катерина потянулась, выкатив вперед полную грудь, которой было явно тесно в кружевном лифчике четвертого номера. Белый рабочий халатик треснул по шву. Девушка погладила руками свое богатство и сладко пропела:

— Эх, мужика бы!

Но Мишаня, которому предназначались эти слова, отсутствовал, выполняя очередное боевое задание… Давно? Да как раз уже две недели, в который раз подсчитала Катерина. Впрочем, организм, привыкший к периодичности гормональных поступлений, и без всяких подсчетов указывал, что любимому пора бы уже появиться. Девушка вздохнула, поднялась и направилась к плите. Большущая электроплита, занимавшая центр помещения, была неисправна, разогревалась очень долго, поэтому включать ее следовало как минимум за час до обеда. Поставив на черный круг одной из конфорок большущую кастрюлю с супом, Катя опять уставилась в окно.

В этот момент сзади скрипнула дверь. Катерина, охваченная сладким предчувствием, оглянулась. На пороге стоял он, сердечный друг. Черная кожаная куртка ладно облегала крепкую коренастую фигуру. Черные же тесноватые джинсы уже бугрились впереди.

— Мишаня! — вскрикнула Катя и бросилась к парню.

Мишаня без лишних слов дернул задвижку, запиравшую дверь изнутри, и тут же стиснул подругу. Пышная грудь выкатилась из глубокого разреза халатика.

Мишаня ухватил нежную плоть зубами, принялся трепать и рвать ее, словно Щенок, нашедший наконец любимую игрушку. Катерина заливалась счастливым смехом.

— Мишаня, пусти, больно же! — как бы отбивалась она.

Парень сопел, еще сильнее прижимая к себе полное тело. Его рука нырнула под полу халатика.

— Бархатная моя! Соскучился я, Катюха! — прохрипел Миша в ушко подруги.

— А я-то как! Я-то как! Сейчас как раз о тебе думала, а ты и вот! И пришел, сладкий мой!

Рука Мишани продиралась сквозь крепко сбитые ляжки вверх, добралась до увлажнившихся трусиков.

— А-а-а, — застонала Катерина и принялась расстегивать джинсы, которые, казалось, вот-вот лопнут от выпиравшего Мишаниного желания.

Слившись в поцелуе, они раздевали друг друга. Впрочем, для того чтобы раздеть Катерину, потребовалось две-три секунды. Расстегнутый халат едва держался на покатых плечах. Щелкнул, словно отлетевшая ступень ракетоносителя, кружевной лифчик, окончательно выпустив на волю тяжелую грудь.

— Хочу, хочу, хочу, — приговаривал Мишаня, передвигаясь вместе с девушкой к широкой плите и сжимая рукой шелковистую упругость с напрягшимся соском. Застрявшие на коленях джинсы делали путь мучительно долгим. Рука Катерины сжимала тугой член, свободная рука Мишани рылась в нежнейших складках, купаясь в пахучей сырости.

— Марьсергевна в кабинете, за стенкой, — сообщила другу Катя, отрывисто и часто дыша.

— Плевать, — плюнул на заведующую детским садом Мишаня.

Парочка достигла наконец плацдарма. Халат был брошен на поверхность плиты. Мишаня опрокинул Катерину на эту импровизированную простыню. Упали на пол белые трусики. Кожаная куртка шмякнулась на приоткрытую крышку суповой кастрюли.

Внушительных размеров Мишанин член погрузился в ярко-розовое лоно.

— Только не спеши, — попросила Катя.

— Ага, — сопя, отозвался Мишаня, кладя себе на плечи ноги подруги и наблюдая, как при каждом его движении сотрясаются ее ляжки. Как поверхность остывающего холодца, который часто готовила Мишанина мама.

— Ох, сладко, еще, Мишанечка, хороший мой…Ты на две недели вернулся?

— Ага-а.

Мишаня яростно вбивал себя в женскую плоть, упираясь в нечто горячее и упругое. При каждом его погружении Катерина тихонько повизгивала:

— Ой, мамочки! Ой, как сладко! Вечером придешь ко мне? Ой, сейчас умру!

Ой, Мишаня! Ой, еще, миленький!

Мишаня сосредоточенно делал свое дело, поворачивая для полноты ощущений ноги подруги как рулевое колесо. Ритм нарастал. Ноги Катерины сползли вниз.

Мишаня навалился на девушку, стискивая груди, впечатывая подругу в поверхность плиты. Катя вдруг отчего-то выкатила на Мишаню и без того выпуклые глаза, завертелась под ним и заверещала:

— Ой, горячо, Мишаня! Горячо как! Пусти, слышь!

— Ara, — отозвался парень, не думая останавливаться. — О, хорошо! Еще задом поддай, Катюха! Сейчас кончу, — деловито сообщил он подруге. — А ты как?

— Пусти, горячо!!! — не на шутку разоралась повариха.

Дверь кухни дернулась.

— Екатерина, ты что там? — послышался голос Марии Сергеевны.

— Я? Я ничего… — едва ответила девушка, умоляюще глядя на застывшего над нею Мишаню, сосредоточенно переживавшего оргазм.

— У тебя там горит что-то?

— Это… это я халат случайно подпалила.

Катерина высвободилась, вскочила как ошпаренная с плиты. Вернее — как поджаренная. Ибо плита наконец раскочегарилась. Тлел край ее халатика. Алела круглым пятном Катина спина.

— Открой, Катерина! — грозно прокричала из-за двери Мария Сергеевна.

— Я сейчас, Марьсергевна. Я переодеваюсь. Подождите минутку.

Катя стремительно натягивала одежды, постанывая теперь уже от боли.

Мишаня рванул с кастрюли свою кожанку. Приоткрытая крышка звонко громыхнула своеобразным гонгом.

— Глядите, глядите, Светлана Николаевна! — дернул воспитательницу кто-то из детей. — Это вор, да?

На глазах у изумленной публики через открытое окно пищеблока выпрыгнул молодой мужчина в черной кожаной куртке. Воспитательницы набрали воздуха, чтобы огласить окрестности криком, но тут в окне возникла растрепанная повариха.

Катерина застегивала халат и умоляющими жестами призывала коллег по работе к молчанию.

— Да это Мишка, что ли, был? — определила одна из воспитательниц, глядя вслед исчезнувшему за оградой садика парню.

— Ну да! Его куртка. И стрижка ежиком.

— Чего это он там делал?

— Угадай с трех раз, — хмыкнула другая.

— Ну Катюха дает!

Катя, словно услышав эти слова, смущенно пожала плечиками. Лицо ее тут же исказила гримаса боли. С этой гримасой она и исчезла в глубине кухни.

Персонал детского сада обедал. Катерина стояла у огромной суповой кастрюли, размахивая поварешкой и делясь с подругами пережитым. Рассказ ее то и дело прерывался взрывами смеха.

— Я лежу, чувствую, еще секунда — загорюсь. А он, проклятый, прижал меня, что лев свою львицу, и не выпускает. Я кричу, горячо, мол. А он — мне тоже горячо! Поддай еще задом, говорит.

Небольшая комнатка первого этажа, служившая для персонала столовой и комнатой отдыха, опять потонула во взрыве хохота. В стену постучал сердитый кулачок Марии Сергеевны.

— Тише, а то сейчас придет, разорется… — шикнула Светлана Николаевна, хорошенькая воспитательница средней группы.

— А она, — Катерина повела глазами в сторону стены, — услышала мои визги и давай в дверь кулаком молотить. Открывай, дескать. Мы с Мишаней за одежки хватаемся, путаемся. Я едва в его трусы не влезла. Мне и больно и смешно…

— А он грозит тебе в окно, — тут же добавила одна из воспитательниц.

Коллектив детского сада, за исключением пожилой заведующей, состоял из точно таких же молодых, как и Катя, женщин, что, собственно, и делало возможным ее откровения.

Дети были накормлены обедом и лежали в постелях. Тихий час — краткое время отдыха персонала.

— Ой, не могу, просто тяжелое порно! — прокомментировала всю эту историю музыкальный работник Дина.

— Катюха, налей мне еще супчику, — попросила хорошенькая Светлана. — Я фасолевый суп просто обожаю.

— А дети не едят, — вставил кто-то.

— А какой они едят? Они вообще супы не едят. Поковыряются ложкой и отставят. Вечно полные тарелки выливаю, — проворчала Катерина, наливая Свете поварешку с самого дна кастрюли.

— Ну, куриный еще кое-как едят.

— Что же, каждый день куриный варить? Прыщами пойдут, — отозвалась Катя.

— Ну ты, Катюха, даешь! Прямо на рабочем месте… В антисанитарных условиях, — вернулась к прерванной теме одна из нянечек.

— Почему это в антисанитарных? — обиделась Катя. — У меня на кухне чисто. И раковина опять же рядом.

— До вечера-то потерпеть не могли? — хмыкнула Света, отправляя ложку в накрашенный рот.

— Тебе хорошо, у тебя муж каждую ночь под боком.

— Почему это каждую? Он в рейсы уходит. Так что и по неделе, и по две не видимся. Но чтобы сразу же, в первую минуту встречи, прямо на кухне…

— Ты, Светка, фригидная женщина. А я без мужика и трех дней не могу прожить.

Света вдруг, широко открыв рот, бросилась к раковине. По ее подбородку сползала струйка крови. О фаянс брякнул осколок стекла.

— Ты посмотри, что у тебя в супе! У тебя там стекла! — закричала Светлана, извлекая из раковины осколок. — Я рот порезала!

— Какие стекла, ты что? — закричала в свою очередь Катерина;

— Что? А вот то! Ты посмотри! Осколок какой-то ампулы! Дети порезаться могли! Или вообще проглотить! Ты что туда сунула, в свою кастрюлю?!

— Ничего я не совала, — отбивалась покрасневшая Катерина, в полном недоумении разглядывая осколок.

— А кто совал? Вместо того чтобы трахаться, смотрела бы лучше, что на обед даешь! А если бы ребенок поранился, ты представляешь, что было бы?

— При чем тут?.. Может, это Зинаида, когда пробу снимала, какое-нибудь лекарство уронила, — завелась Катерина.

— Я уронила? — вскричала медсестра Зинаида. — Что ты несешь?

Она кинулась к кастрюле, помешала поварешкой остатки супа, извлекла еще пару осколков.

— У меня и ампул-то таких нет, — пробормотала она, разглядывая кусочки стекла сквозь линзы очков.

На пороге столовой возникла заведующая.

— Что у вас происходит? — ледяным голосом спросила Мария Сергеевна.

Повисла тишина. Красная как рак Катерина умоляюще смотрела на подруг.

— Светлана Николаевна, у вас кровь на губе! ! Что это такое?

— Я… Я вилкой нечаянно поранилась, — пробубнила Света, вытирая губу платком.

— А вы не засиделись ли здесь? Что у вас в спальнях происходит? Дети там, поди, уже на головах стоят! Марш по группам. Екатерина, полдник через двадцать минут, а ты рассиживаешься!

Маленькая сухонькая заведующая строго глянула на подчиненных, развернулась, показав узкую прямую спину, и исчезла.

Настроение было испорчено. Катя пыталась оправдываться, но так толком ничего и не могла объяснить. И в этот момент дверь комнаты отворилась. На пороге вновь возник Мишаня. Катя покраснела. Женщины, неодобрительно хмыкнув, молча вышли.

Лицо Мишани было чем-то озабочено.

— Слышь, Катька, ты уборку в пищеблоке после моего ухода не делала?

— Ничего я не делала, — буркнула девушка. — Ты зачем вернулся? У меня и так неприятности, а тут ты глаза всем мозолишь!

— Пойдем, возьми швабру. Надо пол протереть.

— Еще чего? Ты что, мне начальник? Я пол после ужина мою.

— Помоешь сейчас, — грозно прошипел Мишаня.

— Иди ты к черту! У меня стекла в супе откуда-то взялись, а ты со своим полом. Чего тебе надо-то?

— Какие стекла? — одними губами спросил Мишаня.

— Откуда я знаю? Вон, смотри! — сквозь слезы проговорила Катя, кивнув на лежавшие на столе осколки и не замечая изменившегося лица парня.

Мишаня тупо разглядывал останки ампулы.

— А… Это… Что, обед был уже?

— Был. А что, поесть хочешь?

— Не… Ты это… Где остатки супа-то?

— Вон, в бачке. Девчонки домой берут. У кого собаки есть. Кормят. А что?

— Ты вот что. Ты вылей остатки в унитаз, слышь? И стекла выброси.

Размолоти мелко и выброси. А кастрюлю помой хорошенько.

— Да что ты раскомандовался? — опять вскипела Катерина. — Это… твоя, что ли, ампула? — вдруг спросила она.

— Кто тебе сказал? Откуда у меня? Ты думай, что говоришь! Это я о тебе забочусь, чтобы не привязывались к тебе, дура! И вообще, пора мне. Я попрощаться пришел. Меня опять на задание посылают, — затараторил Мишаня.

— Как? Ты же только вернулся! На сколько? ахнула Катя, мгновенно забыв о своих неприятностях.

— Не знаю. Надолго. Не меньше чем на месяц.

— Мишанечка-а-а, — запричитала Катя, повиснув на его шее.

— Ну все, все, кончили. Жди. Твое дело ждать. И не говори никому, что я у тебя утром был здесь, слышь? А то у меня проблемы будут. Я должен был сразу к начальству с докладом ехать, а не у тебя тут торчать, поняла? Скажешь кому — меня из органов турнут, поняла?

— Поняла, Мишенька, — часто закивала Катя, сморкаясь в край халата.

— Все. Не реви!

Мишаня оторвал от себя девушку, выскочил за дверь. Катя опустилась на стул и разрыдалась.

 

Глава 7

ТРЕВОЖНАЯ НОЧЬ

Над кухонным столом разливался мягкий свет настенного светильника, скрытого желтым абажуром. Лена поглядывала в окно. Сквозь тюль занавески мерцали окна противоположного дома. Разделявший их проспект был слишком широк для того, чтобы чувствовать себя невольным свидетелем чужой жизни, а с другой стороны создавал ощущение некоего единения с незнакомыми людьми. Вот и там, в доме напротив, сидят вечерами на кухне, пьют чай, разговаривают. Значит, ты не один во вселенной.

Лена с Виктором очень любили поздние вечерние часы.

Кирюша — типичный жаворонок: встает чуть свет, но и ложится рано. Едва раздаются позывные вечерней программы «Время», свекровь уходит в свою комнату знакомиться с последними новостями, и уже через минуту по квартире разносится ее звучный, прямо-таки мужской храп. Костик тоже посапывает в своей постели — жаворонок не жаворонок, просто птаха Божья. Как и все дети, впрочем.

Так думала Елена, помешивая в кастрюльке пахучее варево.

— Ну что, колдунья, когда снадобье готово будет?

Витька встал, подошел к жене, заглянул через ее плечо в кастрюльку, как бы мимоходом погладил русые волосы. Елена варила глинтвейн. Особых роскошеств молодая семья позволить себе не могла ввиду скудности семейного бюджета, но бутылку сухого вина — для Елениного горячего (и горячительного) напитка — да пару бутылок пива для Витюши — эти траты бюджет выдерживал. Иногда можно было себе позволить. Они иногда и позволяли.

— Как у тебя волосы хорошо пахнут. — Витя склонился к ее невысокой фигурке.

Кончилось это тем, что убежавшее вино с шипением растеклось пенной шапкой по плите.

— Витька, проклятый! Опять! Все из-за тебя!

— Ну и пусть! — откликнулся муж, одной рукой отодвигая кастрюльку, другой — прижимая к себе гражданку Калинину.

— Ну и пусть, — согласилась с Галкиным легкомысленная гражданка.

Глинтвейн убегал каждый раз, потому что каждый раз происходило одно и то же: Лена смотрела, смотрела за кастрюлькой… А коварный Галкин отвлекал ее своими поцелуями. Так было и сейчас.

— Все, хочу вина! — отстранилась Елена.

— Пьянычка, — констатировал муж, пытаясь продолжить прерванное занятие.

— А сам? От кого сегодня спиртным попахивало?

— Я полагаю, препирательства здесь неуместны, — оскорбился Галкин. — Я был при исполнении. Общался с депутатом. А это очень вредная работа, требующая последующей разрядки. И зачем только наш главный придумал этот газетный сериал про депутатов! И зачем только я за это взялся?

— Это же твой профиль — политики.

— К сожалению. Но сердце мое далеко от свинцовых мерзостей нашей жизни… Да ты не слушаешь меня, — пригляделся к жене Галкин.

— Я? Я слушаю. Давай рассказывай, весь вечер терпел. Кого ты там нынче допрашивал? Кто из народных избранников на сей раз обнажил свою гнусную сущность?

Супруги переместились за стол. Витька отхлебнул пива. Елена — своего горячего компота, как называл глинтвейн Галкин. Но едва Витька раскрыл рот, дверь комнаты распахнулась и в коридор вылетел Костик, бросился в туалет. Лена кинулась следом за сыном.

— Котенька, что с тобой? — послышался ее испуганный голос.

— Мама, мне плохо, — жалобно ответил Костик.

— Витька, он весь горит! — крикнула Лена. Ночь была бессонной. Приступы рвоты мучили мальчика до самого утра. Лена металась от постели сына на кухню, рылась в аптечке, неслась обратно. Виктор бестолково путался под ногами, и перепуганная Лена то и дело покрикивала на ни в чем не повинного мужа. По сигналу боевой тревоги поднялась Кирюша.

— Надо вызывать «неотложку», — решила Лена. — У него температура тридцать девять.

— Ага. Мальчонку тут же в бараки какие-нибудь упрячут, — высказалась свекровь. — Погоди, Елена, не мельтеши.

Оценив обстановку, Кирюша, не обращая внимания на плач Костика и причитания Елены, заставила мальчика выпить два литра кипяченой воды с марганцовкой, затем, когда желудок был промыт до состояния новорожденности, сунула Котьке несколько таблеток активированного угля. В задумчивости полководца, оценивающего ход битвы, проследила, чтобы таблетки «прижились» в захворавшем организме. Убедившись, что уголь делает свое дело, заварила каких-то трав и по ложечке стала поить мальчика горячим отваром. После чего обтерла его водой с уксусом. Костика переодели в сухое белье, переменили постель. В шесть утра он заснул безмятежным сном.

— А ты говоришь — «неотложка», — буркнула свекровь, дотронувшись до прохладного лба ребенка, и тут же повалилась на соседнюю постель. Через минуту комнату вновь оглашал богатырский храп.

— Как хорошо, что есть Кирюша, — едва промолвила Лена, обессиленно рухнув на кухонную табуретку.

— А чего это было? — ошарашенно спросил Виктор.

— Откуда я знаю? Отравление какое-то.

— Чем? Он и не ужинал толком. Кашу гречневую есть отказывался, помнишь?

А ты его заставляла.

— Господи, его не заставишь — он вообще ничего есть не будет!.

— Не кричи.

— Не буду. Слушай, может, это в садике? Надо позвонить кому-нибудь из его группы.

— В семь утра? Кому?

— Ну… Воспитательнице-то я могу позвонить? Хотя бы для того, чтобы сказать, что Костик сегодня в садик не придет. У нее рабочий день в восемь начинается. Так что должна уже встать. В конце концов, я имею право знать, кто отравил моего ребенка?

Елена решительно потянула с подоконника аппарат и телефонную книжку.

— Але? Доброе утро. Извините, пожалуйста, можно Светлану Николаевну попросить? — стараясь быть любезной, проговорила Елена.

— Кто это? — грубо спросил мужской голос.

— Вы извините за ранний звонок, это мама Кости Станицкого из ее группы.

Я хотела…

— Света в больнице, — отрывисто бросил голос.

В трубке раздались короткие гудки.

Любительница фасолевого супа Светлана Николаевна, а для мужа Света-Светочка-Светуля, вернулась после работы со страшной головной болью. То и дело накатывала и разливалась по телу одуряющая слабость. Нелепо выпирал вперед обычно плоский животик.

«Фасоли переела, от этого и метеоризм, — ругала себя образованная Светочка. — А слабость от чего? И голова болит? Может, я беременна?» — подумала она.

Предположение было тут же высказано мужу, вернувшемуся из очередного рейса, водителю-дальнобойщику Ленчику.

Ленчик бессмысленно вылупил глаза и принялся обцеловывать свое сокровище. Но Света от объятий уклонилась, застонала и поплелась к дивану.

Татьяна Борисовна, мама Ленчика, с неодобрением наблюдала эту сцену.

Тоже мне, принцесса на горошине! А этот-то, сыночек единственный, носится вокруг нее, как щенок полоумный. «Вот если бы я захворала, вокруг меня бы так не носился», — распаляла себя мама. Она ревновала сына к невестке и в сердцах ушла на кухню.

— Мама, Светочке плохо! — сообщил Ленчик, возникая на пороге.

— Чего это? Вроде не перетруждается, — ехидно ответила мама.

— Она, может, того… Беременная.

— Вот как? Это что, точно?

— А что? Что ты губы-то поджимаешь? — окрысился сын, ставя на плиту чайник. — Мы в законном браке. Нам уже по двадцать два года. Я зарабатываю…

— А ничего! Прежде чем детей заводить, пригляделся бы, любит ли она тебя…

— Опять двадцать пять! Когда ты уймешься? — рявкнул сын.

Он молча заварил в кружке чай и вышел из кухни.

Татьяна Борисовна прикусила губу. Вечно она не сдерживается, а толку?

Только отношения с сыном портятся. Надо молчать и терпеть. А что, собственно, терпеть? Ее никто и не обижал. Просто материнское сердце страдало от безоглядной любви единственного сына к этой профурсетке. Ведь с четвертого класса влюблен! С того момента, как Света переехала в их район и оказалась на одной парте с сыном. Ребята смеялись над ним — уж больно откровенной была влюбленность мальчика. И портфель ее носил, и уроки за нее делал. А та только носом крутила. Известно, как девчонки к одноклассникам относятся. Никак. За людей не считают. И у этой кавалеров было не счесть. Все из старших классов. А Ленчик убивался не на шутку. Едва руки на себя в десятом классе не наложил. Это когда у Светки роман с футболистом был. Затем сына забрали в армию, и Татьяна Борисовна даже радовалась. Думала, забудет девчонку. Куда там! Только вернулся, тут же к Светке и побежал. А у той — полное кораблекрушение. Футболист бросил.

Из пединститута выперли по причине неуспеваемости.

Через два месяца свадьбу сыграли. Это она с горя за моего Ленчика вышла, с привычной обидой думала Татьяна Борисовна. Разве она его ценит? А парень-то орел! Сколько сейчас молодых людей без работы болтается? А он при специальности, дальнобойщиком вон пристроился. Деньги в дом приносит. Не пьет, не курит. А она…

— Мама! — раздался отчаянный крик сына. Татьяна Борисовна бросилась в комнату молодых.

Света лежала на диване. Она была непривычно бледна. Под глазами залегли глубокие тени. Живот женщины поднимался плотным курдючком, словно беременность имела уже как минимум шестимесячный срок. Глянув на свекровь, Света бессвязно заговорила:

— Мама! Хорошо, что ты пришла! А Гриша где? Пусть придет, хорошо, мамочка? Завтра надо Любочку встретить. Она звонила, что приезжает. Только как я пойду? У меня голова болит. И червяк внутри. Я его вижу. Большой такой…

Надо его покормить. Нет, не надо. Пусть сдохнет! Только тогда и я умру, мамочка! Что же делать? Он уже в мозгу сидит, видите? Позовите .Гришу! Я проститься хочу! О-о-о, голова! Голова! Дайте что-нибудь!

— Светуля! Ну что ты? Что с тобой? — чуть не плача, крикнул Ленчик.

— Гриша, это ты? Как хорошо, что ты пришел! А я умираю совсем!

Татьяна Борисовна попятилась к дверям. Невестка никогда не называла ее «мамой». Никогда в их доме не произносилось имя проклятого футболиста. Любочкой же звали Светланину тетю, которую похоронили полгода назад.

— Их уже много, Гриша! Они все ползают по мне! Господи, противно как! И голову сжимают! И живот! Больно, Гриша! Как мне больно! Прогони же их. Гадины скользкие, убирайтесь! — диким голосом закричала Света и потеряла сознание.

 

Глава 8

ГРУППОВОЙ ПОРТРЕТ В ИНТЕРЬЕРЕ

Спустя неделю руководитель отдела здравоохранения администрации одного из крупнейших районов города проводил совещание совместно со специалистами районного центра санэпидемнадзора. Докладывал главный эпидемиолог района:

— Итак, на сегодня можно заключить, что вспышка купирована. За прошедшие дни не зарегистрировано ни одного нового случая. Однако итоги весьма печальны, и позволю себе еще раз их напомнить: в детском саду номер шестьдесят шесть девятнадцатого апреля зарегистрированы массовые желудочно-кишечные заболевания. Пострадали пятьдесят детей средней и старшей групп. К счастью, среди детей летальных исходов нет. Заболевания продолжались в среднем около четырех-пяти дней. Сопровождались лихорадкой, многократной рвотой, симптомами общей интоксикации. Несколько детей были госпитализированы. В настоящее время их состояние удовлетворительно. Клинические проявления болезни у детей позволяют думать о сальмонеллезе.

Совершенно другая картина наблюдается среди взрослого персонала.

Заболели восемь человек. Тяжелейшая клиническая картина, напоминающая брюшной тиф. Следует особо отметить, что заболевания не поддаются обычной антибиотикотерапии. Вчера от перфорации кишечника и развившегося вслед за тем перитонита погибла воспитательница средней группы Светлана Чернова, двадцати двух лет. Кроме того, не установлена причина вспышки. Бактериологические посевы остатков пищи, фекалий, исследования сыворотки крови больных ничего не дали.

Возбудитель не типируется. Семейных вспышек не зарегистрировано, что позволяет думать о заражении именно в детском саду. Персонал связывает заболевание с употреблением в пищу фасолевого супа. Исследовать остатки супа не удалось — работница пищеблока вылила его. Видимо, различия в тяжести клинических проявлений болезни и связаны с разной инфицирующей дозой возбудителя. Дети, как известно, суп едят неохотно, что подтверждают и воспитатели. А взрослые поели от души.

— Вячеслав Павлович, провели ли вы обследование повара детского сада на бактерионосительство? — спросил кто-то из зала.

— Увы, нет.

Пожилой эпидемиолог снял очки, потер лицо, продолжил:

— Здесь вообще странная картина. Повар, молодая женщина, исчезла на следующий день после начала вспышки. Родственники утверждают, что она уехала к подруге. Адреса якобы не знают. Я вообще в полном шоке. Я впервые вижу такую вспышку. Это что-то из времен Первой мировой войны. У Черновой по клинической картине был настоящий брюшной тиф. Опрос персонала показал, что в супе…

— Благодарю вас, Вячеслав Павлович, — перебил эпидемиолога руководитель районного отдела здравоохранения. — Коллеги! Этим делом занимается районная прокуратура. В интересах тайны следствия…

— Так что все-таки было в супе? — послышались вопросы из зала.

— Прошу тишины! — грозно прикрикнул главный. — Наша задача — обеспечить проведение противоэпидемических мероприятий.

— Как же мы можем обеспечить, если не владеем всей информацией? — пискнул кто-то из работников санэпидемслужбы.

— Как? Молча! — рявкнул главный. — Работать надо, а не демагогию разводить!

— А кто разводит-то? — уже чуть слышно выдохнул зал.

— Кто не работает, тот и разводит! — отрезал главный. — Итак, прошу ответственных лиц обеспечить проведение всего комплекса противоэпидемических мероприятий, включая следующие: детский сад номер шестьдесят шесть закрыть.

Провести полную дезинфекцию помещений. Провести повторное исследование на бактерионосительство всех детей, посещающих данный сад, а также персонала.

Продолжить наблюдение за больными и контактными лицами. Организовать трехкратное фагирование контактных лиц брюшнотифозным бактериофагом.

Обеспечить…

Ответственные лица молча записывали указания.

В квартире Черновых готовили поминальный стол. Со дня смерти Светы-Светочки-Светули прошло девять дней. Приехали одноклассники. Из детского сада, где работала Светлана, пришла едва оправившаяся от болезни медицинская сестра Зинаида.

Ленчик молча расставлял на столе поминальную снедь, добросовестно приготовленную мамой, молча откупоривал бутылки, молча курил на балконе. Он вообще замолчал после смерти жены. Он никак не мог соотнести могильный холмик на Южном кладбище со своей любовью к Свете. Любовью, которая должна была хранить и беречь жену от всякого дурного глаза, от бед и обид. Но не сохранила, не сберегла… «Я ее мало любил, — думал Ленчик, нарезая колбасу. — Я ее мало любил. И ничего мне от нее не осталось…»

— Давайте выпьем за Светочку, вечная ей память! Уж как я ее любила! Как родную дочь! Уж какая была умница, пусть земля ей будет пухом! — с чувством произнесла Татьяна Борисовна.

Ленчик коротко глянул на мать и молча выпил. Застолье началось, как и полагается подобным застольям, тихо и печально. Но постепенно, по мере выпитого и съеденного, молодые люди, преобладавшие за столом, задали поминальному торжеству иной, отчаянно-веселый тон.

— А помните, как Светка на фоно шикарно играла?

— Ну! А голос какой у нее был! Ей вообще в актрисы нужно было идти!

Если бы не Гришка…

Ленчик вышел на балкон. Щелкнул зажигалкой. Ему невыносимо было слушать эти слова, отделявшие от него Свету-Светочку-Светулю.

— Леня, у тебя сигаретки не найдется? — услышал он женский голос.

За спиной Ленчика возникла очкастая Зинаида. Ленчик протянул пачку, ощутил неприятный запах больницы, все еще исходивший от девушки, и опять затосковал по своей медовой Светуле — Ее отравили, — без предисловий промолвила Зинаида.

— Кого?

— Свету. И меня. И всех нас. В супе этом фасолевом ампула была какая-то. Разбитая.

— Что? — ахнул Ленчик.

— То. К поварихе нашей, Катьке, в тот день хахаль приходил. В пищеблок.

Уж не буду тебе рассказывать, чего они там делали, а только я потом пришла Катьке спину спиртом смазывать, она о конфорку спину сожгла…

— Что ты несешь? При чем тут?..

— А при том! Катька потом говорила, что это я ампулу в суп уронила. А у меня в медпункте таких ампул сроду не было. Это ампула не от лекарства была!

Что я, лекарств не видела? И Катька эту ампулу раньше не видела, это точно! Я ж за ее лицом наблюдала! Видела, как она осколки в руках крутила, ничего не понимала. А потом Катька исчезла. На следующий день. С чего бы? А я по своим каналам медицинским знаю, что у нас вроде как брюшной тиф был. Я-то суп мало ем, вот легче всех и отделалась. И Катька не ела — она гормонами насытилась, у нее сперма из глаз лилась. А Света две тарелки съела.

— Кто? Кто приходил? Кто к вам приходил? — закричал Ленчик, ухватив Зинаиду за ворот блузки.

— Пусти! — захрипела девушка. — Мишка приходил, дружок Катькин. Они там на плите трахались. Она сама рассказывала. А кастрюля рядом стояла, она сама рассказывала. А Мишкина куртка на кастрюле лежала.

— Где он? — выдохнул Ленчик.

— Мишка? Откуда я знаю? Я и фамилии его не знаю. И никто не знает.

Катька с ним на танцах познакомилась. Он спецназовец, понимаешь? Мало ли какие у них задания, понимаешь? И какими средствами они пользуются, кто знает, а? — округлила глаза Зинаида.

— Я его должен найти! Если это правда, то, что ты говоришь… Я должен…

— У меня его фотография есть! — вспомнила Зинаида. — Он к нам в детсад на Восьмое марта приходил. Цветов принес, шампанского. Он вообще добрый, Мишка этот. Мы тогда сфотографировались все вместе. Групповой портрет в интерьере детсада. Ленчик, я, может, все придумала, но я никакой ампулы в суп не кидала, честное слово! Девчонки наши все вповалку в больницах лежат. А Катька говорила, что это я… Меня уже следователь вызывал. А я что? Я ни при чем…

— Молчи! Молчи! Где у тебя фотография эта?

— Дома.

— Леня, куда ты? — вскричала Татьяна Борисовна, с ужасом глядя, как сын уволакивает из квартиры неказистую очкастую девицу.

 

Глава 9

ТЕРАКТ

Начальник РУВД одного из самых обширных по территории районов города полковник Алексей Васильевич Зверев потянулся в широком служебном кресле всем своим крупным телом. Полковник приближался к шестидесяти, но был еще ого-го.

Высокий, статный, с тронутыми сединой густыми русыми волосами и отменным сибирским здоровьем. Он еще раз поиграл мышцами, зевнул. Первый рабочий день после недельного отдыха давался с трудом. Собственно, с делами на сегодняшний день было покончено — выслушаны доклады подчиненных, подписаны необходимые документы, — можно было бы и домой. Но следовало еще доложиться начальнику городского управления внутренних дел — прибыл, дескать, товарищ генерал-полковник.

Но «главный» и сам отсутствовал. Находился на совещании у губернатора.

По сообщению секретаря, должен был вернуться из Смольного в конце дня. И просил всех руководителей РУВД оставаться на рабочих местах.

Значит, разнос какой-нибудь очередной предстоит, вздохнул Зверев.

— Вера Григорьевна, чайку принеси мне, голубушка, — пророкотал полковник в селектор.

Помешивая ложечкой крепчайший чай с лимоном, Алексей Васильевич с удовольствием прокрутил в памяти события прошедшей недели.

Он ездил на юбилей к отцу. Старику стукнуло восемьдесят. Люди в Сибири живут долго. Собралась почти вся семья: трое сыновей, две дочери, невестки, зятья. Внуки, правда, не приехали. Они, молодые, крутятся, им некогда. Да и то сказать, вся молодая поросль фамилии Зверевых разметалась по заграницам. Кто в Америке, кто в Европе. До Сибири далеко. Дочка самого Алексея Васильевича училась в Пенсильванском университете. Вытянешь ее оттуда, как же. Впрочем, и супруга полковника от поездки отказалась:

— Мне, Лешенька, эти прелести деревенские не по возрасту.

По косметичкам шляться — это ей по возрасту, а свекра поздравить — нет.

Дура баба. Впрочем, без нее даже лучше. Оттянулся вволю. Где еще можно пить ведрами чистейший маманин самогон, лопать мешками знаменитые сибирские пельмени, париться до одурения, выскакивать нагишом на снег, кидаться в братовьев снежками, снова нырять в темный жар истопленной по-черному баньки и выходить на белый свет трезвым, как стекло, и слабым, как новорожденный младенец? Чтобы поспать часок-другой и начать все сначала. Да еще успеть потискать темным вечером в той самой баньке молодую, сладкую соседскую бабенку.

Где еще может так расслабиться начальник РУВД одного из крупнейших районов Санкт-Петербурга? В Европе какой-нибудь? Да на черта нам эти Европы? Лучше деревенской бани, да пушистого белого снега, да сибирских пельмешек ничего на свете не изобретено.

Так Алексей Васильевич думал первые три-четыре дня пребывания в отцовском доме. А затем начинало тянуть обратно, в свое начальничье кресло, к делам своим тяжким. Опять же деньги-то кто зарабатывать будет? Пушкин? А деньжищ только на доченьку Иришку уходило немерено. Не говоря уж о собственной супруге, которая гонялась за ушедшей молодостью с остервенением борзой, спущенной за зайцем. Дура баба.

Как увидит по телику какую-нибудь диву эстрадную в своих годах, так прямо заходится вся: чего это, мол, я так же похудеть не могу? Жрать надо меньше, вот чего. Нет, жрать она здорова. А ты, Лешенька, заплати то за гербалайф, то за «кремлевские таблетки», то за тайские снадобья. А потом еще за наряды от каких-то, там кутюр, которые должны ее излишества телесные закамуфлировать. Закамуфлируешь, как же. А потом дай денег на поездку к дочери на два-три месяца. Но это была почти единственная, пусть и внушительная статья расходов, против которой Зверев не возражал. Баба с возу — кобыле легче.

Мысли полковника были прерваны звонком белого телефонного аппарата.

Этот номер прямой связи, минуя секретаря, знали немногие. Алексей Васильевич решил, что звонит начальник ГУВД. Правильно, семь часов вечера — вернулся с совещания, самое время головную боль у подчиненных вызывать.

Однако звонил не генерал, а районный прокурор Свиридов:

— Алексей Васильевич? Приветствую вас. Вернулись? Как отдохнули?

— Без замечаний, — довольным голосом пророкотал Зверев. — Категорически приветствую! Что новенького?

— Как сказать? Ничего такого уж особо нового нет. По сравнению с приключениями генерального у нас тут вообще тишь да гладь.

Зверев хмыкнул.

— Но одна неприятность все же имеется. В шестьдесят шестом детсаду массовые заболевания. Есть смертный случай. Умерла одна из воспитательниц.

— А вы при чем?

— Вот пытаемся определить, при чем мы или нет. Со слов персонала их там отравили всех. Якобы в супе ампула какая-то была.

— Какая ампула? С чем?

— Это и неизвестно. Ни супа, ни ампулы не осталось. И повариха исчезла.

Ищем, но пока безрезультатно.

— Вот как? Что-то мне мои бойцы ничего об этом не докладывали.

— Этим делом мы занимаемся.

— Это что же, теракт? — пошутил Алексей Васильевич. — Повариха, часом, не из чеченок?

— Абсолютно русская. А вот дружок у нее — неизвестно кто. Меня тут муж покойной достал уже — найдите, мол, этого парня. У нас ведь в стране теперь каждый если не врач, то следователь. Начитаются детективов, боевиков насмотрятся — и давай версии выстраивать. Вот у молодого вдовца есть версия, что ампулу дружок поварихин принес. Парень, похоже, малость тронулся. Однако, поскольку он и фотографию этого самого дружка принес, следует все же информацию отработать. Сотрудницы детсада дают показания, что поварихин дружок не то спецназовец, не то омоновец. Для женщин это одно и то же, вот и разберись с ними. Фамилии никто не знает. Я фотографией пока не занимался. Ждал твоего возвращения. Сейчас пришлю к тебе следователя с этим снимком. Глянь, вдруг опознаешь. Чушь, конечно, но все-таки…

Через полчаса следователь районной прокуратуры положил перед Зверевым любительский снимок. Среди принаряженных девушек сиял белозубой улыбкой коренастый крепыш. Глянув на фото, Зверев мгновенно вспотел.

— Три стакана чая выпил, аж пот прошиб, — объяснил полковник молодому следователю.

Повертев карточку в руках, полковник решительно произнес:

— Нет, это не наш боец. Не было у нас такого. У меня память на лица хорошая. А вообще оставь-ка мне эту фотографию, я еще уточню, — небрежно добавил он.

Едва за прокурорским работником закрылась дверь, Алексей Васильевич взялся за трубку спутникового телефона:

— Але, Олег? Где Грибов? Неделя, как сменился? Понятно. Ладно, отбой.

Еще позвоню. Он опять пощелкал кнопками:

— Степаныч? Немедленно разыщи Грибова. Слетай к нему домой. Если там пусто, подними досье, отработай всех его друзей-подружек. Из-под земли достань!

Через двое суток Звереву поступил телефонный звонок с одной из конспиративных квартир.

— Грибов здесь, — коротко проинформировала трубка.

Зверев тотчас же покинул кабинет, сообщив секретарше, что нынче уже не вернется.

— Машину подавать? — спросила Вера Григорьевна.

— Не надо, голубушка. Пешком пройдусь. Голова что-то болит. Давление, видно…

Двери квартиры невзрачной пятиэтажки открыл мужчина лет под пятьдесят с крупным мясистым носом.

В комнате, прикованный наручниками к батарее, сидел на полу Мишаня. Над парнем явно поработали, причем работали знатоки своего дела — следов побоев на лице не наблюдалось. Работу профессионалов выдавал также затравленный взгляд Мишани. Он все кособочился на правый бок и держался свободной рукой за печень.

— Взяли его на квартире у дружка. Водяру они там пили. Я ребятишек своих отпустил пока, чтобы не мешали разговору, — доложил носатый.

— А где дружок?

— А его больше нет, — улыбнулся докладчик. Протрезвевший от боли и страха Мишаня с ужасом смотрел на Зверева.

— Ну что, милый, рассказывай, — зловеще проговорил Алексей Васильевич.

— Что рассказывать?

— Все, козел, рассказывай. Это ты детсад отравил?

Мишаня молчал. Носатый резко ударил парня в пах, затем по почкам.

Грибов взвыл.

— Рассказывай, придурок! А то на куски порежем, — процедил Зверев.

— Алексей Васильевич, я не нарочно! Я нечаянно!

— Откуда ампула?

— Я… Я с Батыром в музейный корпус ходил, сопровождал его. И… и взял какую-то ампулу.

— Украл, что ли? Ты соображаешь… — взревел полковник.

— Я нечаянно!

— Украл нечаянно?

— Я… У меня соседка — старая грымза, все живет и живет. А у нее комната — двадцать шесть метров. Куда ей? А мы с матерью в пятнадцатиметровой вдвоем. Я жениться хочу. А куда я бабу приведу? А эта сука старая все живет и живет… Мамашу терроризирует. А меня по две недели дома не бывает. Я и заступиться не могу. А мамаша говорит: чтоб она сдохла, соседка то есть. Мамаша плачет, баба моя все про детишек… Замуж, мол, хочу, детишек хочу… А какие детишки? Там и трахаться-то негде на пятнадцати метрах. В прошлый раз иосле вахты вернулся, мамаша с приступом сердечным — соседка ее б… назвала. Мать мою! Я не знаю, что на меня нашло… Только я подумал: подсыплю ей заразы, соседке то есть. Кому она нужна, старая грымза? А я жизнь свою устрою…

— Ты, считай, смерть свою устроил, — процедил Зверев.

— Не убивайте, Алексей Васильевич! Христом Богом прошу!

— Не вой! Как ампула в детский сад попала?

— Так баба моя там и работает. Повариха. А я две недели на вахте. Две недели без бабы, Алексей Васильевич! Вот и дернул сразу к ней. Ампула в кармане куртки была. И вывалилась, видно.

— Ты что несешь, е… хренов? — заорал Зверев. — Что ты несешь? Ты понимаешь, что ты натворил? Если бы ампулу нашли, ты понимаешь? Где она вообще, баба твоя? Ты знаешь, что она пропала?

— Я не знаю. Я испугался.

— Я тебя, козла, кастрирую сейчас собственноручно! Чтобы ты по бабам больше не шлялся!

— Не на-адо! Лучше убейте! — взвыл Мишаня.

— Так. Бабу свою чтоб нашел, понял? Сам найдешь и сам уберешь!

— Я все сделаю, только не убивайте!

— Телефон есть?

— У кого?

— У бабы твоей!!!

— Ага, — торопливо кивнул Мишаня.

— С кем она живет?

— С матерью.

— Звони.

Носатый извлек из кармана трубку сотового:

— Какой номер?

Парень, заикаясь, еле выговорил номер. Носатый пощелкал кнопками, сунул трубку к Мишаниному уху.

— Утри сопли и говори спокойно! — рявкнул Зверев.

— Але, Галина Афанасьевна? — изо всех сил стараясь, чтобы голос звучал как обычно, заговорил Грибов.

— Мишка, ты, что ли? — закричал в ответ взволнованный женский голос.

Закричал так громко, что в комнате было слышно каждое слово.

— Я. А Катюха дома?

— Какое дома! Нет ее! Пропала. Постой, ты откуда звонишь-то?

— Я… Я из автомата. Я только с задания вернулся, прямо с вокзала звоню. — Мишаня при этих словах вопросительно глянул на Зверева. Тот кивнул.

— Так приезжай сюда. Или нет, лучше не приезжай. Меня и про тебя уже спрашивали. Куда тебе позвонить можно?

Зверев глянул на Степаныча. Тот прошипел номер. Мишаня повторил его трубке.

— Галина Афанасьевна! Вы минут через десять перезвоните. Я по этому телефону буду. Слышите? Обязательно!

— Слышу, слышу. Перезвоню, не сомневайся.

— Теперь у этой калоши номер моей «трубы» есть, — пробурчал носатый.

— Разберемся, — коротко бросил Зверев. — Закурить хочешь, придурок? — спросил он Мишаню.

— Ага.

— Покури и прекрати трястись. Того и гляди, в штаны наложишь.

Ровно через десять минут «труба» запиликала. Носатый сунул ее Мишане.

— Мишка? У нас тут горе такое, а ты пропал, черт окаянный! У Катюхи на работе неприятности! Она под суд попасть может! Меня уже следователь на допросы затаскал — где она да что она! — затараторила Катина мать.

— А где она?

— В Новгород я ее отправила! К подруге своей. Ой, Мишка, спасай девоньку! Она сама не своя уехала. Говорит, что ты помочь должен. Надеется на тебя, слышишь? Если взятку надо кому сунуть, ты скажи кому — я все, что есть, отдам. А то сама я боюсь: вдруг дам, да не тому. Еще хуже будет…

— А что случилось-то?

— Так позвони ей, она тебе сама все и расскажет. Записывай номер…

Носатый записал номер телефона.

— Хорошо, Галина Афанасьевна! Я сейчас же с ней свяжусь. Да вы не волнуйтесь. Все образуется. Я все устрою.

— Дай-то бог! Ну, пока, Миша. Как связь держать будем?

Мишаня глянул на Зверева и повторил за движением его губ:

— Вам позвонят. Скажут, что от меня. До свидания.

Парень прислонился к батарее.

— Та-ак, — с расстановкой проговорил Зверев. — Теперь звони в Новгород.

Говори с ней ласково, успокой. Скажи… — он глянул на часы, — что сегодня же приедешь. Учти, это твой единственный шанс сохранить собственную жизнь. Понял?

Мишаня покорно кивнул.

«Пятерка» цвета «белая ночь» подъехала к Новгороду около девяти часов вечера, еще засветло. В машине находились четверо: Мишаню конвоировали носатый Степаныч и двое. крепких ребят из его свиты. Степаныч достал сотовый:

— Звони. И без глупостей.

Мишаня взял трубку:

— Катюха? Это я. Да, приехал. Нет, ты сама выходи. Попрощайся с хозяевами. Скажи, что я тебя в Питер забираю. Мама твоя в курсе. И передай, чтобы домой вам не звонили. Квартира на прослушке, ясно? Где встречать тебя? У кинотеатра? Какого? «Волхов»? Лады. Через пятнадцать минут буду.

Мишаня отключил трубку. Руки его дрожали.

— Что трясешься, как алкаш похмельный? — рявкнул Степаныч. — Раньше трястись надо было. А ну, соберись!

«Пятерка» остановилась неподалеку от кинотеатра, возле которого уже прогуливалась полная белокурая девушка.

— Она? — спросил Степаныч. Мишаня сглотнул слюну, кивнул.

— Иди. Скажи, что соскучился, ты ведь у нас кобель ненасытный, так? Ну и веди ее к реке. В тихое местечко. Там акт и устроишь. Террористический, — хмыкнул носатый и тут же зловеще добавил:

— Учти, мы сзади. Я каждое твое движение фиксирую. Шаг влево, шаг вправо — расстрел. Ну, пшел!

* * *

— Я в ужасе, Мишаня! Просто жить не хочется! Девчонки в больницах, Светка погибла, мне мама по телефону сказала.

— Она что, из дома звонит?

— Не, из дома боится. Она так и думала, что телефон прослушивают.

Карточку купила, звонит из автомата. Мишаня, что же это случилось-то? Я ведь никого не травила!

Они брели по песчаному берегу Волхова. Темноту время от времени разрезали — огни проплывавших по реке кораблей.

— Там сзади идет кто-то! — остановилась вдруг девушка.

Она прислушалась. Но протяжный гудок баржи заглушил тихие шорохи.

— Чего ты? — успокоил ее Мишаня. — Гуляют, наверное. Такие же, как и мы, парочки.

— А что ты сам-то дрожишь?

— Соскучился. Давай посидим.

— На поезд опоздаем.

— Не, еще полтора часа. Мотор возьмем, до вокзала за пять минут доедем.

Садись, Катюха.

Мишаня расстелил на песке свою кожанку, усадил девушку. Катя прижалась к его плечу.

— Миша, расскажи мне все. Я ничего никому не скажу. Я стекла во дворе закопала, никто не найдет. Ты только скажи мне, что это было? Что это за ампула была? — тихо попросила девушка.

— Молчи, — оборвал ее Мишаня. Он опрокинул Катерину на песок.

Послышалась легкая возня. Катя вдруг захрипела, отчаянно заколотила ногами.

— Пусти! — вырвавшись, закричала она. — Ты что? Ты чуть не задушил меня!

— Не могу-у, — так же отчаянно закричал Мишаня. — Не могу!

Тут же из темноты на них прыгнули две фигуры. Послышались приглушенные хлопки — один, второй…

* * *

Катина мама не находила себе места. Непонятная тревога все сильнее сжимала сердце. С чего бы? Кажется, наоборот, неделя безумного напряжения закончилась. Мишка наконец прорезался. Значит, не бросил Катюху. Поможет. Он как-никак из органов. А у них там рука руку моет, дело известное. Но тревога не отпускала. "Ну что? Чего ты? — успокаивала себя Галина Афанасьевна. — Мишка звонил днем. Сейчас одиннадцать вечера. Что могло за несколько часов случиться?

Ничего. Утром встану, сразу сбегаю позвоню".

Галина Афанасьевна все ходила кругами вокруг телефонного аппарата. Она категорически запретила себе звонить в Новгород из дома. Но тут телефон вдруг сам разразился пронзительным звонком.

— Галина Афанасьевна? — спросил незнакомый мужской голос.

— Да, — выдохнула женщина.

— Я от Миши.

— Случилось что-нибудь?

— Вам нужно выйти из дома и немедленно позвонить Кате.

— Да что слу…

— Тихо, не кричите! Пока ничего не случилось. Просто вы должны сейчас же с ней связаться. Из дома звонить нельзя, ясно?

В трубке послышались короткие гудки. Галина Афанасьевна быстро сунула ноги в стоптанные туфли, схватила плащ, кинулась в прихожую. Когда она распахнула дверь, из темноты лестничной площадки в квартиру шагнули двое мужчин…

Труп Галины Афанасьевны обнаружили через два дня. Женщина сидела в домашнем халате и тапочках перед включенным телевизором. Вскрытие показало, что она умерла от острой сердечной недостаточности.

Галина Афанасьевна напрасно боялась звонить из дома — никто ее телефон не прослушивал.

 

Глава 10

ПРИГОВОР

Полковник Зверев сидел в кабинете районного прокурора Свиридова.

Прокуратура как-никак орган, осуществляющий надзор за исполнением законов.

Следовательно, сама должна быть под надзором. Полковник знал, чем порадовать душу законника. Главный прокурор района был человеком простым, незамысловатым.

Всяким заморским джинам и вискам предпочитал деревенский самогон да деревенское же сало с лучком. Бутыль ядреного, под пятьдесят градусов, первача, настоянного на зверобое, и заняла в данный момент свое заслуженное место на служебном столе Свиридова.

— Вот, Палыч, это от мамки моей личный привет, — разливая по стопкам прозрачную жидкость цвета темного янтаря, добродушно прогудел Зверев. — Ну давай, со свиданьицем! По сто граммов наркомовских!

Мужчины опрокинули стопки. Свиридов охнул, занюхал куском хлеба, выдохнул:

— Хорош! Как его беспартийные пьют? — отпустил он шутку застойных времен. Зверев хмыкнул:

— Салом, салом закусывай! Никакой хмель не возьмет.

— А зачем тогда и пить? — резонно спросил прокурор, но подцепил в рот кусок копченого, в розовых прожилках сала. — Хорошо! — повторил он.

Рабочий день был на исходе. Самое время посидеть, расслабиться. Мужчины не спеша обменялись мнениями о балканском кризисе и скандале с генеральным.

После двух-трех рюмок Зверев как бы между прочим спросил:

— Что там с детским садом? Дело возбуждать будете?

— Возбудили по двести тридцать шестой статье — нарушение санитарно-эпидемиологических правил. Против заведующей и поварихи. Заведующая, старушонка дореволюционная, скопытилась тут же — лежит с тяжелейшим инфарктом.

Повариха вообще сбежала. Не дело, а головная боль. Медики даже диагноз установить толком не могут. Девчонки-воспитательницы говорят про какую-то ампулу. Но ведь ничего не нашли…

— А-а, — махнул рукой Зверев. — Что ты, баб не знаешь, Палыч? Одна какую-нибудь дурь придумает, а остальные поверят. И будут, глаза вылупив, божиться, что так оно и было. А ничего и не было…

— М-да. Но повариха-то исчезла. Мы ее в розыск объявили.

— Я так думаю, что она просто руки после сортира не мыла или мясо немытое в суп засунула. А может, у них крысы по продуктам бегают. Да мало ли. А когда детишки заболели, она и дала деру. Со страху.

— Я тоже так думаю. И следователь того же мнения. В детсадах часто вспышки всякие кишечные случаются. Такого, правда, я не припомню. Врачи говорят — похоже на брюшной тиф. Вон даже со смертельным исходом. Так что поварихе до пяти лет светит. Ищи ее теперь!

— Родственников допрашивали?

— У нее из родственников — одна мамаша, и та на днях умерла. От переживаний. Говорю же — не дело, а головная боль!

— Да ладно тебе! Заведующую оштрафуете, и все дела, — благодушно заметил Зверев. — Давай еще по маленькой.

В этот момент в приемной послышалась возня. Кто-то ломился в запертую дверь.

— Елизавета, что у тебя там? — рявкнул в селектор Свиридов.

— Николай Павлович, опять Чернов ворвался. Требует, чтобы я его к вам пропустила. Я объясняю, что у вас совещание, а он…

— Кто его пропустил в прокуратуру? Я же запретил!

— Он на допросе был. У следователя. А теперь сюда просочился. Он говорит, что будет на вас жаловаться, — пискнула секретарша.

— Жаловаться? Пусть жалуется! И вообще, пусть свои претензии письменно изложит. И удалите его немедленно!

— Это еще кто?

— А-а, — поморщился Свиридов. — Все с этой же историей. Там у них воспитательница одна умерла. Чернов — ее муж. Совсем с ума спятил. Маньяк какой-то. Все кричит, что жену убили, а мы, дескать, не хотим расследовать.

Фотографию приволок. Да я ж тебе ее передавал, помнишь? Групповой снимок. Там и повариха есть, и хахаль ее. Вот этот сыщик доморощенный считает, что надо хахаля найти. Указания нам дает. Совсем народ распустился!

— Да, да, помню, — улыбнулся Зверев. Улыбка, однако, получилась натянутой.

— Представляешь, наклепал с этого снимка ксерокопий, грозится, что в прессу обращаться будет.

— Так посади его суток на пятнадцать.

— Если честно, жаль мне его. Переживает уж очень. Только женился. И девчонку жаль. Двадцать два года. И такая нелепая смерть…

— Всех не пережалеешь, — сухо ответил полковник. Добродушное выражение исчезло с его лица. — А что до хахаля поварихи… У молодой девахи сегодня один хахаль, завтра другой… Что же ты, всех ее е… искать будешь? Дел у тебя, что ли, других нет?

— И не говори, — вздохнул Свиридов.

Через пятнадцать минут Алексей Васильевич вышел из здания прокуратуры.

Плечистый сержант отгонял от двери невысокого щуплого парня:

— Слышь, иди отсюда, пока цел!

— Я это так не оставлю! Я законы знаю! Двадцать вторая статья УПК!

Действия прокуратуры могут быть обжалованы! Решили на тормозах спустить?

Конечно, она не банкир, не валютчица. Она… До нее никому дела нет. Умерла и умерла. А я… А мне…

Парень кричал все громче и на последних словах сорвался на отчаянный всхлип.

— Что это такое? — грозно нахмурился Зверев. — Почему вы нарушаете общественный порядок?

— Товарищ полковник, горе у него. Жену похоронил, — вступился сержант.

— И что? Весь мир виноват?

— Нет, не весь! Но кто-то конкретный виноват! А его не ищут! А ее убили! — кричал'парень.

— А ну-ка сопроводите его в мою машину, — приказал Зверев.

— Давайте! Сажайте! А преступники пусть на свободе гуляют! — кричал Ленчик.

— Ну что, докричался? — гудел над его ухом сержант, затаскивая Чернова в милицейский «мерседес». — Говорил я тебе, иди домой…

Зверев занял место возле водителя. Машина тронулась.

— В участок повезете? Давайте! Боритесь с мирным населением! Вы это умеете! Гестаповцы!

— Надо бы тебя, дурака, проучить. Но, принимая во внимание твое горе, отвезу тебя домой. Адрес?

— Комендантский проспект, дом сорок, А вы кто? — сбавил тон Чернов.

— Я, с вашего позволения, начальник РУВД полковник Зверев.

— Товарищ полковник! Мою жену убили! Восемь человек по больницам! У детей массовое отравление! Это все в детском саду! И никто не ищет преступников!

— Почему не ищут? И почему вы так уверены, что ее убили?

— Я знаю! Мне медсестра все рассказала. Но никто не верит! А я этого так не оставлю! Я без Светки жить не хочу, понимаете? Я найду! Кишки свои сгрызу, но найду того, кто это сделал! Я в газету напишу! Частного сыщика найму!

Ленчик вдруг осекся, поймав тяжелый взгляд полковника в зеркальце заднего вида.

— Зачем же частного? — одними губами улыбнулся Зверев. — Приходите завтра ко мне на прием. Расскажете все спокойно. У нас тоже хорошие сыщики.

— Во сколько? — стараясь отогнать неприятное ощущение, спросил Ленчик.

— В одиннадцать утра. Устроит?

— Да. Вот мой дом. Здесь остановите. Спасибо, товарищ полковник! — Голос Ленчика опять задрожал.

— Не за что, — проронил полковник.

Всю ночь Ленчик не смыкал глаз. Вставал, выходил на балкон, курил, опять ложился и снова вставал. Он выстраивал предстоящий разговор с начальником РУВД. Подбирал аргументы, уговаривал себя отрешиться от эмоций и постараться спокойно и выдержанно убедить милицейского полковника, что смерть жены не просто результат немытых рук Катерины, как пытался внушить ему следователь. Что есть убийца и он на свободе.

Но парализованный горем мозг отказывался мыслить хладнокровно. Память подсовывала Свету-Светочку-Светулю то худенькой девочкой с огромными карими глазами, какой он увидел ее впервые, то десятиклассницей, самой красивой на выпускном вечере. Перед глазами возникла Света с длинными опущенными ресницами, в белоснежной фате, оттенявшей ее смуглую кожу. Он вспоминал, как был счастлив до обморока, сжимая в объятиях единственно желанную женщину.

И вот кто-то пришел, вырвал из его рук это счастье, сломал всю его жизнь и преспокойно исчез. Словно не жизнь и была…

С тем же маниакальным упорством, с каким он добивался в свое время Светланы, Ленчик пытался достучаться до правды. Он побывал в больнице у всех сотрудниц детского сада. И убедился, что Зинаида историю про ампулу не придумала. Не могут восемь человек, не сговариваясь, передавать одни и те же подробности. Про кровь на губе у Светы — и действительно, внутренняя поверхность нижней губы была у нее порезана, а он не обратил внимания. Так стремительно развивалась болезнь, что было не до пустякового пореза. Про красный круг на спине Катерины. Про то, что Мишка потом вернулся и был явно озабочен. Что Катерина вылила остатки супа, который забирали домой собачницы. А ведь никогда не выливала! Что же получается? Что она заранее знала, что люди заболеют? Осколки ампулы исчезли. А если Кате нечего было бояться, так зачем заметать следы? Да много еще чего. Ленчик рассказывал все это следователю прокуратуры и уезжал в очередной рейс. Возвращался и узнавал, что никакой реакции на его показания нет. Писал жалобы и уезжал снова. И возвращался к тому же снисходительному равнодушию. Конечно, что взять с этой районной прокуратуры, когда в Москве черт знает что творится?! Другое дело милиция. Есть ведь еще Жегловы и Шараповы! И Ленчик страстно уверовал, что статный полковник поможет найти и наказать преступников.

Утром Чернов принял душ, выпил кофе, тщательно оделся. Подумав, решил ехать на прием к Звереву на машине, благо «девятка» стояла под окнами.

Автомобиль всегда помогал собраться, сконцентрироваться.

Машина послушно загудела ровным звуком отлаженного мотора. Ленчик медленно объезжал колдобины. Совсем асфальт не ремонтируют, с досадой думал он, приближаясь к длинной арке двора. Но едва машина въехала в полумрак арки, путь быть прегражден компанией крепко сбитых парней. Ленчик затормозил, высунулся в окно.

— Вы чего на дороге встали? Не видите…

— А ну-ка выйди, козел, поговорить надо, — процедил один из парней и рванул дверцу машины.

Ленчик среагировал мгновенно. На длинных трассах приходится сталкиваться с самыми непредвиденными ситуациями. Прежде чем его выволокли из машины, Ленчик опустил левую руку вниз, под сиденье, и мгновенно сунул что-то в карман.

В следующую секунду его ударили лицом о капот машины и сбили с ног.

Удары кованых ботинок сыпались на голову, грудь, в пах. В пояснице вспыхнула дикая боль от удара по почкам. Все это произошло мгновенно и было так непонятно, что Ленчик, превозмогая боль, только хрипел разбитыми губами:

— За что? За что?

— За все! Ты не жилец!

Прикрывая голову руками, сжавшийся в комок Ленчик вертелся ужом, пытаясь уклониться, но удары настигали его с методичной беспощадностью.

— Не бейте! — прохрипел он.

— Мы тебя не бьем, мы тебя убиваем!

Эти слова перекрыл вдруг пронзительный женский визг. Нападавшие обернулись на него, и этого мгновения оказалось достаточно, чтобы Ленчик вскочил, прижался спиной к стене, краем глаза успев при этом заметить застывшую у входа в арку женщину.

— Пошла вон, шалава! — рявкнул в ее сторону один из бандитов.

Кольцо мужчин снова смыкалось вокруг него. Ленчик выхватил из кармана нож и отчаянно закричал:

— Не подходи! Убью!

— Ах ты, сучонок! Ну все, ты — покойник!

Рослый парень, что выволакивал его из машины, сделал шаг вперед, и Ленчик вонзил в него лезвие. Нож вошел неожиданно легко. Парень словно замер, а Ленчик, обезумев от ужаса, все продолжал втыкать лезвие куда попало, а потом закричал истошным голосом.

Кольцо нападающих разжалось. Ленчик оттолкнул валящееся на него окровавленное тело и бросился на улицу.

 

Глава 11

ЖИЗНЬ ПРОДОЛЖАЕТСЯ

Юридическая консультация располагалась в помещении бывшей дамской парикмахерской, павшей в конкурентной борьбе с другими учреждениями бытового обслуживания. Некогда обширный зал был разгорожен тонкими перегородками на отдельные комнатки-клетушки. В центральной части стоял стол секретаря — строгой, неулыбчивой девушки с красивым именем Александра.

Елена Андреевна Калинина сидела в своей каморке за письменным столом.

Перед ней лежали сборники последних законодательных актов, юридические журналы.

По роду своей прошлой деятельности государственного обвинителя Лена прекрасно знала уголовное право. Теперь же использовала вынужденный простой для повышения квалификации в праве гражданском.

Однако затянулся ее простой. В который раз Елена мысленно терзала себя мыслями о правильности сделанного выбора. Не насчет повторного замужества, конечно, а насчет работы. С Витькой V них, слава богу, все было в полном порядке. Если не считать того, что он любит ее самозабвенно, а она…

Что ж, как сказала знаменитая эстрадная дива, любовь бывает разной: бывает пламенной, как огонь, а бывает тихой, как озеро. Бывает, как у них: познакомились девять лет тому назад в экспедиции, даже роман какой-то полушутливый между ними возникал. Затем появился Станицкий и вымел хозяйской рукой из ее души все, что было там до него. И царствовал безраздельно сколько?

Долго. Елене казалось, что целую отдельную жизнь.

Какое счастье, что Витька все это время ждал ее! «Глупости, — тут же останавливала себя Лена. — Никого он не ждал. Ты считалась вполне благополучной семейной дамой, чего ему было ждать? Просто так тебе повезло, что не встретилась Галкину другая женщина, с которой он захотел бы связать свою забубенную жизнь. Так, видимо, небеса распорядились». Елена тут же поблагодарила неведомого небесного покровителя, сохранившего ей Виктора, без которого теперь ее жизнь и не мыслилась. Столько было в Галкине надежности и преданности… словно и вправду живешь у тихого чистого озера…

Но ведь, переехав к мужу в Питер, она могла бы работать в прокуратуре.

Бывший начальник, главный прокурор города Москвы Сергей Михайлович Павлов, конечно, помог бы своей любимице с трудоустройством. Вот тут-то и возникал в который раз вопрос: а права ли была она, Елена, свернув с наезженной колеи в сторону? Причем в противоположную изначальному курсу. Наверное, не права.

Работала бы сейчас прокурором, приносила бы в дом копеечку, не маялась бы от безделья. Это если рассуждать рационально. Но в том-то и дело, что поступок Елены Андреевны был абсолютно иррационален, продиктован чувствами. И главным чувством, подтолкнувшим Елену к смене профессии, был страх за сына. Это если говорить предельно честно. А уж сама-то с собой Елена умела быть честной.

Во время последнего разговора с Павловым Елена выстроила на этом своем страхе целую кучу аргументов. Но что-то осталось за кадром.

Не сказала она о том, что ощущала себя повинной в побеге банды и смерти семнадцатилетней Нелли Чайки, погибшей по приговору сородичей-корейцев уже после побега. Почему? Потому что в уголовном деле была какая-то тайна, двойное дно, не раскрытое следствием. Потому что она, Елена, это двойное дно своим прокурорским носом чуяла, как гончий пес, а дело на доследование не отправила.

А затем кто-то из того самого двойного дна организовал побег Киму и Нелке. А потом Нелку убили.

«И что? За эту юную разбойницу, потрошившую живых людей, как селедку, ты и наложила на себя епитимью в виде адвокатской мантии?» — в который раз спросила себя Лена. И в который раз ответила «нет». И поэтому тоже, но… Но главным образом из-за другого.

Решение пришло к ней позже, когда у постели чудом спасенного Костика она поняла, что впредь, участвуя в процессах и требуя наказания преступникам, будет думать о сыне, бояться за его жизнь. Это только в книжках несгибаемые жен-щины-следовательницы продолжают бесстрастно нести свой крест, в то время как их дети находятся в лапах бандитов. На самом деле подобный ужас не может не отразиться на всей последующей жизни.

А если отразится — будет мешать выполнению профессионального долга. Так работать нельзя. Но и не работать нельзя, вздохнула Елена и прислушалась к тому, что творится вокруг.

За тонкой перегородкой покряхтывал у компьютера Григорий Александрович Мирный: строчил кассационную жалобу. Коллег женского пола в этот день не наблюдалось — работали с клиентами за пределами конторы. Лена по привычке глянула в окно.

Май стоял ослепительно солнечный и теплый. Хорошо, что Котька уже на природе. Странная все-таки вышла история с вспышкой непонятной болезни, поразившей детский сад. Странная и страшная. К счастью, Котька оправился быстро. А вот его воспитательница умерла. Каждый раз при мысли об этом у Елены холодок по спине пробегал. Светлану Николаевну было безумно жаль, но Елена, конечно, тут же прикидывала ситуацию на собственного ребенка: что, если бы не воспитательница, а он, ее Костик — и каждый раз содрогалась от ужаса. Вот тебе и бандиты! И без бандитов можно потерять сына. От чьей-то непостижимой халатности. Причина массовых заболеваний так и не установлена. Впрочем, они с Виктором твердо решили перевести Котьку в другой детсад. Но это будет осенью. А сейчас сын поправляет здоровье в деревне, где у свекрови собственный дом.

Квартира после их отъезда стала большой и пустой. В первый день она и делать-то ничего не могла. Ходила по комнатам, трогала Котькины игрушки. Витька даже рассердился: «Что ты его, на войну проводила, что ли?»

Дурак. Родил бы своего… Стоп. Кто кому родить должен? И вообще на Витьку грех жаловаться. «Нахалка вы, Елена Андреевна, к тому же эгоистка», — строго сказал внутренний голос. «Куда же еще-то рожать? На что жить, если весь бюджет — его зарплата и мои алименты», — отбивалась Елена. «Эгоистка, эгоистка!» — бичевал внутренний голос. «Ладно, попробую исправиться, — пообещала Калинина. — Вот вернется он из командировки, и тут же начну исправляться». Накануне Галкин отбыл по служебным делам в область. Заодно должен был заехать с инспекторской проверкой к Кирюше с Костиком, так что ожидался не ранее чем дней через пять. Зазвонил телефон. Александра сняла трубку.

— Елена Андреевна, это вас, — удивленно произнесла она и переключила звонок на Еленин аппарат.

— Елена Андреевна? — безжизненно произнес незнакомый женский голос.

— Да.

— Мне ваш телефон дала мама Сережи Горбунова. Мы в одном доме живем.

Сережа Горбунов? А, мальчик, который ходит в ту же группу детского сада, что и Костик, сообразила наконец Лена.

— Вы знаете, что их воспитательница, Светлана Николаевна, умерла? Я ее свекровь.

— Да, конечно. Такое горе! Я могу чем-нибудь помочь?

Надо было деньги собрать на похороны! Никто не сообразил, мысленно ругала себя Лена.

— Да, — отозвалась женщина. — Мне нужен адвокат. Вернее, моему сыну.

* * *

Витька ввалился в дом ранним воскресным утром с букетиком нарциссов.

Елена сунула нос в цветы:

— Пахнут!

— И это все? Где слезы радости, бурные поцелуи? Ты знаешь, как встречают настоящие жены вернувшихся из плавания мужей?

— Как?

— Рюмкой водки и поднятым подолом.

— Ты, я вижу, совсем одичал на полях Родины, — фыркнула Елена. — И где же ты плавал, позволь спросить? Помнится, я провожала тебя в какую-то областную администрацию.

— Во-первых, моряки не плавают, а ходят в море, да будет тебе известно.

А я — я как раз плавал. В грязном потоке предвыборных страстей и весеннем половодье малых рек.

— Меня больше интересует, как там наши селяне? Ты до них добрался?

— Аск! Что в переводе с неведомого тебе языка означает: за кого ты меня держишь?! Котька уже загореть успел.

— Как он себя чувствует?

— Отлично. Вполне освоился с сельским бытом. Кирюшу вовсю «строжит».

Она у него по струнке ходит. Тебе большой привет, бидон молока и рисунок с изображением окрестностей. Автор пейзажа — Константин Станицкий. Автор молока — корова Мэри.

— Автор словесной диспепсии — Виктор Галкин.

— Боже, на ком я женат! Где робкая, застенчивая женщина, которая беззаветно отдалась мне почти год тому назад на берегу безымянного озера!

— Беззаветно, безымянного… Что за стиль? Сплошные штампы!

— Стилистом я могу не быть…

— Но ванну принять обязан! Дуй в ванную! А ведь правда, Витька, почти год прошел! — переключилась вдруг Лена.

— Вот именно! Предлагаю отметить этот факт тяжелым развратом по месту заключения. Жду вас в ванной, девушка!

После изрядно затянувшейся водной процедуры супруги переместились на кухню. Елена, стоя у плиты в длинной футболке, жарила яичницу с беконом и помидорами. Виктор любовался ее стройными, чуть полноватыми ногами, влажными русыми волосами, сколотыми на затылке, спускавшимся вдоль шеи завитком. Была у жены на затылке, у самой шеи, тонкая вьющаяся прядка, которую Витюша особенно любил.

— Знаешь, Алена, жизнь продолжается! Стоит выехать за пределы привычного круга, вдохнуть запах свежего навоза и цветущих садов, увидеть вспаханные поля, младых пастушек, погоняющих отягощенное молоком стадо, и поймешь, что… Да ты не слушаешь меня! — закончил он привычным рефреном.

— Да? Правда, Витька. Извини. Где ты нашел пастушек в Ленинградской области? И чем они отягощены?

— Ладно, что я все о себе? Ты-то как? Сударыня, как поживали вы все эти дни? Только не говори, что чудно. Мне будет обидно.

Елена выложила яичницу на тарелку, обернулась и сказала:

— Я, Витюша, убийцу взялась защищать. Виктор вытаращился на подругу жизни:

— Нормально. Вот и оставь тебя на три дня.

— На шесть. Знаешь что, лопай яичницу и пойдем погуляем. Погода сказочная. И воскресенье к тому же. День все равно пропащий.

 

Глава 12

«КРЕСТЫ» И КАНАЛЫ

Они брели по песчаному пляжу Петропавловки. Все их совместные прогулки неизменно приводили сюда, к месту, где все началось. Это место было своего рода их исповедальней. Витюша кинул на песок прихваченное из дома одеяло.

— Ну, садись и рассказывай.

— Не знаю, с чего и начать.

— Начинай с начала.

— Если с начала, то так: сижу в консультации, отбываю присутственные часы и вдруг телефонный звонок. Звонит женщина: Елена Андреевна, защитите моего сына. Сын обвиняется в убийстве.

— Почему она тебе звонит? Ты у нас вроде еще не Плевако.

— Объясняю. Сын — он же Чернов Леонид Никандрович, он же муж Котькиной воспитательницы Светланы Николаевны. И он же вдовец, потому что Светлана умерла в результате той вспышки, когда заболел и наш Котька. На меня же ее вывел кто-то из родителей. Если нужен адвокат — его обычно ищут среди знакомых, которые имели дело с адвокатами. У этой семьи подобных знакомых нет. Так что я, можно сказать, подвернулась им под руку.

— Ценю твою самокритичность.

— Я тоже. Так вот, со слов матери, Татьяны Борисовны, ее сын очень тяжело переживал смерть жены.

— Я бы твою смерть тоже тяжело переживал, — глупо вставил Витюша.

— Спасибо, родной. А потом утешился бы с пастушками.

— Не трогай пастушек, это святое, — откликнулся Галкин. — Пастушки свыше нам даны, замена счастию они.

— Я тебя убью сейчас же, если ты не перестанешь паясничать, — рявкнула на него Елена.

— Молчу. Но ты начала первая.

— Я была вчера в «Крестах». Разговаривала с подзащитным.

— Ты была в тюрьме?

— А что? У меня, между прочим, на юрфаке следовательская практика была.

— И как тебе «Кресты»?

Лена пожала плечами:

— «Кресты» как «Кресты». Не «Лефортово», конечно. Но и не хуже «Бутырки». На входе ошмонали, на выходе тоже. Все как положено.

— О боже! — воздел руки Галкин.

— Ты будешь слушать или нет?

— Я весь внимание!

* * *

Елена сидела на привинченном стуле. Лязгнула железная дверь, в комнату ввели невысокого щуплого молодого мужчину. Лицо его переливалось многоцветием разной давности кровоподтеков. Чернов сел на свободный стул. Конвоир вышел, оставив адвоката наедине с подзащитным.

Разговор не клеился. Чернов был зажат, угрюм, смотрел в пол и тер глаза каким-то однообразно нервным движением левой руки.

— Леонид Никандрович, вам не дают спать? Вас избивают? — спросила Калинина.

Ленчик вскинул на нее воспаленные глаза:

— Ага, не дают! Я сам боюсь хоть на минуту заснуть. В камере пятнадцать человек, уголовники. Только глаза прикроешь, какая-нибудь сволочь уже подбирается. Они меня «опустить» хотят, избивают. Только я не дамся. Пусть лучше удавят!

Лена спокойно произнесла:

— Что ж, СИЗО — не санаторий. Давайте думать, как вас вызволять. Я подам ходатайство об изменении меры пресечения, но, честно говоря, не думаю, что его удовлетворят. Статью вам инкриминируют не самую безобидную, как вы понимаете. Леонид Никандрович, расскажите, пожалуйста, об обстоятельствах убийства.

Ленчик дернулся, словно она произнесла что-то совсем непереносимое для его слуха, но потом начал рассказывать, с трудом подбирая слова.

— Вы говорите, что действовали в порядке самообороны. Но на теле убитого зафиксировано семь ножевых ранений. Не многовато ли?

— А откуда я знаю, сколько надо? — вскричал Ленчик. — Я в первый раз нож на человека поднял. Они меня не били, а убивали, понимаете? Один так и крикнул: мы, мол, тебя убиваем. Что мне было делать? Я поднял нож, закричал: не подходите, убью! А он снова попер. Здоровенный амбал. Я его саданул, а он стоит. Я и не помню, сколько раз ударил.

— Откуда у вас нож?

— Привычка. На трассах всякое случается. Бандитов немерено. Но такого со мной ни в одном рейсе не было. А нож… Я ведь не Шварценеггер, не каратист, чтобы кулаками отмахиваться. Вот и вожу в машине средство самообороны.

— Это средство самообороны тянет на два года. Хотя на фоне возможной смертной казни это, конечно, ерунда.

— Смертной казни? — побледнел Ленчик.

— Да. Статья сто пять, часть вторая, пункт "д": убийство, совершенное с особой жестокостью, наказывается лишением свободы на срок от восьми до двадцати лет либо смертной казнью или пожизненным заключением, — на память процитировала Елена. — А вам вполне могут вменить «особую жестокость».

Ленчик подавленно молчал.

— Почему на вас напали? У вас есть какие-нибудь соображения на этот счет? Почему именно на вас?

— Откуда вас мать нашла? — вместо ответа спросил Чернов.

— Вы не знаете? Через общих знакомых. Ваша покойная жена была воспитательницей моего сына.

Ленчик поднял глаза. По лицу его поползли красные пятна.

— Ваш сын болел? Когда Света умерла?

— Да. К счастью, не тяжело. Я очень сочувствую вашему горю…

— Вот! Куча народу переболела, воспитательницы в больницах, Света умерла, а никому нет никакого дела! А я знаю…

И Ленчик торопливо начал пересказывать все, что передумал и предпринимал за время, прошедшее после смерти жены.

— …Я ведь куда в это утро ехал? На встречу с руководителем РУВД. Он меня накануне возле прокуратуры подобрал. Я там, конечно, вел себя не лучшим образом, около прокуратуры, но я не могу смириться с этим равнодушием, понимаете? Света для меня — все, вся моя жизнь! А там ведь явный криминал произошел, в этом детсаду! Кто такой Миша? Куда делась повариха Катерина? Что, в конце концов, произошло? Что за ампула была в супе?

— Вы думаете, кто-то хотел инфицировать детский сад намеренно? — изумилась Елена.

— Я этого не говорил. Может, и случайно. Может, Миша этот ампулу просто обронил, — с неожиданной прозорливостью одержимого проговорил Ленчик. — Только мне от этого не легче. Если бы ваш сын умер, вам бы легче было от того, что это случайность? Я вот тоже нечаянно человека зарезал. А мне за это, как вы говорите, «вышка» светит. А тому, кто мою Свету убил, ничего. Никакого наказания! — закричал Ленчик.

— Что было у дверей прокуратуры? — постаралась переключить его Елена.

— Ну, я кричал что-то, когда меня на улицу выперли, а полковник Зверев подвез меня до дома, обещал выслушать. Вот я к нему в это проклятое утро и направился…

— Зверев? — переспросил Витюша, закуривая очередную сигарету.

— Зверев, — подтвердила Елена, щурясь в лучах солнца. — Ты его знаешь?

— Кого я только не знаю! Особенно в своем районе. Зверев — личность в своем роде одиозная. Линейные отделы милиции нашего района выделяются своим беспределом даже на фоне общегородского, да будет тебе известно. На территории района находится морская академия. Так вот, год тому назад наряд милиции чуть не убил одного из слушателей. Героя России, между прочим.

— За что?

— Ни за что. Бандитское нападение с целью ограбления. Моряки возвращались в общежитие, были слегка навеселе. Остановился милицейский «рафик», ребят схватили, избили, обобрали. В протоколах все звучало иначе: моряки якобы мочились прямо на улице. Стояли дружными рядами и справляли нужду.

Герой России с сотрясением мозга месяц в больнице пролежал. У нас целое журналистское расследование по этому поводу было. Куча публикаций. Думали, слетит Зверев. Нет, куда там! Остался при своем кабинете. За ним, как выяснилось, стоит очень большой человек. Некто Беседин. Есть такой нефтяной магнат, живущий в нашем городе. Сейчас он, правда, где-то во Франции отдыхает.

А тогда был в Питере и отмазал Зверева. Так отмазал, что моряки сами виноваты оказались. Вот такие деда. Что-то не похож полковник Зверев на доброго дядюшку из Торонто, провожающего до дома дебошира, который скандалит у ворот прокуратуры. Не тот портрет.

— Тем не менее.

— А что ты думаешь по поводу ампулы?

— Не знаю, что и думать. Может, у Чернова на фоне стресса развился острый психоз с навязчивым состоянием? Хочется найти виновного в гибели любимой жены? Может, это как-то облегчает страдание? Впрочем, надо с персоналом детского сада поговорить. Я еще не успела — едва за это дело взялась, как еще одно добавилось — бракоразводный процесс. То пусто, то густо. Ну, и надо думать, как строить защиту Чернова.

— И что придумала?

— Пойдем, Витька, в кафе посидим. Я уже расплавилась.

Они поднялись и направились в сторону Иоанновского мостика.

— Что придумала? Познакомилась с материалами дела. К счастью, задержание Чернова произвел милиционер из охраны метрополитена. Леонид выскочил из двора с окровавленным ножом в руке. Рядом — станция метро. Сержант стоял возле входа. Чернов сам к нему подбежал и сам сдался. Опрос на месте происшествия проводил этот же милиционер. Была свидетельница, женщина из дома, где живет Чернов. Она видела, как его избивали, и слышала все, что при этом говорилось. И угрозы нападавших, и предупреждающий крик Чернова. Ее показания есть в деле. Я это зафиксировала. Заявила ходатайство о вызове ее в качестве свидетеля, привела цитаты из ее объяснений. Это на тот случай, чтобы листки с показаниями не пропали. Речь может идти о превышении пределов необходимой обороны. Но это совсем другая статья — сто восьмая. Лишение свободы на срок до трех лет. Проведена судебно-медицинская экспертиза. Есть заключение о наличии на теле Чернова телесных повреждений. Нужно будет еще судебно-психиатрическую экспертизу провести. Хотя на невменяемого он все-таки не тянет. И сыграть не сумеет — слишком бесхитростный парень.

И знаешь… Я все время наталкиваюсь на маскируемое, но жесткое сопротивление. Дознание проводит районный отдел милиции. Там же будет проводиться следствие. Свидания с подзащитным добилась с трудом. Материалы дела еле выцарапала. Я, между прочим, заявила ходатайство об изменении меры пресечения — но это так, для проформы. Никто его из СИЗО не выпустит. А в камере его явно прессуют. Кому-то он все-таки помешал. Может быть, все же есть в его словах сермяжная правда? Вот только кому было нужно травить детей и взрослых — ума не приложу… Предположим, что это террористический акт. Только предположим. Тогда логичнее было бы расправиться с детьми — так страшнее. Но дети пострадали меньше, чем взрослые. Бред какой-то! Случайность? Но у кого в кармане может случайно оказаться возбудитель брюшного тифа? Бред какой-то!

На берегу Кронверкского канала, возле моста, шла оживленная торговля.

Предлагалась военная форма всех образцов, фуражки и бескозырки, ордена и медали. Несметное количество матрешек с лицами государственных деятелей.

Внимание Елены привлекла молодая девушка, торговавшая акварелями. На этих акварелях жил Петербург. Уголок Летнего сада с мраморной женской фигурой, проступающей сквозь новорожденную кружевную зелень. Ледоход на Неве.

Заснеженная Петропавловка и розово-молочные заиндевевшие деревья на заднем плане. Неведомый Елене горбатый мостик, отраженный в водяной глади чуть зыбким полукругом, и слегка размытые в образовавшемся черном овале, тоже отраженные окна стоящего рядом терракотового здания.

— Нравится? — спросил Витюша.

— Да. Особенно эта. — Лена указала на мостик. — Интересная композиция.

Мир реальный и мир отраженный. Где это?

— Это канал Грибоедова, — охотно объяснила девушка. — Каменный мост.

— Надо же, — удивился Виктор. — Сколько там перехожено, а такого места не помню. Цена? Что ж, заверните.

Виктор вручил Елене небольшой сверток:

— Это тебе в ознаменование начала адвокатской деятельности.

— Спасибо, — рассеянно улыбнулась Лена.

— О чем ты все думаешь?

— Думаю, что связывает обычного милицейского полковника и крупного нефтяного магната, этого, как его…

— Беседина.

— Беседина, — повторила Лена.

— Тайна сия велика есть, — пожал плечами Витюша.

 

Глава 13

ДОЖИВЕМ ДО ПОНЕДЕЛЬНИКА

Утром в понедельник Зверев сидел в рабочем кабинете и слушал доклад следователя Иконова. Вернее, делал вид, что слушает, обдумывая сложившуюся ситуацию. Чертов е… Мишка такие круги по воде пустил, что тошно. Впрочем, о мертвых или хорошо… А ведь фактически и впрямь круги пустил, усмехнулся про себя Зверев, вспомнив, что трупы незадачливого любовника и его подруги покоятся на дне Волхова.

М-да, он там покоится, а здесь отдувайся! Слава богу, что только один смертный случай в детском саду зарегистрирован. А если бы погиб кто-нибудь из детей? Таких сумасшедших, как Чернов, толпы бы ходили. Что такое гнев убитых горем родителей, он, Зверев, помнил прекрасно. С тех самых времен… Со времен Солнцегорска Чернова необходимо убирать. А то любят у нас печаловаться о заточенных.

Девки-воспитательницы начнут тему мусолить: за что? да почему? а помните, он говорил? И так далее. Нет человека, нет проблемы. Не будет Чернова, забудут и ампулу и болезнь свою. Значит — убирать! Собственно, такая команда и была дана Степанычу. Но его ребятишки прокололись. Кто мог подумать, что этот плаксивый неврастеник применит нож? А раз так, поди угадай, что он может на суде выкинуть! Опять начнет про ампулу орать, страстотерпец хренов!

— Адвокат имела с ним свидание.

— Кто? — встрепенулся Зверев.

— Я же вам докладывал, — подняв домиком тонкие брови, напомнил следователь. — У него адвокат. Весьма настырная дама.

Ну вот! Теперь у нас еще и адвокат есть, которая имела с ним свидание!

И чего он ей наплел, интересно? Пока он в «Крестах» — мало что узнаешь.

— Его там прессуют?

— Ну да. Он с уголовниками сидит. Чтоб особо не выкаблучивался, — откликнулся Иконов.

Понятно. Хрен он кому чего в камере скажет!

— Вот что, Коля. Ты переведи его к нам в ИВС на день-два. Для проведения следственного эксперимента. Отсюда, дескать, везти ближе. Понял?

— Есть, товарищ полковник!

— А кто у него адвокат?

— Некто Калинина, — Ладно, ступай.

Отпустив Иконова, Зверев сделал еще пару звонков, побарабанил рукой по поверхности стола. Чертов Мишка! Такую зачистку территории проводить пришлось.

Сам Мишаня, девчонка его, мать девчонки, мать Мишани, которую тоже пришлось отправить к праотцам в результате «острой сердечной недостаточности»! А что делать? Она бы тоже воду мутить начала: где единственный сынок, надежда и опора старости?

Теперь вот с Черновым разбирайся. Как будто дел других нет!

И ведь все денег стоит! Ничего бесплатно не делается! Чертов, чертов Мишка, еще раз подумал полковник. Что ж, пять лет работали без проколов, когда-то должно было стукнуть. Вот и стукнуло.

— Вызывали, товарищ полковник? — На пороге кабинета стоял молодой круглолицый сержант.

— Да, Кириллов, заходи, садись. Как жизнь?

— Нормально, — четко отрапортовал Кириллов, заискивающе глядя в лицо Зверева.

— Я вот что тебя вызвал… Нам тут место одно выделяют на юрфаке. Я о тебе подумал. Ты у нас уже три года. Зарекомендовал себя хорошо. Думаю, можно отправить тебя учиться дальше.

— Спасибо,товарищ полковник! — Кириллов вскочил.

— Да ты сиди, я еще ничего не решил. И кроме тебя кандидаты есть.

Улыбка сползла с круглого лица сержанта.

— Да, кстати. Сегодня вечером в отделение преступника привезут. Убийцу.

Завтра утром следственный эксперимент будем проводить на территории района. Ты ночью дежуришь, так? Учти, преступник очень опасный. В случае чего применяй табельное оружие, понял?

Сержант глянул в глаза полковника:

— Понял, товарищ полковник. Только у нас ведь как? Применишь, а потом тебя же за эту сволочь уголовную по прокурорам затаскают.

— А отец командир на что? Ладно, это я так, на всякий случай. Может, Иванову путевку на юрфак дать, как думаешь? Парень старательный…

— Я все понял, товарищ полковник!

— Ладно, иди. Я еще подумаю.

Кириллов исчез.

Ничего, переживем, подумал Зверев. Если уж тогда в Солнцегорске пережили, то в сегодняшнем бардаке и подавно! Против той эпидемии эта вспышка — тьфу, плюнуть и растереть!

* * *

Чернова впихнули в маленькую полутемную комнатенку — метров десять, не более. Перечерченное металлической решеткой окно вдобавок было закрыто глухим «намордником», вдоль оштукатуренных под «шубу» стен тянулись гладко отполированные доски. В камере ИВС — изолятора временного содержания — находился еще один человек. Подождав, когда глаза привыкнут к полумраку. Ленчик нерешительно шагнул к нарам.

— Здорово, — напряженно поздоровался он.

— Здорово, браток! — приветливо откликнулся сокамерник.

Был он лет сорока пяти, с крупным, картофелиной, носом и добродушным выражением лица. Типичный деревенский мужичок-простачок. Мужичок достал «беломорину», закурил. Ленчик завистливо вдыхал дым. Его вытащили из СИЗО так стремительно, что сигареты остались в камере. Можно на них крест поставить.

— За что тебя? — спросил сосед.

— А тебя?

— А чего ты вопросом на вопрос? Нехорошо. Ладно, я не обидчивый. Меня по ерунде. С ментом на улице скубанулся. Не глянулся я ему. Пристал как банный лист — давай документы. А я стоял, пиво пил. Никого не трогал. Чего, говорю, ты лезешь? Нет у меня с собой документов. Эх, старый дурак, знаю ведь законы, молчал бы себе в тряпочку, ан нет, огрызаться стал. Ну слово за слово, х… по столу. И вот я среди вас. Утром загребли, а вон уже вечер на дворе. Ни фига, выпустят. Баба моя уже приезжала с документами. И свояченица у меня в суде работает. Секретарем. Они уже тут шороху навели. А ты чего?

— А я человека убил, — брякнул Ленчик. Мужичок чуть отодвинулся.

— А и не скажешь про тебя… — испуганно проговорил он.

— Я бы и сам про себя не сказал, — отозвался Ленчик.

Он замолчал, прикрыв глаза и раскачиваясь. Мужичок искоса поглядывал на Ленчика и наконец не выдержал:

— Чего ты поклоны-то кладешь, парень? На-ка, закури лучше. И не психуй.

Всякое в жизни бывает.

Ленчик взял папиросу, прикурил.

— Это точно. Такое бывает, что и не приснится.

Мужичок молча пускал колечки дыма, не задавая вопросов. И Ленчик начал рассказывать •сам. После ужаса переполненной тюремной камеры, озверевших от тесноты и безделья уголовников помещение ИВС показалось ему почти домашней комнатой, а сидевший рядом приветливый мужичок — чуть ли не родственником. К тому же что-то, по-видимому, изменилось и в самом Ленчике. После унижений в камере «Крестов», где в глазах матерых урок он был всего лишь «шестерка», чушкарь, ему вдруг захотелось выглядеть крутым. Захотелось, чтобы и его боялись и уважали.

— …Не знаю, что нашло на меня. Раз шесть его ударил. Он уже падает, а я все нож втыкаю. — Но тут же устыдившись того, что говорит, Ленчик тихо добавил:

— Случись такое раньше, я бы, наверное, так и лежал под ударами, не рыпаясь. Так бы меня и забили. А после смерти жены как сломалось во мне что-то: вот думаю, такие же подонки и ее убили.

— Забили, что ли? — в ужасе прошептал мужичок.

— Не, не забили.

И Ленчик рассказал про ампулу. Мужичок к рассказу отнесся серьезно и сочувственно.

— Так ты бы, мил-человек, написал куда следует, рассказал кому надо.

— И писал и рассказывал. В прокуратуру писал, показания давал.

Толку-то? Никто не верит. Я уж и адвокату своему рассказал. Не знаю… Она, наверное, тоже не поверила.

— Так у тебя адвокат есть? Это хорошо. Глядишь, дело развалит. Как ты рассказываешь, тебе другая статья должна быть. Превышение обороны. Я законы знаю. У меня свояченица в суде работает. А чего тебя сюда-то привезли? Ты ж, поди, в «Крестах» сидел?

— Ага. Говорят, на следственный эксперимент привезли. Показать я им должен, как ножом махал.

— А адвокат твой где?

— Почем я знаю?

— Адвокат имеет право на эксперименте присутствовать. Я законы знаю. А то мало ли как там на тебя надавят. Да и сам ты нервный. Еще покажешь чего лишнего.

— Да? А… Что же делать?

Мужичок пожал плечами.

— Слушай, — попросил Ленчик, — ты выйдешь отсюда, позвони ей, а?

— Адвокату?

— Ну. Я ведь и не подумал, что ей сообщить надо, — разволновался Ленчик. — Или, может, они ей сами сообщили?

— Ага, жди! Оно им надо? Им надо дело скорее до суда довести.

— Верно. Так позвонишь, а?

— Ну лады. Говори номер.

Ленчик назвал номер телефона, который дала ему Калинина. Номер был очень простой, и Ленчик без труда его запомнил. Мужичок повторил.

— Лады, позвоню. А ты не тушуйся: жизнь прожить — не поле перейти. А только против каждой хитрой жопы есть свой болт с винтом. Вот свояченица моя рассказывала…

Мужичок начал какую-то длинную историю, поведанную свояченицей. Ленчик не слушал, думая о своем. Время тянулось нескончаемо долго.

Лязгнул замок.

— Во, это, наверное, за мной, — оживился мужичок.

Дверь в камеру отворилась.

— Чернов, на выход! — скомандовал сержант.

— А почему меня? Я без адвоката не пойду! — заволновался Ленчик.

— Разговорчики! Я вот тебе сейчас очко порву, поговоришь у меня!

Ленчик покорно встал, сделал шаг к двери.

— А, сука! — рявкнул вдруг сержант.

Прогремел выстрел. Ленчик опрокинулся на пол. По лицу его текла кровь.

Сидевший на нарах мужичок резво вскочил, кинулся к сержанту, ткнул его в руку чем-то острым, затем наклонился над трупом.

Сержант, однако, никаких действий по отношению к мужичку не предпринял, деловито разглядывал рану на руке.

 

Глава 14

ОПЕРА

Прокурору Свиридову Н. П. от адвоката Калининой Е. А. и гр. Черновой Т.Б., законного представителя потерпевшего Чернова Л. Н.

ЖАЛОБА в порядке ст. 209 УПК РСФСР.

Прокуратурой Прибрежного района Санкт-Петербурга 22.06.99 г. было прекращено уголовное дело № 17238 в отношении Кириллова Н. Г. по факту применения табельного оружия по ст. 5 п. 2 УПК РСФСР за отсутствием в его действиях состава преступления и 23.06.99 г. прекращено уголовное дело в отношении Чернова Л. Н. по ст. 105-2 УК РСФСР по ст. 5 п. 8 УПК РСФСР в связи с его смертью.

В постановлениях было указано, что доставленный в ИВС 18.06.99 г.

Чернов Л. Н. обратился к дежурному сержанту Кириллову Н. Г. с просьбой. Когда работник милиции Кириллов Н. Г. открыл дверь камеры, Чернов Л. Н. набросился на работника милиции и нанес ему ранение в область правого предплечья остро заточенным металлическим предметом. В ответ Кириллов произвел выстрел из табельного оружия, приведший к смерти Чернова Л. Н.

Считаю незаконным и необоснованным прекращение уголовного дела в отношении Кириллова Н. Г. по нереабилитирующим обстоятельствам, так как следствие не проверило все версии, которые могли быть выдвинуты по делу. В частности, не проверена версия, согласно которой Чернов Л. Н. был убит Кирилловым Н. Г., превысившим власть, а затем Кириллов Н. Г. нанес себе сам или ему были нанесены телесные повреждения не установленным следствием лицом по его просьбе из ложно понятого чувства товарищества или «чести мундира» с целью инсценировать картину преступления таким образом, чтобы оправдать необходимость выстрела, ввести следствие в заблуждение и тем самым уйти от уголовной ответственности за содеянное.

Особо критически следует подойти к показаниям самого работника милиции Кириллова Н. Г., так как он является заинтересованным в исходе дела лицом, его показания могли быть даны с целью устранения своей ответственности, а часть доказательств должна подлежать особо тщательной проверке, так как могла быть им искусственно создана с целью сокрытия своего преступления.

Так, у Чернова Л. Н. были срезаны ногти (лист дела 18). Между тем микрочастицы ногтевого содержимого не исследованы, хотя в ходе экспертизы, если показания Кириллова Н. Г. соответствуют истине, под ногтями погибшего должны быть обнаружены волокна ткани, сходные с текстильными волокнами из материалов одежды Кириллова Н. Г. Таким образом, результат экспертизы должен был показать, действительно ли Чернов Л. Н. в процессе нападения на Кириллова Н. Г. разорвал рукав форменной одежды работника милиции, как показывает Кириллов Н. Г.

Из материалов уголовного дела, возбужденного в отношении Чернова Л. Н. по ст. 105-2 УК РСФСР, следует, что Чернов Л. Н. был левшой. В то же время не была проведена экспертиза на предмет установления возможности нанесения телесного повреждения Кириллову Н. Г. левой рукой Чернова Л. Н. Не проведен соответствующий следственный эксперимент.

Обращает внимание грубейшее нарушение в ходе следствия норм УПК РСФСР.

Так, большая часть первоначальных следственных действий была произведена сослуживцами Кириллова Н. Г. На основании изложенного, руководствуясь ст. 200 УПК РСФСР…

— Что пишем? Оперу?

Елена вздрогнула, шмякнула пальцем по клавише портативной пишущей машинки.

— Витька! Я из-за тебя ошибку сделала. Теперь перепечатывать все! Что за манера — ввалиться, наскочить сзади…

— Ты что разоралась, мать? — опешил Виктор.

— Ничего!

Елена выскочила из комнаты, хлопнув дверью, прошла на кухню.

— Вы, девушка, что-то распустились совсем! — с обидой в голосе произнес Виктор, появляясь в дверях.

Лена молча возилась у плиты.

— Конечно, я не Станицкий, на меня и поорать можно.

Лена шагнула к мужу, уткнулась в плечо:

— Прости!

— Алена, нельзя же так! — гладя ее русые волосы, откликнулся муж. — Что ты так переживаешь его смерть? В конце концов, не родственник он тебе.

— Переживать только за родственников можно?

— Зачем за родственников переживать? На родственников куда приятнее покричать. Они все стерпят. Тем более такой близкий родственник, как муж.

— Ну извини.

— Ладно, рассказывай? Из-за чего переживаешь?

— Я, Витька, из-за всего переживаю. Ясно, что он кому-то очень мешал.

— Чернов?

— Да. Ясно, что его устранили.

— Почему ты так уверена в этом? Может быть, он действительно хотел сбежать? Ведь он весьма неуравновешен был, ты сама это отмечала.

— Отмечала. Неуравновешен, потому что мучился своими подозрениями, а всерьез его слова никто не принимал. До поры до времени. А затем устроили бойню, хотели забить насмерть. Уличная драка — мало ли их сейчас? Забили, убежали — ищи ветра в поле. Не вышло. Тогда его привозят в отделение милиции из «Крестов». Никакой необходимости в этом не было. На следственный эксперимент вполне можно было доставить его из СИЗО. Для чего, спрашивается? Чтобы не было свидетелей. Все произошло ночью. В ИВС, кроме Чернова, никого не было, так следует из протокола. Дальше. Откуда у Чернова заточка?

— А откуда у него нож?

— Это другое дело. Нож у каждого мужика есть. А заточка — это инструмент матерых уголовников. Не был Чернов уголовником, понимаешь? Значит, его все-таки убрали. Значит, он мешал. Значит, то, что он рассказывал про ампулу в супе, может быть правдой.

— Дался тебе этот суп…

— Это он не мне дался. Его дали детям. Мой сын мог умереть!

— Наш сын.

— Наш, — поправилась Лена.

— Но ведь все это бездоказательно, Алена! Не зацикливайся подобно своему Чернову. Мы решили, что Котька с осени пойдет в другой детский сад. Что еще можно сделать?

— Лично я могу подать жалобу в прокуратуру. Что и собираюсь сделать завтра же.

— А нужно?

— А не нужно? Во-первых, я теперь защищаю интересы матери Чернова.

— Как она?

— Как она может быть? Потеряв единственного сына? Почернела в соответствии с фамилией. Так вот, кому-то слишком легко живется! Слишком просто все сходит с рук!

— У кого-то что-то сгорело!

— Макароны! — ахнула Елена и ринулась к плите.

— Жениться надо на пастушке! — вздохнул Витюша. — Они лишены профессиональных амбиций, обостренного чувства справедливости…

— Ну-у…

— Прекрати чревовещать Кирюшиным голосом, я от этого слабею!

— Ну-у, — повторила Елена, намереваясь старым как мир способом загладить вину перед мужем за кулинарную неудачу.

— Гадина какая! Сейчас как изнасилую с особым цинизмом!

— Ну-у…

— Все! Вас предупреждали!

Подгоревшие макароны остались на плите, источая походный дымок. Но вдыхать его было уже некому — кухня опустела.

 

Глава 15

СЛЕДСТВИЕ ЗАКОНЧЕНО. ЗАБУДЬТЕ!

Утром следующего дня адвокат Калинина вошла в здание районной прокуратуры. На Елене Андреевне был строгий темно-синий костюм. Волосы тщательно уложены. В руках портфель.

Предъявив на входе ордер на ведение дела Черновой, Елена поднялась на второй этаж, вошла в приемную прокурора района Свиридова.

— Вы куда, гражданка? — окликнула Калинину секретарь.

— Я к Николаю Павловичу, — бросила на ходу Елена.

— Позвольте, вы записаны? Ваша фамилия?

— Я из горпрокуратуры, — ледяным тоном произнесла Калинина и скрылась за дверью.

Прокурор Свиридов оторвался от бумаг, снял очки.

Елена подошла к столу, села.

— Вы к кому, гражданка? — спросил оторопевший прокурор.

— К вам, Николай Павлович.

— Я не понимаю…

Свиридов нажал кнопку селектора.

— Выключите. В ваших интересах, чтобы разговор наш никто не слышал.

— Что такое? — повысил голос Свиридов. Но кнопку почему-то выключил.

— Я адвокат. Вела защиту Чернова Леонида Никандровича. До его гибели.

Теперь представляю интересы его матери.

— Вы почему ввалились в мой кабинет без приглашения? — снова повысил голос Свиридов и опять потянулся к кнопке селектора.

— Минуту. Если вы не хотите, чтобы завтра же здесь оказались представители Генеральной прокуратуры, вы меня выслушаете. От начала и до конца.

Короткопалая прокурорская рука переместилась на письменный стол, начала передвигать бумаги.

— Пару слов о себе. — Елена отметила, что Свиридов занервничал. — До того как стать адвокатом, я семь лет отработала в Московской городской прокуратуре. Прокурором. Государственным обвинителем. Моя фамилия — Калинина.

Елена Андреевна Калинина. Вы можете навести соответствующие справки немедля.

Вот номер телефона Мосгорпрокуратуры. — Елена положила на стол визитку. — Это для того, чтобы у вас не оставалось сомнений относительно серьезности моих намерений.

— А в чем, собственно, дело? В действиях работника милиции состава преступления не усмотрено…

— Я заявляю жалобу и официальное ходатайство о возбуждении уголовного дела против Кириллова.

Елена достала из портфеля несколько скрепленных листков, положила перед прокурором.

— И несколько слов устно. В этом деле масса скользких моментов, если не сказать больше. Я укажу только на два из них: совершенно непонятно, зачем было доставлять Чернова из следственного изолятора в помещение милиции, в ИВС.

Причем привезли его вечером, ближе к ночи. Чтобы выспался перед следственным экспериментом, что ли? Кстати, меня как его защитника о готовящемся следственном действии не предупредили. Далее. Чернов был левшой. Я читала акт медицинской экспертизы, проведенной в отношении Кириллова. Удар заточкой, приведший к ранению милиционера, вряд ли мог быть нанесен левой рукой. Не то направление удара. Однако эти несуразности объясняются, если предположить, что нападение на Кириллова было инсценировано.

— Какое вы имеете право?!

— Я имею право предполагать, — перебила Елена. — А прокуратура обязана выяснить обстоятельства дела объективно. И не только этого дела. Насколько мне известно, в производстве находится уголовное дело, возбужденное по факту вспышки острого инфекционного заболевания в детском саду номер шестьдесят шесть. И это дело заглохло.

— Вас это совершенно не касается!

— Меня как раз это касается! Этот детский сад посещает мой сын. И много других детей. Которые могли погибнуть, сложись обстоятельства по-другому. Мой подзащитный Чернов занимался собственным расследованием этого происшествия. Я позволю себе выдвинуть версию, что нападение на него во дворе его дома, приведшее к смерти одного из нападавших, — это нападение имело цель ликвидировать Чернова. И когда это не удалось, его ликвидировали в камере ИВС.

Почему? Не потому ли, что Чернов утверждал: массовые заболевания связаны с инфицированием людей чуть ли не брюшным тифом? Откуда он взялся, брюшной тиф?

Не война ведь. Работников пищеблока каждые три месяца обследуют. Чернов выяснил, что повар детского сада прошла очередное обследование за десять дней до происшествия. Так что же произошло? Чернов утверждал — ампула! Я побывала у заболевших воспитательниц. Они говорят о том же — в пищу попало содержимое некой ампулы. Но следователь эти показания как бы и не слышит. Не нужна лишняя головная боль? Легче списать вспышку на грязные руки исчезнувшей девушки?

Может, она потому и исчезла, что руки у нее были чистые? Кто мог иметь отношение к устранению Чернова? Тот кто переместил его из СИЗО в изолятор временного содержания. Значит, это было кому-нибудь нужно! А прокуратура молча взирает на беспредел, творимый районной милицией.

— Вы… Да что вы себе позволяете?

— Не надо сверлить меня злобным взглядом. Я, знаете ли, будучи гособвинителем, к таким взглядам на процессах привыкла. Только тогда на меня так преступники смотрели. Не хочется думать, что прокурор района может оказаться в этой же связке. Вы что решили: следствие закончено — и забудьте?

Если вы думаете спустить это дело на тормозах, предупреждаю: не получится.

Материалы об этих происшествиях появятся в газете. В центральной прессе. У меня, видите ли, муж — журналист. Ваша доблестная районная милиция и так отличается в борьбе с мирным населением. Я читала публикации. Думаю, если появятся новые, сюда очень скоро приедут представители Генпрокуратуры. В порядке надзора. И за делом Кириллова, и за следствием по инфекционной вспышке в детском саду. А я постараюсь, чтобы это волнующее событие произошло как можно раньше.

Свиридов молчал, все так же бессмысленно передвигая по столу бумаги.

— А теперь, чтобы вы во мне не сомневались, прямо из вашего кабинета я позвоню главному прокурору Москвы Сергею Михайловичу Павлову.

Лена потянулась к телефону.

— Не надо, — процедил Свиридов.

Калинина поднялась и вышла из кабинета.

— Позвони Звереву. Пусть немедленно приедет, — приказал Свиридов в селектор своей верной Лизавете.

Зверев появился через полчаса.

— Приветствую. Что случилось? Зачем я так экстренно понадобился? — с неудовольствием в голосе осведомился Алексей Васильевич.

— Читайте, — буркнул Свиридов, протянув ему через стол листки с машинописным текстом.

Зверев надел очки, углубился в чтение. Конец документа он прочитал вслух:

— "…На основании изложенного, руководствуясь статьей 200 УПК РСФСР…

Прошу: постановление от 22.06.99 г. о прекращении уголовного дела в отношении Кириллова Н. Г. по факту производства им выстрела, приведшего к смерти Чернова Л.П., по ст. 5 п. 2 УПК РСФСР отменить как вынесенное по недостаточно проверенным материалам; одновременно с отменой постановления следователя о прекращении уголовного дела указать на необходимость производства следственных действий, о которых ставится вопрос в настоящей жалобе.

Адвокат Е. А. Калинина".

— Это как понимать? — снял очки полковник.

— Так и понимать.

— Кто такая Калинина?

— Там же написано — адвокат! — рявкнул вдруг Свиридов.

Повисло молчание.

— Это кто же тебя, голубь, до такого состояния довел? — ласково спросил Зверев.

— Вы на каком основании мне тыкаете? — взревел прокурор. — Вы что себе позволяете? Я…

— Ты вспомни лучше, сколько взял с меня за это дело, — задушевно посоветовал Зверев.

— Не имеете права! Я на вас в суд за клевету!..

— Ладно. Ты… То есть вы. Вы мне одно скажите: чем вас эта Калинина так напугала? Я что-то про такого адвоката не слышал. Как ее звать-то?

— Звать ее — Елена Андреевна. Бывший прокурор. Работала в Московской городской прокуратуре. Сохранила связи с бывшими коллегами. В том числе в Генеральной прокуратуре. Можете не затруднять себя проверкой этих сведений — я навел справки.

— Ну и что? Это она в Москве прокурором была. А здесь, как говорится в анекдоте, вот вам еще и кепочка.

— Это вы после будете анекдоты рассказывать! Когда закончится следствие в отношении вашего подчиненного, которое будет идти в установленном законом порядке. Если, конечно, вам будет весело. Если не обнаружится, что Чернова устранили умышленно!

— Что-о? — взревел Зверев.

— То! Между прочим, у этой Калининой сын посещает тот самый детский сад, где были массовые заболевания. И где работала умершая жена Чернова. Вот такая вот загогулина! Лично я с этой бабой связываться не намерен. Ставлю вас в известность, что сейчас же подготовлю постановление о возобновлении производства по делу Кириллова.

— Ох, зря вы со мной так, товарищ прокурор. Евгений Юрьевич Беседин…

— Ваш покровитель далеко! Гораздо дальше, чем Генпрокуратура! Все! Не смею больше задерживать. Пока…

Зверев посмотрел на прокурора тяжелым взглядом, поднялся.

— Пожалеешь! — уже в дверях бросил он. Свиридов ослабил узел галстука.

Надоело! Осточертело! Вся эта нищая продажная жизнь осточертела! Он открыл сейф, достал початую бутылку зверевского самогона, плеснул полстакана и залпом выпил.

* * *

…Зверев вышел от прокурора в самом дурном расположении духа. Да что же это такое? Сколько можно заниматься этой блошиной возней! То одно, то другое. Дело-то закрыли. И кто поднял волну? Кто посмел подняться против него?

Оказалось, какая-то адвокатша, баба, зачуха! Сын у нее, оказывается, в этом саду гребаном! Да что за история чертова! Как в болоте — одну ногу вытаскиваешь, другая еще глубже увязает! В церковь, что ли, сходить, помолиться? Кому? Святых таких нет, чтобы…

Ладно, оборвал себя Алексей Васильевич. Пусть возбуждают дело. Потянут следствие пару месяцев — и прикроют по новой. Свиридов трус. Он, Зверев, продемонстрирует, кто в районе хозяин. Надо будет лишь Кольку Кириллова успокоить, чтобы не обосрался от страха.

Едва усевшись в машину, не стесняясь водителя, который, как и положено водителю, был абсолютно доверенным лицом, Зверев защелкал кнопками сотового.

— Степаныч? Нужно установить личность некой Калининой Елены Андреевны.

— Которая Чернова защищала?

— Да.

— У меня ее телефончик есть.

— Откуда? — оторопел Зверев.

— Как — откуда? Когда я в камере с придурком сидел, он мне ее номер дал. Это ведь он ей про ампулу-то рассказал. Как доверенному лицу. Я же вам докладывал.

— Да! Черт меня побери со всеми делами! Как же я забыл? Тем более. Ее надо нейтрализовать! Срочно!

— Принято, — откликнулась трубка.

— Как я мог забыть? — пробормотал Зверев. Впрочем, что удивительного?

Тут такие агентурные данные поступают, что не знаешь, за что и хвататься!

— Куда сейчас? — спросил водитель.

— В областное правительство.

* * *

Вернувшись домой, Елена первым делом позвонила мужу. Виктора в редакции не оказалось. Обычное дело — вечно носится по городам и весям. Вообще-то ему, пожалуй, пришло время купить «трубку», а то у нее никакой связи с мужем, кроме… М-да, Лена невольно заулыбалась, вспомнив, чем вчера закончилась их встреча на кухне. Правда, вчера она накормила мужа черт знает чем. Какими-то угольями под видом макаронных изделий. Витька человек в еде непритязательный, но нельзя же это качество так бессовестно эксплуатировать!

— А не устроить ли нам легкий разврат? — подумала она вслух и с энтузиазмом принялась за приготовление обеда.

В самый разгар ее священнодействия в прихожей раздался звонок.

— Кто? — спросила Елена.

— Откройте, пожалуйста. Я провожу осмотр электроплит, — послышалось из-за двери.

— Но мы никого не вызывали. У нас все в порядке.

— Это профилактический осмотр.

— У нас все в порядке, — повторила Лена.

— Мне нужно, чтобы вы расписались в ведомости, — терпеливо объяснил голос.

Вытирая руки о полотенце, Лена накинула цепочку, приоткрыла дверь.

* * *

На площадке стоял невысокий мужчина с широким мясистым носом. Он держал на виду какой-то расчерченный лист бумаги и шариковую ручку.

Лена скинула цепочку, и в этот же момент отворилась соседняя дверь, в ее проеме показалась полная особа лет пятидесяти — соседка Софья Марковна.

— Товарищ, у меня плита не в порядке! Здравствуйте, Леночка! А мой Аркаша как раз в прихожей светильник чинит и слышит ваш разговор. Такая слышимость!

— Добрый день! — улыбнулась соседке Лена. — Ну, так где расписаться?

Мужчина вдруг уставился в свой листок:

— Черт! Не ту ведомость взял! Другие квартиры! Один момент, я сейчас вернусь.

С этими словами он исчез в лифте, который, на его счастье, — редкий случай! — так и стоял почему-то на площадке, будто ждал его.

— Товарищ, куда же вы? При чем тут ведомость? — закричала вслед соседка. — При чем здесь ведомость? — спросила она уже Лену.

Лена недоуменно пожала плечами и закрыла дверь.

На плите у нее томился борщ, в духовке доходила рыба под майонезом. Что бы еще такое предпринять, задумалась Лена, глядя в окно. «Вот оно!» — едва не вскрикнула она. На противоположной стороне проспекта торговали арбузами. Вот чего просит ее организм! И Витькин организм тоже против первого арбуза возражать не будет. И какой организм возразит? Вон, даже очередь небольшая образовалась. Елена подумала, выключила плиту, накинула куртку и вышла.

Пешеходный переход через широкий проспект был около самого их дома, и Лена шустро перебежала улицу на уже мигающий зеленый сигнал, не обратив внимания на стоявшую у тротуара «пятерку» цвета «белая ночь».

Сидевший за рулем «пятерки» мужчина, напротив, проследил за нею с большим вниманием. Калинина пристроилась в хвост очереди, выбирая среди полосатых шаров самый крупный. В ней жила святая уверенность, что вкусным бывает только крупный арбуз. Пока она была занята своим делом, «пятерка» неспешно развернулась на ближайшем перекрестке и, двинувшись назад, остановилась в самом крайнем ряду, метров за двадцать до палатки с арбузами.

Нагруженная огромным пластиковым пакетом, едва вместившим выбранный ею пузатый арбуз, Лена подошла к переходу. Постояла, глядя налево. Можно было бы пойти и на красный — проезжая часть была свободна, — и двое молодых людей, стоявших рядом с ней, так и поступили. Но Елена правила дорожного движения соблюдала так же свято, как истинный христианин соблюдает Великий пост. И она, едва удерживая свою тяжелую ношу, терпеливо ждала зеленого сигнала. Наконец светофор мигнул зеленым глазом, и Лена шагнула на проезжую часть. На ходу она переложила пакет в левую руку, машинально еще раз глянула влево и увидела мчащийся прямо на нее светлый автомобиль.

Сзади истошно закричали. Лена шарахнулась назад. Но автомобиль вильнул, повторяя ее движение. Последнее, что увидела Лена, было лицо сидевшего за рулем человека. Лицо с широким мясистым носом.

* * *

Зверев вернулся на службу уже к вечеру. Помимо утреннего визита к прокурору состоялось у полковника еще одно свидание — с неким представителем областной власти. Оно-то его и задержало. И, судя по хмурому выражению полковника, свидание это нельзя было назвать полюбовным. Скорее наоборот: нехорошее получилось свидание. Полковник, на ходу бросив секретарю, пожилой сухопарой Вере Григорьевне, отрывистое «здрасьте», направился к дверям своего кабинета.

— Пригласи ко мне Кириллова, Вера, — буркнул Зверев с порога.

* * *

Через несколько минут Кириллов возник перед грозными очами начальства:

— Здравия желаю…

— Вольно, — отмахнулся полковник. — Что ты лаешь, как новобранец?

Кириллов молчал, напряженно глядя на Зверева.

— Значит, так. Дело против тебя прокуратура снова возбуждает, — К-как? Я же… В-вы же сами г-говорили, — пролепетал парень.

— Говорил. И сейчас повторю. Чего слюной брызжешь? Будешь держаться, как условлено, — ничего с тобой не сделают. Помурыжат месяц-другой и закроют дело. А если ляпнешь чего лишнего… Ну, мне тебя учить не надо. Ты и сам не дурак, так?

— Т-так. А к-как же юрфак?

— Будет тебе и юрфак, и просто фак. Все будет. Если дураком не будешь, понял? Свободен.

Кириллов исчез.

Сняв китель, подобрав рукава рубашки, полковник сел за стол.

— Вера, чаю принеси!

Но едва перед ним возник стакан в серебряном подстаканнике с крепчайшим чаем и ломтиком лимона, запиликал сотовый.

— Алексей Васильевич? Проблема снята.

— Как? — оживился Зверев.

— Наезд. ДТП.

— Надежно?

— Разглядывать времени не было, сами понимаете. Но думаю, что надежно.

— Хорошо. Отбой. — Убрав трубку сотового, Зверев щелкнул клавишей селектора. — Вера! Никого со мной не соединяй. Я работаю с документами.

Допив чай и выкурив сигарету, Алексей Васильевич снова взялся за трубку телефона — теперь уже спутникового.

— Евгений Юрьевич? У нас проблемы с Гринько, — напряженным голосом сообщил Зверев далекому патрону. — Он отказывается…

Разговор был непродолжителен, не более трех минут. После его окончания Зверев запер дверь кабинета изнутри, снял со стены портрет Феликса Дзержинского, отомкнул ключиком дверцу расположенного за портретом потайного сейфа, извлек увесистую папку, помеченную литерами «В — Г». Стоя отлистав значительную часть страниц, остановившись на страничке, где рядом с фотографией плешивого пожилого человека значилось: «Гринько Петр Иванович», Зверев уселся за стол и углубился в чтение. Через некоторое воемя он еще раз позвонил кому-то по сотовому:

— Енисей, это я. Установи планы Гринько на ближайшие дни. С кем запланированы встречи, какие возможны контакты. Срочно. Жду.

Еще раз пролистав дело Гринько, Зверев набрал и еще один номер:

— Але? Рустам? Как там у вас дела? Хорошо. Скоро заеду. Пусть Кармен будет готова. В ближайшие дни понадобится. Жди сигнала.

Полковник не успел еще выкурить вторую сигарету, как опять запиликал сотовый.

— Ты, Енисей? — снова прогудел в трубку Алексей Васильевич. — Докладывай. Так. Так… Значит, так. Финнов пасти — глаз не спускать. Все их контакты отслеживать. С кем будут встречаться, даже парой слов перекинутся — все должно фиксироваться. Телефоны на прослушку. Это план на перспективу. А ближайшие действия следующие. Девку мы для Гринько подготовим. Как только поступит заказ на нее, тут же связывайся с Батыром. Дальше все по схеме.

Докладывай каждые четыре часа. Если возникнут проблемы — связывайся немедля.

Понятно? Отбой.

Алексей Васильевич убрал папку в тайник, повесил портрет на место, опустился в кресло.

Вот так. Два-три-четыре дня — и еще одним человеком станет меньше. Как сегодня стало меньше на одного адвоката. И так будет с каждым, кто ослушается, встанет на пути, позволит себе тявкнуть.

Зверев вспомнил вдруг утренние слова Свиридова: «Ваш покровитель далеко».

Прокуроришка, мокрая курица, да что ты знаешь-понимаешь? Одни и в Кремле бессильны, другие всесильны и в самом далеком далеке… У них свои рычаги управления, свое оружие возмездия, своя концепция бизнеса. У них — это у Евгения Беседина, Рустама Каримова и у него — Алексея Зверева.

Техническая сторона: прослушка телефонных разговоров; сбор материалов на всех видных политиков и предпринимателей, включая их слабости, вкусы и пристрастия; охрана спецобъекта; наконец, устранение всякой мелкой сошки, попадающей в шестеренки, вроде Чернова или адвокатши, — вся техническая сторона лежит на нем, Звереве, его служебное положение позволяет решать эти вопросы.

Ответственным исполнителем, как принято называть это в научных кругах, у них в троице был Батыр, он же Рустам Каримов. А разработал концепцию Евгений Юрьевич Беседин. Надо отдать должное его деловой хватке. Так же как животной беспощадности их всех троих…

 

Глава 16

«А ГОРОД ПОДУМАЛ — УЧЕНЬЯ ИДУТ…»

В начале восьмидесятых годов Евгений Юрьевич Беседин возглавлял обком партии в одном из крупных промышленных городов Западной Сибири. Областная столица славилась не только тяжелой промышленностью. В ее ближайших окрестностях располагался закрытый институт военной медицины. Институт занимался проблемами бактериологического оружия. То есть защиты от последнего.

А поскольку СССР, присоединившийся в 1972 году к международной Конвенции по запрещению испытаний и разработок бактериологического оружия, считал при этом, что лучший метод защиты — нападение, то суперзасекреченность научных разработок была вполне оправданна.

В те времена первый отдел этого самого института возглавлял капитан Алексей Васильевич Зверев. В его непосредственные служебные обязанности входило обеспечение секретности проводимых в институте работ. Грубо говоря, он был ответственным за режим.

Режим в городке Солнцегорск-13 был строг до чрезвычайности. За высокими стенами, ограждавшими целый жилищный массив, протекала своя жизнь, фактически изолированная от остального мира. Государство в государстве. Люди здесь получали бешеные по тем временам деньги, пользовались услугами собственных прачечных, парикмахерских, питались в спецстоловых, ходили в свои магазины, посещали свой кинотеатр. Лечились в собственной больнице, учили детей в собственной школе. Даже загс на территории городка был свой.

В миру же учреждение было известно как институт молекулярной биологии, занимающийся проблемами иммунологии. Именно такую официальную легенду внедрял в сознание общественности член бюро обкома города Алексей Зверев.

Первое лицо города Беседин и не последний человек в Солнцегорске-13 Зверев встречались достаточно редко, лишь на заседаниях обкома партии, дел общих не имели. Но так было до тех пор, пока на город не обрушилась беда.

А еще за полгода до этого беда обрушилась на семью товарища Беседина. У товарища Беседина пропал сын. Поехал к другу на дачу и не вернулся.

Так рассказывали и сам Беседин, и его жена. Поскольку сын был мальчиком взрослым, двадцати двух лет, родители забили тревогу лишь спустя дня три, когда приятель позвонил к ним домой сам. Выяснилось, что сын Беседина, Георгий, на дачу к другу не приезжал.

Вся областная милиция была поставлена на ноги. Георгия искали везде, где только можно. Проводились бесконечные облавы, в результате которых не один преступник, объявленный в розыск, угодил за решетку. Но Георгий Беседин как сквозь землю провалился. И если поначалу сыщики искали живого наследника первого лица города, то через несколько месяцев Беседину начали предъявлять для опознания трупы. Полгода несчастный отец ходил по моргам, смотрел на страшные человеческие останки. Полгода его жена не выходила из дому. Наконец, весенние паводки прибили к берегу городской реки вздутый, обезображенный труп молодого человека, в котором Беседин наконец опознал пропавшего Георгия. Были устроены пышные похороны. Жена Беседина рыдала и все кидалась на гроб., Сам Евгений Юрьевич стоял безмолвным скорбным изваянием. Окаменел от горя.

Прошли месяцы. Потихоньку страшное событие стало забываться. Правда, на вопросы о том, что же все-таки случилось с Георгием: был ли он убит, и если да, то кем и за что, или сам решил свести счеты с жизнью, а может, произошел нелепый несчастный случай, — на все эти вопросы следственные органы ответа так и не нашли.

Зато нашел их капитан Зверев, располагавший для этого своими, особыми возможностями. Узнав, как дела с погибшим сыном хозяина области обстояли на самом деле, Зверев немало подивился и начал присматриваться к первому секретарю обкома пристальнее.

Было известно, что первого связывают какие-то не совсем обычные отношения с самым первым лицом в стране, с генеральным. Якобы матушка Беседина воевала вместе с тогда еще полковником политотдела штаба некой армии. Была медицинской сестрой. Любимой. Поговаривали даже… Хотя вряд ли. Внешнего сходства никакого. Тем не менее Беседина явно держали от Москвы подальше, обеспечивая, однако, при этом полный карт-бланш на сибирских просторах.

Усвоив всю эту информацию, Зверев решил открытие свое насчет погибшего Беседина-сына держать пока при себе. Авось пригодится. Пригодилось достаточно скоро.

Областной город готовился к первомайской демонстрации, когда вспышка непонятной, страшной болезни начала выкашивать его жителей. Люди заболевали внезапно и через каких-нибудь четыре-пять дней погибали. По приказу Зверева специалисты Солнцегорска-13 хранили полное молчание. Собственно, о том, что произошло в действительности, знали лишь несколько человек. Все население закрытого городка было экстренно вакцинировано. Что за вакцина — никто не знал.

Вопросы в этом учреждении задавать было не принято. Как бы то ни было, в самом городке болезнь не проявлялась. А вот за высокой стеной возникла настоящая паника. Родственники погибших боялись хоронить покойников, оставляли трупы в больничных моргах. Вокзалы были забиты отъезжающими. Первомайская демонстрация вылилась в массовые беспорядки, которые едва удалось подавить.

На экстренном заседании обкома главный городской инфекционист заявил, что в городе — туляремия, вызванная не обычным, а сверхпатогенным штаммом. И хотя в естественных условиях похожий микроорганизм зафиксирован в отдельных районах Американского континента, а в Западной Сибири никогда не встречался, возбудитель инфекции был обнаружен в водопроводной сети. Но самое страшное — экстренная вакцинация обычной вакциной от болезни не защищала.

После того как были намечены необходимые меры купирования вспышки, Беседин, приказав Звереву остаться, обрушился без свидетелей на ответственного за режим представителя сверхзакрытого института.

— Это вы заразили город, — кричал он, топая ногами. — Если хотите — вы персонально! Сегодня же доложу свое мнение в Москву, самому генеральному!

— Советую повременить, — спокойно отвечал Зверев. — Иначе генеральному станет известна история вашего сына.

— Что-о? Мой покойный сын…

— Ваш сын, Евгений Юрьевич, жив и здоров, чего и вам желает. Интересная история, если вспомнить, что речь идет о первом секретаре одной из крупнейших областных парторганизаций. Молодой человек, мечтающий покинуть Родину, не может сделать этого, чтобы не навредить, служебному положению отца. Как же он выходит из положения? Улетает самолетом в Ленинград. По поддельному паспорту, между прочим. Там перебирается по снежку через границу, как революционер-подпольщик, честное слово. А уж из Финляндии попадает в Швецию, где проживает двоюродная тетка вашей супруги. О чем вы в соответствующих анкетах в свое время умолчали.

Отец тем временем объявляет об исчезновении любимого чада, изображает безутешное горе, ходит по моргам, разглядывает чьи-то протухшие останки.

Наконец, признает сына во вздувшемся до неузнаваемости трупе и хоронит его с музыкой. Восхищаюсь вашим хладнокровием. В последнем письме от тетушки вашей супруги, дошедшем до вас через третьи руки, говорится, что Ганс жив и здоров.

Чего и вам желает. Ганс — это, надо полагать, Георгий, верно?

Беседин слушал молча, разглядывая Зверева холодным взглядом.

— Вы не сможете это доказать.

— Ну почему же? Если подключить соответствующие службы — очень даже смогу. Но я пока подключать не буду. А вы не будете звонить генеральному.

— Ты кого это пугать вздумал?! — взъярился было Беседин, но тут же оборвал сам себя:

— Дайте по крайней мере нужную вакцину! У вас она есть. Я знаю, что ваших сотрудников прививали.

— Наших сотрудников прививали от гепатита А. Скоро лето, сезон заболеваемости. Никакой специальной вакцины от этой туляремии у нас нет.

Понимаете? А если окажется, что она есть, следовательно, окажется, что есть и штамм, против которого эта вакцина разработана. Понимаете? А мы ведь — мирные люди, занимаемся, как известно, мирными проблемами. Но вы не беспокойтесь: заболевание от человека к человеку не передается. Заболевший является тупиком инфекции. Так что больше смертей не будет…

— Вполне достаточно того, что уже есть, — буркнул Беседин.

Мужчины молча смотрели друг на друга. Обоим было ясно, что эта внезапно возникшая в городе эпидемия еще сыграет свою роль в дальнейшей судьбе каждого из них.

…Эпидемия туляремии, вызванная неизвестным науке возбудителем, привела в город сразу две комиссии: Минздрава и Министерства обороны. Последнюю возглавлял начальник того самого главка, в ведении которого было бактериологическое оружие, генерал-полковник Егоров. Прибыл в город и один из членов ЦК партии.

Официально разносчиком инфекции были объявлены обычные домовые мыши, которые каким-то неведомым образом прогрызли трубы городского водопровода и внесли туда неведомую доселе разновидность инфекции. Виновными в трагических событиях были «назначены» партийное руководство города и лично товарищ Беседин.

— На сто пятьдесят смертей, Евгений, глаза не закроешь. Чтобы успокоить людей, надо найти виноватого. Тебе придется взять это на себя, — проникновенно глядя в глаза Беседину, объяснял член ЦК. — Мы не можем бросить пятно на институт. Если признать, что утечка произошла с территории Солнцегорска, придется признавать и наличие соответствующих разработок. Это немыслимо. И генсек ничего не должен знать о случившемся. Нужно беречь его здоровье, сам понимаешь. Следовательно, виноват город. Его коммунальные службы. Его руководство. То есть — ты. Но партия тебя не оставит. Мы поможем тебе с устройством. И готовы выполнить твои пожелания. В разумных пределах, разумеется.

— А в самом институте кто-нибудь понесет ответственность? — поинтересовался Беседин.

— Если тебе от этого легче, скажу: да, понесут. Каримов, завлаб. И Зверев, ответственный за режим. Да тебе-то что? — откликнулся генерал Егоров.

— Ничего, это я так. Скажите, товарищ генерал, в институте есть нужная вакцина? Мы могли бы спасти жителей города?

— Вам-то что? — теперь уже достаточно жестко оборвал его генерал. — Вы не о жителях думайте, а о себе.

По завершении работы обеих комиссий Беседин был снят с должности первого секретаря обкома сибирского города. А через пару месяцев всплыл в Ленинграде. Вторым секретарем обкома.

А через несколько месяцев в Ленинграде возник и Зверев. Он вышел на Беседина с просьбой о трудоустройстве — из института и он и Каримов были уволены. И Беседин помог. Почему?

Во-первых, Зверев знал то, что знал. А тогда, в самый расцвет застойных времен, его знания были для Беседина смерти подобны. Сын — перебежчик. Да еще заживо похороненный. Да еще с ведома отца. Эта леденящая кровь история была явно не для ушей дряхлеющего сентиментального Папы. Так что лучше уж иметь головную боль рядом, перед глазами…

Почему Беседин попросту не избавился от Зверева? Потому что почуял своего. Как рыбак рыбака. Почуял, что с этим человеком можно делать большие дела. И не ошибся.

 

Глава 17

ДОСЬЕ

Вынырнув из водоворота перестройки, Беседин внимательно присмотрелся к бушевавшей вокруг войне за передел собственности. Жизнь людей его круга представляла собой перманентный театр военных действий. Гремели выстрелы, взрывались бомбы. Одна смерть вызывала ответные действия противной стороны и влекла за собой другую смерть. Преступные группировки, бизнесмены и предприниматели — все жили в состоянии хронической вендетты. Оценив ситуацию, Евгений Юрьевич понял, что подобный способ существования вряд ли позволит ему дожить до глубокой старости. А дожить хотелось. Следовало придумать свой, отличный от других метод воздействия на опасных конкурентов, непокорных сообщников. Беседин вспомнил о разработке секретного сибирского НИИ и вызвал Зверева.

— Скажи, Алексей, а где сейчас Каримов? Он ведь, насколько я помню, тоже в Питер приехал. И ты, кажется, принимал участие в его судьбе?

— Да. Он в одном из институтов трудится. Я его и пристраивал. Не знаю, как он там преуспевает. Учитывая полный развал науки, думаю, что совсем не преуспевает.

— У тебя сохранилось на него досье?

— Да.

— Подними досье, дополни данными о нем на сегодняшний день и доложи.

Через неделю Зверев сидел в кабинете Беседина с пухлой папкой в руке.

— С чего начнем?

— С начала.

— Тогда вот: «Психологический портрет Каримова Рустама Каримовича».

Читаю. Зверев нацепил очки.

— "Каримов Рустам Каримович родился в тысяча девятьсот сороковом году в Фергане в семье служащих. Мать — татарка. Преподаватель муз-училища. Отец — узбек. Начальник цеха гидролизного завода. Рустам — старший ребенок в семье. У него были две младшие сестренки-близнецы, умершие во время войны от дизентерии.

По имеющимся сведениям, мать Каримова любила дочерей гораздо сильнее первенца и очень горевала об их смерти. Желание доказать, что он лучше, и было, видимо, причиной развившегося невероятного честолюбия. Каримов был первым учеником в школе. Учился неистово. После окончания школы с золотой медалью поступил в Ленинградскую военно-медицинскую академию. Поразил экзаменационную комиссию уровнем знаний. В академии также был одним из лучших. По воспоминаниям однокурсников, не вылезал из библиотек. И вообще, вел прямо-таки монашеский образ жизни. Что не помешало ему жениться перед окончанием учебы на дочери руководителя кафедры микробиологии. Каримов посещал научное общество именно на этой кафедре и был любимым учеником профессора. На пятом курсе стал членом семьи. По распределению попал сразу же в Солнцегорск-13, что считалось исключительно удачным. Большие деньги, интересная работа. Жена уехала с ним, не закончив обучение в пединституте.

В Солнцегорске-13 с первых же дней проявил себя многообещающим ученым.

Исключительная работоспособность".

Зверев снял очки.

— Это точно. Из лаборатории сутками не вылезает.

— А как же молодая жена?

— Там все не так просто. Или, наоборот, до примитивности просто — типичный брак по расчету. Домой, к жене, он явно не рвался, будучи к тому времени кандидатом наук. Спустя пять лет он возглавил одну из ведущих лабораторий. В его лаборатории работала молодая девушка, лаборант. У Каримова возник с ней роман.

— Что же это у вас там за безобразия творились? — усмехнулся Беседин.

— А что удивительного? Чтобы люди, совершенно изолированные от внешнего мира, довольствовались лишь супружескими отношениями? Это невозможно, если учитывать к тому же, что средний возраст сотрудников не превышал тридцати пяти лет. На адюльтеры все смотрели сквозь пальцы. Но, разумеется, полагалось соблюдать внешние приличия. Хотя в данном случае необходимость скрываться вскоре отпала — жена Каримова скончалась от тяжелого токсического гриппа. Хотя все население городка было привито от эпидемии, тем не менее спасти женщину не удалось…

— Ты думаешь…

— Я излагаю факты. Теперь о причине катастрофы, поразившей город.

Виноват был безусловно Каримов.

— А ты — нет? — съехидничал Беседин.

— Я — постольку поскольку. Я был козлом отпущения. А Каримов прекрасно знал, что делает. Тогда сразу две лаборатории занимались одной и той же тематикой. Такой метод в институте применялся довольно часто. Чтобы разбудить дух соперничества. Две лаборатории, что называется, «ноздря в ноздрю» шли к созданию нового штамма бакоружия. И Каримов попросту загнал своих людей. Ему непременно нужно было оказаться первым. Опыты шли с такой интенсивностью, что сотрудники просто с ног валились. Жим на коллектив оказывался колоссальный. Он это умеет. Сыпал лозунгами типа: «Отдадим всю кровь за Отчизну!», или: «А если бы вы везли патроны?», или: «Наука требует полной отдачи. Вы должны забыть про семью» и прочую чушь, с которой в условиях военного учреждения не очень-то поспоришь. Короче говоря, в конце концов был нарушен технологический цикл получения препарата. Не была проведена полная дезинфекция зараженного материала, и бактериальные смывы поступили через общий селектор в городскую водопроводную сеть. В Зареченский район города Если вы помните, погибли жители именно этого района.

— Еще бы мне не помнить! — вставил Беседин.

— Формальной виновницей была женщина-препаратор, проводившая автоклавирование. Каримов не отпускал ее к тяжело заболевшему ребенку. Хотя ее можно было подменить. И препаратор закончила автоклавирование раньше, чем следовало. После чего была отпущена домой. Так что все происшедшее вовсе не случайность. Каримов довел своих людей до такой степени изнеможения, что рано или поздно что-нибудь подобное приключилось бы непременно.

— Что же он, не понимал, что может произойти? Что могут погибнуть люди?

— Люди для него — ничто. Пушечное мясо. А в остальном он просто забылся. Думал лишь о том чтобы прийти к финишу первым. Кроме того, в нем, знаете ли, есть такая садистская жилка: он любит дрессировать людей, как кошек.

Издеваться, унижать. Наблюдать, сколько человеку дано вынести…

— Да он просто монстр какой-то.

— В определенном смысле — да. Но ведь и мы с вами не овечки безвинные.

— Что же тогда ты ему помог на работу пристроиться?

— О, это восточные дела. Восток, как известно, дело тонкое. Когда ему что-нибудь нужно, он умеет так расстелиться, так очаровать, такого напустить шарму, что даже я, тертый калач, не могу устоять. Вот и не устоял, пристроил.

— И как он теперь?

— Ужасно. Гражданка — это не военная организация, где ты умный только потому, что начальник. Он, конечно, умен. Но при этом во всеуслышание говорит о том, что все остальные — круглые дураки. Что его окружают безголовые тупицы.

Это про ученых-то с мировым именем! Вот Каримова там всерьез уже и не воспринимают. Посмешище для всего института. К тому же нищенская зарплата. К тому же напрочь закрыта тема, над которой он работал в последние годы…

— То есть он не у дел?

— Фактически так. Возвращаясь к психологическому портрету, скажу, что его главная черта — бешеное неудовлетворенное тщеславие. Просто-таки болезненная мания величия. Слабое место — чрезвычайно падок на лесть. Самую грубую и примитивную. За высочайшую оценку своих способностей — даже просто на словах — сделает все. Но такие слова говорит ему только Карина.

— Кто такая Карина?

— Та самая женщина, с которой у Каримова возник роман еще в Солнцегорске.

— Они что, до сих пор вместе?

— Да. Работают в одной лаборатории. Не разлей вода. Мне это непонятно.

По мне, так все бабы дуры. Но там случаи особый. У нее, кстати, мочекаменная болезнь. Сейчас как раз обострилась. Надо дробить чем-то там. Лазером, что ли.

А денег у них на это нет.

— Женаты?

— В официальном браке не состоят.

— Дети?

— Детей нет ни раздельных, ни общих. Дети им не нужны.

— Алкоголь?

— Спокойно. Он может выпить. Но пристрастия нет. К алкоголю более склонна Карина.

— Ну что ж. Информация интересная. Организуй нам встречу.

 

Глава 18

ПЕРСИДСКИЕ НАПЕВЫ

Белоснежная красавица яхта бесшумно разрезала воды Средиземного моря возле побережья Лазурного берега, приближаясь к Монте-Карло. В носовой части верхней палубы слышалась шумная возня. Беседин поднялся наверх. Вокруг овальной формы бассейна шел настоящий бой. Импровизированный ринг был огорожен шезлонгами. Внутри площадки ходили кругом две девчушки лет двенадцати.

— Ну же, — нетерпеливо воскликнул сидевший в кресле Иван. У его ног на выскобленных добела досках палубы сидели еще три девчушки.

Чуть поодаль, с подносом, уставленным напитками, стоял официант в белоснежной форме.

— Ну же! — повторил Иван. — Еще две секунды простоя и я удалю вас с ринга. Бокс!

Одна из девочек сделала неуклюжий выпад и хлестко ударила соперницу по щеке. Та взвизгнула, вцепилась обидчице в лицо. Началась драка. Девочки визжали, бранились, катались по полу.

— Что у вас происходит? — подавляя брезгливость, спросил Беседин.

— Товарищеский матч. Разыгрывается перстень с сапфиром, — со смехом откликнулся Иван, указывая на поднос официанта, где среди наполненных бокалов действительно лежала открытая ювелирная коробочка. Темно-синий камень перстня переливался на солнце.

— Стерва! Мокрощелка! — заводила себя одна из малолетних гладиаторш, ухватив соперницу за густые рыжие волосы и пытаясь приложить ее хорошенькое личико к доскам пола.

— Брейк! — вскричал Иван. — Эльвира, лицо портить запрещается! Зачем мне изуродованная наложница!

Но девочка вошла в раж. Отшвырнув в сторону легкое кресло, она, ухватив соперницу за талию, опрокинулась вместе с ней в бассейн. Водяная гладь вздыбилась снопом брызг. Послышался хрип, истошный крик. Рыжеволосая девочка то и дело с головой погружалась в воду, придавленная сверху более сильной и менее симпатичной Эльвирой.

— Сейчас Эльвира утопит Манечку, — холодно произнес Беседин.

— Брейк, брейк! — кричал Иван.

Эльвира с торжествующим выражением лица продолжала топить девочку.

— Быстро в воду. Растащите их, — приказал Иван.

Сидевшие у его ног девчушки стремительно попрыгали в воду. Поднялся невообразимый гвалт. В этот момент затренькала трубка спутникового телефона Беседина.

— Евгений Юрьевич? — послышался в трубке напряженный мужской голос.

— Да, — откликнулся тот.

— У нас проблемы. С Гринько.

— Минуту, — резко перебил говорившего Евгений Юрьевич.

Он прошел с трубкой в руке в кормовую часть яхты, где не было никого, если не считать пары матросов, разворачивающих кливер в соответствии с изменившим направление ветром.

— Ну? Слушаю тебя.

— Он отказывается. Говорит, что через городское правительство подряд не пройдет. Многие, мол, не захотят отдавать такой лакомый кусок неизвестно кому.

— Что? Он отказывается? — повысил голос Евгений Юрьевич. — А какого черта мы его засунули в это правительство? Обеспечили ему должность вице-губернатора? Он что, с ума сошел? Или забыл, откуда ноги растут? Ты вообще серьезно с ним говорил или как?

— Более чем серьезно. Я предупредил его о неприятностях. Он только улыбается в ответ. Впечатление такое, что его перекупили. Что он обзавелся новой «крышей». И считает ее более крутой.

— Ах, вот как… Вот, значит, как… Ну что ж, ему бы следовало лучше меня знать. Все-таки не один год вместе работали.

Он помолчал, облокотившись о поручни и глядя на светло-зеленые с белыми барашками волны, клубившиеся за кормой яхты. Процедил сквозь зубы:

— Что ж, если убеждения не действуют… Мне его уговаривать некогда. И я не собираюсь перекупать его обратно. В конце концов, он не невинная юная красотка, решившая столкнуть лбами поклонников и полюбоваться дракой. Ему следовало бы знать меня лучше, — повторил Евгений Юрьевич. — Применяй нулевой вариант.

— Какой именно? Короткий или затяжной?

— Короткий, — раздраженно бросил в трубку Евгений Юрьевич.

— О'кей, — бодро откликнулся Зверев. — Еще информация: дело Фонарева закрыли — это раз. Голосование по нашему вопросу примерно через пару недель — это два.

— Что ж, значит, скоро вернусь.

— Вот и хорошо. А то некоторые тут без вас осмелели чересчур…

— Докладывай, кто осмелел. Будем принимать соответствующие меры. Скоро вернусь, Алексей, скоро!

Беседин недобро усмехнулся, не сводя глаз с пенных волн. Вот, значит, как. Тишайший Петруша вышел из-под контроля! Вот что значит оторваться от родных берегов — холопы тут же начинают воображать себя господами!

Евгений Юрьевич вернулся к гостям. Тяжело дышащие мокрые девочки сгрудились вокруг подноса, разбирая бокалы с шампанским.

— Победила Эльвира, — подняв вверх руку торжествующей Эльвиры, провозгласил Иван. — Но… приз зрительских симпатий присуждается Манечке.

Кольцо с темно-синим камнем было торжественно надето на Манечкин пальчик. Заплаканная девочка тут же просияла. Перстень был явно ей велик, и девочка крепко сжала кулачок. Теперь наполнились слезами глаза Эльвиры.

— Ну-ну, не куксись! — утешил ее Иван. — Для тебя тоже есть приз!

Беседин смотрел на худые, почти детские тела, обтянутые мокрой тканью купальников, на едва выступавшие соски, на тощие мальчишеские ноги. Перевел взгляд на Ивана, похожего на сытого кота в стае мышей.

Извращенец, с брезгливостью подумал он о госте.

— Ванечка, собирайся. Через пятнадцать минут пристанем к берегу, — ласково произнес он вслух. — Посидим в ресторане. Я свожу тебя в казино. Быть в Монте-Карло и не испытать судьбу — преступление.

— А девочки?

— Девочки останутся на яхте, — жестко произнес Беседин. — Казино — это развлечение для тех, кому уже больше шестнадцати.

— Что ж, крошки, мне очень жаль, но в нашем спортивном лагере намечается тихий час, — объявил Иван своим юным наложницам.

Они сидели в одном из многочисленных ресторанчиков Монте-Карло. На закуску были поданы морские гребешки в ореховой панировке и зеленый салат с приправой из черных трюфелей.

— Жаль, что не взяли с собой Манечку! — вздохнул Иван, поглощая пищу.

— Ты, видно, совсем рехнулся. Здесь сейчас русских больше, чем, к примеру, в деревне Гришкино. Ты забыл, что за совращение малолетних статья в УК существует? Я совершенно не заинтересован в том, чтобы какой-нибудь спец из противоположного лагеря напахал на тебя компру. Раз — и конец твоей карьере высоконравственного политического деятеля.

— Что за ирония в голосе, Евгений?

— Я, признаться, вообще не понимаю, что ты находишь в этих недоразвитых телах.

— Не понимаешь? Почитай Набокова.

— А, брось ты. Там описана трагедия, а у тебя похабель сплошная.

Извини, конечно, но мне представляется, что пристрастие к юношеским угрям — свидетельство, как бы это помягче выразиться, сексуальной неполноценности.

— Ха-ха, — рассмеялся веселый Ванечка. — Скажи, почему я на тебя не обижаюсь?

«Потому что жрешь за мой счет. И девок тоже на мои деньги имеешь», — подумал Беседин.

— Потому что ты славный, необидчивый парень, — произнес он вслух.

К воздушному супу из спаржи было подано розовое шампанское «Вдова Клико» 1895 года.

— Божественно! — оценил напиток Иван. «Ну еще бы! Ты у нас знаток. В деревне Гришкино коллекционное шампанское „Вдова Клико“ ведрами пили», — съехидничал про себя Беседин, Упоминание о мало кому известной деревне не было случайностью — именно там прошли детство, отрочество и даже отчасти юность будущего государственного деятеля современной России — то есть Ивана Рощина.

— Зря ты все-таки так о моих девчурках. Прочитай «Лолиту»…

— Это, видимо, единственная книга, которую ты осилил, — опять не удержался Беседин. — Впрочем, оставим эту тему. О вкусах не спорят, и я не хочу портить тебе аппетит.

И Беседин принялся за нежнейшее мясо морских гребешков в хрустящей золотистой ореховой панировке. Иван последовал примеру старшего товарища.

Когда мужчины принялись за сигары «Коиба» и арманьяк «Жанно», в полупустой зал вошли трое: высокую стройную женщину лет тридцати в длинных белых одеждах сопровождали двое мужчин. Вернее, женщина сопровождала своего господина, ибо это была восточная женщина с тонкими, безукоризненно правильными чертами лица. Господин, мужчина лет пятидесяти, был одет в белый европейский костюм, однако голову его покрывал спускавшийся на плечи белый же платок.

— Вот, Ваня, посмотри, что такое истинная красота! Глянь, какое дивное лицо. Только осторожно — а то ее повелитель распорет тебе брюхо. И поглощенный тобою обед останется в зале. Мне будет жаль — уплочено все-таки, — балагурил на манер Ивана Беседин. — Непонятно, какова роль третьего в этой группе.

— Да это же Феликс Непорочный из нашего МИДа! — вскричал Иван.

— В каком смысле — непорочный? — удивился Евгений Юрьевич.

— В смысле фамилии. Только фамилии, — хохотнул Иван, подавая соотечественнику знаки неподдельной радости от неожиданной встречи.

— Вот видишь, я тебе говорил: здесь куда ни плюнь, в русского попадешь, — усмехнулся Беседин, наблюдая за жестикуляцией захмелевшего Ивана.

Господин Непорочный ответно помахал рукой, также выражая всем своим существом немалую радость. Благосклонно улыбнулся в их сторону и строгий восточный господин. А потом как-то так само получилось, что через некоторое время все они оказались за одним столом.

— Позвольте представить: господин Хеджази с супругой. Господин Хеджази — атташе иранского посольства во Франции, — по-английски отрекомендовал спутников Непорочный. — Господин Рощин — видный конгрессмен, господин…

— Беседин, — подсказал Иван.

— Ах, Ваня, неужели я не знаю Евгения Юрьевича! — с укоризной произнес Феликс по-русски и снова перешел на английский:

— Господин Беседин — известный в нашей стране нефтепромышленник.

— О, «Газпром»! Солидная фирма! — на хорошем русском языке воскликнул иранец.

— Нет, нет, я не принадлежу этой империи, — улыбнулся Беседин. — Вы владеете русским, господин Хеджази?

— Да. Я заканчивал вашу военную академию. В Москве. Это было давно.

Беседа протекала как и полагается подобным беседам. Феликс рассказывал о последних московских событиях — он прибыл на Лазурный берег всего пару дней назад. Иван отпускал свои жлобские шутки. Иранец вежливо улыбался. Его супруга почти не ела и не пила, выполняя свою основную миссию — позволяла любоваться своей необычайной красотой. Евгений Юрьевич и любовался, стараясь не выходить за рамки приличий. Беседин, в общем, был равнодушен к женщинам. Его бурное прошлое, прошлое больших возможностей, пресытило и душу и тело. Это Иван застрял в возрасте необузданной половой распущенности, а он, Беседин, давно понял, что, в сущности, все везде одинаково. В данный период своей жизни Евгений Юрьевич предпочитал активным действиям спокойное созерцание.

— Господин Беседин, вы не уделите мне несколько минут? — спросил вдруг иранец. Беседин удивленно поднял брови.

— Я хотел бы обсудить некоторые вопросы, связанные с нефтяным бизнесом, — улыбнулся Хеджази. — Мне очень импонирует, что вы не относитесь к империи господина Вяхирева. Мы не могли бы поговорить наедине?

Мужчины вышли на открытую террасу ресторана. Первые несколько минут разговор действительно крутился вокруг нефти. Неожиданно иранец проговорил:

— Вы знаете, я учился в Москве в начале восьмидесятых. Какое было время для вашей страны! Какая промышленность! Какая военная мощь! Кстати, мы располагали данными о том, что в некоем сибирском городе существовал целый институт, работающий над созданием бактериологического оружия!

«Это еще что?!» — мысленно воскликнул Беседин.

— …Это было очень правильно! Только военная мощь, разносторонние виды вооружений могли сдерживать беспринципных и безжалостных агрессоров! А что мы видим сегодня? Взять последние международные события. Кое-кто возомнил себя хозяином вселенной и делает со всем миром то, что делал с известной особой в своем кабинете!

— К чему этот разговор? — сухо оборвал иранца Евгений Юрьевич.

— Только не волнуйтесь, господин Беседин! Вы — человек умный. Вы должны меня выслушать. Так вот, я располагаю сведениями, что вы руководили городом, где находился тот самый институт. То, что там велись работы с бакоружием, уже отражено в сводках наших спецслужб, так что никакой военной тайны тут нет. Мы знаем также, что после известных трагических событий вы были вынуждены покинуть город. А вскоре был закрыт и институт. Нас, собственно, интересует, куда исчез Рустам Каримов. И если вы поможете нам его найти, мы сделаем вас очень-богатым человеком.

— Каримов? — как бы напряг память Беседин. — Я не помню такого.

— Неужели? Позвольте вам не поверить. Каримов приближался к созданию бактериологического оружия невиданной силы. И если бы не трагическая случайность, ваша страна уже обладала бы властью над всем остальным человечеством. В результате аварии, приведшей к человеческим жертвам, Каримова из института выгнали. Затем он работал некоторое время в Петербурге, тогда еще Ленинграде. Это было как раз в то время, когда вы работали в Ленинградском обкоме партии. Так вот, Каримов тогда служил в некоем НИИ, где оказался не у дел, а затем и вовсе исчез. Никто не знает куда. Вашей стране не нужны специалисты такого уровня. Вашей стране вообще ничего не нужно — ни главенствующее положение в мире, ни собственные таланты. Так отдайте нам то, чем вы не умеете дорожить. Мы сумеем этим распорядиться лучше.

— Что вы хотите сказать?

— Некоторым зарвавшимся лидерам давно пора получить по носу. Мы это поняли гораздо раньше вас.

— Вы понимаете, о чем вы говорите? Раз уж вы осведомлены о поразившей город эпидемии, вы должны знать, сколько людей…

— По этому поводу у вас есть хорошая поговорка: лес рубят — щепки летят. Да и вообще… Нация, живущая многие десятилетия без войны на своей территории, но присвоившая себе право делить чужие земли и судить другие народы, нация сытых самодовольных потребителей — разве не заслужила она возмездия?

— Это провокация, — тихо проговорил Бесе-дин, — и я не хочу продолжать наш разговор. Этот, как его, Феликс, который привел вас сюда…

— Феликс — фигура абсолютно случайная. Просто подвернулся под руку. О том, что вы сидите в этом ресторане, я знал через пятнадцать минут после вашего прихода. И если бы мы не встретили на пути Феликса, я нашел бы другой повод познакомиться с вами. Вам абсолютно нечего опасаться. Наш разговор — всего лишь разговор, ни больше, ни меньше. Но я все-таки закончу. Мы полагаем, что Каримов, если он жив, разумеется, мог бы воссоздать утраченную технологию. А у нас появились сведения, что он жив. ' И поскольку вы с ним были знакомы, я хотел бы рассчитывать на вашу помощь. Мы понимаем, что ученый, тем более талантливый ученый, не может быть администратором — это совершенно Другое применение талантов. Руководить соответствующим производством могли бы вы. Вы человек деловой, у вас жесткая хватка. Моя страна с радостью приняла бы не только Каримова, но и вас. В сущности, от Каримова нужны две вещи — образец препарата, который он когда-то получил, и техническая документация на этот препарат. И последнее: я не сказал вам, во сколько оценивается ваша услуга…

Тут иранец назвал такую сумму, что у Беседина перехватило дыхание.

— И возможность жить и работать в стабильной стране, где вас будут ценить. Не отвечайте мне сейчас ничего. Вот моя визитка. Здесь и код моей электронной почты. Я буду ждать известий.

…В эту ночь Беседину необычайно везло в игре. Он сорвал крупный куш.

Это хороший знак, думал Евгений Юрьевич, возвращаясь с Иваном на яхту. Этот Хеджази — резидент. Ну и что? Вопросы Беседина в отношении всяких глупостей вроде: вы понимаете, что могут погибнуть мирные жители и прочая чепуха, — были заданы, чтобы прощупать собеседника. Сам Беседин начисто был лишен сантиментов.

Но откуда, откуда у них информация, что Каримов жив, вот что интересно! И странно. И, если вдуматься, опасно.

Да, пора домой! Хватит болтаться по волнам «Летучим голландцем»! Пора заниматься делом. Армия без генерала — это, по большому счету, армия ненадежная.

Пора воссоединиться с женой. За три месяца разлуки он, пожалуй, соскучился. Все-таки тридцать пять лет вместе — не баран чихнул. Никакие девки этого не заменят.

Жена гостила у сына. Сын жил теперь в Швеции совершенно легально, женившись на хваткой, деловой шведке и взяв ее фамилию.

Нынче, с высоты конца девяностых, история его исчезновения из страны казалась каким-то киношным триллером. Но ведь было, было!

«Если вы поможете найти Каримова…» — вспомнил Евгений Юрьевич слова Хеджази и усмехнулся.

Кому, как не ему, Беседину, знать, где скрывается Рустам.

 

Глава 19

ВЕРБОВКА

Каримова ему Зверев представил пять лет назад. Привез куда надо на бесединском «линкольне» — оказание почестей по высшему разряду было запланировано заранее.

В кабинет Евгения Юрьевича вошел высокий лысый мужчина.

Беседин поднялся из-за своего стола, пошел навстречу, протягивая руку:

— Здравствуйте, здравствуйте, дорогой Рустам Каримович! Счастлив видеть вас в добром здравии!

Низкий столик в углу кабинета был сервирован бутербродами с рыбой, икрой, дорогими колбасами. От Беседина не утаился голодный взгляд, который бросил Каримов в ту сторону.

— Присаживайтесь, дорогой мой! Как приятно видеть людей, с которыми тебя связывают прежние годы. Великие свершения! А вы почти не изменились с времен Солнцегорска.

— Да разве вы помните меня по тем временам? — расплываясь восточным лицом в невольной улыбке, усомнился гость.

— Как же! Кто же вас не знал?! Из посвященных, разумеется. Я хоть и не был допущен в святая святых науки, но всех знаменитостей города, которым руководил, просто обязан был знать! А уж вы были знаменитость из знаменитостей.

Каримов продолжал улыбаться, но узкие глаза под припухшими веками смотрели настороженно.

— Давайте-ка выпьем по рюмочке коньяка, — сказал хозяин. — У меня отличный коньяк припасен. Как раз для самых почетных гостей.

— Не откажусь.

— За прошлое!

— За прошлое?

Рука Каримова с поднятой рюмкой задержалась в воздухе.

— А почему нет? В прошлом было много замечательного. Достойная зарплата, престижная работа, уважение и признание коллег.

— Да, да, это было, — с облегчением подтвердил гость. — За это можно выпить. Мужчины чокнулись — Вы закусывайте, не стесняйтесь. Я, знаете ли, часто вспоминаю те времена. Когда держава наша была мощной и процветающей. Когда никакая заокеанская шваль не смела указывать, как нам жить. Ну а вы? Как вы сейчас? Как работа, нравится?

— Что же может нравиться, когда тематика, которой я занимался пять лет, закрыта.

— Вот как? Почему?

— Трусость. Все людская трусость и ретроградство. Я занимался разработкой вакцины. Очень важной и нужной. А наш остолоп директор испугался, что вакцина может оказаться реактогенной. Что могут быть реакции на прививку.

— И что? Могут быть? Тяжелые?

— Чтобы это узнать, препарат нужно испытать на людях. Без риска не бывает настоящих научных открытий. Но объяснить ничего невозможно. Вокруг — ленивые тупицы, мечтающие лишь об одном: досидеть до пенсии. Знаете, Евгений Юрьевич, это ужасно: чувствовать в себе массу сил, осознавать свой научный потенциал и быть лишенным возможности реализоваться.

— Да, да, я понимаю. Как верно вы сказали про риск! Когда в городе вспыхнула эпидемия, я с большим пониманием отнесся к ситуации. Во всех инстанциях отстаивал вас. Болел за вас душой, поверьте. Без риска движение вперед невозможно, вы совершенно правы! Но ничего сделать не удалось. Ни вас защитить, ни себя. Давайте еще по рюмочке, не возражаете?

— Хороший коньяк расширяет сосуды. В умеренных дозах, разумеется.

— А мы в умеренных. В очень умеренных. Каримов все изучал собеседника настороженными глазами, не переставая улыбаться.

— Вижу, вижу в ваших глазах вопрос, милейший Рустам Каримович! Что этому старому черту от меня нужно, так? Что ж, все по порядку. Как вы знаете, после той злополучной эпидемии я был смещен с должности первого секретаря обкома. Катастрофа! Мне было уже пятьдесят с хвостиком. Куда податься? Оказался нужен здесь, в Питере, тогда — Ленинграде. Честно служил Родине. Но с тех пор Родина наша изменилась до неузнаваемости. Куда делись прежние устои, принципы?

Живем в бандитском государстве. А что делать? Надо жить. Но надо и уметь защищаться. В настоящее время я занимаюсь нефтяным бизнесом. Не морщьтесь, мой дорогой. Не все бизнесмены алчные чудовища, уверяю вас.

Моя задача — увеличить приток нефтепродуктов в наш регион. А отсюда — экспортировать их. В разумных пределах. Чтобы вырученные деньги шли на зарплату врачам, учителям, таким выдающимся ученым, как вы. Не буду обманывать вас, что думал о вас непрестанно все эти годы, — вы человек умный и фальшь почувствуете тотчас же. Но вот пришло время, и вспомнил. Мне мешают работать. Криминал совершенно распоясался. Возникла необходимость в надежной защите собственных интересов. И я хочу сделать вам деловое предложение. Очень выгодное в материальном плане и интересное в плане научном. Скажите, зачем вам сидеть в вашем НИИ, среди тупиц и остолопов, которые не в состоянии оценить вас по достоинству? Я хочу, чтобы вы создали коллекцию микроорганизмов, которыми можно было бы в нужных случаях останавливать зарвавшихся бандитов.

Беседин произнес эти слова самым невинным тоном и с самым невинным видом пригубил коньяк. Момент был кульминационный. Если Ка-римов сейчас вскочит и бросит ему в лицо какие-то гневные слова о высокой науке, чести ученого — дело проиграно. Но Каримов молчал, потягивал и потягивал коньяк. Ни один мускул не дрогнул на азиатском лице.

— Требования следующие, — переждав, продолжил Беседин. — Коллекция должна включать такие варианты, которые вызывают и легкое недомогание — в качестве превентивной меры, и какую-нибудь смешную болезнь, как легкое наказание, и смертельные исходы. Не могу же я стреляться со всякими подонками на пистолетах! Тем более что они свой выстрел делают всегда первыми. Далее.

Набор микроорганизмов должен быть как можно более широк, чтобы случаи не повторялись, и соответствовать тем болезням, которые встречаются у нас, а не в Южной Африке, к примеру. Ведь такие нюансы существуют, верно?

Каримов кивнул.

— Или же микробы должны быть такими хитрыми, чтобы выявить их в больном организме не представлялось возможным. Может быть, я выражаю свои мысли примитивно, но суть именно такова. Взамен же я обещаю вам материальное благополучие, жизнь на берегу чудного озера и возможность заниматься своими научными изысканиями. Условия вашего там проживания будут напоминать жизнь в Солнцегорске. Не только по уровню благосостояния, но и по секретности. Любые общения с посторонними придется исключить. Но зачем вам люди? Кто может оценить вас по достоинству, кроме…

— У меня есть условие: Карина должна быть со мной.

— Это ваша подруга?

— И помощница.

— Она будет с вами.

— И еще одно: ей нужно срочное лечение, на которое у меня нет средств.

— Пусть вас это не волнует. Я завтра же займусь вашим вопросом.

Так состоялась вербовка Рустама Каримова. Через несколько дней камни в почках его любимой женщины были с успехом размолоты лазером лучшей городской клиники. Еще через пару недель Каримов и его подруга уволились из НИИ и исчезли из виду. И никто из коллег и просто знакомых не слышал о них последние пять лет…

 

Глава 20

РАССОЛЬНИК ПО-ЛЕНИНГРАДСКИ

Жарким июньским днем в некоем ресторанчике Санкт-Петербурга собралась небольшая группа людей.

— Господа, я пригласил вас именно сюда, дабы напомнить кулинарное прошлое нашего народа, совсем недавнее прошлое. Печальное прошлое, если иметь в виду тоталитарный режим, навязанный народу партией, — с пафосом проговорил бывший обкомовский работник бывшего Ленинграда Петр Иванович Гринько. — Что никак не относится к прошлому ресторанному, — неуклюже пошутил он. — Советская кухня отличалась тем, что была простой, сытной и, как ни странно, достаточно вкусной. Впрочем, вы, господин Лейно, возможно, помните столовые Ленинграда со времен своего детства. Наверное, приезжали к нам на каникулы с мамой или с классом из своего Таллина, не так ли?

Статный мужчина лет тридцати, бывший эстонец финского происхождения Юхо Лейно, проживающий нынче в Хельсинки, снисходительно кивнул.

— Хозяева этого гостеприимного дома проводят фестиваль советской кухни, и мне показалось любопытным отметить наш договор в декорациях, так сказать, прошлого, — слегка повторился Гринько, пытавшийся научиться излагать мысли без бумажки с текстом. — Сейчас мы, фигурально выражаясь, съедим наше прошлое, чтобы этим ритуальным действием еще раз покончить с ним и смело шагнуть в будущее. Будущее свободного предпринимательства, равных возможностей…

Сидевшие за столиком люди: и уже упомянутый выше господин Лейно, и его белокурая переводчица, знавшая русский язык явно хуже своего патрона, которую молодой предприниматель неизменно привозил с собой в Петербург не потому, что спал с ней (то есть спал, конечно), но для того, чтобы лишний раз подчеркнуть свою полную независимость от великодержавной России и статус иностранного гражданина; и президент корпорации «Глобус», мужчина лет сорока, и его спутница, кареглазая девушка с невероятно блестящими в мягком свете настольной лампы каштановыми волосами; и помощник Гринько, прыщавый юнец, притащивший в ресторан (разумеется, с позволения патрона) какую-то очкастую девицу, — вся эта публика с тоской ожидала, когда иссякнет фонтан косноязычного красноречия бывшего обкомовца.

Гринько и сам не ожидал от себя столь затянувшегося словоизвержения, но сидевшая напротив него кареглазая девушка так возбуждала бывшего партийца, что Петру Ивановичу никак не удавалось закончить спич.

— …Гражданских прав и свобод! Итак, первую рюмку «Столичной» и первый бокал «Советского шампанского» — за будущее! — закруглился наконец Петр Иванович.

Публика с радостным облегчением поддержала его. Впрочем, кареглазая красавица, предмет неусыпного внимания Гринько, едва пригубила напиток и поставила бокал на стол.

— Дашенька, вам не понравилось шампанское? — обеспокоенно спросил Гринько. — Позвольте…

— Петр Иванович, пожалуйста, не беспокойтесь, — мягко улыбнулась красавица. — Я вообще почти не пью. А шампанское замечательное.

Девушка глянула на Петра Ивановича таким глубоким благодарным взглядом, словно это он, Гринько, собственноручно холил и лелеял лозу, а потом собственноручно же готовил искрящийся напиток.

— У вас что-нибудь со здоровьем? — упавшим голосом спросил бывший ленинец, не допускавщий мысли, что отказ от спиртного может быть связан с какой-либо другой причиной.

— Нет, со здоровьем все в порядке. Я, между прочим, занимаюсь спортом, — тихо отрапортовала Даша.

— Художественная гимнастика? — предположил Петр Иванович.

— Да, — подтвердила девушка.

— Как повезло вашему спутнику: как говорится, спортсменка, комсомолка и невероятно красивая девушка, — пробормотал Гринько.

— Моему спутнику повезло вовсе не со мной, — чуть поведя глазами в сторону уминавшего салат мужчины, призналась Даша. — А мне пока еще ни с кем не повезло, — едва слышно добавила она, опустив черные ресницы долу.

— Ах, вот как… Вот, значит, как!! — Петр Иванович окинул стол просветлевшим взором. — Господа, рекомендую салат «Столичный». Помимо обычного набора продуктов — всяких там огурцов, горошка и говядины — в нем присутствуют раковые шейки. Надеюсь, вы это отметили. А как вам нравится винегрет, абсолютно разноцветный, как ему и положено быть? С нежнейшей селедочкой. Как он вам?

Согласно церемониалу, уж Петру-то Ивановичу, как хозяину стола, никак не следовало хвалить яства. Это все равно что хозяйка дома нахваливала бы собственные кулинарные способности, не дожидаясь оценки гостей. Но Гринько или не был отягощен знанием соответствующего этикета, или забыл о нем начисто, плененный черноокой Дашей.

Гости дежурно улыбались. Впрочем, салат ."Столичный" действительно был хорош. И разноцветный винегрет был приготовлен по всем правилам кулинарного искусства. Поданный чуть позже знаменитый рассольник ленинградский, блюдо, известное некогда до самых до окраин, так и покрылся, нетронутый, капельками застывшего жира: гости Петра Ивановича Гринько явно предпочитали низкокалорийную диету да и вообще были начисто лишены ностальгии по прошлому.

 

Глава 21

ОЧАРОВАННЫЙ, ОКОЛДОВАННЫЙ…

Ресторанный вечер набирал обороты. Появились музыканты — скрипач и два гитариста. Публика потянулась танцевать.

За столиком остались сам Гринько и господин Лейно.

— Так я надеюсь, Петр, что никаких недоразумений не будет? — осведомился предприниматель, называя Гринько, который по возрасту годился ему в отцы (если не в деды), на западный манер — просто по имени.

Петру Ивановичу эта западная мода абсолютно не нравилась. Однако следовало считаться с реалиями нынешней жизни. Человек, заплативший очень крупную сумму за прохождение определенного решения в областном правительстве, имел право обращаться к чиновнику так, как ему хотелось.

— Разумеется, Вы можете быть абсолютно спокойны. Вопрос будет обсуждаться достаточно скоро. Но я успею провести работу с членами правительства.

— Итак, аренда на девяносто девять лет? Земля под аренду отводится корпорации «Глобус»? — еще раз уточнил финн.

— Вы можете быть абсолютно спокойны, — повторил Гринько, не сводя глаз с Даши, покачивающейся в такт мелодии в объятиях председателя вышеупомянутой корпорации.

Медленный танец позволял во всех подробностях рассмотреть фигуру девушки. Фигура у нее была прямо-таки итальянская: полная грудь, тонкая талия, развитые бедра, длинные ноги идеальной формы, хотя и с крепкими мышцами спортсменки.

— Какая очаровательная девушка! — вздохнул Гринько.

— Она вам нравится? Возьмите ее себе, — простодушно ответил Юхо Лейно.

— Да-а? А президент «Глобуса»?

Лейно поднял на Петра Ивановича недоуменный взгляд светлых глаз.

Неужели старый дуралей не видит, что это обыкновенная «ночная бабочка»? Девка по вызову. Черт его знает, где подцепил ее зиц-председатель. Одно можно точно сказать: не на улице. Для этих целей существовал набор определенных телефонов.

"И что эта старая калоша, то есть Петр Иванович Гринько, запал на обычную шалашовку? — недоумевал про себя Лейно. — Впрочем, «обмануть меня не трудно, я сам обманываться рад», — процитировал в уме финн, учившийся в русской школе и не успевший забыть Пушкина, несмотря на право наций на самоопределение.

Юхо Лейно, разумеется, и ведать не ведал о том что стройная брюнеточка является для Петра Ивановича идеалом женской красоты.

— О, президент не обидится, — улыбнулся Лейно. — Даша просто его старинная приятельница. Не больше того.

— Да-а? — обрадовался Гринько.

«Конечно да, — ухмыльнулся про себя Лейно. — То, что она просто подруга, — за версту видать. Все равно как я — ирландский сеттер. Но если у старикана что-то встало именно на эту пугану, фирма не возражает. Подарим деду маленькую радость».

— Музыка смолкла. Гости вернулись к столу.

Юхо отозвал президента «Глобуса» в сторонку, затем обратился к Гринько:

— Мы на минуту спустимся в бар. Вы не возражаете, Петр Иванович?

Гринько не возражал. Более того, обрадовался. Подозвав скрипача, заказал мелодию, опустив в его карман зеленую бумажку.

— Следующая песня посвящается Даше, — провозгласил музыкант, чуть поклонившись де-вушке.

— «Очарована, околдована, с ветром в поле когда-то повенчана…» — мягким баритоном вполголоса запел один из гитаристов.

— Вы позволите вас пригласить? — вновь охрипшим голосом спросил Дашу Петр Иванович. Даша, разумеется, позволила.

В просторной трехкомнатной квартире Петра Ивановича Гринько звучала с магнитофонной ленты все та же мелодия. «…Отчего же ты плачешь, красавица, или мне это только чудится?» — вопрошал хрипловатым голосом певец.

Петр Иванович неуклюже топтался с возвышавшейся над ним Дашей, стараясь попадать в такт и нежно прижимая девушку к себе.

Несмотря на обкомовское прошлое, предполагавшее широкие возможности, Петр Иванович не был пресыщен женским вниманием. Во-первых, всю свою прошлую жизнь он прожил на третьих ролях, будучи вечным третьим помощником комсомольских, а затем и партийных вожаков. Конечно, и ему перепадало от пирога, но что перепадало? Если говорить о женщинах, в те времена не было нынешней вседозволенности. И досуг комсомольских вожаков, а затем и партийцев зачастую скрашивали комсомольские богини, далеко не все из которых соответствовали вкусу Гринько. К тому же по табели о рангах ему доставались именно третьесортные богиньки. Конечно первый, да и второй секретари баловались и с эстрадными дивами. Но опять-таки «давеча не то, что таперича», — если переиначить поговорку. Петр Иванович прекрасно помнил, как связь всесильного в городе первого со звонкоголосой пампушкой привела певичку прямиком в колымскую филармонию. А самому первому стоила множества пренеприятных объяснений с Москвой.

Во-вторых, связям с женщинами препятствовала скандальная и ревнивая до патологии супруга Петра Ивановича. Так что в этом смысле шестидесятитрехлетний Гринько был человеком нереализованным. Впрочем, и в других смыслах тоже.

Когда энергичный и властный Евгений Юрьевич Беседин, бывший второй секретарь обкома, под началом которого Гринько ходил около десятка лет, пропихнул его в правительство Ленинградской области, Гринько воспринял это как партийный наказ. И первое время так и жил, как под присягой, — беспрекословно выполняя волю Беседина. Но молодому финскому парню со смешной фамилией Лейно удалось разбудить в Гринько давно уснувшее честолюбие, объяснить, что каждый человек сам себе хозяин. Что он, Петр Иванович, занимающий высокую должность, представляет самостоятельный интерес для деловых партнеров и может проводить собственные решения через областное правительство.

Беседину, поправлявшему в прекрасном далеке пошатнувшееся здоровье, и в голову не могло прийти, что Петруша вдруг начнет вести собственную партию.

Однако Беседин, как известно, уже три месяца отсиживается на Лазурном берегу. А он, Петруша, остался в городе. А оставшись, вдруг почувствовал собственную значимость. Вечная третья скрипка получила шанс вести сольную партию. Чувство было непривычным и очень приятным. Теперь уже вокруг него кружились иностранные партнеры, ищущие алчным взором, чего бы еще урвать в растерзанной ими стране.

Вот хоть и финны, прикрывающиеся зарегистрированной в Москве корпорацией «Глобус» с собственным зиц-председателем. Как его хоть фамилия-то?

Митюхин. Вот и они хотят взять землю в аренду. Хотят? Пусть берут. Заявлено-то, что берут для строительства порта. То есть на благо города. Конечно, никакого порта не будет. Им этот порт нужен с точностью до наоборот. То есть совсем не нужен. Заморозят стройку, и все дела, это ясно. Но если землю получит Беседин, разве Гринько получит хоть маленький кусок пирога? Как же! Разве что крошки. А финны обещали ему по-настоящему большие деньги. Половина из которых уже, кстати, выдана.

И Гринько осмелел настолько, что послал Евгения Юрьевича к черту.

Правда, через посредника. То есть Петр Иванович как бы воскликнул: «Я взбунтовался!» Прямо как в кино, честное слово!

Впрочем, в данный момент мысли Гринько были сосредоточены не на делах, а на высокой стройной девушке, которую он держал в своих объятиях. Девушке своей мечты.

Супруга Петра Ивановича находилась в санатории, дочь давно жила отдельно, и ничто сейчас не могло помешать ему наслаждаться жизнью. Петр Иванович опасался лишь одного: как бы его немолодой организм не подвел в самый ответственный момент. Но организм как будто подавал сигналы боевой готовности, и Гринько еще крепче прижал к себе Дашу.

— Ой, Петр Иванович, мне пора домой! — испуганно воскликнула девушка, как бы только сейчас увидев массивные напольные часы с маятником. — Уже одиннадцать, ужас! Мама будет ругаться.

— Как? — ошеломленно воскликнул Гринько. — Дашенька, неужели вы покинете меня? Я вас не отпущу, как хотите. Умоляю вас, не уходите, — жалобно бормотал он. — Я всю жизнь мечтал именно о такой, как вы. Я просто умру, если вы не останетесь, — с жаром добавил он.

Горе Петра Ивановича было глубоко и неподдельно. Даша смягчилась.

— Ну хорошо, — чуть помедлив, промолвила она. — я позвоню домой, скажу, что заночую у подруги. Только…

Девушка замялась, опустила ресницы:

— Вы, пожалуйста, выйдите на минуту… Понимаете, неудобно при вас лгать…

— Конечно, конечно, моя радость, — торопливо проговорил Гринько, чуть не до слез растроганный таким целомудрием.

Пощелкав кнопками телефона, Даша отрапортовала четким, деловым тоном:

— Через час высылайте машину.

Когда Петр Иванович, излучавший влюбленность всем своим существом, возник на пороге комнаты, девушка сделала в его сторону страшные глаза, призывая таким образом к молчанию, и проворковала в телефонную трубку:

— Спокойной ночи, мамочка. Целую.

Взмах ресниц в сторону Гринько.

— Все в порядке, — с улыбкой доложила она Петру Ивановичу.

Совершенно счастливый Гринько сел рядом с Дашей, робея, словно школьник.

— Знаете что, Дашенька, давайте выпьем на брудершафт! — предложил он, вспомнив, что после брудершафта положен поцелуй.

Даша застенчиво улыбнулась и согласно кивнула. Гринько взялся за наполненный бокал и продел его через Дашин локоток. Не отрывая взгляда от удлиненного лица с опущенными ресницами, Петр Иванович едва пригубил напиток и припал к влажным вишневым губам.

Поцелуй длился долго. Петр Иванович никак не мог оторваться, Даша едва не задохнулась.

— Вы… вы замечательно целуетесь, — промолвила она чуть слышно.

— Да? — задохнулся теперь уже Петр Иванович. — Но почему — «вы»? Скажи мне «ты», — забормотал он, припадая жадным ртом к ее шее, спускаясь вниз, пытаясь расстегнуть блузку.

— Подожди, подожди, Петруша, — смеялась Даша, уворачиваясь от его поцелуев.

— Почему подожди? Я не хочу… Я ждал тебя всю жизнь…

Петр Иванович шумно сопел. Пуговки выскальзывали из дрожащих неуклюжих пальцев.

— Да постой же! Я перемазала тебя помадой. Так смешно! Подожди секунду, я достану платок.

Вмиг оказавшись на другом конце дивана, девушка открыла сумочку и ахнула:

— Смотри, я забыла отдать Роману грибы!

С этими словами Даша достала небольшую баночку, действительно наполненную грибами.

— Какой Роман, какие грибы? — бормотал ошалевший от страсти Петруша.

— Ах, ну Роману Митюхину! Президенту «Глобуса». Он мой давний приятель.

И очень любит маринованные грибы, которые готовит моя мама. Я специально для него принесла. Но ты так внезапно меня украл, что я совершенно о них забыла!

— Да черт с ними, с грибами, иди ко мне! — взмолился Петр Иванович.

— Давай съедим их. Я хочу, чтобы ты попробовал. Очень вкусно, правда!

— Господи, да не хочу я твоих грибов! Ну что ты меня мучаешь? — почти прорыдал Гринько. Даша вдруг опустила голову:

— Понимаешь, я не могу так сразу… Я должна к тебе привыкнуть. Хоть немного. Ну съешь один грибок, пожалуйста! Мне так хочется, чтобы тебе понравилось. — Она подняла на него серьезные карие глаза.

«Бред какой-то, — подумал Петр Иванович, но почему-то не смог отказаться. — Какая трогательная дурочка!» — подумал он еще.

— Хорошо, но только одну ложку.

Даша радостно захлопала в ладошки, отвинтила крышку. Петр Иванович подцепил ложкой красивый белый грибок, немедленно проглотил склизкую массу, не чувствуя вкуса, мечтая лишь о том, чтобы с проклятыми грибами было наконец покончено.

— Вкусно, правда? — голосом милой шалуньи спросила Даша.

— Все, хватит, — прохрипел Петруша, срывая с нее блузку, юбочку, путаясь в ее застежках, крючках и петлях, чувствуя, что еще немного — и он не выдержит, желание разорвет его.

Но когда одежды пали и обнаженная Даша предстала перед ним, стыдливо улыбаясь и, по обыкновению, опустив ресницы, бедный Петруша почувствовал, что ничего не сможет. Он был попросту раздавлен ее совершенством, он и пальцем не смел к ней прикоснуться.

Даша взяла ситуацию в свои руки. Все так же стыдливо улыбаясь, она ловко раздела Петра Ивановича, легонько опрокинула его на диванные подушки и по-спортивному технично овладела товарищем Гринько.

Петр Иванович крепко прижимал к себе молодое, тугое тело, вдыхая аромат мягких густых волос. «Боже, какое счастье на старости лет! Разведусь, женюсь на этой милой девочке, увезу ее за границу…» — думал Петр Иванович.

Однако вслух Гринько произнес другие слова:

— Какое счастье, что завтра воскресенье. Не надо идти на работу. Ты ведь будешь со мной весь день, да, солнышко?

— Да, милый. Спи, ты устал, — откликнулась Даша.

Петр Иванович не заметил нетерпения в ее голосе. Через минуту он спал, счастливо улыбаясь. Сон, однако, был тяжелым, с неприятными видениями. Петр Иванович пытался проснуться, на секунду открыл глаза и увидел Дашу — абсолютно одетую, протирающую мягкой тряпочкой бокал. Хотел пожаловаться, что ему очень нехорошо, но Даша вдруг раздвоилась, и уже две Даши полировали все той же тряпочкой сервировочный столик. Петр Иванович отчаянно попытался соединить двух девушек в одну, но странная пелена заволокла обе фигурки, и он провалился в глубокую черную, словно бездонная яма, дурноту.

…Через двое суток, уже во вторник, встревоженная молчанием телефона, проведать Гринько примчалась дочь. Отец лежал на диване без движения. На сервировочном столике стояла полупустая бутылка шампанского, одинокий бокал и банка грибов.

В тот же день Петр Иванович Гринько умер в одной из клиник города. Он оставался в сознании до последней минуты, но обстоятельства последнего в своей жизни ужина скрыл и от дочери и от врачей.

На похоронах присутствовали члены областного правительства, а также бывшие товарищи по партии. Публика чуть слышно переговаривалась, обсуждая внезапную смерть.

— Бред какой-то! Умереть от ботулизма! Как в глухой деревне!

— Врачи говорили, что такой интоксикации давно не видели. Говорят, банка с грибами, что на столе стояла, была буквально нашпигована микробами.

Известно ведь, что грибные консервы — прекрасная среда для возбудителя ботулизма. И по телевизору каждое лето предупреждают. Как его угораздило?

— А что вы хотите? Жена отдыхать отправилась, дочь забросила.

Захотелось чего-нибудь вкусненького, домашнего. Вот и хватанул грибов. У бабульки какой-нибудь купил, возле метро… По крайней мере, так дочь говорит.

Теперь уж не узнаешь.

— Но, может быть, это… — Нет, в квартире все в порядке. Ничего не пропало. И отпечатков никаких, криминалисты работали, уж поверьте мне.

— Какая нелепая, ужасная смерть. А мог бы жить и жить…

Провожающие покойного с укоризной поглядывали на вдову — пожилую женщину с неприятным узкогубым лицом, словно именно ее отъезд в санаторий был причиной нелепой смерти супруга.

Впрочем, в определенном смысле так оно и было.

…Господин Лейно получил печальное известие уже в Хельсинки. Срываясь на фальцет, он орал в телефонную трубку на президента корпорации «Глобус»:

— Мы потеряли свое лобби! Кто будет проводить нужное нам решение?

Пропали деньги! Время! Где ты взял эту б…, с которой уехал старикан?

— Но я всегда заказываю девушек в одной и той же фирме, никогда никакого криминала… Это приличное агентство. Я сейчас же туда позвоню, все выясню. Не может быть, чтобы девка была замешана в его смерти, — лепетал Роман.

— Звони! Немедленно!

Однако в петербургском агентстве интимных услуг, которым пользовался Митюхин, ответили, что высокой брюнетки с итальянской фигурой и русским именем Даша у них никогда не было.

— Вы сделали заказ, это мы прекрасно помним. У нас ведется строгий учет. Вы еще просили Машу, которую заказываете обычно. Но Маша на больничном.

Мы обещали подобрать вам другую девушку, верно?

— Ну да. Она и приехала.

— Кто приехал? Мы никого к вам не отправляли. Минут через пятнадцать после первого звонка позвонил ваш компаньон и отменил заказ.

— А… Кто же? — спросил Роман и положил трубку.

 

Глава 22

ТАЙНЫЕ ПОРОКИ

Член областного правительства Демьян Викентьевич Ямалаев аккуратно открыл входную дверь, зажег свет. Уютное потайное гнездышко манило мягкими драпировками, приглушенными тонами ковров, изысканными бронзовыми лампами в виде младых полуобнаженных пастушков и пастушек. Демьян Викентьевич предпочел бы видеть вокруг себя одних пастушков, но таковых ламп обнаружить в антикварных лавках пока не удалось.

Проверив содержимое холодильника, Демьян Викентьевич остался доволен.

Приходящая домработница, кандидат технических наук, выражаясь слогом вояк, выполняла поручения четко, без замечаний. Были обнаружены баночка маринованных миног (Ямалаев обожал миноги) и сочных испанских маслин (любил Ямалаев и маслины). Повертев в руке банку паюсной икры, член правительства остался доволен и икрой. Маркировка указывала, что продукт наисвежайший. Никаких излишеств, но все, что необходимо для легкого ужина, призванного укрепить члены, не вызывая тяжкой осоловелости. Скромно стояла в двери бутылка виски. В морозильной камере обнаружилась формочка с разноцветными кубиками льда.

Несколько видов натуральных соков. Никакого пошлого шампанского — непременного атрибута любовных свиданий примитивных гетеросексуалов. Радовала глаз роскошная рыночная клубника и крупная, цвета багряного заката, черешня. Ямалаев представил себе, как положит тугую ягоду в рот и раздавит ее в поцелуе о пухлые, молодые губы…

Возникшая в воображении картина так возбудила Демьяна Викентьевича, что он даже застонал слегка и отправился в ванную. Зеркальные стены ванной комнаты многократно повторили во всевозможных ракурсах довольно ладную фигуру мужчины сорока двух лет, образование высшее гуманитарное, из семьи хореографа и… И все.

Просто из семьи хореографа. Поскольку мама Демьяна Викентьевича никогда не работала. А в основном плакала. Причину постоянных маминых слез Демьян Викентьевич осознал много позже, став юношей. И тогда он поклялся себе, что его собственная жена никогда не узнает о тайных пристрастиях своего супруга.

Конечно, он собирался жениться, как же еще? Разве можно было лет двадцать тому назад хоть намеком выдать свою нетрадиционную ориентацию? Действовала статья в кодексе. Сколько их, жертвами павших в борьбе роковой? Одна лишь фамилия Параджанов чего стоит. И Демьян Викентьевич, поворачиваясь под тугими водяными струями, как молитву, начал перечислять про себя знаменитые имена. Попалась ему на днях замечательная книжка «Другой Петербург» — о геях высшего света. От Петра Первого, который, оказывается, тоже жил с Меншиковым. До наших дней. Есть чем гордиться. Таланты. Тонкие, изысканные люди. А кто среди натуралов? Одни водопроводчики Сидоровы и дворники Галнутдиновы.

Демьян Викентьевич, еще раз с удовлетворением оглядев себя в зеркала, растерся жестким махровым полотенцем, облачился в роскошный шелковый халат с кистями, взял с полочки флакон. Во влажном воздухе ванной распространился запах дорого парфюма.

Нужно позвонить домой. Спокойствие семьи — превыше всего. Ямалаев опустился в низкое кожаное кресло.

— Тамарочка? Добрый вечер, родная. Как там у вас? Все в порядке? Где Степан? Ну почему ты отпускаешь его на эти ужасные дискотеки? Там черт знает что происходит! Наркотики, девки. Ну как я могу не беспокоиться? Вы для меня — все. Ну хорошо, не буду. Нет, родная, я задерживаюсь. Мы заседаем. Готовим вопрос к согласованию. Да, милая. Устал ужасно. Ложись спать, не жди меня. Если что-нибудь экстренное, звони на «трубу». Целую.

Спи, моя радость, усни, улыбнулся Ямалаев. Он прошел на кухню, плеснул в квадратный стакан виски, добавил льда. И так, со стаканом в одной руке и трубкой в другой (следует упомянуть, что депутат курил трубку), Демьян Викентьевич прохаживался по устланной коврами комнате. Как хорошо быть членом правительства! Лучше работы я вам, синьоры, не назову, насвистывал Ямалаев некогда популярный мотивчик.

И то верно. Разве сопоставить его прежнюю жизнь, жизнь ректора одного из гуманитарных вузов города, с его нынешней жизнью? Что было там? Бедность и порок. Причем бедность лезла изо всех дыр, а порок приходилось тщательно маскировать. Что здесь? Бескрайние права, неограниченные возможности.

Ограниченные, конечно. Но ему, Демьяну Ямалаеву, хватает. В одночасье малогабаритная трехкомнатная квартира в спальном районе Петербурга сменилась тоже трехкомнатной, но по площади соизмеримой с каким-нибудь небольшим европейским государством. Да еще в историческом центре города. На Мойке. Почти по соседству с Пушкиным. Ну а где же еще жить члену областного правительства?

Не в Подпорожье каком-нибудь, право слово! Появилось и вот это уютное гнездышко, о котором знает глупая наседка Тамара. Появились деньги.

За принятие решений, лоббируемых теми или иными группами, можно получать такие комиссионные, что годовой оклад ректора покажется смешным недоразумением. Впрочем, что об этом говорить? Многочисленные газетные аналитики давно разложили все по полочкам. Назвали вещи своими именами.

Проследили на многочисленных примерах растворившиеся в воздухе миллионы долларов. И что? И ничего. Как говорит славный малый, партнер по игре в теннис, депутат городского законодательного собрания Димка Огибин, — чернь все съест.

И это правда. Вот он, Ямалаев, пьет свой дринк в своей потаенной квартирке, ждет своего мальчика и ничего не опасается.

При мысли о юноше сладкое волнение вновь поднялось от чресел вверх, к самому горлу, перехватило дыхание. Пора приготовиться к визиту.

Ямалаев сервировал низкий столик с черной стеклянной столешницей.

Разложил по хрустальным вазочкам припасенную снедь. Открыл банку с икрой, приготовил тосты. Выложил на блюдо ягоды. Бутылка виски, сок в высоком графине.

Лед достану позже, когда он придет, подумал Демьян Викентьевич.

В этот момент запиликала трубка сотового. «Что это? Неужели дома что-нибудь? Как некстати. Отговорюсь чем угодно», — лихорадочно соображал депутат на пути к журнальному столику.

— Але? — голосом максимально занятого человека бросил он.

— Господин Ямалаев? — утвердительно поинтересовалась трубка.

Демьян Викентьевич узнал голос и ответил ледяным тоном:

— Что вам угодно? По какому праву вы пользуетесь этим номером? Откуда он вам известен?

— От верблюда. Ну что, Ямалаев, Родину продал? За сколько?

— Как вы смеете? Я немедленно…

— Молчи и слушай. Неделю тому назад ты встречался с финским бизнесменом Юхо Лейно. Он предложил тебе десять тысяч баксов за решение вопроса об аренде земли под нефтетерминал в пользу фирмы «Глобус», за которой стоят финны. У вас там должно быть голосование по этому вопросу. И ты, милый, согласился. Я разговаривал с тобой пару дней спустя, просил тебя голосовать за финансовую группу «Малко». А ты цинично продал Родину чухонцам за какие-то паршивые десять тысяч.

Намек на то, что он, Ямалаев, продешевил, заставил его продолжить разговор.

— Как вы смеете так разговаривать со мной? За фирмой «Малко» стоит Евгений Юрьевич Беседин. Его нет не только в городе, но и в стране. Он за границей. Вы что, представляете его интересы? Кто вы такой?

— Я представляю свои интересы. Но они совпадают с интересами фирмы «Малко».

— Так дела не делаются. Нас никто не знакомил. Я понятия не имею, с кем разговариваю. Если вы серьезный человек, вы должны быть представлены людьми, которым я доверяю. Вы должны сформулировать ваши предложения. Четко, осязаемо.

— То есть ты спрашиваешь, сколько я тебе за это заплачу? Вообще не заплачу. Нисколько. Ты у нас не бедный. Только смотри, голубь, как бы чего не вышло.

— Бред какой-то. Серьезные люди переговоров в подобном тоне не ведут. С какой стати вы вообще мне тыкаете? Вы что, угрожаете мне?

— Предупреждаю. Вы недавно первого вице-губернатора хоронили, так?

Товарища Гринько. Светлая ему память.

— Вы… Вы что? Я сейчас же позвоню в милицию! Черт знает что творится!

Наглый шантаж!

— Семью твою жалко.

— Что-о? Вы просто недоразвитый идиот! Я скажу сейчас, что согласен голосовать за Беседина. Или не согласен. И что? Вы поверите мне на слово?

Вопрос будет рассматриваться через месяц. Если за это время вы не убедите меня в целесообразности вашего предложения, я…

— Мы тебя убедим, голубь, — проникновенно произнес голос.

Ямалаев швырнул трубку. Мерзавец? Надо будет завтра же связаться с МВД.

Черт знает что творится! Какой-то хулиган шантажирует члена правительства! За десять минут до свидания! Сволочь. Наглая сволочь! Все сбил. Все настроение.

Ямалаев отключил сотовый, швырнул трубку на столик. Плеснув в стакан виски, попытался воссоздать прежний настрой — сладкую негу, возвышенное томление… Взгляд депутата упал на багряные ягоды черешни. Вот! Вот оно!

…Три дня тому назад возле дома, где депутат жил своей официальной жизнью, медленно брел вдоль набережной Мойки стройный юноша с лицом и поступью молодого греческого бога, с изогнутыми дугой вишневыми губами. Юноша был полностью погружен в себя. Ямалаев увидел его из окна своей квартиры на втором этаже. Увидел и застыл. Онемел. Он следил глазами за стройной юношеской фигурой с развернутыми плечами, за гордой посадкой головы. Он не помнил, как оказался на улице, как заговорил с юношей. Он был словно в бреду. Они встретились в кафе вечером следующего дня. А нынче юный греческий бог должен был явиться сюда.

Раздался звонок, и Ямалаев, обмирая от нахлынувших чувств, бросился к двери.

 

Глава 23

С ХАНКИ НА ГЕРУ, С ГЕРЫ НА ХАНКУ

Подвал старого трехэтажного дома в одном из районов Староподольска выглядел сухим и довольно чистым. Для подвала, разумеется. В центре обширного низкого помещения стоял фанерный ящик, накрытый некогда белой, а нынче грязно-серой тряпкой. Вокруг на таких же пустых ящиках сидела группа молодых людей. Совсем молодых — от шестнадцати до восемнадцати. Лелька и Санек были среди них самыми старшими. На ящике с тряпицей стоял керогаз, на нем кастрюлька. В настоящий момент керогаз был уже выключен. Саня заглянул в кастрюльку:

— Ништяк. Можно начинать. Он ввел иглу в Лелькину плечевую вену.

Сидевшие вокруг ребята колотились мелкой дробью, не сводя с иглы мутного взгляда. Смотрели, как кровь заполняет двадцатикубиковый шприц.

— Пережимай, — скомандовал Санек невысокому парнишке.

Тот закрутил жгутом шелковый платок на тонкой Лелькиной руке, Саня выпустил жидкость в кастрюльку с вязкой массой на дне. Снова набрал полный шприц — теперь уже из кастрюльки. Лелька тем временем крепко держала жгут выше торчавшей из вены иглы.

— Ништяк. Можно по вене пускать. Лелька первая.

Компания молча кивнула единым движением голов. Лелька ослабила жгут.

Несколько пар глаз жадно следили, как разведенный кровью наркотик перетекает в ее вену.

— Теперь мне давай! Меня по-черному кумарит, — прохрипел парнишка, только что выполнявший роль ассистента.

— Ну давай.

Парень подставил локтевой сгиб. Четкая, еще не изуродованная тромбами вена показывала, что колется он совсем недавно. Та же игла вонзилась в руку, часть темной жидкости перетекла в новую вену…

— Теперь я, Санек!

— Нет, я!

— Санек, мне сначала!

Саня вонзал иглу в подставленные руки, ноги. Одному «старослужащему» ввел иглу под язык — остальные вены восемнадцатилетнего парня «сгорели» под героином.

— Все, ништяк! Лелька, давай теперь мне.

Санек начал расстегивать джинсы. Лелька, с уже расширенными зрачками, двигалась медленно, с трудом выполняя нужные манипуляции.

— Давай шевелись! Поплыла, да? А я?

В закрытую дверь подвала постучали условленным стуком.

— Вводи, гадина! Убью, — прошипел Санек. Сидевшая на корточках Лелька вытащила наконец иглу, шлепнулась задом на пол и рассмеялась.

— Открывайте, — разрешил Саня. Кто-то поднялся, загребая ногами, двинулся к входу, отодвинул толстый шест, подпиравший дверь изнутри.

— О, Хорек заявился, — хихикая, доложил он остальным. — А ты. Хорек, чуть не опоздал. Саня, там ему чего-нибудь осталось? Ты гляди, как его бьет-то, как его колбасит-то!

Компания радостно хохотала.

— Башли на бочку — и вперед! И вправду кумарит тебя, Хорек. Ну иди сюда, маленький! — откликнулся, посмотрев на вновь пришедшего, Санек.

Вошедшего, нескладного парня с непропорционально маленькой головой, действительно трясло.

— Вы, это… Ширяетесь, да?

— Нет, ботанику учим, — давясь смехом, сострила Лелька, все так же сидя на полу.

— Я… это…

— А мы — то! А мы — конь в пальто!

— Слышьте, я кровь позавчера сдавал. Из военкомата опять привязались.

— Я сейчас тоже сдала, — все не унималась Лелька, — вон, в кастрюльку.

— У меня СПИД нашли, — выдохнул парень. Сообщение было сопровождено новым взрывом хохота.

— СПИД не спит! — провозгласил Саня.

— Вы что, не слышите, придурки? Вы же тоже все здесь кололись. Я думаю: чего они прицепились с этой кровью? Раз сдал, второй сдал. Позавчера третий раз взяли. И все вроде как из военкомата. А сегодня меня докторица наша обрадовала.

Что я ВИЧ-инфицированный. И в ментовку тут же потащили. Пыталово устроили настоящее. Статьей пугали. Сидеть тебе, говорят, не пересидеть. — Голос Хорька поднимался все выше и на последних словах сорвался на тонкий плач. — Слышьте, статья, оказывается, есть в кодексе. Они мне ее зачитали, суки. За угрозу заражения или как-то там еще. А я, что ли, заражал? Это ты, Санек, это вы с Лелькой соломку завезли. Это вы нас тут уже два месяца ширяете.

— Ты что же, все это им и рассказал? — зловеще процедил Саня, вникая наконец в смысл произносимых слов. — Ты что же, сдал нас?

— А что я? — Хорек завыл уже в голос. — Они меня тепленьким взяли.

Только диагноз сказали, туг же меня менты под белы руки. И докторица все выспрашивала: с кем колешься, как колешься. Она хоть вежливо. А менты руки крутить начали. Я что, крайний?

— Да я же тебя, сука, убью сейчас, — медленно проговорил Саня, поднимаясь.

— Я ничего не сказал. Я только сказал…

Двери в подвал неожиданно распахнулись.

— Всем встать лицом к стене. Руки на стену, ноги врозь. Милиция! — рявкнули от двери.

В темное помещение ввалилась группа людей в милицейской форме.

Поднялся визг, ругань, грохот опрокидываемых ящиков.

Группу староподольских наркоманов продержали в КПЗ ночь. Утром задержанных отпустили. Всех, кроме Санька.

Конечно, малолетки его сдали, злобно думал Саня, сидя в тесной, забитой людьми камере. Мысли вспыхивали в измученном ломкой мозгу вразнобой и тут же расползались, как тараканы. Вон, мент уже двумя статьями стращает: перевозка и распространение наркоты, да еще и склонение к употреблению. До десяти лет. Ну, это мы еще посмотрим. Пусть докажут сначала. Хотя Дела-то, если честно, хреновые. Кастрюлька с остатками варева ушла на экспертизу. Еще и кровь взяли на анализ. И у Лельки и у него. Хотя права никакого не имеют насильно обследовать. Да разве с ними, суками, поспоришь? Сегодня вторые сутки на исходе. Должны или выпустить, или предъявить что-нибудь.

Лелька говорила, что у ее матери брат двоюродный в ментовке работает…

— Петров, Самойленко, Чиладзе, Афанасьев, Дементьев, — прочитал по списку возникший в камере контролер, — все на выход.

Саня и не заметил, как дверь камеры открылась. Суетливо задергавшись, он вместе с остальными кинулся к выходу.

На улице, около здания гормилиции, курили несколько мужчин. Они с напряженным вниманием разглядывали вдыхавших сладкий воздух свободы нарушителей правопорядка.

— Кто из вас Самойленко? — окликнул один из этой группы.

От мужиков исходила явная угроза. Санек, стараясь не спешить, обогнул здание.

— А вон тот, что за угол завернул, — доложил , кто-то из сокамерников.

Саня кинулся прочь, юркнув в первый же двор, который, к счастью, оказался проходным. Выскочил было на улицу, но его настигли, втащили обратно, сбили с ног.

— Ногами его, ногами. Руками не трогайте!

— Сука! Ты что с детьми нашими сделал?

— Убью, убью! — истошно кричал один из мужиков.

Удары сыпались со всех сторон: Саня съежился, закрывая голову руками.

Но чей-то кованый ботинок достиг его виска.

* * *

Когда он очнулся, было уже темно. Он лежал в глубине двора, за выступом стены. Слышались голоса проходивших через двор людей. Саня попробовал подняться. Резкая боль вспыхнула во всем теле. Он застонал и рухнул, размазывая по лицу кровь. Подняться удалось с пятой попытки. Он еще долго стоял, прислонясь к стене. Затем медленно двинулся, петляя незнакомыми переулками.

Дом Лелькиной матери находился в частном секторе. Обычный одноэтажный домишко, утопающий в зелени сада. В окнах горел свет. Саня проскользнул в калитку. Загремел цепью и угрожающе заворчал огромный пес.

— Пират, свои, — почти шепотом проговорил Саня.

Цепь снова загремела. Пират забрался в будку. Саня легонько постучал в Лелькино окно и тут же отступил в тень яблони. Створки окна распахнулись, высунулась льняная Лелькина голова.

— Саня, это ты? — негромко спросила она, вглядываясь в темноту. — Санечка, что с тобой? — запричитала Лелька. В льющемся из окна свете лицо Санькино казалось еще более изуродованным.

— Ништяк, — хрипло пробормотал он. — Бери башли, ширево и выходи. Кофту надень какую-нибудь. Холодно.

— Санечка, кто тебя так?

— Потом причитать будешь. Я на улице подожду. Давай по-быстрому, слышь?

— Ага. Я сейчас. Я через окно.

Молодые люди почти бегом двинулись по пустынной вечерней улочке.

— Чего это они меня выпустили?

— Это я, Санечка! — испуганно тараторила Лелька. — Мамаше пригрозила, что, если она дяде Мите не позвонит, я вены вскрою и Машку порежу. Она и испугалась. Позвонила. А он сказал, что и так отпустят. Сегодня банду какую-то взяли, так места нужны в КПЗ. Потом… Эксперт у них заболела, которой кастрюлю и шприц на анализ отдали. Отправили все в облцентр. Так что ответа нет еще.

Дядя Митя так и сказал, что, мол, если бы ответ был уже, тебе бы обвинение предъявили. А так… У тебя подписку взяли о невыезде?

— Конечно. А то бы они меня не отпустили…

— Ага. У меня тоже. Дядя Митя сказал матери, что мне статья светит. Все против нас показания дали, представляешь? Они тебя днем потому и боялись выпускать-то. Тут шухер такой по всему городу… Родители у ментовки стояли.

Человек двадцать. Тебя ждали. Меня мамаша в комнате заперла, будто я прокаженная. Саня, у Хорька вправду вирус обнаружили. Тут такое творится…

Мамаша орет, чтобы я из комнаты не выходила, к Машке не прикасалась. Не нужна я им. Куда я теперь без тебя? Кто тебя избил, Санечка? Менты?

— Какая разница…

— Я боюсь, Санечка! Что с нами будет? Мы же все вместе кололись. А докторица говорит…

— Она-то вообще молчать должна, сука!

— Ну кто здесь будет молчать? Все друг друга знают. Может, шепнула кому из подруг. У нее учителка школьная в подружках. И понеслось. Так врачиха говорит, что в Николаеве эпидемия СПИДа. Значит, это мы привезли? Так, что ли?

Дядя Митя сказал, что, если ты больной, они не знают, как тебя и содержать-то.

Со всеми или ; отдельно. Он мамаше сказал, что лучше бы тебя вообще не было. А мамаша сказала, что лучше бы и меня не было. Вот так. Я боюсь, Санечка.

— Подожди, не вой. Башли взяла?

— Ага. Все при мне. Я боюсь, Санечка!

— Не вой. Ширево взяла?

— Да. Все, что осталось. У нас немного осталось-то, Санечка.

— Давай зайдем куда-нибудь. Хреново мне. Они так и брели по узкой улочке среди цветущих каштанов.

— Вот сюда. — Саня указал на заброшенный сарай. — Нищтяк, — слабым голосом проговорил Саня после укола, прислонясь к двери сарая.

Лелька поднялась с корточек, спрятала шприц в сумке.

— Что мы теперь делать будем, Санечка?

— Нет у нас никакого СПИДа. Мы здоровые совсем. А при СПИДе сначала простуда бывает.

— А помнишь, мы с тобой в Николаеве оба сразу ангиной заболели?

— Ну и что? Что ты, раньше никогда ангиной не болела?

— Ага. Болела. — Ну и все. Хорек уже до нас кололся. Герой. Сам небось и подцепил.

— Мы же все…

— Ну и что? Не все же заражаются. Я читал. Все, заткнись. Давай кольну тебя. Полегчает.

— Давай.

Через несколько минут они вышли из сарая, двинулись дальше по темной уже улице.

— Куда улица ведет? — спросил Саня, приглядываясь к полустертым табличкам на калитках.

— Это Западная улица. Она на трассу выходит. Из города.

— Пошли, — коротко скомандовал он. Через полчаса Санек и Лелька тряслись в кабине дальнобойной фуры. Староподольск остался позади.

Они ехали без остановок всю ночь. Утром водитель-дальнобойщик высадил их на вокзале крупного железнодорожного узла. Ближайший поезд должен был прибыть на станцию через десять минут. Поезд проходной, до Санкт-Петербурга.

— Нам, Лелька, и надо в крупный город, вроде Питера. В большом городе спрятаться легче, — решил Саня. — И чтобы оттуда в Николаев смотаться можно было. Дуй за билетами. Меня, может, ищут уже.

Саня остался на улице, глядя на мир сквозь солнцезащитные очки, купленные тут же, в ближайшем киоске. Темные стекла скрывали багровый синяк под глазом. Лелька, преодолевая страх, направилась к кассе. По почти пустому помещению вокзала лениво прохаживался милиционер, и девушка изо всех сил старалась не смотреть в его сторону. Билеты, к счастью, были. Милиционер бросил на Лельку равнодушный взгляд, прошел мимо.

— Что же мы, Саня, так и будем теперь всю жизнь прятаться? — спросила Лелька уже в тамбуре вагона.

— А ты что предлагаешь? Хочешь, дуй обратно к мамаше. Пока поезд стоит.

Давай, бросай меня! — Саня зло швырнул окурок.

— Нет, я с тобой, — испугалась Лелька.

Поезд наконец тронулся.

— Ты что? Куда я теперь? Мамаша меня в дом не пустит. Машка тоже шарахалась, будто я и не сестра ей. Кому я нужна, кроме тебя? Слушай, я в одной газете прочитала, что в Питере операцию придумали для наркоманов. На мозгах.

Чтобы вылечить. Пока еще испытания проводят. Может, мы с тобой найдем эту клинику, а, Санечка? Может, нас вылечат?

— От чего? — с усмешкой спросил Санек, и голубые Лелъкины глазищи тут же наполнились слезами. — Ладно, чего ты? Шучу я. Нет у нас ничего. Никаких вирусов. Забудь. Можем и искать. Только кто нас бесплатно будет лечить?

— Им же нужны подопытные.

— А не боишься за мозги-то? А то прооперируют — и станешь полной дурой…

— Я, Санечка, теперь всего боюсь. Я вообще не знаю, как мы жить будем… Я все про это думаю, думаю… — Бледное Лелькино личико искривилось, слезы побежали по щекам.

— А ты не думай. Меньше думаешь — крепче спишь. Все, сортир открыли.

Пошли оттянемся.

— Го-ород Никола-а-ев, фарфо-оровый за-авод, — через полчаса напевала Лелька, сидя на жестком плацкартном ложе и глядя пустыми глазищами в окно. Саня лежал напротив, тихо улыбался в сторону подружки.

Санкт-Петербург встретил их неожиданной жарой.

По перрону ходили женщины с навешенными на грудь плакатами: «Сдается комната» или «Сдается квартира». Пока Санек приглядывался, к ним подскочила низенькая грудастая тетка:

— Вам, миленькие, жилье нужно?

— Да, — слабым голосом ответила Лелька. Ей нездоровилось.

— У меня тут комната неподалеку. Три остановки на трамвае. Считай, квартира целая. Потому что коммунальная, а никто не живет из соседей. А возьму как за комнату. И вся квартира ваша. Я сама у дочери живу.

— Сколько? — спросил Саня.

— Да даром почти… — Тетка назвала цену. — Только деньги вперед.

— Ничего себе даром, — присвистнул Санек.

— А ты у других спроси. Дешевле, чем у меня, нет. И квартира-то отдельная! С телефоном.

Застревать на вокзале не хотелось. Милиции ходило туда-сюда немерено.

— Рядом, говоришь? — переспросил Саня, с тревогой поглядывая по сторонам. — Ну, вези, показывай.

— Вам надолго жилье-то? — спросила тетка уже на трамвайной остановке.

— На месяц пока. А там поглядим, — откликнулся Саня.

Лелька молчала. Сегодня с утра она жаловалась Сане на боль в руке. На месте вчерашнего укола кожа на Лелькином плече была красной, напряженной.

Мужчина, продвигавшийся по трамваю к выходу, едва задел девушку за руку, как она вскрикнула, дернулась в сторону.

— Чего это она у тебя? — спросила тетка.

— Порезалась, — буркнул Саня. — Где твоя третья остановка-то? Вон уж четвертая.

— А нам на следующей как раз, — запела женщина. — Там и метро рядом. Не место — золото.

Дверь за хозяйкой захлопнулась. Саня еще раз обошел огромную квартиру.

На кухне воняло какой-то вековой запущенностью. Ржавая раковина. Дощатый щелястый пол. Коридор с обшарпанными обоями и прямо-таки корабельными канатами проводки. Тусклая голая лампочка и прилепленный под нею телефон. Ванной нет.

— А и зачем вам ванная? — пела тетка, показывая жилье. — Здесь баня рядом. А летом все равно горячую воду отключают.

Конечно, зачем им ванная? А взяла, стерва, как за отдельную квартиру со всеми удобствами. Впрочем, кто его знает, сколько здесь отдельные хаты стоят?

Саня дошел до последней, метров в двенадцать, комнатки. На раздолбанной тахте, служившей, судя по всему, брачным ложем не одному десятку странников, свернувшись калачиком, лежала Лелька.

— Ну что, старуха, как ты?

— Знобит меня, Санечка, — слабым голосом откликнулась подружка.

— Это тебя продуло в поезде. Ништяк. Пробьемся. Давай-ка башли подсчитаем.

Саня извлек наличность. После покупки билетов в Питер и расчета с хозяйкой комнаты толстенькая пачка, заработанная на пороках староподольского юношества, изрядно похудела.

— Соломки тоже с гулькин хрен осталось, — изящным слогом констатировал Саня. — Вот что. Мне придется в Николаев смотаться. За сырьем. Это мне на билеты и там на жизнь. — Он отложил несколько бумажек в сторону.

— Ты же, наверное, в розыске, Саня. Как ты поедешь?

— Ништяк. У нас полстраны в розыске. Так. Еще две сотни. Это тебе на жизнь. Недельку перебьешся. Я вернусь, будем ширево пристраивать. Ты бы пока по рынкам здешним прогулялась, присмотрелась. Наверняка точки есть.

— Ага, — слабым голосом отозвалась Лелька.

— Ну чего ты раскисла, старуха? Знаешь что, давай в баньку сходим. С дороги — самое то. Говорю же, тебя просквозило в поезде. Пропаришься — будешь как новая. Потом ширево сбодяжим. У нас с тобой теперь кухня отдельная…

Лелька тихо заплакала.

— Чего ты ревешь? — рассвирепел вдруг Саня. — Чего теперь реветь-то?

Что есть, то и есть. Со СПИДом тоже живут, не сразу помирают. Может, от наркоты раньше загнемся. Хватит, не вой, убью!

Лелька уткнулась в подушку, давясь рыданиями.

— А ты чего хотела? Думала, так все, ля-ля? Я тебя, что ли, на иглу посадил? Сама села, еще до меня. А теперь воешь. Заткнись, самому тошно!

Саня схватил стоявший на столе керамический кувшинчик, швырнул его об пол.

— Ладно, Саня, пойдем в баню, — всхлипнула Лелька, отрываясь от подушки.

Саня остервенело топтал черепки.

 

Глава 24

НЕ ЩАДЯ ЖИВОТА СВОЕГО

Приемная депутата законодательного собрания Санкт-Петербурга Дмитрия Валентиновича Огибина состояла из двух помещений: собственно приемной, где в обществе компьютера, факса и ксерокса царствовала секретарь депутата Лидочка, и обширного депутатского кабинета. В настоящий момент депутат был занят, о чем секретарь оповещала всех страждущих попасть на прием. Скопилась очередь.

— Позвольте, но у Дмитрия Валентиновича сегодня приемный день. Он обязан работать с населением! — воскликнула нервная старушка.

— Дмитрий Валентинович занят делами чрезвычайной важности, — подняв на старушку тяжелый взгляд, медленно проговорила Лидочка. — Приехали из Государственной думы. Визит внезапный. Дмитрий Валентинович узнал о нем лишь сегодня утром. Вы понимаете?

— Да… — проблеяла старушка.

В ее понимании дела чрезвычайной важности означали государственный переворот, которых ровесница века пережила немало. Старушка крепко задумалась: уйти ли немедленно и тем самым спасти остатки затянувшейся жизни от неожиданностей или остаться и приобщиться к таинствам перехода власти. Победило природное женское любопытство.

Между тем дело обстояло гораздо менее трагично: депутат давал интервью журналисту одной из весьма уважаемых в городе газет.

— Дмитрий Валентинович, как вы оцениваете растущее в обществе недовольство курсом реформ? Ностальгию по прошлому? По гарантированному праву на работу, социальную защиту?

— Дело не в самом курсе, а в способах его проведения. Постоянные изменения в составе правительства, отсутствие последовательности в его действиях — вот что является гибельным. Попытаться в настоящее время вернуться к административно-командной системе управления — все равно что на большой скорости затормозить на льду. Тормозить на льду нельзя, это знает любой автомобилист: развернет, перевернет, выбросит на встречную полосу, унесет в кювет. Назад пути нет. Наша беда в том, что вместо формирования правительства единомышленников раз за разом формируется правительство коалиционное. Никто не хочет взять на себя личную ответственность. А сложности работы в таких условиях мы ощущаем даже здесь, в городском парламенте. Что уж говорить о масштабах всей страны? Что же касается гарантий нормальной цивилизованной жизни наших сограждан, тут мое мнение однозначно: такие гарантии должны быть.

— Однако до сих пор власть предержащим не очень-то удается вести автомобиль на большой скорости по льду и одновременно обеспечивать хорошее самочувствие пассажиров, — съехидничал журналист.

— Позвольте с вами не согласиться. Не везде дела обстоят одинаково. У нас, в Санкт-Петербурге, положение не так уж плачевно. Я, как член комитета по социальной защите населения, могу говорить об этом с удовлетворением. В городе вовремя выплачиваются детские пособия, исполняются законы, предусмотренные российским законодательством. А ведь далеко не во всех регионах исполняется, скажем, закон о ветеранах. Конечно, надо делать больше. И если избиратели еще раз окажут мне честь и изберут депутатом законодательного собрания следующего созыва, я приложу максимум усилий, чтобы сделать жизнь горожан еще более достойной.

— Кстати, в вашей приемной слышны голоса. Это голоса ваших избирателей?

— Да. Через несколько минут я начну прием граждан, который провожу каждые две недели. Депутат обязан слушать и слышать голос избравших его людей.

Регулярно встречаясь с жителями округа, зная их проблемы, я стараюсь в меру своих скромных сил добиваться от исполнительной власти создания людям нормальной, достойной жизни.

— Дмитрий Валентинович, по профессии вы — врач. Не скучаете по белому халату?

— Скучать не приходится. Время расписано по минутам. Уезжаю из дома рано утром и возвращаюсь поздним вечером. И собственно, разве, занимаясь вопросами социальной защиты населения, я не являюсь своего рода целителем, пусть на другом уровне?

— Возможно. А как ваша семья относится к столь большой загруженности?

— С пониманием.

Виктор Галкин — а это именно он брал интервью у Огибина — нажал кнопку диктофона.

— Все. Ну ты, старик, даешь. Наговорил мне целую кассету. И как гладко чесать научился! В студенческие годы, помню, из тебя слова не вытянуть было.

— Бытие определяет сознание, — хохотнул его собеседник, очкастый мужчина с высокими залысинами на молодом лице. — Знаешь, старый, я тебя ужасно рад видеть. Совершенно ни с кем не общаюсь из прежней жизни.

— Это понятно, — протянул Галкин. — А что, хочется?

— Иногда хочется. Но чаще — нет. Чуть с кем встретишься, начинают деньги выпрашивать.

— А у тебя их как бы нет.

— Как бы есть. Но деревня большая, нищих много. На всех не напасешься.

Я даже на встречи с одноклассниками перестал ходить. Придешь в школу — и начинается: ремонт нужен, компьютеры нужны, лагерь летний организуй…

— Ты ведь служишь народу, не щадя живота своего…

— Ладно тебе. Официальная часть закончена. Кстати, когда интервью появится в печати?

— В понедельник. Это у нас рубрика сейчас пошла в преддверии выборов:

«За кого мы голосуем?» Вот я и хожу по вам, сердешным, слушаю, как вы за народ убиваетесь.

— Не нравимся? — рассмеялся депутат.

— А вы сами-то себе нравитесь?

— Тут закономерность такая: каждый нравится себе и не нравится остальным.

— Вот видишь.

— Слушай, Витек, давай рванем в пивбар, как в старые добрые времена?

— Если как в старые добрые — так это надо идти на Владимирский. Только тебя от разбавленного пива затошнит. И от тараканов. Да и контингент там такой… Как раз для социальной защиты. В смысле — бомжатник. Неужели рискнешь?

— Ну зачем нам крайности? — поморщился депутат. — Есть вполне приличные места. Я приглашаю.

— Подкупаешь прессу?

— Ну а разве она не продажна?

Виктор хмыкнул:

— Молодец. Удар держишь. Что ж, я свое отработал. А ты, как зафиксировала лента моего диктофона, возвращаешься домой поздним вечером.

— Но я ведь не сказал, откуда возвращаюсь, верно?

— Верно. — Галкин снова хмыкнул. — Что ж, поехали. Любопытен ты мне.

— Давай пока по пятнадцать капель?

— Давай, — согласился Галкин.

— Секунду. Дам указания. Лидочка, — проговорил Дмитрий Валентинович в селектор, — я через пятнадцать минут выезжаю. Всех, кто записан, перенеси на следующий прием. Распорядись насчет машины. Сегодня уже не вернусь.

— Хорошо, Дмитрий Валентинович, — проворковала в ответ секретарь и тут же оповестила приемную:

— Граждане, сегодня Дмитрий Валентинович прием вести не будет. Все, кто записан, автоматически переносятся на пятницу.

— Так у тебя сегодня приемный день? Как же ты уедешь? Красиво ли это? — с усмешкой осведомился Галкин.

— А-а-а, ничего страшного. Наверняка старухи какие-нибудь полоумные сидят. Обожают со всякой ерундой по кабинетам таскаться. Один день — по врачам, второй — по депутатам. Скрашивают себе старость.

Словно в подтверждение слов Огибина, из приемной заголосила старушка.

Тонкий пронзительный голосок пробивался даже сквозь плотно закрытую дверь кабинета:

— Как же это, как? Я записана! У меня срочный вопрос!

— Какой у вас вопрос, гражданка? — сурово осведомилась секретарь депутата.

Старушка помолчала и скорбно выговорила:

— Ремонт в квартире ЖЭК не делает, хотя нас с крыши заливает уж не первый год. Сын сидит без работы, а невестка меня не уважает…

* * *

В пивном ресторанчике «Чешская пивница» было уютно и пустынно.

Ресторанные цены на пиво отсеивали значительную часть посетителей: те, кто любит хватить пивка после работы, скорее обойдутся парой бутылок «Балтики» к домашнему ужину. Те же, кто ужинает в ресторанах, вряд ли предпочитают любимый напиток Йозефа Швейка Другим видам алкоголя.

Заняв место за деревянным столом с художественными подтеками и подпалинами и сделав заказ, мужчины закурили. Как это часто бывает между людьми, давно разошедшимися по жизни и встретившимися случайно, прерванный разговор возобновлялся с трудом. Собеседники отметили особый шарм ресторанчика, обсудили меню и замолчали. Каждый думал о своем, прихлебывая из высоких бокалов замечательное пльзеньское пиво.

Виктор Галкин невольно вспоминал те времена, когда нынешний господин депутат был милым застенчивым юношей с легкими кудрявыми волосами (как быстро они отлетели). Вспомнил знакомство с Димочкой Огибиным на археологических раскопках в Крыму. Так уж получалось, что экспедиционные знакомства во многом определили последующую жизнь журналиста. А и что удивительного? Люди-то там собирались замечательные. В основном. А не замечательные просеивались сквозь решето трудностей экспедиционных будней. Вот и законная супруга Алена — с тех же самых раскопок. И ее первый муж, не к ночи будет помянут, московский доктор Станицкий, — оттуда же. Надо сказать, с врачами экспедиции хронически не везло.

Поначалу никаких врачей вообще не было. Предполагалось, что экспедиционный люд здоров и в услугах медиков не нуждается. Но после того как у одного из археологов случился приступ острого аппендицита, а остальные, желая облегчить страдания товарища, то вливали ему в рот рюмку водки, то впихивали кусок слипшихся до железобетонной твердости макарон, чем едва не привели бедолагу прямиком к летальному исходу, — после этого необходимость присутствия квалифицированного медика была осознана. Димочка Огибин и был первым экспедиционным врачом, а в обычной жизни — студентом-пятикурсником медицинского института. И проявил себя вполне приличным человеком. Днем вкалывал на раскопе, вечером врачевал раны, по ночам сидел вместе со всеми на берегу моря и пел экспедиционные песни. Но уже на следующий год Димочка был соблазнен кем-то из демократов и с головой ушел в пламя революционных демократических преобразований.

Его место заняла некая питерская докторица — тоже вполне приличная девица, которая, впрочем, тут же забеременела. Этих девиц хлебом не корми — дай забеременеть. Короче, отсеялась и девица.

Последним экспедиционным эскулапом был ненавистный Галкину Станицкий.

Затем экспедиция истаяла ввиду полного прекращения финансирования Эрмитажа по данной статье расходов, а также сложных международных отношений с незалежной Украиной.

На столе появилось блюдо с розовыми креветками и обожаемыми все тем же бравым солдатом Швейком кнедликами.

— Ну что, Виктор, как живешь? — поинтересовался депутат, прервав Витюшины воспоминания.

— Тебе коротко или подробно? — усмехнулся Галкин, отрывая от розового тельца целлулоидный панцирь.

— Средне.

— Нормально живу.

— Женат?

— Да.

— Кто избранница?

— Лена Калинина. Может, по экспедиции помнишь?

— Лена Калинина… Невысокая такая, изящная блондиночка?

— Какая она блондиночка? Я блондиночек ненавижу.

— Брюнеточка, что ли?

— Русая. Как заяц-русак, — рявкнул Галкин.

— Чего ты кричишь-то? Пусть будет русая. Она же, кажется, москвичка?

— Была москвичка, стала ленинградка. Или петербурженка. Как угодно.

— И дети есть?

— Есть. Сын. Пять лет.

— Пять? Я и не знал, что ты так давно женат. А говорили, что Виктор Галкин — последняя неприступная крепость, о которую разбиваются безутешные женские сердца.

— Велеречив ты что-то стал не в меру. Женат я недавно. Но это не важно.

О себе лучше расскажи. Как дошел до жизни такой?

— Какой?

— Был приличным человеком. Врачом. Что тебя на эту кучу компостную потянуло?

— Это ты про наше законодательное собрание?

— Про него. Чего ты туда поперся?

— Выбрали меня, Витек.

— Ах, вот оно что… Туда, оказывается, выбирают.

— Выбирают, родимый, выбирают. И в следующий раз опять выберут.

— Уверен?

— Разумеется. Тут все дело в капитальных вложениях. Опубликуют пяток газет, в том числе и твоя, интервью со мной, любимым. Из которых будет явствовать, какой я замечательный. А мой конкурент на выборах, Петров, — полное дерьмо, Родину хочет жидомасонам продать. Потом организую наборчики продуктовые районным старушкам. Цена им копеечная, но дорог не подарок, дорого внимание. По ящику выступлю, расскажу о своей боли за простой народ. Вот и все дела.

— И избиратели твои все съедят, всему поверят?

— Поверят. Если все газеты одну и ту же, пусть .полную, чушь опубликуют, то будьте благонадежны — поверят. У меня ювелир знакомый есть, жене моей всякие там колечки-молечки делает. Он со мной как-то делился секретами мастерства: если в серебряном изделии изъяны есть — серебро чернят, чтобы скрыть дефекты. Есть и лозунг соответствующий: «Чернь все съест». Так что, Витенька, наша чернь все слопает, чем ее ни корми, какую белиберду ей на уши ни навешивай.

— А если я твой светлый образ развенчаю?

— Не получится. Газетке твоей за мой светлый образ круглую сумму отвалили. Так что отдерет тебя твой главный и за ворота выставит. Впрочем, что я тебе рассказываю? Ты все эти предвыборные технологии не хуже меня знаешь.

— Понятно. Значит, снова во власть полезешь?

— Тебе бы предложили — ты бы тоже полез.

— Это вряд ли. У меня профессия интересная.

— А у меня была неинтересная. Нервные мамаши, визгливые дети, злобные начальницы. И везде бабы. Устал я от них.

— Теперь вращаешься в изысканном мужском обществе?

— Да.

— А кто же тебя-то самого финансирует, если не секрет?

— Секрет.

— Петербургская тайна предвыборных технологий? — усмехнулся Виктор.

— Слушай, что ты все меня подначиваешь? — Глаза Димочки блеснули за стеклами очков злым огоньком. — Тебе непонятно, зачем в депутаты идут? За властью. За деньгами. Что, впрочем, одно и то же. И ты это прекрасно знаешь.

Кем я был? Маленьким докторишкой. На которого каждая полоумная мамаша могла жалобу настрочить. А теперь у меня этих мамаш полная приемная. Все в глаза заглядывают, на столе отдаться готовы. Помогите в том, помогите в этом. А ты знаешь, что каждый депутат располагает очень даже приличной суммой, которую может расходовать по своему разумению? С отчетными документами, разумеется.

Можно детскому дому помочь. Или научный проект проинвестировать. Вот экспедиция ваша крымская завяла по причине отсутствия финансирования, так?

— Когда-то она и твоей была.

— Ну, пусть наша. Но ведь завяла, так?

— Так.

— А я мог бы помочь с финансированием. Только надо попросить меня по-человечески.

— Это как? Записаться на прием за два месяца, потом ждать, как сегодняшняя старушка, пока тебя на пиво перестанет тянуть?

— Да, ждать. Если очень надо, ты ведь подождешь, правда? Придешь и во второй раз, и в третий. Будешь смиренно ждать своего часа, в глаза заглядывать, унижаться.

— Сладко тебе это, Димочка?

— Сладко, Витек, сладко.

Пока подошедший официант расставлял на столе блюда с дивно пахнущей тушеной капустой и исходящими соком горячими колбасками, мужчины молча курили.

Поставив перед ними еще по кружке пива, официант удалился.

— Ладно, Витек, о чем мы спорим? Встретились через столько лет. Давай о хорошем поговорим.

— Извини, старик, пора мне.

Виктор вдавил в пепельницу едва раскуренную сигарету, вытянул из бумажника сторублевку, положил на стол.

— Ну зачем ты? Я пригласил, я угощаю, — поморщился депутат. — Я, может, лишнего наговорил, так не бери в голову. Давай капусты порубаем. Очень, между прочим, вкусно.

— Спасибо, старик. Я от капусты пукаю громко. Боюсь тебя скомпрометировать. Пойду я лучше. У меня жена в больнице.

— В больнице? Может, помощь нужна?

— Спасибо. Не нужна.

— А как же статья? Ты что же, все, что мы здесь говорили… — Депутат даже приподнялся из-за стола.

— Не боись, — усмехнулся Галкин. — Мы здесь приватно беседовали, без диктофона… Так что просительницы твои будут продолжать отдаваться тебе на служебном столе по полной программе. Просто любопытно мне было посмотреть, во что превращают вполне приличного человека власть и деньги. Даже небольшие, — добавил он, решительно поднимаясь из-за стола.

— Любопытно также, во что превращает человека отсутствие того и другого, — злобно крикнул вслед Галкину депутат Огибин.

 

Глава 25

ВСТРЕЧА

Лелька лежала на тахте, свернувшись калачиком. Ее трясло крупной дрожью, и дело было уже не в обстиненции, не в ломке, она это чувствовала.

Наркотическая ломка протекает по-другому. Дело было в руке. После бани, в которой она хорошенько попарилась, как велел Санек, — после этого рука стала раздуваться. Место укола, беспокоившее ее еще в первый день по приезде в Питер, теперь было очагом постоянной дергающей боли. Руку разнесло. Лелька держала ее поверх вытертого шерстяного одеяла и баюкала, как ребенка. Твердый багровый бугор на плече начал наливаться гноем. Жар все усиливался. Сани нет, он в Николаеве. Приедет дня через четыре. Или пять, она уж сбилась со счета. Так и загнуться Можно в полном одиночестве, думала Лелька, и снова проваливалась в тяжелую дрему. Нет, над встать и сходить в аптеку. Купить аспирину, что ли. И антибиотиков. Чертова рука. Это в поезде в туалете. Когда они укололись в антисанитарных условиях. Ведь и раньше ширялись черт-те как — и ничего.

— Наверное, у меня организм уже ослаблен, пробормотала Лелька. — Если бы можно было вызвать «скорую»! Но нельзя. Мы в розыске — это раз. А потом повезут в больницу, анализы будут делать. А вдруг я… Нет. Лучше ничего не знать. Но ведь я так и помру здесь и протухну вся…

Лелька с трудом поднялась, стала натягивать кофту поверх платья, в котором сбежала из дома и в котором так и лежала уже вторые сутки. Малейшее движение руки вызывало новую вспышку боли, и Лелька тихонько поскуливала.

Тем не менее, еле волоча ноги, она добралась до ближайшей аптеки.

Пузырьки и флакончики за толстым стеклом витрины расплывались в глазах…

Девушке все никак не удавалось прочесть названия.

— Вы берете или нет? — грубо спросил ее какой-то мужчина и отпихнул Лельку в сторону. Удар пришелся как раз по выпиравшему сквозь рукав толстой вязаной кофты бугру. Лелька охнула и сползла на пол.

* * *

…Лена Калинина лежала в палате одна. Ее перевели сюда из реанимации неделю назад. То, что соседи отсутствовали, было очень кстати. Голова все еще с трудом воспринимала внешние раздражители. Она помнила, как очнулась, увидела над собой высокое сияние и решила, что душа ее плавает в этом белом пространстве, уже навсегда отделенная от тела. Но тело, вернее, голова тут же напомнила о себе болью. А сияние сфокусировалось в люминесцентные лампы под больничным потолком.

«Сотрясение мозга тяжелой степени, просто чудо, что выкарабкалась», — слышала Елена голоса врачей. Голоса отдавались в мозгу, и Лена стонала. Но постепенно боль таяла. Смотреть, слушать, вообще жить становилось легче и легче. Тем не менее она старалась не двигаться, не открывать лишний раз глаза.

— Заводи сюда! — услышала она вдруг крик медсестры.

Лена открыла глаза. В палату ввели молоденькую девушку с легкими льняными волосами. Девушку поддерживала под руку нянечка.

— Давай ложись. Вот сюда, — указала она на соседнюю с Леной кровать. — В хирургии утром место будет, тебя и переведут. А пока тут лежи. Лучше, чем в коридоре.

Вошла медсестра. Проверила капельницу, стоящую у Елениного изголовья.

— Ну вот вам и соседка. — Медсестра неодобрительно глянула на девушку.

— Обычно у нас травме все переполнено, а сегодня наоборот хирургия забита.

Сейчас я тебе укол сделаю, слышишь меня?

Девушка молчала.

— Это же надо до такого состояния себя вести, — ворчала сестричка, склонившись шприцем над Елениной соседкой. — О чем думаешь? Молодая совсем, а вены уж все…

Девушка не реагировала.

— Что с ней? — спросила Лена.

— Абсцесс. Завтра в гнойную хирургию переведут, вскроют. Вы не беспокойтесь, она не заразная.

— Я не беспокоюсь.

— Оля! Ты слышишь меня?

Медсестра звонко шлепнула девушку.

— Да, — слабо отозвалась та. — Что вы мне укололи?

— Что доктор прописал. Жаропонижающее антибиотик. Что ей укололи! А что ты сама себе колешь, а?

Девушка опять затихла.

— Убивать надо! — в сердцах вымолвила медсестра, занявшись теперь Еленой. Она, перехватывая корцангом тонкую резинку, вытянула иглу. — Все, откапали. Поспите теперь.

Лена закрыла глаза, провалилась в дрему. Когда она очнулась, у постели сидел Витюша.

— Ну вот и проснулась. Как ты, старушка?

Витя взял ее руку в свои ладони. Поцеловал пальцы. Лена слабо улыбнулась:

— Ты давно здесь?

— Часа полтора. Будить тебя запретили. С доктором разговаривал.

Говорит, ты молодцом. Идешь на поправку. Я тебе арбуз принес в память о том, который тебя спас. Ты знаешь, что тебя арбуз спас?

— Ты мне об этом в сто пятый раз говоришь, — улыбнулась Лена.

— Это у меня нервное. Мы ему памятник поставим. Я тебе еще и виноград принес, и соки. Для мозгов. Доктор сказал, что это полезно. Может, поумнеешь.

Ну, как ты? — Витя вглядывался в бледное Ленине лицо.

— Ничего. Голова еще немного болит.

— Голова болеть не может. Это же кость. — Галкин старался шутить. — Тебе привет от соседей. Софья Марковна очень гордится тем, что увидела в окошко, как тебя сбили. Если бы, говорит, я не увидела…. Как будто именно ее взгляд и спас тебе жизнь.

— Да от тебя пивом разит, Витька!

— Так это я утром. К тебе утром все равно не пускают. Это с горя. Как ты думаешь, кого я сегодня интервьюировал?

— Я на эту тему вообще не думала. Как будто мне думать больше не о чем.

— А о чем тебе думать, как не о любимом муже и великих делах его?

Короче, помнишь нашего врача экспедиционного, Димку Огибина?

— В очках? Робкий такой? — попыталась вспомнить Елена.

— Это он раньше робким был. А нынче кабинет — что наша квартира.

Секретарша — что Моника Левински. В смысле такой же оскал звериный. И полная приемная посетителей. Испакостился наш Дмитрий. И в этом некогда робком юноше тоже сидел червь властолюбия! Нет в мире совершенства!

— Витька, у меня уже мушки перед глазами от твоей трескотни.

— Все, молчу. Это я от эмоций. Наглядеться на тебя не могу. Сегодня чуть сам под колеса не угодил, так спешил. Представляешь, лежали бы рядом.

— Рядом занято, — улыбнулась Лена. — Иди домой. Смотри по сторонам. Мне кажется… — сказала Лена и вдруг замолчала.

«Мне кажется, я получила предупреждение», — каждый день хотела выговорить Лена, но каждый раз передумывала. Хотя Виктор вряд ли является объектом чьего-либо внимания. А она — в больнице. Не придут же за ней сюда…

— Что тебе кажется?

— Так, ничего. Видела некую личность. Все, иди.

— Возвращайся скорей, собака! — Витюша опять взял ее руку, прижался к ней щекой. — Мне без тебя тоскливо. Никто не кричит, макароны не пригорают.

— А как же пастушки?

— Я их всех выгоню, только поправляйся. Или оставлю, чтобы они за тобой ухаживали.

— Витька, уходи, спать хочется, мне снотворное ввели, — прикрикнула Елена.

— Вот! Теперь узнаю! Теперь я спокоен! Ладно, целую, до завтра!

— Это ваш муж? — спросила соседка, когда Витька исчез. Жаропонижающее, видимо, подействовало на нее. Девушка полусидела на кровати, баюкала руку.

— Да.

— Какой заботливый! А меня Оля зовут. Но вообще-то Лелька. А вас?

— Лена. Что, болит рука? — Очень. Я тоже снотворного попрошу. А то мне не уснуть. А он что, журналист?

— Как интересно! А вы тоже журналист?

— Нет. Я юрист.

— Как интересно!

Лелька задумалась, разглядывая Лену. Калинина чувствовала этот взгляд даже сквозь сомкнутые веки.

В палату постучали. Нет, определенно не уснуть. Лена увидела, как в ужасе распахнулись устремленные на дверь глаза соседки, и тоже повернула голову. У входа стоял молодой мужчина в форме лейтенанта дорожно-транспортной слу жбы.

— Калинина Елена Андреевна здесь? — спросил лейтенант.

— Да.

— Я по поводу ДТП, в котором вы пострадали. Я вас буквально на несколько минут побеспокою, понимая ваше состояние. Врач разрешил.

— Пожалуйста.

Лейтенант сел на стул возле Елениной кровати, достал блокнот.

— Назовите себя, пожалуйста, еще раз. Адрес. Так… Так… Где и кем работаете?

— Я адвокат юридической консультации номер восемь.

— Что с вами случилось двадцать второго июня около пятнадцати часов дня?

— Переходила улицу. На зеленый сигнал. Меня сбила машина.

— Марка машины?

— Не знаю. Я в них не разбираюсь.

— Может быть,цвет запомнили? Или еще что-нибудь?

— Я сознание потеряла. Машина была светлая, почти белая.

— Кто был в машине, не видели?

— Не видела..

Задав еще пару вопросов, лейтенант заполнил протокол.

— Ваш телефончик будьте любезны. Если вопросы какие-нибудь возникнут.

Автомобиль действительно с места происшествия скрылся. Но есть свидетельские показания. Может быть, найдем водителя.

Лена назвала номер телефона, подписалась под протоколом, откинулась на подушку. Глаза слипались.

На соседней кровати шевелила губами Лелька. Словно стараясь что-то запомнить.

 

Глава 26

ЛЮДИ В БЕЛЫХ ХАЛАТАХ

Рабочий день в районном вирусологическом лабораторном центре был в самом разгаре. День как день. Утро начинается с приема анализов, поступления образцов крови, мочи и прочего добра из районных больниц и поликлиник. А также из других районов, с которыми у лабораторного центра были заключены соответствующие договора. Так, сыворотку крови на форму пятьдесят, то есть на ВИЧ-инфекцию, присылали сюда чуть ли не со всего города. Что ж, страховая медицина в действии. Руководитель лаборатории! Александр Владимирович Семенов был человеком умным и предприимчивым. Представитель нового поколения, научившегося быстро ориентироваться в мире зарождающегося отечественного капитализма, он одним из первых в лабораторной службе города сообразил, что значит монополия. Преодолев сопротивление коллектива, потратился и на лучшее оборудование, и на самые чувствительные и надежные тест-системы, не требующие проведения многочисленных повторных исследований. Результат не заставил себя долго ждать. Кровь, что называется, текла рекой. Банковский счет лабораторного центра увеличивался. Сотрудники получали приличную зарплату. Еще бы. Помимо граждан, желающих анонимно обследоваться на страшный вирус (не бесплатно, разумеется), существует целый перечень лиц, которые подлежат обследованию в обязательном порядке. Доноры, например. Или по показаниям — скажем, наркоманы.

Итак, рабочий день был в самом разгаре. Лаборанты закончили постановку реакций. Врачи «считывали» с симпатичных пластиковых планшеток результаты, вносили их в персональные компьютеры, стоявшие на каждом столе. Далее информация поступала в общий компьютер и распечатывалась в виде листочков с диагнозом. Непрерывно звонил телефон. Горожане, брошенные отечественным здравоохранением на произвол собственной несчастной судьбы, обращались с самыми разнообразными горестями.

— Але, это вирусология? Меня собака укусила. Можно у вас на бешенство обследоваться?

— Какая собака? — устало поинтересовалась женщина-регистратор с простым именем Наталия и библейским отчеством Лотовна, неведомо как приклеившимся к ее симпатичному славянскому лицу.

— Моя собака. Собственная.

— Она что у вас, бешеная?

— Откуда я знаю? Чего она кусается?

— А вы ее когда кормили в последний раз?

— Какое ваше дело? — рявкнул мужчина.

«Тебя самого от бешенства привить надо», — подумала Наталия Лотовна.

— Звоните в антирабическую службу. Запишите номер, — вежливо ответила она в трубку. Но едва повесила ее — опять звонок.

— Але, вирусология? — спросил нервный женский голос. — У меня нет иммунитета! Что мне делать?

— Что значит — нет? Какого именно?

— Никакого! Мне участковый врач сказал, что у меня нет никакого иммунитета! Что мне делать?

«По башке дать этому врачу участковому, который людей пугает», — хотела посоветовать Наталия Лотовна.

— Этого быть не может, женщина! Если бы у вас никакого иммунитета не было, вы бы со мной не разговаривали. Вас бы уже похоронили. Надо проверить иммунологический статус. Звоните…

— Але, — вздохнул в трубку бархатный, опять-таки женский голос. — У вас на СПИД обследуют?

— Обследуют.

— У меня такая неприятность… Понимаете, меня пытались изнасиловать, — с придыханием дроговорил голос. —В рот, понимаете? Два раза им это не удалось, а на третий… Понимаете?

«О господи!» — мысленно взмолилась Наталия Лотовна.

— Не понимаю. Что значит — два раза не удалось, а на третий…

— Самое страшное, что я проглотила эту гадость!

— Ну почему же гадость? — почти озверела регистратор. — Полезная жидкость. Гормоны, витамины. Вам это пойдет на пользу.

— Думаете? — задумчиво спросил голос. — Но я ведь о них, в сущности, ничего не знаю… Об этих мужчинах. А если они были больны?

— Выпейте водки.

— Вы думаете? — оживился голос. — Это поможет?

— Определенно. Продезинфицируетесь.

— Благодарю вас. Вы очень любезны.

— Але. Куда я попал? — спросил пьяный мужской голос.

— В вирусологический центр.

— А-а… Ну все равно. Вам почка не нужна?

— Что-о?

— Я почку хочу продать.

— Чью?

— Свою, раз-змется.

— Не нужна, — рявкнула Наталия Лотовна.

— Ш-што ткое? Куда ни позвоню — никому не нужна. Почек, что ли, много?

— Ага. На днях завоз был. Гуманитарная помощь. — Наталия Лотовна брякнула трубку на рычаг.

Пока регистратор вела переговоры с горожанами, на экране центрального компьютера появилась сводная таблица результатов проведенных нынче исследований. Женщина лет за сорок, сидевшая возле, изучала таблицу. Вот.

Положительный анализ на ВИЧ-инфекцию. Сыворотка под номером тридцать два.

Отыскав среди направлений нужный листок, доктор внимательно его изучила.

Молодая женщина. Иногородняя. Доктор поднялась, прошла в комнату к регистратору.

— Наташенька, мне позвонить нужно.

— Ой, пожалуйста. Я пойду чаю выпью. А то меня этими звонками идиотскими достали уже.

Наталия Лотовна вышла, оставив доктора в одиночестве. Врач сняла трубку.

— Это Рябинина. Есть сообщение.

Она осталась сидеть у телефона, включив автоответчик и внимательно слушая голоса звонивших. Дело в том, что два месяца тому назад врач вирусологического центра Рябинина получила некое предложение…

Как раз начинался весенний призыв, и, Рябинина просто с ума сходила: ее единственного сына, ее единственную любовь и радость, ее Сережу должны были забрать. Она готова была продать все имущество, все, что было за душой, да и саму душу продать дьяволу, лишь бы этого не случилось. И дьявол не замедлил явиться. В те дни, когда она обзванивала знакомых, пытаясь найти хоть какую-то лазейку, чтобы ее мальчик, ее кровиночка, остался с нею, не был поглощен жутким чудовищем под названием Российская армия, — в те дни ей позвонил незнакомый мужчина, сказав, что может помочь. Они встретились в скверике возле дома Рябининой. Мужчина был высок, с выправкой военного и шикарной шевелюрой полурусых, полуседых волос.

— Дарья Ильинична, я могу вам помочь. У вас есть основания для того, чтобы Сергей не был призван. Я ведь не ошибся, вашего сына зовут Сергеем? Так вот. Вы вдова, вырастили сына самостоятельно. У вас на руках парализованная мать. Она лежит уже два года, и неизвестно, сколько еще пролежит. Вы подали в военкомат заявление с просьбой отсрочить призыв вашего сына по семейным обстоятельствам. Военкомат может эти обстоятельства учесть, а может и пренебречь ими, имея в виду невыполнение плана по призыву. Решение будет зависеть от меня и людей, которые стоят за мной. А наше решение зависит от вашего согласия оказать нам пустяковую, в сущности, услугу.

Мужчина говорил медленно, меряя длинными ногами песчаные дорожки.

Рябинина семенила рядом.

— Какую услугу? — испуганно спросила она.

— Пустяковую, я же сказал. Насколько мне известно, вы работаете в вирусологической лаборатории, где проводят практически все городские исследования на ВИЧ-инфекцию. В ваших руках ежедневно собираются все итоговые результаты анализов. Меня интересуют ВИЧ-инфицированные лица. Молодые люди.

Желательно иногородние. Фамилии этих лиц, а также данные об учреждении, направившем кровь на исследование. Эту информацию вы и должны мне передавать. В срочном порядке — сразу, как только положительный диагноз высветится на планшете: Еще до того, как результаты будут разосланы по учреждениям. Я дам вам номер пейджера. Вы передаете информацию на пейджер и ждете у телефона звонка.

Вот и все.

— Но… Я не имею права… Это должностное преступление.

— А укрывать здорового парня от выполнения гражданского долга — не преступление? Давайте без демагогии. Я вам предлагаю сделку. Если мы договоримся, ваш сын завтра же получит извещение об отсрочке до осеннего призыва. В качестве аванса. Заметьте, я не предлагаю вам денег. Мое предложение стоит дороже. Потому что отмазать его за деньги — на это не хватит и годовой вашей зарплаты. Вполне приличной для работника бюджетной сферы. А как только мы найдем необходимый экземпляр ВИЧ-инфицированного, военкомат забудет о Сергее навсегда. Если же мы не договоримся, ваш сын автоматически попадет в зону повышенного внимания и уклониться от службы ему вряд ли удастся, — мерно ронял слова мужчина.

— Кто вы? — не на шутку испугалась Рябинина.

— Не волнуйтесь, я не вражеский агент, — одними губами улыбнулся собеседник. — Впрочем, кто я, вас не должно интересовать. У вас своих забот достаточно. Так мы договорились?

На следующий день Сергей Рябинин получил извещение об отсрочке прохождения службы в армии до осеннего призыва.

К ночи температура опять поползла вверх. Лелька металась по узкой больничной койке.

Лена позвала сестру, та с неодобрением оглядела белокурое создание.

— Своих нам мало, еще с чужими возиться должны. Чаю выпить некогда.

Сейчас укол сделаю. Быстрее бы в хирургию ее забирали. Как поступления пойдут, я ее переправлю. Пусть там в коридоре лежит.

— Что вы так? Ей же плохо, — вступилась за соседку Лена. — Жалко ее.

— Жалко? Чего ее жалеть, наркоманку? Сама себя до такого состояния довела. Оля, давай подставляй задницу-то, — прикрикнула она на девушку. — Все.

Я ей анальгин с димедролом ввела. Должна заснуть. А то и вам спать не дает. Я в сестринской буду, если что. Чаю попьем. А то дело к ночи. Сейчас начнется массовый завоз. Поножовщина всякая.

Сестра исчезла. Лелька затихла, и Лена опять погрузилась в дрему. Ее разбудил яркий свет люминесцентной лампы, бивший в глаза. В палате находились двое молодых мужчин в белых халатах и надвинутых на брови шапочках. За ними виднелась больничная каталка.

— Кто здесь Герасимова Ольга? — спросил один.

Лелька молчала, тараща сонные глазищи.

— Я, — наконец вспомнила она.

Это она, придя в себя, в приемном покое на всякий случай назвала вымышленный адрес и другую фамилию.

— Перекатывайся на каталку. Быстро.

— А куда меня?

— Куда надо.

Ошалевшая со сна Лелька послушно выполняла команды.

— До свидания, — сказала она Лене, уже выезжая из палаты на скрипучем транспортном средстве.

— До свидания, — откликнулась Лена.

— Вы куда ее? В хирургию? — послышался из коридора голос медсестры.

— В хирургию, — откликнулся один из парней.

— У вас же мест не было.

— Освободилось одно.

— Историю болезни возьмите.

— Мы ее отвезем сначала. Потом вернемся и возьмем.

— Ну глядите.

Глядеть, как выяснилось позже, было некому и некуда. Кровь поступившей накануне больной Герасимовой была отправлена на исследование по форме пятьдесят, поскольку поступившая девушка была наркоманкой и нуждалась в хирургическом вмешательстве.

Утром следующего дня стало известно, что Герасимова — ВИЧ-инфицирована.

Бросились в травматологию. Седые волосы главврача больницы встали дыбом: в палате травматологического отделения больной не было. Не было ее и в отделении гнойной хирургии. Санитаров, укативших Герасимову, тоже не было. Не работали в больнице такие санитары…

 

Глава 27

ОФИЦИАЛЬНЫЙ ПРИЕМ

Ангелина Игоревна Смагина окинула себя в зеркало строгим, беспристрастным взглядом. И решила, что даже самый придирчивый ценитель мог бы поставить внешнему виду госпожи Смагиной высшую оценку. Черное платье безукоризненно сидело на стройной фигуре вице-премьера правительства Ленобласти. Ангелина Игоревна была солидарна с известной оперной певицей, утверждающей, что морщинки на лице — ничто по сравнению с расплывшейся бесформенной фигурой. А поскольку после сорока лет женщине приходится делать выбор между лицом и фигурой, Ангелина Игоревна выбрала фигуру. Тонкая нить натурального жемчуга оттеняла платье и иссиня-черные волосы роковой брюнетки — цвет, достигнутый личным парикмахером в результате многочисленных опытов на других, менее дорогих мастеру женских головках. Умеренный макияж, призванный подчеркнуть красивый рисунок губ и по возможности скрыть чертовы морщинки.

Надо разориться, наконец, на пластическую операцию. Съездить в Москву (здесь, в Питере, ей, ответственному работнику, заниматься такими глупостями несолидно), отдаться в умелые мужские руки хирурга (Смагина желала отдаться только мужским рукам) и вернуться в свой город, знакомый до слез, помолодевшей и преображенной. Не до неузнаваемости, конечно. Во всем должна быть мера, считала Смагина, дама строгого вкуса. Не исключающего желания нравиться .мужчинам. Тем более что собственный муж, плешивый и обрюзгший ординатор одной из городских клиник, давно потерял право владеть таким сокровищем единолично.

А деньги на операцию скоро появятся, подбодрила себя Смагина.

— Георгий, ты готов? — строго окликнула Ангелина Игоревна супруга.

Супруг появился в спальне в каждодневном темно-сером костюме.

— Ну почему ты не надел новый костюм? Это официальный прием. Мы идем в консульство. Это неприлично, в конце концов!

— Геля, оставь меня в покое! Я ненавижу новые костюмы. Или пойду в этом, или вообще не пойду!

— Что подумают финны? Что ты нищий босяк.

— Я — нищий босяк, — согласился супруг.

— Я прошу тебя переодеться, — повысила голос Смагина.

— Не буду! — взвизгнул Смагин.

В дверях спальни возникла их взрослая дочь. Молодая женщина держала на руках очаровательного трехмесячного карапуза.

— Опять ссоритесь? Ванечку пугаете.

— Маленький мой, рыбочка моя, — засюсюкала Ангелина Игоревна. — Скажи своему деду, чтобы он не позорил бабушку.

— Мама, оставь отца в покое. Он все равно не наденет твой дурацкий костюм.

— Почему это дурацкий? И почему мой? Отличный костюм…

— Ему и в этом хорошо. И вообще, он нормально выглядит. А ты и вовсе красавица.

— Да? — улыбнулась Смагина и устремилась к зеркалу.

Зазвонил телефон.

— Возьми трубку, — приказала мужу вице-премьер.

— Это тебя.

— Кто?

— Откуда я знаю? Хахаль, должно быть.

— Что ты несешь, идиот? — прошипела Ангелина Игоревна. — Я вас слушаю, — холодно проговорила она в трубку.

— Ангелина Игоревна, добрый вечер. На прием собираетесь?

Смагина мгновенно покраснела, прикрыла рукой трубку.

— Мила, звони в милицию по сотовому, — прошипела она.

— Напрасные хлопоты, — откликнулся голос. — Я с «трубы» звоню.

Смагина жестами отменила предыдущее указание и выдворила домочадцев из спальни.

— В чем дело?

— Вы прекрасно знаете, в чем дело. Вопрос об аренде земельного участка.

Мы об этом уже говорили. Вы, душечка, отдались иноземному капиталу за тридцать сребреников. Красиво ли это?

— Я?! Отдалась?!

— Собираетесь отдаться. Не в финское ли консульство спешите вы на прием?

Смагина швырнула трубку. Через секунду телефон вновь зазвонил.

— Геля, тебя губернатор просит, — крикнул из кухни муж. Второй аппарат стоял на кухне.

— Слушаю.

— Не вешай трубку, Смагина. Тебе же хуже будет. И слушай сюда. Ты с финнами сговорилась, это нам известно. Решение следует отменить. Придется поддержать группу «Малко».

— Я сегодня же заявлю в милицию.

— Заявляй, родимая. Про что заявлять-то будешь? Давай и про любовника твоего, юного артиста драмтеатра, заявим, а? Слушай, ты у нас баба видная, все при тебе. Смотри, как бы хабитус твой не испортился. А то бросит тебя парнишка.

На какое-нибудь покрытое коростой тело ведь и за бабки не найдешь охотника лечь. А? Как ты думаешь?

— Оставь меня в покое, скотина! Я завтра же…

— Ну бывай, Смагина. Времени тебе для исправления — две недели.

Трубка отключилась.

Дерьмо! Мерзавец! Что творится? Ее, члена правительства, шантажирует какой-то уголовник,!

В спальне появился муж. — Так мы идем или мне переодеваться? — не глядя на жену, спросил он.

— Разумеется, пойдем. Знаешь, этот костюм тебе и вправду к лицу.

Высокие двери особнячка на улице Чайковского то и дело отворялись, впуская приглашенных. Финский консул давал прием по случаю дня рождения жены.

Широкая лестница, устланная ковром, вела на второй этаж, где встречали приглашенных консул с супругой. Виновница торжества — типичная финка средних лет — приветливо улыбалась гостям.

. Как ни старалась Смагина проникнуться атмосферой праздника, в глаза, как назло, лезла бульдожья челюсть именинницы, крохотные бутербродики-канапе с усохшей семгой, нанизанной на деревянные шпильки безобразно крохотными лоскутками, огромное количество спиртного (они нас что, за алкашей подзаборных держат?), бездарный пианист, исполнявший на каждом приеме все тот же «Грустный вальс» Сибелиуса.

Даже роскошные высокие финны, улыбавшиеся Смагиной широкими белозубыми улыбками, не вызывали ответного чувства. И все из-за этого паскудного телефонного звонка!

Домой возвращались молча. Смагина ненавидела мужа, накрапывающий дождик, жадных до омерзения финнов, классическую музыку, свой климактерический возраст.

Еще минута — и Ангелина Игоревна разразилась бы жуткой, безобразной истерикой. Но, уже приготовившись отдаться чувствам и нажав кнопку звонка, она услышала из-за двери заливистый радостный лай.

— Что это? Что это, чижик? — не поверила своим ушам Смагина и обернулась к мужу.

Секунду спустя из открытой двери навстречу хозяйке вылетел мохнатый пес.

— Челси, радость моя, откуда ты? — обомлела Смагина, подставляя влажному розово-фиолетовому языку лицо и руки.

Любимый пес члена правительства, ньюфаундленд Челси, потерялся месяц тому назад. Старшие Смагины проводили дни на работе, а их дочь, одинокая молодая мать, не имела возможности выгуливать Челси три раза в день, как это бывало раньше, до появления на свет очаровательного Ванечки, дитяти пламенной любви без обязательств. Короче говоря, кобель Челси получил возможность гулять самостоятельно. А кобель — он и в Африке кобель. Через две недели вольной жизни Челси исчез. Интенсивные поиски, включая телевизионные обращения к соотечественникам, результата не дали. Смагины горько переживали потерю. Но что поделаешь?

И вот он, Челси, лижет руки и лицо, дышит паровозом и вот-вот изойдет слюной от счастья.

— Мила, откуда он? — смогла наконец сформулировать вопрос Смагина, потрясенная не менее лохматого Челси.

— Мама, я сама не знаю. Представляешь, я Ванечку уложила, вышла на кухню…

— Покурить.

— Чайник поставить. И слышу лай за дверью. Голос сразу узнала.

Бросилась отворять, он пулей влетел, волчком вертится. Ты бы видела…

— Ах ты, проказник, — подставляя псу лицо и запустив руки в его густую шерсть, приговаривала Смагина, — будешь знать, как убегать. Как за девчонками гоняться. Надо же, сам дорогу нашел. Умник наш, умница. Красавец!

— Ты бы помыла его сначала. Геля. Черт его знает, где он шлялся.

— Иди спать, — отмахнулась от мужа Смагина.

 

Глава 28

ПОСЛЕДНЕЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ

— Нет, Алена, я так не могу. — Виктор отодвинулся от нее, потом сел. — Тебя нет со мной. Ты где-то… Я не знаю где. Ты себя еще плохо чувствуешь? У тебя болит что-нибудь? Так и скажи.

— Ничего не болит, — вздохнула Лена и погладила обиженную Витюшину спину. — Ну извини. Иди сюда…

— Нет уж. Я не некрофил. Я не люблю насиловать трупы. А ты прямо как живой труп.

— Вить, но мне же завтра в прокуратуру.

— К черту твою работу, если…

— Если что? Я тебе для чего нужна вообще? Только для этого, что ли? У меня завтра ответственный день. Я не могу об этом не думать. Мне казалось, ты меня понимаешь и поддерживаешь, а ты…

— А я соскучился. Элементарно соскучился. Издергался, испереживался. И вот ты дома, но тебя нет. Ты уже в прокуратуре, в своей юридической консультации, где там еще…

— Ну хорошо, пусть так. И что? Я веду первое дело в роли адвоката. Для меня это так важно, неужели непонятно? И что тебя не устраивает, в конце-то концов? Я тебя отвергаю? Нет. Я должна изображать бешеную страсть? Ну не сжигает меня нынче бешеная страсть. Ну что делать? Ну зарежь меня, что ли.

Пристрели, как загнанную лошадь…

— Это ты-то загнанная? Ты сама кого хочешь загонишь. Как ты давить умеешь, Алена! Прямо какой-то танк малокалиберный.

— О господи!

Лена встала, хлопнула дверью. Вышла на кухню, порылась в аптечке, нашла корвалол. Весь вечер она думала, рассказывать ли Виктору о том, что автомобильная авария была подстроена. И о том, что она получила новое, вполне отчетливое предупреждение.

Витюша привез ее домой на редакторском джипе.

— Ничего не делай, еды полный холодильник, лежи и отдыхай. Постельный режим тебе еще не отменили. Дверь никому не открывай, — добавил он уже с лестничной площадки и умчался по своим журналистским делам.

Елена так и поступила. Осторожно приняв ванну — голова еще кружилась, — она легла на диван и задремала. Но заснуть как следует не дал телефонный звонок.

— Калинина? — спросил в трубке низкий мужской голос.

— Да. Кто это?

— Конь в пальто. Ну что, Калинина, получила по мозгам?

Елена напряглась, привстала:

— Кто говорит?

— Тот, кто тебя не добил. Но если ты снова в мужские дела полезешь — мы тебя достанем, будь спокойна.

— Я и так спокойна, — действительно спокойным голосом ответила она.

— Вот и молодец, — хмыкнул мужчина. — Сиди дома, не волнуй людей. А то сыночек твой Костя к осени вернется, так как бы чего не вышло. Мальчонка-то хороший, жалко будет. Ну бывай, Калинина.

…Она достала пузырек с корвалолом, накапала в рюмочку.

— И мне накапай, — раздался Витюшин олос.

Лена подняла две рюмочки, одну протянула Виктору.

— За мир и дружбу? — примирительно предложил Витя.

— Давай, — улыбнулась Лена.

— Я сигарету выкурю, а ты посиди со мной, а?

— Посижу.

Витя посадил Лену на колени, закурил.

— Дым не мешает?

— Нет. Я по твоему дыму соскучилась даже.

— Что ты все злишься на меня?

— Это ты злишься, — отозвалась Лена, гладя густую Витюшину гриву.

— Я понарошку злюсь, а ты по-настоящему.

— Как в детском саду, ей-богу, — рассмеялась Лена.

— Да. Это я как в детском саду. Потому что я люблю тебя, как ребенок.

Беззаветно. А ты только позволяешь себя любить.

— Это не правда, — тихо ответила Лена.

— Это правда. Ты всю себя на Станицкого израсходовала. Мне ничего не осталось.

— Совсем ничего? — Лена потерлась щекой о Витюшину бороду.

— Почти ничего. Твоих волос стеклянный дым. И губ осенняя усталость.

Как сказал бы поэт.

— Не губ, а глаз, балда.

— Сама балда. Давай-ка я тебе ноги погрею. Пальцы совсем холодные.

Он погладил ее тонкие лодыжки, охватил горячими пальцами маленькие ступни.

— Я тебе сказку расскажу. Жила-была в одном городе маленькая девочка.

Очень хорошенькая и умненькая. И вот пришла однажды колдунья и поразила девочку страшной болезнью под названием тщеславие.

— Не правда, Витька, это не тщеславие, — серьезно ответила «девочка», прислонившись к плечу сказочника.

— Ну, не тщеславие, согласен. Честолюбие.

— Да. Честолюбие. Этот микроб живет в ее организме. Но разве это такой уж большой порок? Разве не честолюбие лежит в основе многих достойных людских поступков? Любящий честь, вот что это значит. То есть человек, старающийся не уронить ее ни в делах…

— И вот рос этот микроб и рос, — перебил Витюша пафосную речь, — размножался, размножался и…

— слопал девочку к чертям собачьим, — басом откликнулась Елена. — И остались от девочки рожки да ножки. — Которые гладит теперь преданный пес Галкин. Фамилие такое, — закончил Виктор.

— Витюша, ты хороший, — прошептала в мужнино плечо Елена.

— Я знаю.

— Ты умный.

— Умнее не бывает.

— Ты — стройный блондин, мечта гимназистки.

— Дык, — отозвался Галкин, огладив черную бороду и усиленно втягивая живот.

— Пойдем в постель, а то убью сейчас же, — прошелестела Елена.

— Пойдемте, графиня. Нас ждут великие дела, — согласился «граф».

Не буду ничего ему рассказывать, решила Лена. Находиться при мне неотлучно он все равно не сможет, чего же его зря волновать?

Лена вышла из здания прокуратуры — приходила сюда, чтобы запросить материалы по делу сержанта Кириллова.

Следователь прокуратуры любезно пояснил, что следствие еще не закончено, но подходит к завершению и через несколько дней представитель потерпевшей стороны, то есть адвокат Калинина, получит возможность ознакомиться с материалами дела.

Настаивать, скандалить было бесполезно. Оставалось только несолоно хлебавши покинуть кабинет. И тут дверь его отворилась, и на пороге возник высокий осанистый мужчина в форме полковника МВД.

— Валейко, ты здесь? — по-хозяйски промолвил полковник и осекся, увидев Калинину. — Кто это у тебя? Что ты делаешь наедине с красивой женщиной? — улыбаясь одними губами, спросил полковник.

— Это адвокат Калинина, — словно извиняясь проблеял следователь. — Елена Андреевна. Представляет интересы Черновой.

— Вот оно что… Что ж, очень приятно. Вы, Валейко, зайдите к Свиридову, когда освободитесь. — И, сфотографировав Елену цепким взглядом светло-серых глаз, полковник исчез.

— Кто это? — поинтересовалась Лена.

— Начальник РУВД Прибрежного района Зверев, — нехотя ответил следователь и поспешил закончить разговор.

Итак, Елена вышла на улицу и зажмурилась в лучах жаркого июльского солнца. Подумать только, лето уже прикатилось к середине, а она его и не заметила…

Как нельзя более кстати напротив здания прокуратуры оказалось открытое летнее кафе — круглые столики под зонтиками тентов. Елена заказала стакан кока-колы и села за столик. Марш-броски по присутственным местам, по раскаленным от солнца улицам давались ей пока с трудом. Лена, чувствуя, как все сильнее наливается болью голова, кинула в рот таблетку, запила глотком коричневой шипучки. Напиток был таким холодным, что заломило зубы. Лена медленно потягивала его через соломинку, думая свою думу.

Визит к следователю был, честно говоря, демаршем. Если бы она являлась адвокатом обвиняемого, то могла бы требовать материалы дела на любом этапе следствия. Но в данном случае она представляла интересы потерпевшей стороны матери убитого Чернова. И прекрасно знала, что до завершения предварительного следствия дел для ознакомления ей не дадут.

Этот визит был своего рода ответом на давешний телефонный звонок. Пусть знают: она приняла вызов. Конечно, угрозы в адрес сына — не шутка. Но если дать слабину один раз, так и будешь ходить под пятой у всякой сволочи, думала она. В конце концов, прошлогодняя история с похищением сына научила ее тому, что в любых, самых критических ситуациях главное — не терять головы, анализировать события и делать выводы. В конце концов, по ту сторону баррикады тоже люди, не застрахованные от собственных ошибок.

Она не видела, как из здания прокуратуры вышел Алексей Васильевич Зверев, собственной персоной, и направился к той же кафешке, где сидела со своей кока-колой Елена.

Взяв кружку пива, он подошел к ее столику.

— Вы позволите?

— Пожалуйста.

Зверев хлебнул пенного напитка, добродушно посмотрел на Елену.

— Вот, увидел вас, захотелось поближе познакомиться. Моя фамилия — Зверев. — Я знаю, — откликнулась Лена.

— Жарко! Вы тоже отдохнуть решили? Тяжело небось после аварии? Я слышал, вы недавно в аварию попали?

— Откуда вам это известно?

— Ну как же! Прокуратура дело возбудила против моего подчиненного. Вы — адвокат матери убитого. Как же мне не знать? Я интересуюсь, как идет следствие, какие ходатайства заявляет представитель пострадавшей стороны? А мне говорят: представитель пострадавшей стороны сама пострадала. В больнице находится. Вот несчастье, думаю! Вы что же, под машину попали?

— Да, попала.

— И как вы себя чувствуете?

— Замечательно.

— Кто же посмел сбить столь очаровательную женщину? Нашли виновного?

— Пока нет.

— Вот видите. Не только у нас недостатки в работе имеются, — улыбнулся Зверев. — Не только мы —Проступки совершаем. Что вы нахмурились? Слово не понравилось?

— Не понравилось. Оборванную человеческую жизнь трудно назвать проступком.

— Ваш бывший подзащитный тоже не овечка! Он и сам — убийца.

— Если бы дело дошло до суда, полагаю, что мне не составило бы труда доказать, что Чернов Действовал в порядке самообороны. И лишь превысил ее.

— Давайте без демагогии!

— Давайте без «давайте», — неожиданно зло ответила Лена.

— Зачем вы так? Эх, Елена Андреевна, вы думаете, я сам не переживаю этот случай? Это ведь позор и на мою седую голову. Знали бы вы, сколько мне пришлось выслушать от начальства резких слов. Очень резких. Но не совсем справедливых. Вы поставьте себя на место этого милиционера-а!

— Вот уж увольте.

— Поставьте. Вы — адвокат, вы должны уметь защищать не только правых, но и виноватых.

— Благодарю за наставления. — Какая вы колючка, однако! Послушайте меня, старика. Я в этой системе давно. Знаю, что такое на «земле» работать. В линейном отделе милиции. Сколько швали каждый день перед глазами проходит. Вы знаете, сколько у нас наркоманов в районе? А распространителей наркотиков? А вы знаете, сколько в районе проституток? Не знаете. Много. Наглых, отвратительных, зачастую больных. А внешне многие из них выглядят очень даже прилично. Весьма! Некоторые с виду просто овечки невинные. Задержишь такую — она комедию ломает, порядочную барышню из себя строит. А сама с сифилисом разгуливает. Заражает молодых мальчишек. У которых гормоны играют. А с кем им спать? С одноклассницами?

— Увольте меня, пожалуйста, от этих половых проблем.

— Вот-вот. Вы там, наверху, в культурном слое, а мы — внизу, среди свинцовых мерзостей.

— Вообще-то «культурный слой» как раз внизу, — не удержалась знакомая с археологией Елена. — Он образуется в процессе жизнедеятельности людей. Мусор, попросту говоря.

— Вот-вот. Мусор. И мы среди этого мусора. Нас уж самих «мусорами» уголовники кличут, — непоследовательно согласился полковник. — Я что сказать хочу: среди мерзостей свинцовых и собственное мировосприятие меняется. Знаете песню: «Хоть день побудьте в милицейской шкуре, вам жизнь покажется наоборот».

То-то и оно.

— Заключая наш диспут, хочу заметить, что сама я работала прокурором. И не один год. И свинцовых мерзостей насмотрелась достаточно. Но если профессия начинает менять мировосприятие, как вы выразились, — значит, надо менять профессию. Потому что эти перемены могут очень дорого стоить ни в чем не повинным людям.

— Вы по этой причине и сменили прокурорский мундир на адвокатскую мантию? — не упустил случая съехидничать Зверев.

— Нет. Я по другой причине. По личной, — проговорила Лена, поднимаясь.

— До свидания.

— Очень приятно было познакомиться. И хочу посоветовать вам впредь быть осторожней.

— То есть?

— Не попадаться тем, кто мчится на большой скорости. Не каждый раз судьба бывает столь благосклонна. Можно и жизнью поплатиться. Вы меня понимаете? До свидания, Елена Андреевна.

Калинина шла между столиками и чувствовала, что Зверев смотрит ей вслед.

«Сейчас „Агран“ какой-нибудь из-под полы достанет и пальнет в спину», — посетила Елену совсем уж шальная мысль.

"Надо бы проучить тебя по большому счету. Кровушку пустить. Да некогда.

Но у нас еще все впереди. В одном городе живем", — думал в это время полковник, глядя ей вслед.

Он поставил на стол опустевшую кружку, подошел к поджидавшей его машине. Включилась сирена, и «мерседес» с воем помчался прочь. Автомобиль следовал в аэропорт. Встречать Евгения Юрьевича Беседина. Далее планировалось тотчас же посетить спецобъект, расположенный недалеко от Финского залива. На берегу тихого озера. Эта территория также была вотчиной Зверева. Да, вот что значит армия без генерала! В отсутствие Беседина Каримов затеял нечто просто неслыханное. Если, конечно, поступившая информация подтвердится. Вот это и предстояло проверить.

 

Глава 29

«ФАБРИКА СМЕРТИ»

Рустам Каримов прогуливался вдоль берега. Вечерело, но летнее солнце стояло еще довольно высоко. Он с удовольствием вдыхал напоенный хвоей воздух.

Настроение было прекрасным.

Еще бы! Испытания прошли блестяще. Разработанное им когда-то в недрах секретного НИИ бактериологическое оружие массового поражения наконец воспроизведено! Пусть в крохотных количествах (разве мог он наладить в этом подпольном борделе настоящее производство? Нет, конечно), но важен принцип. В его руках технология и нужные для производства исходные составляющие. Не напрасно, совсем не напрасно согласился он пять лет тому назад на предложение Беседина. Ах, как ловко, как ювелирно тонко вел он свою игру! Какого послушного и преданного соратника изображал из себя! Этот тупоголовый бывший обкомовец думал, что использует его могучий интеллект в своих целях. Идиот. Это он Каримов, использовал его как безмозглый денежный мешок для достижения собственных результатов.

Каримов прокрутил в памяти весь пятилетний путь. Начиная с того момента, когда они с Кариной поселились на заброшенной базе отдыха военного предприятия с поэтическим названием «Лель», которую Беседин взял в долгосрочную аренду. Вместе с ними на базе находились около десятка охранников, работавших вахтенным методом. (Одним из них и был любвеобильный Мишаня, ныне покойный.) Пища доставлялась из расположенного поблизости городка-спутника Петербурга. Там с одним из кафе был заключен долгосрочный договор. Список необходимых продуктов, книг, аудио-и видеокассет — всего, что призвано скрасить жизнь в глуши, — Каримов передавал начальнику охраны. Постоянно проживал на территории и милейший, интеллигентный Олег Владимирович, человек с техническим образованием, бывший и главным энергетиком, и экологом (в смысле зачистки территории от трупов), и дезактиватором, и инженером по оборудованию.

* * *

Когда пять лет тому назад Каримов представил список необходимого оборудования, он привел Беседина в ужас. Но Рустам при помощи калькулятора доказал ему, что несколько низкотемпературных холодильников, герметичные контейнеры, наборы необходимых реагентов стоят чуть больше, чем оплата двух-трех заказных убийств. Оборудование было установлено. Затем Беседину был представлен список штаммов микроорганизмов, которые следовало раздобыть, и институтов, где велись соответствующие работы. Ах, до чего эти сволочи демократы довели страну! Не нужно вести переговоров с директорами, составлять официальные бумаги и запросы от имени липового ведомства. Достаточно выйти на младшего научного сотрудника Зорькина, которого с утра до ночи пилит за нищету еще молодая, но уже сварливая жена, или связаться с лаборанткой Ларисой Николаевной, которая так ненавидит весь мир вообще и свою заведующую в частности, что готова напакостить просто по велению сердца — и все! Все, что нужно, оказывается в твоих руках.

Добычей занимались люди Зверева. Сам Каримов для внешнего мира исчез.

Так же как и Карина Воробьева. Продали квартиры и уехали в неизвестном направлении. Кажется, в Одессу. Так поговаривали в НИИ, последнем официальном месте работы ученого.

С ласковой азиатской улыбкой Каримов выполнял все поручения Беседина. В частности, подготовил коллекцию возбудителей, с помощью которых тем или иным образом устраняли неугодных патрону соперников. Зараза могла найти жертву через пищу. Или через одежду. Или в постели-с заранее обработанным Бесединым партнером. Да мало ли как она могла дойти до адресата… Особо ответственные задания выполняла Карина, или Кармен, как именовал ее Зверев. В этих заданиях о постели, разумеется, не могло быть и речи.

А вообще-то использовались, как правило, одноразовые исполнители.

Поставка нужных экземпляров (этих самых исполнителей) была также обязанностью Зверева. Откуда брались люди? Боже мой, да с улицы. Сколько их на улицах — опустившихся алкашей, беспризорных подростков, бездомных беженцев? Не счесть.

За выпивку или наркотики, да просто за приют, за несколько ночей в тепле и чистоте, за сытный обед и обещанное вознаграждение эти люди охотно верили, что введенный препарат — витамины, что сексуальная близость по заказу будет щедро оплачена. Человек всегда верит в то, во что хочет верить. Реально же платой за выполненное задание служил вечный покой на дне озера или где-нибудь в сухой песчаной яме в глуши соснового леса. Не так уж и плохо. При той жизни, которую вели эти люди, мертвым быть лучше, чем живым. Так успокаивал себя Каримов.

Разумеется, данный тезис никак не относился к нему самому. У него была цель, ради которой стоило жить.

Только через год, когда Беседин вкусил плоды легких побед над противниками, когда рентабельность «фабрики смерти» была им оценена по достоинству, только тогда Рустам завел речь о своих научных интересах.

— Евгений Юрьевич, — сказал он, — помнится, при нашем первом разговоре вы поставили передо мной интересную научную задачу: Которая состояла в том, чтобы получить такие микроорганизмы, которые не определялись бы имеющимися методами. Как говорят специалисты — не типировались. Клиника, все признаки похожи на одно заболевание, а истинная причина болезни — совсем в другом.

По-моему, пришло время осуществить этот ваш замысел. Наличие подобных болезнетворных агентов значительно расширило бы наш арсенал. И помогло бы запутать следы. Тут нужны, конечно, затраты, но перспективы того стоят, уверяю вас!

Так появилась в одном из корпусов новая прекрасно оснащенная научная лаборатория. Тогда и начали они с Кариной ту работу, ради которой согласились на добровольное заключение. Сначала были созданы варианты, которые требовались Беседину. Разумеется, без Карины он ничего бы не смог. Но она была рядом. Она была и советчицей, и ассистентом, и лаборантом. Иногда для выполнения неквалифицированной работы припекались узники дома у озера. Те, что исчезали вскоре на дне или в песчаной почве леса.

Ради чего все это? Ради того удивительного, прекрасного и совершенного штамма, который Каримову удалось получить в Солнцегорске. Возможности этого микроорганизма были продемонстрированы эпидемией в городе. Полуубитый автоклавированием монстр, разведенный водой проводной водой в миллионы раз, вызвал почти стопроцентную смертность. — И ведь это элементарный путь заражения! А если обеспечить аэрогенное заражение объектов! Распылить штамм в воздухе? Гибель противника обеспечена!

Все дело в том, что поверхностный антиген был взят от высокопатогенного американского штамма… — начал было бормотал вслух Рустам и остановился. Черт знает что здесь, в изоляции, он приобрел дурную привычка говорить вслух. Это никуда не годится!

Так вот, возвращаясь к прерванной мысли там, в Солнцегорске, им, Каримовым, было получено уникальное оружие массового поражения Он пестовал свой штамм, как ребенка, он качая на руках каждую чашку Петри, где вырастали колонии микробов. Он любил свое детище больше чем мог бы любить собственного сына. И что получил?

Позор, травлю, оголтелый вой подчиненных в присутствии членов правительственной комиссии, где его обвиняли чуть ли не в геноциде. Геноциде кого? Этих глупых куриц, которыми он руководил? Таких же глупых горожан?

— Но любое настоящее открытие сопряжено с жертвами! Это неизбежно! — снова проговорил вслух Каримов, рассекая рукой воздух. «Ну так испытали бы вирус на себе. Как это делали до вас настоящие ученые. Мечников, например», — вспомнил Каримов гнусный голос кого-то из членов комиссии.

Испытай на себе! А кто тогда будет думать?! Есть шлак, пригодный лишь для испытаний, а есть творцы, подобные богам, которые распоряжаются шлаком!

«Ты — Бог!» — отчетливо произнес кто-то сверху. Каримов поднял голову.

Какая-то крупная птица шумно взлетела с дерева и, тяжело хлопая крыльями, скрылась из виду.

— Спокойно, спокойно, — бормотал Рустам Каримович, огибая песчаную бухточку, где они с Кариной любили загорать. — С психикой что-то происходит.

Иногда голоса слышатся. Но это ерунда. Это от переутомления, однообразия жизни, замкнутости пространства. С кем я, в сущности, общаюсь, кроме Карины? Только с Олегом Владимировичем. Он, безусловно, славный малый, с ним можно распить иногда бутылочку коньяку, но простоват. Говорить с ним, в общем-то, не о чем. О чем это я?

Да, так вот тогда, когда его с позором вышвырнули из Солнцегорска, он поклялся воссоздать свое детище. И отдать тем, кто способен его оценить. Первая цель была достигнута полгода назад. Но как донести сокровище до людей? Он был изолирован. Их с Кариной вообще как бы было.

Вскоре комбинация была придумана. Для на чала Беседин был поставлен в известность о необходимости подключения к сети Интернет.

— Я в полнейшей изоляции, Евгений Юрьевич! Я не знаю, что происходит в мире. Конечно вы обеспечиваете нас научной литературой, но что это за литература? Какие-нибудь «Вопросы вирусологии» или «Журнал микробиолога».

Зарубежных журналов практически нет. Не могу же я ходить в публичку. Выход в Интернет нам просто необходим. Мы должны быть в курсе мировых разработок.

Отталкиваясь от результатов зарубежных коллег, мы сами сможем получать новые препараты. Нельзя стоять на месте. За пять лет работы мы уже не по одному разу использовали наши арсеналы. Надо расширять диапазон.

— Можно заняться СПИДом, — возразил Беседин. — Таких больных у нас еще не было. Это очень перспективное направление, вы не находите?

— Как вам сказать… Конечно, инфицированные люди без признаков заболевания — отличное оружие. Но у нас ведь не Калининград или Николаев, где удельный вес ВИЧ-инфицированных высок. В нашем городе таких больных мало. И они находятся под наблюдением. Значит, следует! получить ВИЧ-инфицированного, какого-нибудь случайного залетного гостя и постараться выделить вирус. Не держать же здесь этого человека годами. Это противоречит нашей концепции: один больной — один зараженный. Может произойти утечка информации.

— Вот и займитесь этим. Я дам команду о поиске подходящего варианта.

— А Интернет?

— Будет вам Интернет.

— Еще нужна электронная почта. Чтобы уточнять информацию.

— Будет вам и почта.

— Благодарю. Мне исключительно приятно работать с вами, — расплылся в широкой улыбке Каримов.

— Взаимно, — откликнулся Беседин. Очень скоро в распоряжении Каримова действительно появились и новейшей марки «Пентиум» с модемом, и электронная почта. Милейший Олег Владимирович неожиданно оказался сведущим и в компьютерных делах. Он обучил Каримова, полного профана во всем, что не касалось бактерий и вирусов, самому необходимому уровню пользования техникой. Дальнейший план состоял в удалении Беседина из поля зрения. Хоть на несколько месяцев. И это удалось. Рустам правильно рассчитал, что штамм вируса клещевого энцефалита, которым он снабдил Беседина для устранения какой-то весьма важной персоны, вызовет подозрения. Ну не бывает в Питере клещевого энцефалита в марте — апреле месяце. О том, что бензиновый «король» Фонарев скоропостижно скончался от тяжелой непродолжительной болезни, он узнал из телевизионных «Новостей», а когда через несколько дней преемник Фонарева Евгений Юрьевич Беседин уехал за границу поправить здоровье, Каримов рассмеялся: «Ну какой же я сумасшедший? Я гениален!»

В кармане у него запиликала трубка радиотелефона.

— Рустам Каримович! Больную привезли, доложил охранник.

Каримов поспешил к базе.

 

Глава 30

ВОЕННО-ПОЛЕВАЯ ТРОЙКА

Лелька с ужасом прислушивалась к внешним звукам. На лицо ее была надвинута плотная шапочка, скрывавшая глаза. Руки связаны. Рот заклеен пластырем. Рядом сопел кто-то невидимый. Машину трясло, каждый ухаб отдавался в руке дергающей болью. Но едва она застонала, как получила чувствительный удар в солнечное сплетение.

— Молчи, лярва! — рявкнул кто-то рядом.

Оставалось молчать и думать.

Произошло что-то совершенно непонятное. Ее, одуревшую от дозы димедрола, введенного медсестрой, разбудили и повезли. Куда? Вроде те, перекинувшие ее на каталку, гаркнули, что в хирургию. Но в огромном лифте для перевозки Ткачих больных один из парней сделал ей укол в руку, это она помнила.

А вот дальше не помнил ничего. Очнувшись минуту назад, поняла одно: ее куда-то везут. Со связанными руками, закрытыми глазами и залепленным ртом. Господи, что это? Кому и что она сделала? Да она в этом городе всего неделю. Она никого не знает. И ее никто не знает. Кроме Сани да соседки по палате. Как ее, Лена.

Адвокат. Ну и что? Та осталась лежать, а ее Лельку, куда-то везут. Да, может, они ее перепутали! Вот хоть с этой адвокатшей. А что? Адвокатов сейчас тоже убивают. От этой мысли Лелька похолодела. Ну да. Перепутали. Кровати рядом. Та тоже светловолосая. Не такая льняная, как Лелька, но не брюнетка же. Значит, пришли за адвокатшей, а забрали ее. И убьют. Лельке стало совсем плохо.

Захотелось в туалет. Подожди, Ли ведь фамилию назвали! Ну да. Они спросили:

«Кто здесь Герасимова Ольга?» Точно, она вспомнила. А ведь она придумала эту фамилию у приемном покое, когда очнулась. Значит, ее хищение — а что же еще? — связано с больницей так, что ли? Лелька закрутилась на сиденье.

— Введи ей еще дозу, — сказал чей-то мужской голос.

* * *

Сильная рука сжала ее предплечье. Легкий укол — и Лелька опять потеряла сознание.

Она очнулась от света и открыла глаза. Маленькая комната, похожая на больничную палату. Окно расчерчено на квадраты металлической решеткой. Она лежит на высоком топчане. Над головой большая лампа, как в операционной. Руки и ноги привязаны к металлическим скобам. Рот ее так же залеплен.

Дверь в комнату чуть приоткрыта, слышны мужские голоса.

— Что с ней?

— Не знаю. Взяли ее на травме. Но травмы никакой не видать. А так случай подходящий. Анализ на ВИЧ положительный. Иногородняя. Проверили адрес, который она в больнице назвала, там такие не живут.

Дальше Лелька не слушала. Оцепенело перерабатывала информацию. Мысли застревали в мозгу, как замороженные. Вот как. Значит, все-таки СПИД. Зачем они адрес-то проверяли? Ну да, она на всякий случай назвала другой адрес. Подкоркой чувствовала, что диагноз положительный, боялась подставить Саню. Значит, положительный… Слезы полились из глаз, оставляя неприятный мокрый след. Даже лицо не вытереть. Сволочи! Чего они ее привязали, гады? Пытать, что ли, будут?

А может, ее на органы разберут? Но при чем здесь СПИД? Кому такие органы нужны?

Она собралась было замычать что есть сил, но в этот момент за стеной послышались сразу несколько громких мужских голосов.

* * *

…Рустам Каримович выслушал доклад Лелькиного конвоира.

— Хорошо, идите.

Прежде чем осмотреть пациентку, Каримов решил выпить чашечку кофе.

Насыпал свежесмолотого Кариной пахучего порошка, включил кофеварку. Надо отдать должное Беседину: быт их был устроен с максимальной степенью комфорта. Не только жилой домик, стоявший чуть в стороне от центрального «клинического» корпуса, но и этот — включавший рабочий кабинет и «сортировку» вновь прибывших — были напичканы всякой бытовой мелочевкой. Подставив чашку под струю густого черного напитка, Каримов рассеянно посмотрел в окно…

И увидел, что по двору, прямо по направлению к нему, вышагивают Беседин, Зверев и Олег Владимирович — тот самый инженер по оборудованию, живущий на территории базы «Лель» так же безвылазно, как и они с Кариной.

Гости уже входили в дверь.

— Евгений Юрьевич! — широко заулыбался Каримов. — Как я рад вас видеть!

С возвращением. Замечательно выглядите. Загорели, помолодели!

— Приветствую, дражайший Рустам Каримович, — улыбнулся в ответ Беседин.

Однако глаза его вовсе не улыбались, смотрели испытующе, что тут же насторожило Рустама.

— Присаживайтесь. Алексей Васильевич, здравствуйте! А с вами, Олег Владимирович, мы уже виделись сегодня. Какая большая делегация! Если бы я знал заранее…

— Так уж и большая? — усмехнулся Зверев. — Трое всего. Военно-полевая тройка, — ухмыльнулся он, вальяжно разместившись в обширном в кресле. Второе занял Беседин. Инженер по оборудованию сел на единственный оставшийся стул.

Каримов таким образом стоял перед пришедшей публикой, как… Кто? Не то как актер на сцене, не то как подсудимый перед вынесением приговора… В воздухе повисло напряжение. Каримов вопросительно глянул на Беседина. — Зверев, не пугай ученого. Он нам еще пригодится. Как дела? Что у вас тут новенького? — спросил патрон.

— Да что особенно новенького? Работаем. Трудимся в поте лица. Выполняем задания.

— Какие?

— По членам правительства областного. Да вам Алексей Васильевич доложил уже, я думаю.

— Он доложил. Но я хочу и ваш доклад послушать. А то как бы не получилось так, что мне опять уехать придется. Из-за какой-нибудь болячки несезонной у членов правительства. А?

— Это было недоразумение, я вам объяснял. Помните, у нас была авария с электричеством. Холодильник разморозился, потек. Маркировка на коробке с ампулами расплылась. Я ошибся, дал вам не ту ампулу. Я виноват, конечно, но ведь не я аварию вызвал. Это обязанности Олега Владимировича — следить за электроснабжением. Я ведь вам все объяснил еще тогда, — приветливо улыбаясь, отвечал Каримов.

— Да, я помню. Ну, не будем о грустном. Давайте о ваших успехах, — добродушно согласился Беседин. — Расскажите о последних операциях.

— Во-первых, Карина участвовала в устранении вице-губернатора Гринько.

Насколько мне известно, все прошло отлично. Затем Алексей Васильевич поставил задачу подготовить мальчика с сифилисом. Для гомосексуалиста, как я понимаю. Не знаю уж, кто там у них в правительстве голубой. Я подготовил. Отличный был экземпляр. Беспризорник. Красивый. Одинокий. Потом за мальчиком приехали люди Алексея Васильевича. А что, что-нибудь не так? Член правительства не заразился?

— Заразился, все в порядке. А чем заражена Смагина?

— Это форма кожной инфекции. Рекомбинантный штамм. Дальний аналог сибирской язвы. Но значительно менее патогенный. Так была поставлена задача: заразить кожной инфекцией в хронической форме. Излечиваемой только моей же вакциной. Вакцину пока не требовали.

— И как вы ее заразили? Расскажите, мне все интересно.

— Привезли ее собаку. Ньюфаундленд. Красавец. Заразили пса и отправили назад к Смагиной. Я не понимаю, что-нибудь не так?

— Все так, что вы разволновались? Я давно здесь не был, мне просто все интересно. А что это за вакцина? Как вы ее получили?

— Ну… Как вам объяснить… Вакцина получена на животных. Мы заражали кошек…

— А когда вы ждете ответа из Ирана? — невинно спросил Беседин.

— Завтра, — машинально ответил Каримов и смолк, уставившись в пол.

Но Беседин успел заметить вспыхнувший в его глазах ужас. Воцарилась тишина.

— Беда твоя, Каримов, в том, что ты всех вокруг себя считаешь идиотами, — медленно роняя слова, начал он. — Все вокруг дураки, один ты умный. Так не бывает, голубь. Ты решил, что меня переиграть можно? Что я чурбан обкомовский с одной извилиной, так? Да разве стал бы я тем, кем стал, если бы это было так?

Ты что думал, я тебя в мир выпущу — а Интернет и электронная почта это и есть выход во весь мир — и не подстрахую себя? Дурак ты, хоть и ученый. За тобой из каждого угла наблюдают. Тут «жучки» понатыканы в каждой… кофеварке, к примеру. Вся твоя почта электронная под контролем, несмотря на американский провайдер и пароль. Олежка у нас очень неслабый хакер. За это в свое время и срок схлопотал, поэтому и отсиживается здесь с тобой. Понятно? Расслабился тут под моими кивочками. «Хорошо, Рустам Каримович, сделаем, Рустам Каримович. Все вам предоставим. А вы продавайте нас…»

— Я не продавал вас! — не поднимая глаз, возразил Каримов. — Я работаю на вас верой и правдой уже пять лет! Живу в изгнании, как покойник.

— Ну да, ну да. А теперь послушаем начальника транспортного цеха, как говорят юмористы. Докладывай, Олег.

— Полтора месяца тому назад Каримов начал поиск через сеть Интернет заказчиков двойных генно-инженерных технологий. И вышел на некий иранский военный институт. Между ними завязалась переписка. По электронной почте.

Каримов сообщил, что располагает технологией изготовления некоего рекомбинантного препарата массового поражения. И вакциной против него. Сообщил, что работал некогда в Солнцегорске, где вел соответствующие исследования и имеет в настоящий момент образцы как препарата, так и вакцины. Видимо, иранские военные знали о разработках, проводившихся в Солнцегорске, и заинтересовались.

Поступило предложение подтвердить информацию. Например, видеофильмом о действии препарата. Каримов заказал Алексею Васильевичу двадцать бомжей, молодых мужчин.

Объяснив это необходимостью проверить старые штаммы, которые долго хранятся в холодильнике и могли потерять свои свойства. Бомжи были доставлены. Опыт был проведен. И заснят. Кассету я видел. Отснято все: заражение людей, развитие заболевания, гибель. В группе вакцинированных, кстати, смертей не было. От инфекции, я имею в виду. — Инженер глянул на Каримова глазами чекиста. — После чего Каримов сообщил, что видеофильм имеется в наличии. Из Ирана ответили, что вскоре в Петербурге появится их человек, который хотел бы увидеть фильм.

Спрашивали, как найти Рустама Каримовича. Вот этого он пока не сообщил.

— Если бы сообщил, мы бы его сейчас уже в кислоте растворили, — медленно произнес Беседин. — Каков твой подопечный, Алексей, а? Это ведь ты мне его присоветовал.

Зверев крякнул. Все былое точностью до наоборот, но попробуй вякни об этом.

— Сволочь ты, Рустам, — сказал он вместо этого.

— Я не понимаю, в чем меня обвиняют? — спокойно заговорил Каримов, подняв наконец узкие глаза. — Вы должны сказать мне спасибо. Я в ваше отсутствие проявил инициативу, совершенно за бесплатно, между прочим. Я воссоздал технологию, получил образцы. Кому я должен был докладывать? Звереву, который ни черта в этом не смыслит? Вам? Вы были далеко. Да, я вышел на иранцев. Но зачем? Чтобы ускорить процесс. Чтобы к вашему возвращению все уже было подготовлено. Достигнута предварительная договоренность! Получены результаты опытов! Для чего? Чтобы доложить: «Евгений Юрьевич мы располагаем многомиллионным состоянием! Берите! Доводите переговоры до конца!»

И вместо благодарности я слышу гнусные обвинения. Однажды я уже пережил подобное унижение. Там, в Солнцегорске. Был уверен, что здесь, в этих стенах, мне доверяют. Сколько я сделал для вас за эти годы? Сколько проблем вы решили благодаря мне? И вместо признания заслуг за мной шпионили, как за карманным воришкой!

— Красиво излагаешь. Рустам Каримович, — усмехнулся Беседин. — Заслушаешься. Красиво излагает, а, Олег?

— Рустам Каримович приобрел в последнее время дурную привычку разговаривать вслух. Особенно сидя у компьютера в одиночестве. Я тут смонтировал несколько образчиков, этакий ремикс получился, — откликнулся Олег Владимирович.

Он всунул аудиокассету в щель магнитофона. Послышался голос Каримова, вполне отчетливо бормотавший бессвязные фразы:

"Уедем — и шиш тебе, Беседин… Если бы тогда оценили, наградили, я разве стал бы? Плевать на все… На страну эту вонючую, на всех… В Тегеране жарко, как в Фергане. Я люблю Восток, и Карина полюбит… Будем жить открыто…

Знамениты…"

— Хватит, наслушались, — махнул рукой Беседин.

Олег Владимирович остановил запись.

— Ну что, родимый? Как тебе твой голос с пленки? Узнаешь? Надо бы тебя за крысятничество под асфальтовый каток засунуть. Но не могу. Потому что технологию можешь воспроизвести только ты. А вот переговоры дальше буду вести я. Алексей, вызови командира охраны.

Зверев покрутил диск телефона внутренней связи. Вскоре появился охранник.

— Значит, так. Каримова и Воробьеву за территорию базы не выпускать. Ни на один шаг. Усилить охрану и наблюдение за ними. Будем считать, что они у нас под домашним арестом. Временно.

Охранник козырнул, вышел.

— Какие у тебя, Алексей, орлы вышколенные! Приятно смотреть.

— Так мои же ребята. Из органов. Мимо них муха не пролетит.

— Вот и славно. Что ж, я, пожалуй, домой отправлюсь. А то ведь прямо из аэропорта сюда примчался. К тебе, Каримов. И в самое вовремя, как выясняется.

Завтра приеду, посмотрю твой фильм ужасов. И письмо от восточных друзей прочтем. Поехали, Алексей. А тебе, Олег, спасибо. Молодцом. Пойдем, проводишь нас.

Каримов остался один. Он опустился, на стул и долго сидел так, сжав руками голову. Вот и все! Все рухнуло.

Взгляд упал на приоткрытую дверь смотровой. Каримов нахмурился, прошел в соседнюю комнату. На топчане неподвижно лежала молодая девушка. Каримов приподнял ей веко, похлопал по щеке. Рванул пластырь с губ. Девушка вскрикнула, распахнула глаза.

— Когда вы очнулись?

— Вот только что. От боли.

— У вас болит что-нибудь?

— Вы мне сделали больно. Вы что, убьете меня?

— С чего вы взяли? Что-нибудь еще болит?

— Да, у меня рука, — еле вымолвила от страха Лелька.

— Что вы так напуганы?

— Я… Я не знаю, где я нахожусь.

— Не волнуйтесь, вы в надежном месте.

Каримов ослабил веревки, осмотрел опухоль.

— Колетесь?

— Да, — пролепетала Лелька.

— Полежите. Я сейчас вернусь. Из соседней комнаты послышался его раздраженный голос.

— Але, охрана? Дайте старшего. Але? Девчонку, которую сегодня привезли, надо везти в больницу. В нашу. Ей нужно руку чистить. Это работа хирурга, а не моя! — орал он в трубку. — С меня хватит и того, что я выполняю. Не завтра, а немедленно! Завтра у нее может остеомиелит начаться. А потом сепсис. Если девчонка загнется, отвечать перед Бесединым будете вы! Это ему ВИЧ-инфицированная нужна. Нет, Карина не поедет. Мы ведь арестованы, вы забыли?

Пусть ваши молодцы ее сами сопровождают. Все!

Лелька слышала, как шваркнули трубкой по аппарату, как затем громко хлопнула дверь.

 

Глава 31

ИСТОРИЯ БОЛЕЗНИ

Что же все-таки произошло с упомянутыми в отчете Беседину членами областного правительства, вице-премьером Смагиной и председателем комитета по культуре Ямалаевым?

Прошло две недели с тех пор, как ньюфаундленд Челси воссоединился с любящей семьей. Ибо был он любим хозяйкой дома. Любим не меньше, чем обрюзгший и надоевший супруг, а даже гораздо больше. Через несколько дней после возвращения любимца на руках, которые она запускала в его густую шерсть, и на лице, которое облизывал тот своим двухцветным языком, появились красноватые пятна.

"Аллергия, — подумала Смагина, с неудовольствием разглядывая себя в зеркало. — Эти импортные кремы по черт знает каким ценам совершенно не для нас.

Вон и у дочки такая же гадость вскочила. Химия сплошная. Надо будет заказать обычный ланолиновый крем".

Через сутки пятна превратились в пузырьки, которые неприятно зудели и лопались.

«Герпес, — подумала Смагина, сравнивая свои пузыри с аналогичными на лице не только дочери, но и мужа. — Придется разориться на зовиракс».

Зовиракс, однако, не помог. Еще через несколько дней на месте пузырьков образовались отвратительные черно-коричневые струпья. Вокруг струпьев возникали новые высыпания, с той же динамикой процесса. Появляться перед людьми в таком виде было немыслимо. Беда миновала лишь трехмесячного Ванечку, лишенного общения с четвероногим любимцем семьи. Во избежание неприятностей Ванечка был срочно эвакуирован на дачу с отозванной из отпуска няней.

— Источник инфекции — собака, — сделали вывод врачи.

Какой, черт побери, инфекции? На этот вопрос ответа не смогли дать ни в одной из клиник города. Многочисленные анализы ни к чему не привели.

Возбудитель не типировался. Общее самочувствие членов семьи при всей безобразности внешнего облика сохранялось вполне приличным. Если можно так обозначить многочасовые истерики дочери, нервный хохот мужа и натуральный психологический шок, который переживала Смагина. Что ж это такое? Конец карьеры? Она не могла показываться на людях с таким лицом. А что это за вице-премьер, не выходящий из дому почти месяц? Это страной у нас можно из санатория управлять, но не областью. Срывалось одно мероприятие за другим. Вот и сегодня отменена ее пресс-конференция, назначенная две недели назад.

Самое ужасное, что врачи рекомендовали усыпить пса, который чувствовал себя лучше всех. Никаких струпьев на морде. Но врачи утверждали, что заразу в дом принес именно он. Он может сам и не болеть, но являться носителем инфекции.

Так они говорили, бездари в белых халатах. Что значит усыпить? Да она скорее себя саму усыпит. Не говоря уж о муже.

Смагина сутками лежала в постели. Молча, без слез. Челси сидел рядом, глядя на хозяйку обеспокоенными черными глазами.

Зазвонил телефон.

— Смагина? — раздался знакомый голос. — Как себя чувствуешь?

— Мерзавцы! Что вы сделали с нами? Я в ФСБ обращусь.

— И останешься такой красивой на всю жизнь. Вместе с дочкой. Муж-то тебя не волнует, это ясно.

— Чего вы хотите? — взвизгнула Ангелина Игоревна.

— Ты же знаешь. Мы хотим, чтобы на голосовании об отведении земли в аренду ты поддержала группу «Малко».

— Это что, бесединские штучки?

— При чем здесь Беседин? Когда ты заболела, его и в городе не было. И в стране. Все наоборот. Это он нас уговорил, чтобы мы избавили такую интересную женщину от беды. За поддержку его интересов, разумеется.

— Что значит — избавили?

— То и значит. Проголосуешь как надо — и получишь лекарство бандеролью.

С инструкцией по применению. Будешь опять красивой и неотразимой. И дочка твоя.

И мужик твой.

— А собака?

— И песика вылечим. Мы же не звери. Слушай сюда. У тебя пресс-конференция на сегодня назначена. Ты уж туда не ходи. Журналисты — народ паскудный, разнесут твое горе на весь белый свет. А пресс-секретарь твой пусть заявление сделает. Что госпожа Смагина, мол, высказалась за «Малко». Будет поддерживать именно эту финансовую группу. А уж на заседание правительства придется прийти. Гримом замажешься, перчатки наденешь. Проголосуешь — и получишь бандероль.

— Почему я должна вам верить?

— Придется поверить. Выхода у тебя другого нет. Но ты не бойся, мы не государство. Людей не обманываем. Обещали тебе неприятности — сделали. Обещаем вылечить — значит, вылечим. Нам ведь еще работать и работать. И не дергайся, не ходи в ФСБ, не надо. А то ведь можно и через вентиляцию чего-нибудь такого подпустить, что совсем скопытитесь все, включая собачку. А кто Ванечку растить будет? Ну, бывай, Смагина.

В трубке послышались короткие гудки.

Члену областного правительства Ямалаеву позвонили утром того же дня.

Как раз перед тем, как Демьян Викентьевич собирался идти на теннисный корт.

— Привет, Ямалаев! Как самочувствие? — без предисловий начал голос.

— Отличное, — резко ответил Демьян Викентьевич. — Прекратите ваши пустые угрозы.

— Почему пустые-то? — веселился голос. — Ты, Ямалаев, пипиську свою рассмотри повнимательней. Докторам покажешь — они обхохочутся. Это мы тебя легонько напугали. Это болезнь потешная. А вот Тамарочка твоя с сыном Степой в Италии сейчас, правильно? Гляди, могут и не вернуться. Там у них в группе человечек наш имеется. Подружился с Тамарочкой. Ты ведь ее своим вниманием не балуешь, так? Ну и гляди, как бы не съела она там чего-нибудь. Голосование через три дня, не забудь.

Ямалаев швырнул трубку. Паскудство какое! Сразу же после игры надо будет в милицию пойти. Надоело, черт побери! Месяц его не беспокоили, и он уж забыл про тот звонок идиотский. Когда это было? Ах да, в вечер первого интимного свидания с Иннокентием. Какой дивный мальчик! Он приходил на потайную квартиру еще два раза, а затем исчез. Загадочный греческий бог! Провожать себя не позволял. Почти не разговаривал. «Да», «нет» — вот и все слова. Впрочем, слов не требовалось. Разве до слов им было? Их сжигала страсть.

Ямалаев так переживал утрату, что смотреть не мог не только на жену, но даже и на мужчин всех, вместе взятых.

«Скотина какая! Все настроение испортил. Отыграю с Огибиным и в милицию пойду. Хватит!» — швыряя ракетки в сумку, думал взбешенный Ямалаев.

Испорченное настроение Демьяна Викентьевича сказалось на игре. Это чурка какой-нибудь бесчувственный может послать шантажиста подальше и выкинуть его из головы. А Демьян Викентьевич, будучи натурой тонкой и чувствительной, реагировал на грубые слова остро, чрезвычайно болезненно.

Короче говоря, продулся Димке вчистую. В сверкавшей чистотой душевой частного корта Ямалаев рассмотрел-таки то место, на которое ему советовали обратить внимание. Рассмотрел и оторопел.

За стенкой, в соседней кабинке, плескался Димка Огибин, весело напевая «Марш энтузиастов».

— Дима, ты ведь у нас врач? — дрожащим голосом спросил Ямалаев.

— Ага. Был, — бодро откликнулся Огибин.

— Дима, ты подожди, не уходи. Мне посоветоваться надо.

Когда душевая опустела, Ямалаев, краснея и потея, предъявил доктору предмет своих волнений.

Дима деловито взял в руки интимнейшую часть члена правительства, то есть правительственного… Впрочем, неважно, что он взял, а важно, что воскликнул.

— Ото! — воскликнул Дмитрий. — Ну-ка, давай к свету подойдем. Болит?

— Нет. Я вообще не замечал пока… А что это?

— Это, батенька, твердый шанкр. У тебя, старик, люэс. Сифилис по-простому.

Дима кинулся мыть руки с мылом и тер их долго, пока Ямалаев натягивал трясущимися руками светлые летние одежды.

По улице шли вместе.

— Ты не горюй, старичок, — сочувственно глядя на дрожавшее всеми мускулами лицо Ямалаева, проговорил Дмитрий. — Сейчас это лечится. Легко.

Неприятность, конечно. Но не смертельная. Понимаю, что к врачу тебе идти неудобно. Я лекарства достану необходимые. И проколю тебя сам, чего уж. Сегодня я тебя выручил, завтра — ты меня. Только надо выяснить, кто тебя наградил.

Слушай, а ты жену свою, случаем… А?

— Нет, — дрожащим голосом ответил Демьян Викентьевич, — к счастью, нет.

Я вообще…

— Да знаю, знаю. Кто ж не знает, что ты у нас нетрадиционной ориентации? Не стесняйся, я человек передовых взглядов, хоть и натурал. Что ж, в данном случае супруге твоей повезло. От кого ты эту гадость подцепил-то?

— Понимаешь, тут такая история…

Эмоциональному Ямалаеву просто необходимо было поделиться с кем-нибудь свалившимися на голову неприятностями.

* * *

Журналист Виктор Галкин был нынче при исполнении — сидел в конференц-зале здания областного правительства с блокнотом на коленях и тоской в душе. Это же надо! В его собственный день рождения шеф загнал его на пресс-конференцию Смагиной. Как будто другого никого нельзя было послать!

Других, правда, почти не осталось — отпуска, коллеги птицами разлетелись кто куда. Ладно. Последняя неделя — и они с Аленой тоже двинутся в свое поместье. К Кирюше, Котьке, речке, ракам в речке, грибам в лесу.

Зал был полупустым. Журналистов — раз-два и обчелся. С утра говорили, что Смагина больна и пресс-конференции не будет. Но потом выяснилось, что все-таки будет. А он уж собрался было выкатить оставшимся товарищам по цеху редакторам, корректорам и т. д. — ящик пива. С рыбой и креветками. Деньги на пиршество выделила жена. Вообще Аленка как-то вдруг начала приносить в дом деньги, превышавшие его, Витюшину, зарплату. Так, между прочим, закомплексовать недолго…

На трибуне возникла девица, невзрачная, как и ее жизнь, пресс-секретарь Смагиной. Значит, — самой не будет.

— Господа, начинаем пресс-конференцию, — прогундосила девица. — Темой нынешней пресс-конференции должен был быть вопрос…

«Темой должен быть вопрос… — раздраженно думал Галкин. — Что у них, молодых, за язык нынче? Чему их учат?»

— …По поводу предстоящего обсуждения на заседании областного правительства вопроса об отведении в аренду земельного участка на территории области под строительство порта с нефтеналивным терминалом. Ангелина Игоревна заявляет о своей решительной поддержке финансовой группы «Малко». Вопросы?

Прошу вас.

— Газета «Питерский вестник». Насколько нам известно, ранее госпожа Смагина заявляла о решительной поддержке синдиката «Глобус»? Как вы можете прокомментировать изменение позиции вице-премьера за три дня до голосования?

— Без комментариев.

На все последующие вопросы пресс-секретарь долдонила эту же фразу.

«Тьфу! — в сердцах воскликнул про себя Галкин. — Информация, конечно, интересная, но где пояснения?»

Девица тем временем объявила, что пресс-конференция окончена, и неуклюже сползла со сцены.

Ее окружили журналисты.

— Скажите, может быть, есть какое-нибудь неофициальное сообщение?

— Следует ли понимать заявление так, что господину Беседину удалось убедить вице-премьера какими-нибудь новыми аргументами?

Пресс-секретарь молча продиралась к выходу.

— А что с Ангелиной Игоревной? Говорят, она больна?

И тут с хорошо известным выражением сладострастия на некрасивом лице, с которым одна женщина говорит гадости о другой, более интересной и удачливой, пресс-секретарь тихо, но внятно произнесла:

— Да. Ужасная кожная болезнь. Такое несчастье…

 

Глава 32

РОЯЛЬ ИЗ КУСТОВ

Лена повела носом. Пахло вкусно. В духовке готовились свиные ребрышки.

Кухонный стол был покрыт праздничной скатертью и уставлен праздничной же снедью. Запеченные с чесноком , баклажаны, блюдо с мясистыми ломтиками розовых помидоров и желто-красно-зелеными кружками сладкого перца, заваленными зеленью петрушки и кинзы. Очаровательные малосольные огурчики, которые Витька все эти дни норовил стащить из кастрюльки, не в силах дождаться праздника. За что был бит по рукам. Молодая картошка, посыпанная укропом и залитая маслом, томилась в ожидании именинника, укутанная одеялом.

Но где же именинник? Это был первый Витюшин день рождения, который они отмечали вместе. Тем более Круглая дата — сорок лет. И они решили отпраздновать событие вдвоем. Женщинам, как слышала Елена, эту дату праздновать не рекомендуется, а мужчинам можно.

— Должно! — заявил вчера супруг.

— И здесь дискриминация по половому признаку! — возмутилась Елена.

Итак, все было готово. Послышались нетерпеливые звонки в дверь. Словно рояль из кустов, возник глава семьи.

— Поздравляю! — с чувством произнесла Лена и поцеловала мужа.

— Спасибо, — ответил муж и не на шутку включился в поцелуй.

— Вот. Это тебе.

С трудом высвободившись из объятий, Елена вручила Вите спутниковый телефон. Подарок не был случайным. После аварии и угрозы, отчетливо прозвучавшей из уст Зверева, Елена решила, что связь между ней и мужем должна быть более надежной. Чтобы можно было созвониться в любое время. Надо бы и себе такой же купить, но на вторую «трубу» денег пока не хватило. Витьке нужнее — в вечных разъездах. О своих подозрениях о причинах аварии она Виктору так и не рассказала. Так же как и о телефонном звонке, и о разговоре со Зверевым. Ну расскажет, и что? Водителя автомобиля так и не нашли. Как сказали ей позже сотрудники ДПС, совершившая наезд машина была угнана тем же утром и брошена затем на одной из улиц. А что касается Зверева — здесь и вовсе ничего не пришьешь. Так же как и в отношении телефонной угрозы. Ну и зачем волновать Витьку, который вертел сейчас в руке «трубу», как ребенок, получивший долгожданную игрушку.

— Ого! Аленка, вот это подарок! Да ты у нас богатая женщина. И щедрая, хочу добавить.

— Расчетливая. Теперь при своих неожиданных поздних возвращениях ты не сможешь отговариваться, что, мол, телефона под рукой не было. И вообще, будешь отчитываться каждый час. Чтобы я не волновалась.

— Ничего себе! А если я задержусь у любовницы?

— Позвонишь от любовницы. Если у нее своего телефона нет. Впрочем, у тебя такой любовницы быть не может. Ты без телефона и получаса не просидишь.

Даже у Клавы Шиффер. К столу!

— А чем это так дивно пахнет?

— Едой, натурально. Водка и шампанское в холодильнике, остальное на столе.

Едва был провозглашен первый тост и перепробованы закуски, зазвонил телефон.

— Начинается, — вздохнула Лена. Виктор взял трубку:

— Але. Кто? Дима? Приветствую. По делу? А я думал, меня депутатский корпус желает с юбилеем поздравить. Наградить чем-нибудь. Орденом. Или медалью на худой конец. Да, сороковник. Спасибо. Встретиться? Нет, сегодня не могу, извини. Мне жена такой классный подарок сделала — спутниковую «трубу». Не могу же я после этого бросить девушку в одиночестве. Номер? Сейчас. Какой у него номер-то? А, вот…

Витя продиктовал номер, положил трубку.

— Алена, ты не обижайся, это Димка Огибин, помнишь, я у него интервью брал. Нужно ему что-то. Сейчас на трубку перезвонит. Заодно проверим, как она работает, — подмигнул он жене.

Елена воздела к потолку страдальческие глаза, хлопнула рюмку водки и направилась к духовке — вынимать свиные ребрышки.

Запиликала трубка сотового.

— Вас слушают, — мерзким голосом откликнулся Витя, но тут же голос Витюши стал нормальным, даже официально суховатым.

— Ну, слушаю вас, господин Огибин. А, этот, голубой ваш. Знаю, кто ж его не знает. И что? О господи, умора. Прости, конечно, грех над чужой бедой смеяться. Но я, честно говоря, гомиков на дух не переношу. Так… И что? Что ты мне рассказываешь? Просто триллер какой-то. Так пусть в ГУВД идет. В РУОП. В ФСБ, наконец. Ну хорошо. — Витя нетерпеливо потопывал ногой, глядя на дымящееся блюдо в руках жены. — Ладно, товарищ депутат, придумаем что-нибудь. Хотя, честно говоря, не верится. Бывай. Созвонимся завтра.

— Что?

— А, ерунда какая-то. Есть давай, женщина! — взревел он.

— Сатрап, — вздохнула Елена. — Деспот. Тиран. Твое здоровье! Давай я тебя поцелую.

— Это потом. Если ты захочешь, — ответил именинник, вгрызаясь в косточку.

— Ну, так что он все-таки рассказал тебе, Дмитрий Огибин, доктор наш бывший? Это он, что ли, гомик?

— Нет. Это в правительстве областном есть такой один. А может, и не один, — усомнился вдруг Виктор. — Короче, со слов Дмитрия, этого деятеля государственного шантажировали по телефону на предмет голосования по одному вопросу. Какому — потом расскажу. Пугали неприятностями. А потом он дурную болезнь подхватил. И якобы ему сегодня опять позвонили и поинтересовались самочувствием. Еще и в адрес семьи угрозы были. Ну и перепугался член правительства не на шутку. В милицию заявлять боится. Жена с сыном за границей.

Ему пригрозили, что их там достанут. Вообще ерунда какая-то. Но Дмитрий-то каков? Где клятва Гиппократа? А если я завтра по всему городу разнесу, чем страдает правительство?

— Но ты же этого не сделаешь?

— Не сделаю. Ибо я образец чести, достоинства, благородства…

— И неброской мужской красоты, — подсказала Елена.

— Почему неброской? — обиделся было Виктор, но тут же переключился:

— Слушай, сейчас передача будет по питерской программе «Час героя» — мне посмотреть надо. Там сегодня как раз областной губернатор выступает. И как раз по этому самому вопросу.

— Да по какому вопросу-то? — рассвирепела Елена.

— Не зверей. Сейчас расскажу. Виктор включил телевизор, убрал звук.

— Пока не началось, даю вводную. Наш город, как ты знаешь, — окно в Европу.

— Плавали. Знаем.

— Но есть у города один недостаток. Нет своего порта. Крупного современного порта. А это очень затрудняет экспорт, скажем, нефти. Во времена Союза мы пользовались нефтеналивным терминалом латвийского порта Вентспилс.

Экспорт шел оттуда. Но времена изменились. Сейчас цистерны с нефтью из Сибири, скажем, следуют в Финляндию. Где нефть перекачивается на наши же суда и следует морским путем дальше. Финны берут за это бешеные деньги. То есть нужно строить собственный порт. Нашли место. Возле Выборга. И тут разгорелась борьба за отведение земли в аренду под строительство порта с терминалом. Инвестиции в этот проект предполагаются бешеные. А что такое инвестиции? Это самая легковоруемая часть бюджета. Можно затребовать в десять раз больше, чем нужно в действительности. Такую смету раздуть, что закачаешься. Это только первый этап обогащения А уж какую прибыль будут получать владельцы порта, об этом я даже говорить боюсь. Клондайк! Короче, подробностей я не знаю, это не моя тема, но кое-что слышал. В борьбе участвуют две основные фирмы, одну из которых возглавляет некто Митюхин, так, зиц-председатель, на самом деле за ним стоят финские предприниматели. А другая — известная финансовая группа «Малко». Ее возглавлял некто Фонарев. Умер несколько месяцев назад.

— От чего?

— Инфекция какая-то вроде бы. Решение, кому передать земельный участок — на девяносто девять лет, между прочим! — принимает областное правительство.

Утверждает губернатор области, а затем еще раз утверждают в Москве. Последний этап достаточно формальный, а вот первый — самый важный.

— Но разве целесообразно отдавать землю финнам? Разве им выгодно, чтобы порт был построен?

— Разумеется, не выгодно. Разумеется, они его не построят. Разумеется, отдавать им землю не целесообразно, радость моя. Но разве наши чиновники всегда руководствуются этим соображением? Средняя цена за поддержку того или иного решения — пять тысяч долларов. Так я слышал. разумеется, это неофициальные данные. О, начинается! Давай послушаем.

— Сегодня у нас в гостях губернатор области… — представила гостя симпатичная ведущая. — Владимир Владимирович, тема нашей встречи — предстоящее на днях рассмотрение на заседании областного правительства вопроса об отведении в аренду земельного участка под строительство порта. Расскажите, пожалуйста, в чем необходимость возведения столь дорогостоящего сооружения? Сегодня, когда бюджет крайне напряжен, буквально трещит по швам, когда не выплачиваются зарплаты…

— Вот ненавижу я эту манеру нашего брата. Поставят вопрос и заливаются сами соловьем, ответить не дают. Себя, красивых, показать хочется. Давай выпьем пока. Он сейчас пять минут будет рассказывать то, что я тебе только что поведал.

Супруги чокнулись.

— Ребрышки, Алена, у тебя сказочные! — оценил Галкин, вгрызаясь в ароматное мясо.

— Обидно, что не могу отнести комплимент к собственному скелету.

— …С ситуацией, когда нашу же нефть разливают в наши же суда за очень крупные комиссионные, пора покончить. Строительство собственного порта позволит увеличить экспорт, а это значит, вырастут и зарплаты бюджетников…

— Владимир Владимирович, кто же реальный претендент на аренду?

— Не хочется говорить заранее. Но, в общем, многие члены правительства уже четко определили свою позицию. Думаю, это будет финансовая группа «Малко».

Это крепкая компания, владеющая акциями крупных сибирских нефтекомбинатов.

Заинтересованная в экспорте. Им и карты в руки.

— Но некоторые ваши коллеги отдавали предпочтение другим претендентам?

Так, бывший вице-губернатор Гринько…

— Давайте не будет беспокоить покойных. Да, Петр Иванович открыто выражал поддержку корпорации «Глобус», возглавляемой господином Митюхиным. Но это его право. Теперь же, когда Петра Ивановича нет с нами, обсуждать его позицию и вовсе бессмысленно.

— Да, да, извините. Но и заменившая его госпожа Смагина тоже высказывалась в прессе за «Глобус»?

— Ангелина Игоревна изменила свою позицию. Именно сегодня через пресс-секретаря она заявила о поддержке «Малко». И собирается прийти на заседание правительства, несмотря на серьезный недуг. Просил сообщить о своей поддержке группы «Малко» и член правительства Демьян Викентьевич Ямалаев…

— Слушай, Алена, а ведь в этом что-то есть… — Витя застыл с обглоданным ребрышком в руке.

— В чем?

— В том, что мне Димка по телефону наплел. Ты смотри: Гринько был ярым противником «Малко». Орал на всех углах, что они пустят средства на ветер, и все. Он умер. От ботулизма, как я слышал. Ну, умер и умер, с кем не бывает. Как говорят в Одессе, был бы здоров. Смагина тоже неоднократно выступала в печати опять-таки против «Малко». Готовила общественное мнение. Так она паршой какой-то заболела — прессованная секретарша ее проболталась нынче.

— Кто?

— Пресс-секретарь. Говорят, Смагиной уже две недели не видно. И этот — Голубая луна — Большой змей, Демьян бедненький — тоже заразу подцепил. Что же получается? Самые рьяные противники фирмы «Малко» то умирают черт-те от чего, то заболевают не пойми чем. Одно несчастье — это несчастный случай, а три несчастья — это уже статистика.

— Но ведь и сам президент этой «Малки» или этого «Малко», он ведь тоже умер? Филимонов этот. Он-то почему? Сам себя устранил, что ли?

— Фонарев, — машинально поправил Галкин. — Умер. Скоропостижно. Странно все это, однако.

— И что будем делать в свете новых событий?

— А что делать? Шампанского сейчас вмажем. За здоровье именинника.

Фрукт в доме есть какой-нибудь?

— Есть, мой генерал!

— Тащи. А я откупорю шампанского бутылку! — торжественно провозгласил Виктор. — Об остальном подумаем завтра.

 

Глава 33

«СКОРАЯ ПОМОЩЬ»

Хирург больницы общего профиля курортного городка-спутника Санкт-Петербурга был оторван от лежавшей рядом молодой жены и телевизионного сериала «Скорая помощь» телефонным звонком. После чего поднялся с дивана.

— Что опять?

— Срочная операция. Не справляются. Не жди меня, дуся.

— Я без тебя не засну, Стасик! — надула губки юная жена.

— Не капризничай. Видишь, что происходит на экране? Эти люди себе не принадлежат. А я, в сущности, тот же врач «Скорой помощи». Привыкай, моя радость.

— Вот так проходит медовый месяц!

— Мы его перенесем на следующий. Я обещаю тебе роскошный отдых.

С этими словами молодожен покинул жилище. С воодушевлением, надо заметить. Несмотря на то что был оторван, во-первых, от любимой дуси, во-вторых, от любимого сериала.

Его работа проходила так же, как в этом сериале. Не на том же уровне оснащения, к сожалению, но с тем же накалом напряжения. Тут тебе и криминальный аборт, и прободная язва. И понос, и золотуха. Но до омерзения маленький заработок. Полторы ставки с пятью суточными дежурствами в месяц едва-едва превышали тысячу рублей. Разве на такие деньги можно содержать семью? Что же удивительного в том, что молодой врач с радостью принял эстафету у отъехавшего на историческую родину хирурга Инина?

— Я к тебе приглядываюсь, Стас. Ты пацан правильный, — полууголовным жаргоном оценил коллегу Инин. — И хирург хороший, и жизнь понимаешь. Поэтому передаю свой левак тебе. Пользуйся.

Левак, то есть левый заработок. Левых больных имели все, кто мог ими разжиться: и стоматологи, и гинекологи, и кардиологи. В этом смысле отделение срочной хирургии было явно дискриминировано. Кто же заведет себе личного срочного хирурга? Оказалось, что такие люди есть.

— Тебе будут звонить. Никаких лишних вопросов задавать не следует.

Принимаешь больного, оказываешь помощь, получаешь баксы. Платят только «зелеными». Каждое обращение… — Инин назвал сумму, превышавшую при переводе в отечественную валюту годовой заработок молодого дарования. — Так что бери и «помяни меня в своих молитвах, нимфа», — процитировал образованный Инин.

— А что за обращения-то?

— Ну, ерунда всякая. Самый тяжелый случай на моей памяти — острый аппендицит. Звонят довольно редко. Меня за четыре года побеспокоили раз шесть, не больше. Больных сопровождает молодая женщина. Видимо, медсестра. Она и ассистирует в случае надобности.

— А как…

— Я дам людям твой телефон. Будет нужда — побеспокоят. Больного привозят в больницу, ты сделаешь все, что нужно. Его увезут. И… сухо.

Полгода звонков не было, и Стае начал было подумывать, что Инин просто разыграл его, как мальчика. Проверил на вшивость. Но зачем? В сексотах, что ли, состоял? Чего же слинял тогда?

Но месяца два назад поступил первый вызов. Привезли парня лет семнадцати, ошеломляюще красивой внешности, с выдернутой из плечевого сустава рукой. Юноша смотрел на него полными слез глазами, словно умолял о чем-то. О чем? Вопросов задавать не следовало. Вправил плечевую кость в сустав. Получил доллары, и… сухо.

И вот второй вызов.

Предвкушение пополнения семейного бюджета все больше заполняло сердце молодожена радостью.

«Вывезу дусю в Анталию», — размечтался Стае, подходя к ветхому зданию больницы.

* * *

Лелька сотрясалась крупной дрожью под присмотров двух качков в маленьком полутемном помещении. Судя по стоявшей у обшарпанного трехэтажного здания машине с красным крестом, ее опять привезли в какую-то больницу. Но повели не в ту дверь, над которой висела табличка «Приемный покой», а в боковую.

— Чего трясешься? Ломаешься, что ли? — спросил один качок.

— Она ж колется, — отозвался другой, — Вот и кумарит ее. Значит, так.

Сейчас тебя доктор осмотрит, помощь окажет. Слово вякнешь лишнее, он тебя своим скальпелем и зарежет. Доктор — наш человек, поняла?

Молодой мужчина в белом халате увел ее в перевязочную.

— Это что за больница? — спросила Лелька, пока хирург обкалывал нарыв новокаином. Врач молчал как глухонемой.

— Введите мне омнапон, пожалуйста, я вас очень прошу! Мне так плохо!

— Отвернитесь, — приказал он девушке и сделал крестообразный разрез.

Потом довольно долго возился с раной, наконец, наложил марлевую салфетку с пахнущей дегтем темной мазью, взялся было за бинт, но тут в перевязочную ворвалась фурией средних лет женщина:

— Станислав Борисович, там мужчину привезли. Ножевая рана брюшной полости. Мы не можем дать наркоз. Он вырывается. Пойдемте, поможете подержать.

— У меня больная, — с неудовольствием отозвался доктор.

— Это ваша личная больная. Она подождет. Тем более что вы почти закончили, как я вижу. Мы не можем справиться, он пьян и буянит. Ударил Лизавету. Я оторву вас всего на пять минут. Вы слышите? Вы что, хотите, чтобы я завтра на пятиминутке доложила…

— Ах, боже мой, ну пойдемте! Если во всей округе нет больше мужчины, который может подержать за руку вашего алкаша порезанного!

— Не юродствуйте! Раз уж вы занимаетесь частной практикой на рабочем месте…

— А вы не занимаетесь?!

— Я не отказываюсь помогать коллегам!

— Все, все! Иду! — рявкнул врач и стянул резиновые перчатки. — Посидите пять минут и не Двигайтесь! — приказал он Лельке и исчез.

…Саня отомкнул дверь квартиры на Литовском. Лельки не было. Куда она задевалась-то, паскуда?

Злость просто распирала его. Долбаная жизнь! Партию маковой соломки, которую он вез из Николаева, взяли менты.

Это еще счастье, что сам он находился в другом вагоне, где, в отличие от того, в котором ехал Саня, туалет работал. И успел выпрыгнуть на перрон, увидев ментовских овчарок.

— Куда? — крикнул ему проводник. — Сейчас проверка документов будет.

— А я из другого вагона. Я по перрону пройду, покурю, — как бы беззаботно улыбнулся Санек и действительно пошел в сторону своего вагона. И увидел через окно, что погранцы застряли возле его купе. Собака рвалась с поводка вверх, где стоял Санин багаж.

Уже через минуту через какие-то кусты он продирался к шоссейной дороге.

Тормознул грузовик, вернулся на предыдущую станцию. Не через границу же было ехать. Билет был взят на его фамилию, естественно. То есть следовало ожидать, что на него уже дана ориентировка. Это в добавление к розыску, наверняка объявленному после побега из Староподольска. В итоге путь до Питера вместо суток занял неделю. Неделю, состоявшую из бесконечных электричек, малоскоростных паровозов местного значения, попутных машин и опять электричек.

Все деньги, выклянченные в Николаеве у матери, ухнулись в этот путь. Надо было мотануть обратно в Николаев, плюнуть на все. Но не мог он оставить Лельку одну.

Любит эту жопу, что ж тут поделаешь?!

А ее и дома нет, стервы. Где шляется? В этих раздумьях и долгожданном дурмане — небольшое количество дури он вез на себе — прошел вечер.

Уже ночью в дверь осторожно позвонили. Испуганно озираясь, в квартиру проскользнула Лелька, бесшумно затворила дверь, нацепила огромный крюк.

— Явилась? Где ты шлялась, шалава?

— Ой, Санечка!!!

Лелька повисла на парне, отчаянно рыдая:

— Саня, Санечка, я уж и не верила, что увижу тебя. Ширево есть? Кольни меня, умру сейчас же. Я и не верила, Санечка, — бормотала Лелька, глядя на торчащую из вены иглу и чувствуя, как пережитый ужас растворяется в сладком парении. — Представляешь, он вышел, докторишка, у меня пять минут времени.

Смотрю, на гвоздике халат висит медицинский и шапочка. Я руку бинтом замотала в секунду, нацепила это все — халат и колпак, а там еще тележка такая, знаешь, с круглыми этими… в чем бинты…

— С биксами, — подсказал Саня, пытаясь уловить общий смысл повествования.

— Ага. Я эту тележку схватила — и в коридор. Эти двое стоят, курят. Там выход на улицу. Вот они в дверях и стоят. Доктор-то через другую дверь ушел, они не видели, что я одна осталась. Я, Санечка, ну как в кино, ха-ха-ха, — залилась Лелька, — я голову вниз, молюсь всем богам, чтобы не обернулись.

Прошла мимо с каталкой этой, за поворот завернула. Саня, они бы меня убили! — вытаращила глаза подружка. — Я же все, все слышала. И про Иран, и про этих… про гомика. Про тетку тоже. Саня, у нас СПИД! Это точно.

Лелька зарыдала. Но рыдала недолго. — Плевать на все. Я, считай, из петли вырвалась, так что теперь долго жить должна, правда, Санечка? Я с этой каталкой прямо в приемный покой угодила. Представляешь? Открыла дверь наугад и смотрю — выход на улицу. Тетка за стойкой сидит. Больной какой-то на стуле. Я выскочила, там «скорая» отъезжать собиралась. Больного, видно, сдали и уезжали.

Я как кинусь к шоферу: прошу, довезите меня до станции. А они там смеются, ты чего, говорят, с дежурства? Ага, говорю. Пустите в машину, говорю. Врач там сидит, Санечка, с шофером и говорит, что же ты халат-то забыла снять? А шофер ему говорит: что, мол, пока она, то есть я, халат отнесу назад, электричка последняя уйдет. Саня, это я тебе рассказываю долго, а это все — три минуты буквально. Ха-ха-ха. В салоне там медсестра сидит. Что-то я, говорит, тебя здесь не видела раньше. Новенькая? Ага, говорю. Старенькая! Они меня прямо к поезду подкатили, электричка стояла уже. Я успела. Я успела, Санечка!!! Пусть обыщутся теперь! Саня, я так соскучилась по тебе! Са-анечка-а-а…

Лелька опять разрыдалась и бросилась на шею Сане, который ровным счетом ничего из услышанного не понял. Просто смотрел в голубые глазищи, гладил льняные волосы и заплакал вдруг вместе с подружкой.

…Трое суток они не выходили из дому. На четвертые, когда запас ханки почти иссяк, Саня поднял валявшуюся на тахте девушку, встряхнул хорошенько и заставил рассказать все по порядку. От момента его отъезда в Николаев.

— Не хило, — оценил он рассказ, прикуривая от Лелькиной сигареты. — Ты дорогу видела, куда тебя везли?

— В ту сторону — нет, не видела. Они обкололи меня. И глаза закрыты были. А когда в больничку везли, где руку резали, глаза уже не закрыли. У них там, наверное, все схвачено. Я ту дорогу запомнила. Там и запоминать нечего.

Дорога почти прямая. Когда из леса по проселочной на шоссе выехали, я видела, что указатель стоит: «Щучье озеро». Значит, озеро, у которого база стоит, называется Щучье. А сама база называется «Лель». Табличка у ворот висела. Потом мы у шлагбаума стояли, и электричка проехала. Я и поняла, что это не очень далеко от города. Раз электрички ходят. А потом сразу в больницу. А на станции я название прочитала. Поезд тронулся, и надпись поплыла белой краской. Я запомнила. А что?

— А то. Без башлей мы с тобой и без ширева.

Саня рассказал о своих злоключениях.

— Как же, Санечка? Как мы будем теперь?

— Вот я и думаю. Вот я и думаю… Хорошо бы продать рассказ твой.

— Кому? Кто ж его купит? Ты что, я из дома выходить боюсь, а ты говоришь, продать.

— Кому-кому… Писателю какому-нибудь. Как в боевиках, видела же?

Приходит мэн к знаменитому писателю и рассказывает историю своей жизни. А тот ее покупает. Там все четко. Такой рассказ, как твой, знаешь сколько стоит? Я только одного не пойму: неужели это правда? Что они людей заражали?

— Саня, я же все это собственными ушами слышала!!! Я думала, что меня сразу убьют! Я вообще не понимаю, почему дядька, который меня осматривал, почему он меня не убил? Я так думаю, что когда эти, другие, с предъявой на него налетели, он в штаны наложил от страха. И не соображал ничего. Он когда осматривал меня, я вижу: вопросы задает, а ответов-то не слушает. Одно бешенство в глазах. Я и думала, что он меня убьет. Я такого натерпелась, Са-анечка-а-а…

— Не вой. Эх, был бы журналист какой-нибудь знакомый. Так тоже можно.

Продаешь информацию журналисту…

— А… А я с одним лежала. То есть что я говорю. Я с телкой одной лежала в первой еще больнице, куда меня по «скорой» привезли. Вот. Телка, представляешь, адвокатша! Молодая еще.

— Ну и что?

— К ней муж приходил. Жур-на-лист, — по слогам произнесла Лелька, тараща глазищи.

— Ну и че? Вы что, адресами обменялись?

— Нет. Но к ней мент приходил. Она, телка эта, под машину попала. Мент приходил показания снимать. Я тогда так испугалась, Санечка! Я думала, это меня из Староподольска уже отыскали. По розыску. Если бы я знала, что еще будет…

— Не тренди попусту! Приходил мент, и что?

— Он адрес ее спрашивал. Адрес я не помню. Я старалась запомнить.

Думаю, вдруг нам адвокат понадобится. Мы же в розыске…

— Короче, Склифосовский!

— Потом она телефон назвала. Очень простой номер. Но я его тоже не помню…

— Ты что, совсем сдурела? — начал заводиться Саня. — По башке тебе треснуть? Какого же ты х… мне все это рассказываешь? Мы без ширева, без бабок, чего я вообще вернулся-то сюда? Остался бы в Николаеве. Другое государство, блин. Кто бы меня достал там?

Глаза Сани начали блестеть. Лелька заголосила:

— Я вспомню, Санечка, я сейчас вспомню! Там… Первую цифру не помню, а потом две цифры повторяются, следующие две опять повторяются, но на единицу меньше. И последние две тоже на единицу меньше.

— Где ты лежала? В какой больнице?

— В первый раз?

— В сто первый, блин!

— Не кричи на меня, я ничего не соображаю, когда ты кричишь. Господи, как же это называется? Говорили же с адвокатшей. Она сказала, что эта больница хорошая. Что она сама живет рядом и знает. Проспект… Комиссарский? Нет.

Командирский, что ли? Я не помню, Санечка, — зарыдала Лелька.

Саня молча выкурил предпоследнюю сигарету.

— Возьми карандаш, пойдем звонить. Возле коридорного телефона к стене был приклеен листок, выдранный из какого-то телефонного справочника. Саня отыскал номер городской справочной службы.

— Семнадцать-одиннадцать слушает, — скороговоркой отозвалась справочная служба.

— Девушка, — проникновенно начал Саня. — У меня родственник в больнице на проспекте… Ой, забыл! Я у вас проездом. Комиссарский или Командирский…

— Комендантский? — предположила девушка.

— Комендантский… — повторил Санек, глядя на Лельку. Та обрадованно закивала. — Ага, Комендантский. А можно номер их справочного? Три, восемь, восемь… Ага, записал. Спасибо, родная!

Саня громыхнул трубку на аппарат:

— Ну, рожай!

— Три, восемь, восемь, семь, семь, шесть, шесть, — выпалила Лелька. — Ты думаешь, они нам заплатят?

— Попытка не пытка, — откликнулся Саня.

 

Глава 34

ВОЛКИ И ОВЦЫ

Лельке лишь показалось, что ее путь из перевязочной до машины «скорой помощи» занял три минуты. Не три, а пятнадцать, включая наложение повязки на собственную рану, исполненную в соответствии с курсом ОБЖ — предмета средней школы, как бы узаконивающего экстремальность нынешней повседневности.

Спасла голубоглазую узницу базы «Лель» недюжинная сила доставленного в больницу городка-спутника водителя Кожухова, удвоенная двумя бутылками выпитого самогона. Несмотря на распоротый в пьяной драке живот, Кожухов вступил в рукопашный бой с хирургом Станиславом Борисовичем. Поддерживая левой рукой содержимое брюшной полости, правой он исполнил неожиданный и эффективный хук и едва не снес к чертям собачьим хирургову челюсть.

— Ax ты, скотина! — высказался, на свою беду, хирург и получил еще один удар. На сей раз в солнечное сплетение.

В конце концов дебошира спеленали подоспевшие на помощь санитары. Дали вояке как следует по тыкве, провели рауш-наркоз.

— Я бы эту гниду без анестезии зашивал, — высказался Станислав Борисович и вернулся в перевязочную.

Перепуганной девчушки с льняными волосами на месте не оказалось. Увезли ее уже, что ли? Врач вышел через вторую дверь в коридор. Бритоголовые молодцы стояли в дверях запасного выхода и курили.

— Все, что ли? — спросил один.

— Что так долго? Что-нибудь серьезное? — поинтересовался другой.

— А-а? — тупо проронил Станислав Борисович.

* * *

Карина стояла в ночной сорочке перед зеркалом, расчесывая блестящую в свете лампы каштановую гриву волос. Рустам Каримович сидел в кресле, безвольно свесив руки с длинными тонкими пальцами. Шел второй час ночи, но они еще не ложились. На журнальном столике стояла полупустая бутылка коньяка и две рюмки.

— Ну что ты так реагируешь? Молчишь весь вечер. Лица на тебе нет.

Нельзя же так, — промолвила женщина. — В конце концов, ничего! ужасного не произошло. Ну узнали про твои переговоры, ну и что?

— Молчи, нас прослушивают, — прошипел ученый.

— Да пусть прослушивают! Пусть слышат. Олег Владимирович, — нараспев произнесла Карина, — раз уж вы нас подслушиваете, то передайте по инстанциям, что убивать нас бессмысленно. Беседин лишится «оружия возмездия». Передайте также, что на нас можно сделать хорошие деньги. Беседин продает нас иранцам, мы передаем «музей штаммов» какому-нибудь другому специалисту, не востребованному Родиной, обучаем его премудростям ремесла и уезжаем. Беседин получает за нас крупную сумму. Мы добросовестно послужили на эту «фабрику смерти» и имеем право уехать, начать новую жизнь. И волки сыты, и собаки целы…

Ее распевная речь была прервана громкими стуками в дверь.

— Каримов, открывай. — послышался голос начальника охраны.

Голос нельзя было назвать дружелюбным. Стуки возобновились с такой силой, что дверь, казалось, вот-вот слетит с петель.

— Что такое? — изумился Каримов, поднимаясь.

— Открывай немедленно, стрелять буду!

— Вы с ума сошли? — предположил побледневший от гнева ученый, открывая дверь квартиры-Сильнейший удар сбил его с ног. Сразу несколько мужчин заполнили тесную прихожую. Чьи-то руки подхватили Рустама, втащили в комнату, где все так же стояла в ночной сорочке Карина. От сильнейшего удара в пах Каримов охнул, согнулся.

— Ты что делаешь, скотина? — взвизгнула Карина и разъяренной кошкой кинулась на обидчика.

Едва обернувшись, тот молниеносно махнул рукой, и женщина отлетела в угол комнаты. Послышался грохот падающих предметов.

И вот сюрприз: на пороге комнаты возник Алексей Васильевич Зверев…

— Куда скрылась девка? — без предисловий начал он. — Где ты ее спрятал?

— К-какая девка? — еле вымолвил Рустам.

— Какая? Которую привезли вчера вечером. Которая лежала у тебя в смотровой, паскуда! Какое ты дал ей задание? Где она скрывается?

— Я… Я ничего не понимаю. Это недоразумение. Я никаких заданий не давал. Я и имени-то ее не знаю. Ей нужна была операция на руке…

— Какая, к чертям, операция? Ты что, не мог сам нарыв вскрыть?

— Но почему я обязан? Это не мои функции… Я был расстроен, я не мог…

— Ты был расстроен? Кто тебе поверит? Разве умеешь расстраиваться? Ты сделал из девки посыльного, хитрая восточная сволочь! Говори куда она побежала?

— Я не знаю ничего! Оставьте меня в покое! Я требую, чтобы меня немедленно связали с Бесединым! Это произвол. Вы ответите!

Каримов смог наконец подняться.

— Я отвечу? Сначала ответишь ты! Игорь давай!

Новый удар свалил Рустама с ног. Карина вскочила, кинулась как кошка на охранника опять отлетела в угол.

— Вы оба ответите. — Зверев бросил взгляд на лежащую Карину. — А ну-ка, бойцы, покажите ученому, чем занималась его подруга при выполнении особых заданий.

Двое качков накинулись на лежавшую на пол женщину. Послышался треск рвущейся матерю визг Карины.

— Не смейте! — закричал Каримов, рванувшись из державших его рук.

Но двое других поставили ученого на колени, за волосы удерживая голову Каримова так, чтобы он видел все, что происходит в углу комнаты.

— Смотри, мразь, — цедил сквозь зубы Зверев. — Ты думал, что ты — сам Господь Бог? Ты думал, что манипулируешь нами? А мы сами имели тебя все эти годы так же, как имеем сейчас твою бабу. Мы укажем тебе твое место, гнида!

— Отпустите ее! — выл Каримов. — Убейте меня, но отпустите ее!

— Ничего с ней не сделается. Пока. Она к таким манипуляциям привычная.

— Подонки! Выродки! — визжала женщина. — Не верь им. Рустам!

— Я умоляю вас, отпустите ее!

— После того, как ты скажешь, куда скрылась девка. Иначе на куски твою Карину порвем, слышишь?

— Но… я… ничего не знаю! Клянусь Аллахом! — зарыдал ученый.

Уже под утро Зверев связался по радиотелефону с Бесединым.

— Я с базы. Бесполезно. Они ничего не знают, — устало проговорил он.

— А врач из больницы?

— Прессовали два часа. На нем места живого нет. Этот тоже ничего не знает.

— Ты понимаешь, что произошло? — зловещим шепотом произнес Беседин. — Если эта паскуда слышала наш разговор, ты понимаешь, чем это грозит? Ты должен найти ее из-под земли!

— А я чем занимаюсь всю ночь? — рявкнул Зверев. — Больницу перевернули, все кладовые излазали. Кто же знал, что она на «скорой» уедет?

Лельке действительно повезло в ту ночь несказанно. Охранники не обратили внимания на безликое существо в медицинском халате и колпаке — потрясающем средстве маскировки делающем всех людей на одно лицо.

Так Лелька получила необходимую фору. Ибо первым действием конвоиров был поиск беглянки на территории больницы. И лишь через двадцать минут они решились сообщить о пропаже Звереву. В это время последняя электричка уже двигалась по направлению к городу.

Ориентировка на опасную преступницу, женщину-киллера с льняными волосами и голубыми глазищами, похожую на киллера, как Дюймовочка на Синюю бороду (впрочем, может быть, именно так и выглядят женщины-киллеры, кто знает?), так вот, ориентировка в районе, подчиненном Звереву, была доведена до сведения уже через пятнадцать минут. На Финляндском вокзале Петербурга ее уже ждали. Но Лелька, ведомая подкорковым чутьем, вышла раньше, там, где остановка электропоезда соединялась со станцией метрополитена, к тому же за пять минут до объявления розыска. И нырнула в подземку. И ускользнула таким образом из зоны влияния полковника.

— Если ты не найдешь эту сучку, считай, что остался без головы, — шипел Беседин. — Где были твои охранники? Почему она удрала из-под их носа? На черта ты мне нужен, если не в состоянии обеспечить безопасность объекта!

— А что я делал пять лет?! Виновные наказаны. В конце концов, это первый прокол.

Беседин конечно же не был оповещен о ЧП с Мишаней, и делать этого Зверев, разумеется, не собирался.

— В данном случае вполне достаточно одного раза! — вскричал Беседин. — Первого и последнего.

— Никуда она не денется. Она же наркоманка. Значит, будем пасти ее в местах торговли наркотой.

— Если она раньше не проболтается кому-нибудь.

— Да кому она проболтается? Она, может, и не слышала ничего. Ей же такую дозу вкатили еще по дороге на базу, наверняка в отключке была. Да даже если и проболтается, кто ей поверит? Потом, она здесь проездом. Наверняка перепугана и постарается уехать. Я выставлю своих людей на вокзалах, в аэропорту. На всех выездах из города. Не проскочит.

— Что Каримов?

— Лежит как мешок с дерьмом. Баба его — та матерится, как извозчик, но хоть не воет. А этот растекся слюнями.

— Это хорошо. Его и следовало деморализовать. Глаз с них не спускайте.

Утром я приеду. Должно поступить сообщение от иранцев. Если бы не эта чертова девка, как хорошо бы все складывалось, Алексей!

— Все будет нормально, Евгений Юрьевич! Поверьте чутью бывшего чекиста.

— Твои бы слова да Богу в уши. Все. До утра…

В трубке пошли короткие гудки.

— До утра… Уже утро, — буркнул Зверев глядя сквозь окно на поднимающееся над озеро" солнце.

* * *

Телефон не отвечал. Они крутили диск до бесконечности, прежде чем длинные гудки прервались наконец женским голосом.

— Але? — спросил вдруг этот голос. Лелька от неожиданности растерялась.

— Говорите, слушаю вас.

— Это… Лену можно?

— Я слушаю, — удивилась Елена. Мало кто называл ее просто по имени.

— Это с вами говорит… Помните, мы лежали вместе. В одной палате.

Когда вы под машину попали.

Лена вспомнила. Еще бы не вспомнить. Утром следующего дня в отделении поднялся такой переполох. Прибежала главный врач больницы. То, что эта перепуганная женщина — главный врач, поведала постовая медсестра. Лену пригласили в ординаторскую.

— Вы не помните, в котором часу вчера вашу соседку перевели в другое отделение?

— Нет. Я спала, когда за ней приехали. Вошли два санитара с каталкой и увезли ее. Я опять заснула. Что-нибудь случилось?

— Нет, нет, ничего, — улыбнулась доктор. — Извините, что потревожили вас, Елена Андреевна. Я слышала, вы домой проситесь? Ну что ж, состояние ваше улучшилось. Пожалуй, можно и домой. Сегодня же и выпишем вас.

Персонал любой больницы — коллектив преимущественно женский. А то, что знает одна женщина, знают все.

Пока Елена ожидала Виктора, который должен был забрать ее из данного богоугодного заведения, она наслушалась всякого.

— Девчонка эта сбежала из хирургии.

— Ага. Ее в коридоре оставили до утра, она и дала деру.

— Наркоманка же! Чего с них взять? Они без дозы и дня не просидят.

Умирать будут, а потащатся за наркотой своей.

— А я слышала, что ее увезли.

— Да кому она нужна-то?

— А тетя Маша, которая убирает у нас, она говорила, что тех санитаров, которые девчонку в хирургию повезли, что их найти не могут. Вроде здесь такие и не работают.

— Ой, да тетя Маша такого расскажет! Это она боевиков по телику насмотрелась, вот ей и мерещится.

— Она еще сказала, что у девчонки этой СПИД обнаружили.

— Ну конечно! Если бы обнаружили, здесь бы see уже закрыли на дезинфекцию.

— А СПИД так не передается.

— Еще неизвестно. Говорят, и кошки им болеют.

И так далее.

Все это возникло в Елениной памяти мгновенной картинкой.

— Простите, я забыла, как вас зовут.

— Лелька. То есть Ольга. Но лучше Леля.

Лелька отвечала на вопросы и не сводила глаз со стоявшего рядом Сани.

— Я вас слушаю, Леля.

Елена попыталась вспомнить, давала ли он соседке номер своего телефона.

Не давала, это точно.

— Простите, а откуда вы мой номер знаете?

— Я запомнила. Вы уж извините. Когда вас милиционер допрашивал про аварию, он ваш телефончик попросил. Вот я и думала, вдруг какая-нибудь нужда возникнет. Вы ведь адвокат. Тем более номер у вас очень простой. Я случайно запомнила. Вы уж извините, — повторяла она попугаем, пытаясь вспомнить фразу, которую должна сказать в первую очередь.

— И что, возникла?

— Ага.

— Ну так я вас слушаю, — начала терять терпение Елена.

— Понимаете, тут такое дело. Я располагаю очень важной информацией, — выпалила наконец Лелька заранее отрепетированный текст.

— И что?

— Как — что? У вас ведь муж журналист, так? Он к вам приходил, навещал вас. Большой такой. вы говорили, он журналист. — Ну и что?

— Так это… Ему будет интересно. Это очень-очень важная информация… Саня наконец сообразил сунуть бумажку с заготовленным текстом на глаза Лельке.

— Речь идет о безопасности государства, — выбила Лелька.

Елена рассмеялась:

— Послушайте, Леля, что вам все-таки нужно?

— Денег, — простодушно ответила Лелька.

— Это уже не смешно. Как вам не стыдно? Вы звоните незнакомому человеку… Я сейчас в милицию сообщу.

— Не надо! Не надо в милицию! Я правду говорю. Я слышала… Я была свидетелем разговора, — судорожно вглядывалась в текст Лелька. — Членов правительства заражают болезнями.

— Какого правительства? — навострилась Лена.

— Областного. Вы послушайте: там один гомик есть. Его сифилисом заразили. Еще одна тетка. Сагина, что ли. Ее какой-то паршой кожной заразили.

Потом умер один чувак. Гулько, что ли.

— Гринько?

— Ага. Его убили. Я все слышала. Я знаю, где это место. Они еще собираются продать страшную заразу.

— Кому?

— Это я вам потом скажу. Мне нужны деньги на лечение. На лекарства. Я вашему мужу все расскажу, а вы дадите мне денег.

— Где вы находитесь?

— Где нахожусь?

Саня сложил в виде подсказки подруге фигуру из трех пальцев.

— Нет, я не могу сказать. Я скрываюсь.

— Как же я дам вам денег?

— Давайте я тачку возьму и приеду к вам! Только вы за нее заплатите. У меня ни копья нет Елена задумалась. Девушка повторила то, что предположил пару дней назад Виктор. Упускал такую информацию было нельзя. Впускать в дом незнакомого человека, да еще и наркоманку и возможно, больную, тоже не хотелось.

— Давайте сделаем так. Вы возьмете машину подъедете к скверу на улице… Около станци метро. Я буду ждать вас через полчаса. Поезда оплачу.

— И обратно.

— Хорошо. И обратно.

— Я буду с другом.

— Хорошо.

Лена принялась набирать номер Витюшиного сотового. Ответа не было.

Отключил, что ли?

Какой смысл тогда носить его с собой? Набрав номер редакции, Елена услышала, что Галкин находится в местной командировке. Что, разумеется, можно предположить и без звонка.

Поразмыслив, Елена извлекла из мужниного письменного стола запасной диктофон, зарядила пленку. Благо этого добра — то есть чистых кассет — в доме журналиста было предостаточно. Прикинула, сколько взять денег. Сунула в карман летней куртки несколько купюр и вышла из квартиры.

 

Глава 35

ПЕРЕХВАТ

В скверике прогуливались молодые мамы с колясками. Судачили на лавочках старушки. Лена выбрала самую близкую к проезжей части и поэтому пустую скамейку. Вскоре у бровки затормозил «жигуленок». Из машины вышла миниатюрная девушка и невысокий худой парень. Когда они говорили по телефону, Лене казалось, что она не помнит лица соседки по палате, но, едва увидев легкие льняные волосы и голубые глазищи, узнала девушку. Калинина подошла к машине, расплатилась.

— Здрасьте, — поздоровалась Лелька.

— Добрый день.

Лена старалась не разглядывать лицо Лелы Она впервые общалась с ВИЧ-инфицированй человеком.

«Во-первых, это, возможно, болтовня и никакая она не инфицированная. А во-вторых, как не стыдно, Елена Андреевна?» — одернула себя Калинина.

Парень смотрел угрюмо.

— Сколько вы нам заплатите? — тут же спросил он.

— А сколько вы хотите?

— Тысячу долларов.

— Это большие деньги. Для начала я должна убедиться, что информация того стоит.

— Ага. Мы все расскажем, а вы ничего не заплатите.

— А если вы придумали историю, чтобы заработать на дозу? Кто рискует больше? Слушайте, давайте не будем торговаться. Не на рынке. Это вы меня нашли, а не я вас. Сейчас Леля расскажет на диктофон все, что хочет поведать.

— Это зачем?

— Я покажу запись мужу. Это он журналист, а не я. Он может оценить, насколько это… правдоподобно и важно. Я заплачу вам пятьдесят долларов за эту запись. Сейчас же. Больше у меня с собой нет. Но если информация интересная, я вам гарантирую не тысячу, у нас нет таких денег. Пятьсот. И защиту ваших интересов в случае необходимости. Я ведь адвокат. Если вас не устраивает, мы расходимся.

Парочка переглянулась. Желание заработать немедленно читалось в обеих парах глаз.

— Башли вперед, — решительно произнес парень.

«Ладно, пятьдесят долларов — не пятьсот. Даже если клюкву развесистую преподнесут, семейный бюджет потерю выдержит», — подумала Лена и вынула из сумочки доллары.

— Ладно, Лелька, давай, — разрешил «старший по группе».

Лена достала диктофон.

— С чего начинать-то?

— Начните с начала. Как вы исчезли из больницы, Леля? Действительно сбежали?

— Нет. Меня украли…

Слушая сбивчивую речь девушки, Лена старалась сохранять непроницаемое выражение лица. Информация была из ряда вон… Если даже не все, что говорилось, было правдой… Хотя похоже на правду. Откуда этой девчонке знать про дурную болезнь члена областного правительства? И о том, что он гомосексуалист? Как могла она выдумать кожную болезнь вице-премьера правительства?

— Вы не помните фамилию этой женщины?

— Точно не помню. Я уже старалась вспомнить. Но я ведь напугана была очень. Помню, что простая фамилия. Начинается на букву "с". Семина? Нет, это артистка. Самина иди Сагина…

— Смагина?

— Точно! То, что рассказала Лелька дальше, выходило за все мыслимые рамки.

— Повторите еще раз про Иран.

— Ну, этому дядьке предъяву сделали, что он вышел на иранцев сам, без них. Что испытывал на людях препарат какой-то. Представляете?

Лельку начинало колотить то ли от вновь нахлынувшего ужаса, то ли от абстиненции. Саня молча курил одну сигарету за другой.

— Они ждут письма оттуда. Через электронную почту. Получили уже. Это ведь три дня назад все было…

Лена следила за движением пленки и лихорадочно соображала, что предпринять. — Это все, в общем-то, — закончила Лелька.

— Вы весь их разговор слышали, так? А видели кого-нибудь?

— Нет, что вы. Я ж в соседней комнате лежала. Рот заклеили пластырем. И слава богу, а то закричала бы, не выдержала. Если бы они меня увидели, я бы уже… С вами бы сейчас точно не разговаривала. Это мне повезло. Они, видно, неожиданно нагрянули, дядьку этого врасплох застали, и он забыл про меня. Нет, я никого из них не видела. Тех, что везли меня в больничку, тех помню. И санитаров, что из палаты меня увезли, смутно, но помню.

— Почему все-таки похитили именно вас? Лелька отвела глаза:

— Я не знаю. Может, заразить чем-нибудь хотели.

— Вы можете опознать место, где находились? Базу эту?

— Если на машине ехать, могу. Это от… — она назвала курортный городок, — прямо по шоссе. Там указатель «Щучье озеро» и проселочная дорога.

Потом надо еще лесом ехать. А база называется «Лель». Она как раз на берегу озера этого.

Лена остановила запись.

— Вот что. Вы сейчас же езжайте домой. На машине. Где вы живете?

Повисло молчание.

— Ну хорошо. Не хотите назвать адрес, дайте телефон.

— Мы вам сами позвоним, — решительно заявил Саня. — Когда ваш муж придет?

Лена глянула на часы. — Я точно не знаю. Он в разъездах по городу. Попытаюсь его поймать.

Давайте так: вы будете звонить мне каждый час. Начиная… Сколько вам добираться?

— Минут двадцать.

— Через полчаса первый звонок. И ни в коем случае никуда не выходите.

Особенно вы, Леля. Вас наверняка ищут. Муж вернется, мы подумаем, как лучше поступить. Идет?

— А на машину?

Лена вынула из сумочки деньги, сунула Леле еще несколько купюр.

— Езжайте. Я жду звонка. Мы обо всем договорились?

— Ага, — в один голос ответили оба.

Лена сама остановила машину, записала номер «Москвича». Так, на всякий случай. И почти побежала домой.

Никакого мужа ждать она уже не собиралась. Собиралась немедленно связаться с РУБОП. Просто нельзя было спугнуть парочку. Как только они ей позвонят, сотрудники РУБОП определят и номер телефона, и адрес. Лельке придется дать показания официально. Что ж, она, Лена, обещала защиту ее интересов в случае необходимости. Значит, будет защищать. И денег надо будем им дать, конечно. Если она ВИЧ-инфицирована, ей действительно лекарства нужны. Так что, из-за этого ее и похитили? Конечно. Бред какой-то. В голове не укладывается.

Ладно, не до эмоций. Нужно действовать!

Все это продумывала Елена по дороге к дому. Ход ее мыслей был в общем-то правильным.

Она не учла одного — того, что имела дело с наркоманами.

Машина свернула на ближайшем перекрестке, двинулась по широкому проспекту. Вдалеке показалось какое-то большое, кирпичного цвета строение.

— А что это? Вот это здание красное? — вдруг встрепенулась Лелька.

— Рынок. Правобережный, — охотно ответил молодой водитель.

— Саня, — жарко зашептала Лелька в подставленное ухо, — на этом рынке наркота вовсю продается. Помнишь, ты в Николаев уезжал, просил меня выяснить. Я здесь была. Тут чего только нет. Вроде как одной наркотой и торгуют. Запросто.

Никаких наводок не надо. Я купила тогда геры. Так, немножко. Слышь, мимо же едем. Давай заскочим. А то где потом искать будем?

— Тормозни, браток, — тут же среагировал Саня.

Машина остановилась у самого рынка.

— Я за продуктами выскочу. Ты уж подожди. Мы приплатим тебе.

— Лады, — согласился парень.

— А я? — вскинулась Лелька.

— Ты сиди, не высовывайся, поняла? Саня вышел, оглядывая ряды прохаживающихся без дела «лиц кавказской национальности». Саня подошел к одному, пошептался. Видимо, не договорился, пошел дальше. Лельке было не видно, куда именно. Хотелось крикнуть, что искать надо в других рядах, в самом конце рынка — там дешевле. Она даже высунула в открытое окошко льняную голову, надеясь, что Саня обернется. Но он не обернулся.

Зато белоголовая девушка была зафиксирована наблюдательным глазом невзрачного человека с крупным носом. Человечек отогнул лацкан плохонького пиджака и что-то тихо проговорил в него.

Через минуту от стоявшей невдалеке патрульной машины к «Москвичу» подошел милиционер. Он остановился возле водителя.

— Лейтенант… — невнятно назвал свою фамилию страж порядка. — Ваши документы.

Лелька в ужасе отпрянула в глубину салона, но в этот момент задняя дверца распахнулась, двое крепких парней выволокли ее из машины.

— А в чем дело? — ошалело спросил водитель, увидев в зеркале заднего обзора, как его пассажирку усаживают в милицейский «рафик».

— Вали отсюда немедленно, — очень тихо произнес милиционер. — Сейчас стрелять будут.

— Понял, — пролепетал водитель. «Москвич» рванул с места на предельно допустимой скорости, вылетел на дорогу и исчез за поворотом.

…В милицейском «рафике» было полутемно. Лелька не сразу признала одного из «санитаров», похитивших ее из больницы. Парень был в обычной одежде.

— Точно, она, — обрадовался «санитар». — Алексей Васильевич, нашли! — крикнул он в Рацию. — Вперед, ребята!

Саня с порцией зелья подошел к тому месту, где оставил подругу. Ни «Москвича», ни милицейского «рафика» здесь уже не было. Не было естественно, и Лельки.

Машина въехала во двор какой-то заброшенной стройки. Лельку швырнули на бетонную плиту.

— Колись, сука, где была, с кем разговаривала. Все рассказывай.

Через пятнадцать минут Лелька сдала не только адвоката Калинину, но и горячо любимого Санечку. Выбитые зубы остались на бетонной плите бело-кровавыми камушками.

Бесчувственное тело было вновь закинуто в «рафик». «Санитар» включил рацию:

— Алексей Васильевич, есть еще два свидетеля. Перень ее. Александр Самойленко. Адрес: Литовский проспект… дом… квартира… И еще она рассказала бабе какой-то. Адвокатше; Заработать решила, падла. Они в больнице познакомились. В одной палате лежали. Точно, лежала с ней рядом баба молодая.

Жаль, лица не помню! Та на пленку записала, сука. На диктофон. Да с полчаса тому назад. Адреса не знает. Диктую номер… Зовут Елена. Фамилию не помнит.

Это все. Что дальше делать?.

— Девку везите на базу, — откликнулся Зверев, — не пропадать же добру.

Остальным я сам займусь.

Еще через пятнадцать минут квартира дома на диговском была вскрыта.

Саню ждала засада. Тем временем Звереву доложили, что названный Лелькой телефончик записан на фамилию Галкина Виктора Сергеевича. Проживающего с матерью и женой по адресу… Жена — Калинина Елена Андреевна. Адвокат.

— Ох, чудны дела твои. Господи, — удивился Зверев.

Это все та же мартышка, что ввязалась в дело Чернова. Жаль, не добили ее тогда в аварии. Что ж, эта гражданка известна нам в лицо. Теперь добьем.

— Машину мне, — через селектор скомандовал полковник и покинул служебный кабинет.

 

Глава 36

ЧЕКИСТЫ И САДИСТЫ

Едва войдя в квартиру, Лена бросилась искать по справочнику необходимые телефоны.

— Але? Это Управление по борьбе с организованной преступностью?

— Да, — откликнулсяспокойныймужскойголос.

— Я располагаю очень важной информацией.. Елена коротко пересказала рассказ Лельки.

— Вы можете чем-нибудь подтвердить эту информацию? — невозмутимо спросил голос.

— Да. У меня есть фонограмма показаний девушки. Кроме того, она будет звонить мне минут через десять. Можно определить номер телефона. Я не смогла ее уговорить сообщить свои координаты мне, но вы-то все это можете установить.

Девушка помнит дорогу на базу.

— А вы не могли бы приехать к нам с этой пленкой?

— Но я жду звонка. Если я не отвечу, девушка может испугаться и что-нибудь выкинуть. И она, и ее молодой человек — они перепуганы до крайней степени.

— Назовите себя. Ваш адрес и телефон. Так… Когда поступит звонок, после завершения разговора трубку на рычаг не кладите. Позвоните нам другого телефона. От соседей, скажем. Сможете?

— Да. — Лена вспомнила про сотовый.

— Информация, надо сказать, абсолютно не правдоподобная. Может быть, вас разыграли? С каким диагнозом эта девушка находилась в больнице? В какой и когда? Ее фамилия?

— Больница на Комендантском проспекте. Травматологическое отделение.

Пятая палата. Это было… — Лена назвала дату. — Ее похитили в тот же вечер.

Это ведь можно проверить. Фамилию я не помню, к сожалению. А зовут ее Ольгой.

— С каким диагнозом она поступила?

— Абсцесс руки.

— Наркоманка? — тут же спросил голос.

— Да.

— Вот видите. Может быть, ей просто потребовались деньги. Она не просила у вас денег за эту информацию?

— Просила. Но… Я вас уверяю, что это серьезно. Она упоминала конкретные фамилии, понимаете? Говорила, чем больны эти люди. Ну как она могла придумать?

— Придумать можно все что угодно. Тем более когда нужно снять ломку. Да они на убийства идут, не только на ложь, — устало вздохнул мужчина. — Ну хорошо, мы будем проверять. До свидания.

«Не поверили, черт возьми! — разозлилась Лена. — А сама бы ты поверила?»

Вряд ли, вынуждена была признать она.

Телефон вдруг взорвался звонком.

— Але?

— Лена? Это Саня, друг Лели. Я вам звоню, звоню, у вас все занято! — закричали в трубку.

— Что? Что случилось?

— Лелька исчезла.

— Как? Когда? — Лена грохнулась на стул.

— Точно не знаю. Я вышел на рынок на минуту буквально. Попросил водилу подождать. Он согласился. Меня ведь никто не знает, чего мне? Я и вышел.

— Зачем, черт возьми?

— Ну надо было… А Лелька осталась в машине. Возвращаюсь минут через пятнадцать, ни машины, ни Лельки! Что мне делать? — кричал парень.

— Вы откуда звоните?

— Из автомата. Недалеко от рынка. — Какого рынка? — Правобережного. Все ясно. Там же наркотиками торгуют! Идиоты! И она сама идиотка — зачем, зачем дала им деньги? А не дала бы — не рассказали бы ничего. Так.

Спокойно. Машину взяли абсолютно случайную. Впрочем, номер она записала. Ясно одно, Лельку пасли. То ли у рынка, то ли водитель этот. Значит, что? Значит, она в тех же самых руках. Сбежала три дня тому назад. Где была, с кем общалась?

Они будут допрашивать ее на предмет утечки информации. То есть фактически пытать, похолодела Елена, представив избитую Лельку. И выбьют все, что она знает. А что она знает? Ее, Еленин, телефон. А установить по телефону адрес не должно представлять трудностей для тех, кто ворочает такими делами…

Все это пронеслось в голове Елены молниеносно.

— Вот что. Вы немедленно возвращаетесь в тот сквер, где мы встречались.

И поедете со мной.

— Куда?

— Никаких вопросов! — рявкнула Елена. — Куда надо. Если хотите свою подругу живой увидеть. Ясно? Через двадцать минут жду. Домой ни в коем случае не возвращаться, понятно?

— Ага, — послушно ответил Саня. Лена снова набрала РУБОП.

— Але, вы слушаете? Это опять я. Пока мы разговаривали с вами, девушку похитили. Я посадила их в машину марки «Москвич», номер… Только что позвонил ее друг, сообщил, что, пока он делал покупки на рынке, машина исчезла.

— Но, может быть, девушка просто решила сменить партнера? И укатила с другим. Вы не знаете наркоманов…

— Черт побери, почему вы не верите? Вы обязаны проверять такую информацию!

— Что вы кричите? Мы проверим, — миролюбиво откликнулся голос.

— Я сейчас же выезжаю к вам. Прошу выписать мне пропуск. Калинина.

— Калинина, — успокаивающе произнес мужчина.

Лена прямо-таки увидела, как он крутит пальцем у виска. Придурок!

Впрочем, времени на эмоции не оставалось. Она набрала номер редакции, следя за движением минутной стрелки на руке и молясь, чтобы вечно занятый редакционный телефон был свободен. К счастью, трубку тотчас сняли.

— Скажите, Галкин вернулся? Это его жена.

— Нет. У него сегодня много мероприятий. Он должен привезти в редакцию материалы к шести часам вечера.

— Я вас очень прошу, свяжитесь с ним. Передайте, чтобы он не возвращался домой. Пусть сидит в редакции и ждет моего звонка. Это очень важно, слышите? С кем я говорю?

— С Мариной. Редактором.

— Марина, это очень важно! Чтобы не возвращался!

— Хорошо, хорошо, — недоуменно ответила Марина.

Лена бросила было кассету в сумочку и остановилась. Мало ли что…

После исчезновения Лельки прошло уже полчаса, если Саша ничего не напутал со временем. Теперь пленка остается единственной уликой. А если ее саму уже пасут, как Лельку?

Нет. Пленку нужно спрятать и мчаться в РУБОП. Там она все объяснит подробно, про все расскажет, включая звонок Огибина. Она их убедит. Потом можно вернуться в дом вместе с сотрудниками РУБОП. Куда только спрятать?

Лена впихнула кассету в семейный тайничок, где хранились деньги. Вот!

И выскочила из квартиры. До встречи с Сашей оставалось семь минут. Надо торопиться. А если он не придет? Черт их знает, наркоманов этих, что в их идиотских мозгах творится. В любом случае в квартиру возвращаться нельзя. Беру тачку — и на Литейный.

Отчаянно махая рукой, Лена мысленно уговаривала проносившиеся мимо автомобили остановиться.

Действительно, рядом затормозила машина. Белый милицейский «мерседес».

— Куда спешим? — поинтересовался осанистый полуседой мужчина, сидевший рядом с водителем.

Да это Зверев, узнала Елена.

Из автомобиля уже выскочили двое милиционеров.

— Ваши документы!

— Но ваш начальник меня опознал, насколько я понимаю.

Лена оглядывалась. Мимо проходили люди. Она открыла сумочку.

— Пройдемте!

Двое дюжих молодцов затаскивали ее в машину.

— Но у меня есть документы! Какое вы имеете право? Граждане! Я вас прошу, позвоните в РУБОП. Это произвол! — кричала Елена.

Граждане вскидывали глаза и торопливо отворачивались.

Едва Калинина оказалась в душном чреве автомобиля, сидевший рядом мужчина всадил в ее плечо шприц, наполненный прозрачной жидкостью.

Елена очнулась сидящей в низком глубоком кресле. Огляделась. Небольшая комната напоминала офис средней руки фирмы. Напротив, в таком же кресле, сидел полковник Зверев. У двери комнаты стояли двое молодцов. Лена посмотрела в окно.

Она находилась за городом. В каком-то санатории, что ли? Над бетонной оградой виднелась голубая гладь озера с соснами на противоположном берегу.

За стеной послышалось тихое, безнадежно-тоскливое поскуливание. Словно плакал брошенныи щенок. Дверь в соседнюю комнату была чуть приоткрыта. Звук доносился оттуда.

— Ну что, очнулась? — с благодушной улыбкой спросил полковник. — Граждане, это произвол, ха-ха-ха, — заливался Зверев. — Уморили вы , меня, старика. Куда же вы так спешили, Елена Андреевна?

— По какому праву меня задержали? Что вы себе позволяете? Я требую, чтобы меня…

— Требую… — снова рассмеялся Зверев. — Дня три тому назад один истеричный ученый выкрикивал мне в лицо такие же гневные слова. А потом плакал, стоя на коленях. Не уподобляйтесь истеричным мужчинам, Елена Андреевна. Обыщите ее еще раз! — приказал он.

Охранники бесцеремонно обшарили ее тело, вытряхнули содержимое сумочки.

— Скоты! — визжала Лена, вырываясь. Ее ударили в лицо, но, как ни странно, никакой боли она не почувствовала. Только резко встряхнуло голову.

— Пленки нет, — доложил один.

«Вот оно что… ВОТ ОНО ЧТО! Вот куда меня привезли! На ту самую базу».

Елена впилась взглядом в лицо Зверева.

— Что, деточка? Что глазки-то расширились? Поняла, куда попала, умница?

Где пленка?

Так он из этой компании, осознала Елена. Не успела в РУБОП! Вот и все.

Конец. Так. Спокойно, Калинина. Соображай.

— Какая пленка? — удивилась Лена.

— Которую ты записала, паскуда. Которую наговорила тебе соседка твоя по палате. Которая сама, блондиночка эта, лежит в данный момент без сознания. Ну?

Где пленка?

— Не было никакой пленки, — не отводя глаз от лица Зверева, спокойно произнесла Елена.

— Ну что, утюг тебе на живот ставить или как?

— Прямо здесь? Вы так замечательно оснащены? — чувствуя, что сердце провалилось от ужаса в неведомые глубины, как можно спокойнее поинтересовалась Калинина.

— Мы оснащены замечательно, ты это верно подметила. Слушай, деточка. Мы сейчас выйдем в наш тихий тюремный дворик и подвесим тебя на проволоке…

— Зачем? Вам нравится мучить людей? Вы садист?

— Я чекист, — почему-то ответил Зверев.

— И что? Я не понимаю, чего вы от меня добиваетесь, Алексей…

Васильевич, так, кажется?

Елена собрала в кулак всю свою волю и продолжила:

— Вы, конечно, можете подвесить меня как угодно. Если это главная цель вашей жизни — я ничего противопоставить не могу. Могу только пожелать себе скорой смерти. Но ведь вам что-то нужно, не так ли? О какой записи идет речь?

Да, Леля позвонила мне, мы лежали в одной палате, она знала мой телефон. И вот она звонит и просит денег. Но у меня есть принцип: не подавать милостыню молодым людям, имеющим руки и ноги. И мозги. Я отказала. Она умоляла, говорила, что деньги нужны на лекарства. И что она готова предоставить в обмен очень важную информацию. Тут я вспомнила, что она ВИЧ-инфицирована. Разговоры об этом шли на следующее утро после ее исчезновения. Что ж, больному человеку нужна помощь. Но мне не хотелось, чтобы вымогательство стало нормой. Ведь она могла бы звонить и впредь. И опять просить денег. Поэтому я и разыграла спектакль с записью на диктофон. То есть она как бы продает мне информацию. А я как бы покупаю. Но никакой пленки в диктофоне не было. И кто же будет воспринимать всерьез россказни наркоманки? Вы бы слышали, какой бред она несла! Я отдала ей деньги, и мы расстались.

— Люблю адвокатов, — откликнулся Зверев. — Так все стройно, логично, убедительно. Тем более когда защищаешь свою жизнь. А жить-то хочется, Елена Андреевна?

— Хочется. — Лена простодушно глянула в глаза полковника. — Но я говорю вам правду. Пленки нет.

— А куда же ты бежала сломи голову, родимая?

— Во-первых, я никуда не бежала. Я стояла и ловила машину. Мне нужно было ехать к клиенту я опаздывала. Повторяю одно: если бы я поверила Леле, то бежала бы известно куда. И пленка была бы со мной. Но я изначально ей не верила. Она еще в больнице плела мне столько баек, что верить ей мог лишь умалишенный.

Зверев спокойно набрал номер телефона:

— Степаныч, ты где? Квартиру прошмонали? Так чего же вы!!! Какого х..!

Он швырнул трубку на рычаг.

— Что ж, голубушка, дело терпит. Давай пока поболтаем. Поговорим о делах наших скорбных, как сказано в одном кино.

— Алексей Васильевич, это вы устроили мне автомобильную катастрофу? — спросила вдруг Елена.

— Я, — добродушно рассмеялся Зверев. — Ты часто стала возникать на моем пути, Калинина. Зря. Зачем было лезть в дело Чернова? — Так вот оно что! Значит, все, что рассказывал Чернов, было правдой!

Этот Миша — не то спецназовец, не то омоновец, — он не из ваших, случаем?

— Из наших, деточка. Был из наших. Какой он спецназовец? Только в определенном смысле. Охранял данный объект, придурок.

— Значит, людей в детском саду действительно он заразил? И детей и взрослых?

— Что ж поделаешь? Всякое бывает. Помешала Мишане соседка, а пострадали другие. Правда, он тоже пострадал. И отстрадал, — с ухмылкой добавил Зверев, глянув на охранников. — А что? Твой-то сыночек тоже заболел, что ли?

— Когда я отсюда выйду, я добьюсь того, чтобы вы за все ответили, — процедила Елена.

— Уморила! Когда она отсюда выйдет! Никогда ты отсюда не выйдешь, дура! Теперь ты влезла совсем уж не в свое дело. Ты все время заползаешь букашкой в отлично отлаженный механизм. И норовишь вывести его из строя. Да…

Ломать — не строить. Так что сама виновата. А могла бы жить и жить.

Лена смотрела в окно. Зазвонил телефон. Зверев включил громкую связь.

— Алексей Васильевич! В квартире кассеты нет. Все перепахали.

Лена поймала краем глаза взгляд Зверева. И продолжала смотреть в окно.

— Что ж, на нет и суда нет. Вы вот что, голуби. Вы затихаритесь там в парадном. Постерегите мужа Елены нашей. Пусть в квартирку войдет, не мешайте.

Пусть оглядится. А если выйдет, обшмонайте его. Ну и так далее. По обстановке.

Ясно?

— Ясно. Конец связи.

— Чайку-то не хочешь, Калинина? — мирно спросил Зверев.

— Нет.

— Ну, на нет и суда нет, — повторился полковник.

…А Саня ждал Елену около часа, бродя по аллеям парка. Позвонил из автомата домой. Никто не ответил.

— Да она нас бросила. На хрен мы ей сдались? — пробормотал он, попутно обнаружив какой-то подъезд с незапертым подвалом. Достал из кармана шприц и ампулу, спустил брюки. — Плевать на все. На всю эту жизнь гребаную… — бормотал он, пытаясь попасть в вену. Вводить наркотик самому было очень неудобно. Вот Лелька делала это в один момент. Саня матерился.

Через час, в состоянии абсолютного наркотического опьянения, он доплелся до квартиры на Литовском.

 

Глава 37

ОБЕДЕННЫЙ ПЕРЕРЫВ

В четвертом часу пополудни Виктор Галкин проезжал на редакторским джипе мимо собственного дома. Сорвалось интервью с очередным депутатом — у депутата возникли неотложные дела. А следующее мероприятие — пресс-конференция весьма известной и не любимой горожанами дамы, супруги очередного политического изгнанника, — должно было состояться в шестнадцать тридцать. После чего следовало привезти в редакцию материалы для завтрашнего номера и обрести свободу на целый месяц. Все, господа! Имеет бедный папарацци право на отдых?

Имеет.

— Тормозни, Андрюша. Раз уж мы оказались рядом и поскольку «окно» образовалось, давай ко мне заскочим, пообедаем?

— Не, Виктор Сергеевич, я днем не обедаю. А то в сон потом тянет. Я уж лучше по магазинам пока проедусь. Ритка целый список дала. Я ведь тоже последний день.

— О! Тогда купи и мне продуктов. Наше Простоквашино супермаркетами не располагает.

Витя достал свой список и сунул его под щиток вместе с деньгами.

— Встречаемся в шестнадцать ноль-ноль. Ты уж к подъезду моему подрули, чтобы я продукты закинул, ладно? Вон под эту арку вдоль дома. Пятый подъезд.

Могу я хоть раз в жизни использовать служебное положение в личных целях?

— 0'кей, — откликнулся Андрей. — Да, может, я вам и занесу? Какой этаж?

— Этаж четвертый. Но занесу я сам. Старик я, что ли?

Галкин пересек двор, зашел в подъезд. Лифт не работал. Все мальчишки, хулиганье! Пришлось подниматься через второй подъезд, снабженный лестницей.

Где-то вверху слышалась тихая речь.

— Пацанье, это вы замыкание устроили? — крикнул ввысь Галкин.

Голоса смолкли. Хорошо еще, что этаж у них четвертый, а не тринадцатый, скажем.

Открыв двери квартиры, Галкин обомлел. Полнейший кавардак.

— Алена?

Тишина. Странно. Дверь закрыта на один замок. Значит, кто-то должен быть дома. Витя похолодел, кинулся в комнату. Жены не было. раскиданные по полу вещи, вытряхнутые ящики стола свидетельствовали о том, что в доме побывали воры. Витя кинулся во вторую комнату — Елены не было и там. И вообще нигде.

Слава богу, мысленно перекрестился Галкин. Значит, нагрянули без нее. Была бы дома, черт знает что могли бы сделать. Но… Почему квартира закрыта на ключ?

Витя кинулся к входной двери. Никаких следов взлома. И ключ вошел в замок свободно, как обычно. Витя повернул ручку дверного замка таким образом, что открыть квартиру снаружи при помощи ключа было невозможно. Так, на всякий случай. И принялся за более тщательный осмотр.

Да что украли-то? Еленина дубленка, Кирюшина шуба, его собственная меховая куртка — все это валялось на полу. Стояли на местах оба телевизора, видак и магнитофон. Золота в доме не было вообще. И Елена и Кирюша обручальные кольца не снимали. А других драгоценностей у них не было. Деньги, что ли, искали? Витя подошел к раскладывающемуся дивану, служившему им брачным ложем, нагнулся. Сложенная «валетом» пара тапочек лежала, как обычно, на месте. Один был плотно всунут в другой. Именно в тапочках хранился у них семейный бюджет.

Такой способ придумала Елена.

— Деньги чаще всего прячут в бельевом Шкафу, потом на кухне — среди всяких там круп или под скатертями. Еще в холодильнике. Домушники все эти места знают наперечет. Поверь бывшему прокурору. А вот пара забытых под диваном тапочек никакого внимания не привлекает. Раз уж дома нас целыми днями не бывает, а лето — самая благодатная пора для воров — это единственный способ обезопасить скромную наличность.

Этот разговор, кстати, состоялся после отъезда Кирюши с Костиком в деревню. С тех пор потертая пара Витюшиных тапочек и служит домашней сберкассой. А вот и спутниковый телефон в самом углу, возле спинки дивана.

Видимо, завалился туда утром, когда Витя поднимал спинку, делал из кровати диван. Правильно, вечером «труба» лежала на расположенном рядом столике. Потом, уже почти ночью, снова звонил главный редактор. Потом Витя отвлекся на жену…

* * *

Короче, утром «трубу» он найти не смог. А теперь — вот она. Хорошо, что Алена не видела а то убила бы за столь безалаберное обращение подарком.

Витя поднял тапочки-тайник, разъединил половинки. Над стопкой дензнаков лежала аудио-кассета. А ведь еще утром ее не было, это точно. Ведь он сегодня утром самолично залезал сюда, чтобы взять деньги для предотпускных покупок. Что это все вообще значит?

Первым делом он кинулся к телефону, отмечая попутно, что разгром учинен и на кухне. Снятая трубка ответила ледяным молчанием. Витя подергал провод — тишина. Так. Вот это уж совсем интересно. Утром телефон работал. Где Елена? Что вообще происходит? Он вставил касcету в магнитофон, нажал кнопку.

— Начните сначала. Как вы исчезли из больницы, Леля? Действительно сбежали?

— Нет. Меня украли….

Витя закурил, внимательно слушая запись. В это время в квартиру попытались проникнуть. Дверь тихонько дергали, но черный кругляш замка не поддавался. Виктор, поглощенный про-злушиванием кассеты, этих манипуляций не видел. Довольно быстро, впрочем, попытки прекратились.

— …А база называется «Лель». Она как раз на берегу озера этого.

Запись остановилась. Ничего себе! Подтвердились его предположения…

Значит, все так и есть. Только еще хуже. Так. Где Елена? Судя по посторонним шумам, запись сделана на улице. Слышен лязг трамваев, сигналы машин. То есть Алена встретилась с девушкой вне дома. Саня вспомнил рассказ жены об исчезнувшей из больницы соседке. Стало быть, это она и есть. Наркоманка.

Кажется, ВИЧ-инфицирована. Об этом, по словам Алены, тоже болтали в больнице.

То есть… что? То есть девчонку похитили из-за болезни. Что ж, это логично, если верить услышанному на пленке. Да где же, черт возьми, Елена? Виктор достал сотовый, набрал номер редакции.

— Это Галкин.

— Ой, Вить, а, мы тебя вызваниваем по всем точкам. Ты где?

— Домой заскочил. Мне жена не звонила?

— Как раз звонила. Она у тебя нервная такая… Кричала, чтобы ты ни в коем случае не возвращался домой. У нее что, любовник есть? И ты их застукал, а, Витюша?

— Когда это было? — рявкнул Галкин.

— Да… примерно час тому назад. Чуть больше. Что-нибудь случилось, Витя? — испугалась редактор Марина.

— Случилось. Только я пока не понимаю, что именно. Слушай, я на пресс-конференцию не поеду. За мной Андрюша заскочит, и я рвану на Литейный.

Передай главному.

— Да что…

Виктор отключил «трубу». Так. Надо успокоиться. И разложить все по полкам. Значит, Алена вернулась с пленкой домой. Что она должна была предпринять дальше? Позвонить ему. Ну да, он же оставил сотовый дома, идиот!

Дальше она звонит в редакцию и просит его не приезжать домой. То есть она уже предполагала, что в дом могут ворваться. Значит, взяли девчонку, которая давала интервью, так, что ли? Выходит, что так. А она вывела их на Алену. Алена успела спрятать пленку. Почему же ее нет? В смысле Алены? То есть, хорошо, что нет.

Если бы ее застали здесь… А почему не взломана дверь? У них были ключи, понял Виктор. Значит, Алену схватили не дома.

Она ушла из квартиры. Куда? В милицию, куда же еще? Но почему не взяла с собой пленку? Бред какой-то. Виктор чувствовал, как налился свинцовой тяжестью затылок.

Не смей думать, что с Аленой что-то случилось, приказал он себе… Не могло с ней случиться плохого!!! Тихо. Спокойно. Сюда приходили за пленкой, за чем же еще? Но пленку не нашли. И успокоились. Иначе встретили бы его в квартире. Но в квартире никого нет.

Так. Пленку нужно перезаписать. Обязательно должна быть копия. Вставив в магнитофон чистую кассету, он прошел на кухню. Перешагивая через осколки посуды и выкинутые из шкафов крупы, Виктор добрался снова до подоконника, где стоял телефонный аппарат. В стороне валялась бумажная салфетка. Витя поднял ее, перевернул. Четким Елениным почерком был записан номер телефона. Он схватил справочник. Номер обнаружился на первой же странице. Елена звонила в РУБОП.

Вытащив из кармана «трубу», набрал тот же номер.

— Управление по борьбе с организованной преступностью. Вас слушают.

— Я по поводу… Скажите, вам звонила сегодня женщина с сообщением о наличии некоей кассеты…

Виктор коротко пересказал суть.

— Фамилия женщины?

— Калинина.

— Кто вы?

— Ее муж. Галкин Виктор Сергеевич.

— Ваш адрес? Виктор назвал адрес.

— Ваша жена собиралась приехать к нам.

— У нас дома кто-то побывал. Все перевернуто. Думаю, что квартиру открыли нашим же ключом. Искали, по-видимому, аудиокассету с записью. Жены дома нет, понимаете? — закричал Виктор.

— Кассета?

— У меня.

— Берите кассету, ничего больше не трогайте и приезжайте на Литейный.

— А вы не можете приехать сами?

— Мы не можем по каждому звонку… Может быть, это простое ограбление.

— Но ничего не взяли!

— А у вас есть что брать? Обычно берут деньги и драгоценности. Вы все проверили?

— Хорошо, я сейчас же выезжаю! — рявкнул Виктор. — У меня пропала жена!

Может быть, она находится в руках бандитов! А вы читаете мне лекцию! Я на машине. Буду у вас через полчаса! Но если я не доеду… Попробуйте тогда вы не приехать сюда! Я вас достану с того света! Второй экземпляр пленки лежит…

Виктор глянул на часы. До встречи с водителем оставалось десять минут.

Пока шла перезапись, он курил, вспоминая разговор с пресс-секретарем ГУВД, однокашником и добрым знакомым.

Виктор позвонил ему на следующее после своего дня рождения утро.

Пересказал, не называя имен и диагнозов, суть своих подозрений.

— Но ведь это только подозрения, Витек, — отозвался пресс-секретарь. — Их к делу не пришьешь. Так же как и угрозы по телефону. Никто к нам по поводу угроз не обращался. Ни один из членов правительства. Что касается смертей Гринько и Фонарева… Гринько вообще от ботулизма помер. Это болезнь тяжелая, но не такая уж редкая. И другие люди болеют. С Фонаревым, конечно, история более темная, даже дело возбудили, но… Но сначала предполагаемый заказчик этого преступления скрылся. Потом дело замяли. И вообще, что ты за них переживаешь? Пусть грызут друг друга, как пауки в банке. Я вот завтра в отпуск улетаю, и гори они тут все синим пламенем. Тебе их жалко, что ли?

— Мне нас жалко. А вдруг они не только себя сгрызут? — ответил Виктор.

Как в воду глядел, подумал он, выключая магнитофон.

Сунув кассету в карман куртки, Виктор выглянул в окно. Редакционный джип поджидал во дворе. Все, вперед!

Выкрикивая дежурному по РУБОП гневные слова, Виктор не думал, конечно, что не доедет до Литейного. Машина у подъезда. Если бы его стерегли возле дома, то, имея ключи, логичнее было бы устроить засаду в квартире. Так думал Галкин.

Вернее, эти мысли сидели в его подкорке. Но все вытеснила бешеная тревога за Елену, от нее холодным обручем сжималось сердце.

«Только бы с ней ничего не случилось, только бы…» — повторял он как заклинание, нажимая кнопку лифта.

Тот, как ни странно, заработал. На этаже остановилась кабина грузового лифта. Двери раскрылись. Тусклая лампочка освещала лишь небольшое пространство правой части обширной кабины.

Виктор шагнул внутрь…

 

Глава 38

ОЧНАЯ СТАВКА

Телефон напомнил о себе требовательным пиликаньем.

— Слушаю, — бросил в трубку Зверев. На этот раз он громкой связью не воспользовался. Напротив, прикрывал трубку рукой, молча слушая собеседника.

Лена, глядя в окно, думала о том, что помощь не придет. Она сидит здесь уже около часа да еще около получаса заняла дорога — она примерно представляла месторасположение базы со слов Лельки. Так что прошло вполне достаточно времени для того, чтобы здесь уже появился спецназ, или, предположим, группа «Альфа», или кто-то еще, кто приезжает и спасает в таких случаях.

Но мирная тишина базы, спокойные лица охранников с КПП, прохаживающихся возле ворот, — все это свидетельствовало об одном: помощи нет.

«Он мне не поверил, — думала Елена о разговоре с дежурным по РУБОП. — Я не сумела его убедить! Никто не придет на помощь».

— Ну-с, тащите девку! — оборвало мысли Елены восклицание Зверева.

Двое скрылись за дверью и через минуту вернулись. На руках мужчин обвисла маленькая фигурка.

В первый момент Лена не узнала Лельку в этом изуродованном побоями создании. Только спутанные льняные волосы говорили о том, что это именно она.

Лельку швырнули на стул.

— Сделай-ка мне кофейку, — мирным голосом попросил полковник одного из охранников. А приняв наконец чашку с дымящимся кофе, добавил:

— И открой окна, душно.

С этими словами Алексей Васильевич включил настольный вентилятор.

Недвижный знойный воздух комнаты ожил.

— Ну что ж, начнем, так сказать, очную ставку. Ты именно с этой барышней имела свидание, Калинина?

— Кажется, да, — охрипнувшим голосом выговорила Лена.

— Что значит — кажется? Да или нет?

— Ее трудно узнать.

— Это верно. Но тебя, Калинина, узнать пока можно. Ольга, тебе знакома эта женщина?

Лелька подняла заплывшие глаза на Лену, кивнула.

— Как ее зовут?

— Лена, — едва вымолвила Лелька.

— Это ей ты рассказала про данное место?

Кивок.

— Что еще?

— Фс-се.

Да у нее все зубы выбиты, ужаснулась Лена.

— И Лена записала твои слова на диктофон?

Кивок.

— Послушайте, — встряла Калинина, — вы довели ее до такого состояния, что она скажет все, что вам угодно.

— Заткнись, — коротко бросил в ее сторону j Зверев. — Ты еще выскажешься.

Зазвонил телефон.

— Але? Так… Хорошо. Кто велел убивать? У Лены сжалось сердце: Виктор?

— Нужно было привезти сюда. Он нам пригодился бы. Два спидоносца лучше, чем один. Ладно. Зачистку там проведите. — Трубка опять легла на столик. — Убили твоего парня, Оля. Вот неприятность какая. Это называется — эксцесс исполнителя. С тобой, я думаю, такого не произойдет. Ты у меня девушка понятливая, как в кино говорится.

Расплывшееся в кровавую маску лицо Лельки ничего не выражало.

— Продолжим. Значит, Лена записала твои показания на пленку? Откуда ты знаешь, что диктофоне была пленка?

— Она фклюсяла его после. Фтобы проверить как записалось.

— И как? Записалось? Кивок.

Лена опустила голову. В этот момент опять зазвонил телефон.

— Слушаю. Евгений Юрьевич? Подъезжаете! Очень хорошо, — с удовлетворением произнес он. — У нас здесь весьма интересно. Ждем.

Он не спеша поставил на стол пустую чашку, положил трубку телефона.

— Так кто же из вас лжет? Кого пытать будем? Повисла тишина. Лелька отвечать не собиралась. Лена вздохнула и заговорила:

— А зачем пытать? Какая вам разница, в сущности, была кассета или нет?

О том, что существует эта база, и о том, что на ней происходит, знают трое посторонних людей: Леля, то есть Ольга, ее друг и я. Мы обе здесь, в ваших руках. А Сашу вы убили. Вот и все.

— Не все, деточка. Что ты из меня дурака-то делаешь? Кассета — это вешдок. Оля рассказала под запись, как найти данное место, не так ли?

— С тех пор как мы беседовали с Олей, прошло достаточно много времени.

Разве кто-нибудь приехал? Спецназ какой-нибудь? Им подняться — три секунды. И место это не на Чукотке. Послушайте, если ваши подручные, обшарив мою квартиру, не нашли кассету, значит, ее в квартире нет.

— А где она есть?

— Нигде. Ее нет.

Лена твердо посмотрела в глаза Зверева.

«Твои подонки тут же опять ворвутся в квартиру, — думала она. — А если там Витька? Он Рдолжен быть предупрежден об опасности через Марину, но кто знает, предупрежден ли?»

— Понятно… Значит, врет наркоманка. Я так и думал. Не может же лгать адвокат. Тем более бывший прокурор. Человек высоких принципов и устоев.

Займитесь ею, — резко бросил Зверев охранникам. — Только аккуратно, кровью здесь не брызгайте. Тащите ее в ту комнату. И ногами действуйте, а не руками.

Она все же спидоватая у нас.

Двое шагнули к Лельке. Она завыла тонким, безнадежным голоском. Ее уже встряхнули, поставили на ноги, когда Лена произнесла:

— Не трогайте ее. Пленка у меня дома.

— Оставьте, — живо произнес Зверев. Лельку швырнули на место.

— Так пленка все-таки есть? Она у тебя дома, Калинина. Так? Я не ослышался?

Лена молчала.

— Отвечай, паскуда! — рявкнул Зверев. Дверь отворилась. На пороге возник высушенный, словно пергамент, загорелый пожилой мужчина с короткой седой стрижкой.

— Что здесь происходит, Алексей? — спросил он.

— Обхохочешься, Евгений Юрьевич! — посмеиваясь, ответил Зверев. — Сделай кофейку Евгению Юрьевичу, — кивнул он охраннику.

Засушенный пожилой господин уже сидел в кресле, закинув ногу на ногу и демонстрируя отличную, супердорогую обувь.

— Должен перво-наперво доложить, что утечка информации предотвращена.

Вспышка локализована, как сказал бы Каримов. Пока вы пьете кофе, я введу вас в курс дела. Эти две барышни познакомились в больнице. Надо сказать, что одна из них, — Зверев указал на Елену, — попала туда не без моей помощи, хе-хе-хе. Она у нас адвокат. Елена Андреевна Калинина. Теперь уже бывший, можно сказать. Но вот ведь что значит случай! Они лежат в одной палате. И надо же такому случиться, что именно соседка недобитой, хе-хе, адвокатши оказывается нужным нам экземпляром: ВИЧ-инфицирована, в городе проездом. Почти бомжиха.

— Что же это вы уделали ее в кровь? — брезгливо поморщился Евгений Юрьевич. — Этак самим подхватить можно…

— Упаси боже. В перчатках работали, а как же?

— Я так понимаю, что эта она удрала из наших пенат?

— Именно. И что вы думаете? Решила заработать на информации! Вот оно, нынешнее поколение! Никаких принципов. Один золотой телец. Кому же она звонит?

Адвокатше. Соседке по палате. Встречаются. Елена Андреевна записывает рассказ этой чувырлы на диктофон. И дает денег за интервью, так сказать. Ну не дура ли?

Я всегда говорил: бабы — дуры. А спидоватая наша — тут же на рынок за наркотой.

Взяли ее тепленькой. Говорил ведь я вам, что она за наркотой попрется и мы ее выследим! А вы не верили чутью бывшего чекиста! Продолжаю. Через четверть часа мормышка эта полудохлая выдала и телефончик адвокатши, и свой адресок. Она там с другом комнату снимала.

— С другом? — качнул туфлей Беседин.

— С другом. Ныне покойным. Так что здесь полный порядок. Возвращаюсь немного назад. Пробил я, стало быть, телефончик, гляжу — ба! Знакомые все лица.

Дай, думаю, за барышней сам заеду. Милая барышня. Образованная. Подъехал к дому. Стоит, родимая. Голосует. Мы ее и взяли. И вот тут у нас полный развал схождения образовался. Наркоманка утверждает, что наговорила целую кассету на диктофон. А Елена Андреевна утверждала, что никакой кассеты не было. Что это она из сострадания денег отстегнула. А диктофончик включила для виду, чтобы, значит, эта наша спид сватая не была оскорблена подаянием. Я правильно излагаю, Елена Андреевна?

Лена молча смотрела на Зверева. Впервые в жизни она до такой степени, до разрыва сердца, ненавидела человека. От бессильной ненависти даже вцепилась руками в мягкую обивку стула, на котором сидела.

— Так что? — нетерпеливо перебил Беседин. — Есть пленка или нет? Вы квартиру ее…

— Подождите, Евгений Юрьевич, дайте уж мне рассказать по порядку.

Сегодня на моей улице праздник. Конечно, первым делом мои бойцы на квартирку нагрянули. Но ничего не нашли. Отзвонились: пусто, мол. А Елена-то наша Андреевна уж так распелась, так распелась, таких кружевов наплела. Не было, мол, ничего. Не виноватая я. Чуть не поверил ведь, грешным делом. Что значит образованная женщина! Такие слова нашла, такие аргументы…

— И дальше? — снова перебил Беседин. — Вообще, почему это избитое создание, — как это неэстетично, кстати, Алексей! — так почему она к адвокатше твоей сунулась? Ты уверен, что она в милицию до этого не сообщила? И что, в конце концов, с кассетой? Перестань меня изводить, в самом деле!

В комнате зазвонил телефон. Зверев снял трубку.

— Алексей Васильевич! Кассету привезли, — так громко, что было слышно в комнате, прокричал чей-то голос.

— Давайте ее сюда. — Зверев положил трубку. — Есть пленка! Привезли.

Правда, Елена Андреевна только что чистосердечно призналась. Но кассета была уже к этому времени найдена. Вот так, деточка, — улыбнулся он Лене.

В дверях комнаты возник охранник. В руках его была кассета. Елена мгновенно узнала ее.

— Давай ее сюда, дружок. Мы прослушивание устроим. Евгению Юрьевичу будет интересно, какая информация чуть было не просочилась в СМИ, я правильно излагаю, деточка? Лена молчала.

— Вот так. Нельзя верить образованным женщинам, Евгений Юрьевич.

Простая баба, вот как спидоватая наша, — она не соврет. У нее что на уме, то на языке. В милицию она не ходила, это точно. Потому как в розыске находится.

Почему к адвокатше поперлась? Так ведь не знала больше никого. И потом, у адвокатши муж журналистом был.

— Почему был? — одними губами спросила Лена.

Зверев обернул к ней ласковое лицо:

— Так ведь убили мы его, деточка. Застрелили. И пленочку у него нашли… Последних слов Елена уже не слышала. Она метнулась со своего места, вцепилась ногтями в глаза Зверева. Ее били, оттаскивали, но она ничего не чувствовала, кроме желания выцарапать, разодрать, загрызть насмерть.

— Стреляйте! — орал Зверев.

— Не сметь! — заливался тонким смехом Беседин.

Когда Калинину оттащили, швырнули на пол, она была почти без сознания.

— Убью, стерва! — рычал окровавленный Зверев, замахиваясь кованым ботинком.

— Не смей ее трогать, слышишь? — грозно крикнул Евгений Юрьевич. — Что за методы? Бить женщин! Потом опять в больницу везти, переломы лечить?

Успокойся. Подумаешь, пара царапин.

— Лечить? Да ее убить надо. Сию секунду! Да она мне все лицо… Как я на работу? Перед женой? Су-ука!

— Отойди от нее немедленно! Охрана, свяжите обеих женщин и положите где-нибудь, я не знаю… Узнайте у Каримова, где сейчас имеются чистые боксы.

И отнесите туда. Каждую в отдельный бокс. Ошалевшую от ужаса Лельку и бесчувственную Елену выволокли из комнаты.

— Ты просто зверь, Алексей! — поморщился Беседин. — Как я отвык от ваших мерзостей! — Я зверь? — задохнулся от возмущения Зверев. — Я не сплю трое суток, отслеживая ситуацию, я нашел девку в пятимиллионном городе! Это все равно что иголку в стоге сена! Я обрубил все концы! Изъял пленку, где, между прочим, указано расположение базы! И после всего этого я зверь? Эта сучка едва не загрызла меня, а я зверь?

— Ну все, все, успокойся. Выпей коньяку. Что ты как институтка? Приложи полотенце мокрое к роже. Ох, как она тебя! — снова расхохотался Беседин. — Ну прости. Пойми, убивать нерационально. Раз уж она здесь, надо использовать материал. Пусть Каримов что-нибудь на ней испытает. И она умрет не мгновенной смертью, а долгой и мучительной. И делу польза, и тебе радость. Все, забудем об этом. Я обидел тебя? Ну прости. В конце концов, все замечательно. Ты — молодец.

Отлично справился с ситуацией! И вообще у нас праздник! Вчера на заседании правительства вопрос решен в нашу пользу! Какие горизонты, Алексей! Кстати, надо будет послать Смагиной вакцину. Пусть лечится. Нам ведь с ней еще работать. А иранцы? А?! Это черт знает какие горизонты! Давай-ка выпьем и займемся делами. Сиди. Я уж поухаживаю за тобой.

Беседин достал из «дипломата» французский коньяк, нарезанный в пластиковой упаковке лимон.

— Давай выпьем понемногу, заслушаем Каримова и съездим куда-нибудь…

Впрочем, да. Сегодня тебе лучше на людях не показываться. Ну, возьмешь завтра больничный. А сейчас пошлем кого-нибудь из ребят в кабак. Привезут все сюда.

Посидим на бережку, у озера. Правда, дождь вроде собирается. Но может, и не соберется. Ну, давай за наши успехи, Леша!

 

Глава 39

МЕСТО ПРОИСШЕСТВИЯ

Дежурная оперативно-следственная группа прибыла на место в шестнадцать тридцать. Криминалисты обследовали кабину лифта, где в луже крови лежал погибший журналист Галкин. Рядом с трупом был обнаружен пистолет.

— «Макаров», — сказал одиноперативник.другому.

Судмедэксперт измерял температуру тела.

— Смерть наступила около получаса — часа тому назад, то есть примерно в шестнадцать часов, — заключил доктор.

Следователь допрашивал белого как мел редакционного водителя Андрея.

— Я ждал Виктора Сергеевича возле подъезда. Мы так договорились.

— Он планировал заехать домой в это время?

— Нет, это случайность. Мы просто мимо проезжали, а у нас свободное время образовалось — около часа. Вот он и решил зайти пообедать.

— Вас не приглашал?

— Приглашал. Но я отказался. Мне за продуктами нужно было на рынок съездить. Я и Виктору Сергеевичу продукты купил…

— Во сколько он должен был выйти?

— В шестнадцать ноль-ноль. Нам нужно было на пресс-конференцию ехать. Я жду, жду, его нет. Стал беспокоиться. А номер квартиры не знаю. Вспомнил, он говорил, что на четвертом этаже живет. Зашел в подъезд, думаю: если что — позвоню во все квартиры на этаже на этом. А кабина грузового лифта внизу стояла. Двери открыты. Я вижу, лежит кто-то…

Андрей курил одну сигарету за другой.

— Пока вы ждали его, никто из подъезда не выходил?

— Выходили. Двое. Я все время на дверь смотрел, ждал же Виктора Сергеевича.

— Время не заметили?

— Это было… Минут пять пятого. Шестнадцать ноль пять то есть.

— Кто вышел? Описать можете?

— Один молодой. Лет двадцати пяти. Крепкий, широкоплечий. Такой… качок типичный. Второй — старше. На вид лет под пятьдесят. Невысокий. Нос очень характерный — картошкой. Я еще подумал, что это отец и сын. Они спокойно так вышли из подъезда и через арку на улицу.

— С кем проживал покойный?

— С женой, ее сыном и своей матерью. Мать с мальчиком в деревне находятся. С начала мая. А жена в городе. Они с Виктором Сергеевичем должны были завтра уехать в отпуск.

— Хорошо. Спасибо. Не уходите пока. Может быть, еще вопросы возникнут.

На площадке четвертого этажа тоже шла работа.

— Смотрите, Николай Павлович, на лоджии, что соединяет оба подъезда, окурки. Пять штук. Один, видимо, стоял здесь и караулил, когда жертва выйдет из квартиры. И подал сигнал второму, который был внизу. По радиотелефону, скажем.

Второй блокировал пассажирский лифт, — сунул что-нибудь в двери, чтобы кабина не реагировала на вызов, а сам поехал на грузовом на четвертый этаж. Видимо, ждал его в лифте.

— Николай Павлович, телефонный кабель перерезан, — сообщил второй оперативник.

— На площадке закончили осмотр? Давайте вскрывать квартиру…

Через несколько минут дверь квартиры была вскрыта.

— Не слабо, — оценили оперативники общий вид.

Следователь связался с ГУВД:

— Але, ребята, это Максимов. Нашли жену убитого, Калинину? Нет? Что на работе сказали? В отпуске? Куда же она делась?

В дверях квартиры возникло несколько мужчин в штатском.

— Капитан Галко. Региональное управление по борьбе с организованной преступностью, — представился один из них.

Дежурный по РУБОП не отреагировал на слова Галкина так, как хотелось бы Виктору, не потому, что был человеком равнодушным или халатно относился к своим обязанностям. Просто любая информация требует проверки.

Сообщение гражданки Калининой, записанное на магнитофонную ленту, казалось абсолютно не правдоподобным. Судите сами: якобы существует в окрестностях города некая секретная база, располагающая бактериологическим оружием. Это же надо! И кто слил Калининой данную информацию? Наркоманка.

Случайная знакомая. Можно ей верить? Ну назвала она конкретные фамилии, и что?

Да эти фамилии каждый день по телевизору звучат, в газетах печатаются. Кто ж их не знает? И сообщение о болезни вице-председателя Смагиной тоже мелькало в прессе. Девчонка собрала эти данные и, выражаясь на уличном жаргоне, навешала лапшу на уши доверчивой гражданке Калининой.

— Насмотрится народ всяких триллеров по ящику, и мерещится всем невесть что, — высказался по этому поводу капитан РУБОП, к которому поступило сообщение.

Тем не менее, как уже говорилось, информацию, даже самую невероятную, следовало проверить.

Водитель «Москвича», о котором говорила Калинина, был обнаружен на рабочем месте — в цеху одного из городских заводов. —Да, подвозил, а что? Нельзя, что ли? На! мою зарплату и недели не проживешь…

— Вас ни в чем не обвиняют, успокойтесь и расскажите все по порядку.

Таким образом по крайней мере второй звонок Калининой, сообщившей о пропаже девушки-наркоманки, нашел свое подтверждение.

— Это были люди в милицейской форме?

— Ко мне лейтенант милиции подошел. Спросил документы. А девушку из машины выволокли двое в штатском. Одного я запомнил. Лет за сорок. С крупным носом. А посадили ее тоже в милицейский «рафик».

Ну и что, спрашивается? Милиция могла проводить оперативные мероприятия по задержанию преступницы. Наркоманка могла быть замешана в уголовщине.

Действительно, наведенные справки показали, что похожая барышня объявлена в розыск органами внутренних дел Староподольска. Позвонили в ГУВД. Чтобы поздравить с задержанием. И тут сюрприз: в ГУВД о задержании молодой наркоманки ничего известно не было.

Тем временем главный врач больницы на Комендантском проспекте, заикаясь и краснея, призналась, что данная больная исчезла из их клиники при довольно необычных обстоятельствах:

— Ее должны были перевести в хирургическое отделение. Мы в тот день дежурили по городу. Поступлений было много. Сестры совершенно замучены. У нас такая нагрузка! Мы решили, что она сбежала. Наркоманы совершенно непредсказуемы. А тут еще такой диагноз. Может быть, она уже знала, что ВИЧ-инфицирована, и испугалась. Стали звонить домой. Она ведь без документов поступила. Адрес со слов был записан. Оказалось, адрес вымышленный.

— Она сама ушла из отделения? — Нет, — еще больше покраснела врач.

— Ее увезли санитары. Так, во всяком случае, подумала дежурная медсестра. Эти люди были в халатах и шапочках. У нас такая текучка, кто же знает в лицо всех санитаров?

— Вы не волнуйтесь. Вас ни в чем не обвиняют. Как девушка поступила в больницу?

— По «Скорой». Потеряла сознание в аптеке.

— История болезни сохранилась? Фамилия, записанная в истории болезни, не совпадала с фамилией объявленной в розыск наркоманки. Что в общем-то еще ни о чем не говорило. Могла придумать и фамилию другую, и адрес.

И вот в то время, как в РУБОП обсуждались вновь полученные данные, дежурный офицер принял звонок Виктора Галкина. И пошел докладывать.

— Товарищ капитан, опять звонок был по поводу кассеты. Теперь муж этой Калининой звонил. Послушайте запись.

— Что же ты сразу меня не подключил? Следовало выехать к нему на квартиру.

— Так он на машине. Сказал — сам сейчас приедет. Через двадцать минут должен быть, — глянул на часы дежурный. Через полчаса машина РУБОП выехала-таки по названному Виктором адресу.

А еще через час на Литейном слушали кассету с записью.

 

Глава 40

ПРОЩАЛЬНАЯ ГАСТРОЛЬ

Каримов лежал на кровати, глядя в потолок, Прошло четыре дня с того вечера, как Беседин приехал на базу. Ему казалось, что он убит. Да так, в сущности, и было. Они убили его. Его надежды на будущее, потому что Беседин не выпустит его отсюда, это ясно. Его любовь к Карине. Он, дурак, думал, что он единственный в ее жизни мужчина, а она спала с кем ни попадя по заданию Зверева. Его достоинство мужчины они тоже убили. Растоптали.

Его поставили на колени! Заставили смотреть на гнусность, которую творили. Если бы он мог ответить в тот момент адекватно — убить всех, кто находился в комнате, он сделал бы это не задумываясь.

Карина ходила по квартире нечесаная, глушила водку и материла всех, включая и его самого.

Рустам думал, что сбежавшая девушка обратится в милицию, и ждал захвата базы. И почти хотел этого. Пусть возмездие настигнет эту изощренную сволочь — Беседина и Зверева.

Но дни шли. Мирная тишина базы не разрывалась автоматными очередями. И что дальше? Он так и будет служить им? До собственной смерти или безумия?

Да, безумия. Ибо он сходил с ума от ненависти и унижения.

Зазвонил телефон внутренней связи.

— Рустам Каримович? Как самочувствие? — вежливо поинтересовался Олег Владимирович.

«И эта тварь тоже шпионила за мной», — подумал Каримов.

— Нормально, — сквозь зубы процедил он.

— Вот и замечательно. Евгений Юрьевич просил вас приготовить вакцину для лечения Смагиной. Где у вас эти ампулы? — Там же, где и все остальные. В низкотемпературном холодильнике, — мгновенно солгал Kaримов.

— Я зайду за вами, и мы пройдем в лабораторный корпус.

— Мне одному не доверяют теперь даже это?

— Таков приказ Беседина, — вежливо ответил сексот. — Евгений Юрьевич должен вскоре приехать. Он просил вас подготовиться к докладу, вы помните?

— Я готов.

— Замечательно. Так я зайду за вами минут через пятнадцать. Как Карина?

— Пьет как лошадь.

— Пусть приведет себя в порядок. Она тоже может потребоваться Беседину.

— Зачем? Не хочет ли и он трахнуть ее на полу?

— Давайте без истерик. Рустам Каримович. Вы сами виноваты в том, что произошло. Но думаю, все эти неприятности забудутся и мы снова будем дружно работать, правда? Каримов швырнул трубку. Неприятности?! Сволочи! Что ж, он устроит неприятности им самим. Прощальную гастроль!

Рустам вышел на кухню. Карина подняла на него мутный взгляд. На столе стояла почти пустая бутылка водки.

— О, Отелло пришел, — пьяно улыбнулась женщина. — Ну почему ты такой восточный человек, Каримов? Почему так сложилось, что я связала жизнь именно с тобой? Был бы простым русским парнем, я бы и не скрывала от тебя ничего. Мы бы вместе смеялись над придурками, с которыми я… Да вот хоть Гринько… Это было так смешно… Он весь пылает от страсти, не соображает ничего, козел старый. А я строю из себя полнейшую невинность. Очень достоверно, клянусь! И впихивай ему в рот грибы! Ну где ты видел такого дурака? Он их глотает, представляешь? Ему бы в койку меня волочь, а он послушно ротик открывает. Как маленький…

Карина залилась смехом. Рустам смотрел на нее с отвращением.

— Презираешь? Какой ты дурак. Подумаешь, постель. Это, в сущности, такая мелочь. А любила я всегда только тебя. Только тебя, слышишь? А ты теперь меня в упор не видишь. Гадливо отворачиваешься. Я шлюха, да? Шлюха? — закричала она и разрыдалась.

— Иди в ванную. Приведи себя в порядок. Сегодня здесь будет Беседин.

Может быть, и он удостоит тебя своим вниманием.

— Молчи! Я ушла за тобой в эту черную дыру. Я отдала тебе свою жизнь. Я и на задания эти соглашалась, чтобы они нам верили. Чтобы ты мог вести свою шахматную партию. А ты проиграл ее, как мальчишка! Это я презираю тебя, ничтожество! Меня насиловали на твоих глазах, и ты не убил их! Ты не мужчина.

— Иди в ванную, — сквозь зубы процедил Каримов.

Он подошел к окну, прижался лбом к стеклу. Он знает, что должен делать, он решился. Цветы под окном склонялись под сильными порывами ветра. Небо затянуло. Где-то вдалеке громыхнуло.

«Гроза собирается. Что ж, ветер — это xoрошо»

* * *

… — А где написано, что это именно тот препарат, который нам нужен?

Олег Владимирович рассматривал маленькие :ампулы с желтоватой массой.

— Этикетки зашифрованы. Таково было условие, когда мы начинали работу.

Не мог же я подписывать ампулы прямым текстом. Вы как будто не знаете, чем мы здесь занимаемся, — с усмешкой ответил Каримов.

— Я знаю. И чем вы последнее время занимались, тоже знаю. У вас должны быть журналы. Где надписи расшифрованы. Не можете же вы все помнить.

— В журналах препараты тоже зашифрованы. Я помню все. Это мои дети — каждая из этих ампул. Я их родил, вырастил. Я каждую из них по внешнему виду узнаю. Это только для вас они все одинаковы. И поверьте мне, экспериментатор всегда найдет возможность зашифровать свои результаты так, что никто их не расшифрует. В этом, кстати, залог моей собственной безопасности. Так что вам придется поверить мне на слово.

— Что ж, берите препарат. Сколько нужно? И пойдемте. Беседин приехал и ждет вас.

Каримов сложил ампулы в картонную коробочку, запер морозильную камеру.

— Я готов.

Мужчины вышли из лабораторного корпуса, направились к соседнему зданию.

Редкие дождевые капли сменились внезапно грянувшим ливнем.

Створки распахнутого окна с шумом захлопнулись под порывом ветра.

— Запри окна, Алексей, — приказал Беседин. Зверев поднялся, защелкнул шпингалеты.

— Олег ведет Каримова. По двору идут. Сейчас еще и эта сволочь ученая мою рожу расцарапанную увидит.

— Ты как девица, честное слово. Забыли уже, хватит. О, вот и Рустам Каримович. Добрый вечер. Присаживайтесь. Коньячку не желаете?

— Нет, благодарю.

— А ты, Олег?

— Я в это время суток не пью, Евгений Юрьевич, — вежливо отказался Олег Владимирович.

— Чем же плохо данное время суток? Семь часов вечера. Уже можно себе позволить. Впрочем, как угодно. Тогда начнем. Я просил вас, Рустам, подготовить нечто в виде справки о ваших достижениях. Так, чтобы информация была убедительна, но никаких ноу-хау не выдавала. Сделали?

Каримов молча протянул Беседину несколько скрепленных листков бумаги.

Беседин, надев очки в тонкой золоченой оправе, принялся читать. Лицо его раскраснелось от выпитого коньяка.

— Включи вентилятор, Алексей. Душно.

Каримов изо всех вил старался не смотреть на Зверева. Зажужжал настольный вентилятор. Легкие движения воздуха колыхали листки бумаги в руках Беседина.

— Что ж, хорошо. Вы умеете работать, это всем нам известно. Этот текст нужно будет перейти на английский.

— Я уже перевел.

— Да? — Беседин поднял на него блеклые глаза с желтоватыми прожилками. — Замечательно.

«Пожалуй, этакие встряски полезны. Вон как присмирел гений-то наш», — подумал он.

— Завтра я встречаюсь с иранским представителем. Нужно будет передать ему видеокассету с записью проведенного вами опыта. И какое-то количество препарата. Сколько мы сможем дать?

— У меня осталось десять ампул. Думаю, половину можно отдать.

— А инструкция по применению? Способ введения и так далее…

— Подготовлю сегодня вечером.

— Сколько времени это займет?

— Часа три-четыре.

— Хорошо. Я подожду. Далее. Нужно будет сделать техническую документацию на препарат и на вакцину против него. Документацию продадим отдельно.

Разумеется, оговорим и вашу с Кариной долю. Вы — богатый человек. Рустам Каримович. Ну же, улыбнитесь! Я не монстр, не собираюсь держать вас здесь вечно.

«То есть утопишь в озере», — подумал Рус и улыбнулся.

— Вот и хорошо! — одобрил Беседин.

Сколько времени нужно для создания документации?

— Месяца два.

— В ваших интересах выполнить работу быстрее. Да, по поводу девчонки с ВИЧ-инфекцией. Она опять у нас. Хочу вас попросить заняться и этим. Надо выделить вирус, заложить в ваш музей. Впрочем, когда она оправится от побоев, — Беседин с легкой укоризной посмотрел на Зверева, — можно будет использовать ее, так сказать, в натуре. Она молода. Блондинка. Думаю, в картотеке Алексея Васильевича имеются любители субтильных блондинок… Кроме того, поступила еще одна особь, вполне пригодная для использования. Подумайте, как лучше ею распорядиться… Может быть, вам еще что-то нужно проверить? Дозу или путь введения. Подумайте.

Он с наслаждением подставлял свое пергаментное лицо под струю вентилятора.

— Кстати, нужно бы посмотреть, как там пленницы. А то наши мюллеры разошлись здесь не на шутку. Пусть Карина сходит проведает. Может быть, перевязка нужна или еще что-нибудь. Дайте ей команду, Олег.

Олег Владимирович подошел к телефону.

— Ну что, у нас все в порядке, правда? — улыбнулся Беседин, не сводя с Рустама своего тяжелого требовательного взгляда.

Каримов постарался улыбнуться в ответ.

— Ну и славно. Тяжело работать, когда отношения в коллективе напряжены.

Я вас прощаю, Рустам Каримович. Человек — создание слабое, подверженное искушениям. Кто без греха, в конце концов? И вы не сердитесь на Алексея Васильевича. Сорвался человек. Тоже можно понять. Обстановка была нервная.

Карине мы моральный ущерб возместим. Материально. Ну, давайте выпьем, друзья?

За мировую. Тем более что дела наши складываются как нельзя более успешно. И каждый из присутствующих внес свою лепту в общее процветание. Присаживайтесь поближе, Рустам Каримович. И ты, Олег. Коньяк у нас первоклассный, французский.

Мы с Алексеем Васильевичем уже опробовали. Олег, достань еще пару рюмок.

Каримов все улыбался, глядя на ставшее вдруг благостным лицо слегка хмельного Беседина.

— Понемногу, Олег, понемногу. Этот напиток нужно вначале вдохнуть. Вот так. Ну, за процветание и за мир? Во всем мире, — хохотнул Беседин.

Не глядя друг на друга, мужчины чокнулись и пригубили мягкий ароматный напиток.

— Теперь вот еще что, — вспомнил Беседин. — Вы принесли лекарство для Смагиной? Вакцину или что там? Нужно вылечить вице-премьера. Она так рьяно поддерживала нас на заседании правительства…

Каримов извлек из папки коробочку, положил на столик прямо под вращающийся пропеллер вентилятора.

— Зачем вы это сюда кладете?

— Я хочу показать… — улыбаясь, говорил Каримов, открывая коробку, — а то Олег Владимирович не доверяет мне. Вот, смотрите…

С этими словами Каримов сделал какое-то неловкое движение, словно покачнулся, и, желая удержаться на стуле, оперся ладонью на лежавшие рядком ампулы.

Раздался звон разбитого стекла. Мелкие крупинки желтоватого порошка завихрились в воздухе.

— Ты что? Что ты сделал? — закричал Беседин.

— Он это нарочно, сволочь, — с новой угрозой в голосе сказал Зверев.

— Что? Что произошло? — испуганно вскрикнул Олег Владимирович.

Мельчайшая желтая пыль тем временем витала вокруг сидевших у стола мужчин.

— Я нечаянно! — возопил Каримов. — Это недоразумение. Ничего страшного.

У меня этой вакцины предостаточно. Она абсолютно безвредна. Ну что вы так испугались? Это случайность. — Да выключи ты этот чертов вентилятор! — заорал Беседин.

Вентилятор замер.

— Я нечаянно. У меня голова закружилась внезапно, — оправдывался Каримов. — Давление подскочило, наверное. Мне казалось, что я падаю. Господи, я ведь порезался, — продемонстрировал он присутствующим окровавленную руку Каримов подошел к раковине, замыл кровь, взял тряпку, начал собирать со стола осколки стекла.

— Если бы тебя не было здесь с нами, я решил ты, что ты задумал заразить нас какой-нибудь гадостью, — пристально разглядывая ученого, проговорил Беседин.

— Ну что вы, Евгений Юрьевич! Только что говорили о мире и согласии — и опять подозрения! Ну как так можно? — дрожащим голосом отвечал Каримов. — Я наказан предостаточно. Я столько пережил за эти дни! Неужели вы так и будете подозревать меня каждую секунду? Мы с Олегом Владимировичем сходим сейчас в лабораторный корпус, и я достану новые ампулы для Смагиной.

— Ну хорошо, забудем, — ледяным тоном произнес Беседин. — Идите работать. Рустам Каримович. Через три часа жду результатов. Олег, проводи Рустама, а заодно забери ампулы.

Шагая под проливными потоками, Каримов беззвучно смеялся, подставляя сведенное мстительной гримасой лицо теплым струям июльского дождя.

 

Глава 41

«ТЫ БУДЕШЬ. КАК ХИНУ. ГЛОТАТЬ ТОСКУ…»

Порой Лена приходила в себя, и в эти секунды пробуждения сознания ей казалось, что весь этот день — просто кошмарный сон, что она спит л сейчас.

Спит во сне — так ведь тоже бывает. В этом сне она находилась в больнице — поднимались к потолку стеклянные стены бокса. Она лежала на узкой кровати, похожей на больничную койку. Только вот какая-то странная женщина с распущенными по плечам волосами склонялась над нею и ухмылялась пьяной улыбкой.

Лена пыталась отогнать ее рукой, и тогда разливающаяся по всему телу боль возвращала ее к действительности. И черная пустота засасывала сердце. Не было никаких эмоций. Просто все внутри нее превратилось в огромную черную дыру.

Ей казалось, что она видит собственное сердце — маленький трепещущий комочек, стремительно летящий в никуда.

Сознание оставляло ее, чтобы через какое-то время снова вернуться болью. Иногда выскакивали неожиданные мысли: нужно купить Котьке арбуз. Он ужасно обрадуется. Витька вытащит арбуз из багажника, согнется, словно это стопудовая гиря, они будут смеяться. Мы будем петь и смеяться, как дети… Вити нет. Как это? Она никак не могла представить Витюшу — большого, бородатого, смеющегося Витюшу и… Даже в мыслях она не могла произнести это. Впустить в себя слово «смерть». Вдруг представила, как она должна будет сказать об этом Кирюше… И заплакала.

За окном стихал дождь. Шумный гомон июльской грозы перешел в монотонные звуки. Сквозь них прорывался иногда другой звук: словно где-то вдалеке что-то гудело. Какой-то мотор, что ли. Веревки больно впивались в руки, и это отвлекало.

Сгущались поздние летние сумерки. Комната тонула в полумраке. Лена повернула голову. Увидела на окне металлическую решетку. В памяти возникли чьи-то строки:

Ты будешь, как хину, глотать тоску, И на квадраты, словно во сне, Будет расчерчен синий лоскут Черной решеткой в твоем окне…

За стенкой не переставая стонала Лелька. Дверь бокса отворилась, и на пороге вновь возникла высокая женщина с распущенными волосами.

— Ну что? Как ты тут? — пьяным голосом спросила женщина.

Она подошла, села около Елены на пол.

— Выпить хочешь?

— Что?

— У меня водка с собой. Я ее спрятала, — захихикала женщина.

Она достала из-за пазухи пластиковую бутылочку из-под кока-колы.

— Олежка думал, я сюда так и попрусь, без водяры. Фиг ему. Выпьешь?

Этот пьяный голос, эта мерзкая баба окончательно вернули Елену к действительности.

«Костя!» — подумала она.

— Послушайте, развяжите меня. Мне больно, у меня руки затекли.

— Не, это нельзя. Выпить дать могу, а развязать — нет. Ты уж извини.

Выпьешь? Зря. Хватанула бы напоследок. А то завтра тебя Рустамка заразит, и все. Три дня — и готова.

Женщина приложилась к бутылке, занюхала рукавом.

— Ты куришь?

— Нет.

— Не куришь, не пьешь… Что же ты делаешь?

— Как тебя звать?

— Карина. Я закурю.

— А меня — Лена. Курите.

Вспыхнул огонек зажигалки, осветив лицо женщины…

«Да она молодая совсем. И красивая», — отметила Елена.

— Давай поболтаем. Скучно мне, — затянулась женщина.

— Вы кто?

— Я? Я дерьмо. И Рустам дерьмо. Здесь все полное дерьмо. Из тебя тоже мешок дерьма сделают. Как они все мне надоели!

— Послушайте, развяжите меня! Мне нужно в туалет.

— Брось ты. Ничего тебе не нужно. Сбежать тебе нужно.

— Да. У меня маленький сын. Если я погибну, он останется один. Слышите?

Лена попыталась приподняться и упала на постель. Боль мгновенно захлестнула все тело.

— Сы-ын. Это Хорошо. А у меня нет детей. — Карина снова приложилась к бутылке. — Фу-у. Надо было хлеба взять. Рустам мне рожать не разрешал. На аборты меня таскал. Сам, за ручку. Чтобы без проколов. Сколько же я их сделала?

Сколько бы я могла иметь детей? Нет. Наши дети — это ампулы. Вирусы, бактерии.

Наши жены — пушки заражены, — хрипло рассмеялась она. — У нас цель была. У него то есть. У меня ничего не было. И вот он обосрался, понимаешь? Они нас не выпустят, понимаешь? А я думала, уедем. Я рожу девочку. Я ведь молодая еще.

Нет. Не уедем. Здесь и подохнем.

— Давайте уйдем вместе.

— Ты что, дура? Я же преступница. Нацистская, ха-ха. Нет, правда. Я отсюда только за бугор могла слинять. Но обломилось.

— Развяжите меня. У меня сын…

— Что ты заладила? Сын… Почему один-то останется? У тебя мужа нет, что ли?

— Не знаю, — едва выговорила Лена. — Зверев сказал…

— Кто?

— Зверев.

— А-а-а, эта паскуда? — Карина разразилась отборным матом. — Это он, сволочь, приказ дал, чтобы меня на глазах Рустама двое его жеребцов… Все просчитал. Рустам — он же восточный человек, понимаешь? У него мозги на этот счет перевернуты. Я теперь для него грязь, падаль. Он и смотреть на меня не хочет, понимаешь? А я всю жизнь на него…

Она жадно затянулась.

— Ну и зачем вам все это?

— А что другое? — закричала Карина. — Что у меня есть другое? Ни-че-го!

Она замолчала. В тишине вновь послышался гул.

— Опять вертолет.

— Вертолет?

— Ну да. Что-то разлетались они. На заливе штормит. Может, потерялся кто-нибудь…

— Карина! Развяжите меня! Если меня поймают, я ничего не скажу, клянусь. Ради мальчика моего, я вас умоляю!

Тишина разорвалась телефонным звонком, — Погоди. Это в коридоре. Проверяют нас. А ты говоришь — развяжи…

Женщина вышла.

Лена зажмурилась, сгоняя слезы. Нет, ничего у нее не выйдет.

Из-за закрытой двери послышался громкий истерический смех. Карина что-то говорила вслух, то удаляясь от двери, то приближаясь.

— Карина! — изо всех сил закричала Лена. Дверь отворилась.

— Мне надо в туалет!

— А, это ты, — удивилась женщина. — Я про тебя забыла.

— Развяжи меня! Мне надо в туалет, слышишь?

— Представляешь, они все, считай, покойники, — не слушая Лену, заговорила Карина. — И Беседин, и Зверев, и Олег. И Рустам тоже. А я? Почему он меня оставил? Это он звонил. Из коттеджа. Я, говорит, за нас отомстил.

— Развяжи меня!

— А что… Теперь можно. Все равно.

* * *

…Дождь стихал.

— Открой окно, Алексей, — приказал совершенно захмелевший Беседин. — Что-то я перебрал нынче…

«Открой окно, закрой окно. Мальчика себе нашел…» — раздраженно думал Зверев, отрывая грузное тело от мягкой кожи кресла.

В комнату ворвался напоенный послегрозовой свежестью воздух.

— Как хорошо, — вдохнул полной грудью Беседин. — Сейчас допьем и выйдем, прогуляемся по берегу. Скажи охране, чтобы собак не спускали. А то порвут еще. Собаки пьяных не любят, — усмехнулся он. — Вот за кордоном я так никогда не напиваюсь. Там другая жизнь, Алексей! Словно другая планета.

Франция… Италия… Испания… Энергию дает солнце, а не водка. Легкие, прекрасные вина. Чтобы поднять настроение, а не забыться в тяжком хмелю.

Красивые женщины. Теплое море. Мы уедем туда, Леша. Из этой страны надо сваливать. Скифы, азиаты! Черт его знает, что здесь будет завтра. Поверь моему чутью: в воздухе пахнет жареным. Самое великое умение — это умение вовремя уйти.

Беседин опрокинул рюмку, зажевал ломтиком севрюги.

— Надо отправить ребят за добавкой. Есть хочется. Да и выпить надо.

Хочется, Лешенька, надраться вусмерть. Меня такое желание посещает только на Родине. После возвращения из зарубежья. Акклиматизация, ха-ха. Позвони на КПП.

Пусть смотаются в ресторан, подкупят жратвы и выпивки.

Пока Зверев отдавал по телефону соответствующие распоряжения, Беседин пробежался глазами по оставленным Каримовым листкам бумаги.

— Кто бы мог подумать, что Рустамка воссоздаст своего монстра из пепла, из ничего? Я и не рассчитывал на такой подарок, если честно. Но видишь, как получается, Леша? Прямо по пословице: деньги идут к деньгам. Мы получаем колоссальные инвестиции под строительство порта. Да еще и бакоружие. С таким капиталом незачем оставаться в этом болоте, в этой убогой стране. Оставим здесь своего человека. Я уже приглядел одного способного парнишку из окружения покойного Фонарева… Все изумительно просто. Открываются липовые фирмы. В данном случае — строительно-монтажные. Инвестиции под строительство порта переходят на счета этих фирм. Но не задерживаются там, как ты понимаешь. А перекачиваются к нам, в зарубежный банк.

Парнишка — я сделаю его своим первым заместителем — имеет свой счет в этом же банке. Человек должен быть заинтересован в результатах своего труда, не так ли? Это только одна статья доходов, Алексей. Весьма немалая. Теперь еще и бакоружие. Рустам подготовит документацию, даст образцы препарата. Мы сможем организовать производство в Иране. Быть совладельцами фирмы-производителя. Мы будем очень-очень богаты, Леша. Какие горизонты! Рустама с Кариной уберем сразу же после подготовки необходимых документов. И всю твою свору, которая в курсе событий… А ведь я мог бы убрать и тебя, Лешенька, — вдруг пьяно рассмеялся Беседин. — На черта ты мне теперь нужен? Помнишь, как ты шантажировал меня пропавшим сыном? — Беседин погрозил Звереву пальцем. — Ну да ладно. Я не злопамятен. Я беру тебя с собой в даль светлую. Слышишь, Мюллер?

«Это мы еще посмотрим, кто кого возьмет, — думал Зверев, — это ты за кордоном можешь выдавать себя за воротилу российского бизнеса, „бензинового короля“. А здесь… Здесь скорей моя, таких, как я, вотчина. Так что король может оказаться голым… И в твою благотворительность, жадная обезьяна, что-то совсем не верится. А твой способный парнишка может и со мной сотрудничать…»

— Ты меня не слышишь?

— Я слушаю. Что-то вертолеты сегодня разлетались. Вон, опять жужжат.

Надо бы позвонить, выяснить, в чем дело. На заливе рыбаков каких-нибудь унесло, что ли?

Мужчины прислушались. Отдаленный звук мотора стих.

— Который час? — спросил Беседин.

— Скоро десять. Уже темнеет.

— Рустам, должно быть, заканчивает работу. Надо пройтись подышать воздухом. Я все-таки изрядно пьян.

В этот момент зазвонил телефон внутренней связи. Зверев снял трубку.

— Але, это кто? — Это был Олег Владимирович. Голос его дрожал и прерывался.

— Зверев.

— Он нас всех заразил! Эти ампулы — это был его штамм. Бакоружие. Он нас всех заразил, вы слышите? — кричал в трубку сексот.

— Какие ампулы? Что ты несешь?

— Которые он раздавил. Он сделал это специально, понимаете?

— Что ты несешь? — закричал Зверев. — Он ведь и сам был здесь. Что же он, и себя…

— Да! И себя! Он только что звонил Карине в клинический корпус. Сказал, что отомстил. Вы понимаете? Мы — покойники! Если мы ничего не предпримем…

— У него есть вакцина! Немедленно беги к нему в коттедж. Возьми охрану.

Зверев бросил трубку.

— Что там еще? — лениво спросил Беседин. Зверев, не ответив, выскочил за дверь. Они подбежали к коттеджу одновременно — Зверев, Олег и четверо охранников. Двери коттеджа были заперты.

— Открывай, сволочь! — кричал Олег Владимирович.

— Выбивайте дверь, — скомандовал Зверев. Четверка охранников высадили дверь. Люди ворвались внутрь.

— Ну, где ты, паскуда? — ласково спросил в темноту Зверев. — Вылезай.

Иначе разнесем здесь все…

Каримов висел на люстре, мерно покачиваясь под порывами ворвавшегося ветра.

Сделав свое дело, Карина опустилась на пол, бессмысленно щелкая зажигалкой. Лена сбивала пламя с ночнушки, затаптывала ногами обгоревшие обрывки веревок.

Едва развязав ноги, бросилась в соседний бокс, освободила девушку с льняными волосами.

— Леля, ты можешь идти?

— Нет, — слабо откликнулась Лелька.

— Я вернусь, Леля, слышишь? Я за тобой вернусь.

Побежала к лестнице, оглянулась. Увидела удаляющуюся в глубь коридора Карину — Карина зачем-то тащила за собой горящую простыню.

Лена выскользнула во двор, прижалась к стене здания. Нужно бежать к запасному КПП, там дежурят не четверо охранников, а двое. «Ты все равно не выберешься, — сказала ей Карина. — В это время спускают с цепи собак».

Может быть. Но она сделает все, что может сделать. Пока дышит, пока может двигаться она будет двигаться к своему Костику.

Елена обогнула здание. Огромные косматые «кавказцы» вовсе не бегали по территории — наоборот, слышно было погромыхивание цепей. Лена кинулась к бетонной стене, ограждающей территорию. Начала продвигаться вдоль стены к воротам, черневшим на фоне серого бетона.

Услышав ее, собаки злобно залаяли.

— Что там? — Из будки КПП высунулся парнишка.

Лена хорошо видела его лицо, освещенное светом фонаря, — А черт его знает, — отозвался другой, совсем где-то рядом с Еленой.

Она вжалась в стену, затаила дыхание.

— Почему собак не спускаете? — крикнул тот, что сидел в будке.

— Главный на территории, — ответил другой, проходя в каких-то трех шагах от Елены. — Спускать не велено. А то покусают невзначай шефа…

— Что там у них? Чего это он застрял-то? Время-то к ночи уже…

— А хрен их знает. Гуляют. Мужчина в камуфляжной форме подошел к самой будке КПП.

— Два раза в кабак посылали. Все мало. Мужики в третий раз поехали.

Видать, за границей так не оттянешься.

— Во, гляди. Чего это они все к Рустаму в коттедж рванули?

— А хрен их знает.

Собаки залаяли совсем уж неистово.

— Вон, гонцы с бухлом едут, — указал в сторону центрального КПП человек в пятнистой форме. — Пойду встречу. Может, отстегнут чего… А что? Им заказывают три бутылки, а дают на пять. Шеф не в курсе цен. Дает баксами.

Человек двинулся в обратном направлении. Фары въезжающей во двор машины осветили стену и «распятую» на ней Елену.

— Ты чего здесь? — удивился охранник в камуфляже. — Ты кто?

С бетонной стены бесшумно соскользнули фигуры в сером одеянии. Елену швырнули на землю, кто-то тяжелый навалился сверху, закрывая ее своим телом.

Елена слышала короткий мужской всхлип. Безжизненно рухнул кто-то совсем рядом…

Через открытые ворота центрального КПП, «на плечах», как говорят оперативники, въехавшего во двор автомобиля на территорию базы вбежали почти сливавшиеся с серой мглой влажного воздуха люди в черных масках. Такие же люди переваливались через окружавшую территорию бетонную стену, соскальзывали в траву, окружали один за другим корпуса базы.

Всего этого Лена, разумеется, не видела. Она лежала, придавленная к земле чьим-то тяжелым телом.

— Лежи тихо, девочка. Скоро все кончится, — прошептал над нею незнакомый голос.

— Ага, — пробормотала Лена. — Там, в здании, еще две женщины остались.

— Лежи и не двигайся.

Мужчина вскочил, кинулся в сторону.

— Спускайте собак, — заорали с КПП.

Послышались автоматные очереди, собачий визг.

— Четвертый! В одном из зданий задымление. Высылайте пожарную машину, — скомандовал кто-то в рацию, пробегая мимо Лены.

Мокрая трава лезла в рот. Лена вцепилась зубами в ее тугие стебли.

 

Глава 42

ВИРТУАЛЬНАЯ РЕАЛЬНОСТЬ

За окном было темно. У покрытого скатертью стола сидела Елена, кутаясь в шерстяной платок. Остатки поминальной снеди были уложены в холодильник.

Кирюша и Костик спали.

Лена осталась одна. То есть нет, не одна. Перед ней стояла оправленная в рамочку фотография Витюши. Замечательная фотография, найденная в архивах редакции.

Витя, сцепив под подбородком пальцы, внимательно кого-то слушал. Обычно насмешливое его лицо было на этом снимке серьезным и участливым. Перед снимком стояла рюмка водки, накрытая кусочком хлеба. Колыхался огонь свечи.

Прошло сорок дней со дня смерти Виктора Галкина. Днем они были на кладбище. Вечером вся редколлегия газеты вспоминала Витюшу за этим столом.

— Как все тебя любят, Витька! — сказала Лена фотографии.

— Дык разве я не достоин? — ответил Витюша.

Слезы лились из глаз, но Лена не обращала на них внимания.

— Знаешь, я думала, Кирюша этого не переживет. Как вспомню день, когда мы приехали с твоими ребятами в деревню. И она узнала. И окаменела вся. Как соляной столб. Сказала, что тоже теперь умрет. И замолчала. Молчала и на похоронах, и на девять дней. Ну, ты все это знаешь… Но… Удивительное дело, Костик ее разговорил. Он забирался к ней на колени и расспрашивал о тебе. А каким был дядя Витя, когда был маленьким? Что он любил? Во что он играл? Она стала доставать альбомы, показывать твои фотографии. Она стала разговаривать. И сегодня за столом тоже говорила. Рассказывала о тебе. Плакала, конечно. Но я даже обрадовалась ее слезам.

— Ты не оставляй ее, — попросил Виктор.

— Конечно. О чем ты говоришь? Но мне кажется, она меня никогда не простит.

— Почему? Кирюша человек мудрый. Она никогда не ищет виновных. Да разве ты виновата?

— Да. Конечно виновата. В том, что впутала тебя во все это дело.

Лена смотрела на фотографию. Слезы лились, она вытирала их платком.

— Перестань реветь, — сказал Витька.

— Не буду, — послушно откликнулась Лена.

— И не преувеличивай свою роль в истории, — улыбнулся Виктор. — Я сам впутался.

— Мы были сегодня на кладбище. Вы с Черновым похоронены почти рядом.

— Я знаю.

— Как это странно все. Не взялась бы я за это дело, не познакомилась бы со Зверевым, не попала бы в больницу…

— Не продолжай.

— Но если бы всего этого не было, ты бы не погиб, Витька!

— Все не так. Все совсем наоборот. Ты подумай о том, что удалось предотвратить! Какой «ящик Пандоры» удалось замкнуть на засов. Вся эта цепь случайностей на самом деле совсем не случайна. Все предопределено гораздо в большей степени, чем мы предполагаем. Оказывается, именно нам суждено было остановить этот отлаженный механизм. И сломать его. Как маленькая букашка способна вывести из строя сложную электронную систему.

— Эти слова, про букашку и механизм, говорил мне Зверев. Там, на базе.

— Да так оно и есть.

— Ты думаешь?

— Теперь я это знаю.

— Но почему, почему должны гибнуть хорошие люди?! Почему ты?

— Чтобы другие люди остались жить. И потом… Правосудие свершилось, не так ли?

— Да. Никого из них нет в живых. Все они «сгорели» за три дня. Ничего не удалось сделать. Все записи Каримова были зашифрованы. Получается, они погибли от своего же «оружия возмездия». Кроме Карины, которая задохнулась в дыму, но, в сущности, погибла от того же.

— Вот видишь. Мы с тобой тоже оказались своего рода орудием возмездия.

— Получается, что так. Знаешь, а Лельку успели спасти. Ее отправили в лечебницу для ВИЧ-инфицированных. Это за городом. Я была у нее. Там замечательные врачи. Знаешь, она сказала мне, что впервые чувствует себя в настоящей семье. А на днях меня вызывали для опознания человека с «картофельным» носом, твоего убийцы. Его выдали охранники с базы. Это очень опасный преступник. Давно в розыске. Зверев держал его для выполнения особых поручений.

— Вот видишь. Каждому по делам его.

— Каждому по делам его… — одними губами безмолвно повторила Лена. — А мне по делам моим… Ты говоришь, что я не виновата. Но я виновата, Витька! В том, что мало тебя любила. Только теперь, только теперь я поняла, что ты для меня значил…

— Ну… Любила как умела. Мне казалось маловато, это верно. Потому что я любил тебя сильнее. Я любил тебя с далеких экспедиционных времен, дурочка. И ни с кем не находил утешения. Но ведь мы соединились! Я прожил с тобою целый год. Я был счастлив.

— Я не родила тебе девочку.

— Что ж. Родишь кому-нибудь другому. Я буду считать ее своею.

— Как я буду жить без тебя, Витька?

— Я буду с тобой! Я буду сидеть на твоем плече невидимой птахой небесной. И нашептывать тебе нужные слова. И беречь, и предостерегать тебя. Я буду сидеть на твоем плече, пока не стихнет боль в твоем сердце. А когда ты сможешь обходиться без меня — все проходит, так ведь было начертано на кольце царя Соломона, — тогда я взлечу ввысь и буду хранить тебя оттуда. А может быть, мы еще соединимся в какой-нибудь другой жизни. И проживем вместе не один год, а много, много лет.

— И умрем в один день, да?

Витька улыбнулся. Правда! Печально-мудрое выражение его лица сменилось ласковой усмешкой.

— Смотри, Аленка, свеча догорает. Давай споем нашу экспедиционную…

Когда вновь свидимся, другая Не вполовину и не втреть Свеча нам будет молодая Высоким пламенем гореть. А эта нас не пожалела, Чего же нам ее жалеть?

Лена шевелила губами, следя за язычком пламени…

Свеча действительно догорала, отбрасывая блики на висевшую над столом акварель.

Горбатый мостик отражался в воде, отчего образовывался темный эллипс. И в очерченном этим эллипсом пространстве отражались чуть размытые окна стоявшего на берегу здания.

Сейчас, в трепещущем пламени свечи, эти окна оживали движущимися фигурками людей. Какие-то люди — непременно хорошие — двигались в этой виртуальной реальности…

Веселое чириканье воробья оборвало ее видение. Лена обернулась к раскрытому окну. Рассвело. Незваный гость чирикнул, поглядывая на нее нахальным насмешливым глазом.

Часы показывали шесть утра.

«Надо приготовить Кирюше завтрак», — подумала Лена и еще раз посмотрела на Витюшину фотографию.

— А я про что? — сказал Витюша.

Елена снова глянула на воробья и рассмеялась.