Большая птица, крылья распахнув, стекла с небес, словно стаяла, словно ртутными скатилась каплями. Мокрое пятно, что было ею, стая подняла с земли и унесла. Не могу забыть тот тусклый бархат: пуговицы пристально смотрели вниз, а платье вознести меня хотело к матери воды и воздуха. Это к ней зимой поля восходят, синевой мерцая в основанье льда в подражанье небу.

горбун, горбун я сухие растолкла крылья бабочек натерла ими подмышки там тесно в темноте бьется клюв термометра нечем там смотреть нечего увидеть но вместе с крыльями втерлась весть о пути клюв сжимает табличку на ней начертаны желтые буквы молитв серебро мчится вверх по клюву, выливается из стекла, постели, дóма берегов… тсс. Не бойся, квазимодо, не дрожи еще мало снега на твоем холме еще стадо не бежит от холода

Вещи ищут друг другу пары, женятся не по любви, сходятся и расстаются. Бог мой! Какой беспорядок. Все разнесла бы в клочья — жаль, комната не моя. Завтра уже успокоюсь. Стану мирной накрашенной куклой. Но только завтра. А сегодня несу свое сердце навстречу новому дню как в лес – пустую корзину.

Кончится веселый карнавал, от тебя останутся одни кости. Змеи сбрасывают кожу, ты – плоть. Твой сын на нее наступит маленькими ногами, на ухо тебе скажет, что видит то ли далеко, то ли близко в лужах спящих агнцев. Он бы вычистил их белые шкуры, только детским рукам не под силу.

Сердце натягиваю на правую руку боксерской перчаткой. Когда в кровавые клочья ваши языки разлетятся, пальцы болеть не будут. Эскалатор крови остановился. Что вы машете топорами слов? Уже срублены те деревья, что росли из глаз моих – к небу. С тех пор смотрю только вперед, вижу лишь пустоту. Фата на белой невесте плотнее сливок на молоке. Я, как бездомный котенок, иду за этим пятном.