В том году на июньские праздники мы решили съездить в Санкт-Петербург. Как-то так получается, что катаемся мы по заграницам, по Прагам, Мадридам, Римам, Флоренциям, тем же Венециям, любуемся чужой красотой, а в нашей Северной столице, в нашей Северной Венеции, в Северной Пальмире уже лет сто не бывали. Нам показалось это несправедливым. И, вернувшись из поездки в Рим, не раздумывая заказали билеты на поезд в Санкт-Петербург «туда и обратно», забронировав на праздники гостиницу.

Выехали двухэтажным поездом «006». Поезд пробовали этот в первый раз и нашли его совсем непривлекательным. Да и не мог он быть привлекательным. Создан не для комфорта, а чтобы увеличить количество пассажиров, тех же туристических китайцев. И потолки в поезде низкие, и на верхней полке можно разместиться только лёжа, сесть там невозможно, даже если человек небольшого роста. В общем, морока одна, но если нужно позарез в Питер, и такой сойдёт.

Прибыли ранним утром, забросили сумку в гостиницу «Парк Инн», что в двух минутах ходьбы от Московского вокзала, и пошли искать, где бы позавтракать. По причине раннего времени всё, кроме «Кофе Хауза», было закрыто, но мы и не торопились загрузить свои желудки. Дойдя до конца Невского и посетив Александро-Невскую Лавру, развернулись и направились обратно, уже более заинтересованно подумывая о завтраке, время подходило к восьми. Всё, как обычно, закончилось «Шоколадницей», где накормили нас кашей и блинами.

Пока мы искали место для завтрака, стояла теплая и солнечная погода. Но стоило зайти в кафе, как начали собираться тучи, нахмурилось, потемнело, а когда выходили, стало холодно, ветрено и предчувственно дождливо. Вот не надо было ходить в «Шоколадницу»! Как знал.

Вернувшись в гостиницу, мы утеплились, надев пуховые жилетки поверх джинсовых курток, и двинулись в сторону Дворцовой площади.

С последнего моего визита в 2000-м Петербург изменился: город стал чище, ярче, новее, по крайней мере, в центре, но, как мне показалось, утратил былую аутентичность, разбавив её универсальностью туристических городов. Но все эти «Кофе Хаузы», «Шоколадницы», «Суши-Бары», бутики и паласы хоть и вносят некоторый диссонанс в Невский, зато — позволяют туристам прятаться от питерской непогоды (и никаких сюрпризов, всегда знаешь, что подадут). Мы тоже спрятались, уже на подходе к Казанскому собору, когда мелкий дождик таки превратился в настоящий ливень.

Пересидев под крышей основную непогоду, продолжили упорно продвигаться к Дворцовой Площади, к Адмиралтейству, к Неве, но напротив Невского-18 (известного как дом Котомина, он стоит на пересечении Невского и реки Мойки и однозначно идентифицируется вывеской «Вольфъ и Беранже») нас снова прихватил дождь. Санкт-Петербург…

В этот раз мы долго не размышляли и сходу заскочили в двери «Литературного кафе».

Дом Котомина — весьма известное историческое место, здесь с периодичностью в двадцать-тридцать лет, с начала девятнадцатого века, то появлялись, а то исчезали: популярные кондитерские, тех самых Вольфа и Беранже; книжные магазины; «Литературное кафе», первый букинистический магазин «Старая книга»… Много чего было в том доме за двухсотлетнюю историю. Говорят, здесь в кондитерской Пушкин дожидался своего секунданта Данзаса перед поездкой на Чёрную речку, и здесь несколькими днями позже читали «На смерть поэта».

И у меня с этим домом, с кафе и букинистическим магазином были связаны свои воспоминания. Своя история.

 

***

В марте 2000-го я приехал в Питер в командировку. Работа меня занесла в Институт Сетевых технологий, на Васильевский остров. Нужно было ознакомиться с системами защиты компьютерной сети, однако я довольно быстро разобрался, что мы промахнулись в своих ожиданиях: программные продукты Института были предназначены для государственных организаций и совершенно не подходили для частных контор. Освободившись, я перекусил в «Чешском пивоваре» и пошел прогуляться по Петербургу: поезд в Москву был только вечером.

По Малому проспекту и Набережной Макарова, через Дворцовый мост и Дворцовую площадь я вышел к Невскому, где мне на Малой Морской попался букинистический магазин «Старая книга» (в том самом доме Котомина).

Я люблю порыться в книжных развалах… Тогда ещё не всё можно было найти в интернете (да и сейчас многие уникальные издания не отыщешь во Всемирной сети), и я с радостью погрузился в мир старых книг, тем более гулять по Питеру в марте — «удовольствие» ещё то.

«Старая книга» на Невском всегда была особым, культовым местом для книголюбов нескольких поколений. Под невысокими крестовыми сводами рядами на полках, стопками на столах — тома, брошюры, альманахи… Антикварные книги на разных языках; альбомы, монографии, издания художественной и научно-популярной литературы; книги по истории, философии, живописи; путеводители по городам мира и многое другое, вкусное, интересное, стоящее… В таких местах всегда можно нечаянно отыскать сокровище. И проведя более полутора часов в поиске чего-то мне неведомого, но несомненно чудесного, я таки нашёл его. «Миниатюры Больших Французских хроник» Галины Черновой, издательства Академии Наук СССР, 1960 года выпуска. Большая книга, формата А3, в весьма и весьма приличном состоянии.

«Нашёл он…» — со здоровым скепсисом фыркнет читатель.

Да! Такая книга — сокровище не для всех. Но для тех, кто увлечён историей, для тех, кто спит и видит копии манускриптов и рукописей (где же им взяться, оригиналам-то?), кто бредит свитками из знаменитых музеев, кто печалится о сгоревшей Александрийской библиотеке или о пропавшей библиотеке Иоанна Грозного, для таких «Миниатюры Больших Французских хроник» — настоящее сокровище. Таким был мой профессиональный Учитель, кстати говоря, он и в Истории наставил меня на путь истинный, дав однажды почитать Льва Николаевича Гумилёва «Этногенез и биосфера Земли». В общем, книга, которую я нашёл, могла стать для него замечательным подарком, тем более близился его день рождения. Выйдя с вожделенной книгой на улицу, я принялся растерянно оглядываясь по сторонам. Покупку надо было тщательным образом рассмотреть, а заодно — отметить удачное приобретение. Особо оглядываться было нечего: прямо за углом уютно расположилось «Литературное кафе». На первом этаже собственно кафе, на втором — ресторан. Мгновение посомневавшись (кафе или ресторан… ресторан или кафе…), я сделал выбор в пользу второго этажа, посчитав, что покупка такой книги — событие значимое, и отмечать его нужно с должной помпой. Пройдя вдоль здания, я поднырнул под колоннаду, распахнул дверь, вошёл в прихожую ресторана и нос к носу столкнулся с чучелом медведя. На иностранцев рассчитано кафе-то, на иностранцев… Куда же без медведя! Кроме медведя в прихожей разместились гардероб и стол, за столом — восковая фигура Великого Поэта. Если судить по портрету кисти Кипренского, не сильно-то похожа фигура та на оригинал. Медведь — на медведя похож, а Поэт — так себе. Миновав и медведя, и Поэта, сдав верхнюю одежду гардеробщику, я мельком глянул в зеркало, провел рукой по волосам и поднялся в главный зал.

В ресторане я был впервые. Олицетворял он собой то, как, надо полагать, современные декораторы и дизайнеры представляют себе ресторан начала девятнадцатого века: задрапированные бордовой тканью стены; столы и стулья с резными ножками; настольные лампы с ножкой в виде крылатых богинь победы; тяжёлые шторы; антикварный комод у стены, на котором уютно расположился бюст Узурпатора1 в треуголке; над комодом на стене два пистолета, надо полагать, символизируют дуэльную пару; и везде — портреты, бюсты, барельефы Поэта, картины и фигуры героев его сказок и поэм. Всё напоминает о Великом!

Метрдотель отвёл меня к столику у окна, которое выходило на реку Мойку. Я сел и, пока не подошёл официант, стал глазеть в окно — грустный вид: речка, покрытая белёсым мутным льдом и грязным снегом, вороны на снегу, беспризорные голуби… Пока я рассматривал ворон, официант принёс меню и винную карту.

Минут пять я перебирал страницы, думая, что бы себе заказать такого этакого? Есть не хотелось совершенно. Зато хотелось праздника… и чего-нибудь вкусненького. Из буйного разнообразия десертов я в конце концов выбрал пирожное бланманже на миндальном молоке с малиновым кули и свежими ягодами, кофе эспрессо и пятьдесят грамм коньяка «Бисквит». Нравится мне грешному коньяк этот, хорошо подходит к десертам, он и сам несколько сладковат и ароматен, но без приторности всех этих… «Хеннесси». К коньяку я взял пачку сигарилл, вишнёвого «Капитана Блэка». Гулять — так гулять!

Дожидаясь заказа, я взялся рассматривать ресторан, больше уделяя внимание посетителям. Действительно, основными гостями тут были иностранцы, причём непонятно, откуда же они знают наше культовое русское кафе, хотя… о чём я? В любом путеводителе, скорее всего, написано: «Обязательно на Невском проспекте посетите знаменитое „Литературное кафе“. Памятное место для всех россиян, именно оттуда Великий Пушкин уехал на дуэль, на Чёрную речку, где его и ба-бах! убили. (Интересно, многие из них знают про Пушкина?) Только в этом кафе вы сможете попробовать блюда настоящей русской кухни». Да, наверное, так и написано. Вот они и пришли… пробовать…

Долго рассматривать иностранцев мне не пришлось, принесли заказ, и я, бережно распаковав книгу, пригубив коньяка, отхлебнув кофе, закурил «Капитана Блэка» и погрузился в мир «Французских хроник»…

Что, собственно, я знал про «Большие Французские хроники»? Летописный свод истории французской монархии, составленный монахами аббатств Флёри и Сен-Дени по заказам самих монархов и охватывающий период от… троянцев (французские короли мнили себя потомками троянцев) до XV века включительно. Этакие «Повести временных лет» на французский лад. На свете сохранилось около 700 различных копий «Хроник». Наиболее известные из них — рукописные: «Экземпляр Карла VI»; «Экземпляр Карла VII», иллюстрированный миниатюрами великого Жана Фуке2; и «Экземпляр Филиппа Доброго, герцога Бургундского», иллюстрированный Мармионом. Первые два хранятся в собрании Национальной библиотеки Франции, а последний, тот, который Филиппа Доброго, — в Российской национальной библиотеке в Санкт-Петербурге. О том, как этот экземпляр туда попал, можно написать целую детективную повесть, да нет! целый роман, ибо без женщин там не обошлось.

Оригиналы «Хроник» никогда и нигде не были доступны простым смертным3. Но копии или вот такие работы, как исследование госпожи Черновой, перепадали любителям.

Пока я увлечённо рассматривал книгу, зажжённая сигарета в пепельнице, куда её положил сразу и забыл, дотлела, и я, решив подкурить новую, стал шарить вслепую по столу, на ощупь ища пачку. Не найдя, я поднял глаза и вздрогнул. Напротив в кресле сидел и загадочно улыбался мужчина лет пятидесяти. Был он горбонос, с седой волнистой шевелюрой, выпуклыми карими глазами, одет был в какую-то мягкую старомодную одежду: халат — не халат, и при этом с шейным платком. Руки незнакомца были скрещены на груди, ноги расслабленно вытянуты, обуви его я не видел, но возникало стойкое ощущение, что пришёл он сюда прямо в тапочках, в турецких тапочках с загнутыми носами.

— Месье интересуется французской историей? — мягко грассируя, полюбопытствовал горбоносый.

— Месье интересуется русской историей… — я взял сигаретную пачку и протянул незнакомцу. Тот аккуратно подцепил сигарету, покрутил между пальцами, задумчиво понюхал, но курить явно не собирался.

— Однако месье читает книгу по французской истории…

Я достал сигарету себе, щелкнул зажигалкой, прикурил, затянулся и, выпустив струйку дыма к потолку, сообщил:

— Эта книга куплена в подарок.

— А месье не интересно, что изображено вот на этой иллюминации? — он указал незажжённой сигаретой на миниатюру Мармиона4 с сюжетом «Песни о Роланде».

— Месье интересно. Месье весьма интересно! Позвольте, как мне…

— Профессор. Просто профессор…

— Профессор, могу я вам что-нибудь предложить? А вы бы мне поведали, что изображено на этой… как вы сказали?.. «иллюминации»?.. Что вот это за голый человек, привязанный к четырём коням за руки за ноги? Вот здесь, — показал я в правый верхний угол миниатюры.

— О, конечно, мон шер… — блаженно улыбнулся профессор, — с превеликим удовольствием.

Я поднял руку и подозвал официанта. Профессор, получив винную карту, нацепил очки на нос и принялся изучать, бормоча: «Безусловно, Франция… безусловно, красное… сухое, — он листал карту туда-сюда. — Красное… и сухое… Бордо… ого!.. а Бургундия… „Шабли Гран Крю Ле Кло“… Сколько?! Бога они не боятся!.. О! Вот это, пожалуй, подойдёт», — и наконец сделал заказ официанту:

— Бокал «Мерло д’Ок».

— Сию секунду, профессор…

— Вас здесь знают? — я проводил взглядом официанта.

— Уи… — неопределённо наклонил голову профессор, — бываю…

Вино, которое принесли, он долго нянчил в руках, потом сделал глоток, покатал во рту, проглотил и причмокнул…

— Что же, мон шер… начнём? — профессор поставил бокал, откинулся на стуле, сложил руки на животе и посмотрел на меня поверх очков. — Что знаете о Ронсевале?

— О чём?.. Ах, да… — я уже успел немного прочитать в книге о миниатюре. — «Песнь о Роланде», битва при Ронсевале… — я глотнул коньяка из бокала и запил уже остывшим кофе. — Мало, буквально в пределах школьного курса. Специально не интересовался… Что-то написано у Гумилёва, но, честно говоря, тоже помню смутно… А со школы помню… Было дело в Испании… кажется… в восьмом? — профессор кивнул. — В восьмом веке… Карл Великий, король франков с войском вторгся в Испанию… она на тот момент была арабской. Что-то у франков не заладилось, и они, отводя войско обратно за Пиренеи, оставили Роланда с отрядом прикрывать отход в Ронсевальском ущелье. Правильно? Там Роланд и погиб со своим отрядом в битве с… сарацинами? маврами? В общем, с теми самыми арабами… По этому поводу и была сочинена «Песнь о Роланде».

— Ну-у-у-у-у… — затянул профессор, — всё не так плохо… не так плохо. А почему это событие приобрело, скажем так, всемирную известность?

— Ну-у-у-у… — я несколько раз постучал пальцем по сигарете, сбивая пепел в пепельницу, — наверное, потому что это касалось Карла Великого? Не зря же даже само название «король» восходит к имени Карла… Хотя это у славян… Да. И фут — длина его ступни! Он вообще знаменитый был, король этот.

— Шарман… Шарман! Давайте теперь я расскажу вам, как всё было.

Он взял бокал, рассеянно понюхал вино, помолчал и начал:

— Представьте себе, восьмой век, арабы вот уже почти семьдесят лет ведут войны на Европейском континенте. Халифат5 угрожает независимости молодой франкской империи Карла Великого. И тот, оставив дела в Германии, с агромадным войском вторгается в Испанию, дабы упредить арабов. Помощь ему на Пиренейском полуострове обещает оказать наместник Сарагосы — некий кади, мусульманин Марсилий, играющий в свою игру… Откуда такое странное имя у мусульманина, мне неизвестно, возможно звали его… ну, скажем, э-э-э… Мурсий. Мне известен только французский пересказ…

Профессор некоторое время молча вглядывался в бокал, словно через века прозревал в нём события, о которых рассказывал.

— Уже семь лет войско Карла Великого — Шарлеманя, — продолжил он глухим голосом, — вело тяжёлую войну с арабами в Испании:

— Простите, профессор… — не выдержал я. (Вдруг он соберётся прочитать всю «Песнь»? А там много!) — А при чём тут Аполлон? Мавры же — мусульмане, а Аполлон, насколько я знаю, больше относится к язычникам…

— Аполлон тут ни при чём, вы правы, мон шер… — профессор подёргал левой рукой себя за нос. — Будем считать, Аполлона автор упомянул для красного словца. А в общем, ситуация сложилась неприятная. У Карла войско устало, Марсилий свои обязательства перед Карлом не выполнил и, естественно, боялся, что Карл накажет его, тем более неприятный инцидент между ними уже имел место. Марсилий то ли по ошибке, а то ли преднамеренно убил послов Карла…

— Позвольте! Какое же тут союзничество? Убийство послов — это ведь практически объявление войны, разве нет?

— Не всегда… Не всегда и не во все времена. Тогда их убивали почём зря. Хотя, да, инцидент неприятный. В общем, Марсилий желая выпутаться из всей этой истории, созвал своих советников. Один из них, Бланкандрен (тут тоже, возможно, французское прозвище), посоветовал откупиться от Карла. И не только откупиться — Карл вряд ли польстился бы на богатства, — он предложил сообщить королю, что Марсилий готов принять христианство. Карл трепетно относился к вопросам религии, а потому… И Марсилий, понимая безвыходность ситуации, соглашается, хотя сам про себя решает обмануть Карла. Бланкандрен едет с дарами к Карлу и передаёт предложение Марсилия. Карл не хочет верить наместнику Сарагосы, но графы настаивают принять предложения. И только бретонский граф Роланд пытается отговорить короля от соглашения с Марсилием. Дескать, Марсилий известный лгун, ему поверить — себя обмануть. И тут надо сказать, Роланд этот пользовался у Карла практически безграничным доверием. Молодой, смелый, энергичный, благородный, талантливый, несколько безрассудный… но именно такие и нравятся королям. Надо отметить, Роланд был не только любимцем короля, за пылкость натуры его любило и уважало всё войско. По сути, он иногда исполнял обязанности главнокомандующего. Но не всем это нравилось…

Профессор сделал паузу и пригубил вино.

— Зависть, мон шер… Зависть! Его отчим Гуанелон — тоже, видимо, незаурядный персонаж и тоже, видимо, рассчитывающий на благосклонность монарха, — приметив, что Роланд уговаривает Карла не верить Марсилию и с марша атаковать Сарагосу, в пику пасынку предлагает принять предложение Марсилия. И Карл вдруг соглашается. Правда, выдвигает ещё одно условие: пусть Марсилий станет вассалом короля. А сообщить об этом монаршем предложении король доверяет самому Гуанелону. Хитрый, надо отметить, ход.

Тут происходит некрасивая ссора между Роландом и Гуанелоном, они обвиняют друг друга во всех смертных грехах, и главный аргумент в их споре — «сам дурак». Разнимает их близкий друг Роланда некий граф Оливье. Но решение короля — это решение короля, и Гуанелон собирается вместе с Бланкандреном к Марсилию. По дороге эти два деловара договариваются, у каждого же есть свой интерес, каждый хочет вроде бы угодить сюзерену, но главное — нагадить врагу! Гуанелон воспылал отомстить Роланду во что бы то ни стало, по возможности даже уничтожить его.

На встрече с Марсилием Гуанелон озвучивает решение короля, чем, конечно же, вызывает у мусульманина бурю гнева вплоть до угрозы применения холодного оружия. Как так — стать вассалом императора? Уму непостижимо! Но Гуанелон спешит успокоить наместника. Не надо переживать, могущественный кади, главный козырь Карла — Роланд, на нём держится непобедимость войска франков, если его заманить в ловушку, потом ничего не стоит разбить и самого Шарлеманя. А устроить такую ловушку Гуанелон берётся сам. Для этого только и надо, что сделать вид, будто Марсилий принял предложение короля и готов стать его вассалом. Карл тогда уведёт войско во Францию, а прикрывать отход поручит — в этом уж будьте уверены! — Роланду. И вот тогда…

Марсилию так понравился план, что он прямо немедля выдал Гуанелону его тридцать сребреников, пардон, чашу золота и шубу для его жены-модницы… Из русских соболей… Шучу! Гуанелон же, не мешкая, едет к королю с ответом, а Марсилий начинает собирать войско…

На этих словах профессор одним глотком допил вино, поставил бокал на стол и вопросительно взглянул на меня. Я поднял руку. Пока официант нёс второй бокал профессору и новую порцию коньяку мне, мы сидели молча. Какая-то странная история приключилась с этим «профессором». Откуда его принесло? То, что он человек образованный, — сомнений нет. Но — почему? Почему и ещё раз откуда? По-домашнему одет… И спрашивать неудобно…

— …По приезду, — смочив горло, продолжил профессор, — Гуанелон доложил Карлу о результатах переговоров. Естественно, все рады: наконец-то закончится поход, который уже всем осточертел. Шарлемань отдаёт приказ готовить отход по дороге через Ронсевальское ущелье, и теперь нужно решить — кто останется в арьергарде? Роланд вызывается. Король, видя рвение графа, соглашается… Как мы понимаем, Гуанелон на это и рассчитывал.

На следующий день основное войско уходит через ущелье, а двадцать тысяч остаются его прикрывать…

— Снова простите, профессор… А не многовато двадцать тысяч для арьергарда? Какова же численность самого войска? Двести? Триста? Четыреста тысяч? Я знаю исследование Гумилёва — по числу воинов в войске монголо-татар во время нашествия Батыя. В летописях тоже фигурируют цифры в сотни тысяч, но степь, через которую шли кочевники, не выдержала бы такого удара. Сотни тысяч коней — это слишком… Они бы просто съели и вытоптали всю степь на многие сотни километров!

— Уи, мон шер, — кивнул профессор, — возможно, цифры несколько преувеличены. Но не будем забывать, материал, с которым приходится работать, изначально творчество изустное… Можно, конечно, допустить, что общая цифра была несколько меньше… может, даже в несколько раз. Но согласитесь, мон шер, это не меняет сути…

Я хотел было возразить, но передумал…

— Когда основные силы Карла отошли на приличное расстояние, граф Оливье на горизонте с испанской стороны замечает движение, характерное для перемещения большого войска, о чём немедленно докладывает Роланду и предлагает трубить в трубы и возвращать короля. Но Роланд… Роланд уверен, он даже самоуверен… он чересчур самоуверен… А когда французы видят перед собой огромное войско Марсилия, звать на помощь уже поздно, нужно принять бой. Построив арьергард к атаке, Роланд с кличем «За прекрасную Францию!» и «Монжуа!» атакует противника.

Битва случилась страшная… Французы дрались храбро, я бы даже сказал, самоотверженно. Битве в «Песни» посвящено аж 49 строф из 290, с 111-й по 159-ю, если мне не изменяет память… Но превосходство в живой силе у противника было подавляющим, и исход битвы был предрешён.

Вот уже геройски погиб Оливье… Вот погибли двенадцать доблестных графов. Сам Роланд ранен, он уже понимает, ущелье не удержать, и трубит в рог. Трубит и трубит, теряя последние силы. И — о чудо! король слышит его! Мавры тоже дрогнули от звуков рога, на помощь малому арьергарду идёт основная армия французов…

Профессор замолчал, грустно склонив голову, видимо — и это меня удивило — он живо переживал описываемые события.

— Когда король снёс сарацинское войско, — высморкавшись, продолжил профессор, — он сам лично обходит поле битвы, пытаясь отыскать верного графа. И находит… мёртвым… Но даже мёртвый Роланд пытался защитить прекрасную Францию от полчища сарацин, держа в атакующей руке верный меч — Дюрандель. Горе! Какое горе! Король безутешен. Он велит сходу атаковать Сарагосу и уничтожить Марсилия! Но главное, король хочет знать — кто? Кто предал его и его верного слугу Роланда?! Расследование длится недолго, всё указывает на Гуанелона.

Тела Роланда, Оливера и двенадцати графов привезли в Аахен и предали земле. На похоронах, не выдержав, от горя умирает невеста Роланда Адель, она потеряла самых близких: жениха, брата… Ведь брат её — Оливье, тот самый граф Оливье, друг Роланда. И после похорон король устраивает суд. Гуанелону оказывает честь отстоять своё имя в бою. Но сам Гуанелон тяжело ранен, и за него выходит биться его родственник Тьедри, а за короля и Роланда — молодой Пинабель.

Стоит ли говорить, что Пинабель сразил Тьедри? А как бы могло быть иначе?! Божий Суд, однако! И Гуанелона предают смерти. И, вот, картину его казни вы, мон шер ами, как раз и видите в правом верхнем углу иллюминации. Гуанелона привязали за руки и за ноги к четырём коням и таким образом четвертовали… Де тель шуз, мон шер! Де тель шуз…7 — и профессор замолчал, прикрыв глаза.

Я сидел и думал о несчастном Роланде, о Карле Великом, об Оливье и Адель… О таком несправедливом и одновременно справедливом мире. О времени. Об истории. О… И тут я спохватился:

— Профессор, вы говорите то сарацины, то мавры, я всегда думал, это одно и то же, я не прав?

— Правы, — профессор открыл глаза и взял бокал. — Правы. Крестоносцы так называли арабских воинов. Хотя если быть точным, мавры — это жители Северной Африки, исповедовавшие ислам. Кстати, многие с негроидной составляющей в крови. Помните Отелло? Чёрный мавр. Но в Испании тех времен всё мусульманское население называлось «маврами».

— С маврами понятно… А-а-а-а… «Монжуа»? Вы сказали, что французы атаковали мавров с криком «монжуа!». Что это означает?

— То же, что русское «ура!». «Монжуа сен-Дени!» был военным кличем всех французов в Средние века. Возможно, это значит: «Защита наша, святой Дионисий!». — Профессор допил вино и поставил бокал на стол.

— А при чём здесь святой Дионисий?..

Профессор открыл рот, но его перебил внезапно возникший метрдотель:

— Извините, господа… ради бога, извините… я перерываю вашу беседу… Но вас, — он выразительно посмотрел на меня, — просят к телефону.

— Меня?! Кто?!

Вот уж воистину…

— Не могу знать. Женский голос.

— Профессор, извините… я отойду на минутку. Только, ради Бога, пожалуйста, не уходите, дождитесь меня, у меня столько вопросов…

Профессор как-то неопределённо кивнул, я, расценив это как согласие, поднялся и проследовал за метрдотелем в служебное помещение.

В комнате обслуги на столе лежала телефонная трубка, но подняв её, я услышал лишь короткие гудки.

— Короткие… — продемонстрировал я трубку метрдотелю. — А почему вы решили, что это именно меня?

— Женщина просила позвать посетителя, который сидит на вашем месте, — пожал он плечами. — Она точно указала место.

— Наверное, всё же перепутали…

— Да, бывает, — согласился метрдотель.

Я положил трубку на аппарат и направился в зал, к профессору. Однако… того уже не было. За моим столом сидел совершенно другой человек.

Когда я подошёл, он встал и, прижав руку к груди, немного хриплым голосом произнёс:

— Буэнос тардес, благородный дон! Прошу извинить меня, пердона май, я без разрешения присел за ваш стол…

— А где… — я растерянно оглянулся.

— Мон амиго, профессор ушёл. У него возникли неотложные дела, он попросил извиниться, благородный дон… И я позволил себе присесть… Но если не приветствуете мою компанию, я могу уйти…

— Нет-нет-нет… Садитесь, пожалуйста.

Я сел и позвал официанта.

— Могу вас чем-нибудь угостить?

— О, грасияс, мучо грасияс, благородный дон, не откажусь… — Он взял из рук официанта винную карту. — А, впрочем, и так знаю, что буду. — Он вернул карту. — Камареро8, принеси-ка бокал чилийского «Мирафлора», пор фавор.

— А ещё эспрессо и коньяка, пор фавор. — Я решил, что мне пора выпить ещё кофе… с такими-то поворотами.

Ожидая напитки, мы молча разглядывали друг друга. На предложение закурить он указал на оставленную французским профессором сигарету, взял её и прикурил от моей зажигалки.

Был мой гость высоким, тощим голубоглазым брюнетом, с благородными чертами лица. Короткая стрижка, волосы зачесаны назад, чуть полноватые губы. Одет в чёрную пиджачную пару, безупречно белую сорочку с тёмно-бордовой бабочкой. Сидел свободно, закинув ногу на ногу, слегка покачивая лакированной туфлёй. Что интересно… Из верхнего бокового кармана его пиджака тянулся шнурок. У него что там, монокль, что ли?

— Амиго, уходя, сказал мне, что у вас случился интересный разговор… — Он аккуратно стряхнул пепел. — И у вас, благородный дон, есть много вопросов. — Собеседник, глядя мне в глаза, слегка наклонил голову: — Это так?

— Э-э-э… — затянул я, пытаясь определить, как же к нему обращаться.

— Профессор, просто профессор, — подсказал гость, беря из рук официанта бокал.

— Действительно… профессор. — Я хлебнул коньяка и сделал глоток наконец-то горячего кофе. — Дон профессор?

— Просто профессор.

— Тогда и я просто…

— Синьор.

— Да. Синьор, просто синьор. — Я ещё раз пригубил из бокала, затянулся сигаретой и выпустил дым. — А лучше бы и ещё проще. А то «дон»!.. Какой я вам дон?..

В голове вдруг всплыло: «Благородный дон поражён в пятку!!» 9, я хмыкнул.

— Мы с вашим другом тут обсуждали «Песнь о Роланде». Точнее… вот эту книгу. — Я перевернул Чернову обложкой, профессор наклонился, бегло глянул и кивнул. — Я купил её, чтобы подарить своему Учителю, пришёл сюда ознакомиться с ней. Ваш друг застал меня рассматривающим «иллюминацию», как он назвал эту миниатюру, посвящённую битве при Росенвале. И вот…

— Пердона май, синьор, — улыбаясь, перебил меня профессор, — но не было никакой битвы при Росенвале.

— В смысле? — опешил я.

— В смысле, всё было не так, как в «Песни». — Он сделал глоток вина. — Всё-всё было совсем-совсем не так…

— А как? — нерешительно улыбнулся я.

— Как? Недавно… Синьор позволит занять его внимание?

— Конечно, конечно… профессор.

— Недавно в мои руки попал замечательнейший документ на староиспанском. Знаете ли, увлекаюсь… «Первая всеобщая хроника Кастилии». Язык и текст — трудные, но я понемногу перевожу, сначала на современный испанский, а потом на русский. Так вот, глава 619 хроник посвящена битве короля дона Альфонса Целомудренного с королём Франции Карлом. Документ датирован XIII веком и ссылается на Луку Туйского… Синьор знаком с работами Луки Туйского10?

Я ошарашенно покачал головой.

— Это не имеет существенного значения… — Он затушил сигарету и глотнул вина… — В общем, по этим «Хроникам» дело обстояло так… Попробую пересказать близко к тексту. Король Альфонс был уже стар и, поскольку не имел наследников, решил передать престол и земли под протекторат империи Карла, а за это он просил Карла помочь ему с войной против мавров. Карл тоже давно имел проблемы с маврами и, конечно, с радостью согласился: на таких-то условиях! О договоре узнала придворная элита Альфонса и… Знаете, у Аллы Пугачевой есть песня «Всё могут короли», там есть слова: «Всё могут короли, всё могут короли, и судьбы всей Земли вершат они порой, но что ни говори, жениться по любви не может ни один, ни один король…» Помните?.. В общем, элита была возмущена поступком короля и выставила условие: или тот отрекается от престола, или отзывает своё предложение Карлу. Больше всех возмущался племянник короля Бернальдино. Король был вынужден согласиться с придворными, и он послал очередного гонца к императору. Карл, конечно же, был вне себя от гнева! Как так?! Он уже свернул боевые действия в Саксонии, собрал огромную армию и готовился начать поход за Пиренеи, вторжение не остановить, и тут такое… И тогда, чтобы начать войну уже против Альфонсо, он выставил совершенно неприемлемое условие: пусть дон Альфонсо предастся под власть Карла и признает себя его вассалом. Узнав об этом, Бернальдино сразу собрал войско и направился к королю Сарагосы — мавру Марсилию (да-да-да… всё же Марсилий — есть!), чтобы помочь тому в войне с Карлом. Но Карл уже не воевал с маврами, Карл уже направил войска на бедных испанцев, кстати, своих единоверцев. С ходу он занял несколько небольших городов, предав их огню и разорению. Когда об этом узнали в Астурии, Наварре, Арагоне и Гаскони (а последняя была тогда территорией Испании) — то поклялись скорее умереть, чем допустить французов на испанские земли. Собрали войско и пошли на соединение с Альфонсо…

Решающая битва развернулась в долине, которая и сегодня называется долиной Карла. Там войска императора Карла сошлись с объединённым испанским войском короля Альфонса, его союзников да с войсками подоспевших Бернальдино и Марсилия. А теперь, атансион, мой добрый синьор. В первых рядах у Карла шли его графы, среди прочих назван аделантадо Бретани Ролдан, именно так Р-о-л-д-а-н. Битва вышла жестокая, но преимущество было на стороне испанцев. Кроме того, это была их земля. Далее в тексте написано… — профессор закрыл глаза и процитировал: — «Когда же Карл увидел, что его войско разбито, что одни убиты, вторые ранены или разбежались, а все его люди расстроены, когда увидел, что испанцы держат перевал, и что не сможет пойти на них без огромных потерь, то с печалью и горем по всем своим потерянным людям вернулся в Германию».

— В Германию?!

— В Германию.

Профессор допил вино, поставил бокал и с весёлым блеском в глазах откинулся на стуле.

— И это всё?

— Нет… Там ещё рассказывается о том, что потом Карл пошёл и отомстил Марсилию, взяв Сарагосу. А помог ему в этом Бернальдино.

— Бернальдино?! А при чём здесь Бернальдино? Он же был союзником Марсилия. — Я был расстроен и удручён. — И почему Ролдан?

— Наверное, испанцы так знали имя Роланда, синьор. Это только подтверждает, что документы имеют историческую основу, а не переписаны из Французских хроник… Синьор не будет возражать, если я ещё закажу себе вина?

— Конечно… И вот ещё, курите, — я придвинул ему пачку сигарет.

Ерунда какая-то… причём полная. Роланд — Ролдан — Бернальдино. Кажется, это всё про одного и того же. А был ли он? Я потихоньку тянул коньяк, запивая снова остывшим кофе. Профессор договаривался с официантом, он заказывал ещё бокал «Мирафлоры».

— Профессор, а почему вы пьёте чилийское, почему не испанское?

— Видите ли, синьор… — Профессор закурил. — Испанские вина здесь предлагаются в основном бутылкой. Вы пьёте коньяк, а мне одному — бутылку… А «Мирафлору» у них подают бокалами…

— А вы, значит, тоже здесь не первый раз?

— Си, синьор. Захожу. Здесь бывают интересные люди…

За его спиной вдруг опять возник метрдотель и, судя по направленному на меня взгляду, явился он снова за мной.

— Извините, господин, мы сегодня вас задергали… — начал он просящим тоном.

— Что на этот раз-то?! — Откровенно говоря, я уже был несколько на взводе.

— Вас просят пройти в гардеробную, там один… гос-по-дин… он малость не в себе… потерял номерок и теперь показывает, как кажется гардеробщику, на ваши вещи. А гардеробщик вас запомнил…

— Господи, — я поднялся из-за стола, ну кому нужно моё пальто? — Профессор, ради Бога, извините… ради Бога! Сейчас вернусь, не уходите, только не уходите! Не уходите…

— Си, синьор. Си…

Когда я спустился на первый этаж в гардеробную, инцидент уже был исчерпан. Гардеробщик, сняв фирменную фуражку, вытирал вспотевшую лысину и что-то невнятно бормотал под нос.

— Так что случилось-то? — я подал номерок.

— А… зальют, понимаешь, зенки, простите, глаза… Людей с панталыку сбивают. — Он посмотрел на бирку. — Сразу же сказал: чужое пальто… у него, правда, похожее… Извините, что побеспокоили, Христа ради…

— Да ладно… — махнул я.

Стоит ли говорить, что когда я вернулся, испанского профессора уже не было? В пепельнице тлела недокуренная сигарета, да в бокале оставалась недопитая «Мирафлора».

Я рухнул на стул, залпом допил коньяк и наконец-то рассеянно принялся за пирожное.

— И что тут наговорили два этих старых осла?! — Через весь зал ко мне направлялся пожилой дядька. Был он похож на Никиту Сергеевича Хрущёва, так же лыс, курнос и кругл, в светлом не по сезону костюме, в одной руке он держал затасканный мятый портфель под крокодиловую кожу, в другой — какой-то дурацкий зонт-трость немыслимой расцветки. Косоворотки ему не хватало, хотя был какого-то неопределённого цвета галстук (который, похоже, никто и никогда не развязывал). В этот образ хорошо бы ещё вписались летние сандалии, но, увы, на ногах незнакомца были старые стоптанные, правда начищенные, коричневые ботинки. Он по пути зацепил зонтом официанта и приказал:

— Любезный, вон за тот столик, — он ткнул портфелем в мою сторону, — сто… нет! сто пятьдесят граммов хреновухи и груздочков… с маслицем… сметанкой, с лучком там… и хлебушка чёрного…

Подойдя к столу, новый персонаж сунул цветастый зонт в угол и с размаху упал на свободный стул. Потом он, брезгливо отодвинув пепельницу и бокал и водрузил на их место мятый портфель.

— Так что эти два осла вам наговорили? — весело подмигнув, он раскрыл портфель.

— Извините, вы о ком? И кто вы?!

— Как кто?! — старичок-бодрячок даже расстроился и перестал шуршать в портфеле. — Я амиго этих двух олухов царя небесного: франкомана Жана и этого недоделанного испанца Мигеля. Кстати, он всё врёт, никакой он не Мигель, самый что ни на есть Михаил, Мишка! Правда, у него жена ребенком была вывезена в тридцать седьмом из Испании, ну согласитесь: то жена… А у Жана — правда такое имя, хотя родом он откуда-то из-под Рязани. А я…

— Профессор? — попытался угадать я.

— Да… Профессор. Луконин Олег Харитонович. Профессор и, — он поднял указательный палец, — доктор исторических наук. Между прочим, был знаком со Львом Николаевичем в бытность, когда тот уже читал лекции в Ленинградском, а потом Санкт-Петербургском университете.

— Со Львом Николаевичем Гумилевым?..

— Ну не с Толстым же… — Он наконец достал из портфеля очки, водрузил на нос, застегнул портфель, бросил на соседний стул и взял книгу Черновой, внимательно рассматривая страницу с миниатюрой Ронсевальской битвы. — Интересная книжица… интересная… Здесь приобрели?

Я кивнул в сторону, где, по моему мнению, должен был находиться магазин «Старая книга».

— Интересная… — Он полистал и вернул «Миниатюры» на стол. — Так что вам наговорили два этих старых осла?

— Послушайте, — возмутился я, — почему вы их обзываете?

— Почему?! Да хотя бы потому, что я знаком с ними уже лет сорок и столько же с ними дружу.

— Ну, разве что… Мы с ними обсуждали Ронсевальскую битву и «Песнь о Роланде»… с… м-м-м… разных исторических позиций.

— Ах, с исторических… Ну-ну… Представляю, что они вам тут несли. Один вовсю нахваливал французов, а второй перетягивал одеяло на испанцев. Они хоть не передрались?

— Они были по очереди.

— Эт вам повезло… И ещё вам повезло, что не было нашего четвертого, Петеньки, Питера, чёртова англомана, тот бы вам ещё одну теорию задвинул…

— А что, есть ещё и английская версия? — упавшим голосом осведомился я.

— А как же, до-ро-гой вы мой то-ва-рисч! Во-первых, сама «Песнь…» изначально существовала как Оксфордская рукопись, написанная что-то около конца XII века на англо-нормандском диалекте старофранцузского языка.

— На каком диалекте какого языка?..

— Англо-нормандский диалект старофранцузского… А вы что же — ничего о нормандском завоевании Англии-то не зна-а-аете?! — седые брови Олега Харитоновича поднялись до середины лба.

— Знаю… знаю… — замахал я, — это просто от неожиданности…

— Ладно… От неожиданности… так от неожиданности… А во-вторых, был такой Гарольд Лэмб, американский историк, сценарист, романист и так далее, который жил и работал в конце девятнадцатого — первой половине двадцатого века. И вот у него была своя теория. В рамках жизнеописания Карла Великого, так сказать… Вообще… — он передвинул книгу, освобождая место под хреновуху и груздочки, которые уже нёс официант, — вообще, о Карле и Роланде не писал только ленивый. Благодатная почва… Фактологического материала — ноль! Зато куча домыслов и измышлений, начиная от песен бродячих жонглёров и шпильманов и до наукообразных исследований монахов разных аббатств и монастырей.

Говоря это, он налил себе рюмку, подцепил груздочек вилкой и так замер, дожидаясь меня. Был он в этот момент похож на булгаковского Кота Бегемота в квартире Степы Лиходеева.

Я поднял пустой бокал и отсалютовал, а мой визави выпил.

— Да… — он с хрустом закусил груздем, — много кто писал, да только толку мало. Потому что всё было там не так! Никаких мечей Дюранделей, никаких полчищ мавров-сарацин, ни семи лет походов. Единственным более-менее достоверным источником следует, видимо, признать труд Эйнхарда «Жизнь Карла Великого». Был такой императорский летописец. Во всяком случае, историки верят, что был. И он, «значить», в своей работе посвятил ажник целых двадцать строк текста тому самому испанскому походу. В которых… А впрочем, чего это я? У меня тут по случаю книга с собой … — и он опять взялся копаться в портфеле.

— Ага, — скептически кивнул я, — по случаю…

— Да! — профессор продолжительно, с вызовом, посмотрел на меня. — По случаю! — Потом снова залез в портфель, пошурудил там и наконец достал книгу, раскрыл и стал выискивать нужный абзац, бормоча: — Та-а-а-ак… ага… вот… и вот! Он картинно вытянул руку с книгой и начал громко и торопливо зачитывать, временами делая смысловые ударения: «…Во время длительной и почти беспрерывной войны с саксами он, разместив в надлежащих местах гарнизоны вдоль границы, отправился в Испанию — в Испанию! — после того как наилучшим образом приготовился к войне. Преодолев ущелье Пиренеи, он добился капитуляции всех городов и замков, к которым приближался, и вернулся с целым и невредимым войском. Однако! — профессор посмотрел на меня из-под очков, — однако! — на обратном пути, на самом Пиренейском хребте ему всё же пришлось на короткое время испытать вероломство басков. — Заметьте: басков! Не мавров… — В то время как растянувшееся войско двигалось длинной цепью, как то обусловили характер места и теснин, баски, устроив засаду на самой вершине горы, — ибо место, подходящее для устройства засады, находится в густых лесах, которых там великое множество, — и напав сверху, сбросили в лежащую ниже долину арьергард обоза и тех, кто шёл в самом конце отряда и оберегал впередиидущих с тыла. Затеяв сражение, баски перебили всех до последнего и разграбили обоз, а затем… — Так, это можно пропустить… вот! — В этом сражении со многими другими погибли стольник Эггихард, дворцовый управляющий Ансельм и Руодланд, префект Бретонской марки. И до настоящего времени невозможно было отомстить за содеянное, — ускоряясь, читал профессор, — поскольку, совершив сие, враг так рассеялся, что даже не осталось и слуха, где и среди каких племён их можно найти!..» — Сделав на последнем слове ударение, профессор захлопнул книгу, снял очки и победно посмотрел на меня. — И никаких, заметим, мавров! Баски! Испанские баски. Они и нынче никому покоя не дают. И не Роланд, а Руодланд, или даже Хруодланд. И вообще! — он ещё раз налил себе водки и поднял рюмку, — вообще, никаких французов, испанцев, немцев тогда ещё не было и быть не могло. Это же восьмой век! Французы как нация сформировались в тринадцатом-четырнадцатом веках, во времена Столетней войны, а англичане — и того позже: после Алой и Белой розы… а немцы вообще осознали себя единой нацией только в XIX веке. Так что не было ещё никакой «прекрасной Франции» в восьмом веке, не-бы-ло! Были франки, германские племена франков, которые повсюду воевали с такими же германскими племенами: саксонцами, лангобардами, готами… Ну разве что в Испании им приходилось воевать с арабами… Причём, часто упоминая Карла Великого, говорят о нём как о защитнике веры Христовой, в то время как мусульмане тогда вовсе не были врагами христиан — они скорее считали их своими братьями… пока в одиннадцатом веке крестоносцы не припёрлись освобождать Гроб Господень, будто бы кто-то его захватывал, — он приподнял рюмку. — Вы закажете? Подождать?

— Нет-нет… пейте. Я, с вашего позволения, закурю…

Профессор наморщил нос, в том смысле, что лучше бы я уже выпил, чем буду тут дымить, но не стал возражать, кивнул и опрокинул рюмку.

— Другое дело, — он резко выдохнул, потянул носом и занёс вилку над салатницей, — другое дело, интересы папского и королевского престолов… Возможно, сам испанский поход был задуман только лишь для создания подконтрольной Карлу буферной территории — в районе Пиренеев. Похоже, именно так и создавалась Испанская марка, — он вонзил вилку в очередной гриб.

«А ведь они не зря здесь всё это устроили, — вдруг осознал я. — Заморочили голову… Теперь я вообще ничего не понимаю и ни в чём не уверен. Хотя… а был ли хоть в чём-нибудь уверен „вообще“? Я вообще и про этот Ронсеваль-то ничего не знал. Тут хоть что-то…»

Профессор с аппетитом жевал грибы, а с портрета на стене на меня взирал лик Поэта:

Мда… сплошные парадоксы…

— А скажите, Олег Харитонович, а ведь вы все не зря здесь появились?

— В смысле? — он перестал жевать и сглотнул. — В каком смысле? Раскусили, да? Ай-ай-ай… Раскусили. Это я виноват. Прокололся-прокололся-прокололся… — он весь съёжился, пожух, перестал светиться уверенностью, отодвинул графин с рюмкой и салатницу с грибами. — Ругаться будете?..

— Зачем ругаться? Было интересно. Только объясните весь этот… — я покрутил рукой, — маскарад.

— Видите ли… А… вы и вправду не будет ругаться?

— Сказал же: не буду, значит не буду! Ну правда, всё было интересно.

— Видите ли… Мы действительно все профессора-историки… Из разных вузов… Я вот, например, из Санкт-Петербургского государственного водного университета, Жан из Культуры и искусств, Михаил из ЛАТИ. Сегодня мы… — он замялся, — трудно живём. Это раньше профессора были ого-го-го! А сегодня… Хочется пообщаться с интересными людьми, поговорить, выпить…

— …на дармовщинку…

— Ну зачем вы так?.. Мы вполне честно отрабатываем выпивку. Если вам не понравилось, мы готовы…

— Перестаньте! И меня извините, бестолкового. Кстати, пейте, там ещё осталось же. Может, что-то дозаказать?

— Спасибо, не надо… — мотнул головой профессор, но всё же придвинул салатницу и налил себе остатки хреновухи. — А вы?

— Больше не хочу. Мне хватит.

Он пожал плечами, поднял рюмку, выпил и наколол на вилку оставшиеся грибы.

— Скажите, а как же всё-таки там было?

— Где? В Ронсевале? — он отправил грибы в рот и захрустел ими. — А никто не знает. Могут предполагать, могут измышлять, могут, подтасовывая факты, создавать стройные и изящные версии событий. Всё это будет интересно, но… не более того. Увы! Как писал в своей «Исповеди» Блаженный Августин: «…если я предложу им вопрос, правду ли говорит поэт, что Эней когда-то прибыл в Карфаген, то менее образованные скажут, что они не знают, а те, кто пообразованнее, определенно ответят, что это неправда». История — это не то, что было, история — то, что осталось. Поэтому: увы и ах! Может быть, конечно, остались какие-то записи в архивах спецслужб…

— Каких таких спецслужб? — опешил я. — Это же восьмой век!

— О-о-о, братец вы мой! Они всегда были! Жандармерия, Тайная канцелярия, Тайная полиция, а в средние века — Инквизиция, Орден иезуитов… Да чего только не было… И в восьмом веке, наверное, было что-нибудь при Римском Престоле. А как же! Бесконтрольно отпускать Карла? Недальновидно…

— Скажите, — я затушил сигарету, — а как вы меня вычислили? Своя «спецслужба»?

— Да какая там… Проще простого! Жан за вами ещё в букинистическом наблюдал. А потом, когда направились в ресторан, позвонил нам…

— …А потом кто-то из вас попросил женщину позвонить и позвать меня к телефону, чтобы сменить рассказчика?

— Это я, — профессор порозовел и виновато развёл руками.

— Женским голосом?

— Ну, мы же все можем немного изменять голоса. Извините.

— А с гардеробом?

— А с гардеробом нам повезло! — Профессор широко улыбнулся. — Не нужно было ничего разыгрывать. Там действительно какой-то гражданин всю плешь проел Михалычу, ну и мы… — На этих словах он вдруг засуетился, засобирался, защёлкал портфелем, складывая в него книгу и очки. — А знаете, я, наверное, пойду?

— Да-да, конечно… Я сейчас расплачусь и тоже… Спасибо вам! — я встал и протянул руку. Профессор крепко её сжал.

— Вам действительно всё понравилось? — робко поинтересовался он, держа меня за руку.

— Перестаньте! Конечно понравилось.

— Тогда до свидания! И спасибо за угощение! От всех спасибо! — Он выпустил мою руку, подхватил портфель, взял из угла зонтик, повернулся и пошёл к выходу: сгорбленный, старенький, в смешном мятом костюме… замечательный профессор истории, который лично слушал лекции Великого Гумилёва. Профессор. И актёр.

Я вышел на Невский, был вечер рабочего дня. Жёлтые фонари освещали грязноватую улицу, по которой неслись автомобили и текли толпы людей. До поезда оставалась ещё пара часов, и я решил прогуляться по вечернему Питеру пешком.

Я шёл, глядел по сторонам и видел: прав профессор Луконин, говоря, что история — это не то, что было. История — то, что осталось. Прав Олег Харитонович. Вокруг меня была овеществлённая история. Большая история Огромной Страны. С выдуманными фактами, с уже привычными мифами, со ставшими обыденностью легендами, воплощёнными в граните и мраморе в саму суть и плоть страны.

Но Россия — Россией… Меня же ещё интересовало, как же там было, под Ронсевалем-то?..

 

***

— Почему ты раньше не рассказывал мне эту историю? — вечный спутник в моих путешествиях моя Софико задумчиво мешала ложечкой кофе.

— Не знаю… Странная она. И ещё тогда было ощущение, что меня… ну, нехорошо разыграли, что ли… Глупый был, молодой. Всё-таки пятнадцать лет прошло…

— А профессоров не пробовал отыскать?

— Зачем? — Я допил чай и отодвинул чашку. — Да и где?

— А мне кажется, стоит отыскать… Можешь найти их в интернете. Знаю, можешь. Ты же недавно нашёл мне Анатоля.

— Анатоля… Анатоля ты, можно сказать, не теряла, — я поглядел в окно, дождь закончился, и уже выглянуло солнце. Ох погода… Питерская погода… — Ладно… Пойдём, там, наверное, просохло.

Мы расплатились и пошли выполнять программу посещения.

 

***

Мне действительно удалось раздобыть адрес электронной почты профессора. Интернет — великая вещь! Не медля ни секунды, я написал Луконину письмо, в котором вспоминал о нашей давней встрече, выразил сожаление, что тогда не спросил адрес, интересовался, как дела у него и у его друзей. Письмо отправил наудачу, на авось. Олег Харитонович, ввиду преклонного возраста, давно был на пенсии, в университете не работал, и никто не знал: где он, что он, да и вообще — жив ли.

Ответила на моё письмо его дочь Анна. Писала, что профессор сам не в состоянии ответить, лежит в больнице. Он хорошо помнит нашу встречу. О друзьях ни он, ни Анна почти ничего не знают. Вроде бы, Мигель (она написала «дядя Миша») уехал в Испанию, Питер где-то пропал в Питере, а Жан… а Жана нет в живых. Сам Олег Харитонович тяжело болен, и врачи не дают обнадёживающего прогноза.

В ответе я попросил передать привет и мои искреннее пожелания скорейшего выздоровления, а про себя пожалел: в который раз безнадёжно утерял возможность общения с интереснейшим человеком. Всегда мы так…

А спустя две недели получил от Анны второе письмо: «С прискорбием сообщаю Вам, мой отец, Олег Харитонович Луконин, умер вчера в Городской многопрофильной больнице №2 города Санкт-Петербурга.

За неделю до смерти он попросил сделать ревизию одной своей папки пятнадцатилетней давности, в которой хранил материалы для встреч в кафе. Мы вместе отобрали наиболее с его точки зрения интересные материалы, которые он попросил отсканировать и переслать вам («Он поймёт», — сказал отец, имея в виду Вас). Материалы Вы сможете забрать с Яндекс. Диска по адресу… куда я их сегодня ночью выложила. Не знаю, будут ли они вам интересны, но такова была воля отца.

Ещё раз с уважением, Анна

P.S. Похороны состоятся завтра, если надумаете приехать, дайте знать, муж встретит вас».

На похороны я не поехал.

Материалы скачал.

За пару месяцев распознал тексты, которые были напечатаны на машинке, тексты рукописей набрал вручную. Полученное отредактировал и задал свою последовательность, условно разделив истории профессора на две категории. Эпиграфы к историям оставил от Олега Харитоновича, они из «Дао дэ цзин». Иногда они парадоксальны, как парадоксальны и провокационны сами истории, иногда по смыслу перекликаются с ними. Но чаще, видимо, просто созвучны настроению автора.

За полгода вышла небольшая книга. Первой, конечно же, поставил историю о Роланде. Хотя по хронологии она далеко не первая…

«Иллюминации» к рассказам нарисовал мой хороший знакомый. Они также аллегоричны.

Собственно, на этом всё. Такая вышла странная история. Очень странная история.