Славка торопливо читала: «В связи с тем что училище принимает главным образом мужчин...»

— Это же несправедливо! — вскричала пораженная Ася.

— А что я вам предсказывал? — воспрянул отец.

— Свет клином на Одессе-маме не сошелся! — Славка сердито скомкала письмо из Одесского мореходного училища.

В этот же день они послали документы во Владивосток...

В воскресенье было закрытие купального сезона.

Круглое озеро очертила белая, пенная кайма. Озеро морщилось, вода посинела и будто стала тяжелой, вязкой. Из-за холодного ветра было неуютно, купаться не хотелось, но сестры закаляли себя. Они прошли по хлюпающим мосткам в пустую купальню и разделись. Выйдя на мостки, услыхали голос Кости:

— А ну, сестры Иевлевы, понимаешь, покажите класс!

Ребята курили в спасательной лодке, привязанной к мостику. Они уже искупались, но все еще сидели в мокрых, прилипших трусах, надев только рубахи. Губы у них посинели, точно они наелись черники.

— На прощанье утрем им нос? — спросила Славка.

И сестры, посмеиваясь, легко взбежали по лестнице на вышку. Там, на высоте, шумел холодный ветер, сочно щелкали бело-синие спортивные флаги. Вдали по озеру скользили яхты, они валились на бок, паруса их были туго набиты плотным ветром. Строем плыли десять белых лодок, взмахивая красными веслами, — шли соревнования. Озеро со всех сторон обложено несметным сосновым войском.

Сестры — густо загорелые, в черных трусиках, в синих резиновых шапочках.

— Обожжет сейчас, — сказала Славка. — Э, была не была! Не видала ль ты подарка от донского казака! — завопила она отчаянно и бросилась на трамплин, ударом ног спружинила его, взлетела вверх, поджала колени к животу, охватила их руками и, падая, два раза перевернулась, затем вытянулась рыбкой и вонзилась в резиново-упругую воду.

Все это было проделано так четко, легко и красиво, что, когда Славка вынырнула, хватая ртом воздух, она услыхала свист и крики ребят.

Ася прошла на качающийся трамплин. Тонкая, упругая фигурка ее резко темнела на фоне неба.

— Морячка! Не ударь лицом в грязь! — кричали ребята из лодки.

Ася улыбнулась им, помахала рукой и вдруг прянула вверх, падая, проделала плавное сальто через спину и ринулась «столбиком» вниз. Вода жгуче опалила, точно с Аси сорвали кожу.

Сестры славились на озере: они держали первенство по плаванию среди девушек.

— Ну как, морячки, ваше мореходное? — спросил тощий, нескладный Костя, натягивая подол рубахи на голые, костлявые колени.

— Пока в волнах ничего не видно, — ответила Ася, шевеля в прозрачной воде руками и ногами.

— Чего там, — крушение терпим, — созналась Славка и ударила ногой, взбросила тучу сверкающих брызг. — В случае чего бросайте нам спасательный круг!

Сестры поплыли к купальне.

— Позор, понимаешь, если не добьетесь! — крикнул Костя.

— Идите лучше в поварихи!

— Или нянями в детсад! — шутили ребята.

На ветру губы сразу же стали черничными, кожа гусиной, на руках и ногах ощетинились чуть видимые золотистые волоски. С сестер текло. Стуча зубами, они бросились в купальню, быстро обтерлись и натянули платья.

— Разболтали всему городу, — мрачно проговорила Ася. — Теперь, если не попадем в училище, лучше и не показываться на глаза ребятам. Так и прилипнет это прозвище — «морячки».

— Зубы будут скалить, салаги! — согласилась Славка, щегольнув морским словечком. Она сдернула шапочку, и белокурые косы тяжело упали, хлопнули по спине.

Ася вдруг уставилась на них, глаза ее мрачно сверкнули.

— Режь свои косы! — неожиданно заявила она. — На корабле длинные волосы — помеха. Режь, чтобы уже отступления не было!

Славка испуганно посмотрела на сестру.

— А может... подождем?

— Чего это ждать? — с подозрением спросила Ася, и глаза ее стали колючими. — Может, ты собираешься секретаршей в бондарную артель к дяде Ульяну? Тогда другое дело. Женихи любят русалочьи косы. — В колючих глазах Аси зажглось презрение.

— Я... завтра!

— Сегодня! Или никогда! — Асины глаза уже испепеляли сестру.

Славка во всем подчинялась Асе, хоть выглядела старше и сильнее ее...

Холодный ветер стегал по окнам тонкими березовыми ветвями. Стремительно неслись пепельные тучи. Порой в синие прорехи выплескивалось солнечное сияние, окатывало на миг дома, улицы, сестер и опять исчезало.

Славка покорно и молча шла за решительной Асей.

Когда давно не бритый старик парикмахер с большущим горбатым носом понял, чего от него хотят, он в изумлении сдвинул очки на лоб и уставился на Славку.

— Нет, я бы хотел, чтобы белый свет мне, старой тупице, растолковал: зачем вам нужно, извините, моими честными руками губить свою красоту? Нет, вы только себе послушайте! — возопил он, обращаясь к стенам. — Это неразумное дитя, совращенное модой, пришло к гениальному выводу, что ему нужно обкромсать свои дивные косы! Иначе же мир перевернется!

Славка ярко покраснела и объяснила:

— Работа у меня такая, батя... Короткие волосы позарез нужны...

— Оно, это дитя, вообразило, что мои честные руки могут кощунствовать! — уже кричал маленький носатый старик, все обращаясь к стенам. — Объясните ей, пожалуйста, что руки мастера создают, а не разрушают! — и рассвирепевший старик убежал за перегородку к кассирше.

Славка растерянно оглянулась. К ней подошел нагловатый молодой парикмахер, пропахший с ног до головы одеколоном. Он положил косы на руку, как бы взвешивая и оценивая их.

— С собой заберете или оставите? — спросил он, постукивая расческой о ножницы.

— Как это... Я не понимаю...

— Если остригу — косы оставите?

— Конечно... Зачем же они мне?

— Прошу, — показал он на кресло.

Не успела Славка сесть, как он уже окутал ее простыней, пробежав семенящими, как лапки насекомого, подвижными пальцами по плечам и по груди.

— Эх коса — девичья краса! — воскликнул парикмахер, и ножницы хищно скрежетнули, разинули острую пасть, сверкнули клыками-лезвиями. Славка заелозила в кресле, хотела вскочить, но тут же осела, увидев в зеркале презрительное лицо Аси, стоящей в дверях между портьерами.

А шмыгающие пальцы парикмахера уже расплетали косы. Звякнули ножницы, заскрипели разрезаемые волосы. Шелковые длинные пряди змейками падали на плечи, на грудь. Их тут же подхватывала жадная рука, бережно укладывала на столик. Скоро там выросла мягкая груда белокурых волос. Славка зажмурилась, чтобы не видеть их.

Из-за переборки высунулся длинный нос и раздался хрип:

— Безумная!

Славке почудилось, что вместе с косами она. отрезала все прошлое.

Странное лицо смотрело на нее из зеркала. Лицо сделалось будто меньше, а голова в коротких, распушившихся волосах стала большой-большой. Славка смотрела на себя, как на незнакомую. Голове было непривычно легко, а голой шее холодно. Ася глянула на сестру и тут же смущенно отвернулась. Но все-таки упрямо буркнула:

— Тебе так лучше... И потом — удобнее в дороге...

Когда они вышли из парикмахерской, Славке показалось, что все смотрят на нее.

— Аська! — вдруг панически зашептала она, схватив сестру за руку. — А что скажут мама с папой?!

Сестры испуганно остановились.

— Шуму будет!. Но ничего — пускай знают, что мы не шутим! — Ася быстро справилась с минутной растерянностью.

Илларион Максимович уже двадцать лет брал книги в одной и той же библиотеке. Это был самый аккуратный и самый серьезный читатель. На крыльце библиотеки он тщательно вытирал сапоги, снимал кепку. Входил он осторожно, чтобы не нарушить тишины.

Любил он слова торжественные, весомые, как, например: Держава, Государство, Вселенная, Человечество, Океан, — и часто употреблял их. И книги он читал все толстые, серьезные, гремящие: об истории народов, о войнах, о революции, о великих полководцах. Так для него было большим праздником прочитать «Войну и мир», «Тихий Дон», «Петра Первого», «Севастопольскую страду».

— Фундаментальные, мудрые эпопеи, — сказал он библиотекарше.

К тонким книгам Илларион Максимович почему-то относился пренебрежительно.

— Дайте-ка мне еще что-нибудь из истории народов или мемуары исторических деятелей, — попросил он внушительным голосом, сдавая «Пугачева». Библиотекарша уже приготовила «Хождение по мукам». У Иллариона Максимовича в глазах загорелись алчные огоньки. Он уважительно крякнул. Взяв грузную книгу, принялся перелистывать ее, с трудом захватывая страницы толстыми пальцами. Он тщательно осмотрел ее, как, бывало, в магазине осматривал дорогую вещь, боясь выбросить деньги на ветер. И даже, положив на ладонь, испытал книгу на вес. В глазах его светилась благосклонность. Стеклянной ручкой крупно и медленно расписался, пожал библиотекарше руку и вышел на цыпочках. Кепку он надел на крыльце.

— Самостоятельный человек, и на все имеет свой взгляд, — сказала пожилая библиотекарша.

...И только он, придя домой, просветленный и торжественный, с наслаждением уселся за книгу, как в комнату на цыпочках вбежали дочери. Они обомлели — встреча оказалась неожиданной. Сначала отец ничего не заметил, потом пронзительно уставился на Славку, медленно поднялся со стула.

— Ярослава, повернись, — приказал он, багровея. Усы его сами собой сильно распушились. Славка покорно повернулась, низко опустила голову.

— Это что за новость?! — раскатисто пророкотал бас отца.

— Папа, в мореходное нельзя с косами, — затараторила Ася. — Сам посуди...

— Молчать! — загремел отец. — Я ее спрашиваю!

— В мореходное нельзя с косами, — пролепетала Славка.

— В мореходное нельзя без головы! — рявкнул отец. — А где у тебя голова?!

На крик прибежала мать.

— Вот, полюбуйся на чадо свое! — От ярости усы его еще сильнее распушились, встали дыбом. Он гордился косами дочери, всегда незаметно любовался ими. — Как драная кошка стала!

— Ты что это, одурела, бесстыдница? — заохала мать. — Ведь косы-то какие были — загляденье! Прохожие останавливались. А теперь посмотри-ка в зеркало, на что ты похожа?!

— Какая была, такая и есть, — сказала Ася.

— А ты прикуси язык, а то больно зубастая стала.

Долго бушевал отец. Но чем сильнее он бушевал, тем острее чувствовал бессилие перед этими упрямицами.

— Теперь все! Я говорил с вами по-доброму — не помогло. Теперь приказываю: хватит! Будете сидеть дома. Работать! — и он, взяв книгу, вышел.

— Доигрались, — прошептала мать.

— Мы уже не маленькие, и нечего нами командовать! — огрызнулась Ася.

В доме установилась неприятная, тягостная тишина. Мать плакала на кухне. Ася сердито ходила из угла в угол. И только беззаботная Славка, не умевшая долго сердиться, сидела у приемника, сосала конфету и ловила любимые мексиканские и аргентинские песни. На коленях ее комом снега лежал белый кот.

А за окном в сумерках были ветер, дождь и листопад. Качалась голая черная ветка, увешанная каплями...

Когда они читали отказ, пришедший из Владивостока, в густом тумане на еле видных, почти голых и мокрых деревьях во дворе уныло и хрипло каркали вороны. Из тумана через забор сыпались и сыпались на Асю и Славку желтые листья. Сестры будто осунулись и оцепенели. Ася мелко дрожала, замерзнув даже в пуховой кофточке.

— Что теперь делать? — наконец спросила она тихо. Славка молчала.

Великая дорога шумела за окном. Доносился говор толпы, шарканье ног, музыка, звяканье молотков по бандажам. Ася сквозь сон услыхала зов этой дороги, приподнялась в кровати. В доме все спали, спала и Славка. Пышные волосы засыпали ее лицо, из-под них выглядывали только припухшие губы. Они румяно смеялись, точно Славка сквозь волосы подсматривала за сестрой. Донесся искаженный, металлический голос Кости: «Прибывает скорый поезд номер 2. Следует...»

Там кипела жизнь. Асе стало невыносимо тревожно, точно она испугалась прозевать что-то дорогое, куда-то не успеть. Она закрыла лицо ладонями и, чувствуя, что задыхается, закачалась из стороны в сторону, как от зубной боли.

Ася любила бродить по перрону.

Также она любила ходить в аэропорт, где приземлялись крылатые воздушные корабли, приземлялись и вновь уносились в небеса, уносились в неведомое.

Любила она и пристани. Причаливали белые пароходы, гнулись трапы под ногами, потом по речному остекленевшему раздолью катился гудок, и пароход отваливал, лебедем уплывал по сверкающим извивам реки к струящемуся горизонту.

Любила она посидеть на почте, на телеграфе, на переговорной. «Москва! Войдите в третью кабину!» «Владивосток! Вторая кабина!» «Саратов... Баку... Сочи...» Вся страна звучала здесь.

Ася быстро оделась и выскользнула из дому. На ярко освещенном мокром перроне суетились люди: одни спешили на посадку, другие — встречать приезжающих. Носильщики в белых фартуках тащили чемоданы. Пронеслась мототележка с горой тюков.

Совсем близко рявкнул гудок, и паровоз, разгоряченный, будто взмокший, гордо прокатил мимо вокзала, волоча длинный состав. Наконец вагоны, сияя окнами, остановились. Стали выходить пассажиры, вытаскивать чемоданы, выносить сонных детей. Другие, с чемоданами, выстроились в очереди, подавали проводникам билеты. Из багажного вагона быстро выгружали мешки с письмами, обшитые ящики, кровати, тюки. Вдоль состава бегал маневровый паровозик, по шлангам подавал воду в вагоны. Шланг извивался по земле, вползал на вагон, на крыше которого гремела сапогами знакомая Асе тетя Нюра. Она перетаскивала шланг с вагона на вагон. Иногда вода лилась с крыши, и тетя Нюра кричала:

— Хватя-а! Лешай!

Ася стояла среди крика, шума, смеха, говора кипящей толпы.

— Мама! — закричал, соскакивая с подножки, бритоголовый солдат.

— Сережа! — Седая женщина в пенсне протянула руки с букетом цветов. Солдат бросился к ней, они обнялись. Сын целовал ее лицо, седые волосы и даже букет, ломая хрупкие табачки.

— Вырос-то как! Совсем мужчиной стал, — удивлялась мать.

— Полка нижняя?

Ася оглянулась. Рыжеватая, с молочно-белым лицом женщина держала за руку девочку лет трех. Рядом стоял сухопарый мужчина с мутными глазами. Он глядел в сторону. Женщина растерянно поправляла на голове девочки розовый бантик. Костя сурово и непреклонно объявил: «До отхода поезда номер 2 осталась одна минута».

— Ну, вот... иди, — проговорила женщина, беря девочку на руки.

— Папа ту-ту! — закричала малышка. Мужчина с угрюмой неистовостью целовал ее ручонки, загорелые коленки, ямочки на щеках.

— Не забывай папу, — проговорил он и, оторвавшись от ребенка, тяжело двинулся к вагону, но тут же обернулся, сунул руку женщине, боясь взглянуть ей в глаза. Женщина, держа его за руку, шла за ним, точно не хотела отпускать.

— Папа ту-ту! — радовалась девочка, болтая ножонками.

Поезд тронулся, проплыла сухопарая спина мужчины. Губы у женщины кривились, плечи тряслись, а усталое лицо и невидящие глаза были сухими, ничего не выражающими.

Ася поежилась.

За медленно идущим вагоном плелась старушка, она плакала в голос и махала платком.

Парни и девушки в майках и спортивных брюках, толкаясь, бежали рядом с другим вагоном, горланили и бросали в тамбур цветы. Их ловили десятки рук. Это уезжала на соревнования женская баскетбольная команда...

Прошумела дорога и опустела, нахлынула пестрая жизнь и откатилась. Нет, больше нельзя противиться зовам дороги. Сердце рвалось навстречу тому поющему, необъятному, что люди называют жизнью. Ася вспомнила отказ из Владивостока и вдруг решила: «Нужно немедленно ехать в Москву. В министерство морфлота. Добиваться приема в училище». Она представила гнев отца, слезы матери. «Не отпустят — бежать!» Ася настороженно оглянулась, будто кто-то мог подслушать ее мысли. Лихорадочно-оживленная, прошла она в служебное помещение вокзала. В окошечко увидела долговязого Костю с длинной, по-мальчишески худой, кадыкастой шеей. На нем болтался черный китель железнодорожника, сквозь который резко выступали лопатки, форменная фуражка лихо съехала на затылок.

— Дежуришь? — рассеянно, с непонятной для Кости радостью спросила Ася.

— А ты чего, понимаешь, не спишь? — удивился Костя и так зевнул, что на белесых глазах выступили слезы.

— На тебя пришла посмотреть.

Костя подошел к окошечку и подразнил:

— Все равно не примут. Девчат туда, понимаешь, не берут.

— Хочешь пари! Ты скоро объявишь нашему поезду: «С первого пути, понимаешь, отходит экспресс номер такой-то!» — Ася загадочно рассмеялась. Она так и лучилась странной, озорной силой.

— А что, разве пришло...

— Не придет, так сами поедем. Понял, понимаешь? — Ася засмеялась, сбила щелчком фуражку, убежала.

Возбужденная, она появилась в зале ожидания. На широких деревянных диванах скучно дремали люди с помятыми, усталыми лицами. Ослепительный свет беспокоил их сонные глаза.

«Эх вы! Разве так нужно ожидать свою дорогу?» — подумала Ася.

Она повертелась около закрытого буфета, с большим интересом рассматривая под стеклом увядший винегрет в тарелках, каменные от времени плитки шоколада, бутерброды со скорченными дырявыми пластиками сыра.

В душе нарастало радостное нетерпение. Наконец все это переживать одной стало невозможно. Ася побежала домой. Она растрясла разомлевшую Славку, насильно посадила ее в кровати. В комнате раздался задыхающийся шепот:

— Бежим... В Москву... Поняла? И добьемся... А не помогут — сами поедем к морю... А то поезда все идут, идут — сердце разрывается!

— В министерство? — Славка на середине прервала сладкий зевок. — Бежать?! Вот здорово! Когда?

— Нужно приготовить чемоданы, уложить все походное, — уже распоряжалась Ася...

Всю эту ночь сквозь сон Ася слышала голос Кости, он все объявлял об уходящих поездах, и сердце у Аси ныло, точно она прощалась с кем-то около вагона или мучилась, что не может попасть в этот вагон, а поезд вот-вот уйдет, и она останется...

На другой день Славка потихоньку взяла из материнского сундука тысячу рублей и купила билеты в Москву.

И снова наступила ночь. Ася уткнулась в подушку. Ее начала страшить дорога. Она даже не могла представить, что их ожидает впереди. Там был совершенно непроницаемый туман.

Тьма мучила, и Ася включила свет.

На стене, рядом с мятежным дедом, висела ее фотография, на которой она была снята в тельняшке, в бескозырке, в широченных брюках, гримом нарисованы усики, во рту торчит трубка: это Ася играла в драмкружке лихого морского волка.

«Детство! Глупое детство! — подумала она. — И как я могла повесить такую фотографию? Море — дело серьезное, суровое. Довольно игры в море, пора учиться и работать. Пусть работа окажется тяжелой. Ничего! И пусть сначала корабль будет небольшой, какой-нибудь рыбачий. Все равно. Лишь бы море!»

Ночные бабочки камешками щелкали о гулкий, барабанно-тугой оранжевый абажур. В черную дыру открытой форточки дышала холодная, сырая ночь. Мать крепко спала в комнате рядом, отец был в поездке. У Аси защемило сердце: она вдруг представила, как заплачет мать, прочитав записку, как потемнеет лицо отца, как они оба растерянно опустятся на стулья и будут сидеть, сутулые, постаревшие, подавленные, такие родные, такие любимые. «Но что же делать? Что? — мысленно обратилась к ним Ася. — Нет, нет, мы не хотим причинить вам горе. Вам тяжело! Простите нас!»

Чувствуя, что теряет силы и решимость, Ася поспешно взглянула на часы и как раз в это время Костин голос проорал над вокзалом: «С соседней станции вышел пассажирский поезд номер 5. Следует: Владивосток — Москва».

Ася почувствовала слабость во всем теле и желание изорвать билеты, не выходить из этой комнаты-каюты, в которой так тепло и безопасно. Но она уже шептала, дергая сестру за ногу:

— Славка, вставай! Пора!

Та вскочила, потерла румяное лицо и вдруг испугалась:

— Что мы делаем? Мы с ума сошли!

— Молчи! И так на душе кошки скребут!

Ася положила на стол еще вчера написанную записку: «Милые мама и папа! Не сердитесь на нас, дурех. Но мы иначе не можем, честное слово. Мы едем в Москву, в министерство. Будем добиваться. Иначе нам жизнь не в жизнь. Взяли у вас тысячу рублей. Не сердитесь, что потихоньку слямзили их. Как только заработаем — вернем. О нас не беспокойтесь: не в Африку же едем».

Сестры еще с вечера оделись в шерстяные свитеры и в синие лыжные костюмы. В рюкзаке у них были термос, котелок, баклажка, складной нож, алюминиевая миска, кружка — все дорожное, точно собрались они в туристский поход.

Ася, надевая пальто, последний раз оглядела комнату со штормами Айвазовского на стенах, и опять ей стало страшно уходить отсюда.

— Прощай, каюта, — жалобным голосом сказала она. — Прощай, дедушка! Мы едем к морю!

А Славку уже захватило приключение.

— Побег! Вот здорово! — ликовала она. Сняв с подоконника горшки с цветами, вылезла в палисадник. Ася подала ей чемодан, рюкзак и выпрыгнула сама.

Ненастно шумела листва, из темноты мелко моросило, дождинки шебаршили в палой листве. На клумбах валялись белые табачки, сломанные собаками. Когда-то сестры все это увидят снова?

Прощай, мамин дом.

Горят огни на дальних маяках!

Сестры выскользнули из палисадника. Поезд уже шумел у перрона. Сразу же в лица ударили твердые, колючие струйки дождя, точно включили огромный душ. Струйки разбивались в пыль: асфальт и крыши дымились. Оглядываясь по сторонам, боясь наткнуться на знакомых, подбежали к вагону. Как медленно проводница проверяет билеты! Им все казалось, что сейчас грянет голос отца: «Куда?» Они втягивали головы в поднятые воротники и озирались.

Наконец-то они в теплом, людном вагоне! Кричали и плакали дети, в проходах образовались пробки.

— Кажется, никто не видал, — прошептала Славка, вытирая мокрое от дождя лицо.

«До отхода поезда номер 5 осталось пять минут! Провожающих прошу выйти из вагонов!» — прогремел железный Костин голос.

— Объявляй отправление моему поезду, — прошептала Ася. И таким славным и милым показался ей Костя.