Новая загадка

Алексей Кондратьев божился и клялся на все лады, что он видел отвратительную гадину своими собственными глазами, которым даже убедительно предлагал лопнуть, если змеи не было, но добродушный хохол на все эти уверения флегматично отвечал:

– А ты мне покажи змею эту самую, вот я тебе и поверю; а если глаза твои лопнут – мне-то что!

В конце концов, змея «взята была под сомнение», и уже после полудня Петербург весело смеялся над своими утренними страхами.

Однако прогулки на место появления змеи не прекращались. Веривших в „змею“, особенно среди простолюдинов, было порядочное количество, а среди сходившегося на запасные пути народа Алексей Кондратьев был героем дня. Все его разглагольствования терпеливо выслушивались, и ему даже перепадало от слушателей кое-какое угощение.

– Ну, братцы, не приведи бог, и перепугался же я! – чуть не в сотый раз передавал он свои впечатления. – Иду это я на дежурство, значит, и думаю себе, представить или награду получить?

– Кого представить, – раздались вопросы, – змею, что ли?

– Нет, какое, змею! Портрет…

– Чей портрет?

– А кто его знает, чей?… Вагоны тут убирали, так нашли… так, ледащенький человек изображен… Краше в гроб кладут… в вагоне первого класса в щелочку между спинкой и сиденьем ушел, там его и нашли… Лежит себе спокойно…

– Так отчего же не представили?

– Кондуктора проморгали, а нам что за дело… Не наша это обязанность…

– А где у тебя этот портрет? – вдруг выдвинулся из толпы слушателей один, по виду мастеровой из железнодорожных мастерских.

Кондратьев подозрительно посмотрел на него.

– А тебе, мил человек, что за дело? – спросил он.

– Да так, к слову спросить пришлось.

– То-то к слову! Спрятан он у меня, вот где! Может, публикация какая будет, тогда и объясню, моя награда будет… уж и загуляю тогда, только держись!

– Брось про портрет, ты про змею! – послышались требования нетерпеливых слушателей.

– Что змея? Змея, как ей быть должно, была да убегла… теперь портрет…

– А ты о нем уже заявлял кому-нибудь? – вступился опять спрашивавший в первый раз о портрете мастеровой.

Он говорил тихо, значительно понижая голос, так что его слова слышали лишь немногие.

– Кому заявлял?

– Да вот хоть бы Раките, околоточному вашему…

– Вот чудачья голова, а еще мастеровой! Так я и буду от своего счастья отказываться!… На портрете-то имя, отчество и фамилия назади прописаны… Уж и сдеру же я награду-то… ух! потому причину имею для этого.

– Про змею рассказывай, про змею!

Кондратьев встрепенулся. Ему очень льстило это общее внимание.

– Полюбился ты мне, парень, – хлопнул мастеровой его по плечу, когда рассказ был кончен. – Выпить желаешь?

– Выпить? Отчего же? Коли угощают, выпить всегда можно, это натуре не повредит.

– Так пойдем в сторожку, так и быть, угощу! На работу не нужно?

– Какая работа тут! Из-за змеиного страху на сей день от всего освобожден.

– Так и гуляй душа! Нужно же человеку в себя после змеи прийти!

Мастеровой обнял сцепщика за плечо, вытащил из кармана бутылку водки и, помахивая нею, заорал:

– Гуляем, вот мы как!

Пара новых друзей удалилась, а вслед им понеслись затаенные вздохи, и даже кто-то во всеуслышание высказал мысль:

– Привалит же счастье! Из-за змеи угощают!

Новые друзья отошли подальше и расположились на откосе канавы. Приложились для первого знакомства к бутылке, и Алексей Кондратьев начал заметно хмелеть. Он болтал без умолку. В болтовне его перемешались и рассказы о змее, и его надежды на получение награды за найденный портрет.

– Уж как пить дать – получу! – хвастался он. Если этого барина не найду, от сыскного награждение будет, вот я какой!

– Сыскное-то причем? – удивился мастеровой.

– Очень причем… Ты думаешь, что? Я давеча и говорить не хотел, да о портрете проболтался…

– Что? Ничего я не думаю!…

– Потому и не думаешь, что глуп ты, как я вижу…

– Уж и глуп будто?!

– Само собой… Портрет-то я где нашел? Ты мне скажи – где?

– А, ну, тебя и с портретом-то! Почем я знаю?!

– То-то и дело, что не знаешь… Кабы знал, так все бы смекнул… Где бутылка-то?

Кондратьев одним духом осушил остатки.

– Слышь ты, – совсем пьяным голосом заговорил он, – портрет тот я нашел в том самом вагоне, в коем сюда, в Питер, мертвый барин с дочкой приехал, и в той самой купе, где он помер…

– Ну, так что же из того?

– Глуп ты, а еще мастеровой! Может, это портрет-то евойный, мертвого барина? Так дочке приятно.

– А ты покойника-то видел?

– Нет, он на станцию прямо проехал.

– А я вот видел!

– Ты? – удивился Кондратьев. – Где сподобился?…

– Фонарь электрический починяли, когда тот поезд подошел, при мне вынесли… Знаешь что?

– Что еще?

– Портрет-то у тебя где?

– Дома схоронен.

– Так ты тащи его сюда.

– Зачем?

– Посмотрю я, сразу узнаю, тот это или другой… Тебя жалею, ни за что ни про что втешешься!…

Кондратьев был уже пьян и плохо соображал. Однако доводы нового товарища показались ему убедительными.

– А ты… ты не надуешь? – спросил он, поднимая отяжелевшую голову.

– Кого? Тебя-то, своего брата Исаакия? Вот корысть была!

– Коли не надуешь, да выйдет что у нас из этого, так я тебя уважу, поделимся…

– И на том спасибо… Дело только поскорее варганить нужно… Болтал в народе напрасно.

– Сплоховал, брат, сам знаю, что сплоховал… Так принести?

– Портрет-то? Уж это, как ты хочешь…

– Я принесу… Выпить бы теперь важно было…

У собеседника сцепщика был, очевидно, с собой большой запас хмельной влаги. Не успел Кондратьев выразить свое желание, как у мастерового в руках появилась новая, полная вина бутылка. Он торжественно потряс ею перед носом товарища и многозначительно произнес:

– А это что?

– Дай! – потянулся к бутылке Кондратьев.

– Шалишь! Чего мне тебя зря угощать-то? Принесешь портрет, пей, сколько твоей душе будет угодно, а до тех пор ни-ни…

Сцепщик был уже так пьян, что готов был на все, только бы продолжить выпивку.

– Так не дашь? – вскрикнул он.

– Принеси портрет сперва!

Кондратьев вскочил на ноги.

– Ну, быть по-твоему, – произнес он, – принесу. Надуешь – убью! Здесь меня жди… Сюда приду.

Он пошел, слегка покачиваясь, в сторону довольно далеких строений. Начинало уже темнеть, но до наступления вечера было все-таки далеко. Когда Кондратьев несколько отошел, его товарищ тоже быстро, без всякого признака опьянения, вскочил на ноги.

Порывистым движением он расстегнул ворот рабочей блузы и вытащил из-под нее порядочной величины кожаный мешок, висевший на ремнях на шее; не снимая ремней, собеседник сцепщика поднял мешок и сильно потряс его около своего уха. Он, видимо, был очень озабочен и, убедившись на слух, что заключавшееся в мешке цело, поспешил засунуть его обратно под блузу и бегом пустился догонять уходившего Кондратьева.

– Постой, постой! – кричал он на бегу. – Чего мне тебя здесь ждать? Вместе пойдем!…

Сцепщик приостановился, и оба новых друга, обнявшись, пошли через поле. Скоро они скрылись во мгле наступивших сумерек.

* * *

Вечером того же дня Пантелей Иванович Ракита, измученный, голодный, вернулся домой. Более суток он был на ногах.

– Ну, что твоя змея? – спросила Пантелея Ивановича жена.

Ракита только рукой махнул.

– Глупости все, вздор! – рассердился он. – Зеленый змий там был, а не змея! Вот что!…

– Однако, говорят…

– Глупости говорят!

– Да не о змее вовсе… Говорят о какой-то фотографии, найденной в том вагоне, где привезли этого миллионера Воробьева.

Пантелей Иванович, когда его супруга говорила это, закуривал послеобеденную сигару. Словно что-то ударило его, когда он услыхал эти слова. Сигара вывалилась из рук, и он уставился на жену недоумевающим взором.

– Какая карточка? – воскликнул он, – кто говорит?

– Дарья наша… У этого Кондратьева карточку видели. Он нашел ее в том вагоне.

– Не может быть! Как же это я ничего не знаю? Дарья! Дарья!

На зов явилась из кухни прислуга.

– Какая карточка? Что такое болтают? – закидывал ее вопросами Пантелей Иванович.

В ответ Дарья рассказала, что и она уже побывала на том месте, где появилась змея. Там она встретила знакомого, товарища Кондратьева, тоже сцепщика. Он и рассказал ей, что Кондратьев, пьяный, забрался в вагон первого класса, стоявший на запасных путях, чтобы проспаться там. Это был тот самый вагон, в котором скоропостижно умер богатый пассажир. Выспавшись на мягких диванах, Кондратьев, по рассказу знакомого Дарьи, нашел в том самом купе, где был мертвец, фотографическую карточку, которую и не подумал представить по начальству, а держал у себя. С какой целью – этого знакомый Дарьи не знал, но говорил, что портрет находится у Кондратьева и тот теперь никому его не показывает.

– Да как же я-то ничего не знаю об этом? – удивлялся Ракита.

– Помилуйте, барин, разве вам будут о таких пустяках говорить, беспокоить вас зря! – отозвалась Дарья.

– Ну, это не зря… Бог знает, что тут кроется… Сюртук мне скорее, пальто, скорее, скорей!

– Уходишь? Отдохнул бы, – пожалела Пантелея Ивановича жена.

– Какой тут, матушка, отдых, – замахал тот руками, – такое дело, такое дело!

Он убежал. Первому же дворнику, встреченному на пути, он приказал как можно скорее бежать в дом, где жили железнодорожные рабочие, и немедленно привести к нему Кондратьева. За первым посланным он отправил второго, третьего. Поиски оказались напрасными. Кондратьева нигде не было.

– С каким-то мастеровым запьянствовал, – сообщили посланцы, – видали тут его… домой приходил…

– Зачем? – спрашивал Ракита.

– В сундуке рылся, искал что-то… Потом ни с того ни с сего побил жену и ушел…

– И нет его?

– Нигде нет! Верно, в город ушел…

Ракита строго-настрого приказал, чтобы Кондратьева доставили немедленно, как только найдут.

Наступила ночь. Пантелей Иванович тревожился, томился, посылал узнать, не вернулся ли сцепщик, – все было напрасно; даже к рассвету Кондратьева все еще не было.

Измученный всей этой непрерывной суетой, Пантелей Иванович, когда стало светать, вздремнул. Вдруг он почувствовал, что его будят, и открыл глаза. Было уже совсем светло, наступило утро. Над Ракитой склонился тормошивший его усатый городовой.

– Ваше благородие, вставайте, – будил он Пантелея Ивановича, – нашелся!

– Кто нашелся? – еще не придя в себя, спросонок воскликнул тот.

– Кондратьев нашелся… лежит…

– Где? Спит пьяный?

– Какое, ваше благородие, пьяный! Мертвый!

Это сообщение было настолько неожиданно, что всякий сон как рукой сняло с Ракиты.

– Как мертвый? – закричал он. – Быть не может.

– Так точно, а все-таки Кондратьев померши.

– Да где он?

– Там, у Глухозерского завода, около леса… Караул уже приставлен, чтобы посторонние не налезали…

Ракита натянул пальто, схватил портфель и со всех ног кинулся к тому месту, где нашли Кондратьева. Еще издали он увидал кучку народа.

– Ваше благородие, – подбежал к нему городовой, приставленный к телу, – что-то неладно…

– Что еще?

– Покойник-то, хотя и мертвый, а словно шевелится…

– Глупости…

– Извольте сами взглянуть, то есть, не весь шевелится, а можно сказать, частью только.

Пантелей Иванович растолкал любопытных и подошел к распростертому на земле телу. Он сразу узнал Кондратьева, и его опытному глазу незачем было долго смотреть; сцепщик был мертв. Но положение тела было самое покойное. Казалось, будто умерший сладко спит. Никаких следов борьбы около него не было заметно.

Ракита снял шапку и перекрестился. Вдруг он так и замер на месте. Блуза на теле трупа приподнималась, как будто под ней было какое-то живое существо, силившееся выбраться на свободу.

– Шевелится, шевелится! – раздались голоса.

Пантелей Иванович понял, что ему необходимо что-нибудь сделать. Концом шашки он отмахнул ворот блузы и с криком отскочил прочь.

Из-под блузы показалась голова змеи…