На закате третьего дня вернулся проводник. Кобыла призывно ржала, но Маган не ответил. Как только Кыллахов слез, конь опустил голову и задремал. Арфа его обнюхивала, кусала за гриву, но он только поводил ушами и не просыпался. Видать, досталось ему в пути.

В палатках никого не оказалось. Кыллахов пошел к долбленке. Распорки стояли правильно, лодка обещала быть устойчивой. Оставалось обтесать ее снаружи, но без проводника парни не рискнули. Ксенофонта удивило, что табор оставлен без охраны. Лишь Ытыс блуждал возле палаток. Соскучившись, он теперь не отступал от хозяина, ходил по следам, обнюхивал ичиги. Взглянув на пса, старик обратил внимание, что тот тычет мордой вверх. В густых ветвях высокого тополя Кыллахов заметил подобие гнезда, а в нем сидел обвязанный веревкой Кирька и спал.

- Часовой! - громко окликнул проводник.- Кого там видел?

Кирька спросонья перепугался, а узнав Кыллахова, смутился. Развязал веревку, нарочно долго спускался, стараясь придумать хоть какое-никакое оправдание.

- Все д-дрыхнут по ночам,- пожаловался он Ксенофонту.- Приходилось одному с-сторожить.

Кыллахов без расспросов понимал, что в отряде ничего не случилось, если два парня с Наташей странствуют по ключу, а Кирька отсыпается в гнезде на дереве. Зато парнишку интересовали новости.

- Ну как эти беглецы?

- Оставил их в зимовье Игнаша,- недовольно и нехотя ответил старик.

- Зоя не просилась обратно?

- Так себе девка. Шалтай-болтай.

- Ой, погубит она Серегу,- огорчился Кирька.- Такого парня… У меня душа чуяла.

Из ближней рощи донеслась песня:

Пела одна Наташа. Парни шагали молча, неся за плечами тяжелее рюкзаки.

Сергею с отъездом Зои стало тоскливо и одиноко, он часто вслух вздыхал, не скрывая своей тоски. Наташа пыталась его утешать, а Ром негодовал: на черта он ей сдался, если ему, кроме Зои, никого и ничего не нужно.

Разглядев на стане белого коня, Сергей чуть не бегом кинулся к старику.

- Ну, как там?

- Жив-здоров,- ответил Ксенофонт и долго копался в кармашке, доставая листок.

Первое, что ощутил Сергей,- знакомый запах Зоиных духов, потом разглядел неровный ее почерк, обрадовавший его каждой буковкой. Он читал, даже не сняв рюкзак, оттягивавший плечи. Сперва его лицо засияло, но тут же погасло. Направляясь к берегу ручья, он снова и снова читал. Лишь у самой воды порвал в мелкие клочья листок письма и бросил в ручей. Поток подхватил обрывки, закружил и помчал вдогонку той, что послала обидные и несправедливые строки…

Только глубокой ночью вернулся Сергей в палатку и, не раздёваясь, завалился спать. Утром он проснулся, почувствовав запах жареных оладьев, а когда вылез из палатки, увидел Наташу в пестром фартуке со сковородкой в руке и завтракавших мужчин.

- К нашему шалашу - хлебать к-кулешу,- бодро позвал Кирька.

Молча прошел Сергей к ручью, скрылся в кустах, и долго от омута доносился плеск воды и покряхтывание. Вернувшись, он молча съел пару блинов, выпил залпом большую эмалированную кружку чаю и виновато сказал:

- Можно мне взять свой пай из «НЗ»?

- Б-бери и мой тоже! - великодушно предложил Кирька, радуясь, что хоть чем-то может помочь другу.

Шатров неодобрительно поджал губы.

Переглянувшись с Кыллаховым, Наташа молча поднялась и вскоре вернулась с кружкой, наполненной спиртом.

- П-пусть караулит стоянку! - предложил Кирька.- А мы сами управимся.

- Ты, Кирилл, с Шатровым кончай разведку тут,- сказал Кыллахов.- Мы с Натальей немножко скалы поглядим. Дня на два уедем.

- Ладно! - кивнул русой головой Сергей.

Дорога дальняя - значит, торопись. Кыллахов быстро оседлал белогривого Магана, привьючил постели, лопатку с коротким черенком и кайло. Кирька не спешил седлать Арфу - то щупал потник, то разглядывал стремя.

- С-мотри, собьешь Арфе спину, з-заработаешь по мягкому месту,- погрозил он Наташе.

Кыллахов позвал пса и направил коня вброд через ручей. Наташа пустила Арфу вслед. Лошади процокали копытами по каменистому берегу и выбрались на мягкое мшистое взгорье.

- Учись читать тайгу, геолог Наталья,- посоветовал старик.

Редкие невысокие лиственницы росли на огромной площади плоскогорья.

- Однако, пожар был лет сорок назад,- пояснил проводник.

- Как вы узнали?

- Деревья сказывают. Молодые они.

Серый бурьян и желтая прошлогодняя трава густо покрывали землю, и свежая зелень с трудом продиралась сквозь космы вымерших трав.

- Гляди, кабаржиное стадо! - крикнул проводник.

Наташа вертела головой, вглядываясь вдаль.

- Э, не туда глядишь, на землю надо. Вон помет орешками. Свежий. Мы их пугали.

Теперь она разглядела чуть примятую траву и даже отпечатки острых копытцев.

За плоскогорьем начался пологий подъем. Ехали долго. Наташа думала, что совсем скоро они взберутся на ту самую высокую вершину, которой любовались издали все эти дни. Но когда поднялись, увидели, как далеко еще до нее. Проводник оглянулся.

- Плащ свой прозрачный взяла?

- Дождя не будет,- возразила девушка.- Небо - чистая бирюза.

- Разве не видишь, Ытыс траву ест? Дождь ворожит.

На закате солнца они очутились в краю горных озер.

Кыллахов придержал коня и указал рукой на обрывистый берег озера, затерянного во впадине. Вдоль глинистого оранжевого берега плыли четыре белых лебедя и пять лебедят. Они четко отражались на глади спокойной воды. «Не убывает красота земли»,- порадовался Ксенофонт. Он тихо поманил Наташу, чтобы не спугнуть на озере лебединую стаю.

Глубоких провалов и впадин было много. На дне их светилась вода, очерченная то черными гранитами, то оранжевыми глинами, то опушенная свежей зеленью тальников и осоки. Гуси, как убедилась Наташа,- большие собственники: каждая семья безраздельно владела целым озером. Утки дружно соседствовали: на каждом утином озерке утят виднелось больше, чем кувшинок.

Наташа чувствовала, как привораживает ее эта молчаливая, чуть грустная, но такая прекрасная северная земля…

Закат дотлевал на зубьях гор, повеяло прохладой. Лошади двигались по тропе, проложенной копытами диких оленей и ступнями медведей. В одном месте, на крутом спуске в глубокий темный распадок, проводник вдруг соскочил с коня и нагнулся над пепельной пылью тропки. Он поднял что-то с земли, внимательно вгляделся, и лицо его исказила гримаса отвращения.

- Ай, сатана! Убивать таких надо…

Проводник передал Наташе находку - четыре рыбьих чешуйки.

- Что же тут плохого?

Ытыс вынюхивал следы и тихонько взвизгивал. Не дожидаясь, пока пес кинется по следу, Кыллахов привязал его на длинную ременную веревочку.

- Дурной человек,- горячась, пояснил старик,- больной рыбой торгует. Фэ! Пахай! Гадость! В этом озере рыбу никогда не ловили. Голодом сидели, а не ловили. Даже в старину. Червяк у нее в животе, солитер называется.

Низкие тучи заслонили небо. Иногда, чтобы не задевать их дымчатых косматых краев, Наташа даже пригибала голову. Темень, как и всегда бывает в горах, сгустилась моментально. Стланиковые кусты, бледно-зеленые днем, теперь походили на огромных черных глухарей, присевших по краю склона на ночлег.

- Кусаган-кёль,- донесся из темноты голос Кыллахова.- По-русски значит - Поганое озеро. Туда ехать придется теперь.

Наташа посмотрела вправо, в черноту провала, и вскрикнула от удивления:

- Костер!

Далеко внизу краснело загадочным цветком небольшое пламя, возле него угадывались люди.

Снизу донесся хриповатый лай и оборвался. Кто-то, видимо, пнул собаку. Она резко взвизгнула, но, отбежав, вновь завыла. Через мгновение донесся сдавленный визг, хриплое прерывающееся тявканье. Что-то плюхнулось в воду. И все смолкла

Огонь мигнул раз-другой, как глаз чудовища, и исчез. Надо мчаться вниз на всем скаку. Ксенофонт смутно помнил путь, очень рискованный, над стометровым обрывом.

Сам он отважился бы. Но amp;apos; оставить Наташу одну было рискованно. Они покричали в два голоса, чтобы незнакомцы их не боялись, и подождали. Никто им не ответил. Огонь больше не вспыхивал. Черным провалом зияла бездонная чаша впадины.

Медленно и осторожно сползали они по витой тропе, которую угадывали только лошади. В настороженной тишине Наташа слышала, как долго со стуком катятся камешки, сдвинутые копытами лошадей, пока булькнут в воду. Далеко лететь, если сорвешься. Кыллахов предупреждал Наташу на опасных поворотах, велел слезать и придерживать кобылу.

Спустившись в седловину, они остановились на ночлег. Старик не отпустил лошадей, привязал их на длинные волосяные веревки к стволу корявой лиственницы. Ытыса хозяин привязал к кусту стланика, под мохнатыми ветвями которого сбросил вьюки. Взглянув в настороженное, напряженное лицо Наташи, он шутливо припугнул:

- Погляди, не забрался кто в наш куст?

Не съев за всю дорогу ни крошки, Кыллахов и сейчас не стал ужинать. Он перезарядил берданку, велел Наташе оставаться на месте и хотел уже идти. Но девушка взмолилась: «Я тоже пойду…»

Старик с берданкой в руках быстро и ловко пробирался меж кустов. Он не задел ни одну ветку. Под его ногой ни камешек не стукнет, ни валежина не хрустнет. Так бесшумно может ходить только рысь. Но Наташа, как ни старалась, все время то спотыкалась о корневища, то раскаливала до скрипа ветки.

- С тобой хорошо пулю искать,- пошутил Кыллахов и добавил:-Ты дыши, а то взорвешься. Носком ходи, чувствуй землю, как слепой.

Обошли небольшой круг по седловине и вернулись к месту стоянки. Старик остался недоволен выбором стоянки - поляну окружали скалы. Он извлек большой темный полог, под которым собирался прятаться от дождя, и покрыл им, как попоной, Магана. Теперь белого коня не увидят и в пяти шагах.

На ужин он предложил по лепешке, испеченной на камне и пропахшей дымком, и вареному сигу, разлил по кружкам остаток воды из железной фляги.

- Садись ко мне спиной. Спать будем,- распорядился он после ужина.

Девушка поняла Ксенофонта. В таком положении - спина к спине - сильно не разоспишься. Она накинула плащ поверх голов и, слушая легкий шорох мелких дождинок, настороженно притихла. Кони звучно щипали траву. Пес доел остатки ужина, положил морду на носки Наташиных резиновых сапог и сразу засопел. Хорошо ему. Нет уж, она в эту ночь глаз не сомкнет…

Проснулась Наташа от тихого повизгивания. Привязанный Ытыс отпрашивался в кусты. Голова Наташи покоилась на седле, под боком лежала попона. Серое неприветливое утро только начиналось. Проводника рядом не было. Но вскоре его голос донесся издали: он звал Наташу к озеру.

С трех сторон над озером нависали гранитные кручи. Спустившись к берегу, заросшему кугой и осокой, Наташа словно попала на свиноферму во время кормления поросят. Кто-то в воде раздвигал кугу, чмокал, чавкал, пощелкивал.

- «Что это?» - удивленно, одними глазами спросила Наташа.

- Караси завтракают,- ответил проводник.

Под обрывом стоял чум, крытый облезлыми медвежьими шкурами и тряпьем. Наташа и проводник вошли в него. В чуме валялись лоскуты шкур, пожелтелые от времени берестяные туески, деревянная ступка, грязные узелки. На сушилке висел кожаный женский костюм с железными подвесками и птичьими засушенными головами. Тут же валялись колотушка для бубна и затрепанный, с выдранными на цигарки углами, журнал «Нива» за четырнадцатый год, заполненный портретами генералов, царских министров и всей царствовавшей семьи. Затхлой стариной повеяло от всего этого. А вот будильник с выпуклым стеклом, в прозрачной пластмассовой оправе был совсем новый. Но, видимо, завод его кончался, и он тихо и обидчиво достукивал свое «тик-тик», будто упрашивал: «Ну заведите же пружину, я не хочу отставать от времени!»

- Кто с человеческой дороги собьется,- брезгливо рассматривая логово, проговорил Кыллахов,- обязательно на волчью тропу попадет. Это они, оборотни, нам пакостят.

В стороне от чума стояли длинным рядом треноги, служившие опорой положенным сверху жердям. На жердях медно-красным ожерельем висели крупные копченые караси. Дымокуры под ними почти погасли. Над рыбинами ви-лись темно-синие мухи. Около корыт с грязным рассолом валялись вороха пойманных с вечера карасей с толстыми вздутыми брюшками. По брезгливому выражению проводника Наташа поняла, что вся рыба заражена. Скорее отсюда!

- Поехали,- указав на небольшой плотик в осоке, позвал проводник.

Они вооружились шестами и поплыли вдоль берега. Сразу же наткнулись на волосяную сеть, скомканную рыбой. Когда старик попробовал поднять карасиный «рой» на плот, сеть затрещала. Тогда он принялся кромсать ее ножом, сбрасывая клочья в воду. Со второй - капроновой - пришлось повозиться подольше.

Девушка вглядывалась в прозрачную воду и диву давалась: караси плыли и плыли откуда-то из глубин и, как голодная саранча, набрасывались на осклизлые коренья куги, чмокали в воде округлыми ртами, будто целовали корневища.

Они очутились под скалами. Черный гранит с косыми линиями сдвигов вздымался головокружительными кручами, а под плотом светилась невероятная глубина, и в ней виднелось , хаотическое нагромождение обломков гранита.

Вначале Наташа оробела: вдруг обвалится скала. Но вскоре расхрабрилась и попросила проводника править плот впритирку к скалам, чтобы получше вглядеться и прихватить образцы. Такого идеального обнажения коренных пород не встретишь в другом месте. Особенно обрадовалась она, когда увидела кварцевую жилу. Голубоватым дымком вилась жила на черном фоне скалы. Дымок этот уходил далеко вверх.

Наташа взяла осколок кварца, и вдруг сердце ее заколотилось: на осколке, как азбука Морзе, выделялись четыре золотые короткие черточки и еле заметная точка.

- Пустяк это, однако. До тебя тут проверяли,- огорошил Наташу старик и показал на скальные зазубрины.- Железным долотом долбили.

День ушел на осмотр скал, а к вечеру они очутились около чума. Наташа хотела скорее бежать отсюда, но проводник воспротивился: он считал свою миссию незаконченной. Осмотрев кучу хвороста и несколько бревен, сброшенных сюда со склона, он стал толкать хворост в чум, из которого вынес только будильник. Заполнив чум, Ксенофонт начал обкладывать его хворостом снаружи. Пришлось и Наташе помогать: вдвоем они таскали жерди с ожерельями копченых карасей и складывали на хворост. Собрали в плетеную корзину и ссыпали сюда же рыбу, валявшуюся около корыт, а потом бросили на хворост и корыта.

- Санитарный день на Кусанган-кёле устроили,- улыбнулся Ксенофонт.

В руках его чиркнула спичка. Заполыхал огонь. Извиваясь, лился он красными струйками по хворостинам и, наконец, охватил весь чум жарким пламенем. Караси взрывались подобно гранатам.

Кыллахов молча покосился на полыхающий чум и, убедившись, что он сгорит дотла, позвал Наташу в путь.

Пламя необычного костра терялось среди дневного света, но клубы угарного дыма врастали в небесную синь громадным черным деревом.

- Глупые они дураки,- не найдя в гневе других, более точных слов, раздраженно произнес Кыллахов;- Пьяный бандит да горбатая старуха. Кого пугать хотели?

Наташу вновь удивило: откуда все известно проводнику? Почему он знает, что люди, ставившие самострелы на берегу Ярхаданы и промышлявшие отвратительную рыбу,- одни и те же? Как он узнал, что старуха горбатая?

А для коренного таежника Кыллахова все было настолько просто, что он даже не стал разъяснять, считая это лишним. Разве по шаманскому костюму не виден горб? Или никаких следов не оставил пьяница? А мог ли добрый человек убить камнем свою собаку и швырнуть в озеро за то, что она известила лаем о приближении людей? И зачем убегать, если ты честный? В тайге честный человек рад встрече даже с незнакомым.

Наташа ночью спала крепко и не знала, что Ксенофонт ходил к чуму. Он окликал беглецов, приглашал вернуться, поговорить. Никто ему не ответил. Конечно, напакостив, они теперь убегут в другое дальнее логово, скорее всего, перевалят через Туркулан и скроются в заболоченной тайге. Все равно он еще разыщет их, никуда не спрячутся…

Утром, положив на колени планшет, Наташа быстро наносила карандашом контуры озера, зарисовывала характер скальных срезов. Она вновь и вновь вынимала из рюкзака кусок кварца с крохотными золотыми черточками и не могла оторвать от них восторженного взгляда. Конечно, это еще не означало богатого месторождения, но даже такие скромные находки окрыляли и радовали. Значит, может оказаться здесь золото не только рассыпное, но и рудное. В эти минуты Наташа забыла о тревожной ночи, о пережитом, о страхе. Все это мелочь в сравнении с тем, ради чего она рвалась сюда. Ее воображение рисовало картину за картиной. Вот после открытия золотоносных ключей она вернулась в университетскую аудиторию. Профессор Надеждин, опираясь на трость, медленно поднимается на кафедру. Он взволнованно поправляет очки и сообщает, что студентка Наталья Прутько…

- Твое лицо засияло утренним солнышком,- сказал проводник.- Обрадуй и меня своими радостями.

- Мы найдем россыпи! - Наташа вскочила и, подбежав к Кыллахову, снова показала на прожилки в кварце.- Вы только посмотрите.

Проводник спокойно глянул, не сказал ни слова и ушел седлать лошадей.

- Неужели вас это не радует? - с огорчением спросила Наташа. Проводник не откликнулся, он долго проверял и подтягивал подпруги, привязывал покрепче вьюки и лишь спустя несколько минут, слегка улыбнувшись, сказал:

- Э! Старый якут мало смеется, старый якут в душе радуется.

- Спасибо вам, Ксенофонт Афанасьевич,- весело сказала Наташа.- Вы настоящий таежный академик.

- Шибко перехватила, Наталья,- с нотками недовольства возразил старик.- Учись чирка называть чирком, а сокола - соколом.

Кыллахов помог Наташе взобраться в седло и велел ей ехать впереди.

Тропа круто вползала в узкое ущелье, сквозь которое, как в подзорную трубу, виднелась острая светло-желтая вершина. Ленивая и спотыкучая Арфа нехотя плелась в гору. Старик ее подхлестывал, Маган раза два хватил кобылу зубами за круп, чтоб не задерживала, но это мало помогло. Тогда проводник выехал вперед и привязал повод от уздечки к луке своего седла. Маган буквально поволок нерадивую кобыленку.

Площадка на вершине горы оказалась широкой, чуть заболоченной, травянистой. Сплошным розово-пламенным ковром на ней цвели крупные таежные цветы жарки. Но проводник не дал Наташе вдоволь налюбоваться цветами: ему хотелось, пока не скрылось за тучи солнце, показать ей всю окрестность, наметить отсюда маршруты. Он обвел горизонт биноклем, затем передал его Наташе. Десятки речек впадало в Ярхадану, и каждую Ксенофонт знал по имени, о каждой сообщал легенды или какие-нибудь интересные истории.

- Теперь это и твоя земля,- проговорил взволнованно и грустно проводник.- Хорошую землю тебе передаю…

Среди этих гор, таких же, как и он, седовласых, Кыллахов показался Наташе помолодевшим, окрыленным. Девушка достала карту профессора Надеждина и, разглядывая пометки, сравнивала на местности, сверяла с рассказами проводника. В памяти вновь живо возник разговор в профессорском кабинете. Взволнованный профессор оттолкнулся руками от валиков кресла и зашагал на протезе по кабинету. Почти просительно, что совершенно необычно было для его властного характера, профессор начал доказывать студентке, что речь идет не просто о проверке его гипотезы. Это пробуждение к жизни огромного пустующего края…

Спускаться верхом куда хуже, чем взбираться на любую кручу. Того гляди, свалишься под копыта. Бывалый наездник Кыллахов не слез с Магана, а Наташа долго вела Арфу в поводу. Они пробирались по гребню строго в направлении Ярхаданы. Перед спуском в узенькую, как корытце, долину, проводник все чаще стал прикладывать бинокль к глазам. Долина густо поросла нестарой, лет сорока - пятидесяти лиственницей. Зеленый шелк мягкой хвои сплошь заткал долину. Где-то внизу говорливо журчала вода, но отсюда ключ не был виден.

- Принимай, Наталья, шурфы! - кивнул Кыллахов на обвалившиеся и поросшие лесом ямы, которые пересекали долину поперек. Наташа схватила лоток и кинулась с лопаткой к шурфу.

- Не надо!-разочаровал ее проводник и пояснил: - Ищи широкий шурф. Если нашли золото, землю сильно ковыряли.

Около одной из ям увидели упавший и превратившийся почти в труху колодезный журавль, которым неизвестные старатели поднимали песок из шурфа.

- Корейцы копали,- определил проводник.-Их журавль.

«Вот бы научиться так читать тайгу»,- с завистью подумала Наташа. Ни в одном из шурфов докопаться до песка ей не удалось, а старик даже не слез с коня. Он не доверял этим шурфам. Копачи их для отвода глаз оставили. Найди они золото, все заровняли бы, покрыли бы сверху мхом.

Ночь они провели на вершине пологой сопки, а наутро прибыли к месту, где, по преданию эвенков, стояла кузница Тучэвула. Вблизи обрывистого берега темнела глубокая воронка совершенно правильной формы. Каково же было удивление Наташи, когда оказалось, что воронка всечена в чистые граниты. Что это, чудо ли природы или следы человеческой деятельности, следы предков?..

А Кыллахов с детства жил в убеждении, что именно здесь стояли наковальня и плавильня, упрятанные от завистливых глаз. Но где. добывал Тучэвул золотую руду, легенда умалчивала. Однако, видно, недалеко. Ведь у бедняка Тучэвула был всего лишь один хромой олень, много ли он мог привезти руды издалека? Да и не знал Тучэвул настоящей цены золоту, если вешал на свою полинялую дошку вместо деревянных застежек золотые…

Обмерив воронку по кругу, Кыллахов залез на дно и прикинул на глаз глубину. Почему же воронка стала мельче? Когда полвека назад он ступил сюда босой мальчишеской ногой, сказочная воронка показалась ему глубокой, как перевернутое небо…

В этом ручье обязательно должно быть золото. Первый раз за всю дорогу Кыллахов взялся за лопату и вместе с Наташей брал песок на пробу. Крупица в лоток не попала, но блестки виднелись в прозрачной воде даже на глаз.

- А все-таки колос легенды вырос из золотого зернышка,- сказала Наташа.- Притуркуланье наверняка окажется золотоносной землей.

От этих слов Кыллахов непривычно растрогался. Значит, он не пустые сказки сказывал? Ему можно верить! Значит, не зря он, больной и слабый, кинулся вдогонку за молодыми, услыхав по местному радио сообщение о походе к вершинам Туркулана. Он поможет юным разгадать древние тайны, отрыть подземные кладовые. Берите все - эти прозрачные реки, эти синие поймы, эти алмазные пики древнего Туркулана; берите в свои горячие сильные руки и берегите: для вас завоевана эта земля!

На склоне перед спуском в соседний ручей Кыллахов вгляделся в примятую траву.

- Выродки убегали здесь,- доложил проводник.- Путают след. Кружат, как вороны.

- Не пойму,- недоумевала девушка,- чем же мы им навредили?

- Ворон и Ворона решили: вся тайга принадлежит им,- продолжил Кыллахов почти в сказовой форме.- Не пустим, запугаем, напакостим, решили. Видят - не выходит. Теперь хотят следы заметать. Не хотят на людях жить нелюдимые вороны.

- А что их сюда привело?

- Грех перед людьми загнал в волчье логово. Честный любит людские глаза, а худому человеку темная ночь лучше всего.

- Это верно.

- Эх, Наталья,- сказал с огорчением старик.- Не думал я, однако, у подножий Туркулана нечисть встретить. Но я их все равно догоню!

Он сердито сплюнул на олений след, сдвинул шапку на глаза и повернул Магана на гребень между двумя небольшими ключиками. Долго они ехали молча, думая каждый о своем.

Наташа думала о Вадиме и Зое, все больше ожесточаясь против них. Мелочь, дезертиры. Особенно ей ненавистен Орлецкий. Лощеный пижон!

- Ты, Наталья, однако, рада, что Зоя и Вадим уехали?- неожиданно спросил Кыллахов, словно угадав ее мысли.

- Я презираю Орлецкого! -резко ответила Наташа.

- А Савельева лучше разве?

- Зоя?.. Зоя слишком любит себя. За это я просто ее не люблю.

- Вот какой я чудной старик: все наоборот думал,- сказал со скрытой иронией Кыллахов.- Старик думал: Вадим мало-мало лучше Савельевой. Зоя - как редиска, только сверху красная. Роскошь любит, работу - так себе. Раньше срока душа у нее, как старая редиска, сморщится.

- Выходит, Орлецкий лучше Зои?

- Вадим много учился,- начал, к удивлению Наташи, перечислять достоинства беглеца проводник.- Простую школу кончил, по музыке тоже. После инженером стал, всякую технику понимает. Молодой, а столько успел!

Наташа растерялась. Ей показалось, что старик бросает камешки в ее огород. Хотя, конечно, откуда он мог знать?..

Наташа Прутько в университете значилась в середнячках. От лекций ее чаще всего отвлекали заботы о других.

То Симе Ветровой нужно найти туфли, недорогие и модные. Кто же пойдет с Симой по магазинам? Наташа -добрая душа. Витя Кобычев ходит как в воду опущенный: Алка отвергла безумно влюбленного «четырехглазика» (Витя носит выпуклые очки, а без них сильно щурит глаза). Кто же докажет бездушной Алке, что парень в очках - это лучшее, о чем может девушка мечтать? Только Наташа Прутько! И полвечера опять ухлопала. Бывают посложнее вещи, когда приходится утешать человека в настоящем горе. Все умеет лечить добрая душа - Наталья Прутько. А в это время катастрофически надвигаются экзамены. Вот уже завтра первый. Ну хотя бы еще полсуток! Нет. Железный срок. Ба-бах!- как снежный ком. В зачетке появилась новенькая тройка. Кается Наташа. Но со следующим экзаменом то же: опять не хватает предательских полсуток. Товарищи оправдывают: человек серых способностей. Но Наташа-то знает: разболтанность, неорганизованность, несосредоточенность, матушка-лень! Привычка возиться с подружками помешала ей учиться и музыке. Зря Чугуновы поставили в ее комнатке пианино. Ремешка не нашлось - жалели.

Кыллахов прервал ее мысли, продолжив свою:

- Я так думаю: Орлецкий хорошим человеком будет, только ему одно надо…

- Это что же?- недоверчиво спросила Наташа.

- Жену хорошую, как Наталья.

Звонко и долго хохотала Наташа. Ну и насмешил же старик. Да она его ненавидит такого… такого… Даже думать противно. Ошибся старик в Орлецком. А вот о Зое, пожалуй, сказал правду.

- Ты рада, что они удрали?- снова в упор спросил проводник.

- Плохую траву с поля вон. Так ведь?

Зоркие глаза Кыллахова чуть прищурились, он покачал отрицательно головой:

- Выходит, Наталья, отсталых надо за границу выселять, а себе только сознательных оставлять? Легко будет жить!

- Я поняла,- попробовала уклониться от разговора на эту тему Наташа, но проводник не успокоился:

- Не гордись, Наталья, если горячих слов наговоришь. Гордись, если отсталого человека хорошим сделаешь.

Самые обыденные слова, которые в другом месте, по-жалуй, не слишком подействовали бы на Наташу, здесь, среди дремотных гор, произнесенные старым таежником, звучали как-то особенно значительно и западали в сердце. Навсегда запомнится Наташе Прутько эта поездка через перевалы на подступах к главной вершине Туркулана, этот мудрый старик, с которым совсем не боязно совершать рискованное путешествие.

Но чуть не каждую минуту среди этих разговоров девушка ловила себя на мысли: «Чем сейчас занят Сергей? Не кинулся ли он догонять Зою?» Она пробовала себя пристыдить: «А какое тебе дело до их любви, Наташенька?» Но бесполезно хитрить перед собой. Она была бы счастлива, будь Сергей здесь. Она мечтала найти богатый золотом ключ только вместе с ним. И не для какой-то корысти, а чтобы он потом всю жизнь, вспоминая таежный поход, не смог забыть ее, Наташу. Пусть он будет принадлежать Зое Савельевой или другой, она с этим мирится, но пусть только помнит ее. Как она сейчас каялась, что с Сергеем никто не остался. Ругала за это себя, Кирьку и даже Кыллахова. О Шатрове она не думала. Вернее, думала, но совсем не хотела, чтобы он оказался рядом, равнодушный к переживаниям Сергея и вообще не понимающий ничьих душевных терзаний…

Солнце снижалось к гребням дальних гор. Глубокие долины горных речушек, сбегающих с круч Туркулана, заполнялись густеющей синевой. Наташа снова вспомнила свой «девичий монастырь» - комнату в университетском общежитии. Вот бы сюда всей компанией - две Светки, две Наташки и две Алки - полюбоваться закатом в глубокой долине среди гор. «В чем же теперь Наташка Былкова ходит,- взволновалась Наташа,-ведь ее красненькие туфельки еще весной пить просили…» Припомнился выговор декана за лекцию, которую пропустила, когда бегала за билетами на концерт…

Далеко до подруг, а все думается о них, будто они рядом.