В самом центре Петербурга, недалеко от Петропавловки, опираясь спиной на неопрятный городской тополь, по-деревенски на корточках сидит Владимир Петрович, охранник здешней автомастерской, которая скромно прячется за деревьями сквера и – оправдываясь перед соседней достопримечательностью – нескромно называется «Старой крепостью».
Лето, синеют небеса, Владимир Петрович читает, книга лежит на коленях. В городе пусто, все на дачах, и только подъезжающие к Иоанновскому мосту туристические автобусы заставляют воскресный день ненадолго встрепенуться – торговые ряды у входа в крепость оживают, матрешечники и платочники, стряхивая с себя сонный тополиный пух, манят клиентов громкими обещаниями продать им нечто уникальное, ручной работы и к тому же очень недорогое…
Время от времени Владимир Петрович отрывает взгляд от страницы и смотрит в сторону крепости, на красный кирпич и зелень. По кирпичу движется листва. Кажется, что игла Петропавловского собора нечаянно проколола солнце, и раненое светило, придерживаясь за крыло верховного городского ангела, застыло на месте и бесконтрольно льет горючие июльские слезы, превращая остро-золотой шпиль собора в самый свой мощный луч. От его слепящего сияния не спасают даже густо-черные солнцезащитные очки. А ветер и тополиный пух при этом усердно убеждают всех, что на дворе вьюжная зима. Владимир Петрович по этому поводу усмехается, закушенная сигарета подпрыгивает, и сизое табачное облачко несется вдогонку пыльному театральному снегу.
Следом за своей скользкой рогатой тенью на траву с шумом садится прогулочный вертолет. По каналу проносится гидроцикл – блестящий, похожий на дельфина, с высоким упругим фонтаном сзади. Очень подходящий транспорт для этой самоуверенной виниловой молодежи. По сравнению с ним неспешные прогулочные катера так и хочется назвать какими-нибудь «корытами» или «калошами»… А ведь лет тридцать назад, когда Владимир Петрович служил в водной милиции, они казались такими быстрыми, такими современными! У него самого был такой – номер 1608, синий корпус и белая полоса. Владимир Петрович плавал на катере по начальственной Неве и иерархически подчиненным ей рекам, каналам и протокам. И заметив где-нибудь, у той же Петропавловки, симпатичных девушек, всегда нарочно набирал скорость, поднимая вдоль бортов воду шикарным павлиньим хвостом. Мотор азартно трещал, в перламутровых брызгах за катером бежала изумрудная трава, и стучали белые зубы красной крепостной стены…
В принципе, Владимир Петрович вполне доволен собственной судьбой. Жаловаться он не любит – даже если для жалоб есть причины. Но сейчас, в эту мохнатую тополиную жару, он искусственными мерами, воспоминаниями о чем-то дальнем и давнем, вызывает у себя чувство, похожее на обиду.
Горько и едко пахнет дорога. Из киоска громко заявляют о себе шаверма и группа «Руки вверх». И только в мгновения редкой благосклонности ветра можно почувствовать чуть солоноватый запах воды.
«Тридцать лет назад реки в городе пахли совсем по-другому, – думает Владимир Петрович. – Я точно помню, запах был сильный, свежий, особенно рано утром, в начале смены…»
Ему кажется, что в Ленинграде семидесятых никогда не было так жарко – даже если температура поднималась до тридцати градусов. Сейчас ведь почти все фасады в центре города зашиты этой пестрой, нагло лезущей в глаза рекламой, которая в два счета раскаляется. А тогда Питер был серо-голубым, каменным, прохладным… Нет, то есть кое-какие знаки времени можно было, конечно, встретить. Владимир Петрович, к примеру, помнит, что на крыше соседнего дома по вечерам зажигался призыв досрочно завершить пятилетку, у входа в сквер обещали «миру мир», а еще где-то поблизости что-то такое было про Госстрах… Машин опять же было намного меньше. Степенно ездили старые округлые «Победы» и «Москвичи», водители новых, более угловатых моделей пытались лихачить, но ГАИ была бдительна. А каким совершенством казались первые тольятинские «Жигули»! Впрочем, Владимир Петрович до сих пор твердо убежден, что это действительно хорошая машина – там же ручная сборка и металл толщиной в палец. У шурина как раз семьдесят третьего года «копейка», так он за ней следит как положено, и она ничего, бегает!..
А вот Петропавловка совсем не изменилась. Но тут ничего удивительного нет – для ее возраста тридцать лет это то же, что один день для человека. Владимир Петрович улыбается, вспоминая, как он радовался, узнав, что его, вчерашнего дембеля, определили не просто в милицию, а именно в водный отряд. Получалось, как в кино – провалы разведенных мостов над Невой, упругие волны, полощущие белую ленинградскую ночь, медлительные баржи и солидные корабли… И где-то рядом он – в красивой униформе на голубом катере.
Ему очень нравилась его работа. Хулиганов было мало, к тому же он их совсем не боялся – дважды в неделю Володя занимался самбо и демонстрировал неплохие результаты. Как-то он даже доказал это на деле – перебравшие мужики возле пивного ларька у Тучкова устроили драку, так Володя их, как тогда говорили, «на раз» в чувство привел. Конечно, они не были достойными соперниками – забулдыги, что возьмешь? Но ведь их было человек десять, а он один! Так что грамоту Володя принимал с чистой совестью… А в семьдесят втором командование направило его на учебу в высшую школу милиции, на вечернее отделение. Теперь он работал днем, и в этом был минус, потому что больше всего он любил вечерние и ночные смены. Но с другой стороны, занятия тоже были интересными. Особенно уголовное право, которое у них вел майор милиции Свирский. Владимир Петрович от кого-то слышал, что Свирский сейчас большой человек в Большом доме. Что ж, справедливо – мозги у мужика тогда еще были очень крепкими!
Владимир Петрович закрывает глаза и вспоминает, как майор входил в аудиторию, устраивал на столе свой портфель-дипломат, открывал его и вытаскивал учебник: «Ну что, товарищи курсанты, хотите заняться возвышенным – например, кражами антиквариата? Или будем сегодня разбирать что-нибудь более земное – какие-нибудь незатейливые бытовые преступления, а?..» Говорили, он даже за границу ездил по обмену опытом! Володя любил его слушать, даже дух иногда захватывало. Вот только, когда речь заходила об изнасилованиях, ему становилось как-то неприятно, что ли. То есть он понимал – в жизни всякое случается, они как раз и учатся для того, чтобы это «всякое» случалось пореже… Но рядом сидела Марина, и Володе очень хотелось, чтобы упражнение из учебника по делу об изнасиловании было поскорей выполнено…
Марина тогда работала в архиве Дзержинского отделения. Глаза у нее были голубые, а волосы густые и гладкие, заплетенные в тугую косу, которая ловила солнечные блики так же ловко, как какая-нибудь городская речка… После занятий они стояли в коридоре, Марина восхищенно отзывалась о преподавателе. Володя, полностью разделяя ее восторги, ревниво тем не менее молчал, а энергичная тень майора – распахнутый плащ и солидный портфель – мелькала где-то у выхода. Кстати, дипломат у Свирского был совершенно роскошный – с одной стороны пластмассовый, с другой кожаный, а еще никелированные заклепки по углам и кодовый замок! Да… дипломат…
Как-то вечером Володя подплывал к Петропавловской крепости со стороны Большой Невы. На Иоанновском мосту стояли туристические группы, экскурсоводы быстро и громко рассказывали посетителям о том, что это первый в городе мост, построенный собственноручно Петром Великим, и что сохранился он почти в первозданном виде…
Володе крепостной мост очень нравился. И даже не потому, что он представлял собой историческую ценность – у него была удивительная конструкция. Суставчатые деревянные опоры издалека чем-то напоминали первые летательные аппараты. Внизу мелькали тени, шелком блестела вода, и иногда создавалось впечатление, что мост летит! Низко, как речная птица. Приближаясь, Володя всегда рассматривал мост внимательно, пытаясь понять, что именно делает его похожим на планер, но вблизи это сходство почему-то исчезало.
В этот раз ему вдруг показалось, что где-то справа между внутренними сваями мелькнуло что-то металлическое. Или это был просто солнечный зайчик? «Нужно на всякий случай проверить», – решил Володя.
«Надо же, – удивился он, остановив катер прямо под мостом, – если смотреть снизу, то можно подумать, что это не мост, а чердак сельского дома…» В прошлые выходные Марина позвала его с собой на дачу к своему старшему брату. То есть это была даже не дача, а добротный дом в псковской деревне. Так вот, чердак там выглядел точно так же, как изнанка Иоанновского моста – такие же деревянные стропила и бурые металлические стяжки… Вблизи, кстати, ничего подозрительного не наблюдалось – никаких блестящих предметов. Но Володя решил убедиться в этом наверняка и, вытащив весло, отплыл немного вправо. Дотянуться до свай, стоя на днище катера, было довольно трудно. Волны дурачились и лишали равновесия. Изловчившись, Володя подпрыгнул и, ухватившись руками за горизонтальную опору, повис в воздухе. Привыкнув к висячему положению, отпустил одну руку и пошарил в небольшой, скрытой от глаз плоскости между настилом моста и нижними балками. Там ничего не было. «Может, еще правее?» – подумал Володя и, сгруппировавшись, на руках переместился на метр вправо. Там тоже ничего не обнаружилось. «Ладно, – решил он, – силы вроде есть, так что попробую еще чуть-чуть в сторону, и все. Если ничего не найду, значит, показалось».
Сил вообще-то оставалось немного. Совершая последний «осмотр», Володя уже мысленно представлял себе тарзанью траекторию возвращения к катеру, как вдруг рука его действительно на что-то наткнулась. Что-то плоское, вроде твердой коробки. Мгновенно забыв о подступившей было усталости, он подтянулся на обеих руках и заглянул в зазор. Дипломат? Похоже, что да! Тайник! Что в нем может быть? Одной рукой подпихивая кейс к середине моста, Володя кое-как вернулся к исходному пункту экспедиции. Потом покрутил его в поисках ручки и, схватившись за нее, спрыгнул в покачивавшийся внизу катер вместе со своей находкой.
Дипломат был почти такой же, как у майора Свирского. Пожалуй, даже лучше – потому что у Свирского ручка просто кожаная, а здесь она вся отделана металлическими заклепками. Ручка-то, наверное, и сверкнула! Ну а кожа, пластмасса и хромированные уголки были в точности, как на преподавательском портфеле. И кодовый замок такой же. Минут пять Володя безуспешно набирал цифры наугад. Потеряв терпение, вытащил из кармана тонкий плоский инструмент, что-то вроде отмычки. Такие были у всех милиционеров, этой штукой при необходимости взламывали не очень сложные запоры. Провозившись еще какое-то время и несколько раз при этом беззлобно выругавшись – полностью ломать замок не хотелось, а поддавался он плохо, – Володя наконец открыл портфель.
Внутри лежали два полиэтиленовых пакета. Непрозрачные, белые, с изображением решетки Летнего сада и надписью «Ленинград» по-русски и по-английски. Ими еще бабки в общественных туалетах спекулируют, цена им, кажется, пятьдесят копеек, а перекупщицы продают по рублю! А импортные, с рекламой сигарет «Мальборо» – по три! У импортных пакетов ручки прорезанные, а у «ленинградских» полиэтиленовая лента по краю протянута, так что закрываются они плотно, как мешок… Володя потянул ленту на одном пакете и, заглянув внутрь, окаменел.
В пакете были деньги! И не советские рубли, а доллары! Они же в прошлом семестре изучали дензнаки различных государств, слайды смотрели, а еще им объясняли, как отличить настоящую купюру от фальшивой. Американцы на своих деньгах изображают президента – круглолицего, похожего на какую-нибудь вологодскую бабу. Володя его сразу узнал.
Ощупав второй пакет, он понял, что там тоже деньги – крепкие, перевязанные нитками пачки.
«Что-то похожее я, кажется, видел в одном детективе рижской киностудии», – подумал Володя, и сердце его подпрыгнуло куда-то к горлу. Ощущение, будто в груди у него упругий мячик вообще-то было знакомым и приятным – оно возникало, когда Володя катался на американских горках или смотрел в кино, как наши догоняют преступника… Но сейчас-то он был не в луна-парке и не в кинотеатре… Сейчас он сидел в катере один на один с целым чемоданом иностранных денег! Сколько здесь? Миллион? Полмиллиона?..
Володе вдруг стало страшно. Он с опаской посмотрел по сторонам. Никаких плавсредств вблизи не было. По набережной гуляли люди. Народу было много, все шли своей дорогой, но одна компания – человек шесть – стояла и наблюдала именно за ним. Так ему, по крайней мере, показалось.
«Спокойно! – строго приказал себе Володя. – Они же могли случайно заметить, как я обыскиваю мост. А потом просто следили за развитием событий. Из любопытства. Увидеть, что находится в мешках на таком расстоянии, невозможно! Так что нужно вести себя как обычно, чтобы не вызывать никаких подозрений…»
«А если их внимание не случайно? – промелькнуло в голове, но эту мысль он тут же пресек: Для рассуждений времени нет, действовать нужно немедленно!» На всякий случай расстегнув трогательную, как на школьном портфеле, кнопочку кобуры служебного пистолета, Володя резким движение завел мотор.
Отделение находилось на Мойке – минут пять-семь через Большую Неву, а там еще четыре минуты пешком. Если бегом, то даже две.
Погони по воде вроде не было. Никаких подозрительных личностей на берегу – тоже. Но излишняя предосторожность в таком деле не помешает – а вдруг хвост все-таки есть? В ВМШ они проходили наружное наблюдение, Володя знал, что методов здесь может быть масса, и среди них есть очень хитрые, практически незаметные даже для опытного человека.
«Преступник, спрятавший такие деньги, это вам не алкаш из-под пивного ларька, здесь все намного серьезнее…» – спешно рассуждал Володя, подплывая к берегу.
«Дипломат будет трудно удержать в руках, если его попытаются вырвать бандиты – если они все-таки за ним следят! А если слежки нет, то на солидный и дорогой портфель теоретически может покуситься какой-нибудь случайный хулиган! А что? Шапки же зимой у прохожих с головы срывают!.. При этом двумя руками держать портфель нельзя – нужно, чтобы пистолет был в боевой готовности!..»
На набережной, в месте парковки, как назло никого из ребят не было. Володя быстро вынул пакеты и спрятал дипломат в запирающийся ящик под сидением. Крепко затянув полиэтиленовые ленты, завязал их на запястье левой руки, этой же рукой прижал мешки к груди. В правую взял пистолет и, прикрывая им ношу, стремглав побежал к отделению.
Домчался за минуту и на лестнице в здании, уже среди своих, чуть не сбил с ног Ларису из канцелярии, Маринину знакомую, – все никак скорость снизить не мог.
Не по уставу, без стука и начисто забыв о положенном обращении, вломился в кабинет к начальнику, бросил пакеты на стол, выкрикнул: «Вот! Нашел между балками Иоанновского моста!», – и слегка при этом запутался в веревках.
Через месяц в торжественной обстановке общего собрания ему вручили премию в размере месячного оклада и грамоту за смекалку и мужество, проявленные при выполнении операции государственной важности. Грамоту он повесил у себя дома над кроватью. А премию вернул в бухгалтерию, велев перечислить ее на счет подшефного детского дома…
Оставшиеся полтора года учебы он ходил на занятия с шикарным дипломатом, который был ничем не хуже, чем у майора Свирского. Даже лучше – с учетом блестящей хромированной ручки!
Майор, кстати, как-то попросил его остаться после занятий и еще раз подробно рассказать историю о долларах. Володя рассказал, слегка запинаясь на предложениях, в которых мог бы фигурировать портфель. Свирский выслушал, не перебивая, поблагодарил и, уже прощаясь, вроде как не в тему то ли спросил, то ли просто так сказал:
– А премию, значит, в детский дом отдал… – В ответ Володя покраснел, как самый робкий детдомовец. – Ничего, парень, все в порядке! – улыбнулся Свирский и выбил какой-то веселый ритм на пластмассовой поверхности дипломата…
Портфель до сих пор цел – лежит у обувной полки в прихожей, – Владимир Петрович хранит в нем всякие нужные в хозяйстве вещи. Квартира, она ведь тоже стареет, – Марина вон третий год требует, чтобы они основательный ремонт сделали, да все не получается. Так, по мелочам-то Владимир Петрович постоянно суетится: прибьет что-нибудь, подкрутит, подклеит. И инструменты всегда под рукой – в старом дипломате.
Владимир Петрович и сам не прочь обновить дом – вон сейчас какие красивые обои и кафель появились! Но времени вечно не хватает! Четыре года назад он ушел из милиции в охрану. Марина уже год как на пенсии, но без дела она сидеть не умеет, – печет пирожки и торты для нескольких кафе. Она всегда была знаменитой кулинаркой, мужики из Дзержинского чуть ли не драки на праздничных посиделках устраивали из-за ее выпечки… С женой ему вообще очень повезло. Она в их семье всегда была главной. А в начале нового времени, когда привычная жизнь стала вдруг стремительно рушиться, Владимир Петрович и вовсе растерялся – никак не мог сообразить, как теперь вести себя на работе, не понимал, почему зарплаты больше не хватает на самые элементарные вещи… Многие его коллеги как-то приспосабливались, через подставных лиц открывали всевозможные кооперативы и даже совместные предприятия. Владимир Петрович дерзнул лишь поиграть с мыслью о побочном бизнесе, но предпринять что-нибудь конкретное так и не решился, понимая, что вряд ли освоит все эти новые нормы… А Марина сориентировалась – начала печь на заказ. В первое время доходы были невелики – она же халтурить не умеет, не экономит, не использует маргарин вместо масла или повидло вместо свежих фруктов… Но за несколько лет она сделала себе «имя», и теперь три элитные кофейни числятся у нее в клиентах. Нет, назвать это легкими деньгами, конечно, нельзя. Но зато совесть чиста, и с выходом на пенсию стало поспокойнее, да и Владимир Петрович с сыном Сергеем стараются помогать ей, чем могут…
Сергея они, кстати, ждали почти десять лет. А дождавшись, вырастили великаном – рост у парня под два метра. Марина его отваром шиповника в детстве поила, поэтому, наверное, такой и вымахал. Баскетболист, за городское «Динамо» играет! Хорошая, кстати, команда, вот только денег на раскрутку не хватает, со спонсорами вечные проблемы. В прошлом месяце они в Испанию ездили на матч городов-побратимов. Так, во-первых, поехали вообще без запасных игроков, потому что еле-еле наскребли денег на дорогу для основного состава. А во-вторых, по прибытии на место обнаружили, что форма у команды не соответствует регламенту соревнований. По правилам, если футболки у спортсменов светлые, то бутсы должны быть темными. А наш тренер так обрадовался тому, что ровно за день до отъезда по дешевке нарыл где-то пять пар обуви, что совершенно не обратил внимания на то, что бутсы такие же белые, как и футболки… В Испании на новую экипировку пришлось бы потратить пять раз по триста долларов! Это же нереальные деньги! Вот тренер и купил черные фломастеры – по полдоллара штука, всего штук сорок – и всю ночь перед матчем ребята раскрашивали свои тапки! На поле вышли злые, в бутсах цвета «маренго» – с легкими серыми проплешинками на общем черном фоне. Всю игру носились, как маньяки, без единой замены! И, представьте себе, выиграли!!!
Когда Владимир Петрович рассказал об этом на работе, то хозяин – черный густопсовый носатый грузин с нежным именем Мамули и прозвищем Белый Орел – растрогался и посодействовал: замолвил, так сказать, словечко перед знакомым представительством западного автомобильного концерна. Те в результате расщедрились и купили ребятам по два комплекта спортивной формы на всю команду, включая всех запасных. Спонсорский логотип сейчас, правда, виден на футболках четче, чем номера игроков, но это уже второстепенные подробности! А Белый Орел за свое посредничество теперь всегда требует у Владимира Петровича билеты на все баскетбольные матчи.
Но вообще-то он мужик ничего, нормальный. В золоте, правда, весь, но это у грузин в крови – цацки на себя вешать! Рабочих, главное, не обижает, и сам вкалывает, как проклятый, с утра до ночи, а что на блестящее, как ворона, падок – так это его личное дело.
Бывших милиционеров сейчас берут в охрану главным образом из-за их связей. Дорабатывая пенсионный стаж, Владимир Петрович потихоньку присматривался к разным фирмам. Торговые предприятия отметал сразу – там же сплошное жулье, дурят друг друга, а ты за них потом отдувайся! Нет, нужно было найти такое место, где люди деньги зарабатывают собственными руками. Охраннику там спокойнее. И со «Старой крепостью» Владимир Петрович вроде не ошибся – за четыре года ему пока ни разу не пришлось обращаться к бывшему начальству. Ну в налоговую ездит раз в месяц с подарками для их инспекторши, она подруга жены бывшего сослуживца, но это так, мелочи… В основном же его работа заключается просто в присутствии на месте. Иногда он по собственной инициативе помогает в мастерских, особенно, если привозят какой-нибудь навороченный автомобиль – а что, интересно же! Да и мужики там веселые. Левон, армянин-механик, даром что лет десять, как в Питере живет, а по-русски говорить так и не научился. Как скажет что-нибудь – умора! «Фольксваген» «фольксвасгеном» называет! Но руки у него действительно золотые!
А тут недавно в конце дня Мамули на машине во двор влетает – щебенка из-под колес павлиньим хвостом покруче, чем вода под голубым катером 1608. Остро сверкают белые Мамулины зубы и черные глаза:
– Петрович, – говорит, – если останешься после работы и поможешь колеровщику, две дневные ставки дополнительно заплачу! Срочно нужно двадцать литров краски хаки приготовить!.. Нэт, ти толко представь! – от возбуждения Белый Орел начинает говорить с сильным грузинским акцентом, – Представь, эти баальбесы, которие бившее Россвооружение, нашли где-то списанные бэтээры и продали их вьетнамцам! И не помили-и, не покрасили-и, а прям со свальки на корабл и в Ханой! Обрадовались! А вьетнамцы машины увидели и говорят: «Холосый масина, но глясный осень! Насад весите, помойте, покласте! А то деньги не дадим!..»
Изображая вьетнамцев, Мамули растягивает в стороны свои огромные глаза и между двумя грядками пушистых черных ресниц гордо торчит орлиный нос:
– Но с другой стороны, молодцы! Нам же с вами допольнителный прибыл!..
Неровными воронками в горячем воздухе летает белый тополиный пух. Пожилая чета иностранцев направляется к Иоанновскому мосту по аллее мимо мастерской. Оба седоволосые, в белых шортах, белых футболках и белых кроссовках. Идут медленно, держась за руки…
«Там были фальшивые доллары», – вдруг заявляет себе Владимир Петрович. Тушит сигарету и рассеянно смотрит вверх – туда, где иголка солнечного луча беспорядочным золотом расшила неяркую, «долларовую» зелень городской листвы, и одним нечаянным стежком прикрепила к трепещущей ветке слегка взъерошенного воробья.