Песня о Роланде
— …Конечно пора…
— …Я свою Эльзу уже три месяца не щупал…
— Ты один, что ли?..
— Его Эльзу?! — гогот.
— Я ему говорю, граф приказал! А он мне: а король?..
— Грёбаные мавры…
— Грёбаные сарацины.
— Грёбаные баски!
— Графа Ожье к королю!
— Ты ноги каждый раз сбиваешь, потому что не умеешь, разгильдяй…
— …рафа… оролю…
Топот ног, копыт, бряцанье металла, скрип телег, гул голосов, ржание лошадей, визг маркитанток, пыль, вонь, жара! Жара, хоть день катился к вечеру… август же, лето. Исход… Наверное, такой толпой шли евреи из Египта.
Граф Хруодланд неторопливым шагом ехал верхом на своем пегом жеребце навстречу бесконечной колонне войск, которую, как в гигантскую воронку, засасывало ущелье. Графа легко узнавали по крупной фигуре, синему шерстяному плащу и светлому чубу — граф по новой моде брил бороду и голову, оставляя длинные вислые усы и чуб, как у короля, — узнавали и приветствовали: графа любили и уважали. Кто-то вскидывал копьё, кто-то кивал головой, кто-то находил нужным окликнуть — и почти всегда по-франкски: «Роланд!».
Франки. В войске короля Карла одни франки. Есть немного датчан, есть лангобарды, галлы из Прованса, есть даже бретонские кельты, но абсолютное большинство — франки. Хруодланд со своими кельтами присоединился к королю сразу после того, как тот усмирил Аквитанию, за что и был пожалован графом Бретонской марки. А чего бы не присоединиться? Такая жизнь устраивала графа, и его бойцов устраивала. Война, которую непрерывно вёл король, стала единственным и естественным образом жизни. Бивуаки, переходы, стычки, скачки, сражения — настоящая жизнь для настоящего мужчины. Иногда, конечно, не хватало женского тепла… Ну так всегда есть крестьянки, которые захотят переспать с воином великого короля. А которые не захотят… А которые не захотят — дуры.
Граф въехал в расположение отряда, направив коня прямиком к большой палатке. Возле палатки щурясь стоял Холивер — помощник, друг, правая рука, сам граф, но никогда не спорящий со старшим по возрасту Хруодландом.
— Что, что? — ловя за удила жеребца, на кельтском нетерпеливо выспрашивал Холивер, — что сказал король?
Мог бы и на франкском спросить. И на латыни. Он мог бы даже на греческом спросить, малый грамотный, не то что сам Хруодланд. Вопрос услышали бретонцы и подтянулись ближе — всех интересовало, когда уже?
— С маврами договорились, возвращаемся… — Хруодланд спрыгнул с коня и сунул копьё в пирамиду. — Основные силы уже отходят в ущелье.
— Слава Богу Иисусу… — закрестился Холивер, и за ним повторили крестное знамение воины: кельты Хруодланда в основном христиане, не друиды, как их соплеменники в Бретани.
— Ага… слава… Только не сразу… — граф наклонился, протянул ковшиком руки, и в них побежала вода из кожаного ведра: оруженосец примчался, зная: граф любит умыться с дорожки, не терпит грязи… брезглив.
Холивер удивлённо вскинул бровь:
— А когда?
Хруодланд умылся, не спеша вытер куском ткани лицо и руки, оглядел окружавших его воинов, подмигнул и выкрикнул:
— Ну, что приуныли?! Король поручил нам ответственное дело — прикрыть отход основных войск!
По толпе воинов прокатился недовольный гул.
— Ты сам напросился?! — возмутился Холивер.
— Да, конечно! Сам! А кто? Все изнылись. И ноют, и ноют… И ноют, и… И даны, и лангобарды… Ну эти-то ладно! А граф прованский? А аквитанский? Как выпрашивать милости короля — все первые… А сейчас рвутся побыстрее к своим бабам… Успеем! Всё успеем! Король сказал: нужно прикрыть отход — прикроем! Или кто-то не согласен? Или кто-то только горазд глотку драть в таверне: «Кельты — надежда короля»? А? — он вызывающе окинул взглядом кельтов. — Кто не согласен, может подойти ко мне и высказать свои соображения.
Воины, не понаслышке знавшие, чем заканчиваются такие высказывания, начали быстро расходиться.
— Вот видишь! — Хруодланд развёл руками и повернулся к другу. — Все согласны.
— Зачем ты так с ними? Они верят в Бога и в тебя и пойдут за тобой хоть на край света.
— Знаю! Но ещё я должен знать, что они пойдут туда, куда им прикажет король! Или не пойдут, а встанут и будут стоять, вот здесь! Прямо тут! — граф ткнул пальцем в землю, — пока я или король не скажем сделать шаг.
— Да будут они стоять… будут!
— Ну и слава Богу! Слушай, устал я… Советы эти… болтаем… болтаем… и ночью опять… пойду перекушу, посплю немного. Ты распорядись, пусть выставят на вершинах охранение. Лошадей в перелесок. Там спрячьте. Не пригодятся они нам, чувствую. Пару дозорных вышли в испанскую сторону, пусть посмотрят, нет ли чего… подозрительного.
— Откуда?
— Я вот тоже думаю, откуда?.. Вроде бы, всё зачистили. Перестоим тут сутки, отдохнём малость и тронемся вслед за королем — по холодку, без пыли, с комфортом… да, парень? — граф хлопнул оруженосца по плечу. — Принеси-ка мне, братец, вина и пожрать чего-нибудь!
— Уже мчусь, мой синьор, — оруженосец, молодой расторопный кельт, подхватился в сторону костров.
— Костры к ночи затушить! — распорядился граф и зашёл в палатку, потом выглянул и добавил: — Мы в Саксонию сходу идём, неспокойно там… И это… не сам я напросился, Епископ порекомендовал королю нас задействовать.
— Аахенский?!
— Аахенский.
— Чего вдруг?
— А чего не вдруг?! — и граф задёрнул за собой полог палатки, пресекая никчёмный разговор.
Вот интересно, на кого ещё мог бы рассчитывать король? Граф стоял посреди палатки, снимая поясной ремень с ножнами. Только на него, на Роланда, на его Оливье — как они все называют Холивера — да на его кельтов… Не на кого больше. Прав Епископ. Остальные трутся возле короны, выпрашивая милости, и на рожон не лезут, а вот бретонский маркграф — всегда пожалуйста! Одного граф терпеть не мог. Он поморщился… карательные операции. Мерзко, гадко… А его и не посылали! Считали чистоплюем и не посылали. А вообще, дурацкая вышла война. Граф тяжело вздохнул. Но, хвала Христу, Господу нашему, кажется, закончилась: с маврами заключили мировую.
— Синьор граф, — в палатку боком просочился оруженосец. — Сегодня одноглазый Моркант зайца подстрелил, исключительно для вас, никому, говорит, не дам… вот приедет синьор граф… сам приготовил… тут кувшин вина… — оруженосец по-скорому накрывал на стол. — Хлеба нет, синьор граф, не смог достать.
— Нет так нет. Налей вина и ступай, я поем и посплю, пусть поставят к палатке охрану… а то зарежут во сне целого графа… не дай Бог…
— Слушаюсь, синьор граф! — И мальчишка вынырнул из палатки.
«Да, дурацкая вышла война», — ещё раз вздохнул про себя граф. Он выпил вина, сел на лежанку и принялся за зайца. Заяц был жёсткий, жилистый, сухой, граф не отказался бы от барашка, но где же тут возьмёшь барашка, после того как прошли двадцать тысяч здоровенных мужиков? А всё этот сарагосский кади — брат сатаны, заманил короля в ловушку! Сначала позвал в Сарагосу, чтобы Карл помог ему отбиться от Кордовского эмира, этого… как его, чёрта? Абд… Ар… Абд-ар-Рахмана, Абдурахмана, о! Вечно эти сарацины друг с другом воюют. Сначала пригласил, а потом сам переметнулся к эмиру… И так у них всегда! Сначала: «мамой клянусь!», а потом — раз! и нож в спину… Карл думал, кади подготовит провизию в Сарагосе, а пришлось добывать самим. О-о-о-о… как они добывали… Граф замотал головой… Прости нас, Господи, грешных… до сих пор противно. Одних деревенек штук десять спалили, не меньше. А сколько людишек-то перевешали? У-у-у-у… Причём как раз те лангобарды… как воевать — их нету, а как вешать — они тут как тут! Но без жестокости нельзя… Граф снова вздохнул. Дисциплины не будет, а не будет… (Граф налил ещё половину кружки вина и запил зайца.) А не будет дисциплины — будет как с Памплоной. Свои же, вроде, христиане, не мавры… И на тебе! Закрыли ворота и не пускали короля. Пришлось стены срыть. И людей со стенами… тоже.
Граф вытер руки и, не снимая верхней одежды, устроился на лежанке поверх шкур, прикрыв глаза. Нет, дурацкая вышла война. Народу побили… Он полежал некоторое время, пытаясь уснуть. Поспать было нужно… но сон не шёл.
— А чего это у тебя рожа расцарапана? — послышалось за палаткой. На пост заступило охранение.
— Чего-чего… — пробасил второй голос. — Тут одну кошечку припёр к стенке. Говорю ей, давай, мол… того! Ты — мой трофей, говорю! Схватил её, хочу платье задрать… А она мне хлесть по роже, и прямо до крови! Чуть, стерва, глаз не выбила…
— Ну, ты её и…
— Ну, я её и…
— Воины, вы бы заткнулись! — графу быстро надоело слушать их приключения.
И «кошечки» надоели. Все какие-то смуглые, аж чёрные, и вроде не мавры. Хотя тут им давно кровь поперемешали… Граф перевернулся на другой бок. Сами, конечно, чёрные… но ноги у них ничего… Ничего… А ещё они такие страстные… Как начнут изгибаться… как начнут… Бывало… Граф опять перевернулся. Бывало… Зацепишь такую, а она… Тьфу, черти, раззадорили! Может, приказать чтоб доставили… Ну какой тут спать?!
— Э! Который там с расцарапанной рожей, иди сюда!
За палаткой грохнуло, что-то уронили, кто-то выругался вполголоса, и в палатку пролез здоровенный детина:
— По вашему приказанию… граф… синьор…
— Ты чего с той девкой сделал, прибил? — граф приподнялся на руке.
— С какой девкой, ваше… синьор граф? — воин весь подался вперед.
— Ну, той, которая тебе рожу расцарапала?
— А-а-а-а… Да нет. Я ей в морду дал, а потом… того, немножко снасиловал.
— Как это немножко? — развеселился граф.
— Ну, только согнул её… и это… Да ей потом понравилось! Она меня даже просила с собой взять…
— А ты?
— А что я? Я, синьор граф, — воин! Какая мне жена? Меня не сегодня-завтра убьют, может.
— А она что?
— А что она? Ясное дело: у них, у баб, первое средство — слёзы… Ну, я ей колечко подарил… а сам…
— Колечко-то где взял?
— А Памплону когда жгли, я там с одной снял… руку рубанул… с мёртвой уже… сразу не снималось, потом…
— Ступай! — распорядился граф. Нет, настолько брезглив он не был, но упоминание о Памплоне отбило всякое желание. Вот, спрашивается, зачем нужно было жечь? Как бы нам боком не вышла эта Памплона, чтоб её… Граф повернулся на другой бок. Ведь говорил королю, но хрен тот меня послушал! До хрипоты орал — нельзя оставлять в тылу обиженных! От досады он завернулся с головой в плащ и незаметно для себя провалился в сон.
Адель ему не снилась. А снилась всякая чертовщина. Он опять уговаривал Карла пощадить Памплону, а король опять отдавал приказ наказать город. И снова в ушах стоял крик, а лицо горело от огня, который пожирал некогда цветущий басконский город.
— Ваше сиятельство… Синьор граф, проснись! — его тормошили за плечо.
— Что случилось? — он сел на лежанке, откашлялся и потёр обожжённое во сне лицо.
— Коней увели…
Граф моментально очнулся, встал, вцепился в куртку Холивера — это он стоял, держа свечу в руке, — притянул помощника и пристально посмотрел в глаза:
— Как увели?! Кто?! Куда?! Охрану ставил?!
— Охрану вырезали… и увели, сейчас смена доложила.
— Времени сколько?
— Луна поднялась.
Граф натянул кольчугу, перепоясал себя ремнём с ножами в ножнах и вместе с Холивером шагнул из палатки. У выхода стояли несколько растерянных бойцов.
— Кто был в лесу? — Граф крепко взял ближнего за плечи. — Ты?
— Вон тот… — кивнул боец на крайнего.
— Что видел? — рванулся к нему граф.
— А чего видел?.. Лежат сердешные! А горлы у них перерезаты… А вокруг чёрным всё залито и блестит, стало быть, кровища… А лошадок-то нету!
Граф опёрся на телегу, чувствуя слабость в ногах. Поспал, значит… отдохнул, значит… Он с досады надавил себе на виски. Никого же не должно было быть… никого! Разве что…
— Что скажешь, Холивер?
— Баски…
— Баски. Памплона … — Граф оттолкнулся от телеги, выдернул своё копье из пирамиды. — Дозорные возвращались?
— Так точно! Доложили, никого в округе нет. Мы поэтому охрану и не усиливали…
— Кони при них?
— Так точно!
— Коней беречь! Буди всех! Разобрать копья! Занять позиции! Костры не разжигать! Разговоры отставить! Как считаешь, король далеко?
— Думаешь позвать? — Холивер оживился.
— Ради басков? Ты хочешь, чтобы потом над нами вся Европа смеялась?
— Не подумал… извини. Считаю, далеко. Они идут с вечера, а значит, теперь миль на десять-двенадцать ушли…
— Ладно, наша задача та же. Обеспечить безопасный отход…
— Ваше сиятельство… — один из бойцов боязливо тыкал пальцем в сторону ущелья, — что это?
Из ущелья, как белёсая река, заполняя всё вокруг, вытекала зловещая белая мгла, отражая лунный свет.
— Туман, — первый сообразил Холивер, — туман это…
И тут ударили тяжёлые стрелы. Их свист перемежался с криками раненых, стрелы пробивали кожаные и кольчужные доспехи, вонзались в руки, в ноги, кого-то убило стразу, кто-то кричал, но потом замолкал, кто-то пытался закрыться щитом, но и его добивали. Оба графа лежали под телегой, куда они успели нырнуть. Хруодланд крепко прижимался к младшему, защищая ему спину.
— Прикрыли короля, мать их! — кричал граф в затылок Холиверу. — Ты до сих пор думаешь, что это баски?!
Но младший не отвечал, он вдруг дёрнулся, засучил ногами, выгнулся и через мгновение обмяк, мёртво привалившись к графу. Хруодланд повернул его, из глазницы Холивера торчала стрела с железным арабским пером. «Мавры… мавры… мавры… Откуда?!» — бормотал граф, прикладывая голову к груди Холивера, пытаясь услышать сердце… не билось…
Обстрел закончился так же внезапно, как и начался.
Граф приподнялся на руках, надо выбираться, потихоньку перевернулся на другой бок, достал меч, перекатился на живот, отполз от телеги и стал осторожно подниматься. Тут кто-то наступил ему на руку с мечом и с силой толкнул ногой в бок.
— Ва-а-а, вы поглядите! Сам граф Роланд! — с арабским акцентом на франкском громко прокаркал сарацин в белых одеждах и с повязкой на лице. В одной руке он держал факел, в другой — изогнутый меч, меч графа он откинул ногой в сторону.
— Не узнаю… тебя, — сощурился на огонь Хруодланд, он попытался рывком подняться, но новый удар под дых сбил его — граф задохнулся, закашлялся, корчась на земле.
— Не надо делать резких движений, граф…
— А кто этот «Роланд»? — прозвучал в темноте хриплый голос с басконским твёрдым выговором.
— Личный друг Карла, — из темноты вышел пожилой франк, вкладывая в ножны меч, — граф Роланд. Префект Бретонской марки… «Герой» Памплоны…
— А… — Хруодланд почти восстановил дыхание. — А-а-а… Ганелон… Собака Ганелон.
Он перекатился на спину, присел и теперь, улыбаясь, рассматривал того, кого он назвал Ганелоном. — А король всё спрашивал: «Куда подевался Ганелон?..» Собака Ганелон… Иуда Ганелон…
— Ты бы не собачил меня, свинья бретонская! Твой король — убийца! Братоубийца и узурпатор11! Гореть ему в аду! И ты, свинья бретонская…
— Потом разбираться будете! — пресёк склоку сарацин. — Там и разберётесь: кто собака, а кто свинья. Поднимите графа!
Два мавра в таких же, как у сарацина, белых одеждах, с повязками на лицах подцепили графа под руки, дёрнули и поставили, тут же сорвав с него ремень с ножами.
— Скажите мне, граф, — сарацин держал факел прямо перед лицом Хруодланда, яркое пламя потрескивало и обжигало, — а где же королевское войско? Король где?
— Нет его! — граф кривился, отворачивая лицо от огня. — Ушёл! Давно!
— Ганелон, ты же говорил, что король собирался выступать только завтра? Ты же утверждал, что вот оно, войско, перед нами. А это только арьергард графа!
— Великий кади, король часто бывает непредсказуем…
Сарацин сделал жест, отвергающий оправдания:
— …Если здесь нет франкского войска, зачем же мы привели сюда армию? Это же деньги, Ганелон! Много денег! Войско туда, войско сюда… Фураж, зерно, мясо… Кто заплатит мне за это?! А, ладно… Всё равно ты мне не ответишь. Ты уже ничего не ответишь… — Сарацин резко развернулся, перехватив свой кривой меч, и одним ударом снёс голову предателю. Голова кувыркнулась, подпрыгнула и укатилась под телегу к Холиверу, тело в задумчивости постояло секунду, свистнуло кровью и завалилось на бок. — Вай-вай-вай, — притворно всплеснул руками сарацин, — жалко, быстро умер… Собака Ганелон… Иуда Ганелон. Баск, а этого, — он повёл факелом в сторону Роланда, — отдаю вам! Иуда Ганелон говорил, что он был активнее всех, когда резали Памплону. Окажите христианское гостеприимство. Вы же христиане? И он — христианин. Что, граф Роланд, префект Бретонской марки? Не надо… не унижайтесь, не оправдывайтесь! Сейчас вас здесь примут как дорогого гостя. Баски умеют принимать дорогих гостей, я знаю. И вы узнаете. Ладно, празднуйте, не буду мешать, тем более — праздник будет долгим! Аллах акбар! — и сарацин бесшумно шагнул в темноту.
… — Граф Хруодланд ни разу не крикнул… — Кельт, здоровенный мужик, стоял перед королем на коленях, склонив голову, и всхлипывал. — Они его… а он — ни разу… Я хотел… должен был… но они добили всех… — Он собрался с силами и поднял голову. — Я должен был умереть, король, но нужно было доложить, это — долг, мой король!
Этот кельт, один из дозорных графа, единственный выживший из арьергарда, к полудню верхом нагнал войско. Теперь он рассказывал королю о том, что увидел этой ночью на входе в Ронсевальское ущелье — после того как ушёл сарацин в маске.
— Значит, и Ганелона…
Великий король смотрел на кельта с высоты своего почти двухметрового роста и задумчиво постукивал плетью по ноге.
— Будем атаковать, мой король? — спросил Карла кто-то справа.
— Нас ждут в Саксонии, мой король… — напомнил Карлу кто-то слева.
— Надо бы атаковать… Но… нас ждут в Германии и Саксонии. Эйнхард, голубчик, запиши о нашем бедном Роланде, как всё было. Только не надо этих… — король ткнул плетью в гонца и поморщился, — подробностей… Пусть о них не узнают. Про Христова защитника пусть знают, а вот подробности — ни к чему. И вот ещё что… — Король развернулся и вскочил на коня. — Епископ, где вы?
— Здесь, ваше величество… — высокий монах на гнедой кобылице присоединился к королю.
— Я оценил вашу работу, епископ, — вполголоса произнёс уже на ходу Карл. — Так вот сразу обоих… руками мавров и басков…
— Они стали опасны, мой король. Особенно Роланд… после Памплоны.
— Да-да. Мой бедный Роланд… Мой храбрый Роланд… Мой благородный Роланд… Мой глупый Роланд… Пусть о нём сложат Песнь как о борце с Халифатом! А у меня появился замечательный повод уничтожить Сарагосу.
И король, пришпорив коня, поскакал в голову колонны.
Легенды и мифы
Гревней Дреции
(Это было совсем давно, когда боги ещё приходили к людям)
Бог племени Великий Ниту-ниту-нетам-везде-ифсегда сидел у берега Океана и ловил акул. Занятие вполне достойное Великого бога Великого племени. С одной стороны — развлекает, с другой — делает безопасным Океан для послушных, верных, но глупых его детей.
— Беда! Великий Ниту-ниту-нетам-везде-ифсегда! Беда! — орал, спотыкаясь на бегу, Верховный жрец.
— Чего разорался?! Рыбу всю распугаешь! — страшным шёпотом прошипел Великий бог и для острастки жахнул мимо Верховного парой шаровых молнии. Он и одним видом бы мог навести ужас на детей своих: синий, рогатый, четырёхрукий… Всё как и положено богу. — Что случилось?
— Женщины в племени взбунтовались! — с плачем взвыл Верховный.
— Да-а-а-а-а?.. Чего просят?
— Лучше сам с ними поговори, тебя просят… — рухнул на колени жрец.
— Ну пошли, Верховный жрец… — язвительно произнёс Великий бог. — Ничего без меня не можете…
На Центральной площади Племени судачила толпа полуголых женщин. Завидев идущего к ним Верховного жреца и Великого бога, толпа приумолкла и напряглась.
— Ну и чего волнуемся, бабоньки-красавицы, дочки мои ненаглядные? — ласково, но строго спросил Великий.
От толпы отделилась высокая, ладная, почти обнажённая красавица и, смело глядя в глаза Великому богу, твёрдо произнесла:
— Я — Ло-Ло Красивая Попа. Верни нам наших любимых мужей, Великий бог Ниту-ниту-нетам-везде… и… и… — она опасливо покосилась на рога.
— …фсегда, — добавил бог.
— Ифсегда! Верни нам наших любимых мужей!
— А куда же они все подевались, Красивая… э-э-э… Ло-Ло?
— Они ушли на войну с племенами Криворуких, Кривошеих, Толстомордых и Длинноухих и все полегли, победив их! Они — Герои! Дети твои.
— А чего воевали-то? — потихоньку поинтересовался бог у Верховного.
— Во славу твою, Великий Ниту-ниту-нетам-везде-ифсегда. Голос твой услышали и пошли… — одними губами прошептал Верховный и низко поклонился.
— Голос? Ага… Ну да, голос… И все великие дела, они, конечно, во славу мою… А то в чью же? — задумчиво бормотал бог, а потом вновь обратился к красавице: — И что, совсем все полегли, победили-то как, если все?
— Да вот… Вернулось три с половиной мужика… И ещё пленных баб с собой привели, идиоты. А теперь во-о-о-о-н там, — и она ткнула пальцем в сторону Океана, — в экспедицию собираются!
Возле Океана рядом с гнилым баркасом копошились три человека. Половина четвёртого лежала на берегу и показывала рукой то туда, то сюда — руководила.
— Голос? — снова тихо у Верховного поинтересовался Великий.
Жрец кивнул.
— А чего говорил-то? Собрались-то куда?
— За Мечом короля Артура. За этим, как его, Экс… Экс…
— …калибуром… Это же когда ещё будет?! Откуда они вообще взяли?! Я точно такого не говорил… И будет ли? Может, всё это выдумки… Враки безответственные!
— Во славу твою, Великий!
— Ну да…
— Так что прикажешь, Великий бог Ниту-ниту-нетам-везде… и… и… — сбилась опять Ло-Ло.
— …фсегда, — добавил бог.
— Ифсегда? Может, нам жрецами и старейшинами прикажешь заняться? — В толпе женщин раздались злые смешки. — А то они только жрут и подбивают наших мужей на войны и другие глупости. Всё про голоса толкуют…
Только сейчас Великий бог заметил в стороне от площади жалкую толпу костлявых стариков, те стояли и позванивали то ли стеклянными бусами, то ли своими костями. Погода была жаркой, и трясло их, видимо, от страха, но с последними словами Ло-Ло толпа жрецов напряглась и трястись перестала.
— Ну что будем делать, Верховный жрец? — бог был явно в замешательстве.
— На всё — воля твоя, Великий Ниту-ниту-нетам-везде-ифсегда! — ещё ниже склоняясь, благоговейно пропел Верховный жрец.
— Всё сам… Всё сам… Ну никакой от вас помощи, верховные. Ладно! Слушайте волю мою! Мужикам в экспедиции не ходить! Всех женщин разделить на три с половиной и в соответствии с частями раздать героям в жены! Полигамия у нас теперь будет, что поделаешь. Впредь войны отменить! Мир — народам! Земля… Впрочем, это в другой стране говорить будут… и всё равно соврут… Понятно?!
Вся площадь рухнула на колени и пропела:
— Да, Великий бог, Ниту-ниту-нетам-везде и… и… и… — толпа запнулась в крике.
— …фсегда! — раздражённо закончил за них бог, посинев сверх меры. — Когда уже выучите имя моё?! Да будет так! — И повернувшись к Верховному жрецу: — Меня ближайшие сто лет не беспокоить, сами… сами… Войн нет, женщин достаточно. А я — на рыбалочку…
И, окинув взглядом Центральную площадь Племени, бог двинулся к Океану. Площадь благоговейно молчала.
***
Бог Племени Великий Ниту-ниту-нетам-везде-ифсегда как обычно сидел у берега Океана и ловил акул. Занятие и впрямь достойное Великого бога Великого племени, с одной стороны — развлекает, с другой — делает безопасным Океан для послушных, верных, но всё-таки глупых его детей.
— Беда! Великий Ниту-ниту-нетам-везде-ифсегда! Беда! — орал на бегу Первый Верховный жрец.
— И чего вы так всегда орёте?! Ста лет не прошло, а вы опять рыбу пугаете! — леденящим душу шепотом прошипел Великий бог и второй парой рук сотворил небольшую молнию для острастки, а после грома поинтересовался: — Чего опять случилось-то?!
Выдержав приличествующую моменту паузу (нельзя же сразу, без испуга), Первый Верховный с рыданием выкрикнул:
— Мужчины в племени взбунтовались!
— Да-а-а-а-а-а… Чего просят? — вид бога был грозен.
— Лучше сам с ними поговори, тебя просят… — рухнув на колени и ткнувшись мордой в песок, прошуршал жрец.
— Ну пошли… Первый Верховный жрец… — с особой язвительностью произнёс Великий бог. — Ничего без меня не могут!
На Центральной площади племени судачили полуголые мужчины. Недалеко в тенёчке расположились женщины. В стороне разместилась жидкая толпа костлявых стариков, они стояли и позванивали костями от страха. Завидев идущего к ним Первого Верховного и Великого бога, все приумолкли и напряглись, звон прекратился.
— Ну чего волнуемся, богатыри-витязи, сынки мои ненаглядные? — ласково, но строго спросил Великий, оглядывая толпу мужичков. Мужички были хлипкие, невзрачные и совсем неинтересные, и многие — о, ужас! — держались за руки!
«Докатились!.. — подумалось Великому. — Вот и оставляй их без присмотра… Полное падение нравов!»
— Ну? — ещё раз переспросил бог.
Никто из толпы не вышел, ничего не попросил и ни на что не пожаловался.
— Так, жрец, тогда ты рассказывай…
— Великий, всё было хорошо после того твоего Посещения. Были семьи, в которых были мужчины, и было у них много женщин. И были тучные стада, и котлет вдоволь! Но мальчиков всегда рождалось больше! И мы всегда думали, что это хорошо! Ты так говорил! Ты!!! Но однажды девочек не стало хватать, не только в «по-ли-гам-ных» семьях, но и просто для любого мальчишки! О, Великий… такое горе! Семьи… ячейки племени… их не стало, и мальчики, мальчики… — слёзы душили Первого Верховного.
«В общем и целом, понятно… — осматривал Великое племя бог. — Обычная гендерная диспропорция, направленная на компенсацию боевых потерь. Для того чтобы естественный отбор не потух. А войны-то и нет… Мда-а-а-а…»
— Эй, ты, уважаемый… — ткнув пальцем в одного из замухрышек, позвал бог. Замухрышка втянул соплю, оглянулся по сторонам и спросил:
— Й-а?..
— Ты-ты, иди-ка сюда…
Сопливый, протолкнувшись через толпу соплеменников, бочком подошёл к богу.
«Да-а-а… — оглядел замухрышку бог. — И ста лет не прошло… Все признаки вырождения на лице».
— И чего же ты, милый, хочешь? — обратился к сопливому бог.
Юноша, переминаясь с ноги на ногу, оглянулся по сторонам и прогундел:
— Пот’ушку… Феликий Ниту-ниту-нетам… несесь… и фаще…
— Чего?! Чего он хочет?.. Подушку? Какую подушку?! Жрец, вы чё тут, народ спальными принадлежностями обеспечить не можете?
— Что ты, Великий! Спать ему есть на чём… Ему, как это… не с кем спать… «Подружку» ему надо, он у нас буковки, озорник такой, не все выговаривает… — шептал Первый Верховный, подобострастно прогнувшись.
— Подру-у-ужку… — Великий почесал затылок. — И что же, никто с тобой, э-э-э… дружить не хочет?
— Не-а…
— Бабоньки, да что же вы такие злые-то? Что же вы, э-э-э… дружить-то с ним не хотите?
— А кому он такой сопливый нужен? — нахально выкрикнула одна из молодых красавиц.
— Дык, ничего он… Вон тут-то у него… тут не всё плохо…
— Да он пользоваться не умеет! — с наглым смешком выкрикнула всё та же девица, и весь коллектив женщин обидно засмеялся. Сопливый и ещё половина мужичков покраснели мордами, хоть поджигай.
— А пожалеть?! — уже с внутренней угрозой уточнил бог.
— А мне своего муженька жалеть голова болит, пусть сами себя жалеют! Сами-то, небось, умеют… — женщины засмеялись ещё громче.
— …Совсем вы, девоньки, озлились, рази так можно?.. А-а-а, да ладно… Ну что, жрец? Что делать-то будем? Ладно-ладно… — замахал руками Великий. — Я уже понял, на всё — воля моя. Всё сам, всё сам… Подружка… Подушка… — Бог принялся расхаживать по Площади, заложив все четыре синие руки за спину. Пока думал — сотворил дождь, град, гром и молнии… Народ терпел, мок и ждал.
— В общем, жрец. Громко я это говорить не могу, — оглядываясь и понизив голос до шёпота, сообщил Великий, — так что слушай внимательно. Обеспечь всех, у кого нет подружек, — подушками. А тем, что за руку держатся, — по паре подушек, и стяни их ремнями. Кого стянуть? Подушки, кретин! Зачем? Они сами разберутся, только чтобы они больше за руки не держались! Где вы достанете столько подушек? А меня волнует?! Вы на то и верховные, сказал «обеспечить» — выполнять, на то воля моя божия!
— Ладно сынки, не переживайте, как-нибудь с моей божьей помощью разберёмся, — мягко, с улыбкой, обращаясь к толпе мужичков, произнёс бог и, развернувшись, пошёл к Океану.
— Беда! Великий Ниту-ниту…
— Перестань… В свете модной теперь демократизации и, так сказать, либерализации можешь обращаться ко мне просто «Великий» или ещё проще — «3НВиФ». Как удобнее… Так что там у вас стряслось?
— Совсем бардак, Великий… три… эн… виф… нет, не могу так… Великий! Я лучше так. Этот, который сопливый… через неделю, как мы ему выдали подушку, стал приходить на площадь и гундеть что-то под нос. Сначала, прости, Великий, мы не придали этому значения… но потом к нему присоединились другие, такие же, с подушками, а потом… не гневись, о, Великий, и те, у которых были подружки, а теперь там — все! все мужчины! — взвыл жрец. — Горе нам, горе! А женщины ропщут… а верховные звенят… громко звенят, Океанский прибой заглушают, так звенят… — Первый Верховный размазывал скупые старческие слёзы по морщинистым щекам. — Пропустил я, Великий, убей меня молнией! Убей! Не достоин я…
— А чё гундит-то сопливый? — перебил жреца странно повеселевший бог.
— Да бред какой-то, — всхлипывая, пробурчал Верховный. — Я и передать-то не могу…
— Тогда пошли, послушаем пророка вашего новоявленного…
На Центральной площади племени собралась и внимала замухрышке толпа полуголых мужчин. Некоторые были с подушкой, некоторые с двумя, некоторые — без. Недалеко в тенёчке расположились женщины и негромко, но недовольно гудели. В стороне от площади разместился жиденький коллектив костлявых стариков, звенели они всем сразу: и бусами, и костями… Завидев идущих к ним Первого Верховного и Великого бога, все приумолкли и напряглись. Звон, однако, не прекратился.
— Так, сопливый, ну-ка бегом ко мне! — скомандовал бог. — Рассказывай, что ты тут несёшь?
Замухрышка твёрдым шагом подошёл к богу и, глядя в глаза Великому, ответил:
— Я несу людям Племени истину!
— Во как? — удивился Бог. — Смелый стал? А пронеси-ка её мне…
— Внимай, бог! Нет подружки, кроме подушки! Не отдай подушку свою другу своему! Не клади подушку свою в доме своём при чужом не своём своём… — забубнил замухрышка.
— Отставить! — поднял руку Бог. — И что вы обо всём об этом думаете, мужики?
— А чё думать? Подушки всем нужны … — высказался кто-то осторожно.
— Так у некоторых же есть подружки! Зачем же подушки? А? — бог оглядел толпу мужиков.
— Всем, значит всем… — загудела толпа.
— А чё?! — вдруг запальчиво выкрикнул кто-то. — Подружки наши на рыбалку нас не пускают!
— Не пускают на рыбалку!.. — подхватила толпа. — Не разрешают!
— Выпивать не разрешают!
— Не разрешают выпивать на рыбалке-то, да… только с ними, — вторила толпа.
— А чуть что, у них «голова болит!». Мол, «устали» они!..
— Да, каждый раз одно и тоже… «Голова болит!», достали головой… — начали переходить на крик мужики. — Голова у них! а мы?! «Голова»… «Устали»…
— Да они, Великий, сами больные!!! — взвились женщины. — На всю свою «голову»…
— Отставить!!! — громом и молнией остановил разгорающийся бунт Великий бог. — Разошлись, понимаешь… Понятно всё с вами… Сейчас лечить буду вас, инфантильные вы мои… Жрец? Где ты, зараза? Чего делать бу… а-а-а-а! — брезгливо замахал бог на жреца четырьмя синими руками. — Знаю, моя воля! Ну зачем вы мне, верховные? Чтоб вас всех черти забрали! О чём это я? Значит так! Жрец, как там племена Криворуких, Кривошеих, Толстомордых и этих… — Бог пощёлкал пальцами второй правой, — как их… Длинноухих? Благоденствуют? А баркас как? Почти как новый… Всего-то только сто пятьдесят восемь лет ему… Только зашпаклевать, говоришь, и парус поставить?.. Слушайте волю мою божию: десятеро, нет… пятнадцатеро готовятся и выходят не позднее третьего в экспедицию. Будете искать… чашу… э-э-э Великого Ниту-ниту-нетам-везде-ифсегда. Где она? А я откуда знаю? Украли! Давно не видел. Найти и доложить. Временем не ограничиваю. А как найдут, пусть едут за этим… как его… за Руном Золотым… Баркас отныне считать кораблём и назвать его… да хоть «Арго»! В экспедицию обязательно включить писца, пусть описывает поход, все геройства там, подвиги… И чтобы непременно в стихах! Если писать не может… не умеет, или там слепой… пусть поёт и запоминает. Если что не вспомнит, пусть врёт! Но мне нужны герои! Ясно?! Чтобы вот они, — Бог показал на женщин, — знали, кого и за что любить! Дальше… Мораторий на ведение боевых действий отменяю. Готовимся к войне. Ты, сопливый, иди сюда… Иди сюда, родной. — Бог потянул себя за мизинец первой левой, снял кольцо и протянул пророку. — Вот! Назначаю тебя Верховным Главнокомандующим. Кольцо надень (это символ!) и готовь, сынок, Великое племя Избранных к войне. А подушку отдай. Отдай, говорю! Не хнычь, я дал — я забрал. Подружку найдёшь в стане врага своего! И вообще — подружек у тебя теперь будет много. Вот так, сопливые герои мои… Во имя моё идёте воевать! — Великий смахнул слезу. — Честь вам, сынки… и слава… Голоса в головах ваших я вам обеспечу… Ура!!!
— Великий Ниту-ниту… не эту… как её… — протиснулась в толпу красавица, возможно правнучка Красивой Ло-Ло, как отметил про себя Великий, — а нам-то чё прикажешь делать?
— Вам?! Учить имя моё! Как способ запомнить, предлагаю наложить на него запрет. Кто произнесёт, тому вжить… голову. Это — во-первых… И ждать Воинов своих и этих… как их, которые на баркасе, Героев-аргонавтов! Это — во-вторых… Ждать и молиться Мне! Причем главное — ждать! Весьма действенное, кстати говоря, средство от головной боли определённого рода. Всё ясно?! Кому не понятно, подходи, буду громом убивать! Нет таких? Всё! Меня напрямую не беспокоить, сочиняйте песни про моих и ваших героев: пойте мне, восхваляйте меня… А я — бог, и так всё услышу. Теперь, детки мои, пора прощаться… Ну, бывайте… — и, оглядев Центральную площадь Великого племени, Великий бог двинулся к Океану. Площадь молчала, она ещё не знала, что видит бога в последний раз…
***
Бог Племени Великий Ниту-ниту-нетам-везде-ифсегда невидимо сидел у берега Океана и ловил невидимых акул…
«Это выдумки Гомера: человеческие свойства он перенес на богов, — я предпочел бы, чтобы божественные — на нас»
Цицерон. Тускуланские беседы, I, 26, 65.
Одиссей у циклопов
Корабль мягко ткнулся кормой в песчаный берег. Громкий, чистый голос отдавал приказания:
— Нос якорить! Вёсла сушить! Боцман! С полудюжиной со мной на берег.
— Длинный, Красавчик, Хряк, Косой, Кила, Толстый… — начал отрабатывать другой голос, с хрипотцой.
— Шкипер, пока нас нет, попробуйте заделать пробоину, — продолжил первый.
Тем временем с корабля на берег прыгали крепкие парни в коротких туниках с мечами в руках.
— У нас парусины той, капитан, только что на парусах…
— Ах, чёрт! Хорошо, попробуем что-нибудь раздобыть на берегу.
— Разобрались, вахлаки… Разобрались! — командовал хриплый.
Бойцы строились в линию на песчаной косе. Последним с корабля спрыгнул хозяин чистого голоса, высокий седовласый красавец, длинные волнистые волосы его были перехвачены тонким бронзовым обручем. Пружинным шагом он двинулся к построившейся полудюжине. Навстречу, прижав руки к бедрам, побежал звероватого вида детина.
— Капитан, по вашему приказанию… — захрипел он.
— Отставить, боцман! — Капитан подошёл к вытянувшимся в струнку бойцам, коротко глянул на них, встал, крепко расставив ноги, заведя руки за спину, крутнул кольцо на пальце, ещё раз оглядел полудюжину и начал вводную: — Так, парни… Задача раздобыть провиант. Сами знаете, жрать нечего, долго мы так не протянем… При встрече с местным населением в контакт вступать только по моей команде. По имени друг друга не называть! На девок не отвлекаться! Соблюдать осторожность. Жратва — это главное! Задача ясна?! — Подождав пару секунд, закончил: — За мною марш! — развернувшись, он первым двинулся вглубь берега.
Шли уже полчаса. По ходу перестроились, теперь впереди вышагивал боцман, в некотором удалении группу замыкал Капитан. По наличию тропы и козьих шариков можно было предположить, что живут тут козы и, может быть, люди. Но пока не встретили ни тех, ни других. Бойцы вполголоса вели обычный разговор.
— Длинный, а Длинный? — молодой смазливый парень приставал к высокому светловолосому бойцу. — Ты у нас всё знаешь… Куда нас занесло, а?
— Тритон его знает… За три дня шторма могло унести и к Пану на рога… Или ещё дальше… Тащило, вроде… куда-то… на запад… А куда притащило? Хрен его знает, Красавчик.
— Длинный, а Длинный…
— Чё?
— А у тебя длинный?
Бойцы тихо заржали, Длинный не раз уже попадался на эту шутку.
— Достал ты! — вспылил он, но тут же успокоился. — Вообще всё достало… Море, шторма, война эта… Мутит уже.
— Достало, — поддержал Длинного боец по кличке Кила. — Вот на кой хрен наш кэп ввязался в эту разборку? И главное, разборка-то из-за чего?.. Из-за бабы! Ладно бы золото… А то… Хрень какая-то.
— Да. Всё зло от баб! — подытожил Хряк, здоровенный толстый парень со свиноподобной физиономией.
— Не, мужики, это вы зря. Я вот помню… — начал было Красавчик, но боцман вдруг резко остановился и, повернув голову, негромко скомандовал:
— Пасть захлопнул, — и капитану: — Капитан! Кажется, нас встречает местное население, — он показал рукой на вершину холма. Там, шагах в ста, стоял и смотрел на них завёрнутый в бараньи шкуры двухметровый гигант: в одной руке он держал пастуший посох, другой прикрывал глаза от солнца.
— Ого, орясина! — восхитился Хряк. — Да я пацан против него…
— Интересно, они здесь все такие? — негромко, как бы про себя, спросил капитан.
— Длинный, а Длинный… — рассеянно проговорил Толстый.
— Чего?
— А у него точно длиннее…
— Ага… и толще… — согласился Длинный.
— Ну что, парни, пошли вступать в контакт с местным населением…
Вблизи гигант выглядел ещё внушительнее. Пожалуй, росту в нём было даже чуток более двух метров. Он стоял вполоборота, косясь, настороженно вглядывался единственным глазом в пришельцев. Правого глаза у гиганта не было, на его месте начинался и тянулся до шеи уродливый шрам.
— Здравствуй, пастух! — приветствовал гиганта капитан, подняв руки.
— Здорово, гости незваные! — говорил гигант с некоторым акцентом, «г» выговаривал приглушённо, почти как «х».
— Мы, добрые путешественники, потерпели кораблекрушение, — жестикулировал, как для иностранца, капитан. — Корабль разбит! Там! Ничего не жрали уже три дня. Совсем не ели! Не мог бы ты нам дать чего-нибудь попить и поесть? Ам-ам!
Гигант внимательно и недружелюбно разглядывал моряков.
— Я как раз собирался поесть. Но у меня всё простое. Козий сыр, баранина вяленая, вино. Хлеба нет. Если вас устроит, я поделюсь…
— Спасибо тебе, пастух! По гроб жизни благодарны будем, добрый человек!
— Тогда пошли к шалашу. Там костёр. И к овечкам ближе. Они у меня хорошие… — смягчился гигант. — Смирные. Но за ними присматривать надо. — Он снова напрягся. — Кабы чего не вышло. Ходят тут…
— А скажи-ка, любезный, куда нас занесло? — оживился капитан, утолив первый голод. — Как земля называется?
— Сикана12.
— Сикана?! — не поверил ушам боцман, — Вот ё… Сицилия? Занесло же…
— А вы откудова будете? — гигант осматривал гостей. — По одежде не пойму чё-то…
Капитан прищурился и ответил вопросом на вопрос:
— А селения тут поблизости есть?
— Нет, только мы с братьями овец гоняем.
— А братья где? — боцман поворошил палкой в огне.
— Не знаю, — пожал плечами пастух. — Мы редко встречаемся. Пастухам в одном месте делать нечего. Я их давно не видел.
— То есть рядом больше никого нет?..
— Нет. А мне никого не надо. У меня вон… овечки! — горестно крякнув, гигант разом осушил большущую кружку вина и впал в задумчивость. Он не заметил, как после его слов быстро переглянулись капитан и боцман и как боцман кивнул Красавчику.
— Как зрение-то повредил, дядя? — весело поблескивая сытыми глазами, Красавчик ковырял щепкой в зубах, — небось, по пьяни? Выпить-то любишь!
— Нет. Когда жена сбежала, — пастух снова налил себе вина и залпом выпил. — К другому, — уточнил он, налил ещё и снова выпил.
— Так тебя её полюбовничек, что ли? — не унимался Красавчик. Перехватив кувшин, он подлил вино гиганту и плеснул в свою.
— Погоди, — гигант не стал сразу пить. — Скажите, откуда вы? Как зовут? Кто вы? — последний вопрос прозвучал как «Хто вы?».
— Хто-хто, — передразнил Красавчик. — Дед-пихто и бабка-нихто! Вопросов много задаешь, дядя! Давай лучше ещё выпьем!
— «Нихто»… странное имя… А-а-а-а, — гигант махнул рукой. — Давай выпьем! А чё другие не пьют? Хочу веселья… А ну-ка, давайте веселиться! Щас я вам песню спою… — он залпом осушил кружку, встал и затянул какой-то варварский мотив, притоптывая ногой.
— Не-а, капитан. Не упоим мы его, — негромко произнёс боцман. — А надо бы быстрее что-то делать, пока на шум не сбежались братцы. Кто знает, сколько их там? А если они все такие орясины…
— Почему не пьёте?! — не унимался пастух. — Давайте выпьем! Вы меня не уважаете! Я вас накормил! Вином угостил! А вы чего? Не хотите со мной веселиться?.. Нихто… ик…
— Вот что, любезный, — хлопнул себя по коленям капитан, — мы бы выпили и песни бы попели, но у нас нет времени. На берегу люди ждут. Голодные. И у нас к тебе предложение, коммерческое… Сколько у тебя, говоришь, овечек?..
— Пара дюжин, ик… — гигант сел на место. — Хорошие овечки… Пойдёмте я вам их покажу, ик… Щас только ещё налью се… ик…
— Пара дюжин… Так мы их у тебя покупаем! — предложил капитан. — Не глядя! Только денег у нас с собой нет. Мы их тебе потом занесём, отведём овечек к кораблю и вернёмся с деньгами, честное слово! — и он лучезарно улыбнулся.
— Ик… как это потом, ик… Шо значит потом, ик… и я ваще не собирался продавать своих, этих, ик… овечек. Чужестранец, ты не нравишься мне… — гигант погрозил пальцем капитану. — Ты похож на того, ик… кто увёл мою жену… Чужестранец… Нихто, понимаешь, ик… Щас я посмотрю, как ты у меня будешь покупать овечек… Повелось у них… Аха… Сначала жену, ик… теперь овечек, ик… обнахлели… — с этими словами гигант потянулся за своей огромной палицей.
— Толстый! — скомандовал боцман, и Толстый, который был ближе всех к пастуху, подскочил и с короткого замаха плашмя ударил того мечом по голове. Пастух, громко икнув, закатил глаза и брякнулся мордой в костёр. Запахло палёной шерстью.
— Вытащите дурака! — скомандовал боцман. — Последний глаз спалит…
Двое бойцов рывком выдернули гиганта из костра и бросили на траву.
— Чё встали? Гуртуем овец, берём, что можем унести, сыр, вино, и на корабль! — командовал капитан. — Бегом-бегом-бегом!
— Давай-давай-давай, парни, — суетился боцман. — А то братцы где-то бродят, ненароком в гости нагрянут… Шевелись, вашу за ногу!!!
***
«Фема! Ты меня слышишь, Фема?! Да очнись же! Что тут случилось?» Слова болью отдавались в голове. Гигант приходил в себя. Он попробовал открыть глаз, но не смог. «Совсем ослеп», — подумалось. «Нихто», — всплыло в памяти, и он застонал.
— Ну наконец… Фема, что случилось, это я, брат твой старший!
— Овечки…
— Нет овечек… Куда делись, дурень?
— Глаз…
— Нормальный глаз, заплыл только, я смотрел… Да кто тут был, чёрт тебя дери?!
— Нихто…
— Как это никто?! А кто же тебя так уделал?
— Греки, — сказал подошедший третий гигант в чёрной тунике. — Это греки. Я видел их корабль, когда они отплывали. Типичная глазастая греческая монэра13.
— Греки?! Каким чёртом их занесло сюда?
— Штормом, надо полагать… Они как Трою развалили, так носятся теперь по всему Средиземноморью. Грабят, мародёрствуют, насилуют, никакого покоя… Это ты костёр развёл?
— Нет, Жрец. Похоже, это греки твои… Что не смогли уволочь всё спалили, сволочи… Я дым увидел, думаю, опять с нашим младшеньким дурачком беда приключилась, сюда рванул. А он без памяти валяется.
— Нихто… — рыдал Фема, — овечки…
— Я так думаю, Полифем… — Тот, кого назвали Жрецом, тёр себе виски пальцами. — Я, конечно, не уверен… Обруч бронзовый был у него на голове, кольцо на пальце… железное такое?
— Не помню я-а-а-а… — выл верзила, — кажется, бы-ы-ы-ыли… ове-е-е-ечки-и-и-и…
— Понятно. Значит, зовут его не Нихто. Зовут его Одиссей. — Жрец вздохнул и сокрушённо добавил: — И манера его: напоить, задурить, украсть…
— Одиссее-е-ей?! Геро-о-о-ой?! — Полифем наконец-то разлепил глаз и поднял удивлённое лицо к брату.
— Одиссей-Одиссей… Улисс. Царёк итакский. Вот так-то, брат Полифем! — Жрец повернулся и посмотрел в сторону моря. — Герои Эллады, говорите… Ну-ну… Нищеброды…
Как это смог бы забыть о божественном я Одиссее,
Так выдающемся мыслью меж смертных, с такою охотой
Жертвы богам приносящем, владыкам широкого неба?
Но Посейдон-земледержец к нему не имеющим меры
Гневом пылает за то, что циклоп Полифем богоравный
Глаза лишён им, — циклоп, чья сила меж прочих циклопов
Самой великой была…
Король Артур и рыцари круглого стола v.1
Он въезжает верхом прямо в замок, ставит коня, сбрасывает пыльные грязные доспехи, валит в кучу мечи и ворчит: «Прислуга почистит…».
Потом несёт свою посеребрённую Корону с семью лучами мне.
Моя ежедневная забота — встретить короля, налить вина, поставить блюдо с барашком, овощами и зеленью, сесть напротив и быстро — обязательно быстро, чтобы не утомить его величество, — перечислить новости Двора.
А потом, пока он ест и взахлёб рассказывает, как гонял очередного Дракона, я начищаю один из лучей его Короны. На каждый день — один луч!
Чистка Короны — занятие трудное. Много вязевой чеканки, много камней, много рун. Про них король всем рассказывает, что это заклинания древних предков. И всё нужно аккуратно почистить — и «не дай Бог!».
А завтра ему за Стол.
Для короля Стол — его жизнь. Десять рыцарей придут, сядут и для начала выпьют пива. Потом они съедят лососей… и ещё выпьют пива. Потом подадут медвежатины, и они всё запьют вином. После рыцари сядут на коней и уедут охотиться на драконов.
Иногда я думаю, что драконов в нашем краю уже давно не осталось. Но я сижу, чищу очередной луч Короны, а за окном на пегой кобыле снова несётся Ланселот, перепачканный драконьей кровью, с обгоревшими русыми волосами и в грязных доспехах, а за ним в полёте гонится дракон.
Я уже знаю, что будет дальше.
Король скажет: «Дорогая, закрой окно… Шумно…» А дракон на крутом пике попадёт в ловушку. Кобыла Ланселота невзрачна, но умна, приучена и бесстрашна, она умеет в нужный момент встать и развернуться, и рыцарь, сделав выпад, вставит двуручный меч в грудь безжалостному убийце крестьян и коров. И чёрная драконья кровь хлынет рыцарю на доспехи…
И снова он, уставший, поедет на постоялый двор, выпьет дешёвого кислого вина, съест жёсткой, как подошва, кабанятины, а надоедливый бард снова споёт в его честь очередную бездарную балладу. А он пойдёт и ляжет спать. Один. Как обычно.
А утром он проспит Стол. Как обычно.
И король Артур, как обычно, беззлобно упрекнёт: «Ну, Ланс… знаете… не фигнёй же мы все здесь занимаемся…», а Мерлин, как обычно, предскажет скорую смерть, а доспехи страшно грязные и воняют, и только я… королева Жиневера…
***
Только королева Жиневера знает, как отчистить чёрную драконью кровь с посеребренной стали. Она это делает всякий раз, как король Артур, оглянувшись украдкой по сторонам, окунёт свою знаменитую Корону в рваную сечёную рану дракона, сбитого Ланселотом…
Кольцо Нибелунгов
Viel Wunderdinge melden die Maren alter Zeit
Von preiswerthen Helden, von grofier Kuhnheit,
Von der Freude Festlichkeiten, von Weinen und von Klagen,
Von kuhner Recken Streiten mogt ihr nun Wunder horen sagen.
Полны чудес сказанья давно минувших дней.
Про громкие деянья владык и королей.
Про их пиры, забавы, несчастия и горе,
И распри их кровавые, услышите вы вскоре.
Европа пятого века. Рим уже почти утратил свою безграничную власть над сонмом народов. В Восточной Европе прочно обосновалось Гуннское царство под жёстким правлением царя царей — азиата Аттилы. Северная Европа кипела раздорами германских и кельтских племён. Некоторые из них, объединившись на время, основывали виртуальные короткоживущие королевства, которые становились римскими «федератами» и держались только тем, что были интересны слабеющему Риму как буферные территории. Пока ещё были интересны.
В 411 году бургунды под предводительством короля Гундахара Нибелунга14 (Гуннара, как звали его близкие) удачно поддержали римского военачальника Аэция Флавия15, который выступил на стороне мятежника Иовина16, претендующего на римский трон, против императора Гонория17, — за что получили земли в нижнем течении Рейна. На этой территории бургунды создали небольшое королевство со столицей в Вормсе18, которое сами гордо стали называть Бургундской империей.
Соседние с ними тубанты и фризы19, объединённые родом Вельсунгов20, основали Нидерландское королевство (не путать с современными Нидерландами) — королевство на Нижних Землях, зависимое и от Рима, и от Дании с Исландией, и от Бургундской империи, но всё же имеющее свою корону, которую в начале того же пятого века удерживал старший из Вельсунгов, Зигмунд.
Зигмунд старел — пятьдесят лет по тем временам считались уже законной старостью — надо было кому-то передавать корону. Наследников возле престола крутилось много, но Зигмунд рассчитывал лишь на одного, на младшего, непутёвого, взрывного, но талантливого воина — Зигфрида. Сигурд (так звали Зигфрида на скандинавский манер), несмотря на молодость, был уже хорошо известен Европейской Ойкумене. А то как же… герой!
414 год, место Байройт 21 , замок Гнитахейд 22 .
Сигурд бежал по замку, а сзади уже потягивало дымом. Рядом, громко сопя, двигались Волк и Кабан, два сильных и верных бойца, телохранители и головорезы, оба по пояс голые, без шлемов, у каждого в руках — здоровенные секиры.
— Кажется, Регин говорил, здесь! — Сигурд остановился напротив двери, постучал в неё рукояткой меча и прислушался. — Тук-тук-тук! Есть кто живой?.. Молчат… Не открывают… Руби, парни, дверь!
— Отойди, принц, — двинул плечом Волк. И они вдвоём с Кабаном заработали секирами.
Через полчаса тяжеленная дубовая дверь была разбита в щепы и лишь делала вид, что висит на железных петлях.
— Ну-ка, парни, — выдвинулся вперед Сигурд, — дай-ка… — Он пнул остатки, дверь секунду подумала и развалилась.
— А вот и мы, — сообщил Сигурд, входя в зал.
Возле стены в кресле сидел мужчина в летах — с пышной седой шевелюрой, в золочёной кольчуге, с мечом в руках. Из шеи торчал обломок стрелы. Но, судя по открытым глазам, ясному взгляду, лицу, изломанному болью, и неровному дыханию, мужчина был не только жив, а даже и в сознании.
— Эка тебя, дядя… — сморщился Сигурд, разглядывая раненого. — Леший таки достал тебя. Что же ты хотел? — Он развёл руками. — Лучший стрелок! Ладно, мешать не буду, помирай. Молись… Зови валькирий… А я пока посижу, заказчика подожду… Парни, Регина кликните…
— Всё-таки Регин… — просипел мужчина, — братец… дорогой…
Сигурд внимательно присмотрелся:
— Ба-а-а! А я сразу-то… Так ты тот самый Дракон Фафнир?! Вот так так! Ну да, и кольчуга золочёная, и меч. Хротти, должно быть? А где у нас шлем? — Сигурд закрутил головой, оглядывая зал. — А вот и он! — Сигурд поднялся, прошёл в угол и поднял шипастый шлем. — Нет, ну как в таком воевать? Только детей пугать! Шлем у него в форме башки дракона… Ты позёр, дядя! — Принц с грохотом кинул шлем обратно и плюнул в него.
Умирающий собрался с силами и выдавил:
— Кто… ты?
— А вот этого тебе знать не обязательно! Твой братец предупреждал, ты колдун и можешь забрать имя своего убийцы в Вальхаллу23. — Сигурд подошёл ближе к Дракону. — Но ведь ты без этого не сможешь спокойно подохнуть, да? И Вальхалла — не так уж плоха. Впрочем… не я тебя подстрелил… Сигурд из рода Вельсунгов.
— Вельсунги… Хорошие воины. И ты — сильный воин, раз добрался до меня… — Фафнир через силу улыбнулся и опустил меч. Потом он потянул себя за палец и снял кольцо. — Возьми! Забрал у отца, мы с братцем его убили. Отец называл Кольцом Нибелунгов. Возьми… уничтожь… У меня не хватило сил…
Сигурд взял кольцо:
— Нибелунгов, говоришь… Уничтожить? Может, лучше хозяевам вернуть?
В комнату в сопровождении Лешего вошёл пожилой мужчина, неуловимо похожий на Фафнира.
— Вот и встретились… — мужчина присел на корточки рядом с умирающим. — А я тебе говорил, свидимся. Надо было сразу делить всё поровну, а ты заартачился. Вместе убивали папашу, вместе и делить надо было. А ты пожадничал. Теперь всё моим будет!
— Ничего не будет твоим… мой бедный брат. Кольцо не приносит богатства… кхе-кхе… — засмеялся, булькая кровью, Дракон. — Я всё раздал…
— А кольцо? — Регин подскочил. — И кольцо?!
— Мне отдал, — Сигурд протянул кольцо старику. Регин дрожащей рукой сцапал его, прижав к груди.
— Верни, верни ему кольцо!.. — продолжал радостно булькать Фафнир. — Регин, это кольцо… это…
Но Регин рывком дёрнул обломок стрелы из шеи брата, рана зафонтанировала, забулькала, запузырилась, Дракон несколько раз жидко всхлипнул и уронил голову, взгляд его начал стекленеть.
— Лихо ты его, папаша! Ну, может, и правильно, чего мучился человек? — И минуту помолчав, приказал: — Веди теперь нас, показывай… горы серебра и злата, этот, как его, Котёл Жизни и Смерти24 и что там ещё у твоих родственников завалялось? Куда идти-то?..
— …Битый час, отец, ты без толку таскаешь нас по своим подземельям! — Сигурд вытолкнул Регина из дверей замка во двор. — Вот что мне сказать парням?
— Сигурд, ты прости меня, старого. Ты же знаешь, как я люблю тебя… как сына… — заискивал старый колдун. — Надо немного подождать. Год-полтора, я заплачу… Правда, заплачу!
— Врёшь ты всё, колдун! И про сына, и что заплатишь. И вообще! Утомил ты меня! — Сигурд повернулся к бойцам: — Что делать будем? Золота нет, серебра нет, этого… как его, Котла Жизни и Смерти тоже. Наш колдун врёт, что братец его всё раздал, а тот уже где-то на подлёте к Вальхалле, так что правды мы не узнаем.
— Может, просто тогда заберем всё, что в замке? Народец пограбим, девчонок? Продадим потом, — предложил Леший.
— Вот так, дед, решают мои парни. Давай сюда своё кольцо! — Сигурд протянул руку. — У тебя всё равно больше ничего нет.
— Нет! — Регин судорожно прижимал руку к груди и пятился от Сигурда. — Нет! Не отдам!
Принц махнул, бойцы подхватили колдуна, силой содрали кольцо и отдали Сигурду.
— Какое-то странное, — Сигурд крутил в руке безделушку. — Вроде не серебро и не золото… Что за кольцо-то такое, отец, а? Молчишь…
Регин, насупившись зло, поглядывал на Сигурда.
— Ну, чего стоим, парни? Делом займитесь. Не с пустыми же, действительно, руками. Давай-давай, быстренько… — Командуя, Сигурд повернулся спиной к Регину. — А то сейчас римляне пронюхают и явятся нас арестовывать, правильно я говорю, Кабан? Ай! — Регин воткнул непонятно откуда взявшийся тонкий стилет в бок принца. — Вот с-су-у-ука!
Свистнула секира Волка, и голова Регина покатилась по брусчатке.
— Нет… Ты гляди, чё делается! — обиделся Сигурд. — Я его, можно сказать, простил… Другой бы на медленном огне жарить стал, пытать, где золото, а я… — Сигурд крутился на месте, пытаясь рассмотреть рану.
— Стой, принц! — суетился Хромой. — Дай промою уксусом и перевяжу!
— Ерунда… Он чуть и задел. Нет, но он меня разозлил! Парни, не обойдёмся мы грабежом, свидетели нам не нужны! Хозяина мы грохнули, наследничка, — Сигурд пнул голову Регина, — тоже… Грабь, жги, никого не жалей, а я пока тут… посижу.
Бойцы, словно ждали такой команды, разбежались по замку. Несколько человек выскочили из замка в деревню.
— Хромой, стой! — поймал Сигурд за руку колченогого бойца. — Пойди сними с хозяина кольчугу и принеси. И меч… Он с именем25, хороший меч. Шлем не бери, не нужно… Про него такое рассказывают… Ну его к черту!
Через пару часов крепость заволокло дымом, отовсюду тянуло смрадом горелого мяса. Сигурд сидел, обхватив себя за плечи, и раскачивался. Рана воспалилась, его знобило.
— Ядовитый, наверное, нож у колдуна, — жаловался он. — И кольцо не снимается, сволочь! Палец опух, хоть руби! Леший! Вы закончили?!
— Всё, принц, никого не осталось!
— Ну и ладно… — Сигурд поднялся и, прихрамывая, двинулся со двора крепости. — Ну и ладно…
«Сигурд Вельсунг! Ты же слышишь меня, молодой Вельсунг?»
— Дракон?! — Сигурд выхватил меч и закрутился на месте. — Где ты, Дракон?! Где ты? — он с силой рубанул воздух.
— Чё это он?! — Кабан еле увернулся от меча.
— Принц, с кем ты? — Леший пытался зайти к Сигурду со спины.
Но тот, выставив меч, медленно поворачивался, озираясь невидящими глазами и шевеля губами.
— Отравленный был ножик у колдуна-то, — мрачно изрёк Волк. — Видения у него… Кабан, хватаем его, вяжем и к колдунье — может, успеем…
«Ты слышишь меня, Сигурд! Ты умрёшь! Не сейчас! Но умрёшь! Как я! Как отец! Как Регин! Не надо было надевать кольцо! Проклятое оно! Кольцо власти! Кольцо зависти! Кольцо предательства! Готовься, Сигурд! Кольцо позовёт тебя…» И Дракон громоподобно захохотал в голове у принца.
— Где ты, Дракон?! — Сигурд выронил меч и зажал уши. — Где ты?! Где ты?! Где?! Где?! Где?!! — выкрикивал он, вращаясь на месте, а потом вдруг встал, изогнулся и, пронзительно закричав, упал как подкошенный в бережно подставленные руки Кабана…
***
Десять лет спустя: 424 год, Духов день. Бургундская империя. Вормс.
Второй месяц в королевском доме Нибелунгов переполох…
У венценосной четы Гуннара и Брунхильды26 родился долгожданный ребёнок. Пока не наследник, нет, пока только девочка. Но кто сказал, что девочка не может управлять королевством? Если кто сомневается, может посмотреть на её мать — принцессу Исландскую, ныне королеву Бургундскую — Брунхильду, и тогда исчезнут всякие сомнения. Брунхильда (или, как звали её близкие, Хильда) женщина могучая, властолюбивая, воинственная, сама водила свою исландскую дружину на границы империи, отбивая нападки диких германских племён, пока её муж лавировал в мутных и дурно пахнущих водах римской дипломатии.
Гуннар и Брунхильда жили в браке уже четыре года, но только сейчас боги (а устав молить Христа о наследнике и отчаявшись, вся Бургундия молилась богам предков), только сейчас боги смилостивились и подарили наследницу. По этому поводу в империи готовилась грандиозная пьянка. Ожидали много важных гостей: царя гуннов Аттилу, римского военачальника Аэция, датского короля и ещё этого… и того… и…
Но самыми долгожданными и дорогими гостями должны были стать их высочество принц Нидерландский Зигфрид Вельсунг и его супруга принцесса Нидерландская и Бургундская Гутруна (родные и близкие звали её Руна), единородная сестра короля Гуннара. Не только кровное родство объединяло две высокие четы. Зигфрид числился сватом у Гуннара, именно ему оказали честь — сватать и привезти из Исландии принцессу Хильду, с чем он успешно справился, став самым близким после Хильды человеком для короля. Гуннар крепко любил свою воинственную жену, но и немного побаивался: ходили слухи, что она его иногда даже поколачивает… Ну да чего не бывает в любящей семье правителей империи, если даже само имя Хильда означало «женщина-воин»! Правда… поговаривали, сама Хильда не так уж сильно любила своего короля, а может быть даже совсем не любила… А любила Хильда… Но нет! Тс-с-с… — это тайна, королевский секрет!
Вельсунгов ждали с утра, их герольды уже прибыли, и с минуты на минуту должен был появиться эскорт их высочеств. Приём назначили в королевских палатах, без помпы, лоска и суеты, подчёркивая простоту и близость родственных отношений Вельсунгов и Нибелунгов. Гуннар молча мерил шагами палату. Хильда сидела в кресле, покачивая ногой, и исподлобья наблюдая за мужем. Она только вернулась от новорождённой дочери, которую сама кормила грудью. Новомодные римские правила Хильда не признавала, справедливо считая, что ребёнок должен питаться материнским молоком.
Двери распахнулись, Зигфрид, как ураган, ворвался в палаты и сразу оказался возле Гуннара.
— Зигфрид! — Гуннар заключил в объятья молодого Вельсунга. Король проигрывал в комплекции свояку и свату, здоровенному длинноволосому блондину. — Здорово, чертяка! Совсем нас забыл. Хильда каждый день про тебя спрашивает!
— Отец покоя не даёт, постоянно шлёт то к царям, то к королям, то к конунгам. Нас и дома-то не бывает, вон Руна не даст соврать.
Зигфрид отстранился от Гуннара и поклонился шедшей к нему с королевским достоинством Хильде.
— Разогнись, разогнись, герой! Тебе ли кланяться? — Брунхильда по-мужски крепко обняла Зигфрида и, воспользовавшись тем, что король обнимался и обменивался приветствиями с сестрой, укоризненно шепнула принцу: — Ты совсем забыл меня, герой…
— Хильда, ваше королевское величество… — густо покраснел Зигфрид, — как я мог…
— Перестань! Тебе не идёт оправдываться, — Хильда выпустила из объятий принца и повернулась к Гутруне: — Ну здравствуй, сестрица! Как добрались?
— Спасибо, ваше величество, дорога к вам была приятным ожиданием встречи.
Гуннар поморщился:
— Девочки, давайте без этого… без официоза! Мне сегодня ещё целый день встречать делегации.
— Слышал, Аттила с Аэцием будут? — оживился Зигфрид.
— Аэция не будет. У него опять кто-то восстал, кто-то кого-то отравил… — Гуннар махнул рукой. — В беспокойное время живём, дружище! Ну да нам ли грустить об этом?! Нас и так уже заждались валькирии! — Он с силой хлопнул по плечу Зигфрида и натужно захохотал. Остальные вежливо поулыбались.
— А вообще, мне надоели римляне, — посмеявшись, доверительно сообщил Гуннар принцу. — В каждой бочке затычки. У себя не могут разобраться, что ни день — перевороты, а всё лезут и лезут… лезут и лезут…
— Тебе грех жаловаться, Гуннар… Смотри — какие земли отхватил!
— Земли?.. Мне за эти земли Аэций плешь проел, а денег на войско нет. Говорит, мол, всё грекам отдали! А я теперь за эти земли, как волк от собак, от диких германцев отбиваюсь. А ещё Аттила косится…
— Аттила косится потому, что он — азиатский раскосый чёрт! — скаламбурил Зигфрид и засмеялся вместе с Гуннаром.
— Да… чёрт азиатский. Но хитёр… — куда-то в пустоту Гуннар погрозил пальцем.
— Я с ним знаком.
— Да? Откуда? — включилась в беседу Хильда.
— Мы с год прожили у него в Паннонии27 как послы Нидерландского двора, — ответила за Зигфрида Руна.
— И как тебе азиат? — Гуннар заметно нервничал…
— Ты же правильно сказал — «хитёр». Он у китайцев учился. Всё улыбается, всё кривляется: «Зигфлид, Зигфлид!», а сам… кожу живьём снимет и не поморщится… Я, кстати, видел, как он это делает. Но без хитрости и жестокости он бы не удержал всю Европу до Итиля28. У него жизнь такая. И народ — дикий. И страна — дикая… Но он умеет дружить.
— Да, пока он меня не подводил. Возможно, не было повода. Ну ладно, что мы о делах! Как мой тёзка, мой племянник?
— Гуннар, он уже совсем подрос! — радостно заулыбалась Руна. — Зигфрид ему подарил настоящий меч! Конечно, маленький. — Говоря это, Руна улыбаясь поворачивалась от Гуннара к Хильде и от неё опять к Гуннару. — Представляете, он этим мечом недавно зарубил собаку, она кинулась на него! Представляете? Целую собаку!
— Конечно, целую, дорогая, — усмехнулся Зигфрид, — половинки — он из неё сделал.
— Настоящий воин растёт! — Гуннар одобрительно покивал. — А может быть, это растёт муж нашей маленькой Хильды? А?
— Вы назвали её Хильдой? — разволновалась Руна.
— Кримхильдой.
— В честь матушки?..
— В честь нашей матушки, Руна. В честь матушки…
Постояли молча, вспоминая старую королеву.
— Так, — оживился снова Гуннар, — приводите себя в порядок, нам предстоит посещение церкви. Мне, если честно, не нравятся… все эти новомодные церковные таинства. Но Рим жалует христиан. Приходится играть по их правилам. Правда, присланный епископ не захотел пускать в церковь моего синиста — жреца наших старых богов, Хагена. Но я… Ты помнишь, Руна, старика Хагена?
— Кажется, его все знают и все помнят, — со злой усмешкой ответил за Руну Зигфрид.
— Ну да… Что-то у вас там не заладилось в Исландии.
— А нечего лезть не в свои дела!
— Да, он кольцом твоим интересуется! Втемяшил себе, что богатство оно приносит…
— Много богатства оно мне принесло? Твоё, кстати, кольцо! Фамильное!
— Ну, много не много, а рудники серебряные вы у себя в Нижних Землях нашли…
— А при чём тут рудники? — насторожился Зигфрид.
— Дык, нашли-то вы их уже после того, как тебе кольцо досталось, хоть и не искали. А мы вот искали — да не нашли. — Гуннар пристально посмотрел на Зигфрида. — Ой да ладно… Я тоже думаю, что кольцо тут ни при чём! Извини, Зигфрид, напомнил тебе о Хагене. Не буду больше. Но… я прошу тебя быть с ним… посдержаннее. Всё-таки он мой советник. Тебя вот со мной не было пять лет, а он — всегда рядом!
— Он даже спит с ним… — грустно пошутила Хильда.
— Ну, это ты преувеличиваешь, дорогая, — в тон ей ответил Гуннар. — Тогда бы у нас с Хагеном родилась дочка! — и он подмигнул Хильде.
Родня вежливо посмеялась.
***
Церковь в Вормсе была совсем-совсем маленькая. Присланный из Рима епископ отец Бенедикт пытался выбить деньги из короля на строительство новой, но тщетно. Мало того, что вновь обращённые бургунды неохотно посещали церковь, чаще прибегая к услугам языческого жреца-синиста, так у них ещё и христианство было еретического арианского толка. Трудно приходилось епископу, трудно, хоть и говорил он на бургундском свободно.
Торжественная служба по поводу крещения младенца-принцессы была назначена на полдень Духова дня. К началу возле церкви собрались гости и бургундские маркграфы, однако в саму церковь никто не спешил, толпились и галдели на свежем воздухе. Аттила, который мог себе позволить никак не относиться к официальной религии Рима, и вовсе не пришёл — потихоньку напиваясь с королем Дании.
Ровно в полдень епископ махнул рукой, и служка несколько раз ударил в колокол, подвешенный во дворе церкви. Таинство крещения началось…
Крёстными назначили почётных гостей из Нидерландского королевства — Зигфрида и Гутруну. Зигфрид с маленькой Хильдой на руках, степенно вышагивая, вошёл в церковь, за ним — король, а вот в третьих рядах — случилась заминка: вперёд за мужчинами рванулась как восприемница Руна, но Брунхильда бесцеремонно отстранила её.
— Ваше величество, я крёстная мать, восприемница, — суетилась Руна, — мне следует быть рядом с крестницей, я первая должна войти в церковь!
— С чего это вдруг вассалы входят раньше своих королей? — парировала Хильда.
— Ваше величество, вы не правы! Есть церковные каноны…
— Чихать я хотела на каноны, я сказала — зайду первой! — упёрлась королева.
— Хильда, — перейдя на доверительный шёпот, продолжила Руна, — на нас смотрят, давай не будем устраивать скандал.
— А почему бы не устроить? Если любая нахалка всякий раз пытается влезть не на своё место?
— Это ты про Зигфрида? — удивилась Руна.
— Это я вообще!
Затор на входе стал очевиден, и из церкви выглянул злой Гуннар:
— Тётки, вы чего, совсем с ума посходили? Опозорить меня решили перед всем белым светом?
— А скажи ей… — начала Брунхильда.
— Хильда! Руна должна быть первой! — с напором на слово «должна» отрезал король. — Ты вообще постой тут и остынь! Тебе и в церковь-то нельзя, отец Бенедикт говорил…
— Ага… Конечно! Будут тут всякие…
— Хильда! Я прошу тебя, возьми себя в руки.
— Да, Хильда, возьми себя в руки, — повторила Гутруна и, мерзко улыбнувшись, шепнула так, чтобы слышала только Брунхильда: — Сколько уже можно злиться за то, что Зигфрид тогда в Исландии не переспал с тобой? — И пока Хильда открывала и закрывала рот, пытаясь найтись с ответом, Руна проскользнула в церковь, где епископ и Зигфрид уже нервничали, ничего не понимая.
— Вот дрянь! — только нашлась что сказать Брунхильда. Красная, как рак, она развернулась и отошла от церкви, шевеля губами.
Далее таинство и торжественная служба прошли по заранее оговорённому укороченному сценарию. Никто выстаивать часами, как этого хотелось епископу, не собирался. Окунули в купель, сносили к алтарю, спели псалом, на том и закончили. Девочку нарекли Марией. Марией так Марией… Окрестили же? Ну и слава Богу!
***
— Ну наконеса-та! — взревел воин-азиат. — Моя совсем уже устала пить вино с этим даским кололём! Она совсем, эта кололь, не умеет пить… — К акценту азиата примешивалась шепелявость из-за отсутствия передних зубов. — Ведла не выпили, а она узе хосет спать.
— Аттила, тебя никто не перепьёт! — со смехом обнял гуннского царя Гуннар.
— Как никто? А твоя кум! Зигфлид сибко холосо умеет пить, мы с ней как-то лаз десятелых лимских легионелов пелепили… — И потянувшись с объятием к Зигфриду, с добродушной улыбкой проворчал: — Иди сюда, ложа гелманская!
— Перепили! — Зигфрид со смехом обнялся с Аттилой. — Только Аэция нам с тобой не перепить…
— Аэция настоясий лимлянин! Осень хитлый… он тесно никогда не пьёт, я с ним большой длуг, но пить с ним не сяду… Гуннал, ну сто зе ты встала? — Аттила повернулся к бургундскому королю. — Плигласай своих длузей, плазновать будем, однако!
— Ты взгляни на него, Зигфрид, он и в моём доме командует! Что делается! — смеялся Гуннар.
— Не обизайся, Гуннал… Мы зе с твоя длузья!
— Друзья! — наконец-то взяв на себя управление, выкрикнул Гуннар. — Друзья! Повод, по которому мы собрались, очевиден. Наша маленькая принцесса! Столы ломятся от дичи и рыбы, от мяса и заморских фруктов. Бочки вина в том углу. Наливайте, пейте, ешьте, и пусть сегодня никто не уйдёт трезвым! Виночерпий! Разноси!
Пир был в самом в разгаре, когда Брунхильда, взяв за руку раскрасневшегося Зигфрида, потащила его на улицу.
— Хильда, куда ты меня тащишь? — притворно отбиваясь, смеялся Зигфрид. — Там все гости, куда мы от гостей? Ну Хильда…
Но Хильда затащила принца в конюшню, обернулась посмотреть в дверь, нет ли кого, закрыла… и вдруг рухнув на колени перед Зигфридом, обняла его ноги:
— Сигурд, Сигурд, Сигурд! — называя его, как принято у скандинавов, горячо затараторила Брунхильда, — родной мой, не могу без тебя, всю душу ты мне высушил, каждую ночь о тебе думаю. Гуннар лезет ко мне, а я только терплю, да и что там терпеть? Сигурд, посмотри на меня, посмотри на мою грудь. — Хильда отстранилась от Зигфрида и рванула завязки на кожаной рубахе. — Она тоскует по твоим сильным рукам. Ты мой воин, мой герой, забери меня отсюда! Укради меня! Знаю, любишь же!
Ошалевший Зигфрид слушал сначала замерев, а потом рванулся поднимать королеву, перебивая её горячечное бормотание:
— Хильда, да ты с ума сошла! Ты чего себе придумала? Мы с Гуннаром как братья! А теперь я ещё и кум вам! Нельзя! А что я буду делать с Руной?
— С Руной?! А зачем она тебе? Погляди на неё… Смотреть не на что, у неё же ничего нет! Как она выкормила твоего сына? Наверное, по-новомодному — нанимали кормилицу?..
— Что ты плетёшь! Какая разница, как кормила Руна? Мне нравится Руна! Я люблю её! Да перестань же валиться и меня валить! — с этими словами Зигфрид с силой рванул Хильду и поставил её на ноги.
— Какой ты сильный, Зигфрид! Сильный. Если бы Гуннар был хотя бы вполовину так силён, я бы его любила… А так — он даже не мог лишить меня девственности. Представляешь? Пришлось это делать самой… — говоря это, Хильда ловила взгляд Зигфрида, — самой!
— Прекрати нести чушь! Ничего знать не желаю! Отпусти меня!
— Не хочешь меня? Да? Не хочешь! Ну и чёрт с тобой! Иди к своему заморышу, у них весь род Нибелунгов — сплошные заморыши и карлики! — Хильда толкнула Зигфрида и неспешно стала затягивать тесьму на куртке. — Зигфрид, а как ты с ней спишь, а? Ой да ладно, не рассказывай! — и обидно засмеялась.
— Сука ты, — спокойно сказал Зигфрид и пошёл к двери.
— Стой! Стой, герой! Дай я хоть поцелую тебя! — и быстро подойдя к принцу, Хильда впилась зубами в губы Зигфрида.
— Пусти! — Зигфрид гневно отстранился от королевы. — Совсем ошалела… — И, сплюнув кровь, он толкнул дверь и шагнул из конюшни.
У входа в королевский дом стоял Гуннар и внимательно смотрел на Зигфрида и на выходящую из конюшни Хильду.
— Я тут… — начал Зигфрид.
— Новое седло показывал, — вставилась Хильда. — Седло интересное, с подвесками для ног, я ещё утром присматривалась.
— Да, со стременами. Я его у гуннов… — приходя в себя, подхватил Зигфрид. — Аттила мне его…
— А я уже думал, ты мою жену трахать повёл, — нахмурив брови, мрачно изрёк Гуннар.
— Да ты что, Гуннар? — Зигфрид завертел головой.
— Перестань! — Гуннар подошёл, двинул кулаком в плечо кума и расхохотался. — Ты что, шуток не понимаешь? Моя Хильда мне верна. Так ведь, дорогая?
— Так-так… — мрачно согласилась Хильда.
— Ну иди сюда ко мне, моя недотрога… — и Гуннар, растопырив руки, двинулся к Хильде.
— Да иди ты… — толкнув Гуннара, королева пошла в дом.
— Что-то не в настроении моя красавица, — задумчиво вслед королеве промолвил Гуннар, а потом, заметив кровь на губах Зигфрида, со смехом добавил: — Она что, тебя ещё и с лошадьми целоваться учила?
— Да ну тебя… Пойдём выпьем.
— Пойдём! Пойдём, кум мой любезный, выпьем…
***
— Говоришь, Гутруна брякнула Хильде, что та не может забыть, как Зигфрид переспал с ней в Исландии? — Гуннар сидел с ногами в кресле, закусив палец, а рядом топтался старый жрец Хаген.
— Да, мой король, так и сказала…
— Но это же ерунда! Всем известно, даже на корабле, когда он спал с ней под одним плащом, между собой и ней он клал меч. И вообще, зачем Зигфриду это? У него уже была Гутруна. Зачем ему это? Тогда! А тем более сейчас?
— Ты же сам видел, мой король, как они сегодня ходили на конюшню!
— Видел! Седло он ей там показывал. С этими…
— Со стременами. И ты веришь?
— А почему бы не поверить, синист?
— А почему, мой король, он носит на пальце твоё фамильное кольцо?
— Фамильное… Я даже не знаю, почему оно фамильное… В бою добыл! Рассказывал, Дракона убил, кольцо надел, а теперь снять не может! Обещал, как только помрёт, так кольцо сразу и отдаст… с пальцем, наверное, — Гуннар грустно хмыкнул.
— Снять не может, говоришь?
— Думаешь, нет?
— Ты же знаешь, мой король, кольцо не только богатство и славу приносит — во что я, конечно, не верю, хотя серебряные рудники Вельсунги нашли, — но и даёт власть. Свой престол Зигфрид пока взять не может — отец жив. Сколько ещё протянет старый Вельсунг — неизвестно… Вот твой кум и договорился с Аэцием — на твоё место сесть. Он же сам говорил, что с Аэцием они друзья и с Аттилой — друзья. А маркграфы только рады будут. Вельсунги — богатые, не то что ты… Тут ему Хильда и подыграет!
— Думаешь, подыграет? А ведь может… А как же Гутруна?
— А что Гутруна? Пять лет прошло, может он вовсе ей и не интересуется как муж…
— А может, ты всё врешь, а?! — Гуннар медленно поднялся с кресла, взял Хагена за грудки и встряхнул его. — Жрец? Может, ты всё придумал? Про заговор Зигфрида с Аэцием, про то, что ему поможет Аттила, что ему подыграет Хильда, что Гутруна ему уже не нужна… про то, что убить меня хотят? Может, ты просто кольцо хочешь получить? О золоте мечтаешь? Учти, жрец, оно ко мне перейдёт…
— Сядь, король! — Хаген вырвался. — Сядь! Не веришь? Не верь! — Он дождался, когда его величество сядет. — Ты сам ничего не видишь?! Хильда сколько ждала, чтобы Зигфрид приехал?! Про Гутруну я не знаю… И потом, зачем тебя убивать? Зигфрид просто отправит тебя в Рим. Вроде бы — как доказательство своей верности. Дескать, держи у себя, Аэций, кума моего разлюбезного… А тот и будет держать, чтобы ты под ногами у Зигфрида не путался. А потом утопит в римской клоаке, вроде как ты случайно туда упал, по пьяни.
— Этот да… этот может… И Аттила Аэция всегда поддержит. Вот чёрт! Зачем я пригласил Вельсунгов? Не было их пять лет, и хорошо всё было.
— Ты ли их пригласил? — усмехнулся Хаген.
— Да эта моя… Все уши прожужжала: «Когда приедет Сигурд… Когда приедет Сигурд…» Вот что с ней делать?! — в отчаянии король врезал кулаком по подлокотнику. — Я её, между прочим, люблю, синист! У нас, между прочим, дочь!
— Ничего не надо делать с Брунхильдой. Послушай, король, а если Зигфрида… — Хаген задумчиво покрутил пальцами в воздухе, — того…
— Чего того?! — И поразившись страшной догадке, Гуннар вскинулся: — Тьфу на тебя! С ума ты сошёл! Как и кто?! Он сам кого хочет на тот свет отправит! И потом Аэций… Не-е-е-е…
— Но… мой король не исключает такой возможности? Гипотетически…
— Как ты сказал? Ги-по-те-ти-чес-ки… Это для примера, что ли?
— Да.
— Ну, если ги-по-те-ти-чес-ки…
— Тогда слушай! Для начала нужно убрать дружину королевы, может быть даже просто всех поубивать… и даже лучше — всех поубивать. Сделать это несложно прямо сегодня: все исландцы обожрались вина и мяса — и теперь спят как убитые, — синист хмыкнул. — Пусть спят, завтра не проснутся.
— А зачем нам убивать исландцев?
— А зачем они нам нужны? Пять лет без толку кормим эту ораву. Только девок наших портят, жрут и пьют… К тому же, если королева выступит на стороне Зигфрида, то исландцы будут сильно при чём…
— Думаешь? Дальше!
— Завтра у вас намечена охота, Зигфрид на неё поедет, он охоту любит. Аттила продолжит пьянствовать, ему эта охота… Он больше на людей охотится… Зигфрид, конечно, поедет в кольчуге Дракона. Он её, как я понимаю, никогда не снимает, и пырнуть его ножом под ребро просто так не получится. И я предлагаю вот что…
Жрец оглянулся по сторонам, наклонился к уху короля и, прикрыв рот ладонью, зашептал.
— … Только это, конечно, гипотетически, — закончил он.
— Ох, попадём мы с тобой, жрец!
— Как будет угодно вашему величеству.
— «Как будет угодно вашему величеству», — передразнил Гуннар. — Отвечать-то перед Римом мне! Хотя, конечно, сил-то уже нет. Каждый вечер: «Сигурд он такой, Сигурд он сякой», — кривлялся Гуннар. — Надо заканчивать. Есть заговор — нет заговора… Спал он с моей женой — не спал… надо заканчивать. А с Аэцием и старым Вельсунгом я как-нибудь разберусь. Они мне что, указчики?! Так все и помыкают императором бургундов. Так и помыкают… — распалял себя король. — Ишь, умники нашлись! Давай, жрец, давай, Хаген, начинай с исландцев!
***
— Зигфрид, Зигфрид… родной, проснись! — Руна теребила принца, пытаясь разбудить его, а тот во сне выгибался дугой и яростно мычал.
— А! — резко выдохнул он и наконец очнулся. Секунду принц расслаблено лежал, потом поднялся и сел на лежанке, застеленной шкурами. — Опять кричал?
— Да, любовь моя, — Руна присела рядом, — опять. Был в замке Дракона? — Она прильнула к нему. — Зигфрид… я не хочу, чтобы ты завтра ехал на охоту… Мне вообще здесь всё не нравится.
Зигфрид сидел, растерянно растирая левый мизинец с кольцом.
— Не могу не ехать, родная. Аттила, скорее всего, не поедет, продолжит пить. Датчане тоже завтра вряд ли поднимутся. Нужно ехать! Иначе брат твой обидится. И чего ты испугалась? Я что, первый раз на вепря иду? Ну, Руна… чего ты. — Зигфрид провёл пальцем по губам Руны. — Ты же уже видела, как я кричу во сне. Ну? Что ты, девочка? Моя девочка испугалась… Да? Иди ко мне… Иди сюда… — И Зигфрид, опрокинувшись на спину, посадил Руну на себя…
…Голова Гутруны покоилась на груди Зигфрида. Жена слушала, как сильно и ровно бьётся сердце принца. Её же сердце сжимала необъяснимая тоска. Что-то вчера пошло не так? Не так получился разговор с братом, не так встретилась с остальными родственниками, всё не так… Ещё этот дурацкий скандал с Брунхильдой… Зачем сказала ей про Исландию? Всё глупый бабий характер, обязательно нужно уколоть соперницу! А за что? Она, Руна, — жена Зигфрида, а Хильда — жена её брата! Глупость какая…
Зигфрид мерно дышал. Зигфрид, её любимый Зигфрид… Ох, она чувствует беду! Не сможет она отговорить его ехать на охоту. Зигфрид никогда не бежал опасностей.
А может, зря она волнуется? Может, всё напридумывало её глупое сердце? Ой, да, конечно напридумывало! С чего она вдруг взяла, что Гуннар весь вечер как-то не так смотрел на её мужа? Всё будет хорошо! Сегодня Зигфрид съездит на охоту, а послезавтра они отправятся домой в Ксантен29, к Гуннару-младшему. Руна вспомнила его серьезный вид с мечом и потихоньку прыснула в кулачок… и тут же вздрогнула — в дверь тихо стукнули: «Ваше высочество, поднимайтесь, пора!»
***
Зигфрид вышел во двор и потянулся. Воздух был прохладный, даже холодный. Изо рта при дыхании шёл пар. «Не будет и в этом году лета, — поёжился принц. — Второй год холодина стоит». Возле конюшни суетился народ. Конюшие седлали коней. Гуннар стоял с оконцованной железом рогатиной в руке и отдавал распоряжения. Из знати кроме Гуннара были ещё Хаген и римский посланник, Зигфрид не помнил, как его зовут: он с трудом запоминал эти латинские имена. Юлиусы, Максимусы, Гаюсы… чёрт голову сломит…
— А, Зигфрид, здорова! — увидел принца Гуннар. — Как ты?
— Нормально. Я вчера мало пил.
— Хорошо, хоть кто-то вчера мало пил! Некоторые вчера жрали всю ночь! Как свиньи! Аттила встать не смог! Он вчера с датчанином только к третьим петухам угомонился.
— Да ладно, датчанин же напился ещё до официального обеда, гунн жаловался…
— Жаловался… А потом король наш датский проспался, и они продолжили. Ну вот сволочи все, ей-богу! Я им тут охоту… Всё готово?! — раздражённо крикнул король.
— А Хильда? — Зигфрид сел на коня, которого подвёл конюший. — Она же любит охоту.
— Не поедет, с малой осталась. Хельг, подай принцу рогатину! А может, и к лучшему. — Гуннар вспрыгнул на кобылу. — А то непременно бы дружину поволокла, а нам только исландцев не хватало. Пьянь чёртова! Хаген, ты готов?! — обернулся к синисту король. — Ну, стоять!
Кобыла в предчувствии охоты танцевала под Гуннаром.
— Готов, ваше величество! — Синист сидел на неприметной кобылёнке. — Готов…
— Он тоже с нами? — оглянулся Зигфрид.
— У костра подождёт. Какой из него охотник. Да, Хаген?!
— Что, ваше величество?
— Ничего, жрец! Хельг, что ты копаешься?! Подай нам рога! И давай-давай сам на коня, время тратим! Загонщики и псари заждались уже.
— Хреновое у тебя настроение, смотрю я, — нахмурился Зигфрид.
— Наверное, перепил вчера, голова болит, щас разойдётся… Римлянин, готов? Ну, помогай нам Один!
И сначала король, а за ним кавалькада из четырёх охотников — рванули к лесу, откуда доносился заливистый лай охотничьих псов.
Охота продолжалась уже два часа. Собаки, кони, люди — устали все. Кабан оказался умным: вместо того, чтобы бежать от загонщиков на охотников, пошёл на прорыв и, покалечив одного загонщика, ушёл в лесную чащобу. Попытки преследования пока не увенчались успехом. Гуннар пустил со своей кобылы ищейку, та быстро взяла след и повела на кабана… Зверь, заметно утомленный, двигался медленно, но когда ищейка настигла его, развернулся и вспорол собаке живот.
— Вот сволочь! — вскрикнул Гуннар, соскакивая на землю и поднимая рогатину…
— Стой, уходит! — взревел Зигфрид и двинул коня в сторону, предугадывая движение дичи. Нагнав кабана, он привстал в стременах и, перевесившись на сторону, со страшной силой вогнал рогатину под лопатку зверю. Кабан кувыркнулся, сломал рогатину, вскочил с визгом, но подоспевший Гуннар ударил своей. Усталые псы, окружив издыхающего вепря, с жадностью лакали хлещущую из ран кровь.
— Загнали… зверя, — Гуннар упал на землю, раскинув руки. Зигфрид соскочил с коня и завалился рядом.
Ничего нет слаще для человека — с самых тех пор, как он встал на ноги и взял в руки палку, — чем кого-нибудь лишить жизни. Охоты, войны… охотничья доблесть, воинская доблесть — суть одно: смертоубийство! Такой человек — зверь. Как классифицируют его биологи, крупный стайный полуденный хищник…
— Думал, мы его уже не возьмём. — Зигфрид смотрел на проплывающие облака.
— Куда бы он делся? Ищейка-то — золото! — и вспомнив, что кабан задрал её, Гуннар сел и зло сплюнул в сторону убитого зверя. — Жалко суку. Ладно, чёрт с ней! — И, повернувшись к Зигфриду, заметил: — А отличная у тебя вещь — стремена эти. Надо бы себе такие завести.
— У Аттилы спроси. Он тебе подарит.
Король поднялся, взял рог и затрубил, раз, другой.
— Сейчас услышат, подъедут, погрузим кабана и домой! Выпьем ещё, мясца зажарим… Эх! Хороша жизнь! А? Зигфрид? Слушай! А чего мы с тобой до сих пор не побратимы? Смотри, какого зверя уложили! Мы с тобой кого хочешь уложим! Что нам римляне, что гунны? Давай, побратаемся?
— Гуннар, да ты и так мне как старший брат… — смутился Зигфрид.
— Зачем «как»? Давай руку, — Гуннар, дернув из-за пояса нож, полоснул лезвием сначала по своей ладони, а потом по подставленной ладони поднявшегося Зигфрида и крепко приложил свою руку к руке принца. — Щас кровь перемешается… и мы — братья. Дай, обниму тебя, брат!
Зигфрид шагнул в объятья и сам крепко обнял названного брата.
— Теперь нужно чем-то обменяться, — засуетился Гуннар. — Положено так. Чем? Стремена Аттила мне подарит… Мечи у нас охотничьи, да и не стал бы я у тебя выменивать твой Бальмунг30, с именем меч, таким не меняются.
— Ага, я его две недели уговаривал, прежде чем сменил ему имя. Хротти — драконье имя. Еле уговорил… — улыбался Зигфрид.
— А ты ведь в кольчуге?
— Да!
— Дракона?
— Да!
— Давай меняться?! У меня хорошая, из Византия! Ты не думай, что хочу выменять тебе какую-нибудь ерунду.
— Брат! Ты что? Я любую твою кольчугу носить буду с честью. Уже то, что она — брата моего, оберег лучше любой брони!
— Вот и славно… Давай снимаем. Давай, давай… я тебе помогу…
Зигфрид скинул куртку и наклонился, чтобы Гуннар мог стянуть с него золочёную драконью кольчугу.
— Сюда, вот сюда встань… — Гуннар поворачивал Зигфрида спиной к кустам, одновременно задирая полы кольчуги к плечам. — Вот сюда… — Руки его бешено тряслись. А из кустов бесшумно вышел Хаген и, коротко замахнувшись левой рукой, ударил Зигфрида стилетом под лопатку. Зигфрид откинулся, некоторое время удивлённо смотрел на Гуннара, потом захрипел и повалился лицом в траву.
— Я думал, уже не дождусь тебя, — упрекнул Хагена Гуннар, садясь на землю и глядя на дрожащие руки.
— Дык, вы умотали чёрт-те куда, а я уже не молодой: скакать по полдня на коне. — Хаген наклонился к телу Зигфрида.
— Крови не будет?
— Не будет… Я стилет медвежьим жиром смазал, сейчас аккуратно выну… Дырку бараньим салом залью… Ничего не будет видно! Ты труби, король, труби! А то дотемна искать нас будут.
Гуннар снова поднял рог, и протяжный звук вновь поплыл над лесом. И ещё… и ещё…
Хаген тем временем обработал рану, опустил кольчугу, встал, одной ногой упершись в плечо Зигфрида, второй с силой наступил на подвёрнутую голову принца, послышался хруст, и Хаген удовлетворённо отошел, вытирая руки травой.
— Ну вот… Охота — дело опасное, скакал наш принц, скакал, пока не доскакался. Упал с коня и свернул шею. Вот ведь горе-то какое…
Гуннар поднялся и внимательно посмотрел на распростёртое тело Зигфрида, потом вновь присел и начал что-то с силой сдирать с руки убитого, потом достал нож…
— Он ведь завещал его мне… вместе с пальцем. — Гуннар истерично хихикал. — Говорил, с пальцем, — давясь от смеха, повторял король, — значит, с пальцем!
— Это ты зря, Гуннар! Я же просил ничего не делать. Потом бы сняли. Как мы теперь будем объяснять народу, зачем ты ему палец оттяпал? — С этими словами Хаген развернулся и пошёл в кусты, и вдруг, повернувшись, добавил: — Ты только больше ничего ему не отрезай.
***
Гуннар, перемазанный кровью и грязью, широко шагая, шёл в покои жены. Зачем — он и сам ещё не знал. Вернувшись с охоты и далеко обогнав телеги с телом Зигфрида и тушей кабана, он сходу выпил большой кувшин вина и сразу сильно опьянел.
— Мы вернулись с охоты, дорогая! — игриво пропел Гуннар с порога. — Здравствуй, жена! Помоги-ка мне снять сапоги, что-то я совсем притомился. — И он грузно повалился на лежанку.
— Что с тобой? Ты пьян?..
— П-почему нет? Охота удалась! Зверей мы загнали! Щас привезут! А я приехал и выпил вина! Ты ведь рада, что я вернулся, живой и здоровый? — Гуннар привстал на лежанке и потянул руки к Хильде. — Иди ко мне, моя королева!
— Гуннар! Что у тебя? — в ужасе, показывая на кольцо, Хильда пятилась.
— Кольцо! Фамильное кольцо Нибелунгов. Наконец оно вернулось к настоящим хозяевам. А чего ты так перепугалась? Зигфрид мне давно его обещал!
— Он не мог снять! Оно не снималось!
— Не снималось… Пришлось отрезать палец. — Гуннар достал нож и показал его Хильде: — Вот этим вот ножом. Чик!
— Ты убил Зигфрида?! Это Хаген подговорил тебя?
— Я?! Не-е-ет… Он скакал-скакал, скакал-скакал… скакал-скакал… бах, упал!.. и сломал шею… Чего ты так побледнела? Обычное дело на охоте!
— Гуннар, ты убил его! Но зачем? Тебе что, нужно было золото кольца? Или тебе славы захотелось? Ты же знаешь, всё это ерунда… Ты… Ты…
— Да! Я убил его! Убил!!! И кольцо тут ни при чём! Мне надоело каждый вечер перед сном выслушивать от своей жены, какой Сигурд такой и какой эдакий! И ещё полночи слушать твои отказы. Надоело! Вот теперь он — никакой, сейчас привезут его, как дохлого кабана. Можешь пойти полюбоваться на своего Сигурда! — Гуннар встал с лежанки. — Так и не помогла мне снять сапоги… — Он погрозил пальцем. — А ведь ты моя жена! Мать моей дочери. Ну и чёрт с тобой, пойду ещё вина выпью. — И он двинулся, пошатываясь, к выходу.
— Это не твоя дочь…
— Что? — медленно развернулся Гуннар.
— Это не твоя дочь, дерьмо собачье! — Хильда стояла спокойно и даже расслабленно. — Да и не могла быть твоей! Чем бы ты её сделал? Я даже не понимаю, как ты сам-то поверил в то, что она твоя.
— Ох, не надо было так говорить… — Гуннар сокрушённо покачал головой.
И вдруг, рванув правой рукой нож из-за пояса, резко замахнулся на Хильду, но тут же, угадав её блок, перекинул нож в левую и с коротким замахом ударил в правый бок жены.
— Не надо… было… так… — повторил он. — Видишь, как всё гадко вышло.
— Нич… то… же… — губы королевы быстро бледнели.
— Не надо так говорить! — С этими словами Гуннар перехватил нож правой и с силой рванул вверх и вправо, вспарывая живот и разрезая артерию.
Хильда распахнула рот, зевнула и медленно поползла по Гуннару на пол. В последний момент король толкнул её коленом, и тело — уже тело! — завалилось на бок, пропитывая кровью всё вокруг.
— Да ты, как я посмотрю, разошёлся, король! — Хаген стоял в раскрытых дверях и качал головой.
— Прибери здесь всё, — бросил, выходя Гуннар.
— Я…
— САМ! САМ ВСЁ ПРИБЕРИ! — И пошёл, пошатываясь, в приёмный зал.
В зале на троне сидел Аттила и задумчиво пел себе под нос тягучую варварскую песню.
— Подвинься, — Гуннар толкнул в плечо царя царей.
— А-а-а-а, а вот и наса коло-о-о-оль, — вскакивая с трона, протянул Аттила. — Наслася наса кололь. Я плоснулся, нисё не пойму, на дволе баба кличит, налод весь безыт, а моя всё плопустила… Думаю, однако, так весь плазник плопусю. Высел на улису, два телега стоит, на одной дохлый свинья лезыт, на длугой Зигфлид-длуг, тозе дохлый. Мама моя дологая… И Луна олёт-плиситает. Кинулся твоя искать, нет нигде твоя… А тут ты сама плишла. Ну, лассказывай, как без меня плаздник гуляли, посему Зигфлид совсем дохлый на телеска валяеса?
— На охоте шею свернул… — скривив лицо, Гуннар потянулся за кувшином с вином, поднёс к губам и надолго припал к нему.
— Как сломал сею? Он сё, на голове плыгал?
— С коня на полном скаку слетел, — оторвавшись от кувшина, ответил Гуннар и снова припал к вину.
— Ага… Зигфлид? Скакал-скакал, блык! Упал, сею свернул… Кольсо с луки, лас! упал и плямо, лас! тебе на палес, да? — Аттила потянул Гуннара за руку с кольцом.
— Не твоё дело, чёрт раскосый! — Гуннар вырвал руку.
— Конесно, не моё дело… Тут у вас гостей убивают, и это не моё дело… — замахал руками Аттила. — Я сяс слысал, как ты своя зена убивал! Не волнуйся, это плавильно сделал. Глупая была баба. Новую найдёс. А вот длуга ты убил зля, глупый дулак! Длуга, как новую бабу, не найдёс, а ты убил его. Из-за бабы убил! Дулак! И ты есё сильно позалеешь об этом! Запомни это, кололь! А теперь я забилаю эту пьянису, даский кололь, и уезаю, а ты плаздник дальше плазднуй, без меня! — Гунн развернулся и направился к выходу, потом остановился. — Слусай… А ты и лимский посланник убил? Он тозе на охоту собилался…
— Да пошёл ты! Отстал он… И вообще, собрался уезжать — вали отсюда!
— Я тогда его тоже заберу с собой, — вдруг без малейшего акцента заявил абсолютно трезвый Аттила, — а то он у тебя со стула упадёт и голову сломает. Аэций мне потом… Буду с женой обедать и ножик проглочу, обед дело опасное. — И вышел, оставив изумлённого короля.
— Легче сжечь королевские палаты, чем убрать всю кровь… — Хаген вошёл в приемную, тряся окровавленными руками.
— Поджигай, — пожал плечами Гуннар, продолжая изумлённо смотреть на дверь. — Только притащи сюда Зигфрида и всех исландцев. Во-о-от такую, — он развёл руками, — тризну справим! Да и кабана тоже притащи, я и его убил… Ох и вляпался же я с тобой, жрец… Будь ты проклят с этим кольцом!
— Перемелется, мой король… Перемелется — мука будет. А у нас, глядишь, золотишко появится.
— Не знаю, как золотишко, — усомнился Гуннар, — а славы у нас теперь с тобой — хоть отбавляй.
***
Мукá у короля Гундахара мололась ещё тринадцать лет. И даже золото появилось. Откуда — никто не знал. А в 435 году он решил поставить точку в «Вельсунговском вопросе» и прибрать Нижние Земли с серебряным рудником. Старый Вельсунг к тому времени скончался, не оставив наследника на Нидерландском престоле, и бургундский король, решил силой посадить туда своего несовершеннолетнего племянника, сына Зигрфрида и Гутруны — Гуннара Второго. Два года он возился с этим делом, но, встретив ожесточенное сопротивление фризов, по своему обыкновению не выдержал и начал военные действия. Тут-то и вышел на сцену Аэций, всё ещё пытавшийся сохранить видимость порядка в Европе. Бургундов вышибли из Нидерландского королевства, и они, обиженные, помчались к Аттиле, искать помощи.
Атилла встретил их благожелательно, устроил пир в честь короля Гундахара, а ночью учинил резню, на которой погибло более двухсот знатнейших бургундов, причём большую часть из них сожгли во дворце Аттилы. Гундахару же, Гуннару, отсекли голову, а вот у Хагена Аттила приказал вырезать сердце — у живого: сильно не любил Аттила старого жреца-синиста.
На следующий день совместные силы гуннов и римлян ликвидировали Бургундскую империю, при этом сократив её население тысяч на двадцать. И никто! никто не пришёл бургундам на помощь. Их остатки Аэций расселил на юге Галлии, на территории современной Швейцарии, сделав их в очередной раз своими «федератами».
А кольцо попало к Аттиле. Но ненадолго. И богатства, похоже, ему не прибавило — да и как можно прибавить каплю к морю? Но вот смерть…
В 451 году Аттила нарушил союзнические обязательства и вероломно вторгся на территорию Римской Галлии. Дело закончилось битвой на Каталунских полях31, где гуннов разбил Аэций, командовавший соединёнными римскими силами, в состав которых, между прочим, входили обретшие новую родину бургунды. Аэций насилу остановил их, так те рвались свести счёты с Аттилой. Но Аэций рассудил, что царь ему ещё пригодится, а потому заключил с ним перемирие и даже потом прислал германскую знатную девушку в качестве подарка. Аттиле девушка глянулась, и он зачем-то затеял свадьбу, на которой красавица Ильдико (Хильда?) 32 отравила царя гуннов. Пришли его нукеры утром в шатёр, а Аттила «плавает» в собственной крови на подушках. Кровь текла из всех отверстий, а рядом сидела невинная германская (бургундская?) девушка. Отомстила дочка за папу. Гунны порезали себе лица — чтобы не слёзы текли по лицам, а кровь, — и целый месяц хоронили своего царя. Угробили кучу народа, поворачивали реки, насыпали курганы, а потом ушли на Волгу. А «невесту» похоронили с Аттилой заживо. С ней, судя по всему, и пресёкся великий род Детей Тумана, род Нибелунгов.
А кольцо оказалось у Аэция Флавия — римского консула и, по свидетельству современников, «последнего римлянина» — на нём держалась вся прогнившая насквозь Римская империя. И вновь кольцо у владельца задержалось ненадолго, ровно на один год. Не богатство приносило колечко…
В 454 году римский сенатор Петроний Максим33 был унижен и оскорблён императором Валентинианом34. Тот обманом завлёк жену Максима во дворец и изнасиловал. Максим решил отомстить, но, опасаясь верного императору Аэция, для начала решил устранить «последнего римлянина». Максим убедил Валентиниана, что Аэций готовит переворот. Давно обалдевший от всеобщей резни император 21 сентября 454 года вызвал полководца во дворец для доклада и, напав на него с мечом в руках, таки зарубил своего полководца.
Стоит ли говорить, что сам Валентиниан вскоре пал жертвой сторонников Петрония? А кольцо, да, попало к Петронию, потому что первый сенатор Петроний Максим стал императором аж на 70 дней и был убит, когда король вандалов Гейзерих35 грабил Рим в очередной раз — в мае 455 года. Петрония забили камнями при попытке к бегству; при этом римские и бургундские воины спорили между собой, кто сделает последний меткий бросок.
А дальше вообще начался всеобщий кавардак. Римская империя как централизованное государство перестала существовать, и на многие столетия Европа погрузилась в ночь средневековья. Куда подевалось кольцо, кто его носил — доподлинно неизвестно. Однако, отслеживая историю предательств и обстоятельства гибели некоторых видных исторических личностей, можно предположить, что кольцом последовательно владели:
— король Карл Первый Английский36, казнённый в 1649 году Английским парламентом;
— гражданин Робеспьер37, гильотинированный бывшими сподвижниками-революционерами в 1794 году;
— Павел Первый38, Император Всероссийский, убитый заговорщиками в 1799 году;
— Александр Второй39 Освободитель, убитый бомбой, брошенной народниками.
…И многие, многие другие…
Но всё это, конечно же, только предположения.
Что известно точно. 30 декабря 2006 года в шесть часов утра по Москве и Багдаду в штаб-квартире военной разведки Ирака, расположенной в шиитском квартале Багдада Аль-Хадернийя, был казнён президент — а по сути, полновластный диктатор Ирака — Саддам Хусейн. Диктатор страны — третьей по запасам нефти в мире. На казни присутствовали представители американской военной администрации. Вечером тело экс-президента было передано представителям племени Абу Наср, к которому тот принадлежал. Ближе к ночи останки Саддама Хусейна на американском же вертолёте были доставлены в Тикрит. Саддама похоронили на рассвете следующего дня в родном селе, рядом с погибшими в 2003-м сыновьями и внуком. Кольца на мизинце у диктатора в момент похорон не было…
А ещё через пять лет началась большая война в Сирии… Но это, как принято говорить, совсем другая история…
Владимир Красно Солнышко
— Здравствуй, княгиня. — В светлицу вошёл коренастый, ещё совсем нестарый мужчина: просто, но опрятно одетый, с круглым крупным лицом, курносым носом, с большими вислыми усами, гладко выбритой головой, с которой на левую сторону свисал чуб-оселедец.
— И ты будь здоров, князь, — негромкий голос княгини отозвался с лежанки в углу светлицы.
— Захворала, никак?
Поклонившись, князь присел на топчан и огляделся. Сколько себя помнил, тут никогда ничего не менялось: махонькие окошки, лежанка, медвежьи шкуры на ней, пара топчанов, оленья шкура, брошенная в ноги, да над лежанкой греческая икона с потемневшим ликом и горящая лампада. Аскетично живёт старая княгиня. Как и велит её грозный Бог — вон Он сурово взирает с цареградской иконы.
— Да и то не железная… — Княгиня попыталась повернуться поудобнее и сесть, но только негромко ойкнула и расслабленно вытянулась. — Как поход?
Князь встал, помог княгине приподняться, подложил ей под спину шубу.
— Остались дела…
— Они и тут не кончались. — Княгиня кое-как умостилась. — Да ты садись-садись… Меня уже как следует не посадишь… Восьмой десяток…
— Ты хорошо выглядишь, мать…
— Бога побойся, Святослав. Врёшь-то, как… Да и не мать я тебе.
— Ты, княгиня Ольга, завсегда мне как мать. Матери-то я не помню, знаешь. А потому хоть ты мне и бабка, всё вместо родной матери была.
— Что верно, то верно… — Княгиня Ольга прикрыла глаза и замолчала. Святославу показалось, что задремала, он даже приподнялся, но тут княгиня слабо встрепенулась:
— С печенегами что делать будем? Совсем покоя от них нет, проклятущих.
— А-а-а… — князь отмахнулся. — Мелочь пузатая. Один шум. Чуть явился с дружиной, снялись и в Степь. «Айда-айда», — передразнил Святослав.
— Вернутся…
— Вернутся — снова прогоним, — сердито нахмурил густые светлые брови князь.
— Если успеешь. В этот раз успел… «Быстрый пардус». А то бы вернулся, а Киева-то и нет! И нас выкупать пришлось бы. Княжичи молоды ещё Город оборонять… Что делать думаешь?
— Думаю… вернуться в Болгарию. Надо всё доделать, с царём Петром. Да и знаешь ты, не любо мне здесь!
— Знаю. Только тебе, беспокойному, везде будет не любо. Что здесь, что в Болгарии… — Княгиня перевела дух. — А за Город кто отвечать станет? За Путь40? Кто купцам ромейским охрану учинит? А кто дань соберёт? Древляне вон… опять так и смотрят, с кем бы сговориться. И новгородцы туда же.
— Древлянам Олега посажу. Пусть умкнутся. А в Новгород…
— Владимира сажай в Новгород. Там у него дядька Добрыня — поможет.
— Добрыня Киев ненавидит.
— Нечтó… Сегодня ненавидит, завтра полюбит. У него кроме Владимира — всё одно ни одной души родной во всём белом свете нету. Как мать княжича, Малуша-то, померла…
— Померла ли, всё спросить хотел?
— Померла-померла… Или всё едино, что померла. — Княгиня слабо подняла руку и перекрестилась. — Я тебя в который раз спросить хочу… ты креститься надумал, варвар?
— Мать, угомонись! Мои варяги в дружине надо мной потешаться станут. Да и не положено вам, христианам, воевать-то! — князь с хитрой улыбкой развёл руками, дескать, вот как я тебя уел.
— А ромеи как воюют? — Ольга махнула рукой на Святослава. — Когда в поход-то собираешься?
— Думал… — смутился князь, предвидя реакцию княгини, — думал завтра выступать.
— Ты вот что, князь! Ты же видишь — я больна, и хочешь уйти от меня? Когда похоронишь меня, — отправляйся куда захочешь41. — Княгиня с обидой отвернула голову. — Я тебя надолго не задержу. А сейчас ступай, позже придёшь. И Владимира ко мне пришли.
— Балуешь ты его! — Святослав поднялся. — Небось с Ярополком или с Олегом так-то не возишься. Чего тебе этот ублюдок запал? Он же внук врага твоего — Мала.
— Э-э-э… дурень ты, Святослав! — Ольга повернулась к внуку. — Воин ты хороший, а князь никакой… Объединяя друзей и врагов, можно править миром, как базилевсы ромейские делают. А ты всё: «Иду на вы!». Хазар побил, а они хоть чуть печенегов осаживали, нет бы помог им… Иди уже! Глаза б мои на тебя не глядели.
Святослав резко встал, хотел было что-то возразить, но только недовольно крякнул, развернулся и вышел из светлицы, громко хлопнув дверью.
Нет. Не о таком внуке мечтала Ольга. Всю дорогу ей попадаются бестолковые мужчины. Кровь, что ли, варяжская такая дурная? Как отец, Олег Вещий, помер — так всё приходится самой. То с Ингварем, то с Игорем, теперь со Святославом. «Не успеваю! — с тоской подумала княгиня. — Совсем не успеваю сделать, что отец завещал».
В дверь тихо поскреблись, и сердце у Ольги сладко затомилось. Правнук… Любимый правнук, сын Малуши и внук ненавистного древлянского князя Мала, чьим приказом был убит единственный сын — князь Игорь… и сам же убитый уже по её приказу, заживо в бане изжаренный. Ох… грехи наши тяжкие… А как по-другому править? Добром? Добром — живьем съедят! Ох, грехи…
Княгиня перекрестилась, а в дверь всё скреблись.
— Да входи уже, входи, красно солнышко, — негромко позвала Ольга.
В дверь бочком протиснулся румяный кудрявый подросток с чистым красивым лицом, но с синяком под глазом.
— Это кто же тебя так уделал? — подслеповато прищурилась княгиня. — Никак опять с Яриком дрался?
Княжич кивнул и присел к прабабке на лежанку.
— Задирается?
— Рабом обозвал! — Владимир надул сочные девичьи губы.
— Ну, наверное, может. Мать-то твоя, Малуша, рабыней считалась, хоть и была древлянской княжной… Последнее — то главное… — Княгиня притянула княжича к себе на грудь. — А ещё главное, что это ты! Слышишь? Ты будешь Князем Киевским!
— Я?! — отстранился Владимир. — Да как же, бабуль, я-то? И Ярик старше, и Олег. Братья не пустят.
— А ты их и спрашивать не будешь! Ты вот послушай, деточка… Послушай! Я всё сама хотела сделать, да, видимо, времени у меня уже нет, не поспею… Сядь поудобнее. Послушай, что тебе бабушка расскажет.
Княжич снял лапти, размотал онучи и забрался с ногами на лежанку к прабабке, часто так делал.
— Запомни, Владимир, здесь уже все забыли, но ты запомни, ты — потомственный датский ярл, варяжский князь!
— Я?! — Владимир выпучил глаза и испуганно огляделся по сторонам. — А Ярик?
— И Ярик. И Олег, и отец твой. И Игорь, дед твой. Всё началось… — Ольга на мгновение задумалась, пытаясь подобрать слова. — Всё началось давно, больше ста лет назад. Тогда в Ютландии, в Дании, жил конунг Рурик42. Сильный, смелый был воин. Сначала воевал с потомками Великого Карлуса, потом служил им, и в конце концов получил от них во владение Фризию. Но был он ровно как отец твой, не сиделось ему на месте. Отправился он со своей дружиной в Гунналанд, в город Хольмгард. Слышал про такой?
Владимир яростно замотал головой.
— Слышал… Как не слышал. Так варяги Новгород называют. У словенов, что в тех местах живут, обычай был: на княженье приглашать заморских конунгов. Рурик и решил воспользоваться правом, объявил себя приглашённым. Предыдущий-то князь помер.
— А кто был?
— Князь-то? Да кто ж его знает? Вадим вроде был какой-то. Да и бог с ним, не в нём дело! А дело в том, что именно Рурик пришёл со своей дружиной в Новгород. И сел править. Места там куда богаче, чем та же Фризия. Через Новгород торговля идёт из Варягов в Греки. Из Европы в Константинополь. Бери да обкладывай данью торговцев, а взамен обеспечивай охрану. Дружинников своих Рурик посадил по разным городам. В Киев — двоих: Аскольда и Дира43. Только недолго правил Рурик, вызвали его опять во Фризию. А вместо себя он оставил старшего дружинника и дальнего родственника, венеда Одда, варяги его ещё Хельгом звали44. Сам Рурик уже не вернулся: сначала дела задержали, а потом и вовсе помер. Но перед смертью он успел выдать замуж дочь Геруту за ярла Ютландии Ховерндила. Ты слушаешь меня, княжич, запоминаешь? Это важно!
— А?! Да, — встрепенулся Владимир, он совсем было задремал от всех этих ховерндилов, ярлов, конунгов. — Да, бабушка.
— Это важно, Влад! Запоминай. У них, у Геруты и Ховерндила, родился сын — Ингварь. Запомнил? Ингварь! И всё бы у них было хорошо, да только Фенги, брат Ховерндила, раззавидовался и убил своего брата45.
— Как убил?! — окончательно проснулся от такого поворота княжич.
— Пока тот спал, яд влил ему в ухо.
— В ухо! — ужаснулся Владимир.
— В ухо. Ярл долго мучился… А потом Фенги, став ярлом, силой заставил выйти за него замуж Геруту. А Ингварь всё видел и всё знал. И хоть ему было столько же, сколько тебе сейчас, поклялся он отомстить за отца.
— Я бы тоже отомстил! Вот если бы кто убил моего, я бы…
— А как же. За родича надо мстить… Правда, Христос говорит, что это грех. — Ольга перекрестилась. — И решил, значит, Ингварь отомстить своему дяде. А как? Дядя-то понимал, что Ингварь постарается отомстить, и поэтому поручил следить за ним, а в случае чего — убить. Тогда молодой ярл притворился сумасшедшим, дурачком. Стал отвечать невпопад, по полу катался, в грязи ходил… И все уверовали, что наследник сошёл с ума от горя. Притворялся он так не один год! К нему уже такому привыкли, многие даже забыли имя настоящее и завали просто: Амлед — Безумный…
Княгиня замолчала, восстанавливая дыхание.
Владимир нетерпеливо завозился:
— Молодой княжич убил дядю? Убил, да? Убил?
— Убил. Только прежде прошёл не один год. Амледа долго выслеживали, пытаясь уличить в притворстве, но тот хитро подстраивал смерти соглядатаев. Наконец однажды на пиру он заколол своего дядю мечом и, боясь мести других родственников, сбежал. Думаю, про это варяги ещё сложат сагу, а может уже сложили… Как ты думаешь, куда он бежал?
— В Новгород!
— Правильно, внучок! — бабка притянула к себе княжича и потрепала его кудри. Быстро догадался… Ингварь, говорят, долго думал… — Бежал он в Новгород к Одду Хельге. Тогда славяне уже называли его Вещим Олегом (Хельг-то по-варяжски «священный») и почитали его за князя. Олег обрадовался внуку Рурика, он-то всего старший дружинник и жрец, а тут настоящий, кровный наследник заявился. Тогда он решил расширить владения и захватить Киев. Дир к тому времени умер, и Аскольд стал полновластным князем в Киеве. Своей глупостью он только мешал торговле, шибко большой налог драл с купцов. Но прежде Олег решил ещё раз породниться с потомком Рурика и выдал за него свою дочь, жрицу Ольгу.
— Ольгу? Тебя, бабушка! — опять догадался Владимир.
— Меня, Влад, меня… К несчастью, Ингварь долго не прожил, да и отца вскорости не стало. Отец успел только подчинить Киев и заключить торговый договор с ромеями-греками, и тут его отравила эта проклятущая наложница греческая — змеюка подколодная. Подослали базилевсы… Отец тогда весь распух… и помер. А я одна осталась с малолетним Игорем на княжении. — Княгиня незаметно отёрла слезу. — Что делать? Как быть? Вот я Перуна на истинного Бога, на Христа, и променяла. А Бог и силы дал пережить те времена. — Княгиня опять замолчала, переводя дух. — А потом Игорь вырос, не послушал меня и женился на Прекрасе. А потом два раза ходил на Константинополь, потому что греки не желали продлевать Олегов договор. В первый раз совсем неудачно, а во второй собрал с собой и варягов… и печенегов… Но добыча хоть и была, да скудная: с печенегами и варягами он расплатился, а с дружиной — нет. И дружина тогда подбила его на поход на древлянские земли в Искоростень. Там его древляне и убили… Ну а дальше ты знаешь…
— Да, да, ты рассказывала, как мстила за князя. «И, склонившись к яме, спросила их Ольга: «Хороша ли вам честь?». Они же ответили: «Горше нам Игоревой смерти». И повелела засыпать их живыми; и засыпали их»46. А ты их правда засыпала живьём?
— Правда, внучек, правда… Не за сына мстила. За непослушание наказывала. Потому и древлянского князя Мала приговорила… — княгиня пошамкала губами, — второго твоего деда. На Руси должна быть одна голова — Князь Киевский! И как он скажет, так тому и быть! Ты понял меня, княжич?
— Понял, — серьёзно кивнул Владимир.
— А теперь, к чему я тебе это… Что-то зябко мне, — заворошилась княгиня. — Пойди дверь плотнее прикрой, а то дует, да ляг рядом со мной, как в детстве лежал. Не стесняйся, никто не увидит…
Княжич босиком метнулся к двери, прикрыл её и шмыгнул под бабкину шкуру. Ничего он не стеснялся.
— Нынче с отцом твоим говорила, — продолжила Ольга. — Думает он вас сажать в разные города. Ярополка в Киев, пока самого не будет, Олега в Овруч к древлянам, а тебя, я уговорила, в Новгород. Думаю, отец твой долго не задержится за мной. Молчи! — Княгиня легко придавила Владимира. — Моё время на исходе. А за Святославом, чую, смерть от поганых печенегов придёт. И тогда начнётся на Руси великий раздор. Ярополк захочет всем единолично владеть. И вам с Олегом придётся худо. Олег пусть сам разбирается, не по сердцу мне эта ветвь Святославова… хоть и законная, и имя у него, как у меня… Но он пусть сам! А тебе надо будет поберечься. — Ольга зашептала в самое ухо Владимира: — В Новгороде во всем слушайся дядьку своего, Добрыню: мужик он умный — в отца, советник будет хороший. Если вы вдруг почуете опасность из Киева, от Ярополка, бегите в Данию. К конунгу Харальду. Он хоть и не Скъёльдунг, как твой прапрапрадед Рурик, но всё же не чужой. Думаю, должен помочь. Особо, если ты ему пообещаешь крестить Русь. А ты, как вернёшься, крестить Русь будешь! На Руси обязательно должен быть единый князь… Но и единый Бог нужен ей, без этого не обойтись. Всё понял, красно солнышко моё?
Княжич повернулся к бабке и прижался к ней.
— Страшно, Влад? — Ольга гладила по спине княжича. — И мне страшно… Ну да Господь поможет, сдюжишь… Всё… теперь ступай. Ступай! — и она легонько толкнула Владимира.
— Служку кликни. В груди что-то сдавило, — вслед попросила Ольга. Владимир повернулся, Ольга лежала с закрытыми глазами, по щеке её ползла мутная старческая слеза.
К ночи княгине стало худо, а через два дня она выполнила обещание, данное Святославу, не держать его долго в Киеве — княгиня Ольга, в крещении Елена, преставилась.
Через полгода Владимир с дядькой Добрыней уезжал в Новгород на княжение. Уезжал напуганный мальчишка. Напуганный смертью прабабки, которая казалась вечной и всесильной. Напуганный грядущими переменами, чёрствостью отца, жестокостью братьев…
Но пройдёт недолгих восемь лет, и этот мальчишка, сделав почти всё, как велела мудрая Ольга47, — сделав почти невозможное! — вернётся в Город Великим Князем Киевским Владимиром I Святославовичем. Народ назовёт его Красным Солнышком, История — Крестителем, ну а Церковь — Равноапостольным Князем Владимиром. Он станет первым в череде великих государей громкой династии Рюриковичей — династии, приведшей на Русь Ярослава Мудрого, Владимира Мономаха, Александра Невского; князей Московских: Дмитрия Донского, собирателя земли Русской Ивана Калиту и первого Царя всея Руси Иоанна IV Васильевича Грозного.
Но всё это — ещё будет…
Король Артур и рыцари круглого стола v.2.0
— Ваше величество, он огромен, он ужасен, он сожрал всех крестьян, остался я и две малые девочки… — говорящий стоит на коленях и мнёт в руках шапку. — Он и скотину всю пожрал… И деревню спалил… А я ничего не мог сделать… Вот, только двух девчонок и спас…
— Перестань, Джекоб! Перестань оправдываться и поднимись. Ты ни в чём не виноват. Ты хороший староста. Мог бы, не дал бы в обиду деревню… И это, иди… Мне подумать надо. А о девочках не беспокойся, мы позаботимся.
Отпустив старосту, король Артур устало садится на лавку, разминая ладонь, всегда она к переменам в погоде ноет.
— Всё слышал, колдун?
Мерлин, который весь разговор простоял за портьерой, выходит и садится рядом.
— Что думаешь, колдун? Что это?
— Помнишь, Артур, ты рассказывал сон? Как из вашей фамильной усыпальницы поднялся ужасный дракон и пожрал Камелот? Я думаю, сон сбывается…
— Да ладно! Хочешь сказать, в Вудсвилле объявился дракон?!
— По описаниям — да.
— И что же теперь делать?
— Собирать Круглый стол. Обсуждать с рыцарями. Не всё же им Граали искать, надо иногда и делом заняться, головой подумать…
***
— Господа рыцари, — король Артур по праву первого среди равных открывает заседание Круглого стола, — я собрал вас по известному поводу. Некто напал на деревню Вудсвилл и уничтожил её со всем народом и скотом. Некто огромный, ужасный, наделённый силой урагана и огня. Есть мнение, — король указывает рукой в сторону Мерлина, — был это дракон!
Рыцари принимаются негромко переговариваться.
— Вы много путешествовали, — продолжает Король, — много повидали, и я прошу выказать своё мнение по поводу происходящего.
— Не бывает драконов, — вполголоса, не поднимая головы, замечает молодой рыцарь.
Его сосед по Столу неприязненно глядит на него и отодвигается.
— Самый молодой и всегда первый…
— А у сэра Ланселота на всё есть свое мнение, — поддакивают с другой стороны. — Почтения к старшим нет!
— Он же Герой! — уже громче шумят рыцари. — Мы здесь все просто так! Один он — Герой! Герой…
— Господа, господа… — Король поднимает руки. — Рыцари… Я просил высказываться по существу вопроса. Сэр Персифаль, — Артур поворачивается к седобородому рыцарю. — Вы у нас тут самый старший, весь свет объехали… Слышали что-нибудь о драконах? Может быть, видели?
— Да, сир… Я много слышал о драконах. Даже разговаривал с теми, кто своими глазами видел этих чудищ. Правда, после того как они трезвели, они отказывались от своих слов. Впрочем, некоторые продолжали упорствовать, но в них были видны только глупость и тщеславие. Сам же я драконов не видел. Видел коготь, но дракона ли этот коготь, подтвердить не могу. И никто не может. Слышал про Рыцаря Зигфрида. Говорили, будто он убил дракона, но лично с сэром Зигфридом не знаком. Это всё, что я могу сказать по существу вопроса.
Рыцарь замолкает, но за Столом все ждут, рыцаря уважают и привыкли слушать.
— Теперь так! — Сэр Персифаль оглядывает рыцарей. — Думаю, надо организовать постоянное наблюдение и по мере поступления информации делать выводы. Наблюдение предлагаю поручить… да хоть сэру Ланселоту! Он у нас энергичный… иногда даже не в меру.
— Именно, что не в меру! И ума…
— А ума… да…
— Так это хорошо! — Персифаль прерывает назревающую дискуссию. — Справится лучше всех. Раз умный, молодой и энергичный. Я так считаю!
— А королева ему поможет…
— Господа, господа, при чём здесь королева? — Король взглядом ищет, кто сказал про Жиневеру. — Не для того собрались! И если… Ладно. Значит, вы, Персифаль, предлагаете организовать наблюдение? И поручить Ланселоту? Есть другие мнения?
— Правильно говорит старик, простите, сэр Персифаль. — Сэр Ивейн слегка наклоняет голову к старому рыцарю. — Нечего спешить. Если дракон, работы хватит на всех. Пусть юноша, простите, сэр Ланселот, — лёгкий поклон в сторону Ланселота, — займётся изучением вопроса.
— Есть ещё мнения? — с нажимом вопрошает король, внимательно оглядывая Стол. — Нет? Как вы, Ланс? Принимаете решение?
Молодой рыцарь, приложив руку к груди, рывком поднимается:
— Как будет угодно вашему величеству!
***
— Скажи-ка мне, Ланс… — Король неторопливо расхаживает по пустому залу. — Как хочешь ты организовать наблюдение?
— Не буду мудрить, сир. Отдам распоряжения старостам деревень, пусть приготовят кучи хвороста и сырой травы. Если появится что-то непредвиденное, они подожгут. Наблюдатели на крепостной стене заметят и доложат мне. Я со сквайром Джоном выеду на место. Хотел бы просить изволения прихватить с собой бывшего старосту Вудсвилла, всё равно ему делать нечего. А он, похоже, единственный из живых, кто видел этого… якобы дракона.
— Ты уверен, что это не дракон, сынок?
— Ваше величество, сир, на свете так много сказок про разные чудеса… Да вот только чудеса эти так в сказках и остаются.
— Посмотрим-посмотрим, не вылезет ли из этой сказки что-нибудь… э-э-э, эдакое. Хорошо, иди, наблюдай. Староста в твоём распоряжении. И не забывай докладывать! И ещё, Ланс… — Король в нерешительности замолкает, уставившись в окно. — Я понимаю чувства королевы… Молода… Замуж вышла только чтобы оказаться под защитой Камелота, но… Ланс…
Рыцарь непроизвольно делает шаг к королю, тот испуганно отстраняется.
— Сир! Я никому не позволю порочить имя королевы и ваше имя, сир, тоже!
Король внимательно смотрит на рыцаря и кивает:
— Спасибо. Я знал, что на тебя можно положиться. Ступай, Ланс, ступай…
***
— Ваше величество, куда вы посылаете нашего мальчика? — короля допрашивает молодая, красивая, уверенная в себе женщина.
— Да так, моя королева, по мелким делам… — отвечает король, пряча за спиной скрещённые пальцы. — Ничего особенного.
Лицо королевы от волнения красное в пятнах.
— Скажи, Артур, а эти «мелкие дела» не связаны с Вудсвиллом? Там такие страхи рассказывают.
— Ну что ты, Джени… Делом в Вудсвилле займётся Персифаль. Он у нас старый, мудрый… много пожил, много повидал… Его и не жалко.
— Артур, — королева пристально смотрит в глаза его величества, — пожалуйста, побереги нашего Ланса, я не хочу, чтобы с ним что-то случилось. Слышишь меня, Артур?!
— Моя королева! Ты зря волнуешься… — Его величество обнимает Жиневеру и по-отечески целует в лоб. — Обещаю! Ничего с ним не случится.
***
— Мой мальчик, куда они тебя посылают? — Королева по-прежнему от волнения не находит себе места.
— Прогуляться по деревням, моя королева, — рыцарь нежно целует руку Жиневеры.
— Ведь, это не опасно, да? Скажи мне, успокой меня…
— Ну что вы, моя дражайшая королева… совсем даже наоборот… Весьма полезно для здоровья.
— Береги себя, Ланс. Мне мой рыцарь нужен живым! Слышишь, мой мальчик?
— Я люблю тебя, Джени!
***
Ветер. Сильный ветер. Непогода. Пахнет, точно перед грозой. В воздухе носится сухая трава, листья, мусор, обрывки тряпок. Рубашка, сорванная с веревки, вдруг круто взмывает вверх, вообразив себя птицей, и реет в вышине.
— Когда всё началось?! — пытается перекричать ветер Ланселот.
— Дык, с обеда, сэр рыцарь. Сначала, знач… вон там, — деревенский староста тычет пальцем в одну сторону, — на востоке потемнело, как, знач… перед грозой… Потом облака переместились туда, — староста показывает в другую сторону, — и начали, знач… расти, и всё двинулось, знач, в нашу сторону, а теперь вон чё… тучи-то как наковальня и крылья, сэр рыцарь, вы видите крылья? Это же крылья!
Ланселот вглядывается: на севере клубятся брюхатые чёрные тучи, в очертаниях которых как бы угадывается образ огромного фантастического зверя.
— Бог мой, сэр рыцарь, в Вудсвилле всё так и было! — Джекоб, бывший староста Вудсвилла, держится за стремя рыцарского коня, пытаясь устоять. Ветер дует рывками, грозя сбить с ног. — Если так продолжится, скоро тварь начнёт вытягивать шею к земле!
— Староста! Прикажи народу прятаться. Лучше под землю… лучше в погреба… в землянки…
Староста ловит взгляд Ланселота.
— Сэр рыцарь, а как же, знач… скотина, а?!
— Кто сможет, пусть возьмёт с собой скотину в погреб… Ну, что уставился?! — Ланселот грозно смотрит на непонятливого крестьянина. — При чём тут скотина?! Куда ты её денешь? Народ бы укрыть… Джон! — он толкает в плечо оруженосца. Тот, держа под уздцы коня, пытается успокоить животное, гладя по морде. — Помоги на коня.
— Смотрите, смотрите, сэр рыцарь… — Бывший староста тоже подставляет свою руку под сапог Ланселота. — Тварь начинает вытягивать шею! Сейчас пальнёт огнём…
Небо разрывается оглушительным треском.
— Матерь Божья, как грохнуло-то… — крестится староста Степсвилла, — Ну, что встали, знач, как вкопанные?!! — Он расталкивает одуревших крестьян. — Сказал же сэр рыцарь прятаться, знач… прятаться! Живо-живо!!! Дурачье, знач, неотёсанное!!!
— Джекоб, в прошлый раз тоже так поднимался ветер?!
— Что?! Да, сэр рыцарь…
— Матерь Божья! — подвывает оруженосец Джон. — Смотрите, какая отвратительная мо-о-орда-а-а… Чистый, дракон! Не зря говорили…
— Не мели ерунды, Джон! Подай копьё!
— Что? — мельтешит Джекоб. — Сквайр Джон, что ты сказал? Дракон? Какой дракон?
— Джон, ты со мной?! — Ланселот осаживает испуганного коня, тот при каждом разрыве пытается подняться на дыбы.
— Страшно, сэр! Не могу… Смотрите, он ближе… Боже, грохот какой… О, нет! Опять полыхнул…
— В укрытие, Джон, в укрытие! Я пошёл! — И, хлопнув перчаткой по крупу, Ланс несётся навстречу поднимающемуся коричневому конусу пыли…
— …Джон, а Джон! — Джекоб пытается докричаться до лежащего рядом в яме оруженосца, они прячутся, кажется уже целую вечность. — Что-то видно?!
— Что?! — Джон поворачивается к бесхозному старосте. — Ничего не слышу! Ох, мать твою… как опять пыхнул…
— Господи, когда же это всё кончится… Джон!!! Сквайр Джон, ты рыцаря видишь?!!
— Кого?! Рыцаря?! Нет! Как скрылся в пыли, так не видно!
— Молиться… только молиться… Господи, Царица Небесная… — шепчет Джекоб.
— Смотри, Джекоб, у твари башка отлетела!!! Шею втягивает!!! Доста-а-ал таки его сэр рыцарь!!!
— …И уходит! К морю уходит! Да неужто… Ура-а-а!!! — Джекоб выскакивает из укрытия и в восторге крутит шапкой в воздухе. — Сэр рыцарь чудовище прогнал!
— Точно уходит, зараза… — Джон отваливается на скат ямы. — Всё, вроде, кончается… Теперь ждём!
Спустя полчаса всё стихает. Оруженосец с Джекобом мечутся по разгромленной деревне, пытаясь собрать и организовать крестьян на поиски рыцаря.
— Цепью развернулись, цепью! Бестолочи! Ищем сэра рыцаря… Ему нужна ваша помощь! — орёт Джон. — Вдруг завалило или прибило, не дай Бог…
— Джон! Смотри! Конь сэра рыцаря. Тварь откусила ему голову… — Джекоб размашисто крестится. — Страшно как!
— Бедный Стар. Хороший был коняга. Жаль… Ищем, ищем рыцаря! Он должен быть где-то рядом.
— Да вон же он, господин сквайр! — кричит деревенский староста, указывая в сторону развалившегося дома. — Вон, под бревном лежит, знач!
Народ, подхватываясь, спешит на помощь.
— Сэр! Сэр… Молчит, Джекоб… Убираем бревно! Осторожно! Осторожно, вашу в душу… — Джон суетится, пытаясь делать всё одновременно, и докричаться до рыцаря, и командовать крестьянами. — Сэр, вы слышите меня?! Джекоб, он не дышит! Джекоб… Аккуратно, заразы!
— Погоди, сквайр Джон, погоди… Давай броню снимем…
Джон развязывает помочи, осторожно снимая доспех с Ланселота, прижимается ухом к груди рыцаря.
— Тихо, олухи! — рычит он на крестьян. — Тихо… Тук… Тук… Стучит, Джекоб, стучит! — Джон подскакивает. — На телегу его! Староста, гони телегу, бегом!
— Да вон она, знач, стоит, господин сквайр, как раз чудом уцелела… Всё, знач, приготовлено. Только соломки не положили. Соломку-то… разметало…
— Грузим! — продолжая всем мешаться, но не выпуская ни на секунду руки рыцаря, командует Джон. — Осторожно! Тут перехвати! Там… Положили… Трогай!
— Сквайр Джон, — Джекоб дёргает за рукав оруженосца, который идёт, держась за поводья. — А верно ты говорил, что дракон?
— Ты же дурила, Джекоб… Сам, что ли, не видал? Истинный дракон! Как на картинках! Крылья… лапы… шея… хвост… А морда? Ты видал, какая страшенная морда? Он же Стару голову откусил… А как огнём палил?! Всё же сам видал!
— Так выходит, сэр рыцарь дракона отогнал! Победил дракона наш сэр рыцарь! — хлопает в ладоши Джекоб. — Ай да сэр рыцарь! Ай да герой! Ай да Ланселот! Дракона победил!
— Победил… Конечно, победил! Он у меня такой. Сэр?.. — Джон прислушивается к дыханию Ланселота. — Вроде, дышит. Довезти бы… Там колдун поставит его на ноги.
***
Король склонился над лежащим Ланселотом и напряжённо вглядывается в лицо рыцаря. Вторые сутки его величество не покидает лечебницу: даже спит здесь, даже ест, а сейчас ему показалось, что рыцарь шевельнул рукой. Вздохнув, Ланс открывает глаза, и Артур наклоняется ближе:
— Ну что, герой? Очнулся? А то мы тут третий день переживаем, а он всё без сознания лежит…
— Сир… — Ланселот попытался подняться на лежанке.
— Лежи, Ланс, лежи… Лежи, герой. Драконоборец… Но я тебя накажу. — Его величество выпрямляется и шутливо грозит пальцем. — Вот как выздоровеешь, так накажу. Что за самоуправство такое? Сказали же наблюдать! Нет! Пошёл воевать дракона…
— Сир, это… не дракон.
— Как не дракон?.. Почему не дракон? — брови Короля вздёрнулись. — Вот упёртый ты какой, Ланс! Как же не дракон-то? Вся деревня вон, весь Степсвилл говорит — Дракон! Этот твой… как его, сквайр со старостой… — король щёлкает пальцем, — Джекобом! — как привезли тебя, всему Камелоту таких страхов понарассказывали, как сэр рыцарь дракона побеждал. А он…
— Не дракон…
— Ну а что же это?! — У короля начинает краснеть лицо — верный признак того, что лучше с ним не спорить.
— Огромный вихрь… Смерч… Ураган.
— Ураган? Вихрь? Ветер, что ли? А пламя? Пламя откуда?
— Молнии.
Артур разводит руками:
— А мы, значит, сидим тут, как дураки! Ждём, когда наш герой очнётся и мы отпразднуем победу… Всех послов уведомили: мол, наш благородный сэр Ланселот, наш верноподданный, короля Артура Камелотского подданный, дракона победил… А он, значит, с ветром воевал… Так, что ли?!
Король оглядывается и, наклонившись к Ланселоту, зловеще шепчет:
— А может, мне сейчас прикажешь выйти и сказать народу: «Народ Камелота, а идите-ка все… по домам, никакого дракона наш рыцарь не убивал»? Дураки мы все. Попутали. Он у нас с ветром воевал. — Артур выпрямился. — Да?! Я тебя спрашиваю! Так всем пойти и сказать?! Что молчишь? — У короля дёргается глаз. — Значит, так, Ланс: что там и как было, никого не интересует! Ты победил Дра-ко-на! И тебе слава. А заодно и мне, королю твоему! Вон, скажут, какие рыцари у Артура. Вон какой он — король-орёл! И соваться к нему нечего… Он одного Ланселота пошлёт, так тот с дури (извини) всё войско и побьёт… как того-этого… Дракона! Ты всё понял, мальчик мой? Лежи и выздоравливай. Сейчас к тебе королева придёт… — Король в запрещающем жесте поднимает руку. — Не смей расстраивать её. Она и так все эти сутки не спит, не ест, не пьёт, плешь мне проела: «Это ты и твои чёртовы рыцари послали нашего мальчика на смерть! Все вы, — говорит, — хотите смерти его!» Но она тобой гордится. — Артур выпячивает челюсть. — Не у каждой Королевы есть такой Рыцарь… Ну, лежи-лежи… Выздоравливай… И о ветре больше никому ни слова, договорились?
И, приложив палец к губам, его величество, пятясь спиной, выходит через чёрный ход.
— Мальчик! Мой мальчик! Ланс! — в палату врывается Жиневера. — Они хотели тебя убить? Они злые… Они завидуют… Ах, какой ты бледный, тебя тут, наверное, не кормят, мой герой! Заморить хотят… А лежать удобно? А где сиделка? Почему нет сиделки? Сиделка! Сиде-е-елка! Мой герой… Мой Драконоборец!
— Ваше величество, выслушайте меня, это не…
— Ланс, тебе вредно говорить! — Королева накрывает ладонью губы рыцаря. — Мерлин так сказал. Он знает. Он сказал, ты ещё слаб. Но как я тобой горжусь! Мой Рыцарь победил Дракона! Дай я тебя поцелую… в лобик…
— Дженни, любимая, ну хоть ты послушай меня. Не дракон это! Мой сквайр всё перепутал.
— Кто перепутал? Кого перепутал? Как не дракон? Почему не дракон? — Королева касается губами лба Ланселота. — У тебя жар! Ты бредишь? У тебя горячий лоб…
— Погоди. При чём тут лоб. Не дракон это был!
— А кто?.. Василиск? Грифон? Чёрт с рогами?
— Смерч. Ураган.
— Ты разыгрываешь меня, Ланс? — Королева машет на Ланселота рукой. — Ты решил подшутить надо мной, так ведь, мой мальчик? Не расстраивай свою королеву…
— Но, Джени, это правда! Это ураган, послушай…
— Ничего не буду слушать! — Королева, заткнув руками уши, топает. — У тебя жар и бред! Весь Камелот как улей: «Ланселот, Королева, Дракон… Герой, Королева, Дракон… Рыцарь, Королева, Дракон»… А он: «Ураган»… Ещё скажи, ветер… ветерок. А с ветряными мельницами вы, мой герой, не воюете?! Всё! Молчи и выздоравливай! И чтобы я не слышала больше никогда ни про какие ураганы. Лучше думай, что ты скажешь народу.
И, подобрав юбки, королева выбегает из лечебницы.
— Чёрт бы вас всех забрал с вашим драконом, — устало прикрывая глаза, шепчет рыцарь.
***
— Народ Камелота! — зычным голосом взывает король. — Наши подданные! Сегодня замечательный праздник! Не побоюсь сказать… Победа над драконом! Со мной главный герой — сэр Ланселот Озёрный! Поприветствуем!
Толпа на площади взрывается свистом, криками и аплодисментами. Король поднимает руку, прося тишины:
— А теперь… — Он медленно поворачивается к рыцарю. — Расскажи людям, герой! Расскажи правду, а то тут за неделю всё обросло слухами. Уже и дракон был не один и не два, а десяток… Ой, да что там говорить! Заврались совсем! Говори!
Ланселот выходит, оглядываясь на короля и ища взором Жиневеру. Некоторое время молчит и потом неуверенно начинает:
— Народ Камелота… — Голос у рыцаря ещё слабый, и толпа инстинктивно стихает. — Народ Камелота, я хочу признаться…
— Мерлин… — сквозь зубы мычит король.
— Произошла ошибка…
Мерлин и сам уже всё сообразил, он незаметно чем-то колет в ногу рыцаря, и Ланселот начинает валиться в беспамятстве, успев выговорить:
— Это не драко…
— Держите! — Король кидается подхватить Ланса. — Держите героя…
Рыцаря бережно укладывают на помост.
— Слаб ещё наш герой… — Король поворачивается к народу и кричит: — Слаб! Ещё бы! Ведь это был не дракон! Это был… — Король делает паузу. — Драконище! Монстр! Чудище! Чудовище! — Толпа беснуется. — Левиафан!!! Отнесите парня в лечебницу…
***
В таверне на втором этаже в комнате для гостей сидит на лежанке, обхватив голову и раскачиваясь из стороны в сторону, Ланселот. Посреди комнаты — сокрушённый и расстроенный оруженосец Джон.
— Простите, сэр. Это я во всём виноват. Разорался: дракон! дракон!
— Ладно, Джон. — Ланселот поднимает голову. — Каждый видит то, что он хочет видеть. Ты видел дракона.
— Сэр, а его не было? — Джон морщится, с надеждой вглядываясь в в лицо Ланселота, может быть передумает сэр рыцарь, согласится…
— Не было, Джон. Ураган. Вихрь. Я про такие только читал, видел впервые. Их ещё смерчами называют.
— Сэр, но ведь когда вы с копьём попали в пылевое облако, он же вдруг развалился и ушёл на запад. Вы победили этот, как его… смерч?
— Вряд ли. Меня сразу чем-то приложило, и очнулся я только в лечебнице. Он сам развалился.
Джон горестно вздыхает.
— Сэр… тут такое дело.
— Что ещё?
Джон мнётся.
— Ну, говори!
— Они вас объявили безумцем. Я «Камелотский вестник» принёс, здесь написано. — Он протягивает рыцарю листок.
— Читай!
— «В настоящее время сэр Ланселот Озёрный ввиду сложной травмы головы, полученной в битве с Драконом, находится в су… в сумеречном состоянии, граничащем с бредовыми галлюцинациями. Королевская Чета и Рыцари Круглого стола надеются, что лечение, которое проводит маг и волшебник Мерлин, возымеет успех и сэр рыцарь вернётся в нормальное состояние. А пока рыцари Круглого стола берут под опеку несчастного сэра Ланселота. Однако стоит заметить, что ничто не умаляет значимости победы Рыцаря над Драконом. Ура Героям!»
— Это Мерлин… — Ланс сокрушённо качает головой. — Это всё колдун. А ведь мне бежать надо, Джон. И быстро. На материк, в Бретань, к родственникам… к графу Роланду… к чёрту на рога! Колдун и коллеги по Столу спят и видят, как бы меня упечь…
— В Бретань? А можно я с вами, сэр?
— Собирайся! Сегодня же ночью выезжаем.
Джон подхватывается, выскакивает из комнаты, возвращается, хлопает себя по лбу, хочет что-то сказать, но, взглянув на вновь поникшего рыцаря, машет рукой и снова выбегает.
— Ох, королева-королева… — Ланс болезненно морщится. — Ну зачем тебе, моя Прекрасная Дама, нужен Рыцарь Драконоборец? Зачем?!
***
— Артур, что слышно про Ланса?..
Королева уже целый час стоит у окна. Ждёт рыцаря с драконом?.. Помните: «…а за окном на пегой кобыле опять несётся Ланселот, весь запачканный драконьей кровью, с обгоревшими русыми волосами, в грязных доспехах, а за ним в полёте гонится дракон». Выдумки всё это! Песни бардов. Нет никаких драконов… И Ланселота нет. Уехал. Два года уже прошло…
— Да так… Общая информация, дорогая. — Король в тронном кресле внимательно вчитывается в документ. — Говорят… — Он откладывает документ в сторону и берёт следующий. — Говорят, закрылся в фамильном замке и никого не пускает.
Жиневера вздыхает и отходит от окна:
— Правду говорят, что он женился?
— Да, и у него родился сын. Это известно…
— Она красива?
— Кто? А! Говорят, красива… Говорят, похожа на тебя… — И вдруг скривившись, как от перекисшего вина, он бросает документы на стол и, резко повернувшись к королеве, внимательно смотрит на её. — Жиневера… Королева… Перестаньте себя мучить! Сколько можно?! Вы же уже не девочка… Вы уже… И потом, вы моя жена! Королева! Что скажет народ…
— Ваше Величество… — В палаты на цыпочках входит герольд, здесь не привыкли орать. — Тут срочно… Рыцарь. Странствующий… Аудиенцию… На лице платок… Шлем не снимает… Но похож… — герольд смущённо кашляет в кулак. — Впустить?
— Впустить? Конечно, впустить! Видишь, королева… Дождались. Лёгок на помине. Не зря ты с утра его всё выглядываешь. Чувствовала?
Но у королевы перехватывает дыхание:
— Ты… думаешь?..
— Уверен! Ланс. — Король поднимается навстречу рыцарю. — Ланс, сними этот дурацкий платок и шлем. Это невежливо! Меня ты всё равно не проведёшь, я слишком хорошо тебя знаю, мальчик мой. Проходи, проходи, мы уже заждались тебя… — Король кивает на Жиневеру. — С утра! Два года по утрам… Как проснёмся, так ждём. Правда, королева?
— Простите, ваше величество. — Ланс (это, конечно, он) снимает шлем. — Простите меня, сир. Здравствуйте, сир! Здравствуйте… мо… — Ланселот сбивается под пристальным взглядом королевы. — Ваше величество…
— Здравствуйте, рыцарь! — Королева не отрываясь продолжает смотреть на рыцаря. — Вы можете по-прежнему называть меня «моя королева». В Камелоте знают, что после болезни вы уехали долечиваться в родовое имение. Здесь вы по-прежнему Герой и Победитель Дракона. А я — ваша королева.
— Благодарю, ваше величество! — рыцарь, робко улыбнувшись, склоняет голову.
— А скажите, сэр рыцарь, что привело вас в Камелот? — у королевы озабоченное лицо.
— Хотел бы… — Ланселот поворачивается к королю и склоняет голову пред ним. — Хотел бы вернуться на службу. Сир?..
— Ба-а-а… — Король разводит руки. — Да неужто наш победитель дракона выздоровел?! Неужели, герой?
— Да, сир. Точно так, сир.
— Рад, рад, что твой разум прояснился, сынок! Не вижу препятствий. Место за Столом никто и не занимал. Так что… — Король на мгновение замолкает, и внимательно глядит то на королеву, то на Ланселота. — А знаете… а пойду-ка я разберусь с бумагами… Накопилось.
Король собирает бумаги и, напоследок погрозив королеве пальцем, выходит.
— Ну здравствуй, Ланс! — Дождавшись ухода короля, Жиневера наконец-то обращается к рыцарю по имени. — Как же ты решился оказать нам эдакую честь?
— Здравствуй, моя королева, — рыцарь снова робко улыбается.
— Как ты жил всё это время? Женился?
— Да, моя королева. Я хотел забыть… забыться… забыть…
— Меня?
— Да… Но, нет… Моя королева…
— Не смог?
— Да, моя королева! Не смог.
— И, бросив жену и сына… у тебя же сын?.. бросив сына и родовое имение, ты приехал сюда. Ко мне? Так, герой? Ты ведь теперь герой? — Жиневера вплотную подходит к Ланселоту. Отвечай! Мой рыцарь…
— Да, моя королева!
— Выходит, Ланс, из-за юбки (правда, из-за королевской, из-за моей юбки!) ты бросил семью, бросил замок и отказался от своих убеждений? Так ведь? Ты верно думал, я кинусь в твои объятия? Но нет, сэр рыцарь, нет! Вы теперь мне неинтересны! Более того…
— Но Джени…
— Никаких «Джени»! — Жиневера строга, холодна и неприступна. — Ни-ка-ких! Я вам, сэр рыцарь, «Ваше Королевское Величество»! Повторите!
— Да, Ваше Королевское Величество. — Ланселот опускается на одно колено и склоняет голову. — Простите, Ваше Королевское Величество. Больше не повторится, Ваше Королевское Величество. Разрешите идти, Ваше Королевское Величество?
***
В таверне за столом сидят Персифаль и Ланселот. Людно, шумно, пахнет горелым мясом, потом и выпивкой.
— Скверно выглядите, Ланс, — Персифаль задумчиво тянет пиво, обсасывая усы.
— Знаю, Персифаль.
— Она вас не принимает…
— Она меня не принимает… Я ей безразличен. — Ланселот залпом допивает своё дешёвое кислое вино. — Не оправдал её надежд.
— Ланс, бросьте! Она просто ревнует! Ну правда. — Персифаль улыбается. — Сами посудите… Сначала вы сбежали из-за того, что не согласились врать. Да знаю я всё… знаю! Я такой же искатель Грааля, как вы Драконоборец. Но! — Персифаль поднимает палец вверх. — Я побывал на Святой Земле и многое повидал! А вы влезли в смерч, чтобы понять, что это такое. Так вот… о чём я? Ах, да. Сначала вы от неё сбежали, потом женились где-то там, у себя, в Бретани… На красавице женились… А ещё, говорят, красавица та — похожа на неё как две капли… И что же вы теперь хотите?
— Ни-че-го…
— Скверно… О, смотрите, — Персифаль тычет кружкой в окно. — Ваш сквайр несётся. Случилось что?
Запыхавшийся Джон врывается в таверну:
— Сэр! Сэр… там… Он! Вернулся…
— Кто?!
— Дракон! Джекоб… — Джон хватает кружку Персифаля и одним глотком допивает пиво. — Джекоб нашёл его. Он теперь всё время за ним охотится. В Хилсвилле!
— Что же ты стоишь, Джон?! Седлай коней!
— Уже, сэр!
— Ланс, Ланс… — старик хватает рыцаря за руку. — Ради Бога, не делайте никаких глупостей! Прошу вас!
Ланселот мягко высвобождается:
— Все глупости уже давно сделаны, сэр рыцарь. Прощайте! И да хранит вас Господь…
***
— Джекоб, он ещё не вытягивал шею?!
— Нет, сэр рыцарь! Но уже скоро…
— Народ укрылся?!
— Да, сэр! Я их разогнал!
— Смотрите, сэр! Он вытягивает шею…
— Вижу, Джон! Помоги на коня!
— Копьё, сэр?!
— К чёрту! Меч! Снесём ему к… — гром заглушает неприличное слово — …рогатую башку!!!
— Я с вами, сэр! Я теперь всегда с вами! Вдруг придётся подержать его за лапы, чтобы он не убрался, как прошлый раз!
— Тогда не отставай, Джон! Вперёд!
«За Камелот!
За короля Артура!!
За королеву!!!
За тебя, Джени… За тебя…»
***
— Мне жаль, Жиневера, мне невыносимо жаль… Их не нашли. Ни Ланса, ни Джона, ни Джекоба… Пропали без вести. Там вообще никого не нашли, только заикающегося пастушка, но и он толком ничего рассказать не может. — Король машет рукой. — Всё время писается…
У королевы красные заплаканные глаза и распухший от слёз нос.
— Что это было, Артур? Дракон?
Его величество в задумчивости дёргает себя за бороду:
— Думаю, смерч. Ланс был прав. Ураган. Заигрались мы в Драконов. Чёртов Мерлин… Вот, теперь точно потеряли Ланса… Но ты знаешь… А ведь он и правда герой. Сунуться в центр смерча… Правда, глупый герой. Зачем было это делать второй раз? Не понимаю.
— Мы все не большого ума, мой король.
— Ты права, моя королева, ты как всегда права…
***
Королева снова у окна. Она привыкла стоять возле него каждый вечер. Стоять и разговаривать с рыцарем:
— Прости меня дуру, Ланс. Я ведь просто дура. Обычная глупая и ревнивая дура. Прости меня, мальчик мой… Где же ты?..
Баллада о Робине Гуде
Он не спал уже много ночей, глаза слипались, он валился с ног…
Он не спал уже много ночей… загнал трёх лошадей, но успел к умирающему другу в Кирклейский женский монастырь в Йоркшире48. Теперь он, крепкий высокий мужчина средних лет, стоял в низкой комнатёнке монастырской лечебницы, а на топчане — накрытый до подбородка одеялом, до своего всегда безбородого подбородка, — лежал в беспамятстве Робин Гуд.
Лицо Робина горело, отражая внутренний жар, который съедал его тело, глаза возбужденно двигались под неплотно прикрытыми веками, дыхание было поверхностным, частым и прерывистым.
Собрав волю в кулак, чтобы не заснуть прямо стоя, здоровяк широко открывал глаза, вращал ими, разгоняя сон, но потом его снова накрывало. В какой-то момент, в очередной раз встрепенувшись, он спросил:
— Как он?
— Плохо, — ответила совсем ещё молодая монахиня, сидевшая с умирающим, время от времени она обтирала мокрой тряпицей горячий лоб и лихорадочные губы Робина. — Совсем плохо.
У входа в лечебницу возле портьеры смиренно стояла настоятельница Кирклейского монастыря, мать Елизавета. Услышав вопрос, она обратила внимание на гостя и только сейчас заметила, как трудно тому держаться, чтобы не упасть и не заснуть прямо на полу.
— Мастер Джон, пойдёмте, — пригласила она мужчину. — Нам всё равно тут делать нечего, сестра Мария справится и без нас. А вам нужно отдохнуть.
Уже на ходу Джон задал главный вопрос:
— Мать Елизавета, сколько ему… — запнувшись, он попытался подобрать слово, но не смог.
— Недолго, — поняла вопрос настоятельница и, тут же спохватившись, добавила, сотворив крестное знамение: — На всё воля Божья.
— На всё воля Божья… — как эхо откликнулся Джон, не крестясь.
— Мастер Джон, когда отдохнёте, у меня к вам будет конфиденциальный разговор. — Настоятельница довела мужчину до гостевой комнаты и жестом пригласила внутрь. — Но только после того, как отдохнёте. А сейчас ложитесь и ни о чём не беспокойтесь, не отыщут вас тут ланкастерские ищейки49, я это вам обещаю.
Джон вошёл в небольшую комнату и присел на топчан.
— Вы меня позовёте… — Джон опять замялся, — когда…
— Обязательно, мастер Джон, такова его последняя воля, вы должны присутствовать при кончине.
— Спасибо, матушка Елизавета, вы всегда были добры к нам…
— Вашими заботами никогда не нищенствовал наш монастырь, дети мои. И вам спасибо. А теперь отдыхайте.
Последней мыслью Джона, перед тем как он провалился в сон, было: «Ну вот, кажется, всё и заканчивается, Зорянка моя…»
Проснулся от того, что кто-то сильно тормошил его за плечо. Мозг отказывался просыпаться, но в уши настойчиво бились слова:
— Просыпайтесь, мастер Джон, просыпайтесь, он отходит… Просыпайтесь же… Вы слышите меня?! Просыпайтесь, он отходит!
Джон открыл глаза и увидел перед собой внимательное лицо настоятельницы.
— Уже? — хрипло спросил он.
— Вы проспали десять часов. Началась агония, надо поторопиться.
Джон резко поднялся с топчана и поспешил за настоятельницей.
Когда они вошли в лечебницу, Робин уже практически перестал дышать, тело ещё подрагивало, глаза невидеще устремились в потолок. Джон рванулся к смертному одру, встал на колени, схватил холодеющую руку и ласково произнёс: «Я здесь, дружище, я здесь». На мгновение всем показалось, что сознание вернулось к умирающему, взгляд стал осмысленным, Робин со всхлипом вдохнул, задержал вздох, но ещё через мгновение с силой выдохнул и замер.
Стоящие рядом сёстры дружно закрестились и шёпотом начали читать молитву.
«Вот и всё… Вот и всё… Вот и всё…» — билась в голове Джона единственная мысль.
— Мастер Джон. Мастер Джон, пойдёмте теперь. Всё закончилось. Сёстры приготовят тело к погребению.
Джон провёл рукой по лицу Робина, прикрывая глаза.
— Матушка Елизавета, нужно сделать, — он поднялся с колен, — чтобы никто не нашёл могилы.
— Всё сделаем, не волнуйтесь. А теперь… мне надо задать вам несколько вопросов, мастер Джон, прошу ко мне в приёмную.
В приёмной настоятельница указала Джону на табурет, стоящий возле накрытого стола — сыр, вино, хлеб, — сама выглянула за дверь, пристально осмотрелась, заперла дверь и только после этого села на стул напротив разбойника.
— Вы, верно, голодны, мастер Джон, поешьте, — она придвинула ему блюдо с хлебом и налила в бокал вина.
— Спасибо, матушка, — он привстал и поклонился, и уж потом набросился на сыр и хлеб.
— Ешьте, ешьте, а я пока объясню, что хочу от вас услышать. — Матушка Елизавета сделала паузу. — Я давно вас знаю, мальчики. Помнится, познакомились мы с вами лет десять назад…
— Девять… — не переставая жевать, уточнил Джон.
— Пусть девять. Вы всегда появлялись с хорошими дарами для монастыря и никогда ничего не просили за это. Я думаю, вы знали, что наш монастырь не приветствует Ланкастеров и римских пап, что наши интересы ближе к герцогам Йоркским и авиньонским папам50. Вы приносили золото, а я платила тем, что молчала, а при необходимости вы могли бы рассчитывать на помощь в стенах монастыря. И вы об этом тоже знали. Когда три недели назад я услышала про заварушку в Кенте и Лондоне с Джеком Кэдом51, сразу поняла, без моих мальчиков не обошлось. Непростые вы, ребята-разбойнички. Не зря в прошлом году в Ноттингем52 по ваши души посадили шерифа, и теперь весь Йоркшир регулярно прочёсывают с собаками. А когда ваши парни привезли простреленного арбалетным болтом Робина, я поняла, что была права: вы таки влезли в разборки Ланкастеров с Йорками. Бедный Робин был слишком слаб — хоть и хорохорился, даже когда его на руках принесли сюда, — и, если бы не острая необходимость, не явная опасность, ваши парни не стали бы тащить израненного атамана сто восемьдесят миль. Спрятали бы где-нибудь поближе к Лондону. Но вы правильно поступили, доверив Робина нашему уходу, и нет в том нашей вины, что не смогли уберечь его… Бог свидетель! — Мать Елизавета поднялась и перекрестилась на распятие на стене. — Мы постарались сделать всё, что в наших силах… Но болт задел кость — загноилось… Но, сын мой, вы ведь должны были понимать, что, оказывая помощь Робину, мы обязательно его разденем?
При этих словах Джон перестал жевать, судорожно сглотнул и внимательно посмотрел в глаза матери-настоятельницы.
— Ну что ты смотришь, Малыш Джон? Ты ведь понимал, что так будет. И всё равно отправил сюда Робина. Спасибо за доверие. Теперь вопрос: кто кроме тебя, а сейчас меня и ещё пары сестёр, знает, что Робин — женщина? А, Джон? Или как тебя правильно называть? За своё молчание я хочу правду, и могу заверить, что ни одна живая душа ничего не узнает. До поры до времени…
— Зачем вам, матушка Елизавета? — Джон расслабился, отведя взгляд, и взял себе ещё кусок сыра.
— Мы живём в монастыре, и хоть постоянно молимся: о здравии всех христиан; о том, чтобы миновала чума народ наш; о скорейшем окончании этой бестолковой войны, которая вот уже сто лет никому не даёт покоя ни здесь, на Острове, ни на континенте53 — живём мы скучно. Поэтому у меня полное собрание баллад о Робине Гуде. Кстати, кто их у вас сочиняет? Всегда хотела с ним познакомиться. Только не ври, что народ! Народ так не умеет. Ты расскажешь мне, Джон, — о себе и Робине? Начнём с простого вопроса — как твоё настоящее имя?
Джон вытер руки о льняные шоссы, взял бокал, залпом выпил, провел ладонью по бороде и, вздохнув, сказал:
— Жан де Новеломон.
— Вот как! Француз. Ещё и «де». Дворянин, значит. Попахивает шпионами.
— Не шпионами, мать Елизавета, диверсантами.
Жан (теперь будем его называть так) налил себе ещё вина, посмотрел в бокал и снова залпом выпил.
— Э… Не напиваемся… Я понимаю вашу скорбь, де Новеломон. И ситуацию понимаю. Но всё-таки хочу, чтобы вы были трезвы и рассказали историю до конца.
— Хорошо! Расскажу. Она всё равно настолько нереальна, что передай вы её хоть кому-нибудь — вряд ли поверят…
О себе рассказывать особо нечего, де Новеломоны — обедневший дворянский род. Обедневший настолько, что я уже не мог считаться полноценным рыцарем и поэтому подался в сквайры к Роберу де Бодрикуру, капитану города Вокулёра54. Сразу скажу, де Бодрикур — капитан не простой, далеко не простой… Он был близко знаком с обоими Карлами: и с Дофином55, и с Орлеаном. И вообще он был достаточно известное лицо в партии арманьяков. Слышали о такой, мать Елизавета?
— Да, конечно, партия, которая боролась с бургундами за независимость Франции, сын мой.
— Вот-вот! Независимость Франции… А тогда, в 1429-м, ситуация с независимостью была совсем никудышная. Карл Безумный, король Франции56, помер, как известно, в 22-м… И, как, может быть, помните, в обход своего сынка, Карла Дофина, по завещанию посадил на престол этого английского щенка Генриха Ланкастера57, одного года отроду. Многим было всё равно — какой там, в Париже, король. Француз ли, англичанин ли — всё одно: все они родственники сто раз подряд. А тут ещё английских вояк понаехало в Нормандию, Бретань и в сам Париж, как собак нерезаных, простите меня, мать Елизавета.
Но нашлись и те, кому было не всё равно, кто у нас король! В первую очередь — герцоги Орлеанские. Не всё равно было и Дофину. Никто, конечно, толком не знал, чиста ли кровь Карла (Дофина) — батюшка король чудил белым светом так, что временами не узнавал своих, от такого муженька сбежишь, не глядя, хоть к кому… Но всё это были лишь слухи. Официально Дофин являлся сыном Короля и значит, французская корона по праву принадлежала ему!
Жан отломил кусок хлеба, положил на него сыр, сунул в рот и принялся задумчиво жевать.
— Когда она явилась к нам в мэрию, — прожевав, продолжил он, — я поначалу не понял, что это девушка. Вы же видели её… его… её. В общем, вы же были знакомы с Робином. Нормальный стройный парень. Конечно, не мужлан, но и не кисейная барышня. А она, в мужском платье, влетела, как ураган, сорвала шаперон, махнула, как ведьма, волосами и накинулась на капитана: «А вы знаете, что наши войска совершенно деморализованы и неспособны провести хотя бы одну мало-мальски вразумительную военную операцию?! Даже если нужно будет только отбить обоз селёдок у англичан?» В ту пору на дворе был пост, и англичане завозили вереницами телег селёдку для пропитания. Капитан, конечно, послал девчонку куда подальше… Тут, понимаешь, война идёт наперекосяк, а какая-то ненормальная примчалась и начинает: «войска деморализованы»… Где слов-то таких нахваталась? (Потом я понял где.)
А через неделю пришла новость из-под Орлеана, нехорошая новость, наши парни вместе с шотландцами (в войсках служило полным-полно добровольцев из Шотландии, этим парням было всё равно, где рвать англичан) совершили вылазку, чтобы отбить обоз, с той самой селёдкой, и облажались по полной. Не только обоз не отбили, но при полном преимуществе в живой силе, ещё и потеряли до пятисот человек. Позорище!
Капитан сразу вспомнил и потребовал найти девчонку. И когда через пару часов её привели, он накинулся с расспросами, откуда она знала про обоз и как успела предупредить англичан о готовящейся вылазке? Девушка только покрутила пальцем у виска — мол, господин капитан сам-то понимает, что несёт? Как она могла что-то знать про обоз и как сумела бы предупредить о готовящейся вылазке англичан, если до Орлеана шестьдесят с лишним лье58… Она что, птица? А тогда — откуда знала, что ничего не получится? — поинтересовался капитан. А оттуда! — отвечала она. — Каждый крестьянин знает, что французские рыцари совсем разучились воевать. И тут капитан неожиданно для себя вдруг спросил: «А ты что предлагаешь?» Представьте, мать Елизавета, профессиональный вояка Робер де Бодрикур, капитан Вокулёра, спрашивает сопливую девчонку: «Что ты предлагаешь»! Тут-то она и выдала: мол, ей снятся сны, и во снах Архангел Михаил рассказывает, как спасти Францию.
Если бы всё было не так плохо, он её бы опять послал, но утопающий хватается за соломинку. И капитан решил отправить сумасшедшую к Дофину. Пусть они там сами разбираются!
Дорога в Шинон59, резиденцию Дофина, лежала через Бургундию, а это известные английские прихлебатели60, поэтому в охрану Маргарите (так она себя тогда называла) капитан назначил меня и Бертрана де Пуланжи. «Смотри, Жан, башкой отвечаешь за жизнь этой сумасшедшей, нюхом чую, пригодится она Дофину», — сказал мне капитан.
Через одиннадцать дней мы прибыли в Шинон. Дофин к тому времени так был напуган бесконечными подосланными убийцами, что одевался как свитский офицер, а вместо себя на трон сажал телохранителя. Когда нас привели на аудиенцию, Маргарита внимательно посмотрела на «дофина» и отвернулась. Оглядев зал, нашла взглядом Карла и крикнула: «Шарль, братец дорогой! А ты чего прячешься? Я же не убийца!» Дофин внимательно посмотрел на девушку и спрашивает: «Марго?! А ты чего сюда приехала? Сказали же — сидеть в деревне! Я, можно сказать, тебя почти замуж выдал!» — «А я замужем, Шарль! За Францией замужем! Почему же я тогда должна сидеть с каким-то разнесчастным муженьком в Лотарингии, когда мой разлюбезный брат не может совладать с этим англичашками». (Простите меня, мать-настоятельница). «А что ты предлагаешь?» — и его высочество туда же, за капитаном… «А ты дай мне войско, — говорит она, — я его сама поведу под Орлеан!» — «С ума ты, сестрёнка, сошла? Сама-то понимаешь, что несёшь? Ты в военном-то деле ничего же не смыслишь! Думаешь, умеешь мечом махать, сможешь управлять войском?» — «А мне Архангел Михаил поможет!» О как!
И тут герцог Алансонский, который всё время стоял рядом и молча слушал, вдруг поманил Дофина в сторону и сказал: «Шарль, а это идея!»
В общем, на следующий день было принято решение использовать королевскую дочь Маргариту — она была бастардкой от фаворитки Одетты61 — для подъёма духа в войсках. Гуляла тогда молва, дескать, явится крестьянская девушка из Лотарингии, посланница Господа, и спасёт Францию. Этой молвой и решили воспользоваться. Быстро организовали девушке «семью»: отца, мать, двух братьев, сестёр. Посчитали, что совсем уж крестьянкой делать её не стоит, взяли обедневший дворянский род дю Лисов из Арка. Имя тоже решили сменить, не бывает простых девушек с именем Маргарита. Самой Маргарите было всё равно — лишь бы попасть с войском под Орлеан. Остригли ей волосы кружком, выковали дорогущий белый доспех, привезли меч, вручили хоругвь. На коне она сидела уверенно, мечом владела профессионально и, как выяснилось, не только мечом — сумасшедший папаша, боясь покушения, растил из неё телохранителя. И вот не прошло недели, как со свитой на встречу с войсками в Блуа62 отправилась уже Жанна д’Арк.
Да, да! Мать Елизавета! Жанна д’Арк! — заметив изумлённый взгляд настоятельницы, хохотнул Жан. — Орлеанская Дева! Я же сразу вам говорил, история совсем неправдоподобная.
Я тоже был включен в её свиту, так больше походило под легенду, мы же с Бертраном её «нашли».
Жан плеснул в бокал вина и глотнул.
— Всей военной операцией руководил Алансон, он был «начальником штаба» у Жанны (а теперь я буду называть её так). В штаб входили: Ла Гир, известный хам, но отличный вояка, Потон де Сентраль и граф Дюнуа63. А Орлеан тем временем оказался в блокаде, и хоть ещё не голодал, но уже сильно нуждался в продовольствии. Граф Клермонский с двумя тысячами солдат пошёл было на прорыв из крепости, пообещав привезти провиант, но орлеанцы расценили это как предательство и уже готовились к худшему… Тем более, англичане были злы из-за упорства защитников и собирались растерзать их в мелкие клочья.
А в план Алансона входило прибытие Жанны в город с полутысячей воинов в качестве сопровождения обоза с продовольствием, двигавшегося к Орлеану. Настроение у воинов было смутное: хотелось верить в чудо, но с другой стороны — все понимали, как мало шансов на успех.
Тем временем Дофин уже начинал вести переговоры о возможной сдаче города на милость оккупантов. Наверное, это было бы меньшим злом, чем если бы англичане взяли город силой. Их высочество слабо верил во всю эту историю с чудесами…
И тут сама Жанна поломала все планы, написав оскорбительное письмо герцогу Бредфорду, командующему английской армией во Франции. И англичане, отвергнув все предложения, возобновили штурм.
За день до того, 28 апреля, Жанна с отрядом из двухсот солдат прорвала окружение и въехала в город. Я, как обычно, был рядом, и всё хорошо помню… Нас встречали радостными криками, непрекращающимися молитвами и звоном колоколов. Весь город был настроен так… Так… Думали, что с прибытием Жанны всё пойдёт по-другому… Служба пропаганды Дофина поработала на славу, менестрели и бродячие музыканты, странствующие монахи и монашки всюду разносили весть о чудесной Орлеанской Деве, явление которой дарует победу «Прекрасной Франции», и вот она!
Естественно, в Париже бургунды сразу же объявили Жанну шлюхой и подстилкой арманьяков.
После въезда Жанны началась подготовка к снятию осады. А 4 мая в город прорвалось очередное подкрепление: с армией прибыл граф Дюнуа. Комендантом города был назначен Ла Гир. И в тот же день началась атака на английский бастион Сен-Лу.
— Простите, рыцарь, — прервала рассказ настоятельница, — но я не понимаю, где бастионы, где крепость, где что? Боевые действия велись в городе?
— Нет-нет. Смотрите, мать Елизавета, здесь крепость Орлеана. — Жан поставил в центр стола блюдо с хлебом. — Вот здесь, с юга, — протекает Луара, а вот здесь… — Новеломон поставил кувшин с вином. — Здесь через разрушенный мост крепость Турель. Она была взята англичанами ещё в 28-м, восстановлена и заново укреплена. А вот здесь, здесь и здесь, — Жан указал пальцем вокруг блюда, — на расстоянии пушечного выстрела англичане установили бастионы. А вот тут, с востока, — Жан поставил бокал, — бастион — форт Сен-Лу. Сюда и была намечена атака. Нащупывали место для прорыва осады…
— Теперь понятно, сын мой, продолжайте.
— Форт обороняли около четырёхсот англичан. Нападавших французов было тысячи полторы. В какой-то момент Жанна присоединилась к атакующим вместе со своей свитой, и французы, воодушевлённые явлением Жанны в сверкающих белых доспехах, единым порывом «на ура» взяли форт.
Это была первая победа за много печальных лет! На радостях решили вырезать всех англичан, которые остались в живых и сдались в плен, но Жанна остановила резню и помиловала захватчиков, отправив их к командующему осадой Талботу64. «Сильные духом не ведают страха и великодушны!» — сказала она.
7 мая мы проснулись рано. Исповедались всем городом, отстояли мессу и начали атаку на прорыв осады, прямо на главное укрепление англичан — Турель. Как я говорил, крепость стояла на другом берегу реки Луары. Весьма впечатляющая крепость. Мост к ней был разрушен. Обороняли её около тысячи воинов, ходили слухи, что все они английские дворяне. Ко всему прочему Турель располагала мощной артиллерией…
Не буду вас, мать Елизавета, утомлять описанием штурма, крепость к вечеру пала! Более шестисот человек взяли в плен, а двести французов были освобождены.
На следующий день англичане, выйдя из оставшихся фортов, построились в боевой порядок. Мы тоже вышли и построились. Целый день войска простояли друг против друга, а вечером англичане, так и не решившись, покинули поле боя и сняли осаду.
Это была победа! Настоящая Победа, мать Елизавета! Настоящая… — Де Новеломон замолчал, отвернувшись к окну. Кадык его судорожно двигался, видно было, рыцарь с трудом сдерживает слёзы.
— Я знаю, теперь Орлеан каждое 8 мая отмечает День Освобождения города, — деликатно заполнила паузу настоятельница.
— Я знаю, что этот день нужно отмечать всей Франции как День Начала Освобождения Франции! — Новеломон с силой ударил кулаком по столу. — Простите, мать Елизавета. Это я…
После снятия осады с Орлеана дела у нас пошли на лад. Мы быстро освободили долину Луары и дорогу к Реймсу65. В Реймсе должна была пройти коронация Дофина. На предстоящей коронации Жанне отводили важную роль. После Орлеана популярность её в народе достигла немыслимых размеров. Ни у кого не оставалось сомнения, она — посланница Господа, прибывшая спасти Францию. Поэтому когда она подтвердила кровное родство Дофина с Карлом Безумным (а я говорил, ходили слухи, что отцом Дофина был не король, а герцог Орлеанский), то народ уверовал: Дофин заслуживает короны! 17 июля король был торжественно миропомазан.
После этого Жанна стала звать короля идти на Париж. Но… Но король перестал реагировать на Жанну… Для него она свою роль сыграла. Более того — стала мешать. А к зиме он, как обычно, распустил армию. С Жанной остались лишь её самые верные друзья и соратники: герольды Орлеанской Девы Амблевиль и Гиень, её «братья» Жан и Пьер дю Лисы — д’Арки, верный паж Луи де Кут, оруженосец Жан д’Олон, капеллан Августинский монах, брат Жан Паскораль и, конечно же, мы с Бертраном… да пара десятков солдат. Сначала мы пытались сделать что-то сами, помочь гарнизонам осаждённых городов… Но потом осели в Реймсе. Жанна всё рвалась на аудиенцию, всё хотела уговорить короля продолжить боевые действия, несмотря на начавшуюся зиму. Но тот не принимал…
Весной война возобновилась, однако велась вяло. А в конце мая Жанна вдруг исчезла из Реймса со своим оруженосцем д’Олоном. Как потом выяснилось, кто-то при дворе ей сказал, что бургунды осадили Компьень66, и город зовёт на помощь Орлеанскую Деву. Жанна, не раздумывая, помчалась их выручать…
Говорили, что горожане Компьеня не открыли ей ворота. Говорили, они её предали… Это ложь! Простой народ не мог её предать! Они все были готовы отдать за неё жизнь! Жанна и д’Олон просто не доехали до города, бургунды взяли их в поле. И тут же отправили в Нормандию к англичанам.
Не буду рассказывать вам, матушка Елизавета, о том позорном судилище, который англичане и их прихвостни из Рима устроили над нашей Жанной… Все эти их обвинения в ереси, в колдовстве, в ношении мужской одежды, всё это было нужно только для того, чтобы опорочить Жанну в глазах французов. Дескать, смотрите, в кого вы верили! Так они рассчитывали сбить настрой у народа.
А когда их процесс стал разваливаться, они затеяли эту дурацкую проверку на девственность… Хотя, рассуждая логично, с этого стоило начинать. Девушка столько времени проводила с солдатнёй. Они же не знали, что мы спали втроем: я, Бертран и между нами — Жанна. Мы согревали её, хранили её сон. И я, и Бертран скорее бы отрезали себе руки или, как там сказано в Евангелии, вырвали бы собственные глаза, если бы они — руки и глаза наши — попытались нас соблазнить. Она для нас была… высшим существом… небесным творением… созданием из другого мира… святой! Хотя как воин она была профессионалом, заслуживающим всяческих похвал. Жанна была чиста как младенец!
Но чего ждать от этих епископов, которые продали свою родину и саму душу: они всё мерили по себе. Кстати, некоторые из них потом «случайно» пропали без вести, а одного и вовсе утопили в болоте — видимо, чёрт их всех забрал! Простите, мать Елизавета…
Когда им и с девственностью не удалось ничего доказать, они постарались быстрее завершить процесс. Но тут кто-то им намекнул, что они собираются извести королевскую кровь. Одно дело, сжечь какую-то бесноватую дурочку, и совсем другое — отправить на костёр пусть не законную принцессу, но всё-таки, человека, в чьих жилах течёт кровь тех же Каролингов, Валуа и Плантагенетов67. Сильным мира сего это могло не понравиться. Потому решили: Жанну спрятать в Тауэре Руана, а сжечь — очередную дежурную ведьму, коих у них в подземельях всегда хранится ворох про запас. Про крест, что Жанна потребовала себе на костёр, и про то, как держала потом два прута, соединённых крестом, в руках, пока огонь её не поглотил, — народ, я думаю, придумал сам… Народ своих героев не забывает…
Жан задумчиво скатал несколько хлебных шариков и забросил их в рот.
— Всё это я узнал уже позже. А в то время я осаждал короля просьбами сделать хоть что-нибудь для спасения Жанны. Король принял меня лишь раз, выслушал, ничего не ответил… и только посоветовал не соваться не в своё дело. «Вы сквайр капитана де Бодрикура? — спросил он, — Ну так возвращайтесь в Вокулёр. Капитан вас уже заждался». На дворе шёл 31-й год, а из Руана прилетела страшная новость о казни Жанны. Что нам оставалось? Мы с Бертраном и вернулись в Вокулёр.
А потом поползли слухи, что сожгли не Жанну, а Жанна находится в башне в Руане. В 32-м её герольды Амблевиль и Гиень, собрав отряд из полусотни отчаянных парней, попытались захватить ту башню и освободить Жанну. Но…
Это была отчаянная попытка. Им удалось пробиться к башне, там их окружили, и всех вырезали.
Осуждение и «казнь» Жанны д’Арк не помогли англичанам. Французы уже получили своего короля, и главное, стало понятно: англичан можно бить. А «смерть» Жанны ещё больше распалила ненависть к оккупантам, их теперь рвали чуть не зубами. Англичане поняли, что совершили глупость, сотворив из Жанны мученицу, с её именем на устах в бой шли теперь все французы: и дворяне, и простолюдины.
И тогда… Они выпустили Жанну на свободу, правильно рассчитав, какое смятение это вызовет в рядах защитников. Одно дело святой образ, а другое — живой человек из мяса и костей, не погибший, как считалось, за Бога и Родину, и не горевший в костре с мученическим крестом в руках.
В это время случилось событие огромной важности — Аррасский мирный договор68 положил конец разладу между Францией и Бургундией. Страны заключили союз против англичан. У всех было приподнятое настроение, а тут такая новость: Жанна жива!
Нужно сказать: тогда многие из нас неправильно восприняли, что произошло. Надо было потихоньку Жанну спрятать и оставить народу символ. Но все так обрадовались, когда узнали, что она в Лотарингии, в Меце69… Первыми туда устремились братья д’Арк, потом испросили у капитана отпуска мы с Бертраном, за нами примчался д’Олон, ему тогда в 30-м удалось бежать от бургундов. Приехали в Мец и брат Жан. К концу 36-го мы были снова вместе.
Боже, какое это было счастье! Правда, радость омрачало отсутствие некоторых наших товарищей. С нами не было наших мальчишек герольдов, они погибли в Руане, не было и верного пажа Луи, его убили при попытке первого штурма Парижа в 30-м. Но всё равно — мы были опять вместе! Собрав отряд, Жанна предстала перед королём, она снова была готова стать флагом нации. И, да, она, конечно же, снова видела сны!
В январе 37-го Карл дал аудиенцию Жанне. В качестве бессменных телохранителей и друзей на встрече присутствовали и мы с Бертраном. Король тепло принял Жанну. Обнял, называл сестрой, предложил разделить трапезу. За столом случился разговор, смысл которого сводился к тому, что, несмотря на горячее желание Жанны продолжить борьбу, его величество не мог позволить ей этого.
«Мой король! — помню, отчаянно умоляла Жанна, — наш отряд, все мы полны сил… Готовы гнать эту сволочь за Пролив70, почему мы не можем внести посильный вклад в освобождении Франции?»
«Пойми, — отвечал ей король, — тебе нельзя воскресать! Ты не Иисус Христос, тебе это непозволительно. Кроме того, англичане сделали ещё один ход: теперь появилась некая Клод дез Армуаз, сбежавшая от мужа и объявившая себя Орлеанской Девой. Рано или поздно её поймают, образумят, она отречётся от имени… и отправится назад к мужу. А с тобой что делать? Ты — флаг! Ты — символ! Тебя вообще нельзя показывать людям. Плохо то, что тебя и так видело слишком много народа, это уже может внести смуту в головы французов!»
«А что ты прикажешь делать им?» — кивнув в нашу с Бертраном сторону, вопрошала Жанна.
«Им? Тебе надо исчезнуть! Желательно навсегда! А парни пусть тебя охраняют», — отвечал король.
«Ты не можешь мне запретить драться с англичанами! Ты знаешь, я не меньше твоего сделала для Победы!» — Жанна готова была расплакаться.
«Знаю, — соглашался король, — а потому даже не смей появляться на людях!»
«Но Шарль! — уже почти кричала Жанна, — мы крутые парни, если ты не можешь нас оставить здесь, зашли нас куда-нибудь!»
«Куда? — изумился король, а потом с усмешкой добавил: — Разве что освобождать „папашу“».
«Папашей» его величество называл герцога Орлеанского, тот после битвы под Азенкуром оказался в плену и уже к тому времени двадцать два года сидел в Лондонском Тауре.
— Я помню эту историю, — закивала мать-настоятельница.
— И как только король произнёс фразу про «освобождать папашу», над столом повисло молчание. А потом они заговорили разом. Всё складывалось, по их общему мнению, как нельзя лучше. И Жанну убирали с материка (кто бы её стал искать в Англии!), и она могла продолжить борьбу против захватчиков. А ещё она тогда пошутила: «Опять освобождать Орлеан». На том и порешили.
Жан допил вино.
— Следующие два года ушли на подготовку. Надо было выучить язык, освоить манеры йоменов71. Нас решили заслать как группу воинов-лучников, которые возвращаются домой по деревням. Конечно, Жанне предстояло стать парнем. Впрочем, носить мужской костюм ей было не впервой, а выглядела она… да вы сами видели. Усы с бородой не росли, так с кем не бывает? А этих ваших женских «неприятностей» у неё отродясь не было… — И, заметив удивлённо поднятые брови настоятельницы, де Новеломон добавил: — В этом она тоже видела свою избранность. Стрельбе из лука и манерам нас обучали пленные английские лучники. За что они подрядились и куда их потом дели — не знаю. Думаю, нет их в живых… Только мёртвые умеют по-настоящему молчать. Уже тогда мы сменили себе имена. Я стал Джоном. Жанну назвали Робином. Я назвал. Бертран взял имя Матч. Д’Олон, как любитель музыки, принял образ менестреля по имени Алан. Ну а брату Жану было суждено остаться монахом. Имя он себе взял странное — Тук. Почему Тук, не знаю. Братья д’Арк должны были обеспечивать связь с континентом, поэтому легенды у них менялись бы каждый раз. Остальной народ планировали вербовать уже на Острове, большая ставка делалась на шотландцев.
Высадились на побережье Англии в 39-м, поздней весной. Здесь тогда у вас свирепствовала чума. Наверное, помните чумной запрет на поцелуи? Вот тогда. Много народа из городов и деревень уходило в леса от чумы, а потом возвращалось обратно. Чехарда страшная, даже берега Пролива толком не охранялись. Осели в Севеноксе, в восьми лье, а точнее — в двадцати милях от Лондона. И не в столице, и, если нужно, можно быстро добраться туда. Да и от заразы подальше. Почти год потребовалось, чтобы завязать нужные знакомства. Устроить побег из Тауэра, как вы понимаете, матушка Елизавета, дело непростое. За последнюю сотню лет оттуда никто не сбегал. Оставалось лишь попытаться повторить побег Роже Мортимера72. Но для этого нужно было подкупить неподкупную охрану… Кто-то это должен был сделать, простые йомены вряд ли могли, требовались влиятельные люди, этих тоже нужно было подкупить, и опять же — не йоменам… В общем, работы хватало.
И когда уже вся цепочка была готова, герцога вдруг перевели из Тауэра неизвестно куда. А потом и вовсе выяснилось — Жан д’Арк привёз новость — герцога Орлеанского выкупил бургундский герцог Филипп73. Операция потеряла всякий смысл.
Жан предлагал вернуться, но Жанна отказалась, понимая, во Франции её уже никто не ждёт. Ко всему выяснилось: ввиду отсутствия предмета операции, финансирование её тоже прекращается. Последнюю оплату в размере сотни марок привёз пару месяцев спустя Пьер. На обратной дороге он был арестован в Нормандии в Руане, кто-то там опознал в нём брата Орлеанской Девы, лишь спустя год его выкупил всё тот же герцог Орлеанский, и больше в операции он не участвовал. Хотя раз помог мне…
Новеломон поднялся с табурета, прошёлся по комнате, постоял, глядя в окно, вернулся, сел и продолжил рассказ.
— Так весной 1440 года наша группа осталась без цели, без интереса короля… и без средств к существованию. И Робин (теперь уже Робин, с Жанной было покончено) предложил уйти в леса. «Мы не можем ничего сделать для Франции на континенте, будем копать яму врагу у него дома». И мы стали бандой разбойников. Неординарность Робина позволила банде не только просуществовать десять лет, но прославиться и заслужить всеобщую любовь. Хотя это-то вы сами знаете, мать-настоятельница.
А на третьем году нашего вольного существования Робину пришла мысль: подорвать силы англичан можно, устроив в стране междоусобицу, гражданскую войну. Поводов к общей драке было предостаточно. Мало того, что шла непрекращающаяся война с Шотландией74, так ещё никак не могла поладить правящая династия Ланкастеров со своими родственниками Йорками75. Об их взаимной «любви» вам, мать Елизавета, известно, наверное, куда больше, чем нам. Неумеренные аппетиты Ланкастеров довели всех до белого каления, а тут ещё постоянные поражения на континенте. Правда, в тот момент было заключено временное перемирие. Все устали: и французы, и англичане, и бургунды, и нормандцы.
Задумав операцию, Робин решил испросить разрешение у короля, и для этого послал меня. Так, в 44-м году, в октябре, я окольными путями прибыл в Париж.
Там меня, конечно, никто не ждал. Два месяца я пытался прорваться во дворец. В конце концов, мне удалось это сделать с помощью Пьера д’Арка и герцога Орлеанского. Карл принял меня благосклонно, но слушал невнимательно. Поинтересовался здоровьем «известной нам обоим особы», ни с того ни с сего посвятил меня второй раз в рыцари с завуалированной формулировкой — «в признание заслуг в наших войнах и прочем», видимо, забыл о моём дворянском происхождении — теперь я стал еще и «де Мец»: Жан де Новеломон де Мец. Вручил кошель с золотом в качестве наградных и напоследок шепнул: «Как известной особе будет угодно, так она пусть своё служение на пользу Франции и отправляет».
Робин принял это известие от меня как высочайшее соизволение на проведение операции. И на первом этапе он поставил перед нами задачу — стать доверенными людьми у йоменов, основы английского общества. Вот тогда и начались грабежи с последующей раздачей награбленного бедноте. Йомен — не бедняк, но лендлорду он сочувствовать точно не будет. Одновременно наш менестрель Алан — д’Олон — принялся писать баллады, которые уже в скором времени стали распевать во всех больших и малых тавернах. Пару раз мы попадались на пустяках, но успевали уйти, и, как правило, не оставляли своих парней в каталажках. Я и сам разок сел, да и Робин тоже. Но всё это шло нам только на пользу, популярность банды росла, у нас появилась куча подражателей. Тут тебе и Робин из Локсли, тут и Rob in Hood, и Робин Гудфелоу… Джоны были везде — «Малыши» и «Малютки», а наш монах Тук как-то насчитал целую дюжину тёзок. Популярность играла на руку — нас было трудно поймать.
— А я чувствую… Рассказывают иногда какие-то истории, но понимаю: нет… это не мои мальчики. Мои бы ни за что такого не сделали: все эти привязанные к дереву епископы, все эти свадьбы… Но в турнире лучников в Ноттингеме вы всё же участвовали! — настоятельница задумалась на мгновение и процитировала:
Хорошо-то как, а! Это Алан сочинил?
— Он, — улыбнулся Жан. — Участвовали мы в турнире, да. Я не смог отговорить Робина. Он как узнал — глаза загорелись. Стрелок-то знатный. А потом выяснилось, шериф так нас заманить хотел, ну и ликвидировать нашу шайку. Так бы и получилось, если бы мы вовремя не скрылись. Но я уговорил Робина не подсылать выигранную стрелу шерифу. Чего дразнить гусей? Так что Алан в балладе врёт. Он вообще много выдумывает в своих балладах: зимами скучно, вот и развлекается.
— А где зимовали?
— Первые несколько лет скрывались по глухим деревням, а потом — когда стали сотрудничать с шотландскими… скажем так, «коллегами», — зимовали в Эдинбурге.
— Джек Кэд, как понимаю, оттуда?
— Да, Джеймс МакКей. С ним мы стали сотрудничать в 48-м.
— Как началось восстание?
— Восстание мы начали ещё в начале мая. Кэд поднял его против крупных лендлордов, правивших от имени короля Генриха. Там, где всё началось, — в Кенте — у Кэда оказалось много сторонников даже среди дворян. Они поддерживали герцога Йоркского. А народ организовали мы. Пять тысяч йоменов и крестьян. Кэд сам не смог бы выставить столько людей, но среди бедноты прошёл слух, что Кэда поддержал Робин Гуд. Поэтому уже 3 июля мы овладели Лондоном. Тут-то Робина и ранили… Это второй раз, когда он попал под арбалетный болт. Первый — под Орлеаном. Тогда всё закончилось лёгкой контузией. Доспехи спасли. А в этот раз…
— В этот раз… А в этот раз восстание разгромлено и Робин мёртв.
— Разгромлено… Йорки предали нас! Они испугались народа и не выступили, когда было всё готово. Мы ждали их. А 5-го нас разбили, и началась «жатва голов», я еле успел скрыться. Но всё равно мы помогли нашим в Нормандии!
— Не поняла вас… — подалась вперёд мать Елизавета.
— Английскому экспедиционному корпусу нужна была помощь в Нормандии. Особенно после боёв, которые велись в конце апреля под Форменьи77, а восстание не позволило прислать туда подмогу. И наши, как дошли слухи из-за Пролива, зацепились на севере Франции. Думаю — войне конец!
— Жанна выполнила свой долг. — Настоятельница задумчиво постучала пальцами по столу. — А скажите, Жан или Джон, всё-таки как божья посланница превратилась в главаря разбойничьей банды?.. Согласитесь, это… разные роли.
— Жанна не рассказывала, что с ней происходило в застенках Руана. Но вернувшись оттуда, она сильно изменилась. Новая Жанна никогда бы не пощадила пленных англичан после взятия бастиона Сен-Лу. Там, в застенках, я думаю, и родился главарь шайки Робин Гуд.
Жан налил себе вина, покрутил бокал и выпил.
— Матушка Елизавета, я могу рассчитывать на вашу помощь? Я спрашиваю так потому… вы англичанка.
— Во-первых, я Христова невеста, во-вторых — ирландка, и должно быть, знаете, ирландцы — совсем не англичане. И ещё раз скажу — я не люблю Ланкастеров. А то, что заканчивается проклятая война… Какие у меня могут быть претензии к вам? Спрашивайте, что нужно, постараюсь помочь.
— Нужно привести себя в порядок, помыться… переодеться. Потом — хотел бы проститься с… Робином и покинуть вас. И ещё… Могли бы вы выделить пару свежих лошадей? На побережье меня ждут Алан и Матч. Мы возвращаемся.
— Хорошо, сэр рыцарь, вам приготовят свежих лошадей. А пока провожу вас в гостевые комнаты. Сторож принесёт воды и выдаст чистый костюм йомена. Потом мы сходим и попрощаемся с Жанной. — Настоятельница встала и жестом пригласила Жана за собой. Подходя к комнатам, она задумчиво произнесла: — Действительно, невероятная история. Я запишу её, но, как и обещала, сохраню в тайне. Может быть, когда-нибудь текст найдут и прочитают. Хотя, вряд ли в него поверят… Я бы не поверила.
Спустя два часа, когда все дела были окончены, настоятельница и Жан де Новеломон прощались у ворот монастыря. Жан, держа за поводья лошадей, кланялся, а мать Елизавета вручила ему кошель с деньгами.
Уже когда рыцарь сел в седло, она вдруг спросила:
— Скажите, Жан, почему «Робин»? Почему «малиновка78»? Почему вы её так назвали?
— Малиновка. Зорянка. Красивая и весёлая птичка. Рано встаёт и будит песенкой весь лес. Жанна разбудила Францию…
***
— Они выполнили свою миссию, Ваше Высокопреосвященство. — Мать настоятельница стояла возле окна и пыталась с руки кормить синицу. — Я помогала им как могла. Надеюсь, я сделала всё правильно?
Человек, к которому она обращалась, сидел, положив бледные старческие руки на стол. Одет он был в чёрную сутану, голова покрыта капюшоном.
— Вы всё верно делали, сестра Елизавета. Всё верно. Франции нужно заканчивать эту войну… У неё в истории особая миссия, важная для всего мира. Всё правильно…
***
Битва при Форменьи действительно стала последним крупным сражением в истории Столетней войны. Сама война была окончена через три года, в 1453-м, победой французов при Кастийоне79 и десантом в Бордо. Карл Седьмой в полной мере воспользовался тем патриотическим настроем французского народа, который был возбуждён образом Орлеанской Девы.
Поражение в Столетней войне, неразумная политика, проводимая Ланкастерами, противостояние сторонников Ланкастеров и приверженцев Йорков в 1455 году привели к гражданской войне в Англии — «войне Алой и Белой розы», — которая продлилась тридцать лет и закончилась практически полным уничтожением представителей обеих династий и восшествием на престол дальнего родственника Ланкастеров — Генриха Тюдора. В последней решающей битве будущий король кричал: «Щадите простолюдинов, бейте знать!», тридцать лет гражданской войны не прошли даром: положение с народонаселением на Острове было плачевным, Англия обезлюдела.
Карл же Седьмой в 1451 году, сразу после полного освобождении Нормандии, не дожидаясь окончания войны, велел собрать все документы, относящиеся к процессу над Жанной, и разобраться с законностью вынесенного приговора. Следствие изучило документы, опросило оставшихся в живых свидетелей и единодушно пришло к выводу: в ходе суда над Жанной д’Арк допускались грубейшие нарушения законности.
В 1455 году папа Калист III повелел провести новый процесс. Суд заседал в Париже, Руане, Орлеане, было опрошено более ста свидетелей, и 7 июля 1456 года прилюдно был зачитан вердикт: первый процесс объявлен недействительным, ибо каждый пункт обвинения опровергался показаниями свидетелей. Доброе имя Жанны было восстановлено. На процессе в качестве свидетелей заслушали французских дворян, сподвижников Жанны: рыцарей Жана де Новеломона де Мец и Бертрана де Пуланжи.
В 1909 году папа Пий X провозгласил Жанну блаженной, а 16 мая 1920-го папа Бенедикт XV канонизировал её (День памяти — 30 мая).
Сегодня практически в каждой католической церкви Франции есть статуя святой Жанны д’Арк — в мужском костюме, с мечом в руке.
А в Англии в Ноттингеме стоит памятник знаменитому разбойнику Робину Гуду с луком в руке.
Сравнить бы их, может они похожи?
Что же касается исторической миссии Франции, то в 1789 году произошла Великая французская революция — первая в череде социальных революций следующих двух веков… завершённая Великой Октябрьской революцией в России. Обе они в корне изменили судьбу всего человечества. Чем это закончится, пока не знает никто. Россия до сих пор на распутье…
Красная Шапочка
Представим зал феодального судебного заседания: в центре большое кресло, по бокам крепкие стулья членов суда, табурет для секретаря, две скамейки для адвокатов. В кресле главный судья — граф Трампампамский, Жан Мари Кюри де Трам-Пам-Пам. Его сиятельство ещё совсем нестарый мужчина с аристократическим утончённым капризным лицом. Одет граф по тогдашней семнадцатого века французской моде — в роскошные одежды испанского гранда. Его сиятельство разбирает дела вассалов на вверенных ему королём ленных землях (прямая обязанность рачительного феодала). Вокруг судьи, товарищи судей, адвокаты — все в мантиях. Зал заполнен слугами и простолюдинами, они толпятся в задней части зала. Секретарь, высокий худой брюнет в чёрной судейской же мантии, зачитывает дела. Прислушаемся к нему80:
— …юного драматического поэта. Тяжба возникла из-за одной мертворождённой комедии: оба от неё отказываются, каждый утверждает, что это не он написал, а другой.
Граф, махнув платком:
— Обе стороны правы. Рассмотрению не подлежит. Буде же они напишут вдвоём ещё одно произведение, то, чтобы на него обратили внимание свыше, пусть вельможа поставит под ним своё имя, а поэт вложит в него свой талант.
Присутствующие одобрительно галдят.
Дождавшись тишины, секретарь продолжает читать:
— Андре Петруччио, хлебопашец, возбуждает дело против местного сборщика податей. Истец обвиняет ответчика в незаконном обложении налогом.
Их сиятельство, слегка зевнув, расслабленно сообщает:
— Это дело не входит в круг моего ведения. Я принесу больше пользы моим вассалам, защищая их интересы перед королем. Дальше.
— Следующее дело: непреднамеренное убийство пастушьей собаки…
— Да вы что тут, совсем с ума посходили?! Я ещё должен разбирать дело об убийстве какой-то шавки?
— Ваше сиятельство, — наклонившись, шепчет секретарь, — мы не стали бы беспокоить вас по столь незначительному поводу, но ход делу дал служитель Святой Инквизиции, францисканский монах, святой отец Доминик.
— Почему францисканский монах Доминик? Был же доминиканский монах, святой отец Франциск?
— Так точно, у синьора графа прекрасная память! Но святого отца Франциска недавно отозвали в Рим за нерадение к обязанностям и прислали святого отца Доминика. — И вздохнув, секретарь добавил: — Вот он и копает, чтоб провалиться ему!
Из-за угла выступил невысокий человек в потёртой и залатанной сутане, голову его покрывал капюшон. Человек слегка поклонился.
— Приветствую Святую Инквизицию в вашем лице, святой отец Доминик. Работы для вашей святой консистории на нашей земле не много. Надеюсь, мы поймём друг друга. — И, обращаясь к секретарю, уже громко: — Так в чём суть дела, чем так оно заинтересовало уважаемую Инквизицию?
Надо сказать, граф сильно недолюбливал этих ищеек и палачей в чёрных сутанах, но его сиятельство был вхож ко двору его величества, и не было никакого резона портить отношения с инквизиторами, коих, как известно, король до некоторой степени поддерживал. И граф приготовился слушать.
— Беда в том, ваше сиятельство, что собака была чёрной.
«Чтоб их всех черти забрали! — поморщился граф. — Теперь эти псы Господни так просто не отвяжутся».
— Есть ли свидетели дела?
— Так точно, ваше сиятельство, юная особа. Жанна, известная так же по прозвищу Красная Шапочка.
— Странное прозвище…
— Ваше сиятельство, особа, несмотря на юный возраст, ей всего пятнадцать, весьма благосклонна к мужескому полу… — смущённо сообщил секретарь, — и при встрече с молодыми людьми она всегда их спрашивает: «Синьор, а мы поиграем с вами в красную шапочку?» — В зале кто-то засмеялся. — Что сие означает, ваше сиятельство, мне неведомо… — Секретарь совсем засмущался, закашлялся, а, прокашлявшись, промямлил: — Позволите пригласить свидетеля, ваше сиятельство?
— Конечно-конечно, зовите! Интересно будет взглянуть на это чудо. В пятнадцать лет живой интерес к мужчинам… Однако.
— В суд вызывается свидетель Жанна по прозвищу Красная Шапочка! — прокричал судебный пристав-мордоворот.
В зал вошла приятная во всех отношениях светловолосая молодая особа. Выглядела она несколько старше своих пятнадцати лет, была замечательно сложена, имела большие голубые глаза, вздёрнутый носик и яркие чувственные губы. Девушка смело оглядела суд, остановила взгляд на графе и сделала книксен, мелькнув прелестной босой ножкой.
«Ах, какова проказница! И этакую красоту отдать Инквизиции? Нет уж, дудки, глодайте кости, псы Господни! А эдакую красоту мы оставим себе!»
— Добрый день, прекрасное дитя! — ласково произнёс граф, улыбаясь и щурясь, как кот на сметану.
— Здравствуйте, ваше сиятельство! — улыбкой на улыбку ответила девушка.
— Ты, конечно же, знаешь, что в суде нужно говорить правду, только правду и ничего кроме правды?
— Да, ваше сиятельство!
— Клянёшься ли ты говорить правду?
— Христом Богом клянусь! — девушка размашисто перекрестилась.
— Приступайте к допросу, господа, — предложил граф судейским.
— Девица Жанна, — начал окружной судья. — Третьего дня ты оказалась свидетельницей убийства пастушьей собаки по кличке Жульбер. Расскажи подробно нам, как это произошло.
Жанна сосредоточилась, нахмурила чистый лобик и начала:
— Дело было так. Накануне вечером соседский сын Марсель пригласил меня на сеновал поиграть с красной шапочкой…
— Позволь прервать тебя, дитя моё. Что ты имеешь в виду, когда говоришь «поиграть с красной шапочкой»? — поинтересовался граф, и все присутствующие в зале, кроме святого отца, покраснели.
— Это такая игра, ваше сиятельство! Меня обычно приглашают в амбар или на сеновал, я захожу…
— …Позвольте мне прервать девицу, синьор граф! — остановив категоричным жестом руки повествование Жанны, вмешался судейский секретарь. — То, что свидетельница собирается описать, — совершенно непристойно. И крайне неудобно было бы всё это выслушивать в суде, тем более в присутствии представителя Святой Инквизиции, отца Доминика. — Говоря это, секретарь тянул шейный платок, воздуха ему не хватало.
— Да-да, конечно! Конечно! Дитя не ведает, что творит… что творит и что говорит, святой отец Доминик. Думаю, что мы все всё поняли. Я так понимаю, — обратился его сиятельство к девушке, — в повествовании будет ещё не раз упоминаться эта замечательная игра? Так ведь, дитя моё?
— Да, синьор граф, вы правы, — сказала девушка, потупив глазки.
— Давай, моя красавица, в дальнейшем ты будешь заменять название своей этой интересной игры словами, м-м-м… ну, допустим, «познакомиться поближе». Хорошо, дитя моё?
— Конечно, ваше сиятельство! Позволите продолжить?
— Продолжай, солнышко.
— И вот, мы с Марселем несколько раз… познакомились поближе, правильно я говорю, синьор граф? — И, дождавшись одобрительного кивка, продолжила: — А когда вернулась домой после первых петухов, мать меня отлупила и долго бранилась, а я убежала в коровник и проплакала всю оставшуюся ночь. А наутро мать отправила меня к бабке, там, она сказала, на заимке одни деды и нет этих молодых кобелей. Поживи-ка, сказала она, там с недельку и остынь, заодно отнесёшь бабке бутыль вина, пусть старая похмелится, а то, небось, как обычно, подыхает со вчерашнего. Я обрадовалась, потому что люблю свою бабушку, она никогда меня не порет и даже не ругается на меня. Она всё время говорит моей маме: «Чё ты докопалась до девчонки, сама была шлюха, нагуляла, вот теперь расти, что получилось!» А что получилось? Синьор граф, ваше сиятельство, посмотрите, какая я красивая! И ноги у меня красивые, — Жанна, задрала юбку выше колен, зал охнул, а граф заулыбался ещё шире. — И здесь у меня… — девушка собралась стянуть с плеча рубашку.
— Достаточно! Не отвлекайся, свидетельница Жанна! — прервал стриптиз судейский секретарь. — Ближе к теме.
— А… Ага… Ну, в общем, я взяла бутыль вина, лепёшку и пошла на заимку к бабушке. Погода была замечательная, светило солнышко, пели птички, летали бабочки, стрекозки. Я шла через лес и собирала малину…
Жанна не только рассказала, но даже талантливо разыграла сценку своего путешествия через лес. При этом она так увлеклась, что ещё и спела известную песенку:
Увлечённый зал пританцовывал и подпевал.
— А потом я встретила двух братьев, сыновей дровосека — Жака и Жана, — продолжила рассказ девушка, — и они предложили мне показать малинник. А я отказалась, сказав, что малины я уже сегодня обожралась, а если они хотят поиграть, ой… познакомиться со мной поближе и выпить вина, то тогда, предложила я, пойдём к бабушке. Жак спросил, а не будет ли ругаться бабушка, я сказала, а чего она будет ругаться, мы же ей нальем вина, и она уснёт, старая.
Ну вот…
Мы пришли к бабушке, выпили вина, бабушка уснула, и мы с братьями… познакомились несколько раз поближе, а потом стали играть в игру «У кого больше». Вы знаете, синьор граф, такую забавную игру? Нет?! Сейчас я тогда расскажу…
Секретарь суда собрался было опять прервать девчонку, но граф только безнадёжно махнул рукой, на глазах у него уже давно выступили слёзы, и он еле сдерживал себя, чтобы не умереть от смеха прямо в зале суда.
— Например, я спрашиваю Жака, — продолжила Жанна, ободрённая такой поддержкой графа, — «А почему у тебя такой большой нос?» (А у него и правда такой огромный горбатый носяра… Да и у братца его тоже). А он мне отвечает: «Это чтобы тебя щекотать этим носом за ушком!» — и щекочет за ушком своим носищем. А потом я спрашиваю Жана: «А почему у тебя такой большой рот?» А он отвечает: «Это чтобы тебя крепче целовать!» — и целует меня… И так продолжается пока не доходим до самого интересного, когда я спрашиваю, например, Жана: «Жан, а почему у тебя такой большой…»
— Свидетельница, прошу не вдаваться в ненужные подробности! Рассказывайте только по существу! — всё-таки не выдержал секретарь суда.
— Ах, да… по существу, — Жанна снова наморщила лоб. — А по существу у нас кончилось вино! И парни собрались сходить в село и принести ещё. А пока они ходят, я решила немного поспать, потому что я устала играть в разные игры. И уснула… Проснулась от возбуждённых криков Жана и Жака. Когда я надела платье и слезла с сеновала, увидела, что они что-то притащили в большом мешке. Заметив меня, они начали орать и размахивать руками, рассказывая, что на обратной дороге повстречали огромного чёрного волка и убили его. Они хвастались, какие они сильные, говорили, что спасли всю округу от страшного волка, а потом вытряхнули из мешка бедного дохлого Жульбера. Я им сразу сказала, что они — дураки! Что это не волк, а собака. Жак расхохотался и стал говорить, что я сама дура, что ничего не понимаю в волках и что вообще мне надо заткнуться. Я сказала, что, может быть, я ничего не понимаю в волках и, может быть, я дура, но на волков ошейники не надевают. И только тут эти два придурка заметили ошейник. Жак сказал: «Писец! (ой, простите, синьор граф!) Конец нам, Жан! Отец нас убьёт». «Нет, — ответил Жан, — сначала нас убьёт пастух». А я сказала, что дело сделано и, конечно, Жульбера жаль, но нужно прятать труп. Мы кинулись искать лопату, чтобы закопать, но у бабушки лопаты не нашлось — наверное, пропила, старая. И тогда Жан предложил разжечь большой костёр, разрезать труп и сжечь его. Костёр разожгли и только начали разделывать труп, как примчался пастух, а с ним святой отец Доминик. Они оба увидали дым и прибежали узнать, не горит ли чего? А тут эти два балбеса достают кишки Жульбера и бросают их в костер… Вот, собственно, и всё. Потом святой отец побежал за солдатами, они пришли и арестовали Жана и Жака. Ваше сия-а-а-ательство, не будьте строгими к этим болванам. Они просто глупые мальчишки. Они были пьяные и хотели казаться героями. Хотели понравиться мне… Ва-а-а-аше сия-а-а-ательство…
Граф сидел, опустив голову, и безмолвно трясся, махая при этом своим надушенным платком секретарю, дескать, продолжайте, продолжайте, ведите заседание.
— Так, свидетельница… — в дело вступил адвокат. — Здесь записано, что обвиняемые, Жак и Жан, не сразу признали свою вину, а упорствовали и говорили, что они спасали вас и вашу бабушку. Так ли это?
— Да, ваша честь. Они говорили, что спасли нас от волка, который нас сожрал. Что они вовремя пришли, разрезали брюхо волку и спасли нас.
— Это им самим такое пришло в голову?
— Нет, ну что вы! Это моя бабушка проснулась и с похмела стала гонять пришедших солдат, крича на них, чтобы они оставили детей в покое, потому что дети — герои и спасли от волка её и её внучку, то есть меня. А Жан с Жаком тут же подхватили эту глупость… Потом, когда проспались, они отказались от своих слов и признались, что нечаянно убили Жульбера… Ну чего вы ржёте?! — резко обернувшись к залу, зло выкрикнула Жанна. — Ваше сиятельство, чего они хохочут? Жалко Жульбера… И дурачков этих жалко.
— Мне кажется, синьор граф, этот хохот в зале совершенно неуместен… — зловеще прошелестел, выступая из угла, святой отец Доминик. — В преступлении сём я не вижу ничего смешного. Говорить долго я не буду, просто хочу отметить несколько фактов, которые, как мне кажется, ускользнули от высокого суда, а именно: умерщвление и расчленение чёрного пса, чёрного! Совокупление над трупом! Ритуальное принесение кровавой огненной жертвы! Что это, как не поклонение сатане, хочу спросить я? Что?! А может, они ещё и лютеране?!! — выбросил руку с указующим перстом инквизитор.
Зал при слове «лютеране» мгновенно сжался, а бедная Жанна, побледнев как полотно, в запале выкрикнула:
— Вы, святой отец, сейчас с кем разговаривали?! Какое ещё со-во-куп-ле-ние? Какое ри-ту-аль-ное при-но-ше-ни-е? И почему это мы лютеране, зачем вы нас так нехорошо обзываете? Мы честные католики, каждое воскресенье ходим в церковь! А после того случая мы все исповедовались — и я… и мама… и бабушка… и Жак с Жаном… А ещё я хотела заказать молебен об убиенном Жульбере, но священник мне…
— Умкнись, блудница! Гореть тебе в аду! И всем вам… в селе вашем… — начал, подвывая, набирать обороты инквизитор, — горе-е-е-е-еть!..
— Вы бы успокоились, святой отец, — прервал анафематствования монаха граф. Его сиятельство внимательно разглядывал свои ухоженные ногти. — Что-то вы сильно разошлись… Да и много на себя берёте. «Гореть в аду…» Сейчас, слава Богу, просвещённый семнадцатый век на дворе, а не четырнадцатый и даже не пятнадцатый. Семнадцатый! Я хорошо помню, что предыдущий наш уважаемый инквизитор, монах уважаемого доминиканского ордена, святой отец Франциск, тесно общался с деревенскими девчонками и не чурался вина, но имел при этом нрав добрый и лёгкий. А вам что?.. Или наши девушки не глянулись?
Граф хорошо понимал, что рискует, сильно рискует, идя против представителя Инквизиции, но он также понимал, что время святой консистории истекает, как, впрочем, и его тоже.
— Потворствуете!!! — затрясся монах, указуя пальцем на графа.
— Прекратите истерику! Лучше займитесь поиском лютеранской ереси в городе. И не суйте свой нос в мои владения! У меня, знаете ли… обычные простые христиане. Добрые католики. Немного глупые, как видите… Но добрые! Так что у меня лютеран быть здесь не может. И довольно об этом! Секретарь, ведите этих молодых балбесов…
— Ввести обвиняемых! — проорал судебный пристав.
В сопровождении трёх солдат в зал вошли два молодых смуглых черноволосых, кудрявых и носатых парня, по возрасту — погодки. Парни имели вид унылый, смотрели исподлобья, рыская глазами по залу и ища поддержки.
«Мавр, что ли, спал с их матерью… — разглядывал обвиняемых граф. — Лесник-то вроде не чернявый. Куда катится Франция… Скоро вообще не увидим галльской крови. Но ведь мальчишки же совсем. Какая к чёрту Инквизиция? Да-а-а, надо спасать полудурков».
— Признаёте ли вы свою вину, полудурки?
— Мы, ваше сиятельство, — зашмыгали здоровенными носами пацаны, — мы… синьор граф… чтобы ещё… да ни в жисть… Лучше выпорите нас, синьор граф, мы верные католики, мы же щенка купили, пастух на нас не в обиде, ваше сиятельство, не надо инквизиции, — бормотали и хлюпали братья.
— Я вас спрашиваю ещё раз, болваны! — повысил голос граф, — Вы признаёте свою вину? Отвечать только «да» или «нет»? Ну, дуралеи!
— Да, ваше сиятельство, признаём, ваше сиятельство… — забормотали братья.
— Раскаиваетесь?
— Да, мы уж так раскаиваемся… — рухнули братья на колени. — Мы уж так раскаиваемся, мы щенка купили уже, синьор граф! Святой отец, мы же католики… Кто же виноват, что пёс был чёрный? — Мальчишки поползли в сторону отца Доминика.
— Не, ну правда, ну погуляли мальчишки, ну бывает… Ну кто же виноват? — бубнил зал. — Не человек же, собака.
— Тишина в зале! — стукнул молотком судейский секретарь. — Ваше сиятельство, вроде бы всё ясно? Будем оглашать приговор?
— Да. Чего тут разбираться… — Граф нацепил очки, заглянул в записи, высморкался и затараторил, зачитывая: — Рассмотрев дело о непреднамеренном убийстве пастушьей собаки… сыновьями дровосека Жаном и Жаком, мы пришли к выводу… убийство действительно было совершено не-пред-на-ме-рен-но! И никаких тяжких последствий за собой не повлекло! А потому, учитывая полное и чистосердечное раскаяние обвиняемых, постановляем: сыновей дровосека Жана и Жака признать виновными…
Зал недоумённо загудел.
— Признать виновными! — повысил голос граф, — и приговорить, — граф сделал паузу, — к выплате пяти денье пастуху в качестве компенсации за убитую собаку, а сверх того обязать отработать пять дней без оплаты на лесных вырубках наших владений. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит! Судебные издержки в размере двух су зачислить на счёт Святой Инквизиции.
— Всего пять денье!.. — изумился кто-то после минутного шока. И зал взорвался:
— Слава нашему благородному графу! Слава! Ура-а-а! Графу — ура-а-а! Молодец их сиятельство!
— Потворствуете! — зашипел очнувшийся монах. — Потворствуете!!! Я этого так не оставлю! Издержки на Инквизицию!..
— Угомонитесь, говорю вам, святой отец. Издержки вы оплатите из той суммы, которую я вам перечислю в качестве ежемесячного содержания Инквизиции в моих владениях, не обеднеете… В моих деревнях больше ересь не ищите, не надо. Народ, я вам повторяю, у меня простой. Вы же сами видите, чистые души, простые помыслы, простые нравы… Простые, говорю вам, нравы! Вон, — его сиятельство ткнул пальцем в сторону Жанны, — девушка так переживала за убиенную собачку, что даже хотела заказать молебен об упокоении бедного Жульбера. Какой к псам сатанизм? Я так и папскому нунцию при встрече скажу. Так что засим и окончим. Секретарь! Секретарь, проводите девушку ко мне в замок, по программе защиты свидетелей… Да и горничных у меня что-то маловато… Пойдёшь ко мне в горничные, дитя моё? — привставая с кресла, обратился граф к Жанне.
— А мамка не заругает? — испуганно оглядываясь по сторонам, засуетилась Жанна.
— Не заругает мамка. Не заругает… Секретарь, уведомите родителей. И скажите, достойного жениха отыщем. — И Жанне потихоньку: — Приходи ко мне в кабинет нынче попозже, в игры разные развивающие поиграем… Придёшь?
Девушка зарделась, опустила голубенькие глазки, присела в книксене и прошептала:
— Как будет угодно вашему сиятельству…
— Угодно мне будет, угодно, красота ненаглядная. Ну, беги, пострел! Беги… Секретарь, а скажи, кто это всё строчит у нас на адвокатском месте? Мне знакомо его лицо, а вспомнить не могу…
— Ваше сиятельство, это парижский адвокат. Он обычно бывает приглашён. Но что-то давно его не было видно, последний раз присутствовал на тяжбе по разделу имущества умершего мельника. Помните, синьор граф, там ещё смешной казус был: младшему в качестве наследства сумасшедший папаша кота оставил?
— А, да-да-да! Забавный был случай… Попроси его показать свои записи, принеси мне их сегодня вечером, почитаю. Надеюсь, он не будет возражать. — И, махнув рукой судебному приставу, вышел из зала.
— Встать, суд идёт! — заорал пристав, закатив глаза, и следом незамедлительно начал выталкивать из присутствия толпу.
Вечером его сиятельство граф сидел в кресле в своей библиотеке и парил ноги. Одет он был в толстый шёлковый халат, а на столе перед графом под горящей свечой лежали тонкие листы бумаги, исписанные красивым размашистым почерком. «Отличником, наверное, был, — граф, щурясь, рассматривал буквы. — Какой-нибудь парижский колледж закончил. Из какой-нибудь, наверное, судейской семьи». 81
— Ну-с, — цепляя на нос модные очки, проговорил вслух его сиятельство, — чего там написал наш адвокат… — И углубился в чтение:
Жила-была маленькая девочка. Мать любила её без памяти, а бабушка ещё больше. Ко дню рождения внучки подарила ей бабушка красную шапочку. С тех пор девочка всюду в ней ходила. Соседи так про неё и говорили:
— Вот Красная Шапочка идёт!
Как-то раз испекла мама пирожок и сказала дочке:
— Сходи-ка, Красная Шапочка, к бабушке, снеси ей пирожок и горшочек масла да узнай, здорова ли она?
Граф хлопнул себя ладонью по лбу: «Боже! Как же я мог забыть этого молодого человека? Он же пару месяцев назад в Париже представлял свои новые сказки. Кажется, он читал что-то про бедную девушку, которая потеряла серебряный?.. нет! хрустальный башмачок на королевском балу».
— Как же его звали? Звали… звали… — мурлыкал про себя граф. — А звали его Перро! Точно — Карл Перро! Изрядный писатель сей господин адвокат, изрядный! — и продолжил чтение.
Собралась Красная Шапочка и пошла к бабушке. Идёт она лесом, а навстречу ей — серый Волк.
— Куда ты идёшь, Красная Шапочка? — спрашивает Волк.
— Иду к бабушке и несу ей пирожок и горшочек масла…
— Ага, масла!.. — расхохотался граф, вспоминая рассказ Жанны, — и пи-ро-жок… У-мо-рил! — хохотал, вытирая слёзы под очками, его сиятельство. — Со-о-овсем уморил…
Но, успокоившись, серьёзно подытожил:
— Сказочник.
Тристан и Изольда
Яркое летнее утро. Солнечный луч прокрался в спальню королевы Камелота и разбился зайчиками, отразившись в зеркалах, в кольцах, в серьгах, в цветных стеклянных баночках и безделушках Жиневеры.
— Ваше величество, просыпайтесь! Вы просили разбудить! Ну просыпайтесь же… — Служанка королевы, красавица Грета, нещадно тормошит хозяйку. — Ну какая же вы соня!
— Перестань! Перестань, противная девчонка! — Королева тянется под горностаевой накидкой, припоминая, что же ей такое снилось, пока мерзавка Грета не перебила сон. Что-то приятное… Может, Ланс?! Нет, не вспомнить…
— Противная девчонка, чего тебе надо? — не открывая глаз, ворчит королева.
— Вы забыли? Вчера просили разбудить пораньше. И сегодня же праздник, ваше величество! Лугнасад82!
Королева открывает глаза и насмешливо смотрит на Грету:
— Первый раз этот праздник встречаешь?
— Не первый… — девушка стремительно краснеет.
— А-а-а-а, Перт всё-таки тебя позвал замуж… Временно?
— Ну и пусть! Пусть временно! Мы попробуем! А потом, может…
Королеву всегда удивлял этот странный обычай кельтского народа: на праздник первого урожая, 1 августа, жениться и выходить замуж на пробу, на один год. Христианские священники, понятное дело, этого не одобряли и боролись с предрассудками как могли, поэтому освящали такие браки только друидские колдуны и жрецы. Но народу было всё равно, народу обычай нравился!
Королева вздыхает и велит подавать умываться.
«Да-а-а… — Из полированного серебра на Жиневеру смотрит лицо взрослой женщины. — Сколько же лет прошло, как Ланс пропал? Тринадцать? Четырнадцать?.. Четырнадцать…» Четырнадцать лет назад она была молодой капризной дурочкой. А теперь? А теперь она — старая капризная дура. Жиневера показывает зеркалу язык. Что сказал бы Ланс, увидев её морщинистый лоб? Ах, Ланс-Ланс, дались тебе эти ураганы и драконы…
— …И Перт мне говорит, жить будем пока у меня, — не переставая щебечет Грета. — У меня, говорит, места больше. Только мать и двое братьев. А у тебя, говорит, и мать, и отец, и три сестры. А я ему…
— Что делает его величество?
Отношения с королём у Жиневеры, мягко говоря, сложились странные. Они так и не смогли стать друг другу настоящими супругами. Сначала Жиневера была молодой и глупой, Артур её взял в жёны пятнадцатилетней сиротой. Да и взял только, чтобы защитить от нападок алчных и завистливых соседей. Берёг Артур её как дочь своего друга. Берёг. Потом она отчаянно влюбилась в Ланса, и король сквозь пальцы смотрел на их романтические отношения. Ничего там ровным счётом не было, кроме ахов-вздохов и нескольких поцелуев, несмотря на всю болтовню, что не затихает уже пятнадцать лет. А потом… Потом, когда пропал Ланс, Жиневера хотела стать Артуру настоящей женой и, может быть, даже родить ему сына или дочь, но не стала… Не заладилось. Слишком была велика разница в возрасте, что ли? Так и спали порознь. Говорили, у Артура иногда появлялись женщины, но Жиневера делала вид, что не замечает. Не смогла стать полноценной женой, чего уж за руки хватать? Но, если не обращать внимания на постель, отношения у королевы с Артуром оставались хорошими, несмотря на все происки рыцарей Круглого стола. Никогда королева не нравилась им. Никогда! Лишь Персифаль, старый добрый Персифаль неизменно был приветлив со своей королевой. Да ещё Мерлин, по ему одному ведомым причинам, иногда вступается за неё, беря под защиту. Но особо тяжело складывались отношения с сыном Артура — Мордредом. Сказывалось то, что мать его, Моргана, дальняя родственница короля и когда-то его любовница, всеми фибрами своей тёмной души (колдунья же!) ненавидела Жиневеру. Наверное, как более успешную соперницу. А какая она соперница?! Прошла молодость… Прошла!
— …А мне подруга говорит… — не умолкает Грета.
— Так что делает его величество?!
— Их величество король Артур в зале Круглого стола. Они с утра заседают с рыцарями. Сегодня же день принятия законов… — Девушка подаёт черепаховый гребень.
Королева никому не доверяла свои роскошные рыжие волосы. Когда-то давно матушка предостерегла: расчёсыванием можно навести колдовство и сгубить красоту. Жиневера распускает завязанные хвостом волосы и начинает их тщательно расчёсывать.
«Целый год мы думаем, смотрим, ничего не делаем, будто у нас парализована воля, будто мы даже пошевелиться не можем, а потом в Лугнасад нужно сразу всё порешать… Выйти замуж, жениться, принять законы…» — Жиневера раздражалась всё сильнее.
— К ярмарке приготовились?
— Да-а-а-а, — Грета смешно округляет глаза. — Новые платья пошили… Парни рубахи… Сегодня же танцы будут! Перт сегодня…
— Да я тебя не про Перта спрашиваю, бестолочь ты такая!
— А… а… а про что, моя королева?.. — девушка бледнеет, вот-вот готова расплакаться, она искренне не понимает, о чём можно ещё спрашивать, если не о Перте и свадьбе с ним?
«Ну вот, зря обидела девчонку».
— Ладно… Не обижайся, — Жиневера примирительно притягивает Грету, обнимает и гладит по спине. Девочка совсем не виновата, что молода и красива.
— Жрецы когда вернутся? Когда они уже всех там вас переженят?
— Они поехали просить силу у Первого Снопа83, а приедут… нужно скотине силу передать, чтобы, ягнята-телята рождались… а потом товары на ярмарке нужно обойти, проверить, нет ли колдовства, тьфу-тьфу-тьфу… а ещё… — как ни в чём не бывало, отстранившись от королевы, Грета продолжает тараторить, — а ещё…
«Счастливая, — Жиневера с грустью смотрит на служанку. — Глупая, но молодая и счастливая… Господи, ну почему всё так быстро прошло?!»
***
— …Господа рыцари! — Король пытается успокоить заседание, позволив себе повысить голос. — Господа рыцари! К вопросу налогов на крестьян мы ещё вернемся! Вернёмся, говорю… Налоги всегда… Не в этом, так в следующем году. Вопрос трудный, я сам не могу определиться: подушный взимать налог или с обрабатываемой земли…
Король сидит, положив руки на легендарный Круглый стол, вкруг которого в двенадцати креслах расположились одиннадцать рыцарей (его величество за Столом всего лишь первый среди равных). Двенадцатое кресло уже тринадцать лет пустует… Да нет, не тринадцать… больше!
— Я вообще не понимаю! — в который раз за сегодня начинает заводиться эмоциональный Ивейн. — Почему нельзя взимать налог с собранного урожая? Почему?! Мы же всегда так делали!
— Потому, сэр Ивейн, — Персифаль расчёсывает шикарную седую бороду гребнем. — Потому что лукавит народ, скрывает истинный урожай.
Ивейн разводит руками:
— Раньше не лукавил, а теперь лукавит?
Рыцари снова принимаются галдеть, выказывая одобрение Ивейну.
— Всё! — Король поднимает руку, теперь уже требуя молчания. — На сегодня с этим вопросом закончили! Вернётся Мерлин (он как раз поехал подсчитать урожай), всё и разложит по полочкам. Он, волшебник наш, уже лет пять эту… как её, холеру… статистику ведёт.
— Статистику?
— Ну да. Записывает, у кого сколько земли, сколько душ в семье, сколько они заплатили налога с урожая, сколько сказали — подчеркиваю, сказали! — собрали урожая, а сколько, потом продали. Он то мне и говорил, циферки там, того… не сходятся. Продают с большего урожая, а налог платят с меньшего!
Рыцари снова забеспокоились.
— Ну хитрит народ, хитрит! — Персифаль прячет золочёный гребень в кошель. — Ну и что? Может, не стоит их так уж сильно напрягать налогами? Небось, не обеднеем…
— Может и не стоит, — соглашается Король. — И не обеднеем, да! Ладно! У нас на повестке ещё один вопрос… Тише… Ну, тише, господа рыцари! Что вы, ей богу, как дети малые?! Четырнадцать лет назад без вести пропал сэр Ланселот… Сэр Ланселот, говорю, пропал! Четырнадцать лет назад. Мы все помним ту печальную историю с драконами-смерчами, с тех пор пустует кресло. — Король картинно указывает на место Ланса за Круглым столом, и все непроизвольно поворачивают головы.
— Я полагаю, — после сценически грамотно выдержанной паузы продолжает Артур. (Любит его величество некоторую театральность, к театрам равнодушен, а театральности не чурается, ему бы самому на подмостки, такие умеет закатывать паузы… Но благородным господам нельзя на сцену. Зазорно! Неприлично! Да просто невозможно!)
— …Полагаю, пришло время занять это место новому рыцарю. Сэра Ланселота мы, видимо, уже не увидим. Персифаль, будьте любезны, расскажите, что вы узнали в Бретани.
— Да, в общем, ничего и не узнал… Безуспешной оказалась поездка. В фамильном имении Ланселота Озерного никто ничего не знает… Или не рассказывает. Для нас это равнозначно, поскольку означает: либо Ланселота действительно нет в живых, либо он хочет, чтобы мы так считали. В любом случае, полагаю, держать двенадцатое место пустым смысла нет. Тем более, у нас есть кому его занять… И это…
— Вы ведь Мордреда имеете в виду, сэр Персифаль? — уточняет беспокойный Ивейн.
— Мордреда, сэр Ивейн, Мордреда. Мальчишка вырос. В прошлом году его посвятили в рыцари… Пусть садится за Стол и учится…
— Что скажете, сэры рыцари? — Король испытующе оглядывает сидящих.
— А что говорить? — откинувшись на спинку кресла, кивает Кей. — Королю то виднее, пора или не пора…
— При чём тут я?! — возмущается король. — Здесь, за Столом, все равны.
— Ладно-ладно, — Ивейн кивает. — Действительно пора. Да и никто возражать не станет. Так?
— Так. Так. Пора! Что и говорить, — одобряют рыцари.
— Ну так что? Решили? Зову? Тут он, в прихожей. — Король ещё раз внимательно оглядывает рыцарей: — Зову!
Его величество поднимается и выходит за дверь.
— Растут мальчишки… — ворчит Персифаль. — Недавно… совсем недавно! я ему сопли… А теперь, поди же… Рыцарь Круглого стола…
— Перси, а мне всё кажется, мы сами только недавно были мальчишками… а теперь … — Борс трясёт редкими седыми волосами. Остальные сдержанно смеются.
— У тебя хоть трясти есть чем! А у меня только борода и осталась. И ещё на ушах… — Персифаль довольно ухает.
В зал входят Артур с Мордредом.
— Господа, рыцарь Круглого стола сэр Мордред. —
Король хлопает сына по плечу и толкает к земле. Мордред припадает на колено и прикладывает правую руку к груди:
— Польщен вашим выбором, сэры рыцари.
— Встаньте, сэр рыцарь. — Король протягивает руку Мордреду. — Вставай, сынок. Вот твоё кресло.
Мордред обходит Стол и садится в кресло Ланселота. Король возвращается на своё место, усаживается, оглядывает рыцарей и восклицает:
— Снова двенадцать! С праздником, господа рыцари!
***
— Моя королева! — Артур скорым шагом входит в покои Жиневеры (несмотря на возраст, Жиневера это часто отмечала, король всё ещё крепок, статен и быстр в движениях), — моя королева…
Жиневера, встречая его величество, слегка приседает в поклоне.
— Мой король…
Его величество обнимает супругу и привычно целует лоб, потом отстраняется и, широко улыбаясь, держа Жиневеру за плечи, сообщает:
— А у нас в Камелоте праздник! Прямо с утра!
— Да не может быть?.. — притворно, подняв брови, удивляется королева. — Это какой же?
— Лугнасад! Будем девчонок замуж выдавать!
Жиневера раздражённо высвобождается из объятий короля.
— Дурацкий обычай! «Временно» замуж… Никогда не понимала.
— Неужели, дорогая, лучше, если молодежь будет трепаться, извини, по кустам и… я не знаю чем заниматься? Пусть уж лучше… с доглядом. И если ребёночек — будет отец!
— Всё равно глупость! Не бывает любви на год! Не может быть!
— Ты слишком требовательна к людям, дорогая. Не все же…
Королева вспыхивает:
— Что «не все»? Продолжай, дорогой.
— Не все же… любят одного… всю жизнь…
— Ах, вот о чём… Перестань, Артур! Мы оба знаем, любить некого, давно некого. Мы угробили его. Лучше расскажи, что сегодня будет интересного на празднике.
— Про свадьбы я уже не буду… Ярмарка… Привезут новые товары. Танцы, опять же. Как обычно, кулачные бои за потешные крепости.
— Надеюсь, никому не проломят голову как в прошлом году?
— Я отдал распоряжение, чтобы игроки защитили свои горячие головы и железки не брали… Да-а-а-а! Вспомнил! Тут ещё рыцари хотят устроить турнир. Пока не решили, как состязаться. Но думаю, будет интересно… И красиво! Рыцари же… Рыцари всегда красиво… Вроде бы, всё!
— Всё?! То есть снова сплошные драки?! Варварские танцы, варварские свадьбы и варварские драки?! Вот читаю я в книгах про праздники, читаю… а там, дорогой, совсем другое написано, совсем не такие они, праздники…
— В книгах? В каких книгах?.. Ах, в книгах… Персифаль… — Король рассеянно чешет затылок. — Что-то мне он сегодня говорил?.. Вроде бы, бродячие актёры приехали…
— Кто-о-о?! — Жиневера медленно разворачивается к королю. — Кто приехал?
— Актёры… бродячие… да ерунда какая-нибудь… «Театр»!
— Артур! Сейчас же узнай, кто приехал и что будут представлять!
— Узнать? Тебе интересно? — Король пожимает плечами, подходит к двери и кричит: — Персифаля найдите, пусть поднимется в покои королевы. Сейчас, дорогая, он всё сам и расскажет.
«Персифаля к королю!» — слышатся крики снизу.
— Что ещё нового? Что решали за Столом? — Жиневера, пока ищут Персифаля, чтобы скоротать время, надумала о чём-нибудь поболтать. Почему бы не о Круглом Столе. Правда, её уже давно не интересуют дела Стола, да и дела рыцарей тоже.
— Мы-ы-ы… — мычит король, исподлобья поглядывая на королеву, — мы вместо Ланселота рыцаря выбирали…
— Неожиданно! И? — широко раскрыв глаза, смотрит на монарха супруга. — Выбрали?
— Ты же понимаешь, столько лет… пустует кресло… непорядок!
— Выбрали?
— Без двенадцатого не по правилам…
— Мордреда?
— Кого? Почему сразу Мордреда? Были другие кандидатуры… И не одна! Мы обсудили… Были прения! Голосовали… А в общем, да. Мордреда. Ты же знаешь, он совсем вырос, мальчишка этот! Он такой…
— Ты сам себе ищешь проблемы, Артур! Мало того, что он не любит меня, и это полбеды. Он не любит тебя!
— Джени… Почему? Почему ты уверена, что он не любит меня? В конце концов, он мой… он мой сын!
— Был ли ты ему хорошим отцом, Артур?
— Я…
— Ты! Ты больше возился с Лансом.
— Жиневера, погоди…
— Что погоди?! Что?! Ты…
— Звали, ваши величества?..
В дверях, поглаживая бороду, стоит сэр Персифаль. Королева замолкает на полуслове и делает приглашающий жест рукой:
— А мы тут последние новости обсуждаем. Горячие новости… Горячо обсуждаем… Ладно. Говорят, Персифаль, вы знаете про сегодняшнее представление?
— Бродячих актёров?..
— Да!
— Они хотят представить рыцарскую драму… «Тристан и Изольда». Что-то совсем новое. Мы с вами, королева, не читали. Думаю, будет интересно. А ты, король, как думаешь, будет интересно?
— Не знаю… — Король удручённо передёргивает плечами: он думает о Мордреде, о его матери Моргане, о том, что у той длинные красивые ноги и что, может быть… Он машет рукой. — Ой! Да ни-че-го я не зна-ю! Не знаю…
***
— Моя королева… Ведь вам понравился, э-э-э, рыцарский турнир? Согласитесь, понравился? Не мог не понравиться! — Артур пребывает в добром расположении духа: он лично принял участие в турнире и даже сумел в поединке выбить из седла тупым деревянным копьём сэра Кея. Теперь, всё ещё в рыцарском облачении, он восседает на трибуне с королевой, Мерлином и Персифалем, ожидая начала драмы. На чуднóе представление собрался весь Камелот, прибыл народ даже из дальних деревень. Собственно, не специально на него приехали люди, а остались после ярмарки, танцев, кулачных боёв и турнира. Уж больно редкий зверь — театральное представление… Надо взглянуть! Сперва, конечно, сбегали к Большому Королевскому Столу, накрытому возле дворца, выпить на дармовщинку первого яблочного сидра из бочек и закусить ягодными пирогами. Сбегали и вернулись на трибуну. Посидели пяток минут и ещё сбегали. А потом ещё. Уже самый распоследний раз. Ну или предпоследний. Но предпоследний точно последний!
— Что же вы молчите, моя королева? — не унимается Король.
— Мой король! — Жиневера с легкой усмешкой смотрит на Артура: голова Короля светится в ореоле лучей (за спиной у него догорает солнце). «Святой, ей-богу, святой… всю жизнь как невинное дитя». — Мой король! Вы, ваше величество, безусловно были сегодня героем… И турнир интереснее, чем тот мордобой, который из года в год устраивают наши подданные. Но… Надо всё хорошенько продумать. Надо хоть приз, что ли, какой-то учредить…
— Говорят, — сэр Персифаль склоняется к королю, — на материке рыцари бьются за платок Прекрасной Дамы…
— И где же его нам взять?
— Ваше величество, — Мерлин медленно поворачивается к говорящим, — главное, чтобы Прекрасная Дама была, а платок мы у неё попросим. Уж будьте уверены!
— Так! А кто будет Прекрасной Дамой? — вертит головой король.
— Артур… — Персифаль хитро улыбается. — Вот как ты всё-таки умудряешься при всей своей монаршей мудрости быть иногда полнейшим тупицей, извини, конечно. Рядом с тобой никто не сидит?
— Да-а-а-а… — Артур так искренне удивляется, что все невольно смеются.
Тем временем на импровизированной сцене уже зажглись факелы и отбухали барабаны. Актёр в чёрном плаще и маске начинает:
— Ваши Величества, Король, Королева! Сэры Рыцари! Почтеннейшая публика! — Голос актёра из-под маски звучит глухо и безлико. — Мы начинаем представление! Сегодня вы увидите удивительную драму из жизни рыцаря Тристана — сына Канелангреса и сестры короля Маркиса! О его несчастной любви к Изольде, принцессе Ирландской! Я стану пояснять в этом представлении по ходу действия то, что вам будет непонятно. Итак…
Ведущий взмахивает рукой. На сцену выходит актер, переодетый рыцарем. Представление начинается.
Рыцарь в приветствии наклоняет голову и в такт ведущему продолжает:
(Артур вполголоса обращается к соседям:
— Голос ведущего мне знаком…
— Откуда?! — Персифаль пожимает плечами. — Показалось тебе.
— Правда-правда.
— Ваше величество, вы только дайте знак… — Мерлин делает жест, будто срывает с лица маску.
— Слушайте!.. — раздражённо шепчет королева. — Конечно, я понимаю, не рыцарский турнир и всё такое, но господа, имейте совесть!
— Всё-всё-всё… Умолкаю, — король прикрывает ладонью рот.)
Тем временем на сцене начинает разворачиваться драма…
Тристан — племянник короля Марка, хочет освободить Уэльс от страшной повинности. Уже который год, выплачивая дань за нечаянное убийство на турнире Ирландского принца, король Марк отправляет на верную смерть сто юношей и девушек. И Тристан едет с ними.
На сцене появляется вырезанный из дерева силуэт корабля.
( — И сюжет знаком… — не удержавшись, снова шепчет Артур.
Мерлин наклоняет голову к королю:
— Так это же известная легенда, сир, легенда о Минотавре. В ней некий рыцарь Тесей спасает соплеменников от страшного чудовища Минотавра… Так же вот поехал на остров и убил получеловека-полубыка… А у нас…)
На сцене разворачивается импровизированная битва, в которой Тристан убивает злобного Дракона, пожирающего несчастных юношей и девушек.
( — А у нас Дракон! Сейчас и девушка появится. Там Ариадна, а здесь… — предвосхищает события Мерлин.)
В бою Тристан получает тяжёлую рану, но принцесса Изольда излечивает героя и влюбляется в него.
( — А здесь Изольда… — довольно хлопнув в ладоши, радуется своей прозорливости колдун.)
Вновь появляется силуэт корабля.
Тристан покидает Ирландию и возвращается к старому Марку. Чтобы наладить отношения с Ирландией, король задумывает жениться на Изольде и отправляет Тристана обратно, свататься. Ирландский король на брак согласен, Изольда тоже, но вот незадача! Она хочет всегда быть рядом с Тристаном, только Тристан не любит её.
( — …Бедная Ариадна тоже страдала, Тесей не любил её… — Мерлин явно наслаждается, выискивая в постановке знакомые черты легенды.
— Кто?! Кого?! — Король потерял нить.
— Да успокойтесь же… — Жиневера с упрёком смотрит на Мерлина и короля.)
На сцене Изольда даёт любовный напиток Тристану. Тристан выпивает и влюбляется в Изольду. Ночь на корабле. Они спят под одним одеялом, но разделены мечом Тристана. Однако по приезду некто (тёмная горбатая личность на сцене) наушничает королю: де Тристан спал с Изольдой. И Тристан вынужден бежать в Бретань.
(Как только со сцены ведущий произносит слово Бретань, у Жиневеры кровь отливает от лица и холодеют руки. Бретань! Родовой замок Ланса!)
«Проходят годы», — ведущий поводит рукой в сторону актёров…
Тристан женится, его жену зовут Изольда, но счастья нет. И он посылает друга рыцаря к Марку — выпросить прощение, а главное, выпросить любимую Изольду. Корабль уходит с чёрными парусами, Тристан даёт белые: если Изольда будет на корабле, друг поднимет их.
( — О! и паруса! — хлопает по коленям Мерлин. — Сейчас всё перепутают…)
Тристан ждёт, но боится смотреть на горизонт. Народ на берегу кричит: корабль возвращается, жена Тристана, вглядываясь в горизонт, нарочно говорит, что заметила чёрные паруса. Чёрные! Тристан падает замертво. Но Изольда приплыла! Она видит мёртвого Тристана и умирает. Их перевозят в Уэльс, Марк велит и похоронить их рядом. Ночью на могиле Тристана вырастает жимолость, корнями она проникает в могилу Изольды. Жимолость вырубают, но на следующую ночь всё повторяется. Марк велит оставить всё как есть. Такова сила любви.
Люди на трибунах замерли, боятся дышать, лишь слышно, как кто-то всхлипывает и сморкается.
— Как зовут тебя, актер?! — вдруг выкрикивает Жиневера. По трибуне бежит взволнованный шёпот: «Королева с ума сошла! С актером разговаривает… С актёром… Королева…»
— Назови себя!
— Ланселот! — кричит в ответ актер и срывает маску.
Персифаль улыбается:
— Я же говорил, будет интересно.
Мерлин громко хлопает себя по лбу: как! как он мог такое пропустить?!
— Ланс?! — бледный король медленно поднимается, у него дрожат губы. — Ланс, ты, сынок?.. Ты жив? Ты жив… Подойди к нам… Подойди… Обниму тебя…
Но Ланселот не двигается, вглядываясь в лицо Жиневеры, он ждёт.
Королева молчит. Рвёт ногтями платок и молчит. Вдруг, не выдержав нервного напряжения, она кричит, срывая голос:
— Ты не рыцарь! Шут! Жалкий актёришка! Фигляр дурацкий!..
Бедную женщину начинает ломать, будто кто-то дергает за нитки. Вместо того чтобы бросить всё, всё отринуть, сбежать и наконец пасть в объятия любимого, она кривляется, как кукла, как глупая марионетка… и кричит каким-то далёким и чужим голосом: — Как?! Как ты, рыцарь?! Смел надеть шутовской колпак и явиться сюда?! К нам! Ко мне! Актёр! Актёришка! Лицедей! Вон! Пошёл вон!
Ланселот бледнеет, мнёт маску, и вдруг, запахнув плащ, выскакивает из круга света.
— Во-о-о-он!!! — бьётся в истерике Жиневера. — Вон!!! Ненавижу! Шут!
Король медленно, словно бы во сне, пытается обнять Жиневеру, но та в исступлении бьёт Артура по лицу… Короля?! По лицу?! Старый мудрый Персифаль, брезгливо скривившись, отрешённо наблюдает за истерикой. Всё пошло не так… Всё пошло совсем не так… Мерлин рассеяно шарит руками по мантии, словно пытаясь что-то отыскать. «Что же молчала чёртова агентура? — с раздражением думает он. — За что деньги плачу? И что на всё это скажет народ?.. Посмотрели представленьице… Короля по лицу… Отпраздновали…»
Народ на трибунах волнуется, кто-то вскакивает и машет руками, бессвязно кричит, кто-то сидит, закрыв лицо ладонями… Короля по лицу…
Актёры тушат факелы и быстро, как только могут в темноте собирают реквизит — успеть бы прежде, чем о них вспомнят…
— Ненавижу… — рыдает на плече у короля уже пришедшая в себя Жиневера, — ненавижу… Четырнадцать лет… все глаза… сто раз похоронила, а он представление играть… Тристан… — всхлипывает она, — и… и… Изольда… Ненавижу… ненавижу… не-на-ви-жу…
***
— Слава Богу, ты ещё здесь! — Персифаль падает за стол к Ланселоту. Тот сидит в таверне возле Дуврского монастыря (он и сегодня стоит, этот монастырь, на берегу одноименного пролива).
Ланселот сокрушён, печален и пьян.
— Проклятая погода за-задержала… Вы же видели море? Никто не плывёт на материк… Мальчишка! Кружку!
И тут же наполняет её. Персифаль не отрываясь выпивает.
— Там у нас такое… — старый рыцарь качает головой и бьёт кружкой о стол. — Такое горе…
— У вас?! Какое у вас там, к чёрту, горе? Персифаль! Ну какое-такое у вас может быть горе? Это у меня, дурака, — горе! А главное горе — то, что я сам дурак! — говоря, Ланселот жестикулирует, размахивая кружкой и расплёскивая вино. — Как мог я… как я мог хотя бы надеяться, хотя бы только на миг… что она оставит Артура?..
— Нет Артура… — выдыхает Персифаль и вытирает вспотевший лоб.
— Не понял… — Ланселот пьяно таращит глаза, пытаясь осознать сказанное. Что это такое говорит старый рыцарь?
Персифаль коротко пожимает плечами, берёт кувшин и сам наполняет кружку.
— Умер. Да… Сегодня утром!
— Заболел?
— Ранен. Смертельно!
— Ранен?! Кем?
— Мордред… — Персифаль не отрываясь вливает в себя вино. — Напьюсь с вами… с тобой… со всеми… — Старик вытирает ладонью бороду и усы.
— Мордред?! Сын? Но зачем?!
— После представления… — Персифаль, не делая паузы, наливает третью. — Не возражаете? Там… В общем, у королевы припадок! Та-ко-й! Короля по лицу! Платок в клочья! Слёзы… Сопли… В народе шушукаются, королева-то наша… того! А этот молодой дуралей услышал, шушукаются, — и к королю… — Рыцарь поднимает кружку и пьёт медленными глотками.
— Кто к королю? Кто? Не тяни, старик!
Персифаль ставит кружку и, выдохнув, продолжает:
— Мордред. Заявился и говорит, мол… — рыцарь причмокнул и махнул рукой куда-то в сторону, — мол, говорит… говорит: королева — шлюха!
— Что?!! — Ланселот, взревев, вскакивает.
— Сядь! Сядь. Не бузи… — Персифаль рывком сажает Ланса. — Поздно бузить… Король, конечно, возмутился… Не дёргайся, говорю! Попросил извиниться… Молодой дурень упёрся… И тогда король вызвал его на дуэль.
— Мордред… не рыцарь Круглого стола! — Ланс криво усмехается. — Это решительно невозможно! Только рыцарь…
— Он — рыцарь Круглого стола! В тот самый день… и приняли… — Персифаль сунул кружкой в Ланса. — Вместо тебя!
— Меня? — Ланс пьяно таращится. — Мамочка моя, Фея Озёрная… О! Какой страшный сон… А король не принять вызов рыцаря не мог…
— Да!
— И они бились настоящим оружием…
— Да!
— И Артур убил сына… потому что… потому что у него Экскалибур!
— Да! — Старый рыцарь бьёт кулаком по столу. — Да! И ещё раз да! Таким мечом можно даже дракона!..
— Какого, к чёрту, дракона?.. — Ланселот делает большой глоток прямо из кувшина. — Нет никаких драконов, старик! Это мы — драконы! Сами! А как же получилось, что Артур умер?
— Меч у Мордреда был с ядом. Мать его, его мать… Моргана, отравила. Мордред только слегка чиркнул им по открытой руке короля. А свой меч Артур закинул в озеро… Конечно, за то, что тот убил его сына… Кстати, Моргана и увезла короля. У нас там тако-о-е-е… — Персифаль сокрушённо качает головой, — тако-ое…
— Что же мы с тобой, старик, наделали? — Ланс печально взирает на Персифаля.
Персифаль всхлипывает, закрыв лицо руками.
— Зачем же мы это?.. Пьесу написали… Актёров нанимали… — Ланс, охнув, мотает головой. — А Жиневера где?
— Вчера увезли в монастырь. Мерлин увёз.
— В какой?
— Не знаю… Мерлин не говорит… Оставил на престоле Кея, прямой же наследник, брат. И увёз…
— Мне крайне важно видеть её, Персифаль! Слышишь, старик? Прямо сейчас! Мне нужно её увидеть! Понимаешь?!
Но старый рыцарь молчит. Он напился. Напился с горя…
***
— Я искал тебя… — Ланселот сидит за столом в гостевой Эльского монастыря Пресвятой Девы. Напротив, в строгом монашеском одеянии, — Жиневера. Хотя, нет, не Женивера, уже… сестра Анна. — Я тебя так долго искал, Джени…
— Знаю… — бледные губы едва шевелятся.
— И нашёл! — Ланс берёт Жиневеру за руку, но рука ускользает.
— Нет, рыцарь… не меня нашел ты.
— Джени, брось! Брось всё! Едем со мной! В Шотландию! В Ирландию! Куда захочешь. Мой меч дорого стоит, он многим пригодится!
— Рыцарь… Нет больше Жиневеры. Умерла…
— Но Джени…
— Сестра Анна. Нет больше грешницы Жиневеры. Слышишь, рыцарь? Нет! И уезжай… уезжай-уезжай-уезжай…
Сестра Анна поднимается, секунду стоит, затем идёт к двери… и, не доходя, вдруг оборачивается:
— А она так тебя любила, Рыцарь… эта дурочка Жиневера… Так люби-и-и-ила… — говорит она протяжно, на вдохе. — Как не любила твоя выдуманная дура Изольда твоего дурацкого выдуманного Тристана… Всю жизнь любила! Всю свою никчёмную, бестолковую, глупую жизнь…
***
Спустя полгода в промозглый зимний день, когда туманы плотной ватой обволакивают Альбион с севера до юга, возле всё того же Дуврского монастыря встретились два рыцаря.
— Персифаль, старина… — Кобыла под Ланселотом нетерпеливо пританцовывает. — Стой, холера!.. — одёргивает её рыцарь. — Перси, я оставляю на тебя Галахада… Он не любит меня… да и не за что… Но он мне сын! Сделай из него мужчину…
— А сам? — Персифаль спокойно восседает на своём тяжеловозе.
— Я?.. Тпрууу! — Кобыла Ланса пытается встать на дыбы. — Тпрууу… зараза! Я хотел… Хотел умереть, но я не выдуманный Тристан. У меня не получается. А Изольда умерла… — Ланселот еле удерживает беспокойное животное. — На Восток поеду. В Палестину… В Сирию! Все бегут оттуда, а я поеду. Может, отыщу Грааль. Ты же искал? Теперь моя очередь. Отыщу и верну их к жизни.
— Кого, Ланс?!
— Всех, старик! Всех! — Ланс, отпустив кобылу, с места галопом срывается прочь от монастыря в сторону Дуврского порта.
«Три Неверных Жены Острова Британии: три дочери Калвануйда Британского: Ессилт Прекрасноволосая [любовница Тристана], и Пенарван [жена Овайна, сына Уриена], и Бин [жена Фламдуйна]. И одна была более неверной, чем эти три: это Гвенуйфар, жена Артура, так как она опозорила лучшего человека, чем любая [из трёх других] 86»
Эпилог: кто мы, русские?
Кто мы? Откуда?
Все говорят, что мы славяне. И не просто, а восточные. Язык — родственный славянскому. Что ж, может быть, может быть…
Махровые националисты утверждают, что нет, дудки, мы — русские! Вот «русские», и всё! Версия, конечно, интересная, но вопрос «откуда?» — остаётся открытым.
Разного толка историки говорят нам, что:
1. Мы — «этруски». Кто не помнит, был такой народ в Древней Италии. Вывод делается на том основании, что слова «русские» и «этруски» — однокоренные.
Жили себе в Италии, жили, и на тебе, здесь оказались. Видимо, что-то не заладилось у нас с римлянами. Вредный был народ, римляне эти. Сабинянок похищали, полбу ели, мир завоевывали, Карфаген разрушили, Римское право придумали. Наверное, последнее нас больше всего доконало. Какое такое Право, какой «Dura lex, sed lex». Дура — она и есть дура. Чего с неё взять? Ничего не взяли и ушли.
2. Мы — «варяги-руси». Опять же на созвучии. Есть в Балтийском море остров — Русланд, и, говорят, варяги оттуда. Конечно, скажете вы, всё понятно! «Ланд» — земля, а «Рус» даже расшифровывать не нужно… То есть Русланд — не что иное, как «Русская земля». Но их варяжские имена, хоть и прижились в России, для нас изначально труднопроизносимы. Действительно! Хельга (Ольга, Олег). Или Ингвар (Игорь). А уж Бидульфосту вообще места нет. А Сфандра? А Свенельд? Ещё не хотите? Нет, это не русские, это шведы, ну или, по крайней мере, — прибалты. Хотя…
3. Мы — «арии»! Из Индии мы. Не сиделось в Индостане, понесло в восточно-европейские леса. Может быть. Отчего нет? Скучно у них там, в Индиях, и животные живут странные, слоны. Опять же кобры… Из чего выводят родство русских и ариев? Из слов: «мать», «вода», «корова». Похоже они звучат у индийцев и у русских. Кажется уместным здесь вспомнить, что немцы в тридцатых-сороковых годах тоже утверждали, что это они — арийцы, а следовательно, наши родственники. И действительно: врываясь на своих стрекочущих мотоциклах в наши родные русские сёла, они без запинки выкрикивали: «Матка, курка, яйко, млеко!» По-родственному звучало. Прям совсем. Так что, может быть, и немцы — тоже арии. (Арии — арийцы, один чёрт!) А чего воевали? Да так, семейная склока, у кого не бывает… Так что, может, и арии.
4. «Скифы» мы… «Сарматы». Народ кочевой. «С раскосыми и жадными очами». Здесь никто даже не пытается искать однокоренные слова — ни в этнониме, ни в идиоматических выражениях. Родство выводится на основании дикости. Были дикие, дикими и остались. Щи лаптем хлебаем, решетом воду носим. Всякие Суздали с Золотым кольцом построили, учёных и музыкантов со всего мира прикармливали… (Чуть было Моцарта не прикормили, глядишь, не уморил бы его закадычный друг Сальери). Пушкины были, Лобачевские с Менделеевыми, всё не в счёт. Действительно, что все знают про Менделеева? Что он открыл таблицу Менделеева и ещё водку. А чего было открывать водку? Вон на столе стоит, открывай, наливай да пей. Видимо, тоже от дикости с ним это случилось. Правда, в 30—60 годы всё, что сами построили во славу Господа, сами же и разрушили. Это — да… как ни крути, явное проявление дикости. Так что — может быть, и скифы, сарматы… Хотя есть подозрение, что так о нас пишут те, кто нас не любит. Ну и мы их тоже!
5. Мы — шотландцы. Не ожидали? Да бросьте… Господа академики Носовский и Фоменко прямо это доказали. Шотландцы как себя называют? Скóтты! А мы кто? А-а-а-а… Но, прошу заметить, это — не моё мнение. Я ни «скоттом», ни «скотом» себя не считаю. Я — русский!
Возможно и наверное, есть ещё версии и мнения. Но откуда мы — так нигде и не написано. Я тоже не знаю, но одно могу утверждать точно: мы не местные! Не отсюда.! Мы пришельцы! Хотите докажу?
Замечали, как у нас в головах совершенно неожиданно наступают смены времён года? «Кто же знал, что в октябре пойдут дожди, и опять не успеем собрать картошку?» Действительно, кто? «Опять в этом году зима холодная!» Ну да, она у нас как минимум уже тысячу лет всё теплее и теплее. «Ёлки-метёлки! Какое засушливое лето в Среднем Поволжье!» А как же… там ведь муссонный климат. И таким примерам несть числа.
Какой отсюда напрашивается вывод? Простой! Мы не привыкли к этому климату. Он для нас чужой. Вот ханты, манси и ненцы (кстати, тоже пришельцы, но, видимо, более давние), так вот, все они спокойно относятся к наступлению зимы в сентябре. У них с этим всё нормально. А мы никак не можем привыкнуть к таким природным катаклизмам, как приход осени, зимы, лета. Нет, конечно, головой-то мы понимаем: раз январь, то снег, мороз, Святки, тройки с бубенцами, «что русскому хорошо, то немцу смерть», как и произошло в 1941-м. Но в душе мы все ждём лета и тепла. И все эти россказни о «Красавице Русской Зиме» — не более чем самоуспокоение и самообман, эдакий коллективный национальный аутотренинг. На самом деле мы хотим, чтобы всё было плавно и без резких переходов, чтобы осень была без дождей: ровно настолько, чтобы можно было спокойно убрать картошку, чтобы морозы приходили, предупреждая заранее о себе ну хотя бы за неделю, а лучше за две… или, что ещё лучше, вообще не приходили. А летом дождь шёл бы только по ночам, а с утра светило солнце… и лучше, чтобы было не особо жарко — тогда можно пить водку и не дуреть.
А так?
Нет, чужой нам этот климат. Чу-жой!
О! А может, не климат чужой, а мы? Другой он у нас «там» был. Более благоприятный.
Доказал? Нет ещё? Тогда поехали дальше…
Вы обращали внимание, какую у нас реакцию вызывает первый снег? Особенно с утра, пока мозг не втянулся в мыслительный процесс. Ещё вчера снега не было, а сегодня… ёклмн, навалило! И не важно, что конец ноября или даже декабрь. Русский человек не готов увидеть снег. Он всегда вызывает изумление. Всегда как в первый раз. И заметим, голова к этому никакого отношения не имеет. Это изнутри. Спонтанная реакция. Как на мяуканье у куриного яйца на последних днях высидки. Тот цыплёнок ещё никогда не видел кошку, но уже знает её и боится, начинает трепыхаться в яйце, отчего то приходит в движение. Так и мы: ещё не успев подумать, трепыхаемся: снег! Вспомните, как в школе на уроке все бежали к окну, завидев первый снег (цыплята!), и учитель — туда же…
Чужие мы здесь… Но откуда — не помним. Иногда что-то вспоминаем… Иногда что-то появляется на кончиках пальцев… На кончике языка… Вот как-то там было… Может… Да нет, не так. Или… Тоже не то. Не помним! Знали, да забыли.
А может, это все умники, которые умели писать, сознательно ввели нас в заблуждение. «Всё зло — в гумаге!» — говорил Степан Разин. Но душу не обманешь…
И тогда становятся понятны все разговоры о «загадочной русской душе». И становится ясно, откуда это странное стремление русского человека идти куда-то, закинув рюкзак за плечи. И понятна наша растерянность и несобранность… Да мы просто ищем, постоянно ищем — откуда мы? Так искали Дежнёв и Поярков, Хабаров и Миклухо-Маклай, Рерих и Гумилёв. Ищем и не находим. Копаем историю. Роем. Ни один народ так увлечённо не изучает историю: причём не только свою, но и чужую. А как же! Вдруг «они» — это «мы»? Вдруг найдём прародину?
А на душе неспокойно. И тоскливо щемит сердце от прощальных криков улетающих журавлей. И хочется плакать, когда однажды, встав поутру, вдруг не обнаруживаем трясогузок в саду — улетели. И тянет нас в южные страны. Туда… к высоким горам… к тёплым морям…
Не здешние мы… Не местные… В «плену египетском». И нам только остаётся ждать своего Моисея, который придёт однажды и отведёт нас в нашу Землю Обетованную: где мы наконец обретём счастье, душевное спокойствие и равновесие с природой. Где сможем три раза в году сажать картошку и успевать её убирать. Где спокойно, радостно и тепло, как маленькому ребёнку у мамки на руках.
Но, видимо, всё это будет когда-нибудь не сейчас.
Не в этой жизни.
И не на этой планете.
Аминь!
***
А что это вы так помрачнели? Да неужто вы подумали, что всё написанное выше, всерьёз? Нет-нет-нет… И ещё выше — тоже… И совсем высоко… Всё это шутка. Только шутка! Улыбнитесь. Сейчас же улыбнитесь! Слышите? Расслабьтесь и улыбнитесь! О! Вот, уже лучше!
А теперь о серьёзном…