Утром у Резановой обнаружилась мозоль. На большом пальце правой задней. Вот и пригодился мой обыкновенный «советский» пластырь. Пока заматывали, чтобы не сорвать мозоль раньше времени, пришёл Равиль и, наблюдая процесс, задумчиво поинтересовался, чего это мы такое делаем?

— Галина Викторовна прохудилась… дырка у ей в ноге, постоянно сдувается… Вот, клеим…

— Я сам прохудился и постоянно сдуваюсь, — расстроенно заявил Равиль.

— Так ты же через другое отверстие?

— Через то вообще свистит постоянно!

— Мужики! — оборвала нас Резанова, натягивая носок.

А чего обрывать? Метеоризм достиг космических масштабов. Иногда возникало ощущение — работающего внутри газогенератор. Вода что ли у них такая?

Вчера везде цвели рододендроны… А сегодня группа шла по снегу, и вокруг на мохнатых толстых лапах топтались пухлые серые облака. У Резановой по подтаявшему снегу скользили ботинки, её всё время приходилось страховать за рюкзак, от этого шёл я в постоянном напряжении. Группа растянулась. Традиционный авангард: Денис, Влад и Намгель — ушел на полкилометра вперед. Арьергард в лице слуги покорного, Резановой, Равиля и Володи — всё больше отставал. Артём поначалу примкнул к нам, но потом, устав останавливаться и дожидаться, отправился догонять Намгеля. Ближе к очередному мосту вышли на склон горы, и тут Резанова неожиданно, я чуть не врезался в неё, встала:

— Чуешь? — она потянула носом воздух. — Свежим булочками с кофе запахло…

Кофе ей, с булочками… Блин! Лучше бы ей кошки на ботинки. Взмок весь придерживать… Я принюхался… Ведь глюки же… Какие ещё булочки… Но нет… действительно, тянуло слабым, едва ощутимым, но всё же вполне явственным ароматом то ли корицы… то ли ванили… чем-то булочно-кофейным.

Вова остановился и принюхался.

— Багульник! — сказал он.

Багульник? Едва ли! Если только какой-нибудь особый, гималайский. Как пахнет сибирский, я помню хорошо, пять лет на полевых нюхал, никогда не забуду. Не такой у него запах. А что тогда? Из-под снега виднелся только багульник… Может, какая неприметная травка? Я наклонился, принюхиваясь. Где же ты… булочка с кофе… куда спряталась?

Налетел ветер и унёс фантомы кофейни. Резанова вздохнула, поскользнулась, ойкнула и вновь заскользила по тропе.

Перекусывали уже за рекой в ресторане, типа придорожного кафе. Народ заказал себе острого корейского супа, преснятину есть было уже невмоготу, на высоте хочется острого, кислого, солёного — организм выщелачивается. Им и принесли. Что-то вроде «Доширака». Вот он им и понравился! Я острое не ел, заказал сладкое: мне подали сырой, непропечённый, никудышный шоколадный пирог. Насилу-насилу запихал, запив иллюзией кофе.

Отдохнули? Пошли дальше.

В снегу, в облаках, на высоте часто теряются ориентиры, пропадает ощущение пространства, будто даже исчезает само время. Мысли становятся тягучими, чувства притупляются, мозг работает в фоновом режиме на автомате, ни за что конкретное не цепляясь. Идёшь себе… и идёшь… Сколько идёшь? Час? два? день? Год? Наверное, так и выглядит вечность. Шли-шли и вышли… к «кладбищу альпинистов».

Толя Букреев написал.

Кладбище то — вовсе и не кладбище. Мемориал. Как скала на «Приюте Одиннадцати». Каменные памятники, таблички, эпитафии. Тем, кому Гималаи отказали в благосклонности. Хоть раз, но отказали. Из знакомых: Скот Фишер и всё тот же Анатолий Букреев… Реальные герои придуманного фильма «Эверест». Фишер погиб на Эвересте в 96-м, Толя на Аннапурне, в 97-м. Серый туман… Серый снег… Серый мир. Грусть и тоска. И хочется плакать, и слёзы сами текут по щекам…

В крохотном посёлке, альпинистской базе, Лобуче нас с Галиной поселили на втором этаже в комнату с треснувшим стеклом. Малярным скотчем мы залепили «дуло», переоделись, пока разогретые, и пошли заказывать ужин, пить чай, закусывать. Снова тепло только в обеденном зале. Часам к четырём Вова вывел нас на акклиматизацию. Оделись на неё, предполагая, что будет она простой прогулкой по посёлку, «по-домашнему», как вчера. Прогулкой она бы и получилась, если бы мы ещё не попёрлись метров на семьдесят вверх, на морену ледника Кхумбо.

Кхумбо — удивительное творение.

Туман.

Ледник.

Камни.

Равиля там, как сегодня говорят: «вштырило». Он сидел, отрешённо уставившись на ледяную каменную реку, и проникновенно молчал.

Вообще, горняшка трепала уже всех. У меня сформировалось стойкое отвращение к пище, к себе, к миру… и постоянно болела голова. Остальные помалкивали, но потом признались — все чувствовали себя нехорошо.

Спуск с морены ожидаемо оказался сложнее подъёма, наколенники же не надели и палки не взяли, и на ногах кроссовки…

— Пипец пришёл моим коленям, — жаловалась на базе Резанова, втирая кеторол в коленки.

— Да-а-а… Как-то Вова не предупредил, куда он собирается…

— Мне бы завтра встать…

— Встанешь, Резанова, встанешь… Ты же должна понимать, что отвечаешь теперь не только за себя…

— А за кого ещё-то?

— За меня!

— А за меня?

— А я за тебя. Ты за меня, я за тебя… Так и идём… А завтра…

А завтра Пасха. Завтра Горакшеп. Завтра базовый лагерь — наша первая и наша главная цель. А силы как-то вдруг оказались на исходе… А базовый лагерь — ещё не конец программы. Послезавтра Калапатар на 5555… Говорят, оттуда хорошо виден Эверест.

И снова назойливый вопрос: зачем нам это, а? Вовка-Вовка, скажи, зачем? Ты давно в горах, скажи, пастух!..