Кирька Метелкин бродил в сумерках белой ночи по краю обрыва, бесшабашно бил по струнам гундосой балалайки и звонко горланил озорные приискательские нескладушки. Вот уже неделю он караулит табор под лиственницей. Сергей Белов приезжал на велосипеде после работы, чтобы мастерить вместе с Кирькой дощаник, а к ночи катил обратно на прииск. Кирька же не отлучался, готовил снаряжение, конопатил и красил лодку, охранял мешки с мукой и сахаром, ящики с консервами.

Прозрачный сумрак ночи мягко кутал таежные чащи, впадины ключей и островерхие сопки, одетые бледно-желтым ягелем и мохнатым сизым кедровником. Кирька Метелкин, когда замолкала балалайка, слышал, как вверху, в недосягаемой высоте торжественно-тревожно вскрикивали журавли. Птицы спешили в родные края, к своим гнездовьям по берегам таежных рек и озер. Северная земля праздновала приход долгожданной весны.

Все это Кирьку не слишком трогало. По правде сказать, для него все времена года казались почти одинаковыми. Чем, например, плоха осень? Исчезает осточертевшее за лето комарье, появляются грибы, розовыми ковриками устилает склоны спелая брусника. И зима с ее морозищами и пушистыми снегами тоже хороша: то ли дело - промчаться в санках от прииска до прииска на резвом рысаке! Весна - тоже подходящая пора. А вот как относиться к лету, Кирька пока не решил: зеленое,красивое оно, да больно комарьем досаждает, одно спасение от гнуса - дымокуры. Потому-то и радость в сердце у Кирьки Метелкина не от этой прозрачной весенней ночи, не от половодья Ярхаданы, затопившей лесистую пойму от горы до горы. Радуется Кирька предстоящему походу к таинственным распадкам Туркулана, где скрыты удивительные клады. Не мог же он, сын потомственного старателя, усидеть на прииске, не попытать счастья - не найти своего заветного ручья, выстланного желтыми увесистыми самородками…

Парнишка то Садился на борт выкрашенного в голубой цвет дощаника с гордым именем «Альбатрос», то вновь широко вышагивал, выпятив подбородок, отчего казался сам себе выше, чуть не с долговязого Сергея Белова - начальника отряда таежных следопытов.

Под горой, на берегу Ярхаданы, белели тесовые крыши складских помещений перевалочной базы. Взглянув с перевала в другую сторону, где вилась по распадку узкая полоска мощеной дороги, Кирька угадывал сквозь туманную дымку свой Золотореченск. Прииск много лет гремел богатой добычей, но запасы золотоносных песков подходят к концу, а вокруг ничего хорошего геологи не открыли. Что ж, такова судьба многих приисков. Откочуют люди, сплавят по речке или перевезут на тракторах разобранные бараки, зарастут бывшие улочки и полигоны непроходимым фиолетовым иван-чаем…

Кирька Метелкин к этому привычен: на седьмом прииске пребывает он за свои восемнадцать весен. Он вырос в твердом убеждении, что если ты родился парнем, то обязан отыскивать свой золотой ключ. Одна беда: маловатый рост достался Кирьке по наследству. У Метелкиных даже обидная уличная кличка - Комарики. Зато гордится парень метелкинским характером, охочим до работы, цепким, как репей.

Кирька снял кепку, пощупал околыш. Его синие глазки хитро заулыбались. В околыше зашита завернутая в резину карта, добытая отцом под большим секретом у слепого старика копача, которому лет шестьдесят назад доверил ее за два фунта россыпи другой старик золотоискатель. На карте крестиком обозначен богатейший ключ. Только имени ключа и точного места не проставлено - по приметам надо установить его. Скорее бы в поход!

Кирька остановился перед могучей лиственницей, под которой лежало походное имущество и стояла палатка. Ствол лиственницы вздымался мощной темно-бронзовой колонной. Витые усыхающие ветви маячили на недосягаемой высоте. Со слов учителя истории Кирька знал, что под этой лиственницей стоял когда-то знаменитый мореход Беринг, что ею любовался возвращавшийся из кругосветного путешествия писатель Гончаров. Мимо лиственницы исстари пролегал зимник. Жители тайги считали лиственницу, пьющую своими корнями живую воду из земных глубин, священной. Ей, любимой дочери бога лесов Байаная, каюры и охотники приносили дары - вешали на ветви конский волос, костяные и деревянные фигурки, золотые монеты, ожерелья, цветные лоскуты. Проходили годы и десятилетия, сменялись века. Лиственница высоко подняла крону, красуясь необыкновенным нарядом. Но истлевали нитки, роняя ожерелья и золотые дукаты, ветер срывал атласные ленты. А когда лет двадцать назад здесь зародился прииск, озорные старательские мальчишки сняли с веток занятных идольчиков и приспособили их вместо шахматных фигур. Но топор старателя пощадил красавицу тайги, хотя все вокруг срублено на пожоги. Теперь неподалеку от лиственницы маячат лишь юные маленькие рощицы.

Задрав голову, Кирька долго разглядывал уцелевшие на самой вершине лиственницы пучки белого конского волоса. Ветви уже были покрыты шелковистым зеленым пушком. Глянув вниз, Кирька заметил в дальней дали, что уже по снеговой заоблачной вершине Туркуланского отрога забегали золотые зайчики - значит, где-то за горами уже всходило солнце. Скорее бы оно поднималось! Тогда придут с прииска участники похода, спустят голубой дощаник на воду, и табор снимется.

Кирька перетреножил светло-рыжую, почти лимонного цвета кобыленку Арфу и решил немного вздремнуть. Откинув дверной полог, он нырнул в палатку, бережно положил в самодельный фанерный футляр свою любимицу трехструнку, сбросил верхнюю одежду и припал щекой к мягкой оленьей шкуре.

…Из лиственничных зарослей на склоне горы высунулся Баклан с винчестером в руках и долго вглядывался в сторону палатки.

- Дрыхнет без задних ног,- прохрипел он, повернув голову к старухе.- Скачи на цырлах, Варвара. Да не теряйся там…

Варвара шла на цыпочках, навострив свой необыкновенно чуткий слух. Она растреножила кобылу и подстегнула ее, чтобы убежала подальше. К палатке приблизилась не слышней ветерка, проворно и крепко завязала тесемки дверного полога. Потом вместе с подкравшимся Бакланом подтолкнула дощаник к обрыву. Когда дощаник уже наполовину повис над пропастью, Баклан зашагал обратно в рощицу. Дрожа от страха, старуха долго придерживала дощаник, руки ее ныли. Наконец отпустила и с небывалой легкостью и проворством кинулась мимо палатки в рощицу. Она уже подбегала к рощице, когда снизу, с берега донесся грохот и треск.

Кирьку словно подбросило. Он кинулся было из палатки, но не нашел дверного полога. Парень метался из угла в угол. Запутался, как щуренок в вентере. Спросонья ему подумалось, что упала старая лиственница, под которой стояла палатка, и придавила полог ветвями.

- В-вот тебе и «священная»! - заикаясь, проговорил Кирька.

Он снова ткнулся лбом в прохладную парусиновую стенку палатки. Бесполезно. Наконец сообразил пронырнуть снизу. Вылез и оторопел: лиственница как стояла, так и стоит. Ее нежная шелковистая зелень чуть-чуть рдеет в лучах ранней зорьки. Экспедиционное имущество, сложенное под лиственницей и прикрытое зеленым брезентом, не тронуто.

- Ш-што же случилось, т-то-это? - недоуменно произнес Кирька. Хотя ему исполнилось все восемнадцать, он походил больше на мальчонку подростка, особенно сейчас, когда стоял в одних подштанниках и растерянно вертел головой. Сперва Кирька спохватился, что нет кобылы. В следующее мгновение он заметил исчезновение дощаника и от страшной догадки похолодел.

- Проспал, п-проворонил!

Кинувшись к обрыву, Кирька глянул вниз: под скалой валялся изуродованный и уже почти наполовину затонувший дощаник. Недолго раздумывая, он припал грудью и животом к холодным осклизлым выступам скалы и стал спускаться под обрыв. Внизу бешено кружился черный водоворот. В расщелинах скалы мерцал зернистый лед, и

Кирька несколько раз чуть не сорвался с головокружительной высоты.

Ступив босыми ногами на узенькую полоску каменистого берега, он ухватился за корму дощаника, чтобы вытащить его из воды, да не хватило силенки. Но в эти минуты Кирька сделал невозможное. Он залез чуть не по шею в ледяную воду, напрягся и вытолкнул лодку. Правый борт дощаника проломлен, уключины вывернуты, краска ободрана. Нет, теперь не оправдаться перед Сергеем Беловым. Конец их дружбе! Уж лучше бы умереть, да без позора…

Босой и промокший Кирька топтался на обледенелой глыбе. У ног бурлил мутный весенний паводок, изредка позванивали, будто пустые стаканы, проплывающие льдинки. Водоворот, словно гигантский удав, извивался и гипнотически манил в свою бездонную темную пучину. Узенькие белесые брови Кирьки туго сдвинулись, в маленьких синих, как ягоды голубики, глазах отразилось отчаяние. Кирька уже не мог оторвать взгляда от вихревой карусели водоворота….

…Варвара, задыхаясь и чувствуя дрожь в кривых старческих ногах, вбежала в заросли. Скорее бы сесть на своего послушного учуга и умчаться подальше отсюда. Но ни Баклана, ни оленей на месте не оказалось. По легкому потрескиванию в глубине рощицы она догадалась, что Баклан удрал. Теряя последние силы, подгоняемая страхом, старуха кинулась вдогонку.

- Сатана билюйский,- выругалась она, с трудом догнав-таки Баклана и взобравшись на оленя.

- Не подохнешь, ведьма старая,- огрызнулся Баклан и цыкнул:

- А ну, погнали!

Старухин олень сразу вырвался вперед и резво помчался по голому склону к перелеску. Надо было скорее проскочить в ущелье, где стояли под вьюками остальные олени, и удирать в горы. Хотя под Бакланом шел рослый крепконогий олень, чугунная тяжесть всадника не давала ему бежать прытко.

- Вернись! - прохрипел вдогонку Баклан, и старуха с ходу круто повернула своего ездового. Очутившись рядом, она услышала новую команду: - Держись сзади!

Выезжая из рощицы, Баклан вдруг соскочил с оленя, резко дернул повод, а старухиного учуга схватил за ветвистый рог и потащил обратно в кусты.

- Тихо, старая,- прошипел он, снял с плеча винчестер и, раздвинув куст, глянул вперед.

С горы спускался всадник на белом коне. Конь был сказочной красоты, с гривой до колен и пышным длинным хвостом. К седлу были приторочены кожаные сумки. Поверх вьюков восседал пожилой седоусый якут, на коленях он держал черного крупного пса. И всадник и пес спали. Судя по усталой походке коня, они преодолели немалый и тяжелый путь.

- Кого разглядел? - прошептала старуха.

- Якут какой-то проехал.

- Ой, худо: якут все узнает,- запричитала горбатая.

- Он сонный…

- Однако и так худо. Ехать хочу.

Вскоре они очутились в ущелье и, недосягаемые для постороннего взгляда, направили свой олений аргиш в глубь тайги, туда, где далеко на горизонте возвышались отроги Туркулана. Баклан обернулся и погрозил кулаком.

- Не поймете присказку,- угрюмо прохрипел он,- я вам сказку втолкую по-другому…