Ворон ворону глаз не выклюет, уверяет поговорка. Может, она для тех воронов, что на деревьях ночуют, и правильная, а вот для иных - совсем наоборот…

Баклан сидел на пне в глубине овражка и точил «пику» - так называл он на своем блатном наречии длинный охотничий нож. Как и всегда в минуты смертельной тоски, он нечленораздельно мычал одни и те же слова своей странной песни:

Злость сдавливала ему горло. Он злился на все: на осклизлую землю под ногами, на обвалившийся в землянке потолок, который он и не собирался починять, на оленей, сбежавших к своим диким сородичам. Но больше всего злился на старуху и Начальника. Это они втравили его в историю с сопляками, забредшими в тайгу прогуляться. Что они ему, мешали? Ну, откочевал бы от Ярхаданы в любую сторону на сто верст, и живи! Переждал бы, пока те нагулялись. Так нет же, послушался Начальника. Сошвырнул дощаник, самострел насторожил на тропе. И в этом беды немного: не Баклан отвечает. Горбатую пусть судят. Настоящую дурь он выказал, когда стрельнул из винтовки в ведро над костром? Поймают и спросят: где взял? Сами догадаются, как дударга добыта..

«Уток бьют после Петрова дня, а дураков - круглый год»,- костил себя Баклан.

А пуще всех Варвара виновата. Байские лабазы до сих пор не показала ему. Завладеть бы кладами, уехать в жилуху, хоть ночью взглянуть на родное село… Так нет же, до сих пор, балда, верит, что она тойонская сноха, называет Баклана не мужем, а парнем. Под семь десятков парень! Значит, правильно, что не сознался ей в своем настоящем имени. Эх, найти бы те клады и сбежать отсюда, спрятаться в других краях. Слепая куропать - Варвара уже двое суток как уехала проверить, не к ее ли лабазам направляются геологи. Баклан хотел кинуться вдогонку, да не догадался раньше привязать оленя. Когда же бросился ловить без старухи, олени близко его не подпустили. Обозлился, одного пристрелил, остальные сбежали в сопки к оленям-дикарям.

- Вернется горбатая - припужну,- недобрым глазом осматривая острое лезвие и пробуя его черным, как копыто, ногтем, цедил сквозь зубы Баклан.

И вдруг перед ним будто из-под земли возникла старуха на олене. Вид у нее был страшно растерянный. Она походила на желну, попавшую в капкан: странно вертела головой, пялила глаза.

- Они там! Они совсем там!- заверещала горбатая.

«Наступил и мой праздничек»,- злорадно подумал

Баклан и для пущей важности не шевельнул даже бровью. Он любил дразнить старуху своим ледяным спокойствием, когда на вконец выходила из себя. Надвинув ниже на глаза козырек черной суконной фуражки, Баклан невозмутимо пробовал лезвие ножа.

- Ча баре! - вне себя закричала старуха.- Поехали!

- Мне-то куда торопиться?

- Я бы тебя не взяла, да не подниму сундуки.

- Пусть парни поднимут, они дюжие, молодые,-бросил злорадно Баклан.

Но произошло совсем не то, чего он ожидал.

Старуха спохватилась:

- Ай! У меня же на Юргачане ключи от сундуков в дупле спрятаны!-И, не дожидаясь «парня», повернула учуга.

- А ну, стой! - Баклан ручищей цапнул за повод и рванул так, что олень припал на колени,. Варвара поняла - худо ей придется.

- Поклянись, парень, что ничего не тронешь из вещей моего свекра,- потребовала Варвара. Баклан про себя пустил сорокаэтажным, но клятву дал:

- Чтоб мне, гаду, язык вырвали!

Старуха отправилась разыскивать сбежавших оленей. Баклан пошел к подстреленному учугу, отрезал кусок стегна, достал в землянке котел и поставил варево.

Лишь к вечеру старуха привела на длинном чауте тройку оленей. Они сразу же отправились к дальним лабазам.

Липунцов увидел их, когда без тропки спускался на своем гнедом коне по крутому склону среди пожелтевших лиственниц. И маскхалат у него был бледно-зеленый, с желтыми кривыми пятнами. В такой одежде его в эту пору трудно было заметить даже в ста шагах. Чтобы конь неожиданно не заржал, он надел на него намордник.

Он давно пробирался по следу Баклана и старухи. По тому, как они спешили, Липунцов понял цель их поездки. Он бывал в этих краях и хорошо знал, в каких ключах есть золото. А вот на тойонские амбары до сих пор не напал.

У Липунцова, которого Баклан величал Начальником, это уже пятая фамилия. Два раза ему удавалось получить фамилию жен, дважды воспользовался он паспортами тех, кого отправил на тот свет. Кладовщик Липунцов, инженер-геолог Волков, начальник автобазы Золототреста Сорокин - одно и то же. Он всегда умел ловко прятать концы и сейчас не мог себе простить, что два дня назад попался на глаза Игнашу. Пусть тот не узнал его, но в дальнейшем могут размотать ниточку… А ведь как все было здорово сделано. Для всех кладовщик Липунцов улетел в отпуск. Действительно, он взял билет на самолет, а потом подыскал уезжающего с прииска старателя и за полцены продал ему билет: мол, забыл дома путевку, упросив старателя откликаться по списку Липунцовым.

С горы Липунцову видно было даже выражение лиц Варвары и Баклана. Старуха рвалась птицей, а Баклан сидел как мешок с грязью, прогибая спину оленю. Липунцов брезгливо поморщился. Они ему теперь только мешали: могут выдать. Он мог пристрелить их, но в его холодной жестокой душе сложился иной план. Варвару и Баклана признают убийцами, а геологов - поджигателями тайги. А еще погибнет оленье стадо. Эвенки возненавидят геологов, не позволят больше появляться в оленьих краях. А тем временем Липунцов придумает, как выгрести богатейшие золотые россыпи хотя бы в двух ключиках, разведанных настоящим геологом Волковым, которого он упрятал под вывороченными корнями лиственниц…

Не выпуская из виду аргиш, Липунцов поправил на взмыленных боках коня длинные жестяные банки и поехал вслед за Варварой и Бакланом. Часто подмаргивая левым глазом, он улыбался: все складывалось для него как нельзя удачнее.