Помню в нашем доме небольшую синюю полку, а на ней истрепанные, пожелтевшие книги. Я часто перебирал их, с большим интересом рассматривал картинки и портреты писателей.

Полка принадлежала Шуре. Он любил свои старые книги. От него я узнал о Пушкине, о Лермонтове, о Льве Толстом, о Гоголе, о Чехове. Сначала их читал мне Шура. Я слушал, затаив дыхание. Сам еще не умел читать, только на следующую осень я должен был пойти в школу…

Несколько дней беспрерывный густой снегопад. Опускаются и опускаются лохматые, большущие снежинки, растут и растут пышные сугробы. Крыши, заборы, ворота — все в белейших хлопьях. Березы словно облеплены ватой. Весь город занесен. Утро. Еще совсем сумеречно.

Выхожу на улицу расчистить дорожку. Замер среди снегопада. Тихо, тепло, пустынно. И почему-то стало грустно. Точно я расстался или должен расстаться с кем-то очень дорогим.

И вдруг из дебрей снегопада выбегает белая лошадь. Извозчик на переднем сиденье кошевки, в черно-рыжей дохе из собачьих шкур, под мышкой ременный кнут. Сзади, накрыв ноги медвежьей полостью, сидит мужчина в кавказской папахе, в черной бурке. Таких я видел только на картинках в книге Лермонтова. Рядом с ним женщина в серой беличьей дошке. Дошка обшита болтающимися беличьими хвостами.

На медвежьей шкуре лежит толстый слой снега. Кошевка по глубокому сугробу подплывает к нашим воротам.

Оказалось, это отец прислал квартирантов. Они будут жить у нас месяц. Горбоносый, с усиками, в бурке — осетин. Он инженер. В Сибирь приехал в командировку. А русская — его жена.

Тоненькая, с пышными светлыми волосами, темноглазая, ходит она по комнате, и от нее веет запахом духов и снега.

Я не спускаю с нее глаз. Подобной женщины в нашем доме еще не бывало.

Она спрашивает, умею ли я читать?

Приехавшая берет с Шуриной полки старенькие томики, листает их.

— Славные книги, — говорит она. — Ты должен их прочитать. Хочешь, я научу тебя читать?

В полдень «лермонтовский черкес» в бурке приносит новенький букварь, тетрадку в косую линейку и граненый голубой карандаш, гремящий в круглом пенале. Пенал, как деревянная ложка, покрыт черным лаком и расписан золотыми, красными листьями, цветами и травами. Когда я с усилием раздергиваю его половинки, он гулко стреляет, будто я из пустой бутылки выдергиваю тугую пробку.

И вот сижу за столом. Я чисто умыт, на мне новая, сшитая матерью, ситцевая рубашка, синяя в белый горошек, крученый с кисточками поясок, новые штаны из чертовой кожи и старые серые валенки. Из дырок на пятках торчат пучки сена. Я заталкиваю его в валенки для тепла.

Приехавшая ласково гладит мои вихры легкой рукой.

— Молодец! Быстро схватываешь. Тебе надо учиться.

Я вожу пальцем по букварю:

— Ма-ма… Па-па…

Мне удивительно, что это я сам читаю. От радости лоб мой в испарине. Я как во сне. Какое это чудо — слышать нежный голос, вдыхать запах духов, касаться руки ее.

Ночью плохо сплю, мечтаю о занятиях. Еще темно, а я уже старательно умываюсь, причесываюсь, надеваю свой «парадный» костюм. Пристаю ко всем в доме, чтобы проверили, как я выучил заданное. Успеваю позаниматься с Марией, потом с Шурой. Жду, когда же проснется моя учительница, так волшебно появившаяся из снегопада…

Забыты приятели, самодельные деревянные коньки с полозьями из проволоки, брошен лоток — короткая доска, покрытая льдом. Этот лоток служил вместо санок. Я не выпускаю из рук букварь и тетрадку.

Занимаюсь целыми днями, пишу все лучше, читаю все бойчее и своим восторгом и азартом увлекаю и свою первую учительницу.

— Ты послушай, как он читает! — радостно говорит она мужу. — Нет, ты только послушай!

Накануне отъезда «лермонтовский черкес» приносит мне под буркой стопу книг:

— Тебе! Читай! Учись!

Я бережно листаю «Тараса Бульбу», «Каштанку», «Муму», «Капитанскую дочку», «Робинзона Крузо»… Ложась спать, я кладу их себе под одеяло…

Уезжают квартиранты на другой день вечером. Женщина стискивает мою голову узкими ладонями и, глядя в мои глаза, ласково спрашивает:

— Ты будешь меня помнить?

— Буду.

— Как возьмешь книгу — вспоминай… Ты, я вижу, очень любишь книги.

— Ничего, вода выпоит, хлеб выкормит — человек будет! — восклицает «черкес» и дружески хлопает меня по спине. Выходя из дома, взмахивает черными крыльями бурки.

Вечерний сумрак. И снова снегопад. Хлопья опускаются густо, лениво, бесшумно. Лошадь с места берет рысью. И через миг меня охватывает глухая пустынность. Ни звука на заваленной снегом улице. А я стою у ворот в синей рубашке в белый горошек и дрожу не то от холода, не то от горя.

Я не помню имя ее, да и лицо почти забыл, только мерещится мне что-то красивое, молодое, радостно-счастливое…

Прошло немного времени, и я сам прочитал первую книжку: это была «Майская ночь» Гоголя.