В книге-биографии Д. Быкова «Булат Окуджава», вышедшей в серии ЖЗЛ в 2009 году, есть весьма интересный пассаж, относящийся к судьбе поколения «шестидесятников» и их наследию:

Непримиримые спорщики шестидесятых-семидесятых годов, не доспорив, оказались поглощены забвением, погибли вместе с империей, против которой боролись, — а между тем разобраться есть в чем. Сейчас-то и поговорить бы о том, кто оказался прав, но «стабильность» уравняла всех, не просто загнав полемику в подполье, но обессмыслив ее, — подчеркивает Д. Быков. — Споры интеллигентов имеют смысл, пока существует и играет свою роль интеллигенция — когда она исчезает как класс, все ее внутренние противоречия значат не больше, чем культурные проблемы позднего Рима. Какая разница, кто прав, кто виноват, если накрыло всех? [1235]

«Накрыло» действительно всех, однако в историко-культурном смысле по-прежнему важно знать, о чем спорили вчерашние единомышленники, оказавшиеся в 1970–1980-е годы в эмиграции, на каком рубеже резко разошлись те, кто упорно и убежденно боролись в СССР против тоталитарной власти и засилия цензуры.

Вскоре после вынужденной эмиграции В. Максимов при поддержке А. Солженицына и немецкого медиамагната А. Шпрингера осенью 1974 года начал издавать в Париже журнал «Континент» — самое влиятельное и профессиональное издание третьей русской эмиграции. По воспоминаниям М. В. Розановой-Синявской, 3 марта 1974 года (через два дня после приезда на Запад) В. Максимов уже был в доме Синявских и «после первых приветствий, буквально третьей или четвертой фразой сказал: „Ну вот. Я начинаю издавать журнал. Есть деньги. Я приглашаю вас работать вместе. Мы издадим журнал под тремя именами: Вы, Андрей Донатович, я и Пахман. Вот под тремя именами будет журнал“». Название «Континент» было предложено А. Солженицыным; A. Синявский склонялся к многозначному определению «Процесс», в котором угадывался бы кафкианский смысл; а М. В. Розановой изначально хотелось назвать журнал «Синтаксис» («просто я очень нежно относилась к самиздатскому вольному слову», — поясняла она).

Поначалу союз между В. Максимовым и супругами Синявскими складывался вполне успешно, в состав редакции вошел также друг юности Андрея Синявского, соавтор по книге «Пикассо» (1960) Игорь Голомшток. В № 1 «Континента» он опубликовал статью «Парадоксы Гренобльской выставки», посвященную неофициальному советскому искусству. В создании первых номеров журнала Голомшток участвовал самым непосредственным образом, занимаясь даже версткой и корректорской работой. В 1975–1976 годах он являлся постоянным представителем «Континента» в Англии, однако в июне 1976-го в одном из писем сообщил B. Максимову о решении выйти из редколлегии издания по личным мотивам. В ответном письме редактор «Континента» писал: «Повторяю, мне очень жаль с Вами расставаться. Но пусть время и логика событий сами определят, кто из нас прав».

Решение И. Голомштока было обусловлено тем, что к 1976 году отношения между В. Максимовым и супругами Синявскими заметно испортились: причиной тому послужили и чисто редакционные, и межличностные конфликты. Последней публикацией И. Голомштока в «Континенте» стала работа «Язык искусства при тоталитаризме» (№ 7, 1976). В дальнейшем этот известнейший, авторитетный искусствовед вошел в круг постоянных авторов «Синтаксиса».

А. Синявский опубликовал в «Континенте» под именем Абрам Терц три критических очерка: «Литературный процесс в России» (1974, № 1), «Памяти павших: Аркадий Белинков» (1974, № 2), «Люди и звери» [О Г. Владимове] (1975, № 3). Интересная, в чем-то парадоксальная статья о развитии «второй», неофициальной словесности в СССР, о литературе самиздата и тамиздата («Литературный процесс в России») вызвала бурю негодования в среде русской эмиграции. Печально известное сопоставление «Россия — Сука» (возникшее в контексте разговора о вынужденном еврейском исходе из России) А. Синявскому-Терцу не простили уже никогда, а сам он реакцию эмигрантской среды на собственные сочинения (прежде всего на «Прогулки с Пушкиным») назвал впоследствии «вторым судом над Абрамом Терцем».

Что касается взаимоотношений с «Континентом» и его главным редактором, то уже 19.07.1975 Синявский писал Максимову:

Затем я хочу просить у Вас отставку и с 5-го номера вычеркнуть мое имя из членов редколлегии, оставив его в списке: «при участии авторов». Дело это решенное и, на мой взгляд, приведет ко благу всех сторон. <…>

Выход из редколлегии я намерен подавать как можно скромнее и тише и в случае вопросов сторонних лиц, если таковые возникнут, мотивировать просто отсутствием времени (что в переложении на мои силы будет, в общем, и правдой). В душе сохраняю преданность «Континенту» и всегда буду рад помочь, чем только умею. Но я никогда не был склонен к «общественной деятельности», и участие в «Континенте» лишний раз доказало, что самому мне лучше держаться «островного» положения.

Надеюсь, мой уход из редколлегии не ухудшит наши с Вами дружеские отношения, а может быть, и улучшит. Но на этом уходе я настаиваю и прошу принять это письмо как личное заявление. [1240]

Днем позже В. Максимов очень тепло и уважительно отвечал А. Синявскому:

Дорогой Андрей Донатович, без всякого кокетства и лукавой задней мысли я должен сказать Вам, что весьма сожалею о Вашем, даже тихом, как Вы называете, выходе из «Континента». Но Вы достаточно ответственный человек, чтобы решать сами за себя, Ваше письмо я принимаю к сведению и руководству.

Но, как это нам с Вами (старым скептикам!) ни покажется смешно, мы начали историческое дело. И если в самом начале пути мы начинаем расходиться из-за эмоциональных пустяков, то мы не стоим этого дела и грош нам цена при всех наших литературных достоинствах. [1241]

Под определением «эмоциональные пустяки» скрывались весьма серьезные мировоззренческие и межличностные конфликты между В. Максимовым и М. В. Розановой. В том же письме от 20.07.1975 редактор «Континента» подчеркивал:

При всем моем высоком уважении к Марии Васильевне я не могу допустить, чтобы какой-либо из сотрудников журнала мог навязывать последнему свою волю. Если Вы внимательно проанализируете все конфликты внутри «Континента» за этот год, Вы неминуемо придете к выводу, что все они вытекают из химер, которые то и дело возникают в слишком эмоциональном воображении Вашей жены. [1242]

Отвечая В. Максимову, А. Синявский писал 21.07.1975: «Дорогой Владимир Емельянович! Был очень рад и даже счастлив получить от Вас такой скорый и добрый ответ. У меня, знаете, словно камень с души упал. Свобода! Наконец-то я просто автор и просто человек. И в этих качествах всегда и „Континенту“, и Вам персонально — друг». Далее А. Синявский выражал надежду «сберечь в личной сфере тот добрый контакт, который наметился», поскольку «с выходом из редколлегии страсти поутихнут, — всё примет более спокойный, бытовой оборот, и все эти странности улягутся». Заканчивая письмо, А. Синявский подчеркивал: «Вы могли уловить, что (перехожу на слог жены) — „мы Вас любим“. Наверное, такое не так часто бывает. Так что, вероятно, на этой (вне редколлегии) — человеческой, писательской скамеечке мы еще сойдемся и посидим».

Увы, внешне спокойная, почти дружеская переписка стала началом конца. Супруги Синявские с «Континентом» больше не сотрудничали, статью «Театр Галича», прочитанную и одобренную В. Максимовым, А. Синявский-Терц отдал для публикации В. Перельману в журнал «Время и мы» (№ 14, 1976). С 1978 года Синявские начали издавать в Париже свой частный журнал «публицистики, критики, полемики» — «Синтаксис». На долгие годы вперед конфликт между «Континентом» и «Синтаксисом» стал основой раскола третьей русской эмиграции на два непримиримых лагеря: консервативно-почвеннический и либерально-демократический (при всей условности и приблизительности этих определений).

Много лет спустя, в 1986 году, в «двойном интервью» Джону Глэду (на вопросы отвечали сначала супруги Синявские, а затем Владимир Максимов) редактор «Континента» пояснял суть конфликта с Синявскими несколько упрощенно:

Уверяю вас, никаких идеологических расхождений нет. Это я вам говорю совершенно серьезно. Под этим — просто интересы московской коммунальной кухни. Ведь он же мне предлагал — мне и Некрасову, — что редактором журнала должна стать его жена. Я говорю, ну, может быть, он нам тещу предложит, сына своего предложит. [1244]

В этом подробном разговоре упоминался один исключительно важный эпизод, весьма послуживший взаимному ожесточению сторон. В 1979 году в № 19 «Континента» была опубликована довольно резкая по тону «Сага о носорогах» В. Максимова, направленная против леваческих настроений западной либеральной интеллигенции, против заигрывания европейских политиков с коммунистическими режимами. Когда публикация «Саги» еще только началась (параллельно в «Новом русском слове» и в «Русской мысли»), М. В. Розанова прислала В. Максимову записку следующего содержания:

Владимир Емельянович, боюсь, что недопустимым тоном своей «Саги о носорогах» вы перебрали по очкам. Мне кажется, что пришла пора отступать. Осмелюсь рекомендовать следующий порядок действий: 1. Публично извиниться. 2. Остановить печатание отрывков в «Русской мысли» и 3. Воздержаться от публикации этого сочинения в «Континенте» № 19.

P. S. Простите, но копию этой записки отправляю в «Русскую мысль». [1245]

В беседе с Дж. Глэдом В. Максимов так комментировал суть ультиматума М. В. Розановой:

Это подлинный голос наших плюралистов — широких демократов. Они уже заранее определяют, что я могу печатать. Они не понимают, что писать такие письма просто неприлично. Даже если ты не согласен — выступи. Скажи, с чем ты не согласен. Но давать мне указания, причем на полужаргоне? Что за карточный жаргон: «по очкам»? Что это за наглость?

Причем это не просто еще писатель, а жена писателя (подчеркивал В. Максимов. — Е. С.). Это за пределами допустимого. Есть, знаете, люди, сами себя разоблачают, свою меру терпимости. Между прочим, все западные рецензии о «Саге» были не просто положительными, а хвалебными. И только наши эмигранты оказались святее Папы. Они знают, что нужно делать в демократическом обществе. Что нужно писать, что — публиковать. Я ей ответил спокойно. Все обязательно напечатаю. Так что уж извините… [1246]

Редактор «Континента» не только полностью опубликовал «Сагу о носорогах», но и обнародовал «вместо эпилога» текст записки М. Розановой. Год спустя В. Максимов издал «Сагу о Саге» — собрание критических откликов западной и эмигрантской прессы на свое самое острое публицистическое произведение.

Необходимо подчеркнуть, что в «Континенте» довольно редко встречались аналитические материалы и статьи, впрямую направленные против «Синтаксиса» и его создателей. Полемика по конкретным поводам общественно-литературной жизни русской эмиграции, а также прозрачные намеки на сотрудничество супругов Синявских с КГБ (одна из навязчивых идей В. Максимова) содержались в «Колонках редактора» и разделе «Наша почта». Редакторы «Синтаксиса», напротив, предпринимали целенаправленные и постоянные усилия по дискредитации «Континента» как «партийного» издания и В. Максимова как его главного редактора (близкого по убеждениям А. Солженицыну).

В 1979 году Андрей Синявский, отвечая на вопрос «Русской мысли», чем было вызвано создание «Синтаксиса», пояснял:

Ощущением невозможности выразить какие-то идеи, мысли, стили в рамках современной эмигрантской периодики. Мы столкнулись с каким-то подобием цензуры — конечно, не в советских масштабах, но тем не менее — с цензурой: о том-то нельзя писать или надо писать не так. Столкнулись с некоторой своего рода партийностью. И вот захотелось создать скромный журнал, ставящий задачу дополнения других журналов. Само название «Синтаксис» возникло по аналогии с первым самиздатским журналом в России, с журналом «Синтаксис» А. Гинзбурга. В названии журнала есть и другая идея: слово «синтаксис» означает «связь в предложении». Это тоже единство — единство непринужденной, свободной речи, будь то обыкновенная человеческая или поэтическая речь. Я воспринимаю это как возможность одной ветке расти в одну сторону, а другой — в другую, но тем не менее — при общем, синтаксическом стволе русской культуры. Было ощущение еще одного пробела — чисто жанрового, в области критики, эссеистики, публицистики — публицистики не в виде пламенных воззваний и атакующих статей, а размышляющей публицистики. Оказалось, что помимо меня ряд авторов не могут уложиться в рамки современной эмигрантской периодики. [1247]

Действительно, у «Синтаксиса» — журнала «публицистики, критики, полемики» — довольно быстро сложился устойчивый круг авторов, куда вошли А. Есенин-Вольпин, З. Зиник, Л. Копелев, П. Литвинов, Б. Шрагин, А. Жолковский, И. Ефимов, Г. Померанц (продолжавший жить в СССР), А. Янов, Е. Эткинд и другие представители либерально-демократической интеллигенции. Подчеркнем, что Е. Эткинд, поначалу сотрудничавший с «Континентом» («„Человеческая комедия“ Александра Галича» — 1975, № 3; «Наши присяжные» — 1976, № 1), затем резко разошелся с В. Максимовым и стал постоянным автором журналов «Синтаксис», «Время и мы». В № 5 (1979) «Синтаксиса» была напечатана чрезвычайно резкая по тону статья Е. Эткинда «Наука ненависти», посвященная «Саге о носорогах» и личным качествам В. Максимова. Подчеркивая, что это произведение «прежде всего очень слабо литературно», Е. Эткинд писал: «Ни В. Максимову, ни журналу „Континент“, ни делу защиты прав человека не угрожают стада носорогов. Угрожает взаимная ненависть, которая поднимет первую эмиграцию на третью, третью на вторую, православных на евреев, правых на левых, молодых на старых, французов на русских, Восток на Запад… Зерна всех ненавистей содержатся в „Саге о носорогах“». Отметим попутно, что в № 5 «Синтаксиса» содержались еще два сугубо отрицательных отзыва о «Саге»: статья Б. Шрагина «Синдром нормального человека» и письмо Л. Копелева «Советский литератор на Диком Западе», присланное им из Москвы.

Годом раньше Лев Копелев опубликовал в № 16 «Континента» литературно-критический очерк «Памяти Александра Галича», однако в дальнейшем с этим журналом не сотрудничал. Поскольку в период эмиграции резко усилились мировоззренческие расхождения между А. Солженицыным и Л. Копелевым, а «Континент», как правило, отстаивал позиции А. Солженицына, то трещина раскола пролегла также между Копелевым и Максимовым. Но подлинной причиной личного конфликта между ними стал, на наш взгляд, именно уничтожающий отзыв Л. Копелева о «Саге», которого В. Максимов уже не смог ни забыть, ни простить. Начисто отрицая художественные достоинства данного текста, сравнивая литературный стиль и уровень полемики «Саги» с фельетонами Д. Заславского, статьями Вс. Кочетова и Н. Грибачева, Л. Копелев писал:

Субъективно В. Максимов стремится ниспровергнуть метафизическое зло коммунизма, отстоять достоинство России, вразумить невежественных туземцев дикого Запада, которые не понимают, как опасны для них свобода печати, ужасы плюрализма и недостаточное почитание единомышленников и покровителей Максимова.

Но объективно он более всего помогает советской пропаганде и западным сталинистам. Он вооружает их аргументами и наглядными пособиями: вот он каков, наш идеологический противник, которого великодушные советские власти отпустили на все четыре стороны, вот его подлинное лицо яростного врага демократии и либерализма: несогласным он злорадно сулит кольца в «носорожьих ноздрях» и «следственные стойла»! [1249]

После публикации «Саги о носорогах» за В. Максимовым в определенных кругах третьей эмиграции закрепилась репутация антилиберального публициста и редактора, сторонника автократии, который отрицает плюрализм и ценности западной демократии. И хотя при внимательном и подробном, номер за номером, чтении «Континента» легко убеждаешься, что это было совсем не так, излишне запальчивый и действительно грубый тон «Саги», увы, сделал свое дело. В одном из сатирически выведенных персонажей читатели «Саги» легко узнавали Генриха Бёлля, который помогал гонимым в СССР писателям, дружил с диссидентами и правозащитниками, принял в своем доме высланного из страны А. Солженицына. Именно карикатурное, брезгливо-пренебрежительное изображение Г. Бёлля (хотя имен и фамилий В. Максимов предусмотрительно не называл) вызвало наибольшее возмущение.

Представители третьей «волны» эмиграции — особенно старшее поколение, «шестидесятники» — неизбежно втягивались в политические баталии. Блестящий филолог Ефим Эткинд в ответ на упреки своего ленинградского друга Игоря Дьяконова в том, что он публикует на Западе политизированную публицистику, объяснял в частном письме от 26.07.1976 года:

Вы пишете, тут есть другие — это неправда, других почти нет. Или, вернее, они в самом деле — другие, чем я. Одни — православные монархисты, другие — националисты-русопяты, третьи — обожатели западного капитализма, четвертые — обыватели, потребители, принципиальные паразиты. И вот мы здесь, среди этих соотечественников, и люди Запада с изумлением на нас смотрят: откуда эти ископаемые? Эти воинствующие азиаты, иногда талантливые, но всегда — азиаты? Александр Исаевич произносит речь, где превозносит Франко — а все глядят на меня: вы что, все такие? У вас вся интеллигенция такая? Максимов пишет очередную статью, где социалистов и демократов называет дебилами. Коржавин сожалеет, что американцы ушли из Вьетнама и тем самым предали дело свободы… Когда оказываешься здесь, то понимаешь, что ответственность — твоя. Что необходимо сказать западному читателю, кто мы такие, мы — советские — интеллигентные, современные, прошедшие войну и космополитизм, сталинскую душегубку и хрущевский «реабилитанс»; что главное, движущее нами — не ненависть, не белые или нацистские идеи или инстинкты, не стяжательство, а нечто иное. И это нечто надо сформулировать. [1250]

Имеет смысл, на наш взгляд, подчеркнуть определение «советские», которое Эткинд применяет в отношении интеллигенции, оказавшейся в эмиграции в 1970–1980-е годы. В. Максимов не употребил бы его никогда, поскольку пафос редактора «Континента» был принципиально и неизменно антисоветским. Е. Эткинд же (как и Л. Копелев) являлся убежденным сторонником «социализма с человеческим лицом», до конца дней сохраняя симпатии к марксизму и социализму.

В конце 1978 — начале 1979 года Е. Эткинд резко разошелся с В. Максимовым и А. Солженицыным именно потому, что находил в их взглядах неприемлемый для него экстремизм и русский национализм. Солженицына он обвинял в фанатизме и стремлении соединить государственную власть с церковью, наподобие аятоллы Хомейни («Solzhenizyn will einen Ajatollah». Интервью газете «Die Zeit», 28 сентября 1979).

К концу 1980 года заметно обострилась полемика внутри эмигрантской среды в целом. В письме от 17 ноября Е. Эткинд с горечью сообщал филологам М. Альтшулеру и Е. Дрыжаковой, живущим в США:

Видали ли Вы «Континент» № 25? «Колонку редактора» с обвинениями в адрес Синявского и мой — будто мы агенты ГБ? Горько мне не это (ну, ругается пьяный…), а другое: молчание ЗДЕСЬ тех, кто не смолчал бы ТАМ. Тех, кто достаточно хорошо знает меня, чтобы не позволить плевать большим тиражом. Тех, кто знает, что за традиции выработала русская публицистика и журналистика за многие десятилетия. Таких, кто знает это, здесь слишком много. [1251]

«Колонка редактора» в № 25 «Континента» под названием «Немного об эмигрантских распрях» была действительно крайне резкой по тону. В. Е. Максимов (задетый за живое, раздраженный) нападал на «профессоров» новой выпечки, громко именующих себя «изгнанниками и политическими эмигрантами», что не мешает одному из них «после семи лет своего заграничного диссидентства получить от родного правительства постоянный советский паспорт для проживания за рубежом, а другому отправлять свою жену в беспрепятственные вояжи по маршруту Париж — СССР и обратно». По сути, это было обвинение А. Синявского и Е. Эткинда в политическом предательстве, в заигрывании с советской властью. Подобные обвинения становились тем интенсивнее, чем чаще оба парижских профессора публично выступали (не только в Европе, но и в США) против В. Максимова, А. Солженицына и всего так называемого «правого» крыла русской эмиграции.

С внутренней оглядкой на «Континент», с задачей противостояния ему в № 12 «Синтаксиса» (1984) была опубликована своего рода декларация независимости (написанная, очевидно, М. В. Розановой). В ней подчеркивалась особая роль и миссия этого издания:

«Синтаксис» был задуман как журнал беспартийный и независимый — от окрика «вождя», от силы денег, от «истины» в последней инстанции. Мы предаем гласности не бесспорные, а зачастую спорные вещи и идеи, которые сплошь и рядом «не проходят» в других журналах по причинам, от качества материала не зависящим. Идее единой, авторитарной «истины», хранящейся в кармане больших начальников, мы противопоставляем в первую очередь вопрос о том, насколько интересна, свежа, оригинальна присланная нам статья, насколько она способствует разнообразию взглядов и стилей — развитию самостоятельной мысли и творчества в современной России. [1253]

В № 13 «Синтаксиса» была помещена редакционная заметка «Кто такая госпожа эмиграция?», в которой выражалось возмущение инсинуациями со стороны «Континента»:

Вот журнал «Континент» (№ 42, с. 356) всем редакционным составом, с мрачной торжественностью извещает о существовании каких-то доподлинно известных журналу агентов КГБ — в виде «некоторых „представителей“ третьей эмиграции». Однако имена этих мерзавцев почему-то не называет. Почему? Из гуманных соображений? По склонности к символизму, к поэтике намеков и туманных иносказаний? По обычаю оперировать таинственным определением «некоторые», заимствованному из советских газет и создающему атмосферу зловещей сверхсекретности и взаимной подозрительности? Или это просто такой художественный прием полемики, и редакция «Континента», сознавая, что клевещет, опасается, как бы названные имена не привлекли ее в суд за клевету? [1254]

От такой душевной болезни — «психопатии на социально-политическом уровне» — «Синтаксис» предлагал «лечиться не страхом, а смехом».

В № 14 и 15 (1986) центральное место было отведено полемическим статьям А. Синявского, направленным против А. Солженицына: «Солженицын как устроитель нового единомыслия» и «Диссидентство как личный опыт». В № 17 (1987) их дополняла статья «Чтение в сердцах», которую писатель посвятил анализу работы А. Солженицына «Колеблет твой треножник…» (в ней содержалась нелицеприятная оценка книги А. Терца «Прогулки с Пушкиным»). Таким образом, «Синтаксис» открыто и убежденно позиционировал себя как либерально-демократическое, плюралистическое издание, чурающееся любых форм теократии и авторитаризма. А. Синявский при каждом удобном случае — и устно, и печатно — вступал в публичную полемику с А. Солженицыным, отвергая идеологическую составляющую писательского творчества, отстаивая артистическое начало в искусстве, художественный поиск и эксперимент.

Между тем в жизни третьей русской эмиграции возникали и другие весьма спорные, напряженные сюжеты, никак не связанные с именем А. Солженицына. Один из них — редакторство Г. Владимова в журнале «Грани» и внезапное отстранение его от руководства изданием. Эмигрировав одним из последних, Г. Владимов возглавил в 1984–1986 годах знаменитый литературный журнал, много сделавший для развития неподцензурной культуры в СССР. Обладая бесценным опытом работы в редколлегии «Нового мира», писатель вел издание твердой рукой, сумел его обновить, привлечь новых авторов. Но руководство НТС (организации, определявшей идеологию издательства «Посев» и журнала «Грани») обвинило главного редактора в нелояльности, в отказе подчиниться давно выработанной партийной, политической линии журнала. Смещение Г. Владимова с поста главного редактора «Граней» сопровождалось громким скандалом. Именно в «Континенте» (№ 48) как наиболее авторитетном издании было опубликовано в конце 1986 года коллективное письмо протеста шестидесяти представителей русской и восточноевропейской эмиграции (таких, как Чеслав Милош, Милан Кундера, Михайло Михайлов, Анджей Дравич). Речь шла о недопустимом попрании свободы и нарушении демократических норм, принятых в свободном западном мире. «Серые начинают и выигрывают» — так образно и значимо было озаглавлено это письмо (цитата из романа Г. Владимова «Три минуты молчания»). Среди подписавших находим имена Вас. Аксенова, И. Бродского, В. Буковского, Н. Горбаневской, Ф. Горенштейна, А. Гладилина, Л. Копелева, Ю. Любимова, В. Максимова, В. Некрасова, Э. Неизвестного, А. Тарковского, Е. Эткинда и многих других.

Перепечатав текст коллективного обращения в № 16 (1986) «Синтаксиса», редакция этого издания предложила читателю иную трактовку ситуации, сложившейся вокруг Г. Владимова. В разделе «Современные проблемы. Эмиграция» была опубликована статья «Где же ваши сонеты?», подписанная ироническим псевдонимом «Глория Мунди» (Мюнхен), в которой утверждалось, что «Серые начинают и выигрывают» — «не письмо в защиту Владимова, а письмо против НТС».

Инициатором этого замечательного послания — подчеркивала Глория Мунди, — выступила группа лиц, которая в течение последних десяти с лишним лет только тем (и весьма успешно) занимается, что борется за монополию, обливая потоками грязи всякого, кто пытается — даже в самой нейтральной, даже в сравнительно благожелательной форме — проявить хоть какую-то от нее независимость: включая, например, все западные радиостанции, вещающие на Советский Союз. Все, кто не под ними, — тот против них, и, следовательно, должны быть уничтожены — морально, финансово, а лучше всего — физически. [1255]

В «колонке редактора» «Проходит ли мирская слава?» (№ 51, 1987) В. Максимов, разумеется, довольно скоро ответил и «Синтаксису», и Глории Мунди.

Передо мной две публикации, посвященные одной и той же теме, так называемому делу Владимова, — писал редактор «Континента». — Первая появилась в советской «Литературной газете» от 14.1.87 за подписью Б. Иванова — несомненный псевдоним некоего литературоведа в штатском. Вторая — на свободном Западе, в парижском журнале «Синтаксис» № 16, тоже где-то в середине января <…> Казалось бы, два взаимоисключающих издания, два взаимоисключающих автора, а стиль, качество аргументов, система доказательств вплоть до избирательного цитирования личных писем и частных разговоров абсолютно идентичны.

Впрочем, для «Синтаксиса» и некоторых его авторов это привычное, так сказать, дело. Многие критические мишени этого «плюралистического» журнала постоянно совпадают с мишенями советской пропаганды: Солженицын, «Континент», «Русская мысль», Максимов, Аксенов, Горбаневская и прочая, и прочая. [1256]

Декларативно провозглашая своими принципами компромисс, культуру, терпимость, издатели «Синтаксиса» (небольшого частного журнала, имевшего, тем не менее, вес и влияние) в реальной журнальной практике, увы, нередко разжигали и поддерживали эмигрантские распри, порой даже за гранью приличий. Например, интересный и содержательный в эстетическом плане № 11 (1983), где были помещены статьи Б. Хазанова и З. Зиника, Ф. Светова и Б. Гройса, Е. Мнацакановой и В. Швейцер, завершался двумя ерническими текстами, направленными лично против В. Максимова и его журнала. Главной мишенью в данном случае послужило развернутое интервью В. Иверни с В. Максимовым в связи с его 50-летием (№ 25 «Континента»). Анатолий Гладилин (весьма странно, что именно он!) ответил на данную публикацию грубой пародией под названием «Опять — двадцать пять! Драматическое представление в виде интервью». Чтобы оскорбительность этой пародии стала наглядной и очевидной, позволим себе процитировать небольшой фрагмент текста:

Главный редактор солидно располагается в кресле. Дюймовочка (сотрудница журнала, под которой и подразумевается В. Иверни. — Е. С.) садится на стул напротив и не спускает глаз с брюк своего собеседника.

Дюймовочка (с радостным повизгиванием): — Мировая пресса широко отмечает двадцатипятилетие нашего уважаемого Главного редактора. Что может подарить ему редакция в этот день? Себя? (быстро встает на колени и тянется к брюкам собеседника. Главный редактор отодвигается и делает брезгливую гримасу. Дюймовочка принимает прежнюю позу и без тени смущения продолжает): — Увы, наши возможности невелики. Мы не можем пока подарить ему Кадиллак или правобережную Украину. Мы можем подарить ему только наше интервью и напечатать это в журнале.

Главный редактор (с сомнением): А не покажется ли это несколько нескромным? Все-таки в русской литературе такого еще не бывало?..

Дюймовочка (напористо): Кому это покажется? Вашим завистникам? Пусть только пикнут! В Сибирь сошлем! Отлучим от Церкви! И потом — надо же донести ваши золотые мысли до нашего читателя! [1257]

Малопристойный текст А. Гладилина в том же № 11 «Синтаксиса» сменяла еще более пошлая «Баллада о растлении Иммануила Канта со множеством эпиграфов и инсинуаций», принадлежащая перу Ю. Вишневской. В эпиграфе к этой балладе обыгрывалось не самое удачное высказывание В. Максимова в одном из интервью: «Как-то Владимир Буковский говорил мне, что в Клайпеде, в порту, моряки расплачиваются за услуги представительниц известной профессии книжками „Континента“. Очень сомневаюсь, чтобы француженка в качестве мзды за аналогичную услугу взяла, скажем, роман Жан-Поль Сартра». Широко используя нецензурную лексику, Ю. Вишневская в крайне убогом стихотворном тексте излагала свои представления об истоках и путях развитии проституции, заканчивая «балладу» прямыми оскорблениями в адрес В. Максимова и авторов его журнала: «С той поры в эмигрантском свете // Начался великий момент: // Попадают шлюхины дети // Обязательно в „Кантинент“». Тексты А. Гладилина и Ю. Вишневской сопровождались редакционным примечанием: «как критики в эмиграции непристойно пишут, так мы их непристойно и пародируем!» Просматривая «Синтаксис» четверть века спустя, поражаешься низкопробному уровню такой, с позволения сказать, полемики, безвкусице известных литераторов. Распри внутри «третьей волны» эмиграции действительно оборачивались подчас отвратительными скандалами, напоминающими нравы коммунальной кухни. Мы привели этот пример для того, чтобы показать: в противостоянии враждующих сторон третьей русской эмиграции огромную роль сыграли личные мотивы, уязвленные самолюбия, непрощенные обиды, а значит — месть.

В кругу «Синтаксиса» бытовала известная шутка о «Парижском обкоме», который получает приказы и распоряжения из «Вермонтского ЦК». Подразумевались тесная связь и взаимодействие В. Максимова с А. Солженицыным. При этом «Синтаксис» также был вполне партийным изданием со сложившейся, четкой программой. Вот что писал по этому поводу известный публицист Герман Андреев в «Русской мысли» от 28.06.1985 (под рубрикой «По страницам журналов»):

Тринадцатый номер журнала «Синтаксис», как и все предыдущие, резко полемичен. В нем помещена статья А. Н. Клёнова, бескомпромиссно отрицающая какое-либо позитивное содержание в мировоззрении Александра Солженицына, статья Г. Нилова, направленная против публицистических выступлений историка Михаила Геллера, рецензия А. Донде, положительно оценивающая концепцию России в работах А. Янова, подвергшихся критике в других органах русской эмигрантской прессы. Хотя редакция, следуя скорее приличию, чем убеждению, оговаривается, что не со всеми взглядами, выраженными авторами журнала, она согласна, партийность при отборе материала для очередного номера доминирует.

У «Синтаксиса» есть ясная программа, — подчеркивал Г. Андреев. — Суть ее коротко сводится к неприятию русского национального сознания, а заодно и патриотизма, к утверждению идеалов плюралистического общества (при условии исключения из него представителей русского национального движения); к защите права, независимого от идеологии, к скептическому отношению к религии, а иногда и к откровенному атеизму, а в истории — к отстаиванию позитивистского метода. Таким образом, «Синтаксис» оказывается в ином лагере, чем, скажем, «Континент» или «Вестник РХД», но в близком соседстве с журналами «Страна и мир» и «Форум». Читатель сделает правильно, если постарается во всех этих спорах увидеть не только примитивную склоку, но — прежде всего — отражение исканий людей разных убеждений, верований, манер мышления. [1261]

На протяжении всего периода издания (вышло в общей сложности 37 номеров) в «Синтаксисе», как мы уже попытались показать, регулярно появлялись материалы, содержавшие полемику с В. Максимовым, «Континентом» и А. Солженицыным. Александр Исаевич был для супругов Синявских одной из главных мишеней политических атак. Даже в новейшее, постсоветское время их упорные выпады против А. Солженицына продолжались.

В № 30 (1991) «Синтаксиса» находим иронически-едкую заметку В. Линецкого о «Словаре языкового расширения»; в № 31 (1992) публикуется исключительно резкое «Открытое письмо» Андрея Синявского Александру Солженицыну, написанное еще в 1975 году. «Вы своим непререкаемым, офицерским тоном и гонором, Вы своими анафемствованиями воспроизводите в зачаточном виде образ советской власти», — утверждает А. Синявский, и это лишь один из упреков «лагерника — лагернику», в таком тоне выдержан весь текст. Следом приводится давнее письмо А. Солженицына Р. Рейгану (1982) с комментарием Кронида Любарского: четверть века назад, как поясняет редакция «Синтаксиса», остро полемические заметки К. Любарского не удалось опубликовать ни в одном эмигрантском издании.

О своем отношении к А. Синявскому и третьей эмиграции в целом А. Солженицын достаточно подробно рассказал в мемуарных «очерках изгнания» «Угодило зернышко промеж двух жерновов». Нас сейчас интересует именно реакция В. Максимова и возглавляемого им журнала на многочисленные нападки со стороны «Синтаксиса» и четы Синявских. В № 25 (1980) «Континента» в колонке редактора «Немного об эмигрантских распрях» В. Максимов писал:

Как это ни прискорбно, деятельность считанных единиц среди нас, кто с первых же шагов за рубежом взял себе за правило, не гнушаясь средствами, возбуждать в эмиграции атмосферу перманентного скандала, имеет некоторый успех не только здесь — в изгнании, но и на родине. Они громко прокламируют свою провокационную возню как пример «широты взглядов» и «свободомыслия», но, странное дело, мишенью их нападок, как правило, оказывается круг людей и движений, неугодных Советской власти вообще и КГБ в частности. И, разумеется, прежде всего — Александр Солженицын. — Завершая редакторскую колонку, В. Максимов подчеркивал: — Я хотел бы раз и навсегда, со всей ответственностью определить для нашего читателя в Советском Союзе и здесь, в эмиграции, наше кредо взаимоотношений с этой публикой: никаких «распрей», ибо — много чести для этих господ! [1262]

В целом редактор «Континента» оставался верен однажды принятому решению: избегать внутриэмигрантских дрязг на страницах издания. Материалов, посвященных анализу творчества А. Синявского, в журнале было совсем немного. Например, отклик Юрия Иоффе на интервью писателя западногерманской газете «Die Zeit» от 6.2.1981 (приуроченное к 100-летию со дня смерти Ф. М. Достоевского) касался чисто политических моментов. В статье «В тени Достоевского» (№ 40, 1984) Ю. Иоффе подчеркивал, что его цель — «ознакомить русского читателя с недостойными и необоснованными оскорблениями русского писателя Андрея Синявского в адрес русского народа». Помещая в № 41 отрицательную и иронически-едкую рецензию Нины Муравиной на очерк А. Синявского «Река и песня» (опубликованный в № 12 «Синтаксиса»), редакция «Континента» также настаивала на «русофобии» писателя. В статье «„Душевные гусли“ Синявского» Н. Муравина писала, что Синявский «испытывает к народным песням брезгливое отвращение» и что «народ знаком Синявскому, как и многим столичным гомункулусам, лишь по литературным источникам». По мнению критика, язык статьи «соткан из готовых литературных штампов, вывернутых наизнанку», а сам автор статьи презирает читателя и «уверен в его неспособности отличить подлинные образы от подделки». Тенденциозность и несправедливость подобных отзывов наверняка воспринималась А. Синявским как демонстративный выпад со стороны «вражеского» органа печати.

К тому же В. Максимов опубликовал в «Континенте» несколько публицистических материалов, посвященных лично А. Синявскому: 1. О «руке КГБ» и прочем — № 49 (1986); 2. Ответ А. Синявскому — № 73 (1992); 3. Необходимое разъяснение (о Синявском) — № 78 (1993). Все они были связаны с обвинениями А. Синявского в сотрудничестве с КГБ, основанными на домыслах и слухах. Циркулирование таких слухов усилилось в эмигрантской среде в связи с появлением в израильском журнале «22» (№ 48, 1986) воспоминаний С. Хмельницкого «Из чрева китова». Передавая «Континент» в Россию, В. Максимов даже в последнем номере, подписанном им как редактором (№ 71, 1992), вновь выступил с обвинениями в адрес А. Синявского и перепечатал текст С. Хмельницкого. Однако вскоре ему пришлось извиняться.

В № 34 (1994) «Синтаксиса» было опубликовано «Заявление для печати» В. Максимова: в связи с открывшимся доступом к архивным материалам Лубянки он просил прощения за то, что подозревал супругов Синявских «в вольных или невольных связях с КГБ» и публично высказывал такие подозрения. В этом же номере М. В. Розанова в мемуарных заметках «Абрам да Марья» вновь касалась этого болезненного вопроса, в значительной степени отравившего супругам Синявским годы эмигрантской жизни. Здесь же был помещен большой и сочувственный очерк Булата Окуджавы о Владимире Максимове, которого поэт хорошо знал в 1960-е годы: «Несколько сцен из провинциальной пьесы» (перепечатка из журнала «Родина», № 4, 1991).

Так закончилась многолетняя вражда между журналами и их творцами. Примирению предшествовало то, что В. Максимов и А. Синявский совпали в резко отрицательной оценке обстрела Парламента (Белого дома) в Москве 3–4 октября 1993 года, не приняли официальной версии событий и позиции Б. Н. Ельцина. П. Егидес, В. Максимов и А. Синявский выступили в «Независимой газете» от 16 октября 1993 года с коллективным протестом против кровопролития, против гибели российских граждан. В № 35 (1995) «Синтаксиса» были опубликованы (к несчастью, уже после смерти автора от скоротечного рака) полемические заметки В. Максимова «Возьмемся за руки, друзья!..». Их пафос совпадал с грустными размышлениями Андрея Синявского (помещенными следом, в том же номере) о состоянии демократии в России и позиции, занятой русской интеллигенцией: «Несбывшиеся надежды, утраченные иллюзии». В 1997 году А. Синявский умер, и журнал «Синтаксис» вскоре прекратил свое существование.

Подводя итог, можно сказать, что полемика между «Континентом» и «Синтаксисом» носила открыто политический, идеологический характер. Кроме того, ее участники довольно часто (увы!) переходили на личности и вместо социокультурных споров занимались выяснением отношений, сведением давних счетов. Эстетические пристрастия редакторов «Континента» и «Синтаксиса» не раз декларировались на страницах возглавляемых ими изданий, но трудно вспомнить хотя бы одну дискуссию между журналами, которая всерьез касалась вопросов литературы и искусства, перспектив развития русской словесности. Оба издания публиковали материалы важнейших эмигрантских форумов, посвященных литературе «третьей волны», но в дискуссию по таким поводам не вступали.

В 2004 году в статье «Лаборатория свободы» поэт Дмитрий Бобышев писал:

Абрам Терц в «Прогулках с Пушкиным» продемонстрировал целый набор деструктивных приемов, которыми сейчас широко пользуются критика и литературоведение в родной России. Он также пытался деконструировать (то есть попросту развенчать) две крупнейшие фигуры русского Зарубежья — Солженицына и Максимова, но, к счастью для всех нас (подчеркивал Бобышев. — Е. С.), это ему не удалось, хотя оба объекта его нападений, вероятно, понесли значительный ущерб в смысле их репутации и влияния на Запад. [1265]

Это любопытное и откровенное суждение необходимо, на наш взгляд, слегка уточнить: все-таки развенчать, «деконструировать» Солженицына и Максимова стремился на протяжении всех эмигрантских лет не Абрам Терц, а Андрей Донатович Синявский — писатель, критик, публицист. И, конечно же, его супруга Мария Васильевна Розанова, которая в период перестройки и гласности предостерегала советскую интеллигенцию:

Вас ожидает солженизация всей страны. И как вы с этим справитесь, вы, все вместе взятые, вы, тело, от которого мы чуть-чуть отделились, мы не знаем. И мы возвращаемся к тем же сюжетам, потому что ваша будущая боль — это наша вчерашняя боль; мы это все уже пережили. [1266]

Никакой «солженизации всей страны», как известно, не случилось: российская власть окружила А. Солженицына внешними почестями, но на самом деле абсолютно не слушала и не услышала. Призыв к «сбережению народа» остался гласом вопиющего в пустыне. Развитие постперестроечной России пошло совсем по иному руслу. О представителях «третьей волны» эмиграции, их спорах и страстях постепенно почти все забыли (как и о «шестидесятниках» в целом).

Тем не менее полемика между «Континентом» и «Синтаксисом», касавшаяся путей развития отечества и русской культуры после падения коммунистического режима (которое оба журнала считали абсолютно неизбежным), стала важной страницей новейшей духовной и политической истории нашей страны.