35 «нормандцев» во главе с майором Луи Дельфино возвращались в Восточную Пруссию. Все уже воочию убедились, что их новый командир полка — мужественный воздушный боец. Главное его умение — мгновенно оценивать складывающуюся обстановку и так же быстро принимать правильные решения. Для летчиков-истребителей это исключительно важно, для их командира — важно тем более.

Кроме того, Луи отличался безукоризненным внешним видом, был исполнительным и дисциплинированным офицером. Ему никогда не нужно было дважды повторять что-либо: все понимал с полуслова, схватывал, как говорится, на лету. Исключительно требовательный к себе, Дельфино не давал поблажек и подчиненным.

Пьер Пуйяд, отбывая в отпуск, мог быть совершенно спокоен. В конце января он собирался снова приступить к служебным обязанностям, будучи уверенным, что к тому времени «нормандцы» умножат свои победы.

Так оно и было: количество сбитых вражеских самолетов возрастало с каждым днем. Но Пьеру Пуйяду водить в бой своих орлов больше не довелось: в Париже объявили, чтобы он готовился возглавить авиационную дивизию «Франция», формируемую в Туле. Это воинское соединение должно было состоять из двух истребительных и одного бомбардировочного полков. Наконец-то переговоры между Лондоном, Алжиром и Москвой, которые велись с конца 1943 года, привели к конкретным результатам.

Многих из прибывших с Пуйядом в отпуск тоже назначили на новые должности в создаваемой дивизии, В их числе оказались Марсель Альбер, Ролан де ля Пуап и Жозеф Риссо.

Пьер, посетив своих родителей, вволю надышался целебным воздухом родины и уже с нетерпением ждал конца отпуска, чтобы отбыть в часть. Но и это ему не было суждено: когда ехал утрясать последние вопросы в министерстве авиации, попал в автомобильную катастрофу. Пришел в себя в госпитале Валь-де-грас в довольно плачевном состоянии.

В это время Луи Дельфино перебазировал полк в Гросс-Кальвеген — аккуратное, благоустроенное, но пустынное немецкое селение. Именно отсюда и предстояло начаться третьей, сравнительно недолгой, но очень ожесточенной кампании полка «Нормандия-Неман» на советско-германском фронте.

Тут Дельфино организовал тренировочные полеты новичков на Як-3. Но слишком коротким был световой день — с девяти до шестнадцати часов. Чем убивать остальное время? Сперва каждый вечер крутили переданный из Каира документальный фильм об освобождении Парижа. Потом увлеклись покером. Однажды Леон Углофф подстрелил зайца, и вся его эскадрилья занялась охотой. Другое подразделение приспособилось добывать из-подо льда рыбу. Третье, помня трагедию Монсо, со всеми предосторожностями разыскивало в окрестных лесах немецкие склады с продовольственными запасами. А новички больше всего жаждали воздушных схваток, боевых приключений.

— Успеете нанюхаться пороха, — утешал Дельфино. — Это затишье перед бурей.

Он, конечно, не мог знать, как скоро грянет гром, но в том, что гроза вот-вот разразится, нисколько не сомневался.

И вдруг у союзников произошло событие, заставившее Ставку Верховного Главнокомандования Красной Армии внести большие коррективы в ранее разработанные планы. 16 декабря немецко-фашистское командование, пытаясь склонить США и Англию к сепаратному миру, нанесло им тяжелый удар в Арденнах. Черчилль обратился к Сталину за помощью. Верное союзническим обязательствам, Советское правительство дало войскам указание ускорить подготовку к наступлению.

Ничего этого не знали в полку «Нормандия — Неман», но догадывались, что не зря их 303-ю дивизию усилили 9-м гвардейским истребительным полком, который разместился на соседнем аэродроме.

Дельфино сразу же послал туда для установления связи Игоря Эйхенбаума.

— Представься, расскажи о нас, посмотри, что из себя представляет этот полк, — напутствовал он.

Переводчик вернулся, не совсем уверенно держась на ногах.

— Приглашают всех отужинать с ними.

— Вы, я вижу, уже попотчевались.

— Так, самую малость… за знакомство.

— Ну, что там увидели?

— Золотые звезды, одни золотые звезды.

— Вы что, господин аспирант, совсем спятили? Отвечайте по существу.

— Почти тридцать золотых звезд, — гнул свое Эйхенбаум.

— Идите проспитесь, потом расскажете.

— Да нет же, послушайте, мой майор, там больше двадцати Героев Советского Союза, а четверо из них имеют по две Золотые Звезды.

— Вам не померещилось?

— Сам командир, майор Лавриненков, а еще капитаны Алелюхин, Головачев, Амет-хан Султан — дважды Герои. Все отличные люди, еле вырвался от них. Поехали ужинать к ним.

— Вам, кажется, уже достаточно.

— А кто будет переводить? Жорж де Фрид ведь ангину подхватил.

Дельфино захватил с собой и Франсуа де Жоффра. По дороге соображал: сначала немцы бросили сюда эскадрилью «Мельдерс», теперь русские прислали полк героев-асов, но это только то, что мы знаем. С обеих сторон концентрируются отборные силы. Следовательно, предстоит грандиозное сражение. И нам выпадет честь в нем участвовать.

9-й гвардейский еще основательно не устроился, но гостям был безмерно рад. Дельфино сразу же повели на аэродром — осматривать новенькие Ла-7. Луи несколько раз обошел вокруг самолета, потрогал элероны, винт, заглянул в ниши стоек шасси.

— Тяжеловатый? — спросил.

— Нас устраивает, — ответил Головачев.

— По сравнению с нашим «яком», — сказал де Жоффр, — ваш «лавочкин» топорно выглядит.

— Зачем так сказал, зачем такое говоришь? — завелся горячий Амет-хан Султан. — Наш самолет легок, как перышко, и силен, как лев!

— Так мы ни к чему не придем, — вмешался рассудительный Алелюхин. — Давайте перенесем этот спор в воздух.

— Верно! — подхватил Амет-хан Султан. — Пусть командиры устроят состязание. И все решится.

Тут же договорились: завтра пары Дельфино — де Жоффр и Лавриненков — Плотников устроят показательный воздушный «бой».

Авиационный народ — решительный: меньше слов, больше дела.

Утро принесло пасмурную погоду. Однако она не помешала Дельфино и де Жоффру появиться в условленное время над аэродромом героев-гвардейцев.

Желающие поглазеть на необычное состязание облепили края летного поля.

— Почему мешкают наши?

— Что-то не ладится у Плотникова.

— Смотрите, смотрите, Лавриненков взлетает один!

Это было не по условиям игры, но, что поделаешь, если у ведомого закапризничал двигатель? Дельфино этого не знал и решил: тут кроется какой-то замысел.

На всякий случай он приказал ведомому стать в сторонке в круг, зорко наблюдать за всем происходящим и; вязать своего «противника» боем, если тот появится.

20 минут в небе натужно ревели двигатели. Дельфино и Лавриненков выжимали из машин все возможное. Это была воздушная акробатика высшего класса. Два летчика, еще вчера незнакомые, убеждались в том, что и они, и их самолеты стоят друг друга. Никто никому ни в чем не уступал. Многочисленные самозваные судьи на земле не могли отдать предпочтение кому-то из них.

Приземлились вместе. Оба вышли из машин мокрые. Авиаспециалисты по вооружению извлекли кассеты фотопулеметов. Через четверть часа дешифраторы доложили:

— Майор Дельфино «подбил» майора Лавриненкова на вираже, а сам попал под огонь «неприятеля» при выходе из пикирования.

— Итак, друзья, нет ни топоров, ни перьев, — сделал окончательный вывод Луи, — есть два отличных истребителя. Мне бы самому хотелось попробовать Ла-семь.

— Можно устроить еще одно состязание, поменяв летчиков на машинах, — снова блеснул агатовыми глазами Амет-хан.

— Неплохая идея, — поддержал де Жоффр. Амет-хан Султан и Франсуа де Жоффр — темпераментные, легко увлекающиеся всем новым летчики — сразу приглянулись друг другу, быстро нашли общий язык. Этому можно было только радоваться — на земле закладывались прочные узы боевой дружбы в воздухе.

Новый 1945 год «нормандцы» и гвардейцы 9-го полка встречали вместе. Веселье было в разгаре, когда на пороге появился задержавшийся по службе Амет-хан. Дельфино, успевший проникнуться к нему любовью, решил по всем правилам представить гостя своим пилотам. Усадил слева от себя, ему подали все лучшее, что было на столе.

— Наш друг, — начал Дельфино, — дважды Герой Советского Союза, мастер высшего пилотажа, лучший снайпер полка, сбил более тридцати самолетов, таранил врага над Ярославлем.

Амет-хан не любил слушать похвалы в свой адрес, он ежился, втягивал голову в плечи, краснел, бледнел, а потом вдруг сердито проговорил:

— Ешь, мой халат, ешь.

Дельфино услышал эту фразу, но, не поняв ее значения, перешел к тосту: предложил выпить за здоровье доблестного летчика.

Как только все опрокинули рюмки, он спросил:

— Амет-хан, при чем тут халат, когда на столе разных яств предостаточно?

— Интересно? Могу рассказать.

— Пожалуйста, погромче — для всех.

— Хорошо, слушайте. Известный туркменский сатирик Кемине пришел на свадьбу в драном халате. Его усадили у порога, не дали угощения. В другой раз он надел дорогой халат — пригласили в красный угол, стали лестно говорить о нем. Тогда Кемине принялся размазывать еду по халату, приговаривая: «Ешь, мой халат, ешь! Видишь, какое почтение оказывают тебе?»

Эйхенбаум еще переводил сказанное Амет-ханом, а по залу уже катилась волна смеха. Французы — тонкие ценители юмора: им не нужно разжевывать смысл изречения.

Смех смехом, а за праздничным столом «нормандцы» и гости никогда больше не говорили о заслугах друг друга.

В новогоднюю ночь до утра звучали «Марсельеза», «Катюша» и прекрасно исполняемая штурманом дивизии майором Серегиным под собственный аккомпанемент на аккордеоне «Татьяна, помнишь дни золотые».

То, чем жили все последние дни, началось 13 января. В 9.00 тысячи орудий и минометов ударили по укреплениям врага. Целых два часа над его позициями бушевал огненный ураган.

Земля дрожала даже под ногами французов, находившихся в двадцати километрах от линии фронта.

У аспиранта Игоря Эйхенбаума лопнула барабанная перепонка. Это случилось потому, что Игорь находился непосредственно па НП артиллерийских батарей и батарей реактивных минометов — «катюш».

Накануне его вызвал генерал Захаров, приказал потеплее одеться и отправиться на передний край, откуда осуществлялось радионаведение самолетов на цели.

Эйхенбауму предоставили все лучшее: французскую штормовку, английские меховые куртку и штаны, русские толстенные унты на меху. Вручили также пистолет, автомат, планшет с необходимыми картами. Он захватил с собой флягу спирта.

От Мишеля (позывной Игоря) требовалось обеспечить передачу для полка «Нормандия — Неман» максимума информации о вражеской авиации. Она стекалась к нему по телефону с постов оповещения, разбросанных по фронту километров на двадцать. Кроме того, он мог получить команду от глубинной разведки обеспечить перехват группы самолетов противника, взлетевших где-то в его тылу.

Разумеется, подобную информацию по своим каналам получал и Дельфино. Однако штаб полка не был так близок к наземным советским войскам, не мог своевременно знать, что у них творится и в какой помощи они нуждаются.

13 января, когда в том была самая острая необходимость, ни одного самолето-вылета не состоялось. Летчиков накрепко прижал к земле густой, непроницаемый туман. Этот проклятый туман сыграл злую шутку с нашими штурмовыми группами. В 11.15, когда наступила мертвая тишина, они ринулись на вражеские позиции. Немцы, скрытые туманом, бешено отстреливались из всех блиндажей и окопов.

Траншеи, заваленные трупами и залитые кровью, без конца переходили из рук в руки. Лишь к вечеру нашим воинам удалось закрепиться на третьей линии обороны. А их было шесть.

Эйхенбаум, оглушенный канонадой, страдающий от боли в ухе, удрученный всем, что видел, не мог найти себе места. Он терзался от сознания собственного бессилия, от того, что во всей этой кутерьме для него не нашлось хоть какого-то мало-мальски стоящего дела. Нет погоды — он без работы.

Бои по взламыванию вражеской обороны продолжались.

Эйхенбаума сняли с НП, направили во 2-й Тацинский танковый корпус, с которым его полк взаимодействовал при форсировании Березины и Немана. Командир корпуса генерал Буркалин был краток:

— Полагаю, вы знаете свое дело. В одиннадцать ноль-ноль мои танки двинутся на прорыв линии фронта. Цель — Кенигсберг. Вот возьмите оперативную карту. В случае угрозы пленения — уничтожьте.

Игорь уже имел опыт наведения самолетов на цели с передовой линии. Но с танка, на ходу? Возникло много вопросов, только задавать их уже было некому — все занялись своими срочными делами.

«Хотя бы ветер поднялся, разогнал бы туман, низкие облака», — с тоской подумал Игорь. Природа как будто вняла его просьбам — к началу атаки наступило просветление.

Рев моторов и лязг гусениц возникли внезапно и как бы ниоткуда. Техника была так замаскирована под снегом, что никому и в голову не приходило, что здесь, на этом небольшом участке, находится целый танковый корпус.

Бронированная лавина рванулась вперед. За нею на радиомашине метнулся аспирант Эйхенбаум.

Случайный вражеский снаряд повредил ее. Пришлось пересаживаться на танк и, пользуясь его радиостанцией, настраиваться на нужную волну.

— Алло! Раяки! Я — Мишель. Квадрат четыреста сорок четыре — двести двадцать пять. Надо прикрыть наступление танков.

— Мишель! — раздался в ответ обрадованный голос Дельфино. — Ох и долго мы ждали твоего сигнала. Вылетаем!

Вызов пришелся в самый раз. В то время, когда наши танки сошлись в смертельной схватке с «тиграми» и «пантерами», над ними до сотни «яков» и «лавочкиных» сцепились в огненной карусели с «мессами» и «фоккерами».

Горели, взрывались, скрежетали земля и небо.

Игорю предложили пересесть на одну из машин, подвозивших снаряды. И только он покинул свой Т-34, тот напоролся на мину. От детонации взорвался боезапас, башня отлетела в сторону метров на тридцать…

У Эйхенбаума не было времени даже на то, чтобы испытать чувство ужаса: справа заходила в бомбовую атаку стая «хейнкелей».

Фино — так сокращенно обращаются французы к своему новому командиру — связан боем с «мессами» и «фоккерами». Их столько же, сколько и «яков». Но кому-то надо спасать танкистов от бомб!

— Фино! Фино! Справа внизу — «хейнкели».

Дельфино не нужно растолковывать, что к чему. Понял: может произойти беда — удары «хейнкелей» ему хорошо известны.

— Матрас! Бери на себя истребителей. Остальные раяки — за мной!

Через пять минут Игорь, по его выражению, не знал, куда деваться: на землю один за другим валились вражеские самолеты. Они тут же взрывались, осыпая обломками и осколками наступающие танки.

Эйхенбаум заметил: появилась новая группа «мессеров» с желтыми полосами. «Мельдерс»! Настигает группу Дельфино.

— Фино! Я — Мишель. Берегись. Сзади — «мессы». Вдруг в эфирный хаос врывается бодрый, задорный голос Амет-хан Султана:

— Французы, бейте «хейнкелей»! Мы займемся «мельдерсами»!

Игорь с азартным интересом наблюдает за происходящим.

А происходит молниеносная, разящая атака.

Эйхенбаум, по номерам самолетов определяя их пилотов, только успевает загибать пальцы: «Лавриненков — сбил, Головачев — подбил, Амет-хан «сковырнул» двоих, Борисов — поджег. Ура-а-а! «Желтые» бегут, бегут!»

Радиопередатчик был включен.

— Мишель, спасибо за мастерский репортаж с места боя! — прозвучал голос Дельфино. — Матрас, а Матрас, как дела?

— «Фоккеры» рассеяны.

В тот день войска 3-го Белорусского фронта прорвали вражескую оборону. Французы сбили восемь, гвардейцы 9-го истребительного авиационного полка десять самолетов противника.

К сожалению, «нормандцы» недосчитались Шарля Микеля.

Морис Робер занес его в длинный список пропавших без вести.

Теперь на Робера была возложена обязанность заниматься личными вещами не вернувшихся с задания. Он произвел тщательную опись всего, что осталось у Шарля, сложил в мешок, готовился опломбировать его, чтобы с первой оказией отправить в военную миссию, когда подошел Дельфино.

— Не торопись. Может, дождемся…

Он надеялся на способности Эйхенбаума, которому лично поручил разыскивать следы тех, чьи койки оставались пустыми.

Игорь принялся опрашивать пехотинцев, местных жителей, военнопленных. Находились очевидцы падения самолетов. Но речь шла большей частью о немецких, реже о советских, а вот с трехцветным коком видеть никому не приходилось.

Каким тяжелым ни был день, с наступлением ночи сон не сразу всех сваливал с ног. У каждого пилота накопилось много впечатлений, переживаний, просившихся наружу.

— Я веду огонь, — рассказывает Матрас, — и вдруг чувствую: «як» самовольно опускает нос. Что за чертовщина? Оказывается, заглох мотор. Осмотрелся, нет ни дыма, ни огня. Пробую подкачать бензин ручной помпой. А тут «фоккер», которого я преследовал, разворачивается, пристраивается в хвост. Что делать? Уже включил передатчик, чтобы предупредить о нависшей надо мной угрозе. И тут мотор заработал. Я свечой вверх — перебои. Стал одной рукой качать насос, а второй заводить «як» в атаку. Вот как пришлось добивать зверя. Это стоило вот чего. — Матрас показал ладонь левой руки, на которой кровоточила мозоль.

Каждому слову комэска внимают его летчики — сдержанный Панверн, молчаливый Шалль-младший, недюжинной силы Монье, виртуоз пилотажа де Жоффр, беспокойный Пьеро, решительный Ла Мартело… То, что случилось с Матрасом, могло произойти с любым из них. Каждый думает: «Сумел бы я выкрутиться из такой ситуации да еще одержать победу?»

Пилоты знали, что их командир еще в мае 1940 года был сбит бошами над Парижем, знали, сколько невероятных лишений и невзгод пришлось испытать ему, пробираясь через Испанию и Африку в Советский Союз. Теперь он мстил за свою родину, за все свои страдания. Мстил мужественно, беспощадно.

Чуть брезживший рассвет обещал хорошую погоду, и значит, и напряженную работу.

За несколько дней фронт намного продвинулся вперед. Командиру полка приходилось думать о новом перебазировании.

— Гастон де Сент-Марсо! Вместе с Перреном отправляйтесь на разведку. Ваша задача — найти невдалеке от переднего края более или менее подходящую посадочную площадку.

— Слушаюсь, мой майор!

— Рене Шалль, Пьер Матрас, наша задача прежняя — прикрытие советских войск, устремившихся к Кенигсбергу. Вылет — по сигналу Мишеля.

А Игорь-Мишель в это время вел разговор с танкистами.

— Вот из того леска бьют нам в борта пушки. Вызови пикировщиков. Да поскорее!

— У меня нет с ними связи, их наводит кто-то другой.

— Да как же так? Ты — представитель авиации, выручай, а то по-другому будем говорить.

Как быть? Як-3 мало пригоден для штурмовок. У Дельфино нет связи с полками Пе-2. Через штаб дивизии — долго. А, будь что будет!

— Фино! Я — Мишель. Надо подавить немецкую батарею, — дальше Эйхенбаум назвал квадрат. Недолгое молчание. Потом вопрос:

— Очень нужно?

— Из-за нее все стопорится.

— Вылетаем!

Пушки продолжали выплескивать вспышки залпов, выводя из строя то один, то другой Т-34.

Но вот в небе появились «яки». Две эскадрильи. От них отделилось несколько пар: ушли на высоту для прикрытия. Остальные выстроились левым пеленгом и, полого пикируя, устремились к леску. Снаряды накрыли батарею. Усилили эффект рвущиеся ящики с боезапасом противника: будто игрушечные, «подпрыгивали», переворачивались пушки, с корнем вырванные деревья.

Танкам путь открыт!

Дельфино окинул взглядом строй — все на месте. Всегда бы так. А что за точки виднеются на горизонте? Опять появляется до сотни бомбардировщиков в сопровождении «мессов».

— Гидо, от меня — ни шагу. Стрелять с дистанции не более ста метров, — передал Дельфино своему ведомому.

— Понял.

Гидо твердо решил держаться за командиром до последнего. Но быть с Луи в бою и не оторваться от него — для этого требовалось особое мастерство и немалая «притирка» друг к другу в совместных полетах. А Морис вылетел в паре с ним впервые. Поэтому выполнить приказ не смог. Оставшись один, ведомый в первую минуту растерялся, стал беспорядочно тыкаться туда-сюда, не в состоянии сориентироваться.

Его однажды уже сбивали. В октябре. Вражеские зенитки. Делал вынужденную посадку. И больше не хотел переживать такое.

Если бы в этой гуще найти командира, снова пристроиться к нему! Но вместо Дельфино перед глазами близко, хоть рукой пощупай, проплывает «месс» с желтой полосой. За остеклением фонаря Морис четко видит квадратное лицо с широкими летными очками на глазах, в злобе оскаленные зубы и поднятый кверху кулак в черной перчатке.

Вдоль желтой полосы на фюзеляже нарисованы кресты — свидетельства многих побед.

Наверняка этот зубр уже убежден, что сейчас у него появится основание еще для одного креста.

Морис бросил взгляд назад — а там еще два «мессера». Тогда, собравшись с духом, он дает полный газ и резко бросает свой истребитель на увенчанного лаврами «мельдерса». Тот в последнее мгновение взмывает ввысь. Но раздается какой-то треск, что-то вспыхивает над головой, а лихорадочно затрясшийся «як» начинает терять высоту.

— Ноль шестой! Гидо! — слышится в наушниках властный голос Дельфино, — Выходи из боя! Выходи из боя!

Командир вовремя подоспел па выручку ведомому. Зажатый тремя «мессами», он вряд ли смог бы уцелеть. Его «як» чиркнул винтом по бронированному днищу «желтого», но это ничего не изменило бы, не всади Луи в немца хорошую порцию снарядов.

Посадка. Отчаянно жестикулируя, яростно крича, Дельфино торопится к Морису. С его языка срываются слова, способные кого угодно покоробить.

— Ну, Бидо, — припоминая, как министр иностранных дел Франции при знакомстве с «нормандцами», не расслышав, принял Гидо за своего однофамильца, — ну, Бидо, если и впредь будете так прикрывать меня, оба досрочно отправимся к праотцам! А я покамест этого вовсе не желаю…

Гастон де Сент-Марсо и Перрен, вернувшиеся с разведки с одной победой на двоих — сбили ФВ-190, — доложили, что полк можно посадить в Допинене, расположенном в восьми километрах от линии фронта.

Когда начали перелет, Дельфино обратил внимание на некое художество, появившееся на капоте «яка» Гидо: веселый простак лихо размахивает пращой.

Дельфино не любил подобных украшений на технике, хотел приказать смыть рисунок, потом, озабоченный более важным делом, махнул рукой. А напрасно.

Во время перелета началась оттепель. У Гидо во время взлета радиатор залепило грязью. Мотор перегрелся. Пришлось садиться у какого-то населенного пункта. Сразу же попал в руки пехотинцев. Те осмотрели самолет отовсюду и… арестовали Гидо.

— Немецкий разведчик, — решили твердо.

— Да почему же? — запротестовал Морис. Под русского парня замаскировал машину, а под кабиной — кресты.

— Какие кресты?

— Он еще спрашивает! Черные! Все усложнилось мизерными познаниями Гидо в русском языке.

— «Нормандия — Неман», Франция, смерть фашистам, — лепетал он, показывая на свою форму одежды, знаки отличия.

Но что непосвященные могли определить по ним?

Сделаем разъяснение. Морису достался самолет Жака Казанова, погибшего в октябре на другой машине — в то время его «як» ремонтировался. У Казанова было на личном счету несколько сбитых гитлеровцев, по числу их пилот велел механику нарисовать кресты. Но кресты были своеобразной формы — лотарингские!

А самое большое подозрение у старшины вызвало отсутствие у Мориса какого-либо удостоверения личности — его просто не успели выдать.

— Ишь, пращой размахивает! Знает, куда метать и в кого. Руки назад! Шагом марш впереди меня!

Гидо передавали по инстанциям, все больше и больше раздувая легенду о нем, как о пойманном немецком разведчике. А кончилось все тем, что Захаров связался с Дельфино.

— У кого из ваших на капоте самолета был нарисован пращеметатель?

— У Мориса Гидо, а что, он живой?

— Жив, бес ему в ребро, все штабы переполошил.

Мориса привезли на белом трофейном «мерседесе».

— Ну, Бидо! — снова взъярился Дельфино. — Вы меня доведете! Отправлю вас в Африку. Тут Кенигсберг штурмуем, ни сна, ни отдыха не знаем, а он… Смыть эту дребедень! Немедленно!

Прозвище «пращеметатель» будто прилипло к Морису. И он стремился хоть как-то оправдать себя в настоящем деле. Наконец, это стало ему удаваться. Сначала «фоккер», потом «месс» рухнули от его очередей.

Сегодня дежурит эскадрилья Рене Шалля.

Чуть свет от Мишеля поступил сигнал: у Гумбинена появились «фокке-вульфы». Рене решает взлетать только двумя парами. Но у его ведомого забарахлил мотор. К командиру присоединились только Марки и Ирибарн. Это великолепная пара, отличные, безупречные, скромные парни, на которых можно было всегда положиться. Именно они преподнесли полку прекрасный новогодний подарок — 30 декабря «распечатали» третью сотню вражеских самолетов, сбитых полком. Тогда они ходили именинниками. Да и потом удача не обходила их: Марки вогнал в землю десять фашистов, Ирибарн — семь.

Эйхенбаум не ошибся: действительно к северо-востоку от Гумбинена сквозь завесу зенитного огня к нашим передовым частям пробивались 15 «фоккеров».

— Атакуем! — командует Рене.

С малой дистанции, почти в упор, он расстреливает «фоккера». В прицел «просится» еще один. Но надо выручать Марки — по нему открыл огонь фашист. Рене довернул, дал длинную отсекающую трассу, враг, спасаясь, поспешно вошел в крутой вираж.

«Нет, не уйдешь», — решает Шалль. Но, крутнув головой, увидел сзади, метрах в шестистах, еще самолет противника. Его пилот был в неудобном положении для ведения огня. Это успокоило комэска, продолжавшего преследование. Палец его лег на кнопку огня, когда в кабине ярко вспыхнул огонь и раздался взрыв, от которого вдребезги разлетелся фонарь. Левая рука летчика бессильно повисла на секторе «газа». Машина сама по себе, выписывая полубочку, идет на снижение. Вот она уже почти над черепичными крышами домов. Но в последнюю секунду перед катастрофой «як» выравнивается — Шалль пришел в сознание.

Трассы «фоккера» беспрерывно сопровождают его. По личному опыту Рене знает: главное сейчас — идти над самой землей, постоянно меняя курс.

Настырный ФВ-190 не отстает. Жаждет крови. И достиг бы своего, да только верные друзья Марки и Ирибарн, разделавшись со своими противниками, ринулись на помощь. Они расстреляли гитлеровца, помогли командиру прийти на аэродром. Но после посадки Шалль сам выйти из кабины был уже не в состоянии. Механики, удивленные тем, что из самолета никто не выходит, помчались к нему. Прибежал и Агавельян.

Не приходящего в чувство командира эскадрильи бережно перенесли на командный пункт. Поблизости не оказалось ни одного санитара. Сергей Давидович быстро разыскал медицинскую сумку, сделал Шаллю укол камфоры, перевязал ему раны.

— Как там наши? — был первый вопрос Рене, наконец открывшего глаза.

— Марки, Ирибарн, Соваж и Шаррас сбили по немецкому самолету. Не вернулся Жан Пикено.

— Что теперь будет со мной?

— Срочно отправим вас в полевой госпиталь. Через неделю-две вернетесь.

Рене Шалль заскрежетал зубами.

Он еще не так бы отреагировал, знай, что в полку его больше не дождутся.

Ранения оказались очень сложными, лечение — затяжным. Шалль нервничал, рвался в полк, но его, теперь уже вместе с Шарлем Ревершоном, доставленным в полевой госпиталь забинтованным с головы до ног, отправили в Москву.

Ревершон, лежа на носилках, крепко держал в торчащем из-под покрывала кулаке игрушечного медвежонка.

— Не выпускает с аэродрома, — сказала сопровождавшая медсестра.

— Это мой амулет, подарок Люси, — прошептал запекшимися губами Шарль.

А потом, помолчав, безо всякой видимой связи, продолжил:

— Командир, а Ирибарн погиб. Вчера.

Рене как током ударила эта весть. Талант молодого летчика-истребителя только начал раскрываться. Комэск возлагал на него большие надежды. Изменчивы бойцовское счастье, удача. Рене взглянул на Ревершона, на его амулет. И вспомнил, как неделю назад Ирибарн в поисках какой-то потерянной вещи перевернул вверх дном все в комнате, где жил с летчиками.

— Шарль, ты не знаешь, что пропало тогда у Робера?

— Такой же мишка от Люси…

«Теперь понятно, почему Ревершон вспомнил о Ирибарне, — подумал Шалль. — Он уверен, что именно этот медвежонок спас ему жизнь».

Из госпиталя лишившийся ноги Шарль Ревершон отправился в Лондон, Рене Шалль — во Францию. Последний увез что ни есть горчайшую весть для матери; 27 марта в неравном бою погиб младший брат Морис. После того как им был подбит русский самолет, Морис все время жаждал собственной кровью смыть вину. Он смыл ее вражьей, сразив десять пиратов-гитлеровцев.

Через Шталупинен и Гумбинен пролегали шоссейные и железнодорожные магистрали, ведущие к Кенигсбергу и его порту. По ним днем и ночью двигались автоколонны и эшелоны противника в обоих направлениях. Две недели шли бои за эти жизненно важные для врага коммуникационные узлы. И конечно же здесь хватало работы авиации.

Мартен во главе четверки вылетел сюда с заданием «очистить небо от фашистских самолетов».

Когда вошли в нужный сектор, Игорь-Мишель запросил по радио:

— Сообщите ваше местонахождение?

— Три километра к югу от Шталупинена.

— Отлично. Шесть «фоккеров» идут от Гумбинена.

— Понял. Движемся навстречу.

Через секунду:

— Восемь «фокке-вульфов» идут от Гумбинена.

«Так сколько же их — шесть или восемь? — спросил себя Рене Мартен. — Собственно, какое это имеет значение! Захаров говорит, повторяя Суворова: врагов не считают — их бьют».

Все же их оказалось восемь. Они перестраивались выше «нормандцев», готовясь ринуться в пике на наши траншеи.

Надо осмотреться, нет ли еще где вражеских машин. Батюшки! Сзади еще шесть «фоккеров» идут своим навстречу. Что за чудеса? Тактическая хитрость? До сих пор немцы — твердые приверженцы раз и навсегда установленной методики действий — не проявляли подобной гибкости. Что, жизнь заставляет? Извлекают уроки из горького опыта?

Как два поезда на параллельных рельсах, обе группы противника разминулись, едва не зацепив друг друга крыльями, и стали удаляться каждый в свою сторону. Что это значит? Почему они уходят? «Высота! — мелькнуло в голове Мартена. — Знают о слабости «яка»; выше пяти тысяч метров он хуже управляется. А, черт, как же я сразу не сообразил этого? Фашисты, имея больший запас горючего, дождутся, пока мы будем вынуждены уйти, а потом приступят к своему черному делу. Ну что ж, придется ответить на хитрость хитростью».

— Курс — на аэродром! — передал он ведомым. Те, недоумевая, развернулись и последовали за командиром.

Молча, на максимальной скорости шли минут десять. «Достаточно», — решил Мартен:

— Боевой разворот — на обратный курс!

Четыре истребителя, как привязанные друг к другу, круто взмыли вверх до предельно возможной высоты, там стали в горизонтальный полет и полным ходом устремились туда, откуда только что ушли.

«Фоккеры», уверенные в том, что перехитрили «яков» — теперь никто им не будет мешать, — сошлись, снизились, стали перестраиваться для нанесения бомбового удара.

Камнем с неба па них свалились «яки». Мартен, поджигая замыкавшего строй «фоккера», обратил внимание, что его противник отличается от тех, с которыми приходилось иметь дело до сих пор. Чем же? Ага, у него длиннее нос, что существенно меняет силуэт. Поставлен более мощный мотор. Зачем? Чтобы лучше вооружить. Сколько пушечных стволов торчит у него? Раз, два, три… шесть!

— Раяки! Будьте осторожны — «фоккеры» модернизированные, — передал своим.

А они уже по очереди в хвост и в гриву лупят стаю и вырывают из нее то одного, то другого хищника.

Замысел командира воплощался как нельзя лучше. Но вдруг увидел пикирующую на него шестерку «мессеров». Начали разворачиваться и «фоккеры». Немцы образовывали хорошо знакомые клещи, начисто лишающие истребителей свободы маневра. Куда бы ни устремлялись «яки», повсюду свои хвосты подставляли под огонь. Шесть пушек у каждого ФВ-190 — трудно укрыться от них. Да и в лоб тут не возьмешь — это равносильно самоубийству.

— Раяки, все ко мне!

Блетон, Менью, Делен, почувствовав угрозу, быстро подтянулись к командиру.

— Правый полупереворот. Полный «газ». Все — в пике!

Этот малоизвестный прием Мартен испробовал еще В Африке на «спитфайрах».

Кажется, клещей удалось избежать. Но бой не окончен.

— Все — в вираж!

Рене буквально поставил «як» на дыбы, отчего он зарычал, как бы возмущенный грубым обращением с ним.

— Потерпи, милый, потерпи, — произнес Мартен, осматриваясь, оценивая обстановку.

Теперь можно снова навязывать свои условия. Мартен повел четверку на высоту, оттуда — в атаку на «мессеров». Все смешалось, спуталось. Рене остался один на один с двумя вражескими истребителями. Сражаясь с ними, следил за «фоккерами». Те, почувствовав безопасность, опять начали строить маневр для бомбометания.

— Менью, Делен, Блетон! — звал командир. Но никто не отзывался — случайная пуля угодила в передатчик.

Приемник работал. В нем раздался радостный возглас Менью:

— Браво, Делен, и этот сбит!

«Все это хорошо, — подумал Мартен, — но дело идет к развязке. У нас кончаются бензин и снаряды. Положение безнадежное».

Он всаживал в одного из «мессов» свою последнюю очередь, когда над ним промелькнул краснозвездный Ла-7. «Наверное, почудилось, — подумал Мартен, — откуда здесь взяться ему?» Но услышал в приемнике возбужденный голос Блетона:

— Русские! Группа Лавриненкова! Как всегда вовремя.

— Мартен, — донесся голос Игоря-Мишеля. — Фино приказывает выходить из боя. Он поднимает группу.

Игорь из-за дымки плохо видел, как разворачивались события, но по времени боя, да и по неравенству сил мог судить, в каком положении оказались его собратья. Именно с помощью Эйхенбаума через Дельфино и Захарова группа Ла-7 была переброшена на выручку французам из другого района действий. Продолжение боя дорого обошлось гитлеровцам — недосчитались еще семи самолетов.

Лишенный связи, Мартен вышел из боя, встал в круг, ожидая ведомых. Пришел Делен, за ним — Блетон.

Менью все нет. И нигде не видно его.

Надо уходить. Хотя бы хватило горючего. Уже приближались к аэродрому, когда в наушниках раздалось:

— Не двадцать пять! Не двадцать пять!

Это что есть силы кричал капитан Луничкин. Он не знал французского языка. Обычно его распоряжения кто-то переводил. «Двадцать пять» означает «посадка разрешена». «Не двадцать пять» — видимо, садиться нельзя. А вдруг он что-то путает? Куда идти на последних каплях бензина? Ответить без передатчика не могу. Как поймут меня ведомые?» — думал Мартен.

— А черт вас побери, не двадцать пять, не двадцать пять! — снова загремел Луничкин и добавил несколько крепких русских слов.

Тут уже сомнения рассеялись — надо уходить на ближайшую точку. Но что там внизу произошло? Мартен присмотрелся — на аэродроме вспыхивают султаны взрывов. Артиллерийский обстрел! Вот те на! Хорошо, что еще хоть немного можно продержаться в воздухе.

Сели на запасную площадку с остановившимися винтами.

На основном аэродроме было повреждено несколько самолетов. Это уже не первый артобстрел по нему. Тут что-то нечисто. Начальник штаба майор Вдовин послал своего заместителя капитана Профателюка с группой солдат «прочесать» близлежащий лес. Они вернулись, ведя под конвоем переодетого в гражданское немца, имевшего при себе рацию для корректирования огня.

Дельфино понял, что здесь, в Восточной Пруссии, нужны особые меры предосторожности. Это прибавило забот: начали перекочевывать с места на место чуть ли не каждую неделю и всякий раз приходилось начинать все заново.

Вернулись разведчики — Дешане и Углофф.

— Немцы бегут через пролив, — доложили они.

— Оттепель, лед ненадежный! — удивился Дельфино.

— Проложили дощатые переправы.

— Любопытно.

Рядом с «нормандцами» на аэродром Витенберг приземлился 139-й истребительный полк во главе с полковником Александром Петровцем. Быстро все перезнакомились, узнали, что командир еще в начале войны был сбит, взят в плен, бежал, проделав дыру в вагоне, партизанил, вернулся в полк.

— Надо же! — удивился тогда Дельфино. — У тебя почти такая же судьба, как у Лавриненкова.

А узнав от Дельфино, каким образом переправляются через пролив немцы, Петровец попросил:

— Надо моим ребятам ударить по переправам! Наши Як-девять больше приспособлены для этого.

Стартовала четверка во главе со старшим лейтенантом Долголевым. Пробившись сквозь завесу зенитного огня, они пулеметными и пушечными очередями прошлись по переправе, а когда двинулись на второй заход, ведущий отвалил в сторону, стал снижаться: в самолет попал вражеский снаряд. Долголев садится на лед с убранным шасси. Пилот выскакивает из кабины, видит, что к нему отовсюду бегут гитлеровцы, и извлекает из кобуры пистолет. Ведомый лейтенант Михеев доложил Петровцу о случившемся.

— Прикрыть Долголева, — последовал его приказ. — Не дать врагу возможности взять его в плен.

Комполка тут же послал к месту происшествия еще одно звено самолетов. Фашисты, несмотря на ураганный огонь с неба, приближались к советскому летчику.

У его ведомых кончается бензин. Они торопятся домой, чтобы тут же вернуться. Но уже без Михеева. Тот по разрешению Петровца пересел на По-2, на котором собрался снять со льда своего командира.

— Над заливом появились «желтые», — доложили летчики.

Александр Кузьмич звонят Дельфино:

— Луи, подними дежурное звено, прикрой моего По-2, нужно спасти Долголева.

— О чем разговор! Сделаем!

Дельфино поднял эскадрилью. Под ее эскортом Михеев благополучно приземлился возле машины Долголева, взял его на борт, доставил домой. А французы сцепились со старыми «знакомыми» — «мельдерсами».

«Нормандцам» давно хотелось захватить в свои руки хоть одного из них. Кажется, сейчас такая возможность представится. Четверка — Шаррас, Анри, Дешане, Блетон, плотным клином врезавшись в строй «мессов», отбила одного из них, зажала сверху, снизу, сзади и повела к своей территории. Остальные ринулись ему на выручку, но перед ними стеной встали французские и советские «яки», подоспевшие на помощь.

«Пленник» забился, как рыба в сети, бросался из стороны в сторону, чуть не врезался в Дешане и, не находя спасения, взвивался вверх, потом, теряя скорость, заваливался в штопор.

— Хитрая бестия! — говорит Шаррас. — Блетон, отруби ему крылья, а то уйдет у самой земли.

Из последнего пополнения Пьер Блетон считался лучшим стрелком. И на этот раз он подтвердил свою репутацию — превратил «месса» в щепки. Над летчиком раскрылся купол парашюта. Он садится прямо в расположение наших пехотинцев.

«Вот и поговорим», — подумал Шаррас.

На следующий день пленного по просьбе Дельфино доставили на аэродром. Он был щуплый, беловолосый, средних лет.

— Что интересного расскажете нам? — спросил комполка.

Переводил Жорж де Фрид, немного знавший немецкий.

— Мне нечего сказать.

— Сколько на вашем счету сбитых самолетов?

— Ни одного.

— Как же так? Ведь вы в отборной эскадрилье.

— Все сбитое мной принадлежит великому асу ему командиру барону фон Бренделю.

— Как это понимать?

— Все победы, почести и награды принадлежат тому, кого мы призваны защищать в бою.

— И вас это устраивает?

— Я — ведомый, тень своего командира, делаю все ради него.

— До каких же пор?

— Пока сам не стану командиром.

Слушали это с удивлением. Нигде, кроме немецкой армии, такого не встретишь, А он, этот щуплый плюгавец, еще и гордится тем, что обеспечивал победы своему «великому асу».

Стало, наконец, проясняться, почему эскадрилья «Мельдерс» не оправдывает надежд Геринга. Если ведомые только защищают ведущего, если им ничего не перепадает от пирога славы, откуда же браться инициативе, дерзости, отваге?

После этого у французов снизился интерес к «желтым»: отнесли их к разряду обычных «мессов».

Допрос немца подходил к концу, когда примчался запыхавшийся Ромер:

— Командир, пришла радиограмма. К нам летят генералы Пети, Захаров и Левандович.

— Прекрасная новость, Морис! Приготовь данные о нашей работе с января.

— Уже готовы, мой командир.

— Тем лучше. Передайте всем: пусть приведут себя в надлежащий вид. А то я видел сегодня в воздухе небритого.

— По тревоге поднимались, не успел…

— Сейчас должны все сделать.

Но что тут можно было успеть, если Ли-2 уже показался на горизонте.

А генералы приехали не смотр устраивать — привезли награды. Полку вручили орден Красного Знамени; Луи Дельфине, Рене Шаллю и еще семнадцати летчикам — ордена Отечественной войны 1-й степени. Всего 44 летчика получили высокие советские награды. Старший лейтенант Жозеф Риссо, еще не вернувшийся из отпуска, удостоен ордена Александра Невского. Печально было слышать имена Казанова, Панвена, Ирибарна, Менью, Микеля, Монжа, Пикено, Вердье, Керна, Гастона, значившихся в Указе Президиума Верховного Совета СССР. Их уже не было в живых. Но за них фашисты заплатили шестьюдесятью самолетами.

Генерал Пети с особым удовлетворением прикреплял французские награды к гимнастеркам советских механиков. Пидулов, Сальников, Крайнев, Филимонов, Румянцев, Котельников, Федорин, Бобриков, Кулаков, Нестеренко, Капралов и другие авиаспециалисты были рады: это означало признание их нелегкого, далеко не простого труда.

Настоящий восторг вызвало у всех награждение орденом Военного креста лейтенанта Якубова, который в октябре прошлого года спас от верной гибели Эмоне. Раненный, Жан выбросился тогда с парашютом. Он наверняка истек бы кровью или замерз — надвигалась холодная ночь. Но вскоре над ним склонился незнакомый советский лейтенант-авиатор:

— Я искал вас и очень рад, что вы живы. Сказал, уложил Жана на парашют и поволок.

— Я с Пе-2, — объяснял он по дороге, — нас тоже сбили. Я так же, как и вы, воспользовался парашютом. А мой командир и стрелок-радист погибли.

Узнав об этом, Дельфино немедленно обратился во французскую военную миссию с ходатайством — по достоинству отметить действия лейтенанта Якубова; взаимовыручка на войне всегда ценилась превыше всего.

После торжественного обеда высокие гости улетели. Вместе с ними отбыл и капитан Матрас. Ему предстояло следовать в Тулу и принять там под свое командование вновь создающийся полк.

Прощаясь, Дельфино обратился к генералу Пети:

— Лучшие комэски уходят. Сначала Рене Шалль, теперь Пьер Матрас. Когда же наши отпускники вернутся?

— Они уже в дороге. Но все будут направлены в Тулу. Сами понимаете, дивизия требует много людей.

— Значит, никакого пополнения не ожидать?

— Нет, Луи, придется обходиться наличными силами.

— Тяжело придется.

— Знаю. Даст бог, вольетесь в дивизию, станет легче.

Ли-2 ушел. Дельфино построил полк:

— Ле Мартело, Шаррас, подбирайте себе заместителей, назначаю вас командирами эскадрилий. Де Сент-Марсо, готовьте свою эскадрилью к вылету — война продолжается.

Неудержимая огненная лавина катилась к Кенигсбергу. Юго-западнее его ценою огромных усилий и многих жертв удалось ликвидировать мощную группу врага. Здесь, на поле брани, 18 февраля был смертельно ранен командующий фронтом дважды Герой Советского Союза генерал армии И. Д. Черняховский. Его сменил Маршал Советского Союза А. М. Василевский. По бездорожью, преодолевая болота, разлившиеся реки, наши войска стягивались к Кенигсбергу, гарнизон которого насчитывал 130 тысяч человек, имел на вооружении 2000 орудий, свыше 100 танков. Полевая оборона опиралась на 15 крепостных фортов вокруг города и девять — на его территории.

Когда подлетали к Кенигсбергу наши самолеты, у пилотов создавалось впечатление, что каждый метр его земли утыкан зенитками. Приходилось подниматься выше досягаемости их снарядов. А там стаями ходили «мессеры».

— Господин полковник, господин полковник! — закричал пораженный увиденным «Мишель» Эйхенбаум. — Вы посмотрите, что они делают?! Что творят!

Начальник штаба Тацинского танкового корпуса полковник Черников спокойным взглядом окинул разворачивающуюся перед ним панораму боя на подступах к Кенигсбергу. Танки, крушившие опоры линий электропередач, па которые показывал Игорь, не задержали на себе его внимания.

— Таков приказ, мой дорогой, город нужно лишить энергии. А вы лучше вызывайте своих орлов. Сейчас в самый раз поддержать нашего брата.

Игорь склонился над радиостанцией, начал вызывать «Нормандию — Неман».

Вскоре все 25 «яков» с трехцветными коками проследовали на Кенигсберг. Чуть правее шел 9-й гвардейский, еще правее — 18-й гвардейский, а там, дальше, — бомбардировочные, штурмовые полки.

Такого налета Игорю еще не приходилось наблюдать.

Полковник Черников сказал:

— Похоже на то, что было под Сталинградом. Только сейчас, пожалуй, больше.

30 минут город-крепость содрогался от бомб и снарядов, На его улицы рушились сбитые самолеты — немецкие и советские. Казалось, ад — ничто по сравнению с тем, что творилось на земле и в небе.

Одна волна самолетов уходила, другая приходила на Смену.

— Все вернулись? — было первым вопросом Дельфино перед повторным вылетом.

— Нет Блетона.

— Кто его видел?

— Я, — отозвался Кюффо. — Он сбил одного «мессершмитта». Потом увидел «желтого», бросился ему наперерез, а что было дальше, не знаю, начал сам, отбиваться.

— Подождем, может, объявится. Еще раз напоминаю, — обратился ко всем, — держаться друг за друга, не увлекаться. Иначе нас перещелкают поодиночке. По самолетам!

Полк снова двинулся на Кенигсберг, а в это время раненного в руку и ногу Блетона допрашивал сам командир эскадрильи «Мельдерс» полковник Брендель. Он по-джентльменски представился, сказал, что у него 189 побед и что сам Гитлер вручал ему Железный крест с бриллиантами.

«Так вот какой ты, барон фон Брендель! — подумал про себя Пьер. — Теперь-то я знаю цену вашим победам; хорошо, если наберется десяток лично сбитых…»

— Кто сразил моего ведомого? — вдруг безо всякого перехода резко спросил полковник.

Блетон не нашел нужным скрывать правду:

— Ваш покорный слуга.

— Ну вот, вы моего ведомого, а я — вас. Возмездие, так сказать. А Вальтера мне жаль. Он был лучшим из моих ведомых.

— Сбивал вам самолеты? — совсем осмелел Пьер.

— Да, сбивал. Я собирался назначить его командиром звена. Он стал бы настоящим асом.

— В том случае, если бы другие стали работать на него?

— А как иначе? Все — ради командира. Мой ведомый его хорошо понимал. Жаль его. Что вы с ним сделали?

— Отправили в тыл.

— А как быть с вами? Я вижу, вы мужественный летчик. А вас должны расстрелять как партизана. Мне не хочется этого.

Едва не убив в воздухе Блетона, полковник Брендель спас его на земле тем, что не передал в руки гестапо. Пьера бросили в лагерь для военнопленных русских летчиков, сбитых в Прибалтике. Из-за решеток они видели в полнеба зарево-это горели Пиллау и Кенигсберг. И от сознания собственного бессилия яростно сжимали кулаки.

— С боеприпасами не возвращаться, сбивать самолеты, нет их — громить врага на земле! — ставил Дельфино задачу перед очередным вылетом.

Курс прежний — Кенигсберг.

Пока что небо пусто, если не брать во внимание бессчетное количество огненных шариков — взрывов зенитных снарядов. К ним уже приспособились, приловчились маневрировать между ними, избегая попаданий. Дельфино остался с группой наверху, в готовности к встрече с «мессерами» и «фоккерами». Остальным предоставил право свободного выбора наземных целей.

Пьер Дуарр устремился к железнодорожному вокзалу, где скопилась масса эшелонов. За ним последовали еще три «яка». Буквально продравшись сквозь зенитные трассы, четверка нанесла удары по стоящим под парами паровозам. Они тут же взлетали высоко вверх обломками, затем один за другим начали рваться вагоны. Огонь метнулся к платформам с танками, орудиями, автомашинами. Вскоре внизу все было охвачено пожаром.

В другом конце города медленно, словно нехотя, начало оседать трехэтажное заводское здание. Стены расползались, валились, как в замедленной киносъемке, и наконец окончательно рухнули, подняв огромные столбы пыли. Это «поработали» Робер Кастен и его друзья. Потом на окраине города с ослепительным блеском взорвалась огромная цистерна. За ней — вторая, третья. Там орудовали летчики де Сент-Марсо.

Дельфино бросил взгляд на часы. В распоряжении — 40 минут. Потом их сменят другие. Непрерывность воздействия с воздуха на упорно сопротивляющегося врага — такой была задача, поставленная командармом и командиром дивизии. Не дать фашистам возможности поднять голову вверх, не позволить им опомниться — значило намного облегчить участь войск, штурмующих эту «неприступную крепость», как внушала геббельсовская пропаганда.

Дельфино всматривался в разворачивающуюся под ним страшную панораму, когда в наушниках раздалось:

— Командир, на горизонте — «мессы»!

— Раяки! Все ко мне! — тут же, распорядился он. «Мессеров» было много. Они в последнее время только так и летали — сплошной тучей. То ли с целью психологического воздействия на русских летчиков, то ли в интересах собственной безопасности. Возможно, и то, и другое.

Однако никакие тактические ухищрения не спасали врага. Гордость авиации Геринга была уже выбита. На фронт посылали летчиков-инструкторов из летных училищ и безусых юнцов, не имевших боевого опыта. Дрались они остервенело, но допускали много различных просчетов. Этим пользовались советские летчики и летчики полка «Нормандия — Неман», когда бой шел на равных с более или менее приемлемым преимуществом неприятеля. А в той ситуации, какая назревала сейчас — пять или шесть на одного, — тут думай, как не ошибиться самому.

Дельфино распределил силы: сам с эскадрильей де Сент-Марсо пойдет на противника в лоб. Ле Мартело ударит по нему сверху. Шаррас, разделив своих на две группы, свяжет «мессов» боем на флангах. Таким образом, у врага будет один выход — вниз. А бить в хвост всегда проще.

В считанные секунды произошло перестроение. А еще через минуту Дельфино и де Сент-Марсо, ворвавшись в гущу «мессеров», пошли «врукопашную». И французы, и гитлеровцы били в упор, слышался треск отваливающихся крыльев.

Кто из фашистов пытался уйти вверх, чтобы, собравшись с духом, снова ринуться в гущу боя, того тут же, как куропаток на взлете, подстреливали истребители Ле Мартело. То же самое происходило на флангах, где мастерски действовали летчики Шарраса.

Один из крестоносцев ринулся вниз. За ним увязался Робер Кастен. Пике на полной скорости для «яка» рискованно. Поэтому Робер занял «мертвую зону» — сектор, в котором обнаружить преследователя не так просто, не зная особых приемов осмотрительности. Гитлеровец не воспользовался ими. Решив, что сзади никого нет, резко переломил траекторию полета, пошел в набор высоты — и тут же получил несколько оставшихся в распоряжении Кастена снарядов.

Это была седьмая победа Робера.

Уже было сбито около десятка вражеских самолетов, когда нахлынула новая черная туча — «фоккеры».

Дельфино знал: вот-вот будут на исходе боезапас и горючее. Пожалуй, больше ввязываться в бой не следует, надо уходить. Он собрался было отдать по радио команду, когда услышал в наушниках:

— Раяки! «Соколы» идут на помощь.

«Лавриненков. Ну, держитесь теперь, боши!» — облегченно вздохнул Дельфино.

Рядом с Дельфино возник Амет-хан Султан. Его худощавое, скуластое, обрамленное иссиня-черными волосами лицо было полно мужественной решимости сокрушить все и вся на своем пути.

«Как это здорово, что есть на свете такие вот люди!» — восторженно подумал Дельфино, и оба на предельной скорости вонзились в строй «фоккеров». Где-то выше вел в атаку своих орлят Павел Головачев, откуда-то доносились обрывки алелюхинских распоряжений. Эфир переполнился русскими, французскими, немецкими командами, выкриками, ругательствами. Смелое маневрирование, непрерывные атаки, меткий огонь делали свое. Уже пять «фоккеров» полыхали на земле, несколько «мессов» ушло, потянув за собой дымные шлейфы.

Амет-хан услышал голос своего друга де Жоффра и, нанося разящие удары, стал искать его, чтобы сражаться крылом к крылу.

В этот момент от самолета к самолету радиоволна понесла тревожную весть: «Де Жоффр сбит!» Где, как, куда упал?

Разве поймешь что-либо в этой неразберихе? Внизу дымится много машин. Где «як» де Жоффра? Кто может сказать?

Амет-хан в жгучей ярости чуть ли не винтом рубил вражеские самолеты и увлекал за собой других.

Наконец, небо над Кенигсбергом на какое-то время очистилось. «Нормандцы», покачав крыльями гвардейцам 9-го полка, ушли восполнять боезапас и бензин.

Теперь им надлежит приземляться в Либау. Их уже встречают русские механики. Удивительно, когда успели сюда перебраться! И все у них с собой.

В моторе самолета Перрена что-то повредила вражеская пуля.

— Через полчаса неисправность устраним, — заверил Агавельян.

Летчики не успели перекусить, когда Игорь-Мишель передал:

— «Соколы» вступили в бой с превосходящими силами.

— По самолетам! — скомандовал Дельфино, на ходу дожевывая бутерброд.

Французы подоспели вовремя.

— Фино, смотрите, семнадцатый сразу с тремя сражается! — закричал Шаррас.

— Прикрой, — приказал Дельфино, — Это — Лавриненков. Надо помочь.

Луи с лета сразил одного — своего пятнадцатого — «месса». Два других тут же ушли в сторону.

Снова «як» и «лавочкин» стали рядом, устремились в атаку, сзади их надежно защищали Шаррас и Борисов.

Видя, как мастерски их ведущие расправляются с врагами, оба думали: «И чего было спорить, какой самолетов лучше? Вот где проверка. И летчики, и техника — высший класс!»

Из полета Дельфино вернулся последним.

Все слышали, как он передавал: «Собирайтесь, собирайтесь, уходим!» А собрались — командира нет. Так и пришли на аэродром без него.

Полк загудел, как растревоженный улей. А Дельфино в это время незаметно ткнулся в самый край полосы и зарулил на стоянку. Обрадованный механик бросился на крыло, стал помогать Дельфино выбраться из кабины.

Тут же прибежали пилоты, обступили Дельфино.

— Что случилось, командир?

— Куда вы пропали?

— Отдав команду о сборе, я увидел «месса».

— Раз вернулись, значит сбили его! — воскликнул кто-то радостно.

— Нет, не совсем так. Мне никак не удавалось зайти ему в хвост.

— Почему же, командир?

— Причина простая: это была тень моего самолета на облаках, которую я принял за «месса». К счастью, быстро осознал ошибку.

Все рассмеялись.

А через три дня в армейской газете был помещен снимок поверженного на землю «мессера» с желтой линией и ста двадцатью крестами на фюзеляже. «Этого, одного из крупных немецких асов, сразил командир полка «Нормандия — Неман» подполковник Луи Дельфино. Это его шестнадцатая победа», — гласила текстовка.

— Командир, почему умолчали об этом?

— Не хотел кормить свой халат, — отделался он шуткой.

Все было бы хорошо, да никто не мог забыть о Франсуа де Жоффре. Кто-то видел, как пошел он в сторону залива Фриш-гаф. Кому-то показалось, что выпрыгнул с парашютом. Ходило много всяких версий, но никто ничего достоверно не знал.

Лишь один человек мог совершенно точно рассказать, что случилось с французским летчиком, да он находился слишком далеко.

Он — командир стрелкового батальона капитан Г. Назарян — наблюдал с земли, как в воздушном бою загорелся наш истребитель, как из него выбрался летчик, выпрыгнул, раскрыл парашют и его понесло в сторону залива Фриш-гаф.

А между батальоном и берегом окопался враг. До самого вечера шел яростный бой, пока, наконец, враг не был рассеян и уничтожен.

Начинало темнеть, а беспокойство за летчика не давало покоя командиру батальона. Он приводнился утром — между десятью и одиннадцатью. Смог ли столько держаться в ледяной воде? Пока было хоть что-то видно, рассматривал водную поверхность в бинокль. Трупы, бочки, разные обломки, но никаких признаков жизни.

Наступила ночь. Измотанный боем, не спавший много суток подряд, весь обросший, грязный, Назарян тем не менее не пошел отдыхать — уселся на берегу моря. И вдруг послышался еле различимый зов. «Галлюцинация, наверное», — решил Назарян. Но снова раздался неясный крик. Потом еще. Засевшие где-то справа немцы открыли по нему огонь.

Назарян заметил человека, мертвой хваткой уцепившегося за бревно. Летчик это, конечно, летчик! Один из солдат бросился в воду — на помощь. Человек был в полубессознательном состоянии.

Солдат стал толкать бревно к берегу, чувствуя, что от пронизывающего до костей холода силы начинают покидать и его. Однако с упорством греб и греб, решив во что бы то ни стало достичь берега.

Их обоих подхватили на руки солдаты. Влили спирта во рты, раздели, растерли им тела.

На комбинезоне спасенного тускло мерцал орден Отечественной войны 1-й степени. А когда пришел в себя, все удивились незнакомой речи пилота.

Услышав наименование «Нормандия — Неман», обрадовались тому, что им довелось спасти мужественного француза.

Кенигсберг пал.

В полк прибыли дорогие гости-гвардейцы 9-го истребительного. Прибыли отметить взятие «неприступной крепости», за которую вместе сражались, и попрощаться: они, временно приданные 303-й дивизии, убывали на другое, берлинское направление. «Нормандцы» оставались в Восточной Пруссии до окончательного решения вопроса o формировании дивизии «Франция».

На торжественном вечере де Жоффр и Амет-хан сидели рядом.

Обязанности переводчика выполнял Игорь Эйхенбаум, на груди которого ярко горел орден Военного креста, врученный Дельфино по поручению генерала Пети.

— Всю эту кампанию мы прошли рядом, дружба наша закалилась в совместных сражениях, где мы десятки и сотни раз выручали друг друга. Я и все мои друзья благодарны судьбе, что она свела и породнила нас с героями советского неба — Владимиром Лавриненковым, Павлом Головачевым, Амет-хан Султаном, Алексеем Алелюхиным и многими другими советскими соколами. Нашу святую боевую дружбу мы пронесем в себе до конца своих дней, — говорил командир полка «Нормандия — Неман».

И разлетались друзья в разные края. Разлетались, унося в сердцах великое чувство братства, рожденного в годину суровых испытаний.

Вроде и близок конец войны, а здесь, в Восточной Пруссии, он пока не чувствуется: гремит, грохочет, огрызается враг, сопротивляясь.

Неужели третья кампания затянется до лета? В это не хотелось верить. Однако 22 апреля де Сент-Марсо записал в своем дневнике: «Капитан Агавельян прочитал нам лекцию об эксплуатации Як-3 в летних условиях. Не слишком ли мы надеемся, что не придется пользоваться рекомендациями предусмотрительного капитана?»

Полк уже неделю практически без дела сидит на аэродроме Бладиу. Луи Дельфино вызвали в Москву, вместо него остался Гастон де Сент-Марсо.

Все думали, что больше не придется вылетать по тревоге, да только противник сам позаботился о том, чтобы найти «нормандцам» работу. Невесть откуда стали появляться группы в пять-шесть «мессов», наскакивать на наши транспортные самолеты, которые по указанию Советского правительства доставляли продукты питания и медикаменты сильно пострадавшему населению Кенигсберга.

На перехват одной из таких групп де Сент-Марсо послал пару во главе с Жаком Андре. Он с ходу сбил ведущего «месса», остальные сразу же повернули обратно.

Еще один перелет — на аэродром Эльбинг. Задача прежняя: перехватывать любые немецкие самолеты. Теперь в основном приходилось иметь дело с «транспортниками», на которых высшие гитлеровские чиновники спасали свои шкуры. Как правило, маршруты этих самолетов завершались на дне Балтийского моря.

Однажды Дельфино, возвращаясь на аэродром, заметил за собой «хвост» — советский «як». Идет, молчит. Может, летчик ранен? Или рация отказала? А вдруг на нем враг? Дельфино круто взял вверх, развернулся, очутился у «яка» сбоку. Глянул на бортовой номер — глазам своим не поверил: захаровская машина! Как попала сюда? Почему никто не предупредил? В полном недоумении идет следом на посадку, подруливает к машине комдива.

На землю соскакивает и, взяв под козырек, к Дельфино направляется худой, со впалыми щеками и желтизной под глазами летчик:

— Мой командир, лейтенант Пьер Блетон вернулся в ваше распоряжение… из плена.

Можно было упасть от удивления. Дельфино удержался. Он обнял Пьера, потряс его высохшую, легкую фигуру.

— Но, дорогой, как ты очутился на самолете Захарова?

— Освободили из плена американцы. Мы с одним русским летчиком прикатили на трофейной машине прямо в штаб генерала Захарова. Он захотел сделать вам сюрприз.

— Узнаю, узнаю генерала! А ты, Пьер, герой, только похудел сильно.

— Летного пайка там не выдавали.

— Ладно, поправишься, главное — вернулся. В этот момент резко открылась дверца радиомашины, раздался одновременный крик Жоржа де Фридо и Игоря Эйхенбаума:

— Господин полковник, скорее сюда, скорее сюда!

— Что там еще? — пробурчал Дельфино, зашагав крупными шагами.

«Передаем сообщение о капитуляции гитлеровской Германии», — доносилось по радио.

— Вот теперь все, — облегченно вздохнул Дельфино и устало опустился на скамейку…

Письмо И. В. Сталина де Голлю:

Французский авиационный полк «Нормандия — Неман» находится в Москве и готов вернуться во Францию… Этот полк вернется в свою страну как победитель, со своим боевым оружием, т. е. на боевых самолетах со всем снаряжением и вооружением, пролетев над Эльбой на запад, во Францию. Я считаю совершенно нормальным оставить в полку все боевое снаряжение, которым он так успешно и мужественно пользовался на Восточном фронте. Пусть этот скромный подарок Советского Союза французской авиации станет символом дружбы между нашими народами. Прошу вас принять мою глубокую благодарность за отличную работу полка на русском фронте против немецких вооруженных сил.

Ответ Шарля де Голля И. В. Сталину:

Мы с гордостью встретим возвращение наших летчиков из полка «Нормандия — Неман» на тех самолетах, на которых они сражались бок о бок со славными советскими армиями. Вы можете быть уверены в том, что французское правительство и народ высоко ценят дар, сделанный Франции Советской Россией. Они видят в нем яркое свидетельство глубокой дружбы наших обоих союзных народов.

На торжественное собрание в ЦДКА прибыли все «нормандцы» из Восточной Пруссии и Тулы. Пьер Пуйяд, Марсель Альбер, Ролан де ля Пуап, Жозеф Риссо, Александр Лоран и другие были счастливы снова встретиться со своими однополчанами. Расспросам, разговорам не было конца.

Первое, что всех волновало, — как там, на родине?

— Дома все налаживается. О нас знают, нас ждут. Правда, находятся и такие, которые спрашивают: «Они не стали там коммунистами?» А встреч неожиданных было много. Одна из них — с Альбером Мирле. Он возглавляет сейчас службу научно-технической информации страны. Ему довелось беседовать со взятым в плен в Арденнах Мессершмиттом. Любопытный был разговор. Немцы готовили что-то получше Як-3, да не вышло, — отвечал Пьер Пуйяд.

— А как будет теперь с дивизией «Франция»?

— Этот вопрос сам по себе отпал. Уже был собран костяк для трех полков, даже проводили тренировочные полеты. Но Франция возрождает свои национальные ВВС у себя в стране, и полк «Нормандия — Неман» станет их основой.

— У русских есть пословица: что ни делается, все к лучшему, — сказал Дельфино. — Пришла победа, она расставляет последние точки над «i».

— А поставил ли последнюю точку Лоран? — спросил Эйхенбаум.

— Скоро будем поздравлять Александра и Риту с законным браком.

На торжественном собрании на «нормандцев» посыпался золотой дождь наград. Советских и французских. Указом от 4 июня 1945 года Жак Андре и Марсель Лефевр (посмертно) удостоены высокого звания Героя Советского Союза.

Время торопит события. На 11 июня назначен отлет полка на подаренных Як-3 во Францию. А тут решены не все вопросы по оформлению брака Александра и Риты. Большая часть этих забот легла на Люсетт, оставшуюся без уехавшей в Париж Жинетт. Она подняла на ноги все французское посольство, чтобы как можно скорее разрешить этот не простой по тем временам вопрос. Наконец все было утрясено. Рита получила право выйти замуж за иностранного подданного. Лорану вручено разрешение на брак за подписью генералов Катру, Пети, полковников Пуйяда и Дельфино.

Летчики уже паковали чемоданы, когда в загсе на Петровке в присутствии всего одного свидетеля — Люсетт Моро — произошла церемония регистрации брака. Рита стала мадам Лоран, чтобы тут же расстаться со своим возлюбленным — через час полк стартовал в Эльбинг.

Там авиаспециалисты под руководством офицера Александра Рыжова проделывали последнюю операцию на самолетах полка «Нормандия — Неман»: красили в цвета французского флага уже не только коки, но и обтекатели моторов. Красили не для боев, для парада. А 30 советских механиков подгоняли на себя новейшее обмундирование, подбирали лучший и надежнейший инструмент — готовились к отправке во Францию, где им предстояло в течение месячного турне по стране продолжать обслуживание Як-3, передавать свой опыт французским коллегам.

И вот наступил самый волнующий, самый долгожданный момент, к которому каждый «нормандец» стремился с первой минуты вступления на советскую землю. Момент возвращения на родину победителем. Каким долгим, тяжелым и кровопролитным был путь к нему! Кто дошел до него, тот может считать, что родился в рубашке.

Последний запуск мотора.

Последние метры советской земли под колесами…

И незабываемый, навсегда врезавшийся в память образ генерала Захарова, собственноручно дающего красным флажком команды на старт. Образ бесстрашного, отважного комдива со слезами на щеках…

20 июня полк «Нормандия — Неман» впервые появился в небе Парижа.

Это был триумф, какого Франция давно не знала. Ее доблестные сыновья с честью и славой возвращались с поля брани. Нарушив все правила, они проносились над крышами любимой столицы, сверкая алыми звездами победы на крыльях.

Собор Парижской богоматери, Сена, Елисейские поля, Эйфелева башня…

— Эй, парни! — кричит по радио Марсель Альбер. — А все-таки приятно, черт возьми, вновь увидеть эту железку!

На аэродроме Бурже их встречает сам Шарль де Голль. Влажнеют его глаза, сердце наполняется гордостью. Ведь это его мужественные посланцы, лучшие из лучших бойцов движения Сопротивления, армии «Сражающейся Франции». Франтиреры? Да, франтиреры. Для врага — вне закона, для Франции — гордость нации!

Вон как шумит, бурлит, ликует, торжествует Париж, чествуя летчиков «Нормандии — Немана», вон с каким восторгом следят за высшим пилотажем Робера Марки! Шпага чести, которой он мастерски сражался с врагом, теперь сверкает в зените славы под яркими лучами солнца.

Вся Франция жаждала видеть своих героев. Из города в город перелетал полк, и всюду его появление превращало обычные рабочие будни в большой праздник.

Всюду первое слово предоставляют Луи Дельфино.

Вот он в своей родной Ницце. Здесь на памятнике погибшим в войнах горожанам начертаны имена его прадеда, деда, отца, отдавших жизни за Францию.

С балкона мэрии командир полка «Нормандия — Неман» представляет летчиков, затем механиков, вкратце рассказывает об их заслугах, победах.

— Василий Ефимов! — объявляет Игорь Эйхенбаум, читающий список.

Русский сержант появляется на балконе. Дельфино обнимает его, громко сообщает?

— Мой механик. Раздаются аплодисменты.

— Мой боевой товарищ, — продолжает командир полка.

Овация усиливается.

— Мой брат!

Площадь взрывается рукоплесканиями, которые вспугнули с деревьев голубей.

— Да, я говорю — мой брат! На русских аэродромах в тридцатиградусный мороз он укрывал радиатор самолета подушками для того, чтобы его командир мог в любую минуту подняться в воздух. Он всегда был у машины, спал на ее капоте, подложив под голову кулак. Вот он каков, дорогие мои сограждане, человек, которого имею честь вам представлять. А Василий Ефимов не один такой — все наши механики поступали так же, как он… У нас бывали затруднения с продовольствием. Однажды на завтрак мне достались две котлеты и два куска хлеба. Вторую порцию я спрятал в карман и отдал на стоянке Ефимову. Василий поблагодарил, но есть не спешил. Я решил понаблюдать, что он будет делать со вторым скромным завтраком. Ефимов позвал своих друзей и разделил все на троих.

— Каждый день, — продолжали разноситься слова Дельфино над притихшей, внимавшей ему площадью, — каждый день Василий, Ефимов утром докладывал мне: «Товарищ майор, самолет к полету готов!» Однажды в шутку я спросил его: «Послушай, Ефимов, ты что, больше никаких слов не знаешь? Каждое утро ты говоришь мне одно и то же». «Нет, товарищ майор! Пока враг топчет землю моей страны, пока он терзает Францию, пока он не побежден, других слов не услышите от меня». Граждане Ниццы! Скажите, можно ли после этого удивляться, что с такими людьми полк «Нормандия — Неман» выстоял и победил?!

Шквал аплодисментов, возбужденные выкрики «Вива «Нормандия-Неман»!» были ответом на вопрос Дельфино.

А потом, когда он спустился с балкона в море цветов, к нему обратилась маленькая, худенькая пожилая женщина;

— Я ищу Анри. Где Жорж?

Она смотрела печальными, полными надежды глазами. Рядом стоял Морис Гидо — верный друг Жоржа. Она повернулась и к нему:

— Скажите же, где он?

Как сообщить? Какие слова найти? Разве скажешь, что Жорж Анри стал последней жертвой полка в войне?

Все знали, что он сирота, воспитывался в доброй французской семье, приютившей его. Жорж был сердечный, откровенный, терпимый к недостаткам друзей, преданный товарищ. Хороший пилот. Сбить за короткий срок пять самолетов противника не каждому удавалось. И надо же случиться…

Это было 12 апреля 1945 года. Полк примостился на маленьком клочке земли невдалеке от залива Фриш-гаф. Напротив, в шести километрах, с трех сторон омываемый водами Балтики, находился небольшой полуостров. Там закрепились остатки дивизии «Рейх». Громадные пушки береговой артиллерии прикрывали их со стороны Кенигсберга.

Эти пушки однажды подвергли обстрелу площадку, на которой приземлились французские «яки». Сначала они подняли на воздух цистерну с горючим. Потом разрушили аэродромный командный пункт. Сожгли воздушную машину Мориса Гидо.

Нужно было что-то предпринимать. Договорились с Захаровым, что он пришлет штурмовиков.

Гитлеровцы, как бы почуяв скорый конец, повторно начали интенсивный, массированный обстрел аэродрома. Весь личный состав полка успел укрыться в предусмотрительно отрытой траншее. Не оказалось там лишь Дельфино и Анри. Они находились недалеко от радиомашины, когда прямым попаданием снаряда ее разнесло в щепки.

— Бежим! — скомандовал Дельфино, но Анри постоял с секунду с застывшим взглядом и начал падать.

Командир подхватил летчика на руки и побежал к землянке медицинского пункта.

— Ничего, мой полковник, ничего, это пройдет, — шептал белыми губами Жорж.

К полудню он скончался.

Картина воспоминаний промелькнула в сознании Дельфино. Женщина почувствовала: с Анри произошло что-то ужасное, но не хотела верить этому.

— Вы здесь не все? — спросила дрожащим голосом. — Еще одна эскадрилья не прилетела?

Спазмы перехватили горло Мориса Гидо и Луи Дельфино.

— Да, — ответили они, — здесь не все. Еще одна эскадрилья осталась… в России.