Сгустившийся мрак

Когда Кудринский оставил Воробьеву, на лице его вовсе не было заметно ни малейшего волнения, какое можно было бы предполагать в этом случае. Как будто ничего особенного не произошло, и все это объяснение со слезами, обоюдными признаниями, скрипкою, совсем не касались этого человека.

От Воробьевой Алексей Николаевич направился к Кобылкину.

Тому далеко не по себе было в этот вечер. „Незадачи“ продолжались. По крайней мере, Пантелей Иванович Ракита, который давно уже должен был явиться, не шел.

Мефодий Кириллович начал уже беспокоиться за него.

„Только того не доставало, чтобы и с этим что-нибудь случилось!“ – с тоскою думал он.

Минуты шли и складывались в часы – Ракиты все не было. Кобылкин уже по телефону приказал узнать, дома он или нет. Ответ был дан: „Ушел и не возвращался“. Мефодий Кириллович распорядился, чтобы его уведомили сейчас же, как только вернется Ракита, но этого уведомления все не было.

Старик, не зная, что и думать, начинал теряться в догадках.

„Ведь если и с этим случится что-нибудь, – раскидывал он умом, – ясно будет, что тут кто-то работает“.

Снова Мефодию Кирилловичу начинало что-то мерещиться в окружавшем его мраке.

Но – увы! – мрак был прежний.

Тяжело становилось на душе старого сыщика. Он начинал чувствовать, что кто-то неведомый одолевает его и одолевает именно тогда, когда его непобедимость в подобного рода делах была, вне всякого сомнения, когда имя его гремело не только повсюду в России, но и в Западной Европе, и даже за океаном…

Слава старого бойца рушилась…

Вдруг Мефодий Кириллович ударил себя по лбу, и на лице его отразилось довольство.

– Ах, я – старый мозгляк! – вслух выбранил он самого себя, – да как же это я раньше не догадывался!… Когда все это началось – змея и прочее? Да, ведь именно тогда, тогда… когда… посмотрю, когда умер Воробьев… Вот что! Так, так, так! „Змея шипит, змея шипит“, – вдруг запел он.

Мефодий Кириллович в радостном волнении забегал по своему кабинету.

„Центр найден, центр! – воскликнул он. – Эта глупая девчонка-миллионерша – центр! Около нее идет вся эта работа… Она – лакомый кусочек… Но при чем же тут змея?“

Эта мысль сразу скинула Кобылкина с облаков на землю.

Опять быстро заработал мозг, приспособившийся к распутыванию всевозможных хитросплетений, но – увы! – все комбинации, какие только ни создавал он, все не выдерживали критики. На что понадобились неведомым „работникам“ ее отец, Кондратьевы? На что понадобилась вся таинственная работа, которую так хорошо чувствовал Кобылкин, когда единственный, кто мог бы быть помехой этим охотникам за воробьевскими миллионами – Алексей Николаевич Кудринский, – оставался цел и невредим? Ведь если предположить «охоту», то Кудринского должны были бы устранить одним из первых, а он оставался и пылал, как в том был уверен Кобылкин местью к неведомым преступникам. Он был им опасен, а они щадили его… Стало быть, не в том вовсе дело. Тогда в ком и в чем?

Мефодию Кирилловичу доложили о Кудринском.

„Ага, – подумал он, – легок на помине! Только что думал о нем, а он уж тут!“

Кобылкин поспешил навстречу гостю.

– Батюшка, Алексей Николаевич! – воскликнул он, едва успев кинуть взгляд на Кудринского. – Да что такое с вами?

– А что? – спросил тот.

– Да у вас такой вид, будто вы двести тысяч выиграли или в любви признались и в ответ чуть слышное трепетное „люблю“ услыхали…

Действительно, Кудринский весь так и сиял.

– Ваша наблюдательность, действительно, не обманула вас… Ах, дорогой Мефодий Кириллович, сколько радости, счастья, восторга послала мне сейчас жизнь!

– Да ну, уж и счастья! – усомнился тот.

– Да, да!… И все это случилось, как в сказке… быстро… Будто волшебница какая вмешалась.

– Поздравляю тогда! Идемте ко мне. Делитесь своим счастьем. Мне, старому, о молодом-то счастье даже подумать лестно.

Они перешли в кабинет. Кудринский проявлял все признаки радостного волнения. Он даже на месте усидеть не мог, то садился, то вскакивал и начинал бегать из угла в угол.

Кобылкин зорко следил за ним.

– Ну, в чем же оно, ваше счастье-то? – наконец спросил он.

– Ах, да… Я еще ничего не сказал вам… Она моя, моя навсегда.

– Кто? Кто это она?

– Маша… Марья Егоровна!

– Воробьева? Вот как! Поздравляю! Ну, батенька вот и вы теперь миллионер!

Алексей Николаевич остановился против Кобылкина и изумленно посмотрел на него.

– Миллионер? Какой я миллионер? – проговорил он.

– Ну вот, какой! Невеста-то ведь миллионерша…

– Ах, вот вы о чем! Я и не сказал вам еще… Ошибаетесь, добрейший Мефодий Кириллович!

– Как это так, ошибаюсь?

– Так. У Марьи Егоровны миллионов столько, сколько их и у меня, то есть ни единого, и рублей у меня, пожалуй, гораздо больше и в настоящем, и в будущем, чем у нее…

Настала очередь удивляться Кобылкину.

– Батюшки мои! – воскликнул он. – Да как же это так?

– А вот видите, так! Я сказал вам, что все равно как в волшебной сказке выходит. Слушайте.

Кудринский подробно, как будто сам при всем находился, рассказал Мефодию Кирилловичу о посещении Морлея и о тех вестях, которые тот принес Марье Егоровне. Кобылкин был теперь совершенно озадачен.

– Морлей, Морлей! – раздумчиво говорил он, – какой это?

– Не знаю точно… Лондон, Риджент-стрит… Вот пойду к нему, так увижу, что это за птица.

Кобылкин встал, подошел к большому книжному шкафу, достал большую книгу и стал ее перелистывать.

– Джон Морлей, есть такой, – сказал, наконец, он и прочел: – Лондон, Риджент-стрит, банкир для Северного и Южного Китая, Японии и Кореи. Да, верно!… Гм! Вот какое дело…

– Должно быть, этот, – отозвался Кудринский.

– Морлей, Джон Морлей! – повторял Кобылкин и вдруг, обернувшись к Кудринскому, спросил:

– Стало быть, госпожа Воробьева нищая?…

– Нет! У нее есть я!… – гордо ответил Кудринский.

– Так! Но по существу-то самого дела, да? Папенькины миллионы разлетелись?

Алексей Николаевич утвердительно кивнул головою.

– И от миллионов не осталось ни одного пенсика?

– Да.

– Однако же, ловкачи эти лондонские банкиры! Молодцы! Наши так чистить не умеют. Все до последнего пенса… А вы все-таки серьезно думаете жениться на госпоже Воробьевой?

– Я люблю ее.

– Прекрасное дело. Совет да любовь!… Признаюсь, ваша весть для меня совершенно неожиданна.

Мефодий Кириллович начинал сердиться, что с ним бывало вообще очень редко.

Положение, в котором очутилась Воробьева, уничтожило разом все его предположения о том, что она, а не кто иной, являлась центром охоты таинственных хищников. Нельзя было и предположить, что столь энергичные и предусмотрительные охотники начинали опасное дело, не наведя предварительных справок, хотя бы у того же Морлея, о состоянии ее отца. Ведь не моментально же он потерял свой капитал. Стало быть, Воробьева не могла быть ни центром событий, ни той приманкой, ради которой свершались они.

Кобылкин начинал чувствовать себя побежденным…

– Так, так! – говорил он. – Это хорошо! Совет да любовь!

– Открылась и еще тайна! – перебил его Кудринский.

– Какая?

– Уже меня одного касающаяся…

Алексей Николаевич рассказал о посмертной исповеди старика Воробьева. Мефодий Кириллович слушал его невнимательно, из пятого в десятое, но сам в то же время думал:

„Это к делу совсем не относится…“

– Вот все, что открыла мне судьба сегодня! – закончил свой рассказ Кудринский.

– Так в чем же, Алексей Николаевич, ваше особенное счастье?

– Как, разве вы не видите? – воскликнул тот. – Когда Маша была наследницей миллионера, она мне, бедняку, была не ровня, не пара, и я никогда не решился бы сказать ей о моей любви; а теперь судьба уравняла нас. Я могу смело и любить, и говорить о своем чувстве…

– Но все-таки миллионов-то нет.

– И не нужно! Зачем они? Мало ли людей живут и любят друг друга даже с меньшими надеждами на будущее, чем у меня?… Мне моя скрипка даст все, а богатства мне не нужно…

„Было бы сердце согрето жаром взаимной любви“, – нервно засмеялся Кобылкин.

Он начинал чувствовать себя совсем нехорошо. Все его мысли как-то странно разбились, ни одной главной, наводящей на раздумье, не было. Кудринского старик теперь слушал рассеянно и тоскливо ждал, когда уйдет от него этот – теперь совершенно бесполезный для него – человек, только отнимавший у него время.

Думы старика и мечты его гостя были прерваны появлением Пискаря.

Агент подошел и что-то шепнул на ухо своему начальнику. В одно мгновение Кобылкин очутился на ногах.

– Да? Тот самый? – взволнованно спрашивал он, – привели, нашли?

Пискарь ответил утвердительно.