Пока победоносные знамена величайшей морской державы покрываются несмываемым позором на тихом рейде Порто-Бланко, мы подымем край занавеса над первопричиной посрамления боевой славы сэра Чарльза – нефтяными промыслами Итля.

Спустя два часа после того, как старая Пепита увидела на загородном шоссе несущихся вскачь демонов, сотня горцев, бесшумно сняв посты промысловой стражи, ворвалась на территорию промыслов и захватила в постелях мирно покоящуюся администрацию во главе с директором.

Промыслы наполнились ржанием лошадей, топотом, гиком, звоном оружия.

На главной площади у нефтяного бассейна тревожным малиновым огнем вспыхнули факелы, зажженные на столбах, освещая сухие, суровые, как будто вырезанные из коричневатого металла, лица горцев.

Часть отряда разбежалась по казармам подымать рабочих, другая под метавшимися языками пламени громоздила на площади гору пустых ящиков для трибуны.

Разбуженные рабочие выливались из дверей бараков живыми реками, гудя огромным роем майских жуков, и забивали толпами площадь тесно и плотно, плечо к плечу, голова к голове.

Когда площадь до предела утрамбовалась человеческими телами и плотная пятнадцатитысячная масса недоуменно перекликалась, проводник, данный Костой, сказал Гемме, тревожно ждавшей в бывшем директорском доме:

– Пора! Нужно идти к ним.

Гемма закусила зубами рукоятку хлыста.

– Мне почему-то страшно. Я никогда не боялась, а вот сейчас чувствую, как будто мне налили в ноги свинца. Не могу подняться.

– Смелее, барышня! Отступать поздно, да вы и сами не отступите. Прикажите себе и… раз, два, три.

Гемма усмехнулась:

– Отступить? Нет! Довольно я ходила кривыми путями. Что начато, то начато. Идем!

Она поднялась, отбросила хлыст и открыла дверь.

В нее хлынул рокочущий гуд площади.

– Ничего, ничего. Не робейте, – сказал спутник, взяв ее под руку и ведя узким проходом между людскими стенами.

Мисс Эльслей закрыла глаза, и так, со стиснутыми веками, ничего не видя, слыша только рокот голосов, с бьющимся сердцем и пылающими щеками, она была возведена на вершину трибуны.

Гомон оборвался, смолк, заменился настороженной, железной тишиной.

Как сквозь сон, Гемма услыхала твердый голос своего спутника:

– Ребята! Повесьте уши на гвозди. Будьте тихи, как херувимы. С вами будет говорить наша королева…

Он не успел договорить. Тишина порвалась, как кожа барабана под ударом пьяного музыканта, и бешеный рев заметался и завихрился по площади.

Закусив губы. Гемма старалась понять, что кричат эти тысячи, не смея еще открыть глаз, но чувствуя в криках вражду и гнев.

– Тише! – проревел снова голос рядом с ней, – я требую, чтобы вы помолчали, пока договорю я. Знаю, что короли плохие собеседники для нашего брата. Но это особенный случай. Эта королева не из того теста. Она пришла к вам одна и как добрый друг. Дайте ей сказать.

В спустившейся опять тишине прозвучало несколько иронических и ворчливых голосов:

– Ну, пускай ее поболтает!

– Королева Золушка!

– Из ржаной муки!

– Умора!

И чей-то очень молодой и срывающийся петухом голос закончил этот диалог восторженной фразой:

– Дайте ей потрепаться. Она здорово хорошенькая.

– Говорите!.. Говорите скорей, пока они стихли, – услыхала мисс Эльслей шепот проводника.

Она сделала шаг вперед и открыла глаза.

Под трибуной, облитые мерцающей багровой лавой факелов, колыхались закопченные мохнатые головы, как странные круглые плоды, устремив на нее красноватые от огня белки глаз. Под головами болталось море лохмотьев на тощих, высохших, измазанных черной жижей мазута телах.

Мисс Эльслей повернула голову к своему спутнику. В глазах ее были недоумение, боль и испуг.

– Это рабочие? – спросила она, – почему они такие несчастные? Почему у них такие болезненные лица? Почему они такие оборванные, жалкие, измученные?

– Вам это кажется странным? – ответил также вопросом проводник, – это обычно. Рабочий должен быть тощим, чтобы распухали господа. Это лицо труда!

Гемма выпрямилась.

– Это лицо труда? Да? Не хочу! Мне страшно, мне хочется закричать. Это лицо будет иным, или я не хочу жить.

– Вот и говорите об этом, – прервал ее проводник, – говорите им. Они ждут. Торопитесь, иначе они заговорят сами.

– Хорошо, – ответила Гемма и подняла руку.

И, вздохнув всей грудью, она ощутила пробежавший по телу острый ток и поняла, что налетает испепеляющий шторм волнения и подъема, который бывает у каждого только один раз в жизни.

И когда заговорила, почувствовала, как слова падают вниз, весомые и кипящие, как капли горячей нефти, стекающие с факелов.

Она сама не понимала, откуда вырвались эти слова, она не могла бы никогда повторить или даже связно передать, что именно бросила она в этот человеческий дых, колебавший пламя факелов. За нее говорила внезапно вырвавшаяся наружу материнская кровь, голос работницы табачной фабрики, мрачная и бурная душа креолки.

Она помнила только, чем нужно закончить неожиданный водопад слов и, задыхающаяся, дрожащая, крикнула:

– Я пришла сюда дать вам свободу, дать в ваши руки оружие. Я недавно в вашей стране, но она стала моей. Я пришла к вам отрекшаяся от побрякушки королевского титула, с открытым сердцем и впервые увидела здесь лицо труда. Я хочу, чтобы это лицо стало радостным и с него исчезли морщины боли и голода. Друзья, время не ждет! За оружие! На город, чтобы покончить с врагами. Я поведу вас туда!

Она кончила, дрожа от нервного изнеможения. Она ждала, что взорвется прибоем аплодисментов, как в театре, завороженная тишина толпы.

Но толпа молчала. Сквозь потрескивание факелов только слышалось напряженное дыхание. Мисс Эльслей беспомощно оглянулась на проводника. Тот стоял, опустив голову.

Она хотела обратиться к нему с вопросом, но середина толпы заволновалась и первые ряды вытолкнули вперед высокого человека в разорванной черной рубахе. Он что-то крикнул и, быстро взбежав на наставленные ящики, очутился рядом с Геммой. Она увидела глубоко запавшие глаза с лихорадочными отсветами, лицо с торчащими серыми скулами, черную квадратную бороду, просеченную искрами седины.

Человек взмахнул смятым картузом.

– Ребятишки! – вскрикнул он надорванным, ломающимся голосом. – Мы послушали барышню. Она говорит хорошо и зовет нас на город. Это прекрасно, но у нас есть свои планы, и мы должны поговорить насчет них. Пусть барышня подождет пока в директорском доме, мы дадим ей свой ответ.

– Вы, значит, не хотите идти отвоевывать свою свободу? – спросила гневно Гемма.

– Ничего не значит, барышня! – резко оборвал он и обжег ее сузившимися зрачками. – Идите в комнату и ждите, что мы вам скажем. Это наше дело.

Гемма вспыхнула.

– С какой ста…

– Идите, – сурово сказал чернобородый, – идите и сидите смирно.

– Пойдемте, барышня, – взял Гемму за руку проводник.

Она, шатаясь, спустилась с ящиков, поддерживаемая рукой проводника, и снова прошла между молчащих рядов в директорскую квартиру, плотно сжав побледневшие губы. Но в комнате нервы изменили ей, и она разрыдалась, уткнувшись лицом в кожу дивана.

Проводник почти насильно заставил ее выпить воды.

– За что они обидели меня? Что я им сделала? Я принесла им свободу, пробормотала она сквозь слезы.

Проводник ничего не ответил.

Гемма вытерла глаза и встала у стола, выбивая пальцами дробь по сукну.

Сквозь дверь с площади доносился придушенный шум. Временами он вспыхивал сильнее, временами заглухал совсем. Мисс Эльслей тревожно прислушивалась к этим непонятным звукам. Наконец на крыльце загремели шаги.

Впереди шел тот же чернобородый, за ним еще двое.

Чернобородый подошел к мисс Эльслей.

– Барышня! – начал он и, взглянув в лицо Геммы, перебил себя: – Э, да вы плакали? Вот это совсем ни к чему. Вас никто не хотел и не хочет обидеть. Послушайте, что мы скажем. Первое: революционный комитет рабочих благодарит вас за то, что вы примчались сюда и прикончили наших барбосов. Постойте, – продолжал он, видя, что Гемма хочет ответить, – да. Мы не неблагодарные свиньи. Но у нас свои дела, и мы теперь сами сумеем управиться с ними. Мы еще не знаем, кто вы и чего вы хотите. Наша свобода отличается от вашей. Вы сказали, что вы поведете нас. Так вот этого не будет! Мы сами поведем себя, и мы знаем, куда нам нужно идти.

– Но ведь я…

– Помолчите же, барышня! – опять сурово сказал чернобородый, – вы не хотите понять. Вы предлагаете идти на город? Может быть, это кажется прекрасным и возвышенным взбалмошной головке. Мы считаем это глупым. В городе войска иноземцев, в гавани их корабли с пушками. Они перебьют нас, как котят. Мы не боимся смерти, но мы решаемся умирать лишь тогда, когда это приносит выгоду нашему делу. Город не нужен нам. Нам нужно освободить дорогу нашим братьям с севера. Общими силами мы швырнем эту шушеру в море на кормежку рыбам.

– Так ведь и я этого хочу, – перебила Гемма.

– Так? Тем приятнее слышать. Но путь, избранный вами, бестолков. Это раз. Второе – мы считали бы себя безголовыми мальчишками, если бы позволили руководить нашей борьбой такому сорвиголове в юбке, как вы, барышня. Вас увлекают скачка, приключения, стрельба, фейерверк. Нам не нужна мишура. Мы не гонимся за шумом и предпочитаем покончить с городом менее торжественно, без лишних жертв человеческими жизнями, но раз навсегда. Мы деремся за право на свободный труд во всем мире, и нам ни к чему сопровождать борьбу балаганной музыкой. Наш комитет постановил немедленно вооружить рабочих захваченным в складах администрации оружием и идти на север, чтобы покончить с комедией войны и открыть дорогу коммунистическим армиям Ассора. Город кончится сам собой. Мы сделаем эту тяжелую работу сами и не нуждаемся в лубочных генералах.

Гемма стояла, потупившись, багровая от обиды и стыда.

– Не вы поведете нас, барышня, – продолжал чернобородый, – мы сами умеем идти в бой. Нас достаточно научили этому голод и труд.

– За что же вы отталкиваете меня? – спросила Гемма чуть слышно.

Чернобородый шагнул к ней, внезапно взял твердой рукой за подбородок и приподнял ее голову.

– Мы? И не думаем. Мы только не признаем вашего главенства. Хотите идите своей дорогой, хотите – можете пойти за нами. Правда, вы как-никак королева, а мы ненавидим все, что соприкасается с королями, но, поистине, вы довольно странная королева. Если вы хотите честно идти с нами – идите. Мы не отталкиваем никого, кто искренне приходит к нам, хотя бы он и пришел из стана врагов. Но мы не прощаем лжи и измены.

Он замолчал. Гемма внимательно смотрела на его испачканный нефтью упрямый лоб и остро очерченное сухое лицо, как будто изучая нечто невиданное.

Внезапно она встряхнула головой и улыбнулась просто и доверчиво.

– Ну конечно, я сумасшедшая девчонка. Вот я сейчас подумала, что хотела двинуть вас на город, а зачем и что бы мы там делали – я и не знаю. И хотя то, что вы мне сказали, очень обидно и оскорбительно, но мне кажется, что я вполне заслужила такую хорошую шлепку. Ладно, я обращаюсь в рядового и буду самым послушным солдатом. Очевидно, я вошла в такую полосу, когда мне придется только учиться.

– И хорошо сделаете, барышня, – отозвался чернобородый.

– Ну, а на первый случай дайте вашу руку. Это будет моим посвящением. И мисс Эльслей протянула руку.

Чернобородый осторожно взял ее маленькую кисть в свою громадную и шершавую лапу.

– Моя рука, конечно, не чета тем, которые вы пожимали до сих пор, но ручаюсь вам, барышня, что она не запачкана ничем, кроме нефти, и вы не раскаетесь в этой минуте. Ну, а теперь за дело. Нужно отправляться в поход. Держитесь при мне, не отставайте.

Он распахнул дверь и вышел на площадь. Все последовали за ним.

Гемма вскрикнула от изумления, увидев, что толпа стояла уже правильными рядами полков, сумрачная, твердая, как скалы, опираясь на винтовки.

– Когда же они успели стать солдатами? – спросила она у чернобородого. Он чуть-чуть свел рот в усмешку.

– Не ожидали? Вы думали, что придется учить нас обращаться с оружием. Вы не знали, что такое рабочая организация. Вот эти тысячи, под нашим руководством, отрывали минуты у своего короткого, как воробьиный нос, отдыха, – под риском быть уничтоженными на месте, если попадутся в этом занятии, – чтобы научиться открывать затвор у винтовки. Они знали, что без этого не овладеют ключами жизни, и, как видите, все научились.

Гемма взволнованно оглядывала шеренги.

Изможденные, закопченные, почерневшие лица, с ввалившимися щеками, воспаленными глазами, изуродованные морщинами и шрамами, казались призрачными в дрожащем свете.

Мисс Эльслей тихо спросила чернобородого:

– Простите меня, может быть, это наивно, но я не могу понять, как они, как вы могли жить и терпеть до сих пор? Ведь они похожи на скелеты, у них кровинки в лицах нет!

Чернобородый резко обернул к ней закаменевший, облитый красным светом, профиль.

– Что? – переспросил он, – вы удивляетесь? – Ха-ха! Вы в первый раз увидали настоящих хозяев земли и удивлены. Смешная женщина! Везде и всегда, с тех пор как земля помнит себя, ее настоящие хозяева были таковы. Но теперь это кончается. На севере уже два года, как они стали подлинными хозяевами и подняли землю на плечи. Пройдет еще десять, ну, пусть сто лет, и так будет во всем мире. Больше в нашем словаре нет слова «терпение».

Он остановился и отдал приказание окружившим его командирам.

По площади пронеслась команда. Передние ряды подняли винтовки на плечи и тяжело и твердо зашагали в ночь, в темноту, мимо чернобородого и Геммы.

Они шли, освещаемые дымным огнем, одинаковые, молчаливые, бесконечные, в поглощавшую их беззвучную темноту, отвечая коротким хриплым вскриком на напутствие чернобородого.

Секунду пламенные отблески дрожали еще на штыках прошедшей шеренги и гасли, чтобы так же мгновенно и грозно вспыхнуть на штыках новой.

Наконец прошли все. Площадь опустела. Налетевший с моря бриз вскинул мутное облачко тяжелой, пахнущей мазутом пыли.

– Пора! – сказал чернобородый окружавшей его небольшой группе. – На коней.

Он неловко, как не привыкший к верховой езде человек, вскарабкался на лошадь и погрузился в седло мешковато, но твердо, как припаянный к нему.

Кто-то подсадил Гемму, и она с поникшей головой последовала за чернобородым. На востоке слегка побледнели звезды, и сквозь черноту проступила лиловая синева.

– Надо торопиться. К рассвету мы должны быть как можно дальше от берега, чтобы за нами не устроили погони. Идти придется весь день. К будущей ночи нам нужно быть у линии фронта.

Верховой поскакал вперед – ускорить движение колонны.

Гемма подъехала к чернобородому и тронула его за руку.

– Вы думаете, за нами будет погоня? Откуда?

– Из города.

– Кто же будет гнаться?

– Как кто? Как только узнают о нашем уходе, правительство напустит на нас всю свору чужеземных наемников с кораблей.

Гемма пожала плечами:

– На этот раз могу вас утешить. Им незачем больше гоняться за нефтью. Они купаются в ней, не сходя с места. А если тронутся, – обожгут себе крылья.

– Почему? – спросил чернобородый.

Гемма, торопясь, рассказала ему все. Голос ее рвался от волнения и гордости. Чернобородый взглянул на нее, и мисс Эльслей увидела, что его безулыбочное лицо стало на мгновение насмешливо-ласковым.

– Так! – промолвил он, – я вижу, что немножко недооценил вас. Вы дельная девушка.

Гемма покраснела. От похвалы этого оборванного, жесткого человека она почувствовала себя выросшей в собственных глазах.

– Да, – продолжал чернобородый, – это хорошо. Коста молодец! Правда он не наш. Он славный парень, но заблудился в дороге. Нам чужды его способы борьбы, но мы не откажемся от его помощи, как не отказались от вашей.

Он помолчал и спустя минуту остановил лошадь.

– Вот что, – сказал он, – у меня есть в таком случае одна мысль. Дайте огня, – приказал он спутникам.

Один из верховых вытащил из-за пазухи свечу и зажег ее, прикрывая от ветра шляпой. Чернобородый вынул из сумки смятый лист бумаги и зачертил карандашом.

– Вот, – сказал он, окончив и передавая Гемме, – вы поскачете сейчас назад и передадите ему это. До рассвета вы успеете добраться до города. Один из наших проводит вас до городских ворот.

– Вы гоните меня? – тревожно спросила Гемма.

– Вздор. Не болтайте глупостей, – обрезал он, – вы хотите принести пользу, так подчиняйтесь приказу. Вы гораздо больше сделаете для нашего дела, если поедете с этим, чем если будете болтаться здесь и смотреть на хвост моей кобылы. Отправляйтесь!

Гемма сунула записку в карман.

– Хорошо! Я обещала слушаться. Возвращайтесь скорей. Мы приготовим вам торжественную встречу.

Она поднесла руку к козырьку и ударила лошадь хлыстом.

Влажная от предрассветной росы дорога ринулась ей навстречу.