После тяжелой утраты

Словно тяжелый кошмар овладел Марьей Егоровной. Что делалось вокруг нее – это она понимала смутно. Кудринский увез ее с вокзала – куда, Маша не только не соображала, но даже и не старалась сообразить. Горе разразилось так внезапно, так неожиданно, что ужасная действительность и в самом деле могла казаться тяжелым сном.

Но и в этом состоянии Марья Егоровна все-таки невольно замечала, что Кудринский сумел окружить ее в эти тяжелые минуты и часы предупредительно-нежной заботливостью. Он относился к ней, как самый добрый друг, как любящий брат. Маша плохо понимала, что он говорил ей, – слова молодого человека как-то терялись для нее, – но в то же время невольно замечала его предупредительную деликатность, и невольно зарождалось в ней чувство благодарности к этому совершенно чужому ей человеку, к которому она раньше, даже не зная его, относилась с суровым предубеждением.

Внезапная смерть богача Воробьева, хотя и стала в Петербурге несколько дней притчей во языцех, но ни для кого никакой загадки не представляла. Скоропостижные смерти особенной редкостью никогда и нигде не были, а что в данном случае это было не что иное, как скоропостижная смерть, никто не сомневался. Вскрытие тела покойного Егора Павловича подтвердило полное отсутствие каких бы то ни было признаков насилия, и разрешение похоронить несчастного миллионера дано было без всяких особых проволочек.

Немного народа шло за гробом с прахом покойного. Егор Павлович был совершенно не популярен в невской столице, и его внезапная смерть не произвела впечатления. Дочь, Кудринский да еще четыре-пять человек вот и все, кто провожал останки богача до места его последнего упокоения.

Кудринский и во время пути, и в церкви, и на кладбище ни на шаг не отступал от Марьи Егоровны. В его поведении, однако, не было решительно ничего такого, что могло бы показаться молодой девушке назойливым, и она, принимая его услуги, невольно взглядывала на молодого человека с искренней благодарностью.

„Что же это такое? – пронеслось как-то в одно мгновение в ее голове. – Тот ли это Кудринский? Я его представляла себе совсем не таким… болезненный, слабый, а этот…“

Она пристально взглянула на своего спутника. Он очень мало походил на тот фотографический портрет, который показывал Марье Егоровне ее покойный отец. Правда, черты лица были те же, но на портрете Кудринский был, действительно, болезненный, исхудалый, здесь же пред Воробьевой был полный жизненных сил и здоровья молодой человек, с энергичным, но в то же время и веселым лицом, с ясными лучистыми глазами, с уверенными движениями. Очевидно, в Кудринском с того времени, к которому относился портрет, произошла огромная перемена, он избавился от всех своих болезней, поздоровел, и, случись их встреча при других, менее печальных обстоятельствах, несомненно, Марья Егоровна изменила бы окончательно то невыгодное мнение, которое она составила о Кудринском и по рассказам отца, и по собственным своим соображениям.

– Благодарю вас, – протягивая Кудринскому руку, сказала молодая девушка, когда печальная церемония окончилась, и они уходили с кладбища.

Кудринский смотрел на нее долгим, словно испытующим взором.

– Вам, – с особенным ударением произнес он, – меня не за что благодарить. Я ничего для вас не сделал такого, что заслуживало бы благодарности.

– Но вы были при мне все эти ужасные дни… все ваши хлопоты…

– Я исполнял только свой долг по отношению к покойному Егору Павловичу, я много обязан ему…

Он помолчал и прибавил:

– Я обязан ему с первых дней моего детства!

Марья Егоровна ничего не ответила. Кудринский тоже молчал. Так они дошли до ожидавшего их экипажа.

– Вы позволите мне зайти к вам? – спросил молодой человек.

– Я просила бы вас! – отозвалась Воробьева, – мое положение ужасно. Одна в совершенно незнакомом городе… Вы – единственный человек, которого я здесь знаю, по крайней мере, по имени, – прибавила она и почему-то покраснела.

– Надеюсь, – с улыбкой ответил Кудринский, – мы познакомимся и ближе.

Он помог молодой девушке сесть в экипаж и сам поместился рядом с нею.

– Как это странно устроено на свете! – услыхала она голос своего спутника. – Недавно совершенно незнакомые друг другу люди в силу обстоятельств сталкиваются, знакомятся, и в конце концов эти обстоятельства вдруг связывают их интересы, так что, если бы они и не хотели этой невольной близости, если бы их желание было поскорее разойтись в разные стороны и никогда не встречаться друг с другом, это для них невозможно и они волей-неволей обязаны, вследствие внезапно явившихся общих интересов, постоянно встречаться, делиться мыслями и вообще, так сказать, вести политику, которая им в другом случае вовсе была бы не по душе…

Марья Егоровна, в начале довольно рассеянно слушавшая эту тираду, прислушалась и вдруг вскинула глаза на Кудринского.

– Это вы про кого же? – несколько удивленно спросила она.

– Конечно, про вас и про себя! – улыбнулся тот.

– Знаете, я могу подумать, что вы хотите поскорее от меня отделаться.

– Вовсе нет! Напротив того, я кое-что знаю о вашем мнении относительно моей особы.

– Вы, кажется, всеведущи, господин Кудринский, – с иронией произнесла Марья Егоровна.

– Всеведущ, – нет! Просто я способен к логическим выводам – и только.

– И эти выводы подсказали вам мое мнение относительно вас?

– Да. Видите ли, очень немного нужно соображения, чтобы прийти к заключению, что вы пока ничего лестного обо мне ни думать, ни предполагать не могли.

– Вот как? Объясните и поясните путь, которым вы дошли до ваших выводов.

– Он простой. Кстати, меня зовут Алексей Николаевич.

– Я знаю это, хотя, кроме ваших имени, отчества и фамилии, мне ничего не известно.

Кудринский посмотрел на нее долгим испытующим взглядом, как будто желая узнать, правду ли говорит молодая девушка, или своими словами расставляет ему ловкую ловушку. Однако взгляд Марьи Егоровны был совершенно спокоен, и ни малейшего следа какого бы то ни было лукавства не отражалось в нем. Очевидно, она была совершенно искренна. Алексей Николаевич успокоился.

– Но ведь вам известно, что я хотя и очень, очень далекий, но все-таки родственник вашего отца? – спросил он.

– Да, это я знаю…

– А я уже сказал, что вашему отцу я многим обязан.

– И это мне известно, хотя, признаюсь, отец никогда не посвящал меня ни в какие подробности своих отношений с вами.

– О, эти отношения очень просты. Покойный Егор Павлович воспитал и поднял меня на ноги.

– Но… – Марья Егоровна заикнулась, – мой несчастный отец…

– Вы говорите о предполагавшемся вашем замужестве? – быстро подхватил Кудринский.

– Да…

– Не будем пока думать об этом проекте Егора Павловича… Не говоря уже о том, что этот проект странен сам по себе, мне кажется, совсем не время теперь даже вспоминать о нем.

Как была благодарна Марья Егоровна своему спутнику за эти совсем неожиданные слова!

„Какой он добрый! – подумала она. – Сколько такта, сколько предупредительности!“

Несмотря на свою молодость, Марья Егоровна прекрасно понимала, что она – более чем завидная невеста. Кудринского же со слов отца она привыкла считать бедняком, для которого женитьба на дочери богача являлась буквально пролившимся с неба золотым дождем. Теперь, когда сам Кудринский объявил, что вопрос об их браке остается открытым, быстро исчезло всякое предубеждение против него, и молодая девушка почувствовала себя совершенно свободной, на сердце у ней стало легко, и даже тоска по отцу как будто утихла.

Она только что собралась ответить Алексею Николаевичу, как экипаж остановился у подъезда гостиницы, где Воробьева нашла себе приют в эти тревожные дни.

Кудринский первым выскочил из экипажа и помог выйти своей спутнице.

– Когда вы позволите навестить вас? – спросил он, задерживаясь у дверей.

– Когда только вам будет угодно, – ответила Марья Егоровна, – для вас я всегда дома…

Едва за Воробьевой затворились двери, как из небольшого магазинчика на противоположной стороне улицы вышел маленький, толстенький, с гладко выбритым подбородком, пожилой, очень прилично одетый господин.

Он минуту или две постоял на тротуаре, как будто размышляя о чем-то, потом взглянул в ту сторону, куда пошел Кудринский, вдруг быстро вскочил на извозчика и крикнул:

– Поезжай скорее, вон туда, прямо!

Жестом руки он показал направление, по которому, расставшись с Воробьевой, пошел Алексей Николаевич.