— Если это можно как-то сформулировать: кем был для вас Аркадий Натанович?
— Когда я был школьником, Аркадий был для меня почти отцом. Он был покровителем, он был учителем, он был главным советчиком. Он был для меня человеко-богом, мнение которого было непререкаемо. Со времён моих студенческих лет Аркадий становится самым близким другом — наверное, самым близким из всех моих друзей. А с конца 50-х годов он — мой соавтор и сотрудник. И в дальнейшем на протяжении многих лет он был и соавтором, и другом, и братом, конечно. Хотя мы оба были довольно равнодушны к проблеме «родной крови»: для нас всегда дальний родственник значил несравненно меньше, чем близкий друг. И я не ощущал как-то особенно, что Аркадий является именно моим братом, — это был мой друг, человек, без которого я не мог жить, без которого жизнь теряла для меня три четверти своей привлекательности. И так длилось до самого конца… Даже в последние годы, когда Аркадий Натанович был уже болен, когда нам стало очень трудно работать и мы встречались буквально на пять-шесть дней, из которых работали лишь два-три, он оставался для меня фигурой, заполняющей значительную часть моего мира. И потеряв его, я ощутил себя так, как, наверное, чувствует себя здоровый человек, у которого оторвало руку или ногу. Я почувствовал себя инвалидом.
— Это ощущение сохраняется у вас и сейчас?
— Конечно, есть раны, которые не заживают вообще никогда, но сейчас ощущение собственной неполноценности как-то изменилось. Ко всему привыкаешь. Ощущение рухнувшего мира исчезло, я как-то приспособился — как, наверное, приспосабливается инвалид. Ведь и безногий человек тоже приноравливается к реалиям нового бытия… Но всё равно это была потеря половины мира, в котором я жил. И я не раз говорил, отвечая на вопрос, продолжится ли творчество Стругацких уже в моём лице: всю свою жизнь я пилил бревно двуручной пилой, и мне уже поздно, да и незачем переучиваться… Надо жить дальше…
(«Это была потеря половины мира».
Борис Стругацкий — об Аркадии Стругацком. Интервью Бориса Вишневского записано в августе 1995 года. Опубликовано в петербургской газете «Невское время» 28 августа 1995 года — в день 70-летия Аркадия Стругацкого).
— В предгорье Полярного Урала было… Перед ноябрьскими послали тракториста с механиком за спиртом, в экспедицию на базу — водку-то не пили…
Колганов, развалившись на спальниках в комнате радиолокации, курит, балагурит и прихлёбывает прямо из бутылки сухое вино. Колганов — трезвый!
Славка перепаивает сгоревший блок георадара, время от времени поднимая голову, смотрит поверх очков на Колганова и кивает.
— Уехали на тракторе ещё затемно. Часов в семь. До базы километров двадцать по пересечёнке — часов пять-шесть в один конец. Проходит десять, а их нет! Слышь?! Погода, конечно, дрянь… Снег валит… — Колька затягивается и пускает дым, — пурга… Но заблудиться не должны — мужики опытные. Вышли на связь с базой, там говорят: ваши часов пять назад всё получили и уехали. Стали вызывать трактор. Отвечают! Начальник спрашивает: «Вы где?!» А они: «Штурмуем Заячий перевал!» Это километрах в трёх от буровой. Там, гляди, — Колька показывает ладонью наклон, — такой крутой подъём, градусов под сорок. Проходит ещё час. Начальник снова вызывает. Слышь? Э! А эти опять: «Штурмуем Заячий перевал!» Ещё час, и опять… Тогда он… начальник, говорит: сходи, Коль, глянь, чё там: может, помощь нужна? — Колганов щурит от дыма один глаз, тушит в пепельнице сигарету и струйкой выдыхает дым. — Я встал, значит, на лыжи, пошёл… Подхожу, смотрю — стоит трактор и потихоньку «дык-дык-дык-дык» — движок, значит, работает. Ага… Я лыжи снял, подкрался, а эти двое — слышь! Э! Не слушаешь ты меня! — сидят… у них сало нарезано, хлеб… И вот они, значит, спирту хряпнут, салом закусят, рацию включат и докладывают начальнику: «Штурмуем Заячий перевал!» Нет, ты понял! Сидят, суки, в тёплом тракторе, жрут общественный спирт! Понял! «Штурмуем…» Штурмуют они…
— Мастер ты… от'нако… — замечает Славка, не поднимая головы.
— …п..здеть-то! — подхватывает фразу Колька.
— Во-во! — Славка откладывает паяльник, снимает очки и внимательно смотрит на Колганова, на его кружку, она стоит рядом с Колькой на полу. — Мастер ты… Колганов! Когда ты уже свой кофе заведёшь? Так ходишь и побираешься… Давай кружку… Своего кофе у него нет…
— А я знаю, он у тебя прям с сахаром намешан.
— В следующий раз не дам. И хватит жрать вино с утра!
— Ишь ты… Орёт он… Придёшь ты ко мне в сенокос-то. Со стоячим. Кос-мо-навт… — с презрением цедит Колька.
— Эт ты у нас космонавт-то — тебя Незавибатько так называл!
— А ты и на космонавта-то не похож!
— Я-то не похож?! Не пускай его больше в комнату, Юр!
Изображение останавливается.
Замер Славка, замер Колька. Замер он сам, рванувшись к двери…
Юрка ещё какое-то время смотрит на экран, потом щёлкает кнопкой мыши, закрывая окно видеопроигрывателя.
Этот фильм случайно снял Серёга Тертычный в 94-м. Весной 94-го. Серёга работал в Аэрокосмогеологии до 96-го, а потом уехал в Харьков. В 2004-м Юрка приехал в Москву в командировку и оказался в ГУМе. Чего он туда зашёл, он и сам не помнит. Просто так. И там — а где ещё?! — встретил Сергея.
В кафе на Пятницкой Юрка рассказал Серёге про Славку и Колю. Там и помянули.
А через месяц Сергей прислал компакт-диск с видеозаписью… Вот с этой. И это всё, что осталось у Юрки от мужиков. Даже фотографии куда-то все запропастились…
Э-хе-хе… мужики-мужики… Где же вы, мужики?
***
Десять лет в ожиданьи прошло…
Ты в пути.
Ты всё ближе ко мне…
Чтоб в пути тебе было светло,
Я свечу оставляю в окне…
(А. Вознесенский. «Юнона и Авось». Финал)