Сохранился экземпляр книги стихов Валерия Брюсова «Tertia vigilia» (М.: Скорпион, 1900) с дарительной надписью:
Противопоставление, обозначенное в этом инскрипте, указывает на ту идейно-психологическую дистанцию, которая неизменно сохранялась в длившейся около двух десятилетий истории взаимоотношений двух мэтров русского символизма. По типу личности Мережковский всегда, на всех этапах своей духовной эволюции — вероучитель и проповедник, все свои творческие и религиозно-созидательные инициативы выстраивающий под знаком целеполагания, указующего вектора. Брюсов — личность изначально протеистичная, многовекторная; во всем многообразии своих литературных проявлений он исходит из центрального принципа, утверждающего безусловную ценность свободы индивидуума и, соответственно, свободы его самовыражения — и тем самым безусловной свободы искусства от каких-либо внеположных ему предписаний. Мережковский и Брюсов могли быть — и часто были — соратниками в тех или иных конкретных обстоятельствах литературно-общественной жизни, но никогда не были единомышленниками. Моменты сближения, иногда возникавшие между ними, всякий раз были обусловлены благоприятствовавшими этому сближению обстоятельствами, но отнюдь не родством душ или подспудно определившимся созвучием мировоззрений. «Между нами никогда не было ни дружбы, в настоящем смысле слова, ни внутренней близости, — писала в мемуарном очерке о Брюсове З. Н. Гиппиус, мыслившая себя в данном случае частью неразрывного целого, определяемого как „Мережковские“. — Видимость, тень всего этого — была. <…> Если с Блоком у нас отношения внутренние были шире внешних, то с Брюсовым даже не наоборот, а почти сплошь они были внешние».
Содержание и смысл этих «внешних», достаточно интенсивных взаимоотношений, сыгравших в русском литературном процессе начала XX века весьма значимую роль, заслуживают пристального описания и исследования, и в данном случае за исполнение этой задачи мы не беремся. Непременным условием ее исполнения является опора на переписку Брюсова с «триумвиратом» Мережковских — Д. С. Мережковским, З. Н. Гиппиус и Д. В. Философовым. Ее корпус доступен (остерегаемся сказать: сохранился) далеко не в полном объеме. Из писем Брюсова, отправленных Мережковским и отложившихся, надо полагать, в свое время в их рукописных собраниях, на сегодняшний день выявлена лишь малая часть. Семь писем в составе той части архива Мережковских, которая была приобретена Томасом Уитни (Whitney) в Париже и ныне хранится, как часть коллекции собирателя, в Амхерсте (США). Два письма Брюсова в этой подборке адресованы Философову (1906, 1907), два — Мережковскому (1907), три — Гиппиус (1907, 1911). О том, что в данном случае налицо лишь малый фрагмент того корпуса писем Брюсова, который мог бы быть представлен в собрании Мережковских, можно судить по соотнесению с содержанием московского архива Брюсова: в нем хранятся адресованные Брюсову 45 писем Мережковского, 152 письма Гиппиус и 31 письмо Философова.
Эти письма из архива Брюсова, а также находящиеся там же черновые и/или неотправленные письма Брюсова к З. Н. Гиппиус составили публикацию «Переписка З. Н. Гиппиус, Д. С. Мережковского, Д. В. Философова с В. Я. Брюсовым» (публикация и подготовка текста М. В. Толмачева, вступительная заметка и комментарии Т. В. Воронцовой), появившуюся в двух выпусках «Российского литературоведческого журнала» (1994. № 5/6. С. 276–322; 1996. № 7. С. 200–226) и двух выпусках преемственного ему «Литературоведческого журнала» (2001. № 15. С. 124–260; 2005. № 19. С. 165–257). Эта публикация, растянувшаяся более чем на десятилетие, не исчерпала, однако, всего доступного корпуса текстов, к ней относящихся. В нее не вошло письмо Брюсова к Мережковскому от 29 января 1906 года, хранящееся в фонде Брюсова в Пушкинском Доме. И более чем странно, что за пределами публикации остались письма Брюсова к Мережковскому из того же московского архива Брюсова, к которому восходят все остальные тексты названной публикации — копии и черновые, предварительные варианты текстов писем, отправленных адресату. Едва ли этими документами решили пренебречь по здравом разумении: в их историко-литературной значимости, кажется, нет возможности усомниться, они неоднократно цитировались в исследовательской литературе. Скорее всего, в данном случае мы в очередной раз имеем возможность констатировать то снижение уровня профессиональной требовательности к филологической печатной продукции, примеры которого наблюдаются сплошь и рядом — и которые, в частности, не устает приводить Н. А. Богомолов (не только неутомимый исследователь, но и усердный, не щадящий себя читатель) в своих многочисленных рецензиях на новые книги, появляющихся в журнале «Новое литературное обозрение».
* * *
Ниже впервые публикуются по автографам письма В. Я. Брюсова к Д. С. Мережковскому, хранящиеся в фондах Брюсова в Отделе рукописей Российской государственной библиотеки и в Рукописном отделе Института русской литературы (Пушкинский Дом) РАН, а также неотправленное письмо Д. С. Мережковского к В. Я. Брюсову, автограф которого, входящий в состав коллекции А. Я. Полонского (оп. 1, ед. хр. 7), хранится ныне в Архиве-библиотеке Российского фонда культуры (Москва).
БРЮСОВ — МЕРЕЖКОВСКОМУ
1
12 ноября 1901 года, Москва. [563]Валерий Брюсов.
1901.
Многоуважаемый Дмитрий Сергеевич!
Ю. Бартенев [564] спрашивает у меня еще, что именно хотели Вы читать: что-либо из уже напечатанного, или главу, которая напечатана лишь теперь, или нечто особое; в последнем случае было бы желательно иметь и «текст», возвращенный при бумаге. Иначе ему при его ходатайствах всегда могут возразить: — ведь Вы не знаете, что написал там «литератор Д. Мережковский». Он полагает, что дело вполне поправимое [565] . Я же, как и Вы сами, не очень надеясь, думаю все-таки, что будет полезно (и для Вашего чтения о Гоголе [566] , и для разных чтений разных лиц), если Бартенев немного покричит на эту «попадью», как у нас называют попечителя [567] . А покричать Бартенев склонен и способен.
О смерти Толстого заговаривали и у нас [568] . Перед домом его собиралась толпа, добиваясь вестей. — О головке Леонардо я опять говорил С. А. Полякову; он напечатает непременно; только Ваш оттиск слишком бледен и много потеряет при воспроизведении [569] . — «Религиозно-философские собрания», конечно, что-то желанное очень [570] . Но ведь Вы наверное знаете наизусть, что скажет Перцов, Философов, Миролюбов и даже Розанов [571] . А им подобало бы угадывать во многом, что скажете Вы. Потому Победоносцев, синод, митрополит и разные другие светские и духовные лица действительно нужны [572] . А что я был бы рад примкнуть и так и иначе, чт о говорить. Редко же бываю в Петербурге уже потому, что как-то боишься за часы: хочешь докончить и то и другое и многое, столько книг, о которых думаешь, что они необходимы. А в конце концов бросаешь и дни и недели на слишком знакомые приманчивости. — Завтра Флексер читает в этом самом Историческом м<узее> о совре<ме>нной литературе и журналах [573] .
Сердечно преданный
2
Середина ноября 1901 года, Москва.Валерий Брюсов.
Многоуважаемый Дмитрий Сергеевич!
Новым козырем (если не обидно это сравнение) в Вашем деле — лекция Флексера, то есть то, что ее разрешили. Я буду очень на этом настаивать. Внешне чтение прошло (это Вам, вероятно, любопытно) блистательно. Зала была наполнена и переполнена, и желающим отказывали в билетах [574] . (А когда читал Бальмонт, все слушатели могли друг с другом здороваться [575] .) Лекция — как вообще все писания Волынского, Вы их лучше меня знаете. Но ожесточеннее всего, кажется, бранил он именно Вас [576] . Когда дошел он до места, где поносит Михайловского, называя его жандармом, — начались свистки, сверху, из толпы студентов. Но они были совершенно заглушены хлопаньем [577] . Я рассматривал рукоплещущих — почти все молодые, и почти все не евреи. И по окончании чтения часть, небольшая, свистала, — а значительная группа бодро, упрямо стояла, глядя на них в упор, и аплодировала. Вспоминаю, что в прошлом году, когда я читал стихи на некоем «вечере нового искусства» (кстати, тоже давшем полный сбор), меня встретили аплодисментами, — наверное не из числа личных знакомцев [578] . Значит, в Москве есть какое-то количество читателей и слушателей, которых не пугает новое и нападки на Михайловского и которым не дико, когда слово «безумный» применяется как честь (а одна наша газета сегодня защищает Достоевского, думая, что Фл<ексер> разбранил его, назвав безумцем) [579] . Конечно, эти слушатели еще не знают различия между Волынским и Мережковским, а только помнят Северный Вестник, да знают слова Борьба за идеализм [580] , — но они составят ядро на Вашем чтении, они будут не только слышать, но и слушать. Им Вы и Ваше чтение нужны. Итак, присылайте текст лекции, мы будем хлопотать всячески [581] . Ведь даже для цензуры и округа это нелепо — разрешать Флексеру и запрещать Вам.
Преданный сердечно
3
Февраль 1903 года, Москва.Валерий Брюсов.
1903.
Уважаемый и дорогой мне Дмитрий Сергеевич!
Получил Вашу рукопись и письмо [582] . Я писал Вам, что посылаю от Скорпиона двести рублей, не как полную «оплату» Ваших (и Зинаиды Николаевны) страниц в Сев<ерных> Цветах, но «в счет» [583] . Как-то однажды Зинаида Николаевна писала нам, что считает свой гонорар в 150 р. с печатного листа [584] . Так мы и продолжаем считать. И Вы хорошо знаете, что это гонорар довольно значительный. Северные же Цветы пока давали издателю только убыток.
Что до оценки сборников стихов, то 200 и 200 р. — цифры, опять указанные Зинаидой Николаевной [585] . Притом ее сборник будет так невелик, что за него нельзя назначить даже 1 р. в продаже. Сделайте расчет, и Вы увидите, что Скорпион едва-едва получит обратно свои деньги, если издание даже распродастся до конца.
Совершенно необходимо переменить заглавие Вашего отрывка. Поставленное Вами слишком длинно, слишком неопределенно. И в тексте его трудно уместить, и в оглавлении, и особенно (что всего важнее) — в объявлениях. Нужно что-нибудь более короткое, непременно с указанием на Ваш роман. Нельзя ли так:
Попойка
Из черновых набросков для романа «Петр и Алексей». —?
Или (если Вы не хотите слова «Попойка»):
Из черновых набросков
к роману
Петр и Алексей —?
Или еще:
Петр и Алексей.
(Черновые наброски для одной из глав романа).
Пожалуйста, исполните эту «издательскую» просьбу [586] .
Ваш сердечно
4
Около 10 сентября 1903 года, Москва.Ваш Валерий Брюсов.
1903.
Уважаемый Дмитрий Сергеевич!
Серг<ей> Алекс<андрович> решительно не возьмется этой осенью за издание Дафниса [587] . И я не вижу с своей стороны возможности настаивать. Скорпион печатает сейчас тринадцать книг; расходы предстоят ощутительные очень. А Дафнис ни в каком случае не такая книга, чтобы могла окупить себя, т. е. если издать ее, как предлагаете Вы, роскошно (а иначе не стоит!). Но неужели с Дафнисом как-нибудь связана Судьба Г<оголя>? [588] Было бы очень грустно.
На добрых словах спасибо. Но разве я в общем враждебен Н<овому> Пути? [589] Но есть в нем одна сторона, с которой я не могу примириться: и это не «антиэстетичность», как говорите Вы, а «антилитературность» [590] . Вы мне и лично говорили, что, по Вашему мнению, литературы более нет и пока она не нужна. И это отсутствие любви к литературе сказывается в Н<овом> Пути не столько помещением пошлых рассказов, вроде «Ставленника» [591] , сколько полной разобщенностью с мировой литературой. В Н<овом> Пути бывали прекрасные стихи, хорошие переводные рассказы, отзывы о важных книгах, но случайно. Н<овый> Путь смотрит на литературу свысока, как на что-то низшее, чем его собственное дело. И вот этот «взгляд свысока» мне мучителен. Все-таки я прежде всего «литератор» (не в Верленовском смысле) [592] и современных художников слова — хотя бы Верхарна или Георге [593] — считаю такими же вождями человечества, какими были в свое время Шекспир, Гете, Достоевский. Замечательно, что Н<овый> Путь создал своих сотрудников во всех областях, кроме «литературной хроники», которая в нем поразительно скудна, бесцветна, безыдейна (не считаю полемических нападок З. Н., которые удивительно не в тоне Н<ового> П<ути>). Люди, любящие литературу, инстинктивно не идут к Н<овому> Пути, чувствуют в нем что-то враждебное. Так и я. Все великое (это не преувеличено) в Н<овом> Пути я приветствую, все плохое — могу принять как неизбежное, но всегда слишком многого будет мне в нем недоставать. И это не потому, что он, журнал, делает разбег для прыжка, а неизбежно и по существу. Из этого-то сознания (каковы бы ни были случайные поводы) все мои жалобы, упреки, пени.
P.S. В Москве стачка наборщиков; все работы в типографиях остановились; газеты не выходят [594] .
5
20 августа 1905 года, Москва.Валерий Брюсов.
20 августа 1905.
Уважаемый Дмитрий Сергеевич!
Я писал Вам тотчас по получении Вашего письма, но на Литейный, так как Вы не указали иного адреса [595] . Потом телеграфировал туда же, и из ответной служебной телеграммы узнал точно, где Вы.
«Весы» очень, очень, очень хотят «Грядущего Хама», ждут рукописи с нетерпением [596] . С своей стороны они просят Вас принять, чтобы не путать их расчеты, гонорар в 75 р. с листа (набранного крупным шрифтом). Вы считаете, что в «Хаме» будет 3½-4 листа. Это и составит назначаемые Вами 300 р., потому что лист «Весов» вмещает очень немного текста, меньше чем — покойного «Пути» [597] . Набор начнется немедленно по получении оригинала и корректура будет Вам выслана тотчас же.
Об отдельном издании «Хама» трудно говорить, не видав самой статьи. Условия такого издания должны зависеть от «ходкости товара», т. е. от того, в каком количестве экземпляров можно будет печатать книгу [598] .
«Гоголь» деятельно печатается, и осенью будет в книжных магазинах [599] .
Уважающий и преданный
6
29 января 1906 года, Москва.Валерий Брюсов.
1906, янв<аря> 29.
Уважаемый и дорогой Дмитрий Сергеевич!
С. А. Поляков совершенно согласен с предлагаемыми Вами условиями. Если Вы решите отдать Вашу статью о Достоевском «Весам», умоляем — высылайте рукопись немедленно, чтобы мы могли хотя бы начать статью в февральском №, который уже печатается [600] . Тотчас же (день в день) по получении Вашей рукописи мы вышлем Вам 250 р., в счет гонорара (я считаю приблизительно 3½ листа по 75 р.). Если статья окажется больше, нежели Вы предполагали (что возможно, ввиду небольших размеров листа «Весов»), мы вышлем дополнительный гонорар немедленно по напечатании.
«Золотое руно» объявляет в № 1 Вашу статью «Все против всех» [601] . Нет ли здесь недоразумения? В числе рукописей, переданных Вами С. А. Полякову в набор, есть одна с таким точно заглавием [602] .
Стихи З. Н. «пойдут» в мартовской книжке «Весов» [603] . Пишу З. Н. отдельно.
Сердечно уважающий и преданный
7
Вторая половина апреля (ст. ст.) 1906 года, Москва.Валерий Брюсов.
Уважаемый и дорогой Дмитрий Сергеевич!
Радуюсь очень Вашему доброму мнению о моей статье [604] . Я всегда был Вашим усердным читателем, издавна, еще до появления «Символов» [605] . Был у меня в те далекие дни сотоварищ, тоже писавший стихи, и мы, помню, спорили с ним целые вечера: я был Вашим поклонником, а он предпочитал Вам Фофанова [606] . — Раньше, чем о «черте и хаме», писал я о Вас в «Слове», как о руководителе движения «Нового Пути»: [607] Вы, кажется, видели эту статью. Подумываю написать о «Петре», которого недавно перечел, причем получил, конечно, гораздо более правильное впечатление, чем при отрывочном чтении в журнале [608] .
«Весы» очень хотели бы Вашего более постоянного участия, Вашего и Зинаиды Ник<олаевны>. Я думаю, уверен, что в вопросах литературы, искусства, культуры — мы вовсе не так далеки друг от друга, т. е. мы, «Весы», и Вы, Д. Мережковский. По крайней мере постольку, поскольку эти вопросы подлежат обсуждению на журнальных страницах, мы (опять-таки «Весы» и Вы) вряд ли будем противоречить друг другу. — Но скажу Вам, что Вы горько обидели «Весы»: уступив отдельное издание Вашего «Пророка» Пирожкову [609] . Во-первых, «Пророка» охотно напечатал бы «Скорпион», а во-вторых, Пирожков очень уж поторопился с выпуском этой книги: она вышла (судя по объявлениям, самой книги мы еще не видали) в середине апреля; между тем, если бы мы разделили статью на 3 №№, как одно время подразумевали, она в «Весах» была бы закончена лишь в мае.
Псевдоним т<оварища> Германа действительно известен б о льшему числу лиц, нежели это должно было бы быть [610] . Меня поразил, напр<имер>, некто Гюнтер [611] , который определенно указывал на автора статьи. Было это при Б. Н. Бугаеве [612] , и мы оба тотчас спросили, почему он предполагает, что под Германом скрывается именно это лицо. Гюнтер сослался на Вяч. Иванова, но думаю, что эта ссылка была неверна. У нас в редакции псевдоним был известен С. А. Полякову (это естественно) и двум нашим секретарям (сначала Б. Рунт, после М. Ликиардопуло [613] ), которым это было нужно для распределения гонорара. Вижу теперь, что и этого числа посвященных оказалось слишком много. Мы просим теперь позволения подписать тем же именем Германа вторую нашу статью «Золотому Руну» — ответ на его ответ [614] . Я писал об этом З. Н., прося в случае несогласия т<оварища> Германа — телеграфировать. Полагаю, что появление второй статьи, за прежней подписью, но все же написанной несколько иным слогом, рассеет подозрения. В статье не будет ничего непристойного: высмеивание пышного слога С. Кречетова.
«Золотое Руно», кажется мне, безнадежно. Никакие блестящие гастролеры не спасут театра без режиссера, без собственной труппы, без человека, который умел бы оценивать пьесы. Но обидно, без конца обидно, что большие, даже громадные деньги (год будет стоить свыше 100 000 р.), которые дали бы возможность существовать и оказывать свое влияние совершенно исключительному изданию — дают в результате такой посредственный, банальный «ежемесячный, художественный журнал».
Уважающий и преданный
P.S. В Вашем письме есть обещание, очень для меня дорого<е>, которое позвольте мне запомнить: написать когда-нибудь обо мне [615] .
8
10/23 октября 1906 года, Москва.Валерий Брюсов.
10/23 окт<ября> 1906.
Дорогой и уважаемый Дмитрий Сергеевич!
Вашим письмом мы поставлены в положение прежде всего «неловкое» [616] .
Недели три назад З. Н. ответила отказом на наши предложения, признала предлагаемую нами форму «соединения» — «неустроимой» [617] . Что то был именно отказ, чуть-чуть лишь смягченный словами «вряд ли», «вероятно», можно было бы подтвердить целым рядом цитат из письма З. Н., которая к тому же сама «формулировала» свои выводы. Но, думаю, в этом нет надобности, так как З. Н., конечно, помнит, что именно она писала. Теперь же, совершенно неожиданно для нас и в полном противоречии с письмами З. Н., Вы возвращаетесь к нашему предложению, находите его приемлемым и наше соединение устроимым. Однако за это время явился, как говорят французские юристы, «новый факт», который сильно меняет положение. За это время Н. П. Рябушинский [618] , в ответ (по его уверению) на Ваше предложение, послал Вам свои условия соединения Вашей группы с группой «З<олотого> Руна». Он предложил Вам 14 столбцов текста, оплачиваемых 75 р. в месяц, независимо (как то было и в нашем предложении) от Ваших статей, помещаемых в общем отделе журнала. Согласитесь, Дмитрий Сергеевич, что теперь, когда это предложение Рябушинского Вами получено, с нашей стороны было бы совершенно неуместно повторить Вам наши предложения: 2 листа в месяц по 50 р. лист. Это было бы похоже на то, что в обиходной жизни называется «перекупать», т. е. отбивать торгуемую вещь, надбавив предлагаемую цену, — поступок, к которому принято относит<ь>ся с естественным и справедливым осуждением. Раз Вы ведете переговоры с Рябушинским и «Зол<отым> Руном», мы решительно не хотим вмешиваться в это дело и предоставляем вопрос его собственному течению. Возобновиться наши переговоры могли бы только в том случае, если бы Вы объяснили нам и Рябушинскому, что переговоры «З<олотого> Руна» с Вами — плод недоразумения, что никакого предложения «З<олотому> Руну», одновременно с Вашими предложениями «Весам», Вы не делали.
Я должен, однако, поправить совершенно неверное Ваше толкование одного из наших условий. Вы ошибаетесь, думая, что «Весы» хотели как бы монополизировать Ваше (т. е. Ваше лично, З. Н. и других Вашей группы) творчество [619] . Разумеется, даже расширенные «Весы» были бы слишком малы, чтобы печатать все, что напишете Вы и примыкающие к Вам писатели. Требовать же, чтобы ненапечатанные в «Весах» рукописи оставались бы вообще ненапечатанными, было бы абсурдом. Мы желали Вашего «предпочтительного» участия в «Весах», т. е. того, чтобы Вы и З. Н. (о других не было речи) отдавали в «Весы» те свои произведения, которым Вы придаете наибольшее значение. Желательно было, конечно, и то, чтобы Вы и З. Н. не участвовали в изданиях, прямо и непосредственно враждебных «Весам». К таким мы относим издаваемый Соколовым «Провал» [620] . После того как «Весы» в ряде статей, среди которых была и статья З. Н., резко нападали на Соколова [621] , уличали его в литературной безграмотности и т. д., — участие в его журнале «ближайших сотрудников» «Весов» казалось нам совершенно неуместным. З. Н. намекала мне, довольно определенно, что Вы (мне казалось, что она говорит от всей Вашей группы) участвовать и не будете [622] . Между тем в перечне сотрудников «Провала» стоит Ваше имя, и Вами предложена Соколову статья [623] … [А Вы мне пишете о взаимном доверии… Господи! да откуда же здесь взяться доверию!]
Уважающий Вас
Мережковский — Брюсову
16/29 октября 1906 года, Париж.Д. Мережковский. [631]
16/29 X 06.
Дорогой и глубокоуважаемый Валерий Яковлевич,
итак, мы и перед Вам<и> точно так же, как перед почтенным Скифом, оказались «мазуриками» и «эротоманами» [624] , — на первое намекает «аморализм», о коем Вы упоминаете с многозначительным «но» (читай: «но… не следует таскать платков из кармана»), а на второе (эротомания) — неожиданно выплывшая Образцова, которая «исказила наши образы в Вашей душе» [625] . Хотел бы я знать, какими сплетнями она исказила эти «образы» и зачем Вы их слушали, если… но (тут уж и я поставлю мое но ), не стоит продолжать. О, Моск<в>а! Так и пахнуло на нас из Вашего письма «приятным дымом отечества» [626] . Вы требуете от нас отчета, на каком основании мы, вступив в переговоры с Весами о 2-х листах нашего отдела, в то же время вели переговоры с З<олотым> Р<уном> и Грифом [627] . Но, позвольте Вам заметить, что мы вовсе не считаем себя обязанными давать Вам отчет. Ведь мы еще не заключили с Вами договора как с «хозяином» Весов, а следовательно, сохраняли за собою совершенную нравственную (моральную, а не аморальную, это заметьте хорошенько) свободу вести переговоры о чем угодно и с кем угодно. Вам кажется такое наше отношение к З<олотому> Р<уну> и к Весам — «продажей с публичного торга». А нам это кажется вполне естественным внешним деловым отношением к тому внешнему соединению людей, каковым является всякий журнал, пока нет более глубокой внутренней связи между сотрудниками. А начиная переговоры, Вы и сами поставили их на такую именно внешнюю почву. Вы утверждаете, что мы руководствовались только материальным расчетом — количеством гонорара, предлагаемым нам Весами и Золотым Руном. Но уж это чересчур грубо и просто, наконец, практически неумно. Тот гонорар, который мы получаем у Вас и в З<олотом> Р<уне>, — такие жалкие гроши, по сравнению с тем, что мы получаем за отдельные издания наших книг (напр<имер>, в один последний год я получил от Пирожкова 11 000 рублей — что сообщаю Вам не для хвастовства, а просто для расчета ), что только из-за материальных выгод игра не стоила бы свеч. Главная реальная выгода, которой мы действительно ищем, — это иметь «свой угол» [628] — иметь полную свободу писать то, о чем желаешь и когда и где желаешь. И вот мы теперь убедились, что Вы эту свободу так же нам не сумеете дать, как и другие журналы. Уж очень Вы ревнивы к Весам. Еще не связав себя фактически ничем, мы уже оказались связанными Вашею «ревностью» до такой степени, что Вы считаете себя вправе требовать у нас отчета в наших отношениях к другим журналам под угрозой «аморализма» и каких-то образцовских пакостей. Ох, скучно, едва пишу от скуки…
Хотя мы и отнюдь не обязаны давать Вам какой-либо отчет, но, из любезности к неизменно милому для нас поэту Валерию Брюсову, мы готовы удовлетворить его любопытство. Рябушинский к нам приезжал еще в Бретань (в августе) [629] буквально на ½ часа. И в это время был, конечно, разговор о Зол<отом> Р<уне> и о нашем сотрудничестве, но весьма неопределенный и ничем не отличавшийся от обычных разговоров на эту тему, т. е. просьбы присылать статьи и готовность их печатать. Вот почему письмо из З<олотого> Р<уна> (через 2 месяца после Бретани) с предложением специально отдела Религиозно-Философского было для нас совершенною неожиданностью. Мы тотчас же ответили самым определенным отказом. Вот и все, больше ничего не было. О Грифе и говорить не стоит. З. Н. ему наотрез отказала, а я уже просил снять мое имя, потому что статья, которую я хотел, было, напеча<та>ть у него, оказалась для него слишком велика, а фиктивного участия я не желаю.
Подумайте же, дорогой Валерий Яковлевич, из-за чего же Вы так «возревновали»?
Для нас выяснилось только одно, у Вас никогда не было действительно серьезного желания сблизиться с нами. Иначе подобные мелочи и сплетни Вас бы не остановили.
Письмо Ваше наполнено таким личным раздражением, что, признаюсь, после этого нам страшно посылать наши статьи в Весы: мы не уверены, что Вы не пожелаете перенести это раздражение и на наши писания, а это было бы слишком неприятно и тягостно для нас. Вот почему, пожалуйста, напишите нам откровенно, желаете ли, чтобы мы продолжали сотрудничать в Весах (Д. В. Философ<ов>а Вы совсем забыли, но мы и о нем спрашивали [630] ) и чтобы восстановлены были наши прежние отношения — которые были до этих злополучных переговоров.
У нас же к Вам нет никакого раздражения, ни капли горечи. Мы только видим, что Вы нам не верите и не знаете нас, но мы к этому давно уже привыкли. Что же делать? Может быть, когда-нибудь и поверите.
У нас есть готовые статьи, которые мы могли бы Вам послать. Но, повторяю, не решаемся. Ждем Вашего ответа.
Искренне преданный Вам