Роковое утро

Кудринский явился очень взволнованный. Таким его Марья Егоровна видела впервые. Она даже не на шутку испугалась, когда он заговорил с нею и его голос то дрожал, то срывался.

– На завтра тебя вызывают к следователю, – объявил он.

– Меня? Зачем я понадобилась?

– Все о смерти твоего отца… Ну что, кажется, им нужно? Умер человек скоропостижно, это так ясно… Не ты же убила его в самом деле…

– Что ты, что ты! – с ужасом воскликнула Марья Егоровна.

– Как „что ты“. Ведь с твоим отцом в купе, когда он умер, была только ты одна… Более никого ведь с вами не было?

– Нет, – растерянно проговорила Марья Егоровна, – никто даже не входил к нам…

– Вот видишь… Эти господа, у которых все основано только на букве, придумают что угодно.

Он был даже груб и сам не замечал этой своей грубости, совершенно противоположной той обычной нежности, к которой успела привыкнуть Марья Егоровна.

– Мы завтра поедем к следователю вместе, – с резкостью крикнул Кудринский, – слышишь, ты непременно должна сказать, что никаких поводов подозревать что-либо, кроме скоропостижной смерти, не имеешь, что никого во время пути с вами не было.

– Погоди, Алеша, – перебила Кудринского Марья Егоровна, – вспомни, что ты сам не раз говорил мне.

– Что еще?

– Ты говорил, что есть уже подозрения, что отец мой стал жертвой.

– Глупости! – резко оборвал ее Алексей Николаевич. – Кому нужна была смерть твоего отца? Нищих не убивают, а ты знаешь, что отец твой в день своей смерти был нищим.

Марья Егоровна вздрогнула, слова Кудринского показались ей оскорбительными.

– Я знаю, что я нищая, – резко сказала она, – но зачем же мне с подчеркиванием напоминать об этом?

Кудринский спохватился. Он понял, что его резкость была слишком заметна после недавней еще, доходившей чуть не до приторности, нежности.

– Прости, милая! – проговорил он. – Я забылся… Не сердись… Если бы ты только знала, что делается у меня на душе… Не сердись! Пойми, что все эти решительно ни к чему не ведущие допросы только отдаляют наше счастье… А как они действуют на и без того издерганные нервы – и говорить нечего.

Он нежно поцеловал ее.

– Нет, Алеша, я не сержусь и сердиться не могу на тебя, – с тихим вздохом ответила Марья Егоровна, – но все-таки я еще не привыкла к мысли, что нищая, и мне тяжелы твои напоминания.

– Прости, прости! Мне самому больно за свою выходку… Так скажешь ты завтра следователю, как я тебе говорю?

– Да, я скажу все, как ты хочешь.

Марья Егоровна выговорила это твердо, но ее неудовольствие еще не прошло, и она несколько холодно простилась с Алексеем Николаевичем.

Следователь Козловский встретил Марью Егоровну со всей любезностью, на которую только был способен, извинялся за беспокойство, уверял, что одна только обязанность вынудила его вызвать ее в присутствие, а не самому явиться к ней. В конце концов, он попросил позволения на минутку оставить Марью Егоровну и поспешно вышел в соседнее с кабинетом помещение.

Но одна Марья Егоровна не осталась. Едва только скрылся Козловский, перед нею явился Мефодий Кириллович, Марья Егоровна сперва не поняла даже, откуда он взялся, а Кобылкин заговорил, не давая ей времени прийти в себя.

– Слава богу, увиделись мы все-таки! – воскликнул он. – А то, милая барышня, вы словно под затвор попали. Я-то к вам уже сколько раз прибегал, да меня все не пускали. Скучно под затвором, поди?

– Я, кажется, имею право вести жизнь, как мне желательно! – отвечала старику Воробьева.

– Конечно, конечно! Слышал я, замуж выходите?

– Опять-таки мне кажется, что это касается только меня одной.

– И в этом вы правы! Однако, какая же вы строгая молодая особа! Никак к вам не подступиться… Ай-ай-ай! А я-то думал, что мы с вами друзьями стали. Вот тебе и друзья!… За Алексея Николаевича Кудринского изволите замуж выходить?…

– Да…

– Так, так! – Кобылкин уселся в кресло, оставленное Козловским, побарабанил по столу пальцами и сказал: – А что, милая барышня, если попросить вас не торопиться с этим браком?

– Позвольте, как вы смеете вторгаться в мою жизнь? Кто вам дал это право?

– Господь с вами! Где же это я вторгаюсь! Я говорю о просьбе, просить же ни о чем не возбраняется. Просьба это только – и более ничего. Слушайте, мне вас жаль!

„Вот о чем говорил мне Алексей! – насторожилась Марья Егоровна. – Сейчас этот старик, верно, будет говорить и непременно что-нибудь дурное про Алешу…“

Она сделала движение, как бы намереваясь встать и уйти, и сказала:

– Мне кажется, что я не нужна здесь. Не для посторонних же бесед меня вызывали?

– Постойте, постойте! – даже испугался Кобылкин. – Останьтесь еще немного. Мне непременно нужно сказать вам несколько слов. Я приходил к вам, но меня не пустили, а между тем, мне кое-что уже известно… Марья Егоровна, милая, останьтесь! Уверяю вас, что только одна ваша польза заставляет меня просить, чтобы вы выслушали меня.

Голос его звучал с такой убедительностью, с такой сердечной ласкою, что Марья Егоровна, сама того не замечая, поддалась его обаянию.

– Говорите, я слушаю вас! – произнесла она.

– Спасибо! Помните, когда я был в день похорон вашего отца, вы сами тогда говорили, что желаете отомстить за его смерть… Да? Так? Вы горели тогда негодованием и ненавистью. А что, если я скажу вам теперь, что мне достоверно известно, что ваш несчастный отец не умер скоропостижно, а убит.

– Что вы! Этого быть не может! – воскликнула Марья Егоровна. – Я начинаю бояться вас.

– Ну зачем же меня бояться, когда я не желаю вам ничего, кроме добра? Повторяю, ваш покойный отец был убит.

Марья Егоровна оправилась уже от первого впечатления, произведенного на нее этим сообщением.

– И сейчас я, вероятно, услышу, – сказала она, – что его убийца – я.

– Если хотите, – спокойно ответил Кобылкин, – то, пожалуй, и вы.

– Благодарю вас! – заволновалась Марья Егоровна. – Я знала, что вы именно это скажете. Чего же вы ждете? Хватайте меня, сажайте в тюрьму… вот я…

Кобылкин с состраданием смотрел на нее.

– Бедная вы, ослепленная! – качая головою, сказал он, и его голос проник в душу девушки. – Вы поймите, я прошу вас обождать несколько с вашей свадьбой, не торопиться с нею… Ведь всегда будет на это время.

– Я не вижу причин ждать. Вероятно, вы и моего жениха обвиняете в смерти моего отца с такою же легкостью, с какой и меня сейчас обвинили.

– Пока еще нет, но я не вижу причин вашей торопливости…

– Они есть, я должна исполнить волю отца, вот смотрите, читайте, это – его исповедь, и если вы в самом деле желаете мне добра, так вы сами увидите, что я должна стать женою Кудринского.

С этими словами она скорее кинула, чем подала Кобылкину отданное ей Морлеем письмо ее отца. Теперь она вся так и дышала негодованием. Как был прав Кудринский, когда говорил, что этого добродушного с виду старика следует бояться, что он способен разбить их счастье. Так и вышло, как говорил он. Марья Егоровна вся горела желанием, во что бы то ни стало оправдать в глазах Кобылкина своего избранника, и потому-то решилась показать ему исповедь покойного Воробьева, которую она постоянно носила с собою.

Кобылкин медленно взял исписанные листки и стал внимательно прочитывать их. В это время возвратился Козловский. Мефодий Кириллович сейчас же уступил ему место и отошел к окну, держа в руках письмо Воробьева. Козловский тем временем предлагал Марье Егоровне вопросы. Отвечая на них, молодая девушка вновь рассказала обо всем, что произошло в вагоне и что предшествовало внезапной смерти ее отца.

Мефодий Кириллович, стоявший у окна, между тем, пристально поглядев на Марью Егоровну, свернул рукопись и сунул ее себе в карман. Та, увлеченная своим рассказом, не заметила этого движения; Кобылкин же, как ни в чем не бывало, подошел к ним и сказал:

– А мне помнится, вы говорили о каком-то свисте или шипении, испугавшем тогда вашего батюшку.

– Да, я говорила это! – подтвердила свои слова Марья Егоровна.

– Уж не было ли там у вас в купе змеи? Ведь в наше время все может быть! Впрочем, это я так, к слову только… До свидания, Порфирий Михайлович, до свидания, моя добрая барышня! С вами-то мы еще увидимся…

Он сделал общий поклон и поспешно вышел через внутреннюю дверь. Марья Егоровна и теперь не вспомнила, что письмо отца осталось у него в руках.

– Скажите, пожалуйста, – спросила она у следователя, – этот господин сейчас сказал мне, будто отец мой убит, правда ли это?

Козловский махнул рукой.

– Господин Кобылкин – большой фантазер! – произнес он. – Но что же делать? Во многих случаях это незаменимый человек. Итак, вы не думаете, что смерть вашего отца была последствием каких-либо внешних причин?

– Нет, думать этого не могу! – твердо сказала Марья Егоровна.

– Тогда придется нам покончить с этим делом… Прекратить его…

– Я бы этого очень желала… Теперь я могу уйти?

– Не смею задерживать вас… Если не ошибаюсь, вы прибыли с господином Кудринским?

– Да, Алексей Николаевич – мой жених.

– Вот как! Желаю от души вам всякого счастья. Но что с вами?

Марья Егоровна растерянно оглядывалась по сторонам; она вспомнила теперь, что не получила от Кобылкина обратно письма своего отца.