Первыми вернулись на становье Кирька и Ром. Скинули с плеч осточертевшие рюкзаки с каменьями, огляделись - пусто. Поразмыслив, они решили, что товарищи поднялись выше по Ярхадане. Смущала только брошенная долбленка, но догадливый Кирька быстро решил и эту задачу:

- Для нас оставили. Б-без лодки к-как бы мы добирались? Даже этот ручеек вброд не одолеешь.

Возле долбленки валялось двухперое весло. Кирька сел, взял весло и начал усиленно грести. Но лодку сносило все ниже. Тогда сделали из ремней и рюкзачных лямок потяг и стали поочередно тащить. Где вода потише - Кирька вез Шатрова, где шумел перекат - впрягался Шатров. Тряхнет кудрями и прет, только волны шуршат. А Кирька рулит, блаженствует. Но когда наступал его черед впрягаться в лямку, Кирька крепко злился на ушедших, всем грозил нахлобучкой.

С верховьев донесся чей-то голос. Эхо прокатило его мимо и понесло дальше вниз. У Кирьки уши стали топориком: ага, где-то наши близко! Он так поднапрягся в лямке, что лодка только зашуршала по волнам,- не зевай, Шатров, подправляй веслом! Везет Кирька и сам себя хвалит: «Хоть Я я сибирская лошадка-коротышка, а прыти и выносливости на семь рысаков. Д-держись, Рома, к-как бы ветром тебя не сдуло!..»

Парнишка нечаянно глянул на середину реки, и глаза его округлились: плывет дощаник, а в нем никого нет! Сверху, на самом краю виднеется балалаечный футляр, торчит углом макаронный ящик. У Кирьки одеревенели ноги. Хочет шагнуть - не гнутся, как ходули. Попробовал заговорить с Шатровым - языка не почувствовал. Ткнув рукой в реку, чтобы привлечь внимание Рома, Кирька бросил потяг и кинулся »по берегу туда, откуда, как он теперь догадался, долетел голос Белова.

Ром, разрубая веслом воду, погнался за дощаником.

Старик и Наташа ехали по берегу Ярхаданы. Когда донесся крик, он лишь удивил Наташу. Но в то же мгновение она увидела, как рванулся вихрем Маган, только искры брызнули из-под копыт. Арфа затрусила вдогонку мелкой рысцой, но потом перешла на размашистую рысь. Наташа с трудом держалась в седле: ее то выбрасывало вперед, то она повисала чуть не на хвосте. Неумелая всадница расплачивалась синяками.

Кыллахов подскакал первым и увидел Сергея на краю воды - голова на галечнике, ноги в реке. Крови нет. Перевернул на спину- ссадина только на виске, видать, ударился, падая. Приложился ухом к сердцу - стучит.

Прибежал Кирька, ни вдохнуть, ни выдохнуть не может, мечется вокруг, заглядывает в бледное, с закрытыми глазами лицо Белова, а сам жужжит, как паут - таежный овод:

- Ж-ж-жи… Жу-жу-жи…

Проводник догадался, о чем спрашивает парнишка, и утвердительно кивнул: «Живой!»

Кепкой Кирька зачерпнул воды, вылил на лицо Сергею. Потом вторую, третью. Ксенофонт придержал его: «Однако, на берегу утопишь».

Тут появилась и Наташа. Решили перетащить Сергея на берег. Несли за руки, лишь слегка приподняв голову. Кирькины мышцы - что сталь. Наташину помощь он в зачет не ставил. Конечно же, главную силу, спасая друга, показал Кирька.

Кинулась Наташа оказать первую медицинскую помощь, но походная аптечка осталась в дощанике. Вскочила в седло - будто на топор села. А уж когда обратно скакала, казалось, что не кобыла скачет, а вращается под ней кривое наждачное точило. Сползла кое-как с рыжухи, идет - носок к носку ставит, пятки врозь на ширине плеч. Сунула Сергею в нос пузырек с нашатырным спиртом, а он вдыхает, но не шевелится. Натерла виски. Держит голову на коленях, гладит заросшие русыми колючками впалые щеки. Какой он беспомощный сейчас…

Белов шевельнулся, открыл удивленные глаза:

- Зоя, ты?

Он долго вглядывался в лицо девушки и, наконец, узнав, уронил голову, закрыл глаза и разочарованно пробормотал:

- А! Ты, Наташа…

В черных Наташиных глазах засветились серебряные огоньки. Хорошо, что в это же время упали первые капли дождя да и вообще никого не было рядом: Ксенофонт и Кирька поехали на лошадях за дощаником. Не отдавая себе отчета в том, что делает, Наташа подняла руку Сергея, как это делала Зоя, и вытерла ею слезы со своих щек. Пусть хоть капельку почувствует, какая она несчастная. Даже покинутый и обманутый, он никого не замечает, все ждёт эгоистку Зою…

Наконец лошади притащили дощаник, с трудом перехваченный Шатровым «а пенистом перекате. Прямо над головой Наташи воздвигли палатку, уложили Сергея в постель.

Ночью вспыхнули зеленые молнии, гром разорвал в клочья черный небесный сатин. Наташа сидела у изголовья, поила больного густым чаем. Несколько раз заглядывал Кирька: «Ч-чего ему еще п-подать? Может, сводить, т-то-это, до ветру?»

«Одна-одинешенька, никому не нужная в этой тайге»,- горько сетовала Наташа, и в то же время надоедливо, в бесконечных вариациях в ее ушах звучала песенка, оставленная Вадимом Орлецким:

Эта песенка изводила Наташу и ночью, когда она после дождя бродила по берегу, вслушиваясь в голоса перекатов, и утром у костра, на котором Ксенофонт варил налимью уху, растирая в нее каких-то сушеных малявок.

Днем Наташа, Ром и Кирька занимались разведкой поблизости. Сколько раз, встречаясь взглядом с Шатровым, она видела в его карих сузившихся глазах нескрываемое презрение. А за что? За то, что заботилась о Сергее? Но это же ее долг!

Лишь перед вечером Белов вылез из палатки, окинул незнакомую местность покрасневшими глазами и ничего не понял.

- Ешь горячую уху,- позвал Ксенофонт.

Сергей не стал противиться, быстро выхлебал уху и притих. Старик сидел напротив, помалкивал и не поднимал глаз.

- Слушай, Белов,- спокойно заговорил Ксенофонт.- У якутов пословица есть такая: великие горы имеют перевалы, синяя вода - броды, дремучий лес - тропы.

«К чему это?»- повел плечом Сергей.

Но старику и кивка достаточно. Так же спокойно и раздумчиво повел он речь дальше:

- И в человеческой беде, однако, просветы есть.

- О чем вы, Ксенофонт Афанасьевич, не пойму.

- Тебе не победить свое сердце,- сказал Ксенофонт.- Мы все понимаем. С любовью считаемся. Ехать тебе надо к ней.

Сергей не ответил, но в глазах его вспыхнула обида.

Кирька, который весь день издали следил, когда же его дружок очухается, подбежал, держа на голове лоток, наполненный камешками. Еще утром он настроил музыку, решив втянуть в концерт Сергея, чтоб излил тот душу на струны. Поставив лоток и еще не отдышавшись, Кирька исчез и тут же появился перед Сергеем с гитарой и балалайкой.

- Держи,- сунул он ему гитару. Белов механически взял ее, но тут же его лицо перекосилось, он чуть не швырнул гитару в реку. Только испуганный и растерянный вид Кирьки удержал его.

- Ладио, Кирилл, пойдем побродим.

У Сергея шаги лосиные - чуть не сажень. Кирька старается попадать в ногу, но у него от такого шага не то что брюки, все прочее трещину дает. Да это не помеха прогулке. Другое томит - об чем толковать с человеком, когда он в таком туманном настроении?

Они проскочили мимо шедших навстречу Рома и Наташи. Сергей или не видел их, или притворился. Кирька приметил обиду на лице Наташи, но не посочувствовал: «Чихали мы, на ваши девичьи глазки. Знаем вас!» Летит Кирька рядом и никак не придумает, с чего затеять разговор. Наконец догадался:

- М-мы что, в ходьбе соревнуемся? На д-двадцать пять или на т-тридцать к-километров?

Сергей спохватился, что и впрямь летит неведомо куда. Придержал шаг. Кирька не стал терять времени даром.

- Друг, ну будь мужчиной!- тронув Сергея за локоть, сказал внушительно Кирька.- Возьми хотя бы с меня пример. Когда у Арфы ухо оттяпали, честно скажу, я решил: бултыхнусь в омут - и вся недолга! Потом думаю: мужчина я или не мужчина? Ухо оттяпали, понял? А с твоей-то Зойки никто волосинки не выщипнул…

Сергей так глянул на него, что Кирька чуть в песок по уши не ушел,. Не в точку попал. Решил с другой стороны заход сделать.

- Лично я чихал на баб.- с веселой ноты продолжал он.- Им только подай вид, что влюбился,- пощады не жди. Я тебе могу надежную инструкцию преподнести. Из личного опыта.

Однако «личный опыт» он передавать не стал. Вспомнил обидную шутку и предпочел замять. А было так. Признался он соседке по парте, долговязой Соньке Макутиной. Дернуло же, его! И влюбился-то больше из сочувствия - никто на нее не обращал внимания, так он решил быть рыцарем. А Сонька в перемену рассказала всем девчонкам. Они,, дуры, «хи-хи! хи-хи!» Вбежал Кирька на урок зоологии последним, а на доске мелом крупно Сонькиной рукой написано: «Комары тоже влюбляются». Кличка у Метелкиных «Комарики» - тут ясно, в кого удар. Учитель, вроде бы ничего не подозревая, спрашивает: «Кто это сделал такое великое научное открытие?» - «Я!» - встала нескладная долгорязая Сонька.-«Садись! Двойка! Комары имеют только инстинкты. Любовь присуща высшим - мыслящим существам. Сотри с доски эту глупость!»

С того урока Кирька признал: биолог - умнейший человек. А у Соньки он на перемене выдрал из косы пучок волос: пускай знает, как над любовью надругиваться!

Сергей опять прибавил шаг. Кирьке хоть на ходу «шпагат» делай, а отставать нельзя: нужна человеку сейчас сильная мужская рука.

- Глянь, какое диво дивное!-восклицает Кирька, тыча рукой в крутой берег.

- Отстал бы ты!..- огрызнулся Сергей.

Но Кирька не обиделся. Нельзя обижаться на хворого человека.

Они поднялись на невысокую кручу на берегу старой, заросшей лесом протоки, взобрались на выступ, свесили ноги в сторону булькающей внизу воды. Парнишка, тренькнув балалайкой, вопросительно взглянул в глаза другу: «С какой песни начнем?» Сергею не хочется ни с какой. Да жалко Кирьку. Измотался парень с его бедой. Знал Сергей: небогат Кирькин репертуар, хотя Кирька значился чуть не заглавной скрипкой в ансамбле братьев Метелкиных.

Да, был такой ансамбль на прииске. Терентий Метелкин всех своих сыновей приучил к музыке. Сам Терентий - на тульской гармошке, Кирька, старший сын,- балалаечник, Игнашка - барабанщик, Сенька - на трещотке, Венька - на ложках, а самый младший, трехлетний Илюха - на оловянном свистке. Выйдут Метелкины на сцену приискового Дома культуры - будто куколки-матрешки, только что в мужское одеты. Батя - метр сорок, Кирька чуть не с него вымахал, ну, а остальные - мельче и мельче. Бутуз Илюха хоть ростом мал, да щеки зато розовые, мячиками. Терентий в красной атласной рубахе под шелковый плетеный поясок с кистями, синие старательские шаровары заправлены в хромовые сапожки. На Кирьке тоже красная рубаха под поясок, и на Игнашке того же цвета, и на Сеньке с Венькой. А для Илюхи особый почет - у него рубаха розовая, с золотыми петухами.

Встанут в ряд - что чеканные медяки похожи, только разных размеров. Все в отца остроглазые, смешливые. Разве что Кирилл посдержаннее: все же соло на балалайке. Да еще Илюха сурьезный человек: глаза в потолок уставит, на аплодисменты не кланяется, а только легким кивком отвечает. Хотя зал кричит лично ему: «Молодец, Илюха! Браво!»

Приисковые старухи глаз не сводили с Илюхи, руки отбивали, аплодируя. Когда же Терентий «чучелил»-сочинял на ходу конферанс на местные непорядки, изображая в лицах, хохоту не было конца.

- Да погодь ты, юмора,- умоляли изнемогавшие от смеха старухи.- Животы порвали!

Кирька не случайно напомнил Сергею про их домашний ансамбль. Он знал его силу. Кирька головой мог ручаться, что лишь дважды - и то не совсем - их затмили приезжие артисты. Один раз увезли гору аплодисментов Ростропович и Вишневская, а в другой заработал овации на хрипучем рояле Эмиль Гилельс. До Кирьки, как решил сам

Кирька, Гилельс не дошел. Ну какое это искусство, ежели в зале было тихо, как в пустом погребе, а врачиха и училка терли платками глаза? Расстройство это, а не музыка. То ли дело, когда заиграют Метелкины барыню-сударыню, да как батя подкинет частушечку - мертвый вскочит и в пляс пойдет!

- Наш бы ансамбль сюда,- сожалеюще сказал Кирька.

- Силен у вас Илюха,- одобрительно откликнулся Сергей.

«Причем тут Илюха, если главное соло я?» - обиженно подумал Кирька и, недовольный, спросил:

- Так с чего начнем?

- «Гибель «Титаника».

- Гибель так гибель.

Кирька исполняет самозабвенно, все старается изобразить: вот пароход сияет огнями, вот он ударился о льдину, вот пошел ко дну. Ему кажется, что утес под ними оседает в воду…

- Д-давай что-нибудь пос-современнее,- предлагает балалаечник, спохватившись, что с этим вальсом попадешь, пожалуй, в Гилельсы - плакать друга заставишь.

Самый современный репертуар у Метелкиных - «Светит месяц», «Коробочка», «Выйду ль я на реченьку».

Звучно растекается музыка по реке. На ветках появились рыжие белки, насторожили слух. А глупый зайчонок выскочил на берег, косыми-то своими зенками ничего не может разглядеть. Прядает длинными ушами, как локаторами: наверно, хочет мотив запомнить. Уж для него-то Кирька постарался, сыпал дробь в «заячьем» стиле.

- Кирька! Дружище ты мой!-обняв парнишку за щуплые плечи, благодарно произнес Сергей.

Кирька встал.

- П-пошли?

- Пошли, братуха, к людям!- чуть повеселевшим голосом произнес Сергей.

Они медленно шли по берегу, и их отражения в зеркале вечерней спокойной воды были длинными, как сосны, как гранитные столбы на противоположном берегу.