- Ром, помоги уложить минералы,- позвала Наташа.

Шатров лежал навзничь на брезентовых мешках и, подложив руки под голову, разглядывал редкие неяркие звезды. Он откликнулся не сразу. Нехотя встал, причесал гребнем жесткие кудри и вразвалочку подошел к костру.

- Не удержалась на скакуне - решила пересесть на бычка? - в упор взглянув на нее, невесело проговорил Шатров.

- Ты о чем? - удивилась Наташа.

- Так просто, к слову пришлось.

- Ничего не понимаю.

- Ладно, хотя я и цыган, но к подачкам не привык, ты это учти.

- Еще не легче!

Ром махнул рукой: мол, замнем, и присел на корточки рядом с Наташей. Вскоре они дружно перебирали камни. Наташа была довольна: приисковый маркшейдер неплохо разбирался в породах. Но свои желтые перчатки он так и не снял… Они сидели друг против друга и, укладывая образцы в ящик, стоявший между ними, чуть не сталкивались головами.

- Почему ты никогда не снимаешь перчатки? - спросила Наташа.

- Все великие скрипачи так делали,- хитровато глянув на нее, ответил Ром.

- Ты же не скрипач!

- Мне лучше знать, кто я,- раздраженно откликнулся Ром, давая понять, что ему не по душе эти расспросы.

- Эй, друзья! - крикнул им Орлецкий, подходя.- Хватит копошиться. Восславим вечер песнями! - И он достал из футляра белый аккордеон.

Мелодия с первой ноты всколыхнула Наташино сердце, она попыталась продолжать работу, чтобы скрыть волнение, но у нее ничего не получилось.

- Отложим до утра,- предложила девушка Шатрову. Тот ничего не ответил, но глаза его сказали: «А еще притворялась, что не ждала никого».

- Пойдем, Рома, побродим втроем,- сказала Наташа и как-то виновато взглянула в его недовольные карие глаза.

с наигранным цыганским акцентом пропел Ром и пошел первым вдоль берега, гордо подняв кудрявую черноволосую голову. Он так и проходил весь вечер. Когда шли вниз по течению - впереди, когда поворачивали - на почтительном расстоянии сзади. На призывы Наташи он отвечал одно и то же: «Вам что? Хуже так?» А Вадиму хотелось, чтобы он совсем покинул их.

Орлецкий был в ударе. Он пел песни одну за другой, его баритон звучал все горячее и выразительней. Каких

только песен он не знал, самых модных, самых современных!

«Вот бы на наш факультет такого парня! - восторженно думала Наташа.- С таким не соскучишься». Она вместе с Вадимом задорно повторяла припев песенки про черного кота:

«Пой, пой, пташечка…» - сердито твердил Шатров и клятвенно решал, что наедине их не оставит.

Когда подошли к черемуховому распадку, Орлецкий повернулся лицом к ручью и запел «Бирюсинку». И Наташа вдруг поняла, что это не для нее он играл на аккордеоне и пел. Она вся сникла, притихла и заторопила:

- Пойдемте в палатки. Я хочу спать.

- Рано еще,- попробовал удержать Орлецкий.

- Тогда до свиданья.

Выждав, пока Шатров и Орлецкий смолкли в палатке, Наташа переобулась в резиновые сапожки, тихо выскользнула из своей палатки и неслышно, на цыпочках побежала к черемуховому распадку. Зачем она это делала, Наташа не представляла. Но и улежать в постели не могла. Ей вдруг показалось, что в эту ночь навсегда отвернулось от нее счастье. Уже ничего нельзя поправить. До нынешней ночи теплилась надежда, что какой-нибудь случай повернет к ней сердце Сергея. Она в это верила наперекор всему. Иногда его взгляды выражали тепло, иногда в его словах прорывалась ласка… Наташа брела по крохотному ручейку, разбрызгивала студеные струйки, раздвигала низко нависшие белые кусты и задыхалась от черемухового настоя. «Где же они? Может, окликнуть?» - сгорая от стыда, терзалась Наташа, идя вверх по ключу. Забыв о медведях, она безбоязненно углублялась в чащу.

Наконец Наташа выбралась из распадка на косогор и заметила первый проблеск луча над горами на востоке. Стояла необыкновенная тишина, словно оберегавшая младенческий утренний сон каждого листика, каждой травинки. И вдруг произошло чудо.

Будто невидимый дирижер взмахнул палочкой: все вокруг зазвенело тысячами трелей, пересвистов, воркованья. Черный дятел в красной шапочке проиграл на сухой высокой сосне барабанную дробь. «Чур-чур-чур-чи»,- затрещала пеночка. Сидевший на вершине лиственницы лесной конек, взлетая круто вверх, закричал торопливо, а затем, плавно опускаясь на соседнюю вершину, пропел медленную нежную песню. И снова повторил с таким же искусством. А кукушки свое. Сколько их, и как отчетливо звучит их «ку-ку»! Дрозды, зяблики, синицы вплели свои переливчатые серебряные голоса в неумолчный лесной хор.

Наташа поворачивалась то в одну сторону, то в другую и не могла наглядеться и наслушаться. Такого утра она еще никогда не встречала. Отныне ей захочется снова и снова видеть это. Теперь навсегда привязано ее сердце к этой полянке, к этим рябиновым и черемуховым распадкам и синеющим вдали горам. Только кто разделит с нею эту радость? Ей вспомнилась мудрая присказка Кыллахова: «Рыбе нужна вода, птицам - воздух, а человеку - вся земля и все небо». Обнять бы сразу всю землю!

Где-то рядом тенькнула балалаечная струна и смолкла. Наташа побрела по росистой траве и вскоре разглядела под одиноким деревом посреди поляны Кирьку, замаскировавшегося ветками горной березки. Он сидел, припав спиной к дереву, в руках держал балалайку, а голова чуть не касалась колен: спал. На суку над головой висела мало-пулька. Стреноженная рыжая Арфа дремала стоя около погасшего дымокура. Через какой-то промежуток Кирька опять тенькнул: мол, не спим, бодрствуем, продолжая сладко посапывать.

Наташа не стала будить паренька. Она присела в сторонке на поваленном полусгнившем стволе лиственницы. На увешанную сережками горную березку прилетела маленькая красногрудая зорянка, уставилась бусинками глаз на разгорающуюся зарю и издала тихие переливчатые звуки. В них не было ни ритма, ни мелодии, но и они были приятны в это весеннее утро. Наташа взглянула на птичку. Грудка ее золотилась, освещенная зарей, и можно было подумать, что именно эта скромная птичка зажгла сияющую в полнеба розово-золотистую зарю.

- Здравствуй, Наталья,- послышалось сзади тихое приветствие Ксенофонта.- Видишь, как тебя тайга полюбила. Вон какое утро дарит,- сказал он с добрыми нотками в голосе, не слезая с усталого коня.

Кирькиного слуха коснулся говор. Еще не проснувшись, он тренькнул на балалайке и только после этого вскочил. Он никак не мог открыть глаза и понять, кто же его обнаружил при такой маскировке.

Разглядев старика и улыбающуюся Наташу, парнишка малость смутился, но ненадолго.

- Ч-чудаки вы,- удивленно покачал Кирька головой.- Х-хорошо, я не спал, слышал, как вы подошли. А то бы пальнул, п-пожалуй.

Кирька до хруста в плечах потянулся. Прищурив один глаз, другим оглядел зарю и сквозь зевоту распорядился:

- П-попасите, если выспались. Я п-пошел в палатку досматривать сны.

Он прихватил ружье и направился под гору, где за кустами цветущих рябин светилась синевой широкая речная гладь с отраженными на ней белыми облаками и розовыми пятнами зари.

- Однако, Наталья, теперь Туркулан можно рукой достать,- тепло проговорил Кыллахов, указывая на белые ледяные кручи.

Горы и в самом деле казались совсем рядом. В лучах восходящего солнца четко обозначились узкие ущелья, оголенные утесы, ледники. Все сверкало, золотилось, розовело. Тайга и заоблачные кручи манили своей величавостью, первозданностью и необозримыми просторами.

- Однако,- начал опять с любимого у якутов словечка Кыллахов и слез с коня,- с тобой, Наталья, хочу поговорить важное дело.

Наташа насторожилась. Не думает ли старик повернуть обратно? Вид у него очень больной. Конечно, ему надо лечиться. Но как же экспедиция без такого замечательного проводника? В кустах горной березки что-то зашуршало. Наташа оглянулась и увидела устало ковылявшего пса. Высунув язык, он тяжело дышал, в его умных глазах отражались недовольство и тоска.

- Теперь ты будешь главная хозяйка этой земли, Наталья,- торжественно сказал проводник.

- Почему я?

Старик пропустил без внимания Наташин вопрос и продолжал свое:

- Утренняя звезда зовет из дому, а вечерняя гонит в дом. Твоя звезда утренняя… Может так случится, Наталья, не дойду я до вершин Туркулана. Ты поднимись, Наталья, обязательно поднимись.

- Спасибо за добрые пожелания,- растроганная и взволнованная, ответила Наташа.- Постараюсь. Даю слово, постараюсь.

- Одна в тайгу не ходи, пусть парни охраняют тебя,- предупредил Кыллахов.

- Кому же я мешаю? - растерянно спросила Наташа.

- Недобрый человек за нашим отрядом подглядывает,- пояснил угрюмо Кыллахов и добавил:- Другим пока говорить не надо.

«Такие бескрайние просторы, а кому-то тесно здесь,- недоуменно рассуждала Наташа.- Что это за человек? Неужели можно ожидать из-за куста пули?»

- Почто приуныла, Наталья? Испугалась?

- Я не боюсь,- почувствовав решимость, ответила Наташа и, смутясь, закончила:- Как вы сказали, Ксенофонт Афанасьевич, так и будет, я постараюсь…- Она хотела сказать: «постараюсь стать хозяйкой», но у нее не хватило духу закончить так.

И все же Кыллахов понял. Он обхватил голову Наташи холодными и почему-то потными руками и долго нюхал ее Волнистую черную косу. Так «целуют» якуты только самых близких людей.

- Да сопутствуют твоим помыслам высокие удачи! - растроганно произнес он самое лучшее якутское благопожелание, каким благословлял народ былинных витязей.