Рассказ первый. Первая полевая работа

Представить Север без вертолётов и вездеходов невозможно. С них всё начиналось. На них доставляли первые грузы, с них выбирали места для будущих городов и посёлков, с них осваивались месторождения. Нередко они становились домом для геологов и первопроходцев. Но это, конечно, вездеходы.

Вездеходов на Севере два типа: тяжёлый — ГТТ, в народе «гэт»; и лёгкий — ГАЗ-71, «газушка». Вертолётам поставлено много памятников, вездеходам — всего один, в Надыме.

И первая Юркина полевая работа напрямую оказалась связана с вездеходом. Так прямо, что прямее некуда.

Итак, он приехал… Нет! Надо писать честно.

Он сбежал на Север от своих женщин (вот! так правильно) в 90-м, внедрять вместе с братом новый геофизический метод — подповерхностную радиолокацию. Метод этот позволял оценить структуру верхних слоёв земной поверхности на глубину в пару десятков метров. Специальность у Юрки имелась подходящая — радиоинженер, хотя в инженерной геологии и в аэрокосмогеологии он был ни бум-бум. Но как говорят: глаза боятся — руки делают, человек всему может научиться.

Основными потребителями информации о строении земной поверхности на Севере были строители, автодорожники, экологи и сейсморазведчики. Последние предлагали самый большой объём работ, для них всё выполнялось в реальном времени. И как раз к приезду Юрки поспели первые опыты промышленной эксплуатации подповерхностной радиолокации в сейсморазведке.

К этой работе Славка (Ярослав) Серов и уже упомянутый Колька Колганов сделали из многослойной фанеры здоровенную антенную систему — сани. Ширина их была такая, что полозья укладывались в колею вездехода. Система задумывалась гибкой, чтобы под нагрузкой могла гнуться и извиваться. Предполагалось, что транспортировать её будет или «гэт», или «газушка».

Ярослав, как выпускник авиационного института, считал, что основа прочности авиации — в гибкости, и, исходя из этой аксиомы, крепил все важные узлы саней резинкой от трусов. В целом антенная система получилась серьёзная и заслуживала всяческого уважения… Одних шурупов и эпоксидки ушло килограмма по два. А сколько ушло мыслей… А «огненной воды» — у-у-у-у!

С такой гибкой халабудой они втроём — Славка, Колька и Юрка — выехали в расположение четырнадцатой сейсмопартии Тюменской геофизической экспедиции. Основной целью их работы стала выдача рекомендаций по глубине закладки тротиловых шашек, сейсморазведка тогда была только взрывная. Рекомендации выдавались на основе данных лоцирования сейсмопрофилей, каждый из которых доходил до десятка километров в длину. Работа была рассчитана на пару недель. Жили в вагончике.

Заметим: Юрка на полевые попал в первый раз! До этого весь его опыт полевика складывался из житья на Волге — в палатке летом, лыжных прогулок на полдня в самарской деревне и книжек Санина про Антарктиду.

Конечно, его экипировали: унты, тёплые штаны, водолазный свитер, полушубок, рукавицы. Ушанка — своя. Всё чин-чинарём. Хотя для Юрки такая одежда была внове, особенно унты — до этого он их видел только в кино про полярных лётчиков. Ну и погода его удивила: конец марта, а за бортом — минус двадцать пять!

Так как Юрка только приехал и ничегошеньки не умел, ему поручили самую простую, но ответственную работу. Он сидел в багажнике «гэта», отдельно от остального экипажа — Славки, Кольки и механика-водителя — с регистратором в руках и следил за его работой. Багажник был холодный, загружали Юрку туда во всём обмундировании, вручали регистратор и закрывали тентом, после чего он уже за бортом ничего не видел. А и смотреть было особо не на что. Вездеход на ходу поднимал облако снежной пыли, которая, кстати говоря, набивалась во все дыры, и после прохождения профиля Юрку откапывали лопатой.

Такая у него теперь была творческая работа!

Лоцировали обычно часов по пять. Потом приезжали. Варили макароны с тушёнкой или разогревали рисовую кашу с мясом, ели. Выводили данные с регистратора. Общались с главным геологом партии, выдавали рекомендации, намечали план работы на следующий день. Опять варили макароны с тушёнкой, ужинали и ложились спать.

Представляете, ещё вчера Юрий Серов в чистенькой и наглаженной троечке ходил по тёплым этажам второго корпуса родного авиационного института, его окружали интеллигентные люди, красивые и умные девочки, профессора и доценты интересовались его мнением — и сам он уже потихоньку собирал материал для диссертации. А теперь? Дикие и грязные сейсмики, соляра, громыхающий вездеход, обмороженные уши, заусенцы на пальцах… и его никому на хрен ненужное мнение: ибо он ничего не знает, не понимает и вообще. И куда интереснее выслушать рассказ пьяного буровика, что разбуривает профили под закладку зарядов. Такая метаморфоза. Но… «Бачили очі, що купували!»

Прошла неделя. Юрка даже как-то стал привыкать к работе, уже пытался вникать в процессы вывода информации, а вечерами с любопытством прислушивался к разглагольствованиям Колганова. Колька был Настоящим Геологом и в жанре демагогических монологов начитывал братьям курс геоморфологии. Вживался Юрка.

Это случилось на восьмой день их пребывания.

Есть такое «это», которое обязательно случается. И, как правило, случается в самый неподходящий момент.

Было всё как обычно — утро, завтрак, погрузка в вездеход, транспортировка антенной системы на крыше вездехода, разворачивание её в режим скольжения за вездеходом, загрузка Юрки в багажник, подключение системы, движение, лоцирование…

Пошло «не так» часа через полтора.

Они уже заканчивали первый на сегодня профиль, когда кабели, соединявшие антенну-сани и регистратор, стали вдруг натягиваться и дёргаться. Обычно они свободно провисали и покачивались в такт движения вездехода. Юрка постучал в стенку кабины, но из-за грохота его никто не услышал. Он прикинул, по времени скоро остановка, и повторно стучать не стал.

Только Юрка расслабился, послышался удар, и тут же вырвало один из кабелей, Юрка грохнул в стенку так, что в этот раз его услышали сразу — вездеход резко встал. Юрка выглянул из-под тента — сани антенной системы одной лыжей налетели на пенёк, систему перекосило, оборвало один из тянущих тросов и кабель. Обрыв кабеля означал, что придётся возвращаться на базу и всё перепаивать. Оценив ситуацию, Юрка выключил регистратор, снял его с себя и стал вылезать из багажника. Перебравшись через борт, он глянул назад — снег был совсем рядом — и спрыгнул. И тут же утонул по грудь. «Ни фига себе!» — удивился он и стал разворачиваться, чтобы выползти к колее.

В этот момент вездеход, чтобы освободить натяжение оставшегося троса и кабелей, начал сдавать назад. И сдавал, зараза, со скоростью большей, чем полз Юрка, и, конечно, брюхом подмял парня.

Было ли Юрке страшно? Наверное, нет. Всё случилось слишком быстро. Он даже толком не понял, что произошло. То есть — так-то всё понятно! Но неожиданно.

Юрка лежал, вдавленный в снег, а вездеход ещё некоторое время продолжал двигаться, но потом встал. Юрка понимал: надо дать знать, что он здесь, под вездеходом, но ни крикнуть, ни пошевелиться не мог, даже вздохнуть толком не получалось. Прошла минута, за которую Юрка много чего передумал, и тут вездеход начал двигаться обратно, освобождая Юрку из снежного плена. Как только он съехал, Славка с Колькой подхватили Юрку под руки и принялись трясти, бесконечно спрашивая: «Ты как, нормально? Нормально? Как ты?» Человек только что побывал под вездеходом, а они его трясут, чудаки!.. И всё у него было нормально, только сильно болела спина. Всем экипажем Юрку втащили в кабину, уложили на скамью, подстелив полушубок, сели и закурили.

— Закурить дайте, гады! — голосом умирающего попросил Юрка.

Славка дрожащими руками достал из пачки сигарету, подкурил и сунул ему в рот:

— Ты на хрена из багажника вылез?

— Хотел сани оттянуть, — Юрка затянулся и выпустил дым.

— Э! — Колганов обычно так начинал обращение к людям. — Э! — в этот раз он обращался к механику-водителю. — Я тебе сразу крикнул: «Стой!»… А ты? Гля чего ехал, водила хренов?

— А чё я? — у водителя, когда он затягивался, тоже мелко тряслись руки. — Я сразу и встал.

Колька потёр лицо руками и повернулся к Славке:

— У нас водка в вагончике осталась?

— Ещё бутылка.

— Поехали!

— Сани погрузить надо, — Славка взял перчатки и стал их натягивать. — Ты как? — он смотрел на Юрку. — Твои тётки поубивают меня…

— Шутник, — кряхтя, Юрка попытался приподняться.

— Куда? — дёрнулся Славка. — Лежи!

— Отвали, Слав! Я что, и когда поедем, лежать буду? Мне так все позвонки вытрясет, — схватившись рукой за борт, Юрка подтянулся и сел.

— Ладно, пошли.

Славка с Николаем выбрались наружу. Увязая в снегу и матерясь, они загрузили сани на крышу, и через пять минут «гэт» уже ехал на базу.

Той ночью Юрке приснился сон.

Лежит он, подвернув под себя ногу, в заснеженной долине, и ему не хватает воздуха. Казалось бы, ничто не мешает, но он задыхается и никак не может вдохнуть полной грудью. От этого внезапно накатившего удушья Юрка проснулся — видимо, здорово его придавило.

Но уже через день спина позволила ходить и даже работать, а ещё через неделю Юрка совсем забыл о ней.

А вездеходы в Юркиной северной жизни ещё не раз доставляли удовольствие общения с ними. То их нужно было вручную вытягивать из болота, вырубая полгектара леса. (Но это водитель-механик дурак, а вездеход ни в чём не виноват.) То у них на тридцатипятиградусном морозе обрывало «палец» в гусенице, и приходилось махать кувалдой, загоняя новый на место, поминутно меняясь с тем же Колгановым, на морозе быстро сбивается дыхание, и запросто можно получить воспаление лёгких. Но тут уж ничего не поделаешь: в тридцать пять и сталь становится хрупкой. То…

В общем, всякое было.

Но первый опыт общения с вездеходами Юрка не забудет никогда. А как тут забудешь, если нет-нет да и прихватит поясницу — и только укол анальгина может привести в чувство.

Так прошла первая Юркина полевая работа, во время которой он близко — можно даже сказать, по-семейному тесно — познакомился с вездеходами.

Так начался его Крайний Север, который растянется на долгие годы. Пройдёт совсем немного времени, и Он, этот Крайний Север, — станет Юрке родным и понятным. Но тогда, в первый раз, Север показался ему жёстким, негостеприимным, даже жестоким. Юрке сразу захотелось всё бросить и уехать, но он остался. И не потому что геройствовал, просто возвращаться было некуда.

 

Интермедия. Колька

Колька Колганов был Настоящим Геологом.

Выпускник геологоразведочного факультета Тюменского «индуса» (индустриального института), он даже женился на географичке. Свою Варю он встретил на Полярном Урале, где работал после института на разведочной буровой. Она туда приезжала на геологическую практику как учитель географии.

Колька на два года младше Ярослава Серова — значит на двенадцать лет старше Юрки. В восьмидесятых он работал в Тюмени в Центральной аэрокосмогеологической партии, а в 88-м, по приглашению космонавта, переехал в Северный. В Тюмени Колька ютился с семьёй в комнатёнке малосемейного общежития. Нужно сказать, и семья у него была небольшая: Варя и сын Сашка (Уже в Северном к семье присоединилась кошка Муся). В Северном Кольке пообещали двухкомнатную квартиру. Пообещали и дали.

С Колгановым Юрка познакомился в первый же трудовой день. Был Коля невысокого роста, сухой, крепкий, с длинными чёрными волосами, всклокоченной бородой, в неизменных квадратных очках на утином носу. Очки эти у него постоянно ломались — он их чинил, они опять ломались, он их опять чинил. На вопрос: «Колганов, ты когда уже себе новые очки купишь?» — он неизменно отвечал: «Щас! Я на права в них сфотографирован!». У Кольки были «Жигули» — ВАЗ 2101, «копейка», по тем временам — ещё машина.

По профессии Колька геолог, по специализации — геоморфолог и аэрокосмогеолог. Знающие люди говорили, что Колька — светлая голова, талант и что ему нужно защищать диссертацию, но сам Колганов, сплёвывая сквозь редкие зубы (многих после Полярного Урала у него недоставало), говорил, что он человек не научный, а практический.

А практик он был… о-го-го! В Аэрокосмогеологии его прозвали Кулибин.

По-настоящему Колганов даже не работал в аэрокосмогеологической партии — Колька в партии жил. А после того, как партия получила новое здание, окончательно перебрался туда.

Был по характеру Колька балагур, чудила и выпивоха, знал бесконечное множество деревенских историй и случаев из жизни буровых Полярного Урала и травил свои байки с удовольствием под водочку и солёную рыбку.

— Народ на буровых глубокой разведки, на Полярном, — своеобразный. Вахтовики. И не по месяцу-два, как здесь, а по полгода и больше, пока скважина не отбурится. А бурили такие скважины у чёрта на куличиках — ни тебе городов, ни посёлков. На сотни километров голимая тундра. Двадцать-тридцать человек на полгода, и только радио. Почище любого звездолёта! В основном, конечно, мужики, но три-четыре женщины в коллективе всегда были. Кухонные работники, поварихи там… И весь народ из Белоруссии.

«Прахади, не задёрживай!» — поварихи на раздаче так подгоняли.

За полгода весь коллектив сплачивался и становился родным. Через этих тёток. Там такая ротация происходила. Сами они друг дружку потом называли «сястра». «Сястра, подай хлеба!», «Сястра, налей чаю!»

И хоть там была ротация, всегда находились признанные авторитеты из мужиков. Работал у нас один тракторист, Сенька Лукашевич. Поварихи говорили про него просто: «Лучше Сямёна никто не яб… т!» Простой народ… Простые нравы. Такие вот… «Прахади, не задёрживай!»

Кроме таких историй Колька знал ещё много чего. Был он неистощимый кладезь афоризмов. Вся партия за ним повторяла: «Насрать, как говорила моя сестра Раиса». Юрка долго думал, что у Коли и правда есть сестра Раиса.

И всё бы хорошо… но был у Коли один недостаток, который, впрочем, по тем временам не вызывал ни у кого особого неодобрения. Любил Колька выпить. Где бы ни собиралась компания: в гараже ли, у Серовых ли в радиолокационной, в холле — всё равно. Только доставали бутылку спиртного и ставили на стол — через пять минут (можно было засекать по часам) появлялся Николай. Как он чуял — загадка природы! Но он никогда не был халявщиком. При наличии денег Колька проставлялся легко и непринуждённо: угощая всех и вся (правда, потом раскручивая на продолжение).

Юрку с Колей кроме работы — первые два года Юркиного полевого стажа Колганов выезжал практически на все полевые работы — связывало ещё и то, что Колька стал молодому Серову негласным наставником, старшим товарищем, а в общем — другом.

Началось это в мае 90-го. Юрка тогда только два месяца как переехал из Самары и маялся своими больными, как зубы, семейными проблемами.

Летом 89-го он отправил семью в Крым и нежданно-негаданно влюбился в студентку Аню. А уже к ноябрю оказался в цугцванге, из которого брат и пытался его выдернуть.

Любовь, она… В общем, бывают крайне болезненные состояния, при которых жить без любимого человека невозможно. Совсем! И хорошо, если это взаимно и человек свободен. А если нет? Вот тогда и возникают проклятые любовные треугольники… квадраты… дьявольские многоугольники… Такая приключилась с Юркой беда.

Сбежать-то он на Север сбежал, но окончательно решить ничего не мог. С одной стороны, семья — Соня с пятилетним Владом, с другой — Аня, и надо решать, кого везти в Северный. Надо. Но не мог Юрка взять и вычеркнуть из жизни хоть кого-нибудь! Не мог.

Ища поддержки, Юрка писал маме, но та одёрнула: «Сына хочешь бросить? Знать тебя не желаю!». В целом, старший придерживался того же мнения. С братом у него вообще вышел неприятный разговор. Славка обозвал Юрку безответственным маменькиным сынком, хлюпиком, интеллигентским сопляком, неспособным принимать решения. Юрка взбеленился и наперекор всем написал Соне письмо с просьбой дать развод. «Принял решение».

Соня развод дала.

Но тут не выдержала Аня: «Я тебя не держу… Не хочу быть разлучницей… Возвращайся к семье!»

Всё окончательно запуталось…

С тяжёлым сердцем и нерадостными мыслями ехал Юрка в мае 90-го куда-то в район Сутормы (ему было всё равно куда): в грязь, в снег, в распутицу. Погода в мае ещё холодная, и снéга кругом — ещё полно.

Выбрав место под базу, аэрокосмогеологи поставили палатку, установили печку и начали готовиться к завтрашней работе. Юрка в приготовлениях участия не принимал: его «никакая» квалификация позволяла ему болтаться без дела. Под предлогом поиска агатов — есть такая страстишка в Северном: осколки сердоликов и агатов в песках собирать — он ушёл в лес. Верёвку взял покрепче и ушёл. Решение принимать…

В полутора километрах от баз он отыскал сосну с суком потолще, перекинул верёвку, закурил и присел рядом на поваленное дерево.

Мерзкое у него было настроение. На работе не складывалось, его считали белой вороной — а то как же: аспирант! даже материться толком не умеет. С женщинами дела запутались окончательно. С братом отношения портились на глазах. Тот уже несколько дней совсем не разговаривал с Юркой, после его письма к Соне о разводе. «Бабы — бабами, а главное — семья!» — сказал он брату и постучал кулаком себе по лбу, намекая на умственную неполноценность младшего. Конечно, неполноценность! Юрке тогда всего-то было двадцать шесть. Жизненной мудрости, как у брата, ещё не накопил.

И вот так он сидел, сидел, курил, курил, думал, думал, пока на него не набрёл Николай.

— Э! Ты чего не отзываешься? — Колька пристроился рядом на бревно. — Тебя там ищут… Славка говорит, ушёл за камнями и уже два часа нет.

Колька закурил, затянулся несколько раз, внимательно осмотрел Юрку, глянул на верёвку и… всё понял. Рывком за грудки он поднял Юрку и коротким ударом в челюсть свалил в снег.

Нет. Топтать он Юрку не стал. Нужно было, наверное, но не стал. Вместо этого снова присел на дерево и достал новую сигарету.

— Охренел, да?! Я давно на тебя смотрю: всё молчишь-молчишь… Небось, о бабах своих всё думаешь? Бабы — зло! Хотя, конечно, без них херово… Вставай давай… — Колька протянул руку Юрке, но тот отмахнулся. — Зря! Не обижайся. В рожу получил — не обижайся… За дело! Ты, думаешь, один такой? Вон у Вокарчука подруга в Стрежевом осталась, а он жену с Украины везёт с дочкой. И у нашего космонавта жена молодая… Так что… — Колька несколько раз глубоко затянулся, напустил облако дыма и затушил сигарету о каблук, — дурака не валяй, снимай верёвку и пошли на базу. Жрать охота!

Юрка нехотя поднялся. Они вместе сдернули верёвку и пошли к палаткам. Колька шёл и рассказывал историю «про любовь».

— Любовь у тебя… Конечно, любовь! Только и она разная бывает. — Колька шёл своим чётким вымеренным шагом — этот его талант часто использовали на полевых работах, им мерили расстояния.

— Жил у нас в деревне дед Митрич. Местный Щукарь. Вечно попадал в разные истории. Раз поехал зимой в Тюмень к сыну, к Саньке. Погостил, а на обратной дороге решил выпить в аэропорту пива. Давно не пил. Выпил пару кружек — и в самолёт. Самолёт Ан-2, местные авиалинии. Взлетели, летят… и тут Митричу в туалет приспичило, по-малому… Идёт он в кабину к пилотам, стучится, второй пилот открывает: «Тебе чего, дед?» А Митрич: «В туалет бы, сынки…» Пилот посмотрел на него, улыбнулся так хитро, подмигнул и говорит: «Ссы в штаны, дед — нет в кукурузнике туалетов», — и закрыл дверь. Митрич постоял-постоял и пошёл на место. «Потом, — рассказывает, — сижу… ага, а мочи уже нет терпеть-то… и начал, значит, потихоньку себе в штаны пускать… А штаны ватны, толсты, не промокат снаружи, а снутри впитыват». В общем, справил нужду. Хорошо ему стало, и в штанах тепло. А тут и прилетели. Пока с районного центра в неотапливаемом автобусе доехал, штаны промёрзли и колом встали. Пришёл он домой, а Дуси, жены его, нет. Штаны снял и от греха на печку закинул, чтобы Дуся, значит, не ругалась. Сидит без штанов, чай пьёт. Тут Дуся от соседки вернулась и носом… носом: «Чо это у нас, старый чёрт, ссаньём вонят?» А Митрич таким тонким голоском: «Енто откудова, Дусечка? Чать в доме маленьких-то нету». «Да я, — говорит, — чую, что маленьких-то нет — пахнет-то как от старого кобеля!» И на печку шасть, нашла Митричевы штаны и давай его ими охаживать. Потом бросила и говорит: «Чёрт с тобой! Надоел. Живи как хошь, а я к Саньке уехала!» Деньги собрала, оделась и ушла, хлопнув дверью. А Митрич обрадовался, положил опять штаны на печку, достал заначку — бутылку самогона — налил, выпил, закурил и говорит: «Ну и хрен с тобой, дура старая! Сама надоела!» И ещё налил.

Загулял Митрич. По-чёрному загулял. Сначала всё в доме выпил, потом с друганами все деньги из заначки пропил. Неделю гулял. Через неделю пить стало нечего, денег нет, друганов тоже…

Лежит Митрич в нетопленой избе под одеялом, с похмелья помирает. А на дворе скотина ревёт. Корова не доена, не кормлена. Овцы голодные — все плетни погрызли.

И тут распахивается дверь, врывается жена и с кулаками: «Ты чего, мать твою суку, устроил, гад фашистский, а?! Решил мне хозяйство угробить, ага?! Убью!»

А Митрич потом вспоминал: «Лежу я, слухаю её — а у самого слёзы текут: Дусечка моя любима приехала…»

С того майского дня Юрка с Николаем сдружились. О личных делах в коллективе он не распространялся, а с Колгановым мог вволю наговориться и часто бывал у того в гостях. Познакомился с Варей, с его сыном Сашкой. Они — младшие Серовы и Колгановы — даже потом «породнились», «поженив» домашних питомцев. Свели серовского кота Василия с колгановской Мусей. И котят потом вместе раздавали. Но это было уже позже, когда Юрка привёз в Северный семью.

К середине 90-х Николая назначили начальником партии. Партия была в кризисе, Колька хотел её вытянуть, но верхнее руководство «подставило» его. То ли у Колганова деньги какие-то пропали, которых и так не наблюдалось, то ли ещё что-то стряслось, в общем — беда. И Колька, махнув на всё, запил не хуже Митрича.

Потом выкарабкался, но запал прошёл. В поля ездить перестал, историй не рассказывал. Время от времени происходила в нём реанимация того, прежнего Кольки Колганова, и тогда в партии его можно было найти по громкому дружному хохоту. Но всё чаще это было связано с выпивкой…

В 96-м Юрка из партии ушёл. С Николаем они стали видеться редко. А когда в 98-м из партии ушёл Славка, отношения братьев с Колгановыми практически прекратились.

Последний раз Юрка видел его на прощании со Славкой в январе 2003-го.

***

— Пошли мы с батей рыбу ловить. Понятное дело, сетку ставили. От деревни отходить далеко не хотелось, но тогда нужно было всю ночь сеть сторожить. Желающих-то стырить сетку — до хрена кругом! И чтобы не торчать всю ночь возле реки, батя придумал поставить чучело. Обыкновенное чучело: крест-накрест палки, шляпа, куфайка, даже штаны… Сетку поставили и ушли.

Приходим рано утром — сетки нет! Чучело, конечно, на месте. Батя покрутился-покрутился, поискал — нет сетки! Взял весло, подошёл к чучелу и как даст по нему со всего замаха. Чучело повалилось, а батя ему и говорит: «Херовый из тебя сторож, ага!» Бросил весло и ушёл.

Колька достал сигарету, долго её мял, потупив голову, подкурил и, сделав несколько затяжек, подытожил:

— Давно у бати на могилке не был… Надо съездить.

 

Рассказ второй. В ответе за тех, кого приручили…

Компания «Таркосаленефтегаз» выходила на Восточно-Таркосалинское месторождение. Чтобы понимать, в каком состоянии оно находится и как бы там «не нагадить сверх меры», предприятие заказало аэрокосмогеологам экологический аудит.

Это только в жёлтой прессе пишут, что нефтяники и газовики бессмысленно убивают природу и изводят коренное население ради многомиллионных сверхприбылей. Но даже в самые тяжёлые годы, вначале 90-х, нефтегазодобывающие предприятия пытались по мере возможности сохранять природные ландшафты и тратили немалые деньги, заказывая работы экологам. Хотя и «гадили» тоже, много «гадили», чего скрывать.

На основе космических снимков космогеологи оперативно отстроили основу аудита — ландшафтную карту региона. Но карта без наземных измерений — как теория без практики. Нужно на месте и зверушек посчитать, и травки; посмотреть, как ведёт себя мерзлота; где и на какой глубине залегают грунтовые воды. В общем, нужны полевые работы. Нужны так нужны. Восточно-Таркосалинское месторождение располагается в двухстах пятидесяти километрах к северо-востоку от Северного, в местах необжитых и пустынных. Единственное средство доставки полевой бригады — вертолёт. Не привыкать!

В десять утра шестого июня братья Серовы, Юрий Григорьевич Золевский и Игорь Вокарчук с полутонной груза выехали на уазике в аэропорт Северного — для вертолётной заброски. С Золевским был его старый пёс Буран — белая лайка.

Погода стояла гадкая. Начало июня на Севере — переходный период: не весна, не лето… ни то ни сё. На Севере вообще нет сезонов в привычном для нас смысле. Климат контрастный. Как один хант говорил: «Сначала пыл снек, потом дощ, потом шар, потом комар, потом пах! — снек пошёл». В такой «снек, дощ, шар» и выезжали. Мелкий гадкий дождик сыпал с утра.

На вертодроме загрузили в вертушку необходимое для работы и проживания на болоте снаряжение: армейскую палатку с разделкой под печку, печку-буржуйку, пару зиловских аккумуляторов, комплект радиолокационной аппаратуры, мотобур со шнеками, пару ящиков с едой, четыре спальника, доски под спальники, лист плотного брезента на доски и ещё кучу всякого, казалось бы, ненужного, но на самом деле такого необходимого барахла — и стали ждать вылета.

Ожидание — дело тоскливое. Когда вертолёт выпустят, никому неизвестно: ни вертолётчикам, ни диспетчерам. Сколько сидеть — непонятно. Вроде бы, ложись и спи, но… На вертодроме смертельно хочется курить. Всегда. Если бы было можно, так бы не хотелось… Но на стоянке вертолётов даже спички в кармане запрещены, не то чтобы курить или, не дай Бог, прикуривать!

Через пару часов маеты наконец-то дали отмашку. Полевики пожали руку партейному водителю Гришке Бевзенко, запрыгнули в вертолёт и приготовились к взлёту.

Юрка жал аккуратно. За день до вылета он неудачно опёрся ладонью на горячий блин электроплиты, и теперь перебинтованная рука саднила, под бинтом во всю ладонь наливался волдырь.

Борттехник глянул в салон, пересчитал по головам, махнул рукой и вернулся в кабину. Послышался гул двигателя, и в иллюминаторе замелькали тени от лопастей. Вертолёт начал готовиться к полёту.

Интересно взлетают вертолёты из аэропорта. Обычно они, раскручивая лопасти, с лёгким наклоном, почти вертикально, взмывают в воздух и ложатся на курс. В аэропорту же вертолёт изображает из себя приличный летательный аппарат: выполняет рулёжки, выезжает на взлётно-посадочную полосу, встаёт, ожидает разрешения на взлёт, разбегается, отрывается от земли и некоторое время даже летит над взлётной полосой… Только после этого, свершив пару-тройку эволюций, набирает положенные 150—200 метров и ложится на курс. Чисто Ту-154, а не Ми-8!

Первый пункт назначения: Тарко-Сале. Время полёта: два часа. Вертолёт должен забрать груз, чтобы отвезти ещё дальше на север, а по дороге высадить аэрокосмогеологов.

Ни разговаривать, ни спать из-за грохота двигателей не получалось — спал только старый глухой Буран. И все торчали в иллюминаторах, рассматривая проплывающие под ними: дороги, болота, леса, болота, реки, болота, озёра, болота, озёра, болота, болота, болота, озёра, бесконечные озёра и болота… Некоторые озёра с белыми кляксами, разбросанными по зеркалу воды, отсвечивали изумрудной зеленью. Эти кляксы — грифоны — выходы мерзлотного метана. Не все озёра ещё вскрылись, местами виднелись голубоватые острова льда. Но большая их часть уже оттаяла и отсвечивала антрацитовой чернотой. Вода сверху — она чёрная, особенно в непогоду.

Через час подлетели к большой реке: Пяку-Пур.

Пяку-Пур — река интересная. Вдоль всего её среднего течения по северному берегу поднимается высоченный — метров в пятьдесят — бруствер, изъеденный песчаными раздувами. Бруствер — останец ледниковой эпохи: вероятно, русло древней реки, вывернутой песчаным дном после таянья льдов километровой толщины. Чуждая природа для глаза выходцев со средней полосы. Чуждая, но прекрасная!

Оставшийся путь вертолёт держался реки — и через час был в Тарко-Сале. Аэропорта там нет, только вертодром, поэтому вертушка без особых умствований села и выпустила пассажиров. Заправка и погрузка. Космогеологи отошли в сторону и наконец-то закурили.

— Ты место ещё раз смотрел? — жадно затягиваясь, опять мучил Золевского Славка.

— С-сто раз уже смотрел, — заикался Григорич, раздражённо чиркая спичками и подкуривая папиросу (курил строго «Беломор»). — Я же показывал… Там п-проточное озеро. Говорю же: без рыбы не останемся!

Основная полевая еда, тушёнка, приедается за два-три дня до изжоги, Юрка уже знал. И рыба — это свежая пища. Рассказывали, ещё иногда бывает дичь, но редко и в основном осенью. Юрка на неё ещё не попадал.

— Ну-ну, — рассеянно кивал Славка.

— Чего н-ну-ну?! — взвился Григорич. — Чего н-ну-ну?! Я же тебе показывал! И Игорю п-показывал!

— Нет там протоки, — отмахнулся Вокарчук.

— Н-ну как же нет?! Как же… — Григорич защёлкал замками, доставая из полевой сумки снимок. И они втроём взялись в очередной раз рассматривать место, куда была намечена высадка, споря и отчаянно жестикулируя.

Юрка присел на корточки и почесал Бурану ухо.

— Что, собака? Нам-то по фигу, куда нас привезут? — Буран закряхтел от удовольствия, открыл пасть, вывалил язык и улыбнулся. — Точно по фигу!

— Эй, эколухи! — выкрикнул борттехник, — готовы?! Командир зовёт. Покажете, где вас выбросить…

Золевский с Игорем рысью потрусили к вертолёту, а Славка в очередной раз принялся «лечить» Юрку с Бураном, как будет проходить высадка:

— …Золевский и Игорь остаются в вертолёте. Мы с тобой выпрыгиваем. Расстилаем кусок брезента и на него выгружаем, что нам подают эти, — он кивнул в сторону вертолёта. — Сначала они подадут доски. Потом — продуктовые ящики и аккумуляторы. Мы их по углам брезента бросим. Потом всё остальное. — Славка теребил загривок Бурана. — Делаем быстро, эти… — он снова кивнул в сторону вертолёта, — не любят долго висеть над болотом. Как всё выгрузим, мужики прыгают с ещё одним куском брезента, мы его раскрываем, укладываем сверху и ложимся на него…

— Чтобы не сдуло…

— Чтобы не сдуло.

— А Буран?

— А что Буран? — Славка перестал гладить пса.

— Его как будем высаживать?

— Его-о-о-о… А хрен знает — пускай Золевский решает. Его собака — ему лучше знать, как она на вертолёты реагирует. Как рука?

— Нормально.

— «Нормально», — передразнил Славка. — Башкой соображать надо, куда руку суёшь! Ладно, пошли. Зовут. Буран! Буран! Фьють, айда, собака!

Забрались в вертолёт и расселись по местам. Игорь повернулся к Славке:

— Охренеть! Не знаю, куда они нас посадят… У них полётная карта — пятисотка. Там же ничего не видно.

— Пятисотка? Пятьсот тысяч?! — переспросил Славка.

Золевский и Игорь синхронно кивнули. Славка покачал головой и откинулся к борту.

— Что-то не так?! — сквозь шум запускаемого двигателя поинтересовался Юрка.

— У них карта: в одном сантиметре пять километров! На ней ничего не поймёшь. Ладно, — отмахнулся Славка, — на месте разберёмся!

Вертолёт набрал обороты, оторвался от земли и, круто поднимаясь, полетел на восток.

Минут через пятнадцать командир позвал показать, куда садиться. Славка с Золевским пошли вместе.

— Сейчас они науказывают! — заржал Игорь. — Они друг с другом-то договориться не могут, а теперь командиру мозги вынесут!

Минут десять вертолёт клонился то влево, то вправо, а потом пошёл вниз. Славка с Золевским вернулись с красными от крика лицами. Видно было, старший Серов — злой.

— Приготовились! — выкрикнул он.

Ещё через пару минут вертолёт, коснувшись левым шасси моховой кочки, завис. Борттехник открыл дверь, и Серовы спрыгнули вниз. Под ногами было сухо, но зыбко, торфяная подушка пружинила. Славка развернул брезентовую подстилку и бросил на землю. Юрка принял от Золевского первый ящик с продуктами и ухнул его на один край подстилки. Славка тем временем держал другой. Юрка схватил ещё один ящик и поставил туда. Славка освободился, и они вдвоём скинули два аккумулятора. Потом пошли доски и всякое барахло. Через пару минут с вертолёта спрыгнул, подхватив Бурана, Золевский, а за ним — Вокарчук с брезентом. Игорь и Славка быстро развернули брезент и раскинули поверх вещей.

— Ложись! — показал рукой Славка. Все попадали, накрывая вещи телами. Буран тоже распластался на брезенте, прижав уши. Вертолёт раскрутил лопасти, оторвался колесом от кочки и быстро пошёл вверх, оставляя аэрокосмогеологов на болоте.

— Всё. Прибыли, — Славка перевернулся, присел и посмотрел вслед вертолёту, который, набирая высоту, разворачивался и ложился на курс, на север.

Поднялись, огляделись. Пейзаж нерадостный. Вокруг расстилалась тундра с мерзлотными буграми, окружённая бесконечными озёрами. И по-прежнему накрапывал мелкий, занудный дождь.

— Ну и г-где твоё п-проточное озеро? — передразнил Золевского Славка, подкуривая сигарету.

— Т-ты же видел! — стал опять заводиться Золевский. — Он же н-не туда нас высадил! Я ему с-сколько тыкал? Я ему… А он всё равно — сел, куда сам за-ахотел!

— А… Ладно! — Славка выпустил струю дыма. — Хрен ли теперь орать — давай думать, где палатку ставить. Пошли, посмотрим… Что тут у нас.

И они разбрелись осматривать территорию.

Территория оказалась такой, какой она представилась с самого начала. Тундра, тундра, тундра… Озёра и мерзлотные бугры. Северная пустыня. С одной стороны — вдалеке стояли одинокие кедры, с другой — тянулся ряд худосочных лиственниц. «Остров»… И где, спрашивается, ставить палатку? Нет! Это даже не самый главный вопрос…

— А где будем брать дрова?! — выкрикнул с другого конца «острова» Вокарчук. Вот самый главный вопрос!

— В жопе! — зло ответил Славка и пошёл в сторону кедров.

— Это обнадёживает, — согласился Игорь.

Вокарчук выпускник Киевского университета и почти Юркин ровесник. Игорь обитал в общежитии, в комнате, куда метил попасть Юрка. У Вокарчука была своя семейная драма: он любил одну женщину, а на Север привёз другую с дочерью. Почти как у Юрки. Только на тот момент Игорь выбор уже сделал, младший даже немного завидовал ему.

Юрка вздохнул, взял топор и отправился за Славкой.

За четверть часа братья дошли до песчаных раздувов, на которых стояли одинокие коряжистые кедры.

Раздувы — уникальное творение природы. Иногда их появление связывают с человеческой деятельностью. Дескать, содрал человек тонкий слой торфа и ягеля — и песок, который был под ними, начинает раздуваться, завоёвывая всё больше пространства, пока не остановится: либо водотоком, либо сменой песка на глину, либо мерзлотой. Последнюю ветер (а именно он виновник раздувов), обнажив с одной стороны, начинает «глодать», создавая другое природное творение, которое тоже приписывают нефтяникам-вредителям, — термокарст.

— Смотри, — Славка ткнул рукой, — сухие кедры.

Дошли до них. Прямо из песка торчала пара сухих кедров без верхушек. Рядом лежал кусок ствола с кучей сучьев.

— Вот и дрова, — Славка огляделся по сторонам. — Осталось перетаскать их к палатке.

— Может, палатку сюда? — Юрке место явно понравилось.

— Ага! И полтонны груза сюда? А потом? Обратно?

— Обратно-то зачем?

— Затем… Вертолёт на раздувы не сядет — воздухозаборники забьёт. Им пылезащитные устройства нужны, а их нет. Ладно, давай, бери, сколько сможешь, и тащи. А я ещё нарублю. Тебе с твоей рукой… — Славка забрал у Юрки топор и принялся рубить сучья у лежащего ствола.

Когда Юрка принёс дрова на болото, обнаружил, что мужики уже перетаскали вещи на мерзлотный бугор, возвышавшийся над местностью, и начали ставить палатку.

— На бугре-то не помёрзнем? — огляделся Юрка.

— Тут такая подушка торфяная! — Игорь попрыгал. — Не замёрзнем. А вы дрова нашли.

— Нашли. Таскать только далеко. Буран где?

— Вон, за аккумуляторами на подстилке. По фигу ему и дождь, и комар.

Комар! Комар уже вылез и начал потихоньку жрать. Потихоньку — это потому, что пока ещё холодно. Завтра пригреет — и он даст просраться!

— На бугре, значит, решили? — Славка тоже притащил кучу дров. — Эт-т правильно! Я тоже об этом подумал… Воду вон в той луже брать будем, а дрова натаскаем… — и он с грохотом свалил сучья возле костра.

Золевский с оптимизмом поддержал Славку:

— Я же пилу взял. Ручки приделаем — дров на-напилим…

— … и рыбы на-наловим… — добавил Славка, и все засмеялись.

Следующие пару часов они пилили и таскали дрова, ставили палатку, выкладывали настил из лиственничных брёвнышек и привезённых досок, устанавливали печку, носили воду. И всё время, не прекращаясь ни на минуту, моросил дождь. Космогеологи вымокли до нитки. Ходили хмурые и злые. У Юрки лопнул волдырь, и теперь невыносимо саднила рука. Хорошо бы перебинтовать… да толку? Если перебинтовать, надо держать руку в покое… А работать кто будет? Пушкин? Больничный же не выпишут…

— Всё! Шабаш! — Григорич вогнал топор в бревно. — Вода вскипела, пошли, перекусим чего-нибудь…

— Пошли, пошли, — выглянул из палатки Славка. — Я свет уже сделал.

Григорич достал из рюкзака банку кильки в томате, открыл и сунул Бурану. Буран запыхтел, зачавкал.

— Всякой ты его гадостью кормишь! — пожалел собаку старший.

— Сейчас пусть это жрёт, завтра кашей накормлю.

— А сколько времени? — Вокарчук поглядел на небо.

— А полдевятого, — в тон ему, посмотрев на свои карманные, отозвался Славка.

— А ни хрена же себе… — Юрка почесал затылок. — Светло же…

— А чего ты хочешь: белые ночи! — Игорь хлопнул Юрку по мокрому плечу и толкнул к палатке. — Забирайся, у меня презент есть.

— Презент? Какой презент? — засуетился Золевский.

— А такой!

Игорь забрался в палатку и достал из рюкзака бутылку рябины на коньяке.

— А-а-а-а-а-а! — взвыл Славка. — Высокий класс!

Он уже накрывал импровизированный стол из ящиков:

— Давайте устраивайтесь… Я тут сала… колбасы из дома… Завтра нормальной жратвы наготовим, а пока этим перекусим.

Игорь разлил по кружкам. Молча чокнулись, выпили и взяли по бутерброду. Через пару минут внутри потеплело, растеклось…

— Ну и хрен с ней, с рыбой! — первым высказал общее мнение Славка. — Без неё — как с ней.

И полез настраивать приёмник «ВЭФ», он его таскал с собой во все поля.

Утром Юрка проснулся, когда ещё все спали. Что-то его толкнуло. Он поднялся, оделся и вышел из палатки. Вовсю светило солнце. Тёплое, ясное утро. Рядом с Бураном на корточках сидел Юркин пятилетний сын Влад и гладил собаку. Влад?! Собаку?! Он же их до смерти боится…

— Привет, Владь.

— П’гивет… — Влад немного картавил.

— А мамка где? — Юрка присел рядом с Владом.

— Вон, возле кост’га.

Юрка повернулся и увидел Соню, она что-то помешивала в котелке.

— Привет.

— Привет, — повернувшись к Юрке, улыбнулась Соня…

— Юр. Юра. Юрка!.. — кто-то шипел над Юркой. Он открыл глаза и увидел брата. — Пойдём, чего покажу, — Славка старался говорить шёпотом, чтобы не разбудить остальных.

— Палыч, а сколько времени? — спросили голосом Вокарчука из крайнего спальника.

— Восемь! Там у нас мороз и солнце! Я уже кашу сварганил.

— Восемь?! — заговорил и зашевелился ещё один спальник. Открылся верх, и оттуда показалась бородатая лысая голова Григорича. — Вставать, однако, пора.

— Ты чего, Юр, стонал? — Игорь выбрался из спальника и теперь последовательно надевал штаны, энцефалитку, натягивал сапоги. — Сон эротический видел?

— Сон. Не эротический. Но яркий… Про своих.

— Это багульник, — зевнул Золевский, выползая из спальника.

— Чего багульник? — не понял Юрка.

— Багульник… Лёгкий галлюциноген. Мне всегда на болоте цветные сны снятся.

— И не только багульник… — у Славки возбуждённо блестели глаза.

— И у этого уже глаза блестят… Ты чего нанюхался?

— Пойдём — покажу, — и Славка выбрался из палатки.

— Пойдём, — Юрка полез за ним.

Погода стояла сказочная. От вчерашней слякоти не осталось и следа. Небо было яркое, синее; ослепительно светило белое солнце, болото тихо парило. Буран неподвижно лежал возле костра, положив остроухую морду на передние лапы, и двигал глазами, наблюдая за людьми. Над костром висел котелок, в нём булькала и дымилась каша.

— Смотри, — Славка присел и потянул за ветку молоденькую лиственницу, которая росла возле входа в палатку.

— И что?

— Видишь цветочки розовенькие?

— Всё-таки нанюхался…

— Да ты посмотри!

Юрка пригляделся и действительно увидел на кончиках веточек что-то, похожее на розовые цветы.

— Понюхай.

Юрка наклонился и принюхался.

— Что, наркоманы? — поинтересовался вылезший из палатки Золевский. — Чего нюхаем?

— Лиственницу.

Аромат, который источали мелкие цветочки лиственницы, был тонкий, нежный… едва заметный.

— Интересно… здесь же нет пчёл… Для кого она так пахнет?

— Для Палыча, — присоединился к Серовым и Золевскому Вокарчук. — Он у нас всегда всё нюхает. Дайте мне нюхнуть, а лучше дайте чего-нибудь пожрать.

— А всё готово. Григорич, я Бурану вчерашнюю колбасу скормил.

— Балуешь ты его!

Буран услышал, что говорят про него, повернул к Славке глаза и вежливо постучал хвостом, тихо посвистывая носом.

За завтраком они распланировали день:

Григорич идёт в дальний обход на восточную сторону месторождения, возможно с ночёвкой, — у него там свои задачи лесника;

Игорь остаётся на базе на хозяйстве: заготовить дров, сварить ужин. Кроме того, он займётся дешифрированием аэроснимков, сличая их с местностью;

Серовы выбирают профиль под локацию и намечают точки контрольного бурения;

Буран, как пенсионер, сам решает, что ему делать.

Пока собирались, Буран всё крутился возле хозяина, но когда тот, закинув рюкзак за плечо, взял ружьё и свистнул пса, — только грустно глянул на Григорича и побрёл к костру.

Всё! Закончилась молодость… Он и в прошлый выезд, без ночёвок, никуда с Григоричем не ходил. Вместе с младшим Колгановым оставался на базе, где они на пару тырили печенье из общих запасов. Точнее, тырил Сашка, а Буран потом припирал его к дереву и отбирал. Сашка отпихивал пса ногой, но не тут-то было: восьмилетний пацан не может ничего сделать со взрослой лайкой, даже если та лайка — уже старик. В тот выезд все видели, как собака может быть дальнозоркой. Буран натыкался на лопату, если она вдруг оказывалась у него перед носом. Натыкался до глухого удара мордой. Старость — не радость.

И в этот раз Буран решил: не нужны ему эти прогулки. Пошёл и лёг возле костра. Тем более уши, лоб и голое брюхо Григорич от гнуса намазал ему «Дэтой», а для носа пёс ещё с вечера сам выкопал яму, куда и прятал морду.

Григорич с досады крякнул и ушёл.

А ещё через полчаса ушли Серовы. Они собрались осмотреть западную часть месторождения, изучить раздувы… ну и за одно всё же поглядеть: нет ли подходящих для рыбалки мест? Надежда поставить сетку не покидала космогеологов. Причём именно сетку, никто же не собирался стоять с удочкой — некогда! В поиске рыбы Славка ориентировался на чаек, коих летало вокруг великое множество, разных видов и разных размеров. Но Славку такое изобилие пернатых не могло сбить с толку. Он вооружился справочником «Птицы Севера» и был уверен: раз чайки — значит рыба!

Ближе к полудню воздух прогрелся, и «наконец» появились комары — радость несказанная! Комаров налетало много, по самарским меркам — прямо-таки до хрена! Но старший уверял, что комар «вялый» и ещё «не встал на крыло». Юрке от этого легче не становилось: он кутался в энцефалитку и мазался «Дэтой». Тщательно намазаться не мог — мешала повязка на руке. И несмотря на все принятые меры, комар с нарастающим аппетитом жрал Юркино нежное аспирантское тело. Славка посмеивался. Старший кроме справочника по птицам взял фотоаппарат и прикидывал: что бы ему такого снять. Это сейчас фотоаппараты нещадно эксплуатируют, нажимая кнопку спуска по любому поводу. А в те стародавние времена в аппарате была заряжена плёнка на 36 кадров, особо не расщёлкаешься, и превью нет. Но один кадр младший себе выпросил. Юрка стоял в расселине по колено в снегу, а над его головой вилась туча комаров. Под фотографией Юрка потом подписал: «7 июня 1990 года» и отослал Ане.

К четырём Серовы вернулись на раздувы — и тут же были атакованы крачками, небольшими чайками с хвостом-вилкой, как у ласточек. Птицы зависали в воздухе и из такого положения бесстрашно пикировали на незваного гостя. Старший решил, что это как раз «тот кадр». Он поставил младшего на возвышенность и велел не уворачиваться от чаек. Юрка пугался бесстрашных птиц и отгонял их лопатой. А Славка кричал: «Не боись, брательник, они не кусаются!» Может, и не кусаются, но схлопотать острым клювом по голове в Юркины планы не входило… и он продолжал размахивать лопатой. Наконец Славка поймал удачный кадр — как ему показалось, и нажал кнопку. И Серовы повернули в сторону лагеря.

К шести окольными путями они добрались до своей кочки. Игорь к тому времени приготовил рисовую кашу с тушёнкой, что было как нельзя кстати: есть хотелось неимоверно.

Так прошёл второй день.

Григорич на базу не вернулся, но его особо не ждали: тот с самого начала рассчитывал на пару дней соло.

На сон грядущий старший принялся читать вслух книжку «Птицы Севера». Оказалось, чайки питаются где угодно и чем угодно, до целлофановых пакетов включительно, и места их обитания никак не связаны с рыбой… А крачки стаями способны прогнать медведя, бесстрашно атакуя его острыми клювами. «Не укусят они… ага», — ворчал Юрка.

Ночью опять снились цветные сны: но какие и про что — он не запомнил.

Наутро Славка снова поднялся раньше всех и приготовил молочную кашу — полевые бригады возили с собой банки концентрированного молока. Остатками вчерашней каши — накормил Бурана.

За завтраком старший предложил времени не терять и всем троим идти на профиль: сразу и лоцировать, и бурить. И завтра, снова втроём, пройти в крест сегодняшнему профилю — таким образом получить полное представление о грунтах месторождения. А чтобы вечером было чем ужинать, Славка наварил каши с тушёнкой.

Буран, когда мужики уходили, поднялся и долго провожал их взглядом, пока те не перевалили за очередной мерзлотный бугор.

В целом день получился обыкновенный. Славка лоцировал, Юрка с Игорем пробурили пять скважин на восемь метров — зафиксировав, по выражению Игоря, «пески до глубокого обморока». Как, впрочем, почти везде на Севере Западной Сибири.

К шести они вернулись на базу и застали там Григорича. Он возился с костром, собираясь разогревать кашу.

— Б-буран с вами? — первым делом поинтересовался он.

— Нет, — Славка снял с себя аппаратуру, отстегнув провода. — Он на базе оставался, когда мы уходили. Может, где спит? Или погулять пошёл?

— М-может… Я полчаса назад пришёл — его нет. Ладно, хрен с ним. Побегает — вернётся, — и Григорич продолжил разогревать кашу, помешивая её длинной ложкой.

— Конечно, — негромко заметил Игорь, — побегает. Собака-то совсем молодая…

Золевский глянул на Вокарчука, но говорить ничего не стал, только недовольно хмыкнул.

После ужина Серовы занялись выводом на самописец. Игорь делал описание проб, а Золевский разбирал свои травки.

Часов в десять, когда уже стало холодать, Славка осторожно поинтересовался у Григорича, что он думает делать — Бурана-то нет.

— Ага! Искать его пойду! — взорвался Григорич. — Мне делать больше н-не хрен, как только лайку, за-заблудившуюся в тайге, искать!

— Старый он у тебя, — возразил Славка.

— Пропадёт — и хрен с ним! — плюнул Золевский. — Спать давайте!

Они легли, но никому не спалось. То один, то другой поднимался, выбирался из палатки, садился на бревно, курил, вороша костёр, и разглядывал солнце, которое никак не хотело садиться за горизонт. Наконец к двенадцати угомонились.

К утру Буран не вернулся.

Золевский уже не хорохорился и ходил как туча.

— Вот куда он, зараза, пропал?! — в конце концов не выдержал он.

— Искать надо, — предложил Славка, собирая рюкзак на профиль.

— Где? Куда идти-то?

— По твоему вчерашнему маршруту — он же тебя встречать пошёл.

— А работать к-когда будем? — Золевский был расстроен, растерян, он не знал, что делать.

— Ну хорошо… — Славка отложил рюкзак и взялся за аппаратуру. — Давай подождём. До вечера. Действительно, стрёмно лайку искать в тундре. Вы готовы, мужики?!

— Готовы, готовы… — Юрка с Игорем выбрались из палатки.

И они разошлись. Григорич ушёл на запад, а у остальных был профиль в крест.

Снова к шести радиолокационная группа вернулась. Григорича ещё не было, впрочем как и Бурана. По-быстрому сварганили макароны с тушёнкой, Славка при этом приговаривал: «Щас дух тушёнки до них дойдёт — и они оба прибегут, как миленькие…» Но прибежал один Золевский. Причём прибежал он с востока и был сильно расстроен. Он вернулся уже часа полтора назад и сразу ушёл по старым следам — искать Бурана. И… не нашёл.

Григорич сидел, курил и рассуждал вслух, куда же могла пропасть собака?

Серовы молчали, а Вокарчук разглядывал снимок, будто на нём можно было увидеть, где сейчас Буран.

— Ладно, — сказал Славка, затушив сигарету, — с таким настроением всё равно жрать не хочется. Пошли искать! Чего ты там, Игорь, высмотрел? Рассказывай!

— Смотрите, — Вокарчук разложил снимок на полене. — Вот так шёл Григорич… А вот здесь, южнее, длинное озеро. Если Буран ушёл туда, то тогда он не может пройти к нам. Напрямую — озеро мешает, а в обход — сил нет. Посмотрим?

— Километра… три получается? — прикинул Славка.

— Три д-двести, — автоматически уточнил Григорич. — Пошли.

— Ага. Только давай звать.

Они двинулись веером. Золевский пошёл своей старой дорогой, Игорь — на южный конец озера, а братья — к озеру напрямую. Толку от Серовых ожидалось немного, но учитывая, что пёс был белый, они могли его разглядеть первыми. Минут через тридцать собаку позвал Золевский. Потом крикнул Бурана Игорь. Потом стали орать Серовы.

Ещё минут через десять братья подошли к озеру. И тут Славка вдруг встал, внимательно вглядываясь в противоположный берег.

— Юрка! Смотри, во-о-о-он там! Это что белое?

— Где? — не мог сориентироваться Юрка и вертел головой.

— Да вон! В той лощине! Видишь — между двух листвянок?

Там действительно шевелилось что-то белое.

— Думаешь, Буран?

— Вроде собака…

— Пошли к Золевскому?

— Ты иди к Григоричу, а я — к Игорю. Мы его, паразита, в клещи возьмём! — И Славка двинулся вдоль озера направо.

— Только ты это… — окликнул его Юрка. — Не зови уже… Не сбивай.

— Ладно, — махнул Славка и пошёл, высоко задирая на кочках ноги.

Юрка ещё раз глянул в сторону Бурана и направился к Григоричу.

Золевский меж тем продолжал кричать и высвистывать пса. Юрка шёл вдоль озера и видел, что Буран — а теперь его уже отчётливо было видно на фоне серо-зелёной тундры — движется навстречу Григоричу. Когда до Григорича оставалось метров пятьсот, Юрка стал ему жестами показывать в направлении Бурана. Григорич обратил на Юрку внимание, остановился и стал вглядываться. Звать он в этот момент перестал. И Буран лёг! Он не видел людей. Он шёл на голос. Вот тебе и глухой!

— Зови его! — крикнул Юрка. — Зови!

— Бура-а-ан!!! — изо всех сил заорал Григорич. Пёс поднялся и пошёл.

Через двадцать минут Золевский добрался до него, поднял, перекинул на шею и повернул обратно.

Юрка тоже развернулся и пошёл к базе. Не доходя километра, он нагнал Григорича.

— Н-нет у него сил, — Григорич шмыгнул носом, — с-совсем… Боюсь, с-сдохнет.

— Да ладно… — начал Юрка, но осёкся. Голова пса безвольно висела на плече хозяина, из носа стекала струйка крови, глаза были открыты, а в них — такая тоска… что Юрке самому захотелось плакать.

Дойдя до палатки, Григорич аккуратно положил пса на землю, вытер ему нос, налил в миску воды и подсунул под морду. Почуяв воду, Буран несколько раз лизнул, но потом убрал голову и закрыл глаза.

— Как он? — поинтересовался Славка, когда они с Игорем подошли.

— Хреново… — Григорич сидел на бревне напротив Бурана и курил.

— Может, мы его это… в палатку сегодня?

— Обойдётся — пусть здесь отходит… если отойдёт… Или уже совсем отойдёт, — Золевский бросил в костёр папиросу, поднялся и открыл банку рыбных консервов в томате.

— Опять ты ему гадость! — возмутился Славка.

— Н-не ори! — осадил его Григорич. — Любит он эти консервы. Любит.

Пёс не сдох и к утру оклемался. Он выпил всю воду, съел консервы и даже поел немного макарон. Когда мужики поднялись, он встретил их в любимой позе возле потухшего костра: морда на передних лапах, уши торчком.

Золевский смотрел на него, а потом дрогнувшим голосом в сердцах произнёс:

— Лучше бы ты с-сдох вчера… За-зараза.

Буран виновато присвистнул и постучал хвостом.

В тот день он от костра не отошёл ни на шаг. И в следующий. И даже когда космогеологи затеяли пробурить на вершине бугра скважину в мерзлоте и надрывно выли мотобуром почти три часа, он только отошёл немного дальше и снова лёг, всем видом показывая, никуда больше не двинется. Хватит. Нагулялся.

***

На шестой день с утра ждали вертолёта, был уже обед, но ни один пролетающий борт не обращал внимания на четырёх экологов с собакой.

Они лежали на накидке, раздевшись по пояс — ветерок отгонял от них комаров — и грелись в скупых лучах северного летнего солнца. Буран пристроился в ногах у хозяина. За пару дней он оклемался, но всё равно от палатки отходил не дальше чем на десять метров, да и то только в туалет.

Время шло, вертолёта не было.

Самое гадкое — вот так ждать! Хорошо, если погода приличная. Можно и палатку снять, и печку затушить. А если дождь и снег?

— Всегда так ждать приходится? — вяло, не открывая глаз, поинтересовался Юрка.

— Когда как… — Вокарчук поднялся и окинул взглядом небо. — Они капризные, вертолётчики эти…. Тебе Ярослав Палыч не рассказывал, как мы общались с ними на Чучу-Яхе?

— Не рассказывал, — Славка приподнялся на локте, достал сигарету и подкурил. — Это когда было-то? Год назад, что ли? Мы на точку прилетели — я её два дня по снимкам выбирал — командир так же отказался садиться, куда я показал. Сказал, берёза высокая — за лопасти боится. И посадил прямо в болото. Чуть не в няшу! — Славка затянулся и выдохнул. — Потом задолбались вещи таскать на гриву. Метров двести по болоту. Хорошо, вещей было меньше. Я напоследок ему сказал: вырублю берёзу к херам и построю ему вертодром, гаду! Сколько дней там жили, ходил с утра — строил площадку. Вырубил всю берёзу под корень, поросль сжёг… — Славка сделал ещё несколько затяжек, затушил сигарету и выкинул её в лужу. — Я ему даже крест выложил…

— И чего?

— Чего-чего… Ничего! Он прилетел и сел в пятидесяти метрах от площадки в такой же березняк. По хрену ему была та берёза — он её потоком от лопастей гнул. Двигатели же он не останавливал!

— И мы, как балбесы, таскали вещи с площадки к вертолёту! — смеялся Игорь. Он достал из ящика пачку печенья и распечатал её. Буран, услышав знакомое шуршание, ползком перебрался поближе к нему, метя хвостом.

Славка продолжил:

— Спрашиваю: чего на площадку не сел? Он: а там песок! А пылезащитников у меня нет! Такие они орлы… вертолётчики эти. — И Славка опять откинулся на полог. — Золевский! Спишь?

— Нет.

— Как думаешь: будет вертолёт сегодня?

— А хрен его знает! Сейчас вот так полежим-полежим и п-пойдём палатку ставить.

Игорь и Буран хрустели. Пёс не переживал, будет сегодня вертолёт или не будет, — он лежал рядом с хозяином, его угощали любимым печеньем, а остальное ему до лампочки.

И всё-таки в тот день за ними прилетели!

К часу дня на горизонте показался Ми-6, и поначалу они на него даже не взглянули. Какой чудак будет посылать «грузовик» за экологами-геологами куда-то в таркосалинские болота? Но чем ближе слышался характерный свист пятнадцатиметровых лопастей воздушного гиганта, тем меньше у них оставалось уверенности, что таких чудаков нет. Когда вертолёт завис над ними, размётывая незакреплённые вещи, они кинулись одеваться и собирать.

Садиться в такие огромные вертолёты и грузиться трудно, особенно с болота. Помог экипаж, коего в Ми-6 аж пять человек — у них даже штурман есть (непонятно зачем). Про него сами вертолётчики сочинили стишок: «Ручки вместе, ножки вместе — получаю тыщу двести».

В Тарко-Сале их встретил Гришка. Он подогнал уазик прямо на поле вертодрома под разгрузку, помог мужикам загрузиться. Перед тем как тронуться, заглянул в салон и поинтересовался:

— У меня два вопроса: как Буран и как у Юрки рука?

Юрка разбинтовал руку и посмотрел на неё — уже совсем поджила.

— Смотри, — показал он Гришке.

— Поехали. Буран, я и сам вижу, хорошо…

— Люди забыли эту истину — сказал Лис. — Но ты не должен её забывать. Мы всегда будем в ответе за тех, кого приручили. И ты отвечаешь за свою розу…

— Я отвечаю за свою розу… — повторил Маленький принц, чтобы хорошенько это запомнить.

(Антуан де Сент-Экзюпери. «Маленький принц»)

 

Интермедия. Ваня

Полгода, после переезда в Северный, Юрка жил у старшего брата. Ярослав взял его в семью… третьим ребёнком. Даже раскладушку Юрке поставили в детской комнате, где на двухъярусной кровати спали его племянники: Славка (Ярослав-второй) одиннадцати и Сашка (Александра) двенадцати лет.

Но бесконечно так продолжаться не могло, Юрка жил без прописки, значит без талонов на сигареты, водку, масло и сахар. А последние два пункта стали головной болью жены Ярослава, Инны. Семья большая, и лишний рот без талонов — проблема для хозяйки. Времена были тогда такие — невесёлые.

Осознав всю сложность ситуации, Юрка вытребовал себе жилплощадь в общежитии. Метил на комнату Вокарчука, но Игорь завис в ней на неопределённое время. И в ноябре Серов вселился в семиэтажку, в комнату, где уже было два жильца: татарин Ильдар и чуваш Иван.

Чем занимался Ильдар — не знал никто. Вроде бизнесом. Тогда стало модно «заниматься бизнесом», это могло означать всё что угодно, даже простую перепродажу чего-либо куда-либо. Вёл себя «бизнесмен» вызывающе: тогда кроме бизнеса в моду входил татарский сепаратизм, и у Юрки с Ильдаром из-за этого были отдельные проблемы. Хорошо, что Ильдар в общежитии появлялся редко, жил у какой-то своей подруги.

Другое дело — Ваня. Простой рабочий парень, водитель «лаптёжника» (КрАЗ-225). Юрка познакомился с ним, ещё когда приходил смотреть комнату. Разговаривал Иван с акцентом. Как потом Юрка узнал: родом сосед был из деревни — крепкий, неуклюжий, весь какой-то похожий на медведя. Первые встречи, пока Юрка только заселялся и перевозил вещи, Ваня держался насторожённо. Никуда не сдался ему в простом рабочем общежитии очкарик и интеллигент Юрка. И Ваня не мог выстроить линию общения.

В день заселения Серов пришёл поздно, часов в девять. Ваня с товарищем сидели за столом и выпивали. Юрка поздоровался, сходил в ванную умылся, разделся и собрался ложиться спать. Ваня предложил Юрке выпить, мол, не по-людски: надо бы посидеть, познакомиться. Но у Юрки настроения не было, он без обиняков так и сказал: вернулся с полевых, сил нет… Лёг и тут же задремал. Проснулся оттого, что Ваня несколько раз не по-доброму помянул его имя:

— Вот… б…ь, заселили очкарика… б…ь, пить он с нами не шелает… разговаривать не шелает… как же, интеллигенция! — говорил Ваня глумливым голосом, собутыльник гаденько подхихикивал.

Юрка повернулся в их сторону, глянул на стол, там стояли початая бутылка водки и два стакана, наполненных на треть. Понятно. Пока он дремал, успели ещё раз сбегать: в семиэтажном общежитии была куча точек, где можно было разжиться водкой в любое время суток. И теперь, изрядно поддав, парни искали развлечения.

— Чего надо? — спокойно поинтересовался Юрка.

— Да так… стрёмно… Нет пы путылочку принёс тля знакомства или хоть пы выпил за компанию, — гнул свою линию Ваня.

Юрка вздохнул, скинул с себя одеяло, поднялся, подошёл к столу, взял пустой стакан, дунул в него, поставил, взял бутылку и, не глядя на Ваню и его друга, налил полный стакан, поставил бутылку, поднял стакан на уровень груди, вдохнул-выдохнул и, не отрываясь, выпил до дна. Последние глотки дались с трудом, но Юрка задавил тошноту. Поставив стакан, он взял кусок хлеба, занюхал, куснул, положил на стол и, жуя, отправился к себе в кровать.

— Ни х… себе! — оценил Ванин друг.

— Юрка, ты кте так пить научился? — обалдевший Ваня рассматривал пустой стакан.

— В авиационном, — присев на кровать, доложил Юрка, — на радиотехническом. А теперь, мужики, всё! Спать хочу. Бутылку за знакомство принесу завтра. Договорились?

— Пес пазара, — Ваня сгрёб всё со стола, и ушёл с товарищем квасить в другое место.

Вот так — классически, по-шолоховски — Юрка познакомился с Ваней. Но друзьями они стали позже.

В середине декабря Юрка вернулся из Тюмени, из Центральной партии. Вернулся и после пятидневного отсутствия застал Ваню в совершенно безнадёжном состоянии. Ваня тогда не работал… а русский мужик, даже если он чуваш, когда не работает — пьёт. И женщины у Вани не было, а потому все пять дней он пил, не просыхая, и допился до того, что когда Юрка вошёл, удивился: откуда это Серов так поздно? Юрка переспросил, в каком смысле? «Ну как же, сейчас же три часа ночи!» — бредил наяву Ваня. В декабре, конечно, темнеет рано, но на три часа ночи ситуация не тянула. Юрка присмотрелся: красные глаза, одутловатое лицо, растрескавшиеся губы, и ещё, хотя Ваня лежал под одеялом, его била крупная дрожь.

— Давно бухаем?

— Как… ты… уехал, — икающим голосом признался Ваня.

— Ясно. Чего-нибудь жрал? — на столе стояла пустая консервная банка, валялся засохший кусок хлеба, и одиноко возвышалась пустая водочная бутылка.

— Не. Неохота. Юр, а у тепя… чиколон есть? — последнюю фразу Ваня произнёс жалобным просящим тоном.

— Нет, — задумчиво покачал Юрка головой.

По пятницам в Аэрокосмогеологии была баня. Но вести туда Ваню опасно: может и окочуриться. С другой стороны, как-то надо выручать дурака. Разве что — ещё купить водки? Но выпьет же и через полсуток опять будет в таком же состоянии.

— В баню пойдёшь?

— В паню? — Ваня присел на кровати. Руки тряслись так, что если бы ему вручить палочки и барабан, Ваня выстучал бы ритм не хуже Ринго Старра. — А мошно?

— Можно-можно. Смотри не сдохни!

И Юрка стал собирать вещи для бани. Сосед сидел, потрясываясь.

— Чего сидим? — Юрка бросил в него полотенце. — Собирайся!

Через полчаса они шли по улице в сторону бани, а Ваня забегал вперёд, заглядывал Серову в глаза и всё выспрашивал: выпьют они после бани или нет? «Выпьем-выпьем…» — успокаивал его Юрка.

Увидев в бане толпу очкастых и бородатых дядек, Ваня совсем растерялся — видимо, подумал, что попал в какое-то благопристойное место, потихоньку разделся и сел в уголочке, сложив на коленях заскорузлые с чёрными пальцами руки.

— Сосед мой. Ваня, — представил Юрка своего чуваша главному инженеру партии Нестору Богдановичу Полещуку.

Нестор внимательно осмотрел на кадра и покачал головой:

— Давно пьёт?

— Пятый день, — Юрка снял крестик и положил на полку в шкафчик. Всякий раз забывает его снять, потом обжигается в парной.

— Хреново… Веди в парилку. Следи, чтобы копыта не откинул!

Юрка махнул Ване и повёл.

Надо сказать, сам Юрка баню не любил. Вот как-то так он устроен. Он многое не любил из того, что любят другие. В баню Юрка ходил, так сказать, «из корпоративного духа» — хотя и это не красило его белые вороньи перья. Но он знал, как люди любят баню, и видел, как могут самозабвенно париться. Но так, как парился Ваня, Юрка видел впервые.

Сорок минут! Сорок минут тот не вылезал из парилки. Он поддавал и поддавал, разогнал температуру до 120, опять поддавал и, в конце концов, залил всю печку, гад. При этом, когда Юрка заходил — нет, забегал в парную, чтобы не ошпариться, — поинтересоваться, как он? — Ваня стегал себя веником, рычал и приговаривал: «Как я, п… ть, люплю паню! Ты, Юрка, претставить сепе не мошешь…»

Из бани они выбрались часам к девяти. Ваня шёл по тёмной морозной улице распаренный, расслабленный, но не умиротворенный — видно было: душа у него горит. Не доходя до общаги, Юрка завернул на стоянку такси купить водки (90-й год — «сухой закон»). Потом зашли в круглосуточный магазин и взяли каких-то рыбных пельменей, хлеба, томатной пасты, ржавого сала и банку рыбных же консервов в томате.

Придя в общежитие, Юрка поставил воду для пельменей, нарезал хлеба, открыл консервы, покромсал сала. Ваня за подготовительной процедурой наблюдал, пуская слюну, как голодный пёс. Только он, гад, не жрать хотел, он выпить хотел, но понимал — Юрка ему нальёт, только если он что-нибудь съест. Последние двадцать минут, пока варились пельмени, для чуваша были самыми тяжёлыми. Наконец, Юрка разложил пельмени, добавил в них томатной пасты, налил Ване полстакана водки и, держа его за руку, поставил условие: вторые полстакана тот получит только после того, как всё съест.

Кажется, Ваня не жевал. Он пропихнул в себя горячие пельмени чуть не с тарелкой. И пока Юрка ел, следил голодными глазами — когда же Серов нальёт ещё. Юрка налил. А Ваня выпил. Выпил, повеселел и стал собираться за водкой. В бутылке оставалось жалких сто пятьдесят грамм — Юрка себе тоже наливал. Когда он уже оделся, между делом вслух рассуждая, у кого бы занять деньги (Юрка сказал, что потратил последние), то обнаружил: дверь закрыта на ключ, и ключа нет.

— Юрка-а-а-а! Ключ пропал… — сообщил он упавшим голосом.

Он, конечно, понял, что никуда ключ не пропадал…

Юрка сидел и молча наблюдал, прикидывая: убьёт его Ваня за ключ или не убьёт? Не убил. Постоял пару минут у двери, вернулся к столу, постоял, стянул куртку, бросил на кровать, посмотрел на Юрку глазами больной собаки — Серов помотал головой — и упал на кровать лицом к стене, накрыв голову подушкой.

Юрка убрал со стола, спрятал бутылку с оставшимися ста пятьюдесятью граммами и взял книгу — телевизора у них не было. Часов в одиннадцать разобрал кровать и лёг спать. Ваня за это время ни разу не пошевелился — Юрка даже беспокоиться начал: не помер ли? Но когда он выключил свет, Ваня сбросил подушку с головы. Не помер… И Юрка заснул.

Проснулся Серов от того, что кто-то копошился у него под кроватью. Юрка посмотрел на часы — начало третьего. Долго Ваня продержался — молодец!

— Вань. Ты чего?

Ваня под кроватью замер, потом выбрался, сел, схватился за голову и, раскачиваясь из стороны в сторону, начал тихо подвывать.

Ясно. Юрка поднялся, включил свет, достал из рукава куртки бутылку и налил Ване остатки. Ваня осторожно подкрался к столу, аккуратно двумя пальцами взял стакан, почмокал, понюхал, не спеша выпил, зашмыгнул носом и опять упал на кровать лицом к стене.

— До утра доживёшь?

Ваня интенсивно закивал головой.

— Ну и молодец! — и Юрка опять выключил свет.

Утром Ваня был уже более-менее. Юрка его сводил в столовую около Аэрокосмогеологии и накормил завтраком. Потом сам пошёл на работу, а Ваню отослал в общагу, взяв с него клятву, что тот без Юрки ни-ни.

Вечером они поужинали, распив бутылку водки. Насилу Ваня дождался. Но дождался! Ночь прошла спокойно, а на следующий день Ваня ожил.

Ещё через три дня он устроился на работу, и Юрка стал его видеть совсем редко. Работать Ваня умел, и работал как ломовая лошадь. Они встречались, только когда тот приходил отсыпаться, при этом Ваня, раздеваясь в полудрёме, рассказывал, как на Сугмуте — километров двести от Северного — он кого-то спасал, кого-то вытягивал из снега, куда-то возил громадные катушки силовых кабелей… В общем, лошадь — она и есть лошадь. Добрая, всех спасает, всех выручает, водки только нельзя наливать. Юрка и не наливал.

До Нового года они только один раз вместе выпивали, причём с ними выпивал и их сосед Ильдар, которого откуда-то принесло. Точнее, это они упали Ильдару на хвост: тот в одну из пятниц сидел и пил в одиночестве.

Но Ильдар надрался и снова завёл любимую тему — об избранности татарского народа. Причём он тут же это хотел доказать, набив Юрке морду и приглашая для этого развлечения этнически родственного чуваша. Ваня его от Юрки оттащил, скрутил и, глядя в лицо, громким, зловещим шёпотом произнёс:

— Русские для чувашей стелали фсё! Они таже в космос чуваша сапустили. Ты про Николаева снаешь? Снаешь?! Я спрашиваю! — Ильдар кивнул. — Он третий космонафт. Третий! Ты понял. А если ты, татарская морта, ещё путешь Юрку опишать, я тепя б… упью на х… Понял? — и, дождавшись ещё одного кивка, он толкнул Ильдара на стул, взял свой стакан и выплеснул в мусорное ведро, громко добавив: — Пить с топой не хочу!

На том инцидент был исчерпан.

А в январе Юрка привёз семью и ушёл на съёмную квартиру.

Но и после они продолжали встречаться. Ваня помог Юрке достать доски для кровати, которую они со Славкой собрали уже в новую Юркину квартиру — не продавалась в магазинах мебель. Он же занял Юрке денег на подержанный цветной телевизор. Не продавались телевизоры в магазинах.

А Ваня вообще никогда не жалел денег. Если они у него были — раздавал налево и направо. Такая неуёмная щедрость как-то его подвела. Ване предложили поучаствовать в «бизнес-проекте»: привезти пива и водки из Сургута и продать в общаге подороже. Пиво и водку привезли, но Ваня устроил сабантуй на всю общагу, и все всё выпили, даже не удосужившись расплатиться с Ваней. Наварил Ваня денег…

Уже летом 93-го Ваня по собственной инициативе предложил братьям съездить на его «лаптёжнике» за грибами. «Я, Юрка, шареной картошки с грипами хочу, как мамка телала, только не снаю, кте они растут, как они растут, вы со Слафкой покашите, а мы фместе съестием».

К тому времени он уже был знаком и со Славкой.

Братья и рады бы показать, но на «лаптёжнике» в такие места не проедешь. Они всё равно съездили — не в грибах, в конце концов, дело! И даже что-то насобирали. Возле Северного — и не в грибных местах, и не в грибной год — всегда можно найти грибы. И Ваня насобирал, хотя, как оказалось, действительно не разбирался в грибах — это десять-то лет прожив на Севере! Из леса они вернулись к Славке, нажарили общую добычу с картошечкой и лучком и употребили всё это под холодненькую водочку.

А потом они виделись всё реже… реже. Реже и…

Совсем Ваня пропал осенью 94-го. Уехал в отпуск на Большую землю, на родину — в свою чувашскую деревню — и не вернулся.

Что больше всего обидно Юрке — он даже фамилии его не помнит…

 

Рассказ третий. Зачем в тундре верёвка?

В начале января 91-го Юрка возвращался из Куйбышева. Куйбышевым Самаре оставалось быть не более трёх недель: такие были исторические времена, всё везде переименовывали. Из Куйбышева-Самары он вёз на Север семью: жену Соню и пятилетнего сына Влада. Студентка Аня осталась в Самаре. Неожиданно для себя она вышла замуж за Юркиного друга. Юрка было поехал, чтобы набить другу морду, но дело закончилось грандиозной пьянкой и всеобщей мировой. Аня сказала, что всех любит, заставила мужиков пожать руки, потом обоих целовала, а Юрке на прощание сказала: «Ты заезжай… Я буду ждать».

Юрка пообещал, но для себя решил, что как-нибудь потом… позже… может быть. «Если невеста ушла к другому, то неизвестно кому повезло…» Что ни делается — всё к лучшему.

И всё вернулось на круги своя.

Ехали младшие Серовы с пересадкой. До Сургута долетели, от Сургута — поездом. Не то чтобы Юрка деньги экономил, просто зимой до Северного прямого самолёта никогда не было. А впрочем, денег на самолёт тоже не было. Тогда много чего не было, и работа на Севере ситуации не меняла.

Привёз Юрка семью в квартиру, которую снимал в «деревяшке».

«Деревяшка» — это такое социальное щитовое быстровозводимое жильё, рассчитанное на временное проживание. Однако народ порой в нём зависал не на один десяток лет. Строилось оно из профеноленных древесно-стружечных щитов, возводилось до двух этажей в высоту, подвалов не имело, замечательно горело и при этом, несмотря на фенольную составляющую, было прекрасным убежищем для мышей и тараканов. Иногда складывалось впечатление, что именно для них оно и строилось, а люди… А люди, они не навсегда: отравятся фенолом, умрут — новых заселят.

В таком доме Юрка и снимал однокомнатную квартиру. Её хозяин по незначительному делу сел на годик и, чтобы квартира не пустовала, сдал её Юрке. Состояние квартиры было ужасающим. Куча хлама, горы мусора, батареи пустых бутылок, грязь. Потребовались поистине героические усилия, чтобы превратить её в жилое помещение. Серовы это сделали в «пробный» приезд Сони в ноябре, когда они только начали «склеивать разбитую чашку». После Нового года Соня и Влад перебрались в Северный уже надолго.

А квартирка оказалась ещё и холодной, (температура, когда они вошли с поезда, была не выше плюс двенадцати), но Юрка посчитал, что это даже к лучшему: тараканы и мыши будут не так активны. Соня боялась их до обморока.

Жену и сына Юрка привёз 3 января, а уже 4-го уехал на полевые работы.

Какие такие полевые работы в начале января? Да обычные такие полевые работы.

Основным подрядчиком по строительству межпромысловых автодорог для Северной нефтяной компании являлась организация с экзотическим названием «Латдорстрой». Нет-нет, это были не потомки латышей, переселённых «убийцей всех прибалтийских народов», «извергом» и «сыроядцем» Сталиным. Это были обычные граждане тогда ещё немножко советской Латвии. Деньги в Сибири платили. Правда, по тем историческим временам уже год как никто никому не платил: в стране начинался этап накопления первоначального капитала… Читайте Карла Маркса, однако…

Так вот, подрядчику нужен песок для отсыпки дорог, и, несмотря на то, что в районе Сибирских Увалов практически всё кругом состоит из песка, в некоторых местах (например в районе Янгаяхинского месторождения) песок этот лежит глубоко под торфом на болоте. А для строительства нужен песок сухой. Где его взять? А есть такая контора — аэрокосмогеологическая партия, — которая может по космическим снимкам отыскать такое место, а потом, используя подповерхностную радиолокацию, подготовить его для разработки песчаного карьера. Оба метода сродни шаманству, но на самом деле вполне себя оправдывают, если только ими не берутся искать нефть.

Ранним утром 4 января 1991 года Юрка поцеловал жену и сына, надел унты, полушубок и ушанку, вышел на улицу и направился в партию. На улице было ещё темно: светает на Севере зимой не раньше десяти. Воздух ощущался приемлемо морозным — что-то около минус пятнадцати, для Севера — сущие пустяки. Курорт!

В партии уже собрались пять человек: Полищук, Бевзенко, Вокарчук, Золевский и, конечно, Славка. Последние трое вместе с Юркой — полевая изыскательская бригада, не в первый раз вместе.

Что интересно: никто из этого коллектива не планировал в детстве, отрочестве и даже в студенческой юности вот так, зимой, отправляться на полевые работы, жить в палатке, топить буржуйку, спать в спальниках, не бриться и не мыться неделю, две, три…

Серовы — выпускники радиотехнического факультета Авиационного института.

Игорь Вокарчук — выпускник Киевского университета, по образованию географ.

Григорич окончил Новосибирский университет, биологический факультет. Пожалуй, только он достаточно долго был связан с полевыми работами — пару десятков лет занимался лесным хозяйством и не вылезал из тайги.

Так вчерашние аспиранты и работники институтских кафедр зарабатывали деньги. Надо сказать — не самый худший способ. Не платили… А кому тогда платили?

Дорога им предстояла не долгая, но в два этапа. Сначала до базы «Латдорстроя» в посёлке Янгпур (чуть более ста километров на партейном уазике), а потом от базы до места работ — на вездеходе ещё километров пятьдесят. Груза с собой было как обычно, около полутонны: те самые два комплекта армейских палаток с разделкой под печку, та же печка-буржуйка, родные зиловские аккумуляторы, комплект радиолокационной аппаратуры, мотобур со шнеками, мотопила, ящики с едой, спальники, доски под спальники, брезент… и, конечно, радиоприёмник «ВЭФ»! А иначе со скуки помрёшь — работы зимой от силы часов на шесть в сутки, с десяти до четырёх, а потом темень, и как-то надо заполнять время. А тут хоть новости или концерт Наташи Королёвой… А что? Или Тани Булановой. Повышает настроение. И стимулирует.

В уазик всё было загружено ещё накануне с вечера. Грузили без Юрки — ему дали пообщаться с семьёй. Водитель Гришка ходил с похмелья злой. Праздники кончаться не хотели, и если остальные могли позволить себе граммульку, то ему уж точно ничего нельзя.

— Давай-давай-давай… Хватит уже копаться! — подгонял он. — Раньше сядешь — раньше выйдешь! Вчера же всё собрали.

Но Нестор Полищук по-начальнически наставительно внушал ему:

— Григорий, не сепети! Сейчас мужикам здоровье поправлю, и поедете!

В гараже накрыли небольшой столик: сало, чёрный хлеб, чеснок, лук, бутылка водки. Нестор аккуратно разлил бутылку на пять стаканов, поднял свой — все потянулись, чокнулись.

— Ну, чтобы всё пошло хорошо! — Полищук выпил и аккуратно занюхал кусочком хлеба.

Все, последовав его примеру, выпили, крякнули и разобрали закуску.

— Богданыч, ты созванивался с латышами? — Золевский, как бригадир, волновался больше всех.

— Да ждут там вас, ждут, — и, оглядев бригаду, Полищук скомандовал: — Всё, мужики, по коням!

Полевики погрузились, Гришка завёл уазик, и они выехали.

Дорога до Янгапура — все два часа — прошла в дрёме. В «Латдорстрое» их ждали и сразу проводили к начальнику. Ему кто-то уже наплёл, что едут «космонавты»… и прямо из космоса будут искать место под песчаный карьер. Пришлось объяснять, как на самом деле творятся чудеса. Тем не менее, космические снимки живо заинтересовали господина Медведева — а какая ещё могла быть фамилия у главного «латыша»? — причём больше всего его интересовали поймы, а в некоторых местах — и русла рек. Рыбаком оказался начальник, заядлым рыбаком. Часто встречающийся недостаток в Западной Сибири среди руководящего состава.

— А вы, мужики, я смотрю, место возле реки наметили? — радостно потирал руки господин Медведев, разглядывая снимки.

— Да. Вот з-здесь. — Григорич показал пальцем на снимке. — Тут излучина Янга-Яхи, а тут — предположительно песчаная грива, песка там уйма, н-надо только проверить мощность сухого.

— Метра два-три есть, — добавил Славка, — надо только…

— Погоди, — перебил начальник, — погоди, а рыбачить вы собираетесь? — он внимательно оглядел космогеологов. Конечно… рыбалка — она интереснее сухого песка. А песок… да куда он денется, этот песок?

— Ну-у-у-у… — неуверенно замычал Золевский. — Сетку-то мы взяли — попробуем, наверное.

— Попробуйте! Обязательно попробуйте. А если рыбалка пойдёт, я на выходные приеду. Договорились? — Медведев протянул руку Григоричу.

— Договорились, — пожал руку Золевский.

Через сорок минут полевики, перегрузив свои полтонны в ГТТ, выехали в сторону Янгаяхинского месторождения.

Поездка на «гэте» — занятие муторное, для Юрки уже знакомое и даже родное. Всё вокруг ревёт, грохочет, стучит, лязгает, и отдаёт в больную спину. Говорить невозможно — ничего не слышно. Космогеологов вёз главный механик «Латдорстроя» Янис — фамилии его Юрка так и не узнал — а за рычагами сидел механик-водитель Стас Медведев (да-да-да, родной племянник начальника). Стас только закончил срочную службу в танковых войсках, и дядя «по блату» устроил его на Север. Юрка тоже «блатной» — его устроил брат. На Севере — вообще одни «блатные»… Там же курорт и денег прорва…

Спустя два часа вездеход прибыл на большую поляну посреди леса. Местом для базы полевики выбрали старую площадку разведочной буровой.

— А я всё думал: что такое на-на с-снимке? С-смотрите! — радостно кудахтал Золевский, выглядывая из дверцы вездехода. — Вагончик! И палатку ставить не надо. Сейчас мы ему щели за-заделаем…

— Молодец, старый! Молодец! — Игорь выглядывал из-за спины Григорича.

— Молодец-молодец… — Славка ревниво отодвинул их и выбирался на броню. — Только давай не копаться… Темнеет. Стас, сдавай задом к вагончику, я скомандую.

Вездеход сдал — они выгрузились. Латыши хотели подождать, пока парни устроятся, но старший Серов отправил их на базу: по темени возвращаться — не самая лучшая идея, даже с фарами.

— Ну и правильно, Палыч! А то стоит тут, воняет… выхлопными газами. — Игорь только что откуда-то приволок дверь — двери у вагончика не было.

— Ты откуда такую шикарную дверь притащил, лишенец?

— Толчок. С толчка — с него снял, — радостно доложил Игорь, похлопывая рукавицей по колену — сейчас дорнитом обошью… Классная дверь получится!

— А как мы в т-туалет ходить будем… без двери? — возмутился подошедший Золевский. Юрка чувствовал, сейчас начнут мужики прикалываться. Дверь им… для туалета… И туалет. Ага… Где присел, там и туалет, только быстро всё делать надо. Летом сожрут, а зимой заморозишь…

— Да! Как теперь стучаться и спрашивать: «Занято?» — подхватил Славка.

— Поставить обратно? — Игорь развернулся с дверью.

— Ладно. Всё равно инеем покроешься, пока сидишь, — никто и н-не увидит. — Григорич взял мотопилу и кликнул Юрку: — Тёзка, пошли за дровами! Печка у нас… Жрать будет до хрена!

— А откуда у нас такая печь? — Юрка с восхищением разглядывал здоровенную буржуйку в вагончике.

— Столовая, по ходу, была, — Игорь прислонил дверь и зашёл внутрь.

— Похоже, — Славка тоже заглянул. — Вон, что-то вроде столов вдоль стен. Ладно, мужики, вы давайте за дровами, а мы с Игорем попробуем обустроить эту холеру.

Дрова тёзки пилили и таскали дотемна, пока ещё можно было угадывать: где дрова, а где пила. Тем временем Славка с Игорем завесили одной палаткой пару окон, второй перегородили вагончик на две половины — иначе не протопить никогда эдакую громадину. Доски они уложили поперёк на столах в дальней части, на досках расстелили брезент. Установили аккумуляторы, подключили пару лампочек и даже уже попытались растопить печку.

О-о-о-о, печка… Печка — отдельное явление в той истории. Большая: семьдесят на семьдесят, полметра высотой, с солидной толстой трубой. Запустить такую печку всегда сложно. С первого и до последнего дня ею занимался исключительно старший Серов. Он её ласково называл «атомный реактор» и при розжиге разве что только не камлал. Процесс запуска был непрост и строго регламентирован. Для начала в печку загружалась береста с мелкими чурочками, которые старший предварительно заботливо готовил: отщеплял от полена топором и аккуратно укладывал поближе к печке, чтобы просохли. А может быть, он их ставил даже по фэншуй, хотя вряд ли — тогда об этом никто ничего не знал. Если кто задевал и ронял чурочки, Серов того матерно ругал и обещал отлучить паразита от еды и тепла. Печка, приняв такой любовно приготовленный запал, делала удивлённый вид: «вы чё в меня засунули?» и начинала капризничать. Поначалу у неё никак не появлялась тяга, а без тяги огонь задыхался, и вся смесь тлела и дымилась. В этот момент Славка то открывал дверцу, то опять закрывал, то дул, то приплясывал, тёр запорошённые глаза, замахивал воздух полевым журналом — в общем, делал всё, чтобы организовать тягу. Длилось это минут пятнадцать, потом в печке накапливалась горючая газовая смесь, и она воспламенялась. Печка делала: «ПУХ-Х-Х!», распахивала дверцу, извергала облако сажи и заводилась, как реактивный двигатель. После этого в неё только успевай подкладывать. Спалить она могла несколько кубометров древесины в час. Не верите? Ладно… Но много могла спалить. Труба у неё становилась огненно-красной. Тепла она давала много. И уже через четверть часа в вагончике теплело, а ещё через полчаса от жары начинали выбрасываться на снег. Если после этого печку остановить, то через сорок минут наступала благоприятная температура, но ещё через полчаса она опять падала ниже нуля, печка тухла окончательно, и, чтобы развести её, всё приходилось начинать сызнова. Однако Серов-старший таки сумел договориться с ней и мог поддерживать её в рабочем состоянии. Но в тот первый день он только начинал с ней знакомиться — и та показала всё, на что способна.

Несмотря на строптивый характер печки, они обустроились. Расстелили спальники на досках, разложили рядом с собой нежную аппаратуру, поужинали наскоро приготовленными макаронами с тушёнкой. Времени меж тем было уже часов восемь вечера, и они потихоньку стали устраиваться спать. А чего ещё делать?

Сон в полевых условиях — это отдельное издевательство! Юрка так описывал этот процесс своим самарским друзьям. В спальник забираешься, когда температура в балке выше сорока… плюс сорока. Протапливают специально, чтобы на дольше хватило тепла. От жары уже хочется выброситься на снег, но ты лезешь в спальник… А там… Практически минус. «Контрастный душ». А в спальник лезешь в одном нижнем белье, иначе ночью замёрзнешь. Народная мудрость такая. Парадокс объясняли аналогией: в перчатке, где пальцы каждый сам по себе, рука мёрзнет, а в варежке — нет! То есть, если лечь в спальник голым, то все части тела должны греть друг друга. Физику процесса вроде понимал, но всегда мёрз. Если бы не понимал, а принимал на веру, может — и не мёрз бы. Вера — сильная штука… И вот, лежишь в спальнике, балдеешь, после жары даже комфортно, потом остываешь и начинаешь трястись от холода. Но через какое-то время спальник потихоньку прогревается от тех самых частей тела — начинает работать парадокс, а температура в балке падает — печка дрова доела. В этот момент нужно обязательно заснуть! Если не успеешь, дальше только хуже. Сначала прячешь нос и затыкаешь дырки в спальнике — дышать становится нечем, потом к этому вроде привыкаешь. Лежишь, считаешь баранов и вдруг в какой-то момент понимаешь, холод таки добрался до тебя. Снизу. Ворочаешься, пытаешься подкладывать ладони под… под пятую точку. Но холод впивается в спину, и никакое подкладывание рук уже не помогает. А что помогает? А помогает, что Славка тоже замёрз, как бобик, и матерясь выбирается из спальника и начинает затапливать печку. Через полчаса становится тепло — и так по кругу, пока не наступит восемь утра. Тогда уже Золевский не выдерживает, и уже он вылезает матерясь из спальника — но не для того, чтобы затопить печку, а чтобы справить нужду малую. И запускает, зараза, ещё больший мороз в вагон. И теперь матерятся уже все. Через полчаса снова тепло, потому что Славка снова затопил печку, и кто может, тот досыпает, а кто не может, бежит из вагончика «окропить снежок».

С мучениями проходит ночь — начинается следующий день.

Тёзка Юрки готовит завтрак. А что у них на завтрак? А молочная рисовая каша! Не хухры-мухры — как из дома не уезжали.

Комфорт в полевую жизнь привнёс лесник Золевский. Это он всех приучил ездить на полевые работы «как люди». До этого возили одну туристическую палатку, махонькую печурку и спальники, спали с медведями в обнимку, играли на балалайках, ели тушёнку и красную икру прямо из банок, только что не руками. А может, и руками — Юрка не видел, не застал. Григорич посмотрел на всё это, произнёс свою любимую фразу: «Ё… ные туристы!» и за месяц с Гришкой изготовил две армейские палатки с разделкой под высокую печку, доски под спальники и прочие удобства. «Не на себе возим!» Он же завёл правило: питаться в поле, как в обычной жизни. Утром молочная каша, днём — первое и второе, вечером — обязательно горячее, лучше дичь или рыба, не тушёнка! Нормальный такой быт.

Так и начали они свою трудовую жизнь на 57-м километре трассы Янгпур — Янгаяхинское месторождение. Утром вставали, готовили завтрак и шли на работу. Золевский с Вокарчуком брали нивелир — «хитрый глаз» — и размечали территорию будущего карьера. Юрка экипировался радиолокационной аппаратурой и шёл на лыжах лоцировать. Славка выводил на самописец полученные Юркой результаты, заодно занимался по хозяйству: готовил обед, топил печку, поддерживал жилое состояние вагончика. Работали почти дотемна — часов до двух-трёх, — потом заготавливали дрова и паковались на ночь. Обедали, опять выводили материалы. Отрисовывали территорию будущего карьера, готовили ужин, ужинали, слушали радио, ложились спать, мучились во сне, вставали, завтракали, шли на работу… Жизнь, полная романтики.

На третий день к ним с утра на «гэте» приехали Янис и Стас — узнать, как идут дела, не надо ли чего, а главное… Главное — узнать, как у них с рыбалкой?!

А как у них с рыбалкой? А никак! Не до неё было. За день уставали, как собаки. Но раз руководство решило узнать, ответ надо подготовить. И они, всей толпой сев в «гэт», поехали на излучину Янга-Яхи.

Дорога туда проходила через мерзлотное болото, а значит, озёра — низины чередовались с возвышенностями — мерзлотными буграми, и всё щедро присыпано снегом. Молодой Медведев сидел за рычагами: газуя, когда забирался на бугры, и притормаживая, когда проваливались к озёрам.

— Не тормози! — орал ему в ухо Золевский. — Н-не тормози! Проскакивай сходу озеро!

Но Стас чего-то боялся и притормаживал. И в одной из таких мочажин вездеход в очередной раз взревел, пытаясь выбраться на бугор, но вдруг захлебнулся и затих. Стас давил кнопку зажигания, давил, но слышался только слабый шелест стартёра, двигатель не запускался.

Янис метнулся посмотреть аккумуляторы, поковырялся, а потом с прибалтийским акцентом, но чисто по-русски выдал:

— Аккумулятор, б… дь, лопнул!

— Как лопнул? — эхом откликнулись все.

— Поперёк. Наверное, когда ты, Стас, последний раз провалился, он и лопнул.

— Я же говорил: н-не тормози!.. — начал заводиться Золевский.

— Я думал, там озеро… — оправдывался Стас.

— …Озеро! Конечно, озеро! Только ты его уже проехал… Льда там… два метра!

Юрка сидел и видел, как на него пристально смотрит Славка, и уже догадывался, что тот сейчас предложит.

— Нет… — качал Юрка головой. — Не смотри на меня так… не потащу я по болоту наши аккумуляторы. И не думай. И…

— Юр, ты же понимаешь, по-другому не получится. Пока двигатель совсем не остыл. Пошли… На лыжи поставим и притащим…

— Вместе пойдём! — предложил Золевский. — Вы один потащите, а мы с Игорем второй, на-на… всякий случай.

Через полчаса они, закрепив на лыжах аккумуляторы — двадцать пять килограммов каждый, — как известные персонажи картины «Тройка», — тащили клятые энергонакопители от вагончика к вездеходу. Ещё через полчаса вместо лопнувшего аккумулятора установили свой и выяснили — дохлый. На аппаратуру его хватало, а на запуск двигателя — увы, нет. То же было со вторым.

— Ну?.. И чего теперь делать собираетесь? — закуривая папиросу, поинтересовался Золевский у вездеходчиков.

— Пойтём за тракторами, — за двоих ответил Янис.

— Ага… На ночь глядя. Тридцать километров до ближайшей подбазы, — поддакнул старший Серов. Он скрутил контакты с аккумулятора и теперь приноравливался выдернуть его из ячейки. Обратно их, зараз, ещё тащить… Но свет — это то, от чего отказываться никто не собирался.

— Вот что, — Золевский закусил мундштук папиросы и надел рукавицы. — Вот что… Сейчас мы все пойдём в вагончик, ночь вы переночуете у н-нас — как-нибудь разместимся. Н-не возражать! — оборвал он пытавшегося было встрять Яниса. Папироса вылетела изо рта. — Куда на ночь-то?! И мороз вон на-начинается! А з-завтра мы вам дадим лыжи, дадим рукавицы… У вас же даже рукавиц нет, — Григорич возмущённо пошевелил губами и стряхнул с себя пепел. — Завтра с утра дадим рукавицы, и вы пойдёте до подбазы. Всё. А сейчас пошли домой! — и Григорич полез из вездехода. — Порыбачили, м-мать твою…

Ночь провели благополучно. В тесноте, да не в обиде. Парням выдали тёплую одежду, в неё они закутались, и Славка всю ночь поддерживал «атомный реактор».

Утром, позавтракав, космогеологи стали собирать страдальцев. Выдали лыжи, рукавицы, вручили топор, два комплекта спичек, чай, печенье, сахар, две банки тушёнки, кусок сала, чифирбак — пустую литровую консервную банку с ручкой из стальной проволоки — вода в ней закипает моментально.

— Верёвку им, Игорь, выдели, — напомнил Славка.

— Ферёвку? — забеспокоился Янис. — Тля чего ферёвку?

— А ты, Янис, не знаешь, зачем зимой верёвка в тундре? — вкрадчиво поинтересовался Вокарчук.

— Нетт. А сачем?

— А это когда с-совсем будет хреново, найдёте дерево, перекинете че-через с-сук… — мрачно заикался Золевский.

— Плохо шутишь, Крикорич!

— Плохо! Потому что мне всё это не-не нравится! Потому что вы, ё… ные туристы, и на лыжах ходить не умеете! — Янис попытался возразить, но Золевский остановил его жестом: — Не умеете, я говорю, хо-хо-ходить на лыжах вы! Ориентироваться не умеете! А у вас тридцать километров зимней дороги… по лесу… по болоту… по морозу! И вы…

— Юрий Кригорьевич. Не тридцать, а твадцать семь, — всё-таки вставился Янис. — Ну как мы путем тут сидеть? Что подумают на пазе?

— Хватятся и приедут сюда, — поддержал Славка Золевского. — И вас заберут, и технику вытащат. Ну, правда, ну куда вы прётесь?!

Янис закурил сигарету, пару раз затянулся, посмотрел на Стаса, тот покачал головой.

— Нет, мушики, — мы решили: мы пойтём.

И ушли.

— Зря мы их отпустили, — Золевский глядел вслед и дёргал себя за бороду.

Славка к нему повернулся:

— И как бы мы их удержали?

— А не-не дали бы лыж…

— Они без лыж бы ушли. Ты же видел — упёртый при-палт.

Григорич махнул рукой:

— Пошли работать — за нас никто ничего делать не-не… будет…

Латыши ушли ещё затемно, часов в девять. Утро было ясным, морозным. Погода по сибирским меркам замечательная — всего-то минус двадцать пять и тихо. Курорт же!

Но Север не был бы Севером, если бы погода не стала стремительно меняться. К половине одиннадцатого нагнало туч, начала повышаться температура, поднялся ветер и повалил снег. Без четверти одиннадцать Золевский скомандовал заканчивать работу: снег валил так, что в нивелир ничего не было видно. Юрке снег не мешал, но одного его никто оставлять не собирался. Нельзя на Севере одному.

Они вернулись в вагончик. Славка поинтересовался: чего это все припёрлись так рано? Золевский посоветовал ему сходить и поработать, Славка выглянул за дверь и больше вопросов не задавал.

День прошёл в ожидании. Предполагалось, что как только Янис со Стасом дойдут, пришлют бригаду за вездеходом, чтобы он совсем не вымерз. Но вечер уже наступил, а никто не появился. Пурга мела не переставая.

Часов в восемь, когда уже собирались ужинать, над ними в темноте с грохотом прошёл вертолёт.

— Всё. Писец! — с какой-то щемящей тоской матернулся Золевский. На слове «писец» Юрка вздрогнул. — Не-не дошли они…

— Почему так думаешь? — Младший Серов выключил самописец.

— Вертолётом ищут. Там же С-стас Медведев.

— Погоди-погоди-и-и, — Игорь тоже не хотел соглашаться с Григоричем. — А откуда они знают, что пора искать?

— Техники и ребят нет вторые сутки… — Славка заглядывал в печку, пытаясь определить: сунуть ей ещё одно полено или обойдётся. — Погода — дрянь… Чего ж тут… непонятного?

— А ч-число сегодня какое? — ни с того ни с сего Григоричу вдруг понадобилась дата. — Не-не седьмое?

— Седьмое! — старший захлопнул дверцу печи и загрустил: — У моей Сашуни сегодня день рождения…

— Рождество! Ох, не-не надо было их пускать… Ох, не надо… Ладно, давай есть и с-спать — нечего зря дрова жечь.

— Давай, — и Славка поставил на печку разогревать гречневую кашу.

Это сейчас мы без мобильного не ходим даже «до ветру», это сейчас мы контролируем местоположение себя, своих родных и знакомых ежечасно и даже ежеминутно. Все знают, самый распространённый вопрос по мобильному: «Ты где?». А тогда, двадцать лет назад, ничего этого не было. Парни даже рации не имели!

Мужики лежали в спальниках, не спали, но молчали. Каждый пытался представить, где сейчас латыши. Плохие были дела, совсем плохие… Не сказать бы хуже.

Ночь прошла в ожидании. Ближе к полуночи утихла пурга. Снова установилась ясная, тихая и морозная погода. Славка и Григорич всю ночь по очереди подтапливали печку — в душе надеясь, вдруг вернутся…

А потом наступило утро. Надо было вставать, готовить завтрак и идти на работу. В десять, как обычно, и ушли: Юрка — на профили с локацией, Григорич с Игорем — нивелировать профили для Юрки.

В двенадцать они слышали, как где-то прошёл трактор и прогудела машина.

В два вернулись к вагончику и увидели, что дорога к ним расчищена, а Славка сидит на деревянной колоде, запаренный, без шапки, видимо, только колол дрова, курит и при этом сияет, как начищенный самовар.

— До-дошли!

Славка кивнул и рассказал: пока они были на профилях, приезжал бульдозер с «Уралом». На «Урале» прикатил главный инженер «Латдорстроя» и сообщил, парни дошли, но подробностей он не знает, ему поручили передать бутылку водки, четыре банки тушёнки, пару буханок хлеба и искренние благодарности.

— Ну, мужики? Отметим? — Славка только что не приплясывал. — День рождения у дочки. А?.. И парни… парни-то дошли!

— Давай, — Золевский оббил унты от снега, — обязательно н-надо отметить!

Через два дня за «гэтом» приехали Янис и Стас. Были они живы, здоровы и довольны как слоны, хотя рожи всё-таки поморозили. И не только рожи.

Они рассказали — чтó у них произошло.

Пошли на лыжах по дороге. Потом выбрались на трассу газопровода — о ней с утра говорили как о возможном ориентире, которого надо будет держаться. Началась пурга, трассу потеряли. Куда идти — непонятно. Попробовали прятаться от ветра в лесу и одновременно идти, но там столько снега, лыжи не спасали. Выходили на болото — сдувал ветер. В конце концов, решили пересидеть пургу в лесу. Выкопали в снегу яму, развели костёр. Несколько часов сидели у костра, грелись, рубили деревья, пили чай. Выпили весь, съели всё печенье, всю тушёнку и сало. Ночью, когда стало проясняться, встали на лыжи и пошли на факел. Уже на исходе сил, в полночь, они выбрались на кустовую площадку и попали, случайно попали! на объезд бригады ремонтников. Те своим ЗИЛом и доставили их на подбазу. Повезло.

— Слафка, я теперь снаю, сачем нужна ферёвка в тунтре, — весело со своим прибалтийским акцентом сообщил Янис.

— Да-а-а-а-а? — притворно удивился Славка. — И зачем?

— Связываться. Связываться нато ферёвкой. Когта стало ничего не видно… ис-са пурги, мы свясались. А так я бы Стаса потерял, — Янис аккуратно почесал обмороженную щёку. — Никогта бы не поверил, что вот так можно саблудиться и самёрзнуть стесь.

— Я же говорил, — развёл руками Юрий Григорьевич. — Ё… ные туристы!

Основная часть латышских работников «Латдорстроя» вернулась домой в Прибалтику в 92-м, через год после развала Советского Союза.

Они вернулись, а российские парни остались. Им возвращаться было некуда… Да и незачем. На Большой земле начинались лихие девяностые. Но связей с домом они не теряли.

 

Интермедия. Дорога домой

Поздней осенью 93-го к младшим Серовым в гости наконец решились приехать родители Сони. Прямых поездов не существовало. Прямые рейсовые самолёты летали только летом, и то не чаще двух раз в неделю.

Ехали железной дорогой с пересадкой в Сургуте. До Сургута — почти двое суток поездом Самара — Нижневартовск, прибытием в 23 часа «с копейками». Семь часов ожидания. Пересадка, и ещё шесть часов на поезде Челябинск — Пурпе.

Чтобы не испытывать терпение тестя — тёща у Юрки мобильная, — Серов решил встретить их на машине в Сургуте. Сам Юрка по жизни водить автомобили так и не научился — не сложилось у него с техникой, — поэтому он попросил Колганова помочь на его «копейке».

Из Северного они выехали за семь часов до прибытия поезда. За пять с половиной добрались до Сургута. После полутора часов ожидания Юрка встретил тёщу, тестя и — совершенно неожиданно — сестру жены Татьяну с малолетней дочерью. Это стало сюрпризом. Если бы нужно было ехать — ну, хотя бы часа два, можно было бы наплевать и уехать всем вместе «на Коле». Но пять с половиной часов… Посты ГАИ на выезде и въезде… И Юрка принял решение: старые и малые едут на машине, а они с Татьяной дожидаются поезда.

В результате на всё про всё у Юрки ушло около двадцати часов. Почти сутки!

Это в первом приближении. Так, чтобы стало понятно: как непросто добираться в посёлок Северный — даже встреча занимала столько времени. И смена вида транспорта ничего не меняла. Можно летать на самолётах с пересадками — дорого. Можно ездить на поездах с пересадками — долго. Можно комбинировать, вроде оптимально, но суетно. За время проживания в Северном братья испробовали разные варианты.

В самом начале своей северной эпопеи, в марте 90-го, Юрка летел через Тюмень. Не худший вариант, но там приходилось долго ждать стыковки. И ещё… Кто бы когда ни использовал этот маршрут, всегда зависал в тюменском аэропорту Рощино по метеоусловиям порта прибытия.

О, эти метеоусловия аэропорта прибытия!.. С ноября по середину апреля они бывают настолько гадкие, что, вылетая на Север, в аэропортах Самары, Тюмени и Москвы можно сидеть сутками! И тогда там скапливается огромное количество здоровых северных мужиков, которые от скуки начинают бузить.

А ещё можно неожиданно попасть в историю. Как это случилось с Юркой в конце 90-х, когда он возвращался из московской командировки.

Рейс из Внукова в Северный вылетает в половине одиннадцатого (до сих пор так вылетает), летит порядка трёх с половиной часов, учитывая разницу во времени два часа, в аэропорт Северного самолёт прибывает около четырёх.

В ту декабрьскую пятницу самолёт вылетел с задержкой на полчаса. На задержку никто внимания не обратил, как потом выяснилось — зря! На рейсе был неординарный пассажирский состав: в салоне бизнес-класса летело всё руководство Северной нефтяной компании, которое возвращалось после защиты бюджета в головной компании.

Самолёт летел уже больше четырёх часов, когда пассажиры начали беспокоиться: не пора ли сесть? Наконец через пять часов полёта экипаж объявил, по метеоусловиям (!) аэропорта прибытия — «туман» — самолёт уходит на запасной аэродром в Сургут. Насмешили. Уж где-где, а в аэропорту Сургута зимой всегда туман, точнее — пар от ГРЭС. «Удачно» они расположены — аэропорт и две ГРЭС. Но в этот раз, на удивление, в Сургуте действительно тумана не было.

Сели. Времени около шести. Не страшно — не ночь же! Естественно, всех высадили и отвели в зал ожидания, где уже томились пассажиры киевского рейса, тоже не долетели до Северного.

(Вот ведь, тогда даже в голову не могло прийти, что потом произойдёт с нашими странами. Украинские рейсы летали на Север с завидной регулярностью.)

Народа скопилось много, и все слонялись по аэропорту как неприкаянные.

И тут пронеслось! Северный в 19:00 закрывает аэропорт! Ждать их никто не собирается. А в субботу и воскресенье — аэропорт не работает.

«Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!»

Пассажиры кинулись к междугородним телефонам выяснять метеоусловные подробности Северного. Да, отвечали оттуда, туман, и лёд на ВПП, а также глад и мор, а главное — шёпотом — обслуживающий персонал аэропорта хочет забить и закончить рабочий день.

Широкими шагами через зал ожидания шёл генеральный директор Северной нефтяной компании. Он громко и внятно произносил матерные слова в микрофон спутникового телефона. «С мэром… С с мэром говорит…» — зашелестела толпа.

Суть разговора генерала с мэром Северного в переводе на цензурный сводилась к следующему: «Северная нефтяная компания основной налогоплательщик в посёлке. Изыщите средства к тому, чтобы немедленно — слышите, немедленно! — принять самолёт с руководством СНК, а иначе…» далее текст переводу не подлежал, совсем.

Пассажирам в некотором смысле повезло, что с ними летело столь высокое начальство. Иначе бы всучили багаж, дали под зад коленом — и добирайся, как знаешь. Девяностые. А так уже через полчаса их снова грузили в самолёт.

При этом не обошлось без чехарды: один пассажир с киевского рейса всё пытался сесть в московский и уговаривал стюардесс: «Ну какая разница?! Всё равно же летим в Северный! Ну что, вам жалко?».

Через час они прибыли. И тут обнаружилась новая незадача. Все автобусы и даже такси давно из аэропорта уехали — нечего летать после семи! Как добираться до дома, Юрка даже придумать не мог. Мобильных же не было. Но и тут ему повезло. Как ветер налетел главный геолог СНК: «Я тебя долго искать буду?!» Они не были вместе в командировке, но — поди же! — и о Серове вспомнили! К восьми он вернулся домой.

Кстати, дорога в Самару через Москву, именно через Москву, как было не раз пересчитано, оказалась самой оптимальной. Самолёты летали по утрам, поезда ходили быстро — всего-то четырнадцать часов, — а временные нестыковки компенсировались посещением родственников. Родственники в Москве есть у всех. Даже у тех, кто уверен, что их нет. Большая она — Москва.

Но не без курьёзов был и этот маршрут.

В 2004-м — Влад тогда уже учился в университете — младшие Серовы поехали в Самару в отпуск. Причём того отпуска у них имелось аж полтора месяца — редкий случай.

(Северные отпуска — по два месяца, но всё сразу офисному планктону не дают. Это полевики выгребали всё сразу. А Серов в 2004-м уже давно работал в Северной нефтяной компании, в офисе.)

Юрка заблаговременно двумя заходами выкупил все необходимые авиационные и железнодорожные билеты в Москву, в Самару, из Самары, из Москвы. Все билеты оформлялись в кассах. Без интернетов — всё в личку, всё за наличку. Упаковался билетами полностью!

В августе выехали. В Самару добрались без приключений. Ввиду длинного отпуска стали подумывать, а не съездить ли в Египет? Пока решали куда: в Шарм-эш-Шейх или в Хургаду, выяснилось — банковская карта Сони заблокирована. Просрочена. А Юрка за неделю до отъезда, стараясь финансово обезопасить семью, разделил отпускной бюджет пополам и одну половину перечислил на карту жене. Пятьдесят тысяч оказались недосягаемыми. Они вняли предупреждению свыше не ездить по заграницам: срочно заняли денег у друзей и на теплоходе отплыли в Астрахань.

То был последний круиз лета. За ним закрывалась навигация. Саратов, Волгоград, Астрахань. Арбузы. Рыба. Пиво. И с погодой повезло. Тепло, а возле Астрахани так и вовсе жарко. Они даже искупались в Ахтубе. Отличная получилась поездка.

Ближе к октябрю Серовы вернулись в Самару. Пора было собираться домой, на Север.

На вокзал их привёз Юркин друг Стас: Влад был занят в институте и провожать не приехал. Поскольку встать у вокзала автомобилю было негде, Стас высадил их на автобусной остановке, пожал Юрке руку, чмокнул Соню и уехал. А они неспешно отправились на первую платформу, от которой традиционно отходил фирменный поезд «Жигули», Самара — Москва. Спешить было некуда. За пятьдесят минут приехали.

У десятого вагона Юрка отдал билеты проводнице, та внимательно их изучила, удивлённо посмотрела на Серовых, потом снова на билеты:

— Вы знаете… — нерешительно улыбнулась она. — У нас на этих местах уже есть люди…

— Бывает, — в ответ улыбнулся Юрка. — Думаю, вы решите это. Согласитесь: это ведь не наша проблема?

— Да-да-да… конечно, — нахмурилась проводница и ушла в вагон.

Серовы отошли в сторонку, Юрка достал трубку и раскурил. На теплоходе Серов пристрастился к трубке, ему казалось, что так он выглядит солиднее: всё-таки сорок лет!

Разбиралась проводница долго, целых пять минут.

— Нет-нет, господа, это не наши проблемы, это ваши проблемы! — протянув билеты, уверенно заявила она.

— Позвольте… — Юрка пробовал возмутиться. — А в чём, собственно, дело?

— А в том… — проводница мстительно прищурилась. — Ваши билеты давно должны были уехать. Взгляните на дату.

Юрка глянул и застонал: двадцать девятое ноль восьмое… Вот и выгляди солиднее, так обмишулиться.

— Август. А сейчас сентябрь!

У Сони задрожал подбородок:

— А что же делать? Вы же сейчас уедете?!

— Сдавать, покупать новые, может, ещё успеете на наш, — примирительно посоветовала проводница.

— Стой здесь! — велел Юрка Соне и умчался на вокзал.

«Сдавать, покупать…» Легко сказать! У них и наличных-то не осталось — на Юркиной карточке были последние, чудом сохранившиеся, пять тысяч. Он как в воду глядел, не стал покупать новый фотоаппарат.

Сдать билеты Юрке не удалось. А пока бегал, искал банкомат — тот стоял где-то между этажами, — наступили полчаса, за которые уже на отходящий поезд билеты не продают. Юрке ничего не оставалось, как взять и купить билеты на следующий: Уфа — Москва. Отправлялся он из Самары через полтора часа после «Жигулей».

В «Башкортостан» загружались уже с пивом и рыбой. Проводница, которая пришла проверять билеты, недовольно скривилась. Но Юрка поведал ей свою печальную историю, и она пообещала больше никого не подсаживать и даже обеспечить ещё пивом, если то кончится. Добросердечный у нас народ!

Доехали Серовы благополучно, задержавшись только на те самые полтора часа. Было это совсем не страшно, самолёт улетал на следующий день, и с датами там было всё нормально.

И такие приключения происходили с северянами по дороге на Большую землю и домой — сплошь и рядом. Многие ездили в отпуск на личном автотранспорте, но то были самые обычные, так сказать, нормальные люди. А это не про Серовых, не про Юрку с Ярославом — не про «героев»…

 

Ещё одна интермедия. Геройский герой Сашка Федорчук

В 92-м аэрокосмогеологи въехали в новое здание, которое им построила Тюменская нефтегеофизика. Здание по тем временам было шикарным. Два этажа. Первый — панельно-кирпичный, второй — УНИМОшный (северный тип вахтовых зданий). На первом располагались гараж, фотолаборатория и десяток технических помещений. Второй — практически жилой, в хвосте даже гостиницу устроили на три номера с большим холлом, но главное… Главное — на втором этаже были замечательные удобства.

Кроме тёплого туалета в комплект удобств входила ванная комната с умывальником, двумя душевыми кабинками и стиральной машинкой. После полунищенского приживального прозябания в трёх комнатах мёрзлой деревяшки двухэтажный дом под партию был просто подарком судьбы.

Теперь космогеологи могли приходить на работу в цивильной одежде, а при необходимости пройти в раздевалку на первом этаже и переодеться в полевую. А по возвращении с полей можно было не только переодеться, но и помыться в душе. Возвращались же грязные, как черти! После поездки на Янга-Яху Юрка неделю отмывал въевшуюся копоть от печки-реактора.

К чему всё это?..

Как-то летом четверо работников аэрокосмогеологической партии вернулись с полевых работ.

Уезжаешь в поле — герой! Вернулся — дважды герой! Такое было правило. Поэтому приезд обязательно «спрыскивался». Пока мылись-переодевались, кто-то из партии бежал за выпивкой и закуской. Выпивали по маленькой и расходились по домам, где их уже с нетерпением ждали близкие и родные.

И на этот раз было всё как обычно. Парни сидели за столом с налитыми рюмками в одной руке и куском чёрного хлеба с салом — в другой, а Сашка Федорчук всё не выходил из душа.

— Э! Сашка! Сашка, блин! — орал из кухни в коридор Колганов. — Водка стынет!

— И-и-иду! — кричал, заикаясь, из душевой Сашка. Не один Золевский в партии был заика. Творческие люди, однако.

— Чего он там делает? — начальник партии Нестор аккуратно тонкими кусочками нарезал сало.

Юрка пожал плечами:

— Морду бреет…

— С ума сошёл… — бросив на стол нож, ринулся в коридор Нестор. — Саша, ты с ума сошёл!

Но Саша уже вышел из ванной весь розовенький, весь чистенький, весь бритенький.

— По… п-почему? — сияя и блестя, улыбался он. — Свете будет приятно, что я та… т-такой б-б-бритый…

Света — гражданская жена Сашки была девушкой нервной и ещё более стервозной. Что Сашка в ней нашёл — никто не знал. Но все помнили про любовь и козла, а потому никто к Федорчуку в душу не лез, лишь вздыхали иногда вслед: «Не такую бабу нужно Сашке. Не такую…». Конечно, не такую! Александр Федорчук — выпускник Киевского государственного университета, умница, эрудит и талантливый геоморфолог. Правда, заикается и разговаривает с собой, ну так это мелочи — творческим людям это даже к лицу. А Света? Без образования, вахтёр в общежитии и…

— …Света не лю… л-любит, когда я заросший!

Богданыч вздохнул.

— Хрен с ней, с твоей Светой. Пошли, выпьем!

В час ночи Юрку разбудил телефон.

— Да. Алё, — зашипел он в трубку, стараясь не разбудить семью.

— Ю… ю… Юра! — услышал Серов в трубке Сашку. — Н-н-ну скажи ты ей! Мы же б-б-были в поле!

«Ничего я слушать не буду!» — раздался в телефоне противный Светкин голос; послышался удар, а потом и вовсе запикали зуммеры.

Ни фига себе! Война! Постояв в задумчивости, Юрка положил трубку, сходил на кухню, попил воды и лёг спать.

Утром в партии на кухне он застал тёплую развесёлую компанию с початой бутылкой. Были все вчерашние: Гришка, Нестор, Колька и Сашка. Под глазом у Сашки расцветал синяк.

— Э! Серов! — ревел Колганов. — Выпьешь?

— А чего отмечаем? — подставил Серов рюмку.

— А пусть Федорчук расскажет, — посмеиваясь в бороду, предложил Полищук.

— Да… д-да я уже два раза рассказывал, — отнекивался Сашка.

— Мы ещё послушаем, рассказывай-рассказывай.

— Н-н-ну, я вчера пошёл домой. По пути купил вина… цветы… Пришёл. С-светка радостная такая, пожрать приготовила. Мы в-в-выпили. Разговорились. Что-то она занервничала, н-н-ну, у неё бывает, и вдруг стала выяснять, где я был целую неделю? Я ей говорю: «В поле». Она не верит. Говорит: «А чего ты тогда такой весь бритенький и весь чистенький?» Я говорю: «Специально для тебя побрился, дура!» А она ни в какую. Я уже и Юрке позвонил. Извини, Юр, — Сашка повернулся к Серову, — и Григорию. Н-н-ну, она вроде бы успокоилась. С-сели ещё выпили. А п-п-потом пошли ну… ну…

— Понятно, куда вы пошли, — Нестор кивнул: продолжай.

— Н-н-ну, я штаны с-снимаю, а трусы — наизнанку! Светка — бах мне в глаз! Орёт: «Я так и знала, что ты шатался по б-б-б…» — ну, в общем, понятно. Н-н-ну, я её с-скрутил. Короче, помирились, только вот фингал теперь, хоть свет не включай в туалете — всё и так видно.

Коллектив тихо помирал со смеху.

— Н-н-ну чего вы р-ржёте? — вскинулся Сашка, потом огляделся, замахнул рюмку, закусил и вдруг сам расхохотался в голос.

— А я тебе говорил, — смеялся Нестор, — не надо было бриться!

Да, лучшее — враг хорошего. Уехал из дома — герой! Вернулся — дважды герой! А бритый или небритый, в нижнем белье или без — это всё мелочи.

За время работы в аэрокосмогеологии Юрка с Сашей прошли немало полей, объехали почти все месторождения Северного и Пуровского районов, разрабатывали алгоритмы автоматизированного распознавания нефтяных загрязнений на аэрофотоснимках (это я написал?!), искали торф и песок. Много чем занимались. Они же ещё и ровесники — Сашка на год старше Юрки.

И было у них общее увлечение — история. Часто они общались, как это принято говорить: в «неформальной обстановке». Однажды, во время такого общения, Сашка рассказал сон, где он отбивался на подступе к замку двуручным мечом от каких-то негодяев, а спину ему прикрывал — приснится же такое — Юрка! Они долго обсуждали, что бы это могло значить в свете теории пассионарности Льва Николаевича Гумилёва, и пришли к выводу: что ни хрена это ничего не значило. И выпили за это. За теорию, в смысле.

Но в 97-м на защите дипломов в Центре подготовки космонавтов они прикрывали спину друг другу — не хуже тех «героев» в Сашкином сне.

Хорошо они знали друг друга. Хорошо. И однажды Серов Сашке доверил свою страшную, прямо-таки жуткую тайну. Даже Славке не сказал ни слова, а Сашке выложил всё!

 

Рассказ четвёртый. Приговор

Однажды весной Нестор Полищук загорелся идеей провести коллективу аэрокосмогеологии медосмотр. И не в обычной поликлинике, а в шикарном, расположенном на берегу замечательного озера Кан-То, профилактории «Озёрный». Такая блажь. Специалистов там, правда, хватало, и провести осмотр двадцати человек не составило большого труда. Кроме традиционных методов — измерения давления, анализов крови, тестовых таблиц для глаз и ударов молоточками по коленке — в профилактории практиковали более современные: УЗИ, компьютерную и функциональную диагностику… и всякое другое, разное.

Как обычно бывает на подобных мероприятиях, народ валял дурака, разыгрывал друг друга, подкалывал, ржал — веселился, как мог! Не работа же.

Юрка Серов тоже веселился, пока не прошёл УЗИ щитовидной железы…

— …Что вам сказать, молодой человек? — глядя на снимок, рассуждала врач-диагност — красивая женщина бальзаковского возраста. — Нехороший у вас снимок.

— То есть?

— То есть у нас на снимке пятно диаметром… — она приложила линейку, — восемь… нет, десять миллиметров, которое нам говорит… что в этом месте понижена эхогенность тканей…

«Это ты сейчас с кем разговариваешь, пап?» — подумал Юрка фразой из анекдота. Хотя он лукавил: их подповерхностная радиолокация была роднёй УЗИ.

— И?

— И это значит… что возможны некоторые видоизменения в теле железы. Более подробно сказать не могу, — она протянула снимок Юре.

Он взял и с минуту разглядывал.

— А может, фиг с ним, с пятном? — предложил Серов, оторвавшись от снимка.

— Может, и «фиг»… Только если этот участок «холодный», если он не активен как железа, не вырабатывает гормоны… — то вероятнее всего, это — злокачественная опухоль.

(«Крак-крак!» — сказала взводимая гильотина. Юрку кинули в ложемент и подкатили головой под лезвие. «Сходил — проверился…» — мелькнуло в испуганной голове.)

— То есть рак?

— Ну зачем вы так… Что же вы… Хотя… Наверное… Конечно… В общем, да… Рак.

(«Вжик!» — сказала гильотина, и Юркина голова весело заскакала по ступенькам помоста. Мыслей в ней уже не было: они, совсем испугавшись, попрятались. Народ на площади ликовал…)

— И что посоветуете?

— Обследоваться дальше. Обязательно обследоваться дальше! Нужно сделать снимок железы с радиоактивным йодом — тогда будет понятно, «холодное» это пятно или «тёплое». Если на том снимке разницы не будет — значит ничего страшного!

— И где я могу пройти… эту диагностику? — мрачно поинтересовался Юрка.

(Настроение у него упало. Да и какое настроение без башки-то?..)

— Где-где?.. Не знаю, где… На Большой земле. В каких-нибудь крупных городах. Вроде, в Тюмени есть… и в Екатеринбурге.

— А в Самаре?

— Может, и в Самаре. Точно сказать не могу. Наверное, и в Самаре. Всё же столица Среднего Поволжья.

— Спасибо, — кивнул Юрка и стал одеваться.

(«Зашибись! — думал он отрубленной башкой, мысли в ней уже перестали бояться. — А что сейчас делать?» В Самару раньше июля он не собирался.)

— А как быстро это… пятно может меня угробить?

— Послушайте, э-э-э… — врач заглянула в «бегунок», — Юрий Павлович, то, что я вам сказала, — конечно, серьёзно. Но вы не падайте духом! Нужно просто дообследоваться.

— Хорошо. Могу взять снимок?

— Да, конечно.

— До свидания. Спасибо, — и Юрка пошёл к двери.

— До свидания, Юрий Павлович! Позовите следующего…

В коридоре Колганов рассказывал, как посещал уролога и как врач у него проверял предстательную железу.

— Она спрашивает: «Э! А чего это вы никак не реагируете?». А чё я отвечу? Если мне совсем не больно…

— …и даже приятно… — досказал Гришка, и все заржали.

— Ты чего, брательник, такой смурной? — ткнул Юрку локтем смеющийся Славка. — Нашли в почках камни самоцветные?

— Нет, только песок да гальку! — включаясь в общее веселье, неуклюже схохмил Юрка.

— Значит, дорожку сыпать есть чем… Что, мужики? Пошли, пописаем в баночку, покакаем в коробочку?

В остальном, по результатам осмотра, Юрка был здоров. Немного зашкаливало давление — ну так 9 Мая только отметили. Все были рады празднику, не у него одного с этим проблемы.

Но злосчастное пятно висело как проклятие. Может — рак, а может, и не рак. А ему ещё и тридцати нет. Весёленькое, бляха-муха, дело!..

Пока Юрка ехал домой, твёрдо решил никому ничего не говорить. Дожить до Самары, пройти диагностику, а там… а там видно будет!

Это были трудные два месяца. Носить в себе тайну, нехорошую тайну — испытание нелёгкое. Немного легче стало, когда в июне уехала семья — не нужно стало врать про плохое настроение, про то, что болит голова, не надо притворяться… А потом и Славка уехал. И никто больше Юрку ни о чём не спрашивал. Правда, Юрка уже жалел, что ничего не рассказал Славке, но тут Сашка Федорчук как-то поинтересовался: мол, ты чего такой смурной, — и Юрка решился открыться. Пошёл, купил бутылку, и…

Они сидели до позднего вечера, а Юрка рассказывал, рассказывал, рассказывал, и ему хотелось выть в голос: было страшно, жутко страшно…

Через самарских друзей Юрка узнал, в Самаре в Областной клинической больнице есть комплекс оборудования для проверки щитовидной железы. Узнал, как записаться и сколько стоит. А в середине июля Серов наконец вылетел в Самару.

С Соней они разминулись, Соня летела ему навстречу, а Владька дожидался отца у бабушки — Сониной мамы. Юрка с сыном собирались съездить в Питер. До поездки была неделя, за которую Серов решил поставить все точки над «i». Записаться на диагностику труда не составило: Юрка просто позвонил, и ему назначили дату.

В тот день он уехал рано: процедура в десять, добираться нужно — аж на другой конец города: дорога часа два, не меньше. Приехав в клинику, Серов нашёл отделение функциональной диагностики, оплатил сеанс лимфорентгенографии (так назывался метод) и уселся ждать очереди.

Ближе к десяти его вызвали, ввели в вену контрастное вещество — йод 131 — и отправили погулять. Щитовидка должна была захватить радиоактивные атомы йода.

Юрка ходил-ходил, курил-курил и думал, что примерно так же должен чувствовать себя преступник на суде перед оглашением приговора. Смертного приговора. А какого ещё? Рак не делает снисхождения никому. Юрка, конечно, знал истории о чудесном исцелении, о том, как люди становились истово верующими или уходили в отшельники, некоторые доставали безумные деньги и делали операции в Израиле… Но в основном — всё заканчивалось одним… Последней горстью земли и словами: «Он для нас был…» А вокруг плыло и дышало ласковое самарское лето — жара потихоньку набирала обороты: рядом — Волга, в Северном — молодая жена, а здесь — девятилетний сын. И ещё его ждала мама, ей он тоже ничего не сказал, и завтра он собирался попить пива с друзьями…

Нестерпимо… просто нестерпимо хотелось жить!

— Серов!

Юрка вздрогнул и обернулся.

— Юрий Павлович Серов? — уточнила полная некрасивая медсестра, выглядывая во двор, где он курил.

Юрка кивнул.

— Пошлите!

Серов затушил сигарету, глубоко вдохнул-выдохнул, посмотрел на небо и пошёл в отделение.

— Раздевайтесь по пояс и ложитесь вон на тот стол под аппаратом, — показала рукой толстуха, когда он зашёл в комнату диагностики.

Пальцы, расстёгивая пуговицы, предательски дрожали и норовили всё перепутать. Наконец Юрка снял рубашку, шагнул к столу, забрался на него и лёг.

— Пациент готов, — доложила медсестра сидевшему в соседней комнате врачу.

— Вдохните… и не шевелитесь! — скомандовал тот в микрофон.

Послышался негромкий звенящий звук… и всё стихло.

— Вставайте, одевайтесь, — сказала медсестра.

Юрка сполз со стола, побрёл к одежде.

— А, собственно, чего ищем?

Серов повернулся. Врач стоял в дверном проёме и с хрустом аппетитно грыз яблоко. Юрка молча достал из сумки снимок и отдал его доктору.

— Так-так-так… пятнышко… Сейчас, — врач вернулся в свою комнату. Юрка надел рубашку. Послышалась работа принтера. Доктор вышел и протянул Юрке другой снимок.

— Сам сравнишь? — врач, верно оценив Юркин возраст, перешёл на ты: ему самому было не больше тридцати.

Юрка посмотрел на снимок: на нём ярким неправильным пятном цвела щитовидка.

— Видишь? Всё равномерно залито светлым фоном. То есть никаких аномалий нет, как на твоём снимке. А это значит…

— …пятно «тёплое»? — несмело предположил Юрка.

— Какое? Ах, да… Да! «Тёплое», как ты говоришь. — Врач широко улыбался. — Страшно было?

Юрка молча кивнул и направился к выходу. Потом вспомнил, что не поблагодарил доктора, — подошёл, крепко пожал руку, буркнул: «Спасибо!», развернулся и вышел.

Ёклмн… жив! Жив, здоров и всё в порядке! Господи, спасибо! Спасибо тебе, Господи! Спасибо-спасибо-спасибо! Юрка шёл по улице к трамваю, улыбался, даже не обращая внимания, что пока он проходил диагностику, небо затянуло тёмными грозовыми тучами.

Он шёл по проспекту и осознавал: чтобы пережить эдакую радость, ему нужен коллектив, хороший, правильный, сердечный коллектив. Ему срочно нужно поделиться несостоявшимся горем и внезапно свалившимся счастьем! А Славка болтался где-то за Волгой… А все друзья — на работе…

Серов покрутился на месте, увидел магазин, зашёл, купил бутылку «Сибирской», полкило колбасы, хлеба, банку маринованных огурцов, и уже покупая, точно знал, куда он поедет, — к однокашнику Славки и своему Учителю Степану Александровичу Цветаеву. Только с ним он сможет пережить сегодняшний день. Только с ним!

Он ехал, а за окном трамвая буйствовала стихия: хлестал дождь, сверкали молнии, беспрестанно громыхало. Но Юрка ничего не слышал и не замечал: он сидел, прислонившись лбом к стеклу, и блаженно улыбался…

 

Интермедия. Времена погоды

В общении мы часто и много говорим о погоде: какая она была «тогда», какая «потом», а какая «перед этим». Безусловно, погода сильно влияет на человека. Есть даже так называемые метеозависимые люди. Но особенно сильно ей подвержено настроение. Дождик идёт — мы хмуримся. Выглянуло солнышко — улыбаемся. В этом нет ничего удивительного: такими нас сделала природа. Правда, своими гордыми мозгами мы пытаемся сопротивляться таким уж совсем простым реакциям, но внутреннее естество не изменишь — и оно командует: «Выглянуло солнышко — улыбайся!» И мы улыбаемся… И это правильно.

Погода на Севере подобна капризной экзальтированной даме с прохладным отношением к людям. В буквальном смысле прохладным. Но это в общем. А в деталях? Какая она, погода на Севере?

«Полгода — плохая погода,

Полгода — совсем никуда…»

Юрка приехал на Север в марте 90-го из Самары. В Поволжье уже начиналась весна. Приехал — и застал последствия трёхдневной пурги. По улицам, расчищая горы снега, ходили бульдозеры, люди штурмовали громадные сугробы и протаптывали глубокие узкие тропинки. На три предыдущих дня закрывался аэропорт, не работал транспорт — наступил временный коллапс.

Март на Севере — совсем не весна, март — зимний месяц. Может быть пурга, а может мороз. Может быть минус тридцать, а бывает — и за сорок. Зима в марте лютует порой покруче, чем январь в средней полосе.

Тем не менее, март — самый благоприятный месяц: и для начала полевого сезона, и для лыжных походов. В середине марта над Сибирскими Увалами часто устанавливается мощнейший антициклон — тогда на заснеженных просторах Западной Сибири погода бывает как в высокогорье: под ногами холодно, а сверху — хоть раздевайся и загорай! И видимость: «миллион на миллион». А потом вдруг — раз! — опять пурга.

Март — зима, но тёплое солнце уже намекает: скоро холода закончатся.

Апрель — тоже не весна. Ещё целый месяц минусовых среднесуточных температур. Но уже среднесуточных. Днём уже возможны небольшие плюсы. А к концу месяца дневные плюсы могут разогнаться градусов до десяти и выше, что, конечно, само по себе хорошо, но тогда наступает всеобщее наводнение. Всемирный потоп. Весь снег, который выпал за зиму, пытается растаять и уплыть. Но не растает и не уплывёт — ночной минус сохранит его, по крайней мере, ещё на месяц.

В это время начинается, как сегодня модно говорить — «когнитивный диссонанс», а по-простому — разрыв шаблона в голове. На Большой земле уже весна, снег везде сошёл, девчонки снимают зимние сапоги и надевают короткие юбочки, а на Севере…

В мае организм уже весь изнылся — ему хочется тепла и весны. Она наступает, но весьма неохотно. Даже на День Победы бывают снегопады. До пурги, до снежного бурана!

В это время поражает несоответствие между длительностью дня и кучами снега, оставшимися после зимних холодов. Белые ночи уже не за горами, и в девять вечера изумительно светло, но при этом холодно, а порой морозно. А по краям дорог вздымаются огромные сугробы.

Иногда в мае может наступить резкое потепление, как случилось в 94-м. Тогда за два дня температура поднялась до плюс двадцати, мгновенно сошёл весь снег, вылезла трава и распустилась берёза. Показалось, что всё — наступило лето. Но не тут-то было! Как говорил один Юркин знакомый вертолётчик: «Я и в июле всегда с собой беру валенки, а уж в мае…». И через три дня врезали морозы. И выпал снег. Первые нежные листочки скукожились и почернели. На берёзу было страшно взглянуть — думалось, что в этом году она больше не распустится. Но велика сила жизни. И к концу мая вновь вылупились листочки.

В мае прилетают гуси. В мае первый раз в году на проталины выбираются любители полусырых горелых шашлыков. В мае зацветает нежными жёлтыми пушистиками ива. В мае начинается жизнь!

Первого июня наступает календарное лето… но День защиты детей на Севере — точно не лето… Какой-то переходный период с морозами и оттепелями, со снегом и дождём — «чёрт-те что с чёрт-те чем». Природный бардак! И кажется, что лето уже не наступит никогда. Нервы на пределе — хочется на всё плюнуть и уехать туда, где зелёная… нет — изумрудная трава, яркое горячее солнце и аквамариновое небо.

И тут на посёлок обрушиваются тепло и солнце. И всё вокруг начинает торопиться. Трава растёт так, что если прислушаться — кажется, можно услышать, как она шуршит нежными листочками, пробиваясь сквозь песок.

Песок — после снега везде песок. Нормальной почвы на Севере почти нет. Тонкий слой подзола, накопленный за сотни и тысячи лет, — это всё, что есть из плодородной почвы. Но вездесущую траву это не смущает. Пырей везде. Пырей и иван-чай, но настоящее время иван-чая ещё придёт — позже.

В июне прилетает трясогузка и, слава Богу, наступает долгожданное лето.

В первой декаде встаёт на крыло комар.

Во второй — может случиться жара, а может и выпасть снег. Это — как повезёт. Северный помнит и Троицу со снегом в 91-м, и жару 92-го. Но и то, и другое — погодные экстремумы. Обычно всё-таки: плюс двадцать пять днём и плюс пятнадцать ночью. К концу июня при такой погоде можно даже купаться и загорать.

В середине-конце июня наступает время мошки. А 22-го — самая белая-белая ночь. В час ночи солнце спускается на несколько минут за горизонт и тут же возвращается, чтобы снова светить круглые сутки. Белые ночи — ещё один природный фактор, сводящий с ума людей на Севере. Белые ночи хороши в Питере, на пару дней отпуска. А когда они длятся почти три месяца, потихоньку начинаешь звереть.

Июнь кончается — приходит июль…

Иногда на Севере можно услышать: «Лето — самое холодное время года». Почему? Бывают года, когда всё лето держится температура плюс 12 — плюс 15, а отопление отключают ещё в начале июня. И тогда в квартирах и на работе устанавливается температура как на улице. Везде плюс 12 — плюс 15! Сегодня плюс 12 — плюс 15, завтра, послезавтра… Холодно! А бывает, температура падает ниже десяти, как это случилось в начале июля 96-го. Тогда вся растительность стояла в задумчивости до середины июля: распускаться ей… или уже плюнуть и не заниматься всякой ерундой в этом году.

И тогда в домах достают зимние одеяла… включают масляные электрические обогреватели… А прохожие на улицах кутаются в шарфы и куртки…

Такое время лучше переживать в поле — там и печка всегда под рукой, и комар с мошкой из-за холода вялые.

Но бывает июль и с жарой за сорок, как в 92-м и 93-м годах.

В июле 93-го Юрка вернулся с полевых работ из-под Когалыма, где аэрокосмогеологи три дня шарахались по болотам в сорокаградусную жару. У него на энцефалитке, на груди, от тех дней остался белёсый квадрат — от соли и пота. На груди висел регистратор георадара, а снять энцефалитку… да какое там снять! откинуть капюшон было невозможно, мошка зверствовала прямо-таки неистово. Нет. Уж лучше пусть холод.

В июле накатывает первая грибная волна. Собирают подосиновики и маслята. Немного рыхлые, сырые, они замечательно вкусные — может, оттого, что первые. В июле собирают чернику и голубику. Июль — полноправное, долгожданное северное лето.

В августе накал белых ночей идёт на спад. От погоды больше не ждут сюрпризов. Если лета не было, то уже и не будет. Если в июле стояла жара — она спадает. В начале августа ещё можно купаться в озёрах. И это время иван-чая. Кипрей цветёт, как сумасшедший. Его розовые цветы видны повсюду: вдоль дорог, на берегах озёр, на пустошах и пустырях, даже на заброшенных свалках. Потом он отцветает и начинает пушить семенами. Время заваливает за середину месяца, случаются первые заморозки.

Всё. Лето кончилось.

Начинается скоротечная северная осень. Во второй половине августа появляются белые грибы, которые несколькими волнами в грибные годы будут радовать северян до устойчивого минуса. Доспевает брусника. Начинают желтеть берёзы и осины. Болото в августе приобретает тёмно-красный, почти малиновый оттенок. Это и мох покраснел, и обилие клюквы, которая неторопливо доспевает. Собирать её будут в сентябре.

К концу августа погода портится: всё чаще идут холодные затяжные дожди.

В августе улетает трясогузка.

Как на Севере не бывает весны, так почти не бывает осени.

Нет, листья на деревьях желтеют и опадают, но не всё так просто. В сентябре ещё могут быть относительно тёплые дни. Однако среднесуточная температура уже падает ниже плюс восьми, и в начале сентября в северных городах и посёлках начинается отопительный сезон. Во второй половине сентября возможны кратковременные снегопады, после которых выпавший снег быстро тает. Но и это тоже не правило.

25 сентября 1998 года, после того катастрофического кризиса, Серовы с большой компанией собрались на речку со звучным названием Велекпелекяха на шашлыки. Кризис — кризисом, а жареное на углях мясо никто не отменял. С вечера договорились, утром проснулись — а за окном валит снег. Огро-о-о-омными такими хлопьями. Созвонились и решили мероприятие не отменять. Оделись потеплее и так, по снегу, пошлёпали на речку. Наелись полусырых шашлыков — сухих дров почти не было, а уголь тогда не продавался — в снегу навалялись, даже снеговика слепили, у Юрки до сих пор фотографии есть… а снег всё падал, падал, падал. А народ говорил: «Ой, да ерунда всё это! Завтра растает». Но Юрка смотрел на стаи гусей, которые толпами откочёвывали на юг, и думал про себя: «Не-а. В этом году уже не растает. Зря гусь так драпать не станет — зима за ним».

Так и случилось. В том году снег больше не таял. И осины со свежемороженой листвой так и стояли до ноября, пока ледяной ветер не ободрал их.

А октябрь бывает тёплый. Редко, но бывает.

В 97-м весь месяц стояла ровная погода: плюс 5 — плюс 10. В тот год была тихая дождливая осень, как в Подмосковье. Но, в общем и целом, 15—25 октября на Северных Увалах ложится снег. А перед этим 10—15-го улетают утки и гуси. Конец октября — это уже верное начало зимы.

В ноябре в Северном зима настоящая. Покрылись льдом реки и озёра. Насыпало снега по колено. Могут врезать и первые морозы. На ноябрьские праздники 90-го — когда Юрка возвращался из Самары длинным окружным путём через Нижневартовск и Сургут — врезал тридцатник, а он в одной осенней курточке. Его сильно впечатлило…

Декабрь. Стоят крепкие морозы. Температура выше минус 20—25 не поднимается. Холодно и темно. Двумя этими словами можно полностью охарактеризовать декабрь. Холодно и темно.

22 декабря — самая длинная ночь в году. День энергетика. Светает к десяти, к двум темнеет. У народа всё чаще случаются депрессии. Неумеренно начинают пить даже те, кто всё остальное время не особенно увлекается спиртным. Апофеозом становится Новый год, который начинают отмечать с католического Рождества.

Но к Новому году нужна ёлка, поэтому всем посёлком ждут небольшого потепления, чтобы съездить за «праздником» в лес, иначе по морозу можно привезти только голые палки. И, как правило, дожидаются. Небольшие оттепели до минус 10—15 регулярно случаются за неделю до праздника.

А вечерами и ночами в декабре можно наблюдать полярные сияния. Описать эту неземную красоту невозможно — надо увидеть. Своими глазами. Даже фотографии врут.

Новый год! Ура!

Первая нерабочая декада января — небольшая катастрофа для северных населённых пунктов. Выехать не получается — дорого, деньги копят на лето. Остаётся есть, пить и слоняться из гостей в гости. Никаких лыж, коньков и санок быть не может, над всем Севером устанавливается мощный морозный антициклон с температурами минус 40, минус 45. Были года — и до минус 50! Тогда на восточных месторождениях температура опускается до минус 57.

Каникулы кончаются, люди выходят на работу, но на месторождениях работа стоит. Стоит техника. Стоят качалки. Стоит транспорт. Минус 35 — предельная температура для стали: при более низких она становится хрупкой и крошится, а тут 50!

Жизнь замирает. Милиция не выпускает из посёлка легковые автомобили, чтобы не помёрз народ на дорогах — в машинах с заглохшими двигателями. И всё равно прорываются… Всё равно глохнут. И всё равно замерзают.

Морозы. Весь январь морозы. Но как-то в 94-м на Новый год случилась оттепель, всё текло и изменялось, продлилось это чудо чудное недолго: через три дня врезали морозы и восстановили status quo.

Февраль жизни не облегчает. Именно в феврале 90-го Юрка впервые отморозил себе уши, когда приехал знакомиться с Севером. А в феврале 98-го он первый раз увидел на термометре минус 50. Тогда «полтинник» стоял две недели кряду. На работу Серов ходил, надевая поверх пиджачной пары лыжный комбинезон и передвигаясь короткими перебежками от магазина к магазину.

«Бывало идёшь по улице, — вспоминал Юрка, — ничего не видишь, весь закутанный, замотанный, без очков — всё равно от них толку нет, стёкла сразу покрываются изморозью, а мимо проплывают туманные фигуры. И не только ничего не видно, но и ничего не слышно — ощущение, что даже все звуки замёрзли».

И кажется, всё вымерло и не будет конца и края морозам этим…

Но нет. К концу февраля температура поднимается, и тут же налетает ветер. Пока стоят морозы, ветра нет. Как только холод отпускает — начинается светопреставление. В сейсмопартиях вагончики устанавливают буквой П: чтобы человек, выйдя в пургу по нужде, не заблудился. Но случаев, когда замерзали в трёх метрах от вагончиков в феврале, сколько угодно — каждый год пополняется копилка страшных историй.

Свистопляска будет до марта, но иногда в конце февраля устанавливается замечательная солнечная погода, и днём под солнцем начинает таять снег. Это первое напоминание: северная зима не вечна. И она закончится. И когда-то обязательно придёт лето. Пусть короткое, пусть комариное, пусть дождливое, пусть холодное, но всё равно — такое долгожданное лето…

 

Рассказ пятый. Северная рыбалка

Свои удачные рыбалки Юрка может сосчитать по пальцам, причём одной руки. Не рыбак. Не случилось. И это несмотря на то, что прожил на Севере семнадцать лет, а рыбалка там — наряду с охотой, сбором грибов и ягод — одно из главных удовольствий, развлечений и видов культурного отдыха.

Про рыбалку «наливай да пей» говорить, конечно же, нечего. На настоящей рыбалке если и пьют, то только «для сугреву» или для аппетита под уху. В Северном целые рабочие коллективы выезжали в выходные на такие настоящие рыбалки. И Юрка выезжал…

Замечательной была поездка за карасями на старицы (бывшие русла) Иту-Яхи, в район Северо-Западного месторождения. Караси на Севере огромные! Юрка, первый раз увидев такого северного карася, решил, что это карп средних размеров. За такими и ездили на два дня с ночёвкой. Доехали до Иту-Яхи, переправились на резиновой лодке и расставили сети на старице. (Сети на Севере — обычный способ лова, причём ставить их на непроточных озёрах и старицах не возбраняется даже законом.) Расставили сети, разбили лагерь — тент и спальные мешки. Развели костёр, и пока всё городили — в первую сетку попалось три крупные рыбины. Тут же заварили уху. Настоящую! Без картошки и пшена. Только рыба, лавровый лист, зелень, соль и перец. Причём рыба чистилась по особому рецепту Золевского. Да-да, Григорича — куда же без него? Более того, он сам её и чистил. Есть место у карася, Григорич называл его «мезьга» — кровянистый нарост с внутренней стороны позвоночника в брюхе, так вот упаси господь его вычистить! Если вычистил — всё! выливай уху в озеро. Так говорил Григорич. Но Юрка, Славка и Гришка Бевзенко, который незаметно подкинул в котелок пару картофелин, были не так критичны. Уха, на их дилетантский взгляд, получилась. Рыба-то свежая! Настоящая уха — она из свежей рыбы.

И пока в сетки ловились следующие караси, они сидели… и кушали, кушали! Вкушали! Уху с чёрным хлебом, да под водочку — а как же? Водочка к ушице — милое дело! Природа, свежий воздух, красота вокруг, комара и мошки уже нет, костерок…

Хорошая была рыбалка! Они и домой улов привезли. Соня чуть в обморок не упала, когда Юрка с добычей вернулся. Не было такого никогда!

Но сеткой — рыбалка промысловая. Другое дело — удочка или спиннинг! И Юрке однажды повезло попасть на такую рыбалку.

Как-то летом Гришка Бевзенко, Сашка Федорчук и Юрка на ГАЗ-66 объезжали месторождения Северной нефтяной компании, мониторили нефтяные загрязнения. Предварительно подозрительные участки выделялись на компьютере по материалам аэрофотосъёмки, а проверялись полевыми работами. Проверка была простой — приехал, вышел, нашёл нефтяную лужу, ткнул палец, понюхал, лизнул — нефть! И ездили аэрокосмогеологи по полторы-две недели по сибирским бетонкам, промысловым, межпромысловым и внутрипромысловым дорогам. Но иногда с дорог сворачивали. Всё-таки ГАЗ-66 («шишига») — вездеход!

Эта машина была им как дом родной. Аэрокосмогеологи приобрели её в 92-м и оборудовали по полной. В кунге установили три лежанки-рундука, печку, раскладные стулья, даже стол. Всё было под рукой: и еда, и необходимая аппаратура (они и лоцировали по ходу дела). Теперь, если космогеологов не выбрасывали за двести километров вертолётом, они в любое место выезжали на своей «шишиге» и горя не знали. Тепло, сухо и не дует — это вам не палатка!

Так инспектируя своими органами чувств нефтяные разливы и проехав за неделю уже не одну сотню километров, бригада Сашки Федорчука остановились на выходной между Новогодним и Янгпуровским месторождениями. Места там в 90-е были чистые — никто без дела не шарахался. Встали на невысокой песчаной гриве. Рядом в полутора километрах — проточное озеро Нюдя-Тырель-Яхато. Оно их и интересовало. Тушёнка, как известно, приедается на третий день полевой командировки, поэтому рыба или дичь — всегда хорошо. За день до этого Гришка подстрелил пару уток, и на ужин был шулюм. Нынче они рассчитывали на вечернюю уху. Гришка с Сашей накачали лодку, бросили в неё сети и потащили через болото. Юрка остался готовить обед. Рыба если будет, то только к вечеру, а кушать хочется, как положено: чтобы завтрак, обед, ужин, хорошо бы ещё чайку на полдник, с конфетами и печением.

Конец августа на Севере полноправная осень, деревья желтеют, сбрасывают листья, часто бывают дожди, а по ночам уже — холодно. Но в тот год погоды стояли изумительные. Сухо. Днём солнышко ещё чувствительно прогревало. А мошкá и комар из-за ночных холодов были уже вялые и не зверствовали.

Юрка начистил картошки, поставил её на газовую плитку — возили с собой большой баллон пропана — забрался на крышу кунга, сбросил с себя куртку, рубашку и улёгся загорать.

Он задремал и очнулся, когда услышал крики со стороны болота. Серов приподнялся и увидел, как по болоту в сторону «шишиги» огромными скачками по кочкам несётся Гришка, орёт и машет руками.

«Случилось что?» — забеспокоился Юрка, надел рубашку, скинул куртку и спустился. Картошка почти сварилась — оставалось заправить её тушёнкой. Серов открыл пару банок и вывалил их в варево. Может, конечно, что-то и произошло, но обед никто не отменял. Пока возился, прискакал Гришка.

— Бросай всё и пошли… — выпалил он.

— Ты чё… как угорелый? Чё случилось-то?

— А ничё не случилось, — переводя дух, закурил Гришка. — Собирайся давай…

— Нет. Несётся он, значит… — натягивая болотные сапоги, перечислял Юрка, — орёт, значит, руками машет. И «ничё» у него «не случилось»?

— Давай-давай-давай! Чего копаешься? — Гришка лихорадочно затягивался. — Готов? Пошли!

Ходить по болоту, даже если оно сухое, — сущее наказание! Ноги из-за моховых кочек приходится задирать до самых ушей. Полтора километра до озера они шли минут двадцать.

На озере, метрах в пяти от берега, на лодке плавал Сашка и расправлял только что поставленную сеть.

— П-привёл? — не поднимая головы, поинтересовался Сашка.

— Привёл-привёл. Как сетка?

— У-у-уже одного щурка вы-вытащил.

— Дурной какой-нибудь, — предположил Гришка и повернулся к Юрке: — Удочку бери, — он ткнул пальцем в двухметровый побег осины с мотком лески и крючком.

— А поплавок где? — Юрка недоумённо разглядывал «удочку». — Грузило?

— Они на хрен не нужны! — заржал Гришка, а Саша замахал руками: дескать, иди уже, Серов, не смеши.

Гришка, а за ним Юрка — прошли наискось от озера к ручью: то, что там ручей, Юрка знал по аэрофотоснимку.

— Смотри, — показал рукой Гришка, когда они вышли на берег, — видишь?

В ручье шириной метра в три и глубиной метра полтора-два, по центру, в прозрачной воде, навстречу течению, мордами к озеру стояла стая окуней. Небольших — с ладонь или чуть больше.

— Смотри дальше, — Гришка взял у Юры удочку, достал из ведра, что стояло на берегу, окушка, оторвал грудной плавник, нацепил на крючок и закинул снасть в ручей. Крючок понесло от озера — но через секунду несколько окуней кинулось к наживке, Гришка резко подсёк и вытянул из ручья окуня. — Видал? — снимая рыбу и бросая в ведёрко, восхищённо произнёс Гришка. — Ещё показать, или сам?

— Сам-сам, — Юрка выхватил удочку и нацепил на крючок перо окуня. — Ну… — закинул Юрка наживку… — раз! — на крючке трепыхался очередной окушок.

— Давай, развлекайся! — Гришка хлопнул Серова по плечу и ушёл заниматься сеткой.

За следующие двадцать минут Юрка поймал около полусотни окуней. Сначала он в качестве наживки использовал плавники. Потом ему надоело, и он попробовал слепня — на слепня окунь тоже клевал. Тогда он накрутил шерстинку. И на шерстинку клевал. Ему стало интересно, и он нацепил кусочек фантика от конфеты. На фантик дурной окунь тоже клевал! Не клевал он только на пустой крючок и на лист осины. Юрка доставал — не ловил, нет — доставал окуней ещё минут пять, потом смотал удочку, взял ведёрко и пошёл к мужикам.

— Ты чего?! — поднял голову Гришка, он сидел на корточках и вязал грузы к верёвкам.

— Да ну на хрен! Это не рыбалка… Это геноцид какой-то… — Юрка ткнул ведром. — Мы чего теперь с ними делать будем?

— Ты не пе-переживай, в с-с-сетку уже пара щучек по-попалась, — Сашка приподнял из лодки полуметровую щуку. — Так что бу… будем делать двойную уху.

— А картошку с тушёнкой? — приревновал Юрка.

— Картошку сейчас съедим, а на вечер уху сделаем, — Гришка затянул очередной узел. — Эх… Жаль, водки нет.

— Не трави душу! — почмокал Юрка. — А чистить будем?! — он ужаснулся, представив удовольствие чистки колючего окуня: в ведре его было не меньше шести десятков.

— Зачем? В марле выварим. Даже потрошить не станем.

— Ладно, давайте закругляйтесь, я пойду обед накрывать, — и Юрка пошлёпал в сторону «шишиги».

Вечером они приготовили уху. Что это была за уха! Вываренные окуни дали первый навар. В него они положили три щучьи головы и варили ещё минут пятнадцать. В конце Сашка добавил щучью икру, печень и сердца от этих и ещё четырёх пойманных щук. Гришка настоял на луке и картошке, но они уже не могли испортить вкус.

Допоздна хлебали уху, ковырялись в окунях и щучьих головах — благо освещение в кунге было всегда, — пока не насытились и не отвалились, как тот кот из мультфильма про блудного попугая.

— Да-а-а… — протянул Гришка, ополаскивая руки, — жаль всё-таки, что водки нет!

— Да… д-да хрен с ней, — заикался Сашка, разбирая ещё одного, уже пятого «последнего» окуня, — так бы водку пи… п-пили, а так у-у-уху ели. Это же совсем другое у-у-удовольствие! — и сходу тыльной стороной ладони припечатал заблудшего осеннего комара. — До-дохлый уже зараза… — констатировал Сашка и сытый отвалился от стола.

 

Интермедия. Гнус

Многие согласятся, что пусть уж лучше тысяча злодеев-пауков, чем одна сотня комаров или мух, даже совсем маленьких, с фонариками и женатых… Банально известно, что всю эту летающую нечисть бóльшая часть населения России на дух не переносит. И не только России.

А за что любить? Кому нравится, когда зудит надоедливое насекомое — и не столько кусается, сколько приводит в бешенство и мешает спать? Каждому знакомо то мстительное наслаждение, когда, притаившись под одеялом, наконец дождёшься того, чтобы вампир присел на тебя (ему даже можно позволить вогнать хобот, чтобы он, гад, быстро взлететь не смог), и как только он расслабится и начнёт сосать кровь, резко хлопнешь себя по лбу (уху, лицу, плечу — нужное подчеркнуть) и с удовольствием разотрёшь противное насекомое… А, сволочь!

Везде они нас преследуют. Везде! Портя самые прекрасные моменты жизни: вечернюю прогулку с девушкой на набережной Волги, туристический поход в Карелию, рыбалку на Селигере… И нет от них спасу!

Юрка думал, что о комарах знает всё, пока не попал на Север.

Первое знакомство с северным комаром у него случилось на полевых работах на Восточно-Таркосалинском месторождении. Тогда, 7 июня, он стоял по колено в снегу, а вокруг вилось облако комаров. «Облако» — не преувеличение, а единица измерения: одно облако, два облака, три… Славка бил по плечу, считал убитых комаров и со смехом уверял: комар-то не промысловый, так… ерунда, на ладони только пятьдесят трупиков… Вот если бы семьдесят! Или девяносто… Тогда — да, тогда комар «встал на крыло».

Размером северный комар не вышел — мелковат. Врут, когда говорят, что он не помещается в зажатой ладони: с одной стороны торчат ноги, с другой — «клюв». Врут! Но размер в данном случае — не главное. Жрёт толпа, а не размер.

Хуже комара — слепни. Этой твари хватает везде, но на Севере она какая-то шальная, отчаянная. Её там столько, что ветровые стёкла в июле приходится отмывать специальными средствами, ничего не видно из-за клякс от разбившихся гигантских мух. А как кусаются слепни, знают все. Но мало кто из «белых» людей знает, что слепни являются одной из главных причин смертности оленят в стадах у ненцев. Молодняк в буквальном смысле зажирают! А ещё есть оводы, которые портят шкуры взрослым оленям, засаживая личинки под кожу. Одним словом, мразь!

Но есть нечто, что хуже слепня…

Мошкá! (Вот так, с ударением на последний слог. Мóшки — это такие мелкие мушки в средней полосе, которые толкутся над землёй на закатах, самое большое горе от них — если попадут в глаз. А на Севере — мошкá.) И безусловно, пальма первенства в поедании людей и других теплокровных на Севере принадлежит ей. От комара и слепня спастись можно плотной одеждой, от мошки спасенья нет. Мошка кусает не слёту, как комар или слепень, — она кусает, забравшись под складки одежды, проползая под резинками носков, курток, рукавов, трусов. При этом она не пьёт кровь, как делает всякий порядочный, уважающий себя комар. Она жрёт человека — живьём ест в самых нежных местах. Спрятаться от неё можно только в закрытых помещениях: в палатке, в доме, в квартире. «Мошка в доме — не хозяйка». Но в лесу или на улице… полный беспредел.

У Юры с мошкой сложились особые отношения. Первый в году укус мошки для него был как прививка. Его кусали в шею, и та отнималась на несколько дней. Ни повернуть голову, ни наклонить — Юрка так и ходил, как статуя. Через три дня укус проходил, и после можно было жрать Юрку сколько угодно до следующего сезона — он только чесался, как блохастая собака. Впрочем, не у него одного организм проявлял такую жёсткую реакцию на укусы мошки: у Нестора Полищука, например, развивался отёк лица. Бр-р-р-р!

И никакие репелленты на неё не действовали, а на «Дэту» и вовсе реакция была нулевая. Хоть залейся! (От комаров «Дэтой» приходилось умываться и мыть ею руки.) Что помогало смягчить атаки мошки, так это дёготь. Но, кажется, он не столько отпугивал её, сколько маскировал человека. Поэтому для всей северной летучей дряни аэрокосмогеологи готовили специальную термоядерную смесь: две части «Дэты» на одну часть дёгтя.

Представляете, какими красавцами они возвращались через неделю летних полевых работ? А как пахли? Кстати, полевую одежду поэтому и не стирали: чтобы насквозь пропиталась «ядерной» смесью. И, кстати, становится понятно, почему коренное население почти не моется: зимой холодно, а летом защитный слой смываешь.

Весь этот летучий антураж существовал не только к полевым работам, но и к рыбалке, к охоте, к сбору ягод и грибов. Грибы на Севере никто не собирает, степенно расхаживая по лесу. Нет там такого удовольствия. Собирают на предельной скорости, чтобы набегающий поток сдувал комара и мошку.

А в общем… Всё бы ничего — живут же в таких условиях ханты, манси, ненцы и ещё десяток-другой коренных народностей Сибири, Аляски и Канады, но встреча с мошкой может поставить человека на грань жизни и смерти… Укусы всей этой насекомой твари чреваты жёсткими аллергическими реакциями. Поймал такую реакцию и Юрка.

К концу 90-х он уже несколько лет работал в Северной нефтяной и, слава Богу, на полевые не ездил: только за грибами и крайне редко — за ягодой. Хуже каторги, чем сбор ягоды, на Севере нет! Особенно клюквы. Ползаешь по болоту в болотных сапогах, под тобой колышется и хлюпает няша, руки сырые, задница сырая, колени сырые, если ветра нет и тепло — жрёт комар и мошка, если ветер — холодно, сбор-то обычно проходит в конце сентября. Как-то братья всё на той же Тырель-Яхе полдня собирали клюкву по холодине, выпили бутылку водки… и ни в одном глазу. Чуть не околели на том болоте. Так что Юрка обычно говорил: «Не я эту ягоду сажал — не мне её и собирать!». А если отвечали: «Небось, морсик клюквенный-то любишь?», парировал: «Обойдусь!» — и шёл покупать ягоду на рынке.

Ну так — про аллергию…

Как-то летом Юрка со Славкой остались на хозяйствах одни. Жёны и дети разъехались по отпускам и каникулам в Самару, Москву и Воронеж.

Славка пришёл к Юрке утром в воскресенье — уже в энцефалитке и сапогах — и предложил сходить на Кан-То за морошкой.

Кан-То — большое озеро в полутора километрах от Северного, его название переводится как Лебяжье озеро. Когда-то там правда жили лебеди и ханты, но теперь на озере были профилакторий, детский дом и пляж, на котором иногда летом купались. На ближнем берегу — пляж, а на дальнем — болота. На болоте — морошка.

Делать Юрке было абсолютно нечего, и хоть морошка не входила в сферу его интересов, он решил брата поддержать. Надел полевую одежду, сапоги, взял рюкзак с чаем и бутербродами… и вдруг обнаружил: в рюкзаке нет «Дэты»! А без «Дэты» в августе на Кан-То делать нечего… У Славки её тоже не оказалось — он понадеялся на брата. Бывает.

Ничего, решили братья, по пути в аптеке чего-нибудь прихватят. Аптека стояла на половине пути к озеру. Но нашей «Дэты» в ней не нашлось, а продавалась всякая импортная дрянь. Покрутив носом, они наконец выбрали аэрозоль «Москитол», который тогда и увидели в первый раз. (Только-только на Севере появились все эти заграничные новинки.) Ярослав тогда ещё всё восхищался: как же, Франция! Оба помнили, как Золевский рассказывал про встречу с канадскими лесниками, у которых были французские репелленты: «Пшикнул спереди, пшикнул сзади — и ни одна зараза не п-п-подлетит».

Вооружившись современным средством защиты от кусающих насекомых, они прямиком направились на Кан-То. Не доходя полкилометра, как положено по инструкции, применили средство, распылив на себя облако вонючей гадости. Ещё через пять минут были на болоте. Славка взялся собирать редкую морошку — народу там уже прошло, как на демонстрации: посёлок-то рядом. А Юрка просто шарахался по кочкам.

Между делом братья болтали о том, что если не обращать внимания на комаров и мошку, то гнус перестаёт жрать — была у них такая завиральная теория.

— По-другому, наверное, пахнет человек, — увлечённо рассуждал Юрка. — Надо только понять, как не обращать внимания, — и всё: репелленты станут не нужны!

— Или изобрести маскирующий репеллент, — не отставал Славка, — на основе запаха «необращения внимания».

Пургу они на пару нести могли без конца…

Потом вспомнили и о положительной стороне существования такого количества летучих насекомых на Севере. Ими питается перелётная птица: и личинками, и взрослыми насекомыми. Утка, например, ныряя, клювом прямо гроздьями с подводных растений счищает личинок мошки и комара. А гуси, сидя на гнезде, даже не сходят с него, если хотят покормиться, просто открывают клюв, и им в глотку набивается вся эта живность. Так что… не всем плохо…

Братья гуляли уже час, когда Славка с кряхтением разогнул спину, посмотрел на Юрку и, вдруг нахмурившись, встревоженно поинтересовался:

— Ты чего?

Юрка оглядел себя и пожал плечами:

— А чего?

— У тебя рожа… как надутая.

Юрка коснулся лица… Действительно, распухло. Он, конечно, чувствовал, что с лицом что-то не то, но особого значения не придал. Ну, укусила его пару раз мошка. Ну да, не действует на неё этот новый хвалёный репеллент — что он, на Севере первый год, что ли?

— Та-а-а-ак… — Славка похлопал себя по карманам, диазолина с собой он не взял, старший часто на полевые брал антигистамины, у самого проблемы. — Значит, так, брательник: давай дуй в посёлок. По пути в аптеку заскочишь… Попросишь… — он замялся. — Они сами всё поймут. Давай бегом. Бе-гом!

И Юрка побежал.

По дороге у него начали опухать руки, ладони стали как маленькие подушки. Но дышал он пока нормально. Вопрос: долго ли? Хотя и так понятно: недолго. Перекроет отёчность кислород.

В аптеку он ворвался — только дверь не вынес. Аптекарша, увидев Юрку, всплеснула руками, запричитала и кинулась что-то искать на полках. Через минуту она скормила ему две таблетки, дав запить минеральной водой. Юрка таблетки проглотил, водой запил, заплатил и засобирался домой. Аптекарша хотела было его оставить, но Юрка, сказавшись, что его ждут, ушёл.

Дома он сразу завалился спать — «спучий» какой-то препарат попался.

Когда через два часа вернулся Славка, Юрка уже был в норме — отёк сошёл. Старший поставил Юрку, покрутил, внимательно осмотрев, потом сгонял за бутылкой грузинского вина — Славка полюбил его ещё во времена службы в космических войсках. Братья выпили по стакану и, пока жевали зелень с сыром, решили, что всё-таки зима на Севере — лучшее время. Хоть холодно, зато нет всей этой летучей твари!

 

Рассказ шестой. Мёртвая река

Работая в аэрокосмогеологии и занимаясь подповерхностной радиолокацией, братья исколесили не одну сотню километров болот и лесов Западной Сибири, не раз выступали на конференциях, — и однажды их пригласили опробовать новый метод при поиске золота.

Приглашение Серовы приняли с энтузиазмом: интересно же поработать «на золото»! Несмотря на перманентное бедственное положение с деньгами в Аэрокосмогеологии, средства изыскали и командировали братьев в горы Приполярного Урала. Добирались они до золотоискательской партии длинным кружным путём.

Из Северного с тридцатью килограммами груза (локационная аппаратура: локатор, антенна, аккумуляторы, самописец; смена одежды, болотные сапоги, сухпай на три дня) братья вылетели в Салехард. Там переночевали в каком-то клоповнике — при аэропорте он числился гостиницей. А утром, едва успев на последний в сезоне «Метеор», — дело было в конце сентября — отправились вниз по Оби.

Шесть часов плавания, и они очутились в городе Берёзове, или как сегодня называют этот посёлок — Берёзово. Город стоит на слиянии Сосьвы и Оби. Серовы знали, что он знаменит «сосьвинской селёдкой», подававшейся к царскому столу, и ссыльными, которых некогда великая матушка Россия отправляла в ту глухомань за государственные злодеяния. Одним из таких ссыльных был, как помнится, друг и соратник Великого государя Петра Алексеевича, Светлейший князь, первый губернатор Санкт-Петербурга, некогда всесильный временщик Александр Данилович Меньшиков. Были там и Миних, и Остерман, и другие персонажи. Сильно историческое место.

Устроившись в «гостиницу», которая на поверку оказалась бывшей школой, Серовы отправились в Берёзовский аэропорт за билетами, а по пути решили осмотреть достопримечательности.

Но смотреть оказалось не на что. Ничего там не осталось. Обыкновенный заброшенный сибирский посёлок. Главной достопримечательностью были невероятно большие, прямо-таки огромные лайки, они шастали от двора ко двору, сбивались в стаи, устраивали друг другу выволочки и при этом трогательно клянчили еду у всех встречных-поперечных. Создавалось ощущение, что их никто не кормит, но на вид они были веселы и упитанны. Уже в аэропорту братья ближе познакомились с одним из «берёзовских аборигенов». Знакомство обошлось в три буфетские котлеты, полбуханки хлеба и банку кильки в томате. После чего пёс изумительной белой расцветки, она кое-где пробивалась сквозь серо-коричневую берёзовскую грязь, стал их закадычным другом и решил лететь с ними хоть на край света.

Взяв билеты и насилу отбившись от нового «приятеля», Серовы вернулись в «гостиницу», где с изумлением обнаружили: электричества нет ни в одной из его ипостасей. Ни света в лампочках — почитать, ни тока в розетках — вскипятить чаю. Философски рассудив, что, возможно, это и есть главная историческая достопримечательность ссыльного города, братья поели холодной тушёнки и завалились спать.

Рано утром они уже были в аэропорте, загрузились в Ан-2, сделали ручкой Берёзову и вылетели в Саранпауль.

Если Берёзово — захолустье, то Саранпауль — место ссылки для ссыльных из Берёзова. Посёлок буквально утопал в жидкой грязи, от которой спасали деревянные настилы — «тротуары». По проезжей части ходили только вездеходы, тракторы «Беларусь» и коровы. Последние, видимо, тоже были вездеходными: гуляли как хотели, где хотели — и по тротуарам в том числе, оставляя на них грязь и лепёшки.

Расспросив прохожих, Серовы добрались до центральной конторы золотоискательской геологической партии, получили документы на заселение в общежитие и были уведомлены, что завтра в десять вертолёт заберёт их в горы.

Общежитие они нашли недалеко от центральной конторы и как-то легко в него вселились, с удивлением обнаружив электричество, центральное отопление, чистые кровати… и не обнаружив элементарных удобств. Удобства размещались «на дворе». Издержки невылупившейся цивилизации…

Делать до завтра было нечего, и братья отправились прогуляться по тротуарам Саранпауля.

Представляете, с каким изумлением они минут через десять стояли перед обычным деревенским домом, на дверях которого было написано: «Уральский музей кварца»! В глуши, в стороне ото всех дорог — «Уральский музей кварца». Оказалось, музей состоит при той же геологической экспедиции, и он — о чудо! — крупнейший в мире (в мире!) музей природного кварца! Смотрителем был больной, простуженный, безумный геолог. И хоть сопли у него лились гужом, он провёл братьев по музею «от и до».

Нет, это были не просторные прохладные залы с мраморным полом и прозрачными витражами, где экспонаты выставлены под стекло и снабжены поясняющими надписями «это — то… а это — это, найдено тогда-то и там-то», нет. Это были стеллажи… стеллажи… стеллажи… в пять-шесть ярусов, забитые пробами, сколами, кристаллами, россыпями. Смотритель аккуратно снимал каждый образец и объяснял… нет, не объяснял — распевал сагу о камнях. Были там кварцы, аметисты, турмалины, цирконы… Безумно красиво и прямо-таки увлекательно. А поскольку Серовы внимали всему с неподдельным интересом, смотритель в какой-то момент вдруг замолчал, вперив в них красные слезящиеся глаза, высморкался в полотенце, произнёс: «Щас…» и скрылся за стеллажи. Вернулся он через минуту с газетным свёртком и со словами: «Вот! Сам нашёл! Никому не показываю», — вручил его братьям. Славка аккуратно развернул газету, а там…

Представьте у себя в двух ладонях аквариум. Вода кристальной чистоты, дно поросло коричневым трёхсантиметровым игольчатым переливающимся мхом, а поверхность выгнута, как линза, и от этого дно просматривается удивительно чисто и ярко. И всё — блестит, переливается, сверкает… Трёхкилограммовый скол пьезокварца, вот что это было такое. У братьев перехватило дыхание! Любовались они минут пять, потом Славка так же аккуратно завернул скол и передал смотрителю. Он не стал спрашивать: «Ну как?» — он и так всё понял по их лицам. В полном молчании Серовы раскланялись со смотрителем и покинули музей. Продолжали они молчать и по дороге в общежитие. Не о чем было говорить. Они только что видели чудо! Им только что было явлено доподлинное доказательство существования Господа Бога.

На следующий день в десять утра братья уже сидели на ящиках возле вертодрома и дожидались «восьмёрки». И тут произошло замечательное событие.

Со стороны аэропортовского магазина мимо них промчался огромный детина в телогрейке, ватных штанах, грязных сапогах и на ходу крикнул: «Какого хрена сидите?! Там водку без талонов дают!»

Здесь уместно вспомнить, действие происходило в самом начале 90-х. Антиалкогольный закон вроде бы уже отменили, но водки в свободной продаже не было — только по талонам. А тут — такое!

Славка, который до этого лежал, блаженно растянувшись на ящике с аппаратурой и курил, подскочил и ни слова не говоря бросился к магазину. На полпути он вдруг остановился, развернулся, побежал назад, показывая младшему в сторону гор. Юрка повернулся и увидел приближающийся вертолёт. Когда Юрка снова посмотрел в сторону Славки, брат уже опять бежал к магазину и при этом махал рукой: мол, забрасывай, забрасывай аппаратуру — я сейчас!

Вертолёт сел, дверь открылась, из неё выпрыгнул борттехник и рванул к Юрке. «Геофизики?! А чего вас не двое?! Где второй?!» Перекрикивая рокот двигателей и свист лопастей, Юрка пытался объяснить, мол, сейчас второй… надо ему… отошёл — будет с минуты на минуту. Борттехник выматерился и стал помогать Юрке таскать и загружать их манатки в вертолёт. Погрузив, он убежал куда-то на склад — попросили прихватить какие-то запчасти для золотоискателей. Ещё через пятнадцать минут всё было готово, а Славка так и не возвращался. Краем глаза, пока таскали, Юрка видел, как к магазину со всех сторон сбегались мужики. Ситуация складывалась неприятная: ждать Славку скоро не приходилось, а вертолётчики, как известно, народ нетерпеливый и простоев не любят. Юрка стоял возле вертолёта и жестами показывал командиру (тот смотрел на него через зеркало заднего вида), мол, сейчас… сейчас… Командир раздражённо шевелил губами и грозно сверкал глазами. И тут в один момент Славка оказался рядом. Рукав у него был наполовину оторван, но вид брат при этом имел задиристый и лихой. В руке он держал газетный свёрток, в котором легко читалась поллитровка — «чебурашка». Он заскочил в вертолёт, Юрка следом, борттехник захлопнул дверь… и геликоптер стал подниматься.

Старший сидел весёлый, раскрасневшийся и ощупывал полуоторванный рукав. Наклонившись к Юрке, сквозь шум винтов он проорал: «Чуть по морде не получил! Пообещали намыть, когда вернусь! Но хорошие мужики! Вертолёт в окно увидели — сразу без очереди пропустили. Хороший народ! — и, показав большой палец, добавил: — Вот такой!» Прекратив бесполезные попытки приделать рукав на место, он стал прятать бутылку в рюкзак.

Через час вертолёт заходил меж горами на посадку к приисковому посёлку.

Добрались…

Прииск встретил их морозной солнечной свежестью. Конец сентября в горах Приполярного Урала — поздняя осень. Перед посёлком, гремя перекатами и водоворотами, мчалась Хальмер-Ю. Выше по течению в неё вливался Пальник-Шор — его хорошо было видно по брызгам и переливающейся радуге за каменистым плато. А со всех сторон поднимались Уральские горы.

Когда смотришь на карту, то высóты в полтора километра особого впечатления не производят. У них и цвет-то для закраски чуть коричневатый. Вот же Эльбрус с пятью тысячами метров, вот Памир с пиками в семь, а вот почти чёрные Гималаи со смертельными восьмитысячниками. Но когда стоишь в долине реки, а со всех сторон окружают горы, вершины которых сверкают снежными шапками, возникает чувство нереальности… Ну не бывает таких огромных гор!

Они выгрузили на площадку вертодрома аппаратуру и рюкзаки. Вертолёт поднялся и ушёл на следующую базу отвозить запчасти, а со стороны посёлка к Серовым прибежал мужик. Оглядев братьев, их багаж и что-то прикинув про себя, он зло сплюнул и ехидно поинтересовался: «Жратву с собой привезли?» Серовы посмотрели друг на друга, пожали плечами и ответили, что, мол, никто им никаких распоряжений не отдавал и ничего не передавал. Мужик ещё раз сплюнул, смерил их презрительным взглядом и со словами: «Понаехало… кормить чем?» — развернулся и, насвистывая, пошёл в сторону посёлка.

Братья присели на ящик с аппаратурой и закурили… Приехали… мать иху… Как обычно: нас не ждали, а мы припёрлися! Договорилось, значит, руководство… А со стороны посёлка мчалась, захлёбываясь в лае, свора местных партейных собак. Они пропустили вертолёт и теперь навёрстывали упущенное. Доскакав до братьев, псы уселись кружком и, виляя хвостами, всем видом стали показывать: уж как они рады новому знакомству… уж как рады… а вот, кстати, чё-нить пожрать вы, мужики, привезли? И эти про то же…

К вечеру недоразумения были улажены. Серовы представились начальнику полевой партии. Их разместили в балóк и поставили на довольствие. Потом вместе с главным геологом братья выпили «трофейную» водку и наметили план предстоящей работы.

Основной задачей Серовым ставили обнаружить с помощью локации погребённые под галькой и песком коренные скальные породы в долине Хальмер-Ю. В глинистых отложениях над этими породами было достаточно большое содержание золота. Настолько большое, что поисковой партии разрешили заниматься промышленной добычей. Редкий случай, надо сказать.

Сама река возле посёлка была не широкой — всего метров пятнадцать — но шумна и гремлива. Горная река. Название — Хальмер-Ю — в переводе с языка коми означало Мёртвая река (а может быть, Река мёртвых). Юрку заинтересовало: действительно, в реке ничего не водится, но местные сказали, что буквально третьего дня в зимние ямы «скатился» хариус (речка мелкая, зимой промораживается до дна, и рыба осенью уходит в глубокие ямы). Не повезло братьям. Ниже по течению — где река шире и ямы под двадцать метров — конечно, водится таймень, но туда далеко. В общем, обломилась рыбалка Серовым! Впрочем, не впервой. И братья приступили к работе.

Они уже отпахали три дня, отходили километров пятнадцать, вывели метров десять самописных лент, но ожидаемых результатов не получили. Ускользали от них золотосодержащие глины. Не «читались». Никак братьям не удавалось их «подсечь».

А само золото им показал главный геолог. На прииске, где работала драга, он надолбил в тазик кварцевой породы и за два часа, пока Серовы рядом лоцировали, из этой породы на речке намыл горсть золота.

— Мужики, — окликнул он, когда братья с локатором проходили мимо, — вы самородное золото-то видели?

Интересно, откуда бы они его видели?

— Пошли — покажу…

И не только показал, но и ссыпал братьям в ладони.

Золото было тяжёлым. Несоразмерно объёму тяжёлым. На Хальмер-Ю оно не россыпное, а натёчное — это не золотой песок, а чешуйки. Но какая разница? Золото же!

— Может, вы и ту сторону реки посмотрите? — предложил геолог.

Тогда родилась идея: пересечь с локатором долину реки поперёк. Перебраться на другую сторону, подняться в горы метров на четыреста — например, напротив посёлка — с включённым локатором спуститься к реке, перейти её вброд и отлоцировать посёлок. Может, тогда станет яснее подземная картина. Проход назначили на следующий день.

А вечером повар, он с прилёта проникся к братьям неприязнью, накормил их остатками вчерашней солянки и обеспечил Серовым бессонную ночь.

Утро, несмотря на отличную погоду, ощущалось гадким и болезненным. Живот у Юрки не переставало крутить, голова была как чугунная. Славке было не лучше. Но они решили не откладывать затеи и, попив пустого чаю, вышли на маршрут.

На первом этапе нужно было пройти пару километров вниз по течению, до брода. Как обычно, за ними увязалась Белка — молодая белая лайка. Она с первого дня воспылала к братьям любовью и каждый день сопровождала их на маршрутах, за что вознаграждалась печеньем и конфетами, которые Серовы брали с собой к чаю.

Два километра — недалеко, но по камням, кустам и глине — вылилось часа в полтора. Ещё пару раз пришлось «присесть», причём делали они это втроём — видимо, Белка вчера ужинала тем же.

Но ближе к броду они почувствовали себя легче: то ли вышла вся дрянь, то ли оказали действие таблетки, которые всегда водились у Славки в походной аптечке, но переправлялись уже без проблем.

А на том берегу, в маленькой лагуне, Серовы заметили небольшого хариуса и устроили на него охоту. Больше всех отличилась Белка: поднимая брызги, она с лаем носилась по всей лагуне и больше мешала, чем ловила рыбу. Кончилось ожидаемо: хариус, перепрыгнув узкий перешеек, ушёл в реку, и они остались ни с чем, зато настроения заметно прибавилось.

Только сейчас Юрка стал обращать внимание, какая красота вокруг них. До этого они всегда ходили по северной — солнечной — стороне реки. А другая — теневая — выглядела сумрачной, непролазной чащей. Так оно и оказалось, но теперь сквозь деревья южной стороны виднелась северная — солнечная, игравшая всеми красно-золотистыми оттенками осеннего леса.

Они пошли в направлении посёлка, забирая в гору. Никогда до этого Юрка не мог представить, что можно совмещать подъём в гору и хождение по болотным кочкам. Но так было. Это изумляло и выматывало одновременно. Славка бойко шёл впереди вместе с Белкой, а Юрка, гружённый аппаратурой, волокся сзади. До переправы аппаратуру нёс брат. Хитрый старший брат! Ой, хитрый! Он знал, что на этой стороне будет труднее.

Они шли уже час, вот-вот должны были подойти к начальной точке намеченного маршрута, и тут их развеселила Белка. Взвизгнув, она вдруг сходу рванула на гору. «Смотри, смотри, — закричал Славка, — заяц!» Юрка видел, метрах в пятнадцати, чуть выше, во всю прыть несётся крупный серо-белый заяц. Белка его нагоняла. Сказывалась разность длин лап на гористых участках. Мгновение и… Но тут случилось непредвиденное: Белка резко сбавила темп, а через секунду и вовсе встала. Заяц понял, что им никто не интересуется, снизил скорость, вильнул в сторону и пропал. Белка задумчиво постояв, заскулила и начала пристраиваться «присесть». Достала вчерашняя солянка! Вернулась Белка — как побитая. Как же… промахнулась… живот подвело… От души насмеявшись, братья перекурили и обсудили, какие они все хреновые охотники, но виноваты, конечно, не они, а «собака-повар». Передохнув, пошли дальше.

Ещё минут через десять Серовы стояли в начале маршрута. Внизу как на ладони просматривался посёлок: маленькие домики, маленький трактор, крохотные люди; речка извивалась серой лентой. Отсюда братья, подключившись, и пошли.

В пешем режиме обычно работали они так: Юрка надевал за спину рюкзак с аккумуляторами (семь килограммов), на грудь вешал локатор (шесть килограммов), в руку брал антенну, деревянную перекладину длиной два метра, на концах которой были закреплены полутораметровые антенны, всё это обвязывалось проводами. В такой сбруе он следовал за Ярославом, а тот прокладывал маршрут. Сигналы локатора записывались на магнитную ленту, а вечерами воспроизводились на самописце.

Юрка включил аппаратуру и пошёл за братом. Славка отсчитывал шаги и расставлял пикеты зарубкой на небольших редких сосёнках. Двигались медленно, хотелось получить качественный материал.

Через полчаса были у реки. Славка начал медленно в неё входить, Юрка встал, поставив аппаратуру на паузу. Хоть шли медленно, он запыхался — теперь отдыхал, готовясь войти в реку. Белка крутилась под ногами, а потом ввязалась в перебранку со своими собратьями, свора уже поджидала локационную группу на поселковом берегу.

Старший, сделав пять шагов, «ухнул» по пояс…

— Ух, мать!.. Резкий спад какой… Холодно! Не! Лоцировать не будем!.. — Славка стал возвращаться. — Дно скользкое. Но переправимся здесь. Не переться же обратно…

Поднявшись к Юрке, он помог снять аппаратуру.

— Сильно холодно? — от одного вида брата Юрку била крупная дрожь.

— Зубы сводит. Жаль, водку выпили, переправились бы, погрелись. Ну, что, брат, пошли? — и, взяв у Юрки антенну, он снова вошёл в реку.

Через три шага, держа в поднятых руках аккумуляторы и локатор, за ним шагнул и Юрка. Старший в очередной раз ухнул со ступеньки и оказался по пояс в воде. У Юрки мурашки, как лошади, заскакали по телу. Но когда он сам «ухнул», перехватило дыхание, перед глазами поплыли фиолетовые круги. «Холодно» — было не то слово. Ноги онемели сразу. А камни — действительно скользкие; и течение — даже здесь, у берега, — уже набирало силу и скорость.

— За мной иди… след в след! — повернувшись, крикнул Славка.

— Да пошёл ты… Корчагин… — вполголоса отбрехнулся Юрка.

И тут он явственно услышал лай сзади. Юрка оглянулся… Эта зараза, вместо того чтобы вернуться бережком в посёлок, решила форсировать речку с ними. Она уже перепрыгнула три камня и целилась на четвёртый, куда ей было точно не допрыгнуть. Даже если бы допрыгнула — дальше всё равно оставалось ещё метров десять сплошной воды.

— Домой иди! Домой, дура! — заорал на неё Юрка.

Но та присела и всё-таки прыгнула; задние лапы заскользили на камне, она наполовину сползла в воду. Только сейчас до неё начало доходить, что дальше дорога — только на тот свет: по такому течению не выплыть. Стараясь ступать аккуратно и держа равновесие, Юрка перехватил локатор, подобрался к камню и свободной рукой подтолкнул Белку. Она выбралась на камень всеми четырьмя лапами и завыла.

— Что, сука! — орал Юрка. — Как будешь выбираться?!

Белка стояла и выла. Нет, уже не выла — она звала, она плакала…

Тем временем метрах в трёх от Юрки Славка решал, куда наступить дальше. Где он стоял — было уже выше пояса, и течение бурунами охватывало его тело. Он, видимо, услышал шум и повернулся:

— Что у вас там?! — через силу крикнул Славка.

— Зараза! Некуда ей прыгать! Сволочь! Куда её?! Я не ухвачу, Слав! Она тяжёлая…

— Щас, — прочитал по губам Юрка, и Славка стал медленно пробираться обратно. Когда до камня оставался один шаг, он поскользнулся и с головой ушёл под воду. «Всё! — мелькнуло у Юрки в голове, — долоцировались!» Но Славка уже выскочил и рывком подобрался к камню. Белка скулила. Старший протянул свободную руку, зацепил её за загривок и с силой кинул себе на плечо. Потом выровнялся и медленно пошёл в сторону поселкового берега.

Как они выбрались на ту сторону? Как дошли? В голове плыло. Мысли замёрзли. Тело онемело. Юрка только хорошо запомнил, как на той стороне визжала и брехала стая партейных собак. Под шум и гам, под грохот реки — они и вышли. Слава бросил Белку в сторону берега, не доходя до кромки ещё двух шагов. Та шлёпнулась, подскочила и тут же как ни в чём не бывало присоединилась к общему гвалту.

— Всё! — с силой выдохнул Славка. — Выбрались! Старый я дурак… Должен же вроде соображать… Понесло… Давай! В балок — бегом! Всё с себя снимай! Я печку затоплю… Аппаратуру не захлестнуло?

— Ка-кажись, н-нет, — проклацал зубами Юрка и тяжёлой рысью побежал в сторону балкá.

Через полчаса голые, закутавшись в одеяла, — сырую одежду развесили по всем гвоздям и верёвкам, которые только нашлись в балке, — они сидели возле печки, а та гудела и подвывала, как реактивная. Чайник закипал.

— Обед пропустили, — жаловался Юрка, и у него в животе жалобно заурчало.

— Вчерашнего ужина тебе мало, да? — Славка засмеялся и толкнул Юрку в бок. — Весь берег засрали… Щас чайник вскипит, тушёнку с луком разогреем — полезнее будет. Всё, Юр, будет ништяк!

И тут в дверь скромно постучали.

— Не занято! — отозвался Славка. Дверь отворилась, и в ней показался повар.

— Здорово, мужики! А вы чего на завтрак не приходили?

Изумлённый Славка отозвался не сразу. От кого от кого было ожидать внимания к себе, только не от повара…

— Да мы чаю с утра попили и пошли… Чтобы время не терять…

— Ага… Вы это… В общем, давайте… Переодевайтесь и приходите на обед. Только быстро, не задерживайтесь! — и повар вышел, уже не скромничая, громко хлопнув дверью.

— Ни фига себе! Давай, брательник, — переодеваемся и пошли, пока этот хмырь не передумал…

Через пять минут Серовы сидели в столовой, а перед ними дымились тарелки с борщом. Жрать хотелось невыносимо, и они сразу накинулись на еду.

— Погоди, мужики… я сейчас закусь сварганю, — совсем решил доконать братьев своей добротой повар. — Выпить вам надо, а то окочуритесь…

— Кто ж против… — отложил ложку Юрка. — Только нечего…

— Сейчас будет! — и повар скрылся в подсобке.

Серовы сидели обалдевшие, ничего не понимающие, а здоровенный кошак, килограммов на восемь, щурил на них зелёные глаза с картофельных мешков.

— Сторож, — заметил Юрка.

Дверь подсобки хлопнула.

— Ага, сторож… Стервец: целыми днями дрыхнет на мешках, а ночью мышами промышляет, — с этими словами повар бухнул на стол бутылку «Московской». — Вот! Щас, консервированные огурчики… Стаканы… — суетился он. И расставив всё, сел напротив Серовых.

— А вы братаны, что ли? — он разлил водку по стаканам.

— Ага, я — Славка, а он — Юрка.

— Ну а я — Шурик. Давай, ваше здоровье!

Взяли стаканы, чокнулись, выпили.

— Ешьте, мужики, — сказал Шурик, зажёвывая огурцом, — ешьте.

И братья набросились на еду.

Когда Шурик наливал по второй, братья уже отмякли и согрелись. Приятное тепло от водки и горячего борща растекалось по телу. Жизнь снова была замечательна!

— Одного не могу понять, — продолжил разговор повар, — вы зачем в реку-то полезли?

— Разобраться нужно было с нашими показаниями, — не стал вдаваться в подробности Славка.

— Ага… Ну, понятно, — и, пожевав минуту ус, повар наконец-то решился: — А собаку-то чё взялись вытаскивать?

Юрка от неожиданности даже перестал хлебать щи:

— А чего её — бросить надо было? Она же там уже… Не выплыть ей там!

— Поня-я-ятно… Но всё равно непонятно! — он внимательно посмотрел на Славку. — Сам ведь чуть не навернулся, а собаку вытащил! Я же всё видел! Зачем? А?

— Как зачем?! — Славка тоже перестал есть. — Живая она! Жить хотела! Понимаешь? Странный ты человек! ЖИТЬ!

Вечером от главного геолога братья узнали, что Белка — собака повара. А ещё через день Юрка и Славка улетели в Саранпауль. Собственно, на этом их приключение закончилось. Через два дня были в Северном. Работу оформили, защитили и сдали. Неплохая вышла работа — «зацепили» братья глины. Собирались съездить ещё, да так и не получилось…

***

Много позже, сидя у Юрки дома, Славка, держа на коленях Юркиного кота Василия, рассуждал:

— Вот реинкарнация… сансара… индуисты…

— Буддисты… — подсказал Юрка.

— Чего? И они тоже!

— Бон…

— Кто?

— Бон! Религия такая. Тоже верят в реинкарнации…

Славка секунд десять молча смотрел на Юрку, а потом продолжил:

— Все говорят, плохо! Обратно на землю — опять страдать… А я бы сюда вернулся. А то кто же тогда станет заботиться о брошенных кошках и собаках? А? Кто? — Он потрепал коту ухо. — Да что там кошки… А дети? А тётки? Нет, я обратно сюда попрошусь! Не нужна мне эта нирвана! Мне сюда надо! Сюда. Да, Василий?

Кот протяжно зевнул и завернул голову.

 

Интермедия. Кот Василий

Все люди делятся на кошатников и собачников. Даже тот, кто любит и тех, и других — всё равно, кого-то любит больше.

Юрка — кошатник. Кошки его страсть. Он всегда любил этих своенравных мяукающих бестий, которые умеют притвориться белыми и пушистыми, а могут внезапно войти в образ «зверь-совсем-зверь», и тогда их зелёные (или жёлтые) глаза мечут искры, когти вытянуты, шерсть вздыблена, а откуда-то глубоко изнутри раздаётся мерзкий, гнусавый вой. Но Юрку нельзя обмануть: они беззащитны. И, несмотря на свою показушную храбрость, они нуждаются в нашей любви, хотя и тщательно это скрывают. Ведь они даже мяукать научились для нас, для людей, в природе кошки общаются друг с другом совсем иначе (но это их кошачий секрет).

Юрка с детства дружил с кошками.

Во-первых, потому, что они жили во дворе. Были котята — которым, как всем молодым зверятам, интересно узнать, как устроен мир, и которые бесстрашно шли знакомиться с ребятишками. Были бездомные взрослые коты и кошки, те не особо шли на контакт со страшной угрозой под названием «дети», но Юрка умел ладить и с ними.

Во-вторых, в семь лет у него появился свой собственный кот — Васька. Серый, полосатый — камышовой окраски — он попал в Юркин дом крохотным котёнком и прожил там полтора года.

В детстве у Юрки непросто складывались отношения со сверстниками — рос он слабым, болезненным ребёнком — и Васька был его единственным другом. Пока оставался котёнком. Потом он вырос, повадился ходить к кошкам по подвалам и подцепил лишай. Тогда эту заразу ещё не лечили… Это была первая боль утраты. Вся семья поклялась, что больше никогда! Слышите? Никогда! Ни одна кошачья лапа! Не переступит порог этого дома!

Она и не переступила. Порог того дома.

Время шло, Юрка вырос, выучился, женился, стал большим и самостоятельным, у них с Соней родился Влад… И наконец появился дом в далёком северном посёлке. И Юрка даже не знал, что время той страшной клятвы уже истекало. Да и не распространялась та клятва на порог этого, нового дома.

В августе 91-го, как раз когда в Москве бузили гэкачеписты, младшие Серовы получили квартиру. Состояние её было, прямо скажем, — аховое, несколько вечеров ушло, чтобы привести её в порядок.

В один из таких актированных дней Юрка возился с входным замком, меняя его. Когда уже было почти всё готово, мимо прошёл сосед сверху — Юрка уже однажды видел его краем глаза и знал кто это. Прошёл и прошёл, Юрка не стал отвлекаться. Но сосед вернулся, вдруг захотелось ему пообщаться.

— Привет, — сказал он.

— Привет, — коротко взглянув, кивнул Юрка и продолжил копаться во внутренностях замка.

— Новенькие?

Юрка вытер руку о штанину и подал её соседу:

— Юра.

— Николай, — он уверенно пожал. — Куришь?

— Курю.

Они закурили и несколько минут молча изучали друг друга. Было заметно, Николай хочет что-то спросить, но не знает, с чего начать.

— Мы живём здесь… — он кивнул наверх, — прямо над вами… Уже пять лет.

— Угу… — Юрка тоже не знал, чего говорить. И они продолжили молча курить.

Когда сигарета подходила к концу, Николай наконец решился:

— А если бы ты выбирал, кого бы выбрал: кота или кошку?

— Кота, — не моргнув глазом, брякнул Юрка. Он же ничего такого не думал…

— Хорошо, — сосед затушил в банке сигарету и пошёл наверх.

Юрка поглядел ему вслед, пожал плечами, ещё пару раз затянулся, затушил окурок и продолжил ковыряться с замком.

Николай вернулся минут через пять, хитро подмигнул и со словами «Кота, значит…» наклонился и выпустил из руки полуторамесячного чёрно-белого котёнка, подтолкнув его к Юрке. А потом вдруг стремительно развернулся и бегом через ступеньку ускакал к себе.

«Э!.. Мы так не договаривались…» — начал Юрка, но говорить было уже некому. Он вздохнул, поднял котёнка и посмотрел в его голубые кошенячьи глазки:

— Привет, мелюзга! И что мне теперь с тобой делать?

Котёнок, понятное дело, ничего не ответил. Юрка ещё раз вздохнул и зашёл в квартиру.

Вот и переступили лапы…

Большой радости котёнок у Сони не вызвал. Странно, да? Котёнок же! Вот так, почти с неба! Ан нет — не вызвал… Более того, Юрке в ультимативной форме было предложено сдать животное обратно. Немедленно! Сию минуту!

Так бы, наверное, и случилось, но Влад, ему шёл уже шестой, — заблокировал мамино решение. В деревяшке, которую они снимали, обитало полным-полно мышей, а Влад уже отлично знал, что те боятся котов. Серовы, пока приводили в порядок новый дом, вынуждены были жить на той гадкой съёмной мышино-тараканьей квартире. И против мышей они уже брали в аренду кошку Мусю, которая с удовольствием поедала серую живность. Но Мусю пришлось вернуть.

— Ладно, — с трудом согласилась Соня. — Только спать он будет на кухне. С мышами!

Так в доме Серовых — сначала на съёмной, а потом уже и на новой квартире — поселился кот Василий.

А как Юрке было его называть? Он вообще оказался Юркиным котом. Вся животина в доме обычно бывает чья-то, кошки и коты чаще хозяйкины, но Василий — стал Юркиным.

А началось всё с той первой ночи, когда Василия (тогда ещё просто Ваську) сунули в зимнюю шапку и оставили на кухне — «Пусть мышей ловит!». Ночью мелкотёнку стало страшно, и он расплакался своим кошенячьим мяуканьем. Юрка пошёл его успокаивать и взял к себе под бок.

Так — под боком, а потом в ногах — рос этот мелкий хулиган, составляя компанию Владу, как много лет назад составлял компанию Юрке тот, его Василий.

Случались с Васькой и разные житейские неприятности. То он начинал заболевать какими-то грыжами, и пришлось делать операцию — которая чуть не закончилась сепсисом — Юрка сам колол пенициллин. То на втором году жизни он в подвале подхватил лишай (снова подвал и снова лишай!) — но в этот раз Юрка не сдался и, выдержав Василия два месяца на карантине (всё это время ночами Юрка спал на раскладушке в закрытой комнате с котом), вылечил его.

Как обычно бывает, в это же время у Серовых до кучи завелась собака. Но коллёнок Джой в доме не прижился. Подхватив энтерит, он, к всеобщему горю, умер на седьмом месяце. Юрке тогда показалось, что кот сильно сдружился со щенком. Василий несколько дней после смерти лопоухого и длинноносого сидел у двери и ждал. Наверное, всё же Юрке казалось…

Несколько раз Василия «женили». Выхолостить рука не поднималась. Наверное — зря. Не было бы всех этих вонючих меток, мучений, кошачьих томлений. Наконец, не было бы этой бесконечной беготни по подъездам и подвалам.

Как бы там ни было, к пяти годам кот вырос, возмужал, стал упитанным красавцем с хорошо развитым «интеллектом» («болтал» без умолку) и с добрым уживчивым характером. Был он, как положено коту, независим, но при этом оставался ласкушей, любил посидеть на коленях у гостей, проверяя их на политкорректное отношение к кошкам, и спал, конечно же, на кроватях: либо с Юркой, либо с Владом (или, если ему хотелось уединения, в кресле).

В общем, был Василий обыкновенным котом с обыкновенными кошачьими слабостями. Рыбу любил. Душу готов был продать за неё. Ценой в душу у Василия насчитывалось немного вещей: свежая щука, жареная утка, маринованные моховики (жили же на Севере), валерьянка и хлорокс! Да-да, хлорокс. Он любил, когда мылся пол с добавлением этого дезинфицирующего средства, потом часами мог кататься по полу, вылизывая его. «Наркоман»… И, конечно же, как все коты, был он охотником.

Как-то январским утром к Серовым в туалет через незакрытое отверстие вентиляции влетел воробей. Видимо, заснул дурачок в шахте вентиляции и упал во сне. В это время в туалете находилась Соня. Крик, который раздался оттуда, поднял бы даже мёртвого! Сами представьте, сидите это… вы, значит, сидите, а тут на вас падает воробей!

На крик сбежался весь дом. А когда Василий увидел причину переполоха, то с ним сделалось нехорошо. Или нет… хорошо? Или… Трудно определить, но мозг у него отключился точно. Пока Юрка ловил воробья, Влад держал Ваську за лапы и хвост. И хоть хвост и задние лапы у него были блокированы, он, извиваясь, полз на передних, пытаясь добраться до воробья. Юрке удалось поймать ненормальную птицу и выпустить её на улицу. И кот, запрыгнув на форточку, проследил за полётом несостоявшейся добычи, грустно мяукнул… А потом целый день «не разговаривал» с Юркой. Такую охоту испортил хозяин! Но у Василия был отходчивый и добрый характер, и уже назавтра он снова любил своих домашних и делал всё, чтобы они об этом не забывали.

Ещё Василий не терпел разлада в семье. Если это случалось, мог искусать любого, кто начинал повышать голос. Юрка смеялся и предлагал надеть коту голубую каску миротворца.

Всё было нормально в серовской жизни с котом. Случались некоторые сложности с отпусками, но Юрка с Соней ездили в отпуска по очереди, чтобы Влад мог подольше пожить в нормальном лете. Один раз путешествовали в Самару вместе с котом. Несколько раз оставляли его со Славкой или с друзьями.

Беда случилась весной, в конце девяностых.

Юрка тогда вернулся из Самары, а дома ему — всхлипывая, со слезами на глазах — рассказали, что несколько дней назад «этот дурак» по своей дурацкой привычке сбежал в подвал, и до сих пор его нет.

Поначалу была надежда, что через недельку-другую он вернётся — раньше такое уже случалось. Но время шло, а кот не возвращался. Несколько раз Серовы ходили в подвал на поиски: сначала Влад с друзьями, потом Юрка с Владом, но там им попадались только другие коты, а раз они повстречали белую крысу, видать, тоже сбежала от хозяев. Но Васьки не было.

Через месяц Серовы почти смирились. Не увидят они больше кота. Видимо, что-то случилось в подвале. И убрали миску и горшок. Тоска была смертная…

А спустя полтора месяца, в обеденный перерыв — обедали в Северном по домам — Соня вдруг притащила из подвала что-то дикое и страшное. Страшное потому, что худое и грязное, а дикое — потому, что цеплялось за всё когтями и дико мяукало.

— Вот! — отцепив «это» от себя, сказала Соня. — Еле дозвалась. Вижу, под лестницей копошится… Запрыгнуть не мог.

— Василий?! — Юрка не поверил своим глазам. — Василий, это ты?!

— Юр, ну а кто?!

Это был он. Совсем плохой. Юрка сдуру пытался сразу накормить его рыбой… но, слава Богу, кота вырвало. Ему нельзя было есть! Не мог. И пить не мог. И общее состояние было ужасающее. И Серовы, обретя надежду, стали снова с ней прощаться.

Но на другой день Юрка за большие деньги привёз ветеринара Ольгу — весь Северный, державший собак и котов, молился на неё. Ехать к пациенту она категорически отказывалась, уверяя, что никогда этого не делает, но Юрка мог быть убедительным. После осмотра Ольга только покачала головой, животное такой степени истощённости она, опытный ветеринар, видела впервые.

И началась битва за жизнь дурацкого кота.

Дважды в день под кожу вводилась глюкоза по десять миллилитров, один раз — что-то печёночное внутримышечно. К диагнозу «истощение» Ольга прибавила «общее отравление»: не работали печень и почки.

А кот уже почти не вставал. Его тошнило от слабости и отравы в крови. После инъекции глюкозы на время становилось лучше, но потом снова накатывала тошнота. Все эти дни, как бывало котёнком, он спал у Юрки под боком. Серов сам укладывал его рядом. Сон у кота был тяжёлый, беспокойный, временами во сне он болезненно мяукал.

Умирал кот, умирал…

Юрка держал на нём руку и всё пытался отогнать костлявую. А та всё бродила рядом, всё дышала могильным холодом… «Главное, чтобы сердце выдержало, — думал по ночам Юрка, гладя несчастного кота. — Главное сердце».

Кризис пришёлся на третий день. Все уже ждали худшего, но Василий вдруг впервые помочился. (У него же ещё было и обезвоживание — где он всё это время пропадал?) Узнав, что почки заработали, Ольга назначила церукал: запустить желудочно-кишечный тракт. И через день кот попробовал съесть чайную ложку детских мясных консервов — получилось! А ещё через день он уже мог съедать полную банку этих консервов, а потом… А потом он с утра на весь день перебирался на кухню и лежал возле миски, боясь пропустить кормёжку. Но спал он по-прежнему с Юркой, хотя из-под бока перебрался к ногам. Тогда-то Серовы его взвесили.

До того как сбежать, Василий весил четыре с половиной килограмма, после полутора месяцев «прогулки» — два с половиной. Разовая потеря более тридцати процентов массы обычно заканчивается смертью. Он потерял почти пятидесяти…

Через месяц котяра оклемался, начал интенсивно вылизываться, обретая свой обычный вид франта с белой манишкой и носочками, но тут случилась другая напасть. Обнаружилось, что у него перебиты два пальца на передней правой. Видимо, в подвале он всё-таки угодил в капкан или мышеловку. Раздробленные косточки воспалялись и нагнаивались. Заговорили об ампутации больных пальцев. Вот беда…

Но косточки постепенно вышли сами. Всё-таки парень поправлялся. И в это время Юрка уехал в Москву в командировку.

Командировка короткая — всего пара дней — но Юрка что-то неудачно съел и вернулся с сильнейшим отравлением. Когда он зашёл домой, Соня всплеснула руками и заохала. Видок у Юрки был ещё тот. Бледный… В поту… Глаза лихорадочно блестят… Он разделся, выпил три таблетки но-шпы и отключился, скрючившись на диване.

Ночью Юрка проснулся от того, что Василий лежал у него на груди и тарахтел, как трактор. Когда кот почувствовал, что хозяин проснулся, то поднялся и перешёл под бок, продолжая тарахтеть. Юрка попил воды и снова отключился. В следующий раз он проснулся в четыре и обнаружил кота на подушке в головах.

Всю ночь Василий обходил Юрку по кругу, прикладывался то к одному, то к другому месту, не переставая при этом мурлыкать-тарахтеть. Ведь лечил он Юрку. Хотите — верьте, хотите — нет! Лечил! И к шести утра Юрке полегчало.

В тот день Серов на работу не пошёл. И весь день кот не отходил от него. Ещё через день Юрка почти оклемался, и кот — а он тоже чувствовал себя нормально — ушёл спать к себе в кресло.

Потом у кота опять воспалилась лапа (вышли последние осколки) — и в этот раз Юрка сидел с ним…

Прожил Василий долго — всё то время, пока Серовы обретались на Севере. Под конец он стал скверно себя чувствовать — сказывался поход в подвал. Больные почки, больная печень… Но когда Влад, уже студентом, в 2006-м приезжал на каникулы, кот находил в себе силы играть с самым своим большим другом, а по ночам снова спал у него в ногах.

Потом его не стало.

И теперь семья младших Серовых поклялась… Никогда! Никогда…

Но дом опять поменялся. И как-то уже в новый подмосковный дом вошёл другой кот. На сей раз порог квартиры переступили породистые лапы вислоухого шотландца Феликса.

О-о-о-о, он оказался совсем другим! Поначалу Юрка удивлялся: надо же, как могут по характеру отличаться коты. Феликс вёл себя почти как собака.

Но потом Юрка перестал удивляться. Феликс стал полноправным членом семьи, как это обычно и бывает с кошками. Они знают, как нас приручить.

И Юрка привык к этой наглой серой морде. И, конечно же, зовут его — Феликс, а никак иначе… Но что-то иногда находит на Юрку, и он — ни с того ни с сего — зовёт породистого скотиш-фолда: «Василий!»…

Когти могут впиться в ногу,

Но нога, поверь, не сердце,

Кошки так не ранят,

Как людишки иногда.

Тёплый кот меня утешит,

Ляжет на больное место —

И усну я, обнимая Тёплого кота.

(Fleur. «Тёплые коты»)

 

Рассказ седьмой. Собачий принцип

Сейсморазведка — геофизический метод, позволяющий заглянуть в подземные глубины километра на три-четыре и отыскать породы и структуры, связанные с нефтью или газом. Это — если совсем по-дилетантски. Метод трудоёмкий, в нём задействована масса вездеходной и тракторной техники, буровых установок, высокотехнологичных сейсмических станций.

И сейсморазведочная партия — это целый посёлок, человек пятьдесят-семьдесят, размещённых в паре десятков вагончиков, со своей инфраструктурой и со своей непростой жизнью.

Есть ремонтная, есть дизельная, есть котельная, баня и, конечно, — столовая. Раз есть столовая — есть собаки!

Обычно в партии живёт свора из пяти-семи собак, в основном лаек. Трудно бывает сказать, кому принадлежит каждая конкретная собака, но все они как-то приписаны к вагончикам. Иногда их держат для охоты, реже — на шкуры, чаще они живут просто так, без цели и с утра до ночи безнадзорно гурьбуются, где им этого хочется. Территория работы у партии большая, и иной раз на профилях километрах в пятнадцати от базы можно встретить двух-трёх собак, которые куда-то бегут по только им известным делам. Как правило, собаки приветливы ко всем живущим в партии, чужаков же нещадно облаивают, но если те остаются, быстро к ним привыкают.

Так же поначалу были облаяны и братья Серовы с Владом Зинчуком.

Влад — новый инженер в группе радиолокации: молодой специалист, недавний выпускник Рижского института инженеров гражданской авиации. Тогда ещё поддерживались какие-то отношения с Латвией.

Поселили космогеологов в вагончике начальника партии, его называли «командирским». Юрка с Владом заняли комнатку слева от прихожей, Славка — справа. В правой кроме Славкиной стояла «командирская» кровать, но начальник партии появлялся редко: больше занимался хозяйственными делами в Янгпуре и Северном, и комнатёнка была в полном Славкином распоряжении. Отапливался вагончик печкой, почти такой же большой, как на Янга-Яхе, и такой же бестолковой, с таким же зверским аппетитом. На ней же готовили ужины. Еда в столовой была… В общем, Влад сломал зуб, а Юрка получил пару желудочно-кишечных расстройств. Макароны с тушёнкой — блюдо не из французской кухни, но зато калорийны, а главное — безопасны.

Поселились и начали работать. Днём на снегоходе лоцировали сейсмопрофили, вечерами обрабатывали полученные материалы, готовили ужин, ели, слушали радио и ложились спать. Такой незамысловатый быт.

Партейная свора, для порядка облаяв приехавших аэрокосмогеологов, тут же с ними подружилась. Стоила дружба парням всего ничего — пары банок тушёнки. После этого большая часть собак просто причислила их к «своим», но молодая грациозная чёрная лайка стала аэрокосмогеологов выделять особо. Прибегала по утрам, сопровождала в поездках, вечерами приходила лизоблюдничать. Славка собак любил и относился к ним исключительно по-человечески, исходя из принципа «человек человеку — друг, товарищ, брат», и он баловал лайку. Влад, глядя на это, ворчал: «Не хер потакать всякой скотине».

В принципе, Юрка с Владом соглашался: у него уже был свой небогатый опыт общения с собакой. Со щенком колли. Коллёнок поначалу был толстенький, забавный, плюшевый… Как игрушка. Они и назвали его «Джой». Все в доме с ним возились, нянчились, только что в попу не целовали! Так продолжалось, пока щенку не исполнилось пять месяцев. Тогда из плюшевой игрушки он превратился в мосластого подростка-хулигана, которой взялся терроризировать весь дом. Джоя стали бояться. И Юркина жена, и сын. Только кот его игнорировал: он просто перешёл жить на другой высотный ярус. А Джой рос, набирался сил, наглел и стал пробовать устанавливать свои порядки. Тогда Юрке пришлось применить силу. Грубую физическую силу. К семи месяцам щенок точно знал, кто в доме хозяин, но когда он стал уже превращаться в умного взрослого пса, подцепил энтерит и сгорел за три дня. Жаль.

Из того недолгого опыта Юрка вынес урок: собаку нужно держать в строгости — тогда и тебе, и ей будет комфортно. Собака — зверь стайный, ей нужен вожак. В противном случае она попытается сама занять его место.

У Славки был свой, но тоже совсем невесёлый опыт. За год до Джоя Юркины племянники, Славка и Сашка, притащили в партию белого дворового щенка из овощного магазина. Там он с голодухи жрал капустные листья. Щенок оказался на редкость бестолковым — за что получил кличку Муму — но в партии прижился. Не стоило, конечно, ему давать такую дурацкую кличку… «Как корабль назовёшь…» И хотя дело, конечно, не в ней, но судьба у щенка оказалась незавидной. Весной он заболел чумкой, долго болел, сильно мучился, и Славка, а негласно он стал его хозяином, вынужден был отвезти щенка в ветеринарку и усыпить. Невозможно было уже смотреть на мучения пса… Переживали…

А тут приходит такая «лапа», и уже взрослая… Старший сразу влюбился! И дружба начала стремительно развиваться.

Вообще, Чернуха — так звали лайку — числилась собакой главного инженера. Но тот ею почти не интересовался. Выводил иногда на охоту, откуда неизменно возвращался злой «как собака», потому что «эта сука» опять утащила и сожрала подстреленного тетерева. После такой «охоты» он пару часов бестолково гонялся за лайкой по партии, мечтая ей напинать. Но догнать собаку по снегу невозможно, и он только матерился ей вслед. На том воспитательный процесс заканчивался.

Славка же стал с Чернухой возиться по-настоящему. Он не только давал ей вылизывать банки из-под тушёнки, но и каждый вечер, сидя на крыльце, разговаривал с ней, гладил, чесал брюхо, даже стихи читал. Общался. Внимание уделял. А что ещё собаке нужно, тем более — женского пола! Она и отвечала: преданными и любящими взглядами, льстивыми подползаниями, трогательными повизгиваниями, могла бы говорить — в любви бы призналась… Идиллия прям! Но Славке этого было мало.

В сейсмопартиях собакам вход в вагончики строго-настрого воспрещён. Даже подъём на крыльцо карается тяжёлым пинком унта. Славка же наперекор правилам решил приучать Чернуху к вагончику. И для начала он стал звать её на крыльцо. Она садилась на задние лапы, мела хвостом, прижимала уши, нервно взвизгивала, но не шла. Тогда он стал её туда затаскивать. Чернуха упиралась всеми четырьмя лапами, делала вид «не дай бог…», вырывалась и убегала. Сильное было табу.

Но однажды вечером Юрка, выйдя из вагончика, увидел: сидит брат на крыльце в обнимку с Чернухой и читает ей есенинские стихи про «Дай, Джек, на счастье лапу», а та облизывает ему лицо. Добился, значит, старший! Влад, выйдя покурить, только зло сплюнул. А Славка уже надумал выкупить Чернуху у главного и забрать её домой.

А потом случилась метель. Злая северная февральская метель. Минус двадцать пять, ветер пятнадцать-двадцать, и за несущимся снегом не видно ни зги. Хороший хозяин собаку из дому не выгонит. Но партейные собаки метели не боялись и переносили её легко. Ложились с подветренной стороны возле какого-нибудь вагончика — там их заметало, ветер становился им не страшным, а холод они и так прекрасно переносили.

Как только началась метель, Юркин неуёмный братец со словами: «Молодая… Замёрзнет, дура…» — умчался искать Чернуху. Минут через десять он принёс её в вагончик и опустил рядом с печкой. Вид у Чернухи был обалдевший. Мало того, что её несли на руках, так ещё и в вагончик затащили! А как, если прибьют? Кто их знает, этих приезжих… Но никто не бил, от печки тянуло жаром, и только какой-то там Влад выкрикнул: «Слава, ну что ты делаешь?!». Но Слава — «вожак», а поэтому, что там кричал какой-то Влад, никого не интересовало. И всё же, испытывая неловкость (а может — просто страх), Чернуха на всякий случай уселась у самой двери. Посидела-посидела… и осталась на ночь.

А уже через три дня она сама по утрам вбегала в дверь, вставала на задние лапы и облизывала лицо благодетеля. А ещё через неделю дрыхла ночами возле самой печки, причём так близко, что только шерсть не дымилась.

И случилось «щасте». Случилась «любоффь».

Интересно было за ними наблюдать: собака лежала в комнате Славки на полу, а тот, слушая радио, разбирал полевые материалы. Время от времени он наклонялся, протягивал руку и трепал Чернуху по загривку. Та прижимала уши, громко стучала хвостом и старалась поймать Славкину руку языком. Сердце замирало, и слёзы умиления выступали на глазах… Мужики только плевались.

А Слава уже сообщил семье: он везёт Чернуху домой…

Но всё хорошее когда-нибудь кончается. И часто совсем нехорошо. Закон метафизики… Полоски зебры… Клавиши рояля…

В тот день аэрокосмогеологи все втроём выехали на сейсмопрофиль к буровой бригаде. Надо было посмотреть: что они там такое бурят и что потом придётся лоцировать.

Обычно дверь в вагончик у сейсмы на замок не закрывают, только подпирают деревянной колодой от ветра. На ключ в сейф закрывали только одеколон и патроны — остальное никого не интересовало. Если кому что надо взять по хозяйству — заходи, бери, только дверь подопри, чтобы тепло не выдуло и снега не намело. Наши герои тоже подпирали.

Вернулись затемно, а дверь — распахнута. Со словами «ка-а-акому ка-а-азлу…» Славка шагнул в вагончик, щёлкнул выключателем и встал как вкопанный. Юрка с Владом ввалились следом и тоже замерли: на кровати Славки, на его спальнике, растянувшись лежала Чернуха. Этого Славка ей никак не разрешал. Но это было ещё ничего. Самое страшное произошло, когда Славка со словами: «Чернуха, да ты чё, охренела?» протянул руку — эта сука обнажила великолепные белоснежные двухсантиметровые клыки и зарычала… На Славку. На благодетеля.

И Влад не выдержал. С криком: «Пшла отсюда, дрянь!» он с размаху пнул унтом под кровать и вышиб собаку из вагончика.

Когда они вышли, её уже нигде не было видно.

Больше Чернуха к командирскому вагончику не приходила. Славка пытался с ней наладить отношения, звал, но она вяло виляла хвостом и убегала. Обиделась. Она ведь всё делала правильно — согласно собачьим принципам! Почему же тогда всё так получилось?..

…А ещё через неделю началось потепление, и аэрокосмогеологи съехали: работать по лужам стало невозможно.

 

Интермедия. Волшебная сила ИСКУССТВА

Весна в тот год была ранней. Уже в середине апреля сошёл весь снег, а на майские установилась сумасшедшая жара — аж плюс двадцать пять! — что для тех широт в это время года дело почти невозможное. Северная растительность удивляться не стала и решила рискнуть — зашевелилась, заколосилась, зацвела…

Неожиданным потеплением решили воспользоваться и аэрокосмогеологи. У них возле здания имелся небольшой огород — десять на пятьдесят. На самом деле это был никакой не огород, а захламлённая остатками строительного мусора ничья земля. Космогеологи провели субботник, вычистили, засыпали всё торфом и сапропелем на штык лопаты, облагородили «терра нова» и превратили в «партейный огород».

Памятуя о горьком опыте коллективных хозяйств (в 90-е всё «советское» подвергалось критике), они не пошли по пути обобществления, а разделили посевную площадь на всех желающих поровну — получилось по двадцать пять квадратных метров «на брата». «На брата» для Серовых было в буквальном смысле, правда, Юрка, который сначала участвовал в дележе, сразу отказался от своей доли в пользу старшего. Но тут же договорился с братом, что примкнёт к тому в его сельскохозяйственной деятельности, если захочет. Молодой ещё был Юрка, шебутной: ему всего-то шёл тридцатый.

В тот аномально тёплый майский выходной к Юрке на вычислительный центр заглянул старший. И, как благородный идальго, предложил разделить сельский труд, а заодно и бутылку благородного вина, которую он держал в руке уже открытой. Славка надумал засадить доставшиеся ему квадратные метры культурными растениями.

— Поровну потом всё поделим! — поставил условие Юрка.

— А как же! — согласился благородный брат и налил по стакану благородного вина (вино на поверку оказалась банальным молдавским хересом).

Была у них в аэрокосмогеологии дурная привычка ходить на работу по выходным. И ещё более дурная была — прикладываться к спиртному.

Переодевшись и испив ещё по стакану креплёного, братья вооружились садовым инвентарём и пошли сажать всякую чепуху, вроде укропа и петрушки с зелёным луком. Они же отдавали себе отчёт, что большего от северной земли ожидать нечего. Земля там, даже облагороженная торфом, остаётся скудной, а лето — холодным. На Севере отчасти выручает только большое количество света — начиная с конца мая вовсю цветут белые ночи. Поэтому «зелёнка» и ещё раз «зелёнка»!

Развив бурную деятельность на пятидесяти квадратных метрах, братья всё перекопали, выпили, разрыхлили, выпили, разметили, выпили… К моменту, когда Серовы приступили к посадке, они были уже порядком навеселе, а потому… пели!

Надо сказать, братья вообще много и хорошо пели. На голоса. Славка играл на семиструнной гитаре и пел профессионально поставленным первым голосом, Юрка подпевал вторым. Но они могли запросто обходиться и без гитары, как, например, на этих сельхозработах.

То не ветер ветку клонит,

Не дубравушка шумит,

То моё сердечко стонет,

Как осенний лист дрожит…

(«Стихи и музыка народные», как говорила Фрося Бурлакова…

Хотя всё всегда непросто:

слова-то С. Стромилова, а музыка — А. Валамова).

Или вот ещё:

Не жалею, не зову, не плачу,

Всё пройдёт, как с белых яблонь дым.

Увяданья золотом охваченный,

Я не буду больше молодым.

(Тут со словами всё понятно, а музыка — Г. Пономаренко).

По воспоминаниям слушателей, к моменту окончания работ Серовы исполнили весь свой репертуар и даже начали его заново. По свидетельству тех же слушателей, повторно они уже путали очерёдность куплетов — сказывалось количество выпитого. Вы же, наверное, подумали, что бутылка у старшего была всего одна? Это вы плохо знаете Юркиного брата! Но, что характерно, качество песенного исполнения не терялось. Годы спевки!

Делянку они засеяли. Что туда посадили, Юрка помнил слабо, да и не в этом дело — погода уж больно была хороша!

Была…

Север не был бы Севером — про погоду выше уже писáлось — к пятнадцатому ударили морозы до минус десяти и выпал снег.

Потом-то, конечно, всё растаяло, но заморозок сделал своё чёрное дело, убив нежные, только что вылупившиеся листочки и прибив на корню всё, что пыталось вырасти. Глядя на такую разруху, братья только горестно махнули рукой, толку от их посадок в этом году не будет, где уж там, если даже северная берёза стояла с чёрными листьями и не подавала признаков жизни.

Но немного погодя природа отогрелась, ожила… и вновь заколосилась. Сильная штука жизнь, трудно её доконать. Однако огород Серовых по-прежнему стоял мёртвым. С этим они и уехали в отпуска.

Северные отпуска длинные: на человека приходилось до 50 (!) рабочих дней. А поскольку цены на билеты были велики, а зарплаты, по сравнению с ценами, как раз таки наоборот, то отпуска в аэрокосмогеологии брались разом. Делать летом полевикам на Севере нечего. Болота оттаивали, и мошкá, комар и слепень жрали всё теплокровное заживо. В тот год младшие Серовы вернулись только к сентябрю: Владу — пора было в школу.

Начало сентября на Севере — удивительное время. Можно поспорить, что нет ничего более красивого, чем короткая северная осень. Как думаете, какого цвета бывает осина? Жёлтого? Красного? Оранжевого? Любого! Красного, жёлтого, оранжевого, зелёного, даже фиолетового. Осина — первая скрипка в квартете северной осени. Вторая — рябина. Боже мой, что вытворяет рябина!

Ах, не судите меня в том,

Что опоздал чуть-чуть:

Гроздья рябины под окном

Мне не дают никак уснуть…

(Слова и музыка А. Розенбаума)

Волшебно!

А кругом берёзы с золотыми листьями на фоне неба умопомрачительной синевы, а по небу несутся низкие кучевые облака…

Красота!

А болота! А изобилие грибов и ягод! А в озёрах полно отъевшихся уток, жирующих окуней, щук, карасей… Нет! Ей-ей, брошу всё и уеду на Север! На целую неделю. Или даже на полторы. В сентябре. В начале.

Но вернёмся к серовскому огороду.

К Юркиному удивлению, огород выглядел вполне себе прилично. Укроп зонтиками поднялся чуть не в пояс, ниже стелилась ещё совсем зелёная петрушка, лук давно миновал все стадии «зелёнки» и завязался некрупными луковицами. Но более всего поражали воображение пять высоченных кустов неизвестной видовой принадлежности.

Юрка походил вокруг, почмокал, почесал затылок, пытаясь идентифицировать, и… не идентифицировал. Единственное, что они Юрке напоминали, так это готовящиеся к цветению георгины. Откуда они взяли георгины, Юрка даже представить себе не мог. И спросить было не у кого. Славка ещё не вернулся, а народ в партии только пожимал плечами и разводил руками.

Кстати, у народа тоже на грядках что-то выросло. Но было всё хилым, болезненным, как и положено на Севере. Один серовский участок выделялся неестественным здоровьем и упитанностью.

Славка появился в середине сентября, вместе с первыми заморозками. Заморозки сменила оттепель с затяжными осенними дождями, а ещё через неделю потянулись на юг клинья уток и гусей. Надвигалась полугодовая северная зима.

В один из более-менее сухих дней старший переоделся в полевую форму, взял лопату, ведро и ушёл на огород. Юрка сидел за компьютером и задумчиво перебирал в голове: какие бы такие параметры фильтра установить, чтобы вытянуть сигналы: в безнадёжной борьбе между братьями и проводящей средой суглинков — суглинки побеждали. Он так увлёкся, что не заметил, как рядом вновь оказался Славка. Был он возбуждён — глаза блестели.

— Мешок есть? — заговорщицки спросил брат.

— Чего? — не понял вопроса Юрка — мозг не хотел переключаться.

— Мешок!

— Какой на хрен мешок?! Для чего?

— Для картошки! — и, увидев, что Юрка не включается, Славка махнул и бросил, убегая: — Одевайся, я мешок поищу!

— Прикалываешься, да?! — крикнул вслед Юрка, ему совсем не хотелось отвлекаться. Но Славка взаправду был чем-то сильно взволнован, и младший пошёл переодеваться. Надо же посмотреть, чего там такое стряслось!

В огороде Славка на корточках собирал что-то с земли. Младший подошёл ближе и с изумлением увидел россыпь крупной, величиной с кулак, белой картошки. Клубней двадцать, не меньше.

— Видал? — поднял голову Славка. — В первом кусте было столько же!

— Ни фига себе! Давай, я подкопаю.

— Копай!

Юрка копнул и перевернул куст. Результат был столь же ошеломляющий. Нет, Юрка, конечно, видел урожаи и получше — в родной Самаре картошка вырастает будь здоров. Но то средняя полоса, Поволжье — а тут Север!

— Ничего не понимаю, — Юрка перебирал руками крупные белые клубни.

— Я тоже! Собирай, я копну.

С пяти кустов они собрали верных полмешка. При такой урожайности стоило смело выращивать картошку на Севере, экономически бы оправдалось.

Братья притащили мешок в партию, и народ обалдел. Они же тоже сажали, но результаты их были куда скромнее. Мелкая, плюгавая, их картошка целиком шла на варку без предварительной чистки. Её так и ели — «в мундире»: замотаешься тот горох чистить…

Начальник партии Нестор Полищук долго курил и задумчиво смотрел на картошку, высыпанную на пол для просушки:

— Ну, вы, братья, даёте!.. Слышишь, Колганов, — обратился он к Кольке, который сидел тут же рядом на корточках и курил, — ты тоже бываешь… но таких результатов… — он покачал головой.

— Э! Дык ничего ж удивительного, — Колька поднялся. — Они же пели! Помнишь, как они пели? С такими песнями… да в таком исполнении… да в бессознательном состоянии… Они были аки младенцы безгрешны! Едины с природой. Да что там с природой! Со всей Вселенной! А ты говоришь, результаты. — Колганов выпятил нижнюю губу и развёл руками, потом развернулся и пошёл от Серовых, но вдруг остановился, повернулся и, подняв палец вверх, добавил: — Волшебная сила искусства! Загадочная и непонятная…

— Понял? — толкнул в бок старший младшего. — А ты: нажрались, нажрались… Волшебная сила!

— Угу, — кивнул Юрка. — Главное, часто не повторять. А то быстро израсходуется, — и ушёл заниматься фильтрацией.

 

Рассказ восьмой. Женщина в поле

Женщина на корабле — к беде.

Поверье это существует с тех времён, когда корабли и экипажи были маленькие, и от каждого — именно каждого! — зависела живучесть корабля, а значит, и жизнь всего экипажа. Женщина на борту отвлекала экипаж — есть у женщин такая гадкая особенность — могла вызвать ссоры на почве ревности, даже разлад. А разлад на корабле — последнее дело.

Юркина старшая сноха Инна в молодости была капитаном женского экипажа яхты, и не верила ни в чёрта, ни в дьявола, ни в приметы, ни в поверья. Юрка же был убеждён, что женщина на корабле, равно как и на полевых работах, — не к добру. Юрка не мужской шовинист, просто глубоко убеждён, что мужчины и женщины — существа суть разные, а потому у каждого свои функции. Плавать по морям, воевать, шататься по тайге — прерогатива мужиков. Мужики проще переживают стрессы, грязь, отсутствие горячей воды и нормальной пищи. А женщин нужно холить, лелеять, опекать и нежно любить. Нечего делать женщине на полевых работах. Не-че-го!

Так он брату и сказал, когда тот зашёл к нему посоветоваться, брать или нет Инну на полевые.

— Не брать. С чего вдруг?

— Ягоду собирать. Сентябрь же… Для клюквы самое время…

— Сам не можешь?.. Пособирать?

В полях не всё время пашут как проклятые — в полях всегда есть свободное время, чтобы пособирать ягоду, половить рыбу. И аэрокосмогеологи себе в этом не отказывали.

— Да я ей… — Славка присел на соседний стул и заглянул Юрке в глаза, только что за руку не взял. — Да я ей… А она — заладила! Отпуск хочет взять на неделю и лететь с нами.

Юрка отодвинулся.

— Не упрашивай… Я — против. Нечего ей там делать! Ты же сам знаешь, всё же пойдёт… по матушке!

Спустя четыре года работы Юрка мог (уже мог!) себе позволить не согласиться с братом. К этому времени он был одним из главных специалистов в партии, опытным полевиком и ценным сотрудником, обеспечивающим цифровую обработку данных подповерхностной радиолокации. И брат воспринимал Юрку уже по-другому, всерьёз, что ли… Не то что в начале.

— А Влад и Эдуард не возражают… — Славка решил «зайти с козырей».

На полевые работы планировалась бригада из четырёх человек — кроме братьев Серовых должны были ехать Влад Зинчук и Эдуард Казаев — гляциолог («мерзлотник»), своеобразный в общении человек, про него никогда не знаешь, что он в следующий момент выкинет.

— Слав, — Юрка видел, брату трудно, — ты главный. Что ты меня пытаешь? Как решишь — так и будет. Но моё мнение ты знаешь.

Брат вздохнул… почесал бороду…

— Тогда едет!

Юрка решение предвидел и не удивился. Инна Олеговна — женщина упрямая, если чего решила, то от своей идеи уже не откажется. И поделать Юрка ничего не мог. У них, у старших, в семье вообще непонятно было — кто главный. Славка хорохорился, орал, стучал кулаком по столу, но делал то, что надумала Инна. Поговорка про голову и шею — это о них.

— Едет — значит едет, — Юрка хлопнул брата по плечу и пошёл собирать аппаратуру.

Утром в понедельник бригада из четырёх аэрокосмогеологов плюс Инна Олеговна — вылетела на север Северо-Западного месторождения. Там проводились изыскательские работы под автодорогу «Северо-Западное — Суторминское месторождение». Изыскиваемая трасса должна была разгрузить автомобильный поток через посёлок Холмы, где случалось постоянное столпотворение, так что вводили её ускоренными темпами. А для этого к традиционным изыскательским бригадам из «СеверГИПРОнефти» «пристяжными» поставили аэрокосмогеологов с радиолокацией.

Изыскания велись уже с апреля, и к сентябрю было готово порядка семи километров, причём шесть из них — сделаны, обработаны и сданы под непосредственным Юркиным руководством. Славка летом всё послал и уехал в отпуск. Старший мог себе такое позволить: есть же младший!

Трасса проходила недалеко от внутрипромысловых дорог, теоретически к ней можно было добраться на вездеходе, но партейная «газушка» (и вездеход у них тоже имелся!) застряла где-то на Сугмуте, а на уазике или даже «шишиге» по болоту далеко не проедешь. Забрасывали бригаду вертолётом.

Перелёт короткий: уже через полчаса Ми-8 стал заходить над болотом возле Иту-Яхи, борттехник пригласил Славку в кабину — показать точку высадки. Ещё через пять минут борт завис над мерзлотным бугром, зацепившись двумя колёсами. Космогеологи — двое на земле, двое на борту, Инна в высадке не участвовала — выгрузили свои полтонны. Как обычно: две армейские палатки, печку, десять квадратных метров доски, спальники, пару зиловских аккумуляторов, комплект радиолокационной аппаратуры, мотобур со шнеками, ящики с едой, канистру с бензином, мотопилу, топоры, пилы, одежду, брезентовый полог… Всё им накрыли, легли — вертолёт прибавил обороты, оторвался и ушёл в сторону, набирая высоту.

Прибыли. Достали сигареты, закурили.

— Где палатку ставить будем? — Эдик разглядывал болота и окрестности. Этот вопрос сейчас интересовал всех.

— На той террасе, — Славка ткнул в сторону от реки.

Терраса у Иту-Яхи в этом течении хороша — метров десять превышения, с высоченными соснами и кедрами. От мерзлотного бугра, на котором сидели аэрокосмогеологи, до террасы было метров двадцать болота.

— Как скажешь… — Юрка затушил сигарету, достал болотники и стал переобуваться.

За час они перетаскали вещи на возвышенность. Ещё через час установили палатку, напилили дров, затопили печку и, обустроив место под спальники, принялись за обед.

Еда в полевых условиях нехитрая: макароны с тушёнкой, рис с тушёнкой, картошка с тушёнкой, по утрам рисовая молочная каша, хлеб и сладкий чай. Чтобы всё казалось не таким пресным: чеснок, лук, перец. Перекусить на ходу — сало. Редко и только в поездках с Золевским готовили первое.

Макароны с тушёнкой и сотворили.

— Однако… — Влад дул на ложку, — за неделю-то мы от тушёнки обалдеем.

— Обалдеем, — согласился Славка. — Надо сетку ставить.

— В Иту-Яху?!

— А куда?

— Плохо, в реку, — Эдуард задумчиво жевал, — в старицу бы…

— Нет рядом старицы. Ты на снимке видел. Будем ставить в реку. Но согласен: хреново! — Славка огляделся. — Давай так. Сегодня всё поставим. Обустроим. А завтра начнём работать. Вы как?

Все молча согласились и продолжили жевать. Инна Олеговна делала вид, что её это не касается. Юрка злился. Так теперь и будем изображать из себя королевну?!

К вечеру сетка стояла. Но пока с ней возились, поняли: рыбы не будет — течение сильное и сетку всё время перекручивало. Оставалось уповать на чудо, вдруг, какая дурная рыбина залетит.

Вдобавок обнаружилось, что нет второго ящика с продуктами — забыли! Они разложили остальную еду и провели ревизию. Получалось, если не шиковать, то на неделю продуктов хватить должно — голодная смерть им не грозила. С собой ещё прихватили ружьё, но патрон был один. Как у окруженцев! И патроны забыли… «А что я говорил… — злорадствовал про себя Юрка. — Это ещё цветочки…» Зато они впервые выехали с рацией и теперь рассчитывали, что у них будет связь с партией. В день прилёта сеанс не оговорили, поэтому не стали разворачивать радиостанцию: решили, всё сделают завтра утром.

Ночь миновала без приключений. Утром после завтрака отработали первый сеанс связи. И всё у них вошло в привычное расписание. Братья лоцировали пятикилометровые плечи профиля. Влад с Эдуардом обуривали его и отбирали пробы грунта. Инна занималась ягодой и иногда готовила. Иногда — потому что готовить на буржуйке дело непростое, нужно иметь сноровку… Поэтому в основном готовил Славка. Обычно в полях приготовление пищи — вопрос очерёдности, но Славка обещал, что заведовать кухней будет Инна, и все, естественно, манкировали обязанностями. Славке ничего не оставалось, как взять поварские обязанности на себя. Паразиты, что поделаешь?

А в остальном — всё как в конце сентября. Утром холодно до заморозков, днём под солнцем отогревало. Комара не было, вялая мошка вылезала из торфа ближе к обеду. Грибы и ягода. В общем, ещё тепло и сухо. Но на четвёртый день начал накрапывать занудный дождик. Одежда стала постоянно сырой, настроение портилось, все ходили злые, а тут даже выматериться нельзя… Ну как так можно?! Одно успокаивало: скоро их с болота снимут.

Предварительно договаривались — вертолёт заберёт бригаду в субботу в полдень, на очередном вечернем сеансе связи Колганов это и подтвердил.

В ночь с пятницы на субботу мелкий дождик превратился в нормальный дождь.

Сеанса утром не было.

В двенадцать вертолёт не прилетел.

Не прилетел он и в два.

Не прилетел в четыре.

Самое гадкое — все вещи, кроме палатки и печки, они перетаскали на болото, готовясь к эвакуации. В пять повторно попытались выйти на связь, и Полищук сообщил: вертолёта не будет. И не будет аж до понедельника!

Оно, конечно, не страшно, не в первый раз переживать задержки. И даже по такой погоде. И даже не по такой. Вещи они перетаскали обратно в палатку, печка уже была натоплена. Можно забраться в спальники и спать, дожидаясь понедельника. Хуже, что заканчивалась еда. Но ещё хуже другое: Инне Олеговне нужно в понедельник быть на работе. Это было самое плохое! Самое-пресамое. Хотя напрямую бригады это не касалось.

За субботний вечер парни узнали всё об организации работ в аэрокосмогеологии… О своём руководстве… Много нового узнали о Славке. Нет ничего хуже разгневанной женщины! Юрка попытался объяснить, что предупреждал о возможной задержке, но Славка вовремя вывел его с линии огня. В конце концов все, раздражённые и злые, легли спать.

Наутро Юрка застал брата изучающим аэрофотоснимки:

— Далеко собрался? — сквозь зевок из спальника поинтересовался младший.

— Смотрю, как выбираться пешком. — Слава отложил в сторону один снимок и взял другой.

— Хорошая мысль. Особенно когда кругом сплошь озёра.

— Я проход нашёл. Смотри, — Славка ткнул в снимок пальцем. — Думаю, мы тут пройдём.

— «Мы» — это кто?

— Мы — это я и Инна.

— Ха! Ну ты даёшь! — Юрка выбрался из спальника и начал одеваться. — У неё даже болотников нет.

— Есть, — Славка посмотрел из-под очков на Юрку. — Я свои запасные прихватил.

Юрка натянул сапоги и поднялся.

— Ну да… Ящик со жратвой, значит, забыли, патроны… А болотники, значит… для Инны Олеговны…

В палатку вошла Инна:

— А дождь всё идёт и идёт, — она откинула капюшон и внимательно посмотрела сначала на Юрку, тот хмыкнул и отвернулся, потом на Славку. — Ты решил, как пойдём?

— Да! Через этот перешеек, — Славка показал снимок.

— Давайте, что ли, завтракать, а то связь скоро. Э! Алё! — Юрка похлопал по спальникам Влада и Эдика. — Подъём, окруженцы! Завтракать будем, однако…

Новость о том, что Славка с Инной отправляются пешком, никого не впечатлила. Эдуард было собрался с ними, но Славка цыкнул, и тот успокоился. После завтрака Юрка с Владом вышли на связь, но в воскресенье в партии никого не было: поэтому, сделав десяток вызовов и послушав хрип эфира, они отключили аппаратуру. Славка тем временем собрал вещи, и через час они с Инной ушли.

А ещё через полтора часа на посадочную площадку в болоте стал заходить Ми-8!

— Этот… откуда?! — Влад лихорадочно натягивал фуфайку, не попадая в рукава.

Вертолёт сел, из него выскочил мужик и большими скачками помчался к палатке.

— Чего стоим?! — орал на бегу Золевский, это был он. — Да-давайте быстро! Собирайся — другого до-до… понедельника не будет! С Салехарда борт завернул!

— Я не лечу! — пытаясь перекричать грохот двигателей орал Юрка. —

Не лечу я!

— По-почему?!

— По-потому! Славка с Инной ушли! Пройдут они? Я остаюсь! Ждать! На всякий случай! Здесь! — Юрка ткнул пальцем в землю.

— И я! — кивнул Влад.

— А я полечу! — вдруг сорвался за рюкзаком Эдик. — У меня ребёнок маленький… Нам в больницу надо… — объяснял он кому-то, суетясь возле палатки.

Через пять минут Золевский и Казаев улетели.

— В какую больницу ему надо? — переспросил Юрка у Влада, когда стих гул вертолёта.

— В детскую. Для детей… ля. Жены-то дома нет…

— Странный он какой-то… Ну? Что будем делать?

— Спать! Что ещё делать во время дождя?

Старшие Серовы не вернулись.

Вечером состоялся сеанс связи, на него вышел сам Славка и рассказал, как они выбрались на промыслы, там поймали ремонтников скважин, на которых и рассчитывали с самого начала, и те их отвезли до дороги в посёлок, оттуда на попутке они добрались в Северный. А ещё он сказал, что и в понедельник вертолёта не будет…

На ужин Влад и Юрка, решив сэкономить банку тушёнки, приготовили картошку с жёлтыми осенними маслятами, коих в пойме Иту-Яхи было «косой коси».

За всю свою жизнь Юрка только три раза видел столько грибов. Первый — в родной Самарской области в конце 80-х: они с Соней и её сестрой набрели на огромную поляну осенних луговых опят. Забили ими всё, даже куртки. Второй — на Иту-Яхе. А третий — в начале 2000-х. Тогда грибы в Западной Сибири росли повсюду. Идёшь по Северному, по центральной улице — а на газонах подосиновики стаями!

Картошки наготовили много. Вкусно, но не сытно, особенно без хлеба. А его у них оставалось половина буханки. Влад пытался испечь «хлеб» в консервной банке — муку они возили с собой всегда, на случай пожарить рыбу — но получались только какие-то пресные невкусные оладьи.

К проблеме с едой добавилась ещё одна. Разбирая продуктовый ящик, обнаружили блок сигарет, НЗ, — сырой. (В субботу, когда туда-сюда таскали вещи, уронили ящик в лужу.) Осталось две сухие пачки. И на улице дождь, высушить сигареты надежды мало, если только возле печки.

Поужинав в мрачном настроении, выставили грязную посуду под дождь — пусть сама моется — и забрались в спальники.

Наутро выпал первый снег. Время катилось к октябрю, скоро начало зимы. Снег выпал, зато перестал лить дождь. К десяти выглянуло солнышко и растопило снег. Парни позавтракали вчерашней картошкой, вышли на связь, им ещё раз подтвердили — вертолёта не ждите.

Чтобы чем-то себя занять, Юрка с Владом, разложив на просушку сигареты, придумали сходить на месторождение глины. Было оно на том же профиле автодороги, на участке предыдущих полевых работ. К этому месторождению у парней был свой особый интерес: они вроде как его «открыли». И, как это часто бывает, совершенно случайно. Проводя летом контрольное бурение на пикетах и отбирая пробы, в одной из скважин они «влетели» в глины, да такие плотные, что потом насилу выкрутили шнеки. На них с глубины трёх метров лентами лежала жирная голубая глина. Её собрали в контейнеры для проб, а Юрка взял комок себе. Просто так. Вечером он из него вылепил кружку и положил в костёр. А наутро парни обнаружили образец первобытной гончарной продукции. Глина оказалась правильной. Теперь Влад и Юрка хотели взять «специальную пробу», которая, кстати говоря, должна была весить не менее десяти килограммов.

Месторождение находилось в километрах в трёх от базы. Нацепив на себя мотобур и шнеки к нему, парни пошлёпали по болоту.

Погода потихоньку разведривалась: солнышко прогрело болото, даже оглушённая снегом мошкá выбралась из торфа. К часу расположились на точке и начали выбуривать пробы. Процедура заняла около двух часов. Закончив, они сложили пробы в рюкзак, перекусили хлебом с салом, покурили и пошлёпали обратно.

Оно и туда идти было не больно легко: мотобур почти двадцать килограммов, шнеки к нему и ремкомплект — ещё пятнадцать. А теперь добавилось десять килограммов проб. На двоих выходило свыше сорока пяти. Они, конечно, попробовали разделить поровну, но в результате больше досталось Владу. Зинчук — малый крепкий, бывший хоккеист, вынести мог и большее. Беда только, невысокий он — всего метр шестьдесят. А это значит, что шаг от природы у него короткий.

Когда топаешь налегке, удобно идти по болоту след в след. Но если перегружен сверх меры, самый лучший способ передвижения — своим шагом. То есть шагом своей длины. Ходили когда-нибудь по шпалам? Они уложены так, что шаг получается слишком короткий — поэтому идти по ним сущая пытка. И через полчаса Юрка, не выдержав темпа, обогнал Зинчука.

За следующие полчаса младший ушёл от Влада метров на двести, и когда входил в лес, даже не видел напарника. Шёл Серов размеренно, насвистывая какую-то бодрую песенку, настроение было хорошим, ещё бы пару банок тушёнки в картошку — и…

Тут он услышал вертолёт! Ми-8, лопатя винтами, приближался к базе — это Юрка вычислил сразу. На мгновение он встал, прислушался, потом скинул груз и побежал. Но, выбежав на поляну, увидел, как вертолёт только слегка присел над базой, тут же поднялся и ушёл на север. Посылку сбросили! Юрка вернулся за рюкзаком со шнеками и пробами, нацепил и бойким шагом направился к базе.

Через четверть часа он был возле палатки. Ещё через пять минут принёс с болота холщовый мешок, бережно придерживая его под дно. Мешок весил килограммов пять, это сильно обнадёживало. Юрка развёл потухший костёр, сел на бревно и принялся развязывать. Кто-то потрудился на совесть — Юрка развязал только зубами. В мешке обнаружились: две буханки хлеба, пять банок тушёнки, две банки рисовой каши с мясом, лук, бутылка водки и… самое ценное — десять пачек «Примы»! А-а-а-а-а! Курево! Сухое! Настоящее богатство!

На радостях Юрка сгонял на речку за водой, повесил котелок над костром, развёл огонь в печке, поставил разогреваться остатки вчерашней картошки, включил радиоприёмник для бодрости, дождался, когда закипит вода, долил её в картошку, вывалил туда две банки тушёнки (о чём мечтал!), перемешал, заварил чай, закурил, блаженно откинулся и…

Тут до него дошло! А чего это Влада так долго нет? Юрка прикинул: по всем расчётам тот должен был прийти минут пятнадцать-двадцать назад. Мысли в голове стали мешаться, как шары в лотерейном барабане. Было там и «страшно оставаться одному», и «что же случилось с Владом?», и «как же: водку прислали, а тут такой облом!». Юрка, тихо матерясь, снова надел болотные сапоги и побежал обратно на профиль.

Влада нигде не было. Серов остановился и прислушался. Его окружала могучая таёжная тишина, только где-то вдалеке трещала кедровка и настукивал одинокий дятел. «Влад!» — закричал Юрка. «Вла-а-а-ад! Вла-а-адька!!!» И прислушался. Тишина. Тайга тихо дышала безразличием…

И Юрка запаниковал. Начал метаться по профилю, пытаясь определить, был тут Влад или нет. И чем дальше он отходил от базы, тем всё более невероятные причины отсутствия Влада возникали у него в голове. А главное, все они не нравились Серову!

И тут он увидел бредущего, как зомби, Влада. «Влад!» — заорал Юрка и бросился к нему. Тот остановился, посмотрел на Юрку, скинул мотобур и повалился на бок. Юрка добежал и принялся тормошить Зинчука, пытаясь привести в чувство.

Очнулся Влад почти сразу. Юрка усадил его на бревно и достал сигареты.

— …Ты убежал… — Влад разминал «Приму», — а я иду… Потом вижу — вертушка… Понял: посылку прислали. Я прибавил… В лес захожу… — Он прикурил сигарету, несколько раз затянулся и выдохнул. — И тут… В общем, иду я по профилю, иду… А потом — раз! Профиля нет! Я забираю правее и минут через десять выхожу на то место, откуда заходил… Сел, покурил, отдохнул и опять… Иду, иду, считаю пикеты на профиле… а потом раз — и опять профиля нет! Представляешь? Я снова забираю вправо. И снова на исходную точку! Когда я в третий раз вышел к тому же месту и увидел свои бычки, я… Не поверишь — заплакал… Сижу, курю, плачу, руки трясутся, и тут слышу: ты кричишь. Юра! Было так страшно! Я же хорошо ориентируюсь! А тут не могу выйти, и всё!

Влад нервно затягивался и хлюпал носом. Юрка сидел рядом на корточках и уговаривал:

— Ну, всё. Всё. Сейчас придём, водки выпьем, пожрём… Всё нормально. Вставай, пошли. Давай мотобур возьму.

Влад поднялся, выбросил окурок, высморкался и вдруг зло выругался:

— Сука Казаев!

За десять минут они дошли до базы. По дороге Владу стало совсем нехорошо: его начало знобить. Когда пришли, есть он отказался. Юрка насильно засунул в него две таблетки аспирина, влил полстакана водки и уложил в спальник, накрыв всем, что нашлось в палатке. Через какое-то время тот согрелся и засопел.

Юрка налил себе полстакана, выпил и плотно поел. Посмотрел на часы — время было вечернего сеанса. Включил аппаратуру и вызвал партию. Партия откликнулась голосом Славки. Брат спрашивал, дошла ли посылка, и снова сообщил безрадостную весть: вертолёта и во вторник не будет. Не будет и в среду. Вообще непонятно, когда он будет. Обсудили вывод группы по болоту, но оставался открытым вопрос: что делать с барахлом? Полтонны на себе не попрёшь. В заключение Славка неожиданно выдал в эфир:

— Извини, брат. Ты прав: не надо было брать с собой Инну.

«Да уж, — подумал Юрка, — весёленькое у нас вышло поле! Хотя она-то как раз тут и ни при чём».

— Привет Эдику передавай. Давай, до связи, — и Юрка, отжав тангету, отключил аппаратуру.

Потом он сидел, курил и прикидывал: как же Влад-то так кружил? Выходило, что тот без очков — а Влад очкарик — пропускал в кустах поворотный пикет, после которого трасса круто забирала влево, и терял профиль. Прямо наваждение… Каждый за прошедшую неделю чуть не по десятку раз проходил этот поворот — и никто не плутал. Неловко всё как-то получилось… Точно, без нечистой силы не обошлось…

Часов в девять, уже потемну, проснулся Влад. Он выбрался из спальника сырой от пота, но уже не такой издёрганный.

— Выпить есть? — хриплым голосом поинтересовался он.

— Да, вон ещё больше полбутылки. — Юрка сидел на полене и выстругивал из щепки какую-то ерундовину.

— Ты ел?

— Угу.

— Со мной выпьешь?

— Выпью.

Влад налил в кружки, они чокнулись и выпили. Влад накинулся на картошку с тушёнкой, а Юрка занюхал хлебом.

— Нищефо не пофимаю… — начал с набитым ртом Влад, но махнул рукой и продолжил есть.

— Ничего я не понимаю! — повторил он, когда прожевал и долил остатки бутылки.

— И не понимай, — чокнулся Юрка и закинул в горло огненную воду.

Потом они долго сидели возле палатки и курили. А над ними в ночном небе волнами, по нескольку стай за раз, летели и перекликались гуси.

— Завтра будет снег, — уверенно сказал Юрка.

— А послезавтра наступит зима, — добавил Влад.

— Ага, болота замёрзнут, и нас вывезут на уазике.

— Хрен там — Гришка сюда не доедет.

— Ладно. — Юрка затянулся ещё разок, сплюнул, загасил окурок и кинул его в потухающий костёр. — Пошли спать.

На следующее утро Юрка проснулся от далёкого крика.

«Влад! Юра-а-а!» — кричал кто-то.

«Это я ещё не проснулся и мне снится… — грезил Юрка, — наорался…»

«Вла-а-ад! Зинчу-у-ук! Серо-о-ов!»

На этот раз крик раздался ближе. Юрка выбрался из спальника, наспех оделся и выполз из палатки. Вокруг всё было в снегу.

— Вла-а-а-ад! — совсем рядом послышался крик Гришки Бевзенко.

— Ого-го! — отозвался Юрка.

На поляну вышел Гришка.

— Здорово, — он протянул левую руку, в правой у него было ружьё.

— А ты, значит, мужик, сюда случайно забрёл, ага?

— Ага… Гусь же пошёл — небось, слышали?

— Слышали-слышали, — отозвался выползающий из палатки Влад. — А ты чего, один?

— Почему один? С Палычем. Он вчера извёл всех. Достал меня — чуть не ночью заставил ехать.

На поляну выбрался запыхавшийся Славка.

— Ну, как вы тут?..

— Нормально. Водки вчера выпили. Картошки с тушёнкой нажрались… и дрыхнем, как пожарники!

— Эт-т вы молодцы, — Славка заулыбался, а потом, наклонившись к брату, негромко добавил: — Мне такая хрень предыдущей ночью снилась… Ты же знаешь… сны наши — собирался уже прям пешком бежать сюда. А тут ещё снег…

— Да нормально всё, Слав… Мы за глиной ходили.

— Делать вам нечего, — закуривая и садясь возле костровища, заметил Гришка, — вот и ходите…

— А есть чего делать-то? — Влад подкурил от Гришкиной сигареты. — У нас дров столько нет, чтобы сидеть всё время в палатке… Теперь-то что делать будем? А?

— Эвакуироваться будем…

И все задумались, как они будут эвакуироваться.

— А вещи? — хватился Зинчук.

— Аппаратуру заберём. Остальное сложим на болоте — при случае вывезем вертолётом.

— А потырят…

— А тогда сиди тут и охраняй! — Гришка щёлкнул бычком в костровище.

За пару часов они позавтракали и провели консервацию базы.

Ещё через четыре часа, пройдя через перешеек двух озёр (на одном отдыхала стая лебедей), они с аппаратурой и пробами вышли к внутрипромысловой дороге, на которой стоял их родной уазик.

В партию приехали уже затемно. Эдик, накрывая стол, суетился и «вилял хвостом», как нашкодивший пёс. Парни выпили, закусили и пошли собираться домой.

— Клюкву! — вдруг хватился Юрка. — Клюкву ты с собой не взял!

— Да пошла она… — зло прошипел Славка и добавил непечатное ругательство.

Только через три недели, уже по снегу, Влад слетал и забрал вещи. Летал один, на Ми-2, и забрал только самое ценное: спальники, палатку, мотопилу и мотобур. Остальное бросили на болоте. Там закончили свою жизнь видавшие виды и прошедшие все поля зиловские аккумуляторы. Слишком они были тяжёлые для небольшой стрекозы — «двойки»…

А дорогу так и не построили. То ли она сразу никому была не нужна и просто отмывали деньги, то ли передумали строить, решив, что обойдётся она дороже, чем предполагалось. Всё забросили. Но парни пока изыскивали, исходили её всю — от Вельхпеляк-Яхи до Камга-Яхи, вдоль и поперёк.

Глина действительно оказалась хороша — на этом месте потом устроили карьер под Северный кирпичный завод — была такая блажь в конце века: иметь в посёлке свой кирпич. Из того кирпича потом построили церковь. И можно ответственно сказать: есть в ней скромный вклад ребят из Аэрокосмогеологии — десять килограммов проб, которые они тащили на себе через болото, наравне с аппаратурой и грунтовыми пробами с дороги…

А в общем, их ведь об этом никто и не просил.

 

Интермедия. «С чего начинается Родина…»

Как-то, уже в бытность начальником отдела в Северной нефтяной компании, Юрка — к тому времени целый «Юрий Павлович» — на первое апреля разыграл коллектив. Он пришёл на работу и объявил: «У посёлка в овощехранилище пропадает картошка! Посёлку нужна наша помощь».

В кабинете повисла тишина. Десять пар глаз напряжённо всматривались в начальника, пытаясь разгадать, как же они сейчас начнут помогать посёлку?

«Администрация компании, — продолжил Юрка, мерно расхаживая вдоль столов, — предложила выделить по одному человеку от пяти сотрудников для оказания помощи посёлку…»

Юрка сделал паузу. Слышно было, как за закрытой дверью в серверной гудят вентиляторы.

«Все помнят, как на овощебазе перебирать картошку?» — строгим голосом поинтересовался он.

Основной коллектив тридцати-сорока лет от роду забубнил: конечно, помнят… но неужели опять?!

Молодёжь — Максим (молодой специалист, выпускник Тюменского госуниверситета) и Майечка (восемнадцатилетняя балда, красавица-блондинка с пышным бюстом) — стояла и непонимающе хлопала глазами. Что такое перебирать картошку в овощехранилище — ей даже в кошмарном сне не снилось.

«Я вижу, некоторые в нашем коллективе не помнят, а точнее — не знают, что такое овощехранилище, — развивал тему Юрка. — Предлагаю послать на спасение картошки двух наших самых молодых, не побоюсь сказать, самых лучших сотрудников. Есть другие предложения?»

Коллектив быстро смекнул, что крайних нашли, согласился и стал расходиться по местам. Майечка и Максим стояли в нерешительности — было видно, что если их не взять в оборот, могут и взбрыкнуть.

«Чего стоим? — прищурив глаза, тоном следователя поинтересовался Серов. — Даю час на сборы. Сейчас девять. Ровно в десять быть здесь — за вами придёт автобус. Бего-о-ом арш!»

Молодые нехотя пошли одеваться, что-то бурча про глупость и нелепость. Настоящих, всамделишных инженеров посылать перебирать картошку?! Но Юрка вслед крикнул: «Работать до трёх — потом, не заходя, домой! И картошки можно будет набрать…» И молодые, совсем успокоившись, ускакали по домам переодеваться.

Пока они ходили, Серов довёл до коллектива истинную суть вопроса и поздравил с праздником.

Через час Максим и Майечка явились в энцефалитках, сапогах, куртках, с рюкзаками и сумками. Пока бегали, они переварили смысл произошедшего, попробовав его на вкус — и нашли, что ничего он так… смысл-то… интересный на вкус. Они всё продумали и приготовились, и когда Юрка их поздравил с первым апреля, выражение лиц у молодёжи было как в немой сцене «Ревизора». До конца ещё не осознав, что их разыграли, Майечка обиженно надула губы: «Мы чё: не поедем, чё ли?», а Максим и вовсе расстроился: «А мне мамка велела десять килограммов картошки принести. Где же я её теперь возьму?»

Коллектив веселился от души.

А были времена, когда это не казалось смешным. Совсем.

***

После окончания школы Юрка, как ему было предначертано свыше, поступил в авиационный институт. Поступить туда — престижно, поступить — нелегко, но чтобы стать настоящим студентом, просто «поступить» — недостаточно. Нужно ещё было пройти «картошку».

С точки зрения эффективности, уборка картошки руками студентов — к сельскому хозяйству конца двадцатого века никакого отношения не имела. Дурацкий труд в неприемлемых (для цивилизованных людей) условиях. Но таилось в этом действе нечто магическое… Некая инициация, если хотите. Как в африканских племенах. Только после «картошки» ты мог называть себя настоящим студентом. И «картошку» нужно было пройти с честью. До «картошки» ты никто, до «картошки» ты — абитура!

Юркину абитуру через неделю после начала занятий загрузили в автобусы и повезли в совхоз «Коммунар». Четыре часа в пути — и их выгрузили в студенческом трудовом лагере «Комсомолец».

Лагерь — он и есть лагерь, хоть пионерский, хоть исправительной колонии: два барака, разделённые на десяток комнат с отдельными входами. В комнатах двадцать двухъярусных кроватей с казёнными матрасами, одеялами и подушками. Окна затянуты полиэтиленовой плёнкой. Под подоконниками — непонятные холодные батареи. В каждой комнате селили по две учебные группы — с делением на мальчиков и девочек. С трёх факультетов — третьего, пятого и шестого (в авиационных институтах факультеты номерные) — набралось около пяти сотен, приблизительно поровну девчонок и мальчишек. Юркин, пятый радиотехнический, — смешанный, девушек — примерно четверть; третий — факультет эксплуатации летательных аппаратов — мужская епархия; а шестой — факультет прикладной математики и автоматизированных систем управления — был «женским монастырём».

Странное дело: математика и автоматизация не являются традиционно женскими занятиями, но в авиационном так сложилось, что изначально мужской шестой факультет, каким он являлся при Юркином среднем брате, превратился в «девчачье царство» буквально за пять-семь лет. Парадокс! И мальчики на этом факультете стали большой редкостью, и были они, мягко говоря, странные. Нет-нет, с ориентацией у них всё нормально («никакой»). Но были они созданиями тепличными, и на «картошку» их, от греха, никто не посылал.

Такой прибыл рабочий коллектив. Следует упомянуть бригадиров (студентов четвёртого курса, проверенных бойцов стройотрядов) и администрацию — офицеров военной кафедры.

День начинался в 6:30. Продрав глаза, абитура брела к умывальникам с ледяной водой и к деревянным туалетам на десять очков (или «очок»? ). В качестве туалетной бумаги по традиции тех времён использовались газеты. С одной стороны, газеты были органами КПСС, ВЛКСМ, ВЦСПС (органами руководящих в стране организаций), с другой — их нещадно использовали в качестве обёрточной и подстилочной бумаги. Что ещё страшнее — о ужас! — в качестве подтирочного материала (страшно, конечно, для здоровья подрастающего поколения).

Посещение отхожего места было коллективным. Народ молодой, задорный — даже там развлекался как мог. Например, вырывали анонсы и заголовки статей и развешивали на стены. Казалось бы, совершенно бессмысленное занятие, но в нём проявлялся смысл, если к подписи представить некую картинку, например… э-э-э-э… например половой акт между мужчинами. А что?! Сегодня в цивилизованных европейских странах это считается обычным делом. Или вы думаете по-другому? Нет? Ну то-то же!

И тогда заголовки типа: «Не снижаем производственного темпа!» или «Встреча с братскими коммунистическими партиями», или «Обычная жизнь рабочих капиталистических стран» — обретали новый, комичный смысл. Не смешно? Это вам сегодня не смешно, а тогда в Советском Союзе был такой накал гомофобии, что все ржали как ненормальные. Конечно (как мы теперь знаем) — это КГБ всех заставляло…

В 7:00 — ежедневное утреннее построение: абитуру погруппно строили на плацу между бараками. Начальник лагеря — полковник — принимал доклады бригадиров об общем состоянии трудового коллектива: столько-то человек в наличии, столько-то здоровых, столько-то больных. Получали разнарядку на день. Десять минут на совещание и… наконец — долгожданный завтрак.

Кормили однообразно: картошка, картошка… und картошка… Что собирали, то и ели. Нужно отдать должное: картошка была с мясом, но говядина — от старой коровы: с жёлтым жиром, с жилами, жёсткая, как раз для молодых зубов. Врали, что падаль, но врать-то у нас всегда были горазды. К картошке с мясом давали деревенский белый хлеб — свежий и вкусный. На третье — вечный чай из больших алюминиевых чайников. Про чай врали, что с бромом. А как же? Всем же понятно, как-то надо бороться с молодой гиперсексуальностью. Только ни хрена не помогал этот бром! Даже если его сыпали…

После завтрака — снова построение, и колонной по четыре к месту работы. Пока шли, балагурили и выпендривались, распуская перед девчонками хвосты. Было весело и задорно. До полей, а располагались они километрах в двух-трёх от лагеря, топали минут тридцать-сорок. Поля огромные — по нескольку километров в длину и ширину; на них рядами через полметра тянулись грядки. Вначале, пока стояла сухая и тёплая погода, — бывают такие дни в первых числах сентября в средней полосе — картошку копали маципурами, полукомбайнами, которые таскали тракторами «Беларусь». Маципуры подрезали, переворачивали и перетряхивали грунт с кустами картошки, клубни оказывались на поверхности. А дальше… а дальше в бой вступала абитура. Кто на корточках, кто на коленях, кто кверху одним местом — шли вдоль бесконечной грядки и собирали картошку в вёдра. Вёдра опорожняли в мешки, их ставили кучками по пять-шесть через равные промежутки. Заполненные мешки собирали бригады грузчиков, которые разъезжали на бортовых ЗИЛах.

Грузчики были исключительно с третьего факультета. Их положение — свобода перемещения, возможность выехать в село, купить сигареты и карамельки — делало парней в некотором смысле элитой, эдаким «не совсем говном»… среди «полного». Они это чувствовали и борзели как могли. Когда мешки ставились слишком часто и не собирались в кучу, их могли запросто перевернуть. Приходилось вновь собирать картошку в мешки и стаскивать в большую кучу. Поэтому, если находили тару побольше, для гадов с третьего факультета готовились подарки: «смерть грузчикам» — мешки по семь-восемь вёдер. Месть — она сладка…

Монотонно с утра и до обеда абитура собирала картошку. В час дня всех вели в лагерь на обед. Опять кормили картошкой с мясом, поили «чаем с бромом», а в половине третьего — снова в поле, пока не начинало темнеть. К заходу народ приводили в лагерь на вечернее построение. Бригадиры докладывали: сколько каждая группа собрала картошки, сколько вывезено; там же формировали задание на завтра.

И — ужин! После ужина — дискотека! Каждый день! Обязательно! Разминка для позвоночников. А никто и не сопротивлялся, тем более акустика была приличная — всё же в лагере жили студенты (будущие студенты) радиотехнического факультета, а они всегда трепетно относились к качеству звучания магнитофонных записей. Мальчишки и девчонки резвились на плацу под ритмы «Бони М», «Арабесок», «Эрапшен». И, конечно, танцевали медляки.

У Юрки в колхозе была девушка. Так, ничего особенного… Они даже толком не целовались — не умели. Танцевали, вместе ходили на работу, иногда, где-нибудь в более тёмном месте, немножко обжимались — Юрка первый раз в сознательной жизни потрогал женскую грудь, и… — ну и всё! Суровые стояли времена. Хотя некоторые девушки и юноши развлекались по полной. Но то были парни с третьего и девушки с шестого, а детям с пятого оставалось только завидовать более смелым сверстникам. Эх, кабы курсе на третьем… Но авиационный возил только абитуру!

На дискотеке танцевали, общались, а натанцевавшись, шли в свои комнаты: там играли в шахматы, травили анекдоты. В Юркиной группе был парень из Благовещенска — Виталик Фёдоров (как его в Самару занесло — загадка!) — у него имелась специальная записная книжка с анекдотами. Многие Юрка помнит до сих пор, а некоторые смешны и понятны сегодня. Например: «Как зовут собаку Рейгана? — Рональд!». Про Трампа тоже уже актуально. «Дональд!»

Виталий, Шурка Павельев, Женька Скосырев, Альберт Румер устраивали гитарные концерты. Куда же студенту без гитары? Студенту без гитары нельзя… И конечно, ходили к девчонкам. С гитарами и анекдотами. И девчонки приходили — на гитары и анекдоты.

Два часа вольной жизни. Два часа веселья и развлечений. В десять музыку выключали, давали полчаса на туалет — и отбой. На сон грядущий Виталий запускал пяток анекдотов, но многие, намаявшись за день, отрубались недослушав. Серое застиранное бельё на двухъярусных кроватях никого не волновало, всё равно спали одетыми — холодно.

Такая была жизнь.

Изо дня в день.

Некоторые её не выдерживали и бежали из лагеря, написав письмо домой. Сердобольные мамы доставали справки и вывозили «счастливчиков» из лагеря.

Это им самим, «дезертирам», казалось, что они счастливчики. На самом же деле тех, кто уезжал, презирали и ненавидели лютой ненавистью. А вы как думали? Предатели же! Из Юркиной группы уехал один, потом письмо прислал: «Как вы трудитесь на благо Родины?» Издевался! Письмо зачитывали вслух и клялись никогда не подавать руки. И правда — ему долго пришлось доказывать, что он нормальный парень и уехал по ошибке. Возможно, это действительно была ошибка. Потом они с Юркой стали большими друзьями. Но тогда ему мама сделала справку о бронхите, и он свалил. На тот момент — стояла вторая половина сентября — зарядили бесконечные холодные осенние дожди, и как минимум половину коллектива по утрам нещадно бил кашель. Но больше никто не уехал! Никто! Лучше кашель…

Дожди… Холодные осенние бесконечные дожди. Сыростью пропитывалось всё. Матрасы, подушки, одеяла, бельё. Даже хлеб и соль в столовой. Всё! Куртки не успевали просыхать. Ребят пытались водить на поля пешком, но по просёлочной дороге ходить было невозможно, на сапоги наматывались огромные комья липкой грязи, и не хватало сил стащить ногу.

Тогда их стали возить на автобусах в объезд, по шоссейной дороге, но выходных и актированных дней всё равно не вводили. Каждый день в 8:30 абитура отправлялась собирать проклятущую картошку.

А потом встали маципуры, не могли больше переворачивать сырую землю, и абитуре выдали вилы, чтобы копала сама. За день выкапывалось не более двухсот погонных метров, а картошку без мешков — их не могли подвезти — оставляли в грязных гуртах под дождём.

В это серое время к Юрке приехали родители. Был грех — он тоже писал домой, — и мама с отцом примчались его выручать.

Как-то после обеда в комнату к Юрке зашёл бригадир Сергей Губин: Серова вызывал начальник лагеря. Товарищ полковник полчаса с пристрастием допрашивал Юрку: чего он такого писал домой? Юрка отнекивался. В конце концов, ничего не добившись, полковник оправил его на КПП, к родителям.

Юрке было стыдно. Боже мой, как ему было стыдно! О чём всхлипывающей маме он и выложил с порога. Крутые они были парни, ох, крутые! Поговорив с родителями минут двадцать, он забрал, что привезли, и ушёл в барак. В тот день картошку он не собирал, все уехали, и Юрка остался помогать дежурным. Вечером привезённые продукты честно разделили и съели. Полковник ещё раз вызвал Юрку, но снова ничего не добившись, отпустил. На том инцидент был исчерпан.

В третьей декаде дожди на время прекратились, и жизнь вроде опять стала налаживаться. И дни становились короче — что тоже не могло не радовать.

А потом и вовсе случилось знаменательное и радостное событие. Грузчики проштрафились! К тому времени они совсем обнаглели, стали заносчивыми с бригадирами, грубили офицерам. Но тут в один из вечеров трое грузчиков напились. Откуда они взяли водку — неизвестно, но офицеры с дежурными бригадирами их застукали при обходе: в лесу, возле костра и уже пьяных. На следующий день у парней наконец-то закончилась «картошка», а вместе с ней первый курс и институт — документы на отчисление готовились «на раз-два», а третий факультет был отлучён от разгрузочно-погрузочных работ.

Судьба какого-то там третьего факультета мало всех волновала — главное, теперь парни «пятого» стали грузчиками! Перевод делали по желанию: можно было остаться в сборщиках, по-прежнему собирая картошку кверху жопой — некоторые и остались, но многие решили себя попробовать. Хотелось глотнуть воздуха свободы, разъезжать на бортовых ЗИЛах, запросто покупать в посёлке сигареты с карамельками. И, как оказалось, привилегии на этом не заканчивались. Обычные сборщики мылись в бане два раза в неделю, двадцать человек по двадцать минут. Грузчики могли мыться каждый вечер и практически неограниченное время. И кормили грузчиков лучше, по утрам давали масло и варёные яйца, а вечером позволялось пить сколько угодно чая. Баня и чай — что могло быть лучше?

Но не бывает лёгкой работы на селе. Таскать и забрасывать в бортовую машину мешки по пять-шесть вёдер даже вдвоём тяжело. Мешков-то за день набирался не один десяток. А они были обычными мальчишками по 17—18 лет. Хотя, нет — не обычными. Они были советскими мальчишками! Советскими — ключевое слово.

Их разбили на четыре бригады. Первую, в которую попали самые здоровые парни (а двое из них — Федька Лузгин и Алик Румер — были «за метр девяносто»), называли Большой бригадой. Экс-грузчики в отместку готовили теперь не только «смерть грузчикам», но и «смерть Большой бригаде» — мешки по десять-двенадцать вёдер (и такие бывают). Я ведь уже говорил о сладости мести?

Четвёртую бригаду, в которую попал Юрка, как самую дохлую, отправили на овощехранилище — под разгрузку. Там было полегче. А после трёх дней они вовсе приноровились и освоились, разделили бригаду на пары: одни в кузове машины выгружали мешки, другие оттаскивали, третьи высыпали картошку — так, чтобы хранилище заполнялось равномерно. Через полчаса менялись. Вполне терпимо.

Раз к их бригадиру — недавнему дембелю Роберту Валиахметову — подошёл водитель, подкурил от сигареты Роберта и потихоньку, оглядываясь по сторонам, попросил оставить в кузове шесть мешков картошки.

Такие предложения — «оставить» или «помочь набрать» — звучали часто. Поначалу никто не возражал. И сами парни, особенно которые жили в общежитии, тоже набрали по полному рюкзаку картошки, готовясь к голодной студенческой жизни. Но в один день администрация устроила обыск и вытряхнула все рюкзаки. Под страхом отчисления картошку в бараки проносить запретили.

«Хорошо, — сказала абитура, — не приносить так не приносить». Но теперь, если кто-то из администрации просил «помочь набрать» пару-тройку мешков картошки, — а однажды приехали комсомольские начальники с инспекцией — картошка набиралась так. Вниз шло ведро крупной, следом забрасывались две-три размозжённые картофелины, вдогонку сыпалась пара вёдер мелочи, сверху — опять крупная. О как! Красота!

Как могли просящие доверять ребятам готовить мешки с картошкой для себя… после того шмона? Что это? Человеческая глупость? Самоуверенность? Наверное, и глупость, и самоуверенность — качества, присущие идеологическим руководителям того времени (впрочем, и сегодняшним тоже).

Водитель попросил пацанов оставить всего шесть мешков и, в отличие от халявной администрации, обещал за это пару бутылок водки — мерило всех ценностей в России. Вот откуда грузчики третьего факультета достали водку! От водки пацаны отказались, но не отказались оставить картошку. Они только попросили водителя привезти свои мешки — те были подотчётные. А вместо водки… колбасы! Так водитель и сделал, привёз мешки и палку любительской (где он её достал?), а к ней присовокупил пять рублей.

В тот день на обед парни не поехали, сказали, что много работы. А сами запекли ведро картошки (когда трудишься на сборе, быстро обучаешься искусству запекания прямо в ведре — и ведь вкусная получалась!), купили хлеба, трёхлитровую банку молока, сели и налопались от пуза. Отвели душу…

Кормили их скучно. И все были хронически простужены. Работали и жили в грязи. Но, что характерно, ни у кого за всё время не случилось расстройства пищеварения, а тут… понос не заставил себя ждать. Мучились парни пару дней, причём жаловаться в медпункт никто не пошёл — все были научены военной администрацией: «Болеешь? Дежуришь в лагере!». А дежурство — это мытьё полов ледяной (аж руки ломит!) водой на кухне и в бараках да ещё чистка в такой же воде картошки. С таким подходом — на следующий день все как один «выздоравливали».

И они бегали — в туалет, в кусты, в лес — но никому ничего не говорили и работали на разгрузке. Раздобыли активированный уголь, ели упаковками, но работали.

В начале октября снова зарядили дожди. Стало совсем холодно — по ночам температура опускалась до трёх-пяти градусов. Бараки начали отапливать: в непонятные батареи заливалась еле тёплая вода. Спали теперь не просто в одежде, теперь на ноги надевали рюкзаки. Простуда приняла затяжной хронический характер. Кашель стал грудным и хриплым. Веселье и оптимизм исчезали. Абитура потихоньку начала саботировать. Картошка не убиралась.

Из-за этого ли, или по причине того, что закончился отмеренный им срок, их наконец-то вывезли домой. «Картошка» закончилась.

…Сегодня, вспоминая «картошку», Юрка поражается: как вообще их туда отпускали родители? Они что — звери? И как они (студенты) всё выдержали? И что же это за государство такое было, если оно своих студентов, своих будущих инженеров, но ещё детей, отправляло работать в такие невыносимые условия?!

Хотя, тогда вся страна ездила на «картошку». В авиационном — студентов отправляли на первом курсе, в политехе — на втором, в «связи» — на третьем. Все заводы и КБ посылали инженеров на поля каждую осень.

И ещё непонятно: куда девалось то невообразимое количество картошки, которое собирала целая армия с высшим и будущим высшим образованием?! В магазине картошки не было! В стране её все заготавливали сами. Может, переводили на спирт? Может. Водки тогда было много…

И ещё вопрос: зачем колхозы и совхозы сажали столько картошки, если сами не могли убрать? Уже после окончания института Юрку, теперь молодого специалиста, оправили в апреле на посевную. Он там поинтересовался у тракториста: «Вы на хрен столько картошки сажаете, если сами убрать не можете?» Знаете, что тот ему ответил? «А если мы сами всё сможем убрать, куда будут студентов присылать?» Железная логика!

Только сегодня Юрка понял, что главной целью всего была не картошка (капуста, хлопок). Главное — построить народ. Чтобы по первому зову Партии он поднимался на любое дело и — что ещё главнее! — не рассуждал.

Да, тогда все воспринимали «картошку» как норму.

Да, абитура гордилась, что прошла «картошку».

Они действительно становились настоящими студентами, вполне ответственными людьми, а учебные группы после «картошки» становились сплочёнными коллективами — и уже на следующее лето в стройотряды ехали готовые боевые строительные бригады.

Прошло тридцать лет. Юрка на Севере прожил почти двадцать. Он до сих пор считает, что именно «картошечная» закалка позволила ему не только выжить на Севере, но и с честью пройти полевые работы — с морозами, дождями, холодом и мошкóй. И он до сих пор вспоминает то время как одно из самых лучших, самых светлых. А как иначе? Ведь они тогда стали настоящими студентами!

Настоящими!

Советскими!

Студентами!

А советский студент — это, блин, круто!

Это я вам ответственно заявляю.

А вот получим мы диплом — махнём в деревню!

Там соберём мы чуваков и вспашем землю.

И будем сеять рожь-овёс, ломая плуги.

Да и прославим наш колхоз по всей округе!

(Студенческая песня 80—х годов ХХ века)

 

Рассказ девятый. Бестолковая тюменская командировка

С подповерхностной радиолокацией братья Серовы работали на песок, работали на торф, на грунтовые воды, даже на золото попробовали. Теперь им предложили поработать под экологическое обоснование коллектора сточных вод совхозной свинофермы…

Однажды Тит Веспасиан-старший сказал Титу Веспасиану-младшему: «Деньги не пахнут, сынок!»

Не пахнут — так не пахнут, братья собрались и поехали в совхоз «Красный Маяк».

Совхоз тот в посёлке Омутинский Тюменской области в 90-х числился дочерним агропромышленным предприятием Северной нефтяной компании. И управление экологии СНК было кровно заинтересовано, чтобы аэрокосмогеологи провели экологический аудит. Одним из пунктов значился поиск водоупорного горизонта (глин) под коллектором. А то, неровён час, хрюшкино говно просочится в водоносные горизонты, и народ в посёлке станет пить это «добро». В жизни всякое бывает.

До Тюмени добрались самолётом. Были некоторые трудности с транспортировкой оборудования, но Серовы их успешно решили, объяснив начальнику службы грузоперевозок, что они, аэрокосмогеологи, — родные братья авиаторов. Главный грузоперевозчик никогда про таких ничего не слыхал, но приставка «аэро» подействовала магически. Братья лично разместили ящик с аппаратурой в грузовом отделении Ту-154, а сами с двумя рюкзаками, прямо в полевой — ещё чистой — форме устроились в самолёте.

Через два часа в аэропорту Рощино их встречал сотрудник Центральной аэрокосмогеологической партии, третий член бригады, Антон Данилов. Антон отвечал за переговоры с руководством совхоза и обеспечивал транспорт. Ящик с аппаратурой перегрузили в партейный уазик и поехали ночевать в комнату Колганова. До отъезда в Северный Колька жил в рабочем общежитии для малосемейных, в кирпичной пятиэтажке, в комнате двенадцать квадратных метров.

Ни тогда, ни позже Юрка не мог понять, чем была мотивирована администрация партии, да и его брат… почему они летали на самолётах, а жили — где придётся? Впрочем, тогда вопросов он не задавал. В 90-е и не такое бывало.

Антон довёз до общаги, братья выгрузились и, договорившись, что завтра за ними заедут часов в девять, отпустили Данилова. Перекурив не спеша возле подъезда, Серовы подняли ящик на второй этаж, нашли комнату Кольки, долго ковырялись с замком… Наконец открыли… Славка нащупал выключатель, щёлкнул. Света не было. Пока они добирались, уже и стемнело. При свете уличных фонарей, который пробивался сквозь запылённое окно, занесли ящик в пустую, абсолютно пустую тёмную комнату, проверили лампочку (та была целой), заглянули в распределительный ящик в коридоре — и обнаружили обесточенный выключатель, заклеенный бумажкой с печатью. «Класс! — оценил ситуацию Славка, закрывая ящик. — Наверное, отключили за неуплату». Они вернулись в комнату, прикрыли дверь и, не раздеваясь, уселись на ящик.

— Колька говорил, у него тут два спальных мешка… — Юрка разглядывал в потёмках комнату.

— Нет тут ничего. Я уже посмотрел.

— А как спать будем?

— Не знаю… Что-нибудь придумаем. В ящике где-то свечка, давай-ка достанем.

Они открыли ящик, достали свечку, установили её на картонку, зажгли и опять молча сели на ящик. Странная складывалась ситуация. Странная, но уже привычная. Ночевали же Серовы в Берёзове в школе на полу — и ничего… Правда, тогда было начало осени, хоть и холодное, но всё же начало. А сейчас поздняя, но… Юрка дотянулся до батареи — горячая… Ну, уже хорошо, что в комнате тепло.

— Перекусить, наверное, надо, — поднялся Славка, и тут раздался стук в дверь. — Войдите!

Дверь открылась, на пороге стояли две женщины, лиц при тусклом свете из общего коридора видно не было.

— А вы кто? — испуганно поинтересовалась которая повыше.

— Здравствуйте, — Славка слегка наклонил голову. — Мы друзья Николая Колганова.

— Это чё… Варькин муж, чё ли? — спросила высокую которая пониже.

— Ага. Фамилия у неё вроде Колганова… — согласилась высокая. — А вы, чё ли, Варьку знаете, ага?

— Знаем, конечно! — обрадовался Славка.

— Тогда ладно! — которая пониже махнула рукой. — А то мы слышим, кто-то комнату открыл — решили глянуть… А то вдруг — жулики.

— Тут… и воровать-то нечего, — грустно усмехнулся Юрка.

— Так-то — да, — окинув взглядом комнату, согласилась высокая. — Ну, мы пойдём, чё ли?

— Мы мешать не будем. Завтра уедем, — Славка куда-то неопределённо махнул рукой.

— Ага, — кивнули женщины и прикрыли за собой дверь.

— Ну вот и соседи, — чему-то обрадовался Славка. — Ладно, давай есть. Поднимайся, доставать будем.

За пять минут продуктами из ящика и рюкзаков они накрыли на ящике же импровизированный стол. Трапезу — сало, квашеная капуста, банка тушёнки, лук и хлеб — украсила пол-литровая бутылка водки. Ужин при свечах, едрить…

Славка разлил по чуть-чуть в кружки и поднял свою:

— Давай, брательник, с приездом, чё ли!

Чокнулись, выпили и захрустели луком. Когда разливали по второй, в дверь снова постучали.

— Открыто!

— Приятного аппетита, ага! — с порога пожелали женщины. За спинами у них прятались двое мальчишек лет пяти.

— Спасибо, — откликнулись братья, держа в руках кружки.

— А вы в телевизорах разбираетесь? — высокая решила взять быка за рога, и, надо сказать, лучшего повода познакомиться она придумать не могла. Эта фраза действовала на старшего как красная тряпка на того быка. Это был личный вызов ему, радиоинженеру до мозга костей. Слава ремонтировал телевизоры и радиоприёмники всегда и везде!

— А какой у вас? — старший даже кружку поставил на ящик. Юрка вздохнул… Выпили и закусили…

— «Каскад»! Показывал-показывал, а сёдня перестал. Вон пацанам смотреть нечего, — ткнула за спину которая пониже.

— Ладно, сейчас перекусим… и придём.

— А чё вы тут в темноте-то, ага? И тушёнка небось холодная. Пойдёмте к нам, чё ли… У нас плитка. Чаем напоим.

— Пошли, брательник?

— Пошли… — Юрка допил водку и стал собирать со «стола».

Комната, в которой жили барышни (а на свету они оказались молодыми женщинами лет двадцати пяти-двадцати семи), была не намного больше Колькиной. Но ютились в ней, как Юрка понял, вчетвером: Надежда, та которая выше, с пятилетним сыном Ильёй и Рая с сыном Колькой шести лет. Захламлена комната была сверх всякой меры: стульями, столами, шкафами, кроватями. Кое-где на них виднелись написанные от руки краской инвентарные номера, как любят делать в общежитиях и больницах — казённая вся мебель. Кажется, единственными личными вещами числились плитка и телевизор, который и правда не работал.

Надежда, не умолкая ни на секунду, начала чистить картошку, было решено приготовить её с тушёнкой. На всех. Оказалось, они не ужинали, и из еды у них только та самая картошка. Юрка принёс ещё пару банок тушёнки и командировался в магазин — купить что-нибудь к столу, а заодно ещё водки. Славка тем временем с головой влез в телевизор.

Водку Юрка купил тюменскую, к столу взял колбасы, кабачковой икры, хлеба, а ребятишкам — конфет и печенья. Когда он вернулся, компания была уже на взводе, но телевизор работал. Славка в лицах и голосах рассказывал, как накормили братьев солянкой на Полярном Урале… Так накормили, что потом сутки с горшка не слезали. Девчонки ржали и катались по кроватям. «Что характерно, — раздражённо подумал Юрка, — тогда так смешно не было».

— И собака, чё ли? — задыхалась от смеха Рая.

— И собака! — добил их Славка.

— Уф… — еле отдышалась Надя. — Юр, нам тут…

— Я понял… — снимая сапоги, кивнул Юрка. — Про Полярный Урал? Пацаны-то уже ели? Я конфет с печеньем принёс.

— Конфеты! Конфеты! — заегозили Колька с Ильёй.

— Так! — отрезала Рая. — Сначала картошку, потом конфеты! Мы сначала их покормим, ага? — она виновато смотрела на Серовых.

— Кормите, конечно… — кивнул Славка, и братья ушли покурить.

— Жалко девок… — подкуривая, начал свою обычную песню старший, он всегда всех жалел: брошенных кошек, собак, детей, женщин. Мог бы — всех бы накормил, напоил, приручил, усыновил и женился. — Жалко. Дурочки они…

— Чё тебе жалко-то? — Юрка уже стал разговаривать с тюменским акцентом. — Жрать, что ли, у них нечего? У нас у самих год назад жрать было нечего… Забыл?

— Да не, не забыл. Нет у них будущего…

— А, ну да! У нас с тобой в будущем сплошная радуга и салюты… А заодно — у всей страны… На известную букву у нас у всех в будущем!

— Именно, что на букву! Мужики у них сидят. Как я понял, по одному делу. Сидят уже четыре года! И ещё столько же сидеть. А родители… — Славка кивнул в сторону двери, — у обеих где-то в деревне. Надька работает санитаркой — в больнице, что ли. А Райку давно уволили по сокращению, она вроде продавщицей была. Раньше жили в разных комнатах, теперь съехались. Одна работает, другая с детьми сидит. Садиков-то бесплатных нет! Вот теперь мечтают: когда их охламоны в школу пойдут — тогда полегчает. Райка на работу устроится. А то прям…

— Слава-Слава! — Юрка жестом остановил брата. — Ты будто первый раз такую историю слышишь и видишь!

— Не первый, Юр! Не первый! Но… — у Славки задёргался глаз. — Но сейчас у них… Понимаешь… Жрать нечего! Понимаешь, Юр? Не как у нас, год назад. А совсем! Понимаешь? Это картошка — последняя… и денег нет! А пацаны голодные… Банку тушёнки у нас уже слопали…

— Ну да… Ты им ещё всю нашу тушёнку скорми, жалельщик хренов! — Юрка сделал ещё несколько затяжек, затушил сигарету и сунул в банку. — Ладно, пошли ужинать. Наверное, детей они уже покормили. Ты мне хоть нальёшь, «чё ли»? А то я бегаю, а вы ту бутылку-то уже уговорили…

— Уговорили-уговорили… Пошли, налью.

Они дружно сидели часов до одиннадцати, пока не припёрся какой-то мужик и не начал качать права. Братья хотели ему дать в глаз, но выяснилось, что это родной брат Раи, просто он распереживался о сестре. Зашёл, а тут бичи какие-то — Серовы же в полевой форме — сидят, водку квасят. И ему налили из Надиных спиртовых запасов — водку допили.

Когда братья уходили к Колганову, им выдали два детских матраса и пару убитых подушек. Мальчишки крутились возле Славки, а тот всё пытался их поймать и прижать к себе.

— Дядь Слав, а ты в другой раз привезёшь торт, ага? — выпрашивал Колька.

— Привезу, Коль…

— Только большой торт, ага! Во-о-о-от такой! — Колька привстал на цыпочки, выпятил живот и как мог широко развёл руки. — Ладно? — заглядывал он в глаза старшему.

— Ладно, Коль…

— Ну-ка не мешайте дядям! — напустилась Надежда на мелких.

— Жалко, ненадолго вы… — сокрушалась Рая, собирая со стола.

— Правда, мужики, жалко! В кой веки попались нормальные… напоили, накормили, с ребятишками вон возятся… под юбку не лезут…

— А ты, небось, была бы рада, если бы Славка к тебе под юбку залез… — глумливым голосом запел Райкин брат, похабно подмигнув братьям. Славка сделал шаг, но Юрка поймал его за руку.

— Да пошёл ты! — Надька хлестнула сырым полотенцем охальника по морде. — Может — и рада! Не всё же с вами, с козлами…

В комнате братья долго не могли улечься. Матрацы — короткие, подушки — плоские, вместо одеял куртки.

— А чего с телевизором-то случилось? — Юрка тянул куртку, пытаясь равномерно укрыться. Куртки не хватало…

— Предохранитель перегорел… И у лампы контакт отходил, — Славка зевнул и, помолчав, поинтересовался: — Магазин во сколько открывается?

— В восемь, а что?

Брат не ответил.

…Утром возле дверей Раи и Надежды вместе со свёрнутыми матрасами и подушками стоял большой медовый торт «Рыжик».

— …Я никак не пойму, — «воевал» старший в Центральной партии, — нас ждут, б…, или не ждут?!

— Ярослав Павлович, не ругайся, ну накладка вышла! — успокаивал Славку сиплым голосом начальник партии Емелин. — Антон уехал хлопотать, сейчас приедет вахтовка — мы вас загрузим, и поедете, как… Ну обломался у нас уазик!

Голос у Емелина был сиплым по жизни — где-то по молодости в полях заработал ларингит и не долечил.

— Ну дурдом… Нет, ну почему у нас всегда такой дурдом?! Докуда она нас довезёт, вахтовка эта твоя? До Омутинского? До «Маяка»?..

— Нет! До Заводоуковска. Там переночуете… А утром за вами приедут из Омутинского…

— Ой, Емелин… Ой, смотри…

— Да смотрю я, смотрю… Чем орать, пошли, мы вас лучше накормим. Светка Раскова наготовила. Мы же тут по столовым-то не ходим… а до дома далеко…. Это у вас в Северном двадцать минут в любой конец. А у нас город большой, — Емелин вёл братьев по партии. — А рынок рядом. Кто из дома чего принесёт: картошки там… лучку… А что на рынке купим… мясца там… А Светка готовит! — и с этими словами Емелин распахнул дверь в «столовую».

Светка и правда уже всё приготовила и накрыла. На столе стояли три миски с густым малиновым борщом, тарелка с нарезанным розовым салом и очищенным чесноком, блюдо с крупными ломтями чёрного хлеба и банка со сметаной. Ложка в банке — стояла. И пахло…

— По чуть-чуть-то будете? — Емелин откуда-то достал запотевшую поллитровку.

Старший сглотнул слюну:

— Будем, брательник, по чуть-чуть?

— По чуть-чуть будем, — кивнул Юрка и уселся за стол.

— Ну и слава богу… — Емелин поставил три рюмки и открыл бутылку.

В Заводоуковске они были только в восемь вечера, хотя ехать туда от силы два часа. Но пока то, пока сё… Ещё и вахтовка умудрилась поломаться по дороге: в общем, Россия, осень, Тюмень — столица деревень!

Братьев с Антоном поселили в общежитии. Снова в общежитии. Правда, теперь у них имелись кровати и матрасы, подушки и одеяла… даже постельное бельё было!

— Вот носит же нас с тобой, Юр, как осенний листок, — разливая остатки емелинской бутылки на троих, рассуждал Славка. — Ну хоть бы раз съездить, чтобы ждали… встречали… провожали… Нет! Всегда одно и то же…

— Ну, будем! — прервал Юрка брата, поднял стакан и чокнулся со всеми. — Но ты прав: неизвестно, как нас завтра встретят.

— Всё будет нормально, мужики! — Антон хорохорился. — Гарантирую! Сам же обо всём договаривался.

— Ну-ну, — промычали Серовы, выпили и закусили бутербродами с салом, Светка завернула им ещё с собой.

Утром за ними приехал древний-предревний автобус. ГАЗ-651. С носом. И ручкой с рычагом от водительского места — открывать и закрывать пассажирскую дверь. Он даже был оригинальной синей расцветки.

— Ни хрена себе, раритет… — изумился Славка, обходя «динозавра» по кругу. — А полуторки бортовой не нашлось, а? Э, шопэр!

— Ярослав Павлович, не бузите: что дали — на том и едем… — успокаивал Славку Данилов.

До Омутинского ехали ещё три часа. Ближе к двенадцати наконец-то добрались до совхозной конторы, и тут выяснилось…

(Нет! Вот за что мы все любим свою страну? За то, что у нас всё всегда обговорено и договорено. Одного у нас нет — исполнения договорённостей.)

…Выяснилось, что главного инженера, главного заказчика — нет! И как им сообщили высоким противным голосом: «Ростислава Игоревича сёдня не будет — они в Тюмень уехали!». Антон изумлённо поинтересовался: «А кто-нибудь в курсе, с Севера экологи приехали?» «Нет, — отвечали, — не в курсе». Тут уже опешили все. «А когда главный возвращается?» — спросил Антон. «Завтра… — неуверенно пожали плечами, — наверное». «А место переночевать-то у вас есть?» — «А вы поезжайте с дедом Архипом, посмотрите болото, а мы, может, чё найдём…»

Давно Юрка не видел брата таким злым… Тот был зол настолько, что даже словом не обмолвился, только дёргалась голова и морда стала красная-прекрасная. Юрка прям забеспокоился, как бы Славку кондрашка не хватила.

— Ярос… — начал Антон.

— …Умкнись! — посоветовал ему Юрка.

С дедом Архипом сели в доисторическое чудище и поехали.

— А вы, сынки, откудова будетё, ага?! — любопытствовал дед, пытаясь перекричать надрывно завывающий двигатель.

— Из Северного! — Юрка с интересом разглядывал деда.

— Это от Сургута далёко, ага?

— Триста пятьдесят километров.

— Вона чё… Далёко… А к нам надолго, ага?

— До завтра. Наверное.

— А болото-то вам гля чё? — не унимался дед.

— Вы же там свинарник строить хотите…

— На болоте?! — испуганно вскинулся дед.

— Зачем? На болото слив будет.

— Сли-и-ив? Это чё же… всё говно туда сливать, чё ли, будете?

— Мы?! — не выдержал Славка, тут у него и глаз задёргался.

— Дед, — начал объяснять Антон, — ваш совхоз решил строить свинарник. А сточные воды решил сливать в болото. А нам надо посмотреть, не просочится ли говно под землю.

— И чё? Если не просочится — сверху, чё ли, лежать станет, ага?

— Так, дед, завязывай с расспросами! — пресёк Юрка дурацкий разговор. — Это вы там сами решите, где оно у вас лежать будет… Тебе сказали: показать болото — вот и показывай…

Болото оказалось мелким. Да и не болото это было вовсе. Огромная лужа, заросшая рогозом. Космогеологи прошлись по ней вдоль и поперёк, даже не раскатывая болотных сапог.

— Нет… И куда эти ублюдки собираются сливать-то?! — Славка раздражался всё больше.

— Видимо, сюда… — огляделся Юрка.

— Так они за сутки всё тут зальют! Вот интересно: какая сука прожекты выдавала?

— Может, отлоцируем?

— Давай! Собирай аппарат, глянем, что тут, под грязью, — может, что прочитаем. Хотя вряд ли. Суглинки с поверхности. Ничего не увидим. Но пройтись надо… для отчёта.

— Антон, пошли, — кивнул Юрка. — Поможешь аппаратуру надеть.

За полчаса братья закончили два прохода по болоту в крест. Собственно, можно было уезжать, только хотели дождаться главного инженера. Он же, чудак, работу заказывал.

— Поехали обратно в контору, — Славка разбирал антенную систему. — Может, жильё нашли…

Пока космогеологи изучали болото, водитель кемарил, а дед, сидя в автобусе, с интересом наблюдал, что же такое приезжие творят.

— Ну, чё, сынки, можно говно сливать в болото, ага? — спросил он, когда космогеологи вернулись и сели переобуваться.

— Нет, — коротко ответил Славка.

— Вот и слава богу… вот и хорошо… — радостно зачастил дед. — А то как же можно — свиное говно посередь посёлка наваливать! Это ж…

— Поехали в контору! — скомандовал Антон водителю.

И тут Юрка тормознул:

— Погоди, мужики! Мысль есть…

Антон со Славкой выжидающе уставились на него.

— Дед, а дед… а на постой возьмёшь?

— А так-то да! — встрепенулся дед. — А скоко заплатитё?

— Пятнадцать! — быстро сориентировался Славка.

— Восемнадцать! — для порядка поднял цену дед.

— Шестнадцать, и больше не торгуемся! — закруглил Юрка.

— Согласный! Разворачивай в улку, к магазину! — скомандовал дед водителю.

— А чего в магазин-то? — Славка ожил, ему стало интересно.

— А как жа? Накормить вас надоть, напоить, вы жа гости, ага! — автобус остановился возле сельского магазина. — Деньги-то давайтё, чё ли!

— А бабка чего скажет? Ты с бабкой-то ещё не говорил.

— А чё бабка-то? Бабка каклетов нажарит, ещё рада будет, ага! — и дед, весело подмигнув, забрал у Антона деньги и трусцой убежал в магазин.

— Деловой дедок… — заметил Антон, пряча кошелёк в карман.

Славка внимательно посмотрел на него:

— Дедок деловой… А кто вчера… клялся, что нас тут «ждут»… «встретят»?

— Мужики, мужики… Ну правда… Я звонил. И с этим уродом, как его… Ростиславом Игоревичем разговаривал… Он клялся и божился, что всё приготовил, что всё будет в лучшем виде…

— Ты бы за него не клялся… — подсказал Юрка. — О, дед возвращается. Быстро он.

Дед купил кольцо «Краковской» и литровую бутыль спирта «Рояль».

— «Рояль» — хороший спирт, ага! Настоящий, не разбодяженный! — хвастался он, подмигивая.

— Юр, — Славка задумчиво смотрел на бутылку, — ты не помнишь, с какой этикеткой можно пить… с красной или с белой?

— А хрен его знает? По-моему, он весь гадость.

— Это вы здря! Это вон ишимка — гадость, ага, а спирт — само то! — обиделся дед.

— Да ладно, дед, не обижайся. Будем мы пить твой спирт, будем…

— О! Это хорошо, — замигал дед. — Щас нам бабка каклетов нажарит…

Бабка оказалась полной противоположностью деду. Если дедок был худым и неказистым, то бабка — дородной здоровенной бабищей.

— Баба Нюра, — представил дед жену.

— Кому Нюра, а кому Анна Васильевна! — отрубила бабка. — Ты кого ко мне привёл, чёрт старый, ага?

— Постояльцев, Нюра, постояльцев…

— Добрый день, Анна Васильевна, — поздоровался Славка. — Нам бы сутки перекантоваться, а завтра мы уедем. А? Анна Васильевна?

— Оне рядом с Сургутом живут, — вставился дед.

— С Сургутом?.. — у бабки дрогнул голос. — Где?

— В Северном, Анна Васильевна.

— Ну, если с Севера, так-то ладно, — смягчилась баба Нюра. — А чё, чёрт лысый, у тебя в сумке?! — тоном следователя поинтересовалась она у деда.

— Дык угощать гостей надоть. Я вон и купил — колбаски там… то… сё…

Бабка вырвала сумку, раскрыла, заглянула и внимательно посмотрела на мужиков:

— Вы денег давали, ага?

— Мы, Анна Васильевна, мы, — подтвердил Славка.

— Ладно, — смилостивилась бабка, — пойдитё, пока погуляйтё… Я тут комнату приберу для вас и каклетов нажарю, — и, тяжело развернувшись, ушла в кухню.

— Ну чё, сынки, айда, чё ли, хозяйство смотреть? — позвал дед.

Хозяйство у стариков оказалось колоссальное!

Кажется, всё зажиточное крестьянство давно извели, ан — нет! Дед Архип даже был рад, что советская власть закончилась.

— Я, сынки, в Сибири с тридцать второго. Нас всей семьёй с Брянщины выселили… Раскулачили и сюда, — водя мужиков по клетям и амбарам, рассказывал дед. — На фронт-то меня не взяли — малой я, с тридцатого. А двух братьёв забрали… Одного в сорок втором убило, а другого… в сорок четвёртом? Да, точно, в сорок четвёртом. Мать убивалась, у-у-у-у… Отца не брали, отец — классовый враг!

При рассказе дед удивительным образом почти утратил деревенский «акцент», говорил правильно, внятно, не придуриваясь.

— В сорок восьмом женился на Нюрке, а деток Бог всё не давал… Первый только в шестидесятом появился, Коленька. А второй в шестьдесят четвёртом — Сашка. Мы к тому времени родителев уже схоронили и в их доме остались… Много работали… Много… А здесь пшеница! — дед оттянул громадную крышку, накрывающую отверстие в земле под навесом, — три тонны! Скотину кормить. У нас нынче три коровы и два бычка на откорм. Овцы-то так, на соломе с сеном перебьются. Да… На совхоз, конечно, работали. А как же? Куда же денешься? Я конюхом. И сейчас коня держу — айда, покажу, — дед потащил мужиков за собой в хлев. — Видишь, какой красавец… Лешко зовут. Лешко-Лешко, — дед сунул руку в карман куртки, достал сухарь и скормил коню.

— А где сыны-то? — поинтересовался Славка.

— Сыны? — дед пожевал губами и погладил морду коня. — В тюрьме они!

— Это как же?..

— А так же! Выпили они тут на праздник… Да и не больно много выпили-то… А тут весна… Они ружьё взяли, патроны и пошли на речку. Гусь же летит. Вышли, а там целая стая… Закурить-то кто угостит?

Юрка протянул пачку.

Дед аккуратно достал сигарету, размял, сунул в рот и подкурил. Сделав пару затяжек, продолжил:

— Они гусей-то увидали…. И давай по ним стрелять… Много настреляли… Дурной гусь — ему бы врассыпную да улететь, а он в кучу сбился, только крыльями машет: «Га-га… га-га!». А тут Мишка — наш участковый — прибежал, орёт: «Вы чего, мать вашу, стреляете прямо в селе, да ещё по совхозным гусям?!» Гусь-то, вишь, совхозный оказался, ага… Потому и улететь не мог, — дед глубоко затянулся, горестно выдохнул клуб дыма, затушил на огрубевшей ладони сигарету и положил бычок в карман. — Не курю я последнее время помногу — не могу чё-то…

— А дальше? — Антон пытался погладить Лешко, но тот фыркал и отворачивал морду.

— А чё дальше? Дальше суд… Я адвоката нанял, прокурору бычка обещал, судье тоже… Но один год колонии им всё равно приписали. Теперь вон в Сургуте сидят. Вы думаете, я чё про Сургут-то вас всё пытал? И бабка сразу… В Сургуте они, ага! В Сургуте… Ну, пойдёмте, я вам не всё ещё показал…

Много у деда Архипа было всего. И картошки, и зерна, и кур, и овец, и коров. Большое хозяйство, огромное. А рук не хватало! Снохи помогали, но, как сказал дед: «От баб рази толк?».

Через час они сидели за столом. Баба Нюра подкладывала командировочным вкуснейших «каклетов», отварной рассыпчатой картошки с топлёным маслицем, хрустящих солёных огурчиков, квашеной капусты с пахучим подсолнечным маслом и сопливеньких беленьких подгруздков с лучком, а дед нарезал себе «Краковской», закусывал ею разведённый «Рояль» и нахваливал. Анна Васильевна раз только налила себе полстаканчика, а потом просто сидела и смотрела на братьев. Видно было, тоскует она по сыновьям, а то, что ребята с Севера, только добавляло горечи в её печаль.

Наутро Антон ни свет ни заря ушёл в контору. Вернулся часа через два злой, как цепной пёс.

— Не будет сегодня урода этого — Ростислава Игоревича! — с порога выкрикнул он.

— Да ладно! — Славка с иронией посмотрел на Антона. — И чего делать будем?

— А ничего! Командировки я отметил, работу сделали — через три часа брат пригонит мой жигуль, и свалим.

— А чего на твоих «Жигулях»? — удивился Юрка.

— А этот урод, кажется, приказал машины не давать…

— Сынок, — подал голос дед Архип, — в конторе-то говорил, что свинарник строить нельзя?

— Конечно!

— Ну так вот вас и не пущают, ага! Это ж инженерова идея: свинарник строить посередь села, а говно в болото сливать.

— Ё-кар-ный ба-бай! — хлопнул себя по лбу Славка. — А я думаю: чего нас тут так «привечают»? Теперь понятно. Ладно, собираемся, завтракаем и уезжаем. Дед, завтраком накормите?

— Дык, конечно. Исчо и спиртику налью.

— Не-е-е-е-е! — все разом замотали головой, но за завтраком всё-таки по рюмке братья выпили.

— Спасибо, Архип Дмитриевич! Спасибо, Анна Васильевна! — Славка раскланивался перед стариками возле Антоновой машины. — Приютили. Накормили…

— Да чё там… — махнул рукой дед. — Вы же по совести работали… Чё хороших людей не приютить — да, бабка?

— Тем боле с Севера… — согласилась баба Нюра.

— Ладно. Поехали мы, — Славка пожал деду руку и забрался в машину, тесня Юрку и ящик с аппаратурой.

Антон включил передачу, газанул и потихоньку по мёрзлой земле стал выруливать на дорогу. Юрка повернулся и посмотрел на стариков. Дед держал руку козырьком и смотрел им вслед, а баба Нюра крестила машину.

***

— Я сегодня спал и подумал, — рассуждал Славка, лёжа на спальнике на столе в фотолаборатории Центральной партии, — что же у нас за страна-то такая? Народ же вроде хороший! Чего же мы так живём хреново?

Юрка лежал на соседнем столе и курил; в фотолаборатории курить можно — там вытяжка. Они не пошли к Колганову в общежитие: ни Славка, ни Юрка не хотели встречаться с Надеждой, Раисой и их пацанами. Было больно и неловко оттого, что они, здоровые мужики, ничем помочь не могут. Братья и себе-то ничем помочь не могли…

— …Вот на хрена посадили мужиков? — Славка приподнялся на локте и повернулся к брату.

— А чего их надо было — почётной грамотой наградить?

— Нет. Конечно, наказать нужно! Но зачем же сразу в тюрьму? — Славка взял сигарету, подкурил её и снова лёг на спальник. — Молодец Светка!

Светка — молодец. Это она Серовым устроила «нормальную» жизнь. Сначала приготовила ужин, а потом они с фотографом Хохриным натаскали спальников в фотолабораторию, пока братья ужинали с Емелиным и рассказывали, как съездили.

— Молодец, конечно, — согласился Юрка. — Она сказала, что Колька, когда уезжал, все спальники принёс в партию. Он, наверное, просто забыл.

— Наверное… Я вот всё-таки думаю, всё у нас ещё будет хорошо. Вот будет у нас ещё хорошо!

— Ага, только просрали мы всё…

— Ещё не всё…

На дворе стоял ноябрь 94-го. Год назад танки расстреляли Верховный Совет, устанавливая «истинную» демократию. Впереди — «честные» выборы 96-го и кризис 98-го. Много «хорошего» ждало впереди — и страну, и братьев. Много. Но тогда Юрке это было безразлично. Тогда Юрка не верил в свою страну.

 

Интермедия. Житие…

Сначала Юрка жил у брата.

Потом переселился к Ване в общежитие.

Потом снял квартиру и привёз семью.

Наконец, через полтора года после приезда на Север, в одиозном августе 91-го младшие Серовы получили свою квартиру. А досталась она им по наследству от бывшего начальника партии — космонавта!

Нет, не так всё…

У космонавта была четырёхкомнатная квартира… и молодая, расчётливая жена. Квартиру ему выделила администрация посёлка — всё-таки Герой Советского Союза, а жену он нашёл сам. (Кстати — вторую… и, кстати, из-за неё ему пришлось оставить отряд космонавтов, любовь — она такая.) Уезжая, он (по-хорошему!) должен был квартиру сдать, но супруга решила не пускать вопрос на самотёк и извлечь из муниципальной собственности выгоду — затеяв серию обменов, после которых четырёхкомнатная квартира превратилась в трёхкомнатную, трёх — в двух, а ту передали (продали) аэрокосмогеологической партии. А партия на условии обязательной пятилетней отработки выделила её младшему Серову.

Теперь, вроде, всё правильно.

Состояние квартиры оказалось ужасающим. Она была полностью «убита». Когда-то в советских журналах рассказывали, как в 75-м из Сайгона бежали американцы: за ними на крыши отелей прилетали вертолёты, а в свои квартиры с мебелью и прочим барахлом они забрасывали гранаты. Фотографии интерьеров, реализованных взрывными устройствами, прилагались. Примерно в таком же состоянии досталась квартира Серовым. И ещё. В ней водился миллион, а может быть, даже два миллиона тараканов! Окончательно обнаглев, они прямо среди бела дня вышагивали колоннами по четыре по стенам и потолкам — с барабанным боем и развёрнутыми знамёнами. Соня, придя первый раз смотреть квартиру, долго ходила, вздыхала, заглядывала попеременно то в ванную, то в туалет, то на кухню, брезгливо вздрагивала, шевелила губами (Юрка уже приготовился к скандалу), но вдруг изрекла: «Ну и что? Зато своя!» На том и порешили.

(«А поганых тараканов я повыведу — прусаков и пауков я повымету» (К. Чуковский, «Федорино горе»).)

…Квартиру они вычистили. Тараканов в первом приближении «повывели». Но чтобы жить, нужна какая-никакая мебель, а она отсутствовала — совсем! И купить — негде: в магазинах шаром покати. И честно говоря, даже если бы в них хоть что-нибудь водилось, всё равно: денег тоже не было. (Состояние, описываемое словами Воланда: «Что же это у вас, чего ни хватишься — ничего нет» (М. Булгаков, «Мастер и Маргарита»).)

Одну раскладушку они притащили от Славки, вторую — всё же где-то купили. На этих сдвоенных, стянутых скотчем раскладушках младшие Серовы спали (понятное дело, не только — молодые же) почти два года.

Мелкому, Владу, досталась своя комната, ему Юрка из партии принёс топчан. Такими топчанами комплектовалась УНИМОшка (новое здание партии).

Телевизор купили с рук, заняв деньги у Вани. И был это тяжеленный древний ящик, у которого почти не работала зелёная пушка кинескопа, и от этого он показывал всё в розовом цвете. Оптимистичный такой телевизор.

А через два месяца, в октябре, наконец пришёл контейнер из Самары. В нём приехали: стол, ковёр, холодильник, швейная машинка и прочая нужная дребедень, включая веник. И ещё в контейнере приехали обои. И были они аховой расцветочки — сегодня на них никто бы не позарился, — но тогда… Тогда Юрка с Соней взяли их в самарском универсаме с боем.

И начали они жить в своей квартире. Ключевое слово — своей!

Уже поздней осенью (зимой) Серовы решились на ремонт. После того опыта Юрка твёрдо уверовал: заниматься нужно только тем, что делать умеешь, остальное надо заказывать специалистам. Но тогда их и нанять было не на что. Худо-бедно, ремонт сделали. И как бы сказала Юркина тёща, потолки у них вышли «матовые» — покрытые матом, да не в один слой.

К Новому году квартиру кое-как обустроили. А потом постепенно, медленно, не сразу, стали обрастать мебелью. Доставалась она им после торговых «авантюр», в которые ввязывался Нестор Полищук. Тогда все ввязывались…

А началось всё с тюменских стенок. На вырученные с какого-то случайного договора деньги их выкупили прямо на фабрике. В Тюмени, в Центральной аэрокосмогеологической партии был ещё один из гордого племени «деловаров» — тот самый Антон Данилов, он, кстати, и предложил эту «бизнес-операцию». Купили ни много ни мало — около сотни штук. Антон на том конце как-то всё засунул в грузовой вагон — и стенки перегнали в Северный. Там аэрокосмогеологи всем коллективом — двенадцать человек: пятнадцать высших образований и одна кандидатская степень — разгружали этот вагон с девяти вечера до двух ночи. КамАЗ забили доверху, а уже ранним утром, покемарив пару часов прямо в партии, выгрузили стенки себе в гараж. И в партии открылся мебельный магазин!

«Mesdames et messieurs! Bienvenue en meubles solon!» — в общем, заходите, покупайте, дамы и господа, наши стенки!

Никто из рядовых членов аэрокосмогеологической партии не помнит, сколько брали сверху. Да и не их это было дело — принимать деньги от покупателей. Их делом стала доставка мебели «по адресу». Полевики переквалифицировались в грузчиков. В «энцефалитках», кирзовых сапогах, небритые, но в очках, они выглядели колоритно в этой новой роли и, что интересно, как-то подозрительно легко с ней освоились, будто всегда этим занимались.

— Так, мать, всё! До подъезда мы тебе доставили — дальше сама. Гриш, разворачивайся! — командовал Зинчук. У него лучше всех получалось общаться с клиентами.

— Сынки… — начинала причитать очередная бабка, — да что же я… Да как же я… пять здоровенных ящиков-то упру? На третий этаж… Да где же я народ-то возьму?.. Сын на работе…

— Ничего не знаем, мать. У нас в договоре доставка до подъезда, — сморкаясь на землю и вытирая пальцы о штаны, отнекивался Влад. Остальные, искоса поглядывая, курили возле машины.

— Сынки, — переходила на заговорщицкий тон бабка, — а я вам бутылку дам.

— Да ты, мать, озверела?! — изображал обиженную невинность Влад. — Посмотри! Мы же непьющие!

Бабка подозрительно глядела на небритые рожи и понимала — разводят на деньги.

— Сколько?

— По тысяче с этажа…

— Бога побойтесь, сынки!

— Так, мать! Мы грех на душу брать не хотим… — Влад круто разворачивался: — Грузись, мужики!

Мужики давили каблуками окурки… и начинали не торопясь загружаться в «шишигу».

— Согласна, сынки… Согласна!

И они поднимали очередную стенку на заказанный этаж.

Уже после пятой или шестой стенки делали это легко и непринуждённо, зная, на какой ящик нужно два, а на какой — три человека для перехвата на лестнице. Поднимая, космогеологи лихо разворачивались на этажах, придавливали к дверям случайно попавшихся им на пути жильцов, не стеснялись в выражениях, ходили в квартирах по коврам в грязных сапогах. В общем, вели себя как заправские свиньи.

По окончании Влад брал деньги, пересчитывал, слюня пальцы, и доверительно сообщал:

— Если нужно, могём собрать. По отдельной расценке. Пять прóцентов от стоимости. Но вечером! Посля семи.

А собирались стенки гадко.

Первую, выставочный образец, два дня собирали всей партией. Сделали кучу лишних дырок, по нескольку раз перевешивали дверцы и вставляли зеркала, все переругались, охрипли, но освоили сборку «на ять». Это стало у них дополнительным неконтролируемым доходом.

Те три торговые недели впоследствии вспоминались как один из самых плодотворных и осмысленных периодов жизни в партии. А как же? «Сыт, пьян и нос в табаке!» А главное… деньги!

Особенно понравился этот род деятельности Славке. Он потом долго бродил по посёлку, прикидывая, где бы кому чего-нибудь собрать. И не то чтобы его сильно тянул сам процесс… Но когда купленный младшими израильский грибной порошок с картошкой становится «замечательным» обедом — синюшной курицы не на что было купить — волей-неволей начнёшь задумываться, где бы перехватить денег.

Итогом их первой маркетинговой операции стал заработок в виде стенки каждому участнику авантюры, простите, бизнес-операции.

Так у Серовых появилась стенка.

Потом так же появились кухонный гарнитур и телевизор, Ванькин к тому времени сдох окончательно.

К 94-му младшие Серовы привели квартиру в божеский вид, несмотря на повальный дефицит и полное отсутствие денег. Влад уже оканчивал начальную школу. Коту Василию исполнилось три года. И они пережили смерть собаки.

Тот Новый год был переломным для них. И, наверное, не только для них, но и для Северного, да и для всей страны.

А началось всё 31 декабря. Нестор выдал какие-то заблудшие деньги. Юрка их пересчитал, вздохнул и пошёл домой через «Стекляшку», так все в посёлке называли продуктовый магазин «Славутич» — хлеба купить, а может, ещё чего…

Времени было около восьми, скоро закрытие — тогда все магазины работали до восьми. Юрка зашёл и обалдел… В жизни он не видел такого изобилия! Прилавки ломились от немецкой колбасы, голландских сыров, польской водки и итальянского шампанского. А в овощном продавались бананы, яблоки, свежие помидоры, огурцы и невиданные до той поры ананасы!

Сон! Наяву!

Кажется, он потратил все деньги и накупил сколько смог унести. Юрка боялся, что завтра всё это, как мираж, раз! и исчезнет.

И Соня тоже долго не могла поверить в чудо, всё пытала, где он это взял, откуда добычу приволок.

То был один из запоминающихся Новых годов. А до него самым чудесным был Новый год 91-го. Тогда незадолго до праздника родители потихоньку поинтересовались у Влада, какой бы он хотел подарок от Деда Мороза? Вот на что они рассчитывали?.. Мальчишка подумал и заказал большого плюшевого зайца. Серовы ахнули: где же такого зайца можно достать? Тут обычной плюшевой игрушки днём с огнём не сыщешь, а уж зайца… да ещё большого… Но перед самим Новым годом они случайно забрели в один неприметный магазин-сельпо и обалдели: на прилавке сидел огромный фиолетовый плюшевый заяц. Чудо, да и только! У Влада и у его родителей в тот год был замечательный праздник.

И вот — спустя два года — в магазинах появилось, по тогдашним меркам, всё! Абсолютно всё! Правда, денег негусто. Но после Нового года Юрке вдруг стали регулярно выплачивать зарплату. И Соня устроилась на работу.

Наконец-то младшие зажили как люди. Казалось, наступила эпоха благоденствия, но… В марте следующего года всё пошло не так…

 

Рассказ десятый. Последняя полевая работа

В марте следующего года у Юрки случился, как это принято сегодня называть, системный кризис. Через пять лет работы в Северной аэрокосмогеологической партии он вдруг понял: ему всё надоело. Героизм полевых работ, мировые достижения в области «прикладной космонавтики», инженерная геология, экология, аэрокосмогеология — всё! А ещё совсем замучили сны. Какие-то неясные, мутные… мглистые, белые, как февральская метель. И хоть ничего конкретного в них не показывали, повадились они сбываться.

Впрочем, причин для системного кризиса было много. Поводом же к его началу стал последний Юркин полевой выезд. Надо сказать, к марту 95-го Юрка на полевые работы почти не выезжал. Подповерхностной радиолокацией по-прежнему занимались Славка и теперь уже совсем зрелый специалист Влад Зинчук — они и ездили. Юрка получил группу цифровой обработки изображений и, со словами «не хрен по полям мотаться — и без тебя есть кому» — был отправлен на вычислительный центр. «Центр», правда, громко сказано, но худо-бедно в нём имелось четыре персоналки, устройство ввода изображений с аэроснимков и два комплекса цифровой обработки: аэрокосмических изображений и сигналов подповерхностной радиолокации. Для группы из трёх человек — мощности вполне достаточные.

В целом жизнь у Юрки была ничего себе. За год до этого партия заключила пару выгодных договоров с «Пурнефтегазом», и у космогеологов наконец-то появились деньги, причём такие, что летом Юрка с семьёй даже смог поехать в Крым. Правда, поездом и всего на десять дней, но всё же! Поэтому, когда в феврале Юрку позвали профессионально заняться геоинформатикой в «СеверАСУнефть», он покрутил носом и высокомерно отказался. Здесь он сам себе голова, а обеспечение — и программное, и техническое, и денежное — его вполне устраивало.

Одним словом — было «хорошо».

Хорошо-то хорошо… Да вот только много стала пить партия. Она и до этого не отличалась трезвостью, а тут просто взяла себе лозунг Короля-Солнца «После нас хоть потоп!». Иногда получалось весело, но чаще — грустно…

Славка завалился к брату на ВЦ в один из погожих мартовских дней, утром часов в девять. Завалился и сходу предложил: «А не пропердеться ли тебе, брат?» Прямо так и сказал, невзирая на присутствие двух молодых Юркиных сотрудниц, девушек — Ёлки Марчук и Ани Мишиной. Партия занималась полевыми работами, и нравы были «брутальные». Юрка с интересом посмотрел на брата и полюбопытствовал: а что, собственно, тот хочет конкретного предложить? А поехать вместе с Владом на снегоходе на озеро Белое и полоцировать его «Удавом». На Белое? На Белое. «Удавом»? «Удавом».

Здесь нужно немного рассказать об «Удаве». («Удав», наверное, не стоит писать в кавычках; аппарат для партии был как живое существо, его звали Удав). Удав представлял собой длинноволновый георадар, разработанный Рижским институтом инженеров гражданской авиации, и проходил он в Аэрокосмогеологии полевые испытания в рамках подготовки аппаратов подобного типа к участию в автоматической межпланетной экспедиции «Марс-96». Да-да, ни много ни мало, «Марс-96»! Хотите — верьте, хотите — нет, но космос от Юрки всегда был рядом, только руку протяни. Марсианский Удав должен был бы ползать за аэростатом по поверхности Красной планеты и передавать на базовую станцию информацию о строении марсианской поверхности. Собственно, воду собирались искать с помощью него. Там же всё воду ищут, на Марсе этом: где вода — там жизнь, а марсианская жизнь не даёт покоя со времён открытия марсианских «каналов».

В Аэрокосмогеологии аэростата не было. Таскали Удав — прицепив или к ГАЗ-69, или к снегоходу «Буран», или как бурлаки, за собой. А с водой и жизнью в Западной Сибири было проще: и то и другое наличествовало в полном объёме.

Физически георадар представлял собой два герметичных цилиндра, по метру длиной, наполненных умной радиоэлектронной аппаратурой и соединённых толстым кабелем. Сзади у прибора имелся двухметровый гибкий резино-металлический хвост. Спереди — оптический кабель для соединения Удава с регистратором. К регистратору прилагался оператор. Кто собирался стать оператором на Марсе — неизвестно, а в Северном операторствовали сотрудники группы подповерхностной радиолокации Славка и Влад. Иногда, по просьбе трудящихся, Юрка.

— Удавом, говоришь… А сам чего? — заботливо поинтересовался у брата Юрка.

— Коленки… — скривился брат. — Болят, заразы… Сил нет!

— Ну да… Коленки? Болят? А ехать нужно срочно?

— Ну не то чтобы… — начал нудить брат. — Просто всё собрали… приготовили…

Юрка вздохнул и пошёл переодеваться. Полевая одежда в партии хранилась на складе, проблем с этим не возникало. Юрка надел тёплую поддёвку, брезентовые штаны, водолазный свитер, шерстяные носки, унты, ватный полушубок, рукавицы, перчатки для общения с регистратором Удава и, конечно, шапку-ушанку — куда же без неё? Переодевшись, вышел в гараж. Там возле «Бурана» возился уже одетый Влад. Помогал ему Гришка. Что-то они шаманили с двигателем. Мотосредство российское, потому подлежало регулярному тюнингу.

— Лыжи не берём? — огляделся Юрка.

— На хрена? — Гришка смотрел на просвет зазора у свечи. — Вам тут ехать десять километров… Кругом дороги — почти в посёлке будете.

— Ну, так-то да…

Влад поднялся с колен и посмотрел на Юрку:

— Готов?

— Всегда готов! Сейчас Славка термос принесёт — и поехали.

— Лажовщик! — хохотнул Гришка, закручивая свечу на место. — Они с Калгановым уже бутылку заначили.

— Да и хрен с ними, — Юрка подкурил сигарету. — Пусть развлекаются.

Примчался на «больных коленках» Славка и притащил термос с бутербродами.

— Как, мужики? Вы готовы? — подозрительно азартно суетился он. Точно: у них с Колгановым бутылка!

— Готовы-готовы, — ворчал Влад, забираясь на «Буран».

Юрка затушил в пепельнице сигарету и сел вторым номером, поставив ноги на цилиндры Удава, который уютно свернулся вокруг технического отсека «Бурана».

— Готов? — через плечо бросил Влад.

Юрка надел рукавицы и обхватил Влада:

— Готов!

— Поехали… — Влад завёл «Буран», натянул на лицо балаклаву и прямо из гаража стартанул в морозное утро.

Погода была классная! Небольшой морозец — градусов двадцать-двадцать пять. Безветренно. Солнечно. Днём в такую в марте даже можно загорать, как в горах. Хорошая погода!

Первая, бóльшая часть пути у них лежала по обочине автомобильной дороги. На приличной скорости — километров тридцать в час — за пятнадцать минут долетели до поворота на грунтовую дорогу к озеру. Ещё через десять были на южной оконечности Белого.

Озеро Белое — уникальный природный объект Северных Увалов, расположено в одиннадцати километрах северо-восточнее посёлка Северный. Его уникальность — в глубине. При размерах полтора километра на пятьсот метров она доходит до восемнадцати метров! Происхождение озера неизвестно. Других таких глубоких озёр — в том районе нет. Обычная глубина для северных склонов Сибирских Увалов — три-четыре метра. А тут — восемнадцать! И, конечно же, про него врали и врут. Самое большое враньё: озеро — последствие ядерного взрыва. Дескать, проводились эксперименты по повышению нефтеотдачи (одна версия) или по созданию глубинных нефтехранилищ (вторая, более распространённая) — и получилась воронка (или провал) там, где не должно быть ничего, кроме леса. Этот «подводный» лес дайверы даже на видео снимали.

Ещё раз: всё это безответственные враки! Эксперименты такие проводились, но не в том районе. Озеро — вероятнее всего, «борозда» от ледникового «бульдозера». «Бульдозер» -то был ого-го! «Ковш» почти километр в высоту. А деревья — обычный топляк, напитанные водой корни тяжелее крон — вот и торчат они кронами вверх, будто так и росли.

Как бы то ни было — озеро интересное, народ Северного его любит, и летом там порой — как на хороших черноморских пляжах в советское время: присесть негде. Вода в нём — чистая, прозрачная! Не зря Белым называется.

Лоцировать они решили, начиная с берега — так интереснее получались результаты. Развернули Удава, привязали верёвочными тралами к «Бурану», открыли первый цилиндр Удава, включили внутреннюю аппаратуру, провели проверку с регистратором, закрыли цилиндр и приготовились к лоцированию. Влад сел на место водителя, Юрка развернулся к нему спиной (лицом к Удаву). На груди у него прикрытый полушубком прогревался включённый регистратор. Серов пощёлкал тумблерами, протестировал георадар, включил запись регистрации и ткнул локтём Влада в спину: «Поехали!».

Ничего сверхъестественного в лоцировании нет. Едешь, следишь за аппаратурой и… собственно, всё.

Озеро по форме напоминает «итальянский сапог», самое узкое место — «щиколотка» на расстоянии пятисот метров от южной оконечности озера. До «щиколотки» доехали без сюрпризов. Но как только переехали, под ними хрустнул лёд.

Нет-нет, провалиться они не могли. Март месяц, толщина льда не менее полутора метров. Но на Севере тяжёлый лёд сам себя продавливает, на поверхности выступает вода, она замерзает, её заносит снегом, потом снова проваливается, и снова… и снова… Формируется эдакий ледяной пирог со слоями воды и воздуха. Такой слой под ними и хрустнул. Не страшно.

Едут дальше — опять хруст, снегоход явно просел. Влад, не останавливаясь, — тут не дай Бог остановиться! — прибавил газу. А Юрка заметил, что в следе «Бурана» появились чёрные пятна. Вода! Но они мчатся дальше. Середина второй части озера. Снегоход на скорости вдруг резко завалился набок вправо, Влад сбросил газ, выруливая, «Буран» тут же продавил лёд слева, выровнялся, взревел, захлебнулся и заглох. Всё! Приехали! На всю гусянку, по самые подножники, снегоход стоял в воде и тихо потрескивал остывающим двигателем.

— Зашибись! — Влад рывком снял шапку и балаклаву. — Выходим! Отцепляй «змея» — будем сдавать назад…

Хорошее дело — «выходим»! На улице минус двадцать пять, вода под ногами — плюс три… Вот ведь! Деваться, однако, некуда: надо выбираться. Юрка снял регистратор, отключил, отцепил оптический кабель, запаковал регистратор в коробку для транспортировки, встал и шагнул с «Бурана». Вот сволочь! Унты совсем не приспособлены мерить лужи: мгновенно пропитались водой. Пока она ещё не такая холодная — подогревается теплом ног, носков, внутренностей унтов. Но это ненадолго… Пройдя вброд пару шагов, Юрка ступил на твёрдый наст и занялся Удавом. Отвязал его, оттащил метров на пять на сухой участок, скрутил оптический кабель. Влад тем временем обходил «Буран», заглядывая под гусянку, пытаясь сообразить, как выбираться.

— Хорошо сели? — Юрка раскрутил цилиндр, выключая внутреннюю аппаратуру.

— А хрен знает… Сейчас попробую сдать назад.

Влад взобрался на «Буран», завёл, подождал несколько секунд, пока выровняется двигатель, и, включив задний ход, потихоньку газуя, попытался выбраться. Гусянка молотила воду, но не сдвигала снегоход ни на сантиметр. Тогда Влад переключился на передний ход и, встав на ноги и раскачивая снегоход из стороны в сторону, стал прибавлять газ. «Буран» дёрнулся, выбрался на лёд, но тут же промял его и провалился в снежницу.

— Вот сука! — Влад зло сплюнул.

Достали сигареты, закурили.

— Надо настил какой-нибудь, — рассуждал Влад. — Разгрузим снегоход, выберемся на лёд, остальное так перетаскаем… на руках.

— Ага. Настил… — Юрка ещё раз затянулся, выкинул окурок и надел рукавицы. — Топор давай.

Влад откинул сидушку, достал топор:

— Держи. Лыжи бы не помешали… У берега снега по ноздри.

— Лыжи бы не помешали. Но мы, чудаки, их не взяли. Стихи…

Юрка пошёл к берегу, до него было метров двести. На краю озера толщина снега резко увеличилась, а возле самого берега Серову пришлось уже ползти. Но хуже было другое. Он не видел подходящей сосны или берёзы. Берег не дикий — всё подходящее давно пошло на дрова в мангалы. Юрка зацепил ладонью снег и сунул в рот. Сзади зарычал «Буран». Серов оглянулся — Влад снова пробовал раскачкой выбраться из снежницы. И снова «Буран», взревев, выскочил на лёд, но заглох — видимо, провалился. Нужен настил… Высмотрев наконец добычу, Юрка пополз к подходящей сосёнке. Пока рубил, Влад сделал ещё пару попыток…

…Притащив четыре метра сосны, Юрка так вымотался, что у него дрожали ноги. Влад сидел на сухом и курил.

— Вторую не притащу, — сказал Юрка, садясь рядом. — Без лыж — полная задница. Дай закурить…

Они сидели, курили, а Юрка прикидывал: через сколько их хватятся и приедут на «шишиге»? Получалось, не раньше чем через пару часов, а то и через три-четыре. К тому времени они с сырыми ногами точно окочурятся! И бросать ничего нельзя.

— Хрен кто нас дотемна искать будет… — как бы услышав Юркины мысли, заметил Влад и щелчком отправил бычок в снежницу. — Давай ветки руби и настил готовь, я заведу и покачаю, а то вмёрзнет — до весны не выберемся.

Юрка докурил, поднялся и начал обрубать ветки.

Минут через двадцать они сделали подобие настила и подвели его под лыжу «Бурана». Влад, не забираясь на снегоход, завёл его и двинул вперёд. «Буран» с лёгкостью въехал на эту подушку и так же легко провалился вместе с ней под верхний слой льда.

— Б… дь! — синхронно выдали парни.

«Буран» стоял в снежнице, а с таким трудом доставшийся настил пускал под ним пузыри. Юрка молча взял топор и пошёл к берегу. Пока он брёл, Влад опять забрался на снегоход, завёл и, раскачивая, начал выбираться. Юрка оглянулся посмотреть на безнадёжные попытки, но махнул про себя рукой и продолжил поиск подходящего дерева. А «Буран» всё ревел и ревел, ревел и ревел… Влад совсем озверел. «Сейчас он или ремень порвёт, или мотор спалит — тогда нам точно п…ц!» — думал Юрка. Когда он выбрал себе новую «жертву» и снова забрался по пояс в снег, рокот двигателя вдруг стих, Юрка услышал крик и повернулся. Влад махал руками. «Что ещё?..» — засуетился Юрка, выполз обратно на озеро, поднялся и побежал трусцой. С полпути он уже увидел, что Влад отогнал «Буран» на сухой участок и теперь сидит и курит, дожидаясь Юрку.

— Давай грузить всё и сваливать.

— Опять… провалимся… — Юрка дышал тяжело, — с грузом-то…

— Провалимся — будем выбираться, а так околеем скоро.

Они погрузили Удава на снегоход и закрепили…

Юрка сел в обычное пассажирское положение, и Влад рванул на полном газу. Юрка понял: Влад хотел на скорости проскочить все снежницы.

Пока мчались по озеру, Серов потихоньку молился, чтобы выдержал сучий лёд… чтобы добраться до берега.

Выдержал! Через три минуты они были на берегу и, не делая остановки, сразу рванули в посёлок. Оба знали: сырые унты и сырые ноги через полчаса превратятся в ледышки — и тогда…

Они мчались, а унты и штаны покрывались ледяной коркой, но для начала это было даже хорошо: корка защищала от набегавшего морозного воздуха. А ещё через пару минут Юрка почувствовал, что не надел рукавицы и у него совсем сырые перчатки, но останавливать Влада не стал. Зинчук остановился сам; у него тоже были только тонкие перчатки.

— Они всё равно бы нас хватились! — уверенно сказал Юрка, надевая рукавицы.

— Угу… — промычал Влад. — Сел?

И они опять помчались по дороге.

Ещё через пятнадцать минут въезжали в партию.

Дверь открыл пьяный Гришка:

— О! Вернулись… А чё т-так припозднились? Мы вас уже час ж-жём!

— Брательник! — Славка ворвался в гараж и лез обниматься к Юрке. От него густо пахло водкой. — Вернулись! Ну что, проперделся?! — хлопал он Юрку по плечу. Потом наконец рассмотрел лёд на унтах и штанах и переполошился: — А чё это вы сырые все? А? И во льду? Чё случилось-то?

— Провалились мы, — слезая с «Бурана», буркнул Влад, — в снежницу. — И, повернувшись к Юрке, кивнул в сторону Гришки и старшего: — Эти бы нас поехали выручать, да?! Эти?! Ур-р-р-роды!

Зло рассмеявшись, Влад зашвырнул мокрые перчатки в угол гаража и ушёл в партию.

— А чего он? — обиделся Гришка.

— Да так, настроение хреновое… Зуб, наверное, болит. — Юрка отправился вслед за Владом. Сзади семенил пьяный брат и всё пытался узнать, что случилось и почему у Влада болит зуб.

Через четверть часа они сидели на кухне и пили вместе со всеми водку, ноги при этом держали в тазике с чуть тёплой водой. Ноги отходили, и если бы не водка, то можно было бы выть от боли. Пальцы побелели и не хотели слушаться.

— Э! — мычал пьяный Колганов и лез с рюмкой к плачущему Славке.

— …Фигня всё это, — махал руками Казаев. — Вот у меня…

— Заткнись! — оборвал его Влад. — Заткнись и налей ещё.

Налили. Юрка выпил, откинулся на спинку стула и вдруг со всей ясностью, со всей неизбежностью свершившегося осознал, что больше он не хочет работать в этом коллективе. Что-то с ним случилось. Что-то неправильное. Это — уже не тот коллектив, который четыре года назад, если бы потребовалось, готов был не раздумывая ночью в тридцатиградусный мороз идти выручать никому не известных латышей. Мастерство не пропьёшь… Кажется, они что-то пропили. Пора было разбегаться…

Через полгода — в декабре, перед самым Новым годом — Юрка, по приглашению заместителя генерального директора по земельным вопросам Дмитрия Михайловича Козырева, перешёл в «СеверАСУнефть».

Закончилась Юркина полевая-кочевая жизнь. Летом следующего года он ещё раз поработал в отпуске на полевых в родной партии — пригласили его на радиолокацию, пока Влад и Славка находились в отпуске. Но это уже так… отголоски. Этап жизни был окончен. Начиналась новая — совсем другая, обыкновенная жизнь.

 

Интермедия. Обыкновенная жизнь

98-й начался с деноминации.

Она не стала ни для кого сюрпризом, её давно ждали, она была объявлена ещё в августе 97-го.

Сюрпризом деноминация не стала, но неприятные последствия оставила. Убирали три нуля, и цены округлялись до рублей — от копеек все давно отвыкли. Если пачка сигарет стоила раньше 2500 рублей, то в новых ценах ей «2.50» никто не назначал, сразу поднимали до трёх рублей. И так во всём. Сколько в процентах потеряло население на этой деноминации, никто не оценивал, а если и оценивал, то не публиковал.

Вообще, с деньгами ситуация складывалась непонятная. Цены на нефть — главное богатство Русского Севера — упали за 97-й в два раза, ликвидности в стране катастрофически не хватало, правительство искусственно удерживало цены на валюту, а народ, ещё не понимая твёрдой обратной зависимости цены на валюту от цены на нефть, недоумевал: куда пропали доллары и почему дорожают импортные товары? А доля их на Российском рынке после 93-го неуклонно росла, вытесняя собственные товары. Даже колбасу. Даже макароны. Даже водку!

Юрка к 98-му стал человеком обеспеченным. Зарплата за два года работы в структуре Северной нефтяной компании хорошо подросла и сделала жизнь комфортной. Денег теперь хватало на все разумные потребности семьи. Можно сказать, младшие Серовы впервые ощутили, что такое северные деньги. Летом 97-го Юрка с Владом снова отдыхали в Крыму, причём добирались туда уже самолётом! Кто бы мог себе такое позволить в 94-м?! Кроме того, за 96-97-й Юрка отучился в Центре подготовки космонавтов и получил второе высшее образование. Младший Серов возмужал, заматерел и уже не был тем сопливым студентом-аспирантом, который со страданиями и слезами приехал в 90-м. Шёл ему тридцать четвёртый.

Славка к 98-му тоже уволился из Аэрокосмогеологии — там всё сломалось окончательно. Он устроился в Северную энергетическую компанию. Фирма занималась транспортом электричества из Сургута на Ямал и платила хорошие зарплаты.

Финансовое благополучие было, спокойное существование — тоже, но братья скучали. Они привыкли к неустроенности полевой жизни, к экстремальным условиям, им не хватало острых ощущений. И в январе 98-го Серовы стали подумывать о лыжном переходе через всю тундру Западной Сибири: из Северного — в Салехард. Не в тот год, конечно… Может, на следующий или через год. И они с энтузиазмом взялись тренироваться по выходным в окрестностях посёлка. Тренировки продолжались весь февраль и март, но с первыми настоящими оттепелями закончились до следующего года.

И тут с первыми настоящими оттепелями неожиданно — кто же этого ожидает? — закончилась Юркина сытая спокойная жизнь. В Северную нефтяную компанию пришёл новый генеральный и разом снял все надбавки на оклад, сократив зарплату на две трети. Это была ещё не катастрофа, хотя и весьма чувствительный финансовый удар. Поначалу Юрка думал: да ладно, утрясётся… Но к маю ситуация усугубилась: картографов (а Юрка занимался геоинформатикой и цифровой картографией) лишили государственной надбавки за секретность. Вот это было уже чересчур!

И тут их, картографов, срочно вызвали в Москву. Генерал пришёл не зря: Северная нефтяная компания затевала объединение с ЮКОСом, и ГИСовское подразделение ЮКОСа решило ознакомиться с наработками картографов «СеверАСУнефти».

— Сколько у нас на книжке? — интересовался Юрка у Сони за неделю до отъезда. Финансовыми делами в семье младших Северовых заведовала женщина (впрочем, тогда это было заведено во многих российских семьях).

— Тебе зачем? — не желая выдавать «страшную тайну», прищурилась Соня.

— Снимай всё, в Москве доллары буду покупать.

— Да ладно! Зачем?

— Не знаю… Предчувствие нехорошее…

— А с долларами что будем делать?

— Тоже не знаю… Посмотрим… Не пропадут…

Прежде чем снять 24 тысячи (ещё совсем недавно 24 миллиона!), Соня думала долго, почти до самого Юркиного отъезда думала. Это были все деньги, которые Серовы сумели скопить за два последних года сытой жизни. Буквально первые накопления. Но Юрка настоял и уехал в Москву с пачкой денег.

Вернулся он с сорока стодолларовыми купюрами и злой как чёрт. Юкосовцы ему не понравились. Совсем. Напористые, беспардонные и… Да, наглые — они были наглые! «Не сработаемся!» — подвёл итоги поездки Юрка и впал в задумчивость: не пора ли заканчивать с Севером? Такие деньги, что теперь ему платили, вполне можно заработать и в родной Самаре. Его давно звали. Хотя и там тоже был ЮКОС…

— Чего надумал? — пытал его в июле Славка. На правах старшего и теперь более обеспеченного он принёс две бутылки грузинского вина. Братья хозяйничали на кухне, готовили чахохбили. Снова были без семей. Женщины и дети в очередной раз уехали в Самару. А если быть совсем точным: Славкины дети уже два года учились в институтах, Инна отправилась к ним. Влад окончил восьмой класс, работал на обустройстве посёлка и через неделю собирался к матери в Новокуйбышевск. Сама Соня уже две недели была у родителей.

— Чего надумал… — Юрка отрешённо переворачивал на сковороде куски курицы. — А хрен меня знает, чего надумал… С такой зарплатой, как у меня, мы тут долго не протянем. Правда, ты знаешь, Соньке опять повысили!

— Опять?! — Славка отвлёкся от резки лука, и вытер тыльной стороной ладони слёзы. — С чего вдруг?

— А хрен знает, с чего вдруг… Есть подозрение, что «некто» из руководства испытывает нездоровый интерес к нашей Софико. Или здоровый? Не знаешь, как правильно?

— Не знаю… А точно испытывает?

— Точно-точно… И кажется — она не противится этому… Может, уже пора уезжать? Бежать, куда глаза глядят? Сюда бежал… Отсюда бежать… Какая интересная у нас жизнь получается, как говорили в кино.

Так в одночасье всё вдруг стало разваливаться.

Нет-нет… Юрка не был ханжой: он и сам не безгрешен. И студентка Аня… и потом… и ещё… и когда учился в ЦПК… Но тут всё как-то сошлось. ЮКОС, новый генеральный… А ещё младшие Серовы в начале лета пережили потоп, их залили соседи сверху. Горячая вода тогда хлестала из всех розеток, «коротя» всё налево и направо… Кот чуть с ума не сошёл. Теперь нужны были деньги на ремонт. Хотя бы косметический… А денег нет… И опять же обидно — жена получает больше!

В общем, к августу Юрка подошёл неудовлетворённым, злым и раздражённым. Непосредственный начальник не переставая уговаривал потерпеть — ему без Юрки направление было не вытянуть. Юрка кивал, соглашался, но ходил мрачный аки туча и всё время каркал: дескать, это только начало, дальше будет ещё хуже. Как в воду глядел.

15 августа по телевизору выступил Президент и на всю страну заявил: «Девальвации не будет! Это я заявляю чётко и твердо. И я тут не просто фантазирую, это всё просчитано…»

«Вот! — возрадовался начальник. — Точно ничего не случится!» Но Серову не верилось. В 90-м тоже были заверения… И он предложил начальнику продать сколько-нибудь долларов. Сколько не жалко. Он готов их купить. По выгодному курсу. Да хоть по… 6.50! (Официальный тогда считался — 6.29.) Начальник хохотнул и согласился.

Чтобы купить предложенных двести долларов, Юрка пошёл за деньгами в банк. В банке его поразили тишина и безлюдье, как в провинциальном музее. Или как в тайге. Перед грозой. И он неожиданно для себя взял да и снял всю оставшуюся наличность. Все 4654 рубля.

Гроза грянула 17-го. Подул холодный ветер, нагнал брюхатых туч… Правительство объявило дефолт. Курс доллара 18-го поднялся до 6.43, 19-го до 6.85, а 20-го…

Когда 29 августа вернулась семья, курс был уже 7.90.

— Откуда ты узнал?! — допрашивал его злой начальник, дёргаясь глазом…

— Ну ты даёшь, брательник! — веселился старший. — Ну ты даёшь!

Ему самому терять было нечего, он все свои накопления вложил в самарскую квартиру годом раньше…

— Как? Как ты почувствовал? — Соня восхищённо заглядывала Юрке в глаза. Это уже спустя десять дней после того как по телевизору объявили, что курс доллара успешно вышел на орбиту — стал 20.80!

«Хрен бы твой старый козёл такое мог угадать!» — думал Юрка, печально глядя на свою любимую Соньку.

По правде говоря, Юрка и сам не знал: «как» и «откуда». Может, те мглистые сны, которые снились ему с завидной регулярностью? Может… Хотя вряд ли. Никто в них ни о чём не предупреждал. Просто ему вот так показалось — пора покупать доллары! И всё.

В посёлке при таком курсе исчезла вся наличность, и те несколько тысяч, которые снял Юрка, здорово выручили Серовых: и старших, и младших, правда и тратить их особо было не на что, продукты тоже исчезли. Поставщики брали кредиты в долларах по старым ценам, отдавать нужно по новым, и вообще никто никого не собирался кредитовать. На время вернулась талонная система. Юрка бегал по посёлку с высунутым языком в поисках магазина, где можно отоварить талоны на мясо.

Слава Богу, талоны продержались недолго! Продукты завезли. Обесцененную наличность напечатали.

Ближе к зиме, поломав себе карьеру, Соня послала куда подальше своего старого козла. «Мы и Влада с собой возьмём…» — уговаривал её козёл. Но Сонька оказалась умнее. «Ага, — Юрка мысленно показал козлу неприличный жест: — Получил Соньку с Владом!»

А в декабре, перед Новым годом, генеральный для ведущих специалистов утвердил контрактную систему, и Юрка вернул по крайней мере половину докризисной зарплаты (в долларах). Столько на Большой земле не платили, и тема переезда с Севера в Самару закрылась сама собой. Они оставались.

Доллары те Серовым пригодились при поступлении в институт Влада, уже летом 2002-го. Курс тогда был — 31.50. Такие дела… Обыкновенные.

 

Рассказ одиннадцатый. Обыкновенная жизнь

Праздник Святого Рождества Христова, необыкновенный праздник, праздничный праздник, у полуверующего северного контингента вызывал предчувствие приятного ужина и содержательного времяпровождения. К 6 января народ уже успевал отдохнуть от новогоднего стола (в конце прошлого века ещё не было двухнедельных каникул) и отмечал Рождество по-северному широко, хлебосольно. Но в Бога при этом особо не верили, отвыкли за время советской власти… или, точнее, ещё не привыкли в новое… Но отмечали!

И если в 91-м Юрка встречал Праздник в поле на Янг-Яхе (ожидая, дойдут или не дойдут латыши), то в последующие годы Рождество отмечалось как положено — в кругу семьи и друзей. Обычно младшие Серовы праздновали Рождество у старших — 7 января у Сашки день рождения. Но в 99-м Славка с Инной уехали на январские каникулы в Самару к детям-студентам, и выбор пал на новых друзей — Калачёвых. Не в последнюю очередь потому, что рядом с их частным домом была единственная в посёлке небольшая деревянная церквушка, куда все собирались пойти ближе к полуночи. (Только через три года в посёлке построят новую, большую, каменную церковь.)

Кроме Серовых к Калачёвым собирались Луконины — Юра и Вера. Личности в Северном известные — Юра позже станет главным энергетиком Северной нефтяной, но и в конце века он был уже человек немаленький. Однако северные люди демократичны, по крайней мере, таковыми были в прошлом веке.

Серовы заявились к Калачёвым часам к семи, и хоть Луконины задерживались в пути, сели за стол. Как там по правилам сочельника: «Не есть до первой звезды»? На Севере это правило звучало немного парадоксально, в начале января первая звезда, если нет пурги, появляется уже часа в два дня. И праздновать можно было начинать с обеда — ещё на работе. Учитывая некоторую вольность северных нравов, так многие и поступали, приходя домой уже в сильно приподнятом настроении…

Серовы пришли в семь — звезда давно была на месте! — и сели за стол отмечать. Четверо двоих не ждут! А к восьми подтянулись и Луконины…

…Застолье было в самом разгаре… Стол ломился от еды: Татьяна — хозяйка хлебосольная, да и Соня с Верой принесли с собой всякие деликатесы. Алкоголя тоже вдоволь: не начало 90-х… Женщины активно обсуждали свои темы. Мужики уже успели поговорить «за политику», про автомобили и футбол — Юрка терпеть не мог ни того, ни другого, ни третьего, но старался быть в курсе, даже что-то знал про Ривалдо — и теперь остановились на выпивке.

Уже несколько лет как в стране появилось много всяких иностранных алкогольных напитков, о которых в стародавние советские времена знали только из кино. Виски, джин, ром… Хотя нет, про кубинский ром и сигары в 70-е знала вся страна: тогда Куба расплачивалась с СССР сахаром и этими деликатесами (которые, кстати говоря, народ не понимал и не оценил).

— А я вот никогда текилу не пробовал… — жаловался хозяин.

— Что, совсем? — пробасил Луконин, закусывая грибком очередную рюмку. Бас был густой, как у парохода. Такая особенность организма у него, возможно, выработалась за время прохождения срочной службы в военно-морском флоте.

— Как можно не пробовать «совсем» или «не совсем»?! — обиделся Володя.

Юрки переглянулись:

— А хочешь, мы сейчас сделаем текилу?..

— Ага… Сделаете… Как же вы её сделаете?

— Текила — кактусовая водка? Сейчас сделаем!

Дом у Калачёвых был устроен с большой остеклённой верандой — там у них росла-цвела куча всяких домашних растений, и в кресле жила догиня. Догиня тут ни при чём, но в углу возле кресла на тумбочке стояла здоровенная опунция с листьями-ладошками, утыканными длиннющими иголками. Её-то Юрки и взяли в качестве исходного сырья для приготовления кактусовой водки — «текилы».

Шипя и матерясь, они отрезали пару «ладошек», вырвали большие трёхсантиметровые колючки плоскогубцами. Потом Луконин полотенцем отчистил зелёные лапы от мелких колючек, они в изобилии растут вокруг больших, порезал в тонкую лапшу и залил стаканом водки.

— Тут главное — сколько выдерживать настой, — комментировал Луконин. — Если меньше года, получается «серебряная»… если больше трёх, то «золотая».

— А если больше года, но меньше трёх? — Володя с сомнением рассматривал зелёную бурду в кастрюльке.

— Если больше г-о-о-ода… А на хрена тебе больше? Мы чё, ждать будем?! Мы делаем ускоренный вариант. Марля у тебя есть?

— Есть.

— Тащи — фильтровать будем.

Володя сходил в соседнюю комнату и принёс марлю для глажки брюк:

— Пойдёт?

Луконин придирчиво посмотрел на свет:

— Пойдёт! И давай ещё одну посудину… Ты, тёзка, лить будешь — а я отжимать…

И процесс пошёл… Через пять минут в стакане, мутно поблёскивая, колыхалась непонятного цвета жидкость, нисколько не напоминающая приличный напиток. Любой приличный!

— Это чё, текила? — засомневался Володька.

— Ага! — хором соврали Юры.

— Нужны ещё лайм и соль, — сумничал Серов. — Я читал, дипломаты пьют текилу с лаймом и солью. «Лизнул-куснул-выпил», — нагло переврал он последовательность.

— А лайм — это чё? — насторожился Володя.

— Лайм — это зелёный лимон, — авторитетно, как энциклопедия, сообщил Луконин.

— Как зелёный? Неспелый, что ли?

— Хрен его знает. Я видел у тебя обычный — тащи! — предложил Луконин.

Лимон он нарезал тонкими ломтиками, а Володька сходил ещё раз и принёс солонку.

— Ну что, мужики, — Луконин на правах главного автора разлил по рюмкам получившуюся мутную жидкость, — хлопнем домашней текилки?

— Как там: лизнул-куснул-выпил? А лизнул как?

— Вот сюда, на левую руку, насыпаешь щепоть соли, — со знанием дела Серов обучал Володю (Литература плюс интернет всё-таки сильная штука!). — Ею же берётся кусочек лимона, а в правую берём рюмку…

— Все готовы? — Луконин держал по-гусарски рюмку. — Вздрогнули!

Володя честно лизнул, куснул и залпом выпил. Тёзки замерли с открытыми ртами. Через мгновение лицо у Володи покраснело, потом побелело, и он с шумом выскочил на двор. Луконин кивнул Серову, и они, не сговариваясь, выплеснули рюмки в многострадальную опунцию.

— Тьфу, гадость какая… — морщась и кривя лицо, выдавил из себя вернувшийся Володя. — Бе-э-э… — его передёрнуло. — Она чё, такая горькая и должна быть?

— Может быть, это кактус не того сорта? — осторожно предположил Серов.

— Что значит «не того»?! Кактус — он и в Африке… в смысле — в Мексике кактус! — пресёк разброд в коллективе Луконин. — Такая вот она, текила. Виски пробовали? Самогон самогоном! Дрянь они там пьют… Дрянь! Пошли водки выпьем! Девчонки заждались… И в церковь пора.

— …Нет, вискарь, конечно, дрянь, но не такая же… — вслух рассуждал Володя по дороге в комнату. — Чё-то мы не так сделали…

— Лайм нужен, лайм — он сильнее вкус перебивает…

— Точно! — кивнул Луконин. — Без лайма, потому так хреново!

— Что ни говори, а всё-таки наша водка лучше! — уверенно, как человек опытный, теперь уже пробовавший текилу, сделал вывод Володя, разливая по рюмкам ледяную водочку.

— Спрашиваешь! — хором согласились Юрки и выпили.

— Мужики, а вы что с кактусом делали? — Татьяна стояла в дверном проёме и держала марлю с отжатым «листом» опунции…

***

Таня умерла через два года. Поздней осенью. Володька принёс с охоты уток, она взялась их ощипывать — неудачно наклонилась и потеряла сознание. Врачи «скорой» — они прибыли через десять минут — констатировали обширный инсульт. Через три дня Таню отключили от искусственной вентиляции лёгких — к тому времени её мозг уже умер.

Было ей сорок два.

Север не щадит своих детей… Обыкновенная жизнь. И обыкновенная смерть.

 

Интермедия. Обыкновенные люди

…Они почти родственники, а по русским традициям — не почти, а самые что ни на есть настоящие. Они — кумовья. Зовут Юркину куму Александра. Ей сорок с небольшим, она украинка, но всю жизнь прожила на Севере. Бывают такие хохлушки… Северные.

С детства судьба её не баловала: отец бросил семью, когда Саше исполнилось десять, и они остались вдвоём с мамой, почти без денег и жилья. Было трудно, временами невыносимо, но она не отчаялась, не очерствела, окончила школу и педагогическое училище, а потом и пединститут, и стала учителем младших классов. Учителем «от Бога». Учителем — с большой буквы. Первым Учителем, какой бывает не у всех. У Юрки такого не было — ученикам Александры повезло больше. И, конечно, — она была Женщиной. Красивой, пышной блондинкой, весёлой и остроумной. Как, наверное, любая женщина, она мечтала о семье с двумя-тремя, а может быть, даже — с четырьмя детишками. И всё к этому шло: был у неё жених, интересный молодой человек — друзья уже ждали свадьбу и их переезд в Израиль… А почему нет? Всю жизнь прожила в холоде на Севере, чего бы теперь не пожить в Израиле, в тепле?

Беда пришла нежданно. За несколько дней до свадьбы она услышала страшный диагноз… Нет, не диагноз, приговор — рак! Север не щадит своих детей… Свадьбу, само собой, отменили.

Два года за Александру шла битва. Два года успехи сменялись поражениями и наоборот. Врачи, дай им Бог здоровья, вытащили. Победили крепкий молодой организм и огромная воля к жизни. Но… конечно, без Божьего провидения такие вопросы не решаются.

Она осталась жива, правда у неё никогда больше не могло быть детей. Молодой человек — надо сказать, он крепко поддерживал её в смертельной борьбе — узнав приговор врачей, не выдержал и сбежал. И она осталась снова одна.

Хотя нет, не совсем. Рядом были друзья. Юрка, Софико, Ёлка.

Александра стала крёстной матерью дочери Ёлки (и кумой Юрки). Возможно, в этом проявилось её желание реализовать себя как мать. Возможно… В заботе о крестнице она обрела смысл существования…

Всё стало ещё интереснее в августе 2005-го. Тогда Александра вернулась из школьного лесного лагеря из-под Тюмени (она туда ездила вместе с крестницей), встретилась с Юркой, долго ходила вокруг да около, а потом наконец решилась и выдала:

— Кум, я там девочку присмотрела… Из детского дома. Хочу взять себе. Чего скажешь?

У Юрки внутри всё сжалось от тоски и печали:

— Сашка, — покачал он головой, — тебе не позволят, у тебя неполная семья. Не разрешат…

— Посмотрим, — не глядя на Юрку, уклончиво ответила она.

Через месяц она привела девочку в дом, а Юрка познакомился с почти своей тёзкой, её звали Юля.

Безумно интересно наблюдать, как из мелкотят и несмышлёнышей вырастают люди, вырастают Человеки! Происходит это обычно годам к четырём-пяти. Но чтобы чудо это свершилось, с ребёнком нужно общаться. Много общаться. Рассказывать сказки, отвечать на его бесчисленные «почему»… наконец, просто разговаривать.

С Юлей всё было запущено донельзя. Она была — Господи, прости! — «зверьком». Почти не умела говорить, пряталась, не шла на контакт. Она вообще мало походила на обыкновенных пятилетних детишек: тех, кто никому не дают покоя своей активностью и любопытством… И Юрка, глядя на неё, снова впал в тоску.

— У тебя ничего не получится, — обречённо изрёк он. — Из неё уже не вырастить полноценного человека. Всё упущено.

— Посмотрим, — хмурилась Александра, пряча взгляд.

Она умела бороться. Жизнь научила. Но кроме борьбы за потерянную девочку ей пришлось выдержать борьбу с чиновниками, дай им Бог здоровья. Ведь они (как и все остальные) не верили, что с ребёнком в такой семье всё будет нормально. «Александра Ивановна, вы же одна! — говорили они. — Вам не справиться!» Она сумела им всем доказать.

Время летит незаметно, минуло четыре года, Юрка с Соней уехали из Северного и устроились в Подмосковье. И однажды, уже в 2009-м, Юркина кума проездом через Москву в Курск вместе с приёмной дочкой оказалась у Серовых.

И Юрка не узнал Юлю. Это была совсем-совсем другая девочка. Смелая, разговорчивая, не по своему девятилетнему возрасту рассудительная. Она училась играть на фортепиано! Она, чёрт нас всех забери с нашими умными прогнозами, хорошо училась в школе! Единственная странность — везде ходила с куклой на руках. «Чтобы привыкала отвечать за других», — пояснила Юрке Александра. Юлина родная мама рожала и бросала, рожала и бросала, четыре раза рожала и бросала. Не дай Бог, но впереди могла случиться битва с «бросальными» генами. А пока…

А пока Юра, гуляя с Юлей по Московскому зоопарку, показывая ей волков, тигров, медведей и жирафов, всё никак не мог совместить её прежний образ с новым, а душа у него пела…

— Ты знаешь, кума… — сказал он влюблённо Сашке, провожая их на вокзале, — а ты ведь сотворила чудо!

— Посмотрим… — улыбнулась она, глядя Юрке прямо в глаза.

Сегодня Александра воспитывает ещё двух девочек, которых взяла из того же детского дома. Теперь она это делает на профессиональной основе. Государство обеспечило деньгами и выделило в Северном трёхкомнатную квартиру, где они живут и поныне. Две сестрёнки, Юля и Юркина кума — Александра. Девчонки называют её мамой.

Всё. Больше не могу. Хватит про обыкновенность жизни. Поехали в поля… Там всё проще и понятнее.

 

Рассказ двенадцатый. Ванька Дьяков

Недавно Ванька Дьяков вернулся из Австралии в Швецию и, прислав эсэмэску, затащил Юрку в WhatsApp. Он бы мог его затащить и из Австралии, не в этом дело. Ванька по жизни обязательно куда-нибудь Юрку затаскивает. Он затащил Серова в «аську» — наверное, они сами уже этого не помнят. К нему в Стокгольм Юрка впервые поехал за границу, к нему же он впервые поехал в Южное полушарие — в Сидней. До Ванькиного отъезда в столицу у Юрки даже мыслей не было перебраться в Москву. Но когда Ванька укатил, Юрка заскучал, затосковал и стал всерьёз подумывать: не пора ли?

Такое необыкновенное, прямо-таки судьбоносное влияние имел на младшего Серова Ванька. Временами Юрка пытался сопротивляться подначкам Дьякова, но в конечном итоге ничего поделать с собой не мог и вёлся на понты, как мальчишка.

«Палыч, ты чё до сих пор не в вотсапе? Палыч, это современно и удобно!» Раньше Юрка про это приложение слышал и от знакомых, и от друзей, и от сына, но только после Ванькиной эсэмэски установил его себе. Слаб человек. Слаб…

Так же в конце прошлого века, в феврале двухтысячного, Ванька стал подбивать Юрку пойти в лыжный поход на Пай-Ер, есть такая гора на Полярном Урале — 1472 метра. Ванька туда собирался с друзьями-альпинистами, коих в Северном, совершенно равнинном посёлке, в те времена было удивительно много.

Жил в посёлке замечательный человек — Коля Ложкарёв. Николай «коллекционировал» самые высокие вершины материков и континентов: Эльбрус, Килиманджаро, Аконкагуа, Мак-Кинли, Косцюшко… С Эверестом у него не задалось, а так даже в Антарктиде побывал на Массиве Винсон. Юрка, было дело, даже пару раз провожал Николая в горы — от Ваньки из Москвы, случайно оказавшись в командировке. Чуть талисманом не стал: дескать, если Палыч проводил и выпил напутственную рюмку, то будет всё ништяк. Всё и было «ништяк». А на Эверест не проводил…

Сам Ванька — тоже вполне законченный альпинист. Взгляд блуждающий, лицо обгоревшее, за дверью рюкзак размером с хозяина. Он даже песни туристские под гитару пел.

«Мы рубим ступени. Ни шагу назад!

И от напряженья колени дрожат…»

Короче, в 2000-м команда из Северного во главе с Ложкарёвым собралась на Пай-Ер и решила прихватить с собой Юрку.

На Полярном Урале Юрка уже бывал, на Мёртвой реке (на Хальмер-Ю). Тогда стояла ранняя осень, и снег только-только начинал ложиться на сопки. Но Полярный Урал зимой — это суровое испытание. К нему вот так, встав утром в воскресенье в семейных трусах, обычный человек совсем не готов. Даже если у него есть опыт зимних полевых работ. Даже если он тренируется. И даже если начисто безумен… Но Юрка, которому без полевых работ в жизни чего-то не хватало, согласился. Тем более, разговоры о лыжном переходе со Славкой (из Северного — в Салехард) так разговорами и оставались. Как-то за месяц до отъезда позвонил Ванька и сказал: «Палыч, мы должны уметь ставить палатку на леднике. И ночевать в ней. Ты умеешь ставить палатку на леднике? Нет? Надо учиться!»

Надо так надо…

Спрашивается: а где в равнинном Северном можно взять ледник? Обсудив вопрос, парни логично предположили, что большое озеро вполне может его заменить.

Рядом с Северным три больших озера.

На севере, в километре от посёлка Кан-То — озеро большое, подходящее, но будущие восходители его вычеркнули сразу. Слишком близко.

Километрах в одиннадцати от посёлка расположено озеро Белое, длинное, узкое, с высокими берегами. Но горный ледник подразумевал большие открытые пространства, к тому же у Юрки были свои особые отношения с зимним Белым. Белое тоже вычеркнули.

Оставалось последнее, с замечательным названием Тету-Мамонтотяй. Что означало сие название, не знал никто. Одно было точно известно, «то» по-ненецки — «озеро».

Славка как-то, инсинуируя перед девушками из краеведческого музея, переводил: «озеро, через которое мама переправлялась на мамонте, и мамонт сломал себе ногу» — ладно хоть динозавров не приплёл.

Озеро располагается километрах в восьми к югу от посёлка, на болотистой равнине. Огромное — восемь километров на четыре — оно практически полностью было лишено человеческого внимания. Лишь зимой редкие рыбаки заезжали за щукой, а летом и вовсе туда не добраться.

На Тету-Мамонтотяй они и решили идти ставить палатку на «ледник».

Было прекрасное февральское субботнее утро. Мороз минус двадцать, солнечно, тихо…

Читатель, наверное, заметил, многие события в книге происходят в «прекрасное морозное солнечное утро» или «солнечное, тихое, по-апрельски тёплое утро». Это означает только одно: в «метель и пургу» на Севере геройские подвиги совершают только выходцы из прибалтийских стран, работники «Латдорстроя» — остальные для подвигов выбирают хорошую устойчивую погоду.

Так вот, то было прекрасное февральское субботнее утро. Мороз минус двадцать, солнечно, тихо. Парни с двумя комплектами лыж и двумя большими рюкзаками — в рюкзаках спальники, палатка, валенки, смена одежды, еда, термосы, примус, бензин (бензин!) и спирт («Спирт мы, Палыч, берём на крайний случай, исключительно в медицинских целях!») — стояли и дожидались машину Ванькиного друга. Друг приехал в девять. Будущие восходители распихали лыжи и рюкзаки по салону и багажнику, сели и поехали на каэску — компрессорную станцию «Газпрома», расположенную в километре к югу от посёлка, на промзоне.

На каэску приехали к краю леса, оттуда в сторону болота тянулась лыжня: нормальные люди на нормальных лыжах делали нормальные лыжные прогулки по лесу, доходили до болота, разворачивались и усталые и довольные возвращались домой. Но это не про Юрку с Ванькой! Этим — дальше.

Выгрузившись и переодевшись, они встали на лыжи и потихоньку пошли.

Что хорошо в лыжном туризме — да и в альпинизме тоже — никто тебя не гонит. Основной девиз: «поторапливайся не спеша», (или, как говорят танзанийские горные гиды: «поле-поле»). Бегать — не то чтобы не нужно, бегать — крайне вредно. Сначала ты быстро идёшь, потом сильно потеешь, потом тебя немного продует, потом ты слегка замёрзнешь, а потом… а потом — «ёк»! Переохлаждение на высоте вещь опасная.

И дышать интенсивно на морозе тоже вредно, тем более в горах. В теории альпинист-лыжник должен быть сухим, с несбитым дыханием, спокойным и уверенным. Но это в теории…

Минут за пятнадцать-двадцать парни выбрались на другой край леса. Лыжня, завернув, весело убежала обратно, а они встали на редколесье перед болотом.

Рям — так называется подобное ландшафтное образование: уже не лес, но ещё и не болото. И это плохо. На болоте в феврале наст плотный — идти можно как по шоссе. В лесу снег рыхлый, его, не задумываясь, нужно тропить. А на ряме — он то глубокий и рыхлый, а то — глубокий и с тонким настом: идти одно мучение, всё время в напряжении, не знаешь, когда провалишься. Тропить приходится по очереди, один идёт, проваливаясь — второй следом, первый выдохся — второй встаёт на его место. Первым пошёл Юрка. Метров через двести уступил Ваньке. Теория, как ей и положено, не работала — взмокли оба. Следующие триста метров шёл Ванька. Потом ещё сто — Юрка… и они выбрались на болото. Дальше пошли веселее.

Погода стояла не просто хорошая, погода стояла отличная! Воздух прогрелся почти до плюса, полный штиль, яркий, бесконечно яркий белый снег, слепящее солнце, звенящая тишина и полное спокойствие. У Джека Лондона это называлось «White silence» — «Белое безмолвие».

Через два часа они встали перекусить и попить чаю. Сидеть на болоте не на чем — перекусывали стоя, только рюкзаки сняли. Да и особо не рассидишься, воздух хоть и прогревается до плюса, понизу стелется мороз — ноги без движения в ботинках застывают за двадцать минут до полного онемения.

Перекусили, пошли дальше, впереди ещё один перелесок — снова тропить.

В движении они ориентировались по космическому снимку, Юрка заблаговременно распечатал из интернета и изучил, а в пространстве сверялись с вышкой пункта триангуляции. Сколоченная из брёвен острая пирамида высотой метров тридцать отчётливо выделялась на горизонте километрах в десяти к югу. По крайней мере, Юрка мог разглядеть её без труда, хоть и очкарик. Но когда Ванька встал тропить, Юрка начал замечать, что того уводит вправо. Он остановил Ваньку, ткнул палкой в вышку: «Видишь? Вперёд!» Через десять минут Юрка глянул на горизонт: они опять загнули, но теперь влево. «Ваня, блин, вышка где?» — «Где?» — «Вон!» — «А-а-а-а…» Через две минуты Ванька загнул вправо. Не видел Ваня вышки. Притворялся, что видит, но не видел. Дьяков — альбинос, и со зрением у него проблемы.

Как-то Юрка расспрашивал Ваньку: как же тот ходит в горы? Известно ведь, что там самая круть — встать на вершине и обозреть всё вокруг. (На самом деле на высоте выше пяти километров ничего озирать не хочется — тошнит и болит голова, горная болезнь, кислородное голодание, но Юрка узнал об этом потом, позже.) «Палыч, — отвечал Ванька, — я на вершину беру фотоаппарат и делаю панорамную съёмку вслепую, а дома рассматриваю на компе». Хитрый Ванька!

Хитрый, но если они хотят вовремя выйти к месту ночёвки, то, похоже, тропить Юрке придётся одному. Ночёвка намечена на озере, метрах в ста от южного берега — и до неё нужно ещё пересечь болото и прогуляться по озеру, по дуге. Получалось больше тринадцати километров, но на меньшее они не соглашались.

Часам к пяти «альпинисты» вышли на точку. Солнце быстро катилось к горизонту. Солнце ниже — температура ниже. Пора было ставить палатку и запускать примус. Встали. Сняли рюкзаки, достали валенки, переобулись. Собрали палатку. Палатка — двухслойная тканевая пирамида со стальными прутьями — рёбрами жёсткости. Закрепили её, закрутив в лёд десятисантиметровые винты-ледобуры. Сложили в палатку вещи.

Делали всё быстро. Ванька суетился и приговаривал:

— Щас, Палыч, заведём примус, прогреем палатку и будем ужинать! Я киселя наварю. Хочешь киселя?

— Отвали, Вань! — приплясывал на морозе Юрка. — В палатку, в тепло хочу!

Палатка была мелковата, места только паре человек разложить спальники и переспать. Поэтому, после того как наши «альпинисты» наполовину в неё влезли — валенки-то снимать неохота, холодно, — ноги остались снаружи, и они ворошились, как два жука в стакане. Но Юрку согревала мысль: сейчас Ванька заведёт примус, и они, наварив киселя и каши, наедятся. А потом в тепле будут обсуждать новости теории эволюции или возможность осуществления межзвёздных полётов. Ванька — он тоже, того… в душе космонавт. Кстати, самый его жёсткий отрицательный отзыв о человеке: «С таким к звёздам не полетишь!»

— Палыч! Слышишь, — Ванька говорил глухим голосом, он с головой влез в рюкзак, — я, кажется, бензин не взял…

Вот и лети с таким к звёздам!

— …Палыч, но в примусе есть немного бензина — на кашу не хватит… — Ванька выбрался из рюкзака, — но кисель мы сварим. Греться, правда, нечем… Палыч, ты куда? Палыч!

Юрка выбрался из палатки и пошёл в сторону берега.

Развести костёр на льду невозможно… Поэтому они и взяли примус. И бензин. Нет — бензин, как выяснилось, не взяли… «…ать! …ать! …ать!» — матерно подумал Юрка.

Но если нет бензина, может быть, всё-таки как-то дровами обойтись? А где их взять? Возле берега снега навалило много, и далеко пройти Юрке не удалось, но он был к этому готов: на Белом уже «плавал» в снегу. Рядом с озером Серов нашёл пару небольших сухих стволов сосны и ворох прошлогодней травы. Можно, конечно, попробовать развести костёр на берегу, но для этого сначала надо расчистить снег. Лопата нужна!

«Опыт зимних полевых работ… Опыт зимних полевых работ…»

На полевые работы космогеологи вывозили вертолётами и вездеходами на четверых человек — полтонны груза! Топоры, лопаты, бензопилы, печки, аккумуляторы, армейские палатки…

Бесполезен весь этот опыт в пешем туризме!

Выругавшись ещё раз, Юрка всё же притащил дрова к палатке, сложил «колодцем» и поджёг… Утонуло всё минут через пять, растопив лёд. Как и ожидалось. Такой вот Тету-Мамонтотяй! (О! А может, ханты так ругались? «Тету-Мамонтотяй!»)

Пока Юрка ходил туда-сюда, пока возился с костром, Ванька времени не терял: «Завязывай, Палыч! Я всё сделал. Заползай».

Юрка влез. В палатке стало тепло и светло — Дьяков наварил киселя, а к потолку приделал фонарик: пока копошились — село солнце и стемнело, а тут свет… Комфортно стало в палатке. Сели ужинать.

— Палыч, я тут подумал: может, уже наступил критический случай? Хлопнем по маленькой? В чисто медицинских целях… А?

Юрка возражать не стал. Хлопнули. Закусили холодным мясом.

Замечательная всё-таки вещь спирт! Только сейчас всё кругом было полное говно, а выпили — и смотри-ка… жизнь налаживается! И тут с потолка упал фонарик и потух.

— Писец фонарику! — через пару минут возни констатировал Ванька. — Но ты, Палыч, не волнуйся: у меня ещё свечка есть.

Достали свечку. Зажгли… И обнаружили, что пока ковырялись с фонариком и рюкзаком, опрокинули котелок с киселём, и теперь весь кисель был равномерно размазан по палатке и спальникам. А Юрка ещё удивлялся: чё это всё под руками такое скользкое? Ну… Тету-Мамонтотяй! Он вдохнул-выдохнул и задом выполз из палатки на воздух, перекурить.

Над ними сверкало и переливалось звёздами вечное небо. Красота! Божественная красота. Южного Креста только не видно. Так откуда же ему тут взяться? Северное полушарие. И с такими друзьями вряд ли Юрка увидит Крест. На севере на возвышенности фонарными световыми столбами отчётливо выделялась промзона. «Может, плюнуть и вернуться к посёлку? — прикинул Юрка. — Не, ни фига, через лес не пройдём — темно, заблудимся… Во попали… Тету-Мамонтотяй, Тету-Мамонтотяй, Тету-Мамонтотяй и ещё сто раз Тету-Мамонтотяй».

— Палыч, пошли в спальники заползать, — позвал Ванька из палатки, — а то окочуримся.

Залезли. Вроде тепло. Время девять. Спать неохота. Совсем неохота… Неохота спать… Неохота… Спа… Совсе…

Проснулся Юрка от того, что рядом кто-то надрывно кашлял. Прямо-таки разрывая лёгкие, так крупозно кашлял. И с удивлением обнаружил, что это он сам. И ещё он понял, что замёрз. Сильно. Ванька спал в гагачьем пуховом спальнике. А вот Юрка… «Зараза, дрыхнет… и тепло ему, а я тут в синтепоне совсем скоро околею», — жалел себя Юрка. Он выбрался из спальника, что-то нацепил, надел валенки и выполз из палатки. Кашель не прекращался. Юрка, чтобы согреться, сделал пару кругов вокруг палатки трусцой. Лыжи стояли, воткнутые в снег, и подмигивали креплениями — мол, пошли… Мысль в Юркиной голове забилась настойчивее: «А может, и правда встать на лыжи… и ну его всё на хрен?!» Мороз по ощущениям был градусов двадцать — двадцать пять. «Не… не дойдём… Заплутаем в лесу и замёрзнем к собакам… И вообще, так настоящие альпинисты не поступают!» — и Юрка показал креплениям фигу.

— Палыч, лезь в мой спальник, я в твой перебрался.

От добрый Ванька… от добрый! Хрустя замёрзшим киселём, Юрка забрался в палатку, влез в Ванькин спальник и отрубился.

И привиделась ему снежная гора, а на ней странные военные люди с флагами. Снег и гора — понятно, но при чём тут военные? Может, как-то связано с бензином? Или со спиртом? Непонятно…

В следующий раз из спальников они выбрались уже в семь. Сном то, что было ночью, назвать можно весьма условно. Так… перемучались кое-как, еле рассвета дождались. Остатки бензина запустили на чай — в термосах всё давно остыло. Попили чаю, остатки перелили в термос. Солнце медленно поднималось.

— Давай, Палыч, сниматься, а то чё-т холодно стало…

«Да? А я не заметил… — ёрничал про себя Юрка, пакуя рюкзак. — Тепло же всё время было… А теперь, значит, похолодало…»

Свернули спальники, стряхивая остатки киселя, переобулись, сунули в рюкзаки валенки. Осталось снять палатку. И тут выяснилось: ледобуры, крепящие палатку, вмёрзли намертво. Твою же мать! Минут десять потратили на то, чтобы раскачать их, а ногам тем временем в лыжных ботинках потихоньку приходил «крандец». В конце концов, простучав топориком, ледобуры выкрутили. Свернули палатку и рванули так, словно за ними гнался сам чёрт. Через полчаса, перейдя болевой порог, оттаяли ноги, и «альпинисты» снизили темп.

Возвращались они другим путём, намеченным ещё перед выходом: по накатанной снегоходами рыбаков и охотников лесной дороге.

А чего же они к озеру этой дорогой не пришли, спросите вы.

Так это же было бы легко! Так и ночевать можно остаться в лесу! Но они же «ночёвку на леднике» отрабатывали. Они же альпинисты! Сто тысяч раз Тету-Мамонтотяй!

На входе в лес возле охотничьей избушки они повстречали молодёжь — парня с тремя девушками. У парня было ружьё, а вот спичек — не было. Они провели ночь в лесу без огня. «Смотри-ка, — думал Юрка, — не одни мы идиоты…» — и на душе как-то сразу потеплело. Выдали детям запасные спички; для чего Ванька залез в рюкзак и переворошил его весь, потом попили чаю и рванули дальше.

Следующие десять километров до автобусной остановки ничем примечательны не были. Дошли — и слава Богу! С автобусом тоже повезло: приехал, как только сняли лыжи.

Уже в автобусе после продолжительной паузы Ванька подвёл итог:

— Хреновые мы альпинисты, Палыч…

Кто бы, Ваня, спорил! Это ж Тету-Мамонтотяй!

Под занавес, уже вечером, Ванька позвонил и сообщил, что не только спички они оставили ребятишкам, но и спирт у них забыли. Видимо, в чисто медицинских целях.

Полный Тету-Мамонтотяй…

***

На Пай-Ер Серов не пошёл. Не сложилось. И об этом не жалел, зная, как несладко пришлось Ваньке с товарищами. И мороз, и пурга, и ветер. Ветер срывал со склона палатки и людей, которые крючьями пытались закрепиться на леднике. Ванька не заострял в рассказах внимание, пригодился ли ему тетумамонтотяйский опыт. Может, и пригодился. Всё-таки палатку ставили почти на леднике. А напрямую Юрка не спрашивал.

Но! на Тету-Мамонтотяй сходили они… сами честно признавались — как последние балбесы!

«Убивать из рогатки таких нужно альпинистов! — бушевал Славка. — В детстве! Чтобы ни себя, ни родственников не мучили!»

(Потом сам же с ними сходил на озеро. И ещё он с Юркой по-прежнему собирался в лыжный переход из Северного в Салехард. Тоже… тот ещё тетумамонтотяйщик.)

А в общем: поиграли в Полярный Урал! И вроде, Юрка уже не мальчик, с опытом…

Несмотря на некоторые суицидальные наклонности и наличие беспокойных друзей, Южный Крест Юрка таки увидел. Ванька и показал — тринадцать лет спустя, в Сиднее.

И в альпиниста Юрка «поиграл» по-настоящему.

И что означает «Тету-Мамонтотяй» — тоже узнал.

 

Экскурс. К вопросу о гидрониме Тету-МамонТоТяй

Как-то осенью на полевых работах аэрокосмогеологи поставили базу на Янгаяхинском месторождении возле озера с замечательным названием Кокойвичуто. Помимо этнографически примечательного названия отличается оно необыкновенной красотой. Ясным осенним днём под низким северным небом в обрамлении разноцветных осин — оно как бы светилось изнутри. Юрке потом объяснили, что это следствие небольшой глубины и светлого, почти белого песчаного дна. И было в том озере — полно рыбы! Но аэрокосмогеологи ещё об этом не знали.

Когда к ним по речке на лодке приплыли ханты, Серовы на базе занимались привычными делами: собирали и тестировали аппаратуру к лоцированию. Лодкой стоя правил парень лет семнадцати, пожилая женщина сидела, поджав под себя ноги, Юрке показалось, что это сын с матерью. Одеты они были без национального колорита: брезентовые штормовки, свитера с растянутой горловиной, брезентовые штаны, болотные сапоги; у мальчишки — вязаная шапочка, у матери — шерстяной платок.

Лодка причалила, парень выпрыгнул и подтянул лодку на берег. За ним степенно сошла матрона.

— Здрасте! — кивнул Славка.

— Сакурить есть? — без приветствий начал общение молодой.

Славка протянул пачку. Хант достал сигарету, а пачку сунул в карман.

«Хорошее начало», — отметил про себя Юрка.

Пока разбирались с сигаретами, мать подошла к костру и присела на бревно.

— Чай? — предложил Славка.

Хантыйка деловито поворошила костёр палкой, подкинув ветку, потом долго изучающе смотрела на старшего и, выдержав по её мнению уместную паузу, наконец спросила:

— С сахаром?

— С сахаром.

— Конфеты есть?

— Карамель.

— А печенье?

— Печенья нет.

— С сахаром и конфетами, — наклонив голову, милостиво согласилась представительница коренной национальности. Говорила она, в отличие от сына, правильно, без акцента.

Пока Славка суетился с чаем и кружками, хант внимательно разглядывал аппаратуру, палатку и оборудование возле неё. Получив кружку с чаем, он с шумом отхлебнул и полюбопытствовал:

— Нефить иссете?

— Нет, — улыбнулся Славка, — воду. Экологи мы.

Хант удивлённо вскинул брови — как можно искать воду, сидя на берегу огромного озера?

— Вас двое? — подняла голову хантыйка.

— Пятеро. Трое ушли… — Славка открыл полевую сумку, порылся, достал аэрофотоснимок, присмотрелся, наметил пальцем и протянул хантам, — вот сюда.

Хант поставил кружку на землю, вытер руки о штаны, аккуратно взял снимок, покрутил в руках, ориентируясь, некоторое время рассматривал, потом показал матери и что-то сказал на своём. Мать глянула и кивнула.

— Каросая фотография! — похвалил хант. — Каросая! Фисё фитно. Потари?

— Не могу, — помотал головой Славка, — не моё.

— Латно, — согласился хант, возвращая снимок, — тада сахар дафай. Пачку!

Славка поднялся и пошёл в палатку за сахаром.

— А рыба здесь есть? — крикнул он из палатки. Славка решил прояснить рыбный вопрос у главных специалистов. — А то мы вчера прилетели…

— Рыпа? Рыпа нет, сюка — ясь… А рыпа нет… Нет… — прихлёбывал чай молодой, щурился и причмокивал конфеткой. — Рыпа. Рыпа нет, сюка — ясь, а рыпа… — и допив чай, он выплеснул остатки в костёр: — Латна, поехали мы, однако…

Хантыйка взяла у Славки упаковку рафинада и села в лодку. Молодой оттолкнул лодку, запрыгнул и начал править к середине.

— Ни тебе «здрасте», ни тебе «до свидания»… — Славка смотрел хантам вслед.

— Какие-то они бурые, или мне показалось?

— Бурые-бурые. Индейцы, блин. Пошли за дровами. «Рыпа нет…» — передразнил Славка. — Чего им, одного муксуна, что ли, подавай?

Рыбы в озере оказалось много, но — прав был молодой хант — только щука и язь, ценных сиговых в Кокойвичуто не водилось.

Юрка вспомнил об этом инциденте уже позже, когда непосредственно работал в Сибирской нефтяной компании, году в 2006-м, и рассказал его сотруднику отдела по работе с коренными национальностями. Тот внимательно выслушал историю, покачал головой и сказал: «Странно: обычно они более дружелюбны».

Действительно, странно. Оно вроде понятно, не особо местные привечают нефтяников, и вообще пришельцев, но всё же? Тогда Юрка решил прояснить для себя этот вопрос и полез в интернет…

Безусловно, все сегодняшние коренные народы в относительно недавнем прошлом таковыми не являлись. На исторической памяти было как минимум две волны заселения Севера Западной Сибири.

Первая — самодийская. Заселение лесотундры народами уральской языковой группы, по всей вероятности монголоидами. Народы те пришли с Алтая (Саян), откуда их в начале первого тысячелетия вытеснили перманентно мигрирующие тюрки. Но в тундру самодийцы не пошли, в те времена там проживали сиртя, палеоевразийские племена, родственные современным чукчам и эскимосам.

Вторая волна — финно-угорская — вновь сформировалась под натиском тюрок, теперь печенегов, и в этот раз она вытолкнула в Западную Сибирь с Южного Урала югру, так называли их «родственники» коми. (Родственных югре угров печенеги дотолкают аж до Европы, где те впоследствии создадут всем известное государство Венгрию, кстати, по-украински «Угорщину». )

Позже югорские народы под давлением следующих тюрок кипчаков-половцев, тесня самодийцев, заселили лес и лесотундру Западной Сибири. Лес — манси, лесотундру — ханты. Под давлением югры самодийцы пошли на Север и вступили в контакт с коренными северянами — сиртя. Контакт закончился полным вытеснением последних (в Ледовитый океан, что ли?) и формированием современных самодийских народов: ненцев, кетов, энцев.

К приходу русских казаков в XVI веке, то есть к моменту присоединения Западной Сибири к Московскому государству, вогулы (манси), остяки (ханты) и самоеды (ненцы) жили все уже на «своих» местах. Манси — в лесах, ханты — в лесотундре, ненцы — в тундре. И худо-бедно уживались, занимаясь своими исконными делами: оленеводством, охотой и рыболовством. И вероисповедание у них было общим: верили они в Золотую Бабу — «Сорни Най» («Зарни-Ань» — у коми). В неё они верят по сию пору, хотя манси и ханты вроде как бы христиане, ненцев тоже крестили, но, кажется, так и «недокрестили». (Моления Сорни-Най и сегодня проходят с кровавыми жертвами; и если сейчас это олени, то пару веков назад в жертву приносились и люди. Кстати, чтобы угодить христианскому богу, они по старой привычке ликам на иконе мазали губы кровью. Вера человеческая — субстанция гибкая, если её не ломать через колено.)

Относительный мир прерывался боевыми действиями, и уже в историческом времени ненцы и энцы регулярно воевали между собой, и решающая битва (да, прямо так — решающая битва, как Бородино!) состоялась аж в 1850 году, после чего энцы ушли за Енисей и там почти пропали. И в том же XIX веке ханты и манси устроили побоище недалеко от посёлка Мужи — за контроль над рыбными местами Оби в нижнем течении. Никто просто так на голодный Север и Восток перебираться не хотел. Сосна растёт на песке не потому, что нравится, а потому, что больше расти негде: лиственные деревья ей не оставляют выбора. Но с русскими казаками северяне не воевали — плетью обуха не перешибёшь.

В общем и целом, несмотря на мелкие конфликты, жизнь коренных народностей Севера с XVI века почти не менялась. Мирный гомеостаз без чётких границ расселения племён, где взаимопроникновения случались (и случаются) сплошь и рядом.

Хорошо, рассуждал Юрка, тогда кто сегодня живёт в районе Сибирских Увалов и в долине бассейна реки Пур? С кем они повстречались?

И тут многое могла разъяснить топонимика, а точнее, гидронимика — названия рек и озёр. Чего-чего, а их в Западной Сибири всегда хватало с избытком. В перечисленных районах подавляющее большинство названий рек оканчиваются на слово яха (Камга-Яха, Иту-Яха, Вельхпелек-Яха), что по-ненецки означает — река. А названия озёр оканчиваются на слово то (Нум-то, Кан-то, Пякуто): то по-ненецки — озеро. Южнее Сибирских Увалов названия рек заканчиваются на ёган/аган (Варьёган, Тромъёган, Аган), а озёр — на лор/тор (Саматлор, Кымылэмтор), что соответствует реке и озеру в хантыйском языке. Выходит, на северных склонах Сибирских Увалов и в бассейне реки Пур проживают ненцы? Но эта территория — лесотундра, а в пойменных участках и на Увалах — скорее лес, чем тундра. А ненцы — народ тундровый, им тундра нужна, чтобы гонять свои бесчисленные стада оленей. Но тут выяснилось: как не все русские — русские, так не все ненцы живут в тундре. Четыре рода сформировали субэтнос, так называемых лесных ненцев. У них даже язык от тундровых отличается. А первые два родовых имени вообще всё ставят на свои места: Пяк и Айваседо (Нгэ-васеда). (Название двух основных притоков Пура: Пяку-Пур и Айваседапур. Само слово пур не ненецкое, оно более древнее.) Два других рода — Вэлло и Иуси. (Вела-Яха тоже есть).

То есть в районе Яга-Яхи братья повстречались не с хантами, а с ненцами, с самоедами. Причём с лесными ненцами — рыбаками и охотниками. Тогда женщина — скорее не мать, а либо хранительница рода, либо шаманка, служительница Сорни-Най, обыкновенная ненецкая женщина имеет не просто подчинённое, а скорее даже угнетённое положение в семье. Отсюда и некоторая чопорность дамы — статус обязывает! Акцент молодого — вероятнее всего, простой маскарад: дети ненцев учатся в школе и неплохо говорят по-русски, хотя всякое бывает.

Оставалось понять, почему они так, в некотором смысле — вызывающе, себя вели. На промыслах, по свидетельствам очевидцев, они более сдержанны.

«Пусть съест меня медведь или съест род мой, доколе он будет существовать, если кто из нас тронет хотя одно перо или одну шерстинку из твоих ловушек», — так клялись ещё совсем недавно манси перед охотой на морде медведя.

Для северных жителей территория родового угодья — их дом, и границы его святы! Для русских (украинцев, татар) дом — это изба или квартира, а для северян дом — это сотни и тысячи гектаров тундры и леса.

Что же тогда получается? А вот что! Живёте вы, живёте — и вдруг утром у себя в доме обнаруживаете неизвестных людей, которые лезут в ваш холодильник и готовят на вашей плите. Причём ведут они себя уверенно, даже нагло, считая, что и холодильник, и плита — как минимум общие. И если вы сами выгнать их не можете (а вы не можете), то остаётся обратиться в милицию (к государству) за помощью. А государство, оказывается, тоже заинтересовано в вашем холодильнике. И единственное, что оно может, — заставить платить непрошеных гостей за убытки, причинённые вам и вашему «холодильнику».

Отсюда такое требовательное, потребительское и одновременно неуважительное отношение ненцев и хантов к нефтяникам и газовикам — к тем, кто пришёл к ним в «дом» без спросу и копается в их «холодильнике». Справедливости ради нужно сказать, что они сами когда-то так же пришли в чужой «дом» без спросу, и «хозяев» (сиртя и лопарей) тоже не любили и, скорее всего, извели, а женщин забрали себе. Но есть существенные отличия: нефтяники и газовики не претендуют на оленей, женщин и тундру.

Уже не первый десяток лет во всех нефтегазодобывающих компаниях есть отделы по работе с коренными национальностями. Чтобы ханты или ненцы позволили работать на своих территориях, нужно хорошенько с ними договориться, а лучше — заплатить. И это не ящик водки, как до сих пор утверждают некоторые либералы, это бензин — тоннами, снегоходы — десятками, электронная техника — без счёту, оружие — на каждого, сахар и мука — мешками. И не разовыми вбросами, а регулярными поставками! От водки они тоже не отказываются — слабы! Но предпочитают не водку, а спирт, а если нет спирта, то одеколон. Рыба в Пур-Обском бассейне почти вся больна, и ханты, ненцы и манси заражены описторхозом. А описторхов, они считают, время от времени нужно травить (паразиты живут в частности в печени), и спирт, по их мнению — самое лучшее лекарство. Но хороший ненец ничего не пьёт — знает: если выпьет, остановиться не сможет. Увы, состояние, знакомое не только ненцам…

Значит, — продолжал рассуждать Юрка, — встретили они ненцев, с которыми ещё не были установлены товарные отношения. Отсюда такое вызывающее поведение. А даже если отношения и установлены, всё равно для них всё выглядит именно так: пришельцы хозяйничают в их доме. Как ни крути, это не ненцы «бурые», а это «белые люди» — беспардонные. И в ближайшем будущем коренным образом изменить в этих отношениях ничего не получится.

Но не всегда они суровы к пришельцам — часто бывают снисходительны. И живётся им в России неплохо: за последние сто лет только численность ненцев возросла с двенадцати тысяч до тридцати четырёх, почти в три раза!

В города и посёлки они приезжают по праздникам или выходным — на рынок. И вид тогда у них весьма колоритный: верхняя одежда — малица (куртка из оленьих шкур — с капюшоном и рукавицами, покрытая расшитой национальными узорами синей тканью); на ногах меховые сапоги пимы, наборный цветной пояс — ни, на поясе обязательно ножны с ножом. На праздник они ещё и на оленях приезжают.

Но всё это, кроме традиционной национальной самоидентификации, маскарад, рассчитанный на «белого человека». Маркетинговый ход. Чтобы обратили на них своё «белое» внимание. Вот у кого вы купите мороженой рыбы: у обычного торговца в магазине или у ненца в малице? Правильно! У ненца. Ибо в рыбе они точно понимают. Они знают, где «есь рыпа».

Что касается «настоящих» хантов…

Как-то Юрка побывал в гостях у друзей Гришки Бевзенко. Обычная, ничем не примечательная семья. Только потом он узнал, хозяйка в доме — чистокровная хантыйка. Белобрысая, худенькая, с голубыми глазами и курносым веснушчатым носом, она скорее была похожа на финку… или эстонку. Хотя удивляться нечего: ханты — финно-угорская группа.

И много таких «настоящих» хантов и манси уже давно живут бок о бок с русскими и придерживаются «цивилизованных» (пардон, неполиткорректно!), правильнее сказать: «русских» традиций.

А русские-то кто?

А русские — это национально-толерантные славяне с финно-угорской же и тюркской примесями в крови, хотя генетики и отрицают тюркскую составляющую.

И именно толерантностью русские отличаются от других славян. По-другому-то нельзя, только все вместе — славяне, тюрки, финно-угры — мы и есть Россия! Коренные национальности нашей огромной страны.

Теперь, собственно, о гидрониме Тету-Мамонтотяй.

В Республике Коми есть речка, называется Мамон-Ю. Название переводится однозначно, как «Мамонтова река».

(Слово «мамонт» имеет мансийские корни: «манг онт» — «земляной рог». Кости-то мамонтов на Севере известны издревле. От манси слово пришло в другие финно-угорские языки: коми, ханты и в русский. А уже из русского разошлось по всему миру. Гордитесь, россияне! Мамонты — наши звери!)

Но ненцы мамонтов называли «земляными оленями» — «хор-я». Однако озеро расположено на границе обитания лесных ненцев и хантов.

Тогда, в свете всех рассуждений, получался интересный перевод названия «Тету-Мамонтотяй».

«Тету-Мамон-то-тяй»

Начнём с конца.

«Тяй» — временная стоянка, землянка, обычно подобные жилища делают рыбаки. На озере действительно есть такая землянка.

«То» — «озеро».

«Мамон» — «мамонт».

Не нашлось твёрдого значения слову «тету»: есть слово «тата» — «искра», но оно как бы не подходит по смыслу; есть слово «тет» — «четыре»… А что «четыре»? Может, «четвертая»?

И если всё собрать вместе, то название озера получится такое: Четвёртая Стоянка на Мамонтовом Озере. Причём «Мамонтово» — скорее «большое». А может, там кость мамонтову копали.

А может, там жили мамонты? Но тс-с-с-с! Я вам этого не говорил.

Такой получился «Тету-Мамонтотяй». Не так уж был далёк от истины Славка.

Славка!

Славка!!

Славка!!!

 

Lacrimosa dies illa

Брата Юрка потерял зимой 2003-го. Страшная болезнь с ужасным и мерзким названием «панкреонекроз» забрала Славку навсегда, безвозвратно и безнадёжно. Три кошмарных недели — четыре раза в сутки, каждые шесть часов, утром, днём, вечером и ночью — Юрка звонил и звонил в реанимацию, а оттуда с такой же регулярностью отвечали: «Состояние крайне тяжёлое». Три недели бессонницы. Три недели мучений и слёз. И «приговор» врача. И раздражённый голос в телефонной трубке: «Кто?! Не слышу! Ярослав Павлович? Серов? Десять минут как умер!»

Запаянный цинк, «груз 200», крик мамы, последняя горсть земли. И слова: «Он был для нас… Навсегда в наших сердцах… Мы всегда будем…» Мы тоже будем — не «всегда».

На прощании Юрка жаловался Колганову: «Он всё спрашивал, как будет без меня, если я уеду в Москву. А я?! Я КАК БЕЗ НЕГО БУДУ? Коля?!»

Славка был старше Юрки на четырнадцать лет, и близкие отношения на протяжении Юркиных двадцати пяти лет детства, отрочества и юности у них не сложились. Слишком большая разница.

Настоящее знакомство началось в девяностом, в Северном, и продлилось почти тринадцать лет. За это время Ярослав сумел стать Юрке не только настоящим старшим братом, но и непосредственным начальником, и товарищем по работе, и, наконец, просто другом. И был он ему сторожем.

И сказал Господь Каину: где Авель, брат твой?

А он сказал: не знаю, разве я сторож брату моему?

(Бытие, 4; 8—9)

Славка был. И остаётся…

P.S. Колька Колганов умер через два месяца после Славки, на день Геолога. Варя Колганова, всхлипывая, сказала тогда Инне и Юрке: «Позвал его Слава»…

 

 

Восхождение

Мы смотрим кино, и часто пытаемся примерить на себя судьбу героев. В этом нет ничего удивительного, просто срабатывает один из фундаментальных человеческих инстинктов — инстинкт подражания. Многие видели фильм «Вертикаль» со знаменитыми альпинистскими песнями Высоцкого («Если друг оказался вдруг и не друг, и не враг, а так!») — многим этот фильм свернул мозги и отправил в горы. Покорять.

Юрку всё это не касалось. Не интересовало. Если под воду с аквалангом он мечтал спуститься с пяти лет (кстати, тоже после фильма, «Последний дюйм», и в нём тоже была крутая песня, помните: «Какое мне дело до всех до вас, // А вам до меня!»), и Юрка буквально грезил дайвингом, то горы манили его мало. Хотя, в отличие от подводного мира, горы он видел воочию. В детстве его возили в Сочи и в Грузию, где родители показывали Кавказ. А в двадцать восемь он со Славкой побывал на Полярном Урале. Урал Юрке понравился, даже впечатлил, но всё же не настолько, чтобы всё бросить и лезть на гору…

Следует признать, что самое большее влияние на Юрку безусловно оказал Ванька Дьяков. Знакомство с ним чуть было не стоило Серову обмороженных ушей на Тету-Мамонтотяе, но главное — он тогда почти подбил Юрку на зимний поход на Пай-Ер. В поход Юрка не пошёл, но именно этот белобрысый стервец заронил что-то такое младшему Серову в душу, и это «что-то» вдруг проклюнулось спустя пять лет после отъезда из Северного и начало расти, расти, расти — и выросло, как ни странно, в Египте, в декабре 12-го. Тогда в Шарм-эш-Шейхе на дайверовском катере (на дайверовском!) Юрка познакомился с Игорем. Случайно. Вальяжно раскинувшись на тёплой палубе, тот втирал пышной белокурой мадам, как каждый год в июле он с большой командой поднимается на Эльбрус. «А в команде кто?» — неожиданно для себя вмешался в разговор Юрка. «А разный народ… В основном бывшие воины-десантники». «А можно с вами?!» — ещё более неожиданно для себя спросил Юрка. «Да на здоровье!»

Юрка взял телефон Игоря.

Но на июль следующего года у Серова планы уже были свёрстаны. Поэтому Эльбрус переносился на июль 2014-го.

О встрече с Игорем и своём решении Юрка рассказал Дьякову, когда приезжал к тому в Сидней. Дьяков там ему устроил «по блату» сдачу экзаменов на «дайвера открытой воды» — Open Water Diver (сбылись мечты Юрки про акваланги). Весьма, надо сказать, скептически отнёсся Ванька к Юркиному порыву сходить на Эльбрус. Более того, когда Серов в первый день экзаменов приполз от усталости на карачках, произнёс фразу, которая поставила точку в Юркином решении: «Хреновая у тебя физуха, Палыч! На Эльбрус он собрался… И не такие блевали на скалах Пастухова!». Разозлил он Юрку. В очередной раз «на понт» взял. И в ноябре 2013-го при составлении графика отпусков Серов первый раз после Египта созвонился с Игорем, поинтересоваться, помнит ли он его? «Конечно!» — радостно откликнулся тот. «Договорённость в силе?» «Конечно!» — подтвердил Игорь. И Юрка запланировал две недели отпуска на вторую половину июля 14-го.

В феврале 14-го Серовы поехали на Канары, и там, на Тенерифе, Юрка мог вспомнить, что такое горы. Во-первых, они с Соней пешком спустились с высоты 600 метров по ущелью к морю, а во-вторых, поднялись на вершину вулкана Тейде (3500 метров). Так высоко в горах Юрка ещё не бывал… Вид с Тейде открывался космический, а это только 3500! На вершине вулкана Юрка попытался представить себя на Эльбрусе (Эльбрус тоже вулкан). И именно там, на Тейде, он впервые точно и определённо сказал себе: «Хочу!». Не доказать Дьякову, а исполнить своё желание.

Но только в апреле Юрка встретился с Игорем. Сидя в кафе, тот прямо на салфетке набросал список снаряжения. Юрка только присвистнул. Вышел список длинный — на две стороны салфетки и на два сезона: лето и зиму, выше 3500 — зима вечная. Для таких переменчивых условий, как Юрка помнил из своих полевых работ, обычно нужно полтонны груза на четверых и вертолёт для заброски. Однако на Эльбрусе «хеликоптер нихт» — вертушек не ожидалось, всё снаряжение должно умещаться в двадцатикилограммовый рюкзак.

Лирическое отступление про «хиликоптер нихт».

Рассказывают, что это был реальный случай, хотя всё же, скорее, анекдот, но… не суть. Немецкому туристу для восхождения на Эльбрус дали нашего гида, гид — человек в горах опытный, парень крепкий, но немецкого не знает. Как-то они внизу общались, говорить там, в общем, много не нужно. Но на штурме, на Седловине Эльбруса, на 5300, немцу вдруг стало нехорошо, горная болезнь доканала, и германец стал ложиться, закатывать глаза, часто дышать, в общем, делать всё, чтобы гиду стало понятно — ему плохо. При этом он ещё и шептал: «Хеликоптер… Хеоикоптер…» — мол, вызывай вертолёт, гад русский! Наш смотрел на всё это, смотрел… Вертолёты на Эльбрусе, конечно, у МСЧ есть, но стóят безумно дорого. И он немчуре, как смог, на «немецком» выдал: «Нихт! Хеликоптер нихт!», а потом, подумав, добавил: «Пописдофали!»

«Хеликоптер нихт!» — стало мемом в горах Эльбруса.

Но вернёмся к Юркиным приготовлениям. Апрель и май Серов посвятил закупке снаряжения и подтягиванию «физухи» — той самой, которую Дьяков так снисходительно обозвал «хреновой». А в общем-то, конечно, хреновая — чего притворяться? Полевые работы закончились давным-давно — ровным счётом двадцать лет назад. Нужно было заново включать организм. И, ещё… совсем не хотелось «блевать на Скалах».

Уже с весны 13-го Серов ежедневно пешком поднимался на 22-й этаж — живёт он на втором этаже 22-этажного дома. А начиная с конца апреля, стал бегать вокруг микрорайона.

С каким трудом дался ему первый километр… Боже мой… Дыхалка не работала, ноги не слушались — все эти подъёмы на 22-й ничего не дали, бегать организм отказывался. Но лиха беда — начало: через два месяца он уже пробегáл семь километров и чувствовал себя сносно. Одновременно он продолжал свои восхождения на 22-й, но не по одному подъёму, как раньше, а по пять-шесть кряду, с рюкзаком в двенадцать килограммов. Снаряжение к тому времени было уже почти всё куплено. Оставались альпинистские ботинки под «кошки». Новые брать не хотелось, недешёвые они… И-и-и-и… А вдруг потом не пригодятся? Была же мысль — «просто попробовать»! А подержанные нужного размера ему всё никак не попадалось. Наконец в середине июня Серов купил с рук совсем новые немецкие ботинки, и теперь на 22-й этаж стал ходить не только с рюкзаком, но ещё и в альпинистских ботинках. Тётенька, что курила на 12-м, кажется, всерьёз начала беспокоиться о психическом здоровье Юры. Но что настоящим альпинистам курящие тётеньки?..

За три недели до поездки Юрка пригласил Игоря взглянуть на снаряжение. Игорь всё перевернул, всё посмотрел, всё обнюхал и пощупал, обозвал спальный мешок говном, выбросил панаму — оказалось, сам в такой ходит, нечего другим, — но в целом список утвердил. Билеты туда и обратно в Кисловодск были куплены давно. До отъезда оставалось совсем чуть-чуть, а Юрка уже весь извёлся. Тренировки эти… Рюкзак этот… Ботинки эти…

За неделю до отъезда из своих заграниц материализовался Дьяков. Они встретились в кафе на «Чеховской». Ванька расспросил Юрку о снаряжении, выдал страховочную верёвку (помнится, Вокарчук латышам тоже верёвку выдавал), тёплую пуховую жилетку и штаны-самосбросы, крепко обнял и…

Нет, Юрка ещё не уехал. Оставалось четыре дня…

За три дня до отъезда, в пятницу, Серов сидел за рабочим компьютером, строил очередную карту и удивлялся: а чего это ему не перечисляют отпускные — ведь должны же, за три дня-то! Не то чтобы денег не было, но всё же… И тут Юрка с ужасом осознал: не писал он заявление на отпуск, не писал! Сегодня — 11 июля, 14-го утром паровоз, а заявления нет! В холодном поту он распечатал заявление, подписал у директора департамента и вице-президента, чем изрядно их повеселил, и галопом поскакал в кадры.

Кадры веселились меньше. Начальник отдела, увидев Юркино заявление, грохнула директору департамента в стенку: «Надя, у нас проблемы!»

У кадровиков было полное право послать Серова куда подальше, но… Они вошли в положение: «Господи… ну беспокойный же пациент…» — и помогли уехать вовремя.

14 июля скорый фирменный поезд номер 004 (Москва — Кисловодск) уносил Юрку и Игоря на Северный Кавказ, к вулкану с поэтическим именем Эльбрус. Игорь стоял у окна и на прощание махал рукой своей новой пассии…

Игорь Викторович Котов. «Кот».

Потомственный москвич, рождённый в туркменском городе Мары. Такое возможно, если ты из семьи военнослужащего, например — военного лётчика. Отец Игоря — лётчик-истребитель, погиб при катапультировании, когда маленькому Гоше было только семь лет. Не отстрелился фонарь кабины. Больше мама замуж не выходила.

После школы Игорь поступил в Московский горный институт, но на втором курсе внезапно бросил и перевёлся в Рязанское высшее воздушно-десантное командное Краснознамённое училище. Причина — банальна. Кино! Игорь посмотрел фильм «В зоне особого внимания» и совсем потерял голову.

Окончив училище, Игорь со свойственным молодым лейтенантам энтузиазмом стал рваться в «горячую точку». А в то время наш ограниченный контингент уже вовсю исполнял интернациональный долг в Афганистане. И Котова по личной просьбе отправили в Кировакан. Не Афганистан, но всё ближе, чем Кострома или Псков.

Не сразу, но Игорь всё-таки попал на свою войну, где, как водится, и огрёб по полной программе. На маршруте его однокашник, замкомроты, наступил на самодельное взрывное устройство, рвануло так, что «закаэру» мгновенно оторвало обе ноги — как ни пережимали артерии, он скончался через десять минут — а Игорь, получив порцию металла в ноги, от ударной волны летел тридцать метров по параболе и рухнул на камни. Сверху его накрыло своим же тридцатикилограммовым рюкзаком.

Это было первое ранение.

Потом случилось второе.

Потом, уже в Костроме, Игорь дал в морду своему не в меру ретивому тыловому командиру и был уволен в запас.

От Родины ему достались майорские погоны, две Красные Звезды, небольшая пенсия и руки, которые он не может поднять за голову. «Я, Палыч, даже в плен сдаться не смогу», — смеялся он, рассказывая Юрке свою историю.

Игорь — один из главных зачинщиков летних восхождений на Эльбрус.

КИСЛОВОДСК

На вокзале их встречал большой друг Котова и ещё один соорганизатор восхождения Игорь Порошков. Запихав москвичей с рюкзаками в «Ниву», он отвёз их в детский туристический клуб «Центурион» и сдал с рук на руки главе клуба отставному полковнику ВДВ Андрею Петровичу Рябинину. Когда москвичи приехали в клуб, тот заканчивал подтягиваться в цикле из пятидесяти раз.

Вообще, о полковнике Рябинине — разговор отдельный. Игорь, сослуживец и друг Рябинина, в поезде стращал Юрку рассказами про него. Дескать, Петрович — человек железный, а может быть, даже стальной, из такой высоколегированной стали, ладонями вколачивает гвозди, а потом пальцами вынимает. А главное, к другим Петрович относится, как к себе. Все должны подтягиваться — ну, хотя бы раз пятьдесят, а лучше, конечно, чуть-чуть больше, бегать двадцать километров, а лучше чуть больше… А если не подтягиваешься и не бегаешь, то хотя бы стрелять от бедра навскидку. Повезло Юрке с руководством. Он отродясь больше десяти раз не подтягивался и больше пяти километров не бегал. А стрелял только сигареты. Да и то в молодости.

От Полковника парни узнали: отъезд из Кисловодска намечен на завтра. Общий сбор — сегодня после обеда. Москвичей отвезли в горы в гостевой дом «Спарта», где они разместились, приняли душ и самостоятельно вернулись в город. Надо было осмотреться и пообедать.

С обедом Игорь предложил не заморачиваться, не искать «чего-то — не знай чего», а ограничиться популярной пончиковой в центре Кисловодска с нехарактерным для юга названием «Снежинка». Кто был в Кисловодске, знает это легендарное кафе. Кроме пончиков там подают куриную лапшу, котлеты по-киевски и жаркое в горшочках. С голоду не помрёшь. Но главное — пончики!.. С вареньем и варёной сгущёнкой… С сахарной пудрой и мёдом… Горячие, пышные, поджаристые… Даже Юрка с его проблемами ЖКТ не смог себе отказать в удовольствии перемазаться во всём этом.

Перемазанные, сытые и довольные москвичи вернулись в «Центурион» на собрание. Там уже собралось человек десять. Полковник представил команду, расспросил о снаряжении, сообщил, что к группе присоединятся ещё двое мальчишек и двое взрослых (последние будут только через неделю) и озвучил приблизительный график восхождения:

16-го — переезд в Терскол на базу «Динамо», в спортивную гостиницу;

17-го — первый акклиматизационный выход до 3000 м;

18-го — второй акклиматизационный выход на высоту 3500 м;

19-го — заброска продуктов на базу «Гара-Баши» («Бочки»), 3800 м;

20-го — переезд из Терскола на высотную базу «Гара-Баши»;

21-го — первый высотный акклиматизационный выход к «Приюту Одиннадцати», 4100 м;

22-го — второй выход, на те самые скалы Пастухова, 4700 м;

23-го — день отдыха;

24-го — восхождение;

25-го — спуск в Терскол на базу «Динамо»;

26-го — возвращение в Кисловодск.

Всё было понятно Юрке, кроме одного: как же это он окажется на Горе-то? Он поскрёб стриженый затылок и решил: поживём — увидим… И они с Котовым ушли гулять по Кисловодску.

Кроется некий парадокс в южном кавказском городе без моря. Вроде всё на месте: кафе, цветы, пальмы, горбоносые смуглые таксисты с акцентом, томные полуобнаженные красавицы — а моря нет! Парадокс! Но всё равно хорошо. И красиво.

Они гуляли по парку, любовались горной речкой, огромными разлапистыми липами, снующими под ними чёрными дроздами… и конечно — красавицами. Да-да-да… мужчина, который перестал интересоваться красивыми женщинами, уже ни на что не годен! Какие ему уже тогда горы?

Нагулявшись, насмотревшись, налюбовавшись, ближе к семи они поужинали в «Снежинке» и вернулись в «Спарту». На ночь Игорь созвонился с Порошковым, обещал забрать их утром.

Игорь Вениаминович Порошков.

По должности завхоз «Центуриона», по призванию — комиссар, Игорь — человек сугубо гражданский. У него это четвёртое восхождение на Эльбрус.

На нём всегда держится организация всех переездов, всех переходов, всех переселений. К нему ходят за спальниками и «кошками», за чаем и тушёнкой, некоторые с него даже попытаются истребовать туалетную бумагу. «Мать родная» — говорят про таких в коллективе. Замечательный человек. Умница. Категорически начитан. Физически крепок. Жмёт от груди сто двадцать, при этом роста невысокого, но разве же в этом дело?

ПЕРЕЕЗД

Дорога от Кисловодска до Терскола занимает около четырёх часов без остановок. Но команде ещё нужно заехать в Тырныауз за овощами. Готовить они станут сами: везут повара и газ, жить будут на базе общества «Динамо», никаких палаток, никаких горелок — нормальные условия, горячая еда и сухая тёплая постель, по крайней мере внизу. «Не мальчики уже», — приговаривал херр майор Котов, провожая взглядом очередную кисловодчанку.

По пути остановились у придорожной часовни. Останавливаются каждый год, ставят свечи, молятся, просят благословения на восхождение. «Выше в горы — ближе к Богу», — приговаривал Полковник, крестя лоб. Помолившись, поехали в Тырныауз.

Тырныауз…

Страшный город Тырныауз.

Когда-то он был молодым и перспективным, этот как по мановению волшебной палочки возникший в тридцатых годах вокруг молибденового комбината город. Судьба у него оказалась непростой, даже, наверное, незавидной. Он умирал и возрождался, словно птица Феникс. Первый раз его и комбинат взорвали в 1942-м, чтобы не достались врагу. В 55-м их восстановили. Комбинат заработал, город отстроили. В девяностых другие враги — не взрывая, убили комбинат, и теперь Тырныауз снова умирает. Больно смотреть на облезлые многоэтажки со слепыми глазницами выбитых окон. Что ждёт город? Население только за десять лет — с 1992-го по 2002-й — сократилось на две трети. В развалинах комбината в начале 2000-х ФСБ регулярно проводило контртеррористические операции. Молодежи заняться нечем (учиться негде, работать негде, тренироваться негде), и она строем идёт в бандиты… Гуманитарная катастрофа, так обычно называют подобные явления.

Да! Возможно, добыча молибдена и вольфрама в Тырныаузе нерентабельна.

Да! Возможно, выгоднее покупать эти ценные металлы в Казахстане.

Да! Возможно, надо расселять народ и освобождать земли.

Но пока город выглядит как тяжелобольной при смерти.

Больно смотреть на него. Больно и обидно.

От Тырныауза до Терскола остаётся сорок километров по Баксанскому ущелью.

И в пять часов автобус был на стоянке спортивной базы общества «Динамо». Приехали! Заселились в номера, больше похожие на общаговские клетушки, переоделись и на берегу реки за огромным столом устроили вечер знакомства. Первый и последний раз до окончания восхождения пили и говорили тосты. Все хотели на Гору. Все за этим приехали. Осталось совсем ничего: взять и подняться!

Юрка чокался, улыбался, говорил тосты, но не пил, после мая 12-го — он стал к этому неспособен. Точно такая же болячка с мерзким названием, как у Славки, — чуть было не убила и его. Но не убила, и Юрка, вопреки прогнозам врачей и на всё наплевав, ушёл в горы. Упёртый.

НИЖНЯЯ АККЛИМАТИЗАЦИЯ. ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

В горах просто так на большую высоту сразу не ходят. Нужна горная адаптация — акклиматизация. Ведь чем выше поднимаешься, тем меньше становится атмосферное давление, а значит — меньше кислорода. На высоте в 5000 метров от кислорода равнины остаётся половина. Чтобы обеспечить нормальный приток кислорода к органам, сердцу и лёгким приходится работать в два раза интенсивнее. И это ещё не всё! На высотах более 3500 любой человек, не прошедший горную адаптацию, через пару часов начинает недомогать: появляется головная боль, тошнота, чувство распирания, иногда к этому добавляется эйфория или неадекватное поведение. Всё это признаки так называемой горной болезни, в просторечии у альпинистов — «горняшки». Задача первых дней пребывания в горах — подготовить организм к высоте и минимизировать неприятные, а порой весьма опасные последствия горной болезни (худшее прогнозы её развития — отёк лёгких и отёк головного мозга).

И в первый день центурионы пошли прогуляться к Девичьим Косам, на один из множества водопадов на стороне Эльбруса (отметка 2780 метров). База «Динамо» на 1900 метров, разность по высоте: 880 метров; по расстоянию семь километров — сущие пустяки!

Вышли в десять. Экипировка лёгкая: трекинговые ботинки, лёгкие штаны и шорты, майки, кепи и панамы, солнцезащитные очки (в горах с солнцем не шутят), трекинговые (лыжные) палки, небольшие штурмовые рюкзаки с водой и чаем. Перекус брать не стали: к обеду должны вернуться.

Командир, бодро набрав скорость, уверенно повёл коллектив, и за час они лихо доскакали до 2200 метров. Высоту отмечали туристическим навигатором GARMIN, носил его личный «оруженосец» Полковника, карачаевец Роберт со странной для народов Северного Кавказа фамилией Богатырёв. Десять минут привала: подтянуть снаряжение, попить воды, и снова поскакали. Средняя скорость четыре километра в час. Так не по горам, так по равнинам ходят, ворчал про себя Юрка. Но Полковник подозрительно всех оглядел, хмыкнул и ускорился.

Ещё через час, изрядно измотанные, они встали на очередной привал. До Кос оставалось буквально двести метров, но на водопад, как выяснилось, они уже не идут. А куда идут? А идут дальше и выше, к обсерватории «Терскол», (отметка 3000). Пока отдыхали, двое молодых — Андрей и Иван — с пластиковыми бутылками убежали за водой к водопаду. Парни местные, участники «Эльбрусской мили». Забег «Эльбруссая миля» компания RedFox ежегодно устраивает в канун Дня Победы. Участники стартуют от высокогорной базы «Гара-Баши» (3800), финиш — Седловина Эльбруса (5300). (Эльбрус — гора двуглавая: Западный Эльбрус — 5642 метров; Восточный — 5621 метров, между ними — седло). Перепад высот от 3800 до 5300 — полтора километра — это и есть «Эльбрусская миля». Лучшие показатели забега — около полутора часов. Бежать участники — не бегут, но идут быстро. Как они это делают? Там и медленно-то ходить тяжело. Андрей — кубанский казак. Недавно демобилизовался из армии. Студент медицинского училища и будущий фельдшер. В команде восходителей «Центуриона» числился медиком. По Ивану информации у Юрки не было. Молодой, спортивный, скромный, почти незаметный. Фраза, которой он всем запомнился: «Пойти на Эльбрус с пенсами». Это он так своим друзьям в бане ляпнул, а в первый вечер за столом рассказал об этом центурионам. Смеялись все долго, сам Ваня ржал громче всех. Юрка только улыбался, чего ржать-то? Пенсионеры и есть! Самые что ни на есть настоящие. Костяк группы — всем за пятьдесят… и почти все — «хроники»!

Ваня с Андреем напоили всех ледяной водой — несмотря на высоту, было жарко, группа встряхнулась и быстрым походным шагом рванула к Обсерватории. И… обошла её стороной.

На высоте 3100 метров Полковник затеял игры в «выборы, гласность и демократию» — решил «поставить на голосование» вопрос: «Идём десять или двенадцать километров в одну сторону?». К тому времени группа уже прошла полноценных девять, и мнения, конечно, как в настоящем демократическом обществе, разделились. Юрка, Котов и ещё пара товарищей подали голоса за «десять». Первый день — куда такой темп? Но остальные семеро голосовали за «двенадцать». Обалдели, наверное, от радости. Азарт одолел. Поглумившись, Полковник построил электорат и снова рванул на полной скорости.

К отметке «3300» Серову стало нехорошо. Заболела и закружилась голова. А Полковник снова взялся голосовать, и в этот раз Юрка, поправ демократические основы устройства цивилизованного общества, нецензурно послал Полковника куда подальше, сообщив своё особое мнение: лично он никуда больше сегодня не пойдёт.

Сделал это Юрка, надо признать, довольно в резкой форме. Зато сразу закончились дебаты и прения, а вместе с ними и демократия. Щёлкнули волчьи с тремя большими звёздочками зубы, отлетели за ненадобностью чьи-то очкастые рожки да ножки — господин Полковник изволили сердиться. Юрка этому был рад безмерно, и многие тоже. Ибо нет ничего хуже, чем ставить на голосование вопросы «итить на Гору» или «не итить». Если командир приказал пойти и сдохнуть — значит ему виднее, потому что там, куда он посылает, — может быть, даже удастся выжить; а вот на этом самом месте, где сейчас сухо и тепло, как раз таки можно сдохнуть. Командиру лучше знать, что делать!

Волевым решением Полковник постановил окончить восхождение на компромиссной высоте 3333 метров, куда народ дополз на карачках и попадал. Командир, снисходительно всех оглядев, сплюнул и объявил отдых сорок минут. Горная акклиматизация. Желающим Полковник предложил подняться до 3500 на перевал, откуда уже была видна высокогорная база «Гара-Баши», те самые пресловутые «Бочки». Туда, по плану, они переберутся через пару дней. «Если некоторые туда дойдут», — глянув на Юрку, уточнил Полковник.

Юрка внимания на намёки не обращал. Он лежал и прислушивался к организму. Головная боль накатывала… и откатывала… накатывала… Но тошноты не ощущалось. Только боль. Можно потерпеть. Были ли это симптомы горной болезни — сказать Юрка не мог, высота всё же ещё не та.

Отдохнули, подтянули штаны, попили воды и пошагали обратно. И тут Полковник затеял новую игру — в догонялки. Он рванул с такой скоростью, что за ним едва поспевали участники «Эльбрусской мили». Но Юрка уже для себя решил, никуда он больше бегать не будет! Пусть его выгоняют, увольняют, но бегать по горам не входило в его планы. Таких ренегатов, как он, выявилось ещё четыре человека, среди них был и Котов. Они отстали и размеренно, с нормальной скоростью — в четыре-пять километров в час — пошли на базу.

К трём, вместо того чтобы вернуться на базу «Динамо» и сесть за обеденный стол, группа только-только вернулись к Девичьим Косам. И тут оказалось: у Центуриона традиция — купаться в водопаде. И все, ничтоже сумняшеся, скинув с себя не только футболки, но и трусы, кинулись под струи талого снега.

Что оставалось Юрке? Он уже получил одну «жёлтую карточку» — вызывать лишнюю неприязнь к Очкарику и Ботанику из Москвы Юрка не собирался. Шевеля губами и шипя, одним боком он забрался в водопад и онемел… Даже заорать не смог. Вода была не ледяной, нет… она была страшно ледяной, ужасно ледяной, даже в Хальмер-Ю на Полярном — вода была не такой ледяной. Здесь она не холодила — она как плёткой стегала тело. Обалдевший Юрка поспешил выбраться, растёрся майкой, оделся и сел дожидаться, когда тюлени и моржи из Кисловодска накупаются. А те резвились, орали и дурачились, как малые дети. Наконец, накупавшись и напившись, они продолжили путь.

А когда до базы оставалось километра четыре, на самом простом и ровном участке группа попала под камнепад. Чёрт знает, что сместило хрупкое равновесие камней, но сначала один, а потом целая груда устремилась вниз с высоты на дорогу, по которой проходили центурионы.

Юрка шёл в цепи четвёртым и успел пройти опасную расселину, когда сзади ударил крик: «Камни!» Через четыре человека от Юрки шёл Сергей Александрович (замечательнейший и интеллигентнейший человек, северянин, сургутянин, едва ли не самый старший участник восхождения; у него ещё и сердце справа) — ему один из камней, пролетев в пяти сантиметрах от головы, распорол штанину и оцарапал ногу. И слава Богу, этим только и обошлось, больше никого не задело. Хвост подтянулся минут через пять, когда перестали сыпаться камни. Полковник выдохнул, всех пересчитал, снова прибавил скорости и ушёл со свитой далеко вперёд. Ренегаты продолжали спокойно спускаться…

Только теперь, на спуске, Юрка стал обращать внимание на окружавшую его красоту. Горы и заснеженные вершины он уже видел: Кавказ, Полярный Урал, вулкан Тейде на Тенерифе. Но с альпийскими лугами Юрка знакомился впервые. Такого разнотравья и разноцветья он ещё не видел никогда. В родной самарской степи тоже много трав, но там они какие-то выцветшие, выгоревшие, особенно в июле-августе. На северных болотах по осени красота, конечно, неописуемая, но… если честно, положа руку на сердце, Север — край бедный. А здесь… Розовые столбики буквицы, жёлтые цветы гречавки, блестящие листья рододендрона, горная лаванда, пахучая земляника, донник, разнотравье злаковых… Все травы и цветы — свежие, листья — ярко-зелёные, словно их только умыли. Глядя на них, Юрка вдруг понял счастливую альпийскую корову: он и сам бы так жевал и жевал эту зелёную свежесть! Жевал и жевал… Жевал и… Наверное, он был просто голоден… С утра же ничего не ели!

К пяти на подкашивающихся от усталости ногах они таки доползли до базы.

Юрка сидел на кровати и тщетно пытался развязать шнурки на ботинках.

— Нет, — рассуждал он вслух, — если командир решил доказать мне, что я говно, даже возражать не стану! Вот скажите мне, херр майор: с какой такой великой целью мы проскакали двадцать два километра в первый же день и без обеда? Или, если хотите, сформулирую по-другому: на хрена?!

— Не знаю, Палыч… Сам задолбался! Совсем не понимаю: как завтра пойдём?..

Но тёплый душ, чистая одежда и горячий ужин-обед привели всех в чувство. А впереди ещё восемь часов сна… Немного побаливала голова, и Юрка выпил нурофена.

Позже, уже засыпая, Игорь буркнул: «Завтра будет сложнее…» И… не угадал.

НИЖНЯЯ АККЛИМАТИЗАЦИЯ. ДЕНЬ ВТОРОЙ

7:00. Подъём.

7:15. Общая зарядка.

Москвичи на общую зарядку не ходили, у них свой комплекс упражнений. Честно говоря, Юрка просто филонил, делал пару десятков приседания, десяток отжиманий и потихоньку тянул ноги. Кот напрягал себя тщательнее. Пока отжимались — смотрели телевизор, и из новостей узнали про катастрофу малазийского Боинга на Донбассе.

— Теперь нас с говном съедят, — ванговал майор, качая пресс. — И сюда никто не поедет. А тут и так народа… кот наплакал.

Народа в Приэльбрусье действительно было немного. Юрка, правда, не знал, сколько его тут было раньше, но Игорь говорил, в прошлые годы в Терсколе даже для палаток места не могли найти.

В 8:20 — завтрак.

В 9:00 — построение.

Полковник, мерно расхаживая вдоль строя, изредка бросал на группу хмурые взгляды. Неизвестно, удивило ли его, но в строю были все, даже Мурат, который вчера на спуске стёр ноги до кровавых мозолей, — новые трекинговые ботинки!

Сколько говорено: не надевайте новую обувь в походы! Нет, кто-нибудь обязательно купит ботинки прямо перед самим выездом и в первый же день изувечит себе ноги. Беда! Хотя, если бы вчера так не бегали…

— Я несколько переусердствовал… — нерешительно начал Полковник, потирая нос. — Но я хотел вас вздрючить! Хотел, чтобы вы поняли, что приехали сюда не на прогулку. Что к таким мероприятиям нужно подходить ответственно! Тренироваться! Нарабатывать физическую выносливость… Волевая подготовка должна быть… На одной физике на вершины не восходят! — Полковник потихоньку распалялся. — Да! Одной физики… Но я доволен! Не побоюсь сказать, группа неплохо физически подготовлена. Сегодня мы не будем угробляться — сделаем небольшой переход на станцию канатной дороги «Чегет». Это Кавказская сторона, высота — 3100. Склоны не крутые, но есть довольно продолжительный тягун. Это дополнительно укрепит вашу физическую форму. Опять же — горная акклиматизация, дефицит кислорода. Кроме того, будем отрабатывать схоженность. Как говорят: «Это не я поднялся… И это не ты поднялся. Это мы поднялись!» и… — Командир осёкся и посмотрел на часы. — Вопросы есть? Вопросов нет. Напра-а-а-аво! Шагом… а-арш!

В общем, «хеликоптер нихт…» — и дальше по тексту. Про Боинг Полковник говорить не стал. Впрочем, а что говорить?

На Чегет центурионы поднимались по серпантину тропы. Утомительно, но ходить в горы вообще нелегко. Ближе к двенадцати уже стояли на намеченной точке, на тридцать метров выше станции Чегет, на отметке «3080», пили воду, интенсивно дышали, пытаясь привести себя в норму, шнуровали ботинки, меняли сырые майки… И тут разразилась трагедия.

Девочка лет десяти вдруг помчалась с горы, но, не пробежав и двадцати шагов, запнулась о камень и, кувыркнувшись через голову, полетела вниз по склону… Отец, увидев этот кошмар, закричал и сам подхватился за девчонкой. Только властный окрик Полковника заставил его остановиться и осторожно спуститься к ребёнку. Андрей и Полковник тоже пошли осмотреть девочку. Ребёнок был в шоке, лицо разбито, но, кажется, слава Богу, кости целы. Всё ли хорошо с головой — станет ясно потом, позже. Помощи для эвакуации им не требовалась, компания самостоятельно села на канатку и съехала вниз.

Центурионы выдохнули, перекрестились и расположились на акклиматизацию. Но сегодня они не сидели голодными! Котов взял с собой палку копчёной колбасы и, распилив её ножом, распустил на всех, сделав по паре бутербродов.

Никогда, никогда, ходя по ровной земле, не ощутишь ценности простого бутерброда с чаем. Но там, в горах… Юрка чувствовал: будто батарейки поменяли.

Они бы посидели дольше. Но со стороны Большого Кавказского хребта, из-за хребта Донгуз-Орунбаши, из Грузии, клубясь и перемешиваясь, в Баксанское ущелье стали вваливаться тяжёлые мохнатые чёрные тучи. Ветер усиливался. Температура стала быстро падать. Погода стремительно ухудшалась. Юрка в каком-то мальчишеском восторге впервые в жизни наблюдал, как грозовой фронт формируется прямо у него под ногами.

Полковник Юркиного восторга не разделял — скомандовал построение, и центурионы в скором темпе начали спуск. Но тучи таки нагнали и накрыли их. Дождь ещё не начался, а большие капли уже конденсировались прямо на одежде и снаряжении. Короткий привал сделали, на 2800, возле пограничников. Те, не обращая внимания на глобальные изменения в атмосфере, спокойно вкапывали столбы с предупреждающими надписями — за горой натовская Грузия. Глядя на вышколенную группу, они только пошутили: «Динамо бежит?». За пару дней Полковник так сумел выдрессировать центурионов, что они уже выглядели как единая команда, и это несмотря на присутствие двух братьев-подростков — Марка и Данилы Нортманов, тринадцати и пятнадцати лет.

Нортманы.

Мальчишки — русские немцы. Дед — друг Полковника на лето сдал их под присмотр «Центуриона», зная, что там они не пропадут… и может, даже станут мужиками. Мальчишки переходного возраста без труда влились в коллектив взрослых людей. Не капризничали, не выпендривались, по утрам на зарядке с Полковником делали изнуряющий комплекс упражнений, обливались ледяной водой, и при этом никто и никогда не видел ни одного проявления их «трудности». Вели себя все с ними как с равными, не сюсюкали, не жалели, разве что, лишний раз могли сунуть шоколадку или кусок хлеба, молодые же — жрать охота постоянно. Налицо воспитание в живом мужском коллективе, перед которым стоит чёткая и ясная задача.

Отмахнувшись от любопытных стражей границы, центурионы подтянули снаряжение и рванули ниже. На отметке «2300» всё-таки полил дождь. Юрка прямо на ходу достал из рюкзака плащ-накидку и набросил её, накрыв и себя, и рюкзак. Замечательная вещь! Её настоятельно рекомендовал Котов, и теперь Юрка мысленно благодарил херра майора. До Поляны Чегет почти бежали.

На той поляне 365 дней в году развёрнут стихийный рынок с товарами народного промысла. И чего там только нет. Магниты, тарелки, полуметровые кинжалы, трёхлитровые рога, папахи, бурки такие, бурки сякие, варенье из шишек, варенье из хвои… Ещё вчера Юрка с Игорем договорились прикупить на рынке шерстяные вещи: Игорь — что-то для своей новой пассии, а Юрка хотел взять шерстяные носки грубой вязки под альпинистские ботинки, да и так, на «Бочках»: в них даже в обычных кроссовках хорошо.

Серов доложил Полковнику, что они остаются, тот недобро глянул, но промолчал, только кивнул и повёл основную группу на базу — решил не пережидать дождь.

А москвичи как в воду глядели! Только зашли под навес, случилось светопреставление. Сверкнула молния, вдарил гром, и на Терскол обрушился тропический ливень со шквалистым ветром и градом размером в вишню. Юрка с Игорем стояли под хлипкой крышей из картона и листов рубероида и балдели: как они вовремя успели спрятаться?

Лил ливень минут десять и больших луж не наделал, грунт там — каменистый. Юрка с майором, выбрав нужные вещи, которые ещё, ко всему прочему, оказались изумительно дешёвыми, и насилу отвязавшись от назойливых бабушек и тётушек, у которых не купили носков-платков-шарфов-перчаток, вернулись на базу сухими. Ну совершенно сухими, и застали группу, развешивающую сырые штаны и майки. А потом спрашивают, за что не любят москвичей? За то!

За ужином Полковник озвучил план третьего дня: заброска продуктов на высокогорную базу «Гара-Баши», на пресловутые «Бочки». Отметка «3780». Так высоко Юрка пешком ещё не забирался.

НИЖНЯЯ АККЛИМАТИЗАЦИЯ. ДЕНЬ ТРЕТИЙ

Утром Серова — пока тот выбирал, какую из оставшихся чистых маек надеть, — нашёл Полковник:

— А скажи-ка мне, Юра… ты зачем сюда приехал? А? Вот, сегодня суббота… Выходной… Потрахался бы с женой, выпил бутылочку пивка, прогулялся бы… по Долгопрудному? — Полковник вопросительно глянул на Серова, Юрка кивнул, — прогулялся бы по Долгопрудному. А вместо этого… Упираться… Ломаться… Сегодня трудный день… — Полковник нехорошо улыбался.

— Соскучился, Андрей Петрович. По полевым работам, — Юрка преданно глядел командиру в глаза. — По Северу. По снегу летом!

— По снегу летом, говоришь… Ну, хо-ро-шо-о-о, готовься, в девять тридцать построение, — и круто развернувшись, ушёл к себе в номер.

Не доверяет господин Полковник. Очкарику и Ботанику из Москвы. «Масквичу». Не доверяет! А что Очкарик хотел? Полковник же ничего не знает про Крайние Севера, про полевые… И вообще… Кому какое дело? Главное — подняться на Гору! А кто кому доверяет, кто кого любит — вопрос десятый. Главное — Гора!

— Чего Петрович-то приходил? — из душевой, растирая спину полотенцем, выглянул Котов.

Юрка нервно дёрнул головой, но говорить ничего не стал, пошёл загружать рюкзак.

Возле склада Игорь Вениаминович выдавал индивидуальную часть продуктов. Серову досталось двенадцать банок тушёнки. Пять килограммов. Немного? Честно говоря, можно было вообще обойтись без этой инсценировки с заброской на ногах. Всё равно все продукты им не поднять и завтра всё равно придётся использовать канатную дорогу. Но горы — есть горы. И акклиматизация — есть акклиматизация. Потому с Поляны Азау (2300) до «Бочек» (3800) — шагом а-арш! И не рассуждать!

На Поляну Азау с базы центурионов на своём Land Cruiser несколькими ходками перебросил Роберт.

Пока собиралась группа, Юрка разглядывал канатные дороги. Канаток там две.

Новая, с современными «космическими» ромбообразными кабинками. И старая, маятниковая — так называемая «балкарская»: два больших вагончика, поднимающихся и опускающихся в противофазе. Такой вагончик мог враз забрать всю группу «Центуриона» с грузом и в два этапа доставить на базу «Мир» (3500).

— В прошлые годы… — Котов перехватил Юркин взгляд. — В прошлые годы Петрович обратно группу спускал на канатке…

— Ну что ты врёшь?! — возмутился Порошков. — Когда это было?! Один раз! Всегда вниз пешком шли…

— Всё, Вениаминыч. Больше не вру. Просто не помню…

— Ну и не ври!

Юрка вздохнул:

— Лучше бы ты, херр майор, такого мне не говорил. Лучше бы я сразу настроился, что обратно пешком… Лучше бы…

— Построились! — выкрикнул Полковник.

Построились. И пошли. Пешком. Что «лучше» — Юрка так и не договорил, не знал.

Идти по серпантину дороги, по которой на «Бочки» заезжают даже КамАЗы, не сложно. Просто изнурительный подъём по пологой дороге. По долгой пологой дороге. По долгой пологой и скучной дороге. И пейзаж вокруг — соответствующий. Царство Вулкана. Комья рыжей застывшей лавы размером с дом, комья застывшей чёрной лавы размером со шкаф, россыпь камней поменьше и холодный, пронизывающий ветер.

Шли, мерно втыкая в тропу шпили трекинговых палок, а над ними в вагончиках канаток проплывали туристы-зеваки. Им ненужно было упираться и надрываться, чтобы поглазеть на Эльбрус с высоты в 3500: они ехали в тепле и комфорте. Полковник, глядя на них, обращаясь к Роберту лично и ко всем одновременно, проводил на привалах «партполитработу»:

— Смотри, Роберт: эти изнеженные, ничего не смыслящие в жизни существа сейчас с удивлением взирают на тебя из кабинок канатки. Им недоступно счастье… Да что там! Им недоступно само понимание счастья настоящего мужчины, ставящего перед собой трудную, порой невыполнимую цель, ставящего и добивающегося её. Они мелки и неинтересны, Роберт. Смотри на них и гордись собой!

Роберт Азатович Богатырёв — пятидесяти одного года от роду, житель города Черкесска — без сомнения, собой гордился. Карачаевец по крови, бизнесмен по духу, русский по фамилии, автогонщик и коневод по сердцу, он пошёл на Гору, чтобы всем доказать: может! Но перед восхождением у него увели любимую лошадь, и хоть он гордился собой, изо всех сил гордился, — был он расстроен и подавлен.

— …Гордись, Роберт! — Рябинин поднимался, хлопал по плечу карачаевца, командовал строиться и вёл центурионов выше. Товарищ Полковник по первому образованию заместитель командира по политической части, сиречь «комиссар». Даром ему это не прошло…

К одиннадцати вышли на станцию «Кругозор» (3000), а к половине первого добрались и до станции «Мир» (3500).

Юрка сидел возле памятника альпинистам, привалившись к стеле. Голова тихо кружилась, будто плыла по волнам. Явно ощущалась общая усталость. Идти никуда не хотелось. Но командир дал на отдых только полчаса. Только полчаса и целых тридцать минут, а потом снова: подъём и вверх. На триста метров. Всего на триста. Пять двадцатиэтажек. Юрка хорошо знал, что такое двадцать этажей, всю зиму ходил. Но пока тридцать минут не истекли, он сидел и отрешённо наблюдал: как в кафе на станции народ ел шашлыки, пил пиво, курил… У Юрки к горлу подкатила тошнота: как же они ещё курят? Серов отвернулся. По кругу пустили бутыль с водой. Вода — хорошо! Юрка сделал большой глоток и передал бутыль Игорю, прикрыв глаза. Полчаса. Полчаса. Пол-часа… Тик-так… Тик-так… Тик…

Протиктакало быстро.

— Подъём!

Эти триста метров Юрке дались тяжело. Отказывало по кругу всё: сначала заболела голова; потом отпустило и накатила усталость; потом онемели ноги; потом прошли, но снова заболела голова… и всё заново. Через час, когда группа выбралась на площадку — на другой стороне дороги от «Бочек», на базе «Ред Фокса» — состояние у Юрки было аховое. Сердце стучало, как вагон на стыках рельсов, дыхание хрипело со странным присвистом, лицо без единой кровинки, губы синюшные. Дрожащими руками он достал лёгкую пуховку и переоделся: майка насквозь сырая от пота, а вокруг снег… Выбрав место посуше, Юрка присел и на пару минут отключился. Очнулся, когда услышал, Полковник объявил привал полтора часа, можно расслабиться, перекусить, попить чаю, но сначала нужно сдать продукты. Через силу поднявшись, Юрка потащился с рюкзаком к железной будке.

— Таблетку дать? — участливо поинтересовался Порошков, выкладывая банки из Юркиного рюкзака.

— Не надо. Устал просто.

— Попей чайку, сладкого… Это гипогликемия. Уровень глюкозы в крови упал.

А мужики и не терялись, натесали хлеба с салом, достали чеснока, лука, перца, разлили чай и принялись «рубать».

— На, Палыч, поешь, — протянул бутерброд Сергей Александрович. Юрка взял и принялся вяло жевать, но больше одного куска съесть не получилось, второй отдал Даниле. Передали баклажку с чаем. Чай, сладкий, с лимоном… — хорошо! «Чай не пьёшь, откуда сила?»

Попив чаю, он устроился поудобнее и снова прикрыл глаза.

Ладно, — уговаривал он себя, — вниз легче. И груза не будет… и вниз — всегда легче.

В своей неспокойной жизни Юрке не раз приходилось испытывать экстремальные нагрузки. Те же полевые — являли собой одну большую экстремальную нагрузку. Только тогда ему не было ещё тридцати и был он как Андрей и Иван. Хотя нет. Чего врать? Никогда он таким не был. Эти парни — крепкие, физически крепкие, наверняка подтягиваются раз по двадцать. А Юрка всегда был доходягой, худым и слабым. Только воля и честолюбие не позволили ему сдохнуть в тех условиях. Вот и сейчас — надо выжить! И подняться. А то неудобно получится… Сам же напросился.

Час пролетел. Полковник засобирался. Половина четвёртого. Подъёмники — до четырёх. Построились и пошли.

Идти стало хуже: всё ещё больше растаяло, под ногами хлюпали лужи и жидкая глина, и так будет аж за самый «Мир». Вдруг на «Мире» Полковник неожиданно резко свернул и направился к канатке.

— Что я говорил?! — Кот ткнул палкой тёзку.

Это был последний на сегодня вагон. А они — без билетов: билеты покупают внизу, на подъёме. Но их и только что спустившихся с Седловины троих альпинистов свезли на «Кругозор». А вот там вышла заминка. Упёрся смотритель: «нет билетов» — никак не хотел пускать, отправляя на балкарскую канатку. Формально он был прав, но фактически вёл себя как мелкая ссыкливая сволочь: всю канатку остановил, лишь бы не прошмыгнул кто-нибудь без билетов.

Плюнув, центурионы и альпинисты пошли к балкарке, которая уже вроде и не работала. Но… о, чудо! Её запустили и отвезли всех на Поляну, откуда снова челночными ходами на Land Cruiser’е группа вернулась на базу «Динамо».

Всё. На сегодня всё.

Ужин, сбор вещей… и завтра — «Бочки».

Народ мылся, чистился, готовился. Наверху горячей воды нет.

За ужином, озвучивая планы, Полковник предложил: кто хочет, может завтра пойти с ним на «Бочки» пешком, остальные будут поднимать вещи на канатке. Юрка прикинул и решил: «пойду!». А что? Надо же эту… как её, адаптацию-акклиматизацию нарабатывать. Скоро восхождение, а он как муха мороженая. «Ни тпру — ни ну». И уже перед сном он этой идеей поделился с Игорем. Тот приподнялся на локте, задумчиво поглядел на Юрку, вздохнул, но ничего не сказал…

Приют «Бочки» (информация из Википедии).

Промежуточный лагерь при восхождении на Эльбрус. Расположен на горе Эльбрус на высоте 3800 метров, в полуста метрах от станции канатной дороги «Гара-Баши». На базе четырнадцать «бамовских бочек» — цилиндрических металлических жилых домиков, применявшихся в своё время при строительстве БАМа. Каждая бочка рассчитана на пять-шесть человек. Есть две кухни с газовыми печками, две столовые, электрическое отопление. Приют «Бочки» — учебно-тренировочная база «Мир» Госкомспорта РФ.

За последние десять лет на базе появилось много новых балков, в частности домики компании RedFox — производителя альпинистского снаряжения.

«Бочки» расположены в зоне климатического перехода от зимы к лету. Выше — зима, ниже — лето. Такой вот контрастный душ.

ПЕРЕБРОСКА НА «БОЧКИ». ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ

Утром случилось всё не так, как планировали.

Сначала Полковник сильно удивился, узнав, сколько желающих идти с ним пешком.

Потом на построении, куда Юрка, замешкавшись, опоздал, произошёл жуткий скандал. Женя Давиденко что-то возразил (а может быть — о, ужас! — посоветовал) Полковнику — и командир взорвался. Всё! Демократия кончилась третьего дня. Впереди — Гора! Полковник прямо пальцем каждому указал место в строю: в смысле, кто идёт пешком, а кто поднимается на канатке. Юрке велено было ехать на канатке.

— …И впредь не сметь мне указывать! — подвёл итог Полковник.

Женя стоял, понурив голову, кажется, его выбрали специально, для показательной порки.

Женька — ровесник Серову. Не смотря на это, он — Мальчиш-Кибальчиш. Из трёхсот тысяч населения Бобруйска в 80-х только десять человек были призваны в десантные войска, из них только шесть попали в Афганистан и только четверо — в разведчики. Женька в разведчики попал, чем по сею пору безмерно горд. И психологически — он там так и остался, на той войне: мальчишка-десантник, герой-разведчик. Господи, сколько их таких, Мальчишей?..

Снова в несколько ходок Роберт перевёз команду на Поляну. Первыми уехала пешая группа во главе с Полковником. Потом отвезли остальных с вещами. На Поляне, дожидаясь вагончика балкарской канатки, Юрка занервничал, задёргался и докупил в магазинчике ещё одну балаклаву (не помнил, куда сунул купленную в Москве) и пару варежек (на всякий случай — чтобы были). Совсем не ко времени начался мандраж…

Пришёл вагончик. Половину его центурионы забросали вещами и загрузились сами. С ними поднимались ещё семь человек: семья бизнесмена средней руки и трое пограничников. Бизнесменша, глядя на чехарду с погрузкой, поинтересовалась: «Куда?» Они сказали. Женщина покачала головой: «Зачем?» Ответить не успели — со своим мнением встрял пограничник: «Делать нечего — вот и лезут!» Центурионы вежливо отмолчались, а бизнесмен шикнул на жену: «Спрашиваешь всякие глупости!» На «Кругозоре» восходители перекинули вещи в следующий вагончик; и с ними осталась только семья бизнесменов — пограничники выгрузились. Воспользовавшись этим обстоятельством, Игорь Порошков сосредоточился и попытался объяснить даме — «зачем». И для начала он сделал «ход конём», веско обозвав пограничника «мальчишкой». Это был сильный ход! Потом Порошков поскрёб по сусекам головы, пытался найти какие-то дополнительные аргументы, но запутался в трёх соснах, и… так ничего и не сумел объяснить. Дама продолжала смотреть на них удивлёнными, широко раскрытыми глазами цвета полуденного неба над пустыней Синая.

А действительно — зачем?!

На «Мире» перетаскали вещи из вагончика к станции карусельной канатки. Вагончиков на ней нет, только подвесные одноместные деревянные кресла. Четверых с рюкзаками сразу отправили наверх, остальные грузили вещи на сиденья — потом доехали сами. В несколько ходок барахло от канатки перетащили к вагончикам RedFox, на ближайшие три-четыре дня они станут их домом. Меньше чем за полчаса вещи и люди были переброшены с «Мира» на «Гара-Баши». Всё! Перебазировались.

Порошков связался по рации с Полковником и получил вводную по расселению. Жить будут в двух вагончиках. В первом: Полковник, Порошков, Роберт, Юрка, Котов и два «сына полка». Остальные — во втором. Дополнительно поступило распоряжение выдвигаться навстречу группе Полковника, коку — готовить обед, Юрке и Мурату — искать питьевую воду.

Воду. Вся вода на «Бочках» — талая с ледников. Она кругом и всюду, но для приготовления и питья нужна чистая. Парни опросили соседей, где можно такую взять, те махали рукой наверх: дескать, там труба. Но поднявшись метров на пятнадцать, никакой трубы парни не обнаружили. И проруби не обнаружили. Подниматься ещё выше было бессмысленно — выше только снег. Юрка с Муратом походили, поискали, ничего не нашли и направились к палаткам, вокруг которых копошился народ.

— Здорова, мужики! — обратился Серов к народу. — Воду где берёте? А то так пить хочется…

Народ оторвался от дел и оловянными глазами уставился на Юрку.

— Иностранцы! — сделал вывод Мурат. — Пошли…

— Погоди… — Юрка быстро сдаваться не хотел. — Hello! Excuse me! Where is water?

— Hi! Here is brook, — народ ткнул за спину.

— Thanks!

Ручей, значит.

Вода в том ручье цветом и прозрачностью сильно напоминала ту, что течёт из крана после ремонта водонапорных сетей.

— Давай пока здесь, что ли, наберём, — сомневаясь, предложил Юрка, — потом в другом месте ещё посмотрим.

И они присев стали пристраивать пластиковые пятилитровые бутыли к тоненькой струйке.

— Where are you from? — решил проявить уместное любопытство Юрка.

Один из иностранцев повернул голову и улыбнулся:

— From Denmark.

— Датчане они, — транслировал Юрка Мурату.

Набрав четыре бутыли грязноватой жёлтой жидкости, они собрались обратно. И тут Юрку накрыло… Он громко ойкнул, замычал и чуть не распластался на грязном льду от тупой, протяжной боли.

— Юрий Павлович! — кинулся ловить его Мурат.

— Спокойно! Накрыло… Голову…. Горняшка… За-а-араза… — Юрка присел и закрыл глаза. — Ты иди, Мурат. Иди. Я посижу и приду….

Голова разламывалась на мелкие кусочки. Причём если её хоть чуть-чуть наклонить или повернуть, боль усиливалась кратно. Перетерпев приступ, Серов спустился к кухне, сдал бутыли, равнодушно выслушал «фи» от кока, и не найдя Мурата, но памятуя, что горняшку лучше переживать в движении, прихватил следующую пару пластиковых бутылей и ушёл искать нормальную воду.

База «Гара-Баши» небольшая, с футбольное поле. Вся перепахана ратраками — большими гусеничными снегоходами — вдоль и поперёк. По погоде — конец марта: всё тает, всё течёт, всё изменяется. Ходить по мокрому перемешенному с глиной снегу (с больной головой) — сплошное мучение. Но воду Юрка всё же отыскал — на другом конце базы, когда туда дополз. Там было что-то вроде колодца в снегу. Вода — чистая, прозрачная, как из родника. Пересилив боль, а в голове бýхало, как в кузнечном цеху, Юрка присел на корточки и наполнил бутыли. С несколькими передышками вернулся к домикам — а там уже все собрались и готовились обедать. Юрка, дабы пресечь мучения, выпил таблетку нурофена… хорошо бы топор… Кстати говоря, мучился не он один. Самого мелкого Нортмана рвало. Остальные тоже страдали от головной боли.

Позже Юрка узнал, на Эльбрусе проблемы с горной акклиматизацией не главные — не такая уж там большая высота, особенно на «Гара-Баши». Другое дело, вулкан время от времени извергает сероводород. Немного, не всегда ощутимо для носа, но в сочетании с высотой эти эманации приводят к серьёзным физическим недомоганиям. А ещё рассказывают, бывали годы, когда на «Бочках» даже распоследние хлюпики не мучились. Им просто повезло, вулкан «не дышал».

После еды и таблетки Юрке полегчало, он уже возрадовался, но Полковник «оптимистично» пообещал ночь кошмаров: горняшка особенно интенсивно накрывает под утро, от трёх до пяти. Юрка вздохнул и пожал плечами: доживём — увидим, а пока повёл «живых» бойцов к «колодцу».

К семи все дела были переделаны, только на 21:00 назначалось поднятие флага. Команда «Центуриона» из года в год поднимает два флага десантных подразделений. Один на «Бочках», второй — на мемориальной горе, на «Приюте Одиннадцати». Юрка тоже взял с собой флаг — флаг компании, в которой он работал, но он для Горы, для Вершины. А пока была пара свободных часов, Серов, укрывшись толстым одеялом и спальником, провалился в сон.

Растолкал его Игорь — Полковник просил пригласить на подъём флага датчан. Юрка выбрался из спальника, потянулся… оценил своё состояние: голова болела умеренно. Надел шерстяные носки, кроссовки и пошлёпал звать «датских немцев».

Датские немцы долго не понимали, что от них хочет этот странный русский. И не то чтобы Юркин английский был не хорош — а он, без сомнения, был не хорош! — просто сама ситуация им казалась непонятной. Поднять флаг на Горе — это да, это понятно! А здесь-то зачем? В конце концов Юрке удалось уговорить их просто поприсутствовать.

Тем временем на импровизированном плацу уже собралась вся команда «Центуриона», на столб влез Андрей с флагом, Полковник и Котов надели голубые береты. Флаг закрепили, Полковник сказал пару проникновенных слов: о братстве, долге и Родине. Выступили камрады. Датчане стояли в сторонке, помалкивая и не понимая, о чём говорят эти загадочные русские… Но когда Полковник подал команду «Смирно!» и взял под козырёк, басурмане лихо вздёрнули правую руку к виску. «Да они военные!» — ткнул в них пальцем Полковник и оказался прав.

По случаю подъёма флага в кухонном вагончике «Центурион» организовал праздничное чаепитие, куда пригласил всех соседей. Гостей ждали много, но пришли только три девушки из тольяттинской группы — они не дождались погоды и завтра уходили вниз — и трое датчан: Стефан, Каспер и Кузнец (последний сам так себя назвал, мол, Смит я, и постучал кулаком по столу). Посидели, попили чайку, поболтали. Юрка выступал в роли переводчика, чем изрядно себя повеселил. Нет, не таков его английский, чтобы быть переводчиком, но за неимением лучшего — у других знание языка сводилось к фразе: «Moscow is the capital of the Soviet Union» — и Серов сгодился.

День заканчивался. Полковник ещё раз покаркал про тяжёлую ночь, а потом поднялся и вдруг всем пожелал хороших снов. Издевался, наверное.

К ночи Юрка вышел на обрыв и застал там Мурата. Справив нужду, они пожелали друг другу спокойной ночи и пошли мучиться в спальники. Давно ли такие мучения были на Севере… Давно! Ох, давно…

Мурат.

Жил-был молодой простой крестьянин-тракторист в дагестанском селе, и звали его Мурат. И был он крестьянином умным и учился в техникуме. А после окончания стал Мурат уважаемым человеком — инженером по технике безопасности. Но мир менялся, и надо было в нём выживать. И Мурат переехал в Чечню, где стал… зубным техником. А потом Мурат переехал в Кисловодск и стал милиционером. Сейчас ему сорок и он хочет стать офицером полиции, но для этого нужно высшее образование. А получит он его только через год. А специалистом по информационным технологиям ГУВД становиться надо сейчас — другой вакантной офицерской должности в полиции Кисловодска нет. И Мурат согласился! «У меня брат в банке в Краснодаре работает, он айтишник, он мне поможет!» И ведь поможет, станет Мурат айтишником… Обязательно станет!

ВЫСОТНАЯ АККЛИМАТИЗАЦИЯ. ДЕНЬ ПЯТЫЙ

Прав был Полковник! В четыре накрыло и так начало кочевряжить, будто с похмелья. Сердце рвалось из груди, воздуха не хватало, бросало то в пот, то в жар, то в холод… но, что странно, совсем не болела голова. К шести, однако, всё пришло более-менее в норму, а в семь, как обычно, случился подъём.

Первый день в горах, а на завтрак Олег приготовил молочную рисовую кашу и вызвал бурю восторга. Его же тоже долбила «горняшка».

А Олег по жизни совсем не повар, он… капитан милиции. Бывший капитан бывшей милиции. Парни за глаза и в глаза так его и прозвали — Капитан Кук. Готовил Кук почти домашнюю еду с поправкой на тушёнку. И исповедовал полевой принцип: соль, перец, чеснок, лук — на столе, а еда — пресная. Юрка к своим болячкам взял сорок банок детских мясных консервов «Тёма», и ни одну не использовал. Питался со всеми. В некотором смысле Серов отблагодарил Олега уже в самом конце, Куку просквозило спину, и он еле ползал по кухне, а Юрка колол ему кеторол из своей аптечки. Повар отлёживался, дожидаясь, когда отпустит, и шёл на кухню готовить и кормить. Геройский мужик.

А тем утром он сидел в расслабленной позе у себя на кухне, морщился от головной боли и принимал заслуженные благодарности. Хороший завтрак — это сила и настроение на всё утро, а то и на весь день — это Юрка ещё с полевых усвоил твёрдо, от тёзки, от Золевского.

Где, интересно, сейчас Юрий Григорьевич? Юрка мало знал о тех, с кем работал вначале 90-х в Аэрокосмогеологии. Вокарчук, Бевзенко, Влад и Сашка Федорчук по-прежнему где-то в Северном. Полищук умер в «десятых», в Питере. А где Золевский? Неизвестно… Давно всё было. Давно. И связей с Северным не сохранилось. Так вот живёшь-живёшь, работаешь-работаешь… Юрка вздохнул, забросил в себя последнюю ложку каши и потянулся за чаем.

К девяти вышли на первую высотную адаптацию. Погода скользила на грани, норовя сорваться в какую-нибудь пакость. Солнце то появлялось, то пряталось в тучах. Хотя, нет, не в тучах — в тумане. Это снизу кажется, в тучах, наверху — обыкновенный туман. А под ногами снег — сначала сырой, но по мере подъёма всё суше и плотнее. И беспокойный ветер постоянно менял направление, срывая позёмку. Зима. Полное ощущение зимы. Зимы в июле!

За час с небольшим дошли до «Приюта Одиннадцати».

«Приют Одиннадцати» — (информация из Википедии) — останки гостиницы для альпинистов на горе Эльбрус на высоте 4130.

До 1998 года являлась самой высокогорной гостиницей России. Располагалась на юго-восточном склоне горы Эльбрус.

Название дано по предложению председателя Кавказского горного общества Р. Р. Лейцингера, переночевавшего в этом месте с группой школьников в 1909 году.

Первое деревянное здание «Приюта» было построено в 1932 году, а в 1938-м на его месте возвели трёхэтажное здание, простоявшее 60 лет. «Приют» был построен за один сезон с помощью местного населения, поднимавшего стройматериалы к месту строительства. На стройплощадке груз взвешивали и платили за подъём каждого килограмма. На первом этаже «Приюта» располагались альпинисты, на втором — инструкторы и спасатели, на третьем — учёные. Имелась даже кремлёвская «вертушка» и баня. Баня была разрушена во время Великой Отечественной войны. Тогда же, 28 сентября 1942 года у гостиницы состоялся бой между спецподразделением НКВД и немецкими горными егерями. Бой завершился поражением наших. Позже пришлось «Приют» отбивать обратно.

После войны на третьем этаже усилиями энтузиастов был организован музей обороны.

А в лихие девяностые, будь они не ладны, практически бесхозный «Приют Одиннадцати» сгорел из-за нарушений правил пожарной безопасности. Тогда вся страна сгореть могла…

В 2001 году первых восходителей принял новый приют «Дизель Хат», построенный на месте старой дизельной станции.

Старое сгоревшее здание «Приюта» полностью разобрано, и на его месте строится новое, капитальное. Но пока возведены только опоры. По состоянию на 2018 год строительство всё ещё не окончено.

Возле фундамента сгоревшего «Приюта» есть скала — большой лавовый останец. По всей поверхности той скалы закреплены мемориальные таблички. Печальные таблички. Грустные таблички. На них имена и фотографии тех, кому Эльбрус отказал в благосклонности: кто навечно остался в горах Кавказа. Выше всех медная доска в честь 100-летнего юбилея основателя воздушно-десантных войск Василия Филипповича Маргелова — легендарного дяди Васи. Нет-нет, Василий Филиппович не погибал в горах — эту доску установили Юркины десантники в 2008 году, в тот самый первый раз, когда они пришли в берцах без «кошек» и ледорубов, не совсем понимая, зачем они нужны в горах. Но дядя Вася всегда должен быть со своими детьми…

Самые молодые и ловкие вновь полезли наверх с флагом, Полковник и Котов надели береты, а тут и датчане подтянулись. Вчера их предупредили, будет ещё одно мемориальное действие. Им это понравилось, и на «Приют» они принесли свой красно-белый флаг. Потом вместе пили чай, фотографировались, потом датчане пошли вниз на базу, а центурионы продолжили подъём.

Двести метров, до высоты 4300, прошли удивительно легко. А там Полковнику вдруг снова вздумалось играть в демократию. Ну скучно человеку! Понять его можно: восьмой раз поднимает народ на Гору. А может, он просто решил взять восходителей на понт, чтобы не расслаблялись?

«А не сходить ли к скалам Пастухова, на 4600?» — сказал он.

Но все уже грамотные, и все промолчали в тряпочку, попался один, Владимир Васильевич. «Не пойду!» — категорически заявил он.

И не пошли.

Но Владимир Васильевич получил показательную трёпку. Значит, в воспитательных целях устраивал демократию Полковник. Дабы… и в особенности… поелику…

Про Владимира Васильевича.

Он с Чукотки этот Владимир Васильевич. И самый старший в группе. Но главное не в этом, главное в другом: для всей команды «Центуриона» он служил громоотводом. Глядя на него, Юрка невольно вспоминал фантастический рассказ…

Готовится экипаж к межзвёздному полёту. Во время экспедиции все будут бодрствовать. Никаких анабиозов, никаких гибернаций. Поэтому экипаж подбирается тщательнейшим образом. Все специалисты высокого класса. Все профессионалы. Все обладают отменным физическим и, особо, психологическим здоровьем.

И вдруг в самый распоследний момент в экипаж «подбрасывают»… недотёпу, неумеху, да надо прямо сказать, калеку. Экипаж обескуражен, возмущён, но обсуждать решение руководства нет времени — старт!

За годы полёта, а их был не один десяток, экипаж с этим недотёпой извёлся. Он вечно всё бил, ломал, всех раздражал, злил, он даже заболевал в самый неподходящий момент. Заноза в теле экипажа! Заноза, которую невозможно вырвать!

А по возвращении вдруг выяснилось…

Эта заноза, этот недотёпа, этот неумеха — гениальный психолог. А по совместительству — известнейший на Земле клоун. Его серьёзные коллеги ничего не знали о нём: некогда было ходить по циркам. А клоун, служа всему экипажу громоотводом, с честью выполнял профессиональный долг.

Владимир Васильевич был громоотводом. И все, абсолютно все с ним задирались и ругались. Может, только Юрка не конфликтовал с ним (по причине ли того, что был Владимир Васильевич с Севера… или Серов слишком сосредоточился на своих ощущениях). Именно Владимир Васильевич приходил к Порошкову за туалетной бумагой и был послан в известном направлении. Он и спальник забывал при переезде на Бочки и вспомнил о нём в самый последний момент.

А ещё год назад Владимир Васильевич опрометчиво пообещал коллективу трёхлитровую банку чукотской красной икры, и теперь весь коллектив центурионов ел его поедом вместо икры. Особенно налегал Котов.

Но! Если кто-то начинал издеваться над «чукчей» сверх меры, Владимир Васильевич попадал под защиту Полковника, и уже никто не смел его шпынять безнаказанно.

Нужный человек в коллективе!

Кстати, по выносливости в свои пятьдесят восемь он мог дать фору любому молодому — тоже регулярный участник «Эльбрусской мили».

На базу вернулись к четырём.

Пока накрывали стол, погода таки соскользнула. За окном столовой повалил снег — огромными хлопьями, густой, настоящий. Снег в середине июля! Где-то Юрка такое уже видел. Пусть валит. Лишь бы послезавтра была хорошая погода.

Ещё вчера, вызнав прогноз, Полковник принял решение: восхождение назначить на раннее утро 23-го. Хорошая погода на Эльбрусе — девяносто девять процентов успеха.

А завтра выходной — они только прогуляются до «Приюта», разгонят кровь, а потом будут отдыхать или займутся ледовыми тренировками.

Вечером пришли датчане.

Сначала Каспер — просить таблетки для Кузнеца, тот совсем спёкся. Кузнецу выписали цитрамон, аспирин и нурофен, объяснив Касперу, что, как и в какой последовательности принимать, но пока объясняли, зашли в столовую. Тут Полковник и выловил Каспера, усадив на разговор.

Не дождавшись коллеги, подтянулся Стефан — узнать, куда запропастился Каспер.

А ещё через полчаса — не дождавшись помощи — приковылял сам Кузнец.

Три часа! Три часа команда «Центуриона» вела «перекрёстный допрос» датских военнослужащих. И датчане тоже не отставали. Расспрашивали они друг друга по очереди, а Юрка переводил в две стороны. Оказалось, есть общая тема: и наши, и датчане служили в Афганистане. «А где?» «А когда?» «А как с духами… пардон, талибами?» «А своих теряли? Теряли… На какие мины напарывались? Итальянки?.. А, ну да, итальянки…»

За разговором датчан накормили «змеиным» супчиком из рыбных консервов и рисовой кашей с тушёнкой. Кузнец поначалу на еду смотреть не мог, но ему дали две таблетки цитрамона, и через полчаса он без признаков тошноты вовсю уплетал, а потом и вовсе включился в общую беседу.

Под конец Юрка охрип, обалдел, а после просьбы Полковника: «Спроси у них, какова у них структура дивизии», — только развёл руками, показал язык, оделся и вышел на крыльцо. Там он вдохнул-выдохнул, покрутил головой, вытряхивая из неё английские слова, и подошёл к обрыву.

Погоду тянуло на мороз. Тучи уходили. На небе появились первые звёзды. Но главное — открылся Эльбрус! Двуглавый древний вулкан. Первый раз за эти два дня его стало видно полностью. Во-о-о-он туда, на Западную вершину, предстоит им дорога послезавтра. Сил-то хватит? Пока Юрка всё выдерживает неплохо. Честно говоря, он думал, будет хуже.

— Любуешься, москаль?

Юрка вздрогнул, сзади незаметно подошёл Василий Фёдорович — крепкий, похожий на медведя мужик. Сам крупный, а ходит тихо. Охотник. Профессиональный. На людей…

Юрка вздохнул.

— Ничо, москаль… Не бзди, всё будет нормально.

Василий Фёдорович Страбинский.

50 лет. Офицер спецназа ФСБ. Родился в известном теперь всему миру городе Славянске. Генетически украинец, но безусловный русский патриот. Закончил Славянское авиационно-техническое училище. На Кавказе в спецназе ФСБ с 88-го года, там и познакомился с Полковником. О своей работе рассказывал так: «В конце девяностых на Кавказе стали шалить. То туристок изнасилуют, то туристов ограбят, а то и вовсе поубивают. Надо было что-то делать, а сопредельное государство, в котором базировались эти уроды, ничего предпринимать не хотело. Тогда мы — офицеры спецназа, десять человек — взяли своё руководство, посадили в ауле, выдали бочку вина, велели местным кормить шашлыком, только бы не вмешивалось, сами взяли по СВД, по десятку боекомплектов, по тридцать килограммов тротила и ушли в горы…

Через месяц вернулись. И представляешь? По сию пору тишина!»

Василий Фёдорович — хороший, весёлый мужик. Серова и Котова обзывал москалями, при этом всегда добавляя: «Я мужик простой, могу чего-нибудь брякнуть… Вы не обижайтесь, я не со зла…»

Страбинский на пенсии; охотник, рыбак и пасечник. На Эльбрус собрался в один присест. Полковник позвонил и предложил. А Фёдорыч не отказался.

— Я здесь с восемьдесят восьмого. Все горы исходил, а на Эльбрусе не был. Как же так?

ВЫСОТНАЯ АККЛИМАТИЗАЦИЯ. ДЕНЬ ШЕСТОЙ

Ночью высыпало столько звёзд… Юрка уже и не помнил, когда столько видел. Даже на Севере не было такого звёздного неба. Всё же на четыре километра ближе к космосу.

А в пять, ещё потемну, в Гору потянулась вереница огоньков. Это пошли на восхождение альпинисты. Господи, даруй им удачу!

А у «Центуриона» всё как обычно:

7:00 — подъём;

8:30 — завтрак;

в 10 вышли на прогулку. Цель: подняться до 4100, посидеть, попить чаю и вернуться. По дороге их обогнал ратрак, датчане ехали на скалы Пастухова.

Скалы Пастухова (информация из Википедии)

Скалы на высоте 4600—4800 метров получили своё название в честь известного исследователя Кавказа, военного топографа Андрея Васильевича Пастухова.

В 1890 году А. Пастухов с казаками Д. Мерновым, Я. Тарановым и Д. Нехороших взошёл на Западную вершину Эльбруса. А затем на протяжении всего восьми лет поднялся более чем на десять вершин Кавказа, в том числе на такие как Зыкой-хох, Халаца и Сау-хох, Шах-даг, Арарат и Алагез, Восточная вершина Эльбруса (в 1896 году). На штурм последней он вышел с казаком В. Воробьёвым, своим спутником по другим восхождениям, и двумя местными проводниками. Погода им не благоприятствовала: дул холодный порывистый ветер. Воробьёв почувствовал недомогание ещё до высоты 5000 и вернулся. Пастухов с двумя проводниками добрался до Седловины (5300 м). Далее он пошёл уже с одним проводником (второй идти отказался) — Агбаем Залихановым, — но вскоре был вынужден вернуться из-за начавшегося снегопада. При второй попытке штурма вершины Пастухов организовал бивуак на самой верхней группе скал (около 4700 м), по пути к Седловине. Утром непогода заставила его снова отступить. Не удались третья и четвёртая попытки: одна — из-за ухудшения самочувствия самого Пастухова, другая — опять из-за непогоды. Последовала пятая попытка. Восходителей встретили жгучий мороз и сильный ветер. Терял силы проводник. Да и сам Пастухов чувствовал себя неважно. И всё же, хотя и медленно, они продвигались к вершине. На этот раз Пастухов достиг её. Здесь он нашёл в себе силы, прежде чем начать спуск, определить высоту вершины и температуру воздуха.

Ныне группа скал, откуда Пастухов шёл к Восточной вершине Эльбруса, называется скалами Пастухова и служит многим альпинистам отправной точкой для штурма высочайшей вершины Кавказа и Европы.

А любовь Пастухова к горам была так велика, что он, серьёзно заболев в 1899 году, просил друзей похоронить его на склонах горы Машук, чтобы Казбек и Эльбрус всегда стояли перед ним. Последняя воля выдающегося топографа и восходителя была выполнена.

Завтра утром на ратраке группа Полковника поднимется выше Скал и начнёт восхождение.

А сегодня они снова пили чай возле камня-монумента. Рядом ребята из Пензы прикручивали памятную доску четырём своим землякам. Ушли 23 февраля 2001 года и не вернулись. И тела не нашли. Профессиональные альпинисты. Эльбрус…

По дороге вниз встретили украинскую группу из Днепропетровска. Общаться они не захотели. Обижены на всех русских и на центурионов в том числе. «Грёбаная политика! — ругался Кот, он шёл за Юркой. — Я с ними вместе в Афгане воевал». «А я с ними весь Север отработал», — думал Юрка про хохлов.

Настроение мужикам подняла встреча с Николаем Чёрным, с живой легендой российского и советского альпинизма.

Н. Д. Чёрный.

Николай Дмитриевич Чёрный в горах с 1958-го. Работал на Кавказе и Памире. Заслуженный тренер СССР. «Снежный барс» — а это значит, что побывал на всех семитысячниках СССР. Чёрный был среди тех, кто встречал парашютистов на пике Ленина в 69-м. Проводился такой безумный эксперимент: советские парашютисты десантировались прямо на вершину; где страшная высота в 7000 метров убила четверых десантников.

В 82-м Черный был включён в состав Первой советской гималайской экспедиции, а в 89-м — Второй. Так в жизнь Николая Дмитриевича вошли восьмитысячники… В 2009-м уже в возрасте семидесяти лет он совершил своё второе восхождение на Эверест.

Легендарный альпинист Николай Чёрный до сих пор ходит в горы гидом.

Проходя мимо центурионов, Николай Дмитриевич только заметил: «А, десантники…» Как старым знакомым. Центурионы уважительно поцокали вслед…

Вечером проверяли снаряжение. Крепили «кошки», собирали одежду. Полковник рвался провести ледовые учения, но Порошков отговорил: вымокнут же все как цуцики! а завтра в холод. Полковник махнул: пусть отдыхают. И они отдыхали. Отдыхали и вспоминали. Сначала Кот рассказывал про Афган. Долго рассказывал. Потом Юрка про Север. А потом Кот неожиданно выдал свою любовную историю, но Юрка закемарил и почти его не слушал, только обратил внимание на концовку.

— …Меня положили на операционный стол, а моя прыгнула в постель к любовнику. Такая вот стерва!

Юрка вздрогнул. Неожиданный конец вышел у любовной истории херра майора. Неожиданный. И чего это он вдруг взялся её рассказывать? В поучительных целях? Да, в жизни бывает всякое. У Юрки такого не было. У него случилось другое. На новый 2007-й.

Он вернулся из санатория, из Белокурихи, 31 декабря, в обед. Пока суетились, накрывали на стол — после полуночи Серовы ждали гостей — выпили, и Юрка, который не спал всю ночь, пока летел, решил покемарить: развезло.

Проснулся он ближе к девяти от зловещей тишины… Не было слышно суеты, шагов, даже телевизора с его бесконечным новогодним «Думайте сами, решайте сами…», только кот Василий шумно вздыхал, вылизываясь и потягиваясь в ногах.

«В магазин ушла», — решил Юрка про Соню, прошлёпал на кухню, плеснул вина, включил телевизор и уселся ждать у накрытого стола.

Через час от Юркиной уверенности, что Соня ушла в магазин, почти ничего не осталось.

Через два он взялся обзванивать знакомых, не забежала ли его благоверная? «Ха-ха-ха, с наступающим… Нет! Не было… Может, к Петровым…»

А было уже совсем не «ха-ха-ха».

Через два с половиной часа она позвонила сама и каким-то далёким, отрешённым и глухим голосом сообщила: Новый год будет встречать с другим.

Забавный получился Новый год… Забавный.

После него Серовы и переехали в Москву. До этого уже были две неудачные попытки. Одна — до того, как ушёл из жизни Славка; другая — через год после его кончины. Юрка уже махнул на Москву рукой, и если бы не та роковая история — вряд ли бы собрался. Никогда не знаешь: где найдёшь, где потеряешь…

Что интересно, туда, на Север, бежали от женщин, оттуда — от мужчин.

Бежали в феврале 2007-го.

А через пять лет, в 12-м, случилась реанимация.

«Вы теперь инвалид! Вы теперь всё время должны соблюдать строгую диету! Какую?! Легче перечислить, что вам можно, чем то, что нельзя…»

Юрка бросил пить. И почти есть. Ходил как тень, держась за стену… А потом — разозлился на себя… И Сонька поддержала. И вот, сначала появился дайвинг в Египте, а с ним Кот. Потом Сидней, Ванька Дьяков и… завтра он идёт на 5642 метра… и может…

— Хорош дрочить! — рявкнул Юрка на старшего Нортмана. Данила лежал на лежанке над Серовым и нервно тряс ногой, дёргая и без того хлипкую и неустойчивую конструкцию нар, сбивая Юрку с мыслей.

Сверху появилась голова обиженного Дани:

— Дядь Юр, я не дрочу…

Но младший — на соседних нарах уже зашёлся от смеха. Он корчился и, всхлипывая, повторял: «Дрочун… дрочун…»

— А я смотрю, у него мозоли на руках… — присоединился к общему веселью Кот. Вот же дурак старый. Юрка злился на себя за свою тупую шутку.

— Это я на турнике! — оправдывался Даня. — Дядя Игорь, на турнике! Вы с нами не ходите, у Андрей Петровича спросите!

«Мозоли…» — рыдал Марк.

Дети, честное слово, дети! Взрослые же мужики, Афган, Север, жёны…

Кстати, мальчишки завтра не идут: слишком молоды для 5000. Большой риск получить осложнение при несформировавшейся сердечно-сосудистой системе. Зато пойдут наконец-то сегодня прибывшие мужики. Юрка с ними даже ещё не успел познакомиться.

…Ближе к ночи Юрка снова стоял на склоне и смотрел на Эльбрус. Сегодня он ходил на станцию канатки смотреть на закат (коллекционировал Юрка закаты), заката не получилось: солнце просто скрылось за вершиной Западного Эльбруса, некоторое время ещё полыхали розовым и оранжевым верхушки Большого Кавказского хребта на той стороне Баксанского ущелья, но через двадцать минут и этот огонь угас, уступив место сизо-фиолетовым сумеркам. И Юрка вернулся на склон к Эльбрусу.

— Страшно, Юра?

Серов опять не заметил, как кто-то подошёл сзади. Он обернулся. Полковник. Спрашивал Рябинин на удивление спокойно, без обычной издёвки, чем безмерно удивил Юрку, привыкшего к снисходительному обращению Полковника. Что-то поменялось, раз Петрович заговорил с ним по-человечески.

— Страшно, — кивнул Юрка. — А вам, наверное, нет?

— Какой там… Восьмой раз… И каждый раз — как первый.

Он постоял ещё какое-то время, потом повернулся и ушёл. А Юрка остался. Стоять и смотреть. Смотреть и бояться… Сегодня, рассказывали, на Горе молнией убило человека. С чистого неба. Поднял палки вверх в экстазе и… хабах!.. Вот Полковник и побаивается… за народ…

Полковник.

Андрею Петровичу Рябинину, выпускнику Новосибирского высшего военно-политического училища пятьдесят четыре.

Начинал службу Полковник — тогда ещё зелёный лейтенант — вместе с Игорем Котовым в Кировакане, в воздушно-десантных войсках.

Потом в составе ограниченного контингента советских войск проходил службу в Афганистане.

В 90-х — войска специального назначения ФСБ на Северном Кавказе. Принимал участие в контртеррористических операциях.

После выхода в запас работал в частном охранном агентстве. В середине 2000-х перешёл в детский туристический клуб «Центурион», который возглавил в 2008 году. Провёл кадровую реформу клуба, уволив «педагогов», которые в походах продавали спиртное подопечным — подросткам.

Своим долгом Полковник считает воспитание подрастающего поколения в духе любви к Родине.

ДЕНЬ СЕДЬМОЙ. ВОСХОЖДЕНИЕ, ИЛИ В ГОРАХ АТЕИСТОВ НЕ БЫВАЕТ

— Понимаешь, Палыч, горы — это третье измерение. В обычной жизни мы живём в двух. Всё обыденно, рутинно, — Ванька говорил, наклонившись к Юрке. В кафе «Траттория» на «Чеховской» вечером в четверг было шумно.

Юрка молча кивал.

— А знаешь, почему фильм назвали «Вертикаль»? Нет? Только горы дают ощущение третьей координаты в этом мире. Когда вернёшься, сам поймёшь, — Ванька поднял кружку с пивом: — Давай, Палыч! За успех вашего восхождения! Ты только это… сильно жопу там не рви, я с четвёртого раза зашёл на Эльбрус. Дойдёшь до Седловины — считай, победил. 5300!

***

23 июля.

4:00 — подъём.

4:30 — перекус: пара бутербродов с чаем. Многие есть отказываются — слишком рано, и все нервничают… Заполнили чаем термосы. Игорь Порошков раздаёт по упаковке аскорбинок.

4:50 — общее построение.

На восхождение идут пятнадцать человек: весь взрослый наличный состав; плюс двое, что подъехали вчера: Андрей Скворцов, ещё один десантник, и Сергей Васильевич — штатный фотограф «Центуриона»; минус Капитан Кук, Олег остаётся на базе с пацанами, у него и у фотографа портативные рации. Все экипированы тёплой одеждой, альпинистскими ботинками с «кошками», противоснежными гамашами, балаклавами и лыжными очками. Полковник ещё раз всем напоминает:

— Повторяю! У каждого должны быть две пары тёплых перчаток, балаклава и тёмные очки. Очки нужно хорошо закрепить, может сорвать ветром. Останетесь без очков — ослепнете. Перемещаться только в строю! Не обгонять! Не отставать! Если кто-то откажется от подъёма, то он один — повторяю: один — возвращается на базу. Никто сопровождать не будет. — Полковник делает паузу, оглядывая строй: — Ещё раз всем предлагаю подумать. Готовы? На ратрак!

Ратрак — удовольствие недешёвое, аренда этого широкогусеничного горного трактора обходится в 500—700 долларов за подъём, но он позволит экономить силы и время на восхождении. Центурионов ратрак должен поднять выше скал Пастухова на отметку «4900», фактически на Косую полку — тропу, которая с небольшим подъёмом траверсом идёт вокруг Восточного Эльбруса, выводя на Седловину.

Штурмовые рюкзаки — в грузовые корзины. Сами — в кузов по скамейкам. Поехали!

3900.

4000.

4100 — «Приют Одиннадцати».

4300 — высшая точка акклиматизации. Выше они ещё не поднимались.

4500 — с такой высоты Юрка тандемом прыгал с парашютом в 2009-м: в Кимрах, под Дубной. Красота непередаваемая… Небо, облака… Как сейчас.

4600 — ратрак развернулся и встал. Ехали полчаса. Из кабины вышел Полковник, махнул рукой: выгружаться и строиться.

Построились.

Светает. Ясное небо. Небольшой минус. Небольшой ветер. Под ногами снег. Погода прекрасная, прогноз не наврал. Но Полковник огорчает: ратрак на 4900 не пойдёт. Водитель боится, что старый двигатель не вытянет на крутом участке скал. Врёт! Просто решил скинуть восходителей, зараза, — слишком мало ему заплатили. Теперь триста метров, почти полтора часа, а может, два, придётся топать на своих двоих.

Полковник формирует строй. Он — первый, за ним Роберт с навигатором, потом Мурат, Юрка, замыкать колонну будут два Игоря — Котов и Порошков.

Господи помилуй, Господи помилуй! Пошли!

Первые триста метров дались Юрке как обычно тяжело. Сказывалось всё: крутизна подъёма; раннее утро; новая экипировка — тяжёлые ботинки, «кошки» и высота, на которой они ещё не бывали. К Косой полке он пришёл со сбитым дыханием и изрядно уставший. Полковник объявил пятнадцатиминутный привал. Юрка занялся перешнуровкой ботинок — правый хлюпает, зараза. По разговорам, нехорошо Роберту. Но он не сдаётся и собирается продолжать подъём. Народ потихоньку восстанавливал дыхание, не один Юрка сдох. А он затянул узел, надел перчатки. Всё. Время вышло.

Когда смотришь с «Бочек», как маленькие человечки двигаются по Косой полке, кажется, что идти там легко и просто. Идут себе человечки и идут… Но на 5000 метрах снежная тропа высасывала силы прямо со дна брюшины.

…Юрка шёл и считал — Ванька советовал — считал и разговаривал с собой.

«Раз… два… три… четыре. Тяжело… Хорошо, Роберт идёт медленно. Кстати, что с ним? Может, уколоть? Кеторол и шприцы с собой. Кеторол и этот… как его… ну, этот… А, да хрен с ним… Встали! Хорошо, что встали. Дыши, Юра, дыши! А дышать нечем. Так, опять пошли. Раз. Два. Три. Башка трещит… и кажется — даже кружится. По сторонам не смотреть! Не смотреть по сторонам! Смотреть под ноги… Только под ноги! На ногах „кошки“… Слева крутой склон, ниже — трещины. Как их Полковник называл? „Трупосборники“! Вот как он их называл. Во-о-о-н там. Не смотреть по сторонам! Раз… два… три… четыре. Тяжело! Роберт не хочет встать? Господи, Царица Небесная Матушка Пресвятая Богородица, помоги дойти во-о-он до того поворота — там, говорят, тропа даже книзу пойдёт. Может, полегчает? Раз… два… три… четыре. Ночью приснился Колганов, Царство Небесное… Давно не снился. И умер давно. В 2003-м. Это сколько лет-то прошло? Умер в апреле 2003-го… Славка в январе, а Колька в апреле. Сейчас 14-й, значит… На День геолога пьяный, зараза, упал в подъезде на лестничной клетке и разбил голову. Весь затылок вдребезги… А сегодня ночью стоял, смотрел, а потом махнул рукой. И башка целая. Это вот к чему? Раз… два… три… Снова встали. Метров сто до Седловины. Царица Небесная! Так к чему Колька приснился? Может, звал? Тьфу-тьфу-тьфу! Господи помилуй! И сколько же лет, как он умер? Раз… два… три… четыре. Хе! Хе-хе! Хе-хе-хе! Не могу сосчитать. Не могу решить простейшую задачу! Кислорода мозгам не хватает, вот чего. Жалко, брат не дожил — может, со мной пошёл бы. А, брат, пошёл бы? Брат, брат… Тебе было пятьдесят два, мне уже почти пятьдесят, Кольке, кстати, тогда стукнуло пятьдесят — мы все почти ровесники. А прошло с 2003-го… прошло… Не-а… не сосчитаю… Не со-счи-та-ю. Много прошло. А мне до сих пор тебя не хватает, брат. Встал Роберт! Встал! Ура-а-а! Чего же ты радуешься, гад? Роберту плохо…»

Роберту было плохо. У него отказывали ноги. Собрали «консилиум». Только начали думать, что делать, Василий Фёдорович нагнулся и что-то шепнул Роберту, тот подскочил и пошёл.

— Ты что ему сказал? — Кот с удивлением взирал на реанимированного Роберта.

— Что на него смотрит весь его род… Кавказ!

До Седловины дошли, с частыми остановками, но дошли.

«Седловина, Ваня! Дошли! 5300!»

Ветер усиливается. Народ валится от усталости. Юрка устал до чёрных кругов в глазах. Роберт совсем измотан. Кто-то предложил попить чаю, предложение не поддержали. Полковник попытался поднять дух, мол, осталось всего ничего — 342 метра! Его не слушали. Он махнул и объявил двадцать минут отдыха. У Юрки даже не нашлось сил достать подстилку, так и сел, подогнув ногу.

А может — ну его, ломаться так? Ванька говорил: мол, дойдёшь, Палыч, до Седловины… Серов выдохнул и бессильно повалился на снег, прикрыв глаза…

— Э!

«Ни хрена ж себе! Сколько лет-то не слышал этот голос? — удивлялся Юрка, но глаза пока не открывал. — А, вот — столько, сколько сосчитать не мог, с 2003-го». Он осторожно приоткрыл глаз. На корточках, в унтах, энцефалитках и треухах сидели Славка и Колганов. Молодые, заразы… Лет по сорок, не больше. Как тогда, на первой полевой.

— Э! Серов, а ты чего разлёгся?! — тон у Кольки грозный, но глаза за стёклами очков озорные… весёлые, как у Ленина в анекдоте.

— Ты чего, брательник? — Славка в отличие от Колганова был настроен серьёзно. — Решил не ходить дальше?

— Ага… Мужики его, значит, ждут… А он здесь валяется… — орал Колганов, выпучив глаза. — А гля чего пошёл-то тогда?!! А?! Гля чего?

— Ты, Юр, кончай! Мало ли что Ванька говорил… «Дойдёшь до Седловины…» Вставай, брат! Поднимайся! Слышишь, космонавт? Поднимайся!

Очнулся Юрка сразу, как только Игорь тронул за плечо. Рядом, понятное дело, никого не было. «Ботаник, ты как?» Юрка смущённо кашлял. «Ничего, ботаник, — Кот подал руку, — впереди только самые первые сто сорок два метра трудные. Потом опять Косая… как проспект, и йе-е-еха!»

Юрка попросился у Полковника встать перед Котом, третьим с конца. Ему так лучше, спокойнее, когда за спиной Кот. Командир кивнул: делайте что хотите, только дойдите.

Встали, построились, пошли.

Нога! Юркина правая нога — в неё будто впилось миллион иголок. Отсидел… Отлежал! Надо было двигаться. Двигаться. Двигаться. А не валяться, как…

«Раз, два, три… ногу не отпускает. Осёл и баран! Как же это я, а? Здесь и без того с сосудами не пойми что творится, а я ещё отсидеть умудрился! Господи, только бы не упасть… Раз… два… три… У Роберта завод заканчивается. Опять его качает… Роберт… А я? Если нога не отойдёт, свалюсь раньше Роберта. „Поднимайся, брат!“ Ха! Господи, помоги! Добраться бы до во-о-о-он той полки, про которую говорил Игорь. Раз… два… три… А дышать-то, дышать совсем нечем! Верните воздух, гады! А башка… башка как болит… И нога не идёт! А голова… На чём я? А! Ночью приснился Колька, а теперь это… Оба заявились… Разлёгся я им… Ногу вроде отпускает… Раз… два… три… Встали. Метров пятьдесят осталось до полки. Царица Небесная, помоги! Помоги неразумному. Знал бы, что так будет… Ладно, ерунда всё это. Е-рун-да. Морок! Раз… Два… Три… Привиделось… Но силы откуда-то взялись? Совсем же идти не мог… А тут как Роберт после Василия Фёдоровича… Господи помилуй, Господи помилуй, Господи… Опять стоим. Да что же там?!»

«Там» разворачивалась драма. У Юрки нога прошла, а Роберт «сдох» окончательно. Колонна перестраивалась. Теперь Роберта тянули на трекинговых палках, как на вожжах, Василий Фёдорович и Скворцов. Но Роберт просил его оставить. Умолял. Что-то рявкнул Полковник. Василий Фёдорович снова взялся увещевать. Роберт поднялся. Неужто пойдёт? Пошёл… И остальные пошли. И Кот запыхтел за Юркой.

Навстречу начали встречаться восходители, кому уже посчастливилось подняться. С «бест регардсами» прошёл Каспер — единственный из восьми датчан поднялся — остальные, сказал, не смогли. Интересно, где Кузнец?

Прошла группа из Днепропетровска, они обижены на русских, но сейчас всем до лампочки. На Горе все равны, и они желают центурионам удачи…

Медленно, но верно по пятнадцать-двадцать шагов группа выползала на вторую Косую полку. Двести метров. Только двести метров.

«…Раз… два… три… сейчас уже сто девяносто девять. Ну что, брат, дойду я, а? Молчишь? Господи, Царица Небесная, не на кого теперь мне больше надеяться, не на кого! На Тебя, Матушка, уповаю! Царица! Раз. Два. Три! Шаг. Раз. Два. Три! Шаг! Раз. Два. Три!!! ШАГ!»

Последние сто пятьдесят метров — пятьдесят этажей — шли, будто по дороге в вечность. Хотя, наверное, так шёл Юрка. Остальные были вполне. Василий Фёдорович и Скворцов тянули на себе Роберта. Сергей Васильевич забегал вперёд и фотографировал. Полковник продолжал управлять, оценивая состояние каждого. По-настоящему тяжело было Роберту, Юрке и, наверное, Мурату; остальные чувствовали себя сносно. Особенно это стало очевидно, когда центурионы вышли на привершинное плато, и оставшиеся тридцать метров Полковник, Котов, Давиденко и Скворцов вдарили парадным маршем, расстегнув куртки до голубых тельняшек, в беретах, с флагом ВДВ и с песней «Десятый наш десантный батальон». Рассказывают, два года назад они так нечаянно распугали на Горе немцев.

А Юрка, выбравшись на плато, вдруг понял, силы его всё же покинули. И на последние пологие тридцать метров — их нет… и взять неоткуда! Баста! Он совсем уже было собрался пасть на колени, когда услышал голос Мурата: «Юрий Павлович, не надо, не вставай на колени! Не вставай! Давай как я: полшага — три вздоха, полшага — три вздоха. Пойдём… Пойдём, мы уже на вершине».

Юрка не встал на колени. Опершись на локоть Мурата, он постоял минуту, успокоил дыхание, собрался и через пятнадцать минут стоял на вершине.

23 июля 2014 года, 11:43, Западная вершина Эльбруса, высота 5642 метра. Сердце бьётся как сумасшедшее, дыхание частое и прерывистое, воздуха не хватает. Прекрасная погода, ветра почти нет, морозно — минус 16; видимость стопроцентная, над головой — тёмно-синее небо; под ногами — весь мир. Нет, не весь, только Европа. Эльбрус — высшая точка Европы. Можно позвонить — на Эльбрусе отличная связь — и сообщить всем, кто ждёт и переживает, что всё получилось. Но Юрка этого делать не станет: подняться — полдела, надо ещё спуститься. Спуск часто опаснее восхождения…

А пока пятнадцать минут на фотографии. Везде слышны щелчки фотоаппаратов. Фотографии — главные документы, показать: «на вершине стоял хмельной»… Сделать снимок — очередь. Одна группа снимает, вторая ждёт, а за ней третья. Сегодня хорошая погода — сегодня взойдут многие.

«Центурион» достал флаги и фотографируется с ними. Юрка тоже развернул флаг Компании. Щелчок! Есть документ.

Через двадцать минут Полковник объявил построение. Обошёл строй, вглядываясь в лицо каждого, возле Серова остановился:

— Ты как, Юр?

— Нормально, Андрей Петрович.

— Голова? Не тошнит? Устал? Слышал, что-то говорил на восхождении. Молился?

— Молился.

— Правильно! В горах не бывает атеистов. Игорь, — он кивнул Коту, — страхуй Юру.

И дальше:

— Василий Фёдорович страхует Роберта! Женя… Давиденко! Страхуешь Мурата. Всё! Пошли! Помоги нам, Господи…

Боялся командир. Боялся. В прошлом году на этом участке группа едва не потеряла человека. Его со склона столкнул ветер, и он, проехав по снегу с горки высотой в сотню этажей, получил сильнейшее сотрясение. Эвакуировали его со Скал снегоходом МЧС. До Скал несли на руках.

За сорок минут спустились в Седловину и, наконец, от души напились чаю, наелись шоколада, аскорбинок и фиников.

Мурат с собой нёс упаковку фиников и на привалах всем их предлагал, однако финики хоть и сладкая, но твёрдая пища, и есть никто не хотел. А на обратной дороге, на Седловине, Кот вдруг взял и слопал всю упаковку подчистую, а после с удивлением обнаружил: отпустило! Точно как с похмельем: не знаешь, от чего полегчает.

Котову полегчало, а Андрюха Скворцов спёкся. Его доконало отсутствие адаптации. Он приехал вчера и сразу рванул на восхождение, без акклиматизации. До верха сил хватило, даже Роберта вместе с Василием Фёдоровичем тянул, а теперь лежал, свернувшись калачиком, и мелко трясся. Сделать укол, однако, не позволил. (Потом Андрюха рассказывал, что в тот момент видел красный снег.)

От Седловины шли, минуя «трупосборник» слева.

Иногда на возвращении восходители, расслабившись, теряют координацию и срываются в его шестидесятиметровые трещины. Юрка косился вправо и опять просил Небесную Заступницу помочь — теперь вернуться к Скалам. Хотя бы к Скалам. Было трудно, но уже несравнимо легче, было тяжело, но не так задыхались, и ещё… ещё шли они вниз, шли домой!

На Скалах группа разделилась. Полковник огляделся, всех пересчитал, свистнул свиту и рванул вниз. Кто-то попробовал угнаться за Полковником, кто-то остался отдыхать. Юрка, Кот и Василий Фёдорович — старые ренегаты, пошли отдельно не торопясь. После Скал идти стало совсем легко, они даже могли позволить себе разговаривать.

— Что, москаль? — Фёдорыч шёл от Юрки справа. — Как оно?

— Честно… или как? — прерывая дыхание, пытался отшутиться Серов.

— Конечно, честно!

— Не знаю Вась: кричать «ура» или плакать?

— Зачем плакать? Кричи, москалик, кричи!

— Сил нет… И воздуха, — выдохнул Юрка.

— Ничё… — Кот брёл слева от Юрки. — Щас дойдём… в прорубь окунёмся… и силы вернутся…

— Не-е-е-е… — Юрка с ужасом представил себе такое купание. — Это вы без меня.

— Без тебя, без тебя… «Кошки» снимем?

— Давай после «Приюта»?

— После «Приюта», — кивнул Игорь и в удивлении встал. Мимо, пыля снегом, промчался снегоход. Скворцов на пассажирском сиденье взял под козырёк.

— Это он зря… Петрович ему не простит.

— Да и хрен с ним, с Петровичем! — Василий Фёдорович снял шапку и вытер лицо: — Жарко… Вам не жарко? Я вот тут что подумал… Вы же только двадцать шестого уезжаете? Может, у меня перекантуетесь?

Москвичи остановились, переглянулись и поклонились:

— Спасибо тебе, Василь Фёдорыч! Спасибо…

Но Игорь тут же добавил:

— Давай до «Бочек» сначала дойдём.

На базу они вернулись в шестнадцать с копейками. Игорь ушёл купаться в проруби, а Юрка не спеша переодевался. Поверх майки и флиски на нём были две куртки: лёгкая пуховая и противоштормовая. Пуховка та столько выпила из Юрки воды, будто её в ведро окунули, хоть отжимай! Сменив сырую куртку, Юрка взялся за ботинки и вдруг поймал себя на странном ощущении… он счастлив? Да, счастлив! А почему? А не надо больше идти на Гору. Совсем! Он сделал это!

Посмаковав ощущение, Юрка к мысли «не идти на Гору» добавил слово «пока». Места-то тут классные, на Север похожие… На тот самый Крайний Север… На такой Очень Крайний Север… И это ещё только 5642 метра! А что же выше? И вдруг пришла твёрдая уверенность: ботинки он не продаст! Обычно альпинистские ботинки, если больше не собираешься в горы — а они всё равно больше ни на что не годны, только с «кошками» в горы ходить — продают. А он не продаст! Точно не продаст! Пригодятся… Ей-ей, пригодятся! Слышите вы, там… Пригодятся!

Юрка достал телефон и нажал вызов:

— Привет, Софико. Я вернулся…

Кто здесь не бывал, кто не рисковал —

Тот сам себя не испытал,

Пусть даже внизу он звёзды хватал с небес.

Внизу не встретишь, как не тянись,

За всю свою счастливую жизнь

Десятой доли таких красот и чудес.

(Владимир Высоцкий)