В 1970 году вышла в свет работа В. М. Жирмунского «Анна Ахматова и Александр Блок», положившая начало серьезному исследованию этой необычайно сложной темы. В заключительной части статьи было опубликовано не изданное до того времени стихотворение Анны Ахматовой «Ты первый, ставший у источника…», посвященное Александру Блоку. В качестве источника публикации В. М. Жирмунский указал автограф, находящийся в фонде А. А. Ахматовой в ГПБ (фонд № 1073 в Отделе рукописей Государственной Публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина, ныне Российская национальная библиотека — РНБ, ед. хр. 114), правда, без точного шифра рукописи. В вышедшем через пять лет после смерти ученого издании произведений Ахматовой этот текст был напечатан в разделе «Стихотворения, не вошедшие в основное собрание», а в комментарии было указано: «В рукописном плане собрания стихотворений отнесено по времени создания к Ч („Четкам“. — Н. К., О. Ф.). Демонический образ Блока предвещает позднейшие строфы „Поэмы без Героя“». Что касается первой части этого комментария, считаем необходимым отметить, что стихотворение упоминается не в каком-либо рукописном плане сборника (в подобном документе его было бы непросто заметить даже самому дотошному исследователю), а в кратком перечне дополнений на обороте проекта титульного листа сборника «Четки». В 1960–1961 годах Ахматова, как известно, составляла план своего первого «Бега времени» (1962–1963), зарезанного впоследствии цензурой из-за отрицательной рецензии Е. Книпович. Именно к этому предполагавшемуся изданию Ахматова сделала проекты титульных листов, на обороте которых указала, из каких изданий необходимо брать тексты стихотворений. Так, на обороте титульного листа «Четок» с эпиграфом из стихотворения Е. А. Баратынского («Прости ж навек! Но знай, что двух виновных, / Не одного найдутся имена / В стихах моих, в преданиях любовных») она записала: «Печатать по берлинскому изданию 1922–23 гг. (Алконост и „Petropolis“) убрав (так! — Н. К., О. Ф.) вздор». Эта запись сделана простым карандашом, который приблизительно можно датировать 1960–1961 годами. Далее было сделано несколько дополнений фиолетовыми чернилами, которые также можно отнести к этому периоду: «<…> прибавив 1) Земная слава 2) Как страшно… (1913) 3) В зеркале (1913) 4) Ты мог бы… (1913) 5) Проводила друга (1913)». К этому же времени относятся последние добавления, сделанные яркими синими чернилами (тонкая линия): «и Блоку 6) „Ты первый, ставший у источника…“». Чуть позже простым карандашом было приписано: «Кроме того взять из „Белой стаи“ стихи 1914 г. до войны». Относительно второй части комментария В. М. Жирмунского («Демонический образ Блока предвещает позднейшие строфы „Поэмы без Героя“») заметим, что синие чернила на обороте проекта титульного листа свидетельствуют об одновременности создания вписанного дополнения и «блоковской» строфы в «Поэме без Героя»: средства записи строфы «Это он в переполненном зале…» и вставки на обороте проекта титульного листа «Четок» «и Блоку 6) „Ты первый, ставший у источника…“» идентичны. Теми же синими чернилами сделан ряд исправлений: «И поведано чьим-то словом» — на «И его поведано словом», «Шаль воспетую…» — на «Кружевную шаль…», строчная «д» — на прописную в строке «А другой как Демон одет». Таким образом, связь стихотворения «Ты первый, ставший у источника…» и «блоковской» темы в «Поэме без Героя» сомнений не вызывает, но что чему предшествовало — сказать трудно. Возникает даже вопрос: не тогда ли, в 1960-м, было создано само стихотворение «Ты первый, ставший у источника…»?
После того как стихотворение было напечатано в серии «Библиотека поэта», оно стало входить в основные издания произведений Ахматовой. Так, например, в двухтомнике, подготовленном В. А. Черных, оно помещено в раздел «Поздние черновые редакции стихотворений 1907–1928 годов», в примечании же указано, что печатается по текстам, опубликованным в «Русской литературе» и «Библиотеке поэта» (то есть в основе — тот же автограф из ГПБ (РНБ)).
В вышедшем в серии «Библиотека „Огонек“» двухтомнике, составителем которого является М. М. Кралин, стихотворение напечатано в разделе «Стихотворения разных лет», а в комментариях сказано: «Автограф (ОР и РК ГПБ, ф. 1073) — позднего происхождения; стихотворение восстанавливалось Ахматовой по памяти, вероятно, в 50-х гг. Знак вопроса после даты принадлежит автору. Характеристика Блока в этих стихах ближе к поздней ахматовской оценке его образа (ср. „С мертвым сердцем и мертвым взором…“ в „Поэме без героя“), поэтому дата „1914“ вызывает сомнение, скорее это стихотворение было переработано Ахматовой».
Эти сведения и трактовка М. М. Кралина в основном повторяются (возможно, заимствованы) в комментарии одного из составителей восьмитомного Собрания сочинений — Н. В. Королевой, в котором стихотворение напечатано по хронологии в первом томе Собрания: «Знак вопроса после даты — 1914 — принадлежит Ахматовой. Стихотворение восстанавливалось ею по памяти в 1950–1960-е годы и носит следы позднего осмысления Ахматовой облика Блока (особенно во 2-й строфе). Печ. по автографу РНБ».
Итак, во всех изданиях, где указан источник публикации стихотворения «Ты первый, ставший у источника…», таковым называется автограф, хранящийся в РНБ. И если текст стихотворения совпадает во всех перечисленных публикациях (с некоторыми разночтениями в знаках), то разнообразие датировок удивляет как исследователей, так и читателей. В. М. Жирмунский датирует стихотворение «Между 1912–1914», В. А. Черных — «<1914?>», М. М. Кралин и Н. В. Королева — «1914?».
Каковы же текст и дата в самом автографе стихотворения?
После опубликования в 2006 году в «Ахматовском сборнике» фотокопии подлинника (в качестве иллюстрации к статье В. В. Мусатова) обнаружилось, что все издатели несколько вольно обошлись не только с датировкой: в автографе — «1910-ые годы» (пометы или уточнения отсутствуют), но и с самим текстом: в строке «Тебе отчитанных минут» во всех изданиях без пояснений слово отчитанных заменено на отСчитанных. Когда мы попытались обратить внимание специалистов на этот факт (например Р. Д. Тименчика, М. Б. Мейлаха и др.), они уверенно характеризовали слово отчитанных в автографе как описку Ахматовой. Однако даже если не считаться с тем, что данная запись — единственный известный текст стихотворения, не имеющий дубликатов и вариантов в ее рукописном наследии, корректировка публикаторов не кажется нам убедительной (тем более что никто ее и не обосновывал). Попытаемся самостоятельно понять логику сторонников версии «описки».
Однозначность трактовки (и, соответственно, правки ахматовского текста) основана, по сути дела, на автоматизме восприятия — всеобщей «угадываемости» смысла, заданного темой смерти. Степень предсказуемости здесь особенно высока, поскольку смысл при таком прочтении базируется на устойчивых выражениях «минуты / часы / дни сочтены» и «отмеренные годы жизни». Однако такое качество, как «угадываемость», предсказуемость элементов структуры, свойственно, как показал Ю. М. Лотман, нехудожественным и эпигонским текстам — «в художественном тексте этого не наблюдается: степень „неожиданности“ в следовании элементов или же приблизительно одинакова, или даже возрастает к концу <…>». Таким образом, «отсчитанные минуты» просто лишают финал стихотворения индивидуальной образности, переводя его на уровень банальности (всеобщности) естественного языка.
Что касается датировки В. М. Жирмунского, ясно, что время написания стихотворения он определяет как промежуток между выходом первого и второго сборников; В. А. Черных, по-видимому, руководствовался теми же соображениями, но, заключив дату в угловые скобки, тем самым указал, что она поставлена не Ахматовой, а публикатором. Заявления же остальных публикаторов о том, что дата «1914» и знак вопроса после года якобы принадлежат Ахматовой, заставляют сильно усомниться в качестве подготовленных ими изданий.
Сам автограф стихотворения записан простым карандашом с характерным грифелем на отдельном листе тонкой желтоватой бумаги формата А4. В архиве Ахматовой в Отделе рукописей РНБ подобных листов немного, а запись отличается от большинства других записей карандашом, хотя данное средство записи чаше всего бывает трудно идентифицировать. Мы обнаружили несколько листов похожей бумаги, на которых записи сделаны похожим карандашом. Это, по всей видимости, план книги и опять же проект титульного листа сборника Ахматовой «Стихотворения», который подготавливался ею в 1960-м, а вышел в свет в 1961 году. На проекте титульного листа сборника первоначальная дата «1960» исправлена на «1961». Таким образом, мы имеем еще одно подтверждение о времени восстановления (а возможно, и создания — здесь мы согласны с мнением М. М. Кралина и Н. В. Королевой о «позднем происхождении» и «позднем осмыслении») стихотворения «Ты первый, ставший у источника…» как 1960 годе (кстати, 80-летие со дня рождения Блока).
Почему Ахматова в перечне не указала к нему даты, а просто поместила между стихами с точной датировкой — 1913 — и стихами 1914 года «до войны» из «Белой стаи»? Возможно, все дело в поправке на новый стиль, тогда стихотворение относится к концу 1913 ст. ст. — началу 1914 н. ст. (вскоре после ее визита к Блоку 15 декабря 1913 года по ст. ст.). Но скорее всего, точной даты Ахматова просто не помнила (ведь между первичным текстом — если он действительно был создан в 1910-е годы — и известной нам записью пролегают четыре с половиной десятилетия), и память автора должна была опираться на некоторые значимые в контексте отношений с Блоком события, что опять отсылает к концу 1913 — началу 1914 года: встречи, обмен визитами, письмами и стихотворениями.
Мифические сведения комментаторов о том, что знак вопроса после даты (1914) «принадлежит Ахматовой», проникли и в научные исследования, но, на наш взгляд, даже подтверждение подобного факта ничего не изменило бы в восприятии текста. В нем действительно угадываются две цитаты из стихов Блока 1914 года (строка «Но годы страшные пройдут» отсылает к блоковскому «Мы — дети страшных лет России», ср. там же — «испепеляющие годы», а тайный холод в последней строке — трансформированная цитата из послания «О, нет! не расколдуешь сердца ты…», написанного Блоком в день визита Ахматовой: «Но есть ответ в моих стихах тревожных: / Их тайный жар тебе поможет жить»), но, как точно заметил В. В. Мусатов, «скорее всего <,> Ахматова позже всего лишь „записала“ то, что отчетливо поняла в Блоке в 1914 году. Это — стихи не столько 1914 года, сколько „о 1914 годе“».
Итак, при истолковании стихотворения мы предлагаем опираться на текст автографа — со строкой «Тебе отчитанных минут» и двойную датировку — «10-ые годы», <около 1960-го>; при этом особое внимание следует уделять событиям и стихам обоих поэтов конца 1913–1914 года.
Из всех значений глаголов отчитать/отчитывать в ахматовском тексте, на наш взгляд, «работают» два: 1) прочитать что-то кому-то — с коннотациями исполнения некой обязанности или ответа перед кем-то (т. е. собственно отчета); 2) «исцелить чтеньем Евангелий или заклинательных молитв» (В. И. Даль); отчитывали обычно больных, бесноватых и только что умерших (в последнем случае речь шла, разумеется, о спасении души).
Относительно первого значения — трудно представить, чтобы Ахматова, будучи у Блока, не читала ему своих стихов (хотя нигде об этом не упоминается). Но даже если исключить подобное предположение, ее записные книжки однозначно свидетельствуют о том, что Блок воспринимался ею в конце 1913 года как мэтр и что она даже в 1965-м прекрасно помнила свои немногочисленные чтения стихов «при Блоке». В собирательном «мы» нет противоречия: многие держали своеобразный экзамен перед «величайшим европейским поэтом» или исповедовались перед «человеком-эпохой» — см., например, воспоминания Е. Ю. Кузьминой-Караваевой.
«Тайный холод» в контексте последней строки автографа — сильное душевное волнение и страх, как их нередко ощущает лирическая героиня Ахматовой, ср.: «Так беспомощно грудь холодела…» («Песня последней встречи»), «холодная дрожь» («Мелхола»), «О, сколько раз вот здесь я холодела / И кто-то страшный мне кивал в окне» («При музыке») и др. Сковывающий холодом страх — это нередко знак опасного приближения к границе жизни и смерти, к демоническому миру призраков, от которых надо «освободиться чтением», т. е. отчитаться (В. И. Даль) молитвой, что и делает героиня-автор в «Поэме без Героя»: «Но… / Господняя сила с нами! <…> И я чувствую холод влажный, / Каменею, стыну, горю…»; первоначальный текст — «Холодею, стыну, горю»), И в стихотворении «Ты первый, ставший у источника…» вполне уместно это значение — молитвой освободиться от «измучившего» мертвого взора полуношника. Однако в Блоке Ахматова видела не только демоническую, но и серафическую природу (что отмечается почти всеми исследователями данной темы) и даже назвала его как-то «типичным падшим ангелом», потому не менее важно значение исцеляющей молитвы, спасительной не для себя, а для другого.
В. В. Мусатов в стихах Ахматовой «об инфернальном двойнике Блока» отмечает «логику превращения старика в молодого („мертвого“ в „живого“)», и преображение это происходит на пороге смерти. Александр Блок в упоминаемом выше стихотворении «О, нет! не расколдуешь сердца ты…» включал адресата послания (а в этом адресате Ахматова, учитывая дату написания, не могла не видеть себя) в сюжет своей «человеческой» смерти и посмертного существования («И тень моя пройдет перед тобою / В девятый день и день сороковой…»). Одно из звеньев этого сюжета — отчитывание покойника: «Все будет сном: что ты хоронишь тело, / Что ты стоишь три ночи в головах». Три ночи читали над умершим молитвы во спасение его души; наиболее яркий (а в чем-то и близкий блоковской теме у Ахматовой) литературный пример этого сюжета дан в гоголевском «Вие». Панночка-ведьма ждет исцеления от того, кому известна ее страшная тайна: «Никому не давай читать по мне, но <…> привези бурсака Хому Брута. Пусть три ночи молится по грешной душе моей. Он знает…». В «Вие» можно увидеть один из многих литературных источников некоторых черт образа Блока в творчестве Ахматовой. Вот описание мертвой панночки: «Казалось, никогда еще черты лица не были образованы в такой резкой и вместе гармонической красоте. <…> Но в них же, в тех же самых чертах, он видел что-то страшно пронзительное. <…> Ведьма! — вскрикнул он <…> и стал читать свои молитвы». Добавим сюда ощущение Хомы, когда несут покойницу в церковь (он «чувствовал на плече своем что-то холодное, как лед»), железное лицо Вия и мотив опасного, губительного взгляда, повторяющийся в «блоковских» стихотворениях Ахматовой.
Безусловно, «религиозное беспокойство о судьбе Блока» чувствовала не одна Ахматова (хотя собирательное «мы» при обращении к «человеку-эпохе» вряд ли требует обоснования). Тем не менее П. Н. Лукницкий свидетельствует (с ее слов), что, «когда умер А. Блок, у АА не было ощущения беспокойства за него <…>». Действительно, в стихах Ахматовой 1921 года видна спокойная даже не вера, а уверенность в том, что «заступницей» поэта является сама Пресвятая Богородица — см. «А Смоленская нынче именинница…» (в первоначальном варианте: «Ах, Смоленская нынче именинница…» с заглавием «28 июля 1921») — о похоронах Блока, а также стихотворение, написанное на девятый день его смерти «Не чудо ли, что знали мы его…» (в некоторых публикациях «Не странно ли…»): «И Пресвятая охраняла Дева / Прекрасного Поэта своего». Именно этот поворот блоковской темы позволяет понять первую строку стихотворения «Ты первый, ставший у источника…».
О каком источнике идет речь? Мы думаем, что это отсылка к Апокалипсису, где говорится о тех, «которые пришли от великой скорби» (ср. в «А Смоленская нынче именинница…»: «Наше солнце, в муке погасшее»): «За это они пребывают ныне перед престолом Бога <…> Они не будут уже ни алкать, ни жаждать <…> Ибо Агнец <…> будет пасти их и водить их на живые источники вод <…>» (Откр. 7:14–17). Среди книг с дарственными надписями, полученных Ахматовой от Блока в январе 1914 года (надписи датированы 1913-м), были и «Стихи о Прекрасной Даме», где стихотворению «Верю в солнце завета…» предпослан эпиграф из Апокалипсиса: «И Дух и Невеста говорят: прииди». Призыв этот имеет прямое отношение к теме благодатного обновления после смерти — обновления, исходящего от того самого источника, от «чистой реки воды жизни, светлой, как кристалл»: «И Дух и Невеста говорят: прииди! <…> Жаждущий пусть приходит, и желающий пусть берет воду жизни даром» (Откр. 22:1, 17). Неслучайно на странице автографа за стихотворением «Ты первый, ставший у источника…» следует еще один «восстановленный» текст с той же датировкой («10-ые годы»): «Кому-то желтый гроб несут, / Счастливый кто-то будет с Богом <…>».
Таким образом, при внимательном отношении к источнику обнаруживается характерная черта поэтического словоупотребления Ахматовой — многозначность семантики, выстраиваемая на базе одной лексемы.