Из шахтерского городка актеры приехали на грузовике к маленькой таежной станции. Дальше путь лежал на прииск, потом на курорт, в военные гарнизоны и в колхозы…

С ночи моросил дождь. Рельсы мокро поблескивали. Появились лужи с нефтяными, радужными, как шея селезня, пятнами. Поезда шли переполненные. Актеры промучались с утра до позднего вечера на перроне.

Алеша сидел на одном конце чемодана и грыз огурец, Касаткин — на другом конце и ел чернику с капустного листа. Они сидели спиной друг к другу.

У Никиты губы, язык и пальцы от ягод черные. Он улыбался черной улыбкой.

— Ты еще способен мыслить? — спросил Алеша.

— Как всегда, слегка.

— Будет этому скитанию конец?

— А чего? Хорошо! Люблю бродяжить. Где поставил чемодан — там и дом!

Касаткин, чмокая, словно козел, собирал липкими губами последние ягоды с листа.

Поезд подходил через двадцать минут. К кассе вытянулась большая очередь.

Фаина Дьячок, толстая, с громадной копной ржавых волос, в мужском синем плаще, грузно пробегала то в кассу, то к начальнику вокзала, то еще куда-то.

Она была из тех, которых выгоняют за дверь, а они лезут в окно. Если ей не давали что-то, она просила, требовала, доказывала, умоляла.

«Из горла вырвет», — говорили о ней.

И на этот раз из тридцати билетов в кассе Дьячок «вырвала» двадцать пять.

Поезд уже подходил, когда она выбежала на перрон, распаренная, растрепанная, шуршащая и пахнущая резиной от плаща, торопливо совала билеты окружившим артистам.

Поезд стоял десять минут.

Люди неслись к вагонам. Навстречу Северову, пыхтя, летел Касаткин.

— Ты в каком? — крикнул Северов.

— В десятом.

— Куда же ты?

— Меня по шее! Купейности нет!

И Никита устремился искать Фаину Дьячок.

Высокая девушка в черном кителе, в черной фуражке, с милым, но сердитым лицом, на котором темнели усики, — та самая проводница, которая не пропускала ни одной премьеры, — строго спросила:

— А билет?

— Вот же все!

Проводница фонарем освещала руки Северова:

— Плацкарта, посадочный талон, это вот купейность, а билет где?

— Не знаю, мне так дали!

— Выясняйте в кассе!

— Я же не успею!

— Не мое дело.

— Мы едем целым коллективом. Сядем — и все найдется!

— Не мое дело. — Суровая проводница отвернулась: в темноте она не узнала Северова.

Алеша ринулся на перрон. Он запнулся и, ругаясь, прихрамывая, побежал дальше.

Навстречу неслись Дьячок и Касаткин.

— Билета не хватает! — закричал Алеша.

— Меня не касается! Меня не касается! Я все дала! — заговорила Дьячок, не останавливаясь.

— Выдали одни бумажки! — рассердился Алеша, пристраиваясь к бегущим.

— Ага! — воскликнул Никита, прыгая через столбик. — Касаткин не врет! У Касаткина всегда порядок! Путать — это ваша стихия!

— Молчи, бес! Попробуй отправить двадцать пять гавриков! С ног валюсь!

Окружили проводницу.

Ударил колокол. Пассажиры побежали к вагонам еще быстрее.

— Девушка, милая, дорогая, голубушка, ягодка! — обрушилась Дьячок на проводницу. Фаину становилось жалко: глаза ее заливал пот, она жадно хватала ртом воздух — сердце отказывало. Стиснула коленями портфель, махала руками: — Напутала я! Куплено все у меня! Посадите моих ребят!

— Не могу.

— Милая, дорогая, золотко! — горланила Дьячок. — Человек — это самый дорогой капитал! Я умоляю! Будете в городе — приходите, устрою бесплатно и на лучшее место! Деточка, мы сейчас же выясним! Ведь это же артисты! — потрясала она руками с таким выражением, как будто говорила: «Ведь это же министры!»

Дьячок оглушала. Она металась, теснила проводницу, а сама проталкивала в вагон Северова и Касаткина.

— А билеты я сейчас куплю! Клянусь здоровьем своих детей! (Детей у нее не было.)

Она тяжело потопала к своему вагону.

Проводница подняла фонарь и, узнав Касаткина и Северова, смутилась:

— Ой, это же наши артисты! Входите скорее!

Она провела друзей в служебное купе, взяла у них билеты. Паровоз загудел, поезд тронулся.

— Куда вы смотрели? — удивилась она. — У одного две купейности, у другого — два билета!

Из соседнего вагона ворвалась Дьячок, ввалилась в купе.

— Вот вам билет! Купила! Еще не родился на свет тот человек, которого я обманула бы!

Северов сразу же понял: она показывала свой билет.

— Не нужно. Все в порядке, — успокаивала проводница.

— Так что вы со мной делаете? — плюхнулась на нижнюю полку Дьячок. — Ведь у меня сердце вот-вот выпрыгнет! Ноги подкашиваются! Дышать нечем! Кислородную подушку нужно! Что вы делаете, спрашиваю я? — склонилась к коленям, вытерла юбкой мокрое лицо. — Чуть в гроб не вогнали! — Она махала подолом, остужая ноги. — А что, что, что мне делать с билетом?! — совала его всем. — Бухгалтерия не примет! На мою шею он! — похлопала звучно по жирной шее. — Бездушие! Платить будете вы и вы! — Ткнула билетом в Касаткина и Северова. Выскочила, побежала, еще раз обернулась, еще раз ткнула в друзей, выглянувших из купе: — Вы! Вы! — Один чулок спустился гармошкой. Фаина скрылась в соседнем вагоне.

— Потрясающая! — засмеялся Алеша.

— Один был человек или сто шумело? — спросила проводница.