У него оказался всего один чемодан. Большой и солидный, как сам Пол, когда он наконец надел нормальные брюки. Я не сумела скрыть удивления:

— Только один?

— Зачем два? — в свою очередь удивился Пол.

— И вам хватает этих вещей? Я думала, иностранцы таскают за собой весь гардероб.

— Я могу купить здесь. Я слышал, в вашем городе есть английский магазин. Я люблю путешествовать налегке.

— Вы — состоятельный человек, мистер Бартон? — спросила я и только потом спохватилась, что это, наверное, бестактный вопрос.

У него напряженно растянулись губы, и я решила, что ответа не будет. Но Пол произнес, проверяя замки чемодана, хотя уже сделал это минуту назад:

— Когда я был молодым, я заработал много денег. А потом долго… не хотел их. Теперь могу пользоваться.

— Ладно, больше ни о чем не спрашиваю, — заверила я. — Давайте мне чемодан, вам самому бы дойти. Когда поправитесь, отработаете.

— Тяжелый, — предупредил он.

— Вас же я дотащила! А вы тоже не из легких.

— Надо позвать портье. Это его работа.

— Но ему придется платить, — возразила я. — А я донесу бесплатно. Где же ваш английский прагматизм?

— У меня есть деньги, — гордо заявил он.

— Ну и прекрасно! Купим на ужин бутылку вина.

— О! — обрадовался Пол. — В чемодане есть виски.

— А вы все-таки прагматик! И здесь сэкономили.

Пол обиделся:

— Я сам купил.

— Я шучу, мистер Бартон! Это такая шутка.

— У меня есть чувство юмора, — заявил он с еще большим достоинством и в подтверждение улыбнулся.

— Конечно. Английское.

По его лбу разбежались галочки — он не понял, в чем подвох.

— Пойдемте, Юра заждался. Он все-таки не таксист.

Даже упоминание о моем соседе заставляло Бартона морщиться. И все же, выйдя из номера, Пол спросил:

— А кто он… вам?

— Один из моих работодателей, — ответила я не совсем всерьез. — Я выгуливаю его собаку.

— Зачем собака, если нет времени гулять?

— Чтобы дом охраняла. Вы, может, не знаете, что у нас разгул преступности?

Он радостно заверил:

— Знаю! У меня была еще маленькая сумка. Ее… как это? Стащили. В Москве.

— И вы не улетели назад?

— О, я знал, что в России все воруют, — невозмутимо сказал он. — Это весь мир знает.

— Что-что, а это о нас знает весь мир…

— В Италии тоже все воруют, — утешил Пол и взмолился: — Не так быстро, Тамара! Вы так бежите с моим чемоданом…

Я на ходу призналась:

— Меня время поджимает. В шесть часов ко мне приведут ребенка. Девочку. Я с ней нянчусь, когда родители ужинают в ресторане. Я раньше и не подозревала, что некоторые люди ходят в ресторан так часто.

Пол разочарованно пробормотал:

— Я думал, мы будем пить виски….

— Будем! Мы будем пьянствовать с вами всю ночь.

Он сразу воспрял духом, и голос его прозвучал так вкрадчиво, словно я пообещала невесть что:

— О, всю ночь…

— Мистер Бартон, вы правильно поняли слово "пьянствовать"?

— Пить виски? — уточнил он.

— Ну да, слава Богу.

— Богу не нравится, когда пьют виски. Я — католик, — вдруг застенчиво признался Пол.

Это почему-то ужаснуло меня, будто он сообщил о неизлечимой болезни.

— Что же вы предлагаете мне пить в одиночку?! Пол протяжно вздохнул:

— Я очень грешный католик.

"И то хорошо", — у меня слегка отлегло от сердца. Праведников я всегда побаивалась, как кошки пугаются призраков: они видят их, но все равно существуют в разных мирах.

При виде нас Юра с трудом перекрыл поток ругательств, который уже залил всю площадь перед гостиницей. Выхватив у меня чемодан, он сунул его в багажник и так хлопнул крышкой, что машина слегка просела. Пол наблюдал за ним с таким видом, словно Бояринов был его личным шофером, который слегка отбился от рук. Но в машину он не сел до тех пор, пока Юра не процедил сквозь зубы:

— Прошу!

Пол опять устроился сзади и без церемоний положил ногу на сиденье. Когда он проделал это в первый раз, Юра нервно оглянулся, но светлые туфли оказались безукоризненны.

Высадив нас у подъезда, Юра схватил чемодан и бросился вверх по лестнице, крикнув через плечо:

— Я оставлю его у двери! Опаздываю!

— Спасибо! — закричала я вслед. — Я зайду за Сарой, не волнуйся!

Пол удивился:

— Сара? Это не русское имя.

— Сара — это собака.

— О! Разве так называют собак?

— Как видите….

Чемодан действительно дожидался на пороге. Полу вдруг вздумалось проявлять на финише волю, и он собственноручно втащил его в квартиру. Этот короткий отрезок пути лишил его последних сил, и Пол опять рухнул на тот диван, где мы делали перевязку. Мне до ломоты в костях хотелось распаковать его чемодан, ведь это даже интереснее, чем читать украдкой личный дневник. По крайней мере, дает большой простор воображению. Когда Слава впервые вернулся из Парижа, я угадала в нем перемену, едва раскрыв чемодан. Там оказался целый ворох нового французского белья. Мужского. И крошечный флакончик недорогих духов для меня.

Пол вдруг рассмеялся, спугнув мои мысли. Вернее будет сказать, что он не смеялся, а посмеивался, издавая негромкие дробные звуки. Я спросила, что его так развеселило, и он удивленно ответил:

— Откуда я здесь? Как сон. Тот лес, люди с…

— С пилами, — подсказала я.

— Да, спасибо. С пилами. Больница… И вот я здесь. Как это все получилось?

— Лучше сказать — произошло, — мне нравилось его поправлять.

— Как? — допытывался он.

— Вы же католик, мистер Бартон. — Вы знаете, у кого искать ответ.

Пол сразу посерьезнел:

— О! Нельзя шутить с Богом.

— А я и не шучу.

— Нет?

— Нет. Наверное, вы жутко проголодались?

Он только виновато улыбнулся и пожал плечами.

— Это что, считается в Англии неприличным — признаться, что ты хочешь есть?

— Нет. Но… столько хлопот.

— Мистер Бартон, — сказала я с упреком, — я ведь уже говорила вам, что не отношусь к феминисткам. Я с радостью приготовлю вам ужин. Я всегда сама это делала. Только сначала…

Я сбегала на кухню и принесла банку со свежей малиной, которую собрала накануне, еще не подозревая, что мой бор уже готовятся пустить под пилы. Увидев ягоду, Пол обрадованно заерзал, как нетерпеливый ребенок, но я строго сказала:

— Не тяните руки! Я свои помыла, а вы — нет. Но вам лучше не вставать лишний раз. Давайте я помогу вам заморить червячка, мистер Бартон, а потом пойду готовить.

— Заморить червячка, — он засмеялся и с готовностью приоткрыл рот.

Я поднесла ягоду, и Пол взял ее губами. Потом еще одну и еще. Он ел из моих рук, как старый послушный пес, и я еле сдерживалась, чтобы не погладить его по голове.

"Почему он весь седой? — думала я, разглядывая его исподтишка. — У отца только виски чуть-чуть побелели". Но я уже знала, что не имею права спросить, ведь Пол терпеть не может хамства. А бестактность — это его начальная стадия.

— Когда я была ребенком, то представляла, что ягода это чье-то сердце. А белая завязь внутри — вонзенный кинжал. Мне нравилось думать, что, вытаскивая эту завязь, я спасаю сердца.

Мне хотелось его рассмешить, но Пол печально сказал:

— Есть такие кинжалы… Их нельзя вытащить.

— Любое сердце можно спасти.

— О! Вы такая девочка… Вы этого не знаете.

— В вашем сердце такой кинжал?

— Не надо, — попросил он. — Не надо о моем сердце.

Губы у него порозовели от малины и были влажными, как у младенца, потому что Пол то и дело облизывался. Если б я видела только его рот, то решила бы, что Полу не больше тридцати — настолько свежими были его губы. Мне мучительно хотелось провести по ним пальцем, чтобы убедиться, что они на самом деле такие мягкие, какими кажутся. И еще мне хотелось их нарисовать.

Едва Пол успел все съесть, как привели девочку, с которой я нянчилась. Алене только недавно исполнилось шесть лет. На мой взгляд, она воплощала собой мечту любой няньки, потому что была молчаливой, покладистой и больше всего любила читать самостоятельно. Мне Алена была приятна и с эстетической точки зрения: ее тихая красота напоминала о врубелевской "Девочке на фоне персидского ковра". Несколько раз я принималась рисовать Алену, однако ощущение соперничества с диким гением Врубеля меня подавляло.

Когда я познакомила их с Полом, он сразу взял маленькую руку девочки и усадил ее рядом с собой.

— Иди-иди! — неожиданно свойски махнул он мне. — Мы будем играть.

Притаившись в коридорчике, я прислушалась: Алена уже что-то чуть слышно рассказывала ему. Я прижалась к стене и взмолилась, запрокинув голову: "О Господи! Сделай так, чтоб он помолодел лет на двадцать…" Высокий отрывистый смех Пола заставил меня очнуться. Еще никому из людей не удалось помолодеть. Можно создать обман зрения, но природу-то не проведешь…

Я смотрела на пустую ладонь, перепачканную малиной, и видела, что все линии — и жизни, и любви — словно залиты кровью. Мне вдруг подумалось: куда делись ягоды? Вкуса я не чувствовала, значит съела их не сама. Тогда кто? Неужто на самом деле существовал тот седой джентльмен, которому чуть не отпилили ногу, когда он спасал русскую сосну? Неужели он действительно сидел в бывшей Славиной комнате и ждал ужина? Мне даже стало смешно — какая нелепая фантазия! Таких мужчин не бывает… Просто опять что-то сместилось в моем неуловимом сознании, и я придумала его. Как однажды в детстве придумала подружку с загадочным именем Ланя. Наверное, я слегка исказила слово "лань", потому что моя воображаемая девочка была изящной и быстрой, и у нее были грустные черные глаза. Я не хотела веселой подружки — ей стало бы скучно со мной. А с Ланей мы понимали друг друга даже без слов. Остальные дети меня избегали, я казалась им странной. И я действительно была странной. Теперь-то я научилась общаться с людьми, а в детстве говорила то, что думала, чем пугала других ребят. Я не считала, будто они меня обижают, просто иногда уставала от одиночества. Не только болтовня утомляет язык, но и молчание. Меня тянуло с кем-нибудь поговорить. Не часто, хоть изредка. Сказать: "Привет! А на завтрак будут ватрушки!" Но все меня сторонились.

И тогда родилась Ланя, которая прощала мне любые странности. Она помогла мне пережить Славу. Не его уход, это мне и самой было под силу, а его присутствие. Я ощущала ее прохладные касания на своем лбу и висках, когда он кричал: "Не смей спорить со мной! Ты — бездарное, тупое существо! Ты женщина…" Ланя шептала: "Соглашайся, ведь ты и вправду — женщина". Я научилась соглашаться и была благодарна Лане за науку, ведь жизнь в нашем доме стала если не спокойнее, то по крайней мере тише. А покоя мне со Славой так и не довелось испытать.

Нет, бывали, конечно, минуты просветления, и если б мне захотелось вспомнить, то их набралось бы, наверное, довольно много. Только мне не хотелось вспоминать. Я не забыла, что Слава умел быть остроумным и смешил меня, как теперь, наверное, смешил Жаклин. Иногда мы с ним хохотали так, что потом у обоих болели нетренированные мышцы живота. Но даже веселье наше было на грани истерики и легко оборачивалось слезами. Тогда Лане приходилось утешать меня. Она и сейчас была где-то рядом и укоризненно покачивала головой: "Тебе мало меня? Зачем ты выдумала этого Пола?"

— Я его не выдумала, я чувствую его запах, — возразила я вслух и очнулась.

Специально для Пола я решила приготовить "геркулесовую" запеканку с яблоками. Как истинный англичанин, он должен был и здесь сохранить свое трепетное отношение к овсянке.

"А он — истинный англичанин? — усомнилась я. — Что мне о нем известно?"

Поставив форму в микроволновую печь, я подкралась к бывшей репетиционной и услышала, как там на два голоса декламируют какую-то английскую считалку. Я заглянула одним глазом и увидела, что девочка сидит у Пола на здоровом колене, и он слегка подкидывает ее. Незнакомые слова Алена повторяла так уверенно, будто английский был ее вторым языком.

Наконец Пол заметил меня, но не остановился, а только подмигнул и указал глазами на диван: садись с нами. Я заметила, что он то и дело переходит с "вы" на "ты", и удивлялась, как Пол вообще усвоил разницу между этими местоимениями. Ведь в его языке, насколько мне известно, ее не существует.

— У вас отлично получается! — похвалила я. — Вы много общались с детьми?

— В Лондоне я работал в школе. Я учил не таких маленьких детей. Старше.

Я не это рассчитывала услышать, но Пол то ли действительно не понял истинного смысла вопроса, то ли ловко уклонился от ответа. Как бы там ни было, расспрашивать дальше я не решилась.

И тогда он сказал:

— Я люблю детей. У меня нет. Никогда не было. Очень плохо.

— Вы не были женаты? — осмелилась я.

Продолжая улыбаться Алене, он ответил, пожалуй, чересчур отстраненно:

— Я почти женился. Но она погибла.

— Это было давно?

— Очень давно. Она была такая же девочка. Нет, не такая, — спохватился он и перевел взгляд с Алены на меня. — Такая, как вы.

— Мистер Бартон, говорите мне "ты". Все равно ведь называете девочкой. Я ничего не имею против.

— Ты. О'кей.

Это избитое выражение Пол произносил с таким пронизанным иронией придыханием, что оно приобретало оттенок изысканности. Позднее он признался, что в тот, первый, день его, как никогда, мучило плохое знание русского языка, заставлявшее изъясняться примитивными фразами. А ему так хотелось поговорить по-человечески… Но человечество давным-давно настроило языковых барьеров, чтобы себя же и помучить. И мы оказались по разные стороны…

Когда я принесла всем троим ужин прямо в комнату, Пол быстро задергал своим округлым носом, протянул: "Овсянка!", и вдруг залился смехом. Успокоившись, он сказал:

— Меня зовут в гости, и все кормят овсянкой. Русские думают, что я могу есть только это.

— Извините, — сконфуженно пробормотала я. — Стереотип сработал.

— Ничего. Я не… типичный англичанин. Вот вы и ошиблись. Но я буду есть это с удовольствием.

Мне хотелось покормить его еще раз, но теперь он проделал это самостоятельно. Мы с Аленой уселись за стол, и она так горделиво выпрямила спинку, поглядывая на Пола, что мне невольно пришлось сделать то же самое, чтобы не выглядеть скрюченной старушкой.

— С яблоками вкусно, — похвалил Пол. — Так я не ел. А когда мы будем пить виски?

— Мистер Бартон, вы — алкоголик?

— О! Нет-нет! Я хочу пить с вами на брудершафт.

Это было произнесено им так естественно и в то же время звучало столь откровенно, как если бы Пол напрямую сказал: "Я хочу вас поцеловать", заранее зная, что я соглашусь. Я много слышала предложений разного рода, но от этих слов меня почему-то бросило в жар.

В его легком смехе послышалась радость:

— Ваше лицо… Оно стало красным.

— Мистер Бартон, прекратите, пожалуйста, — взмолилась я. — Здесь ведь ребенок!

Он удивился так искренне, что я подумала: "Может, мы опять неправильно поняли друг друга?"

— Я сказал плохое?

— Нет… Нет. Хотите добавки?

— До… бавки?

— Ну… Еще кусочек хотите?

— О! Да. Очень вкусно.

Взяв блюдо с остатками запеканки, я подошла к нему, а когда наклонилась, Пол вдруг поднял глаза и, пока я накладывала, смотрел не отрываясь. Он, вроде бы, не делал ничего особенного и при этом заставлял меня волноваться. Наверное, так и ведут себя стареющие Дон-Жуаны, легко затмевая молодых соперников.

Пока я мыла посуду, он сыграл с Аленой в шашки. Она обучила его премудростям игры в "Чапаева". Когда я вернулась, она как раз пыталась объяснить Полу, кто такой Чапаев.

— Я ничего не понял, — пожаловался он. — Это герой или бандит?

— Спросите сотню человек, и все ответят по-разному. Наши историки еще не пришли к единому мнению.

— Ваша история очень… путанная. У нас все просто.

"Мы и сами посложнее будем", — подумала я с невольной гордостью, которая всегда охватывает русского человека, если речь заходит о его душе. Кроме этого нераскрытого тайника, нам ведь и гордиться нечем.

Пол производил впечатление вполне надежной няньки, и я решилась оставить их вдвоем, чтобы выгулять Сару до того, как мы все-таки начнем пить виски. Собака вынесла меня во двор со скоростью ракеты средней дальности, видимо рассчитывая в два прыжка добраться до бора. Но я уже дала себе слово, что ноги моей там не будет до тех пор, пока не уберутся проклятые лесорубы. Повиснув на поводке и упираясь обеими ногами, я сопротивлялась мощному направленному движению Сары и орала на нее. Но она никогда не обращала на слова ни малейшего внимания, потому что Юра до сих пор не удосужился обучить ее ни одной команде. Пришлось пнуть ее на лету по крепкому черному заду. Смешно вскинув задние лапы и поджав хвост, Сара присела и озадаченно уставилась на меня.

— Гуляем здесь, — категорично заявила я, глядя в ее вечно воспаленные, слезящиеся глаза. — У меня мало времени. Давай, делай свои дела.

Собака послушно пристроилась возле куста и укоризненно посмотрела на меня. Выдерживать подобные собачьи взгляды гораздо труднее, чем человеческие, ведь чувство вины за то, что приходится надевать намордник и цеплять поводок существу со всеми человеческими достоинствами без человеческих недостатков, как считал Байрон, и так не оставляет в покое. Особенно болезненно я переживала это, когда выводила добермана из крайнего подъезда. Пса звали Рэем, и на прогулках я не однажды рассказывала ему о тезке по фамилии Брэдбери, которым зачитывалась в школе. Рэй слушал меня так внимательно, как не умел никто из моих знакомых, и с такой готовностью понять ловил каждое слово, что иногда я не выдерживала и упрекала его:

— Что ж ты не отвечаешь? Ведь ты же все понимаешь, правда?

Он склонял на бок красивую блестящую голову, и в темно-карих открытых глазах явно читалось: "А ты думала!" Чтобы черная шкура еще больше отливала на солнце, я протирала его лопухом, а потом вдыхала травяной запах лета, прижимаясь щекой к горячей мускулистой спине. Из всех моих подопечных, которые периодически менялись, Рэй был единственным, кого я выкупила бы за любые деньги. Но и денег у меня не было, и хозяева не согласились бы его продать. Они любили пса, но оба занимались бизнесом, и у них просто не хватало на него времени.

Как ни старались мы с Сарой побыстрее справить свои нужды, и все же едва не попались. Мы уже направлялись к подъезду, когда из-за угла показался красный нос машины, что принадлежала Алениным родителям.

— Вперед! — гаркнула я, и мы понеслись с нею на четвертый этаж.

Затолкав собаку в квартиру, я бросилась к себе и захлопнула дверь, уже расслышав поднимающиеся шаги. Я сползла по стене и, сидя на корточках, попыталась отдышаться. На какой-то миг я даже закрыла глаза, а открыв их, увидела перед собой Пола.

— Это вы? — недоверчиво спросил он. — Что случилось? Звонок не позволил мне ответить. Я махнула Полу: "Спрячьтесь!", однако он и не подумал слушаться. Аленина мать даже приоткрыла пунцовый рот, увидев его.

— Привет, — без смущения сказал Пол через "ы". — Меня зовут Пол Бартон. Я ваш новый сосед.

Я опять задохнулась от такой наглости, хотя в его словах не было ни малейшего преувеличения. Выскочившая на голос матери Алена, захлебываясь словами, затараторила:

— Мамочка, это Пол! Он приехал из Лондона. Он такой смешной!

Пол сделал удивленное движение головой, но возражать не стал. Только сказал:

— Очень рад был познакомиться. Извините, моя нога очень болит.

Когда он скрылся, соседка спросила тоном, в котором перемешались восхищение и зависть:

— И где вы только берете этих иностранцев?! Француженка, англичанин…