FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

Действующие лица

Знаменский, старший следователь.

Томин, старший инспектор угрозыска.

Кибрит, эксперт-криминалист.

Скопин Вадим Александрович, полковник, начальник Знаменского.

Знаменская, мать Пал Палыча.

Медведев, майор, сотрудник УБХСС.

Аркадий, сотрудник уголовного розыска.

Воронцов, заведующий городской свалкой.

Ферапонтиков, старший кладовщик свалки.

Моралёв, приемщик утильной палатки.

Бах, инженер.

Жена Баха.

Миша, кладовщики свалки.

Гриша.

Валентин, шофер мусоровоза, попутно водит машину Воронцова.

Ляля, Лёля, манекенщицы из Дома моделей, подруги.

Ломов, профессор-металлург.

Зав. заводской лабораторией.

Лаборантка.

Персонажи на свалке:

—  старичок-библиоман;

— старатель, мелкий барышник;

— 1-й и 2-й рабочие;

— мужчина «от Семена Иваныча».

Свидетели на допросах у Скопина:

— бульдозерист;

— 1-й и 2-й шоферы;

— зав. складом вторсырья;

— приемщик того же склада;

— начальник цеха завода.

На приеме у Скопина:

— парень лет 30;

— желчный посетитель;

— женщина-пенсионерка.

Таня, секретарь Скопина.

Сотрудники милиции.

Официант в ресторане.

 

Сцена первая

Криминалистическая лаборатория. Кибрит одна. Осторожный стук в дверь.

Кибрит. Войдите.

Томин приостанавливается у двери.

Томин (скромным голосом). Извините, могу я видеть нового начальника отделения экспертов, майора Кибрит?

Кибрит. Да, товарищ… (Подыгрывая Томину.) Как ваша фамилия?

Томин. С вашего разрешения, Томин.

Кибрит. А-а… Помнится, когда-то я звала вас Шуриком.

Томин (утрированно вздыхает). Было время… С повышением тебя, Зиночка!

Кибрит. Спасибо. Как дела?

Томин. Вот.

Кладет па стол сверток, Кибрит разворачивает его — там упакованный по всем правилам криминалистики искореженный замок.

Кибрит. Опять?!

Томин. Да, скорей всего, те же умельцы. И снова никто ничего но заметил. Чертовщина какая-то!..

Кибрит (осторожно осматривая замок). Значит, третья похожая кража?

Томин. Если подтвердится, что орудовали тем же приспособлением. Зинуля, пользуясь старым знакомством и твоей новой должностью…

Кибрит. Шурик, не подхалимничай. Вечная песня: срочно-срочно-срочно…

Томин. Но мое положение становится просто неприличным! Кроме того, ограбленные женщины весьма… темпераментны. Они решительно требуют назад свои сережки-сапожки-босоножки… Четвертой кражи я не переживу!

 

Сцена вторая

Петровка, 38. С папкой в руках идет Знаменский, навстречу ему Томин.

Знаменский. Саш, что хмурый?

Томин. А ты что веселый?

Знаменский. Кончил писать обвинительное заключение и несу по начальству!

Томин. И по этому поводу сияние?

Знаменский. Видел бы ты дело! Четырнадцать томов, посвященных запутанным торговым аферам! У меня от них уже в глазах смеркалось… (Проходящей мимо секретарше.) Танюша, Вадим Александрович у себя?

Таня. Нет, Пал Палыч. Только после пяти. Сейчас ведет прием населения.

 

Сцена третья

Приемная Управления внутренних дел. Большая комната на первом этаже. Массивный стол с двумя телефонами, письменным прибором, графином и стаканом на хрустальном подносе; кожаное кресло, по другую сторону стола — два кресла поменьше. Перед полковником Скопиным 1-й посетитель — молодой парень, держится неуверенно.

1-й посетитель. Войдите в положение, гражд… товарищ полковник! Матери уже 72, я у нее один. Неужели и последние годы врозь жить? (После паузы.) Может, хоть внука успеет понянчить…

Скопин. Все очень трогательно. Но смотрю я на вас, Махоркин, и встает перед глазами неприглядная картинка: утро вашего ареста.

Парень испуганно вскидывается.

Скопин. Не припомните, как вы себя вели?

1-й посетитель. Понадеялся, что вы забыли… столько тому лет… на вас тогда и погоны еще не те были…

Скопин. Мы тут не забывчивы, Махоркин. Зря понадеялись.

1-й посетитель (разочарованно). Стало быть, от ворот поворот… (Порывается встать, но снова садится.) Не ради себя, поймите! Мне один черт, где дышать, абы на воле! Но старуху разве тронешь с места?! Поедем, говорит, сынок, вместе, куда скажут. А что выйдет? Схороню ее в чужих краях безо времени — и точка.

Скопин. И, по-вашему, виноват будет злопамятный полковник Скопин?

1-й посетитель. Да нет, чего уж… Виноват я сам. Не надо грабить, не надо садиться — все верно. Только все в прошлом времени. А вот что теперь делать?! (Пауза.) Завязал я намертво, а дороги, выходит, так и так нет? Безнадега?

Скопин (вместо ответа пишет что-то па официальном бланке, подписывает, протягивает парню). Отдадите в приемной лейтенанту.

Парень читает написанное, лицо его расцветает.

Скопин (Опережая слова благодарности.). В следующем месяце я веду прием двенадцатого числа. Обязательно расскажите, как устроились. Попросите следующего.

1-й посетитель. Двенадцатого числа… Товарищ полковник… Я приду… Спасибо! Я обязательно… До свидания!

Входит 2-й посетитель — пожилой человек желчного вида.

2-й посетитель. Здравствуйте, Калуев.

Скопин. Прошу садиться, товарищ Калуев. Слушаю вас.

2-й посетитель. Вот мое официальное заявление. (Кладет заявление на стол.)

Скопин (быстро прочитывает его). А в отделение милиции вы обращались?

2-й посетитель (горделиво). Нет. Прямо к вам!

Скопин. Отчего же?

2-й посетитель. Любой вопрос оперативно решается только сверху. Аксиома.

Скопин. Ваш вопрос входит в компетенцию участкового уполномоченного. Поставьте его в известность, и он примет меры. Не примет — вот тогда позвоните прямо мне. До свидания. Пригласите следующего.

2-й посетитель. Гм… И что вам стоит наложить резолюцию? Один росчерк.

Скопин. На все есть свой порядок. Вы ведь не идете к директору ГУМа, чтобы купить коробок спичек?

2-й посетитель. До свидания. (Нехотя забирает свое заявление и выходит.)

Появляется женщина пенсионного возраста.

Женщина. Добрый день. (Без перерыва.) Я прошу выслушать меня по делу, имеющему важное педагогическое значение. С вашего разрешения, я сяду, товарищ… простите, не разбираюсь в чинах…

Скопин. Разумеется, садитесь и перестаньте, пожалуйста, волноваться. Называйте меня Вадим Александрович, без чинов. А вас как?

Женщина. Татьяна Сергеевна… Так вот, Вадим Александрович, при нашем жэке есть детская комната. Занимаемся с ребятами, чтобы не околачивались на улице. Есть ведь такие, у которых дома… словом, неблагополучно. Мы стараемся компенсировать.

Скопин. Понимаю. И спасибо вам за этих ребят. В чем нужна помощь?

Женщина. Да вот одна история… Решили мы купить швейную машинку для кружка «Иголка с ниткой». Объявили сбор утиля… Теперь это называется вторсырье. Думали скопить какую-то сумму, остальное брала на себя общественность. Но было психологически необходимо, чтобы девочки не просто получили подарок, вы согласны?

Скопин. Согласен.

Женщина. Так вот, ничего не вышло! То есть утиля-то собрали много, особенно макулатуры, начальник жэка даже выделил машину, чтобы отвезти. Но отвезли, сгрузили, а палатка закрыта. Хотя по расписанию часы рабочие. Наутро ребята пошли — груды наши лежат, а па окошке табличка: «Учет». Потом два дня подряд объявление: «Приема нет». Дальше суббота и воскресенье. Наконец сама отправилась… Я не слишком длинно?

Скопин. Нет-нет, продолжайте.

Женщина. Вижу, сидит этакий молодой щеголь и бумажки пишет. Вышел ко мне, пнул, не глядя, кучу тряпок ногой и говорит: «Навалили всякой дряни, ни пройти, ни проехать». Я ему отвечаю — по-моему, резонно, — что никто новых вещей в утиль не сдает, это ведь не комиссионный магазин, верно?

Скопин. Естественно.

Женщина. А он заявляет, что на утиль, дескать, тоже нормативы, а наше все мокрое и грязное. Действительно, накануне раза три принимался дождь, но мы-то привезли совершенно сухое, разве наша вина?

Ее прерывает телефонный звонок, Скопин, извинившись, поднимает трубку.

Скопин. Полковник Скопин… Так… Оружие нашли?.. Ищите оружие!.. Ни в коем случае! (Кладет трубку.)

Заминка. Женщина сбилась с рассказа и смущена.

Скопин. На чем мы остановились?

Женщина. Что шел дождь… Наверно, бессовестно отнимать у вас время…

Скопин (мягко прерывая). Вот эти извинения — как раз пустая трата времени. Продолжайте.

Женщина. Да, собственно, уже всё. Воз, как говорится, и ныне там… Перед ребятами прямо стыдно, они так разочарованы, и даже начались… разные настроения.

Скопин. Какого рода?

Женщина. Мальчишки ударились шпионить, а теперь утверждают, что утильщик вообще ничего не берет, появляется в палатке для виду, а ездит на шикарной собственной машине. И значит, он аферист, и ему надо стекла побить и проколоть шины. В общем, нужны экстренные меры, а я не знаю какие.

Скопин. Всё ясно. Постарайтесь придержать ребят, меры будут приняты. (Берется за авторучку.) Где находится палатка?..

 

Сцена четвертая

Кабинет Томина. Звонит телефон.

Томин. Да?.. Зина, я весь внимание… Ясненько. Так и думал!.. Как сказать, оно и лучше и хуже. Три кражи, конечно, хуже двух. Зато одна банда лучше, чем несколько. Ну, спасибо тебе большое. (Кладет трубку, после короткого размышления звонит по телефону.) Сто тридцать четвертое? Зимина… Привет, коллега, Томин. Видел в сводке новую кражу?.. Да, из той же серии… Слушай, у меня вот какая идея. Все три раза дело было ранним утром, и, естественно, уносили не в руках — столько не дотащишь, и даже в легковую машину не уместится. Что если воры использовали грузовик с контейнером или крытый фургон? Понимаешь, такой, который утром вовсе не привлекает внимания: «Хлеб», «Мясо», «Почта» — в этом роде… Вот и мне кажется, в этой идее что-то есть. Давай попытаемся сделать так: в прилежащих домах выявим всех, кто рано выходит. Дворники, работники трамвайных парков, водители автобусов, владельцы собак и так далее… Может быть, кто-то страдает бессонницей, кто-то мог уезжать или приехать на рассвете — сейчас конец сезона на юге… Ну, сам сообразишь… Верно, они тоже ранние пташки… Давай, берись! Жду результатов. (Набирает другой номер.) Двадцать четвертое?.. Савельева попрошу из угрозыска… Товарищ Савельев? Здравствуйте, майор Томин из МУРа… В связи с квартирной кражей на вашей территории есть одно предположение…

 

Сцена пятая

Вечер. Улица в центре. Ляля «голосует», пытаясь поймать такси. Рядом с ней тормозит машина Воронцова.

Воронцов (опуская стекло). Буду счастлив подвезти!

Ляля. Ой, спасибо, жутко опаздываю!

Валентин открывает ей дверцу, Ляля усаживается, машина отъезжает.

 

Сцена шестая

Кабинет Скопина. Входит Знаменский.

Скопин. Пал Палыч, хочу сосватать вам одну историю. Садитесь.

Знаменский. А какова она собой, моя суженая?

Скопин (протягивает тоненькую папку, в ней всего три машинописных листа). Заявление и материалы первоначальной проверки. (Пока Знаменский внимательно читает, Скопин поднимает трубку одного из телефонов.) Привет, Николай Иваныч! Вышло что-нибудь?.. Э-э, нет, это увольте! Это пойдет волокита часа на четыре с хвостиком. Будем обходиться без них. Результаты доложить утром. Желаю успеха. (Кладет трубку, смотрит на скептическое лицо Знаменского.) Конечно, не бог весть… но с некими загадками.

Знаменский. А знаете, я еще застал старьевщиков, которые ходили по дворам и совершали натуральный товарообмен. Помните: «Старье бере-ем! Старье бере-ем!» Ставка делалась на мелюзгу: мячики на резинке, свистульки «Уйди-уйди»… Однажды я ради такой свистульки стянул пару отцовских калош… Подумать только, тогда еще носили калоши!.. И вот предлагается дело: страшные тайны утильной палатки…

Входит Медведев. Крупный, но не грузный, ему лет около 40, манерой держаться напоминает военного.

Медведев. Разрешите? Добрый день.

Скопин. Здравствуйте. Вы знакомы? Наш старший следователь Знаменский. Товарищ Медведев из УБХСС, теперь специалист по вторсырью.

Знаменский. И отыскались какие-нибудь ключи к утильным тайнам?

Медведев. Кое-что разведал. Фамилия того приемщика Моралёв… но сомнительно, чтобы от слова «мораль». Вот его послужной список. (Протягивает Скопину листок, тот просматривает и передает Знаменскому.)

Скопин. В глазах пестрит. За шесть лет — десять мест.

Знаменский. И все больше такие, что слывут «хлебными».

Медведев. Но — обратите внимание — проходит несколько месяцев, и он увольняется. Слухи не оправдывались. Только в системе вторсырья осел прочно.

Скопин. Какой же доход его удовлетворил?

Медведев. Про доход не знаю. Но вот справка об официальной зарплате за полгода имеется.

Знаменский. Не Ротшильд, конечно, но… он женат?

Медведев. Холостой, бездетный, мать с отцом в деревне на своих харчах.

Знаменский. Тогда можно жить не тужить.

Медведев. Он и не тужит, будьте уверены! Завтрак и обед в «Арагви». Вечерами развлечения в обществе девиц разного профиля.

Скопин. Обеды, завтраки, девицы. Еще?

Медведев. Только что купил машину — формально на брата. И не какую-нибудь — подержанный, но крепенький ЗИМ!

Знаменский. Хм… Шустрый мальчик. Пижон?

Медведев. Первостатейный. Парикмахера и маникюршу регулярно вызывает на дом!

Знаменский. Живут же люди!

Скопин. Да, Пал Палыч, у нас с вами убогие запросы и никакого воображения.

Знаменский. Чувствуешь себя просто неотесанной деревенщиной!

Скопин. А мы-то до вас вспоминали идиллических старьевщиков нашего детства…

Медведев (рассказывает, постепенно увлекаясь). Куда там! Это теперь сильная организация. Кроме «оседлых» приемщиков, как Моралёв, в сельских местах есть конные — с телегами. Работают часто парами — муж и жена. И если выполнят план, получают очень неплохие деньги. Да оно в общем-то справедливо: вторсырье спасает уйму ценного добра. Даже валюту для государства добывает!

Знаменский. Валюту?

Скопин. Каким образом?

Медведев. Нипочем не догадаетесь! Представляете, скачет тебе лягушка или хоть лягушонок — тоже годится, лишь бы хвост отпал. Его хоп — и в корзину. Второго, десятого, в ином прудишке их невпроворот. Наловил — и во вторсырье. Там их на лед — и в анабиозе за границу. Для лабораторий, для фермеров всяких, садоводов. Туда, где с химией перестарались, живность потравили и теперь от вредителей стонут. Словом, оттаял лягушонок и прыгает дальше где-нибудь в Англии. Ему, понятно, разница невелика — было бы мокро, — а мы получаем фунты стерлингов!

Скопин. Вы меня вдохновили. Выйду на пенсию — буду лягушек ловить. Но пока…

Медведев. Ясно: ближе к делу. Эту неделю я лично вел наблюдение за палаткой. Моралёв купил: один примус, один медный таз с дыркой и у какого-то паренька пять подшивок дореволюционных журналов — подозреваю, что для собственного развлечения. Всё. А вот что он за ту же неделю сдал на склад. (Передает Скопину накладную.)

Скопин. Недурно!

Короткие телефонные звонки — междугородный вызов.

Скопин (берет трубку). Брянск? Да-да, соединяйте.

Знаменский с Медведевым отходят, чтобы не мешать, и устраиваются в стороне за столом для совещаний.

Знаменский. Итак, цветные металлы. Где ж он их все-таки взял?

Медведев. Пока можно только гадать.

Знаменский (шутливо). Гипотеза, что мимо вас скользнули десятки старушек с медными тазами, отпадает. И что у Моралёва собственные рудники — тоже. Остается какое-то предприятие: завод, мастерские.

Медведев. Безусловно. Неучтенные отходы.

Знаменский. Но у предприятий он не имеет права покупать?

Медведев. Нет, те должны сдавать по безналичному расчету. А у палаточников реальные деньги — для граждан.

Знаменский (помолчав). Не мог он накопить постепенно и разом отвезти?

Медведев. Беседовал я с жителями окрестных домов, они готовы засвидетельствовать, что в зимнее время лавочка вообще была засыпана снегом по крышу. А Моралёв по документам все равно из месяца в месяц шел с перевыполнением плана.

Знаменский. Что-то уж слишком нагло. Если рыльце в пуху, соблюдают хоть элементарную осторожность… Почему бы нашему Моралёву — пусть для близира — не принять того, что ему тащат?

Медведев (довольный). Э-э, Пал Палыч, недопонимаете! Он бы, может, и принял, да ведь извольте наличные платить. Из своего кармана — жалко. Ведь выданные ему денежки он уже поделил с кем надо и пропил-прогулял!

Знаменский. Крупные суммы?

Медведев. Солидные.

Скопин кончил телефонный разговор и присоединился к Знаменскому с Медведевым.

Знаменский (Скопину). Ищем кончик веревочки, которой Моралёв связан с неким предприятием…

Скопин. Ясно. Продолжайте.

Знаменский. Значит, приемщик везет свои товар на склад?

Медведев. На склад.

Знаменский. При осмотре или по документам там можно установить, какое сырье он сдал?

Медведев. Эх, если бы!.. Валят все вместе. Сгрузил, получил квитанцию и отчаливай. Поди потом разберись, где чье. Тем более при самом складе есть цехи по переработке, многое прямиком туда и идет.

Скопин. А не обсуждался тот вариант, что склад напрямик связан с искомым предприятием? И бездельник Моралёв — только ширма?

Медведев. Между прочим, не исключено… Однако так и так — уголовщина.

Скопин (Знаменскому). Но пока оснований для возбуждения дела не имеется?

Знаменский (разводит руками, Медведеву). Надо еще поработать. (Короткая пауза.) Вы о транспорте не думали?

Медведев. Думал…

Знаменский. Как это организовано?

Медведев. Периодически приемщики должны заказывать машины и перевозить что набрали. Но к документам я еще не подобрался.

Скопин. А возможно, тут и торчит хвостик, за который удастся…

Медведев. Возможно, товарищ полковник. Но очень трудно проверить путевые листы, не привлекая внимания.

Скопин. Убежден, что вы найдете способ.

Знаменский. Главное — выяснить, заказывает ли Моралёв машины вообще. А если заказывает, то с одним шофером он всегда имеет дело или с разными. И кто эти шоферы…

Медведев. Понимаю, все понимаю… Значит, так. Сегодня пятница. За субботу и воскресенье постараюсь управиться, в понедельник приду с новостями.

 

Сцена седьмая

Бензоколонка на окраине города. Воронцов и Ферапонтиков стоят в стороне и ждут, пока шофер Валентин заправит машину Воронцова. Воронцов — полный, холеный человек лет 50, держится светски; к подчиненным относится с иронией. Ферапонтиков — низкорослый, рыжеватый прощелыга, на Воронцова глядит с собачьей преданностью, но, как верный слуга, позволяет себе иногда поворчать по поводу барских причуд.

Ферапонтиков. Теперь к Ларисе поедом?

Воронцов. Нет, свидание с Лялей.

Ферапонтиков (пренебрежительно). А-а… Эта манекенщица.

Воронцов. Мне она правится, тебе — нет. Что важнее?

Ферапонтиков. Раз с Лялей, опять шампанское пить. А у меня от него изжога.

Воронцов. Не пей. Тебе по роли вообще пить не положено. (Со смешком.) Тебе положено меня хранить и беречь как зеницу ока… на благо отечества. И глядеть, чтоб я по наивности не выдал какой государственный секрет… Наскучили мои забавы?

Ферапонтиков. Наше дело маленькое, Евгений Евгеньевич! Раз вам желательно покрасоваться и все такое…

Воронцов. Желательно. А на первом этапе необходим оруженосец. Гордиться должен, что тебя держу.

Ферапонтиков. Да я разве… я ж понимаю. (Не утерпев.) Только вот Ляля эта… сомнительно по части результату. Погуляет за ваш счет, а недели через две подхватит ее гаврик с такими патлами — и прощай!

Воронцов (снисходительно хлопает его по плечу). Ты, Фитилькин, конечно, тонкий знаток женщин! Но не берись предсказывать, с кем будет моя Лялечка через две недели. Это, милейший, целиком вопрос стратегии!

Ферапонтиков (шарит по карманам, ищет спички, достает маленькую коробочку). Евгений Евгеньич, знакомая одна сережки продаёт. Старинные. Редкая вещь.

Воронцов (заглядывает в коробочку). Пожалуй, возьму. Но пора тебе кончать всякую эту торговлю. Несолидно. Ты у кого работаешь?

 

Сцена восьмая

В центре города по улице идут Ляля и Лёля. Останавливаются недалеко от перекрестка и ждут. Им обеим лет по 20. Как полагается манекенщицам Дома моделей, они стройны, элегантны, миловидны. Лёля — умнее. Ляля — симпатичнее.

Лёля. Зря ты меня тащишь. Мы с Севкой собрались сегодня в кино.

Ляля. Нет-нет, я непременно должна вас познакомить! Очень интересно твое мнение.

Лёля. А кто он такой?

Ляля. Понятия не имею.

Лёля (приостанавливается от удивления). Как — не имеешь?..

Ляля (нарочито легкомысленным тоном). Да так, Евгений Евгеньевич, и все.

Лёля. Что, даже без фамилии?

Ляля. Без.

Лёля. Лялька, ты сдурела! Встречаешься с человеком и не знаешь, кто он такой!

Ляля. Может, мне и нравится, что не знаю?

Лёля. С тебя станется. Вот фантазерка!

Ляля (таинственно понижает голос и даже оглядывается). Понимаешь, он какая-то шишка. Совершенно засекреченный. Я думаю, что-нибудь военное… или даже космос… личная машина с шофером. И всегда при нем очень странный человек. Вроде опекает его… или охраняет… Словом, ты увидишь, Евгений Евгеньич какой-то особенный.

Лёля (пожимает плечами, Лялино сообщение ее не взволновало). Пока вижу, что он опаздывает. Неоригинально.

Ляля (взглядывает на свои часы). Твои по обыкновению спешат. Мы пришли раньше.

Лёля. Ненавижу стоять на месте.

Ляля. Можешь прохаживаться. Вообрази, что ты демонстрируешь новейшую модель сезона.

Подъезжает машина Воронцова. Сидящий сзади Ферапонтиков распахивает дверцу и высовывается.

Ферапонтиков. Добрый день, карета подана.

Воронцов выходит из машины. Ферапонтиков тотчас выскакивает и становится чуть поодаль.

Ляля. Здравствуйте. Это моя подруга Лёля.

Воронцов (целует обеим ручки). Ляля и Лёля. Очаровательно! Лёля и Ляля… Нет, просто бесподобно! Очень рад познакомиться. Одна красивая девушка — хорошо, дне — вдвое лучше… (С улыбкой.) Вам придется потерпеть — еще некоторое время я буду говорить шалости. Своеобразная реакция на трудную рабочую обстановку. Прошу. (Приглашает подруг в машину.)

Валентин. Куда?

Воронцов. На дачу, за кислородом.

 

Сцена девятая

Просторная комната на даче Воронцова. Камин, рояль, стилизованная мебель. Воронцов, Ляля с Лёлей. Немного на отшибе Ферапонтиков сам с собой играет в карты. Приглушенно звучит музыка.

Ляля. Планы? Планов много. Вот надеемся недели через две махнуть в Будапешт. Повезем коллекцию осенних моделей.

Лёля. Вы не бывали в Будапеште?

Воронцов. Увы, нет.

Ферапонтиков. Разве нам можно?

Лёля. Отчего же?

Воронцов. Как вы похожи и непохожи… Ляля почти не задает вопросов.

Лёля. А мне вот любопытно знать, чем вы, собственно, занимаетесь!

Воронцов. Я бы, пожалуй, сказал, но этот мерзкий человек не позволит (оглядывается на Ферапонтикова).

Ферапонтиков (не отрываясь от своей игры). Еще бы!

Лёля. А мне кажется, вам самому нравится окружать себя тайнами.

Воронцов. Ах, Лёля!.. Лёля и Ляля… Давайте лучше танцевать!

Лёля. Вы танцуете? Надеюсь, такой вопрос дозволен.

Воронцов. Дозволен, моя прелесть! Но в нем заключен обидный подтекст. «Боже мой, думаете вы, наш Евгений Евгеньич собирается танцевать? Через полторы минуты начнется одышка, и через пять он свалится замертво!..» Ну-ка, попробуем!

Прибавляет громкость. Танцует с Лялей, потом с Лёлей.

Лёля. Евгений Евгеньич, сколько вам лет?

Воронцов (смеется). Государственная тайна.

Лёля. Вы были женаты?

Воронцов (после паузы). Да. Мы работали вместе… Моя жена… погибла.

Ферапонтиков (в притворной панике). Девочки, Евгения Евгеньича нельзя расстраивать! У него завтра эксперимент!

Воронцов (Лёле). Вы, очевидно, спросите какой?

Лёля. Нет, я устала спрашивать и не получать ответа.

Ляля. Наконец-то!

Воронцов. Не обольщайтесь, Лялечка, это временное затишье, и надо им воспользоваться, чтобы выпить. Пошли-ка, Федя, организуем. А девочки пока посудачат на мой счет.

Воронцов и Ферапонтиков выходят.

Ляля. Посудачим?..

Лёля. Занятный дядька. А дача — просто обалдеть!

Ляля. Но верно, в нем что-то есть?

Лёля. Много чего в нем есть, Лялька. Только не пойму, что именно. Жаль, староват, а то бы…

Ляля. Что?

Лёля. Женила бы его на тебе, и стала бы ты у нас знатной дамой!

Ляля. И каждый день ездила бы на машине в Дом моделей — на всех вас любоваться!.. Знаешь, иногда его немного жаль… иногда чудится, что он не настоящий… Хочется понять.

Лёля. Не задавая вопросов?

Ляля. Ты же видишь — вопросы бесполезны.

Лёля. Евгений Евгеньич… А знаешь, порой мелькает что-то неприятное. Может быть, от присутствия этого Феди… Но безусловно большое обаяние.

Ляля. Лёлечка, уступаю. И оцени мое благородство: вместе с дачей, машиной и телохранителем!

Смеются. Входит Воронцов, за ним — Ферапонтиков. Он несет поднос с шампанским, фруктами и легкой закуской.

Воронцов. Вот, Федя, меня уже обсудили и надо мной посмеялись.

Ляля. Да нет, мы не над вами.

Воронцов. Тогда над Федей. У него такое свойство — вызывать смех… пока с ним не познакомишься поближе.

Лёля. А если поближе?

Воронцов. Если поближе?.. Видите, Лялечка, у нее уже наготове ворох новых вопросов. Поближе он ужасен, мой Федя! Но предан как пес… За сколько ты меня продал бы, Федя?

Ферапонтиков (вздрогнув). Кому?

Воронцов. Я знаю? Кому-нибудь.

Ферапонтиков. Смотря и какой валюте.

Воронцов. Скажем, в долларах… нет, доллар неустойчив, советую в рублях. (Пауза.) Ну — за сколько?

Ферапонтиков. Да вот все считаю-считаю… нет, больно дорого выйдет, Евгений Евгеньич. Никому не по карману.

Воронцов. Так, Федя… Ну, у всех налито? Выпьем за именинника!.. Как, я не сообщил, что сегодня день рождения моего кота? И вы его не видели?! Федя, немедленно доставь Мурлыку! Он либо в спальне, либо на террасе.

Ферапонтиков уходит. Слышен удаляющийся зов: «Мурлыка!.. Мурлык, Мурлык… Кис-кис-кис…» Воронцов и девушки пьют. Потом Воронцов запускает обе руки в карманы, вынимает что-то и прячет, за спиной.

Воронцов. Девочки, у меня для вас по сувениру. Ляля, в какой руке?

Ляля. В левой!

Воронцов (протягивает ей, а затем Лёле по коробочке). В левой! В правой!

Девушки раскрывают коробочки и обе ахают.

Лёля. Какая прелесть! (Осторожно вынимает кольцо.)

Ляля. А у меня сережки…

Воронцов. Примерьте, по-моему, вам пойдут.

Ляля. Ох, они кому угодно пойдут. Но… это вы называете «сувенир»?.. Нет, Евгений Евгеньич, не сердитесь, я не могу взять. И вообще…

Воронцов. Ляля! Неужели вы способны так обидеть одинокого человека…

Ляля. Поставьте себя на мое место…

Воронцов. Нет, это вы станьте на мое место! У меня в гостях два очаровательных создания, все чудесно, я отдыхаю душой, танцую и предвкушаю удовольствие от подарка… и вдруг!

Ляля. Они слишком дорогие.

Лёля. А я-то уж вовсе ничем не заслужила.

Воронцов. Что за гадкое слово! Почему вы должны что-то «заслуживать»? Нет, вы обе просто невозможные девчонки!

Ляля. Евгений Евгеньич…

Воронцов (не слушая). «Дорогие»… ну не смешно ли!.. Ах, Феди нет, и я наговорю лишнего… Не расстраивайте меня. (Понижает голос.) Завтра эксперимент. И небезопасный!

Девушки в нерешительности переглядываются. Им действительно не хочется обижать Воронцова.

Воронцов. Если будете хорошими, я спою.

Лёля. Вы и поете?

Воронцов. Иногда пытаюсь.

Подходит к роялю, поет старинный романс, чуть «с надрывом». К концу в дверях появляется Ферапонтиков.

Лёля. Евгений Евгеньич, да вы могли бы стать певцом! Как жаль…

Воронцов делает резкое движение.

Ферапонтиков. Ой, девочки, думайте что говорите! Певцов навалом, а Евгений Евгеньич — один!

Воронцов. Ладно, Федя. Девушки больше любят певцов… Мурлыку не нашел?

Ферапонтиков. Нигде не отзывается.

Воронцов. Покыскай в саду.

Ферапонтиков уходит.

Воронцов. Выпьем еще, пока не выдохлось.

Ляля. Лучше еще спойте, Евгений Евгеньич.

Воронцов. Выпьем и споем. (Наполняет бокалы девушек.) За молодость и счастье!

Пьют, и Воронцов снова поет. С котом под мышкой, входит Ферапонтиков.

Воронцов. Молодец, Федя! Представь юбиляра дамам.

 

Сцена десятая

Кабинет Томина. Он говорит по телефону.

Томин. Видите ли, преступники опытны… Верно, я тоже не новичок… Разумеется, ищу и, разумеется, надеюсь найти… Нет, разъяснять свою методику не имею права… Да, можно пожаловаться начальству, но это вряд ли ускорит дело… Нет-нет, не обижаюсь, но поймите: я не бог, я только майор!.. Когда вы вернетесь?.. До свидания, счастливой, вам командировки! (Положил трубку, беззлобно.) «Уже три недели!» Ей мнится — протекла вечность. Врезала бы приличный замок в дверь — было бы что носить… Хорошо хоть уедет пока, все-таки передышка.

 

Сцена одиннадцатая

Кабинет Знаменского. Входит Медведев.

Знаменский. А-а! Входите-входите, исчезнувший. Скопин уже не раз справлялся о ваших успехах. Чем порадуете?

Медведев. Я помню, что обещал в понедельник, да вот… Вылезли некоторые обстоятельства, и оказалось, что нет мне иного пути, как на свалку!

Знаменский. Зачем уж такие крайности! Неудачи у всех бывают.

Медведев. Да я же не фигурально — про свалку! В самом доподлинном смысле! (Достает из папки документы, показывает их Знаменскому.) Вот. Моралёв аккуратно заказывает машины, причем обычно даже две. Шоферы разные. Но соль не в том. В путевых листах везде черным но белому написано, что утиль забирают не из моралёвской лавочки, а с городской свалки!

Знаменский (просматривает путевые листы). Что за ерунда?

Медведев. Только на первый взгляд, Пал Палыч. Сунул я нос глубже, и открылись мне разные разности. Чтобы запастись утилем, не обязательно сидеть в приемном пункте. На свалке наберешь чего хочешь. Иной палаточник только так и выкручивается. Видит он, что план горит, — и туда. В ближайшей пивной сколотит команду алкоголиков — те уже знают, поддежуривают. За час набьют ему машину доверху. А когда все погружено, он губы скривит: кости, мол, гнилые, металл ржавый, — сунет на три бутылки, и прощай. Лично был свидетелем подобной сцены.

Знаменский. Что же получается — сноровка плюс нахальство, и Моралёв действительно мог таким манером регулярно добывать цветмет?

Медведев. Нет, у него это все равно липа. Больно много. Да и не один он там желающий… Между прочим, знаете, свалка — это здорово интересно! Нет, не смейтесь, честное слово. Свозят туда все на свете. А уж народ толчется — нарочно не придумаешь. Мальчишки шныряют, что-то друг у друга выменивают — провода, подшипники… Потом, гляжу, бородатый парень в заокеанских джинсах какую-то чугунную корягу тащит. Я говорю: «Кто на помойку, а иной — с помойки…» Так он меня своими очками насквозь прожег. «Дурака, говорит, издали видно. Это ж, говорит, антикварная вещь, напольный канделябр!»… Завсегдатаи есть, представляете? Старичок, например, гуляет с палочкой, будто по бульвару. Встретил знакомого, поздоровался. «Жду, говорит, новую партию макулатуры. А вы?» «А я, — это тот ему, — все пружину настоящую не найду!» Наверно, мастерит что-то. Любопытно, честное слово! Да вот поедете — увидите.

Знаменский. Вы и меня собираетесь туда заманить?

Медведев. И вас.

Короткая пауза. Знаменский раздумывает.

Знаменский. Допустим, свалка для Моралёва — перевалочный пункт… Да, вероятно, его «поставщику» удобней вывозить отходы под видом мусора… Ну, и как мы станем эту публику ловить?

Медведев. Поймаем! Тут в чем хитрость: забрать с поличным, пока товар у Моралёва в руках.

Знаменский. Значит — от погрузки до разгрузки.

Медведев. Вот именно — только от и до. В пути. А раньше и потом с него взятки гладки.

Знаменский. Так… Но Моралёв не один. Кроме «поставщика» есть кто-то свой и на складе и на свалке.

Медведев. На свалке уж точно. Там и припрятать надо и присмотреть за этим металлом, а то другие старатели в момент растащат.

Знаменский. Тогда придется нам сразу в трех местах. Первую машину перехватить на складе — выяснить, кто ее примет. Вторую — хорошо, если б вторая, — ту задержать на дороге. А на свалке зафиксировать, кто руководил погрузкой.

Медведев. Ясно! Теперь только дождаться, когда Моралёв закажет транспорт, и действуем!

 

Сцена двенадцатая

Комната на даче Воронцова. Это своего рода контора, в которой хозяин принимает посторонних. Воронцов сидит за большим канцелярским столом, вокруг стоят Моралёв, Бах, Ферапонтиков и кладовщики Миша и Гриша. Моралёв — наглый парень лет 28, на нем кричащий костюм, сверхмодный галстук. Бах — хмурый, замкнутый, на вид лет 45, но, может быть, на самом деле он моложе. Одет неброско. Миша и Гриша — каждому под 40, здоровые, рослые мужики с явными признаками любви к спиртному. Сейчас они «при параде» — в накрахмаленных сорочках и туго затянутых галстуках. Воронцов достает из несгораемого ящика пять разной толщины конвертов.

Воронцов. Михаил, тебе. (Миша любовно берет протянутый конверт и кладет в карман.) Гриша!

Гриша (суетливо делает то же самое и, отступив на прежнее место, заглядывает в конверт, но пересчитать деньги не решается). Как обычно, Евгений Евгеньич?

Воронцов. Тут не базар, не обсчитывают. Следующий — Ферропузиков!

Ферапонтиков (после небольшой паузы). То есть… я?

Воронцов. Кто же еще? Хватай-налетай.

Ферапонтиков (подобострастно хихикая). Вечно вы меня именуете всяко-инако.

Воронцов. Люблю вариации. Так берешь свою долю или уже не нуждаешься?

Ферапонтиков. Господь с вами, как можно! (Принимает конверт в обе руки.) Спасибочка!

Воронцов. Борис Львович, прошу вас.

Бах берет конверт довольно равнодушно, постукивает им по ладони, складывает и сует в задний карман брюк.

Воронцов. Сказали жене, что вас перевели на персональную ставку?

Бах. Сказал.

Воронцов. Обрадовалась?

Бах. Да. Побежала покупать в букинистическом словарь Брокгауза и Ефрона. Томов около 60, что ли…

Воронцов. Тяжелый случай. Женщина с интеллектуальными запросами — это, пожалуй, единственное, отчего у меня сдают нервы.

Бах. Оставим. Все-таки я для вас еще Бах, без вариаций. Не Моцарт или, скажем, Штраус.

Воронцов. Не надо всуе поминать святых имен. (Моралёву.) Юрочка — твое.

Моралёв (не вынимая рук из карманов). Я на том же проценте больше не работаю. Или прибавка, или…

Воронцов (начинает тихо). Или ты пробочкой вылетишь со своего тепленького местечка… Мой юный друг, когда ты доживешь до моих лет и вдоволь понюхаешь тюремного воздуха — вот тогда ты, возможно, кое-что поймешь. (Повышая голос — Моралёв морщится.) И получишь право разевать пасть!.. (После паузы, спокойно.) Не пригрезилось ли тебе, что ты независимый бизнесмен и сам себе хозяин? Нет, мальчик, хозяин я, потому что в моих руках ничейная земля, святое место, где только и возможна «кража до востребования». Попробуй пригнать свои машины прямиком на завод. Борис Львович тебя попросту не узнает и будет абсолютно прав. Так что цыц!.. Говорят, купил в Измайлове ЗИМ?

Моралёв. Не я купил — брат. У меня только доверенность.

Воронцов (остальным). Учитесь! Какой мудрый полет мысли! Разумеется, братцу, закройщику ателье, подержанный ЗИМ вполне по карману. И не важно, что он в жизни не садился за руль. Наивная козявка!

Кидает конверт на край стола. Моралёв угрюмо забирает его. Среди остальных происходит некоторое движение, оттого что напряженность разрядилась и церемония вроде бы завершена.

Воронцов. Прошу внимания, официальная часть не закончена. Сядьте!

Все выжидающе рассаживаются.

Воронцов. На повестке короткое сообщение. (Он говорит радостно и дружелюбно.) Сегодня у нас своеобразный юбилей, и я хотел бы всех поздравить. Как выражаются ученые люди, количество перешло в качество: общая сумма совершенных нами хищений достигла той величины, которая предусмотрена уже иной, чем прежде, статьей Уголовного кодекса. И статья эта гласит: «Вплоть до высшей меры!»

Долгая пауза. Воронцов наблюдает за произведенным впечатлением.

Воронцов. Итак, мы теперь не просто расхитители, но «особо опасные»! Согласитесь, это ко многому обязывает. (С грустью Моралёву.) А ты, козявочка, на ЗИМе катаешься, чтобы на тебя пальцами указывали! Не можешь, как все, на «Жигулях» ездить? (Кладовщикам.) Гришенька с Митенькой из ресторанов не вылезают! (Ферапонтикову.) Ты дачу строишь с балконами!

Ферапонтиков. Один всего… один балкончик…

Бах (после паузы). Ко мне претензии есть?

Воронцов. Пока единственная: такой торжественный день, а вы не в духе.

Снова все молчат.

Моралёв (взрываясь). Нет, черт возьми!.. Почему я должен знать, сколько до меня нахапали?! Какое мое собачье дело?..

Миша (робея). Я вот тоже… недавно это…

Воронцов. Ай-я-яй, типичная правовая неграмотность. Для состава преступления, друзья, важен общий размер ущерба, нанесенного государству всей шайкой. (Подчеркнуто весело.) Ясно, шайка?.. Посему так: живем тихо, работаем еще год — и в разные стороны. А пока чтобы никакого шороха купюр! Если не нравится — встань лицом к стенке и постой подольше, подольше и понюхай кирпич… Отныне на всех нас дуст ветерком из могилы. Не простужаться!.. А теперь пошли, стол накрыт.

 

Сцена тринадцатая

Вечер. ЗИМ, который ведет Моралёв, останавливается у одного из домов. Рядом с Моралёвым Бах.

Бах. Спасибо, что подбросил…

Моралёв. О чем речь…

Бах. Гляди, не гони назад, а то коньячком от тебя…

Моралёв. Ладно… Небось не впервой.

Бах. Ну, будь здоров…

Моралёв. Пока… (Включает зажигание и опять глушит мотор.) Пожалуй, и не уснуть сегодня, а? Умеет паскуда припугнуть. Как он про кирпичную стенку-то, а?

Бах. Это верно, что Воронцов сидел раньше?

Моралёв. Может, и врет.

Бах. А что за разговоры, будто он певцом был?

Моралёв. Это точно. До войны консерваторию кончил.

Бах. Машину продашь?

Моралёв. Может, продам, а, может, и нет. Я на испуг короткий. Сегодня потрясусь, завтра развеселюсь… Главное, сам живет как король, а мы — чтобы тише воды!..

Бах. Как по-твоему, есть шанс завалиться?

Моралёв (почти шепотом). Об этом нельзя думать, понимаешь, нельзя!.. Будем думать — сами накличем… Забыть надо о Петровке, будто нет ее вовсе!.. Забыть! Нет ее!

 

Сцена четырнадцатая

Квартира Баха. Это самая обычная двухкомнатная квартира в пятиэтажном блочном доме. Обставлена разрозненной мебелью из недорогих гарнитуров. Особого уюта не чувствуется, словно люди живут здесь временно. Входит Бах, его встречает жена — не очень заботящаяся о своей внешности худощавая блондинка. Она моложе Баха лет на пять. В лице, манере держаться сквозит какая-то непрактичность.

Бах. Думал, уже легла…

Жена. Хотелось дождаться… Выпьешь чайку?

Наскоро собирает на стол. Бах в ее отсутствие вынимает часть денег из конверта, перекладывает в нагрудный карман.

Жена. И как там старый приятель?

Бах. У него… язва желудка. Надо было навестить… (Доставая деньги.) Вот тебе прогрессивка. А это — Светке на туфли: спит и видит новомодную «платформу».

Жена. Знаешь, Светка меня огорчает… Зачем ты поощряешь ее щегольство и тягу к материальным благам?

Бах. Брось, Маша. Лишняя пара туфель, новая сумочка — не велик разврат…

Жена. Но ей только восемнадцать!

Бах. Женщина всегда должна быть женщиной.

Жена. А не синим чулком, как я?

Бах. Ты не синяя, ты голубенькая. Митя под стать тебе, он пойдет в науку. А Светка…

Жена. Дурочка?

Бах. Зачем? Добрая милашечка… Не всякий способен быть счастливым по твоему образу и подобию.

Жена (помолчав). Думаешь, я не понимаю? Ты смертельно изголодался по настоящей работе! Эта нелепая должность мастера… Ну, хорошо, Волков страдал манией величия и не простил тебе публичной насмешки. Но он больше не директор! Почему ты смирился?

Бах. Ах, Маша, Маша, как много ты не знаешь и не сможешь понять…

Жена. Боря, милый! Я об этом говорю первый раз. Все не хватало духу трогать эту тему. Но больше не могу уже. Ты угнетен, непохож на себя, и с каждым месяцем все хуже… Так можно дальше?

Бах (помолчав). Я заурядный стареющий тип, Машенька. Как тебя угораздило выйти за такого?

Жена. Мы сегодня говорим друг другу странные вещи, Боря…

Бах (неожиданно для себя). Послушай, ты не могла бы махнуть на меня рукой? Плюнуть — и все, а?

Жена. Махнуть рукой?.. Да я у тебя в неоплатном долгу, если на то пошло! По существу, я со своей наукой паразитировала на тебе многие годы!

Бах. Брось…

Жена. А кто чертил? Кто делал по ночам расчеты? Перерыл для меня буквально горы журналов и справочников?..

Бах. Брось, черновая работа.

Жена. Где бы была моя диссертация, если б ты не укачивал сначала Светку, потом Митю, не бегал по магазинам и в прачечную!

Бах. Машенька, ты талантливей и умней меня.

Жена. Во-первых, это не доказано, а во-вторых, большинство мужчин все равно поступило бы наоборот!

Бах (пытается закончить разговор шуткой). Слава богу, хоть когда-то одному мужчине удалось проявить благородство…

Жена не отвечает, в упор смотрит на Баха, тот не выдерживает взгляда, опускает голову, делает вид, что занят чаем.

Жена (после долгой паузы). Боря, не ставь на себе крест… Давай уедем!

Бах. Куда…

Жена (подходит к карте на стене — это обычная школьная карта — и прикасается пальцем к какой-то точке в Сибири). Примерно сюда.

Бах. Давай. Чем дальше, тем лучше.

Жена. Боря, там пускают сложный металлургический комплекс.

Бах. Медведи водятся?

Жена. Наверняка!

Бах. Тогда решено!.. (Вскакивает, подходит к жене.) Нет, ты что — серьезно?!

Жена. Абсолютно серьезно. С меня уже месяц требуют: «да» или «нет».

Бах. Господи, конечно, да! Что же ты молчала?!

Жена. Дети, Боря… Если удастся взять, то только одного Митю. Светка же не бросит институт… Я не решалась тебе сказать.

Бах (разглядывает карту). Мать честная, это сколько же километров… от всего этого! Лайку заведем… Будем с Митькой на медведей ходить…

Жена. Значит, ты согласен ехать?

Бах. Только бы взяли!

Жена. А Светка?

Бах. Светку мы выдадим замуж. Все равно к тому идет, Машенька.

Жена. То есть?..

Бах. Я уже посвящен. В разгаре роман с одним аспирантом. Приличный вроде парнишка.

Жена. И я ничего не знаю?!

Бах. То у тебя доклад, то конференция…

Жена. Нет, просто невероятно! С отцом задушевные разговоры, а я в стороне!

Бах. Не обижайся, Машенька. (Снова подходит к карте.) Ну почему ты не сказала раньше!.. Эх, если б выгорело!

 

Сцена пятнадцатая

Загородное шоссе. Стоит патрульный мотоцикл, рядом Медведев в форме ГАИ. Проводив глазами проехавший грузовик, говорит в радиотелефон.

Медведев. Вызываю Каму, вызываю Каму… Докладывает Медведев. Номер 17–35 сейчас проехала мимо. Будет на складе минут через двадцать пять… Да, жду вторую…

 

Сцена шестнадцатая

Криминалистическая лаборатория. Знаменский и Кибрит. Кибрит укладывает что-то в сумку.

Знаменский. А это что?

Кибрит. Старые туфли. Переобуюсь по дороге и буду ходить по твоей помойке. Потом можно там и бросить.

Стук в дверь, входит Томин. На нем продранный ватник без верхних пуговиц.

Томин. Не пугайтесь, это я.

Знаменский. Хоро-ош…

Кибрит. Да, живописен.

Томин. Станешь живописен: три нераскрытые кражи на шее!.. Пока некоторые витают в эмпиреях, я просто скатываюсь на дно.

Кибрит. Какие там эмпиреи! Знаешь, куда мы собираемся? На свалку. Ждем только сигнала.

Томин. Вот те раз! И я туда же! Ну до чего же земля круглая! А что у вас вдруг на свалке?

Знаменский. Комбинации с утилем. А у тебя?

Томин. Все эти проклятые кражи! Никаких концов. Единственная сейчас ниточка — что каждый раз поблизости маячил мусоровоз. Вот и тяну эту ниточку, вживаюсь в помоечную среду. Набираю битыми самоварами на бутылку, слушаю пьяные разговоры. Похоже, кто-то там кормится перепродажей ценных штучек… Слушайте, братцы, подвезите! В общественном транспорте меня презирают, а идти в таком виде к начальству машину просить… Я не доезжая выскочу, ладно? А по дороге обменяемся информацией.

Знаменский. Уважим просьбу?

Кибрит. Так и быть.

Звонит телефон. Знаменский снимает трубку.

 

Сцена семнадцатая

Пункт ГАИ на загородном шоссе. Медведев говорит по телефону.

Медведев. Алло, Пал Палыч? Медведев говорит. Вторая машина осмотрена. Груз — промышленный металл: заготовки. Сверху стружка и заводское тряпье — обтирочные концы… Нет, шофер, похоже, ни при чем. Пусть пока посидит в ГАИ. Он рассказал приблизительно, в каком месте свалки грузился, так что все, можете трогаться… Конечно, немедленно еду!

 

Сцена восемнадцатая

Невысокое кирпичное строение с вывеской: «Контора городской свалки». Около него группа людей. Здесь Кибрит, Медведев — уже в штатском, Знаменский и участковый — оба в форме, несколько сотрудников УБХСС; кладовщики Гриша и Миша грузчики и неопределенного типа персонажи.

Медведев (стоя в стороне с группой сотрудников). Координаты ясны?.. Теперь глядите. (Открывает сумку.) Ищите кучу похожего тряпья. Под ним должны быть болванки, отливки — возможно, вот такие. (Показывает.) Найдете — без шума доложите мне.

Медведев подходит к Знаменскому.

Медведев (Понизив голос, одному Знаменскому). Ну, все группы разослал… Когда прибудет здешнее начальство?

Знаменский. Боюсь, минут пятнадцать еще прождем.

Появляется старичок с тросточкой и складным брезентовым стульчиком. Обращается к Мише.

Старичок. Мишенька, добрый день!

Миша что-то бурчит, беспокойно глядя вслед группе, проинструктированной Медведевым.

Старичок. Привезли что-нибудь свеженькое?

Миша. Привезли, привезли, идите…

Старичок. А где выгрузили?

Миша. Только мне заботы смотреть!

Старичок. Простите, Миша, вы чем-то обеспокоены?

Миша. Да вон… нагрянули! (Указывает па Знаменского.)

Старичок (изумляется). Милиция!.. Боже мой, в какой связи, Мишенька?

Миша. Почем я знаю!

Старичок. Ох как интересно!.. Так надо спросить. (Направляется к Знаменскому. На остальных не обращает внимания.) Разрешите полюбопытствовать, что привело вас… в эти края?

Знаменский. Дела.

Старичок. Личного порядка или по казенной надобности? Если вопрос неуместен, прошу прощения, но я, признаться, столь заинтригован…

Знаменский. Большого секрета нет: по казенной надобности.

Старичок. Ай-я-яй, что-то случилось?

Знаменский. Ничего кошмарного. Позвольте в свою очередь вопрос: что заставляет вас посещать… здешние места?

Старичок. Ваше недоумение извинительно — разумеется, и ароматы и, так сказать, ландшафт… Но — библиомания! Вам незнакома эта страсть? Старые журналы, книги… Первые издания… экземпляры столетней и двухсотлетней давности!.. Ни в одной букинистической лавке не сыщешь того, что порой попадается среди макулатуры! Но, разумеется, ценой великого терпения. Терпения и труда… (Взглядывает на небо.) Простите, как бы не пошел дождь…

Старичок поспешно уходит.

Кибрит. В сущности, счастливый человек…

Появляется Воронцов и следом — Ферапонтиков. Оба совершенно невозмутимы.

Воронцов. Здравствуйте, товарищи.

Знаменский. Вы заведующий?

Воронцов. Еще нет. Одну секунду. (Скрывается в дверях конторы, возвращается, натягивая поверх элегантного костюма рабочий халат.) Вот теперь к вашим услугам.

Знаменский (указывает на Ферапонтикова) А этот товарищ?

А это товарищ Ферапонтиков — наш старший кладовщик и фактически бухгалтер. С кем имею честь?

Знаменский. Следователь Главного управления внутренних дел Знаменский. Эксперт Кибрит. С нами еще сотрудники УБХСС. Своего участкового, надеюсь, знаете?

Воронцов. Здороваемся. Но… такая представительная делегация. Что-то стряслось?

Знаменский. Сегодня с вверенной вам свалки вывезены две машины промышленного металла в отливках. Что можете сказать по этому поводу?

Воронцов (на секунду задумывается). Возможно… (усмехнувшись) Здесь, знаете, все возможно, товарищ майор.

Знаменский. Да?

Воронцов. Да.

Знаменский. Тогда позвольте опечатать вашу документацию.

Воронцов. Пожалуйста! (обращаясь к Ферапонтикову.) Товарищ Ферапонтиков, окажите всяческое содействие!

Ферапонтиков и сотрудник УБХСС уходят в контору.

Знаменский. Как же все-таки на свалку попало промышленное сырье?

Воронцов (невинно). Кто-нибудь привез. Как же иначе?.. Право, зря вы ждете от меня объяснений. Мое дело — принять что везут. А чего только не везут! Принять и распорядиться, чтобы рассортировали. Одно под бульдозер и в землю. Другое сжечь. Третье — на переработку. При въезде — специализированные пункты вторсырья, вероятно, заметили?

К Медведеву подходит и что-то тихо говорит один из его сотрудников. Медведев чуть заметно кивает Знаменскому.

Знаменский. Что ж, давайте смотреть ваше хозяйство.

Воронцов. Можно, но трудновато. По-настоящему нужен экскурсионный автобус. (Искренно смеется.) Тут у меня поместилась бы, наверное, целая Дания с каким-нибудь Люксембургом в придачу. (Трогается вперед во главе процессии.) Обратите внимание на разнообразие экспонатов. Все мыслимые отбросы цивилизации!.. В своем роде даже поучительно. Вы полюбуйтесь. (Указывает на кровать с шарами, продранный диван и останки секретера.) Давно ли это считали ценностью, берегли, передавали в наследство? Теперь вышвыривают. Рост благосостояния, смена мод — где еще увидишь все с такой наглядностью?.. Сюда бы экономистов, социологов — громадный материал для изучения.

Знаменский. Вам нравится ваша работа?

Воронцов. Нравиться нечему, но она весьма полезна. Мы возвращаем обществу то, что оно неразумно растрачивает. При хозяйском отношении эта гигантская помойка может дать многое…

Из-за кучи неразобранного хлама неожиданно выныривает Томин. Игнорируя остальных, обращается к Воронцову.

Томин. Товарищ начальник, разрешите обратиться по личному вопросу?

Воронцов. Да?

Томин. Два полусамовара добыл! Куда с ними?

Воронцов (без удивления). Полусамовары?

Томин. Один без нутра, другой без ног и без этого… извините, крантика.

Воронцов. В палатке номер три примут как металлолом.

Томин. Товарищ начальник, они же — тульские! Можно их за антукви… антиково…

Воронцов. Здесь, любезный, не художественный салон. Скажи спасибо, что пускаю.

Томин, бормоча извинения, скрывается за кучей.

Воронцов. Вот таков контингент! Штатных рабочих не хватает, приходится терпеть подонков… частных старателей. Особенно не пофилософствуешь, редкий случай — с культурными людьми… (Поддерживает Кибрит под локоть.) Осторожно — тут у нас немножко захламлено.

Воронцов выглядит искрение радушным и галантным, предостерегает Кибрит от луж и торчащих из земли железок, мановением руки заставляет посторониться бригаду рабочих, разбирающих кучу мусора, но все норовит повернуть группу Знаменского не в ту сторону, куда она направляется вслед за идущим впереди сотрудником УБХСС.

Воронцов (Указывает на библиомана, копающегося в макулатуре.). Рекомендую — мечтатель. Живет надеждой откопать нечто с автографом Пушкина или Гоголя.

Кибрит придерживает Медведева, и они останавливаются возле старичка.

Кибрит. Нашли что-нибудь интересное?

Старичок. Пока — комплект «Myрзилки» за тридцать четвертый год. Но эта партия — с чердака: видите голубиный помет? Раз с чердака, значит, ломали старый дом. А старый дом, — значит, поглубже может быть все, что угодно!.. Гм, письмо с ятями… (Кладет в карман.)

Медведев. А зачем вам письмо?

Старичок. Не мне. Есть один любитель.

Кибрит. Коллекционирует чужие письма?

Старичок. Нет, барышня… старые письма. Это совсем другое. Они уже не чужие, они — история. У него есть подборка с фронтов первой мировой войны — трагично, волнующе. Уверяю вас, это достойно публикации!

Кибрит. Желаем вам удачи.

Медведев. До свидания…

К Медведеву и Кибрит подскакивает бойкий «старатель».

Старатель. Чем интересуетесь? Случайно, не от Виталия?

Медведев. Нет. А что интересного есть?

Старатель. Сундуки — антикварные, жардиньерка, эта которая для цветов; дверные ручки — «львиная лапа» на цельную квартиру… пуговицы старинные гусарские имеются… две керосиновые лампы, попорченные, конечно, но, если желаете, дам адресок: поправят и стекло подберут…

Медведев. Мы посоветуемся и еще заглянем на днях.

Старатель исчезает.

Кибрит. Прямо остров сокровищ!

Кибрит и Медведев догоняют остальных, когда Воронцов ногой раскатывает рулон выброшенных афиш.

Воронцов. Заслуженный деятель искусств… лауреат… и прочая и прочая… (С оттенком злорадства.) И даже не расклеили. Прямиком сюда! Не хватит ли скорбных зрелищ, товарищи? Вернемся.

Медведев. Еще несколько шагов, и мы у цели.

Воронцов. У цели?

Медведев. Вот, прошу сюда.

Все подходят к большой куче тряпья, употребляемого на многих производствах как обтирочные концы.

Знаменский. На ваш взгляд, это — бытовое тряпье или производственное?

Воронцов (спокойно). Для бытового слишком однородно.

Знаменский. Совершенно согласен. Теперь проверим, нет ли чего внутри.

Сотрудники УБХСС разгребают гору тряпья. Под ней обнаруживаются металлические стружки и отливки.

Воронцов. Об этих штучках и все волнения? Значит, вы нашли, что искали. Рад.

Знаменский. Но им здесь не место, не так ли?

Воронцов. Вам видней… Впрочем, здесь как-то всему находится место…

Медведев. Товарищ Воронцов, разговор серьезный!

Воронцов. В вашем голосе — обвиняющие нотки. Напрасно. Я не могу вникать в содержимое всех помойных ведер города. У меня не магазин, не склад — у меня свалка. Понимаете — свалка! Привозят и сваливают. Таможенный досмотр не практикуется.

Знаменский. Усвоил… Товарищ Медведев, пригласите понятых!

 

Сцена девятнадцатая

Дача Воронцова. Та же комната, где еще недавно делили добычу. Бах, Ферапонтиков, Моралёв, кладовщики — все в некотором унынии. Воронцов старается их «накачать».

Воронцов. Значит, на складе вас только о такой ерунде и спросили?.. Ну, настоящий допрос впереди. Когда велено явиться?

Моралёв. Завтра к трем…

Воронцов. У мальчика мокрые штанишки. Ребенок напугался!

Моралёв. Легко говорить…

Воронцов. А кто виноват? Может быть, я? Или синьор Фермопальчиков? Или это на Баха подали жалобу в милицию?

Моралёв порывается что-то сказать.

Воронцов. Цыц! Знаю, что тебе не нужны ржавые ведра и бумажный хлам. Но когда ты поумнеешь, деточка? Из собственного кармана должен был заплатить! Хоть втридорога, раз видишь, что на общественницу нарвался, может шум поднять…

Моралёв. Если б я знал…

Воронцов. Молчи. Теперь всё тебе выйдет боком. И твой ЗИМ тоже. Есть солидные родственники или знакомые, которые могли дать взаймы?

Моралёв отрицательно качает головой.

Воронцов. Кто у тебя вообще есть, кроме брата-портняжки?

Моралёв. Мама с папой… в колхозе…

Воронцов (усмехнулся, потом задумался). Хозяйство?

Моралёв. Ну… само собой, огородик, крыжовник… кур с десяток, корова…

Воронцов. Всё продать. И пусть затвердят назубок: из года в год торговали редиской, укропом, чем там еще… крыжовником, копили по рублю, теперь продали скотину — и деньги из рук в руки сыновьям на машину. Понял?

Моралёв. Корова-то по три ведра моло…

Воронцов. Зоологические детали меня не интересуют. Далеко колхоз?

Моралёв. Сто сорок километров.

Воронцов. Спешно гони брата. Живо-живо, пошевеливайся! К утру чтобы он вернулся! Ну, что стоишь столбом?.. Всё равно умнее тебе ничего не придумать.

Моралёв. Да, видно уж так… до свидания…

Воронцов. Звони.

Моралёв уходит.

Воронцов (без паузы). Борис Львович, источник металла Петровка попытается определить. Это реально?

Бах. Теоретически — да, на практике очень мало вероятно. Продукция у нас не массовая, широкой известности не имеет. Правда, сплавы не стандартны, но не уникальны. Есть несколько предприятий, где пробуют и ищут в том же направлении.

Воронцов. Тогда, думаю, большой опасности нет. Можете быть свободны. Шляпу пониже, нос выше. Вас ждет тот же грузовичок, который сюда привез.

Бах уходит.

Воронцов (Грише). С шофером встречался?

Гриша. Встречался, Евгений Евгеньич. Парень вовсе без понятия. Как оно было, так в ГАИ и выложил: что велено было спросить Гришу и грузить, чего Гриша укажет.

Воронцов (после короткого раздумья). Позвони часов в пять, дам адрес, выпишут тебе задним числом больничный. Высокая температура, головокружение и прочее. С хворого спроса нет — мало ли куда ткнул пальцем в горячке. Понял?

Гриша. Спасибо, Евгений Евгеньич!

Воронцов (Ферапонтикову). Бронзу, что осталась, под бульдозер. Закопай так, чтоб ее и с того света не разглядели. Обтирочные концы все до одного собрать и сжечь — да не там же, а где подальше. И пепел, что называется, по ветру!

Ферапонтиков. Сделаем, Евгений Евгеньич. Только… протокол ведь есть, что, дескать, нашли…

Воронцов. Я этот протокол подписал, как Мурлыка, левой задней. Хороший адвокат его за липу выдаст, а с понятыми поладить можно. (Мише, который беспокойно ерзает.) Ну?

Миша. Евгений Евгеньич, еще один в форме с утра заявился. Выпытывал, когда кто на мусоровозах работал… которые с дворовых помоек…

При упоминании о мусоровозах Ферапонтиков вздрагивает.

Воронцов. Да? (Думает.) Это что-то другое, сейчас не в счет.

Ферапонтиков (тихо). Миш, чего про мусоровозы-то? Поточнее?

Воронцов. Всем внимание! Пока идет шухер, с Моралёвым и Бахом ни малейших контактов. Связь через меня… На допросах держаться железно. Побольше трепа — и ничего определенного. «Да» и «нет» не говорите, черного-белого не берите, вы поедете на бал?.. В общем, барыня прислала сто рублей, ясно?.. И без паники. Никого не взяли! Улик — на копейку! Из-за кражи на помойке Петровка пупок надрывать не станет. На месте следователя, послушав сейчас наш разговор, я бы вообще на это дело плюнул. Все. За работу!

 

Сцена двадцатая

Кабинет Знаменского. Идет допрос Моралёва. Он испуган, но старается прикрыться развязностью.

Моралёв. На доставке мебели населению ничего было. Население за поллировку трясется, чтоб не поцарапали, а шкаф, известное дело, в новую квартиру никак не влазит, хоть его пили. Тут старшой намекнет, что надо подмазать десяточной, — и дверь на глазах шире становится…

Знаменский. Что ж с такой хорошей работы ушли?

Моралёв. С начальницей расплевался. Не выношу, когда баба командует.

Знаменский. Так. А мясокомбинат чем не понравился?

Моралёв. Ребята непьющие подобрались, скукота. В получку тянешь один, как дурак… Дальше чего там?

Знаменский (заглядывал в список). Гардеробщик в ресторане.

Моралёв. Ездить далеко было, никакого расчету.

Знаменский. Охота к перемене мест. Некрасиво всё это смотрится, Моралёв.

Моралёв. Каждый ищет, где глубже.

Знаменский. Там иногда и тонет… А ведь начинали благородно: шофером на «скорой помощи».

Моралёв. Про «помощь» лучше не говорите!

Знаменский. Что так?

Моралёв. Противно вспоминать, каким идиотом был!

Знаменский. Спасать людей — идиотизм?

Моралёв. Спаса-ать… Это в кино насмотрелись. Там если какой в белом халате, его хлебом не корми, только дай кого спасти! А в жизни ему начхать, загибайся сколько влезет.

Знаменский. Похоже, крепко вас врачи обидели. Бюллетень, что ли, с похмелья не дали?

Моралёв. Эх, вы… я тогда почти в рот не брал! «Бюллетень»… Сидите себе в кабинетике, и снится вам, что люди вокруг честные и распрекрасные. Все-то они трудятся, все строят и все друг дружку спасают! Один Моралёв — сачок и вообще подлюга, детишек обижает. Это только с наивных глаз, гражданин майор!

Знаменский. По-вашему, я в этом кабинетике подлецов не видел? На любой вкус… Ладно, расскажите лучше про «скорую помощь», что там стряслось.

Моралёв. Можно и рассказать, если интересуетесь. Значит, пошел я в «скорую». Врать не буду — не с одного благородства. Нравилось полихачить от души. Езжай хоть по осевой, хоть на красный свет, никто не вякает. Между прочим, в «скорую» с разбором принимают, но я им доказал. Пусть молодой был, а шоферил уже как бог. Ну, вот… Ночью один раз женщину вез, с сердцем что-то… и черт меня дернул на носилки заглянуть… Ну ни дать ни взять мать родную увидел. Только помоложе. А тут она еще простонала и вроде позвала: «Саня!» Аж сердце ёкнуло: у меня брат Александр, так мама его, бывало, тоже Санькой… Я врача спрашиваю: выживет? Он говорит — целиком вопрос времени… Ну, гнал я тогда! Такое вытворял, будто вторая жизнь в запасе… Довез. Санитары бегом ее в приемный покой. И — на следующий вызов. Потом заскочил узнать… И тут меня поленом по башке: померла. У врачей, говорят, пятиминутка была. Пока до твоей знакомой руки дошли, она и тю-тю… Круто я тогда сорвался. Плюнул на ихнюю «скорую», а матери телеграмму отстукал: «Срочно сообщи здоровье». Представляете, дурак?

Знаменский. Я бы от души посочувствовал, Моралёв, если бы не одно твердое убеждение. Ведь вы не перепроверили, правда ли это?

Моралёв. Чего же проверять, когда ясно.

Знаменский. А мне вот неясно. И не верю я, что врачей не вызвали с какой-то пятиминутки к умирающей женщине! Вам было обидно, было жаль ее — может быть, до слез — верю. Но потом вы из этого случая сделали себе для всего оправдание — всему дальнейшему. Вот вам почему этот случай дорог.

Моралёв. Не оправдание, а глаза у меня открылись тогда! Понял, что жить надо красиво и себе на пользу.

Знаменский. Ладно, поговорим и про жизнь себе на пользу. У следствия к вам много неприятных вопросов.

Моралёв. Сначала, значит, душу разбередили, а потом с вопросами? Такое оно, ваше следствие?!

Знаменский. Давайте без показных нервов, Моралёв… Итак, красивая жизнь. Завтраки-ужины в «Арагви», маникюрша на дом.

Моралёв (меняет тон, прибедняется). Много я там позавтракаю-то… Возьмешь булочку да чашку кофе. Исключительно для ливера, гражданин майор, для звону. А маникюрша ко мне и вовсе по женской части. Замужняя, после работы несподручно, а днем — шасть к клиенту со своими пузыречками, и шито-крыто.

Знаменский. ЗИМ — тоже «для ливера»?

Моралёв. Машина не моя. Брат разрешает покататься.

Знаменский. С братом сейчас беседуют. Он на собственные средства приобрел свой автомобиль?

Моралёв. Раз с ним беседуют, пусть он и расскажет… все что надо. (Усмехается.)

Знаменский. У правды, Моралёв, загадочное свойство: сколько ее ни топи, она выплывает… (Пауза. Делает вид, что изучает послужной список Моралёва.) Гм… не найду… В цирке вы когда работали?

Моралёв. В цирке?

Знаменский. Ну да.

Моралёв. В цирке не работал.

Знаменский. Неужели забыли? Ассистентом у Кио?

Моралёв. Путаете, гражданин майор.

Знаменский. Вы уверены?.. Получается — такой природный талант?

Моралёв. Чего — талант?..

Знаменский. Да фокусы показывать.

Моралёв молчит, чуя подвох.

Знаменский. Это ж надо уметь: зиму напролет скупали у граждан ценное сырье, а снаружи глянешь — палатка будто вымерла. Снегом сверх крыши засыпана. Классный номер!

Моралёв. Насмехаетесь?

Знаменский. Восхищаюсь, Моралёв! Просто горжусь знакомством!.. Мне тут передали разные бумажки — я глазам не поверил. Вот совсем недавно, в те числа, когда на палатке красовался замок, вы, оказывается, сумели принять у населения массу добра. И выписали кипу квитанций — аккуратным почерком, почти без орфографических ошибок.

Моралёв. Допустим, я по домам собирал?

Знаменский. И покажете эти дома?

Моралёв. Зрительная память плохая.

Знаменский. Беда… Ну, а те отливки, что вы при наших сотрудниках на склад сдавали, — их-то помните?

Моралёв. Их, между прочим, со свалки брали, и я не присутствовал. Откуда я знаю, чего там алкаши навалят?.. Если они, к примеру, труп подложат — я за убийство пойду?

Знаменский. Не прикидывайтесь простачком. Груз ваш. Характер его не вызывает сомнений — промышленные заготовки.

Моралёв. А чего их на свалку выкинули, если они промышленные? Кто выкинул, с того и спрашивайте.

Знаменский. Спросим, Моралёв, будьте уверены.

 

Сцена двадцать первая

Служебный кабинет профессора Ломова. Своеобразие в обстановку вносит лишь большой застекленный шкаф с образцами руд. Входит Ломов, пропуская вперед Кибрит. Ломову немного за 40, держится свободно.

Ломов. Усаживайтесь… Курите?

Кибрит. Только если очень волнуюсь.

Ломов. Тогда, видимо, редко… Итак, наука на службе криминалистики… Ну что я могу сказать — просьбу вашу выполнил, выводы бесспорны. Это не бронза — довольно сложный сплав. И, конечно, не отходы, а заготовки. Две бракованные, остальные годные.

Кибрит. И можно определить круг предприятий, где…

Ломов (останавливая ее жестом). Я вам подскажу, как его определить, но убедительно прошу в дальнейшем на меня не ссылаться.

Кибрит. Почему?

Ломов. Как говорится, не с руки. Щекотливый вопрос… Какое-то расследование, в перспективе не исключен суд, да?.. Вот видите! Нет, увольте… (Видит откровенную реакцию Кибрит, шутливо машет рукой.) Эх, где наша не пропадала. Придется объяснить. С подобными сплавами экспериментирует известный и уважаемый металлург, некогда мой учитель. Естественно, не может быть и речи, будто он замешан в неблаговидных делах. Но узнать, что кто-то, хоть отдаленно причастный к твоей работе… Согласитесь, мало приятного. И тут еще я в роли… некоего, пардон, наводчика! Нет, честно, для меня это просто неприлично.

Кибрит. Пожалуй, лучше обратиться непосредственно к нему? Мне назвали вашу фамилию, но могли назвать и другую, прямо его.

Ломов. Именно. Просто я тщеславен и балуюсь популярными статейками в печати. Вот фамилия случайно и попала в поле вашего внимания.

Кибрит. Тогда?.. (Берется за авторучку.)

Ломов. Да, записывайте. Авдеев Степан Николаевич…

 

Сцена двадцать вторая

Заводская лаборатория. Несколько вытяжных шкафов, столы с наборами химических реактивов. Одна из стен — застекленная — на уровне второго этажа выходит в цех. Видны работающие тельферы. Здесь Кибрит и Медведев беседуют с заведующим — молодым круглолицым весельчаком. В стороне ждет Бах.

Заведующий. Дело ясное, что дело темное… Я, правда, недавно заведую лабораторией, но разберемся. Директор велел повиноваться вам беспрекословно.

Кибрит. Отлично, начинаю пользоваться своей властью. Ознакомьтесь — это постановление о производстве металловедческой экспертизы.

Заведующий (читает). Сплавы бронзы… Лично я предпочитаю брынзу… Не прислушивайтесь, как занервничаю — всегда острю и всегда не смешно… О-о, тут даже проставлен номер изделия по нашей номенклатуре! Откуда вы узнали?

Кибрит. Экспертизу будет проводить профессор Авдеев. Он сам уточнил, что необходимо.

Заведующий. Сам Авде-ев! Снимаю шляпу. Для нас, грешных, — зам. господа бога но металлургии!..

Медведев. Где можно изъять указанные образцы?

Заведующий. В литейном. Вот товарищ Бах оттуда. Проводит. Или я тоже нужен?

Кибрит. Да, вы должны присутствовать.

Заведующий. Выходит, попаду в детективную историю? Страшно, аж жуть… (Баху.) Кстати, в этих «уголовных» отливках опять полно газовых пузырей. Поглядели бы, что там с технологией?

Бах. Я старший мастер по снабжению.

Заведующий. Ну-ну, Борис Львович, не прибедняйтесь. Это только так называется. Вы человек знающий, начальник цеха к вам прислушивается…

Медведев. Имейте в виду, что нам надо изъять еще и книги межцехового учета. Прошу вас быть понятым.

Заведующий. Ой, товарищи, начинаю писать мемуары!

 

Сцена двадцать третья

Кабинет Скопина. Скопин, Знаменский, Кибрит, Медведев.

Знаменский. Признаюсь, новых фактов допрос Моралёва не дал…

Медведев. Даже для ареста материала не набралось.

Скопин. А зачем нам один палаточник? Пусть погуляет. Вырывать — так уж с корнем.

Знаменский. До корней не близко, Вадим Александрович, — завалены горами утиля. Всю эту публику выручает простота нравов. И на свалке и на складе документация ведется, скорей, для виду. Больше надежды на раскопки со стороны завода: там как-никак учет и контроль.

Медведев. Тоже не очень. Отходы, говорят, не золото…

Скопин. Слово нашей даме.

Кибрит. У меня дела как будто повеселее. Экспертизы проведены. Болванки, которые вез Моралёв, и те, что мы нашли на свалке, — идентичны заводским. В основном — это просто отливки, непосредственная продукция литейного цеха. Только небольшая часть — возврат из других цехов, где обнаруживали брак. Значит, есть точный участок для поиска. Вторая экспертиза касалась металлической стружки. Третья — обтирочных концов. И стружка и тряпье — того же заводского происхождения.

Скопин. Как и следовало ожидать… Возмутительное ротозейство: у них под боком жулик грузит дорогой металл, закидывает сверху мусором и вывозит себе с заводской территории! Как говорится, куда только смотрит милиция!

Медведев. Значит, так. Милиция в моем лице — смотрит сейчас в книги межцехового учета. Первосортные дебри, скажу я вам. Зинаида Яновна остроумно заметила: «Есть точный участок для поиска». У меня был совершенно точный участок — стог сена. И точный искомый предмет — иголка. (К Кибрит.) Одно утешение, что мы с вами, кажется, угадали, кто прячет иголку.

Кибрит. Так вы тоже подозреваете этого мастера… с музыкальной фамилией?

Медведев. Бах.

Кибрит. Вот-вот. (Остальным.) Понимаете, он отбирал для нас болванки на складе цеха, и все заводские нервничали. А вот от него шла волной молчаливая, но до того острая неприязнь!

Знаменский. А что за человек?

Медведев. Никаких пятен на биографии. Был инженером, старый директор понизил, рассказывают, будто просто по самодурству. Директора потом сняли, но Бах так и остался в должности мастера по снабжению. Человек культурный, непьющий, семейный… И все же это он. Или один из них — искомых.

Скопин. Не пришло ли время побеседовать с ним официально?

Медведев. Можете его завтра вызывать, Пал Палыч. Приведу только в систему свои наблюдения и с утра положу вам на стол — вместе с некоторыми документами.

Знаменский (К Кибрит). А за тобой акты экспертиз.

Кибрит. Ладно, часам к десяти.

Скопин. Ну действуйте, желаю удачи.

 

Сцена двадцать четвертая

Дача Воронцова. В «деловой» комнате Воронцов и Моралёв.

Воронцов. Мальчика отпустили? Даже без подписки о невыезде? Твое счастье…

Моралёв. Может, как-нибудь обойдется, Евгений Евгеньич? Следователь вроде ничего, не зверь…

Воронцов. Для тебя, дружок, один следователь хорош — глупый. Еще дурей тебя. На такое рассчитывать трудно.

Моралёв. Что же мне теперь?.. Как?..

Воронцов. Пользуйся тем, что отпустили, наживай моральный капитал. Палатка у тебя есть. Руки есть. Засучи крахмальные манжеты — и за дело! Принимай утиль от населения.

Моралёв. Да ко мне почти и не ходят…

Воронцов. Сам ходи! Разверни рекламу, создай клиентуру. Хоть в ногах у бабок валяйся, но дай полтора плана! Докажи, что ты не тунеядец, а добросовестный труженик.

Входит Ферапонтиков.

Моралёв. Тяжело.

Воронцов. Ничего, труд, говорят, облагораживает. (Ферапонтикову.) Привез?

Ферапонтиков кивает.

Воронцов. Ну иди, а то до следующей электрички большой перерыв. Отвык небось ножками топать? Федя, проводи через заднюю калитку. (Отдает Ферапонтикову ключ, тот уводит Моралёва.)

Воронцов проходит в гостиную, где ждет Бах.

Воронцов. Борис Львович, за всей суетой не удавалось поближе познакомиться… Вина и фруктов?

Бах. Благодарю, предпочитаю трезвость.

Воронцов. Пожалуй, трезвость не помешает… Насколько я понимаю, Борис Львович, жизнь свела нас случайно?

Бах. Да.

Воронцов. И каков был случай?

Бах. Потребовалось срочно очистить заводской двор к прибытию большого начальства. Вывез все, не разбираясь, на свалку…

Воронцов. Ага… А Ферапончик-Соколиный-Глаз усмотрел в вашем мусоре перспективные блестки. Это ведь он обласкал вас и приручил?

Бах. Да.

Воронцов. До сей поры я не особенно интересовался вашими производственными подробностями, но теперь вынужден. И попрошу откровенности. (Пауза.) На каком вы счету, Борис Львович?

Бах. На отличном. Уважаемый специалист, некогда пострадал за принципиальность.

Воронцов. Кроме вас, есть на заводе посвященные в наше знакомство? Честно?

Бах. Нет.

Воронцов. Нет?.. Меня смущает стремительность, с которой компетентные органы вышли на источник отливок…

Бах. Повезло, как в лотерее: случайно обратились к тому металлургу, который сам изобретает эти чертовы сплавы! Оказывается, на других заводах ему вздумалось менять технологию литья, а у нас осталась прежняя. Вот и…

Воронцов. Досадно. Очень досадно… Вы — наше слабое звено. Отличная репутация — вещь хорошая, но спрячем ли мы за нее недостачу металла?

Бах. Недостачу обнаружить трудно. Литейный цех — непрерывное производство, металл кипит — как тут «снимать остатки»?

Воронцов. Но какой-то внутризаводской учет есть? Передача из цеха в цех?

Бах. Запутанная механика. Много неразберихи даже без всякого умысла. А моими стараниями…

Воронцов. Мм… при различных операциях вы подписываете сами какие-либо документы?

Бах. Обычно нет. Есть девочки-учетчицы.

Воронцов. Они могут иногда и ошибиться, верно?

Бах. И ошибаются.

Воронцов. Хм… это обнадеживает. За ошибку объявят выговор, но… Девочки вам симпатизируют?

Бах. Да.

Воронцов. Весьма удачно. Попробуйте их прощупать: честь коллектива, ваше доброе имя… а можно и по флакончику хороших духов, я дам. Надо укреплять тылы… (Пауза.) Что говорят на заводе?

Бах. Считают, недоразумение.

Входит Ферапонтиков.

Воронцов. Давайте и мы так считать: не-до-разумение. Может, грузчики спьяну покидали в кузов годное литье, может, еще что… Главное — стоите прямо! Вы — честный, безупречный человек!

Бах. Был…

Воронцов. Борис Львович, без сантиментов! Для вас на карту поставлено все!

Бах (бормочет). На карту… на карту Сибири… (Уходит.)

Воронцов (Ферапонтикову). С утра объедешь Гусарова, Чернышева и Першина. Пусть в два дня увезут все, что для них припасено!

Ферапонтиков. Гусаров скажет — девать некуда.

Воронцов. Пусть девает куда хочет! Мне сейчас на свалке лишнее держать нельзя! И добейся, чтобы сразу выкатили копейку, — ясно?

 

Сцена двадцать пятая

Кабинет Знаменского. Знаменский и Медведев. Знаменский досматривает переданные ему Медведевым бумаги.

Знаменский. Так… Так…

Медведев (протягивая два последних бланка). Это, я считаю, главный козырь. Здесь подпись «Б. Бах» и здесь — «Б. Бах». И обе за одно число.

Знаменский (читает). Ага… Любопытно будет послушать его объяснения…

Входит Кибрит.

Кибрит. Доброе утро!

Знаменский. Привет, Зиночка!

Медведев. Здравствуйте, Зинаида Яновна.

Кибрит (кивая на разложенные бумаги). Вооружен? Вот тебе еще несколько серьезных аргументов. (Кладет на стол акты экспертиз.) Если есть время, я хотела бы поговорить…

Знаменский. О Бахе?

Кибрит. Всегда так… Для тебя не существует ничего, кроме очередного Баха… О себе. Шурика я попросила тоже прийти…

Медведев. Я загляну после допроса. (Выходит.)

Пауза.

Кибрит. Славный этот Медведев… С ним, должно быть, легко работается…

Знаменский. Ты, кажется, хотела не о Медведеве — о себе.

Кибрит молчит.

Знаменский. Отличная нынче погода, не правда ли, сударыня?

Кибрит. О да, сударь, дождь и ветер, ветер и дождь…

Знаменский. Мы ждем Сашу?

Кибрит. Да, чтобы уж сразу…

Снова пауза.

Знаменский. Не пойму: то ли ты встревожена, то ли чем обрадована.

Кибрит. То и другое вместе, Павел. Радостная тревога… Тревожная радость…

Входит Томин.

Томин. Утиль-привет! По какому случаю сбор всех частей?.. Ой, Зинуля, ты хорошеешь и хорошеешь!

Кибрит. Почему бы и нет?

Томин. Но это принимает угрожающие размеры. Моя нервная система в опасности!.. Что случилось?

Кибрит. Случилась, что… словом, я выхожу замуж.

Томин. С ума сошла!

Пауза.

Кибрит (Знаменскому). Ты тоже считаешь это помешательством?

Знаменский (тихо). Н-нет, Зина…

Кибрит. Слава богу!

Томин. Нет, ты понимаешь, что ты делаешь? Была дружба, была нерасторжимая тройка! Как мы вместе работали!..

Кибрит. И останется дружба, останется тройка! И мы будем по-прежнему работать вместе!

Томин (присвистывая). До нас ли теперь! Друзей покидают за порогом загса.

Кибрит. Только не таких. И я не представляю, чтобы мой муж не стал вашим другом тоже.

Томин. Ее муж!.. Просто слышать не могу!.. Кто он наконец?

Кибрит. На днях познакомлю.

Томин (Знаменскому). Видал? Мы даже не знакомы! Заводит роман, не спрося нашего мнения, не показавши хоть издали! Я вот уверен, что он тебе не пара!

Знаменский. Саша, по-моему, Зина не совета ждет, а приглашает на свадьбу!

Томин. О, женщины! О существа, которые…

Кибрит (перебивая). Имеют обыкновение выходить замуж!

Томин. Значит, бесповоротно? Любовь, семья и все прочее?

Кибрит. Собственно, что ты уж так раскипятился?

Томин. Во-первых, глубоко возмущен твоей скрытностью. Во-вторых, зол на себя — как мог проглядеть?! Ничего себе сыщик! И, в-третьих, честно и откровенно ревную. Если уж приспичило замуж, то почему не выйти за меня или Пал Палыча?

Кибрит. Вы с Пал Палычем никогда не предлагали мне руки и сердца.

Томин. Убить нас мало!

Знаменский. Саш, не сбивайся на водевиль! Давай лучше поздравим Зину и пожелаем ей счастья.

Томин. Ррр… Сейчас не могу. Остыну — поздравлю.

Кибрит. Ну, остывай поскорее. (Взглянув на часы.) Я должна бежать.

Томин. Постой. Были Зна-То-Ки! А теперь?!

Кибрит. Клянусь не менять фамилию!

Томин. Хоть на том спасибо…

Кибрит уходит.

Томин. Вот так… Слушай, ведь когда-то вы тянулись друг к другу — разве нет?

Знаменский. Тянулись, да вот не дотянулись. Стало быть, чего-то не хватило, Саша.

Стук в дверь. Входит Бах.

Бах. Моя фамилия Бах.

Знаменский. А-а… Добрый день, проходите…

 

Сцена двадцать шестая

Контора па свалке. Входит и нерешительно оглядывается мужчина средних лет, по облику — мелкий служащий. Смотрит па Воронцова и Ферапонтикова.

Мужчина. Простите, кто — Воронцов?.. Я от Семен Иваныча…

Ферапонтиков указывает на стол начальника.

Воронцов. Семен Иванович звонил. Чем могу?

Мужчина. Понимаете, досадная история… Наши мастерские всегда выполняли планы по вторчермету. Даже перевыполняли иногда вдвое! А тут в связи с модернизацией производства… то да сё… как-то из ума вон эти отходы, которые надо сдавать, понимаете?

Воронцов. Разумеется, разумеется.

Мужчина. И вдруг оказалось, что прогрессивка горит! Остальные показатели прекрасные, а по вторчермету… Из-за такой в общем-то ерунды люди материально пострадают. Семен Иваныч сказал: «На свалке всё есть»…

Воронцов. Правильно сказал. Металл можно найти.

Ферапонтиков. Вам, чай, не золото нужно?

Мужчина. Ах, что вы! Любой металл.

Воронцов. Машины ваши — грузчики мои. Грузчикам, естественно, надо подбросить.

Ферапонтиков. Как говорится, на чай, но чтоб хватило и на водку.

Мужчина. Господи, да с радостью, от всей души! (Стесняясь.) Вы нас так выручаете, прямо не знаю!..

Воронцов. А я хитрый, я не даром. Зачем вам план по отходам перевыполнять вдвое? Будут лишние — везите сюда. (На удивленный взгляд мужчины, со смешком.) Не вы один вторчермета боитесь. План — он со всех требует, а иному к сроку взять негде.

Мужчина. И бегут к вам?.. (Наивно.) Подумаем и привезём — это в наших силах!.. Еще раз искреннее вам спасибо. Можно сказать, от всего коллектива! Я организую машины и извещу.

Очень довольный, прощается за руку с Воронцовым и Ферапонтиковым и уходит, еще раз поклонившись.

Ферапонтиков. А может, сейчас бы лишней суеты не нужно?

Воронцов. Наоборот, Федя, нам сейчас для здоровья полезно побольше всего распихать.

 

Сцена двадцать седьмая

Кабинет 3наменского. Идет допрос Баха.

Знаменский. Боюсь, положение хуже, чем вам рисуется.

Бах (саркастически). Вы боитесь за мое положение?

Знаменский. Увы, хотя — по собственному утверждению — вы невиновны.

Бах. Да, невиновен! И готов тысячу раз повторить: понятия не имею, как наши отливки попали на свалку!.. Почему вцепились в меня?! Чем я подозрительней других? Спросите на заводе кого угодно и послушайте, что скажут о Бахе!

Знаменский. Знаю, Бах пользуется уважением.

Бах. Но вам на это плевать, верно? Вам плевать на репутацию, на доброе имя, на десятки лет безупречной работы! Ваша задача — утопить человека, остальное не важно!

Знаменский. Не взвинчивайте себя. Моя задача — добраться до истины. Девушки-учетчицы вообще готовы принять вину на себя. Люди — за вас. Но факты — против вас.

Бах. Кто-нибудь видел, как я носил эти треклятые заготовки домой?.. В авоське?.. Или бросал через забор?!

Знаменский. Детские рассуждения, Борис Львович. И оставим в стороне эмоции. Разговор не об авоськах. Давайте подводить итоги. В ваших руках находится одновременно поступление сырья и передача бронзового литья дальше. Судя по книгам межцехового учета, вы имели возможность порой жонглировать цифрами. Но не всегда бесследно. В механическом цехе зарегистрированы, например, случаи возврата бракованных заготовок. А у вас обратного поступления на переплавку нет.

Бах. Значит, возврат получил не я.

Знаменский. Нет, в механическом цехе вы за него расписались. (Показывает документ.) А на следующий день вывозился мусор, и есть показания рабочих, что погрузкой руководили вы, и в мусоре было много полуобработанных отливок. Найден и путевой лист за то же число. Взгляните: ездок — одна, груз — мусор, место назначения — городская свалка. Подпись «Б. Бах».

Бах. Подписи можно подделать!

Знаменский (придвигая ему чистый лист). Распишитесь 10–15 раз для экспертизы.

Бах расписывается, но не подряд, а с остановками, контролируя привычное движение руки. В дверь стучат, и заглядывает один из кладовщиков свалки.

Кладовщик. Здрасьте… У меня тут повесточка — вроде к вам.

Знаменский. Подождите, пожалуйста, в коридоре.

Кладовщик скрывается.

Знаменский (вяло шутит). Из-за вашего упрямства ответственному товарищу придется терять время.

Бах. Я его не знаю!

Знаменский. Эх, Борис Львович, по всем швам просвечивает человек, не созданный для афер… Я ведь не спрашивал, знаете ли вы кладовщика со свалки. Сами себя выдаете… (Забирает у Баха исписанный лист.) Завтра к вечеру графологическая экспертиза, вероятно, будет готова. И нам предстоит новая встреча.

Бах. До каких же пор?!..

Знаменский. Пока вы не убедитесь, что лучше рассказать правду.

 

Сцена двадцать восьмая

Квартира Знаменского. Утро. Мать Знаменского — Маргарита Николаевна и Знаменский. Он кончает завтракать, собирается на работу.

Маргарита Николаевна. Павлик, как ты себя чувствуешь?

Знаменский. Ну когда я болел, мама? Только если в детстве. Да и то одной свинкой… Роскошное было время! Можно было не ходить в школу, и отец, помню, все носил мне книжки с картинками…

Маргарита Николаевна. А что ты вчера ворчал на Леньку? Потом ушел с собакой и пропал.

Знаменский. На Леньку я ворчал правильно: у него в тетради по химии изображена такая реакция, что хоть сам разлагайся на молекулы…

Маргарита Николаевна. Эх, Пал Палыч, в те годы, когда ты болел свинкой, ты мне рассказывал все-все!

Знаменский. Теперь все-все не могу рассказывать — тайна следствия.

Маргарита Николаевна (помолчав). А как там Саша Томин… и другие?

Знаменский. Томин смел и энергичен, дай бог каждому. Зиночка цветет… и собирается замуж.

Маргарита Николаевна (помолчав). Уж не ревновать ли надумал?

Знаменский. Закон относит ревность к низменным чувствам. Это мне не к лицу. (Целует мать и выходит.)

Маргарита Николаевна (некоторое время в задумчивости). Почему-то тревожно… И вещих предчувствии нет. И телепатии нет. А что же тогда материнское сердце?..

 

Сцена двадцать девятая

Квартира Баха. Утро. Бах завязывает галстук, надевает пиджак. Жена его что-то пишет в блокноте.

Жена. Боря, я посоветовалась, говорят, надо запасти как можно больше всякой химии… Там комары и гнус.

Бах (думая о своем). Смотри, тебе видней…

Жена. Ты все время словно чего-то боишься… Боря?..

Бах (стараясь встряхнуться и говорить шутливо). Наверно, и правда боязно. Годы уже — и вдруг такой вираж… Ничего, Машенька, пройдет…

Жена. Конечно, ничего!.. Мне минутами тоже страшновато. (Подходит и трогает пальцем заветное место на карте.) Я скоро протру здесь дырочку!

Бах. Ну, побегу…

Жена. Ты не забыл, что в пять обязательно надо к Анзину?

Бах. Да. Постараюсь.

 

Сцена тридцатая

Свалка. У группы рабочих, среди которых Томин, сейчас перекур. Появляется шофер Воронцова — Валентин.

Валентин. Эй, Смоленый!

Томин (обрадовано подходя на зов). Весь тут!

Валентин. Вижу, что не половинка. Дельце до тебя. Подскочить надо вечером кое-куда, один мужик запчасти обещал, а мне самому некогда.

Томин. Сделаем!

Валентин. Там не меньше пуда потянет. Допрешь?

Томин. Для тебя — хоть три!

Валентин. Вот и порядок. За нами не пропадет.

Томин. Да разве я из корысти! Я ведь почему к тебе всей душой — потому что ты меня не презираешь. Ты, Валя, веришь, что я еще могу подняться!

Валентин (снисходительно). Верю-верю… Держи адресок.

Отдает Томину свернутую бумажку и уходит. Томин возвращается к рабочим.

Томин. Эх, отдохну как фон-барон! (Переворачивает лежащее вверх ножками ободранное кресло и усаживается в него.)

2-й рабочий (смеясь). Сейчас развалится — вот и будет тебе фон-барон.

1-й рабочий. Не-э, старое производство. Раньше делали так делали! Без синтетики.

Томин. Благодать… А лет семьдесят назад сидела в этом кресле какая-нибудь купчиха и чай пила. Представляете?.. (Устраивается поудобнее и вдруг, ойкнув, вскакивает.) Черт, колется! Вот тебе — фон-барон!

Рабочие хохочут.

2-й рабочий. Это тебя купчиха с того света!

Томин. Какая ж тут стерва колется? (Отдирает кусок обшивки со спинки. Вытаскивает брошь.) Мать честная…Гляньте-ка, братцы, никак золотая! Да с камушком!..

2-й рабочий. Захотел… стекляшка небось.

1-й рабочий. Кабы стекляшка, то чего ее за обшивку хоронить?.. Нет, видать, случай тебе выпал!

Томин. Если не стекляшка — всем ставлю! Только тссс… (Кричит.) Валя, Валентин! (Убегает, догоняет Валентина.) Стой!

Валентин. Ну?

Томин. Смотри! (Показывает брошь.)

Валентин. Ишь!.. Где спер?

Томин. В кресле была, за обивкой… Я как сяду, а она как впиявится…

Валентин (проведя камнем по стеклу часов). Пляши, Смоленый, — брильянт!

Томин. Батюшки, вот дела-то!.. Это ведь денег стоит, а?.. Куда же с ней теперь?

Валентин. Толкнешь.

Томин. А сколько дадут?

Валентин. Прилично дадут. Дуракам счастье.

Томин. Ой, гульнем! Вот ни думал, ни гадал!.. Слушай, Валя, а кому толкнуть? Чтоб честно и без звону?

Валентин. А чего тебе бояться, если не спёр?

Томин. Не могу я официально, понимаешь… Паспорт того… давно просрочен. А с милицией у меня сложно. Как бы не нарваться.

Валентин (подумав). Ну, ладно. Парень ты свой, авось пригодишься.

Томин. Пригожусь, Валя, пригожусь!

Валентин. Пошли. (Уходит с Томиным.)

 

Сцена тридцать первая

Ресторан. Воронцов, Лёля и Ляля за столиком.

Лёля (протягивает Воронцову меню). Нет, я читать не в силах: слюнки текут. Чего нельзя, того как раз и хочется!

Воронцов. Бедняжка. Ни грамма лишнего веса!

Лёля. Конечно. Хорошо Ляльке, у нее вкусы в основном по линии овощи-фрукты. А я обожаю все мучное — от пельменей до черного хлеба включительно.

Воронцов. Ну, поломаем голову. Чтобы и девочки были сыты, и талии целы. (Погружается в изучение меню.)

 

Сцена тридцать вторая

Свалка. Из конторы выходят Валентин и Ферапонтиков, тихо переговариваются. Затем Валентин подзывает Томина, а сам отходит в сторону.

Ферапонтиков. Значится, навозну кучу разрывая?.. Бывает, бывает. Демонстрируй свое сокровище. (Берет у Томина брошку, рассматривает) Ничего вещичка, годится. Почем просишь?

Томин. Оно чем больше, тем, понятно, лучше. Уж не обидьте!

Ферапонтиков продолжает вертеть брошку, затем трет оборотную сторону уголком халата, проводит по ней пальцем. И вдруг остро поглядывает на Томина и меняет тон.

Ферапонтиков. А кто тебе сказал, что я куплю? Ценную находку положено сдать куда следует.

Томин. Да ведь Валентин…

Ферапонтиков. Чего — Валентин? Ты меня в темные дела не втягивай! И вообще кончай тут ошиваться!

Томин. За что, начальник?!

Ферапонтиков. А за то! Бог не фраер, он правду видит! Топай-топай. Еще раз заявишься — в отделение милиции сведу!..

Томин с удивленным видом уходит.

Ферапонтиков. Копают, гады, подбираются… (Зло кричит.) Валька! А ну-ка, поди сюда!..

 

Сцена тридцать третья

Телефонная будка. Томин звонит.

Томин. Аркадий?.. Да, я. Выезжаю со свалки, но пока доберусь, к тебе срочная просьба. Надо проверить биографию одного субъекта: был ли судим, за что и с кем проходил по делу. Записываешь? Ферапонтиков… Нет, не Ферапонтов, в нем метр двадцать с кепкой, поэтому уменьшительный суффикс: Ферапон-ти-ков… Сведения, между прочим, не только для меня. Я теперь на помойке персона нежелательная, так что с завтрашнего дня придется подключаться тебе… Да, брат, роль костюмная, подбирай гардероб. По тамошней терминологии я тебя проинструктирую.

 

Сцена тридцать четвертая

Заводская лаборатория. Бах один. Входит лаборантка.

Лаборантка. Борис Львович!

Бах вздрагивает и поворачивается.

Лаборантка (растерянно.) Да что ж вы испугались?.. Вот анализы плавок, которые просили…

Бах. Спасибо…

Лаборантка. Борис Львович… кто-то в отдел кадров звонил с Петровки… Кажется, сказал, что ждут… Вы в курсе?..

Бах. Да. В курсе. (Машинально складывает листки с анализами, кладет в карман и поспешно выходит.)

 

Сцена тридцать пятая

Ресторан. Воронцов и девушки продолжают обедать.

Ляля. А как ваш кот?

Воронцов. Увы, Мурлыка ведет совершенно безнравственный образ жизни. Хорошо, кошки на алименты не подают — он бы меня разорил… Но кушайте же, девушки, кушайте! Вас, Лёля, хоть не корми, первое почти не тронули.

Ляля. Она боится супов. В прошлом году в Чехословакии Лёля обнаружила… как он называется?

Лёля (со вздохом). Панадель.

Ляля. Вкуснейший такой бульон, и в нем — тонко нарезанные блинчики. Как она принялась за этот панадель — чуть фигуру не загубила!

Воронцов. Лёля, хотите красивого холостого лауреата? Плюнете на Дом моделей — и будете каждый день кушать пирожные, чебуреки, пельмени, ватрушки…

Лёля. А есть в природе холостые лауреаты?

Воронцов. Для вас найду!

Лёля. Ладно, когда станет невтерпеж, попрошу лауреата. А какой премии?

Воронцов лукаво улыбается, подзывает официанта и что-то тихо говорит. Официант кивает и отходит.

Воронцов. До чего ж приятно отдохнуть с вами от высоких материй, от хлопот, ответственности и тому подобное!.. Тем более без любезного Феди. Ведь вам не нравится мой Федя?

Ляля. Его трудно назвать обаятельным.

Лёля. А почему вы всегда вместе? Он — в качестве кого?

Воронцов. Излюбленный жанр: вопросы — ответы. Такая уж, Лёлечка, у Феди незавидная должность — находиться при мне в общественных местах. Сегодня я сбежал как мальчишка. Боюсь, Федя уже рыщет по городу, особенно если заподозрил встречу с вами.

Лёля. Особенно?

Воронцов. Видите ли… Ну, буду откровенен: Федя полагает, что моя привязанность к Ляле приняла чересчур серьезный характер.

Ляля. Надеюсь, он ошибается?

Воронцов. Кто знает?..

Официант приносит и кладет перед девушками по большой коробке конфет.

Ляля. Евгений Евгеньич, зачем?.

Воронцов. Могу я позволить себе маленькое наивное удовольствие?.. Ба, вон и Федя! До чего легок на помине.

К столику подходит Ферапонтиков.

Ферапонтиков. Здравствуйте, девушки… Евгений Евгеньич, нельзя на два слова?

Воронцов. Хорошо, сейчас.

Ферапонтиков отходит.

Воронцов. Постараюсь его спровадить. (Идет вслед ва Ферапонтиковым.) Ты что взмыленный, Финтифлюшкин? Допроса боишься?

Ферапонтиков. Допрос — туфта. Боюсь до смерти — вас подвел…

Воронцов. Говори.

Ферапонтиков. Хотите — казните, хотите — что… Сережки, которые тогда продал… без хозяев они с фатеры взяты.

Воронцов. Ах, собака!

Ферапонтиков. Собака, Евгений Евгеньич! Бить меня смертным боем! Виноват на все сто! Будто черт под руку толкнул…

Воронцов. Как был карманник и форточник, так и остался. Паршивая мелюзга, копеечник!

Ферапонтиков. Евгений Евгеньич, миленький, думал, возьмете для помещения капитала, а вы — своей симпатии…

Воронцов. Ты понимаешь, что такое манекенщица? На ней твои сережки, что в витрине на улице Горького!

Ферапонтиков. Так почему и прибёг…

Девушки беседуют одни.

Ляля. Пожалуйста, перестань меня сватать, выдумала себе хобби!

Лёля. А ты перебери наших знакомых. Ну, молодые, ну, спортивные, некоторые неглупы… но, в сущности, шушера. С ними хорошо посидеть в компашке…

Ляля (прерывая). И твой Севка — шушера?

Лёля. Объективно — да. Красивая, остроумная шушера. Во всяком случае, пока… Подумай, Лялька, подумай! Больше тебе такого человека не встретить… И он явно по уши.

Ляля. Да я-то не по уши.

Лёля. Ну-ну, жди великой любви… Идеалистка. Сейчас у тебя сорок шестой, потом будет сорок восьмой, пятидесятый… Демонстрируешь подвенечные платья и пляжные ансамбли. Недурно. Но дальше пойдут деловые костюмы для женщин средних лет, а в итоге — практичные халаты и фартуки для домохозяек. А еще мечтала сниматься в кино!.. Ты вообще когда-нибудь задумывалась над будущим? Когда с тебя слезет позолота и шкурку побьет моль?

Ляля. Евгений Евгеньич прав — у тебя страсть к нетактичным вопросам.

Лёля. Ладно, смотри сама. Лично мне уже скучновато вытанцовывать под музыку в чужих туалетах.

Ляля. Отчего «чужие»? Они ничьи. Просто… символы моды.

Лёля. Hy, так надоело быть вешалкой для символов моды!

Воронцов и Ферапонтиков продолжают свой разговор.

Ферапонтиков.… и сует мне золотую штучку, а у ней назади изъянчик. По нему и признал. Это я срисовываю на всю жизнь, как фотоаппарат. Брошку ту я одному типу года три как сбыл, а его недавно замели с конфискацией.

Воронцов. Погано.

Ферапонтиков. Надо эти серьги хоть силком назад забрать!

Воронцов. Силком? Очумел… (После раздумья.) Давай катись на Петровку, там не любят, чтоб опаздывали. После договорим.

Ферапонтиков уходит. Воронцов возвращается к девушкам.

Воронцов. Федя — мастер портить настроение, ну да шут с ним!.. Выпейте со мной по глоточку на счастье. Предстоит важная встреча. Не исключено, что когда-то ее назовут исторической.

Лёля. Желаю удачи!

Воронцов (чокается с девушками, пьет). Лялечка, а что сережки? Не вижу. Разонравились?

Ляля. Сережки — прелесть, Евгений Евгеньич, я их почти не снимаю. Сегодня но надела потому, что с трех сеансы, и многие модели простенькие, по стилю не вяжутся.

Воронцов. А вечерком? Поклонники, танцы и прочие юные услады?

Лёля. Твердо еще не планировали.

Воронцов. Если старый сентиментальный дурень попросит вас подарить этот вечер ему?

Девушки нерешительно переглядываются.

Воронцов. Не стал бы настаивать, но назревает разлука. Могу уехать, даже не попрощавшись.

Лёля. И надолго?

Воронцов. Неизвестно… Ну, Ляля? Обещаю чудесный вечер! Вы наденете свои сережки…

 

Сцена тридцать шестая

Кабинет Знаменского. Продолжается допрос Ферапонтикова.

Ферапонтиков. Я думал, тут чем важным занимаются. А вы про какие-то тряпки да щепки… Чудно!

Знаменский. Не про щепки, а про бронзовые болванки, которые…

Ферапонтиков. По мне — что болваны, что болванки, без разницы. Привез — вали до кучи!

Знаменский. Даже если привез годное литье прямо с завода?

Ферапонтиков. Прямо с завода навряд ли…

Знаменский. Экспертиза установила промышленное происхождение отливок. Можете ознакомиться с актом. (Протягивает акт.)

Ферапонтиков (отмахиваясь). Спаси и помилуй! Чего я пойму? Образования небольшого… А бумажка эвон какая аккуратная, еще замараю, поди.

Знаменский. Не работайте под убогого, Ферапонтиков.

Ферапонтиков. Ошибочка это — насчет работы. Кладовщики мы, товарищ Знаме´нский.

Знаменский. Зна´менский.

Ферапонтиков. Прощенья просим! Радикулит у меня, по-другому еще склероз называется. Память иногда начисто отшибает…

Знаменский (сухо). Вы видите какой-то смысл в подобном разговоре?

Ферапонтиков (обрадовано). То есть ну никакого! Как раз хотел спросить: об чем у нас беседа-то?

Знаменский (неторопливо). Я уже раза четыре объяснял, что вы вызваны в качестве свидетеля по делу о хищении промышленного металла.

Ферапонтиков. Против кого ж я свидетель? Против начальства если — никак невозможно, сами, чай, понимаете. И против товарищей тоже… Опять же свидетель — это который что-то видал, верно? А я за ними ничего не видал. Я от них видал только хорошее. Люди все наскрозь положительные.

Знаменский. Основательно вошли в роль… Но рано или поздно придется из нее вылезать.

Ферапонтиков (обиженно). Обращаетесь вежливо, а мне, стало быть, не верите?

Знаменский. Нет.

Ферапонтиков. Вот это нехорошо! Сами спрашиваете, а сами не верите. Зачем тогда и спрашивать?

Знаменский. Подпишите протокол допроса и идите. (Передает Ферапонтикову протокол.)

Ферапонтиков читает. Протокол на одном листке.

Ферапонтиков. За всех подписывать не могу!

Знаменский. Где тут «за всех»? Ваши собственные показания.

Ферапонтиков. Нет, товарищ Знаменский. Сказать — одно, а подписать — другое. Вон и про Гришу написано: сколько, мол, лет работает. И про начальника есть (читает): «Поддерживает дисциплину и порядок». Не-ет, они пусть сами за себя подписывают.

Знаменский. Ой, Ферапонтиков!..

 

Сцена тридцать седьмая

Коридор на Петровке. Навстречу друг другу идут Воронцов и Ферапонтиков.

Воронцов (не останавливаясь). Как?

Ферапонтиков. В норме.

Расходятся.

 

Сцена тридцать восьмая

Кабинет Знаменского. Входит Воронцов.

Воронцов. Здравствуйте, товарищ Знаменский. Можно?

Знаменский. Да, прошу… Садитесь, пожалуйста… (Шутливо.) Только давайте сразу договоримся. Вы не малограмотный. Понимаете, зачем вызваны. И способны различить отливку и подливку.

Воронцов (понимающе усмехается). Ах, Ферапонтиков, Ферапонтиков!.. Ну что с него возьмёшь?..

 

Сцена тридцать девятая

Лестница на Петровке, 38. Томин окликает сотрудника в форме капитана.

Томин. Василь! Ты-то мне и нужен. Забирай игрушку. Я с вей сел в элементарную лужу!

Василий. Да брось!

Томин. Не брось, а точно! Недаром же просил: никакой экзотики. Милый, но ширпотреб.

Василий. Я и дал ширпотреб. На моей памяти таких брошек изымали штук шесть, и все на одно лицо. Не на ней ты погорел, Саша, а на легенде. Драгоценности в каком-то кресле — неправдоподобно.

Томин. Судишь по себе, Василек, без учета среды. Там господствуют два девиза: «На свалке всё есть» и «Кто ищет, тот всегда найдет!» Сказания о кладах передаются из уст в уста, и им принято свято верить. Так что легенда была беспроигрышной! А подвела твоя брошка… Точно говорю.

Василий (вертя брошку). Странно…

Томин. Главное — обидно. Меня наводят на нужного человека, он уже лезет за деньгами, и вдруг вижу — узнал ее и сразу корчит оскорбленную невинность и коленкой пониже спины… Пошли, распишемся, что я ее вернул, но запомни: на тебя вот такой зуб!

Уходят.

 

Сцена сороковая

Кабинет Знаменского. Продолжается допрос Воронцова.

Воронцов. Должен кто-нибудь заведовать и свалкой, Пал Палыч.

Знаменский. Но почему именно вы? Говорят, были одаренным певцом, подавали надежды… Мрачный финал.

Воронцов. Вы интересовались моим прошлым. Наводили справки.

Знаменский. Даже приглашая в гости, о новом человеке стараются узнать побольше, а я приглашаю на допрос. В этом доме инкогнито соблюсти трудно… Итак, почему?

Воронцов. Простенькое словечко. А сколько за ним стоит! Целая загубленная жизнь… Вы касаетесь глубокой раны, Пал Палыч. Если бы не ваши добрые, умные глаза и необъяснимая уверенность, что вы сможете понять…

Знаменский. Попытаюсь.

Воронцов. Был молод и красив. Пел так, что зал сходил с ума. И, между прочим, без микрофона во рту, как нынешние! Жизнь рисовалась сплошным триумфом… Но искусство — нескончаемый труд. А я женолюбив и жаден до удовольствий. Были поклонницы, были деньги, но хотелось все больше… Начались левые концерты, — изредка, потом чаще. Стал чем-то вроде антрепренера, сколачивал труппу, организовывал гастроли, даже конферировал немножко. Словом, зарвался… И вот — суд, скандал, несмываемое пятно на имени. Три года за решеткой… Вышел — кто не здоровается, кто сочувствует с гаденьким любопытством во взоре. Все рухнуло. Встречи со старыми друзьями резали ножом…

Знаменский. И вы не пытались вернуться на сцену?

Воронцов. Пытался, Пал Палыч. Но прежние завистники получили козырного туза в руки! Меня третировали, как могли. Где было петь? В киношке перед сеансом? Какая-нибудь давняя знакомая вдруг кидалась к эстраде с истерическим воплем: «Боже, это Евгений Воронцов!»… Опустим жестокие подробности, дорогой Пал Палыч. Я — на свалке, этим все сказано. В конце концов, мог просто спиться и умереть под забором. Но выстоял… И глубоко-глубоко еще доживает в смертных муках артист!..

Знаменский. Нет повести печальнее на свете… (После паузы.) Однако дело есть дело. Должен получить от вас подробные разъяснения но всем пунктам составленного нами акта.

Воронцов. Какого именно?

Знаменский. Того, который вы подписали при изъятии болванок, стружки и обтирочных концов.

Воронцов беспокойно взглядывает на часы.

Знаменский. Спешите?

Воронцов. Честно сказать, сердце не на месте… Возможно, сочтете это причудой холостого чудака, но — кот двое суток не кормлен! Загулял, негодяй, и пропал.

Знаменский. Где двое суток, там лишний час не в счет.

Воронцов. Мне казалось, казенное время истекло.

Знаменский. Бог с ним, со временем, мы только-только разговорились!

 

Сцена сорок первая

Лёля и Ляля стоят на улице на прежнем месте встречи с Воронцовым.

Лёля. По-моему, двадцать минут — предел, даже для Евгения Евгеньича со всеми его государственными заботами!

Ляля. Главное — так упрашивал! А теперь неизвестно, что и делать, весь вечер из-за него испорчен.

Лёля. Пошли! У Станиславского знакомый администратор, еще успеем.

Быстро уходят.

 

Сцена сорок вторая

Криминалистическая лаборатория. Кибрит и только что вошедший Томин.

Томин. Здравствуй, чужая невеста! Еще трудишься?

Кибрит. Кончала для Пал Палыча графологическую экспертизу. Пятнадцать раз «В. Бах», и все по-разному. С умыслом, но неумело.

Томин. Ну-с, я остыл и пришел поздравить.

Кибрит. Вот и умница! Давай я тебе за это галстук поправлю. Как дела?

Томин. А!.. Сегодня вроде бы разогнался и — прокол.

Кибрит. Бедный Шурик.

Томин. Зато с прикладной археологией покончено. Буду регулярно стричься-бриться-умываться. Можно покрутить телефон? (Набирает номер.) Томин говорит… На сегодня всё. Иду домой… Кто меня ищет?.. Ну?! Ура, ко второму антракту явлюсь! (Кладет трубку, к Кибрит.) В Театре Станиславского сидят две девицы роскошного пошиба, без кавалеров, и на одной серьги — коллеги уверяют, что из краденых!..

Кибрит. Ну, наконец-то удача! Теперь дело двинется?

Томин. Еще бы! Смешно? — я ведь сам мог быть на этом спектакле: третьего дня в отделе распределяли билеты… Да, теперь либо дело двинется, либо начнется самое сложное.

Кибрит. Почему?

Томин. Потому что от одних сережек, Зинуля, проку мало. Предстоит найти два джерсовых костюма, кожаное пальто, норковую шубу, ковер три на четыре, цветной телевизор, часы, магнитофон… Списочек на шестьдесят семь предметов!

Кибрит. Но если у тебя будет девица…

Томин. Девица, бесспорно, дар судьбы! Только бы не промахнуться. Кто она? Теоретически — кто угодно. Воровка. Наводчица. Совершенно посторонний человек, к которому серьги попали из десятых рук. Возможен любой вариант. А мне через нее надо выйти на всю банду.

Кибрит. Как первый шаг, по-моему, нужно просто познакомиться.

Томин. Да, аккуратный первый шажок… Я выгляжу для театра?

Кибрит. Сойдешь.

Томин. «Сойдешь» — мало. Должен быть неотразим! (Шутливо.) Может, навертеть чалму и представиться восточным принцем?

Кибрит. В век туризма кого удивишь чалмой! В некоторых кругах марка авто — лучшая визитная карточка. Если бы у тебя был «форд» или «тойота»…

Томин. Машина — это мысль. Но «тойоту» взять негде, в «чайку» не поверят, решат, что знакомый шофер. Что ты скажешь о «татре»?

Кибрит. Не стандартно.

Томин. Пожалуй, «татру» мне часа на два дадут.

 

Сцена сорок третья

Фойе театра. Антракт. Лёля и Ляля сидят. Среди прохаживающейся публики Томин, он держится вблизи девушек.

Лёля. Скучища и жарища. Сидим как дуры, шерочка с машерочкой… (В сторону Томина.) Вон уже начинают подкатываться.

Ляля. Да… я и не помню, когда была одна в театре… Миленькое платьице, заметила?

Лёля. Силуэт выдержан. Но не совсем по сезону… Слушай, этот брюнет прожжет мне дыру в щеке.

Ляля. Заслонись программкой. Рискнул бы уж подойти, мы бы его отшили, и дело с концом…

Лёля. Какая серебряная копна! Парик?

Ляля. Парик. Откуда столько волос на старости лет…

Лёля (подавляя зевок). Если б не Максименко, лучше бы домой. К Максименко у меня слабость.

Томин (решительно присаживаясь рядом). Услышал, что питаете слабость к моему старому другу. Мы с Женей Максименко учились вместе. Но вот он поет, а я только внимаю.

Лёля. Не только. Еще пристаете к незнакомым девушкам.

Ляля (Лёле). Считается, что знакомство с Максименко обеспечивает знакомство с тобой.

Лёля (Ляле). Да?.. У моей соседки есть французский бульдог. Не набиться ли в приятельницы к Сименону?

Девушки встают, намереваясь уйти.

Томин. Дорогие девушки! Мне позарез надо с вами познакомиться, иначе потеряю сон и аппетит! Обещаю развлекать вас всеми доступными средствами. Умею рассказывать анекдоты, фехтовать, гадать по руке, решаю уравнения со многими неизвестными, играю на гитаре, лечу от сглазу, при необходимости хожу на ушах… Самое смешное — все это правда. Ну наконец-то и вы улыбнулись!

 

Сцена сорок четвертая

Подъезд театра. Публика расходится. Томин, Ляля и Лёля стоят около «татры».

Томин. Нет уж, развезу по домам. Должен знать, где в наш прозаический век обитают феи. Прошу. (Открывает дверцу.)

Лёля взглядом ценителя оглядывает «татру».

Лёля. И кто же в наш прозаический век ездит на «татре»?

Томин (скромно). Некоторые товарищи.

Лёля. Последнее время нам с Лялькой везет на таинственных товарищей. Это становится забавным.

 

Сцена сорок пятая

Дача Воронцова. Гостиная. Вечер. Входят Воронцов и Ферапонтиков.

Воронцов. Сообрази поесть. Только прежде руки помой.

Ферапонтиков уходит.

Воронцов. (Звонит по телефону.) Простите, снова беспокою… Ляля еще не вернулась?.. Спасибо большое. (Кладет трубку.) Глупо… Мурлыка! Мурлышка! А-а, вон ты где. Отсыпаешься, бесстыдник? Пошли на кухню, Фисташкин тебя покормит. (Уносит кота на руках. Возвращается. Достает коньяк, рюмки, открывает бутылку.)

Появляется Ферапонтиков с закусками.

Воронцов. Мог хоть отбивные зажарить.

Ферапонтиков. Зубы сполоснуть бы, Евгений Евгеньич, мочи нет!

Воронцов наполняет рюмки.

Ферапонтиков. Позвольте, за благополучный исход!

Молча пьют, закусывают.

Ферапонтиков. Может, Валентина позвать? Чего как неприкаянный?

Воронцов. Он за это имеет. Позови, но пусть на кухне обитает. Есть может, пить — ни капли, ему еще в город тебя везти.

Ферапонтиков (выскакивает и вскоре возвращается). Сейчас Валя соорудит и отбивные и кофейку…

Воронцов. Как следователь?

Ферапонтиков. На мой вкус, слабоват. Травишь баланду — терпит. Протокол не подписываешь — опять терпит. Вот первого своего — того век не забуду. Ох, грозен был! Как цыкнет, враз колешься вдоль и поперек! А тут: «Пожалуйста, спасибо…» — культура заедает.

Воронцов. Нет, Федулкин, нехорош он — Пал Палыч Знаменский. Опасен — душевный… Так слушает, будто сам с тобой воровал!.. Какой-нибудь Моралёв… или даже Бах… Могут заглотить наживочку. Конечно, меня ему не видать как ушей…

Ферапонтиков. Меня тоже.

Воронцов. О, маленький, отважный Фитюлькин! И не жарко твоим ножкам?

Ферапонтиков. А?..

Воронцов. Сдается, что под тобой горячо. (Пауза.) Было же говорено: есть дела и есть делишки! Смешение жанров — прием не-до-пустимый.

Ферапонтиков. Виноват, Евгений Евгеньич… Но чтоб я…

Воронцов (останавливает его жестом). Только, будь добр, без мата.

Ферапонтиков. Извиняюсь… Хотел сказать: честное пионерское, братва надежная и работала по первому классу!

Воронцов. Пожалуй, и сам по домам шарил?

Ферапонтиков. Куда, Евгений Евгеньич! (С сожалением.) Сноровки уж той нету… Только по части сокрытия.

Воронцов. А возил барахло кто?

Ферапонтиков мнется.

Воронцов. Колись, колись! Давай связи!.. Валентин?!

Ферапонтиков (вздыхает). Он…. Позвольте еще? (Наливает себе одному, пьет.)

Воронцов. Ах ты, душенька… душенька-Ферапошенька… До чего же славно придумал! Других шоферов тебе нет? Обязательно моего надо было затянуть?! Гадишь вокруг меня, как паршивый щенок!..

Ферапонтиков. Не хотелось кого со стороны… А Валентин вроде уже свой…

Воронцов. Какой он тебе свой? Он — мой! Понял? Связался черт с младенцем. (Кричит.) Валентин!

Входит Валентин.

Воронцов. Ну-ка докладывай, чем тебя Федя обольстил? Или заставил?

Валентин (пугаясь). Евгений Евгеньич, я и сам не рад… Больше не буду, честно.

Воронцов. Точно взбесились все вокруг! Чего вам не хватало, чертям?!

Звонок в дверь. Воронцов кивком указывает Ферапонтикову на дверь в глубине комнаты. Тот скрывается.

Воронцов. (Валентину.) Посмотри кто.

Воронцов стоит, прислушиваясь. Входит Валентин, пропуская вперед подвыпившего Баха, и вопросительно смотрит на Воронцова.

Воронцов. Ладно, иди.

Валентин уходит.

Воронцов. Здравствуйте, Борис Львович.

Бах. Здравствуйте…

Воронцов. Почему не предупредив, без звонка?

Бах. Я не подумал… но мне абсолютно необходимо!..

Воронцов. Как сюда добрались?

Бах. На такси.

Воронцов. Прелестно!

Бах. Нет, я отпустил его у поселка, оттуда пешком… за мной пусто.

Воронцов. Будем надеяться. Что ж, садитесь. Федя!

Ферапонтиков (входит). Ба, нежданный гость!

Бах. Здравствуйте, Федор Лукич… Вы тоже здесь?

Ферапонтиков. Пока все здесь, там никого нету.

Воронцов. Несите с Валентином что настряпали.

Ферапонтиков направляется на кухню.

Воронцов. Итак?

Бах. Я прежде не говорил, но мое положение крайне осложнилось, Евгений Евгеньич. Нам с женой сделано предложение… чрезвычайно перспективная работа, громадный комбинат в Сибири… Сегодня предстояла встреча с будущим начальником… и одновременно вызов на допрос… Не пошел ни туда, ни сюда. Вместо этого вот — напился… И к вам… Вы должны помочь, Евгений Евгеньич! Я запутался в противоречиях, а вы опытны, хладнокровны… Назревает объяснение с женой. Если ничего не посоветуете — тупик. Признаться Маше — это… нет, немыслимо! Она человек глубоко принципиальный.

Воронцов. Печальное обстоятельство. Хорошо, что она в неведении.

Бах. Надолго ли… дойдут слухи. Как я смогу лгать ей в глаза?

Воронцов. Сможете, коли шкура дорога.

Появляются Ферапонтиков и Валентин с разной снедью.

Ферапонтиков. Чем прикажете потчевать, Борис Львович?

Бах. Если только коньяк и кофе…

Валентин уходит. Пауза. Бах пьет.

Бах. Евгений Евгеньич, что я скажу Маше, когда вернусь?

Воронцов. Борис Львович, вам бы подумать не о своих запутанных отношениях с женой, а о тактике на допросах. И в суде на скамье подсудимых.

Бах. Неужели ничего нельзя сделать?! Я готов на все, только б уехать!

Воронцов. Вы под следствием. Кто вас отпустит? Ха! В Сибирь…

Ферапонтиков. Сейчас с перепугу чего лишнего брехнуть — тут тебе и Сибирь. Милости просим, свезут на казенный счет.

Воронцов. Затвердите себе, как «Отче наш…»: заготовки вывезены с завода по недосмотру. Это небрежность. Корыстных мотивов нет. Связей с приемщиками вторсырья нет. Местоположение городской свалки вам неизвестно. Фамилии Воронцова, Ферапонтикова и других слышите первый раз. Пока вы один — имеете шанс проскочить за халатность. В сочетании с кем бы то ни было получите групповое хищение. Вы поняли, Борис Львович?

Бах. Да-да, конечно. (Его постепенно «развозит».) А Маша купила чемоданы… Значит, в любом случае — суд?..

Воронцов. Собственно, чего вы ждали от визита ко мне?

Бах. Вероятно, чуда…

Воронцов. Польщен. Но я не волшебник. Федя, пора ехать.

Ферапонтиков идет, за Валентином.

Воронцов. Вы безобразно раскисли, Бах.

Бах. Не привык пить…

Появляется Ферапонтиков с Валентином.

Воронцов. Поезжай, Валя. Разумеется, один.

Валентин. Само собой. (Берет Баха под локотьи уводит.)

Воронцов (Ферапонтикову). В таком виде ему домой нельзя. Или он у тебя протрезвится, или напои до бесчувствия и свези к Ларисе. Пусть вымажет его губной помадой и обольет духами, чтобы за километр бабой разило. Тогда ему с женой будет о чем поговорить, кроме Сибири.

Ферапонтиков. Сделаем. (Берет бутылку.) Покойной ночи, Евгений Евгеньич!

 

Сцена сорок шестая

На ночной улице останавливается машина Воронцова. Вылезает Бах, на нём виснет Ферапонтиков.

Бах. Пустите!.. Не могу больше, укачало…

Ферапонтиков. Борис Львович, голубчик…

Бах. Отвяжитесь от меня все!.. Мутит… Я пешком пойду…

Ферапонтиков. Глотните чуток, враз полегчает. (Сует бутылку.)

Бах. Не приставайте ко мне, Ферапонтиков, ужо наглотался… (Делает несколько шагов и обхватывает фонарный столб.)

Ферапонтиков. Куда вы такой пешком-то!.. (Пытается подвести его обратно к машине, но тщетно.) Ну, ладно, ладно, подышите маленько… Подышите — и поедем мы с вами к Ларисе. Она женщина добрая, уложит баиньки…

Бах. Какая Лариса?.. Никакой Ларисы… Домой!

Ферапонтиков (возвращаясь к Валентину). Вот чего делать? Угодит еще в милицию, ляпнет спьяну… мало ли что, потом не расхлебаешь.

Валентин. Да-а… бросить нельзя.

Ферапонтиков. Сейчас бы на боковую, а тут с ним вожжайся. Эх!.. Катись, Валя… Будем гулять, пока не прочухается…

Машина уезжает, Ферапонтиков возвращается к Баху.

Ферапонтиков. Ну, Борис Львович, давайте потихонечку-полегонечку… на ходу оно лучше.

Обнимает Баха за талию, медленно идут.

Ферапонтиков. Почто так расстроились? Все перемелется — мука будет… Слушайте, чего Евгений Евгеньевич советует: ешь пирог с грибами, держи язык за зубами.

Бах. Отстаньте вы с прибаутками.

Ферапонтиков. В прибаутках, Борис Львович, тоже смысл. Народная мудрость.

Бах. Куда мы идем?..

Ферапонтиков. Домой… домой… Ногами-то путь не близкий.

Бах. Господи, Маша спросит… что скажу?!

Ферапонтиков. Гляжу, жену-то вы хуже тюрьмы боитесь! Баба должна мужа любить и уважать, а вы через свою только страдаете.

Бах. «Баба должна»… Да разве вы способны понять?! Именно потому, что любит и уважает… а!.. (Машет рукой.) Что с вами разговаривать?!

Ферапонтиков. Обижаете, Борис Львович. Выходит, вовсе Ферапонтиков без понятия? К вам по-дружески…

Бах. Федор Лукич, вы одиноки, а у меня семья. Семья! Домашний очаг… С Машей двадцать лет! Дети… и какие дети! Дочь — красавица… такая моя ласковая, такая любимица… У Мити в четырнадцать лет первый разряд по шахматам… мальчик редких способностей… Я — отец… И вот они узнают!..

Ферапонтиков. Оно конечно… огорчительно.

Бах. «Огорчительно»… Непереносимо!

Ферапонтиков. Мы, Борис Львович, словам не обучены, зато от сердца… (Вытаскивает бутылку.)

Они уже вышли на набережную, идут вдоль парапета.

Ферапонтиков. Может, все-таки… а? Вас, смотрю, аж знобит.

Бах колеблется, затем берет бутылку, делает, глоток, другой.

Ферапонтиков. Вот и хорошо, вот малость и отпустит. Когда душа горит — лишний градус на пользу… Теперь мы с вами прямиком вдоль да по речке. Тут и ветерок посвежей.

Бах. Когда душа горит — ветерком не остудишь.

Ферапонтиков. Вам, Борис Львович, другой дороги нет, как ото всего отпираться. Ни детям, ни жене — полслова нельзя! Раз у вас чувствительность, а сами по уши в…

Бах (прерывая). Молчите!.. (Пауза.) Ну, попробую притворяться. Кого обману? На сколько меня хватит? От силы на неделю… Тупик… Вам, Ферапонтиков, соврать — что плюнуть. И никто вас не любит, никому вы не нужны. Вы понятия не имеете, каково это — лгать близким людям в лицо… изо дня в день.

Ферапонтиков. Знамо дело, у Ферапонтикова нету дочки-красавицы. Или сына, который со способностями. Зато никто ему не скажет: «Что ж ты, дорогой папаша? Подлец оказываешься и ворюга? Меня чему учил, а сам…»

Бах (со стоном, затыкая уши). Уйдите!.. Тошно от вас…

Ферапонтиков. Евгений Евгеньич приказывал доставить.

Бах. Пропади он пропадом, ваш Евгений Евгеньич!

Ферапонтиков. Зачем так о человеке? Он добра желаючи…

Бах. «Человек… добра»… Кровосос он, а ты при нем — холуй!

Ферапонтиков. Вона как запел?.. Сам ты холуй при своей бабе!.. Ну и мотай к ней, целуй пятки, держать не буду!..

Бах, пошатываясь, отходит.

Ферапонтиков (смотрит вслед). Сволочь… Нет, нельзя… Воронцов шкуру спустит… (Срывается с места и догоняет Баха.) Борис Львович, милый!

Бах. Отцепись…

Ферапонтиков. Не могу отцепиться. По душе не могу, потому как жалею! Хоть ты обзываешься, а я жалею.

Бах. До чего докатился — Ферапонтиков меня жалеет…

Ферапонтиков. Не плюй в колодец, Борис Львович. Беда у нас общая, мыкать ее вместе будем. Нам собачиться не след. Давай помиримся и для сугреву… (Вытаскивает бутылку.)

Бах. Ну давай… все равно… Так сказать, на брудершафт… (Пьет, за ним Ферапонтиков.) Куда мы к черту идем?..

Ферапонтиков. Так домой, Борис Львович. Сейчас вот через мост, потом но трамвайной линии. Еще топать и топать. Машину-то прогнали…

Бах. Домой… (Останавливается у парапета, глядит в воду.) Сколько времени?

Ферапонтиков. Второй час.

Бах. Маша с ума сходит: куда я пропал? И ребята, наверно, не спят…

Ферапонтиков. Ну, потревожатся, а там порадуются. При твоих обстоятельствах, Борис Львович, надо характер менять. Столько нервов — это не годится… Ты рассуди спокойно. Ну, станет невтерпеж — покаешься. Так, мол, и так. Люди, чай, свои, говоришь, любят. Стало быть, покричат, поплачут, а там и простят… Ведь ради них ты, должны понять!

Бах. Утешил…

Ферапонтиков. Я дело толкую! Сраму, конечно, хватит… и по работе тоже. Но пережить все можно. Главное, на суде с умом…

Бах. До того суда меня другой ждет… «Покричат, поплачут»… Господи, боже мой! Что он говорит!.. Кажется, лучше головой в воду!

Ферапонтиков (насмешливо). Ну, это уж музыка!

Бах. А я говорю — лучше! Одна минута — и конец!

Ферапонтиков. Эй-эй, еще и впрямь сиганешь! (Оттаскивает Баха от парапета.)

Бах (упирается). Все равно тупик!.. Все равно жизнь кончена…

Ферапонтиков. Сдурел совсем! (Протискивается между Бахом и парапетом.)

Бах. Будет горе, и все… а иначе я им судьбу покалечу!

Ферапонтиков. Так и так покалечишь. Думаешь, концы в воду — и ладно? А следствие, думаешь, тоже утонет? Оно-то выплывет! И чего люди скажут? Испугался Бах. Испугался — значит, виноват. На тебя еще и чужих собак навешают!

Бах обмякает, задумывается. Ферапонтиков тоже задумывается.

Ферапонтиков. Нет, брат, если топиться — надо с пользой…

Бах смотрит непонимающе.

Ферапонтиков. Берешь, к примеру, и пишешь прощальное письмецо. Ни в чем, дескать, не замешан, а следователь меня запугал, требует признаться и все прочее… Ухожу из жизни честным человеком… Прошу оградить доброе имя моей семьи… Вот тогда — с пользой! Тогда и ты чист и семья без позору… За это можно и прыгнуть… Для близких, значит, людей.

Пауза.

Бах. Бумага есть?

Ферапонтиков (обшаривает карманы, достает клочок). Нет, мала. (Быстрыми профессиональными движениями ощупывает карманы Баха и вынимает несколько сложенных пополам листков с анализами плавок. Просматривает их, находит чистую страницу.) Да вот она — бумага!

Бах берет у Ферапонтикова листки, молча достает авторучку, снимает колпачок.

Ферапонтиков. Темно тут… Под фонарь бы…

Бах и Ферапонтиков идут на мост. На мосту под фонарем Бах разглаживает бумагу на бетонном парапете, пробует писать, но перо на неровной поверхности рвет бумагу.

Ферапонтиков. Дырки будут. Нате мою. (Подает Баху фломастер.) Пишите прямо: «Заявление». А теперь пониже: «Я ни в чем не виноват и не замешан ни капли… Следователь Знаменский шьет мне дело и лепит чернуху, чтобы я признался…»

Бах (начинает механически писать под диктовку Ферапонтикова, потом останавливается). «Лепит чернуху…» — что за бред… (Зачеркивает.)

Ферапонтиков. Эх!.. Зачеркивать не положено.

Бах. Отстань. (Встряхивает головой, заметно, что от нервного напряжения он трезвеет. Отрывает от листа исписанное начало, сует его в карман и пишет снова.) «Заявление… От гражданина Баха Б. Л… Я нахожусь под следствием…».

Бах пишет молча, сосредоточенно. Ферапонтиков следит через плечо.

Ферапонтиков (с паузами). Так… правильно… поровней, Борис Львович, строчка кривая… еще про чернуху бы все-таки… (Читает за Бахом.) «Фабрикует фальшивые улики». Законно! Ага… Ага… И подпись.

Бах. Число?

Ферапонтиков. Десят… нет, одиннадцатое уже.

Бах (ставит число, складывает заявление вчетверо). Конверт?

Ферапонтиков (на миг растерявшись). Нету!.. Вот чего — пишите адрес сзади посередке листа, я потом сверну и заклею… Петровка, 38. Главному начальнику следственного отдела… И еще: «Срочно» и «Лично». И подчеркните… Ну, всё! Дойдет. (Берет у Баха письмо.)

Бах бессильно облокачивается на парапет.

Ферапонтиков. Молоток, Борис Львович!.. Не ожидал, честно сказать… Думал — тюря, а ты — орел!.. (Нетерпеливо переступает с ноги на ногу, оглядывается.) Ну, давай поцелуемся на прощанье!..

Бах. Не торопи…

Ферапонтиков (разочарованно). Забоялся?!..

Бах (помолчав). Поверят письму?

Ферапонтиков. Железно поверят! Перед смертью человек но врет. Это всякий знает.

Бах. Перед смертью… да… Какая-никакая, а жизнь… не просто прыгать…

Ферапонтиков. Выпей, Борис Львович, для смелости.

Бах, не глядя, берет бутылку, допивает до дна, поперхнувшись, кашляет. Потом опускает руку и разжимает пальцы. Бутылка падает, снизу доносится едва слышный всплеск. Бах зябко передергивает плечами, оборачивается к Ферапонтикову.

Бах. Ждешь? Посмотреть хочется?..

Ферапонтиков. Спаси и помилуй, Борис Львович, какая ж радость?! Разве я тебя не отговаривал? Силком держал! Сам ты решился, ради семьи…

Бах. Прав… Извини.

Ферапонтиков. Я так понял — ты их уберечь хочешь, и имущество чтобы прахом не пошло. У сирот не заберут.

Бах (снова хмелея). Забирать-то особенно нечего, Федя.

Ферапонтиков. Ну уж!

Бах. Один раз ты мне лотерейный билет продал… выигрышный…

Ферапонтиков. Помню. Мотоцикл вышел.

Бах. Тогда взяли деньгами и кой-что купили, а остальные… Просто так Маше не отдашь — объяснять надо.

Ферапонтиков (без особого интереса). А куда ж девал? Ты ж имел прилично.

Бах (вынимает сберкнижку). Вот они… на предъявителя… И домой не пошлешь и с собой не возьмешь. (Указывает в сторону реки.)

Ферапонтиков. Куда с собой? Ты ведь раздумал, Борис Львович! И у меня прямо камень с души! Верно сказал: «Какая-никакая, а жизнь». Хоть на нарах, хоть за проволокой, а существуешь… Ну, дадут лет десять…

Бах. Десять лет?!

Ферапонтиков. Конечно, могут и пятнадцать. А повезет — и восемь. Еще сколько-то годков успеешь на воле погулять… Покамест в подследственной — жена будет передачи носить. Свидание выпросишь…

Бах. Маша — передачи?!..

«Утешения» Ферапонтикова явно начинают действовать. Бах снова повернулся к реке и смотрит вниз.

Ферапонтиков. Конечно, это разрешается… Даже в колонию жен пускают иногда повстречаться. Ну, а пожалеет себе карьеру портить да разведется — отсидишь, другую найдешь! Баб навалом.

Бах (тупо). Зачем…

Ферапонтиков. Как — зачем? Окромя прочего, баба и обстирает и сготовит. Баба нужна. У дочки будет своя семья. Ей папанька из тюряги без надобности…

Бах. Замолчи ты, ради бога!

Рука его, все еще держащая сберкнижку, безвольно повисает.

Ферапонтиков. Сына, понятно, в институт не возьмут. Как проставит в анкете: папаша, мол, находится в заключении, потому — проворовавшись, так и привет. Но опять же, не всем в ученые выходить, пойдет в слесаря. Что дороже — институт или живой отец?.. Нет, живи, Борис Львович! Живи, дорогой! Чего тебе не жить?!

Бах (почти шепотом). Дьявол ты…

Он закрывает лицо руками. Сберкнижка падает к ногам. Ферапонтиков приседает, чтобы ее поднять.

 

Сцена сорок седьмая

«Деловая» комната на даче Воронцова. Светает. Долго и настойчиво звонит дверной звонок. Из внутренних комнат появляется наконец заспанный Воронцов в халате.

Воронцов (у двери). Кто?

Голос Ферапонтикова. Евгений Евгеньич, я! Отворите…

Воронцов. Один?

Голос Ферапонтикова. Один-единственный!

Воронцов открывает, впускает лихорадочно оживленного Ферапонтикова, подозрительно его оглядывает.

Воронцов. Ну?..

Ферапонтиков. Евгений Евгеньич, как в том анекдоте — две новости…

Воронцов (грозно). В четыре утра прибыл анекдоты рассказывать?

Ферапонтиков. Сяду, Евгений Евгеньич, цельная ночь на ногах… С первой электричкой к вам… (Валится на диван.)

Воронцов. Пьян? Или того? (Крутит у виска.)

Ферапонтиков. Всего понемножку…

Воронцов. Дождусь я членораздельного слова?

Ферапонтиков. Евгений Евгеньич, не поверите… Бах — бух!

Воронцов. Бах… бух… что мелешь…

Ферапонтиков. Ей-богу! Бах — бултых!.. Царствие ему небесное. Утопился. (Пауза.) Так и знал, что не поверите! А он при моих глазах, со страху перед женой… (Снова пауза.) Ну, и спьяну тоже… Как отсюда мы уехали, его все развозило да развозило…

Воронцов (резко обрывая). Без подробностей! (Пауза.) Вторая новость?

Ферапонтиков. А вторая, Евгений Евгеньич, еще дороже стоит!

Достает заявление Баха, разворачивает и кладет перед Воронцовым. Тот читает. Потом поднимает глаза и долго смотрит на Ферапонтикова.

Воронцов. Ты надоумил?

Ферапонтиков. А то кто же! Если, говорю, топиться, так с пользой.

Воронцов. Змий… С этой бумажкой не мы, а, пожалуй, любезный Пал Палыч по Владимирке двинется… И все дело под сомнением…

Ферапонтиков. Давеча вот вы меня ругали за серьги, а на поверку и Ферапонтиков кой на что годится! А?..

Воронцов (заспешив). Умница, Федя, умница… (Достает клей и кисточку.) Давай, действуй.

Ферапонтиков. Может, в конверт, а поверх адрес вырезать и наклеить?

Воронцов. С конвертом будет липа. И марка не нужна.

Ферапонтиков аккуратно, прихватывая только за уголки, сворачивает письмо Баха и заклеивает края.

Воронцов. Придется тебе сразу обратно. Умри, но успей до первой выемки. Чтоб на письме стоял утренний штемпель. Понял?

Ферапонтиков. Понял, Евгений Евгеньевич. Неровен час, он всплывет, а письма еще нету!

Воронцов морщится. Достает пачку денег и, не считая, бросает на стол.

Воронцов. Тут тебе за… волнения.

Ферапонтиков (опешив). Да я, вроде, спасиба ждал… Но, конечно, дают — бери… (Забирает деньги.) Что ж… я побёг.

Воронцов. Счастливо, Федя. (Запирает за Ферапонтиковым дверь.) Брр…

 

Сцена сорок восьмая

Квартира Баха. Утро. Жена Баха говорит по телефону.

Жена. Нет, и в милиции ничего не знают, и в «скорой помощи»… Да, Тася, конечно… Но первый раз в жизни Борис не ночевал дома!.. Что?.. Светку послала к его родителям в Подольск… просто чтобы не ревела. От Мити пока удалось скрыть, ушел в школу… Да-да, позвоню… (Кладет трубку, набирает другой номер.) Антон Ильич? Простите, что беспокою…

 

Сцена сорок девятая

Небольшой холл «за кулисами» в Доме моделей. Ляля сидит, отдыхает. Из демонстрационного зала появляется Лёля.

Лёля. Между прочим, в первом ряду млеет вчерашний Саша!

Ляля. Уж тут как тут? Крепко он нацелился!.. Села бы.

Лёля. Ритм теряю… У Наташки в темных очках дурацкий вид. Хоть ты скажи, чтоб сняла!

Ляля. У нее ячмень… (прислушиваясь к мелодии, доносящейся из зала.) «Аллея влюбленных» …Пора готовиться на выход… (Уходит.)

Появляется Томин.

Томин. Здравствуйте, фея!

Лёля. Откуда вы взялись?! Сюда посторонних не пускают!

Томин. Кроме некоторых товарищей… (Шутливо.) Я представился администратору как брат из деревни. Срочный вопрос к сестрице: чи огород городить, чи не городить? Понимаешь, говорю, дорогой, городить так городить, а не городить — так и не надо…

Лёля (смеясь). Ну, хватит, хватит… Вы с начала показа?

Томин. Да. Уже лицезрел вас с Лялей и в «мини» и в «макси».

Лёля. Ну, и..?

Томин. Честно — Ляля демонстрирует платье, а вы демонстрируете себя.

 

Сцена пятидесятая

Демонстрационный зал. Очередную модель показывает Ляля. Публика аплодирует.

 

Сцена пятьдесят первая

Тот же холл. Томин и Лёля.

Томин. Вам пора переодеваться. Скоро выход.

Лёля. Откуда вы знаете?

Томин. Поинтересовался.

Лёля. Саша, вы невозможны! Прямо сыщик какой-то!

Томин. Лёлечка, разве такие сыщики бывают?

Лёля уходит. Входит Ляля.

Томин. Ляля, мы можем поговорить здесь без помех? Вы ведь освободились минут на десять.

Ляля. А что за разговор?

Томин. Разговор серьезный, возможно, неприятный.

Ляля (принимая все в шутку). Ну, давайте серьезный разговор!

Томин. Скажите, давно у вас эти серьги?

Ляля. Серьги?.. Дней пять или шесть…

Томин. Откуда они?

Ляля. Получила в подарок. А что?

Томин. Вынужден представиться. (Подает Ляле свое удостоверение.)

Ляля. Вот так номер!.. (Пауза.) И что же вам нужно?

Томин. Мне нужно выяснить, кто подарил вам серьги.

Ляля. Один… знакомый…

Томин. А конкретней?

Ляля. Конкретней?..

Томин. Имя, фамилия?.. Род занятий?

Ляля. Фамилию не знаю. Места работы — тоже.

Томин (укоризненно). Ляля!.. Я твердо рассчитывал на откровенность.

Ляля. Можете не верить, но это правда!

Томин. За сегодняшнее утро я много чего узнал от разных людей… Не пугайтесь, деликатно и не вредя вашей репутации. И все отзывались только хорошо. Потому пошел напрямую, без околичностей. И вдруг…

Ляля (оскорбленная). И вдруг я вру, да?

Томин. Ну… скажем, уклоняетесь.

Появляется Лёля.

Лёля (Томину). Поскольку вы не видели меня в коронном туалете сезона, то — вот… (Поворачивается так и эдак, принимая картинные позы.)

Томин. Сногсшибательно!

Лёля. Что-то оба подозрительно взволнованы, а?..

Томин. Разрешите вопросик. Кто подарил Ляле ее прелестные сережки?

Лёля (уходя переодеваться). Очень занятный дядька, за которого я ее все сватаю.

Томин. Даже потенциальный жених… Почему вы не хотите сказать о нем ни слова?

Ляля. Никакой не жених! Лёлька болтает попусту…

Томин. Две недели назад серьги были украдены из одной квартиры среди прочих ценных вещей.

Ляля. Что?! Ну, знаете ли!.. Придется выдумать что-нибудь поостроумнее, товарищ инспектор!

Томин. Ляля, серьги краденые. Может быть, вам они идут больше, чем подлинной хозяйке, но это дела не меняет.

Ляля. Вы еще способны шутить?!.. Даже не будь я знакома… Фу, какая гадость… и нелепость… Да достаточно взглянуть на него…

Томин. Дайте мне такую возможность…

Ляля. Ну уж, нет!..

Томин. Категорически?

Ляля. Категорически. Человек на секретной работе. Явно крупная фигура, ему хватает своих забот. Чтобы я еще втягивала его в какую-то мерзкую историю!..

Томин. Хорошо, спросите сами: где и у кого приобретены…

Ляля. Мне пора на выход. (Быстро уходит.)

Некоторое время Томин один, затем появляется Лёля.

Лёля. О чем это вы так мрачно задумались?

Томин. О Лялином женихе.

Лёля. Интере-есно!..

 

Сцена пятьдесят вторая

Зал Дома моделей. На помост выходит Ляля, через силу улыбаясь, демонстрирует очередной наряд.

 

Сцена пятьдесят третья

Тот же холл. Томин и Лёля.

Лёля. Да ничего я не знаю!.. Мы один раз были на даче, другой — в ресторане!

Томин. Где находится дача?

Лёля. Минут двадцать по какому-то шоссе… потом свернули… поле, речка, справа лес…

Томин. И не запомнили ни единого дорожного указателя?

Лёля. Мы непрерывно болтали, зачем мне дорожные указатели?.. Спросите, как проехать во Внуково — я отвечу, потому что мы часто летаем, а тут… большой интерес в названии деревень!.. И вообще, простите, все это не мое дело!

Подходит Ляля.

Лёля. Надеюсь, можно уйти?

Томин. Можно.

Лёля уходит. Пауза.

Томин. Ляля, серьги вынужден забрать.

Ляля. А я не отдам!

Томин. И не противно щеголять в краденых украшениях?

Ляля. Почему я с первого слова должна поверить, что сережки те самые? Не одни же такие на свете! Докажите!

Томин. Хорошо. Через три дня хозяйка вернется из Ленинграда, проведем опознание. А пока вынужден взять с вас официальную подписку, что они до тех пор не будут проданы, подарены или… потеряны…

 

Сцена пятьдесят четвертая

Кафе. За столиком Лёля и Ляля.

Лёля. Лялька, все это липа! Вот увидишь, это Федины проделки! Он хочет тебя устранить. Подослал кого-то из своих, собирает сведения, запугивает… Назло ему носи сережки и плюнь!

Ляля. Такой отвратный осадок…

Лёля. Еще бы!.. Но суть не в сережках, руку даю на отсечение! Суть в другом… Может, проверка, не разглашает ли Евгений Евгеньевич государственных тайн… Или тебя изучали — как среагируешь… В общем, факт налицо: взяли под наблюдение.

Ляля (саркастически). И в каждой серьге микропередатчик: регистрирует, что в левое ухо влетает, а в правое вылетает, да?.. Теперь, после всего этого… даже не знаю, как с ним встречусь!

Лёля. Вот-вот, того Федя и добивается!

Ляля. Да что мне Федя!.. Скажу дома, чтоб по телефону отвечали, что я уехала на несколько дней… Посмотрю, что будет с этим, ихним опознанием.

 

Сцена пятьдесят пятая

Квартира Баха. Вечер. В комнате беспорядок. Жена Баха звонит по телефону.

Жена. Бюро несчастных случаев?.. Я хочу знать, не поступило ли сведений о моем муже, сказали, что каждые два часа… Да, документы были при нем. Бах Борис Львович, сорок пять лет, высокий… Ах, я с вами и разговаривала, вы помните?.. Значит, ничего?.. Извините… (Кладет трубку.) Боже мой, да что же это такое?!..

 

Сцена пятьдесят шестая

Утро. Дежурная часть Петровки, 38. На часах 6-15.

Дежурный (по телефону). Квартира полковника Скопина? Товарищ полковник, дежурный по городу Дайков. Извините, наверно, разбудил… При проходе баржи в районе Южного порта обнаружен труп мужчины. Прокурор и опергруппа уже на месте. Я почему счел нужным проинформировать — среди документов погибшего наша стандартная повестка к следователю Знаменскому. А фамилия погибшего — Бах… Борис, Анна, Харитон… Ясно. Высылаю за вами машину.

 

Сцена пятьдесят седьмая

Квартира Знаменского. Звонит телефон, появляется Знаменский. Видно, что со сна.

Знаменский (негромко). Да… Слушаю, Вадим Александрович… Понял. Еду.

 

Сцена пятьдесят восьмая

Кабинет Скопина. Входит Знаменский.

Знаменский. Здравствуйте, Вадим Александрович. По-видимому, «с добрым утром» — неуместно?

Скопин. Да. (Короткая пауза.) Когда вы в последний раз допрашивали подследственного Баха?

Знаменский. Третьего дня. А вчера он был вызван, но не явился… Что с ним?

Скопин. Вы — не красна девица, поэтому без предисловий. На рассвете Баха выловили из Москвы-реки.

Знаменский. Несчастный случай?..

Скопин. Нет. Есть предсмертное письмо. (Протягивает Знаменскому письмо.) Пришло мне с пометкой «Лично» вчера. Если бы я заехал после министерства… Впрочем, все равно было поздно.

Знаменский читает письмо.

Скопин. Прокурор, принявший дело о самоубийстве, сейчас в морге на вскрытии. В порядке служебного расследования просил, пока получить у вас письменное объяснение.

Знаменский долго молчит.

Скопин. Пал Палыч, думаю, излишне говорить, что письму я не верю, как не поверит любой знающий вас человек!

Знаменский (с трудом). Спасибо, Вадим Александрович… Но…

Скопин. Но?

Знаменский (медленно). Понятно, я не вымогал у Баха ложных показаний… И не подтасовывал улик. Но…

Скопин. В чем «но»?

Знаменский. Конечно, не так, как он пишет… Но, возможно, я виноват… Наверное, да. Пусть пo-по-другомуно… человек погиб…

Скопин (обходит, стол, кладет, руку на плечо Знаменскому). Постарайтесь более связно. И, если можно, без скороспелых эмоций…

Знаменский. Да.

Скопин (возвратившись на место). Содержание допроса, сколько он продолжался, чем отличался от прежних?

Знаменский. Это была единственная встреча. Разговаривали около часа… Содержание обычное для подобного дела. Бах все отрицал, но малоубедительно. Очень нервничал… Теперь, задним числом, я понимаю: вероятно, он находился на пределе!.. Тогда не обратил внимания.

Скопин. Не в вашем духе.

Знаменский. Я был как-то выбит из колеи в тот день… А должен был увидеть, понять, что происходит с человеком.

Пауза.

Скопин. Пал Палыч. Не превращайте все-таки самокритику в самоедство.

 

Сцена пятьдесят девятая

Криминалистическая лаборатория. Кибрит взволнованно говорит по телефону.

Кибрит. С работы, разумеется… Что значит «рань»? Я дежурила в эту ночь… Да проснись ты наконец, у нас ЧП! На Пал Палыча свалилось такое, что… Нет, рассказывать не могу, некогда… Только ты приезжай поскорей! Пожалуйста, Шурик! (Кладет трубку, набирает внутренний номер.) Вадим Александрович, Кибрит. Заключение готово… Хорошо, несу.

 

Сцена шестидесятая

Кабинет Скопина. Скопин и Знаменский.

Знаменский. Кому сдать дело о свалке?

Скопин. Мне.

Знаменский. Вам?..

Скопин. Да. В такой ситуации предпочитаю… (подбирает слово) тряхнуть стариной.

Стук в дверь, входит Кибрит, кладет на стол акт экспертизы.

Кибрит. Здравствуй, Павел.

Знаменский. Да, Зина, здравствуй…

Скопин. Никаких подчисток или дописок?

Кибрит. Нет. Только рука нетвердая.

Скопин просматривает акт, придвигает Знаменскому, тот читает.

Скопин (по телефону). Морг? Прокурор еще у вас?.. Дайте, пожалуйста, ему трубку… Товарищ прокурор, объяснение Знаменского у меня на столе. Экспертизу провели, письмо написано самим Бахом… Да, будет ждать в моем кабинете… Я еду, как условились. (Кладет трубку, звонит по внутреннему телефону.) Скопин… Машину к подъезду. (Встает, одевается, Знаменскому.) Сидите здесь, прокурор скоро будет… (У двери.) Не нравится мне ваше настроение. Извольте собраться. (Выходит.)

Кибрит. Павел, милый, действительно нельзя раскисать!

Знаменский (неохотно). Очень муторно, Зиночка… Даже говорить не хочется.

Кибрит. Ну, помолчим вместе… (Некоторое время наблюдает за Знаменским.) Нет, молчать тебе тоже вредно!

Знаменский, не отвечая, берет и перечитывает письмо Баха.

Кибрит. Зря себя растравляешь!

Знаменский. Так мне и надо!.. Прошляпил человека.

Кибрит. То есть?

Знаменский. То и есть, что прошляпил. Смотрел и не видел…

Кибрит. Ты же о нем и горюешь?!. Ведь это подлость, Павел! (Указывает на письмо.) Как он мог?! Уж о ком, о ком, но о тебе!..

Знаменский. Он обо мне не думал. Что я? Абстракция. Пустое место рядом с его детьми, женой… А я обязан был думать. Обязан был спасти человека — от него самого!

Кибрит. Пал Палыч, ты возводишь на себя напраслину!.. Взгляни на все трезво. Бах решился на это спустя сутки — даже больше — после допроса. Тут не мгновенный порыв отчаяния. Если б сразу, а то… ты подумай, подумай! Могло еще что-то случиться, какие-нибудь обстоятельства… что-то другое добавилось и толкнуло!

Знаменский. Зина, не способен я сейчас быть… следователем. Давай, правда, помолчим…

Пауза.

Кибрит (подходит к окну). Опять моросит…

Знаменский. Да, сударыня, отличный денек. Дождь и ветер, ветер и дождь…

Кибрит резко оборачивается и пристально смотрит па Знаменского.

 

Сцена шестьдесят первая

Квартира Баха. Звонок. Жена Баха кидается открывать. За дверью Скопин.

Скопин. Могу я видеть Марию Григорьевну Бах?

Жена. Да… Это я…

Скопин. Разрешите войти. (Входит.)

Жена. Ну?.. Говорите же!..

Скопин. Вы одна?

Жена. Да…

Скопин. Сядем, Мария Григорьевна. Вы едва держитесь на ногах.

Жена. Не надо меня утешать… Я уже ко всему готова…

Скопин. Все довольно сложно. Помогите нам разобраться. Когда Борис Львович в последний раз был дома?

Жена. Позавчера утром ушел на работу…

Скопин. И не возвращался?

Жена. Нет, двое суток…

Скопин. В каком настроении он ушел?.. Не случилось размолвки или…

Жена. Мы не ссоримся.

Скопин. Вы, очевидно, обзвонили близких и знакомых?

Жена. Один старый приятель видел его вечером на Комсомольской площади…

Скопин. Что он там делал?

Жена. Просто мелькнул в толпе.

Скопин. Борис Львович говорил что-нибудь о своих планах на тот день?

Жена. Мы собирались вместе на деловую встречу.

Скопин. Какого рода?

Жена. Разговор о новой работе для Бориса и меня… в Сибири… Нет, больше не могу!

Скопин. Отчего Борис Львович хотел уехать в Сибирь?

Жена. Работа на заводе не удовлетворяла Бориса… не соответствовала его квалификации.

Скопин. А материально?

Жена. Материальная сторона ни при чем. Но скажите же мне, что с ним?!

Скопин. Мария Григорьевна, вы ничего не слышали о… неприятностях на заводе?

Жена. Неприятности?.. Разве там… Послушайте, вы пришли… На вас погоны полковника… Значит, произошло что-то серьезное…

Скопин. Да, случилось несчастье…

 

Сцена шестьдесят вторая

Криминалистическая лаборатория. Кибрит и Томин.

Томин. Да… Хорошо, что дело взял сам Скопин, с этой братией нужна железная хватка. Стоит хоть капельку спасовать…

Кибрит. О чем ты?

Томин. О том, что на следователя, естественно, начнут давить. Теперь чуть что — пойдут истерики. Один, мол, утопился, а мы тоже нервные, тоже можем…

Кибрит. Шурик, не до них, надо о Пал Палыче думать!

Томин. Думай не думай… Раз Паша вбил себе и голову, его с этой точки не скоро сдвинешь.

Кибрит. Но ведь он и прокурору скажет! (Взглянув на часы.) Уже, наверно, сказал… Представь: человек сам считает себя виновным… Прокурор его впервые видит…

Томин. Рисуешь в воображении страшные картины? Я понимаю, ты тут дошла… Думала: вот приедет Шурик, Шурик нас рассудит. А у Шурика никаких готовых рецептов, да? По-моему, пока можно только отвлечь, развлечь…

Кибрит. Нет, надо его переубедить! Не верю я, что Пал Палыч проглядел человека, готового на самоубийство. Это ему сейчас так кажется!

Томин. Согласен.

Кибрит. Почему же тогда Павел себя винит?

Томин. Да потому что у Паши обостренное чувство ответственности… И может быть, ему мерещится, что попало под настроение…

Кибрит. Шурик, обещай ответить честно.

Томин. Ну?

Кибрит. Пал Палыч допрашивал Баха в тот день, когда…

Томин. Помню, поступило приглашение на свадьбу.

Кибрит. Я ушла, ты остался… вы о чем-то разговаривали тогда?..

Томин. Немножко поговорили…

Кибрит. Неужели Пал Палыч?..

Томин. Признаться, ты обоих нас порядком ошарашила. Но не до такой степени, чтобы…

Звонит телефон, Кибрит снимает трубку.

Кибрит. Да… Юра?.. Нет, милый, еще не дома… Да, вот не сплю… Расстроена, мягко сказать… Я потом объясню, Юра, потом… (Кладет трубку.)

Томин. Тридцать пять часов после допроса… Как Бах провел эти часы перед смертью?.. Жаль, что мы в данном следствии ни при чем… Просто руки чешутся!..

 

Сцена шестьдесят третья

«Деловая» комната на даче Воронцова. Воронцов и Ферапонтиков.

Ферапонтиков. Стою, значит, напротив, поглядываю сквозь витрину. И, конечно, выходят обе, как цыпочки — и прямо рядом в кафе… Никуда они и не уезжали, это они по телефону финтят.

Воронцов. Ох, девочки-девочки!.. Успеем взять их тепленькими прямо из Дома моделей. (Кричит, открыв наружную дверь.) Валентин! Заводи мотор!

 

Сцена шестьдесят четвертая

Квартира Знаменского. Мать 3наменского, Кибрит, Томин.

Томин. И побольше улыбайтесь, Маргарита Николаевна! Вы очень хорошо улыбаетесь.

Мать (хлопочет у накрытого стола). Пал Палыча моими улыбками не обманешь. (Приостанавливается.) Но вот то, что его отстранили от дела… ведь это означает недоверие?

Томин. Ни в коем случае! От следователя требуется абсолютная беспристрастность. Никому нельзя давать повода заявить, что он необъективен. Раз случилось такое, передача дела происходит обязательно. Закон!

Кибрит. Пал Палыч сам отлично это понимает, но от этого не легче.

Мать. Выпал ему денек…

Томин. Ничего, сейчас мы его морально подзарядим! На гитаре струны целы?

Мать. Посмотрите, Саша.

Томин выходит в соседнюю комнату. Слышно, как настраивает гитару. Короткая пауза.

Мать. Зиночка, я слышала, вас можно поздравить?

Кибрит. Маргарита Николаевна, подождите, какие сегодня поздравления!..

Мать (помолчав). Странно иногда в жизни… Знаете, как я замуж вышла? Очень смешно… Он все носил мне цветы. И чем букеты были пышнее, тем больше робел. Под конец говорил уже исключительно о ботанике… Ладно, думаю, дождусь зимы, посмотрим, что ты станешь делать без букетов. И вдруг — уже лежал снег, — а он является… с хризантемами! И начинает мне объяснять про особый поздний сорт. Тут уж я не выдержала. Павел Петрович, говорю, решила я выйти замуж! Стал он, мой голубчик, белее тех хризантем. Поздравляю, говорит. За кого же?.. А за вас, говорю, дорогой мой, и не пытайтесь отвертеться! Куда только его робость сразу девалась!.. (Помолчав.) Удивительно славный был человек. Кое в чем Паша на него похож, но с ним, конечно, труднее…

Слышно, как хлопает дверь в передней. Входит Знаменский. Он нервный, взвинченный.

Томин. Привет, Паша!

Кибрит. Добрый вечер.

Мать (как маленькому). Павлуша, поздоровайся с гостями.

Знаменский (оглядел всех). Тута вся моя родня набежала?

Томин. Ну, и набежала.

Знаменский. Ладно, по крайней мере избавлен от необходимости сам рассказывать. Конечно, доложили со всеми подробностями?

Мать. Наверно, голодный?

Знаменский. Голодный и злой… Извините, аристократическая привычка мыть руки перед едой. (Уходит.)

Мать. Туча-тучей…

Томин. Да, невесел.

Кибрит. Все равно надо гнуть свою линию.

Знаменский возвращается в домашнем, костюме.

Знаменский. Что ж, хозяйка, усаживай.

Все садятся за стол.

Знаменский. Любимого брата малолетнего убрали, чтоб не мешал нашим взрослым играм? Мудро… Ну, чей ход первый? У кого козырной туз на руках… по части моего утешения?

Мать (мягко). Павлик, не надо.

Знаменский. А что надо? Притворяться? Нет, полюбуйтесь, каков есть Пал Палыч на поверку: огрызается на друзей, которые пришли поддержать его в трудную минуту.

Кибрит. Ругайся, Павел, ругайся на здоровье!

Томин. И налегай на картошечку, по-моему, вкусна… Поддерживать тебя нечего, сам не упадешь.

Знаменский. Правильно. Считается, что я шибко страдаю, а посмотрел сейчас в зеркало, рожа — вот. (Очерчивает вокруг лица широкий круг.) Как с рекламы: «А я ем повидло и джем»…

Мать. Соленый огурчик хочешь?

Знаменский. Всё хочу… Значит, пришли просто повеселиться? Отлично. Люблю веселье!.. И ни о чем не будете спрашивать?

Кибрит. Постараемся, Пал Палыч.

Знаменский. Зря! Масса новых впечатлений. Даю письменные объяснения. Беседую с прокурором.

Мать. Павлик, поменьше возбуждения.

Знаменский. Да-да, мать, ты за мной присматривай. Профессиональным оком. (Отодвигает тарелку.)

Мать. Всё?

Знаменский. Спасибо, мама, сыт… (Томину.) Гитару ты уже настроил? И репертуар готов?

Томин (берется за гитару, на секунду задумывается, потом дурашливо поет): Гуляй, Манька, / Ешь опилки, / Я — директор / Лесопилки!.. Свалочный фольклор. Но в основном не для женских ушей. Что бы такое придумать — совершенно к жизни не относящееся?..

Знаменский. Брось, Саша.

Томин. Ну, раз публика не желает…

Томин уносит гитару. Мать тоже выходит.

Кибрит. Павел…

Знаменский (прерывая). Не устраивай себе трагедий! Глаза красные, вид унылый. Дурнеть накануне свадьбы — тяжкое преступление.

Кибрит (вошедшему Томину). Шурик, ничего не получается… Пошли.

Томин (весело). Идти так идти.

 

Сцена шестьдесят пятая

Кабинет Скопина. Скопин и Знаменский. Скопин достает из сейфа и передает Знаменскому несколько томов следственного дела.

Скопин. Вот, держите.

Знаменский. И что я должен… с этими архивными томами?

Скопин. Прочесть. Вдуматься. Решить, есть ли основания возобновлять дело по вновь открывшимся обстоятельствам.

Знаменский. Ясно.

Короткая пауза.

Скопин. Как вам прокурор?

Знаменский. Дельный. Толковый. Вдумчивый.

Входит возбужденный Медведев.

Медведев. Здравствуйте, товарищ полковник! Здравствуйте, Пал Палыч… Выискал я эти болванки! (Знаменскому.) Те, что сначала обнаружились, а потом исчезли.

Знаменский. Понял. Могу быть свободным?

Скопин. Да, Пал Палыч…

Знаменский выходит.

Скопин. Так что с болванками?

Медведев. Сошло с меня двадцать семь потов, пока напал на след. Никуда они их со свалки не увозили. Зарыли в дальнем конце поглубже — и амба!.. С бульдозеристом мы пошептались. Парень верченый, но покажет, где закопал, и обратно откопает.

Скопин. Отлично. (После паузы.) Считаю, плацдарм создан. Будем начинать фронтальное наступление… Всех вызываем одновременно. Рассаживаем по разным комнатам, чтобы исключить, любые контакты. Если понадобится — тут же очные ставки и прочее.

Медведев. Сеанс одновременной игры? Понял, товарищ полковник!

Скопин. Психологические характеристики удалось составить?

Медведев. Ребята постарались. Правда, ворчали — первый раз такое требуют. (Передает Скопин стопочку отпечатанных на машинке листков.)

Скопин (бегло просматривает листки). «Флегматичный», «Легкомысленный… в беседу втягивается медленно, но если разговорится, то надолго»… Уже кое-что… «Очень любит хвастать… врет просто так… трус…». Гм… «Добряк… безвольный, глуповатый… слабое сердце и туг на ухо». Даже с медицинскими деталями! Что ж, и это может пригодиться. Спасибо вашим ребятам. К одному человеку есть время присмотреться, поискать подход, но когда сразу десять…

Медведев. Да, тут уж надо во всеоружии!

Скопин. Ну, а теперь главное: что у нас по связям Воронцова?

Медведев. Значит, так: склад — это понятно, но похоже, что через Воронцова снабжались сырьем деляги покрупнее. Засели в цехах ширпотреба и гонят левую продукцию. Областное управление уже на них нацелилось.

Скопин. Знаете, Медведев, вы просто молодец. Ну-ка, с кем мне там связаться?

 

Сцена шестьдесят шестая

«Деловая» комната на даче у Воронцова. Воронцов, Ферапонтиков, Моралёв, Гриша, приемщик со склада — человек неопределенного возраста, с испитым лицом.

Воронцов. Итак, у всех на руках повестки. На нас начата атака. Почему нет Миши?

Ферапонтиков. Загулял малость, Евгений Евгеньич.

Воронцов. Нашел время! Ладно, не в нем соль… К делу, друзья. Наступает решительный момент! Если завтра вы устоите — истории конец. Проанализируем обстановку. С нами нет Баха. Это невозместимая утрата… для следствия. Нет больше человека, который мог сказать: «да, был сговор, и было хищение с завода». Так что крепко держите прежние рубежи — знать не знаю, ведать не ведаю, не помню, не состоял, не участвовал… Не забыли своих показаний?

Гриша. Что вы, Евгений Евгеньич!

Моралёв. Разве забудешь…

Воронцов. Хвалю, хвалю… Вы обратили внимание, что в повестках иная фамилия следователя? Могу сообщить, что Знаменскому, который нас допрашивал прошлый раз, уже дали по шапке за Баха. Надеюсь, новому это послужит уроком, и он не станет слишком нажимать. (Пауза.) Но надо предусмотреть и худшее. Как ни верти, болванки найдены и путь их прослежен от завода до склада. (Кивает на приемщика.) Вас могут взять в оборот, следователь окажется напористым и коварным, и вы… зашатаетесь. На этот случай необходима вторая линия обороны — частичное признание.

Среди присутствующих взволнованный ропот.

Воронцов. Тихо! Каждому хочется вообще помалкивать. Прекрасно понимаю. Однако подчеркиваю слово «частичное». Хищение вы отрицаете, вы признаете лишь мелкие злоупотребления по службе. И происходит короткое замыкание: Бах — Моралёв — склад. Гриша как подсобное промежуточное звено. Мы с Федей, разумеется, в стороне.

Моралёв. Значит, нам отдуваться за всех?

Гриша. Раз я промежуточный, так можно и без меня, а?

Воронцов. Пошли у них тут разговоры да споры, кому и как сидеть… Дети мои, я забочусь только о вас: не хочется терять вас надолго… или навсегда. Лично у меня давно есть уютный уголок в теплых краях, а в кармане паспорт с запасной фамилией. Час до аэродрома, час на самолете — и я там… Хотите выпутываться одни?

Ферапонтиков. Да не слушайте их, Евгений Евгеньич! Все сделаем, как скажете… Ты, Гришка, заткнись!

Воронцов. Совещание продолжается?.. Итак, закороченный вариант. (Моралёву.) Ты, мальчик, случайно познакомился с Бахом. Например, подвез. По дороге Бах помянул, что во имя чести цеха не весь брак регистрирует, а иногда вывозит на свалку. Несколько раз потом вместе выпивали. Всё. Ясно? Как деловой парень ты взял себе на заметку этот источник вторсырья и попросил Гришу извещать тебя о поступлении болванок. (Грише.) Ты приглядывал за металлом до приезда Моралёва, чтобы не растащили. Потом помогал грузчикам и, естественно, получал за труды… скажем, но десятке.

Гриша. А больничный-то у меня…

Воронцов. У тебя бланк, записи в истории болезни нет. Сослаться можешь, но до проверки в поликлинике не доводи. Усвоил? (Оборачивается к приемщику.) Чтобы концы сходились с концами… чем тебя пугали на прошлом допросе?

Приемщик. Что производственные отливки… и принимал прежде других, это, мол, махинации… А я стоял на том, что случайно.

Воронцов. По второму кругу обороны отступи на шаг. Да, грешен, поддавался уговорам Моралёва и пропускал без очереди… за ничтожное вознаграждение — три-пять рублей. А так как остальные шумели, то спешил и не всегда внимательно осматривал груз… (Всем.) Вот вам железная схема!.. Раскаивайтесь, бейте себя в грудь и просите пощады. Сухими не выйдете, но и не утонете. Дадут понемножку, а то и условно. И все! Дело раскрыто, больше копать нечего!.. Вопросы есть?..

Моралёв. Какие уж вопросы…

Воронцов. Тогда по домам. И не трепещите!

Все, кроме Ферапонтикова, нехотя прощаются и выходят.

Воронцов. Тебе, Федя отдельное задание: позаботиться о добром имени Баха… и чтобы следствие на заводе притихло. Получишь текст письма в прокуратуру. Найди парня посимпатичнее, пошли к проходной — пусть соберет подписи. Хоть десяток разборчивых, остальные нацарапаем.

Ферапонтиков. А что за письмо?

Воронцов. «Требуем прекратить издевательство над памятью нашего товарища, затравленного милицией. Коллектив позорят несправедливыми — подозрениями…»

Ферапонтиков. А-а…

Воронцов. Дальний родственник Баха, по просьбе жены и сирот. Народ жалостливый, не откажут.

Ферапонтиков. Толково!.. (Пауза.) Евгений Евгеньич, Валька стоит на стреме и психует. Ему тоже повестка. Тоже на Петровку. Только в другой корпус и к какому-то Томину… Позвать?

Воронцов. Это уж ваши с ним делишки. Я в них некомпетентен, инструктируй сам… Что-то еще, Федя?

Ферапонтиков. Малость беспокоюсь, что велели им колоться… хоть и частично…

Воронцов. В шахматы ты, Ферапоша, не играешь, но, вероятно, слышал про пешки?

Ферапонтиков. Ну?..

Воронцов. Надо уметь жертвовать пешками, чтобы уцелеть королю.

Ферапонтиков. Оно верно… А… насчет смыться, Евгений Евгеньич, это всерьез?

Воронцов. Брось, Федя! Просто пешки должны гибнуть с чувством благодарности!

 

Сцена шестьдесят седьмая

Кабинет Скопина. Идет допрос Воронцова. За отдельным столиком сидит лейтенант, стенографирующий этот и все последующие допросы у Скопина.

Воронцов. Полковник на Петровке интересуется моей помойкой. Польщен. Во сне не снилось!

Скопин. Никогда?

Воронцов (хмыкает, благодушно улыбается). Прошлый раз беседовал с очень симпатичным молодым человеком… не помню фамилию. Я ему все тщательно объяснил.

Скопин. Читал те показания. Суть их проста: хоть вы и заведуете свалкой, но ни за что, происходящее там, не отвечаете.

Воронцов. Несколько утрировано…

Скопин. Тогда изложите внятно, в чем заключаются служебные обязанности — ваши и ваших подчиненных.

Воронцов. Прежде всего — санитарного порядка. Уничтожение того, что гниет, разлагается и отравляет среду. Затем — расчистка территории. При всей ее обширности площадь ограниченна, а мусор прибывает непрерывно. По счастью, человечество изобрело огонь. Почти всепожирающий. Неспособное гореть отправляется в многострадальную землю. И, наконец, — сортировка. Она вносит в нашу работу созидательный момент. Свалка, товарищ полковник, поставляет огромное количество разнообразного вторсырья. Я порой думаю: вот люди покупают в магазине новую вещь… Кому придет в голову, что практически он приобрел недавнее содержимое собственного помойного ведра? Теперь, в преображенном виде, оно получило вторую жизнь…

Скопин. Волнующая мысль. Но меня, как вы догадываетесь, больше занимает история с отливками.

Воронцов. Искренне желал бы помочь, но… мусорный бак не способен швырнуть обратно, что в него ни сунь. Привези мне вагон драных башмаков, девичьи грезы, прошлогодний снег миноносец — приму. Свалка.

Скопин. И что вы сделаете с миноносцем?

Воронцов. Неужели есть бросовый? Ради бога, не надо, он займет столько места!.. Ах, товарищ полковник, вы, естественно, привыкли к точности, порядку и, простите, к бюрократизму. Но вообразите себе на минуту подобную картину: шеренгой стоят «мусороведы». Появляется очередная машина с хламом, ее начинают изучать. Вот этот, говорят, столик без ножек прежде покажите в комиссионный, вдруг он от графа Шереметева… Унитаз, правда, разбит, но новый. Пожалуйста, копию товарного чека… Книги пусть просмотрит букинист и даст справочку… Хозяйственней некуда! Но — абсурд.

Телефонный звонок.

Скопин (берет трубку). Полковник Скопин. Здравствуйте… Да, я внимательно прочел дело. К сожалению, никаких оснований для его прекращения… Поверьте, искренне сочувствую, но ваши бесспорные заслуги никак не оправдывают племянника… Увы, да. За то, что он сделал, ему придется отвечать, и ваши изобретения никак не смягчают его вины. Закон есть закон… Не надо извинений, всего хорошего. (Кладет трубку.)

Воронцов. Суровая у вас профессия. Требует характера.

Скопин. И настойчивости. Поэтому снова возвращаюсь к вопросу о заготовках. Было зафиксировано их количество и местонахождение, а через день — ветром сдуло.

Воронцов (весело). Вы смотрите на меня, будто я их съел или стащил домой, чтобы отлить себе памятник в бронзе. Я ещё жив и в памятнике не нуждаюсь.

Скопин. А как вы объясните их исчезновение? Ведь работники свалки знали, что металл промышленный и им заинтересовалась милиция.

Воронцов. Помилуйте, товарищ полковник, не караулить же мне тот промышленный металл! Если он был дорог вашему сердцу как вещественное доказательство, следовало поставить круглосуточное оцепление. У нас свалка, не Третьяковка… Ни сторожей, ни сигнализации…

Скопин. Оцепление? Зачем же? Пока болванки лежали смирно, они ничего не прибавляли к делу. Но как раз их стремительное бегство…

Воронцов. Да?.. Возможно. Я не юрист. Минутами мне вообще кажется, что вы расследуете некое иллюзорное преступление. Кто-то вывез к нам свой брак, сдуру, но пьянке — теперь не угадаешь. Заготовитель вторсырья увидел, что пропадает добро, и сдал на переработку. Не улавливаю мотива…

Скопин. Заготовитель оформил металл как принятый у населения и присвоил наличные деньги. Вот вам и преступление и мотив!

Воронцов. «Мотив преступления»… Если вслушаться — странно звучит, не правда ли? Мотив преступления… Мелодия преступления…

Скопин. И давно вас интригует это словосочетание?

Воронцов. Ценю юмор, но в подобной обстановке… пощадите мои нервы.

Скопин. Могу предложить валерьянку.

Воронцов (смеясь). Я не кот, чтобы валерьянку пить!

Скопин. А что, неужели Мурлыка… «зашибает»?

Воронцов ежится. Звонит телефон.

Скопин. (В трубку.) Полковник Скопин… Отлично, Медведев! Теперь везите его сюда. (Кладет трубку.) Один «просто выбросил», другой «просто подобрал». В этой идиллии свалка — необходимый пункт передачи.

Воронцов. В конце концов, ручаться действительно не могу. Народ есть всякий. Свалка — отбросы общества и в прямом и в переносном смысле.

Скопин. Что же вас держит среди отбросов общества, Евгений Евгеньич? С вашими вкусами, с философским складом ума?

Воронцов. Свалка философии не помеха. Напротив, оттуда многое яснее… Видны все концы, все итоги, вся тщета человеческих усилий и надежд. Когда-нибудь все оказывается на помойке — от подвенечного платья до вот этого окурка. Уборщица вытряхнет пепельницу в ведро, ведро — в мусорный контейнер, и через два-три дня останки сигареты приедут куда? Ко мне же… Судьба кумира публики Евгения Воронцова вам известна?

Скопин. Разумеется.

Воронцов. Тогда, быть может, поймете, что я ощущаю при виде афиш. Идешь по затоптанным в грязь обрывкам, наступаешь на знакомые лица. С той — вместе учились, с этим ездили на гастроли. А вот двое улыбаются из лужи. Пели вместе, вместе прославились, потом не поделили, кого какими буквами печатать, разошлись… У одного инсульт, у другого инфаркт… И мне не грустно — смешно. Когда-то напяливал фрак и в упоении пел: «Сквозь чугунные перила ножку дивную продень». Теперь я знаю: чугунные перила чего-то стоят, за пустую поллитровку и то дадут гривенник. А премьеры, аплодисменты, рецензии, цветы — на них нет расценок даже в прейскуранте старьевщика!

Скопин. Короче говоря, для вас жизнь — лишь преддверие вселенской помойки?

Воронцов. Превосходно сформулировали.

Скопин. Воронцов, вы прожженный циник.

Воронцов. Поскольку беседа идет под стенограмму, предпочитаю смягченный вариант: скептик.

Скопин. Пусть будет скептик… Заслушаешься, право. Теперь представляю, как вы разливаетесь за столом у Першина или Чернышева!

Долгая пауза. Воронцов смотрит в пол.

Воронцов. Евгений Евгеньич, забыли добрых друзей?

Воронцов. Что имеется в виду?

Скопин. Отбывая срок, вы близко сошлись с упомянутыми гражданами. Имеется справка. (Берет, читает.) «Чернышев, Першин и другие были осуждены за то, что организовали подпольные цеха в системе промартелей и выпускали дефицитную продукцию из неучтенного сырья. Ныне отбыли срок наказания и работают в цехах ширпотреба перечисленных ниже подмосковных заводов». С кем из старых приятелей поддерживаете связь?

Воронцов. Отвечу так — и попрошу товарища записать слово в слово. Вопрос но имеет ни малейшего отношения к делу, по которому я вызван. Он будит во мне тяжелые воспоминания, поэтому обсуждать его я отказываюсь.

Скопин (лейтенанту). Точно записали?

Лейтенант. Точно, товарищ полковник.

Скопин. С сожалением прерываю встречу. Но к вам еще возникнут вопросы, придется подождать. (Нажимает кнопку, говорит в переговорное устройство.) Проводите Воронцова обратно. Следующего по списку — ко мне.

Входит сотрудник в штатском, выводит Воронцова, входит 2-й шофер.

Скопин. Садитесь, пожалуйста. Ваша фамилия?

Шофер. Славкин.

Скопин (перебирает бумажки на столе, кладет перед собой одну из «психологических характеристик», подготовленных Медведевым). Так. Начнем…

 

Сцена шестьдесят восьмая

Холл «за кулисами» Дома моделей. Слышна музыка, сопровождающая показ новых образцов одежды. Ляля и Лёля.

Лёля. Лялька, не психуй!

Ляля. Ну еще бы, все в ажуре!..

Лёля. А что случилось такого сверхъестественного? Если бы этот Саша с «татрой» тебя не настроил, ты бы ничего и не подумала! Ведь не подумала?

Ляля. Если бы да кабы…

Лёля. Но разве не может быть совпадения, случайности? Сообрази, что ты натворишь?..

Ляля. Лёля, давай честно: тебе до черта не хочется связываться, и всё!

Лёля. Хорошо, давай честно. Нам ехать в Будапешт, а ты затеешь шурум-бурум. Из-за чего?.. Дай договорю! Допустим, Федя вел себя странно. Допустим, он вообще подозрительный тип. Но Евгений Евгеньич! Или как стеклышко, или… я не знаю, Жан Габен какой-то!

Ляля. Да, трудно поверить… Но если Евгений Евгеньич как стеклышко, то Феде рядом с ним не место!

Лёля. Подожди хоть эти дни! Не вернет Федя в срок, тогда…

Ляля. Не вернет, Лёлька. Чувствую, что не вернет!..

 

Сцена шестьдесят девятая

Кабинет Томина. Томин в форме стоит у стола, отвернувшись от двери. Входит Валентин.

Валентин. Повестка у меня.

Томин (оборачиваясь). А, Валя, друг! Какая встреча!

Валентин (подаваясь назад). Смоленый!..

Томин. Он же майор Томин. Да ты не стесняйся. Проходи, садись.

Валентин. Значит, ты и допрашивать будешь?!..

Томин. Нет, Валя, зачем? Мы просто поболтаем по-приятельски, вспомним общих знакомых… Как там наши? Все ли здоровы?.. Да садись же, садись.

Валентин. Ничего я тебе не скажу, фальшивая твоя личность!..

Томин. Валентин, не жми на газ. Мы с тобой не на свалке, а на Петровке. Улавливаешь, нет?

Валентин садится. Пауза.

Томин. Итак, Валя, расстались мы, когда ты свел меня с Ферапонтиковым, а Ферапонтиков почуял неладное.

Валентин (заученным тоном). Я обратился к Ферапонтикову как к старшему товарищу, надеясь, что подскажет линию поведения в таком происшествии, как находка ценностей.

Томин. Ага, тут ты проинструктирован. О Ферапонтикове разговора не будет?

Валентин. Ни в жисть!

Томин. Ладно, отложим пока… Сколько тебе платит начальник за то, что возишь?

Валентин. А я, может, из подхалимства?

Томин. Правилами эксплуатации транспорта подхалимство не запрещено… Но ради чего? Ведь через день на мусоровозе работаешь, а тут еще Воронцов со своей «Волгой».

Валентин. Евгения Евгеньича Воронцова я глубоко уважаю за честность, справедливость…

Томин (прерывает).…и прочие великие добродетели. По бумажке заучивал? Зелен ты, Валя. И, главное, ленив. Такому молодому и здоровому непростительно.

Валентин. Давай не темни, за лень статьи нету!.. Говори, зачем вызвал.

Томин. В чужие карты не заглядывай. Вышел я на тебя, как по ниточке, стало быть, кое-что в прикупе лежит. (Телефонный звонок — берет трубку.) Да… Я слушаю… О-о, Ляля! Здравствуйте, рад…

При имени «Ляля» Валентин вздрагивает, но Томин этого не замечает.

Томин. В любой момент к вашим услугам!.. Прекрасно, позвоните мне снизу, вас встретят. (Кладет трубку. Повеселел.) Так вот, Валюха, лень молодчика сгубила! Поленился сам запчасти нести, сунул мне адресок, а он оказался подмоченным.

Валентин. Вы меня не запугивайте..

Томин. Перешел на «вы». Тоже симптом… И раньше ты поленился, Валюха. Три раза. В ночь на восьмое, семнадцатое и тридцать первое. Я понимаю — краденые вещи надо увезти. Однако и мусор надо было из тех домов тоже вывезти. А ты? Поленился. Потом-то мог за мусором вернуться? А нашлись обидчивые люди, запомнили, что до следующего вывоза, помойка была невпроворот завалена.

Валентин сидит молча, закусив губу.

Томин. Да-а, Валя, всего не предусмотришь… Может, поговорим по душам?.. Жалея твою молодость, могу дать ряд полезных наставлений.

Валентин. Вы, конечно… дадите.

Томин. А с кем тебе еще посоветоваться, мил-друг? Я плохому не научу. Дело-то круто оборачивается…

 

Сцена семидесятая

Кабинет Скопина. На допросе начальник литейного цеха, где работал Бах.

Скопин (дочитав и отложив несколько сцепленных скрепкой листков). Извините за прямоту, по-русски это называется филькина грамота!

Начальник цеха. Но… почему же?

Скопин. Потому, что цифры недостачи литья взяты с потолка. Вернее, из наших протоколов. Сколько килограммов изъяли тогда с двух грузовиков, столько вы и проставили.

Начальник цеха (возмущенно). Вы хотите сказать, что мы?.. что я?..

Скопин. Покрываете Баха, стараетесь втереть нам очки? (Пристально взглядывает на него.) Объективно, да. Говорю не только лично о вас как о непосредственном начальнике Баха. Многие на заводе грешат халатностью. Об этом будет подробный и крепкий разговор!

Начальник цеха. Вадим Александрович, поймите, идет непрерывная плавка. Точно определить количество металла в незавершенном производстве — это… (Разводит руками.) Надо остановить цех, остудить металл и завесить. Нереальная вещь. Так что наша инвентаризация (указывает на просмотренные Скопиным листки) действительно… отчасти условна.

Скопин. Действительно и отчасти… (Пауза.) Сейчас прошу поехать с нашим товарищем на свалку, там откопали ваше литье.

Начальник цеха. Еще?!..

Скопин. Будете присутствовать при осмотре и экспертизе.

Начальник цеха встает.

Скопин. Вернетесь — протокол будет отпечатан, подпишете. (В переговорное устройство.) Товарища с завода проводите. Ко мне — кладовщика Гусева.

 

Сцена семьдесят первая

Кабинет Знаменского. Знаменский и Кибрит. На столе лежат архивные тома.

Кибрит. Чем занят?

Знаменский. Вот — пыль веков от хартий отряхнув, читаю третий день… В перерывах даю объяснения прокурору. Как ты?

Кибрит. У меня все изумительно. Слушай, Пал Палыч, вместо того чтобы бороться…

Знаменский. То есть вертеться и крутиться?

Кибрит. Не взвивайся! Я пришла сказать, что в протоколе осмотра трупа есть одна деталь…

Знаменский. Стой, больше ни слова!

Кибрит. Почему? Это может дать новый ключ ко всей истории!

Знаменский. Тем более. Есть прокурор, который ведет дело об убийстве. Верю в его объективность. И вообще верю в законность. Если перестану верить — как я сам смогу работать дальше?

Кибрит. Как с тобой трудно, Павел!

Без стука открывается дверь, входит жена Баха.

Жена. Вы Знаменский?

Знаменский. Да. Что вы хотите?

Жена. Я — жена Бориса Львовича Баха… Вдова… И я хочу знать, почему погиб мой муж!

Знаменский (бесцветным голосом). Садитесь, пожалуйста.

Жена Баха садится, некоторое время молчит.

Жена. Все от меня что-то скрывают. На заводе назвали вашу фамилию, сказали, что вы вели какое-то дело.

Знаменский. Да.

Жена. Какое?.. Молчите. Все молчат! Мне — жене! — не дали в руки его предсмертное письмо! Прочли одну фразу: «Передайте Маше, что расстаюсь с жизнью на том самом мосту…» И даже это — лишь для того, чтобы спросить: который мост?.. Молчите. А ведь у вас хорошее лицо, но и вы молчите… Каждый вечер хожу на Павелецкий мост, пытаюсь представить. Не мог он оттуда броситься! В последний миг не рискнул бы!.. И все-таки — да?

Знаменский (тихо). Борис Львович был… нетрезв…

Жена. Знаю. Это тоже странно… Сегодня я пришла за разрешением на похороны… Мне помогли найти вас.

Кибрит. Кто?

Жена (только сейчас заметив Кибрит). Извините, нельзя ли наедине?

Кибрит выходит.

Жена. Я хочу знать, мне это необходимо! Он сделал что-то такое, от чего спасала только смерть?

Знаменский. Нет… Конечно, нет… Другие живут…

Жена. Тогда — почему? Ведь вы с ним говорили!

Знаменский. Простите… Простите и поверьте, все рассказал бы… Но — не имею права, я уже не веду дело…

 

Сцена семьдесят вторая

Кабинет Скопина. На допросе кладовщик Гриша.

Скопин. В чем выражается руководство Воронцова?

Гриша. Ну, в чем, ну… начальник.

Скопин. Он наблюдает за привозом? Дает конкретные указания по сортировке?

Гриша. На кой ему в эту грязь смотреть?.. Что-нибудь там в конторе подпишет… Ну и дисциплину соблюдает, порядок. Как же без начальника?

Скопин. Без начальника нельзя. В тот день, когда приезжала милиция, вы были на работе с утра?

Гриша. Вроде с утра.

Скопин. И показывали двум шоферам, где грузить отливки?

Гриша. А они говорят — показывал?

Скопин. Говорят, показывал.

Гриша. Вам ведь! А я и не помню. Потому как нездоров был, товарищ генерал.

Скопин. Полковник.

Входит сотрудник, кладет перед Скопиным бумагу. Скопин взглянув, подписывает, возвращает. Сотрудник выходит.

Гриша. Сегодня полковник, завтра генерал, это быстро.

Скопин. Чем вы болели?

Гриша. Грипп, должно. Так всего и ломало. Жар страшенный. Бюллетень имеется. Хотел принести, да забыл.

Скопин. И вышли на работу?

Гриша. На людях веселее.

Скопин. Значит, про болванки не помните?

Гриша. Никак нет. Хворал.

Скопин (в переговорное устройство). Товарищей, приглашенных для опознания, прошу войти.

Входят двое мужчин приблизительно того же возраста и комплекции, что и Гриша. За ними двое понятых.

Скопин. Сейчас будет проводиться опознание. Сядьте рядом, места займите по своему усмотрению.

Гриша суетливо несколько раз пересаживается.

Скопин. (Понятым, стоящим поодаль.) Вам ясна роль понятых?

Понятые. Да-да.

Скопин (в переговорное устройство). Пожалуйста, шофера.

Входит 1-й шофер, здоровается.

Скопин. Здравствуйте. Порядок опознания вам разъяснили? Предупредили об ответственности свидетеля?

1-й шофер. Все знаю.

Скопин. Тогда посмотрите внимательно и скажите: видели вы кого-нибудь из этих товарищей раньше?

1-й шофер. Крайний слева — кладовщик со свалки. Зовут Гришей.

Скопин (Грише). Встаньте и назовите себя.

Гриша (встает). Ну, Гриша, и что?

Скопин. Фамилия?

Гриша. Вы же записывали — Гусев.

Скопин. Сядьте, Гусев. (1-му шоферу.) Где и при каких обстоятельствах вы виделись?

1-й шофер. Того числа, как меня остановила милиция на шоссе, я прибыл на свалку по наряду от вторсырья. Гриша встретил, сел рядом в кабину. Езжай, говорит, тебе приготовлено. Куда подъехали, там лежало много каких-то металлических чушек. При них ждали человек пять и стали сразу грузить. Покидали в кузов, а сверху стружкой засыпали и доверху тряпьем — концами называется… Вот и всё, и я уехал.

Скопин. При вас с грузчиками производился расчет?

1-й шофер. Гриша что-то дал, они, по-моему, зашумели, что мало… но боюсь соврать.

Скопин. Гусев возвратился с вами до конторы?

1-й шофер. Да, доехал.

Скопин. Он ничего не говорил о своем здоровье?

1-й шофер. Гриша-то?.. Нет.

Скопин. Не выглядел больным? Разговаривал связно?

1-й шофер (удивленно). Какой сейчас, такой и тогда был. Обыкновенный.

Скопин (Грише). Показания шофера не освежили вашу память?

Гриша. Мало ли кто что набрешет.

1-й шофер. Я брешу?.. А зачем ты на автобазу прибегал? (Скопину.) Ругался, что я в ГАИ все по правде открыл. Больной нашелся!

Скопин. Ах так? (1-му шоферу.) Спасибо, пока можете выйти. (В переговорное устройство.) Пригласите второго шофера.

 

Сцена семьдесят третья

Кабинет Скопина. Участники опознания те же, только Гриша сидит на другом месте и показания дает 2-й шофер.

2-й шофер. Какой же больной?.. Анекдоты рассказывал. Грузчиков материл… Разве ты болел?

Гриша (скромно). Бюллетень имеется.

Скопин. Гусев утверждает, что был с высокой температурой и действовал, как в бреду.

2-й шофер. В бреду?.. Тогда, товарищ полковник, мы все как есть в бреду…

Гриша. Ну, видно, уж делать нечего… Знал я про эти болванки. Пишите.

 

Сцена семьдесят четвертая

Конвоир приводит Гришу в камеру предварительного заключения, передает дежурному постановления об аресте.

Дежурный (Грише). Фамилия?

Гриша. Гусев.

Дежурный. Распишитесь в протоколе.

 

Сцена семьдесят пятая

Кабинет Скопина. Очная ставка между бульдозеристом и кладовщиком Мишей. Бульдозерист — коренастый, чубатый парень, сидит напротив Миши. Тот старается на него не смотреть.

Бульдозерист. Думал, очной ставки испугаюсь? Все выложу!

Скопин. Прошу обращаться но друг к другу, а ко мне.

Бульдозерист. Осточертела уже ихняя шарага, товарищ начальник! Глаза бы уже не смотрели!

Миша. Они у тебя от водки сроду не смотрели!

Бульдозерист. Верно, пил с вами. (Скопину.) Пил с ними, чего скрывать. И утром поднесут и в обед… Нарочно разлагали!

Скопин. Отказались бы.

Бульдозерист. Как откажешься? Невозможно отказаться, даже и примета плохая.

Скопин. Не слыхал. Но вернемся к делу. Кто вам предложил зарыть отливки?

Бульдозерист. Да он же! Помню, битый час стоял над душой — глубже, говорит, копай, глубже!

Миша. Он помнит! В стельку он был, товарищ полковник! Папу с мамой закопал бы — не заметил! Тебя насчет и того надо проверить. (Стучит пальцем по лбу.)

Бульдозерист. Себя проверяй! Если бы не помнил, как бы я их назад откопал? (Злорадно.) Вот в чем и штука, Миша, откопал я их нынче!

 

Сцена семьдесят шестая

Камера предварительного заключения. Перед дежурным, держа руки за спиной, стоит Миша.

Дежурный. Какая еще жалоба?

Миша. Генеральному прокурору, министру юстиции и в «Известию»!

 

Сцена семьдесят седьмая

Кабинет Томина. Томин продолжает разговор с Валентином.

Томин. Вот так, Валя. Взвесь.

Входит Кибрит.

Кибрит. Занят?

Томин. Как раз собирался сделать антракт. Человеку надо подумать. (Валентину.) Пошли, устрою.

Валентин и Томим уходят. Томин быстро возвращается. Взор страдающий.

Кибрит. Недавно от Пал Палыча. У него вдова Баха.

Томин. Паше достается…

Кибрит. Конечно, и ей тяжко. Проводит вечера на Павелецком мосту… И не верит, что он мог броситься. Знаешь, с такой убежденностью!

Томин вздыхает.

Кибрит. Шурик, я все думала, думала… А сегодня, когда отправляли экспертизы в прокуратуру, меня вдруг стукнуло!..

Томин. Ну?

Кибрит. Заявление Баха написано фломастером. Но, понимаешь, при нем были обнаружены две исправные авторучки — шариковая и перьевая. А фломастера — нет!

Томин. Выбросил… уронил… что угодно.

Кибрит. Впечатление, что он был всегда очень аккуратен. Даже черновик заявления не разорвал, не кинул — педантично положил в карман. И потом, подбирая образцы почерка, я видела много бумаг, написанных его рукой. Бах никогда не пользовался фломастером!.. Есть же люди, которые не любят их… Шурик, а если этот фломастер чужой?..

Томин присвистывает.

Томин. Идея богатая… Королевская идея!.. Но шатко, Зинуля, до предела. Не увлекайся.

Кибрит. Не могу. Увлеклась. Пойду к Скопину. Ты — нет?

Томин. В качестве кого? Ты хоть причастна к экспертизам, а я? Просто друг, ходатай? Скопин этого терпеть не может…

Кибрит. Позвоню. (Уходит..)

Томин (в раздумье). Этой бы идее хоть какие-никакие ноги…

 

Сцена семьдесят восьмая

Кабинет Скопина. На допросе Моралёв.

Скопин. Подведем итоги, Моралёв. За последние месяцы возле дома Баха несколько раз видели ЗИМ. Номер ребята не помнят, но помнят, что из автомашины выходил Борис Львович Бах, а за рулем сидел, по их выражению, «чернявый пижон». Вполне вероятно, что этого пижона они смогут узнать. Второе. Оба шофера точно излагают полученные от вас инструкции: найти кладовщика Гришу и делать, что он велит. Рабочие на свалке подтверждают, что погрузкой отливок командовал Григорий Гусев. Третье звено доказательств: на складе вы пошептались с приемщиком, и ваш груз отправился на весы вне очереди. Никто даже но заглянул в кузов, верно?

Моралёв (выдержав нарочитую паузу). Эх, где наша не пропадала. Пусть хоть скидку сделают за чистосердечное раскаяние… Да, с Бахом был случайно знаком. Подвёз как-то в дождь, разговорились, он пожаловался, что брака у них много, порой ради чести цеха приходится даже выкидывать на свалку. Раз все равно выбрасывают, я решил использовать. Расчетов между нами никаких по было, ну, иногда выпивали по дружбе. Дальше. Кладовщика Гришу попросил сообщать, когда привозят такой металлолом. Раза три-четыре было. Грише давал по червонцу — он ведь помогал при погрузке, все справедливо. А на складе приемщик действительно иногда пропускал машины без очереди. Дело житейское, сунешь трояк — сэкономишь час… Вот все мои преступления, кажется, ничего не забыл.

Скопин. Нет. Отбарабанили как по нотам. Дирижер у вас с Гришей неплохой, постарался, чтобы спелись… Видно, знает толк в музыке… И вы полагаете, Моралёв, что годы, проведенные в следственном управлении, ничему меня не научили? Что я не умею разглядеть, где правда, а где отрепетированный сговор? Не могу отличить организованное хищение от цепи мелких взаимных услуг? Поверить в ваши невинные россказни трудно, сами понимаете.

Моралёв. А понимать иногда вредно. Есть побасенка: две мышки упали в кувшин с молоком; умная сразу поняла, — не выскочить. Сложила лапки — и на дно. А глупая все барахталась, барахталась и сбила комочек масла… Масло всплыло, мышка на него взобралась и выпрыгнула.

Скопин. Будете барахтаться до конца?

Моралёв. Лучше барахтаться.

Скопин (разглядывая Моралёва с любопытством и некоторым сочувствием). Я считал, это лет до трех помогает: зажмурил глаза, и не страшно… Так и жили? Не позавидуешь. Дорого обойдутся эти жмурки. И, к сожалению, не только вам… Вот уговорили мать продать корову, чтобы оправдать перед нами свой ЗИМ.

Моралёв. Никто ее не уговаривал!

Скопин. Да откройте хоть один глаз! Представьте: утром матери принесут повестку — к вечеру вся деревня будет судачить. Приедет мать сюда, сядет напротив. И что? Воображаете, я спрошу, она ответит, как научили, и дело с концом? Есть, Моралёв, вопросы боковые, и с подходом и с подвохом. Стану допытываться — сами вынуждаете. Выдержит мать? Даже если ей напомнить, что соседям говорила и что они ей? Сильно сомневаюсь. Пошире глаза, Моралёв, пошире. Вызову новую хозяйку коровы, расскажет она на очной ставке, как ваша мать, продавая Буренку, обнимала ее и плакала! Хорошая была, видно, корова?

Моралёв. По три ведра молока доили…

Скопин. Жалко… Так вот — следствие не молоко, Моралёв. Если улики бесспорны, сколько ни барахтайся — масла не собьешь. Ни один дирижер не поможет.

Пауза.

Моралёв. И… что… дадут?

Скопин. Дадут по закону. Но судьи — тоже люди, смотрят, кто перед ними. Мать в суде со слезами по Буренке — это им не понравится.

Моралёв (тихо). Не трогайте мать!.. Хватит с нее.

Скопин. По-моему, тоже. Будем говорить до конца?

Моралёв. Товарищ полковник… не знаю… честное слово, не могу!.. Хоть сообразить надо, сориентироваться… Голова гудит…

Скопин. Ну, ориентируйтесь. Только не дома, а у нас. (В переговорное устройство.) Проводите Моралёва, он задержан. Ко мне — заведующего складом.

 

Сцена семьдесят девятая

Кабинет Томина. Томин и Ляля стоят у окна.

Томин. Да, у меня из окна прекрасный вид. Вот и «Эрмитаж» рядом. И я действительно знаком с Максименко — он учился в Юридическом институте… Но ведь не для того вы пришли, Ляля, — не для светской беседы.

Ляля. Очень трудно начать.

Томин. Попробуйте с конца.

Ляля. С конца?.. Тех сережек у меня больше нет — вот!

Томин. Удружили. Давайте сядем. (Садится не за стол, а на стул рядом с Лялей.) И у кого они теперь?

Ляля. Вам нужен адрес и фамилия?

Томин. Но если сначала незнамо кто подарил, а потом незнамо кто взял — это будет уж слишком! Вам не кажется?

Ляля. Кажется. Потому и позвонила. (Короткая пауза.)

Томин. Пропажа связана с таинственным поклонником?

Ляля. Серьги у его… не знаю, как назвать: адъютант, телохранитель, секретарь… Словом, они всегда вместе. Так полагается.

Томин. Хм… Значит, имеются поклонник и адъютант. В чем суть события?

Ляля. В том, что «поклонник и адъютант» неожиданно явились к концу работы, посадили нас с Лёлькой в машину и повезли развлекаться. А дальше… или поворот крутой, или машину тряхнуло — даже не пойму, только правая сережка вдруг упала мне на колени… Федя ее подхватил и говорит: «Ах, какая жалость!» Смотрю, а этой дужки, которая держится за ухо, нет под корень!.. Поискали — не нашли. Тогда Федя сказал…

Томин. Адъютант?

Ляля. Да, он сказал, что есть ювелир, который починит, но нужна вторая серьга для образца. И в общем… получилось, что я отдала. Он обещал в течение двух дней, но…

Томин. Но эти дни истекли?

Ляля. Нет, все было только вчера, но… понимаете, Саша… Не обязательно по имени-отчеству?

Томин. Не обязательно.

Ляля. Так вот осталось омерзительное впечатление, что все это сделал Федя. Нарочно, понимаете? Что он так и собирался!.. И сережек этих больше не будет.

Входит сотрудник МУРа Аркадий.

Аркадий. Твой подшефный просится на исповедь.

Томин (обрадованно). Надумал?

Аркадий (усмехнувшись). Случай помог. Он сам начал интересоваться, кто ты да что. Ребята объяснили. Чуть-чуть рекламы делу не вредит.

Томин. Слушай, Аркадий, раз вы так хорошо поладили, дай ему бумагу, пусть кается письменно. А то мне сейчас прерываться… Увлеки его идеей добровольного признания, а?

Аркадий. Ладно. (Выходит.)

Томин. Ляля, а как при этом происшествии с серьгами вел себя ваш поклонник?

Ляля. Очень расстроился. Его подарок… Сказал, что это дурная примета… Нет, Евгений Евгеньич тут ни при чем.

Томин (настораживаясь). Евгений Евгеньич тут ни при чем?..

Ляля. Да, один Федя.

Томин. Евгений Евгеньич и Федя?.. Ляля… Пожилой толстенный барин, только сигары не хватает?

Ляля. Да…

Томин. Воронцов?!

Ляля. Я не знаю фамилии.

Томин. Воронцов! (Не в силах удержаться от смеха.) Ляля!.. Вы меня уморили!.. Секретный работник, фигура государственного значения!.. Это же Воронцов!

Ляля. Вы — знакомы?

Томин. Лялечка, держитесь покрепче за стул. Ваш таинственный Евгений Евгеньич заведует городской свалкой.

Ляля. Чем?!

 

Сцена восьмидесятая

Кабинет Скопина. На допросе заведующий складом, человек лет тридцати, подтянутый. Входит офицер милиции, кладет перед Скопиным машинописные листы — протокол допроса.

Офицер. Вадим Александрович, эксперт Кибрит. (Кивает на дверь.) Говорит, очень важно.

Скопин. Пусть войдет.

Офицер пропускает в дверь Кибрит.

Скопин. Садитесь, Зинаида Яновна, сейчас улучим минутку.

Кибрит присаживается к его столу.

Скопин (Просматривает протокол). Значит, вы демобилизовались из армии по болезни.

Заведующий (сокрушенно). Да, товарищ полковник.

Скопин. Продолжайте, вы что-то хотели объяснить.

Заведующий. Да вот, почему на такой должности. Работать надо, а специальности гражданской нет. Образование чисто военное. Направили на этот склад вторсырья — заведуй. Ни порядка, пи дисциплины… А теперь еще заваруха!

Скопин (дочитав протокол, поправляет заведующего). Следствие. Ознакомьтесь с показаниями вашего сотрудника. (Передает заведующему протокол; к Кибрит.) У вас нюх на новости, или сами хотели что-то сообщить?

Кибрит. Хотела бы, Вадим Александрович. Меня предупреждали, что аврал, но ведь вы умеете делать несколько дел сразу…

Скопин. Напишите коротко, о чем речь.

Кибрит берет бумагу, пишет.

Скопин (Заведующему.). Ну, как?

Заведующий (в растерянности). Нехорошо… Расстроили вы меня.

Скопин. Не знали?

Заведующий. Такого, конечно, не знал!..

Скопин. Но кое-что знали. Между тем, вероятно, есть инструкции, регламентирующие вашу работу. И, вероятно, там содержится запрещение принимать явно промышленные отходы. Не мне вам это объяснять.

Заведующий (помолчав). Давайте повернем вопрос в другую плоскость, товарищ полковник. Пойдем от здравого смысла. Начал я как? Мы, говорю, должны собирать то, что от населения, а вы мне — железные бочки или там балки. Не приму! Думаете, они их обратно везли? Отъезжали немножко и тут же сваливали!.. Смотрел я, смотрел на эту картину… пропадает добро! Травой стало зарастать. Устроил субботник. Что волоком, что на ручных тележках — прибрали. Цеха переработки тут же при складе. Металл под пресс и назад — в промышленность. Я считаю, по смыслу это государственно. Надо в первую голову думать о деле — не о параграфе! Все ж таки не воинский устав. Верно или нет?

Скопин. Нет! (Берет листок, исписанный Кибрит, быстро читает, взглядывает на Кибрит.) Так и чувствовал… (Достает из стола большой плотный конверт с сургучными печатями.) Два часа назад прислали мне из прокуратуры. Очень интригующее чтение.

Кибрит берет конверт и пристраивается с ним с сторонке.

Скопин (заведующему). Нет, неверно. Вам сдавали как отходы металл прямо из литейного цеха! И получали за это от вас — именно от вас — наличные деньги! А вы еще спрашиваете: верно пли неверно. Со своим — в кавычках — государственным подходом вы потворствовали жуликам. Ворью! Что это — хозяйственность? По-моему, преступление!

 

Сцена восемьдесят первая

Кабинет Томина. Томин и Ляля.

Томин. Ну, Ляля… слёз не ожидал. Неужели разбито сердце?

Ляля. Сердце цело… Самолюбие бунтует! Нашла себе кавалера — с большой помойки!..

Томин. Успокоитесь, Ляля. Ну… Воронцов — мужик неглупый, речистый, сохранил импозантную внешность. Не мудрено было и обмануться… Ляля, мне непременно надо, чтобы вы успокоились!

Ляля. Хорошо, успокоюсь… Пойду домой, лягу, буду расслабляться… (Берется за сумочку.)

Томин. Лялечка, низко бью челом — сейчас не покидайте!

Ляля. Но вы же все узнали, Саша.

Томин. О серьгах — да. Но… Эдакое упрямое «но», которое стоит в дверях и не хочет вас выпускать! Я прошу об услуге, Ляля.

Ляля. Оперативное задание?

Томин. Нет. Но у меня к этим людям еще другой, совсем особый интерес.

Ляля. И что я должна?..

Томин. Только одно — вспоминать, вспоминать и вспоминать. Я буду задавать самые нелепые вопросы — не удивляйтесь. Никогда не угадаешь, а вдруг!..

 

Сцена восемьдесят вторая

Кабинет Скопина. Стенографиста нет. Скопил, Кибрит на прежнем месте. Перед столом — Воронцов просматривает и подписывает последний лист в протоколе допроса.

Воронцов. Вот и всё! Прошу. (Отдает протокол.) По окончании следствия вы сообщите мне свои выводы? Как руководителю.

Скопин. Во всяком случае, мы увидимся. До свидания.

Воронцов. Всего доброго. Всего доброго. (Отвешивает галантный поклон в сторону Кибрит и выходит.)

Скопин. Такого обаятельного руководителя прямо нож острый отпускать! До последней минуты ждал какой-нибудь зацепки. Нет, про Воронцова все молчат. Будем выходить на него с другой стороны… (Кивает на конверт из прокуратуры.) Взволнованы?

Кибрит. Еще бы, Вадим Александрович!.. Мысли разбегаются…

Скопин. Сейчас закончу, и обсудим. (В переговорное устройство.) Товарищ Медведев!

Голос из микрофона: Здесь.

Скопин. У нас остался один Ферапонтиков?

Голос: Да, товарищ полковник.

Скопин. И что он?

Голос: Все еще читает протокол.

Скопин. Его право… (Встает, расправляет плечи. Шутливо.) Начальство отвыкает работать, Зинаида Яновна. Каких-нибудь десять-пятнадцать допросов и — извольте полюбоваться — устал… (Выглядывает в приемную.) Танюша! Нельзя ли организовать нам кофейку?.. (К Кибрит.) Ну, вам не терпится перевести меня на другие рельсы?

Кибрит. Только бы не в тупик, Вадим Александрович! Понастроила кучу гипотез, но, боюсь, на песке… Вы читали восстановленный текст черновика?

Скопин. Читал.

Кибрит. Конечно, всего одна фраза, но… стиль!

Скопин. Если б не почерк, я бы сказал, что заявление и черновик писаны разными людьми.

Кибрит. Да, чужие слова!.. И, может быть, чужим фломастером. А этот самодельный пакет? Раз не было под рукой конверта, марки, значит, решение пришло внезапно! Но откуда клей? А главное, склеено ровненько! В письме буквы шатаются, строчки налезают друг на друга, а пакет…

Скопин. Помню, аккуратный пакетик. И любопытный почтовый штемпель, не заметили?

Кибрит. Мне показалось… обычный..

Скопин. Нет, он обычным, но пакет опущен в районе Комсомольской площади.

Кибрит. Комсомольской?.. Почему?..

Скопин. Вот и прокурор задается вопросом: почему?

Кибрит (обрадовано). Да?

Скопин. Да, он многими вопросам задается.

Звонит внутренний телефон.

Скопин (берет трубку.). Слушаю… Кто?.. Ну, соедините… Да-да, Скопин. Сегодня спрос на меня явно превышает предложение… Ах так? Хорошо, жду. (Кладет трубку.) С Томиным не сговаривались?

Кибрит отрицательно качает головой.

Скопин. Ладно, не важно… Зинаида Яновна, вы, наверное, можете повторить слово в слово письмо Баха. Где оно, по-вашему, написано?

Кибрит. Весь тон такой, что… вот сейчас человек поставит последнюю точку — и в воду.

Скопин. Верно, но конкретней… (Берет акт экспертизы из бумаг в конверте.) Тут есть… (Отыскивает нужное место.) Вот, слушайте: «Несмотря на трудности при идентификации почерка» — дальше в скобках: «связанные с прерывистым характером линий, отражающим фактуру поверхности, на которой лежала бумага…» Эти скобки очень меня привлекают.

Кибрит. Фактура поверхности? По моему, шершавый камень. Я с первой минуты были уверена, что Бах писал здесь, же, на парапете набережной! Но тогда казалось важным другое…

Входит Таня, неся кофе.

Скопин. Спасибо большое, Танечка!

Таня (к Кибрит). Вам сколько сахару?

Скопин. Ни-ни, дальнейшее обслуживание беру на себя.

Таня уходит. Скопин и Кибрит пьют кофе. Некоторое время молчат.

Скопин. Были обещаны гипотезы.

Кибрит. Все странно, Вадим Александрович… Предположим, Бах решил умереть и пришел ночью на набережную… Зачем-то начал составлять заявление на блатном жаргоне… раздумал, вспомнил нормальный язык… Запаковал письмо, клей и фломастер выбросил, черновик сунул в карман… Отправился через полгорода на Комсомольскую площадь искать почтовый ящик… Затем, как маньяк, вернулся к реке и утопился…

Скопин. Один знакомый как будто видел его на Комсомольской площади, но гораздо раньше, около восьми вечера.

Кибрит. Опять непонятно… Сумбур!

Скопин. Хорошо, произнесу вслух то, что вы не рискуете. Рядом с Бахом ощущается чье-то присутствие, так? Стоит допустить, что Бах был не один, — и сумбур исчезнет. Этот некто одолжил фломастер. (Берет фотокопию черновика.) Видите волнистую царапину — сначала пробовалась авторучка. Этот некто подсказывал: «Следователь шьет мне дело… лепит чернуху…» И он — уже потом — склеил пакет и опустил его в ящик. Логично?

Кибрит. Совершенно логично и… (горестно) совершенно бездоказательно!

Скопин. Пока да. Но в картине самоубийства не место странностям. Ситуация должна прочитываться однозначно. Если возникает — даже не утверждение, только вопрос: а был ли Бах один на один с рекой — то уже…

Голос Медведева из переговорного устройства: Товарищ полковник, Ферапонтиков мудрит и требует вас.

Скопин (Иронически разводит руками.). Раз он требует — обязан подчиниться.

Скопин садится на прежнее место за столом. Входит Ферапонтиков с протоколом допроса.

Ферапонтиков. Не могу подписывать, товарищ начальник. Неправильный протокол!

Скопин. Чем же неправильный?

Ферапонтиков. Не теми словами. Хочешь так понимай, хочешь — навыворот. Вот, к примеру: «В случае, если бы я узнал». В случае! Значит, чего-то случилось! Я разве так говорил? Я говорил: «Кабы узнал…» Всякому тогда ясно, что ничего я не знал и ничего не случилось! Теперь дальше: «Ввиду приезда милиции…» Опять неправильно. Не видел я, как она приехала! Меня об эту пору даже на работе не было! Нет, против себя нельзя подписывать, так вот людей и запутывают…

Скопин. Не нравится грамотный протокол — не надо. Берите чистый бланк (протягивает несколько листов) и на все вопросы, которые были вам заданы, напишите ответы По своему усмотрению.

Ферапонтиков (в задумчивости берет бланк). Так, значит… Это сколько ж писать… Да и вам вроде обидно.

В дверях без стука появляется Томин, смотрит на Ферапонтикова, сидящего к нему почти спиной, делает Скопину и Кибрит предостерегающий знак.

Ферапонтиков. Может, и тот протокол сгодится? Понятно из него, что я ни при чем, как считаете?

Скопин. Все из него понятно, Ферапонтиков.

Ферапонтиков. Ну что ж… ладно тогда. (Достает фломастер, снимает что-то прилипшее с кончика.) На каждой странице снизу?

Скопин. Да.

Томин неслышно подходит, и внезапно берет из руки Ферапонтикова фломастер. Ферапонтиков оборачивается, изумление на его лице сменяется злобным испугом.

Томин. Старший инспектор МУРа Томин! Не узнали? (Разглядывая фломастер, небрежно.) Кто ж таким фломастером серьезные бумаги подписывает? Взгляни, Зина.

Кибрит (берет фломастер и, поняв мысль Томина, рассматривает). Кончик так размочален, будто им скребли… по камню.

Ферапонтиков (вздрагивает, выхватывает фломастер и прячет в карман). Извиняюсь, старенький… Действительно, негоже! (Скопину.) Разрешите вашу авторучку? (Торопливо подписывает протокол.) Могу быть свободен?

Томин (передает Скопину исписанный от руки лист — показания Ляли — и ногтем отчеркивает важное место). Ах, Федор Лукич, Федор Лукич, не поддержали вы меня в трудную минуту, а я так нуждался! Подкинули бы десяточки три за брошку — сейчас мы были бы друзья.

Кибрит подходит к Скопину и тоже читает отмеченные Томиным фразы.

Томин. Конечно, нехорошо быть злопамятным, да что поделаешь… (Видя, что Скопил прочел то, что требовалось.) Пусть Вадим Александрович нас рассудит, он человек справедливый.

Ферапонтиков. Не помню я про брошку!.. И вообще это к делу не идет!

Скопин. Поскольку Александр Николаевич обижается, надо разобраться.

Ферапонтиков смотрит то на одного, то на другого, не понимая, что происходит. Первый испуг из-за фломастера прошел, теперь он больше в недоумении.

Скопин (В переговорное устройство.). Проводите товарища Ферапонтикова, пусть подождет.

Входит сотрудник, уводит Ферапонтикова.

Ферапонтиков (на ходу). Все подписал, и снова не выпускают!

Кибрит. Вы заметили его реакцию, Вадим Александрович?

Скопин. Заметил… (Берет фотокопию черновика, взглядывает на нее, протягивает Томину.) Похоже, что писалось под диктовку Ферапонтикова?

Томин. Так и слышится его говорок!

Скопин (показывая на протокол допроса Ляли). Откуда эти сведения?

Томин. Одна девушка случайно вспомнила.

Скопив (читает). «Ни за что не соглашался ехать через Павелецкий мост, и шоферу пришлось дать большой крюк». Преувеличения здесь нет?

Томин. Если бы Ферапонтиков не заартачился всерьез, она бы тотчас забыла. Девушки редко помнят маршрут.

Кибрит. Столько всего пересекается на Ферапонтикове… Вадим Александрович, Шурик, неужели мы нашли?!

Скопин. Пожалуй, нашли. Но кого? Того, который — что? Ответа пока нет.

Томин. Ответить должен он сам. У меня Ферапонтиков фигурирует в деле о квартирных кражах — как скупщик и организатор. (На удивленное движение Скопина.) Да, Федор Лукич на все руки. Сейчас, с вашего разрешения, я его заберу, поедем смотреть, как он живет.

Кибрит. Будешь делать обыск?

Томин. Да, есть все основания.

 

Сцена восемьдесят третья

Дача Воронцова. Поздний вечер. В гостиной Воронцов у камина. Ферапонтиков сидит рядом на маленькой скамеечке, перед ним па полу стоят бутылка и рюмка.

Воронцов. Шел бы, Федя. Поздно.

Ферапонтиков. Не гоните, Евгений Евгеньич! При хозяине собаке спокойней. Что мне дома-то? Все вверх дном, вещички раскиданы, и тайничок пустой… Жалко денег, думал, не найдут… Да шут с ними, только бы Валентин не потек! Лихие с ним ребята работали, заложит — беда. А самое обидное — сидеть неохота! Разбаловался я при вас: мягко сплю да сладко ем…

Воронцов. Эх, Форточкин! Смотрю, ты по старой памяти одного МУРа боишься.

Ферапонтиков. Правильно, обехееса не боюсь. Я его толком не нюхал, а МУР, можно сказать, сызмала… МУР — это да!

Воронцов. Неистребимый карманник. Так я надеялся, что ты остепенишься. Дом начал строить…

Ферапонтиков. А что мне тот дом? Кому в нем жить? На ваши хоромы, должно, позавидовал… И вообще этот весь бизнес… позвольте откровенно, Евгений Евгеньич?

Воронцов. Позволяю откровенно, только без мата.

Ферапонтиков. Ну, в общем, бизнес ваш меня не колышет. Неудобно без мату… Я почему воровство ценю? За переживание. На деле, бывало, весь как струна, весь в единой точке! А тут — квитанцию какую-то подменили, числа другие… не видишь даже, чего украл! Никакого интересу.

Воронцов. Значит, насилуешь свою романтическую натуру?

Ферапонтиков. Лично вам служу, Евгений Евгеньич. Исключительно! Кругом хамье, а вы — белая кость! Ни перед кем фасон не спускаете! Особенный вы человек, Евгений Евгеньич, за это уважаю. Перед вами что Чернышев, что Першин — и те шпана.

Воронцов. Ладно, Финтюшкин, слыхал… Все-таки пора домой.

Ферапонтиков. Душа горит, Евгений Евгеньич! Разговор нужен… А вы все «Форточкин» да «Фнитюшкин». Даже с Бахом, к примеру: «Пожалуйста, Борис Львович… До свидания, Борис Львович». А уж на что никудышний был, сопля соплей!..

Воронцов. Не поминай ты на ночь глядя.

Ферапонтиков. А куда денешься? Он меня к ночи в самый раз и одолевает…

Воронцов. Выпей, Федя. Выпей и забудь!

Ферапонтиков. Думаете, жалею? Не. И жену его ученую не жалею и детей, чай не маленькие, да со способностями. А так как-то все… размышляю. Бах, понятно, был человек конченный, с головы уже попахивал. Если б его нынче тряхнули, как нас, — колонулся бы вдоль и поперек. Нету его — и слава богу. Хоть дела не закрыли, а все-таки лишним языком меньше. Справедливо оценили его, Евгений Евгеньевич — 120 рубликов в базарный день.

Воронцов (раздраженно). Не мели, Федор, я не за человека платил — за письмо.

Ферапонтиков. Ну, тут уже без разницы. Заплатили… А потеха была, Евгений Евгеньич. Я к вам прибёг, говорю: «Бах — бух», а вы не понимаете!..

Воронцов. Смени, пластинку!

Ферапонтиков (по-блатному «заводясь»). Выходит, сделать можно, а рассказать нельзя? А если мне рассказать хочется? Ведь первый раз в жизни, Евгений Евгеньич, и, глядите, как чистенько!

Воронцов. Ты… Ты что, Федор… убил его?..

Ферапонтиков. Да ить… вроде как убил, а вроде и не совсем…. Тут чего интересно, Евгений Евгеньич… (Совершенно не замечает, что Воронцов не хочет слушать.) Сперва-то я его держал, ей-богу, держал и отговаривал. (Смеется.) А потом зашла мне в голову мысль про письмо… и как вы следователя называли, что, мол, вредный…

Воронцов (вставая, резко). Федор, ты пьян и несешь бред! Иди проспись, и больше чтобы я не слышал!..

Ферапонтиков. Зачем обижаете, Евгений Евгеньич? (Пьет прямо из бутылки.) Не бред, а по чистой правде! Вам одному на всем белом свете… Бах, он ведь чего — то надумает, то обратно раздумает. Надоел мне, зараза, до… в общем, до невозможности. Уже заявление написал, ну и сигай к архангелам, а он снова на попятный! Жизнь, говорит, одна, и все подобное. Такому, извините, сам бог велел помочь… Да не пугайтесь, Евгений Евгеньич, ни единая душа не видала! Я же чего-то соображаю. На нем следов нету: я ведь этак слегка под коленочки и — бух…

Воронцов поворачивается спиной к Ферапонтикову.

Ферапонтиков. Переживаете… Зря, Евгении Евгеньич. Он не крикнул, только так: «Ах!» — удивил я его. Внизу даже не бултыхался, топориком канул. И — тихо… Может, через минуту только пузыречки: буль-буль — последний, значит, воздух…

Воронцов (кричит). Ты заткнешься или нет? Зачем ты мне эту мерзость выворачиваешь?!

Ферапонтиков (вскакивает, идет к нему). Да Евгений Евгеньич!.. Да что вы?..

Воронцов (выставляя вперед руки). Не подходи!

Ферапонтиков. Вона ка-ак… Брезгуете! (Возвращается на старое место, к бутылке.)

Воронцов. А ты мечтал: расскажешь — вместе посмакуем подробности?.. «Буль-буль»?!

Ферапонтиков. Вона… Заместо благодарности… Ради кого же я грех-то принял?

Воронцов. Не ври! Себя ты тешил. Не ради меня!

Ферапонтиков (с искренней горечью). А кто вам, Евгений Евгеньич, верой и правдой, а?.. Форапошкин, слетай… Финтнфлюшкнн, отвори… Фитюлькин, прими… И всё при людях, все надсмешки!.. Мой дед — хотите знать — три дома на Самотеке имел, у меня могла жизнь быть. А я вашему коту блох выводил. Что мне тот кот? Тьфу! Сроду их терпеть не мог. Мурлыка! Кот вам во сто раз дороже человека!.. Свернуть бы башку — и вся недолга, а я ему, блохастому, печёночки…

Воронцов (совсем грубо). Ну ты, украшение помойки, пошел-ка ты вон! Иди-иди… Горшок душистых прерий…

Ферапонтиков (встает, смотрит бутылку па свет, выпивает до дна, вытирает руки, убирает скамеечку). Другой бы, Евгений Евгеньич, после этого взял да заложил вашу акционерную компанию со всеми Чернышевыми!

Воронцов. Рука не поднимется, Федя!

Ферапонтиков. Эх, Евгений Евгеньич… Ухожу… Все…

 

Сцена восемьдесят четвертая

Кабинет Томина. Конвоир вводит Валентина.

Томин. Привет, Валя. Садись. Как раз дочитываю твои вчерашние письмена. Вранья не чувствуется, и ты теперь, надо сказать, по-другому выглядишь. Так что рад. И за тебя и за себя, конечно… Затесался ты в совсем не подходящую компанию… Курить хочешь?

Валентин. А то нет.

Томин. Давай покурим. (Достает сигареты.)

Пауза, курят.

Валентин. А правда, что вас зимой чуть не убили?

Томин. Что ж особенного. Служба.

Валентин. И вы к нему один на один в сарай пошли? Уговаривать?

Томин. Ну, Валя, один на один — не хитрость. Вот когда пятеро, тут не до разговоров.

Валентин. Слыхал, рассказывали… А ведь встретишь вас — ни за что не подумаешь!

Томин. Мало ли о ком чего не подумаешь… Ферапонтиков, к примеру. Ты одну ночь в каморе переночевал — и уже лица нет. А для Федора Лукича — она родной дом. Федор Лукич, брат, такой стреляный воробышек, не другим чета! А тоже, пожалуй, не подумаешь.

Валентин. Ну да! Просто вор, и всё.

Томин. Просто? Боюсь, не просто, Валя… Если поглубже копнуть — там, может, ого-го!.. Все ли ты про него написал?

Валентин. Что знаю, то написал.

Томин. А всё знаешь?

Валентин. Насчет прежнего он особо не распространялся.

Томин. Не о прежнем речь… О недавнем… Про Баха небось слыхал? Да не жмись, ведь ясно, что разговоры идут. Раз уж мы с тобой на откровенность…

Валентин. Ну… слыхал, что утопился…

Томин. Утопился?.. Отчего же, а?

Валентин. Нервы не выдержали.

Томин. Нервы… Ферапонтиков, видно, тоже нервный?

Валентин. Не, ему все нипочем!

Томин. А ты кое-что припомни, Валя… припомни, через Павелецкий-то мост он ездить боится… К чему бы это?.. Туманно получается…

Валентин. По-почему туманно?

Томин. Потому что, Валя, Бах в ту ночь не один был.

Валентин (ошеломленно). Откуда вы знаете?

Томин. А ты тоже знаешь?

Валентин. Я ничего не говорил!.. Я… Ты к чему же клонишь?

Томин. Сам думай, Валя… Думай, думай… Соображай…

Валентин. Да нет… немыслимо, чтоб такое… это спятить можно…

Томин. Еще бы не спятить — у Баха жена и двое детей… Но когда я говорю «думай» — значит, не зря. Значит, что-то мне известно.

Валентин. Нет, ну… видел же ты Ферапонтикова! Ну ты сам прикинь, Смоленый!.. Тьфу, черт…

Томин. Ладно. Скажи мне одно: а ты откуда знаешь, что Бах перед смертью был не один?

 

Сцена восемьдесят пятая

Кабинет Скопина. Входит Медведев.

Медведев. Добрый день, Вадим Александрович.

Скопин. Здравствуйте, здравствуйте…

Медведев. Заходил сейчас в КПЗ — посмотреть, как наши вчерашние. Моралёву пора на допрос.

Скопин. Уверены?

Медведев. Да, парня тянет выговориться. Готов выложить все на тему: Воронцов и компания.

 

Сцена восемьдесят шестая

Криминалистическая лаборатория. День. Кибрит работает. Входит Томин.

Томин. Твое счастье, Зинаида! Если б сейчас не застал, просто, кажется, убил бы!

Кибрит. Как же ты бы меня убил, если б не застал?

Томин. Не знаю. На расстоянии. Телепатически.

Кибрит. Между прочим, здравствуй.

Томин. Между прочим, да. И сердечное спасибо, что сидишь, как пай-девочка, в лаборатории! Скажи, кто сие писал? (Кладет на стол несколько небольших, от руки заполненных бланков.)

Кибрит. Господи, я этот почерк уже во сне вижу! Рука Баха!

Томин. Тогда немедленно поздравляй!

Кибрит. Поздравляю, Шурик.

Томин. А я тебя.

Кибрит. Большое спасибо. Но с чем?

Томин. С двумя великолепнейшими фактами. Первый. Получены показания шофера, которые гласят: во втором часу ночи — той самой ночи — он привез Баха и Ферапонтикова с Воронцовской дачи в Москву и высадил неподалеку от набережной. Бах был пьян и говорил много, но ни слова о смерти, а просился домой. Ферапонтикова отрядили за ним присматривать.

Кибрит. Шурик!..

Томин. После «Шурик» сколько восклицательных знаков?

Кибрит. Три, десять… сколько хочешь!

Томин. Беру десять. Факт второй. (Указывает на принесенные бланки.) Это, как видишь, первоначальные документы на сберкнижку. Открыл ее год назад Бах, все вклады делал только Бах. А изъята книжка на обыске — у кого?

Кибрит. У Ферапонтикова?

Томин. Именно! Держал под полом! Думал — раз на предъявителя, то все чисто.

Кибрит. Шурик, умница моя, как ты догадался ее так срочно проверить?

Томин. Да, понимаешь, тут же были деньги, и некоторые явно давнишние, слежались. Старший инспектор уголовного розыска, то есть я, думает: почему слежавшиеся деньги и новая сберкнижка? Слегка странно. А странности и неувязки — насущный хлеб для сыщика. Словом, к открытию сберкассы я прибыл с постановлением прокурора в кармане. И вот результат!

Кибрит. Значит, ура?

Томин. Ура!.. Пал Палыч, говорят, в отгулах?..

Кибрит кивает.

Томин. Тогда собирайся. Собирайся — и к нему! Либо дома, либо бродит с собакой поблизости.

Кибрит. А ты?

Томин. Еду брать Федора Лукича. Цепь доказательств замкнулась.

 

Сцена восемьдесят седьмая

Дача Воронцова. День. «Деловая» комната. Воронцов, нервничая, звонит по телефону.

Воронцов. Алло! Что, Валентин не вернулся?.. и не звонил?.. (Кладет трубку.) Без колес, как без рук… (Снова звонит. Долго ждет.) Контора?.. Контора?.. Алло, Гриша, ты?.. Это свалка? Так какого черта с утра никто не отвечает?! Где Ферапонтиков?.. Тогда Гришу… И Миши нет? Кто же есть?.. (Кладет трубку.) Простой рабочий… Простой рабочий всегда есть… (Набирает новый номер.) Федя! Почему не на работе?.. А-а, ну это ты, дражайший, перепил. Ну, поболит — не отвалится, важно, что дел… Оставь, Федор, что за тон? Не первый день знакомы, мой нрав тебе известен, должен учитывать… Я вчера сказал, а ты сегодня забудь… Вот и прекрасно, тема исчерпана. Валентина нет, знаешь?.. А на свалке ни Гриши, ни Миши. Так-то, Федя, паленым пахнет. Ну, прими что-нибудь от головы и со мной свяжись чуть попозже. Решим, что делать… (Кладет трубку. Прохаживается по комнате, берет на руки кота.) Федю я немножко погладил. А то еще утопит тебя… душегуб…

 

Сцена восемьдесят восьмая

Квартира Знаменского. В дверь длинно звонят. Цезарь заливается лаем.

Знаменский. Да кто там?

Голос Кибрит. Именем закона, откройте!

Знаменский (отпирая). Зина?!.. Что случилось?

Кибрит. Очень многое, Павел… Но у меня сухо в горле, дай чаю или хоть воды…

Знаменский. Мигом будет чайник. Входи. Только не позволяй Цезарю прыгать… Цезарь, лежать! (Скрывается в глубине квартиры.)

Кибрит. Что, Цезарь, славная морда, все дрессируют?! Ну, ничего, сейчас будем пить чай, а я буду долго-долго рассказывать твоему хозяину, какой он замечательный следователь, как здорово он еще поработает в своей жизни… и какие мы все большие-пребольшие друзья, да?..

 

Сцена восемьдесят девятая

Дача Воронцова. Воронцов со спящим котом на коленях. Негромко играет органная музыка. Рядом с Воронцовым телефонный аппарат.

Воронцов (берется за трубку, по раздумывает). Если вернется, пригонит машину сам. Надо сидеть и спокойно думать. Черт, удрать бы! Но это значит признаться. Нервничать опасно…

Пауза. Звонит телефон.

Воронцов (Мгновенно снимает трубку.). Алло! Что?.. (Голос Воронцова сразу «садится».) Да. Отсюда слышу, как стучат. Прощай, Федор! (Кладет трубку, коту.) А ты все спишь… И за мной придут — спать будешь. Запомни, в случае чего отправишься на пансион к молочнице. Она женщина хорошая, глупая, дам ей вперед года за три. Ты-то можешь спать… А я? Валентина нет. Гриши и Миши нет. Теперь и Феди нет… Самое скверное, что полковник назвал некоторые фамилии. Надо предупредить. (Набирает номер.) Зоя Аркадьевна, добрый день, Воронцов. Нельзя ли мне Чернышева?.. Ах так?.. Да-да, конечно!.. (Кладет трубку.) Занят. Ревизоры и ОБХСС… (После паузы снова звонит.) Вениамина Аркадьевича, пожалуйста… Куда? (Кидает трубку.) У одного ОБХСС, другого увезли на Петровку! Ай да полковник! А Чернышев стар. И Першин уже не тот… (Коту.) Пожалуй, придется оплатить твой пансион лет за пять… Или за десять?.. А может быть, пожизненно? (Скидывает кота.) Неужели все?!.. Неужели конец?!..

Подходит к радиоле, снимает пластинку — она старая, еще пластмассовая, машинально читает название и вдруг с яростью грохает ее об пол. Берет другую из стопки, на миг застывает над ней, словно слушает и прощается с несостоявшейся своей жизнью. Бьет вторую пластинку. Третью. Четвертую.

Раздается звонок в дверь, повторяется, становится непрерывным. Затем, громко стучат, и доносится голос: «Откройте, Воронцов, милиция!»