О римской мифологии

Прежде чем начать рассказ о римских мифах, следует сказать пару слов о сущности древнеримской мифологии как таковой. Часто мы воспринимаем римскую мифологию как заимствованную у греков, что едва ли верно. На самом деле древнеримская религия очень самобытна и все греческое влияние на нее — довольно позднее, хотя и внушительное. Римский пантеон крайне обширен и сложен по своему составу и функциям входивших в него божеств, при этом различные аспекты верований пронизывали все сферы жизни древних римлян.

Римская религия развивалась в течение многих столетий по мере роста римского государства — от небольшого города до огромной империи. Попробуем коротко и поверхностно разобраться в различных аспектах формирования классического римского пантеона — того, с которым все мы скорее всего знакомы еще по греческой мифологии.

Самыми древними объектами религиозного почитания у римлян были духи — покровители рода, культ которых старше самого города Рима. Сами римляне считали, что почитание этих духов пришло в Рим из Лавиния и Альбы-Лонги, более древних городов Италии. К таким духам-покровителям относятся маны — тени умерших, оберегающие свой род после смерти, домашние божества пенаты и лары. Пенаты, лары и маны не имели собственных имен, не персонифицировались и почитались римлянами как некое безымянное множество. Подробнее речь о них пойдет в соответствующих разделах.

Культ покровителей рода имел, конечно же, частный, семейный характер. Часто покровителем рода был некий легендарный предок, например род Юлиев чтил в этом качестве Юла, сына Энея. По мере формирования государства и утраты значимости родовой организации некоторые родовые боги стали почитаться в пределах целого государства, сменив приписываемые им функции. Есть мнение, например, что культ Фавна, веселого бога — покровителя пастухов, изначально принадлежал родам Фабиев и Квинктилиев.

Как и большинство известных нам древних народов, римляне обожествляли также ручьи и источники. Как пенаты и лары, эти силы представлялись римлянами в виде безымянного множества духов. Группу таких водяных духов римляне почитали под именем «камены». Каменам легендарный римский царь Нума Помпилий посвятил источник в Риме, в их честь строились маленькие бронзовые часовенки в рощах, где приносили в жертву воду и молоко. Их аналогами в некотором роде были греческие нимфы, а впоследствии камены отождествились с греческими музами, богинями искусств и наук.

Важнейшей отправной точкой формирования классического римского пантеона являются так называемые аграрные культы: обряды и верования, связанные с земледелием и скотоводством. Многие важнейшие боги римского пантеона, получившие в будущем иные функции, ведут свое происхождение именно от аграрных культов. Так, например, Марс, бог войны в классическую эпоху, в древности считался богом оплодотворения, покровителем земледелия и скотоводства; Венера, отождествленная впоследствии с греческой Афродитой и превратившаяся в богиню любви и красоты, изначально была божеством садоводства и виноградарства.

В значительной мере сложный состав римского пантеона порожден пестротой групп, составивших римскую общину: в нее входили латинские, сабинские и этрусские племена. Каждое племя, каждый род привносили в римский пантеон своих божеств. Со временем римское государство разрасталось, и когда территория его включала в себя новые земли, римский пантеон обзаводился и новыми богами со всей Италии.

Надо отметить, что древнеримская мифология в сравнении с греческой довольно бедна на яркие образы богов и запоминающиеся мифы об их деяниях. О почитании безымянных множеств духов мы уже упоминали, также распространены были культы таких божеств, как Мир, Надежда, Доблесть, Справедливость. Эти абстрактные понятия были практически обезличены, их нельзя даже считать настоящими олицетворениями. Тем не менее в их честь приносились жертвы и строились храмы.

Любопытно, что часть древних римских богов не имела определенного пола, например древнейшее божество пастухов Палес упоминается и как бог, и как богиня. Зачастую жрецы сами не были уверены, к какому полу принадлежит божество, и обращались к нему «sive deus, sive dea» — «или бог, или богиня».

Так же скупы и формальны были римские обряды. Почитание богов сводилось к совершению четко регламентированных действий и произнесению узаконенных формул. Самым страшным было отступление от выверенного ритуала, сулившее божественную кару. В молитвах римлянин подробно перечислял, что он хотел получить от бога и что готов был дать ему взамен. Часто такая пунктуальность в отношениях сводилась к искусству обманывать бога так, чтобы не дать ему ничего лишнего, например вместо скольких-то голов (скота) римлянин подносил богу столько же головок чеснока и полагал себя в расчете с высшими силами.

Древнеримская религия, сухая и практичная, оказалась очень восприимчивой к влиянию греков с их яркими поэтичными мифами и сложными взаимоотношениями между богами, каждый из которых имел свою историю и выраженный характер. Самое раннее влияние на римлян шло через греческие колонии на западном побережье Италии: Кумы и Неаполь. Тогда к римлянам попали бог Аполлон и Геракл, обожествленный герой, в силу созвучия объединившийся с римским Геркулесом и ставший сперва общенародным покровителем войны, а после — торговли.

Серьезное влияние на римскую религию греки оказали и после подчинения Риму греческих колоний в Южной Италии; влияние это тем более усилилось после покорения самой Греции во II веке до н. э. Постепенно римляне перенимали богатую греческую мифологию и переносили ее на своих богов. Так сложился синкретический греко-римский пантеон, и сами верующие перестали различать происхождение богов.

Римский поэт Энний пишет о двенадцати главных богах Древ него Рима, во многом сходных с древнегреческим олимпийским пантеоном. Вместе эти божества составляли совет Юпитера и несли ответственность за сохранение мирового порядка. Вот они:

— Юпитер (у греков Зевс) — бог неба, грома и молнии, отец богов, верховное божество римского пантеона;

— Нептун (у греков Посейдон) — бог морей;

— Вулкан (у греков Гефест) — бог огня и кузнечного ремесла;

— Аполлон — бог света, наук и искусств;

— Меркурий (у греков Гермес) — бог торговли;

— Марс (у греков Арес) — бог войны;

— Юнона (у греков Гера) — богиня брака, жена Юпитера;

— Минерва (у греков Афина) — богиня мудрости и ремесел;

— Церера (у греков Деметра) — богиня плодородия;

— Венера (у греков Афродита) — богиня любви и красоты;

— Веста (у греков Гестия) — богиня семейного очага;

— Диана (у греков Артемида) — богиня охоты.

Они назывались dii consentes, боги-советники. Впоследствии к ним добавилось еще восемь богов: Янус, Сатурн (у греков Кронос), Гений, Плутон (у греков Аид), Либер-отец, Земля, Солнце и Луна. Все вместе они именовались dii magni, великие боги. Существовало также огромное число самых различных dii minores, младших богов.

Большинство римских мифов о великих и младших богах тождественно греческим. Мы не видим необходимости пересказывать их в этой книге и рекомендуем интересующемуся читателю обратиться за ними к сочинениям по греческой мифологии. Мы же ставим своей целью в этой главе познакомить читателя со специфическими римскими верованиями и мифами, не имеющими аналогов у греков, а также характерными чертами римских религиозных праздников и суеверий.

 

Янус

Происхождение бога Януса, который не почитался нигде, кроме Рима, вероятно, очень древнее. В ранних текстах Януса называли «богом богов» и «добрым создателем», что, возможно, является отголоском мифа о Янусе как творце всего мира. Во времена более поздние Януса видели уже не демиургом, а божеством дверей, входа и выхода, но он оставался одним из наиболее чтимых римских богов.

Имя его, по всей видимости, происходит от слова ianua — «дверь», хотя Цицерон связывал его с глаголом inire — «наступать», Овидий же возводил имя «Янус» к «Хаосу», из которого тот якобы и появился в момент сотворения мира. В древности, говорят, Янус жил на месте Рима на холме Яникуле.

Так как Янус был богом дверей, храм его, построенный по преданию Нумой Помпилием в северной части римского форума, представлял собой двойную, с крышей и стенами, арку. Это были символические ворота римского государства, в центре которых, внутри, возвышалось изображение Януса.

Храм Януса служил показателем войны и мира в Риме: когда начиналась война, царь или консул отпирал храм и через эти ворота, перед ликами бога, проходили отправлявшиеся в поход римские воины. На время войны ворота оставались открытыми и запирались только тогда, когда во всем государстве наступал мир. Отсюда, по всей видимости, некая связь Януса с Квирином, сабинским богом войны. По крайней мере, храм-ворота Нума Помпилий посвятил, по преданию, божеству Янусу Квирину, так же именуют его в торжественной формуле объявления войны жрецы-фециалы.

Будучи богом входа, Янус считался в Риме покровителем любого начала. Римляне говорили: «В руках Януса — начало, в руках Юпитера — все». При обращении к богам первым провозглашалось имя Януса. В честь него назывался первый месяц двенадцатимесячного года, январь — januaris, ему посвящался сам праздник нового года — январские календы, когда в жертву Янусу приносили белого быка. Любые календы, то есть первый день месяца, также были посвящены Янусу, как и утренние часы каждого дня. Постепенно Януса стали почитать как божество, управляющее движением года и времени вообще. На некоторых его изображениях на пальцах рук Януса начертано разбитое надвое римское число CCCLXV (на правой CCC, на левой — LXV), то есть 365 — по количеству дней в году.

Вдобавок Януса полагали божественным привратником, именуя его Замыкающим и Отворяющим, так как утром он открывал небесные врата и выпускал на небосвод солнце, а на ночь запирал его обратно. Поэтому Януса изображают с ключом в одной руке и посохом в другой.

Но самый известный внешний атрибут Януса — его двуликость, причем лица Януса смотрят в противоположные стороны. Черту эту объясняли тем, что двери тоже ведут как наружу, так и внутрь, а еще тем, что Янус смотрит одновременно в прошлое и в будущее.

Несмотря на то что Янус был одним из наиболее уважаемых государством богов, в народе культ Януса не получил широкого распространения. Однако простые люди считали Януса также покровителем дорог и путников, а римские мореходы подносили ему дары, так как верили, что именно он научил людей строить первые корабли.

Некоторые говорят, что Янус был женат на нимфе Ютурне, сестре рутульского царя Турна, имевшей свой источник близ реки Нумиция. Ютурна родила ему сына Фонта, бога родников.

Танец под музыку времени. Художник Н. Пуссен

Рассказывают также историю о Янусе и нимфе Карне, в которую он был влюблен. Карна избегала общества мужчин, предпочитая охотиться с дротиками на зверей и птиц. Много юношей искали ее любви, и самым настырным она говорила, что при свете солнца ей стыдно ответить их просьбам, но предлагала пройти в темную пещеру, где обещала ласки. Сама же, вместе того чтобы идти за ними, пряталась в густом кустарнике.

Так же отвечала Карна и влюбленному Янусу, но забыла, что у Януса два лица и он спиной видит, куда она спряталась. В зарослях под самой скалой Янус настиг нимфу и, уже обнимая, пообещал взамен утраченной девственности сделать ее богиней дверных петель и подарил ветку белого терновника, которым отвращали от дверей дома несчастья.

Однажды Карна спасла от ночных птиц, питавшихся кровью и внутренностями младенцев, пятидневного Проку, будущего царя Альбы-Лонги. Окропив водой порог и пожертвовав птицам свиные потроха, Карна оставила на окне царского дома белую ветку Януса, и больше ночные птицы не трогали младенца. С тех пор Карну почитали как защитницу детей и хранительницу внутренних органов человека.

 

Сатурн

Бога Сатурна римляне почитали с глубокой древности и очень широко, повсюду были его святилища, а сама Италия, по преданию, изначально называлась Сатурновой землей. Сатурна считали богом плодородной земли и посевов (имя его происходит от латинского satus — посев), но образ его постепенно слился с фигурой греческого бога Кроноса, отца Зевса, которого тот сверг и заключил в бездне Тартара.

Сатурн с косой, сидящий на камне и обрезающий крылья Амуру. Художник И. Акимов

В умах римлян это предание преобразилось и звучало так: когда Юпитер сбросил Сатурна с трона, тот сел на корабль и после долгих скитаний причалил к берегам Лация, центральной Италии, где жило племя латинов и где будет со временем построен вечный город Рим. По Тибру Сатурн поднялся на корабле до холма Яникула, где его гостеприимно принял Янус. Сам Сатурн обосновался на другом берегу реки, у подножия Капитолия. У того же холма стояло и древнейшее его святилище. В те давние времена жившие поблизости люди были дикими и добывали себе пропитание охотой. Сатурн собрал их в единое племя, научил обрабатывать землю, выращивать фрукты и виноград. Говорят, сама эта земля получила название «Лаций» от слова latere, «скрывать», потому что укрыла бежавшего от сыновнего гнева Сатурна.

Золотой век Художник Э. Дж. Пойнтер

Время, когда бог правил латинами, называли Золотым веком. Тогда все люди жили в мире и изобилии и были равны, не делились на рабов и свободных, бедных и богатых. Но со временем Сатурн покинул Капитолий, и Золотой век ушел в прошлое. В честь Сатурна, создателя земледелия, и в память о его временах в конце каждого года римляне справляли веселый праздник Сатурналии, посвященный сбору последнего урожая, когда рабы уравнивались в правах с хозяевами. Также называли сатурновым поколением мирных земледельцев, живущих на лоне природы, и сатурновым стихом — незатейливый размер, которым писали древнейшие поэты.

Во времена Республики на месте древнего святилища воздвигли храм в честь Сатурна и его жены, богини Опс, которую ассоциировали с греческой Реей. Под этим храмом как под охраной бога держали римскую казну и договоры о государственных долгах и доходах.

Рассказывали также, что у Сатурна был сын по имени Пик, бог полей и лесов. Был он прекрасен телом и душой, и многие нимфы заглядывались на него, но он отдал свое сердце лишь одной — дочери Януса Каненте, славившейся своим не обыкновенным голосом. Однажды Пик отправился в леса Лаврента охотиться на кабанов. Там увидела его волшебница Цирцея, собиравшая травы, и остолбенела, пораженная красотой Пика: он ехал через лес на коне с двумя дротиками в руках и в алом плаще-хламиде, сколотом золотой пряжкой. С первого взгляда Цирцея влюбилась в Пика и, чтобы выманить его подальше от свиты, сотворила призрак вепря, увлекший Пика в глухую чащу.

Цирцея. Художник Дж. У. Уотерхаус

В чаще подкараулила волшебница Пика и стала умолять его о любви. Пик же отвечал, что любит лишь свою жену Каненту и будет хранить ей верность. Оскорбленная отказом Цирцея выкрикнула заклинание, и почувствовал Пик, что превращается в птицу. В досаде бил он клювом деревья, но человеческий облик к нему не вернулся. Только оперенье птицы сохранило следы былого наряда Пика: крылья ее красноватые, а вокруг шеи — золотой ободок. Мы называем эту птицу дятлом.

Тщетно спутники Пика искали его по лесам, нашли только Цирцею. Они узнали могущественную волшебницу и стали требовать, чтобы она вернула им Пика, но коварная Цирцея воззвала к безднам и превратила спутников Пика в диких зверей.

Канента же никак не могла дождаться мужа. Она рыдала, в горе рвала волосы и шесть дней и ночей без сна и еды бродила по лесам и полям, разыскивая Пика. Наконец пришла она к берегу Тибра и там без сил опустилась на землю, чтобы спеть свою последнюю песню. Канента пела и потихоньку таяла в воздухе, пока совсем не исчезла. В память о Каненте место, где ее не стало, называют Певчим.

 

Юпитер

Культ Юпитера, отца богов, главы всего римского пантеона, прошел в своем развитии долгий и интересный путь. В позднейшие времена мы находим Юпитера отождествленным с греческим Зевсом, но сам его культ, конечно, намного старше греческих заимствований. Можно сказать, что культ Юпитера развивался с трех разных сторон и впоследствии слился в образ могущественнейшего из всех богов.

Юпитер, безусловно, почитался с незапамятных времен как бог молнии и света. Одно из свидетельств тому — посвящение Юпитеру всех полнолуний, или, как их называли в Риме, ид: времени, когда светло даже ночью. В иды, как свидетельствуют античные историки, освящали храмы Юпитера, в иды же приносили Юпитеру в жертву белую овцу — белый цвет считался особенно угодным богу. Другим жертвенным животным Юпитера был белый бык, которого консулы приводили к алтарю на Капитолии в день вступления в должность новых магистратов. Отсюда, возможно, пошла известная поговорка: «Что положено Юпитеру, не положено быку». Другой вариант ее происхождения — отсылка к греческому мифу о похищении прекрасной Европы Зевсом-Юпитером, принявшим облик этого животного.

Олицетворяя всю небесную стихию, Юпитер считался также повелителем туч, оттого в засуху крестьяне молились ему о даровании дождя. Заранее прося у бога дать достаточно влаги для посевов, земледельцы приносили ему дары и перед началом полевых работ. Особо чтили Юпитера виноградари, освящавшие в его честь начало сбора урожая. Однако бог неба проявлял себя не только с благой стороны: он посылал на землю грозы и молнии, с которыми у римлян связано огромное число суеверий. Так, например, человек, выживший после удара молнии, приобретал славу божественного избранника.

Первый храм в Риме, по преданию, был заложен Ромулом, основателем города, после победы над городом Ценина и посвящен Юпитеру Феретрию. Имя это возводили либо к слову ferire — «бить», либо к feretrum — так назывался помост, на который складывали снятые с павших врагов доспехи, часто впоследствии жертвуемые божеству, покровительствовавшему стороне победителей. Чести принести такую жертву удостаивался лишь предводитель войска: так и Ромул принес к священному дубу на месте будущего храма Юпитера доспехи убитого им ценинского вождя Акрона.

Юпитер и Фетида. Художник О. Энгр

Феретрий — древняя ипостась Юпитера, свидетельствующая о том, что он почитался как покровитель военных вождей. Оттого особой формой дани Юпитеру у римских полководцев был триумф — торжественный въезд в город военачальника после успешной кампании, где он представал в образе самого бога, даровавшего войску победу. Триумфатор въезжал в Рим на золотой колеснице, облаченный, как статуя Юпитера Капитолийского: в тунику, расшитую пальмовыми ветвями, и пурпурную с золотом тогу; лицо триумфатора разрисовывали красной краской, чтобы оно больше напоминало выкрашенное киноварью терракотовое изваяние бога. В руке он сжимал скипетр из слоновой кости, увенчанный фигурой орла, а для еще большего сходства со статуей специальный раб, стоявший за спиной, держал над его головой золотой венок.

С триумфатором в город входили пленники, захваченные на войне, и вносилась дорогая добыча. За ним ехали военачальники и шли солдаты победоносной армии. Вся эта процессия проходила по городу к храму Юпитера, там совершалось благодарственное жертвоприношение, и триумфатор оставлял у ног статуи лавровый венок, которым был увенчан как победитель, тем самым разделяя с Юпитером свой военный успех. Стать живым воплощением великого бога триумфатор мог только на время своего триумфа, и чтобы он не забывал, что на самом деле остается лишь обычным человеком, по преданию, раб, несший за ним золотой венок, нашептывал ему на ухо: «Memento mori», что в данном случае можно перевести как «Помни, что ты смертен».

В храме Юпитера Феретрия хранилась и древнейшая реликвия — священный камень Юпитера, бывший его олицетворением до тех времен, когда богам начали ставить статуи. Камень это был, видимо, кремнем для высекания искры, потому что действие это по виду немного напоминало вспышку молнии.

Интересным образом характеризует Юпитера и фигура его жреца, flamen Dialis. Принято считать, что эту должность учредил царь Нума Помпилий, а до него функцию главного жреца Юпитера исполняли сами цари. На жреца Юпитера ложилась масса различных сакральных ограничений. Так, например, он не должен был прикасаться к покойнику и вообще ко всему, что относилось к культу мертвых: бобам, собаке, козе, и даже само слово «бобы» он не имел права произносить. Это оттого, что в древности люди полагали, будто бы царь-жрец обладал особой магической силой, обеспечивающей благоденствие всей общины, и боялись, как бы он не осквернил эту силу прикосновением к нечистому.

Точно так же опасались ограничить, связать его магическую силу, поэтому жрецу Юпитера запрещалось носить кольца и узлы на одежде, а также принимать в своем доме человека в оковах: последнего тут же расковывали, а оковы выбрасывали.

Во многих ранних культурах есть следы таких, странных на первый взгляд, табу: они окружали вождей, наделенных как военной, так и сакральной властью. Это вполне убедительно свидетельствует, что в древнейшие времена жрецами Юпитера были предводители общин, а значит, и сам Юпитер считался покровителем верховной власти.

По мере роста римского могущества культ Юпитера Всеблагого стал олицетворением величия государства, которым римляне необычайно гордились и ставили превыше всего. В честь Юпитера устраивались приуроченные к идам осени великолепные Римские, Капитолийские и Плебейские игры с конными и атлетическими состязаниями, а самой грозной и нерушимой клятвой как в частной, так и в общественной жизни римлян стала считаться клятва Юпитером.

Триумф Тита. Художник Л. Альма-Тадема

 

Марс и Квирин

Культ Марса был одним из самых распространенных по всей Италии. Многие племена называли его именем первый месяц весны, а в древности и первый месяц нового года. Изначально Марсу не строили храмов, а приносили жертвы в священных рощах, в праздники Марса принято было убирать дома лавром. Ученые трактуют образ Марса как бога-покровителя племени, точнее, можно сказать, что у каждой общины, избравшей его своим заступником, был собственный Марс.

С почитанием Марса связан интереснейший обычай — «священная весна». Если племени грозила опасность, Марса просили отвести ее и клялись принести ему в жертву детей и скот, родившихся ближайшей весной. На практике детей щадили и не убивали, но когда они достигали зрелости, выселяли за границы племенной территории. В результате таких изгнаний молодежь основывала новые общины — недаром покровителем всех ищущих новые места поселения считался волк, священное животное Марса. Другим животным Марса называли дятла.

Надо заметить, что представления древних о Марсе весьма противоречивы. В них можно выделить два направления: Марса почитали как божество природы и земледелия, с одной стороны, и как божество войны — с другой. Вторая его ипостась более известна.

В святилище Марса в Регии, «царском доме» у подножия Палатина, хранились копья Марса. Если они сами собой сдвигались с места, это считалось предзнаменованием войны. Там же находились щиты Марса, по преданию, выкованные во времена Нумы Помпилия. По древнему обычаю, полководец, выступавший в поход, касался сперва щита, а потом копья с возгласом: «Пробудись, Марс!»

Марсу приносили жертвы и молились перед каждым сражением и после его окончания. От его имени присуждали награды отличившимся воинам. Наивысшая награда полагалась военачальнику, который спас свой легион или целое войско, например вывел его из окружения. Она называлась corona graminea, и ее сплетали из травы и цветов, сорванных непосредственно на месте сражения.

Бог войны Марс. Художник Д. Веласкес

Марсу с незапамятных времен был посвящен луг на берегу Тибра, Марсово поле. Раз в пять лет вооруженные римские граждане собирались там на праздник религиозного очищения: приносили в жертву животных и упражнялись в военном искусстве. Однако Марс был не просто богом войны, обе его функции равно важны. Вероятно, будучи племенным божеством, Марс становился богом войны или земледелия в зависимости от того, кто и когда обращался к нему за помощью. Для крестьян он был покровителем природы, для воинов — защитником поселения.

Квирин был племенным божеством сабинян. Как Марс считался отцом Ромула, так и Квирин — отцом основателя сабинской общины Модия Фофидия. Его имя происходит либо от названия сабинского города Куры, либо от слова quiris — копье. Культ Квирина связан с холмом Квириналом, где находилось древнее сабинское поселение и старейшее святилище Квирина.

Как и Марс, Квирин имел две ипостаси: военную и земледельческую. Существовали две симметричные коллегии жрецов-салиев, совершавших обряды в честь Марса и Квирина. Изначально, до появления изображений богов, Квирин, как и Марс, почитался в образе копья. Со временем Квирином стали считать обожествленного Ромула, который, по преданию, не умер, а сделался покровителем своего города.

В такой трансформации нет ничего странного. Ромул, конечно, считался сыном Марса, но римская община складывалась из разных племен, и в первую очередь — латинов и сабинян. Можно было бы назвать Марса и Квирина богами-двойниками, но почитались они как два разных бога и имели собственных жрецов-фламинов. Вместе с Юпитером Марс и Квирин составляли архаическую триаду самых могущественных римских богов.

 

Римские богини

Древние видели в женщине главным образом мать семейства, оберегающую дом и детей в то время, пока мужчины занимаются своими мужскими делами. Воспроизведение рода было крайне важно, ведь от детей зависело выживание общины в будущем, поэтому в традициях закрепилось большое уважение к женщине как к матери, а также хранительнице мира и порядка. Оттого многие женские божества, которых мы встречаем в архаичных культурах, являются в той или иной степени производными от образа богини-матери.

Одним из древнейших женских божеств у римлян была Теллура — олицетворение матери-земли: землю в то время и представляли весьма буквально — как женщину, принимающую в свое лоно семена и рожающую по истечении срока. В жертву Теллуре приносили беременных свиней и коров, у которых вырезали из чрева еще не родившихся детенышей и сжигали их. Верили, что родящая сила животных способна оказать магическое влияние и на засеянное поле. Интересно, что Теллуре также приносили искупительные жертвы те, кто не оказывал должного почтения мертвым в течение года. Теллура, как мать-земля, не только вынашивала посевы, но и принимала в себя умерших.

С культом Теллуры тесно связан культ Цереры, богини урожая. Но если Теллура олицетворяла собой непосредственно плодородную почву, мать-кормилицу, то Церера оберегала зреющие на полях хлеба. Воплощение духа урожая в облике женщины, пожалуй, неслучайно: в примитивном земледелии работа мужчины сопряжена с тяжелым физическим трудом, но большинство трудоемких операций выполняют женщины. Как и греческая Деметра, с которой они слились в единый образ, Церера почиталась в основном деревенскими жителями.

Флора и Церера. Художник К. А. Лоренцен

В античные времена мир со всем его пространством, занятиями и обязанностями делился на мужской и женский куда в большой мере, чем сейчас. Существовала масса женских дел, которых не подобало касаться мужчине, и в их числе, например, домашняя работа. Воплощением всех специфических женских функций, включая, конечно, и рождение детей, была Юнона, покровительница брака.

Ее культ имел широкое распространение по всей Средней Италии. В Риме ее отдельно чтили под именем Юноны Луцины, святилище которой находилось на Эсквилине. В этой своей ипостаси Юнона покровительствовала разрешению от бремени, и ей, как воплощению деторождения, приносили в жертву одно из самых плодовитых животных — козу. В целом Юнона покровительствовала не только замужним женщинам, но и девушкам, созревшим для брака.

По мере роста римского государства Юнона стала считаться супругой Юпитера, и за отправлением ее культа следила жена фламина (жреца) Юпитера — фламиника. Как жена отца богов, Юнона стала покровительницей римской общины, наряду с Юпитером и Минервой образовав так называемую капитолийскую триаду наиболее чтимых небожителей, со временем сменившую прежнюю, более воинственную архаичную триаду.

Богиня Минерва имеет древнее италийское, по всей видимости, этрусское происхождение. По крайней мере, этруски с давних пор почитали ее как покровительницу ремесел и искусств, а также всяческих мирных занятий на благо семьи и общества. В этом качестве Минерва утвердилась и в римском пантеоне, заняв нишу богини ремесленников и рукодельниц, не свойственную Юноне. С распространением греческого влияния Минерва объединилась с Афиной, вероятно, тогда и заимствовав у последней черты богини мудрости и войны.

Минерва и кентавр. Художник С. Боттичелли

Юпитеру, Юноне и Минерве как защитникам государства был возведен совместный Капитолийский храм, своего рода религиозный центр Рима, строительство которого началось при царе Тарквинии Гордом, а закончилось в первый год римской республики. По имени храма и холма Капитолий, на котором его воздвигли, этих богов и называют капитолийской триадой.

Связь с богиней-матерью можно проследить даже для девственной Дианы, богини-охотницы, объединившейся с греческой Артемидой. Поздние авторы изображали ее в коротком хитоне, охотящуюся со свитой в глухих лесах и жестоко карающую мужчин, осмелившихся поднять взгляд на воинственную богиню. В древности же, однако, Диану почитали как богиню леса, сочетавшуюся священным браком с лесным царем, духом деревьев и растений, погибавшим и возрождавшимся год от года. Диану воспринимали как покровительницу всех лесных животных и вдобавок растительности как таковой.

Диану полагали также богиней луны. По мнению древних римлян, фазы луны непосредственно влияли на функции женского организма. От ночного светила, как полагали римляне, зависели не только женские месячные циклы, но и зачатие ребенка, поэтому римские женщины приносили жертвы Диане как помощнице в делах деторождения.

Перечень главных римских богинь мы хотели бы закончить Венерой, хотя в действительности богинь в пантеоне значительно больше. Будучи изначально богиней весны и садов, Венера позднее приняла на себя функции греческой Афродиты, культ которой, вероятно, попал в Италию довольно рано из греческих колоний на Сицилии. Так она стала богиней красоты и воплощением всего, что может быть привлекательным и желанным в женщине. Постепенно под влиянием более формальной и организованной римской культуры Венера превратилась в богиню любви, преимущественно супружеской, и покровительницу брака. Особой популярностью в государственных масштабах ее культ стал пользоваться только с приходом к власти Юлия Цезаря, род которого, по преданию, восходил к легендарному герою Энею, сыну Венеры. Тогда Венере начали поклоняться как прародительнице римского государства.

Рождение Венеры. Художник А. В. Бугро

 

Веста и весталки

Отдельно от прочих следует рассказать о Весте и ее служительницах. Весту почитали как богиню домашнего очага и семьи и отождествляли с греческой богиней Гестией. Однако в отличие от Гестии, культ которой у греков был относительно скромным, Веста занимала важнейшее место в государственной религии Рима и воспринималась в качестве хранительницы всей римской общины как большой семьи, собранной у единого городского очага.

Кроме очага, сакрального центра дома, Весте была посвящена прихожая, так называемый «вестибул». Несложно догадаться, что отсюда и пошло известное нам слово «вестибюль», означающее просторное помещение при парадном входе.

Веста приходилась сестрой Юпитеру и была известна тем, что избегала мужского общества и хранила девственность. Существует старинная легенда о том, как Весту домогался Приап, бог садов, известный своей похотливостью. Однажды боги, а заодно нимфы и сатиры, собрались на шумный пир. Пока боги пили вино и плясали, Веста прилегла отдохнуть в тени, наслаждаясь тишиной, и задремала. Ее приметил Приап и то ли не узнал и принял за нимфу, то ли узнал, но не подал виду. Влекомый блудным желанием, Приап на цыпочках стал подкрадываться к Весте. И тут неожиданно закричал осел, пасшийся неподалеку на берегу ручья. От ослиного крика Веста проснулась и увидела над собой Приапа, которого с позором прогнала. Оттого в день праздника Весты, 9 июня, ослов освобождали от всякой работы и они участвовали в торжественной процессии.

Сатир и спящая нимфа (фрагмент). Художник Я. Амигони

Весте служили жрицы-весталки, ревностно, как и их богиня, хранившие свое целомудрие. Коллегия весталок состояла всего из шести женщин, и служба богине требовала от них полного сосредоточения. Весталки, единственные из римских жриц и жрецов, все свое время отводили исполнению священных обязанностей и даже жили замкнуто, в особом доме при храме Весты, редко выходя в город. Первейшей их обязанностью было поддерживать огонь на жертвеннике, ведь люди верили, что, пока он горит, Рим будет стоять нерушимо. Также весталки наводили в храме чистоту и приносили жертвы богине.

Весталки. Художник Ж. Рау

Когда одна из весталок навсегда оставляла храм, новая избиралась жребием из двадцати девочек благородного происхождения в возрасте от шести до десяти лет. Удостоенную великой чести ожидало тридцать лет служения. Первые десять лет ее обучали тому, что она должна была делать, следующие десять она исполняла свои обязанности, а в последнюю треть срока передавала знания молодым преемницам.

По истечении тридцати лет весталка могла сложить с себя жреческий сан и вернуться к обычной жизни, даже выйти замуж. Немногие, однако, пользовались этим правом, предпочитая до самой смерти служить богине, а про тех, кто все-таки заводил семью, рассказывали, что они были несчастливы в браке. Существовало даже поверье, будто брак с весталкой сулит беду.

Однако в награду за самоотверженную службу весталки пользовались большими привилегиями и почестями. Сам консул при встрече уступал весталкам дорогу. Весталки могли собственноручно, без поручителя, распоряжаться своими делами, что другим римским женщинам в большинстве своем не разрешалось. На улицу весталки выходили только в сопровождении служителя-ликтора, и если по пути им попадался преступник, приговоренный к казни, то с этого счастливчика снимали приговор и отпускали. Весталке только следовало поклясться, что встреча эта оказалась случайной.

Весталка. Художник Ф. Лейтон

Весталки были неприкосновенны, и даже за легкое оскорбление, нанесенное одной из них, обидчику грозила смертная казнь. Наказывать их мог только великий понтифик, страж священных дев, который за провинности сек весталок розгами. Поводом для наказания могло послужить то, что весталка небрежно поддерживала в храме огонь, ведь это было важнейшей и каждодневной обязанностью жриц Весты. Рассказывали историю, как одна весталка, увидев, что священный огонь догорает, взмолилась богине и кинула в пламя кусок своего одеяния, после чего огонь благоволением Весты заново разгорелся.

И все же раз в году огонь в храме Весты тушили и разводили заново — в день Нового года. Считалось, что в Новый год все должно обновляться, даже негасимый огонь Весты. Разжигали его исключительно трением двух палочек — только такое пламя считалось «чистым».

За одну лишь провинность весталок наказывали крайне жестоко: за утрату целомудрия, ведь тем самым они предавали свою девственную богиню. Нарушившую обет чистоты девушку живьем зарывали в землю. Для этого в земляном валу у Коллинских ворот устраивали маленькую подземную камеру со входом сверху. Там оставляли постель, горящий светильник и немного еды, чтобы Веста не была оскорблена тем, что ее жрицу, причастную священных тайн, простые люди уморили голодом. Осужденную в закрытых носилках проносили через форум, и за ней молча следовала толпа. День казни весталки был в Риме днем глубокого уныния. Наконец, у вала закутанную с головой весталку выводили и, когда она спускалась под землю, лестницу поднимали, а вход заваливали и сравнивали с землей.

Казнь весталки. Художник Г. Ф. Фюгер

Рассказывают, впрочем, что Веста ревностно оберегала своих служительниц от наветов и лживых слухов. Так, некий человек обвинил весталку Тукцию в потере невинности и тем самым, казалось бы, обрек девушку на мучительную смерть. Тукция же, зная, что обвинение ложно, и желая доказать свою непорочность, взмолилась богине: «Веста! Если я служила тебе чистыми руками, сделай же так, чтобы эти руки в решете донесли воду в твой храм от самого Тибра!» На глазах у всего города Тукция зачерпнула в решето речной воды и, не пролив ни капли, дошла до храма, что стоял неподалеку от форума на склоне Палатинского холма. Так Веста оправдала свою жрицу перед всеми римскими гражданами.

Храм Весты в Риме построил легендарный царь Нума Помпилий. Храм этот имел необычную круглую форму: считалось, что он повторяет очертания домашнего очага. В центре храма горел священный огонь, бывший одновременно и воплощением самой богини, так как изваяния ее в храмах не ставили. Лишь изредка Весту изображали в виде богато одетой девушки с накинутым на голову покрывалом. Служительницы ее носили во время обрядов похожие покрывала, в городской толпе же весталку легко было узнать по белоснежной тунике.

Весталка Тукция собирает воду в решето. Художник Г. Л. Леру

В храме Весты, недоступные для глаз обывателей, хранились священные реликвии, вывезенные Энеем из горящей Трои: домашние боги-пенаты, покровительствовавшие всей римской общине, и палладий, деревянная статуя Афины Паллады (у римлян Минервы), которая, по легенде, упала с неба в ответ на молитвы Ила, основателя Трои. Палладий считался талисманом Рима, оберегавшим его от опасностей.

Ни один мужчина не имел права переступать порог храма Весты и видеть эти реликвии. Рассказывают, однако, что в 241 году до н. э. в храме Весты случился страшный пожар. Беспомощные весталки, распустив волосы, громко плакали перед храмом, видя, как погибают в пламени столь чтимые всем народом святыни. Видя их горе, великий понтифик Метелл взмолился Весте простить его святотатство и бросился в горящий храм. Смелым своим поступком Метелл спас драгоценные реликвии из огня, но, как говорят, ослеп: то ли от жаркого пламени, то ли оттого, что увидел нечто, недоступное взгляду мужчины.

Свой храм Весты был в каждом городе, и если жители его отправлялись навсегда в необжитые еще земли, то брали с собой частичку храмового огня, чтобы возжечь от него пламя на новом жертвеннике и заручиться покровительством доброй богини.

 

Младшие боги

На самом деле римский пантеон поистине неисчислим. Помимо великих богов существовало огромное количество богов младших, большинство из которых олицетворяло не более чем отдельные стороны человеческой жизни древних римлян. Едва ли не каждому периоду, действию, событию или ремеслу покровительствовал свой бог или богиня. Конечно, запомнить такое число божеств простому человеку было не под силу. Для этого в IV веке до н. э. понтификами был составлен список божеств, называвшийся Indigitamenta. Он не сохранился до наших дней, но известно, что в нем указывалось, в какие моменты, как и к какому богу надлежало обращаться благочестивому римлянину.

Сфера влияния многих таких божков была крайне узка. Так, были малые боги, оберегавшие человека от зачатия до рождения, помогавшие при рождении, охранявшие мать и ребенка после родов, заботившиеся о детях в их первые годы, боги взросления, боги брака и так далее.

Например, богиня Эдука учила ребенка есть, а Потина — пить. Начать говорить маленькому римлянину помогали сразу три бога: Фарин учил его произносить звуки, Фабулин нашептывал первые слова, а Локутий объяснял, как составлять из них предложения. Богиня Оссипаго укрепляла кости ребенка, а Карна — мышцы. Куба помогала подросшему ребенку перебраться из колыбели в кровать, а Павентия отгоняла от него страхи. Буквально каждый шаг человека попадал под покровительство какого-либо божества.

Зачастую эти многочисленные полезные божества не имели даже собственного имени, а назывались по выполняемой ими функции (скажем, os на латыни означает «кость»).

 

Вертумн и Помона

Помона была богиней древесных плодов. Рассказывают, что она не любила ни лесов, ни полей и все время проводила в своем саду, заботясь о фруктовых деревьях. В саду была вся страсть Помоны, мужчин же она к себе не подпускала, как ни старались соблазнить Помону удалые сатиры. Более всех любил прекрасную Помону Вертумн, бог времен года, но и к нему была она холодна.

По-разному представал перед ней упорный Вертумн: то как жнец приносил ей сжатые колосья, то как пахарь тащил на плече тяжелую оглоблю, то как садовод являлся с серпом в руках… Воин при мече, рыболов с удочкой — какой только образ не принимал перед Помоной бог, но ко всем его ликам оставалась она равнодушна. Наконец, обернувшись дряхлой старухой, Вертумн пришел в сад Помоны и, похвалив налившиеся плоды, присел отдохнуть.

Увидев вяз с обвившей его виноградной лозой, так стал говорить Вертумн своей возлюбленной: «Когда бы не были вместе лоза и вяз, любовались бы мы лишь видом его голого ствола, лоза же безвольно стелилась бы по земле. Но ты не смотришь на них, Помона, ты до сих пор одна, хотя женихов у тебя больше, чем у Елены Прекрасной или жены Улисса Пенелопы! Но если ты умна и ждешь лишь хорошего брака, выбери из всех Вертумна, того, кто любит тебя больше прочих.

Помона и Вертумн. Художник Ф. Мельци

Вертумн и Помона. Художник Г. Хендрик

А чтобы ты лучше меня поняла, расскажу тебе одну историю, что случилась на Кипре. Жила там знатная женщина по имени Анаксарета, и с первого взгляда полюбил ее Ифис, человек низкого рода. Разными способами пытался добиться он внимания гордой красавицы, но она оставалась жестче железа и тверже камня. Отвергла и осмеяла его Анаксарета.

„Что ж, ты победила, отныне я не буду тебе докучать. Умру! Веселись, железное сердце!“ — произнес отчаявшийся Ифис и повесился на притолоке ее дома.

Похоронная процессия, несущая тело к костру, проходила как раз мимо дома Анаксареты. Вышла она к окну, но увидав на носилках тело Ифиса, побледнела и попыталась скрыться. Не вышло — камень, что был в ее сердце, по воле мстительных богов, занял постепенно все тело и Анаксарета превратилась в статую. Помни, нимфа, этот рассказ, и молю, откинь свою гордость!»

И с такими словами принял Вертумн свой истинный облик. Взглянула Помона на прекрасного юношу и полюбила его так же крепко, как и он ее.

 

Анна Перенна

Анна Перенна была римской богиней благополучного нового года. Имя ее, вероятно, восходит к латинским словам annus, что означает «год», и perennis — «вечный». Праздник ее приходился на мартовские иды, то есть 15 марта, так как первоначально римский год начинался с первого месяца весны. В этот день на берегах Тибра строили шалаши из зеленых ветвей, пили много вина, водили хороводы и распевали непристойные песни, чествуя Анну Перенну.

Интересно, что об Анне Перенне существует несколько мифов, расходящихся по содержанию друг с другом. Так, рассказывают, что первоначально Анна Перенна была смертной, сестрой карфагенской царицы Дидоны. Дидона полюбила странствующего троянского героя Энея, плывшего из разрушенной Трои в Италию и вынужденно попавшего на ливийский берег. Когда Эней покинул Дидону и уплыл, та покончила с собой, бросившись на его меч. Анна страшно горевала о смерти сестры, но была изгнана из Карфагена и отправилась в плавание в поисках нового дома.

Однажды корабль Анны застиг шторм, и по воле волн его принесло в Италию, где он и разбился. Анна оказалась на берегу вблизи Лаврента, города, где нашел пристанище Эней. В тот момент сам Эней с одним лишь спутником прогуливался по берегу и встретил бредущую по песку несчастную Анну. Эней проводил ее в свой дом, прося принять его гостеприимство, и наказал жене Лавинии любить Анну, как сестру. Лавиния же, зная, кто такая Анна, и ревнуя Энея, затаила в сердце злой умысел и желала гостье смерти.

Когда Анна спала под кровом Энея, во сне ей явилась Дидона с запекшейся кровью в спутанных волосах, и она просила сестру как можно скорее бежать из этого зловещего дома. Напуганная Анна через окно выскочила в поле и бросилась к реке Нумиций. Не зная, что делать, она кинулась в воду и утопилась.

Эней со спутниками долго искал Анну и наконец нашел следы на прибрежном песке. Тогда шум потока стих, и раздался тихий голос: «Теперь я нимфа Нумиция, зовите меня отныне Анна Перенна».

Впрочем, полагают, что совмещение образа богини Анны Перенны и легендарной сестры Дидоны — позднейший вымысел римских ученых. Есть иная, более историчная версия происхождения этой богини.

В 494 году до н. э. плебеи, простой народ Рима, борясь за свои права, покинули город и удалились на Священную гору, где вынуждены были голодать. Когда у них закончился хлеб, из пригорода пришла старуха по имени Анна Перенна и принесла пироги, которые напекла на всех. Каждый день она носила на Священную гору хлеб, и когда плебеи добились того, чего хотели — получили право избирать своих представителей, народных трибунов, то вернулись в Рим и воздвигли изваяние Анны Перенны в память о том, как она спасла народ от голода.

Есть еще одна интересная история, которая объясняет, почему в день мартовских ид римские девушки пели срамные песни. Когда Анна Перенна уже стала богиней, к ней за помощью обратился бог войны Марс, влюбленный в девственную Минерву. Он просил старуху помочь ему соблазнить Минерву, а взамен обещал, что Анну Перенну люди будут почитать в его месяце года — в марте.

Анна Перенна в шутку согласилась и долго изводила Марса обещаниями. Наконец она шепнула Марсу, чтобы тот готовил брачный чертог, а сама, скрыв фатою лицо, явилась к богу вместо Минервы. Грозный Марс уже приготовился поцеловать свою нареченную, как узнал под фатой старуху Анну Перенну. Над одураченным Марсом долго смеялись и Минерва, и Венера, богиня любви, а девушки с тех пор пели неприличные песни в память о том, как Анна Перенна провела самого бога войны.

 

Прибытие Эскулапа

Некогда в Риме разразился мор и погибло бессчетное число граждан. Видя, что никакие лекарства не помогают, римляне снарядили послов в Дельфы, к оракулу Аполлона, чтобы просить бога о помощи. В Дельфах услышали римляне ответ, что не сам Аполлон, а его сын сможет спасти Рим от болезни. Сыном Аполлона был бог врачевания Асклепий, или, на римский лад, Эскулап. К берегам Эпидавра, где жил Эскулап, римляне и направили свой корабль.

Слезно просили римские послы жителей Эпидавра разрешить увезти бога в Рим, где погибают от мора их жены и дети. Греки принялись совещаться: позволить ли пришельцам забрать с собой Эскулапа? Спорили до самой ночи и ничего не решили. Ночью же одному из римлян явился во сне сам Эскулап, с длинной бородой и деревенским посохом в руке. Он обещал отправиться с римлянами, но не в том виде, в котором все его узнают, а в облике змеи.

Сон Эскулапа. Художник С. Риччи

Наутро и греки, и римляне собрались в храме Эскулапа молить бога, чтобы тот сам выбрал, в каком городе хочет остаться. Только закончили молиться, как из глубин храма выползла огромная золотая змея, и от движения ее сотрясались алтари и двери. «Это бог!» — закричал эпидаврский жрец, и все, не зная, что за бог перед ними, выказали ему величайшее почтение. Змея благосклонно пошевелила гребнем и соскользнула по ступеням храма на улицу.

Петля за петлей, огромная змея проползла через благоговейно замерший город до самого римского корабля. Корабль просел под божественным грузом, но отправился по волнам обратно к латинским берегам. Всю дорогу змея возлежала на палубе, положив голову на нос корабля. Когда же судно вошло в Тибр и стало подниматься к Риму, весь народ, ликуя, встречал его на берегах, воскурив на алтарях фимиамы и принося в жертву Эскулапу животных, сама же змея высматривала с палубы новое пристанище. У самого Рима она соскользнула с корабля на остров посреди Тибра и там осталась, приняв привычный облик Эскулапа. Вскоре болезнь покинула город.

Больной ребенок, приведенный в храм Асклепия. Художник Дж. У. Уотерхаус

На острове римляне возвели храм Эскулапа, а после, когда отделывали набережные этого небольшого острова, придали им форму корабля, а «нос» украсили статуей бога.

 

Пенаты и лары — духи-покровители дома

Дом со всеми его обитателями находился в ведении благоволивших людям духов — пенатов. Название их происходит от латинского слова penus, которое означает провизию или съестные припасы. Поэтому считается, что первоначально пенаты олицетворяли домашнюю житницу или кладовую.

Как покровители кладовых, пенаты ведали запасами дома и пользовались ими наряду с другими обитателями, участвуя в домашних трапезах. Во время трапезы за общим столом пенатам бросали в очаг кусочки пищи или ставили на стол фигурки пенатов, а перед ними солонку и глиняные мисочки с едой.

Явно прослеживается связь пенатов с домашним очагом, которая в принципе характерна для домашних божеств многих народов. Очаг был местом приготовления пищи, у очага собиралась вся семья — такая связь между пенатами и огнем неудивительна. Близ семейного очага, где постоянно поддерживался огонь, в сердце дома помещались и изображения пенатов. Их изготовляли из глины, камня или дерева и хранили в специальном закрытом шкафчике.

Домашние боги. Художник Дж. У. Уотерхаус

Благодаря связи пенатов с очагом их культ стоял близко к культу Весты и ее священного огня. В некотором роде Веста была ответственна за духовное благополучие семьи, а пенаты — за материальное. Они заботились о насущном хлебе семьи, охраняли каждого из ее членов.

Пенатам приносились благодарственные жертвы, когда в семье происходили радостные события, такие как свадьба или рождение ребенка. Если семья переезжала в другой дом, то пенатов забирали с собой и их первыми вносили в помещение.

С развитием римского государства возник культ и общественных пенатов. Одной из главных святынь Рима считались пенаты римского народа. Верили, что их перевез Эней из Трои в основанный им город Лавиний. Поэтому римские консулы приносили им жертвы, называя пенатами Лавиния. Эти пенаты помещались во внутренней части храма богини Весты и считались залогом нерушимости Рима. В торжественных клятвах к пенатам взывали наряду с обращением к Юпитеру.

И конечно, известная поговорка «вернуться в родные пенаты» звучала первоначально как «вернуться к родным пенатам», то есть к хранителям дома, его душе.

Заботы о семье пенаты разделяли с ларами. Однако лары в отличие от пенатов почитались и за пределами дома. Считалось, что лары охраняли хозяев и во время путешествий, на войне, на полевых работах. Верили также, что лары наказывают тех, кто в должной мере не чтит семейные отношения, в частности тех, кто слишком жестоко относится к рабам. Интересно, что римские рабы наряду со своими хозяевами почитали именно ларов, но не пенатов.

Культ ларов был сосредоточен на перекрестках. Ежегодно после окончания полевых работ, в декабре римляне отмечали посвященный ларам праздник Ларалии, или Компиталии. Он объединял всех, чьи владения сходились на одном перекрестке, и ларам соседи приносили совместную жертву. На перекрестках во время Компиталий главы семей развешивали шерстяных кукол и клубки шерсти, изображавшие соответственно свободных членов семьи и рабов. Есть мнение, что это были символы, замещающие человеческие жертвоприношения.

Пиршество на Компиталии было совместным для свободных и рабов. На этот народный праздник урожая было принято совершать нечто смешное и непристойное, и для этого участники Компиталий надевали маски из древесной коры, чтобы оставаться неузнанными, творя всяческие неподобающие поступки.

В городе улицы также имели своих покровителей-ларов, алтари которых ставились на перекрестках и украшались во время Компиталий.

Ларам приносили жертвы на все семейные праздники. Так, римская невеста брала с собой из родительского дома три медные монеты, одну оставляла на перекрестке, вторую приносила в дар ларам семьи, третью отдавала мужу.

Уличный алтарь. Художник Л. Альма-Тадема

Когда семья покидала дом, пенаты следовали за ней, но лары оставались в доме и оберегали его во время отсутствия хозяев. Изображения ларов хранились в особом шкафчике-ларарии у очага, по соседству с изображениями пенатов, и также изготавливались из камня или металла. Позднее их начали ставить при входе в дом или рядом со спальней.

Как и пенаты, существовали также общественные лары, хранители города и государства. В качестве таковых почитали близнецов Ромула и Рема, их кормилицу Акку Ларентию и других легендарных персонажей, которых чествовали на Компиталии.

Культ ларов и пенатов был в Риме чрезвычайно популярен и живуч: один из последних императорских указов, направленный против язычества в Риме — указ Феодосия от 392 го да, — запрещал именно семейные обряды, посвященные пенатам и ларам.

 

Маны и лемуры — представления о загробной жизни

Таких детальных и красочных представлений о загробной жизни, какие имели греки, у римлян изначально не было. Не было царства мрачного Аида-Плутона и его прекрасной жены Прозерпины, не было трехглавого Цербера, сторожившего выход из подземного мира, и седого Харона, перевозившего души умерших через Ахерон, — все это со временем пришло в Рим из Греции. Источники сообщают, что изначально римляне верили, будто жизнь у умирающего отнимает богиня смерти Морс, бог Цекул закрывает ему глаза, а душу из тела исторгает бог Видуус.

Как и большинство древних народов, римляне полагали, что тень умершего поддерживает связь с живыми и нуждается во всем том, что имела при жизни, поэтому на могилу предков приносили соль, вино и хлеб. Интересно, что римские гробницы часто строили рядом с дорогами и высекали на них обращения от имени мертвого с просьбой вспоминать его и оставлять приношения на могиле.

В верованиях римлян существовали добрые и злые души умерших. Добрые называли манами, поэтому на римских надгробиях часто писали: «D. M. S.», то есть «Dis manibus sacrum» — священным манам. Считалось, что маны — это души предков, которые защищают и оберегают свой род. Манам был посвящен февральский праздник Паренталии, родительские дни. На это время закрывались все храмы и запрещались церемонии, от которых ожидали благоприятного исхода, например свадьбы.

Под конец Паренталий открывалась запертая в остальное время «камнем манов» особая яма-мундус. Она находилась на Палатинском холме, и римляне верили, что в ней, глубоко под землей, обитают маны. Открыв ее, жрецы совершали торжественные церемонии в честь покровителей-предков и подносили им жертвенные вино и молоко.

Манов считали добрыми божествами, но, как и все потустороннее, относящееся к миру смерти, они были по-своему опасны: с ними была связана страшная подземная богиня Мания, насылавшая безумие. Полагают, что в древности манам приносили даже человеческие жертвы.

Злые души безродных покойников, которых некому было кормить, назывались лемурами или ларвами. Верили, что по ночам лемуры скитаются по земле, пугая живых. Чтобы обезопасить себя и умилостивить лемуров, римляне отмечали в мае посвященный им праздник Лемурии, когда тоже запирались все храмы и нельзя было жениться.

В середине ночи на каждую их трех ночей Лемурий отец семейства вставал с постели и босиком шел к двери. Он омывался чистой водой и, стоя спиной к двери, бросал за порог черные бобы и девять раз выкрикивал: «Этими бобами выкупаю себя и своих». Бобы были важной частью культа подземных богов: верили, что голодные лемуры подбирают и едят их. Затем отец семейства омывался, шумел медными сосудами, отпугивая лемуров, и снова девять раз восклицал: «Вон, духи дома!» Считалось, что после такой процедуры злые духи изгнаны и не тронут людей.

 

Гении и юноны — личные покровители

У каждого римлянина и каждой римлянки был личный дух-покровитель. Мужские духи назывались гениями, а женские — юнонами. Гении и юноны считались чем-то вроде второго «я» человека. Они охраняли его с момента появления на свет, защищали от невзгод и болезней, определяли его характер. Отсюда представления о гениальности как о благоволении к человеку доброго гения, наделившего его особыми талантами. В свой день рождения римлянин обязательно приносил жертвы гению: курения, цветы и вино. Гений отца семейства занимал важное место среди домашних богов, его именем клялись все домочадцы.

Изначально гении и юноны, по всей видимости, отвечали за продолжение рода — о том свидетельствует происхождение их имен. Слово «гений» восходит к корню gen и означает «тот, кто рождает», а «юнона» происходит от латинского слова, обозначающего молодость. Функция эта была крайне важна, так как от рождения детей зависело благополучие рода, его дальнейшая судьба. С течением истории гении трансформировались сперва в персонификацию качеств и достоинств римлянина, а потом — в личное божество, рождавшееся вместе с человеком, сопровождавшее его до самой могилы, а после — бродившее по земле неподалеку от места погребения.

Помимо личных гениев существовали многочисленные гении местности, представляемые в виде змеи. Гении местности отчасти близки к ларам, и вряд ли сами римляне могли провести между ними четкую грань. Свои гении были у целых провинций, общин, колоний, даже у театров и легионов. Существовал гений всего римского народа, и каждый римлянин чтил его наряду со своим собственным. Его статуя стояла на римском форуме, а на Капитолии ему был посвящен щит с надписью «Гению города Рима, или мужчине, или женщине». Такая надпись по одной версии объясняется тем, что в древности не было разделения на мужских и женских духов-покровителей, по другой — что имя и пол гения Рима скрывались, чтобы его не переманили враги.

В позднейшее время всенародным почитанием пользовались гении императоров. Эта традиция началась с Октавиана Августа, поставившего статуи своему гению во всех провинциях римского государства. С тех пор самой прочной клятвой в Риме считалась клятва гением императора, и нарушение ее приравнивалось к оскорблению императорской власти.

 

Парки

В поздней римской мифологии парки отождествлялись с греческими мойрами, тремя сестрами, владеющими нитью жизни человека. У каждой мойры была своя функция: Клото, Пряха, пряла нить человеческой жизни, Атропос, Судьба, определяла длину этой нити, а Лахесис, Неотвратимая, обрезала ее, когда наступал срок.

Но любопытно, что имена римских парок не имеют никакого отношения к прядению, а значит, это местные италийские божества со своей долгой историей. Их звали Нона, Децима и Морта, и изначально парки отвечали за деторождение. Нона и Децима — Девятая и Десятая — отвечали за рождение ребенка соответственно на девятом или десятом месяце после зачатия. Понять функцию третьей, Морты, сложнее: по всей видимости, от нее зависело рождение мертвого ребенка.

Три мойры. Художник Содома

Полагают, что изначально Парка была одна и почиталась как богиня рождения, родственная другому римскому божеству, Карменте. Кармента, ведущая происхождение, вероятно, от речных божеств, считалась покровительницей беременных женщин, принимала ребенка во время родов и предрекала его судьбу. У подошвы Капитолия стоял храм Карменты, а в январе отмечался посвященный ей женский праздник Карменталии.

Парки были важным элементом народных верований и в позднейшее время стали известны как «фаты». Ранее фатами называли прорицательниц, и в народном языке благодаря им возникло имя и понятие фей — на латыни fata.

 

Гадания

Гадания и толкования предзнаменований играли очень важную роль как в частной, так и в общественной жизни римлян. Богов спрашивали об исходе любого значимого дела, будь то военный поход или строительство здания. Этим целям служила четко выверенная система гаданий, которыми занималась специальная коллегия жрецов-авгуров. Авгуры пользовались большим влиянием и, если предзнаменования были дурными, могли даже отменить принятый закон.

Гадания авгуров назывались ауспициями и делились на несколько классов. Самым распространенным было гадание по крикам или полету птиц. Для первого подходили вороны и совы, для второго — соколы, орлы и коршуны. Играли роль даже мельчайшие детали. Например, карканье вороны возвещало удачу, только если доносилось с левой стороны.

Прежде чем приступить к наблюдению за полетом птиц, следовало очертить небольшую площадку на земле, откуда велось наблюдение, и широкое пространство на небе. Для этого авгур жезлом проводил в небе две воображаемые пересекающиеся линии — с севера на юг и с востока на запад. Линии эти он так же мысленно обрисовывал прямоугольником, внутри которого и предстояло высматривать птиц. Точно так же авгур очерчивал площадку на земле, и наблюдающему следовало сидеть в месте пересечения воображаемых линий. Такая площадка называлась templum — отсюда и пошло понятие, обозначающее римский храм как таковой. Как правило, за птицами наблюдал не сам авгур, а тот, кто испрашивал божественной воли, авгур же только толковал знамения.

Любимцы императора Гонория. Художник Дж. У. Уотерхаус

Еще распространены были гадания по небесным явлениям, таким как гром и молния, и по клеванию или неклеванию зерен птицами. Первое возвещало удачу, второе — наоборот. Такое гадание пользовалось особым уважением на войне, поэтому за легионом часто следовал специальный человек с целым фургоном кур.

Достойным доверия гаданием считалось также гадание по внутренностям жертвенных животных, преимущественно по печени. Им занимались особые гадатели — гаруспики, которые знали массу тонкостей и гадальных значений каждого участка печени. Само гадание пришло в Рим из Этрурии, и лучшими гаруспиками в Риме на протяжении столетий считались этруски.

Даже когда вера в богов в высших кругах Рима пошатнулась, ауспиции продолжали играть роль мощного политического рычага, а авгуры пользовались большим уважением.

Римляне подходили к гаданию так же формально, как и к исполнению религиозных церемоний. Известна анекдотическая история, когда один римский консул, видя воодушевление солдат, собирался напасть на противника и испросил у авгура предсказания. Авгур разделял настроения войска и, совершив гадание, ответил консулу, что куры хорошо клюют зерно и бой пройдет успешно. Однако перед началом сражения консул случайно узнал, что авгур соврал ему и предзнаменования неблагоприятны. Консул сказал: «Что ж, это дело жреца. Мне было объявлено, что боги благоволят нам, и я считаю, что это так». Консул выиграл сражение, а вот авгур, как гласит предание, был убит в бою.

Большое влияние на жизнь римлян оказывали случайные происшествия, которые они, как правило, истолковывали неблагоприятно. Например, народное собрание должно было немедленно разойтись, если с кем-то из присутствующих случался эпилептический припадок. Действительно, римляне были очень суеверны, как мы сказали бы сейчас, и даже незначительные на наш взгляд события могли изменить их решения. Так, рассказывают, что не вовремя раздавшийся писк полевки заставил одного человека снять с себя обязанности диктатора, а другого уйти с поста начальника конницы.

 

Жречество, изображения богов и храмы

В Риме, в отличие от ряда других культур, не существовало особого жреческого сословия. Жрецы были должностными лицами, избиравшимися из круга римских граждан. Они полноценно участвовали в общественной жизни и образовывали коллегии с фиксированным кругом обязанностей. Известны коллегии фламинов, фециалов, понтификов, луперков, салиев, арвальских братьев, гаруспиков, авгуров и весталок.

Фламинами называли служителей отдельных богов, их коллегия насчитывала пятнадцать человек. Среди фламинов трое считались старшими: это были жрецы Юпитера, Марса и Квирина, они пользовались наибольшим почетом, но на них налагались и строгие ограничения. Так, фламин Юпитера не имел права ездить верхом, иметь узлы на одежде, оставаться за пределами города после заката солнца, так как ему каждодневно надлежало приносить жертву Юпитеру, и так далее. Отличительным признаком фламина была конусовидная шляпа белого цвета, сшитая из шкуры жертвенного ягненка. В эпоху империи к коллегии присоединились фламины обожествленных императоров.

Скульптура Цереры. Художник П. П. Рубенс

Фециалы, пожалуй, были в большей степени чинов никами, чем другие древнеримские жрецы. Они исполняли функции вестников и послов, следили за соблюдением регламента международных отношений: объявления войны и мира, выдачи пленных и так далее. В их же ведении находились международные договоры. Коллегия фециалов насчитывала 20 человек. Само их название интерпретируют по-разному: его возводят к слову fides — верность или foedus — договор.

Понтифики, число которых век от века менялось и ко времени императоров достигло пятнадцати, следили за работой других жреческих коллегий. В их ведении находился календарь, священные праздники и жертвоприношения, понтифики знали благоприятные и неблагоприятные дни, хранили память об исторических событиях, а также давали свое заключение относительно всех сакральных дел в общественной и семейной жизни. Глава коллегии, великий понтифик, надзирал над всеми религиозными вопросами и считался по сути главой римской религии. Начиная с Юлия Цезаря этот титул принадлежал римским императорам и со временем перешел к римскому папе.

Коллегии салиев, луперков и арвальских братьев имеют отношение скорее к древним земледельческим культам, чем к государственной религии Рима. Салии подразделялись на две коллегии по двенадцать человек — жрецов Марса и Квирина. Они носили короткие пурпурные туники и священные щиты, в марте и октябре салии совершали публичные шествия, во время которых плясали и пели. Будучи жрецами бога земледелия и войны, салии обладали прямой связью с римской военной организацией. Мартовское шествие салиев представляло собой обрядовую подготовку римского войска к выступлению в поход, октябрьское знаменовало завершение периода военных действий.

Коллегия луперков насчитывала пятнадцать человек, и жрецы ее служили, по всей видимости, Фавну и его пастушескому культу, хотя празднования свои устраивали только раз в году, в середине февраля на день Луперкалий, о чем подробнее и написано в соответствующем разделе. Арвальские братья, братья-пахари, числом двенадцать, служили божествам земли и плодородия. Внешними их отличиями были венки из колосьев и белые головные повязки. В мае они устраивали торжества и приносили жертвы богине земледелия, называемой Деа Диа. По всей видимости, она была одной из ипостасей Опс, жены Сатурна, отождествленной с греческой Реей.

Особое место среди жрецов занимали гадатели, авгуры и гаруспики. Коллегия авгуров состояла из пятнадцати членов, и в их обязанности входило толковать божественные знамения, в основном явления природы, и устраивать гадания-ауспиции по всем значимым поводам. Авгуры также выясняли причины несчастий, постигших римскую общину: неурожаев, болезней и тому подобного. Римские государственные деятели обязаны были прибегать к гаданиям авгуров накануне всех серьезных военных и гражданских событий. Гаруспики, гадавшие по внутренностям животных, получили статус коллегии только при императоре Клавдии, и коллегия эта насчитывала шестьдесят человек.

Жриц Весты, весталок, всегда было только шесть, и они выбирались из девочек 6–10 лет, происходивших из самых знатных семей Рима, на тридцатилетний срок. Весталки давали обет целомудрия и поддерживали священный огонь в храме Весты. Считалось, что они также выполняют некие обряды, скрытые от глаз непосвященных. Весталки имели право владеть собственностью и самостоятельно распоряжаться своим имуществом, и единственные из всех жрецов получали нечто вроде заработной платы.

Жертвоприношение богине Весте. Художник С. Риччи

Что касается самих форм почитания богов, то в древнем Риме они были довольно сухи и рациональны. О молитвах и ритуалах мы уже упоминали в самом начале, стоит коснуться также изображений богов и храмовых помещений. Обычай делать статуи богов римляне заимствовали у греков, первоначально же символами богов служили те или иные характерные предметы: Марса олицетворяло копье, Юпитера — камень, Весту — очаг. Храмов как таковых изначально тоже не было, были лишь священные места, такие как огороженный templum для гаданий. Уже в более позднее время, по примеру греков, римляне начали строить монументальные храмы и украшать их великолепными статуями богов своего пантеона.

 

Римский календарь и основные праздники

Самый древний римский календарь был аграрным, то есть основывался на сроках проведения сельскохозяйственных работ. Он насчитывал десять неравных месяцев: в некоторых не было и двадцати дней, в некоторых — тридцать пять, а то и больше. Начинался древний римский календарь с марта, когда земледельцы приступали к работе. Двенадцатимесячный лунный календарь ввел легендарный римский царь Нума Помпилий, который добавил два новых месяца: январь и февраль. Ученые расходятся во мнениях, когда начало года было перенесено с 1 марта на 1 января: при Нуме или уже при Юлии Цезаре.

Некоторые месяцы римского года были напрямую посвящены тем или иным богам. Так, январь — месяц Януса, март — Марса, май — богини плодородной земли Майи, июнь — Юноны, супруги Юпитера. Остальные месяцы назывались просто пятым, шестым и так до десятого. Правда, когда начало года было перенесено с марта на январь, все сместилось и март превратился в третий месяц года, а значит, пятый по счету месяц стал седьмым, шестой — восьмым и так далее. Римскими названиями этих месяцев мы пользуемся по сей день: девятый месяц года, сентябрь, мы именуем седьмым (от латинского septem — семь), десятый, октябрь — восьмым (octo — восемь), одиннадцатый и двенадцатый — девятым и десятым соответственно (novem и decem — девять и десять). Слово «февраль» происходит от латинского februare, что означает «очищать», так как февраль считался месяцем религиозного очищения, а «апрель» — от aperire, «открывать», так как именно в апреле появлялись первые побеги растений.

Откуда же возникли названия «июль» и «август»? В древности они назывались просто «пятый» и «шестой», но получили новые имена в честь Юлия Цезаря и его преемника Октавиана Августа. Император Домициан тоже попытался дать месяцам свои имена, назвав сентябрь «германиком», а октябрь «домицианом», но после его смерти к ним вернулись прежние названия.

Числа месяца римляне определяли, отсчитывая их от трех главных дней, первоначально связанных с лунным календарем: это календы, ноны и иды. Календы — первый день месяца, который приходился на новолуние, ноны — день первой четверти луны, а иды — середина месяца, полнолуние. В марте, мае, июле и октябре иды приходились на 15-е, ноны на 7-е число, а в остальные месяцы — иды на 13-е, а ноны на 5-е число.

От календ, нон и ид дни отсчитывались назад, например говорили: «Это было в пятый день перед июньскими календами». Календы принадлежали Янусу, богу всех начинаний, а иды считались днем, посвященным Юпитеру, — в середине каждого месяца жрец Юпитера приносил в жертву овцу. В культурном европейском контексте особую известность получили мартовские иды, став понятием нарицательным, так как в этот день в 44 году до н. э. был убит Юлий Цезарь.

В году римляне отмечали более пятидесяти праздников в честь разных божеств. О некоторых, самых интересных и важных, мы расскажем подробнее.

В поздние времена в январские календы, первого числа, римляне отмечали праздник нового года. В этот день приносили ладан и вино в жертву Янусу, богу начала и конца; принято было желать друг другу добрых начинаний и дарить деньги, так как на медных ассах изображался сам двуликий Янус. Янусу же был посвящен и январский праздник Агоналии, приходившийся на 9-е число, когда богу приносились очистительные жертвы.

Приготовления к празднику. Художник Л. Альма-Тадема

15 февраля справляли посвященный Фавну, покровителю стад, праздник Луперкалии. Церемонию проводили жрецы одной из древнейших коллегий — луперки, которые собирались в пещере Луперкаль у подножия Палатинского холма, в самом древнем святилище Рима, где, по преданию, волчица вы кормила близнецов Ромула и Рема. Там луперки приносили в жертву козу или козла, одного из самых плодовитых животных, а после устраивали пир. На пиру двух юношей из благородных семей подводили к месту заклания животных, и там один жрец касался их лбов окровавленным жертвенным ножом, а второй тут же стирал кровь смоченной в молоке шерстяной тряпицей.

Пан. Художник М. Врубель

Затем луперки нарезали из козьих шкур ремни и, вооружившись этими ремнями, в одних набедренных повязках бежали вокруг Палатинского холма, а после по Священной дороге, главной улице Рима, до основания Капитолия и обратно. Всех встречных луперки били ремнями, и бездетные женщины специально подставлялись под удары луперков, так как считалось, что это поможет им забеременеть.

Существуют различные мнения об истоках и значении этого праздника. Еще в античности знали несколько легенд о происхождении Луперкалий. Согласно одной из них, Ромул и Рем после победы над Амулием с ликованием помчались туда, где их вскормила волчица. Суть праздника — подражание этому бегу, окровавленный нож ко лбам двух юношей прикладывают как напоминание об опасностях и убийствах, окружавших близнецов, а очищение молоком — символ пищи, которой были вскормлены Ромул и Рем.

Античные авторы полагали Луперкалии церемонией очищения, так как весь февраль, последний месяц древнего календаря, считался месяцем очистительных обрядов. Возможно также, что цель обрядов луперков — увеличение плодородия. Еще бытует мнение, что Луперкалии — не что иное, как праздник первого выгона стад на луга, и обряды луперков символизируют защиту скота от волков, поскольку лесной бог Фавн считался покровителем стад и пастухов, а «луперк» переводится как «гонитель волков».

В феврале же проводились и Паренталии, родительские дни, исчислявшиеся с 13-го по 21-й день месяца. Это были дни поминовения умерших, когда у могил родственников или на дорогах оставляли цветы, преимущественно фиалки, фрукты, соль и хлеб. Считали, что праздник этот введен в обиход благочестивым Энеем, который стал ежегодно приносить жертвы своему отцу Анхизу. В поминальные дни закрывались храмы всех богов, запрещалось совершение браков, а римские должностные лица снимали знаки своей власти. Бытовало мнение, что в это время по земле путешествуют души мертвых и вкушают оставленные им приношения. Заканчивались Паренталии большим празднеством, Фералиями, когда на Палатинском холме приносили жертвы манам.

27 февраля и 14 марта отмечали посвященный Марсу праздник Эквирии, предположительно основанный его сыном Ромулом, когда проводились конные состязания на Марсовом поле и ритуальное очищение коней. Праздники предшествовали месяцу бога войны и символизировали начало времени военных походов. Закрывали «военный сезон» октябрьские иды, праздник Октябрьского коня с приношением Марсу жертвенных животных. В марте и октябре проходили и шествия салиев, знаменующие начало и конец времени военных действий.

В мартовские календы римляне праздновали Матроналии, устраиваемые в честь богини Юноны. В нем принимали участие только замужние женщины — свободные жительницы Рима. По преданию, праздник этот был также учрежден Ромулом в знак почтения к римским женам, остановившим битву с сабинянами. В тот же день на Эсквилинском холме был заложен храм Юноны Луцины, покровительницы деторождения, которой женщины молятся в Матроналии, прося безболезненных родов. И в этот день домочадцы преподносят подарки римским матерям и женам.

Приготовления в Колизее (фрагмент). Художник Л. Альма-Тадема

С 19 по 23 марта проводились Квинкватрии в честь Минервы. На второй день празднеств устраивали гладиаторские бои как отражение воинственной натуры этой богини, в остальное же время Квинкватрии справляли те, чьим занятиям Минерва покровительствовала: ученики и учителя, вязальщицы и прядильщицы, различные ремесленники и художники, врачи и поэты. В июне проходили малые трехдневные Квинкватрии, устраиваемые флейтистами.

Весна. Художник Л. Альма-Тадема

В честь Цереры, богини плодородия и земледелия, возник праздник Цереалии, приходящийся на дни с 12 по 20 апреля. В основном Цереру чествовали плебеи, так как культ богини получил наибольшее распространение среди простого народа, особенно в сельской местности. Даже в Риме храм Цереры находился у подножия Авентинского холма, в районе, где жили преимущественно плебеи. В жертву Церере приносили свиней, люди же в эти дни надевали белые одежды, собирали праздничные угощения и посылали друг другу цветы.

В мае проводили Лемурии, призванные задобрить неспокойные души умерших, и Флоралии, торжества в честь Флоры, богини цветения.

С 7 по 15 июня устраивали Весталии в честь Весты, хранительницы очага, а в разгар лета, 23 июля, отмечали Нептуналии, посвященные богу всех потоков Нептуну, прося его предотвратить засуху. О праздновании Нептуналий известно немного: строились хижины из ветвей, в которых, надо полагать, и отмечали торжество, предаваясь обильным возлияниям. Во времена империи в это же время шли игры в честь Нептуна.

Осень в Риме была временем публичных игр, посвященных Юпитеру, — Римских в сентябре и Плебейских в ноябре, в декабре же римляне пышно отмечали праздник Сатурналии.

Сатурналии проходили с 17 по 23 декабря и ознаменовывали окончание всех земледельческих работ. Название праздника связано с тем, что именно Сатурну римляне приписывали изобретение земледелия. Сатурналии носили характер общенародного фестиваля: на это время приостанавливались все государственные дела, нельзя было объявить войну, закрывались суды, прекращались занятия в школах и запрещалось наказывать преступников.

Празднество начиналось с жертвоприношения в храме Сатурна, после чего устраивался пир для сенаторов и всадников. В римских семьях в честь Сатурна закалывали свинью и дарили подарки, среди которых были восковые свечи и выпеченные из теста фигурки. Первые — в честь того, что окончание Сатурналий приходится на зимнее солнцестояние, самую долгую ночь в году, после которой солнечный день начинает прибывать; вторые символически замещали человеческие жертвоприношения, видимо, полагавшиеся Сатурну в древности.

Праздник урожая. Художник Л. Альма-Тадема

В дни Сатурналий улицы Рима были запружены людьми, которые приветствовали друг друга традиционными выкриками: «Io, Saturnalia!» В течение всего фестиваля продолжались пиры, гулянья, различные игры, так что праздник пользовался большой любовью у римского народа. На время Сатурналий рабы уравнивались в правах со свободными людьми — возможно, в память о всеобщем равенстве, царившем на земле в Золотой век Сатурна. Это, пожалуй, самая известная особенность Сатурналий: рабы получали право сидеть за одним столом с хозяевами, свободно распоряжаться собой и даже ругать господ и отдавать им распоряжения.

Этот повторявшийся из года в год распорядок праздников и обрядов составлял неотъемлемую часть жизни римского общества.

 

Культ императоров

Власть римских магистратов, должностных лиц, с древнейших времен носила некий сакральный характер, они получали полномочия на основании «священного закона». Но со временем сакральность и неприкосновенность магистратов была утрачена. Естественным заполнением этого идеологического вакуума стал проявлявшийся в различных формах культ римских императоров. Однако сразу стоит сказать, что для Рима было характерно обожествление не конкретной персоны, а самих властных полномочий.

Начало этому положил Юлий Цезарь, который, впрочем, обожествлял не себя, а насаждал культ Венеры Прародительницы, от которой шел род Юлиев. К богам Юлия Цезаря причислил его преемник Октавиан, также учредивший в Риме поклонение своему личному гению. Гений Октавиана Августа был объявлен общегосударственным божеством, во время клятв его имя упоминалось следом за Юпитером, а в кварталах Рима были устроены святилища Гения. Образовалась даже специальная коллегия августалов, следивших за отправлением культа. Со временем в провинциях появились и святилища самого Августа — с его высочайшего со изволения.

Обожествлению Августа способствовали его изображения. Так, одна статуя изображала Августа босым, как греческие боги, другая представляла его сидящим в позе, подражающей знаменитой статуе Зевса работы Фидия.

Преемники Октавиана Августа, не обладавшие его заслугами и влиянием, поддерживали насаждение культа императора, который должен был придавать авторитет их власти, с учетом того что полностью легитимного способа передачи высшей власти в Риме не существовало.

Праздник, посвященный сбору винограда. Художник Л. Альма-Тадема

Культ императоров оформлялся постепенно. К сонму богов посмертно причисляли всех императоров, если те не были устранены насильственно, как Нерон или Калигула, или не совершили в свое правление особо тяжких с точки зрения преемника преступлений.

Одним из способов почитания императоров было объединение празднеств в честь местных богов и римских правителей. Также посвящали храмы совместно какому-то богу и императору, например Милосердию и Цезарю. В Греции в отдельных городах культ императора объединялся с культом бога-покровителя: в Эфесе император почитался вместе с Афродитой, в Милете — с Аполлоном. В Египте статуи императоров помещались в храмах египетских богов. Изображения императоров несли по улицам во время любых празднеств. Портреты императоров в лучистой короне чеканили на монетах как воплощение Солнца.

Со временем императорский культ трансформировался из персонального обожествления в культ носителя власти как такового, храмы Августов стали появляться повсеместно. С распространением христианства на территории римской империи это явление усилилось: сакральной, полученной от бога, стала считаться сама императорская власть.

Венера дарит доспехи Энею (фрагмент). Художник Н. Пуссен

 

О том, что происходило в древней Италии до основания Рима, нам известно не так много. Первый труд по доримской истории появился во II веке до н. э. за авторством Марка Порция Катона, собравшего предания как римские, так и соседних с Римом племен, в избытке обитавших на Апеннинском полуострове. Труд этот до наших дней не сохранился, но на него, как и на другие не дошедшие до нас произведения, опирался великий римский поэт Публий Вергилий Марон.

Десять лет писал он свою поэму тяжелым и размеренным слогом-гекзаметром и назвал ее «Энеида» в честь древнего героя Энея, легендарного предка Октавиана Августа, в дни правления которого жил и работал. В «Энеиде» двенадцать книг, первые шесть из них подражают «Одиссее», вторые — «Илиаде», что неслучайно, ведь действие поэмы разворачивается в декорациях тех событий, о которых писал Гомер, и одни герои по-своему оттеняют других.

Эпохальный труд Вергилия пережил и его самого, и даже Римскую империю, послужив основой для многих произведений европейского искусства. Поскольку памятник этот не столько исторический, сколько общекультурный — ведь повествует он о временах сугубо легендарных, — то, начав рассказ о доримской истории, мы будем следовать версии Вергилия даже там, где она расходится с другими античными книгами, и, некоторым образом отринув объективность, постараемся передать те настроения и чувства, шелест волн и лязг клинков, без которых невозможно было бы представить себе это великое эпическое произведение.

Вергилий, читающий «Энеиду» Августу и Октавии. Художник Ж.-Ж. Тейясон

 

Странствия Энея

Согласно Вергилию, Эней, сын троянца Анхиза и богини любви Венеры, происхождение свое вел от древнего царского рода. Младенцем воспитывали его нимфы, после же — благородный отец, передавший сыну великое воинское искусство. В жены взял он красавицу Креузу, дочь царя Трои Приама, и она родила сына, нареченного Асканием; римляне же зовут его Юлом. С царевичем Парисом плавал Эней в Спарту за прекрасной Еленой.

Недобрым исходом обернулась любовь Париса: увез он спартанку, и ее муж, оскорбленный Менелай, с братом Агамемноном на войну с Троей собрали огромное войско. Сражался в той войне и Эней, снискав достойную славу, и с самим Ахиллом однажды сошелся в бою.

Но вот десять лет минуло с тех пор, как привел Агамемнон греков под стены Трои. Много поражений потерпели они за это время, много героев погибло в боях. С каждым годом осады крепло в их сердцах желание поскорее вернуться домой, и тогда представил Улисс, царь Итаки, на совет греческих вождей свой хитроумный замысел. По наущению Улисса построили греки огромного деревянного коня и оставили на берегу, а сами погрузились на корабли и укрылись за островом у троянского побережья.

Шествие троянского коня в Трою. Художник Дж. Б. Тьеполо

Поверили троянцы, что уплыли враги обратно в Грецию, и вышли за стены. Сладко им было вдохнуть морской воздух, за десять долгих лет впервые пройтись по пустынному берегу. У огромного коня собрались троянцы и едва стали решать, что делать им с греческим даром, как привела стража пленника по имени Синон. Рассказал Синон, что собирались греки принести его в жертву, но сбежал он и слышал, будто бы конь этот построен богине Минерве, чей храм разграбили греки, и с тех пор преследовала их неудача в сражениях. Извиниться перед богиней хотел Агамемнон, а размеров таких исполинских построен конь для того, чтобы нельзя его было ввести в ворота Трои, ибо будет тогда троянцам повсюду сопутствовать удача, и уже не греки на азиатский берег — троянцы придут к Микенам и Аргосу! Возликовали жители Трои и разобрали высокую стену, чтобы ввезти коня в город. До ночи праздновали троянцы победу, не зная, что речи Синона лживы и прячутся в чреве коня ахейские воины во главе с Улиссом.

Ночью спокойно уснули троянцы, и только одному Энею, сыну богини Венеры, снились дурные сны. В кошмаре явился ему окровавленный Гектор, герой, сраженный Ахиллом, и велел Энею скорее спасаться из Трои. Проснулся Эней и услышал звуки сражения, выбежал из дома и видит: мирно спящую Трою охватил пожар. Это Синон незаметно открыл затвор под брюхом коня и выпустил воинов Улисса. Стражу у ворот убил Улисс, и ворвалось в город все греческое войско, под покровом ночи высадившееся обратно на берег. Заполыхала Троя. Никого не щадили греки, ни стариков, ни женщин. Эней схватил меч, чтобы не пасть безоружным, несколько спутников встретилось ему, подобрали они с павших греков доспехи и, переодевшись, неузнанные стали разить врага. Но и им суждено было погибнуть, только с двумя выжившими добрался Эней до царского дворца.

Во дворце хозяйничали уже победители-греки, собственными глазами видел Эней, как погиб царь Приам: перед домашним алтарем, на глазах у жены и детей, вонзил в старика меч Пирр-святотатец. Видел Эней и прекрасную Елену, прячущуюся в храме. Страшная злоба завладела сердцем Энея, ведь если б не увез Елену от мужа влюбленный Парис, не быть бы этой вой не, не видеть Трое разорения и позора. Немного славы — отомстить женщине, но уже потянулась рука Энея к мечу, как явилась перед ним ясно, как никогда, божественная Венера. «Что ты безумствуешь, сын? — молвила она. — Вспомни, ждет тебя дома жена Креуза, и маленький Юл, и престарелый отец! Спасайся бегством, уводи их подальше от Трои».

Эней и Креуза. Художник Б. Уэст

Очистился разум Энея, и бросился он по горящим улицам домой. Долго уговаривал Эней отца Анхиза последовать за ним, упорствовал старик, не желая уходить из родного дома, но вот собрал наконец Эней семью, и тихо стали они пробираться к выходу из города: на руках нес Эней немощного отца, сын цеплялся ему за одежду, позади шла Креуза. Уносили беглецы из поверженной Трои и пенатов, чтобы однажды у нового очага поселить домашних богов.

Страшно за родных Энею, не боявшемуся ни вражеских стрел, ни бессчетных врагов. Вдруг услышал он за спиной шорох шагов и побежал, не разбирая дороги, и только тогда остановился, когда показался из темноты храм Цереры, что стоял неподалеку от города. Тут только заметил Эней, что нет с ними Креузы.

Эней бежит из горящей Трои. Художник П. Дж. Батони

Бросился со всех ног Эней обратно в город: мечется он по знакомым улицам, в жадном пламени пожара ищет жену, зовет, а греки меж тем уже делят добычу, казну разграбленной Трои. Наконец предстает перед очами Энея печальный призрак жены: прощаться явилась любящая Креуза. Трижды пытался он сжать ее в объятиях, и трижды бесплотная тень ускользала от него. Уже рассвело и догорели руины Трои, когда вернулся он к храму Цереры и увидел там множество других беглецов, провозгласивших Энея вождем, что отведет их в новые земли и там построит вторую Трою.

Неподалеку от Трои, в священной роще Кибелы, Матери богов, спасшиеся троянцы до весны строят корабли. Построив же, отправляются в путь, и никто из вступивших на борт не знает, что целых семь лет предстоит им скитаться по волнам, не имея родного очага. Сперва у фракийских берегов бросили якорь троянские корабли, там возвели беглецы первый свой город, в честь предводителя назвав Энеадой. Но дурные знамения неотступно преследовали троянцев во Фракии, да и жива была память меж ними о том, как предали фракийцы царя Приама, перейдя на сторону греков, и вскоре увел Эней своих спутников в другие земли.

К Делосу причалили троянцы, острову, где родился на свет сребролукий бог Феб. Яростно Эней молился Фебу, испрашивая, где искать ему новую родину. Ответил бог, что там найдут они приют, откуда берет начало весь род троянский. Не знал Эней, как истолковать слова бога, но старый Анхиз напомнил ему, что на Крите родился Тевкр, первый царь Трои, и, значит, на Крит следует им направить корабли.

Пейзаж с Энеем на Делосе. Художник К. Лоррен

Основали троянцы город Пергамею, но негостеприимно принял их критский берег. Мор стал косить спутников Энея, горели троянские пашни. Спешно вернулся вождь беглецов на Делос и молил ответить, когда же закончатся их мучения. Молчал бог, но ночью пришли к Энею спасенные из огня троянские пенаты. «Не о Крите говорил тебе Феб, — указали пенаты, — иная земля ждет троянцев на западе. Греки зовут тот край Гесперией, раньше жил там народ энотров, теперь же потомки их зовут себя италийцами. Оттуда родом Дардан, основатель вашего рода, туда и веди свой народ!»

Полные надежд, оставили троянцы каменистый Крит, держа путь в далекую Гесперию, но когда скрылась из виду земля, сгустились тучи и буря налетела на корабли. В темноте по волнам блуждали они, потеряв дорогу, и лишь утром четвертого дня увидели землю. Не подозревал Эней, что земля та — острова Строфады и живут там гнусные гарпии, птицы с женскими лицами, порождения Стикса. Денно и нощно терзает гарпий чудовищный голод. Беспечно вошли троянские корабли в гавань, и увидели утомленные странники, как вольно пасется на берегу стадо коров. Богатый пир закатили они, но сели едва за столы, как налетели гарпии, похитив всю еду. Ничего не оставили гарпии после себя, кроме мерзкого смрада. Вновь стали пищу готовить троянцы, но, предвидя явление гарпий, сложили под столами оружие. Только прилетела их стая, как выхватили троянцы мечи, но в той невиданной битве не одержать им было победы: не поразить гарпий человеческим оружием.

Эней со спутниками сражаются с гарпиями. Художник Ф. Перье

Но взвились ввысь гарпии, бежав от сражения, и одна лишь гарпия, Келено, усевшись на скале, так говорила Энею: «Сами вы сюда вторглись, и сами ввязались в битву из-за жалких мяса кусков! Пусть, Эней, благополучно достигнешь ты берегов италийских, знай, ждет тебя в той стране жестокий голод, и будут спутники твои грызть зубами столы, я обещаю тебе!» С дурными предчувствиями покинули троянцы Строфады и держали путь к Эпиру.

На берегу до Энея дошли слухи, что царит в Эпире Гелен, сын Приама, прорицатель, у Пирра, убийцы отца, ото бравший землю, и здесь же живет Андромаха, вдова Гектора. Желая убедиться в правдивости слухов, Эней выходит в город и видит, как правит надгробную тризну над прахом мужа Андромаха. Бледнеет она при виде Энея и ведет грустные речи о судьбах троянцев, но подтверждает, что действительно правит частью Эпира Гелен. Тут и сам троянский царевич явился приветствовать друга и всех троянцев встретил гостеприимно. Отдохнув, собрался Эней снова в дорогу. Перед отплытием наградил Гелен его богатыми дарами, но долгое и тяжелое плавание предрек собрату и много дал указаний — не раз потом пригодились его советы Энею.

Выйдя в море, наутро увидели троянцы вдалеке италийские земли. Радости их не было предела, пристали скитальцы к берегу и принесли обильные жертвы Юноне, божественной супруге Юпитера, как и велел им Гелен. Но также царевич просил их не селиться на восточном берегу Италии, так как много здесь живет греков, враждебных троянцам, а плыть к дальнему берегу, западному, и там, в устье Тибра, смело строить дома. Всю Италию предстояло обогнуть кораблям Энея.

Когда вдалеке показалась Этна, услышали спутники Энея страшный рокот зыбей, забурлили за бортом волны. Поняли они: это та самая Харибда, против которой строго-настрого предупреждал их Гелен-прорицатель. Вняв предостережениям, повернули троянцы прочь от пролива, избрав путь кружной, но менее опасный.

И все же застигла их врасплох пучина: огромный вал поднял корабли до небес и вынес, как щепку, в спокойную бухту, где разбили троянцы лагерь. Возвышалась над бухтой исполинская Этна. Тучи пепла и языки пламени извергает эта гора, ведь под ней, придавленный грузом, томится гигант Энкелад, восставший против богов-олимпийцев. Это он сквозь расщелины выдыхает огонь, а когда переворачивается с боку на бок, вся земля приходит в движение.

Наутро к лагерю Энея вышел незнакомец, худой и в рваных одеждах. Узнали троянцы в нем грека, из тех, что осаждали родные их стены, он же стал причитать, чтоб забрали его пришельцы с собой, пусть даже сбросят в море, как врага. Молил несчастный: «Уж если умру я, пусть умру от руки человека!» Оказался он одним из спутников Улисса; когда товарищи его попали к людоеду-циклопу, то, спасаясь бегством, его забыли в пещере, а сами уплыли. Нынче узнал он, что сто циклопов населяют этот берег, и итакиец скрывался от них по ущельям, питаясь кореньями и дикими оливками. Тут и троянцы увидели циклопа. Был то сам Полифем, побежденный Улиссом: единственного глаза лишил его царь Итаки, и вот шел он, огромный, слепой, к берегу моря, добрел до воды и стал промывать кровоточащий глаз. Взбежали троянцы на корабли и рубили канаты, и отплыли прежде, чем циклоп их почуял. Почуяв же, поднял он крик, и стянулись другие. Стояли на берегу подобные скалам, и жадными взглядами провожали уходящие корабли.

Куда же теперь плыть Энею? Ни к Сцилле, ни к Харибде не велел подходить ему Гелен, ибо и та и другая дорога к смерти ведут. Тут, по счастью, Борей наполнил им паруса, и мореходам удалось обогнуть Сицилию с юга. В Дрепанском заливе, у западного берега, несчастье постигло Энея: умер старец Анхиз, и, возведя там гробницу отцу, удрученный вождь скитальцев отправился дальше.

Но на беду троянцам свой божественный взор обратила на них Юнона. Зла была она на Венеру, ибо ее, а не Юнону, красивейшей из богинь назвал Парис, и Венере желала она отомстить, навредив ее сыну Энею. Слышала также Юнона, что от крови троянской пойдет славный род и однажды сокрушит Карфаген, столь любимый богиней. Погубить корабли Энея задумала мстительная Юнона и поспешила к царю Эолу, что по велению Юпитера охранял в темной пещере запертые ветра. Умилостивила Эола богиня, обещав в жену прекрасную нимфу, ударил Эол древком копья по твердыне горы, на волю вырвались ветры и умчались к троянскому флоту.

Обрушились ветры на корабли, разметали по бурным волнам, но шторм почуял Нептун, повелитель глубин. Тотчас ветры призвал он к себе, пристыдил, что моря — его владения, и ему лишь угодно топить корабли. Смутились могучие ветры, буря утихла, и трезубцем снял Посейдон корабль Энея с отмели. В укромной бухте у берегов Ливии собрал Эней остатки своего флота — только семь кораблей из двадцати сумели сюда доплыть. Лагерем встали троянцы, и молвил Эней: «Крепитесь, друзья, нам с бедою встречаться случалось и раньше! Будет нам от богов обещанное царство, там мы новую Трою воздвигнем».

Меж тем в высотах эфира явилась к Юпитеру Венера и говорила горько: «Ты обещал мне, что от троянского корня пойдет род победителей-римлян и будет он править всем миром, — оттого лишь я смирилась с роком, разрушившим Трою. Почему же жесток ты к Энею, неужели никогда не видать ему зеленых италийских холмов, лишь вечно скитаться по пенному морю?»

Ласково отвечал ей Громовержец: «И трех лет не пройдет, как станет царем твой Эней, после него тридцать лет править отпущено Юлу в Альба-Лонге, и там триста лет владыками будут потомки троянцев, пока жрица-царевна не родит двух близнецов от свирепого Марса. Они новый дом построят для троянских пенатов, и величию стен их не будет равного города в мире». Тут же Меркурия послал Громовержец в ливийские земли, в город Карфаген к царице Дидоне, чтобы встречала она благородных гостей.

Дидона сама же недолго царила в тех землях: брат ее был правителем Тира. Любимого мужа сестры убил он перед домашним алтарем, и навсегда покинула его Дидона, основав со своими людьми новый город. Всем соседям, просившим руки прекрасной царицы, она отказала, и в одиночку правила царством.

Эней же, людей накормив, ушел осмотреться и, накрытый волшебным туманом Венеры, незамеченным вступил в Карфаген. Здесь ожидал он царицу в храме Юноны, вот заходит она, а за ней — спутники Энея с тех кораблей, что он собрать не сумел. Счастлив Эней живыми увидеть друзей, они лишь не видят его и к Дидоне обращаются за помощью. Обещала царица помочь им починить корабли. Видя ее благосклонность, сбросил Эней божественный покров и от всей души восхвалил царицу за помощь. Благородные речи Энея послушав, Дидона позвала троянцев пировать во дворец. Отсылает Эней спутников на корабли за дарами царице и затем, чтоб привели на пир они малолетнего Юла.

Дидона принимает Энея и Купидона, притворившегося Асканием. Художник Ф. Солимена

Чутко следя за Энеем, Венера опасалась двуличья царицы: радушно принимает она Энея сейчас, но не обманет ли после? Решила богиня вместо Юла подослать на пир Купидона. Облик Юла ему придала, и бог неузнанный пришел во дворец. Царица взяла ребенка на колени, и отраву любви к Энею вдохнул в ее уста Купидон. Дидона, влюбленная, жаждет рассказов Энея, и все злоключенья троянцев поведал ей благородный вождь.

После пира разошлись троянцы, а Дидона до утра не могла уснуть: перед глазами стояло у нее лицо погибшего мужа. Утром позвала она сестру Анну просить совета.

«Статен троянец Эней, горьки его речи. О, ему одному уступила бы я, но ведь я обещала хранить верность тени мужа!»

Вздохнула Анна: «Не хотела бы я, чтобы всю жизнь провела ты в тоске, не вкусила радости брака, не имела детей. Подумай к тому же, у царства твоего много опасных соседей, а с таким мужем, как Эней, невиданная слава увенчает твое правление! Способ его задержать придумай: скажи ему, что в море шторма и опасно отправляться в путь».

Сдалась Дидона этим речам. Мучительная страсть снедала ей душу, раз за разом приглашала она троянцев во дворец, и вот однажды отправились Дидона и Эней на охоту. Вдруг разразилась гроза, и они укрылись в пещере. Там, желая не пустить Энея в Италию, свершила Юнона их союз. Молва о том, что принят благосклонно чужеземец на ложе Дидоны, вскоре облетела все окрестные царства. Царь Ярба, сын Юпитера, сватался раньше к Дидоне, и новость черную злобу разожгла в его сердце. Взмолился он божественному отцу, и тот к Энею послал легконогого Меркурия. Слетел Меркурий на ливийский берег и увидел Энея строящим твердыню Карфагена. Упрекнул он троянца, что забыл тот о воинской славе, о наследниках своих, которым должен добыть италийское царство.

Пейзаж с Союзом Дидоны и Энея. Художник Г. Дюге

Эней прощается с Дидоной в Карфагене. Художник К. Лоррен

Понял волю богов Эней, но мешкал: как сказать о том влюбленной Дидоне? Втайне велит Эней снаряжать корабли, чтобы лишь перед отплытием признаться царице, чтобы не остановили его женские слезы. Но любящим сердцем Дидона предугадала, что скоро покинет ее Эней.

В гневе и отчаянии выговаривает она Энею: «Неужто надеялся ты бросить меня незаметно? Ни любовь тебя не удержит, ни жестокая смерть, что меня ожидает? Не от меня ли бежишь к тем землям, что даже не видел? Все соседи против меня ополчились за то, что тебя предпочла им, а ты оставляешь не только меня, но и город мой на разграбление!»

Опустил Эней взор и так отвечал Дидоне: «Никогда не забуду я ни прекрасной царицы, ни помощи, нам оказанной в трудный час. Но все-таки ты не жена мне, да и я над своей судьбой не властен — боги велят мне в Италию плыть».

Закричала, как раненый зверь, Дидона: «Кого я пустила на ложе? Нет, ты не богини сын, тигрица кровожадная вскормила тебя в глухом лесу! Значит, боги нас разлучают, не ты? Что ж, поднимай паруса, я тебя не держу!» Обессилев, прервала свою речь Дидона и скрылась от света в царских покоях.

Безумие овладело Дидоной, хочет с жизнью покончить царица. Повелела она во дворе сложить огромный костер и водрузить на него оружие, одежду Энея и брачное ложе, которое с ним разделила. Якобы есть колдовство: если пламя поглотит вещи, вид один которых мучит царицу, из сердца удастся ей выжечь злую любовь к троянцу. Эней же последнюю ночь провел на корабле, и во сне предупредил его Меркурий, что будто б царица мысли лелеет задержать троянцев.

Затемно в море послал Эней корабли. С зарей вышла Дидона на башню и видит лишь ровный строй уплывающих парусов. Застонала Дидона, проклиная Энея, сбежала во двор, с костра не зажженного подхватила троянский меч и бросилась на острие. Хлынула кровь царицы на брачное ложе.

Смерть Дидоны. Художник Г. Ф. Фюгер

Горько рыдали служанки, расцарапав в кровь лицо, надрывалась несчастная Анна, мертвую грея в объятьях. Подожгла неутешная похоронный костер, и с палубы смотрел Эней на поднимавшийся дым, сердцем чуя недоброе.

Тотчас началась непогода, и вновь Энею пришлось отклониться с пути. Привел его ветер на Сицилию, в город троянца Акеста. Там в годовщину смерти Анхиза справил Эней по отцу пышную тризну, а после мужчины затеяли игры. Женщинам же Юнона затмила разум: причитают они, что больше не в силах бороздить моря, и чтоб остаться у Акеста всем несчастным скитальцев народом, следует сжечь корабли. Факелы мечут безумные, и горят паруса, и весла, и расписная обшивка. Юпитер же, видя пожар, дождь послал кораблям, но четыре успели сгореть. С тяжелым сердцем смотрел Эней, как догорают суда, но понимал, что устали его спутники, и тех, кто не в силах был двигаться дальше, принял решение он оставить в доме Акеста. Долго троянские воины прощались с родными, рвались в путь даже те, кому моря вид один казался ужасен.

Наконец со стойкими духом вышел в море Эней, но вскоре сон роковой сморил его верного кормчего. Тот вывалился за борт, но никто не проснулся, и корабль беспечный подплывал уже к скалам сирен. Неосторожных мореходов сладкой музыкой зазывают к себе сирены, но только разбиваются об утесы все корабли, и плоть очарованных пением сирены пожирают. Вот уже видно с палубы, как кости белеют на скалах, но, на счастье, проснулся Эней и отвел корабль от смерти.

В Кумы добрался Эней, чтобы в храме Феба получить предсказание вещей Сивиллы. В пещере ее усердно молился Фебу троянец, чтобы нагнать наконец ускользающий италийский берег. Дева-жрица пророчит Энею многие битвы и беды, но лишь губы кривит он: беды привычны ему. Хочет, чтобы вход она показала в царство мертвых: жаждет вновь повидаться с отцом потомок богов.

Так отвечала Сивилла: «Спуститься в обиталище мрачного Дита нетрудно, труднее вернуться на свет! Но если хочешь совершить ты безумный этот подвиг, в роще сорви золотой побег в дар Прозерпине, супруге Дита, и тебе откроются двери». Тут же две голубки, вестницы Венеры, указали Энею путь к золотому побегу. Рос он среди испарений у смрадного озера Аверн, устья рек преисподней. Обломил Эней золотую ветвь и вернулся к Сивилле.

У черной пещеры четырех тельцов принесли они в жертву, и задрожала земля. Смело устремилась Сивилла в открывшийся провал, следом, шаг в шаг, Эней с обнаженным мечом. Шли вслепую они по царству бесплотных теней, и страшные твари окружили толпой Энея и деву: здесь и гарпии, и Химера, и гидра Лернейская, и сторукий Бриарей. Для удара уже занес Эней меч, но напомнила дева, что это лишь тени чудовищ и одну пустоту свой меч героя раз режет.

Дальше привела дорога их к Ахеронту. Видят: стоит у челна грязный и мрачный Харон, перевозчик с седой бородой. На берегу толпятся тени тех, кто остался непогребенным: таким сто лет после смерти не пересечь Ахеронт. Крикнул Харон Энею: «Зачем ты явился с оружием? Живых на тот берег возить я не вправе. Я был не рад, когда взял на лодку Геракла: он Цербера, стража преисподней, схватил и связал.

Дельфийский оракул. Художник Дж. Кольер

Хуже его был только Тесей, задумавший увести супругу у Дита. Прочь уходи!» Но показала Сивилла ему ветвь золотую, и Харон молча подвел к берегу лодку.

На том берегу в камышах ссадил их Харон на илистый берег. Почуял живых Цербер, трехглавый страж, и на шее его ощетинились грозно змеи. Швырнула Сивилла ему лепешку со снотворной травой, и путники двинулись дальше. Вот перед ними поля скорби, где в миртовых рощах блуждают души умерших от несчастной любви. Там встретил Эней и тень царицы Дидоны. С любовью молвил печальный Эней: «Значит, верны страшные слухи. Я ли причиной стал твоей смерти? Знай, не по своей воле тебя я покинул, так дай хоть поглядеть на тебя». Но молча прочь бежала Дидона.

Эней и Сивилла у Авернского озера. Художник Дж. У. Тернер

Эней и Сивилла. Неизвестный художник

Много чертогов теней миновали путники, много встретил Эней бывших соратников и врагов, слышал крики преступников, казнимых за стенами Тартара, пока не дошли они до покоев самого владыки Дита. К дверям его прибил Эней золотую ветвь — дар хозяйке Прозерпине, и открылась перед ними дорога в радостный край зеленых дубрав, где сияет блаженным подземное солнце. На свежей траве тут пируют герои и состязаются в скачках и воинском искусстве. Здесь и нашел Эней своего отца.

Ласково встретил отец благородного сына, только вот не обнять Энею бесплотную тень. Вдалеке разглядел Эней летейские воды, дарующие забвение: пьют из них души, которым суждено вскоре переродиться. Туда, к незачатым пока что потомкам, увлек отец Энея. Видит Эней и прекрасного юношу с копьем — своего будущего сына, и Ромула с двойным гребнем на шлеме — основателя Рима, и смелого Юлия Цезаря, и Августа, что вернет на латинские земли золотой век, и многих других прославленных римлян. Распалив душу Энея стремленьем к величию царства, предупредил его Анхиз о скорой войне, о грядущих невзгодах. Наконец подвел он Энея и Сивиллу к воротам слоновой кости — через них в мир вылетают виденья, — и путники краткой дорогой вышли под солнце.

Эней и Сивилла в подземном мире. Художник Ян Брейгель Старший

Вновь отправился в море Эней. Плыли его корабли мимо царства Цирцеи, где по хлеву металось стадо свиней. В животных превратила волшебница тех, кто с Улиссом Трою покинул, и, зная о том, ни за что не вступил бы Эней на Цирцеины земли. Наконец видит Эней с корабля долгожданный берег лесистый и могучий Тибр, воды к морю несущий. Тотчас на берег Лация вышли троянцы, но последние крохи еды оставались у них. Пошутил Юл, из ребенка уж ставший отроком, что скоро столы деревянные придется грызть троянцам и сбудется слово гарпии.

Тогда храбрых юношей послал Эней разведать округу. Дорога привела троянцев в город Лаврент, в царство Латина. Сам Латин с теплотой встретил гостей и, послушав их речи, сулил троянцам помощь и вечную дружбу, если Эней возьмет в жены царевну Лавинию — знаменья пророчат, что мужем ей должен стать благородный пришелец.

Меж тем, над краем латинов пролетая, увидела Юнона Энея, в счастливом и мирном труде возводящим дома. «Ненавистный народ!» — в ярости шепчет богиня и из мрака фурию в Лаций зовет. Фурия примчалась к могучему воину земель италийских, Турну, царю рутулов. Раньше дочку свою за него сватал Латин, и теперь алкала фурия в сердце Турна разжечь жажду мести. Тотчас Турн собирает войска в поход на чужеземцев и Латина-предателя. Но и этого фурии мало. В рощах охотился Юл, и стрелу его беспощадной рукой направила фурия в ручного оленя, любимца детей пастуха Тирра. Божественной злобой горя, крестьяне с оружием к Юлу бежали, ему пришли на помощь троянцы, и пролилась в битве кровь италийцев. С телами павших явились в Лаврент пастухи и у царя стали требовать отмщения. Медлил Латин, но царица Амата, Юноной ведомая, сама распахнула ворота войны, и Турн возглавил италийское войско.

Эней у Латина. Художник Ф. Боль

Понимая неизбежность войны, ищет Эней союзников. Знает он, что Эвандр, старый друг родителя Анхиза, изгнан был из родной Аркадии и со многими людьми в Италии заложил новое царство. С царством этим вдобавок давно воюют рутулы. К Эвандру поспешил Эней, и благосклонно принял его старый аркадец, воинов своих обещал и в спутники дал Энею сына, молодого Палланта. И добрым советом наградил царь Эвандр Энея. Ведомо было ему, что могучий народ этрусков свергнул недавно царя, кровожадного Мезенция, тот бежал казни и ныне у Турна укрылся. Если о том узнают этруски, точно к Энею примкнут против Турна — так их злость велика.

С юным Паллантом Эней отправился в Этрурию. Венера же, за судьбу сына тревожась, стала обхаживать нелюбимого мужа Вулкана. Ласками выпросила богиня, чтобы Вулкан, покровитель кузнечных ремесел, лично сковал для Энея доспех и оружие. Вот в пути отдохнуть остановился Эней, и спустилась к нему богиня, дорогой подарок неся. Залюбовался Эней и клинком, как пламя горящим, и прочным медным панцирем, но всех удивительнее был щит. На щите сам Вулкан, не чуждый пророческих знаний, изобразил деяния потомков Энея.

К Турну меж тем слетела посланница Юноны, Ирида, с вестью: Эней собирает войска. Надлежит немедленно выступать Турну. Царь рутулов тут же двинулся на лагерь троянцев, Эней же, уезжая, строго-настрого наказал, если враг нападет, из стен укрепленных не выходить, не встречать противника в поле. Скачет под стенами Турн-красавец, на бой выкликая троянцев, но они не идут. Выманить их решил Турн и поджег корабли троянцев. Корабли те срублены были из сосен священной рощи Кибелы, и еще прежде странствий Энея просила Кибела Юпитера-сына их неуязвимыми сделать. Отказался Юпитер: нельзя, чтоб Эней, опасными плывший путями, волей божественной был от невзгод защищен, но поклялся водами Стикса — нерушима подобная клятва! — тем кораблям, что достигнут Италии, дать бессмертную душу.

Венера, дарящая Энею доспехи, выкованные Вулканом. Художник П. Дж. Батони

Пещера штормовых нимф. Художник Э. Дж. Пойнтер

И когда с факелом Турн приблизился к кораблям, вдруг ударил в глаза ему неведомый свет и грозный голос раздался: «Страх свой отбросьте, троянцы! Турн море скорей подожжет, чем священный мой лес!» Корабли вмиг нырнули носом под воду, подобно дельфинам, а на поверхность всплыли уже прекрасные девы, морские нимфы, и исчезли в открытом море.

Ужас сковал рутулов, только бесстрашный Турн призвал взять лагерь в осаду. Ночью пируют рутулы, наутро, обнажив мечи, стремятся на стены. Кровавый бой закипел, и вот показалось троянцам, что враг разбит и бежит. Смело они распахнули ворота и бросились вслед, догоняя рутулов, а ворота беспечно оставили настежь. Но Турн один прорубился сквозь воинов к воротам и ворвался в лагерь. Заметив оплошность свою, троянцы ворота закрыли, а с ними и Турна внутри. Думали: дрогнет один он, но Турн лишь смеялся: «Я вас отправлю к Приаму в царство теней, там расскажите ему, что и здесь вы Ахилла нашли!» Испугались троянцы исполина Турна, защищала его Юнона от ран, и многих смерти предал он, но с духом собрались и стали теснить его в реку. Дважды он прорывался обратно, на третий загнали его в воду, и он, в доспехах, как был, отдался течению реки, и вынесла она его из вражеского стана.

Эней же, ничего о сражениях не зная, с этрусками союз заключил и повел их корабли обратно в земли латинов. Вдруг в середине пути ночью Энею явился из пучины хор нимф — в прошлом его кораблями были те самые нимфы. Весть принесли Энею, что рутулы осаждают троянский лагерь и, сообща корабль толкнув, как стрелу послали его по волнам. Просил Эней спутников готовиться к битве. Турн же, завидев входящие в бухту корабли, рутулов бросил берег занять, чтобы не дать Энею ступить на твердую землю. С моря, по колено в воде, кинулся Эней на врага. Храбро бился и юный Паллант со своими аркадцами, и к нему устремился сам Турн. На поединок Палланта и Турна, затаив дыхание, смотрели и аркадцы, и рутулы. Наконец могучим броском копья пронзил юношу Турн, пробив и щит, и доспехи, снял украшения богатые с трупа, и на щите унесли Палланта убитые горем аркадцы.

Страшная весть о смерти Палланта достигла Энея. Сквозь битву Эней прорубается, одного лишь Турна ища. Смотрела сверху на бой богиня Юнона и, опасаясь за царя рутулов, у супруга просила дозволения спасти Турна из битвы. Призрак Энея, во всем подобный ему, она сотворила и сделала так, как будто бы он отступает из битвы. Турн, лже-Энея увидев, следом погнался и за ним взбежал на корабль. Оборвала Юнона причальный канат, и в море унесся корабль с отливом.

Хищником голодным рыщет по полю Эней, Турна же стыд снедает за то, что он невольно битву покинул. Турна не найдя, рвется Эней крови вкусить Мезенция, царя этрусков, ныне ненавистного своему народу. Но от гибельного удара закрыл Мезенция сын, и то был последний любви его подвиг. Царь отступить успел, но увидев мертвого сына, возвратился к Энею и сам принял смерть, проиграв ему поединок.

Разбиты италийцы. После битвы с большими почестями Эней похоронил юного Палланта, дорогими дарами, доспехами и оружием убитых им воинов, кровью пленников сопроводив его погребальный костер. После похорон нашли Энея послы латинян, смиренно просившие над павших телами насыпать курган: с побежденными можно ль сражаться? Молвил Эней: «С радостью мир даровал бы я не только мертвым, но и живым! Не для того прибыл я в италийские земли. Если же Турн хочет крови троянской, пусть поединком меж нами решится война».

Послы изумленные обещали Энею речи его рассказать и Латину и Турну и тем мир латинянам вернуть. Молва же повсюду разнесла слова Энея, и все от Турна требуют выйти на бой. Долго совет царя Латина решал, как быть им дальше, и наконец Турн согласился вызов принять. Тут дошли слухи, что на город идет войско Энея. Случай на пользу себе обратив, Турн велит снаряжать оборону Лаврента, про поединок не вспомнив.

Закипела битва на подступах к Лавренту. Италийское войско в бой вела дева Камилла из вольсков, посвященная богине Диане. Дева врагов разит беспощадно, но исподтишка удается достать ее этруску Аррунту. Пала Камилла под плач своих амазонок, пал и безвестный Аррунт, сраженный нимфы стрелой, что сама Диана направила. После того как выдох последний отлетел от Камиллы, прячутся и рутулы, и вольски за стенами Лаврента, к стенам подступает и войско троянцев. Турн, напрасно ждавший Энея в укромной засаде, о смерти Камиллы узнав, тоже к Лавренту помчался, ярости полн, навстречу Энею.

Примчался и видит: италийцы его, обессилев от битв, ждут, что герой исполнит свое обещание и с Энеем один на один исход войны разрешит. Рвался Турн в бой, но отговаривал его Латин, плакала царица Амата, скорую гибель предчувствуя Турна. Тот непреклонен: шлет он к Энею гонцов бой назначить на завтра.

Утром на поле собрались оба войска, женщины вышли на стены. Перед алтарем, взор обратив навстречу восходящему солнцу, поклялся Эней, что навсегда троянцы покинут земли латинов, если в бою боги присудят ему поражение. Если ж удастся сразить ему Турна, то на царскую власть не станет посягать Эней, лишь останется вождем своим людям. Обещал и царь Латин, что отныне не будет войны между двумя народами, как бы ни закончился поединок. Лишь один Турн молился молча, бледен, и роптали рутулы: отправляется на верную смерть их царь, не одолеть ему сына богини. Нимфа, Юноне послушная, шепчет за строем рутулов: «Стыдно вам, воины! Один будет он драться за всех вас, за отчий ваш край!» Рутулы схватили оружие, и вот уж нарушена клятва только что данная: с италийцами в битве опять схлестнулись троянцы.

Поединок между Энеем и царем Турном. Художник Дж. дель По

Турн к людям своим охотно примыкает в сражении, остановить пытается его сокрушенный Эней, но ранен вождь троянцев невесть откуда прилетевшей стрелой. Верный Юл увел отца в лагерь, там, видя страдания его, принесла целебную траву Венера и незаметно опустила в чашу с водой, которой промывали раны Энею. Кровь остановилась, и вышел сам собой наконечник. Обратно в битву устремился Эней, войско возглавил и рутулов в бегство поверг, но бегущих по стыдно истреблять нет желания у Энея, Турна одного ищет он на поле сражения. Не найдя, разъяренный, так объявил он троянцам: «Ныне идем мы сломить стены Лаврента! Долго ли ждать мне еще, как Турн соизволит выйти на битву? Огнем принудим мы к союзу латинян, дважды нарушивших слово!»

Той порой гнал Турн по полю редких беглецов, как услышал крики от ворот, и туда стремится, воинов пытаясь разнять. Расступились бойцы, по кругу очистив пространство. Сошлись в бою Эней и Турн. Не видала италийская земля такой битвы, раз за разом сшибались герои, и сам Юпитер наблюдал за ними, положив на весы их судьбы. Вот сломался меч Турна, скрестившись с железом Вулкана. Турн, обезумев, бежал, Эней проворно за ним. Бежал царь рутулов и воинов, смотревших за боем, слезно просил подать ему меч, Эней же грозил разрушением Лаврента, если кто посмеет хоть шаг вперед сделать.

Задержался Эней из дерева вырвать копье, и нимфа, та, что на битву подвигла рутулов, незаметно дала оружие Турну. Продолжается бой. Больше нет сил у Турна сражаться, медленнее с каждым ударом он заносит клинок, но неутомим сын Венеры, и с размаху бросает он в Турна копье. Бедро героя пронзил наконечник, падает он, и у стоящего над поверженным врагом Энея молит пощады. Вот уж готов даровать ему жизнь благочестивый Эней, как перевязь Палланта павшего видит на Турне. Всякая жалость покинула разум Энея, и меч погрузил он с яростью в сердце врага.

Битва Энея с Турном. Художник А. Милани

Отныне воцарился мир на землях латинян. Взял в жены Эней царевну Лавинию и город троянский в честь нее Лавинием назвал. После отца правил его людьми Юл, новый город создав Альба-Лонгу, и от него пошел гордый род Юлиев. Так и стали потомки латинян и троянцев властителями земель италийских, Энея же они почитали как бога.

 

Рождение Ромула и Рема

После смерти Энея его сын Асканий-Юл, видя многолюдность процветающего Лавиния, со временем оставил его мачехе, а сам у подножия Альбанской горы основал вы тянувшийся вдоль хребта город, названный оттого Долгая Альба, или Альба-Лонга. Там царили его потомки до тех пор, пока по порядку наследования не пришли к власти два брата — Амулий и Нумитор. Амулий разделил отцовское наследство на две части: богатство и царство. Нумитор, старший, выбрал царство, и Амулий, владея богатством, дававшим ему больше влияния, вскоре оттеснил брата от власти. Свергнув царя, Амулий опасался его наследников, и потому отдал дочь Нумитора Рею Сильвию в жрицы богини Весты. Весталкам нельзя было ни выходить замуж, ни обзаводиться детьми.

Вскоре стало известно, однако, о ее беременности, и в заточении Рея Сильвия родила двух мальчиков-близнецов, отцом их назвав Марса, бога войны. Это сильно встревожило царя Амулия, и он приказал слуге бросить новорожденных в реку. Слуга положил детей в корзину и попробовал было спуститься к реке, но Тибр волей богов разлился, и слуга оставил корзину в ближайшей заводи у Руминальской смоковницы.

Ромул и Рем. Художник П. П. Рубенс

Видимо, смоковница получила свое имя в более позднее время — в честь богини Румины, ведавшей вскармливанием младенцев, и вот почему. Когда схлынула вода и корзину с детьми выбросило к корням смоковницы, волчица, бежавшая с холмов к водопою, услышала детский плач. Увидев младенцев, она протянула им сосцы и молоком выкормила детей, а живший на смоковнице дятел помогал их охранять. Так как и волчица, и дятел считаются священными животными Марса, многие впоследствии охотно поверили в божественное происхождение близнецов.

Кормящую младенцев волчицу нашел пастух Фаустул, который забрал детей и отдал своей жене Акке Ларентии. Иные, впрочем, напоминают, что на латыни одним словом — lupa называют и самку волка, и женщину, продающую свое тело. Такова была и жена Фаустула, и потому легенда о волчице может иметь и более прозаическое объяснение.

Мальчикам дали имена Ромул и Рем, они быстро росли и окрепли, ведя жизнь, подобающую свободным людям. Дни проводили они в гимнастических состязаниях и охоте, и со временем вокруг них образовалась шайка таких же смелых юношей. С ними нападали Ромул и Рем на разбойников, нагруженных добычей, и добро делили между пастухами.

Обозленные потерей добычи разбойники подкараулили Ромула и Рема во время священных игр в честь Ликейского Пана: Ромулу удалось отбиться, а Рема разбойники отдали на царский суд, сами выступив обвинителями. Поскольку судили его за набеги на земли Нумитора, то самому Нумитору и отдали для казни. Рема привели к Нумитору, и тот спросил юношу, кто он таков и откуда происходит. «Мы с братом зовемся детьми Фаустула и Ларентии, — ответил Рем, — но тайна окружает наше рождение. Вскормила нас волчица, когда корзину, где мы лежали младенцами, прибило к берегу у смоковницы». Надежда, что перед ним давно утраченный его внук, зажгла сердце Нумитора.

Детство Ромула и Рема. Художник С. Риччи

Фаустул же, услышав, что поймали Рема, рассказал Ромулу все, что знал о его рождении. Собрав юношей, Ромул двинулся в Альбу-Лонгу. Сам же Фаустул взял корзину, в которой нашел близнецов, и отправился прямиком к Нумитору. В городе его перехватила стража и, сочтя дело важным, отвела к царю Амулию. Под пытками признался Фаустул только, что дети живы, но находятся далеко, он же якобы принес корзину Рее Сильвии в знак памяти и надежды. Обеспокоенный Амулий послал к Нумитору человека спросить, не доходили ли до него вести о спасении близнецов, и тем утвердил его в догадке о происхождении Рема.

Ромул меж тем подходил к городу, и к нему бежали все, ненавидевшие тирана Амулия, Рем же поднял восстание в городе, и царь Амулий был захвачен и убит своими врагами. Нумитор под предлогом мятежа увел всех мужчин в крепость Альбы-Лонги и там, узнав, что свершилось возмездие, прилюдно признал своих внуков. Радостно встречала толпа старого царя и его молодых наследников.

Так Нумитор вернул себе полагавшееся по праву рождения царство, но внуки его не пожелали остаться в Альбе-Лонге, а захотели основать свой город в тех краях, где их вскормила волчица.

 

Основание Рима

Вернув деду царство, Ромул и Рем отправились строить новый город на берегу Тибра, и с ними ушло много людей, большая часть которых была беглыми рабами, присоединившимися к Ромулу во время мятежа. Места в Альбе-Лонге им не нашлось, и в поисках лучшей жизни они последовали за своим вождем.

На зеленых холмах разбили лагерь люди Ромула и Рема, но не успели приняться за работу, как между братьями разгорелся жаркий спор. Братья были во всем равны, оттого не могли решить, ни чьим именем назвать будущий город, ни где его строить: Ромул выбрал для этого холм Палатин, где росла приютившая братьев смоковница, Рем — Авентин, и им не удавалось примириться. Договорившись решать спор с помощью вещих птиц, братья сели каждый на своем холме и стали ждать.

История Ромула и Рема. Художник П. да Кортона

Говорят, первому знамение явилось Рему: шесть коршунов пролетели над Авентином. Уже успели возвестить о знамении, как Ромул передал, что ему явилось двенадцать коршунов. Некоторые полагают даже, что Ромул соврал. Так или иначе, нашлись люди, поддержавшие каждого из братьев: кто-то отдавал предпочтению первенству знамения, кто-то — количеству птиц. Завязалась драка, и в этой драке Рем получил смертельный удар.

Есть, впрочем, и другая версия, более распространенная. По ней Ромул на Палатинском холме готовился строить стены и начал копать ров, Рем же издевался над братом и в насмешку над его работой перепрыгнул через ров. Ромул в гневе убил его, воскликнув: «Так погибнет всякий, кто перескочит через мои стены». Еще говорят, будто бы, перепрыгнув через ров, Рем сам замертво упал на землю.

Ромул остался единоличным властителем и, принявшись строить город на Палатинском холме, дал ему свое имя — Рим, на латыни же он называется Roma. На месте будущего форума вырыли круглую яму, в которую каждый бросил горсть земли, принесенную из родного края, и всю эту землю перемешали. Вокруг ямы очертили линию, проведя границу города, и Ромул сам запряг в плуг быка и корову и по намеченной черте пропахал борозду, а за ним шли люди, всю поднятую землю скидывая внутрь. По этой борозде построили в будущем стену, там же, где наметили ворота, плуг пронесли на руках, оттого вся стена, кроме ворот, считалась священной. Город внутри этих стен получил имя «Квадратного Рима» по очертаниям каменных укреплений.

После Ромул дал людям законы, и стали римляне единым народом. От того дня вели они свою историю, по нашему же летоисчислению произошло это в 753 году до нашей эры.

Деций Мус обращается к легионам (фрагмент). Художник П. П. Рубенс

 

Долгое время ранняя история Рима считалась историками легендарной от начала и до конца, пока события, описанные античными авторами, не начали подтверждаться путем археологических раскопок, но даже и сейчас в ней нелегко отличить правду от вымысла. Меж тем легендарность описываемых событий — не только и не столько в прямом вмешательстве богов в людские дела, сколько в законе высшей справедливости, действующем несомненно и беспощадно, в культе героя и гражданина, исполняющего свой долг перед народом и Вечным городом.

Представляя читателю самые известные и значимые предания той эпохи, мы сознательно опускаем историческую значимость всех событий, не пишем ни о реформах, ни о военных походах и завоеваниях Рима. Мы лишь излагаем законченные, легендарные по сути своей сюжеты, фоном для которых служат события тем более достоверные и проверяемые, чем ближе время их свершения стоит к рубежу нашей эры.

 

Семь царей Древнего Рима

 

Похищение женщин

Еще недавно заложенный, город Рим быстро рос, во многом благодаря тому, что находчивый Ромул основал поблизости убежище, куда стекались от разных народов жаждущие перемен люди, как рабы, так и свободные. Ими укрепилась мощь молодого государства, только недолгий срок предрекали той мощи. Из бежавших в Рим лишь единицы были женаты, и женщин в городе оказалось мало. Ромул разослал по соседям, племенам ценинцев, крустиминцев, антемнян и сабинян, послов просить соглашения о браках. Везде послов встретили с презрением, и никто не хотел выдавать дочерей за вчерашних невольников.

Оскорбленные римляне задумали хитрый план. Ромул объявил, что нашел закопанный в землю алтарь какого-то бога, по всей видимости, Конса или Нептуна Конного, и в честь этого назначил роскошные игры, куда пригласил всех соседей. И любые ухищрения, доступные тому времени, применили римляне, чтобы еще задолго до игр их обсуждали и предвкушали.

Похищение сабинянок. Художник Н. Пуссен

На игры собралось много народу, особенно сабинян, которые явились всем племенем с женами и детьми. Ромул в пурпурном плаще с лучшими гражданами сидел на первых местах в цирке, за ним собрались все остальные, римляне и гости. Сам царь должен был подать сигнал к нападению, сняв плащ с плеч и накинув его обратно. Вооруженные римляне не спускали с него глаз, и вот наконец по знаку выхватили оружие и бросились похищать девушек.

Хватали их без разбора, только наиболее привлекательных простолюдины приносили в дома приближенных Ромула. Самую красивую украли, как говорят, люди некого Талассия, человека молодого, но уважаемого, и многих интересовало, куда ее несут. Похитители же, опасаясь утратить добычу, отвечали всем и каждому, что несут ее в дом Талассия. Услышав это, многие отвечали одобрительно, а не которые даже последовали за похитителями, выкликая имя жениха. Отсюда, как считают, и пошел знаменитый свадебный возглас: «Талассию!»: многие века римляне на свадьбах распевали это имя, так как брак Талассия оказался счастливым.

Похищение сабинянок. Художник С. Риччи

Похищенные девушки были крайне напуганы, и самому Ромулу пришлось уговаривать их успокоиться, ведь они будут состоять в законном браке и делить с мужьями все их имущество. Просили прощения у женщин и сами похитители, любовью объясняя свой поступок.

В это время оскорбленные отцы и братья похищенных девушек решили отомстить римлянам. Но не тут-то было. По очереди Ромул разбил войска ценинцев, антемнян и крустиминцев. Война с сабинянами оказалась последней и самой тяжелой, вел сабинских воинов их царь Тит Таций, имевший коварный план. Путь к городу преграждал Капитолийский холм со своими укреплениями, и царь подговорил дочь начальника крепости Тарпею открыть сабинянам ворота. Взамен она попросила то, что носят сабиняне на левой руке, польстившись на золотые браслеты, бывшие едва ли не у каждого сабинского воина. Сабиняне без боя взяли укрепления, но, презирая предательницу, кинули ей не только браслеты, но и тяжелые щиты, которые все воины носят на левой руке. Тарпея погибла, погребенная под украшениями и щитами. В память о ее поступке Тарпейской звалась скала на Капитолии, с который сбрасывали приговоренных к казни предателей.

Между Палатином и Капитолием сошлись на битву римляне и сабиняне. Завязалось кровопролитное сражение, и вот римляне дрогнули и стали отступать, но раненный камнем в голову Ромул взмолился Юпитеру спасти город от позора. Отступающим стало стыдно перед царем, и они вновь сомкнули ряды. Тут взглядам сражающихся явилось невиданное зрелище: поле битвы заполонили женщины с распущенными волосами. Прижимая к груди младенцев, они молили отцов и братьев не убивать их мужей, раз столько времени прошло с их похищения и они успели породниться с обидчиками.

Сабинянки, останавливающие битву между римлянами и сабинянами. Художник Ж. Л. Давид

Мужчинам ничего не оставалось, как помириться. Договорились они, что вместе будут жить в Риме, и царствовать Ромул и Тит Таций тоже будут сообща. Так удвоилось население Рима, а женщины его пользовались с тех пор большим почетом.

 

Смерть и почитание Ромула

Ромул и Тит Таций вместе правили Римом. Тит Таций жил на месте храма Юноны Монеты, а Ромул — у лестницы, ведущей с Палатина к Большому цирку. Рядом с его домом росло знаменитое кизиловое дерево. Говорят, испытывая свою силу Ромул метнул с Авентина копье с кизиловым древком, и оно так глубоко вошло в землю, что никто не смог его вытащить. В плодородной почве древко копья пустило корни и вскоре сильно разрослось. Дерево это глубоко чтили многие поколения, и если кому-то из прохожих казалось, что оно засыхает, он тотчас оповещал об этом, и отовсюду к нему сбегались люди с кувшинами воды. Кизиловое дерево дожило до времен Калигулы, когда рабочие, чинившие лестницу, повредили его корни, и оно засохло.

Цари управляли Римом в полном согласии, пока четыре года спустя не случилось одно трагическое событие. Родственники Тита Тация случайно повстречали на дороге лаврентских послов, спешивших в Рим, и по неведомой причине попытались отнять у них деньги. Когда же те воспротивились, убили их. Жители Лаврента потребовали у Рима правосудия, и Ромул склонен был серьезно наказать преступников, но Тит Таций уговорил его повременить с расправой.

Вскоре цари Рима отправились в Лавиний приносить жертвы, и там родственники убитых подкараулили и лишили жизни Тита Тация, а Ромула с уважением проводили домой. Ромул, вопреки ожиданием некоторых, не пошел войной на Лаврент мстить за Тита Тация, но похоронил его со всеми почестями на Авентине.

После же Ромул успешно воевал с этрусками, а когда умер его дед Нумитор и он должен был стать правителем Альбы-Лонги, он предоставил альбанцам право самим распоряжаться своими делами и лишь назначал им наместника. После этого поползли шепотки по Риму, что неплохо было бы и римлянам самим управлять своей жизнью. Ромул и впрямь перестал советоваться с им же назначенными сенаторами, например единолично распределил отнятую у этрусков землю и единолично принял решение вернуть им заложников.

Над Римом собиралась «гроза», но тут Ромул внезапно исчез. Вскоре после его исчезновения стали грешить на сенаторов, особенно потому, что ничего об этом происшествии достоверно известно не было, только то, что случилось оно в июльские ноны, и от Ромула не осталось ни костей, ни клочка одежды.

Некоторые говорили, что сенаторы напали на Ромула в храме Вулкана и, убив, расчленили его тело, чтобы по частям вынести под одеждой. Обычно же античные авторы утверждают, что Ромул исчез не в храме Вулкана, а у Козьего болота за городской стеной. Там Ромул проводил смотр войска, когда внезапно налетела страшная буря, тучи закрыли солнце и опустилась непроглядная мгла. Когда же мрак рассеялся, изумленные граждане увидели царское кресло пустым. Тщетно пытались они разыскать Ромула, и наконец сенаторы объявили, что Ромул, сын бога, отныне вознесен к богам и будет Риму добрым покровителем, как прежде был добрым царем, и надлежит теперь чтить его соответственно.

Не все поверили этому, были и люди, говорившие, что сенаторы сами убили Ромула, а теперь морочат римлян историями о вознесении его на небо. Но однажды Юлий Прокул, друг Ромула, пришел на форум и поклялся перед толпой, что только что на дороге ему явился царь, красивее и выше, чем при жизни. Пока Прокул в ужасе стоял перед ним, Ромул велел передать своему народу, что богам угодно, чтобы Рим достиг вершины могущества и стал главой мира, и не будет человеческих сил, способных противиться римскому оружию, а он, Ромул, отныне будет божественным покровителем города. С тех пор римляне чтили своего основателя под именем Квирина.

 

Воцарение Нумы Помпилия

После исчезновения Ромула и недолгого междуцарствия сенаторы выбрали нового царя, и стал им в 715 году до нашей эры сабинянин Нума Помпилий, человек добродетельный и образованный. Волей богов родился Нума в тот же день, когда Ромул заложил римские стены. Жил он в сабинском городе Куры и мудростью своей прославился так, что Тит Таций выдал за него свою единственную дочь Татию. Но и женившись, Нума не перебрался в Рим, а остался в Курах ухаживать за престарелым отцом.

Нума преданно любил свою жену, и та поддерживала его во всем, но на тринадцатом году брака скончалась. Потеряв Татию, Нума удалился от людей и вел скитальческую жизнь, ночуя в священных рощах богов, в пустынных местах. Говорят, что там Нуму полюбила речная нимфа Эгерия, ставшая на всю жизнь его возлюбленной и советницей. Часто в своем правлении Нума ссылался на мудрые речи Эгерии.

К нему, жившему в созерцании и единении с природой, и явились римские послы просить принять царство. Они даже не сомневались, что Нума будет счастлив оказанной ему честью. Но оказалось, что не так-то просто убедить человека мирного и скромного принять власть над городом, выросшим благодаря одной лишь войне. В присутствии отца и родственников Нума ответил послам: «Лишь безумие может заставить изменить привычным порядкам: пусть даже никакими преимуществами они не обладают — они заведомо более надежны, чем всякая неизвестность. Ромула провозглашают сыном богов, я же простой смертный, склонный вдобавок к долгому покою. Надо мной лишь посмеются, когда я стану учить город, вскормленный войной, ненавидеть любое насилие».

Нума Помпилий и нимфа Эгерия. Художник А. Кауфман

Понимая, что Нума отказывается, послы стали молить его не ввергать Рим в междоусобицы, ведь более никого, кроме него, не могли римляне выбрать единогласно. Убеждал Нуму согласиться и отец, говоря, что Рим наверняка устал от триумфов и ждет теперь вождя кроткого и справедливого.

Наконец Нума согласился хотя бы отправиться в Рим, чтобы увидеть его своими глазами. Когда он въезжал в город, навстречу ему вышел весь народ, восторженными криками приветствуя будущего царя. На форуме поднесли ему знаки царского достоинства, но Нума просил, чтобы прежде людей избрание его подтвердили боги.

Вместе со жрецами и прорицателем-авгуром, угадывавшим божественную волю по полету птиц, Нума поднялся на Капитолийский холм. Там авгур завязал Нуме глаза и повернул лицом к югу, а сам, положив руку ему на голову, встал позади и принялся ожидать от богов указаний. Тишина сковала переполненный народом форум: запрокинув головы, люди ждали знамений. Наконец справа от Капитолия появились птицы, и лишь тогда, истолковав знамение как благое, Нума надел царское платье и спустился к народу.

Долгим и успешным было его правление. Никогда Нума не пускал в ход силу против своих подданных и только грозными увещеваниями, суля божественные кары, усмирял римлян. Говорят, именно Нума построил храм Верности и научил римлян клясться ею как самой нерушимой клятвой. Он же учредил культ негасимого огня и его служительниц, дев-весталок. Нума также высчитал и ввел в обращение новый календарь, которым веками пользовались его потомки. Первым месяцем в этом календаре стал январь, названный в честь бога Януса, а не март, посвященный Марсу, как было прежде. Возможно, тем Нума хотел умерить воинственность своих сограждан.

Янусу же Нума построил знаменитый храм с двумя дверями. Храм этот называют также воротами войны, так как принято держать его открытым в течение всей войны и закрывать на время мира. Лишь дважды после Нумы закрывался храм Януса: в консульство Тита Манлия, по завершении Первой Пунической войны, и после битвы при Акции, когда Октавиан Август установил мир во всех своих владениях. При Нуме же все сорок три года его правления храм стоял запертым. И пожалуй, ни до, ни после Нумы не было в Риме царя столь набожного и любимого народом.

 

Спасение от мора

На восьмом году царствования Нумы Помпилия в Рим пришла страшная моровая болезнь, терзавшая к тому времени всю Италию. Страх охватил жителей города, и тогда Риму явилось божественное знамение. Говорят, что прямо в руки царю с неба опустился медный щит. По словам нимфы Эгерии, которые Нума незамедлительно передал народу, этот щит призван был стать спасением города и отразить болезнь, но, чтобы ни один вор не посягнул на дар Юпитера римским гражданам, нужно сделать еще одиннадцать таких же щитов, подобных первому и размерами, и формой, и воздать богам все полагающиеся почести.

Перво-наперво луг, где находился царь в момент появления щита, Нума посвятил Каменам, с которыми, говорят, он часто держал совет по важным государственным делам, а источник, орошавший этот луг, объявил священным и наказал девам-весталкам впредь брать из него воду для очищения храма Весты. Когда же Нума показал сам щит мастерам, предлагая потягаться в оружейном искусстве, все отказались, и только Ветурий Мамурий, слывший великим знатоком своего дела, принял вызов царя и смог добиться такого удивительного сходства, что даже пораженный Нума не смог отличить щиты Мамурия от сошедшего с неба.

Хранителями щита Юпитера Нума назначил жрецов-салиев. Имя такое они получили благодаря ритуальной пляске, состоящей в основном из прыжков, — на латыни «прыгать» звучит как salire. Каждый год, в марте и октябре, они пляской обходят город, в пурпурных туниках и медных шлемах, звонко ударяют мечами в священные щиты и поют хвалы мастерству Мамурия.

Говорят, что все благочестивые поступки Нумы не прошли даром, и болезнь в один день исчезла из Рима.

 

Чудеса Нумы Помпилия

Благочестие и мудрость Нумы исполнили римлян таким восхищением перед царем, что и после его смерти передавались потомками истории об удивительных чудесах, сопутствовавших его правлению, как будто не было для Нумы, любимца богов, ничего невозможного. Так, например, рассказывали, что однажды, пригласив на пир множество людей, Нума предложил гостям угощения весьма дешевые и простые, к тому же по данные на грубой посуде. С недоумением взирали на пиршественные столы благородные римляне, но из уважения к царю не сказали ни слова и приступили к трапезе, как будто так и полагалось. И вот когда обед уже начался, Нума возвестил, что посетила пир его возлюбленная нимфа Эгерия, и тут же на столах появились изысканные кушанья и драгоценные кубки.

Любому заезжему гостю могли указать римляне и особую рощу, где круглый год из темной пещеры бил чистый подземный ключ — в этой роще встречался Нума со своей божественной спутницей. Но всех поразительнее была история о том, как Нума поспорил с самим Юпитером-Громовержцем.

Говорят, что два божества, Пик и Фавн, полюбили приходить на Авентинский холм, тогда еще не заселенный и изобиловавший тенистыми рощами и прохладными источниками. Владея нешуточным колдовством, давно странствовали боги по Италии, оставляя за собой вереницу различных проделок. Нума сумел изловить их, подмешав вино в воду источника, из которого они по обыкновению пили. Оказавшись в плену, боги всевозможными хитростями пытались вырваться, оборачивались страшными призраками и чудовищами, но Нума не отпускал их.

Два сатира. Художник П. П. Рубенс

Наконец, разгневанный своеволием Нумы, с неба спустился сам Юпитер, возвестивший, что Нуме после такого поступка немедленно следует произвести очищение головами. Ужаснулся царь подобной перспективе и быстро переспросил Громовержца: «Луковичными?» «Нет, человеческими…» — степенно ответил Юпитер. «Волосами?» — уточнил якобы не понимающий Нума. «Нет, живыми…» — разъяснил Юпитер глупому смертному, но тот опять подхватил: «Рыбешками?» Смилостивился Юпитер над находчивым Нумой и удалился, а очищение после удара молнии, гнева Юпитера, с тех пор действительно проводили луковичными головами, человеческими волосами и живой рыбой.

 

Горации и Куриации

После смерти Нумы царем в 673 году до нашей эры избрали Тулла Гостилия, человека, нравом противоположного Нуме. Будучи молод и воинствен, Тулл Гостилий повсюду искал повода к войне и вскоре нашел его. Так случилось, что римляне угнали скот с пастбищ Альбы-Лонги, а альбанцы, в свою очередь, с римских. С обеих сторон были отправлены послы требовать возмещения убытков. Римские послы, наученные Туллом, сразу же объявили о своих претензиях альбанскому правителю Гаю Клуилию и, получив отказ, объявили соседям войну. Альбанские же беспечно пировали в доме Тулла, а когда, смущаясь, перешли к делу, Тулл ответил: «Вы прежде успели отказать моим послам, так пусть на вас и падут все бедствия войны!»

Альбанцы с войском раньше вторглись на римские земли и разбили лагерь неподалеку от стен города. Лагерь свой они окружили рвом. Он звался Клуилиевым по имени правителя, пока не обветшал и не исчез и он сам, и это имя. В лагере же умер сам Клуилий, и альбанцы выбрали вместо него некоего Меттия Фуфетия.

Меж тем Тулл, ночью обойдя неприятельский лагерь, повел войска прямиком в альбанские земли. Меттий, видя это, отправил к Туллу посла с предложением встретиться двум вождям, прежде чем разгорится сражение. Тулл не пренебрег просьбой и выстроил войска, напротив встали альбанцы, и между двумя армиями сошлись Меттий и Тулл. Меттий сказал: «Я знаю, что не причиненная обида, а жажда власти на самом деле толкает к войне два наших народа. Но подумай, у нас есть общий, куда более могущественный враг — этруски, и, проливая кровь друг друга, мы лишь приглашаем этрусков обратить оба наших города в рабство. Неужто нельзя найти способ бескровно решить наш спор?»

Задумался Тулл и, смирив свой воинственный нрав, предложил воспользоваться случаем, который сама Судьба им предоставила. В обоих войсках было по три брата-близнеца, у римлян Горации, у альбанцев — Куриации. Цари обратились к юношам, попросив обнажить мечи друг против друга, и кто из братьев в поединке одержит верх, та сторона и будет считаться победившей. Цари заключили между собой договор о том, что победитель будет властвовать над обоими их городами.

Бойцы выступили на середину между двумя армиями, криками подбадривала их каждая сторона, ведь сейчас от доблести столь немногих зависело будущее целых народов. Подали знак, и юноши встали по трое друг против друга, как сходятся два войска. Сшиблись, стукнули щиты, засверкали мечи, и все, кто был на поле, затаили дыхание. Вот они разошлись, и увидели люди, что двое братьев Горациев пали, хотя третий стоял без единой царапины, в то время как трое Куриациев были ранены, каждый по-своему.

Клятва Горациев. Художник Ж. Л. Давид

Тревога объяла римлян, воспряли духом альбанцы. Последний из Горациев понял, что без хитрости не победит, и сделал вид, будто обращается в бегство. Враги бросились за ним, и стало ясно, что Гораций сделал верный расчет: тот, что был ранен сильнее братьев, сильно отстал, самый здоровый же нагнал Горация один. С яростью накинулся на него Гораций и, убив, устремился в новую схватку. Прежде чем успел подоспеть последний, Гораций прикончил второго из братьев. Противники остались один на один, но силы их были не равны: альбанец изнемог от раны и долгого бега и покорно подставился под удар. Гораций с победным криком вонзил меч в горло Куриация, и строй римлян ответил ему ликованием.

После боя обе стороны похоронили павших: Горациев рядом, Куриациев врозь — так, как их настигла смерть. С победой римляне вернулись в город. Первым шел Гораций, неся доспехи побежденных альбанцев, и у ворот встретила его сестра, обещанная в жены одному из Куриациев. Сразу же она узнала на плечах брата плащ, вытканный ею для жениха, и в горе распустила волосы, причитая о мертвом. Горация разозлило, что сестра слезами омрачает его победу, и он, выхватив меч, на глазах всего народа заколол девушку, воскликнув: «Так погибнет всякая римлянка, что станет оплакивать неприятеля!»

Дурно восприняли его поступок граждане и, несмотря на великие заслуги, сопроводили Горация на царский суд. Тулл же, не желая нести ответственность за суровый приговор герою, объявил, что передает дело Горация на суд дуумвиров, двух судей, чтобы те вынесли Горацию должный приговор. А приговор был устрашающим: за тяжкое преступление, совершенное Горацием, полагалось обмотать ему голову, подвесить к зловещему дереву, тому, что не плодоносит и растет во славу лишь подземным богам, и там, внутри городской черты или за ней, засечь преступника до смерти.

Дуумвиры уже вынесли приговор и велели ликтору, исполнителю государственных распоряжений, связать преступнику руки, как Гораций сказал: «Обращаюсь к народу», и дело было передано на суд граждан. На суде тронул сердца людей Гораций-отец, объявивший, что считает дочь убитой по праву, и просивший не оставлять его вовсе бездетным.

Старший Гораций воскликнул: «Ступай, ликтор, свяжи руки, которые совсем недавно, вооруженные, принесли римскому народу господство! Если будешь сечь его в городе, секи у доспехов, что он снял с убитых альбанцев, а за городской стеной — так у могилы Куриациев!» Народ, растроганный речами отца, помиловал сына — не столько за его правоту, сколько за его доблесть.

Смерть Камиллы, сестры Горация. Художник Ф. А. Бруни

 

Суровый нрав Тулла Гостилия

Мир с альбанцами продолжался недолго. Раздосадованный тем, что возложил судьбу своего народа на плечи трех юношей и проиграл, Меттий задумал восстать против римлян. Но сил тягаться с римлянами в открытом бою у альбанцев не было, и потому Меттий решил действовать хитростью. Оставаясь на словах верным союзником Тулла Гостилия, он стал подговаривать окрестные народы на войну против Рима и склонил наконец фиденян. Те заключили союз с вейянами и вместе выдвинулись против Тулла. Последний повел за собой римлян и альбанцев, и две армии встретились у слияния Тибра и Аниене.

Против вейян Тулл выставил своих, против фиденян — альбанцев. Меттий же решил в битве не участвовать, а принять под конец сторону победителей, и начал медленно отступать к горам. Римлян удивило, что Меттий оставляет незащищенным их крыло, и гонец сообщил царю, что альбанцы уходят. Мысленно проклиная Меттия, сообразительный Тулл громко отчитал гонца и заявил, что лично отправил альбанцев в обход, на тылы врага.

Сложно припомнить, было ли до того в римской истории более ожесточенное сражение. Храбро бились воины Тулла, как бы тяжело им ни приходилось, и наконец враги отступили под натиском римлян. Тогда на равнину спустилось войско альбанцев, и Меттий сердечно поздравил Тулла с победой. Тулл промолчал, но на рассвете следующего дня собрал оба войска на смотр. «Вчера мы бились не столько с врагом, — сказал перед строем Тулл, — сколько с предательством друзей. Знайте, я не отправлял альбанцев в обход, лишь не хотел говорить, что мы брошены союзниками. Вина в том лежит на одном Меттии, и чтобы кто-либо другой не дерзнул на подобное, я покажу, как расправляется с предателями Рим. Вчера, Меттий, ты раздвоился душой, сегодня раздвоишься телом».

Тут же Меттия схватили, привязали к двум колесницам и пустили их в разные стороны. Кони рванули, разодрав тело Меттия надвое, и еще долго его окровавленные останки волочились по земле за колесницами. Прежде Рим не знал столь жестокой казни!

Битва с римлянами (фрагмент). Художник М. Маддерстиг

Меж тем велел Тулл все население Альбы перевезти в Рим, а город сровнять с землей. Когда римский легион вступил в Альбу-Лонгу то не увидел ни паники, ни беспорядков, лишь скорбным молчанием встретили его обитатели. В растерянности спрашивали они друг у друга, что оставить, а что взять с собой, подолгу застывая на порогах домов. Лишь услышав грохот рушащихся стен, подхватили жители, что смогли, и, бросив даже пенатов, побрели по дороге к Риму.

Римляне уничтожили все здания, личные и общественные, пощадив по приказу царя только храмы богов, и тем в один час разрушили труды четырех столетий. Но, видимо, и без того разгневало богов крушение Альбы. Вскоре донесли Туллу, что на месте, где был город, прошел каменный дождь: как сыпется с неба град, сыпались сверху огромные камни. Чуть позже пришло в Рим моровое поветрие, и самого Тулла поразила болезнь, сломив не только тело, но и суровый дух царя.

Он стал богобоязнен и, говорят, разбирал записи Нумы, чтобы узнать о тайных обрядах Юпитеру, милость которого надеялся вернуть. Найдя какие-то сведения, попробовал Тулл повторить священнодействие, но, видимо, совершил ошибку в ритуале и тем навлек еще больший гнев Громовержца. Юпитер метнул молнию, и Тулл, пораженный ею, сгорел вместе с домом. Так бесславно закончилось его правление, длившееся тридцать два года.

 

Распорядок Анка Марция

После смерти Тулла римский народ в 640 году до нашей эры избрал царем Анка Марция, внука Нумы. В набожности Анк мог сравниться с дедом, и причиной всех бед правления Тулла он считал упадок благочестия в Риме. Оттого сразу по воцарении повелел, чтобы отныне все обряды совершались в соответствии с уставом Нумы. Наставления Нумы увековечили на специальных досках и выставили на всеобщее обозрение, чтобы более никто при священнодействии не искажал божественный ритуал.

Римляне успели устать от войн и, видя настрой нового царя, загорелись надеждой, что правление его пройдет в таком же мире и спокойствии, как и правление Нумы. Однако племя латинов, уповая на бездеятельность и слабоволие Анка, совершило набег на римские земли. Когда римляне потребовали возмещения, латины отвечали им высоко мерно, полагая, что новый царь, большую часть времени про водящий у алтарей, не решится собрать римлян на войну.

Анк же, однако, нравом был схож не только с Нумой, но и с воинственным Ромулом, и вдобавок понимал, что времена изменились и того благодатного мира, что царил во времена Нумы, ему уже не достичь. Но не в характере Анка Марция было вершить что-либо не по закону, и как его дед учредил обряды для мирного времени, так он установил распорядок для войны, как говорят некоторые, научившись этому у древнего народа эквов, проживавшего по соседству.

Правом объявлять войны Анк наделил жрецов-фециалов, ведавших заключением договоров. Послы из фециалов вдвоем приходили к границе тех, от кого требовали удовлетворения. Один нес пучок трав, сорванных на Капитолии, в римской крепости, как символ родной земли и не прикосновенности послов, второй, облаченный в шерстяные жреческие одежды, с лентой на голове, вел переговоры.

Он говорил так: «Внемли, Юпитер, внемлите рубежи племени такого-то (тут он называл имя); да слышит меня Вышний Закон. Я вестник всего римского народа, по праву и чести прихожу я послом, и словам моим да будет вера!»

Затем перечислял он все требования, с которыми пришел, и просил Юпитера, если требования его неправомерны, навеки лишить его отечества. Такие слова произносил он, переступая границу, их повторял он первому встреченному человеку, их же — выйдя на площадь чужого города. Если же по истечении тридцати трех дней требования его не были удовлетворены, то, взяв в свидетели Юпитера и Януса Квирина, посол объявлял войну.

Существовал также обычай, когда посол приносил к вражеским границам копье с железным наконечником или кизиловое обожженное древко и при свидетелях бросал его в землю противника, тем самым объявляя войну. Спустя долгое время, когда владения Рима расширились и расстояние до вражеских границ стало слишком большим, у храма Беллоны, спутницы Марса, в Риме возвели колонну войны, символическую границу города, а рядом законом выделили особый участок «вражеской земли». От этой колонны фециал и бросал во «вражескую землю» копье.

Так, как описано выше, объявил Анк Марций войну латинам. Так поступали и многие поколения потомков после него. В войне Анк одержал несколько славных побед, а завоеванным народом латинов заселил Авентин так же, как прежде отвели сабинянам Капитолий, альбанцам — Целийский холм, а первым поселенцам Ромул велел строиться на Палатине.

 

Честолюбие Тарквиния Древнего

По преданию, в этрусском городе Тарквинии жил коринфянин Демарат, отпрыск царского рода, бежавший из Коринфа из-за междоусобиц. В Тарквинии он попал случайно, но там женился, и жена родила ему двоих сыновей: Лукумона и Аррунта. Аррунт скончался раньше отца, оставив беременной жену, но и отец ненадолго пережил сына. Демарат умер, не зная, что невестка ожидает ребенка, и все добро завещал Лукумону Лукумон не стал делить наследство с племянником и тем приобрел большое богатство и дурную славу среди жителей города.

В жены Лукумон взял женщину по имени Танаквиль. Она происходила из самого знатного рода, и ей тяжело было смириться с тем, что этруски презирали ее мужа как сына изгнанника и чужеземца. Будучи женщиной честолюбивой, она стала уговаривать Лукумона покинуть Тарквинии и перебраться в Рим. По ее мнению, в молодом городе, где вся знатность приобретена доблестью, должно было найтись достойное место и Лукумону, невзирая на его происхождение. И сам жаждая почестей, Лукумон не заставил себя долго упрашивать, и со всем скарбом они отправились в Рим.

На колеснице они подъехали к холму Яникулу, где стоял римский форпост, и там к Лукумону слетел на распростертых крыльях орел, схватил его шапку и, покружив с ней, вновь возложил на голову Лукумона. Сведущая, как все этруски, в божественных знамениях Танаквиль сочла, что это знак уготованной Лукумону великой славы, и радостно обняла мужа. С большими надеждами въехали они в Рим, и там назвался Лукумон именем Луция Тарквиния Приска — потомки будут помнить его под именем Тарквиния Древнего.

Утверждают, впрочем, что и «Лукумон» не было подлинным именем этого человека и таковым ошибочно считали его римляне, в то время как на языке этрусков это слово означало просто знатного человека.

В ту пору Римом правил Анк Марций, и вскоре весть о богатстве и радушном обхождении Тарквиния дошла до царского дворца. Тарквиний стал близок царю, охотно и успешно исполнял царские поручения, со временем стал бывать на советах и наконец сделался опекуном царских детей.

Анк Марций правил двадцать четыре года, и когда он скончался, сыновья его были практически взрослыми. Поэтому Тарквиний решил схитрить. Он отправил царских детей на охоту, а сам в их отсутствие собрал совет, который должен был выбрать нового царя. Первым из искавших власти в Риме Тарквиний обратился с речью к народу В ней он напомнил, что не первым из чужеземцев притязает на царскую власть: Тит Таций, соправитель Ромула, явился в Рим врагом, при оружии; Нума, которого столь тепло вспоминают потомки, не желал править и не знал римских обычаев, впервые приехав в город. Он же, Тарквиний, отдал Риму лучшие годы, которые может уделить человек гражданскому долгу, и во всем помогал Анку Марцию, будучи его доверенным другом. Римляне уважали и ценили Тарквиния, и оттого в 616 году до нашей эры единодушно избрали его на царство.

Однако уговорами заняв столь высокое положение, Тарквиний всю жизнь обречен был заискивать перед согражданами. Так, вернувшись с латинской войны при большой добыче, Тарквиний устроил грандиозные игры с конными состязаниями, каких не видали при прошлых царях. Чтобы ублажить простой народ, Тарквиний заложил арену Большого цирка, самого древнего в Риме, в долине между Палатином и Авентином, где амфитеатром служили сами склоны холмов. Игры эти прозвались Великими или Римскими и с тех пор проводились в городе ежегодно.

 

Тарквиний И птицегадатель

В правление Тарквиния неожиданно разгорелась война с сабинянами, настолько внезапная, что сабинское войско успело перейти реку Аниене прежде, чем римляне выступили навстречу. Первое сражение не показало превосходства ни одной из сторон, и Тарквиний, предчувствуя передышку, решил усилить ту часть войска, в которой испытывал особую необходимость, а именно всадников.

Еще сам Ромул велел набирать по центурии, то есть сотне всадников из трех триб-округов, на которые разделил римский народ: Рамнов, Тициев и Луцеров. Считалось, что Рамны названы по имени Ромула, а Тиции — по имени Тита Тация. К этим трем центуриям Тарквиний решил добавить новые, увековечив тем самым для потомков и свое имя.

Создавая когда-то центурии всадников, Ромул прибег к гаданию на птицах, поэтому известный во времена Тарквиния авгур-птицегадатель по имени Атт Навий объявил, что Тарквиний не может менять распоряжения Ромула, не обратившись к божественным знамениям. Тарквиний же страшно разгневался, что авгур вздумал мешать его замыслам.

Встретившись с Аттом Навием, царь, насмехаясь над искусством авгура, промолвил: «Скажи-ка мне, гадатель, сбудется ли то, что у меня сейчас на уме?» Атт Навий пронаблюдал за полетом птиц и ответил царю, что непременно сбудется. Царь рассмеялся: «Я загадал, что ты рассечешь бритвой оселок. Раз уж так возвестили птицы, возьми и то и другое и докажи мне, насколько верны твои предсказания!» Атт Навий, как говорят, без промедления выполнил просьбу царя и рассек оселок бритвой.

В память о чудесном деянии авгура ему установили скульптуру: на ступенях Комиция, в месте всеобщего собрания граждан, стояло изваяние Атта Навия с покрытой головой, туда же в память о божественном знамении поместили и оселок. Уважение к авгурам стало с тех пор так велико, что ни одно серьезное решение в Риме не принимали без обращения к птицам, а Тарквиний вместо учреждения новых центурий довольствовался тем, что удвоил их тогдашнюю численность.

Тарквиний Древний вопрошает Атта Навия. Художник С. Риччи

 

Заговор Марциев

Тарквиний вел долгую войну с латинами, по очереди захватывая их города. Когда был взят Корникул, жена Сервия Туллия, первого человека в городе, ожидала ребенка. Вместе со многими другими она была привезена в Рим. Среди пленниц женщину знатного рода опознала царица Танаквиль и избавила ее от рабства, приняв в собственном доме. Там она родила сына, названного в честь отца Сервием. С годами женщины сблизились, и мальчик рос царским воспитанником в заботе и внимании.

Оттого, что мать его во время войны попала в плен, у многих сложилось впоследствии мнение, что Сервий был низкого происхождения и родился от рабыни. Способствовало этому и его имя — на латыни servus означает «раб».

Однажды, когда мальчик немного подрос, в царском доме случилось чудо: голова спящего Сервия оказалась объята пламенем. Испуганные слуги бросились за водой, но привлеченная криками царица Танаквиль остановила их. Она запретила тревожить мальчика, пока тот сам не проснется. Когда же Сервий проснулся, исчезло и пламя. В этот день царица сказала Тарквинию: «Возможно, когда наступят темные времена, этот мальчик станет нашим светочем. Отныне со всей заботой мы должны воспитывать того, кто послужит благу государства и нашего рода».

С той поры царская чета относилась в Сервию как к сыну. Ему легко давалась любая наука, и юноша вырос с по истине царскими задатками. Когда Тарквинию пришла пора искать мужа для дочери, никто среди римских юношей не смог сравниться с Сервием, и царь сделал его своим зятем.

Все в Риме тепло относились к Сервию, кроме сыновей Анка Марция, глубоко оскорбленных поступком царя. Стало ясно, что и после смерти Тарквиния не править им Римом. Но видано ли было, чтобы власть после чужеземца получил сын пленницы? Спустя всего сто лет после того, как повелевал городом Ромул, бог и сын бога, власть грозила перейти сыну поверженного врага, и это при живых детях Анка Марция!

Марции решили кровью смыть павшее на них бесчестье и затеяли покушение на царя. Выбраны для этого были двое самых отчаянных пастухов. Перед домом царя они затеяли притворную ссору, и на шум собрались слуги. Пастухи продолжали спорить, громко взывая к царю, и добились того, что их проводили во внутренние покои. Перед лицом Тарквиния начали они объяснять причину своей вымышленной ссоры, бранясь и перебивая друг друга. Наконец их успокоили, и пока царь внимательно слушал выдуманный рассказ одного, повернувшись к нему, второй ударил царя по голове топором. Оставив топор в ране, оба спешно выбежали наружу.

Пастухов тут же схватили, но Тарквиний был при смерти, и царица Танаквиль, понимая, что вскоре мужа не станет, велела запереть все двери и привести к себе Сервия. «Если ты мужчина, Сервий, — сказала она, — царство принадлежит тебе, а не тем, кто чужими руками содеял это гнусное злодеяние. И если сомневаешься, что делать, следуй моим решениям».

Меж тем дом царя осаждала толпа, жаждавшая узнать, что случилось с Тарквинием. Из окна верхнего этажа Танаквиль объявила, что с царем все в порядке и он просто оглушен топором. Нет причин опасаться за его жизнь, но пока самочувствие царя не улучшится, народу следует повиноваться Сервию Туллию. Сервий, подыгрывая ей, вышел из дома в пурпурном плаще и, усевшись в царское кресло, принялся вершить суд, некоторые решения принимая самостоятельно, в других случаях для виду обещая посоветоваться с царем.

Так несколько дней Сервий и Танаквиль утаивали от римлян смерть царя, пока Сервий не упрочил свое положение. Только после этого объявили о случившемся, и Рим по грузился в траур. В 578 году до н. э. Сервия провозгласили царем в кругу сенаторов, впервые не испрашивая на то желание всего народа, а Марции вынуждены были удалиться в изгнание.

 

Жертва Диане

Провозглашенный царем Сервий Туллий решительно взялся за государственные дела. Желанием его было безоговорочное признание Рима главой над всеми латинскими землями. Добиться этого Сервий мыслил не оружием, как уже многократно пытались до него, но силой своего разума. В те времена славился уже по всему свету храм Артемиды Эфесской, одно из семи чудес античного мира. Говорили, что союзные города Малой Азии построили его сообща. Так и Сервий задумал возвести в Риме храм Дианы силами латинских племен вкупе с римлянами, что послужило бы возвышению и величию Рима. Храм был построен на Авентине, где жили в основном плебеи, рабы и переселившиеся в Рим латиняне, оттого Диану с тех пор особо чтили люди небогатые и лишенные власти.

В то же время прошел слух, будто бы в сабинской земле у одного земледельца родилась корова невероятной величины. Прорицатели сочли это предзнаменованием и возвестили, что тот город, чей гражданин приведет необыкновенную корову на жертвенник римского храма Дианы, и будет главенствовать над остальными. Нашелся и некий сабинянин, который решил в одиночку бросить вызов могуществу Рима и оспорить его превосходство.

При первой же возможности сабинянин привел корову к алтарю Дианы, но жрец того храма тоже слышал пророчество и, увидев перед собой удивительное животное, сообразил, что к чему С негодованием он обратился к сабинянину: «Что же ты, чужеземец, нечистым собираешься принести жертву Диане? Неужели ты сперва не омоешься в проточной воде? На дне долины протекает Тибр». Сабинянин очень боялся что-либо сделать неправильно и незнанием обрядов испортить исход своего замысла, поэтому оставил корову у алтаря, а сам отправился к Тибру.

Воспользовавшись отлучкой сабинянина, жрец сам по всем правилам принес корову в жертву Диане, исполнив будоражившее умы пророчество. Этим он угодил и царю, и своим согражданам, возвысив Рим над всеми латинскими землями, а рога той коровы много столетий висели в преддверии храма в память о дивном животном и том благе, которое оно принесло городу. Диана же с тех пор почиталась покровительницей Латинского союза.

 

Дети Сервия Туллия

Сервий Туллий никогда не забывал о заговоре Марциев, приведшем его к власти в обход законных сыновей Тарквиния Приска (хотя, конечно большую роль тут сыграла и вера царицы Танаквиль в божественные предзнаменования). Желая сохранить мир в царской семье, Сервий вскоре выдал своих дочерей замуж за сыновей Тарквиния, Луция и Аррунта. Увы, надежды его не оправдались. Но надо сказать, что два брата были характером совершенно не схожи друг с другом. Аррунт был скромным тихим юношей, Луций же стремился обрести царскую власть, и чем больше Сервий старался угодить простому народу, часто в ущерб интересам патрициев, тем яростнее Луций чернил Сервия в глазах знати, надеясь с ее помощью занять место царя.

Царские дочери были так же несхожи нравами, как и их мужья, но по счастливой случайности, продлившей правление Сервия и благоденствие римского народа, младшая, Туллия, что была понастойчивее, оказалась замужем за кротким Аррунтом, а старшая, что поскромнее, — за гордым Луцием. Честолюбивую Туллию брак ее совершенно не устраивал, мужа она презирала и тянулась к его брату, в котором видела настоящего мужчину, дерзкого и смелого.

Луций быстро сблизился с женой своего брата в силу родства их характеров. Все чаще становились их уединенные беседы, и все смелее Туллия-младшая порицала безвольного Аррунта и свою сестру, не вышедшую под стать мужу ни отвагой, ни честолюбием. Уж если бы ей, говорила Туллия, боги даровали такого мужа, как Луций, она бы жизни не пожалела, чтобы вернуть ему царскую власть, а при таком супруге, как Аррунт, лучше бы ей овдоветь, чем сносить ежедневно его позор.

На подходящую почву изливались безрассудные речи Туллии и недолго оставались только речами. Оба они умудрились избавиться от своих вторых половин. После короткого траура по супругам Луций Тарквиний и Туллия-младшая сочетались браком. Но одного преступления Туллии показалось мало, как можно скорее желала она увидеть мужа в царском кресле, Луций же не спешил. Ни днем ни ночью не давала Туллия покоя своему мужу. «За того ли человека я вышла замуж? — сетовала она. — Вижу, что оказался ты не только преступником, но и трусом. Отец твой явился за властью из далеких Тарквиний, тебе же стоит лишь руку протянуть за ней, а если не хватает решимости, возвращайся обратно на родину своего отца, а то и вовсе в Коринф, откуда изгнали твоего деда!»

Поддавшись на речи неуемной супруги, Луций Тарквиний решился на заговор против царя. Ему удалось привлечь на свою сторону многих сенаторов: одним он давал непомерные обещания, перед другими в таких красках описывал Сервия, что сенаторы волей-неволей от него отдалились. Наконец, почувствовав, что влияние его достаточно велико, Луций с вооруженными людьми ворвался на форум и самовольно уселся в царское кресло, приказав собрать патрициев. Опешившие отцы города явились к Луцию, полагая, что Сервия уже нет в живых, но Луций лишь стал поносить царя последними словами, указывая на неподобающее его происхождение и на то, что власть должна принадлежать законному сыну Тарквиния Приска.

Наконец к общему собранию присоединился и сам Сервий Туллий. «Как ты посмел сесть в мое кресло, наглец?» — воскликнул взбешенный царь. «Кресло это принадлежит моему отцу, ты же, раб, уже достаточно правил своими господами», — надменно ответил Луций. К тому времени на форум сбежалось немало людей, и стало ясно, что победу одержит тот, чьих сторонников окажется больше. Тогда Луций решился на отчаянный шаг: он схватил старика Сервия и, силой протащив до лестницы, скинул вниз. Тут к собранию на колеснице подлетела Туллия, и немало не смущаясь мужского общества, первой провозгласила Луция Тарквиния царем.

Сервий Туллий был еще жив, но Луций, предвидя это, отправил за ним своих приспешников, и те зарезали царя по дороге к дому. Меж тем Луций отослал жену подальше от кипевших в сенате страстей, и так случилось, что она проезжала на колеснице мимо лежащего тела Сервия Туллия. Возница уже отвел было колесницу в сторону но разгоряченная Туллия велела ему не сворачивать, и кони ее пронеслись прямо по неостывшему трупу отца. В память о чудовищном том злодеянии место, где оно свершилось, римляне прозвали «Проклятой улицей».

Не сменив забрызганной кровью одежды, Туллия вошла прямиком в дом, к пенатам. Разгневанные таким поступком домашние боги обрекли правление ее мужа на недобрый и бесславный конец. Историки знают его как правление Тарквиния Гордого, тем же именем и мы будем звать последнего римского царя.

Тарквиний Гордый. Художник Л. Альма-Тадема

 

Нечестная война Тарквиния Гордого

Начав свое правление в 534 году до нашей эры с бесчестного поступка, Тарквиний и дальше не снискал себе доброй славы. Так как он не был избран на царство народом, то власть его держалась на силе и страхе. Он первым стал править единолично, советуясь не с сенатом, а лишь со своими домашними. Он распустил судей и тем получил возможность казнить и высылать из Рима всех ему неугодных. Многих влиятельных и славных людей, поддерживавших Сервия Туллия, он тайно умертвил, и даже тело своего тестя отказался предавать земле, говоря, что и Ромул остался без погребения. По своему усмотрению Тарквиний объявлял войны и заключал договоры.

Надо сказать, что к войне он имел незаурядный талант. Совершив удачный поход в земли вольсков и привезя большую добычу, которую собирался пустить на строительство храма Юпитера, равного которому Рим еще не видал, Тарквиний начал войну с городом Габии, но она продвигалась медленнее, чем хотелось царю. Когда не вышло взять Габии приступом, Тарквиний придумал, как захватить город хитростью, хотя до него римские полководцы так никогда не действовали, и было это не в характере всего римского народа.

Тарквиний сделал вид, что больше не интересуется этой войной, меж тем его младший сын Секст бежал в Габии якобы от гнева отца. Габийцам он рассказал, что не чувствует себя в безопасности в собственном доме, так как жестокий тиран Тарквиний будто бы решил умертвить всех своих наследников. Если же в Габиях не найдется места отпрыску римского царя, он обойдет весь Лаций в поисках тех смельчаков, что защитят его от отцовской жестокости, а может, и вовсе рискнут пойти войной на могучий Рим. Габийцы, не любившие и опасавшиеся римлян, приняли Секста благосклонно.

Рассчитывая на помощь царственного юноши в борьбе с Тарквинием, габийцы стали приглашать его в совет. Секст пылко призывал габийцев к открытой войне против Рима, сам ходил с воинами в набеги на римские земли и вскоре обрел в войсках такую славу, что стали говорить, будто бы сами боги послали в Габии молодого вождя.

Почувствовав прочность своего положения, Секст отправил гонца к Тарквинию за дальнейшими указаниями. Царь же, не доверяя вестнику, не проронил ни слова, как ни допытывался тот ответа, только молча гулял по саду и сшибал палкой цветки самых высоких маков. Раздосадованный гонец вернулся в Габии и рассказал обо всем, что видел в царском доме, так как из-за гордыни своей или чего-то иного царь не дал ответа. Секст же, выслушав рассказ, усмотрел в поведении отца ответ несомненный и однозначный.

Следуя молчаливому приказу Тарквиния, Секст постепенно сжил со света всех габийских старейшин — то есть поступил как его отец, когда тот сбивал головки самых высоких маков. Одних Секст уничтожил открыто, очернив перед народом, других тайно, некоторые сами бежали из Габий до того, как над ними учинили расправу. Имущество их было оставлено к разграблению, и жители Габий, забыв про общие беды, жадно бросились делить добычу и оттого окончательно разругались между собой. Обезглавленный, лишенный власти город без боя отошел Тарквинию Гордому.

 

Пророчество дельфийского оракула

Собрав богатую военную добычу, Тарквиний стал строить храм Юпитера, чтобы запечатлеть в веках свое правление. Подходящий участок земли для храма нашли на Капитолийском холме, но там еще со времен Тита Тация стояли жертвенники других богов. Царь сабинян поклялся по строить их, когда в сражении с Ромулом почувствовал на миг превосходство римлян и взмолился богам о победе. Так или иначе, чтобы Юпитеру не пришлось делить землю с другими богами, нужно было эти жертвенники убрать. Разрешение богов на такой поступок узнавали по полету птиц, и все боги дали свое согласие, кроме Термина, бога рубежей и границ.

Предсказатели истолковали это так: раз бог рубежей отказался покинуть посвященную ему землю, то и государство будет незыблемо стоять в своих границах. За этим последовало и другое благоприятное пророчество: при земляных работах на месте будущего храма обнаружили человеческую голову с полностью сохранившимся лицом. Сочли это знаком того, что Риму быть главой всего мира. Но наряду с хорошими предзнаменованиями случилось и дурное: в царском доме из деревянной колонны выползла змея, предвестница смерти.

Обеспокоенный Тарквиний решил, что событие это относится не ко всему государству, а лишь к его дому, оттого не стал обращаться к общественным гадателям, а отправил посланников за ответом в Дельфы, к оракулу Аполлона, самому про славленному на свете. Доверить столь важное дело царь смог только двум своим сыновьям, Титу и Аррунту, третьим же с ними поехал племянник царя Луций Юний, за которым закрепилась слава глупца и рохли. Юноша даже носил прозвище Брут, что означает «Тупица», но ничуть его не стыдился. В действительности Брут обладал острым умом, но после смерти брата, убитого по царскому приказу, и многих других влиятельных римлян, решил, что в правление Тарквиния только тот в безопасности, кто беден и презираем. Не многие знали, каков Брут на самом деле.

Царские сыновья принесли Аполлону богатые дары, и только Брут возложил к алтарю бога сделанный из рога жезл. Никто, кроме самого Брута, даже не подозревал, что внутри полого рога скрыт другой жезл, золотой — как аллегория живого ума юноши, скрытого под маской простака.

Выполнив поручения Тарквиния, братья пожелали узнать, кто из них станет царем после смерти отца. В ответ получили они предсказание, что тот из них примет в Риме верховную власть, кто первым поцелует мать. Братья испугались, что так царем может стать Секст, который остался дома, и договорились меж собой хранить это пророчество в тайне до возвращения, а там бросить жребий, кому первому встретиться с матерью.

Брут же, слышавший это предсказание, истолковал его иначе. Сделав вид, что оступился, он упал и припал губами к земле, справедливо решив, что земля — общая мать всех людей. Так на стороне Брута оказалось пророчество дельфийской прорицательницы, а самому юноше вскоре были суждены великие дела.

Луций Юний Брут, целующий землю. Художник С. Риччи

 

Состязание жен

Тарквиний Гордый вел затяжную войну с рутулами, осадив богатый город Ардею. Там же, в военном лагере, находились и его сыновья, впрочем, проводившие время больше за пиршественными столами, нежели в строю. Однажды на пиру у Секста, где присутствовали все царские отпрыски, а также дальний родственник его Тарквиний Коллатин, разгорелся жаркий спор. Каждый из мужчин принялся нахваливать свою жену, превознося ее над всеми остальными женщинами. Наконец Тарквиний Коллатин предложил проверить слова делом: вскочить на коней и нагрянуть неожиданно в родные дома, взглянуть, чем занимаются их жены в отсутствие мужей. Дескать, не это ли лучшим образом покажет честь и достоинство супруги?

Сказано — сделано. Поздним вечером, изрядно навеселе, спорщики доскакали до Рима. Оказалось, что жены царевичей время проводят на веселых пирах в обществе подруг и сверстниц, и только Лукреция, жена Тарквиния Коллатина, сидела у очага за домашней работой и радушно встретила нежданных гостей. Первенство в состязании жен безоговорочно было отдано Лукреции, и довольный Тарквиний Коллатин пригласил царевичей отдохнуть в его доме.

Пока разгоряченные и уставшие от скачки мужчины пили и ели, Секст смотрел на прекрасную Лукрецию. В душе его разгоралось желание обесчестить женщину, попрать добродетель, которую надменно предъявил всем желающим ее гордый собой супруг. К утру молодые люди возвратились в военный лагерь, но несколько дней спустя Секст тайно вернулся в дом Коллатина.

Лукреция со всеми почестями встретила царского сына и проводила его отдохнуть в спальню для гостей. Когда весь дом уснул, Секст, распаленный страстью, с обнаженным мечом прокрался в покои ничего не подозревающей хозяйки. Мирно спящая Лукреция проснулась и увидела чужака. Направив на женщину меч, Секст приказал ей молчать, а сам стал всеми правдами и неправдами уговаривать ее разделить с ним ложе. Он то молил Лукрецию утолить его жажду любви, осыпая похвалами ее красоту, то угрожал ей расправой, если она откажет, но Лукреция оставалась непреклонна. Наконец Секст пообещал, что прирежет ее, а в постель подбросит труп нагого раба, чтобы все увидели, в каком мерзком прелюбодеянии погибла когда-то достойная римлянка.

Лукреция. Художник С. Риччи

Мысль о том, какой позор ляжет на ее мужа, заставила Лукрецию сдаться. Исполнив задуманное, упоенный победой Секст Тарквиний покинул дом Коллатина, а сокрушенная горем Лукреция послала гонцов к отцу, Спурию Лукрецию, в Рим и к мужу в Ардею, прося как можно скорее прибыть, взяв с собой лишь немногих верных людей. Тарквиний Коллатин по случайности прихватил с собой Брута: вместе они возвращались в Рим, когда Коллатина нашел вестник.

Так быстро, как только сумел, Коллатин вернулся домой и застал Лукрецию в спальне. В слезах рассказала Лукреция мужу, что на ложе его побывал другой мужчина, но лишь тело ее подверглось позору, душа же чиста, ибо сделано это было против ее воли. Насильником открыто назвала она Секста Тарквиния, вошедшего в дом гостем, а оказавшегося врагом, и умоляла мужчин о возмездии. И отец, и муж в один голос заверили несчастную, что в случившемся нет никакой ее вины, так как преступна одна лишь мысль, тело же ее не совершило ничего порочного.

Выслушав их, Лукреция отвечала с достоинством: «Вам судить о том, какой кары достоин преступник, мне же оставьте судить о собственной каре, хоть я и безвинна. Но пусть же ни одна распутница в будущем не сможет оправдать себя примером Лукреции!»

Под одеждой гордая римлянка прятала нож и, достав его незаметно, вонзила в сердце. Громко вскричали отец и муж, но Лукреция уже упала мертвой.

 

Падение царской власти

Родственники Лукреции в ужасе и горе застыли над телом женщины. Брут же вытащил из ее сердца нож и, держа перед собой, произнес: «Этою чистейшею прежде, до царского преступления, кровью клянусь — и вас, боги, беру в свидетели, — что отныне огнем, мечом, чем только сумею, буду преследовать Луция Тарквиния с его преступной супругой и всем потомством, что не потерплю ни их, ни кого другого на царстве в Риме».

Спутники Брута с удивлением слушали его клятву, не подозревая ранее в юноше такой силы духа, но затем поочередно приняли из его рук окровавленный нож и слово в слово повторили его обещание. Скорбь в их сердцах сменилась гневом, и вот они уже выносят на улицу тело Лукреции, оглашая соседям ужасную новость, и вокруг них собирается толпа, где каждый готов выступить против самоуправства Тарквиния. Толпу эта возглавил Брут, призвавший всех мужчин к оружию, чтобы, как подобает римлянам, дать врагу достойный отпор. Многие вызвались добровольцами и, вооружившись, вышли из пригорода, где стоял дом Коллатина, в Рим.

Жители Рима сперва опешили, увидев вооруженных людей, вступающих в город, но рассмотрев, что предводители их люди уважаемые и благородные, сообразили, что на глазах их вершится нечто серьезное. Обрастая все новыми и новыми людьми, ропщущая настороженная толпа докатилась до форума, где Брут выступил перед всеми, разъяснив, что к чему. Он рассказал о гнусных делах Секста Тарквиния, об оскорблении, учиненном им дому Коллатина, и о печальной участи Лукреции. Напомнил о злодеяниях Тарквиния: как он подло сверг Сервия Туллия, а жена его растоптала тело царя колесницей, как многие уважаемые граждане Рима погибли от козней Тарквиния, как нечестно вел он дела и попрал римские законы. Одобрением отзывалась толпа на горячие речи Брута.

Присяга Брута. Художник Г. Гамильтон

С подачи красноречивого оратора народ решил изгнать царя со всем семейством из города. Удовлетворенный тем Брут отправился под стены Ардеи привлечь на сторону мятежников армию, а сам Тарквиний, услышав в лагере о том, что народ бунтует, не привлекая лишнего внимания, поспешил к Риму. Так вышло, что разными дорогами почти одновременно прибыли они: Брут — в Ардею, а Тарквиний — к воротам Рима. Дальше ворот царя не пустили и объявили ему об изгнании. Брута же в военном лагере приняли с великой радостью, прогнав прочь двух царских сыновей. Вместе с Титом и Аррунтом Тарквиний бежал к этрускам, Секст же удалился в Габии, помня о той любви, которой пользовался когда-то в городе, но вскоре был убит не простившим ему казней и грабежей народом.

Присяга Брута. Художник Ж. А. Бофор

Чтобы более никогда ни один человек не смог прибрать к рукам всю гибельную полноту власти, римский народ постановил, что отныне власть эта будет разделена между двумя людьми, которые каждый год будут всенародно переизбираться. Правителей этих называют консулами, и первыми из них стали Луций Юний Брут и Луций Тарквиний Коллатин.

Так закончилась в Риме эпоха царей, длившаяся двести сорок четыре года с момента его основания, и началась эпоха республики. Это случилось в 509 году до н. э.

Скульпторы Древнего Рима. Художник Л. Альма-Тадема

 

Становление Римской республики

 

Война с Тарквинием

Изгнав из Рима царя, граждане приложили все усилия, чтобы власть отныне принадлежала не человеку, с его достоинствами и недостатками, а закону, справедливому и беспощадному. Пуще всего же заботились римляне о своей обретенной свободе, оберегая ее от любой угрозы. Так, вскоре после свержения Тарквиния взгляд римского народа, внимательно выискивавший опасности, обратился на консула Коллатина. Сама принадлежность к роду Тарквиниев очерняла недавнего мятежника в глазах соотечественников. По городу пополз шепоток: дескать, тяга к власти у Тарквиниев в крови, не успели изгнать одного, как другой занял его место. Римляне убеждены были, что, только избавившись от всего рода Тарквиниев, навсегда отринут царскую власть.

Слух этот дошел и до изумленного таким поворотом событий консула Коллатина. Однако ненависть римлян к царскому роду оказалась так велика, что сам Брут и даже тесть Коллатина Спурий Лукреций просили его покинуть город: с честью, со всем имуществом, с богатыми дарами от благодарного народа. Не дожидаясь просьб более настойчивых, Коллатин сложил с себя полномочия консула и уехал в Лавиний. На смену ему был избран Публий Валерий Попликола, друг и сподвижник Брута.

В те дни римляне ждали войны с Тарквинием, но она пришла позже, чем рассчитывали. Угроза же юной республике возникла там, где никто не ждал ее — в кругу лучших римских граждан. Дело в том, что среди знатных юношей многих царское изгнание огорчило: раньше они были приближены к царю, и это ставило их выше закона, нынче же закон всех уравнял. Зная, что в Риме остались его приверженцы, Тарквиний отправил послов якобы вытребовать обратно царское имущество, на самом же деле под этим предлогом хотел убедиться, кто из граждан остался верен царю, и заручиться их помощью.

Сенат несколько дней обсуждал вопрос о царском имуществе и объявил наконец о своем разрешении забрать его. Якобы готовя телеги, чтобы вывезти царские богатства, послы задержались в городе. Изо дня в день обходили они дома римской знати, как бы ища помощи в своем деле, в действительности же слушали, что говорят в домах о Тарквинии, и тем, кто достоин был доверия, передавали царские письма, сговариваясь в назначенный срок тайно впустить Тарквиния в город. Взамен просили они римлян написать Тарквинию, иначе без доказательств царь не поверил бы послам в таком важном и рискованном деле.

Так подговорили они знатные семьи Вителлиев и Аквилиев. Из Вителлиев была жена консула Брута, и взрослые их дети также оказались втянуты дядьями в заговор. Возможно, заговор и удался бы, если бы за обедом прислуживавший Вителлиям раб не услышал о том, что они задумали. Он решил, что послов следует поймать с поличным, с письмами римских граждан на руках, и дождался подходящего момента, когда письма эти уже передали. Тогда он обо всем донес консулам, послов без лишнего шума схватили, а изменников бросили в оковы.

Брут, слушающий послов Тарквиния. Художник Л. Лаффитп

Сенат тут же передумал возвращать царское имущество и отдал его на разграбление народу. То, что нельзя было унести, уничтожили: урожай с пашни Тарквиниев сжали огромной толпой и сбросили в Тибр. Говорят, что осевшую на мели солому занесло илом и так посредине Тибра возник остров. Впоследствии его укрепили насыпью и возвели храм Эскулапа. А саму пашню Тарквиниев посвятили Марсу, и она стала называться Марсовым полем.

Брут находит имена своих сыновей в списке участников заговора. Художник И. Г. Тишбейн

Изменников же государства в Риме ждала жестокая казнь: сперва приговоренных секли розгами, затем отрубали головы. Казнью этой полагалось руководить консулам, и весь Рим затаил дыхание оттого, что отцу придется казнить своих сыновей. И когда консулы заняли свои места, а ликторы отправились исполнять приговор, все собравшиеся смотрели не на устрашающее это действо, а на Луция Юния Брута, но строгий консул не дрогнул и даже ни разу не отвел взгляд.

Тарквинию донесли, что замысел его не удался, и он стал подговаривать этрусков, в землях которых скрывался и к которым по крови принадлежал, на открытую войну с Римом. Поддержали Тарквиния вейяне и тарквинийцы; последние не забыли, что именно их соотечественники правили Римом, и хотели вернуть это лестное положение.

Так войско этрусков во главе с Тарквинием и его сыном Аррунтом вступило в римские земли, римлян вели им навстречу оба консула. Два войска схлестнулись, и в первых рядах их сражались предводители. На поле битвы встретились Брут и Аррунт и сшиблись один на один, как герои древности. Так яростно дрались они, что, даже не думая защищаться, пронзили друг друга копьями и мертвыми пали с коней. Наконец, к исходу боя вейяне рассеялись, тарквинийцы же серьезно потеснили римлян.

Ликторы приносят Бруту тела его сыновей. Художник Ж. Л. Давид

Однако боги, видно, не сулили этрускам победу. Ночью после боя, как рассказывают, из леса неподалеку от этрусского лагеря раздался гулкий и грозный голос, возвестивший, что у римлян на одного павшего меньше и потому они победили. Голос этот принадлежал, как считали, самому лесному богу Сильвану, оттого этруски пришли в священный трепет и, сложив оружие, наутро разошлись по домам.

Консул Попликола с победой вернулся в Рим и привез останки павшего друга. Бруту устроили пышные похороны, но почетнее всего для консула было то, что матери римских семейств год, как по отцу, носили траур по нему, «суровому мстителю за поруганную женскую честь».

 

Гораций Коклес защищает мост

Тарквиний Гордый не смирился со своим поражением и примкнул к свите могущественного Ларта Порсены, царя этрусского города Клузий. Мольбами и уговорами Тарквиний склонял его на свою сторону, и наконец Порсена решил, что ему выгодно будет иметь в Риме царя этрусского рода, и выступил в поход.

Ужас перед Порсеной обуял римских сенаторов, стали они бояться, как бы сами граждане Рима не впустили этрусков в город, признавая безмолвно их превосходство — так велика была слава Клузия и сильно его войско. Но опасения их были напрасны: перед лицом общей беды римский народ сплотился как никогда. Когда же вражеское войско подошло к Риму, все люди из окрестностей его перебрались в сам город и там укрепились, собрав большие запасы продовольствия на случай долгой осады.

Взять Рим приступом было непросто: с одной стороны защищал его крепостной вал, с другой — воды Тибра. Одна лишь дорога оставалась открыта врагу: свайный мост, ведший с одного берега на другой. Этруски и воспользовались бы этой дорогой, если бы не вошедшая в легенды доблесть одного гражданина. Некий Гораций по прозвищу Коклес, Одноглазый, нес караул у моста и вдруг увидел, что этруски приступом взяли Яникул и лавиной покатились к мосту. При виде этрусского войска римские воины в панике обратились в бегство, спеша на противоположный берег, один лишь Коклес сохранил ясную голову. По одному останавливал он бегущих, втолковывая им, что, если этруски захватят мост, сдержать их будет уже не под силу. Всеми богами заклинал он сограждан разрушить мост, сам же обещал сдерживать врага так долго, как только возможно.

С двумя храбрецами Коклес встал у входа на мост, остальные же на том берегу кинулись рубить опоры. Первый натиск этрусков им удалось отразить чудом. Отослав соратников, могучий Коклес принялся прохаживаться у моста, то насмешливо вызывая кого-нибудь из этрусских воинов на поединок, то браня их всех разом и отражая щитом летящие дротики. Наконец, когда мост рухнул, Коклес взмолился Тибру, чтобы тот благосклонно принял его, и как был, в доспехах, кинулся в реку.

Некоторые говорят, что к радости товарищей ему удалось переплыть широкую реку и он вышел на берег без единой царапины, некоторые — что Коклес был тяжело ранен в бою, но все же сумел побороть течение. Есть, впрочем, и те, кто утверждает, будто бы на самом деле он утонул. Так или иначе, удивительная храбрость его, послужившая спасению Рима, была сполна вознаграждена государством. Герою поставили статую на Комиции, и та долгие годы не давала римлянам забыть о доблести Горация Коклеса.

Гораций Коклес защищает мост. Художник Ш. Лебрен

 

Гай Муций и царь этрусков

Этрусский царь Ларт Порсена осадил Рим. Долго длилась эта осада, и вот постепенно у защитников города стало подходить к концу продовольствие. Порсена уже предвкушал, как возьмет город измором, когда объявился среди римлян некий знатный юноша по имени Гай Муций, который задумал помешать его планам. Позором казалось Гаю Муцию то, что воинственный его народ, покоривший все окрестные племена, впервые оказался заперт в собственных стенах, и позор этот он намеревался смыть поступком неслыханной дерзости.

Гай Муций решил тайком пробраться в неприятельский лагерь, но опасался, как бы собственные солдаты на выходе из города не приняли его за перебежчика. Тогда юноша испросил позволения сената на свой смелый поступок и, получив его, отправился к этрускам, спрятав под одеждой меч.

В этрусский лагерь ему удалось проникнуть без помех. В лагере в то время как раз выдавали жалованье, и царь этрусков самолично занимался этим, сидя бок о бок с писцом. Гай Муций влился в толпу солдат, ожидавших жалованья, и лелеял мысль быстрым ударом убить не ждущего нападения Порсену, но только юноша не знал, как выглядит царь, а спросить не решался, боясь себя выдать. Наконец, когда представился случай, Гай Муций выхватил меч, но по воле судьбы ошибся и убил этрусского писца. Преступника тут же схватили и поставили перед Лартом Порсеной.

Гордо глядя в глаза царю этрусков, пленный Гай Муций пригрозил, что не один он в римском стане ненавидит Порсену и многие еще ожидают чести убить его или умереть, так пусть Порсена каждый час готовится встречать врага у порога! Порсена стал требовать, чтобы пленник объяснил суть своей угрозы, но тот молчал, и в гневе царь приказал развести костры, чтобы пытать юношу, пока он не признается. «Разве ты не знаешь, как мало римляне ценят свою жизнь, когда речь идет о благе их государства?» — спросил Гай Муций и положил правую руку в огонь, разожженный на жертвеннике. Он не дрогнул, как будто вовсе не чувствовал боли, и стоял так, пока пораженный Порсена не вскочил с места и не приказал оттащить пленника от огня.

Муций Сцевола в лагере Порсены. Художник Дж. Б. Тьеполо

«К самому себе ты безжалостнее, чем к врагам, — сказал царь этрусков, качая головой. — Хотел бы я видеть тебя на своей стороне, но раз это не так, то за доблесть твою отпускаю тебя на волю». Пользуясь великодушием царя и якобы в благодарность, Гай Муций рассказал, что триста юношей Рима тянули жребий, кому первому идти за смертью Порсены: жребий выпал ему, но за ним придет и второй, и третий, и так, пока судьба не поставит Порсену под удар.

Отпустив Гая Муция, Порсена, напуганный яростной решимостью римлян, отправил в осажденный город послов с предложением мира. Гай Муций героем вернулся в Рим, где получил в награду от сената поле под пашню, а от народа — прозвище «Сцевола», что означает «Левша».

 

Храбрость римских женщин

Послы Ларта Порсены выдвинули Риму условия мира. Самым громким их требованием было вернуть Тарквинию Гордому царскую власть, хотя умный Порсена понимал, конечно, что римляне, лишь недавно обретшие свободу от самоуправства царя, ни за что не согласятся на его возвращение. Но, отклонив это требование этрусков, римляне вынуждены были принять остальные, и в том числе — выдать Порсене заложников из числа римских граждан. Присутствие их послужило бы залогом мира и позволило бы Порсене не опасаться в дальнейшем нападения римлян. Город отдал Порсене в заложники десять юношей патрицианского происхождения и столько же девушек, среди которых была даже дочь консула Попликолы Валерия. Получив заложников, этруски оставили Яникул, где находился их лагерь, и отступили от Рима.

Среди заложников оказалась молодая девушка по имени Клелия. Воспользовавшись тем, что этруски встали лагерем на берегу Тибра, она подговорила сверстниц к побегу. Неожиданно, на глазах всего войска, девушки бросились в реку и поплыли на другой берег, к Риму. Этруски, пораженные столь дерзким и отчаянным поступком, похватали луки и осыпали беглянок градом стрел, но Клелии вместе со спутницами все же удалось переплыть реку и выйти на берег. К вящей радости всего римского народа девушки вернулись в город к своим истосковавшимся семьям.

Когда о побеге доложили Ларту Порсене, царь пришел в ярость. Разгневанный, он отправил в Рим гонца с требованием немедленно вернуть зачинщицу, Клелию, остальные его не интересовали. И страшная участь ожидала бы Клелию, если б Порсена не сменил гнев на милость. Поостыв, он проникся восхищением к храброй римлянке, и новый вестник от этрусков привез в город послание необычное и благородное. Превыше подвигов всех Коклесов и Муциев оценил Ларт Порсена то, что сделала хрупкая римская девушка. По-прежнему царь требовал вернуть ее в этрусский лагерь, ибо обратное счел бы нарушением договора, но клятвенно обещал отпустить Клелию к родным целой и невредимой.

Когда Клелию возвратили в лагерь Порсены, царь в знак уважения к ее смелости вознаградил девушку: он обещал подарить ей часть заложников, которые вместе с ней смогут вернуться домой. Перед Клелией вывели и построили всех заложников. Надо думать, каждый из них страстно желал вновь очутиться дома, но, оказавшись перед столь тяжелым выбором — кого взять с собой, а кого оставить на чужбине, Клелия все же не растерялась. Она отвечала Порсене, что с собой берет тех, кто еще не достиг совершеннолетия, и никто из заложников не осудил ее решения.

С подростками Клелия вернулась в Рим. В знак восхищения ее отвагой город наградил девушку небывалой почестью: в конце Священной дороги ей воздвигли конную статую. Отсюда и возникло мнение о том, что будто бы, убегая от этрусков, она переплыла Тибр на украденном у них коне. Другие говорят, что коня в богатом уборе подарил ей благодушный Порсена, когда она вернулась в его лагерь. Иные ученые, замечают, впрочем, что в те далекие времена у римлян не было еще привычки ставить конные статуи гражданам, и оттого, возможно, скульптура эта изображает вовсе не Клелию, а Конную Венеру.

Римская матрона. Художник Дж. Говард

Сам же Порсена увел наконец войско обратно в Этрурию, но воинам своим велел не брать ничего, кроме оружия, и оставил оголодавшим римлянам лагерь, полный хлеба и разного добра. Богатство это было распродано с торгов, и с тех пор в память о милости этрусского царя, когда пускали с торгов общественное имущество, сперва объявляли символически о продаже вещей Порсены. Самому царю, благороднейшему из всех врагов Рима, возле сената поставили бронзовую статую, и многие столетия она обращала на себя внимание старинной и грубой работой.

 

Последняя битва царя

Помирившись с Порсеной, римляне думали, что самая страшная беда уже миновала город. Но за противостоянием римлян и этрусков затаив дыхание следили союзные латиняне, испытавшие от Рима много притеснений и ждавшие, что могучий Порсена сокрушит ненавистный им город. Не дождавшись, представители всего Латинского союза собрались на совет, не пригласив на него одних лишь римлян. Там, перебивая друг друга, стали они вспоминать все прегрешения Рима: предательства, коварства, жестокие набеги. В итоге меж городами сложился сговор, по которому предстояло всем вместе объявить Риму войну.

Когда весть эта достигла Рима, город охватил страх. Тогда, чтобы укрепить дух граждан, в Риме впервые был избран диктатор: неограниченная власть его, пусть и временная, стояла выше консульской, а неповиновение ему каралось строго и безжалостно. Решено было дать предателям-латинянам отпор, и еще яростнее стали стремиться к этому римляне, когда узнали, что в неприятельском войске замечен Тарквиний Гордый, а возглавляет его Октавий Мамилий, зять опального царя.

Два войска встретились у Регилльского озера. Горя ненавистью к Тарквинию, год за годом призывавшему на головы римлян все новые и новые беды, диктатор Авл Постумий первым дал сигнал к бою, и разразилась битва, равной которой по жестокости еще не знал Рим. И самые знатные его мужи, самые выдающиеся полководцы сражались в ней бок о бок с простыми солдатами, и никто, кроме самого Авла Постумия, не вышел из сражения невредимым.

Лично с диктатором сошелся в бою изгнанный царь Тарквиний, отяжелевший и ослабший с годами. Авл Постумий ранил его в бок, и царя увели с поля боя в безопасное место. Римский начальник конницы по имени Эбуций схватился в поединке с предводителем латинян Октавием Мамилием и был ранен в руку: более не мог он удержать в ней дротик и вынужден был покинуть сражение. Мамилий же, получивший удар в грудь, отступил во второй ряд сражающихся, но, несмотря на рану, трезво оценил силы и бросил в бой колонну римских изгнанников, дравшихся не на жизнь, а на смерть с теми, кто лишил их семьи и дома.

Под бешеным натиском бывших сограждан римляне стали отступать. Но тут во главе вражеских солдат Марк Валерий, брат Попликолы, узнал молодого Тита Тарквиния, последнего оставшегося в живых сына царя. Бесстрашно бросился он на царевича, желая приумножить славу своей семьи, приложившей руку к свержению царской власти, но Тарквиний отступил в глубь рядов, а Марка Валерия кто-то пронзил копьем, и мертвое его тело соскользнуло с коня на землю. Видя гибель доблестного соотечественника, диктатор бросил в бой резервную отборную когорту, и римляне стали теснить врага.

Кастор и Поллукс в битве при Регилльском озере. Художник Дж. Р. Вегелин

В схватке некий Тит Герминий, умелый воин, по богатой одежде узнал Октавия Мамилия и, бросившись вперед, с одного удара пронзил его копьем. Предводитель латинян умер на месте, но и победитель его, в пылу боя ставший снимать с поверженного доспехи, был поражен врагом и вскоре скончался в лагере.

Желая переломить исход боя, диктатор упросил всадников спешиться, так как пехота уже обессилела, и знатные римские юноши последовали его приказу. Прикрыв щитами пехоту, они повели ее на врага, и враг дрогнул. Говорили, что в тот момент Авл Постумий мысленно пообещал возвести храм Кастору, великому воину-полубогу, одному из близнецов Диоскуров, если победа окажется все-таки на его стороне. Он объявил награду тому, кто первым ворвется в неприятельский лагерь, и воины в едином порыве нагнали врага и заняли лагерь латинов.

Говорят также, что еще до окончания битвы в Риме появились двое юношей на белых конях, возвестившие о победе, но когда их стали расспрашивать подробнее, вместе с конями они растаяли в воздухе. О чудесном этом явлении доложили возвратившемуся с триумфом диктатору, и тот признался, что, кажется, видел этих юношей и на поле сражения. Припомнив свою клятву, Авл Постумий догадался, что загадочными юношами были, несомненно, сам Кастор и его брат Поллукс, и вскоре действительно построил храм на том месте, где народ видел Диоскуров.

Тарквиний Гордый же, потерпев последнее в своей жизни поражение, удалился в город Кумы, где и умер в изгнании в 495 году до н. э. После его смерти никто более не отважился называть себя римским царем.

Торговец в Риме. Художник Э. Форти

 

Борьба патрициев и плебеев

 

Переселение Клавдиев

Еще до того, как Тарквиний Гордый был разбит у Регилльского озера, над Римом нависла угроза войны с сабинянами. Война казалась неизбежной, однако тут в стане самих сабинян возникли разногласия. Среди влиятельных и знатных людей пошли разговоры о том, что борьба с римлянами не принесет благоденствия сабинским землям, и первым среди поборников мира был некий Атт Клавз, человек богатый и красноречивый.

Сторонники немедленной войны осыпали Атта Клавза градом обвинений: дескать, он втайне желает возвышения Рима и порабощения собственного отечества. Такие речи находили у толпы глубокий отклик, и Атт Клавз, видя, что законными средствами ему не оправдаться, с многочисленными своими друзьями и родственниками поднял мятеж, тем самым помешав начать войну в назначенный срок.

За раздором в сабинских землях внимательно следил консул Попликола. Зная, что для Рима будет выгодно поддержать мятеж Атта Клавза, консул отправил к нему тайного вестника. Тот намекнул сабинянину что Рим всегда принимал достойных людей, которым их собственное отечество отплатило неблагодарностью за добродетели. Тщательно взвесив все, Атт Клавз принял решение переселиться в Рим и увел за собой пять тысяч человек, верных ему и его убеждениям.

Консул Попликола ожидал сабинян с нетерпением и принял с таким радушием, что большего нельзя было и желать. Сабиняне немедленно введены были в состав государства, каждой семье консул выделил по два югера земли у реки Аниене, то есть столько, сколько можно было вспахать за два дня парой волов. Самому Атту Клавзу Попликола дал двадцать пять югеров и внес в списки сенаторов. Став сенатором, сабинянин изменил имя на римский лад и стал зваться Аппием Клавдием. Сам он и ближайшие его потомки сыграли едва ли не главную роль в государственных делах Рима, а род их достиг небывалого могущества и сделался одним из самых влиятельных, так что в будущем выходцы из рода Клавдиев провозглашены были римскими императорами.

 

Исход плебеев на Священную гору

Меж тем с годами Риму стала угрожать опасность не только извне, но и изнутри. Все более и более обозленными становились римские плебеи, простой народ — потомки тех, кто переселился в Рим в более поздние времена и не был принят в древние роды. Плебеев не считали за римских граждан, и у них не было никаких политических прав, хотя повинности, в том числе и воинские, они несли на равных с патрициями, то есть знатью, полноправными римлянами.

Недовольство плебеев росло как на дрожжах и рано или поздно должно было выплеснуться. И вот однажды на римском форуме появился старик: худое изможденное тело его в грязных лохмотьях покрывали рубцы и шрамы, спутанные волосы и клочковатая борода придавали ему вид поистине скорбный и неприкаянный. Но даже под такой безобразной личиной в старике узнали славного когда-то центуриона, доблестного воина и командира. Наперебой стали спрашивать, какие-такие несчастья обрушились на него, что отныне ходит он по городу бос и оборван.

Старик, дождавшись, пока вокруг него соберется немалая толпа, стал рассказывать, что ушел на войну с сабинянами, а в то самое время враги разорили его землю, сожгли и дом, и урожай, разграбили все добро и угнали скот. Когда же вернулся он с войны, тотчас стали требовать с него уплаты налогов, и для того пришлось ему влезть в долги. В счет растущего долга отдал он сперва землю, доставшуюся от отца и деда, а после и сам ушел к заимодавцу в кабальное рабство. В ужасе смотрели собравшиеся на следы побоев, оставшиеся на теле старого воина. Ярость закипала в их сердцах, и вскоре о той истории знал уже весь город.

Разъяренная толпа бросилась крушить двери долговых тюрем и выпускать на свободу невольников, таких же грязных и заросших, как старый центурион. Смута охватила Рим, и многие жители старались не выходить из своих домов. Одним богам известно, чем закончился бы этот мятеж, если б на форум лично не прибыли оба консула того года, Публий Сервилий и Аппий Клавдий. Консулов окружило кольцо недавних невольников, крича и показывая побои и шрамы: дескать, вот какова награда за верную службу Риму — плеть да колодки! Под угрозой расправы консулы собрали сенат из тех, кто осмелился переступить порог своего дома, и обещали с этим вопросом немедленно разобраться.

Тут явился гонец с новостью не только грозной, но и несвоевременной: племя вольсков собрало армию и выдвинулось на Рим. Патриции погрузились в глубокое уныние, ибо в мятежном Риме некому было дать врагу достойный отпор, плебеи же возликовали: ныне чужеземцы отплатят надменной знати за все их горести и беды, и призывали друг друга не записываться в войско.

Видя двойную опасность для города, консул Сервилий, известный нравом более взвешенным и мягким, нежели Аппий Клавдий, вышел к плебеям и говорил так: «Враг у ворот. Возможно ли думать о чем-то, кроме войны? Разве к чести вашей защищать свой дом лишь в обмен на уступки, разве к чести сената эти уступки давать под угрозой?» Однако слова свои Сервилий подкрепил обещанием, что отныне никто не сможет держать человека в неволе, лишая его возможности записаться в войско, и отныне никто в уплату долга не заберет ни имущества, ни семьи воина, пока тот в походе. Тотчас из долговых тюрем устремились на форум желавшие записаться в войско. С этой армией консул Сервилий разгромил врага и вернулся в город.

По возвращении с войны плебеи надеялись, что обещания свои Сервилий закрепит в законах, и ждали, что он и в дальнейшем облегчит их положение. Однако вопреки всем ожиданием другой консул, Аппий Клавдий, желая угодить сенату, стал вершить суровый суд по долгам, и всех должников вернули обратно в тюрьмы. Оскорбленный народ явился к Сервилию, корил его за неверность слову, показывал раны, полученные на войне. Но Сервилий переубеждать сенат не осмелился и оттого сделался неугоден и знати, и народу.

О том, насколько презираема плебеями стала после таких событий консульская власть, свидетельствует вот какой эпизод. Консулы поспорили, кому из них освящать только что построенный храм Меркурия. Сенат решение дела передал народу, и народ избрал для этой почетной роли центуриона Марка Летория, человека известного, но по статусу недостойного такой чести — лишь бы опозорить обоих консулов.

В смятении и злобе закончился для Рима год: избрали новых консулов, но и при них ничто не изменилось к лучшему. На сходках плебеи стали обсуждать, не настала ли пора навеки покинуть Рим и зажить собственной жизнью, без надменных патрициев и их притеснений? И вот в одно ошеломившее Рим утро 494 года до н. э. плебеи собрали нехитрый свой скарб и ушли из города на Священную гору, расположенную в трех милях от него на другом берегу Аниене. Безмолвно наблюдали патриции страшный этот исход, когда сквозь ворота все тек и тек поток мужчин и женщин, стариков и детей — пусть неполноправных, но все-таки римлян. Плебеи же на Священной горе, прозванной так за то, что с нее авгуры любили следить за полетом птиц, разбили лагерь, обнесли его валом и стали ждать, что предпримут консулы.

В городе несколько дней обсуждали, что делать, и наконец постановили отправить к плебеям посредника, Менения Агриппу, человека красноречивого и к тому же плебейского рода. Менения как своего без помех пропустили в лагерь и стали спрашивать, зачем тот пришел, ведь они не собираются возвращаться в город. «Я пришел рассказать вам историю, — бесхитростно отвечал Менений. — Послушайте. Когда-то все части человеческого тела действовали не вместе, а так, как каждой заблагорассудится. И однажды все они возмутились, что их старания идут на пользу одному лишь желудку: рука берет пищу, зубы пережевывают, горло глотает, и только желудок сидит себе преспокойно в середке на всем готовеньком и радуется. Договорились они меж собой ничего не делать, чтобы уморить желудок, но вскоре сами зачахли. Тогда-то поняли они, что желудок не только получает пищу, но и распределяет между всеми частями тела, и стали жить в согласии».

Выслушали плебеи рассказ Менения и, посовещавшись, решили примириться с патрициями, потребовав только, чтобы у плебеев появились свои защитники, народные трибуны, чтобы перед консулами отстаивать права народа, — неприкосновенные и избираемые лишь из плебеев. Менений отнес в Рим требования мятежников, сенат, недовольный ими, все же согласился, и плебеи вернулись в город.

 

Война Кориолана

В те годы жил в Риме знатный юноша Гней Марций по прозвищу Кориолан. Прозвище свое он получил в награду за воинскую доблесть. Однажды римляне осадили захваченный вольсками город Кориолы и все свои силы бросили на осаду, забыв, что на лагерь их могут напасть со стороны. Так и произошло: внезапно ударили подоспевшие вольски, и в тот же момент осажденные предприняли вылазку из города. На страже у города стоял Марций с отрядом, который не только успешно отразил эту вылазку, но и сумел ворваться в город через открытые ворота. Там люди Марция устроили резню, сам же он, подхватив факел, поджег ближайшие к городской стене дома. Видя зарево и слыша крики, вольски решили, что город взят, и нападение их удалось отбить без особого труда, после чего основные силы бросились на помощь Марцию. Так был взят город Кориолы, а молодой Марций в этом походе славой затмил самого консула.

После возвращения плебеев со Священной горы, когда страсти вокруг их исхода немного поутихли, среди патрициев стали поговаривать, что пора бы взять назад данные плебеям уступки. Тогда же случился в Риме неурожай, и долго сенат не мог нигде закупить зерна, пока наконец его не привезли с Сицилии. Сенаторы стали решать, по какой цене продавать хлеб плебеям. Резко высказался на этот счет Гней Марций Кориолан, один из ярых противников трибунской власти. «Если бы они хотели, как и прежде, низких цен на хлеб, то вернули бы патрициям исконные их права и не добивались большего, — заявил Кориолан. — Теперь же, возомнив себя равными нам, пусть платят и равную с нами цену за хлеб».

Рассуждения Кориолана даже сенату показались слишком суровыми, плебеев же возмутили до глубины души. Не сумев задушить их свободу, патриции теперь отбирают у них пищу, а палач Кориолан ставит перед выбором: рабство или смерть. Не избежать бы Кориолану народной расправы, если бы трибуны не вызвали его на суд. Сперва тот насмехался над ними: разве могут судить его простые плебеи? Но вскоре Кориолан понял, что события приобретают оборот серьезный и для него трагический, потому что плебеи Рима вновь ополчились на патрициев и сенат решил успокоить их, принеся в жертву народному гневу своего бывшего героя. На суд Кориолан не явился и был осужден заочно на изгнание, так что отправился в земли вольсков, лелея надежду на месть.

У вольсков Кориолана радушно принял их предводитель Аттий Туллий, ненавидевший Рим и не раз сталкивавшийся с Кориоланом на поле боя. Нынче общая месть объединила бывших врагов: Аттий Туллий жаждал отомстить Риму за отобранные земли, погибших мужей и позор поражений, Кориолан — за предательство своего же собственного народа. Вместе составили они план будущей войны против Рима. Опасаясь, что вольски устали от неудачных сражений и более не двинутся в поход, полководцем провозгласили Кориолана, и присутствие столь прославленного воина из римлян в их стане зажгло в вольсках поугасший, казалось, боевой дух.

Под предводительством Кориолана вольски вышли в поход и отобрали у римлян много недавно захваченных городов, затем подошли к самим стенам Вечного города. Вольски встали лагерем у Клуилиева рва в пяти милях от Рима и принялись грабить поля. Интересно, что воинам своим Кориолан разрешал разорять только поля плебеев, поля патрициев же оставлял нетронутыми, чем вызвал новую вражду в городе между народом и знатью.

Однако перед внешней опасностью патриции и плебеи скоро вновь сплотились, не умея договориться только в том, как эту опасность отразить: патриции рассчитывали на мощь римских легионов, плебеи же молили о мирном решении. Наконец желание мира возобладало, и к Кориолану отправили послов. Он принял их гостеприимно, но отвечал сурово: он уйдет, только если вольскам вернут все отнятые у них земли, иначе он, Гней Марций Кориолан, не забудет причиненной обиды и в отмщении за нее пойдет до конца. Послы вернулись ни с чем, так как на требования Кориолана Рим пойти не мог. Повторно явились к Кориолану послы, но тот не пустил их в лагерь. Жрецы во всем облачении приходили к нему и пытались растопить его сердце, но и их не стал слушать ожесточившийся воин.

Наконец римские матроны пришли с мольбами в городской дом Кориолана, к матери его Ветурии и жене Волумнии. Стали просить они женщин уберечь от гибели римских мужей и отцов, чтобы уговорили родные Кориолана отвести войско от города. Выслушав их, престарелая Ветурия и Волумния с двумя сыновьями Кориолана на руках в окружении римских матрон отправились во вражеский лагерь.

Когда Кориолану донесли, что к лагерю подошла толпа женщин, и это не тронуло его сердце, но вот кто-то из приближенных узнал среди них мать полководца, и Кориолан как безумный сорвался с места и бросился к ней в объятия. Но не обняла мать мятежного сына, а говорила так: «Скажи-ка сперва, к врагу я пришла или к сыну? Несчастна моя старость, если сын мой разоряет ту землю, что вскормила его! Неужели если бы я не родила тебя, Риму не грозила бы гибель? Неужели при виде стен Рима ты не подумал: там, за этими стенами, мои пенаты, моя мать, и жена, и дети? Что станет с твоими детьми, когда ты разрушишь Рим?»

Эти слова, и материнские слезы, и объятия любящей жены и детей сломили грозного полководца. Пристально поглядев напоследок в их лица, Кориолан отпустил их, а сам развернул войско и ушел от Рима. Так женские слезы оборонили Рим, когда не смогли его оборонить мечи и копья. В честь великой материнской и сыновней любви сенат единодушно постановил построить храм Женской Фортуны, покровительницы женщин, в нескольких милях от Рима по Латинской дороге — там, где, по преданию, неистовый Кориолан встретился с матерью. Самого Кориолана постигла печальная участь: вольски, как он и предполагал, не простили предательства и убили его. Но несмотря на то что Кориолан и в Риме считался изменником, жене его разрешили носить по нему самый долгий траур, какой только позволяли законы.

Кориолан под стенами Рима. Художник Дж. Б. Тьеполо

 

Благие намерения Спурия Кассия

Плебеев волновали не только их политические права, но и вопрос владения землей, ведь на общественную землю у них тоже права не было. Во всех своих удачных военных походах римляне отторгали у врагов часть земли, которая становилась общественным полем, распределявшимся между родами патрициев. Отдельные участки земли патриции отдавали своим клиентам, бесправным работникам, которые ее обрабатывали. Патрон защищал своего клиента в суде и отстаивал его права, так как самостоятельно сделать это клиент не мог.

С годами существования Вечного города росло число свободных, но безземельных плебеев, занимавшихся ремеслом и мелкой торговлей. Для государства это было невыгодно, так как безземельные люди не служили в войске. И вот задумавшийся об этом консул Спурий Кассий решил ввести новый закон, по которому хотел наделить плебеев землей.

Только что победой закончилась война Рима с герниками, и две трети всей их земли римляне забрали себе. Тогда Спурий Кассий предложил половину этой земли отдать плебеям, а половину — союзным латинам, перебивавшимся в такой же нищете, что и плебеи. Это был первый в истории Рима земельный закон.

Каково же было изумление консула, когда закон его вызвал возмущение как в сенате, так и у простого народа. Плебеев оскорбило то, что половину земли Спурий Кассий собирается отдать чужеземцам, хотя собственный его народ нуждается в ней ничуть не меньше, более того, разве не во власти консула было отобрать у герников всю их землю, так зачем же он оставил столько плодородных полей врагу?

Сенат же испугался нового закона, так как консул пожелал отдать плебеям и ту общественную землю, которой незаконно завладели частные люди. Среди этих людей было немало влиятельных патрициев, не желавших землю возвращать. Боялись сенаторы и того, что своими щедротами Спурий Кассий приобретет слишком большое влияние в государстве. Против выступил даже второй консул Прокул Вергиний, опасавшийся угрозы свободе Рима якобы оттого, что Спурий Кассий прокладывал себе дорогу к царской власти.

Земельный закон Спурия Кассия принят не был, а когда он сложил с себя полномочия консула, его тут же судили. Разные версии этого суда пересказывают античные авторы. По одной, Спурия Кассия судил его же собственный отец по праву «отцовской власти», разрешавшей главе семьи распоряжаться жизнь и смертью даже взрослых детей. Отец высек его и предал смерти, а имущество сына отдал в храм Цереры. На эти деньги, говорят, была отлита бронзовая статуя богини с надписью «Дар из Кассиева дома». Версия более правдоподобная говорит, что бывшего консула привлекли к государственному суду, обвинив в преступлении против отечества — желании захватить царскую власть. Народ приговорил его к смерти, и как изменника Спурия Кассия сбросили с Тарпейской скалы, а дом его разрушили.

Так или иначе, Спурий Кассий погиб, а с ним погибли и его благие намерения.

 

Гибель Фабиев

В отсутствие права на общинную землю недовольство плебеев росло, и все менее охотно шли они записываться в войско, ведь несправедливо платить потом и кровью за землю, которой владеют другие. Учитывая, что плебеев в римских легионах было куда больше, чем патрициев, консулы, находясь в столь шатком положении, все чаще пытались миром решать те споры, которые раньше решали войной. Гордых патрициев такое положение дел угнетало, ведь слава их семей, как и слава самого Рима, построена была на воинских подвигах, а не на заискивании перед окрестными племенами.

Меж тем уже не первый год этруски из города Вейи досаждали Риму набегами. Серьезной войны с ними ничто не предвещало, но сами набеги эти все время отвлекали внимание консулов от дел более серьезных и важных. Приграничные стычки с этрусками требовали держать в тех краях лишь небольшой сторожевой отряд, но и его не мог выставить Рим из-за плебейских бунтов.

Консулом тогда, в 477 году до нашей эры, был Цезон Фабий из древнего и могущественного рода Фабиев. И вот однажды от имени всего рода консул выступил в сенате с такими словами: «Мой род возьмет на себя войну с Вейями, вашей же заботой пусть будут все остальные войны. От себя обещаю не опозорить славы великого Рима и, так как война эта — война моего лишь рода, от государства не требую на нее ни денег, ни солдат». Пораженный сенат рукоплескал Фабию.

Скоро весь город знал о неслыханном поступке Фабиев. Их стали превозносить до небес: говорили, что найдись в Риме еще два рода столь доблестных и отчаянных, один взял бы на себя вольсков, другой — эквов, и Рим думать бы забыл о любой опасности. Наутро все Фабии при оружии собрались у дома консула и оттуда выступили в поход. Огромная толпа провожала их до самых ворот. Триста шесть человек насчитывал отряд Фабиев, и никогда еще не отправляли граждане города на войну войско столь малое числом и столь великое славой. Народ молился за Фабиев, громко желал им победы в походе и счастливого возвращения домой. Под славословия толпы Фабии прошли через правую арку Карментальских ворот и покинули город.

Фабии дошли до берега реки Кремеры и, сочтя место подходящим, возвели укрепленный лагерь. И поскольку этруски ограничивались в тех краях лишь разорением полей, маленького отряда Фабиев вполне хватало, чтобы не только отражать их набеги, но и совершать вылазки на этрусскую землю. Неоднократно Фабии сходились с врагом и в открытом бою, и надо сказать, что одному лишь римскому роду удавалось одерживать победы над целой армией. Этрусков это, конечно, приводило в негодование, и они задумали заманить Фабиев в ловушку.

Фабии дрались неустрашимо, дерзость их и чувство превосходства над противником от победы к победе только росли. Этруски же нарочно стали Фабиям поддаваться: при виде немногочисленного их войска крестьяне бросали поля, а вооруженные отряды обращались в притворное бегство. Так Фабии поверили в полную собственную непобедимость и поплатились за это.

С берега Кремеры заметили римляне пасущееся в полях стадо и помчались к нему, не обращая внимания на видневшиеся кое-где отряды этрусских воинов. Полагая, что при приближении Фабиев этруски, как всегда, кинутся врассыпную, Фабии беспечно ворвались на поле и стали ловить разбегающийся скот. Тут-то со всех сторон налетел на римлян враг: засвистели дротики, взметнулись копья, и вот уже отряд Фабиев окружили со всех сторон.

Поняв, что этрусков значительно больше, Фабии перестали беспорядочно отбиваться от смыкающего кольцо врага, построились клином и стали прорываться наружу. Сумев пробиться сквозь ряды этрусков, Фабии вышли на пологий холм, где удобно было обороняться, и даже откинули врага, но и впрямь многократно превосходили их числом этруски, так что часть их обошла холм и ударила римлянам с тыла. Все Фабии, кроме одного, погибли в той жестокой битве. Из трехсот шести человек уцелел один лишь юноша, от которого впоследствии возродился благородный род Фабиев, давший Риму еще немало знаменитых воинов и полководцев, в числе которых знаменитый Фабий Кунктатор, спасший Рим от полчищ Ганнибала.

В память о гибели Фабиев день их последней битвы — 18 июля 477 г. до н. э. римляне провозгласили «черным» днем календаря, и улицу, по которой Фабии шли к Карментальским воротам, прозвали «Несчастливой». Этруски же из Вей, воодушевленные победой, сумели разбить и консульское войско и даже заняли на время Яникул, так что самоотверженная гибель Фабиев сослужила Риму недобрую службу.

 

Верность Цинцинната

С годами борьба между патрициями и плебеями становилась все ожесточеннее и переросла в открытое противостояние. Тогда-то народный трибун Гай Терентилий Гарса, пользуясь временным отсутствием в городе консулов, открыто выступил против консульской власти, которая казалось ему еще хуже власти царей — ведь вместо одного человека свою волю народу теперь диктовали двое. Чтобы власть консулов отныне не была так безмерна, Терентилий предложил составить закон о консульской власти и ограничить ее только теми правами, которые консулам давал бы народ.

Патриции громким возмущением встретили предложение Терентилия, и среди них особо яростно протестовал юноша по имени Цезон Квинкций из знатного и богатого рода, известный своими ораторскими способностями и воинской славой. Нередко под предводительством Цезона патриции силой выталкивали с форума народных трибунов, возмущавших толпу, и не допускали голосования по закону Терентилия. Неудивительно, что вскоре имя Цезона в народе стали ненавидеть.

Многие опешили от такого открытого и наглого противостояния, среди трибунов не растерялся только Авл Вергиний, который вызвал Цезона на суд, обвинив его в нападениях на плебеев. Обвинение ничуть не смутило Цезона — напротив, распалило его, а Авл Вергиний не стремился его усмирить и не торопил суд. Цезон, раздразненный народным трибуном, вел себя все необдуманнее, и скоро ему стали приписывать даже те дерзкие поступки, которых юноша не совершал.

Когда народ полностью уверился в вине Цезона, подошло и время суда. Спохватившись, он вызвал на суд всех близких ему людей, уважаемых в государстве, в том числе и бывших консулов, которые произнесли в защиту Цезона немало пламенных слов, вспоминая его воинские заслуги и верность Риму, но было уже поздно. Даже отец Цезона Луций Квинкций по прозвищу «Цинциннат», крайне уважаемый человек, моливший простить сыну прегрешения молодости в память о честном имени его рода, не растрогал толпу. Все их свидетельства для граждан не стоили ничего в сравнении с обвинительной речью бывшего трибуна Марка Вольсция Фиктора.

Фиктор рассказал, как однажды шел по улице вместе со старшим братом, недавно оправившимся от болезни, и наткнулся на шайку знатных юношей. Между ними завязалась ссора, и Цезон ударил брата Фиктора, еще слабого после недуга, так что тот свалился на землю. Едва живого, брата на руках отнесли домой, где он вскоре и скончался, по всей видимости, от этого удара. Негодующая толпа едва не растерзала Цезона после таких обвинений, хотя, они, как утверждают, были несправедливы. На самом деле историю эту Фиктор выдумал: несчастный брат его, заболев, вовсе не поправлялся и скончался после нескольких месяцев страданий, так и не поднявшись с постели, а сам Цезон в то время и вовсе находился в военном лагере. Но выяснилось все это много позже, а пока что судьи сочили обвинения Фиктора более чем достаточными.

До вынесения приговора Цезона отпустили из темницы под залог поручителей. Залог этот был необычайно велик: каждый из десяти поручителей внес по три тысячи медных ассов, подтверждая значительной этой суммой, что Цезон не покинет Рим и не будет противиться правосудию. Но освобожденный из-под стражи Цезон, оскорбленный ложными обвинениями, в ближайшую же ночь бежал из Рима в Этрурию, и его отцу, как честному человеку, пришлось возвращать поручителям деньги. Для этого он распродал все свое имущество и переселился вместе с женой за Тибр, где у него оставалось четыре югера земли и маленькая лачуга.

Там он и жил, ведя бесхитростную жизнь простого землепашца, до тех пор, пока Риму не стала угрожать большая беда. В 458 году до н. э. к стенам его подошло огромное войско эквов, опустошившее все окрестности, и в городе началась паника. Консул вместе с войском попал в окружение, и чтобы спасти Рим, решено было назначить диктатора. Из всех, могущих взять на себя груз столь огромной ответственности, единодушно назвали лишь Цинцинната, и с этой вестью к нему направили послов.

Когда послы явились к Цинциннату, он работал в поле. Видя, что застали будущего диктатора Рима за неподобающим делом в неподобающем виде, смущенные послы просили его надеть тогу, как подобает человеку его статуса, прежде чем выслушать их. Недоумевающий Цинциннат велел жене приготовить тогу и скрылся в лачуге. Отерши пыль и пот и облачившись в торжественную одежду, он вновь вышел к послам. К великому удивлению Цинцинната, его приветствовали как диктатора и просили вернуться в Рим, говоря, какая городу угрожает опасность. Чтобы диктатору не пришлось входить в город пешком, как простому человеку — а иного Цинциннат не мог себе позволить, — на государственные средства для него снарядили корабль, и весь город собрался на берегу Тибра встречать своего спасителя.

Цинциннати принимает послов сената. Художник А. Кабанель

Наутро Цинциннат явился на форум, остановил судебные разбирательства, запретил в городе торговлю и вообще любую частную деятельность и всем взрослым мужчинам велел явиться на Марсово поле при оружии, с пятидневным запасом еды и двенадцатью кольями. Никто не осмелился ослушаться диктатора, ведь за любые провинности тот имел право карать немедленно и жестоко. Собравшись, войско устремилось на помощь окруженному консулу.

К полуночи войско диктатора достигло вражеского лагеря. Осмотревшись, Цинциннат велел воинам на ночь обнести лагерь эквов валом с частоколом, и в том помогли им окруженные воины консула, не дававшие противникам помешать этому плану. К утру вал был готов, и эквы, пойманные в ловушку, взмолились не превращать победу в резню и обещали сложить оружие. Диктатор признал, что не желает крови, но в знак того, что народ эквов полностью покорен, приказал врагов безоружными прогнать под ярмом. Ярмо это делалось из двух копий, воткнутых в землю, и третьего в качестве перекладины так, что получался узкий проход. Униженные эквы под насмешки римских воинов по одному протиснулись между копьями и живыми вернулись на родину.

Цинциннат вступил в город с триумфом и, проследив за судом о лжесвидетельстве Марка Вольсция Фиктора против юного Цезона, на шестнадцатый день сложил с себя полномочия диктатора, полученные на полгода. Он вернулся к жене и стал жить, как прежде, в маленькой хижине на другом берегу Тибра.

Победа Цинцинната, равно как и его скромность, глубоко врезались в память жителей города, и когда годы спустя в Рим вновь пришла беда, с которой не знали, что делать, опять обратились к Цинциннату.

Призвание Цинцинната к власти диктатора. Художник Дж. Б. Тьеполо

Со времен диктатуры Цинцинната прошло восемнадцать лет, и вот в Риме случился страшный неурожай. Чтобы граждане не погибли от голода, выбрали распорядителя продовольствием, некого Луция Минуция, чтобы тот наладил поставки хлеба. Но несмотря на все старания Минуция, хлеба в Риме по-прежнему не хватало.

Тогда нашелся богач по имени Спурий Мелий, который, используя свои средства и связи, сумел наладить поставки хлеба из Этрурии. Хлеб этот он даром раздавал плебеям и вскоре так возгордился своими добрыми делами, что стал появляться повсюду с надменным видом, окруженный благодарной толпой, сулившей ему скорое консульство. Консулом, однако, Спурию Мелию не позволили бы сделаться сенаторы, и он замахнулся на царскую власть — единственное, что, по его мнению, стоило таких затрат.

Луций Минуций, распорядитель продовольствием, которому раздачи Спурия Мелия мешали наладить справедливое общественное снабжение, взялся следить за богачом и вскоре предоставил сенату доказательства того, что в доме Мелия часто происходят сходки и хранится много оружия. Обеспокоенный сенат постановил назначить диктатора, чтобы разобраться с Мелием, так как у консулов полномочий для действий решительных и жестких попросту не было.

Диктатором провозгласили Цинцинната, глубокого к тому времени старика, который сперва долго отказывался, ссылаясь на свою немощность. Его уверили, что равного ему не только по разуму, но и по доблести не сыскать среди молодых, и он, помолившись, уступил просьбам консулов. Начальником конницы, первейшим своим помощником, Цинциннат выбрал отчаянного человека, Сервилия Агалу и с ним отправился на форум.

На форуме они застали Мелия в окружении заговорщиков. Сервилий, посланный диктатором к Мелию, передал, что Цинциннат вызывает его к себе. Побледнев, Мелий стал спрашивать зачем. «Чтобы снять обвинение, выдвинутое в сенате Минуцием», — отвечал преспокойно Сервилий. Мелий долго мялся и не хотел идти, и когда начальник конницы повел его к диктатору силой, Мелий вырвался и побежал, умоляя о помощи всех встречных на форуме. Сервилий без труда нагнал обезумевшего от страха Мелия и заколол его на глазах у толпы.

Явившись к диктатору в окровавленной одежде, Сервилий доложил, что Мелий сопротивлялся и подстрекал толпу к бунту, за что и поплатился жизнью. Перед опешившим народом Цинциннат поблагодарил начальника конницы за спасение Рима и объяснил, что казнь Мелия в любом случае законна, ибо тот не явился к диктатору по приказу начальника конницы. «Да и стоило ли обращаться с Мелием как с гражданином? — спросил у толпы Цинциннат. — В городе, где всем народом изгнаны были цари, где консул Брут казнил собственных сыновей за участие в заговоре против свободы, где Тарквиний Коллатин, человек высочайшего достоинства, оставил дом из-за одного лишь своего имени, — в этом ли городе желать царской власти хлеботорговцу Спурию Мелию?»

Народ не смел роптать перед Цинциннатом. Все добро изменника Мелия было распродано, дом срыт до основания, а по земле, где он стоял, прошлись плугом. Цинциннат, которому перевалило за восемьдесят, вскоре умер, но имя его осталось в истории Рима живым воплощением скромности и верности гражданскому долгу.

 

Захват Капитолия

Уже после того, как Цезон Квинкций бежал в Этрурию, но до того, как отец его сделался диктатором, в Риме произошло еще одно примечательное событие. В разгар споров из-за закона Терентилия об ограничении консульской власти в 460 году до н. э. в Рим пришла неожиданная беда: отряд римских изгнанников и беглых рабов числом, как уверяют, до двух с половиной тысяч во главе с сабинянином Аппием Гердонием под покровом ночи занял капитолийскую крепость. Тех, кто был внутри и с оружием в руках встретил врага, мятежники перебили, кто-то же в суматохе сумел сбежать и с ужасными вестями примчался на форум, так что новость о захвате Капитолия вскоре стала известна всем гражданам.

Утром Аппий Гердоний с Капитолия призвал освободить римских рабов, именуя себя защитником самых бесправных, желающим изгнанников возвратить на родину, а с рабов снять ярмо. К тем действиям склонял он самих римлян, но в случае отказа обещал призвать на помощь племена вольсков и эквов, враждебные городу.

Смута и волнение охватили город. Консулы не знали, вооружать ли плебеев, так как сомневались, не замешаны ли они в мятеже, но, посовещавшись, решили — вооружать. Трибуны стали подозревать, что угроза городу мнимая, раздутая консулами, чтобы отвлечь плебеев от закона Терентилия. Поэтому, отказавшись выступать с оружием на Капитолий, трибуны собрали весь народ голосовать за принятие закона.

Когда стало известно, что люди бросили оружие и оставили наспех выставленные ночью караулы, сам консул Публий Валерий лично явился на собрание народа. «Удивительно, что вы, отложив оружие, обсуждаете законы, когда враг у вас над головами, — обратился консул к трибунам и народу — Если вас не касаются дела вашего города, подумайте хотя бы о богах, которых вы оставляете во власти врага, ведь и храм на Капитолии захвачен неприятелем! Так не пора ли, забыв разногласия, всем нам, и патрициям, и плебеям, освободить обитель Юпитера Всеблагого? Как отец наш Ромул шел освобождать Капитолий от тех же сабинян, так и я, консул, пойду по его стопам!»

Закончив речь, Публий Валерий призвал всех к оружию. Сперва никто не ответил консулу согласием, но ночью, не много поразмыслив, плебеи стали склоняться на сторону консула, говоря друг другу, что борьба идет уже не между патрициями и плебеями, но общая, за пенатов города. Той же ночью о случившемся в Риме узнали в союзном латинском городе Тускуле. Тускуланцы, не размышляя, решили направить в Рим помощь и, вооружившись, к утру были под римскими стенами. Сперва их приняли за врагов из тех, что призывал на головы римлян Аппий Гердоний, но вскоре узнали и впустили в город.

В городе уже собрал свою армию Публий Валерий: плебеи, взяв с него обещание после выслушать, в чем же заключается столь коварный на их взгляд закон, вооружились и, не слушая призывов трибунов, отправились за консулом. Так обе армии объединились и подошли к Капитолию. Неприятель при виде столь мощного войска растерялся, и, пользуясь этим, союзники двинулись на приступ крепости. Когда они ворвались уже в преддверие храма, от случайного удара погиб Публий Валерий, шедший одним из первых. Боясь, что смерть предводителя заставит народ повернуть, бывший консул Публий Волумний приказал своим воинам спрятать тело, а сам занял место павшего, так что никто не заметил его исчезновения. Вскоре над мятежниками одержали победу.

Аппий Гердоний был казнен вместе с плененными мятежниками. Капитолийский храм после кровопролития очистили и заново освятили. Тускуланцев с почестями проводили из города, ручаясь в союзничестве и дружбе. Консул Публий Валерий же был погребен с невиданной пышностью: говорят, что каждый плебей считал своим долгом пожертвовать на похороны консула по мелкой монетке в четверть асса в память о том, как перед лицом общей беды консулу удалось, пусть и ненадолго, сплотить два противоборствующих стана.

 

Законы двенадцати таблиц

Со временем и патриции, и плебеи устали от непрестанной вражды. Поняв, что закон Терентилия никогда не будет одобрен сенатом, народные трибуны повели дело мягче: они предложили избрать законодателей из числа как патрициев, так и плебеев, с тем чтобы они совместно, радея о всеобщей пользе, составили свод законов, единый для знати и простого народа. Сенат принял эту мысль благосклонно, настаивая, однако, на том, чтобы в числе законодателей были только люди из их сословия. Поскольку спор шел уже не о самих законах, а о том, кому даруется честь их составлять, были отправлены трое послов в Афины, чтобы переписать законы Солона, которые легли бы в основу законов римских.

Год спустя возвратились послы, изучившие законы греков, равно как и нравы их и обычаи. Торопя сенат начать работу, трибуны согласились даже уступить патрициям право законотворчества. И теперь, когда не осталось ни одной к тому преграды, постановили упразднить в городе все должности и избрать десять законотворцев-децемвиров, самым влиятельным из которых стал Аппий Клавдий, внук того Аппия Клавдия, что переселился в Рим из сабинской земли, когда-то жесточайший гонитель плебеев, ныне сделавшийся «угодником толпы». Так власть в Риме сперва перешла от царей к консулам, а в 451 году до н. э. — от консулов к децемвирам, пусть и ненадолго.

Децемвиры стали править Римом, творя суд беспристрастный и суровый. Одновременно с тем децемвиры обязаны были за год составить законы для римских граждан, и вот по истечении этого срока они представили народу десять таблиц. Законы эти, составленные ради благополучия города, уравнивали в правах лучших и худших, но, как говорили децемвиры, в них удалось предусмотреть лишь то, на что хватало разума десяти человек. Децемвиры предложили каждую статью обдумать и обсудить, чтобы у римского народа были законы, принятые не с чьего-то соизволения, а по всеобщему согласию. Обсудив, народ решил, что законам недостает еще двух таблиц, после составления которых свод можно было бы считать завершенным.

Для доработки законов децемвиры были переизбраны, и хотя работы им предстояло гораздо меньше, чем в прошлом году, они не спешили. Власть, дарованная народом, пришлась децемвирам по вкусу, и если прежде они вели себя скромно, то нынче каждый окружил себя роскошью, и когда кто-либо из них выходил в город, перед ним вышагивало двенадцать ликторов, словно в Риме внезапно объявился не один царь, а сразу десять. С патрициями, впрочем, децемвиры вели себя уважительно, а вот простой народ держали в страхе. Злые языки стали поговаривать, что децемвиры задумали и вовсе отменить консульские выборы, присвоив себе власть на веки вечные.

К концу года дописаны были последние две таблицы законов. Плебеи с замиранием сердца ждали уже восстановления власти трибунов, ибо простому народу жить стало невозможно: за выдуманные прегрешения людей казнили, а имущество их отбирали и делили между приспешниками децемвиров. Наконец вышел срок полномочий децемвиров, они стали людьми частными, но так же напоказ продолжали выставлять знаки своего достоинства, и в том, что они уподобились царям, ни у кого не осталось сомнений.

Пока в Риме оплакивали свободу, в пределы государства вторглись войска сабинян, а вскоре за ними — и эквов. Обеспокоенные войной децемвиры впервые решились собрать сенат, понимая, какая буря ненависти обрушится на них. Так в действительности и вышло: никто из сенаторов не желал обсуждать войну: говорили о поруганной свободе, клеймили децемвиров, называя их десятью Тарквиниями, даже дядя децемвира Аппия Гай Клавдий заклинал племянника во имя манов отца не предавать свобод, на которых строился Рим, во имя личной выгоды.

Аппий Клавдий чудом сумел уговорить обозленных сенаторов отложить все прения о положении в государстве до тех пор, пока не закончится война. На войне, однако, дела обстояли не лучше, чем в Риме: легионы были рассеяны под натиском нападавших. Поражения эти, равно как и два злодеяния, совершенные децемвирами, одно в военном лагере, другое — в городе, обрекли власть их на скорое падение от рук граждан.

 

Убийство Дентата

В войске, оборонявшем Рим от сабинян, находился в ту пору знаменитейший воин Луций Сикций, прозванный Дентатом — Зубастым за то, что якобы родился на свет с одним зубом. Воина этого античные авторы именуют римским Ахиллом. Говорили, что он принимал участие в ста двадцати битвах и девять раз справлял триумф вместе со своими полководцами. В сражениях был он ранен сорок пять раз и ни одного раза — в спину, о чем красноречиво свидетельствовали грозные его шрамы, а некогда в одном бою собственноручно убил восемь человек. Наград, дарованных ему городом, было поистине не счесть, а слава окружала его такая, что молодые воины обожали Дентата и слушались его беспрекословно.

Но не только на поле сражения выказывал свою доблесть Дентат, случалось ему занимать и пост народного трибуна, поэтому прекрасно знал он обо всех бедах народа. И вот, видя самоуправство децемвиров, Дентат стал подговаривать солдат прямо в лагере избрать новых трибунов, раз децемвиры препятствуют их выборам в Риме, и с ними покинуть войско, ибо главный враг Рима нынче наступает не с окраин, а укрепился в самом сердце города.

О мятежных речах Дентата вскоре стало известно Аппию Клавдию. Понимал он, что слова Дентата опасны, но, казнив народного героя, вызвал бы он жгучую ненависть у всех граждан, поэтому Аппий Клавдий приказал Дентату отправиться в разведку в земли сабинян, а в спутники ему отрядил отборных мерзавцев, за вознаграждение согласившихся лишить Дентата жизни.

В укромном месте убийцы напали на ничего не подозревавшего Дентата, но неистовый старый воин дорого продал свою жизнь и забрал с собой нескольких негодяев. Оставшиеся вернулись в лагерь с горестной вестью, что в стычке с врагом потеряли предводителя и нескольких товарищей. Сперва в историю эту поверили, и лагерь погрузился в глубокую скорбь. Но затем, чтобы с честью похоронить убитых, несколько воинов отправились на вымышленное место сражения Дентата с сабинянами, и картина, увиденная ими, заставила заподозрить неладное.

Распростертое тело Дентата нетронутым покоилось на земле, в доспехах и при знаках отличия. Многие удивились тому, что сабиняне не сняли с павшего доспехи, ведь для победителя это самая почетная добыча. Видя при том, что вокруг лежат лишь тела спутников Дентата, и даже следов врага не найти в округе, римляне убедились, как бы крамольна ни была эта мысль, что славного воителя Сикция Дентата предательски убили свои же товарищи.

Мертвого Дентата доставили в лагерь, и вскоре весть о том, как он погиб, обошла все римские легионы. Едва не двинулись воины с телом Дентата на собственный город, требуя ответа у власти, но децемвиры успели пышно похоронить его за государственный счет. Смерть Дентата покрыла позором децемвиров. В войсках искали лишь подходящего случая, чтобы за нее отомстить, и случай этот ждать себя не заставил.

 

Честь дочери

Считается, что конец власти децемвиров положило другое преступление, совершенное в городе и порожденное похотью. Любопытно, что как царская власть в Риме пала из-за самоубийства обесчещенной Лукреции, так и власти децемвиров пришел конец из-за того, что Аппий Клавдий воспылал страстью к некой девушке по имени Вергиния.

Говорят, что Вергиния обладала удивительной красотой. Она была девушкой простой, но честной, дочерью центуриона Луция Вергиния, воевавшего в тот момент с эквами на Альгиде, и в жены была обещана бывшему трибуну Луцию Ицилию. Подарки и уговоры влюбленного Аппия Клавдия не соблазнили ее, и децемвир задумал заполучить себе девушку обманом. Своего клиента Марка Клавдия он подговорил объявить Вергинию рабыней, якобы похищенной у него во младенчестве, и по праву хозяина забрать себе как можно скорее, пока не вернулся в город ее отец центурион Вергиний. Марк Клавдий согласился.

Когда Вергиния вместе с кормилицей пришла на форум в школу, где обучалась грамоте, Марк Клавдий нагнал девушку и, положив руку ей на плечо в знак обладания, объявил дочерью своей рабыни и велел незамедлительно следовать за ним. Бедная девушка растерялась и не знала, что делать, но кормилица ее подняла крик, и со всего форума сбежались люди. Тут же узнали в несчастной дочь Вергиния и невесту Ицилия и отказались отдавать ее новоявленному владельцу, Марк Клавдий же заявил, что готов дело это решать по суду.

На суде Аппия Клавдия, который, на первый взгляд, в деле замешан не был, Марк Клавдий поведал свою выдумку и потребовал Вергинию себе, защитники же девушки возражали, что без отца ее, отсутствующего по делу государства, решение выносить нельзя. Выслушав с притворным вниманием обе стороны, Аппий Клавдий постановил послать за отцом девушки, ее же саму, дабы не ущемлять в правах истца, отдать пока что Марку Клавдию. И, возможно, удалось бы децемвиру его нечестивое дело, если бы не вмешался Ицилий, жених Вергинии. «Вы уже лишили нас всех прав, дарованных ранее, — пылко сказал бывший трибун, — но лишить чести наших жен и дочерей мы не позволим! Девушка, которую вы делите, — моя невеста, и приговор твой, Аппий, исполнится лишь ценой моей жизни, ибо ею я дорожу меньше, чем невинностью моей нареченной».

В ожидании ответа. Художник Дж. Говард

Толпа заволновалась, казалось, еще немного, и прольется кровь. Желая успокоить народ, Аппий Клавдий перенес суд на завтра, с тем чтобы прибыл отец девушки, если же он не прибудет, суд вынесет решение без него. Аппий надеялся, что центурион Вергиний попросту не успеет вернуться из лагеря, но на всякий случай отправил приказ Вергиния никуда не отпускать и даже взять под стражу. Не учел Аппий Клавдий только того, что Ицилий сам послал за будущим тестем своего брата, и тот сумел добраться до лагеря раньше, чем вестники децемвира. Тут же, узнав о беде, Вергиний поспешил к Риму.

В нетерпении ожидая суда, граждане уже с рассветом стали собираться на форуме. Наконец появился Вергиний, одетый, как на похоронах. Он вел за собой обряженную в лохмотья дочь, а за ними вышагивали толпы защитников. Несмотря на воинскую славу Вергиния, на воодушевленные речи Ицилия Аппий Клавдий вынес приговор, и толпа, обомлев, стихла: Вергинию признали рабыней. Убитый горем отец, видя, что помощи ждать неоткуда, смиренно молил Аппия Клавдия напоследок расспросить кормилицу в присутствии дочери о том, как же обстояло в действительности дело с ее рождением, чтобы покинуть форум с чистым сердцем. Втроем они отошли к торговым лавкам и там, стремительно выхватив у мясника нож, Вергиний пронзил грудь дочери, крикнув с яростью: «Только так, дочь моя, смогу я сохранить твою свободу!»

Трагедия эта, развернувшаяся на глазах всего народа, переполнила чашу терпения. Окруженные негодующей толпой, отец и жених подхватили бездыханную девушку, чья несравненная красота не принесла счастья ни ей, ни ее семье, и с телом на руках сумели пробиться к воротам города, как ни старались прислужники децемвиров их задержать. Аппий Клавдий пытался было обратиться с речью к народу, но сенаторы Луций Валерий и Марк Гораций, и прежде осуждавшие децемвира, не дали ему вымолвить ни слова и стали, точно консулы, раздавать приказы его ликторам. Испугавшись за свою жизнь, Аппий Клавдий бежал с форума и незаметно укрылся в ближайшем из домов.

Смерть Вергинии. Эскиз. Художник Н. Н. Ге

Вергиний же, приведя с собой бушующую толпу в четыреста человек, явился в военный лагерь. Видя окровавленную одежду центуриона, солдаты стали спрашивать, что с ним произошло. Сперва суровый воин только плакал, но вскоре успокоился и рассказал всю историю по порядку. «Судьба уже отняла у меня жену, теперь же лишила и дочери, — говорил сокрушенный Вергиний, — и лишь одно меня радует: более в моем доме не осталось никого, кто мог бы удовлетворить необузданную похоть Аппия Клавдия! Отныне живу я только надеждой на месть, и вы задумайтесь — и у вас дома дочери, жены и сестры! Ваш долг отныне — защитить их от посягательства децемвира, я же и сам смогу за себя постоять».

Выслушав речи Вергиния, собравшиеся единодушно вскричали, что отомстят за него и, если надо, умрут за своих родных. Развернув знамена, войско, смешавшееся с мирными гражданами, двинулось обратно к Риму. Вскоре весть о горе Вергиния, принесенная бывшим женихом Ицилием, достигла и легионов, воевавших против сабинян. Там свежа была еще память о подлом убийстве Сикция Дентата, и соратники его немедля отринули власть децемвиров и вслед за Ицилием отправились в город.

Войско под предводительством Вергиния вошло в Рим и заняло Авентинский холм, призывая всех плебеев сражаться за возвращение свободы. Меж тем собрался и стал заседать сенат, больше раздираемый внутренними распрями, чем обсуждавший дела насущные. Децемвиры же отказывались сложить с себя полномочия до тех пор, пока не будут полностью приняты все законы, ради которых они были избраны.

Желая сдвинуть дело с мертвой точки, плебеи договорились оставить Авентин и встать лагерем на Священной горе, чтобы тем напомнить сенату о стойкости плебеев и вернуть отнятые децемвирами права. Так и поступили: войско покинуло Рим, а вслед за ним потянулись и мирные граждане, а за ними — их жены с детьми, причитающие, что их бросают в городе, где нет защиты для женской чести. Рим обезлюдел.

Когда на форуме не осталось никого, кроме нескольких стариков, сенаторы Луций Валерий и Марк Гораций обратились к децемвирам: «Что же это за власть, за которую вы так крепко держитесь? Или вы собираетесь вершить суд над крышами и стенами? И вам не стыдно, что ликторов на форуме чуть ли не больше, чем остальных граждан? Придется, стало быть, либо расстаться с плебеями, либо вернуть народных трибунов».

После этих слов децемвиры признали себя побежденными, а Валерий с Горацием отправились просить плебеев вернуться в город. Когда улажены были дела с плебеями, сенат велел децемвирам сложить с себя полномочия, что они и сделали прилюдно на форуме под ликование толпы.

И хотя сенатом децемвиры были помилованы, плебеи договорились меж собой по одному преследовать узурпаторов. Первым призвал к суду Аппия Клавдия сам Вергиний. Ни в каких прегрешениях, несомненных и известных народу, Вергиний не обвинял его, кроме как в том, что тот признал рабом свободного человека. Аппий за заступничеством обратился к народу, но суровый центурион пообещал, что сколько бы раз ни просил Аппий обжалования, столько раз заново он будет призывать нечестивого судью к ответу Аппий сник и более не пытался оправдаться. Его заточили в темницу и он покончил с собой, не дожидаясь приговора.

Многострадальные законы наконец были утверждены сенатом и на двенадцати медных таблицах выставлены на всеобщее обозрение на форуме. Равные для всех, они примирили патрициев и плебеев и тем прекратили многолетнюю их вражду.

* * *

С окончанием борьбы патрициев и плебеев заканчивается в некотором роде и легендарная история Рима, когда даже сами античные авторы не могли поручиться, происходило ли в действительности все так, как они писали, жили ли на свете герои их историй или были образами собирательными, отточенными изустными преданиями, передававшимися из поколения в поколение.

Однако в истории Рима есть еще немало легенд, связанных с событиями вполне достоверными. Часть из них, возможно, самую известную, мы и хотим изложить ниже, не сохраняя уже единства повествования, так как происходили они в разное время и с разными людьми.

 

Предания разных времен

 

Взятие Вей

История троянской войны всегда жива была в памяти римлян оттого, что род свой они возводили к бежавшим из Трои скитальцам. И потому, возможно, среди римских легенд есть одна, напоминающая чем-то осаду Трои: так же десять лет пытались римляне овладеть городом, так же взяли его не столько силой, сколько хитростью, по воле божественного рока. Город этот назывался Вейи и слыл гордостью этрусской земли. Ни роскошью, ни числом воинов не уступал он Риму. Потерпев несколько тяжелых поражений в войне, граждане Вей возвели крепкие стены и, запасшись хлебом, спокойно переносили осаду.

Римлянам же осада эта стала в новинку и в тягость. Раньше войны вели от весны до осени, нынче же пришлось возвести под Вейями укрепленный лагерь, где круглый год стояло римское войско. Граждане Вечного города уже стали роптать, что даже зимой им нет отдыха от лагерной жизни, как произошло событие столь чудесное, что объяснить его иначе как божественным знамением было невозможно.

Минуло лето, довольно засушливое, и наступила осень, когда реки мелеют, а вода в озерах едва покрывает дно. И вот неожиданно Альбанское озеро вздулось, переполнившись водой, она перелилась через край, затопила окрестные пашни и хлынула к морю. За толкованием знамения отправлены были послы к дельфийскому оракулу, в народе же о том ходило много толков, и наконец разговоры эти дошли и до осажденных Вей.

Рассказывают, будто бы однажды у римского лагеря объявился старик-вейянин, который, не слушая насмешек солдат, возвестил, что римлянам не захватить Вейи, пока не уйдет вся вода из Альбанского озера. Никто всерьез не воспринял его слова, кроме одного богобоязненного юноши, который обратился к старцу якобы за каким-то советом, а сам за разговором увлек его в самый лагерь, где внезапно взвалил на плечо и отнес в палатку полководца. Оттуда старика-прорицателя отправили в сенат, где он признался, горестно качая головой, что, видно, не затем его устами говорят боги, чтобы он скрыл тайну падения родного города от захватчиков-римлян.

Так говорил старый этруск сенату: «Победа римлянам даруется не раньше, чем разольются воды Альбанского озера. Взять же город станет возможно тогда, когда воду эту спустят на поля, не дав ей пролиться в море». Сенаторы, выслушав, сочли старика болтуном, но вскоре явились послы из Дельф с ответом оракула, повторявшим в точности слова вейянина. Не смея перечить оракулу, сенат отрядил граждан отвести озерную воду на орошение полей, а для решительного штурма Вей в 396 году до н. э. назначил диктатора, Марка Фурия Камилла.

Прибывший в лагерь Камилл счел штурм слишком трудным и велел солдатам рыть подкоп под городские стены. Днем и ночью велась работа, пока подземный ход не вывел наконец землекопов во вражескую крепость. Имея численный перевес за счет добровольцев, привлеченных богатой добычей, Камилл лично повел войско на стены, часть же его солдат отправилась тайно подземным ходом. Говорят, что ход вывел их в крепость под храм Юноны, самой почитаемой в Вейях богини, где в тот момент вейский царь готовился принести жертвы супруге Громовержца. Солдаты слышали, как гаруспик объявил: дескать, тому, кто разрубит внутренности жертвенного животного, даруется победа в этой битве. С боевым кличем солдаты проломили пол храма, и когда этруски в ужасе отпрянули, похитили внутренности, чтобы отнести их Камиллу.

Выскочив из храма Юноны, как солдаты Улисса — из чрева коня, римляне бросились отпирать ворота. Стоявших на стенах защитников перерезали со спины, запалили дома, выгоняя на улицы детей и женщин. Поднялся крик, и в дыму пожара в город ворвались захватчики. Сопротивление вейян было быстро сломлено, и тогда Камилл, приказав не трогать безоружных, остановил резню. Вейи пали.

Не сравнимую ни с чем добычу предстояло увезти римлянам из Вей, и в том числе Камилл хотел забрать главную святыню покоренного города — статую Юноны. Просто так подступиться к ней Камилл не осмеливался, и для того специально отобраны были юноши, которые, омывшись и облачившись в светлые одежды, вошли в храм и почтительно простерли к статуе руки: прежде, кроме жрецов, даже на это никто не осмеливался. И тут, озорничая, один из юношей спросил: «Хочешь ли, Юнона, пойти с нами в Рим?» Прочие обомлели, слыша такое святотатство, и вдруг увидели, как статуя богини кивнула.

Неизвестно, правда это или вымысел, но говорят, что с места своего статуя снята была при помощи лишь самых простых приспособлений, а везти в Рим ее оказалось так легко, словно она сама шла следом за войском. В Риме для нее на Авентине возвели храм, покоренные же Вейи, покинутые Юноной, оставались пустыми до тех пор, пока их не восстановили по указанию Юлия Цезаря.

 

Как гуси Рим спасли

Подлинной бедой для Рима стало нашествие дикого племени галлов. Говорят, что оно перешло Альпы, привлеченное сладостью италийских фруктов и особенно — вином, удовольствием, прежде им не известным. Впервые услышали о них римляне от жителей Клузия, когда те обратились в Вечный город за помощью. На Клузий надвигались полчища галлов, и, видя, насколько многочисленны враги и велики ростом, клузийцы просили помощи в Риме, хотя не связывали их ни союзнические, ни любые иные договоры. Сенат постановил военной помощи Клузию не давать, но отправить к галлам послов, чтобы попробовать решить дело миром, а главное — увидеть таинственных галлов воочию.

Послами к галлам прибыли трое знатных юношей, от имени всего города потребовавших не нападать на их друзей, не причинивших галлам никакой обиды. Искренним желанием Рима провозгласили они в мирной тиши познакомиться с галлами, но обещали, если потребуется, защищать клузийцев с оружием в руках. Галлы отвечали, что впервые слышат о Риме, но, видно, город этот и впрямь богат и славен, если к жителям его клузийцы бежали за помощью. Сами галлы готовы были отказаться от войны, если Клузий уступит им часть пашен, в которых галлы нуждались, и право у них на эту землю одно — это право оружия. На возмутительные эти требования римляне согласиться не могли, и завязалась ссора, вылившаяся в большое сражение.

Римляне в той битвы воевали на стороне клузийцев, чем оскорбили свой статус мирных послов и уронили честь Рима, тем более что в битве один из юношей самолично пронзил копьем галльского вождя. Оскорбленный нарушением обычаев, новый вождь галлов по имени Бренн оставил осаду Клузия и двинулся прямиком к Риму. При виде шумного воинства галлов крестьяне в страхе бежали, а горожане хватали оружие, галлы же оповещали встречных, что им нечего бояться, ибо цель у них одна — Рим.

Пораженные стремительностью галлов, римляне едва успели выставить наспех собранное войско, которое галлы одолели с такой легкостью, что Бренн долго не верил своей победе. Наконец удивленные галлы собрали с павших доспехи и с закатом подошли к Вечному городу, а выжившие в бою римляне отступили к разрушенных Вейям. В Риме же поднялся плач: не осталось в городе необходимого числа защитников, чтобы отразить нашествие галлов. Наконец, скрепя сердце, приняли тяжелое решение: все крепкие юноши и сенаторы, что помоложе, собрав продовольствие, с семьями укрылись в Капитолийской крепости, где собирались держать осаду, ибо только так оставалась надежда спасти от неприятеля богов и честь Рима.

Плебеям места на маленьком Капитолии не хватило, и они нестройно бежали из города на Яникул, откуда рассеялись по окрестным деревням. Рим опустел: остались лишь старики, бывшие консулы и триумфаторы, слишком немощные, чтобы обороняться в крепости, слишком гордые, чтобы бежать, и пожелавшие погибнуть вместе с отчизной.

В 390 году до н. э. галлы вступили в пустынный город, где жизнь, на первый взгляд, теплилась на одном лишь Капитолии. Смущенные, бродили они по улицам, сбиваясь в группки, словно опасались засады. С трепетом вступали в распахнутые двери, благоговейно взирали на стариков, сидевших на порогах в торжественных одеждах, с лицами, слишком строгими для смертных. Не выдержав, один из галлов погладил старца по бороде, и тот в возмущении ударил его жезлом. Тут с галлов словно бы спало оцепенение: немногих встречных они начали резать, из домов выносили награбленные богатства, и скоро Рим заполыхал пожарами.

Несколько дней продолжались грабежи и поджоги. Беспомощно взирали с Капитолия защитники на гибель отечества, не в силах остановить врага. Галлы же, вдоволь навоевавшись против одних лишь домов, задумали взять Капитолий приступом, но крутые склоны холма и ярость защитников не позволили им этого сделать. Тогда вождь галлов Бренн разделил войско: часть оставил осаждать Капитолий, часть разослал по округе за продовольствием, которое в разграбленном городе подходило к концу.

По воле судьбы один из рыщущих в поисках хлеба галльских отрядов заметили рядом с Ардеей, где жил в то время попавший в опалу и изгнанный из Рима бывший диктатор Камилл. Перепуганные появлением галлов ардеяне собрались на совет, и Камилл, ранее никогда не принимавший участия в жизни города, решил выступить перед гражданами.

«Только добро я видел от вас, ардеяне, — сказал Камилл, — и теперь хочу за все отплатить. Прежде в войнах я слыл непобедимым, так беритесь же за оружие, и я поведу вас в бой. Дикие галлы не знают порядка, и лишь закатится солнце, падают спать, не выставляя караула. Ночью они беспомощны, словно дети. И если мы не перережем галлов, как скот, то пусть в Ардее со мной поступят так же, как поступили в Риме!»

Бренн и его доля добычи. Художник П. Иамин

Ардеяне поверили Камиллу Лишь только спустилась ночь, вооруженный отряд вышел из города и нашел галлов спящими на берегу реки. С боевым кличем бросились ардеяне убивать безоружных и сонных. Эта страшная резня, которую не назвать даже сражением, заставила чудом выживших галлов в беспорядке бежать от Ардеи.

В Риме меж тем было тихо. Одно только событие поразило и осажденных, и осаждавших: в роду Фабиев принято было приносить жертвы на Квиринальском холме, и вот, когда подошел срок, юноша из рода Фабиев, бывший в числе защитников крепости, со священной утварью в руках спустился с Капитолия. Галльские часовые сурово окликнули наглеца, но тот прошел мимо них, не изменившись в лице. Смущенные галлы пропустили его, а он, исполнив обряд, столь же суровый и строгий с виду вернулся обратно. Пораженные, надо полагать, несравненной его выдержкой, галлы позволили юноше невредимым подняться в крепость.

Остатки же римского войска, ставшие лагерем в Вейях, прослышали о дерзкой вылазке Камилла и захотели призвать его из Ардеи. Однако каким бы трагичным ни было положение Рима, вернуть Камилла из ссылки без одобрения сената в войсках не могли. С просьбой к сенату отправился в Рим смелый лазутчик, который, обернувшись древесной корой, вошел в Тибр и течением его был прибит к римскому берегу. Там, поднявшись по прибрежной скале, лазутчик проник в крепость и получил позволение сената провозгласить Камилла диктатором. Солдаты отправились за Камиллом и вскоре доставили его в Вейи.

Пока же продолжалось это дело, крепость подверглась большой опасности. Галлы сумели разглядеть следы там, где прошел лазутчик из Вей, и так нашли тропинку на вершину холма. Под покровом ночи галлы подкрались к крепости. Там, где подъем был слишком крут, они подставляли друг другу плечо и передавали оружие, умудрившись подобраться так тихо, что их не услышали ни люди, ни даже собаки. И наверняка галлам удалось бы захватить спящую крепость, если бы не священные гуси из храма Юноны. Только великое уважение к богине не позволило оголодавшим защитникам съесть этих гусей, и Юнона отплатила городу за благочестие: заслышав галлов, гуси загоготали и захлопали крыльями, и от шума этого проснулся Марк Манлий, прославленный воин.

Схватив оружие и криком поднимая товарищей, он ринулся вперед и сбил с вершины первого из галлов — тот полетел вниз, сшибая других. Так Марк Манлий выиграл несколько судьбоносных мгновений, а тут уж подоспели и прочие римляне. Камнями и стрелами они сбросили галлов с холма и тем опрокинули их нападение. Марку Манлию же за спасение крепости каждый из воинов наутро принес по полфунта полбы и по кварте вина — дар, смехотворный в сравнении с его подвигом, но бесценный в крепости, где уже начинался голод.

Со временем голод и болезни стали мучить не только римлян, но и галлов, а поскольку войско из Вей все не подходило, стали вести переговоры. Галлы твердили, что крепость все равно сдастся из-за голода. Разгневанные римляне стали кидать во вражеские караулы хлеб, опровергая эти слова, но дни шли, и вскоре голод невозможно стало скрывать. Наконец сторговались на выкупе, за который галлы соглашались снять осаду. Вождь галлов Бренн оценил римский народ в тысячу фунтов золота, но когда стали взвешивать, обнаружили, что галльские гири фальшивые. Возмущенные подлостью Бренна римляне заспорили, а тот, насмехаясь, промолвил знаменитое: «Горе побежденным!» — и бросил на весы вдобавок собственный меч, зная, что у римлян нет иного выхода, кроме голодной смерти.

Однако унижению этому не суждено было стать последним словом в войне. Еще до того, как выплачен был чудовищный этот выкуп, к Риму подошли войска во главе с диктатором. Видя, до чего дошло отчаяние осажденных, Камилл велел забрать золото и выпроводить галльских послов, а защитникам города строиться для сражения. Обескураженные галлы тоже взялись за оружие, но боевая их ярость, благодаря которой они обыкновенно побеждали, разбилась о выучку и железную дисциплину римлян: в первой же схватке галлов разбили, а после захватили их лагерь и перерезали всех до одного, так что некому было даже поведать их соплеменникам о том поражении.

Камилл с триумфом вернулся в Рим, и шедшие следом за его колесницей солдаты величали его вторым основателем города. Пытливые же умы не раз с тех пор выносили на суд истории вопрос о том, кто в действительности спас Вечный город: священные гуси Юноны, воинское искусство Марка Фурия Камилла или беззаветное мужество защитников крепости.

 

Идеальный воин Манлий Торкват

Так сложилось, что большая часть римских легенд воспевает воинскую доблесть и дисциплину, так как наряду с бесстрашием высшей добродетелью у римлян почиталась верность долгу и государству. Преданий, повествующих о подвигах солдат и полководцев, великое множество, мы же расскажем лишь одну историю, достаточно, на наш взгляд, яркую, чтобы обрисовать целый их круг: историю Тита Манлия Торквата.

То нашествие галлов, которое чуть было не привело к падению Рима, стало первым, но не последним в истории. В 361 году до н. э. галлы вновь вторглись в римские земли и стали лагерем за Аниенским мостом. В Риме поспешно избрали диктатора, и с войском он расположился на ближнем берегу Аниене.

Между противниками оказался мост, где часто вспыхивали стычки, и вот однажды на мост этот вышел исполинского роста галл в пестром наряде и стал выкликать на бой самого храброго из римлян. С боязнью смотрели на него римские юноши, не хотевшие идти на верную гибель, только один из них по имени Тит Манлий обратился к диктатору с такими словами: «Без твоего соизволения никогда не вышел бы я на битву, но если ты прикажешь, я покажу тому дикарю, что недаром происхожу из славного рода, сбросившего галлов с вершины Капитолия!»

Диктатор дал свое согласие, и соратники стали снаряжать Тита Манлия на битву: в одну руку взял он большой пехотный щит, во вторую — короткий испанский меч, и вышел, невзрачный и невысокий, навстречу галлу. Огромный галл насмехался над римлянином и даже показывал язык, дразня, но как только сошлись они для боя, галлу стало не до смеха. Обе армии с разных берегов наблюдали за боем, сами поединщики же долго недвижно стояли друг против друга, наконец, выставив щит, галл обрушил на Тита Манлия страшный удар. Манлий отразил его без труда, а сам поддел вражеский щит своим щитом и, проскользнув вперед, дважды — в живот и в пах — пронзил мечом врага. Галл во весь свой гигантский рост мертвым распростерся на мосту.

Стихли шутки и песни, долетавшие с галльского берега. В тишине Манлий сорвал с тела врага окровавленное ожерелье, надел на себя и, не промолвив ни слова, вернулся в лагерь. За эту победу диктатор наградил Манлия золотым венком, а соратники — прозвищем Торкват — Ожерельный, которое с почетом носили вслед за ним и его потомки.

Но это не все, что известно нам о суровом воителе. Трижды за свою жизнь Манлий Торкват становился консулом, и третье консульство его пришлось на войну с латинами. Когда войско во главе с обоими консулами выступило в поход и стало лагерем около Капуи, накануне сражения, как рассказывают, Торквату и второму консулу Публию Децию Мусу приснился один и тот же сон. В том сне явился им величественный муж, возвестивший, что войско одной стороны и полководец другой должны быть отданы подземных богам и Матери-земле, а значит, той из сторон даруется победа, чей полководец принесет себя в жертву. Расспросив поутру гаруспиков, подтвердивших истинность сна, консулы перед всем войском объявили о воле богов. И тот из них поклялся добровольно расстаться с жизнью, на чьем крыле римское войско начнет отступать.

С тем стали ожидать сражения, но запретили солдатам сходиться с противником вне строя. Случилось же так, что одним из отрядов разведчиков командовал Тит Манлий, сын консула. Отряд этот обошел вражеский лагерь и там встретился с дозором латинов. Вышло так, что Тит Манлий и тускуланец Гемин Месций, стоявший во главе дозора, с давних пор были знакомы, ведь прежде латины во многих войнах становились союзниками Рима, а не врагами его. Слово за слово, между двумя предводителями дело дошло до поединка, ведь отказаться от него означало признаться в собственной трусости. В поединке Тит Манлий поверг противника копьем и, сняв с него доспехи, гордый вернулся в лагерь.

В лагере первым делом юноша отправился в палатку отца, не зная, ждать ему похвалы или кары. Услышав от сына, как тот принял вызов и выиграл бой, консул отвернулся и велел трубить общий сбор. Перед строем солдат так говорил консул Манлий Торкват: «Раз ты, не почитая ни отцовской, ни консульской власти, поступком своим надумал подорвать в войсках послушание, то, верно, готов принять смерть, чтобы ею вернуть причиненный нашей чести ущерб. Судьба твоя послужит юношеству печальным уроком». С тем консул велел ликтору привязать сына к столбу.

Деций Мус готовится к смерти. Художник П. П. Рубенс

Стоны и проклятия сорвались с уст римских воинов, когда ликтор отрубил голову юному Манлию. Однако хоть и был он казнен за нарушение приказа, похороны его были такими пышными, как подобает победителю, и на костре его сожгли доспехи, снятые им с убитого тускуланца. Суд же Манлия Торквата долго внушал войскам ненависть к мрачному и суровому консулу — и железное послушание.

Наконец пришло время битвы с латинами. Манлий вел в бой правое крыло, Деций — левое. Сперва силы противников казались равными, но вот под натиском латинов дрогнул авангард левого крыла, и Деций призвал к себе жреца, чтобы спросить, с какими словами должно обречь себя в жертву во имя спасения легионов. Облачившись в тогу и покрыв голову, консул Деций слово в слово повторил за жрецом обращения к богам, отправил гонца к Манлию, а сам вскочил на коня и ринулся в гущу битвы. Говорят, что облик его стал величественнее, чем у простого смертного, и где бы ни замечали его, везде враги столбенели от суеверного страха. В конце концов неустрашимый консул пал под градом стрел.

Гибель Публия Деция Муса. Художник П. П. Рубенс

Манлий Торкват же благодаря строгому расчету довел сражение до победного конца, захватил лагерь латинов и взял много пленных. После сражения в обоих станах говорили, что на какой бы стороне ни оказался в том бою Манлий, именно она одержала бы верх. Однако в римском лагере мало что напоминало о победе: оба консульских шатра погружены были в глубокую скорбь: один из-за казни сына, другой — из-за гибели консула. При этом немалая часть римских войск была перебита, и этим решили воспользоваться поверженные латины. Но на Манлия Торквата бросили они необученных воинов, которых тот хладнокровно разбил, и тем закончилась эта война.

Манлий Торкват возвратился в город, но говорят, что встречать его вышли одни старики, молодежь же сторонилась его, проклиная. Видя нелюбовь к себе среди римских граждан, Манлий Торкват, сославшись на нездоровье, до срока сложил с себя консульство, говоря, что ни народ не перенесет его строгости, ни он — его пороков.

Такова история Манлия Торквата, настолько воплотившего в себе черты идеального воина, что он стал чужим среди собственного народа.

 

Пиррова победа

С годами Рим все более расширял свое влияние. Так, однажды жители греческого города Тарента, что в Южной Италии, затопили вошедшие в их гавань римские корабли и тем дали Риму повод к войне, которая и была объявлена Таренту в 281 году до н. э. Опасаясь могущества римского государства, тарентинцы послали за помощью в греческое царство Эпир, где правил в то время Пирр, знаменитый воин и полководец. Зная, что после неудачной войны с Македонией Пирр проводит дни в праздности, послы Тарента явились с богатыми дарами, суля Пирру помощь всех греческих городов Италии, если тот выступит против Рима.

Пирр, польщенный этими речами, согласился. Все соратники в один голос поддержали его, и только мудрый Киней, советник царя, пробовал его отговорить, предчувствуя неудачу.

«Скажи, мой царь, если боги пошлют нам победу над Римом, что станешь ты делать дальше?» — спросил осторожный мудрец. «Какой глупый вопрос! — рассмеялся Пирр. — Если мы разобьем римлян, ни один город Италии не устоит перед нами, и вся богатая эта земля станет нашей!» — «А что ты будешь делать, когда завладеешь Италией?» — продолжал настойчивый Киней. «Да ведь это ребенку понятно! — отвечал царь. — Рядом лежит Сицилия, и захватить ее будет проще простого». — «Разумны твои речи, — согласился Киней. — Значит, поход твой закончится на Сицилии?» — «Нет, что ты! — удивился Пирр. — Ведь от Сицилии рукой подать до Африки, а уж если мы завладеем Карфагеном, ни один враг на свете не посмеет противиться нам». — «Это так, — признался Киней. — Не сомневаюсь, что и Македонию тогда ты вернешь без усилия. Но что дальше, мой царь?» — «Что дальше?» — изумился Пирр. — «Дальше мы сможем пировать в тиши за приятной беседой и более не думать о войне». — «Но ведь мы и сейчас преспокойно пируем — ответил лукаво мудрец. — Зачем же подвергать себя стольким опасностям, чтобы вернуться к тому, с чего начали?»

Но как бы остроумны и справедливы ни были речи Кинея, Пирр его не послушал. Вскоре он с войском высадился в Таренте и там, собрав всех италийских греков, двинулся навстречу консульским легионам. В сражении консул был разбит, и Пирр стал слать гонцов в Рим с предложением мира. Но римляне, озлобленные поражением, отказались от мира, а самые умные из них понимали вдобавок, что войско Пирра на чужбине тает день ото дня, римляне же могут набрать вдвое больше солдат, чем раньше.

Пирр, знавший об этом, искал новых сражений. С войском настиг он римлян близ Аускула, и там разразилась битва, длившаяся, как говорят, целых два дня. Таким тяжелым было это сражение, что если б не боевые слоны армии Пирра, каковых римляне почитали равными землетрясению, бороться с которым не под силу смертным, то никогда бы Пирру не удалось отбросить противника в лагерь. Но в битве погибла большая часть эпирского войска, все приближенные и полководцы царя.

Осматривая поле сражения, усеянное телами его солдат, Пирр услышал, как кто-то из уцелевших славит богов за победу. «Если мы одержим еще одну победу над римлянами, — в сердцах воскликнул Пирр, — то окончательно погибнем!»

Будучи, однако, разумным правителем, Пирр не довел свое войско до гибели, ибо в тот момент за помощью к нему обратились сицилийцы и он ушел из Италии, но битва его с Римом при Аускуле вошла в анналы как знаменитая Пиррова победа — победа, доставшаяся ценой, по сути равной поражению.

 

Карфаген должен быть разрушен

В третьем веке до нашей эры шестьдесят с лишним лет с перерывами за владычество над Средиземным морем шли войны между Римом и Карфагеном, могущественным государством в Северной Африке. В итоге армия карфагенян была разгромлена, а сами они обязались пятьдесят лет выплачивать Риму тяжелую дань, уничтожить свой флот, по мощи намного превосходивший римский, и, униженные, принуждены были стать Риму союзниками. В Риме полагали, что победа их над грозным врагом окончательна и все свои силы бросили на покорение других земель.

Минули годы, и до Рима дошел слух, будто в Африке разразилась война между карфагенянами и нумидийским царем Масиниссой, верным другом Рима. Разобраться в причинах этого раздора в Африку был отправлен известный писатель и государственный деятель Рима Марк Порций Катон, которого историки называют «Старшим», чтобы не спутать с его правнуком, жившим в эпоху Юлия Цезаря.

Трудно представить себе удивление Катона, когда, прибыв в Карфаген, он нашел город, обремененный римской данью, не в бедственном положении, как думали римляне, а напротив, цветущим и богатеющим на морской торговле, прекрасно вооруженным и уверенным в своих силах. Решив, что дела нумидийцев могут и подождать, Катон спешно возвратился в Рим, уверенный, что необходимо немедленно завоевать Карфаген, иначе старый враг, невероятно усилившийся и явно не забывший своих поражений, рискует обрушиться на Рим такой мощью, с которой не сравнится разорившая Италию армия карфагенского полководца Ганнибала.

В сенате Катон призвал сограждан к войне с Карфагеном, убеждая, что нападением на нумидийцев враг бросает вызов Риму и что на самом деле Карфаген под видом исправного союзничества готовит отмщение. Закончив речь, как говорят, он распахнул тогу, и на пол курии, где заседал Сенат, посыпались африканские фиги. Когда сенаторы вдоволь подивились величине их и аромату, Катон сказал: «Земля, рождающая эти плоды, лежит всего в трех днях плавания от Рима».

Но, несмотря на обличительные речи, большинство сенаторов не поддержало воинственный настрой Катона. Оратор же продолжал упорствовать: говорят, каждое свое выступление, о чем бы ни шла в нем речь, Катон завершал вошедшими в историю словами: «Кажется мне, что Карфаген не должен существовать». Многие потешались над упрямым стариком Катоном, из года в год твердившим одно и то же, но со временем, глядя на опасное возвышение Карфагена, стали прислушиваться к его словам. На закате жизни Катон добился того, чего так жаждал: Карфагену была объявлена война.

Сам Катон умер в начале военных действий и не увидел падения вражеского города. Когда римская армия выдвинулась к Карфагену, консул потребовал сперва выдать из города все вооружение, на что жители вынуждены были согласиться, а после — разрушить город и возвести новое поселение вдали от моря. От последнего требования римлян в Карфагене поднялся плач и стон, и жители решили до конца сражаться за родные дома. Так яростно отбивались они, что осада Карфагена римскими войсками затянулись на три года. В конце концов весной 146 года до н. э. в город ворвались римские войска, но еще шесть дней шли бои на пылающих улицах. Все те, кто командовал обороной города, заперлись в одном из храмов, и захватчики решили взять их измором. Не желая сдаваться, карфагеняне подожгли храм и почти все погибли в пламени.

Те из жителей, кто выжил после взятия Карфагена, а их набралось не более 50 тысяч, обращены были в рабство, а сам город сожжен дотла, после чего руины его разровняли, а вокруг плугом провели борозду и посыпали солью в знак того, что место это отныне проклято и селиться здесь невозможно. Так сбылись слова упрямого Катона, ставшие с тех пор символом непреклонной решимости.

Беседа. Художник Л. Альма-Тадема

 

Последний раздел нашей книги касается, возможно, самой известной в представлении широкого круга читателей эпохи Рима — эпохи ранней империи, а значит, и герои повествования здесь носят имена, не знать которые невозможно: Юлий Цезарь, Калигула, Нерон. В отличие от многих других периодов истории, источников, повествующих об этих людях, не просто достаточно для формирования целостной исторической картины — количество их скорее избыточно, оттого самые яркие эпизоды эпохи первых цезарей прочно вошли в мировую культуру в виде афоризмов, анекдотов, коротких рассказов.

Благодаря тому что истории об этих людях надолго пережили их самих, они обросли самыми фантасмагорическими подробностями. Нам показалось небезынтересным, опираясь на труды античных авторов, часть этих представлений развеять, а часть, наоборот, извлечь на свет, для того чтобы представить читателю в первозданном виде и смысле эти исторические события, ставшие преданиями за столетия самостоятельной жизни.

 

Юлий Цезарь у пиратов

В юности Юлий Цезарь был женат на Корнелии, дочери Луция Корнелия Цинны. Тесть Цезаря считался самым ярым противником правившего тогда бессрочного диктатора и жестокого тирана Суллы. Диктатор требовал от Цезаря развестись с Корнелией, но тот не соглашался, поэтому лишился жреческого сана, приданого жены, родового наследства и причислен был к врагам диктатора, так что вынужденно скрывался в Вифинии у царя Никомеда.

Когда могущество Суллы пошло на убыль, Цезарь решил вернуться обратно, но у острова Фармакусса в Эгейском море был захвачен в плен пиратами, которые в те времена владели большим флотом и хозяйничали в морях безраздельно. Видя, что пленник их — знатный и, по всей видимости, богатый римлянин, пираты запросили баснословный выкуп за жизнь Цезаря — двадцать талантов, то есть более полутонны серебра. Выслушав пиратов, Цезарь рассмеялся, сказав, что они даже не представляют, кого взяли в плен, и сам назначил новую цену — пятьдесят талантов. И хотя удивлению пиратов не было предела, спорить с сумасбродным пленником они не стали.

Отослав всех своих спутников по разным городам собирать выкуп, Цезарь остался у пиратов с одним лишь лекарем и двумя слугами. К вящей своей досаде, Цезарь провел у пиратов целых тридцать восемь дней, однако вел себя крайне высокомерно и заносчиво, как будто бы свирепые морские разбойники — не более чем его свита. Так, укладываясь спать, он каждый раз посылал слугу к пиратам велеть им, чтоб они не шумели. В плену Цезарь коротал время тем, что писал поэмы и речи и декламировал их перед пиратами. Тех, кто невнимательно слушал или недостаточно лестно отзывался о сочинениях Цезаря, он ругал варварами и неучами и грозился всех до единого распять, как только окажется на свободе. Над посулами молодого патриция пираты только посмеивались, ведь в остальное время он много шутил и живо общался с ними.

Наконец из Милета привезли назначенный Цезарем колоссальный выкуп. Освободившись из плена, Цезарь, не мешкая, снарядил в Милете корабли и с ними вернулся к острову Фармакусса. Там он обнаружил корабли пиратов еще стоящими на якоре и, застав врасплох, напал и многих морских разбойников взял в плен, заодно вернув пятьдесят талантов выкупа и захватив богатую добычу. Пленных пиратов он заточил в тюрьму в Пергаме, а сам стал требовать у Юнка, наместника Азии, чтобы тот судил пиратов со всей строгостью. Юнк, завидовавший богатой добыче Цезаря, отмахнулся: мол, дело это не столь уж и важное и он займется им в свой черед. Разъяренный пренебрежением Цезарь вернулся в Пергам и лично велел распять всех пиратов — как не единожды грозил им во время плена. История эта получила большую огласку, и с тех пор в Риме никто не сомневался, что Гай Юлий Цезарь не бросает слов на ветер.

 

Жена Цезаря вне подозрений

После смерти Корнелии Цезарь женился на некоей Помпее, однако брак его длился недолго. В жену Цезаря влюблен был знатный юноша по имени Клодий, известный, впрочем, своим распутством. Страсть эта была взаимной, однако женские комнаты в доме Цезаря строго охранялись, а его мать Аврелия, женщина почтенная и благочестивая, чутко следила за честью невестки. Встреча влюбленных казалось почти невозможной, пока наконец не представился шанс.

В начале декабря в Риме отмечали праздник, посвященный Доброй богине, покровительнице женщин. Местом проведения праздника избирался дом одного из высших магистратов, каковым был в 63 году до н. э. и Цезарь, и в тот год жребий пал на него. На время праздника из дома удалялись все мужчины и даже животные мужского пола, а статуи мужчин занавешивались, ибо никому, кроме женщин, не разрешалось наблюдать за обрядами. Само собой, Цезарь во всеми домочадцами-мужчинами загодя покинул дом, не подозревая дурного.

Но Клодий, который по молодости лет не имел еще бороды, в священную ночь празднества нарядился в женское платье и под видом арфистки, приглашенной услаждать слух богини, проник в дом Цезаря, проведенный служанкой Помпеи. Она оставила Клодия при входе ожидать хозяйку, он же, не вытерпев, стал пробираться вперед, где столкнулся со служанкой Аврелии. Та, убежденная, что перед ней женщина, повлекла Клодия к остальным на праздник. Клодий, желая отделаться от нее, сдавленно отвечал, что ждет служанку Помпеи, но голос выдал его, и невольная разоблачительница подняла крик: в доме мужчина!

Аврелия, вынужденная прервать обряды, приказала запереть все двери и со светильниками обойти дом. Клодий был найден и с позором выдворен вон. Новость о мужчине, осквернившем таинства богини, быстро облетела город, и Клодия призвали к ответу за кощунство перед богами. Цезарь же, едва услышав о произошедшем, тут же развелся с Помпеей. Однако когда его призвали на суд Клодия как свидетеля, он заявил, что об этом деле ему ничего доподлинно не известно.

— Зачем же ты развелся с женой? — спросил его озадаченный обвинитель.

— Затем, — отвечал Цезарь, — что на мою жену не должна падать даже тень подозрения.

 

Всегда первый

Известно, что Юлий Цезарь был человеком крайне мнительным и амбициозным. Когда он получил в управление Испанию, то, перевалив через Альпы, вместе со спутниками однажды проезжал мимо убогого варварского поселения. «Только представьте, — рассмеялся один из спутников Цезаря, вспоминая, какая ожесточенная политическая борьба шла в ту пору в Риме, — готов поспорить, что и в этом захолустье грызутся за то, чтобы сделаться первым!» — «Лично я, — не поддержал его шутку Цезарь, — предпочел бы быть первым здесь, чем вторым в Риме».

Еще рассказывают, что в Испании Цезарь читал на досуге о деяниях Александра Македонского. Как-то он погрузился в чтение так глубоко, что оторвать его не представлялось возможным, а когда он закончил, друзья заметили у него на глазах слезы. На вопрос, что же так глубоко опечалило Цезаря, он отвечал: «Разве не заслуживает грусти хотя бы тот факт, что в моем возрасте Александр уже покорил мир, а я пока что не совершил ничего великого!»

 

Жребий брошен

Цезарь никогда не оставлял мечты стать первым в Риме. Сделавшись наместником Галлии, он много лет провел в победоносных войнах с дикими племенами, ожидая подходящего случая, чтобы вернуться в Рим. Случай этот настал: равновесие сил в городе пошатнулось и на пути Цезаря к единовластию стоял лишь один человек — Гней Помпей, которому Цезарь обязан был своим возвышением. Государство, погружавшееся в пучину анархии, готово было уже передать всю власть Помпею, лишь Цезарь, желая этому воспротивиться, слал в Рим посредников, домогаясь консульства.

Помпей, напуганный кознями Цезаря, потребовал, чтобы тот распустил свои легионы. Цезарь отвечал, что согласен, если Помпей распустит свои, иначе как докажет Помпей, что, обвиняя Цезаря в стремлении к тирании, не намерен сам стать тираном? Спор в сенате о том, кто и на каких условиях должен был избавиться от войска, затянулся, и Цезарь, видя, что добиться своего может только силой, приготовился к гражданской войне.

Действовать следовало решительно. Верных войск у Цезаря оставалось немного, не более трехсот всадников и пяти тысяч человек пехоты — их он послал вперед, к городу Аримин, сам же для отвода глаз весь день провел на народных зрелищах и даже присутствовал при упражнениях гладиаторов. Вечером, приняв ванну, он явился к ужину, куда созвал множество гостей. Наконец, когда село солнце, он вежливо удалился с ужина, просив гостей ожидать его скорого возвращения, сам же тайно с несколькими спутниками в запряженной мулами повозке отправился вслед за войском. Говорят, что факелы его погасли и он сбился с пути. Чудом найдя ночью проводника, Цезарь только к рассвету, пешком, узкими тропками вышел на верную дорогу и нагнал свои войска у реки Рубикон. По реке этой проходила граница его провинции, Галлии, и пересекать ее с войсками Цезарь не имел права.

У реки Цезарь помедлил, раздумывая о том шаге, который собирался предпринять, и тут, говорят, на него снизошло видение. Вдруг ниоткуда появился человек огромного роста и невиданной красоты. Он играл на свирели, и на волшебные ее звуки собрались не только окрестные пастухи, но и многие солдаты Цезаря, словно заколдованные, покинув свои посты. Неожиданно божественный музыкант вырвал из рук одного солдата трубу и, протрубив боевой сигнал, ринулся в реку Видели, что плывет он к противоположному берегу «Что ж, пусть будет брошен жребий!» — воскликнул Цезарь и приказал солдатам форсировать Рубикон. Не прошло и нескольких часов, как его войска заняли Аримин.

Рассказывают еще, что накануне решительного броска Цезарю снился чудовищный сон, будто бы он вступил в кровосмесительную связь с собственной матерью. Но сколько бы странных слухов ни окружало его поход, ясно одно: переведя войска в Италию в 49 году до н. э. и вступив в войну с Помпеем, Цезарь пошел на серьезный риск, но риск этот себя оправдал — Цезарь стал диктатором, а знаменитые его слова до сих пор вспоминают, когда хотят сказать, что решение принято бесповоротно.

 

И ты, Брут?

Когда Цезарь стал бессрочным диктатором, победив Помпея в гражданской войне, высокомерие его проявилось, как никогда ранее. В заносчивом его поведении видели стремление сделаться царем, что возбуждало против Цезаря невиданную прежде народную ненависть. Таких почестей, как оказывали Цезарю, не удостаивался прежде ни один из римлян: в сенате и суде он восседал на золотом кресле, статуи его ставились среди изваяний богов и даже именем его нарекли седьмой месяц года. Государственные должности он раздавал по собственному усмотрению и на годы вперед, что прежде в Риме нельзя было и представить. Но величайшую обиду навлек он на себя тем, что принял явившихся к нему сенаторов сидя, а когда кто-то предложил ему встать, как и полагалось в таких случаях, лишь одарил советчика суровым взглядом.

Неудивительно, что среди глубоко оскорбленных сенаторов стал зреть заговор против Цезаря. Неудивительно и то, что заговорщики, ища лидера, взор свой обратили на Марка Брута, в прошлом сторонника Помпея, ныне обласканного Цезарем и пользовавшегося большим его доверием. Рассчитывали, что как дальний предок его, легендарный Луций Юний Брут, изгнал из Рима последнего царя Тарквиния Гордого, так и он свергнет Цезаря, посягнувшего на священные римские свободы. Не решаясь открыто заговорить с Брутом о столь опасном деле, они тайно ночью исписали судейское возвышение, на котором Брут разбирал дела, надписями: «Ты спишь, Брут!» и «Ты не Брут!» Брут, сперва, видимо, не стремившийся бороться с единовластием Цезаря, со временем сдался под натиском тех, кто верил в магию его имени, и возглавил заговор вместе с Кассием.

Всего в заговоре приняло участие более шестидесяти человек. Они долго колебались, как и когда осуществить свой замысел, но вот стало известно, что в мартовские иды 44 года до н. э. сенат соберется на заседание в курии, выстроенной Помпеем. Заговорщики сочли эти обстоятельства знаковыми и решили действовать.

Рассказывают, что падению власти Цезаря предшествовало множество дурных знамений. Так, за несколько дней до смерти Цезаря кони, которых он посвятил богам и отпустил пастись на воле, перед тем как пересечь Рубикон, стали проливать слезы и отказываться от еды. Принесенное в жертву Цезарем животное оказалось без сердца, что предвещало самое ужасное, ведь в природе нет ни единого существа без сердца. Говорили также, что некий гадатель предсказывал Цезарю в иды марта опасаться большой беды. Встретив гадателя в тот день по дороге в сенат, Цезарь сказал, шутя: «А ведь мартовские иды уже наступили!» «Наступили, но не прошли», — сокрушенно покачал головой гадатель.

Мартовские иды. Художник Э. Дж. Пойнтер

За день до этого за обедом у Цезаря зашел разговор о том, какая смерть самая лучшая. «Неожиданная», — заметил Цезарь. Наконец, в ночь накануне событий жена Цезаря Кальпурния проснулась с криком в холодном поту: ей приснилось, что она держит в объятиях мертвого мужа. Наутро она стала уговаривать Цезаря отменить заседание сената. Он же, памятуя обо всех недобрых знамениях, встревожился сам и даже решил было впрямь отложить заседание, но один из заговорщиков, присутствовавших утром в доме Цезаря, опасаясь, как бы заговор не раскрыли, стал отговаривать его, высмеивая гадателей. Цезаря и так обвиняют в тирании, говорил он, так стоит ли оскорблять сенат тем, что он распущен до тех пор, пока Кальпурнии не начнут сниться более благоприятные сны?

Цезарь вынужден был с ним согласиться и отправился в сенат. По дороге сквозь толпу просителей к нему пробился некий Артемидор из Книда, которому по случайности стали известны подробности заговора. Желая предупредить Цезаря, он протянул ему свиток со всеми сведениями и заклинал немедленно его прочитать. Цезарь принял свиток, однако другие просители так отвлекали его, что он даже не успел его развернуть. С этим свитком в руках Цезарь и вошел в курию.

При появлении Цезаря сенаторы поднялись с мест, приветствуя его. Заговорщики же разделились: часть из них встала позади кресла Цезаря, часть окружила его, вместе в Тиллием Цимбром прося за его изгнанного брата. Цезарь отказал, отмахнувшись, и тогда Цимбр схватил его за тогу выше локтя, тем самым подав заговорщикам знак. Тогда сзади Каска ударил Цезаря мечом в затылок: рана эта оказалась несерьезна, словно Каска не мог вполне решиться на святотатство. Не знавшие о заговоре сенаторы оцепенели от ужаса, Цезарь же перехватил руку Каски, но видя, что кинжалы смотрят на него со всех сторон, накинул тогу на голову и распустил ее складки ниже колен, чтобы, упав мертвым, выглядеть пристойнее. Говорят, он встретил смерть молча, но некоторые авторы утверждают, впрочем, что замахнувшемуся на него Марку Бруту он шепнул с укоризной: «И ты, дитя мое?»

Смерть Юлия Цезаря. Художник Ж. Л. Жером

Двадцать три удара пронзили тело Цезаря, и кровь его забрызгала цоколь пышной статуи Помпея, стоявшей в курии, словно сам Помпей явился отмстить давнему врагу. Многие из заговорщиков тоже оказались ранены — друг другом, так как орудовали кинжалами в тесноте и давке и каждый желал дотянуться до Цезаря. Тело его заговорщики хотели сбросить в Тибр, но не решились, и оно было торжественно предано огню на Марсовом поле.

Однако после похорон ненависть к Цезарю сменилась всенародной скорбью: на форуме ему воздвигли колонну из нумидийского мрамора с надписью «Отцу отечества», у подножия которой долгие годы решали споры и давали обеты, клянясь именем Цезаря. Говорят также, что из его убийц никто не прожил более трех лет. Все они погибли, и все разной смертью, а Кассий и Брут покончили с собой, причем Кассий бросился именно на тот кинжал, который обнажил против Цезаря.

 

Остроумие Октавиана Августа

Император Октавиан Август, преемник Цезаря, известен тем, что успешно провел множество войн, возвел в Риме немало пышных построек — по собственным же словам, он принял город кирпичным, а оставил мраморным, — и правил много лет справедливо и милосердно, сам же жил скромно, отчего был крайне любим народом. В памяти же народа он остался на долгие годы, в том числе благодаря своему остроумию, свидетельств которому великое множество.

Не секрет, что Октавиан Август был очень щедр к народу. То и дело он раздавал людям денежные подарки, когда по четыреста, когда по триста сестерциев на человека, а в неурожайные годы даром раздавал на улицах хлеб. Однако заботился он не о собственной славе, как большинство богатых римлян, а о всеобщем благе, и к народу был по-отечески строг. И потому, когда люди стали жаловаться на дороговизну вина, Август был глубоко возмущен. «Мой зять Агриппа построил в городе достаточно водопроводов, чтобы вы не страдали от жажды!» — разгневался император.

Аудиенция у Агриппы. Художник Л. Альма-Тадема

Однако, несмотря на всю свою щедрость, Август терпеть не мог, когда кто-то пытался вымогать у него нечто большее, чем он хотел дать. Так, некий Пакувий Тавр просил у императора подарка, ссылаясь на то, что по всему городу говорят, будто бы Август уже пожаловал ему немалые деньги. «А ты не верь», — едко отвечал Август.

Еще рассказывают, будто бы некий человек, отстраненный от командования конным отрядом, просил у Августа жалованье. Просьбу свою он объяснял желанием спасти собственную честь: дескать, получив деньги, он сможет говорить, что жалованье его было слишком мало и оттого он добровольно сложил с себя должность. Выслушав его, Август заметил: «Ну так и говори, что сочтешь нужным. Я не стану опровергать», — и отказался давать деньги.

Октавиан Август славился и тем, что к вершимому им суду относился не только с тщательностью, но также и со снисхождением. Некого юношу обвиняли в отцеубийстве, и по древней традиции его зашили бы в кожаный мешок и бросили в море. Желая спасти несчастного от жуткой казни, Август перво-наперво обратился к нему со словами: «Так, значит, ты не убивал своего отца?»

А однажды, разбирая дело человека, в вину которому вменялись главным образом дурные отзывы об императоре, Август отказался давать ход делу, возмутившись: «У меня тоже есть язык, и я могу наговорить о нем еще больше!» А когда его приемный сын и наследник Тиберий в письме жаловался ему на то же самое, Август отвечал: «Не поддавайся порывам юности, милый Тиберий, и не слишком возмущайся, если кто-то обо мне говорит дурное: довольно и того, что никто не может нам сделать дурного».

Справедливый Август вдобавок не поощрял жестокости. Известно, что однажды он ужинал на вилле некоего богача и молодой раб, прислуживая за столом, разбил дорогостоящий хрустальный кубок. Хозяин приказал бросить провинившегося в пруд на съедение муренам, а обезумевший от ужаса раб упал на колени перед Августом, моля даже не помиловать его, а казнить не такой мучительной смертью. Август в ответ просил подать остальные кубки и хладнокровно, один за другим, на глазах хозяина виллы разбил их о плиты пола. Говорили, что раб избежал наказания.

О суде Августа рассказывают еще одну поистине удивительную вещь. Как-то один ветеран, которому предстояло отвечать по иску, пришел в приемную к Августу за помощью. Август, не особо вникая, назначил ему защитника в суде из собственной свиты. Тут неожиданно ветеран бросил с упреком: «А когда ты, Цезарь, подвергался опасности в битвах, я лично сражался за тебя, а не искал заместителя!» — и показал императору старые шрамы. Говорят, Август густо покраснел и сам взялся защищать ветерана в суде, чтобы не показаться неблагодарным.

Живому уму Октавиана Августа приписывают и множество острот, сказанных им в повседневной жизни. Так, некоего юношу по имени Херенний, уличенного в пороках, Август приказал выслать из военного лагеря. Умоляя императора простить его и оставить в лагере, Херенний спросил со слезами на глазах: «Что же я скажу своему отцу?». — «Скажи ему, что я тебе не понравился», — предложил император.

В другой раз один тирский торговец предлагал Августу купить у него пурпурную ткань, Августу же пришелся не по нраву ее цвет — слишком темный. «Подними ткань повыше, чтобы лучше рассмотреть цвет», — посоветовал торговец. «И что дальше? — поинтересовался Август. — Мне прогуливаться по крыше, чтобы римский народ говорил, что я хорошо одет?»

Не чужд был Август и литературного творчества. Стихи и эпиграммы давались ему без труда, когда же он с воодушевлением взялся за трагедию о греческом герое Аяксе, то трагедия не задалась, и император стер рукопись. И когда друзья спросили его, как поживает Аякс, расстроенный Август мрачно усмехнулся и ответил, что Аякс покончил с собой, бросившись на губку.

Меценат представляет императору Августу свободные искусства. Художник Дж. Б. Тьеполо

Удивительно и то, с какой несвойственной его статусу легкостью Август сносил шутки в собственный адрес и как спокойно выслушивал любые словесные проявления неповиновения. Однажды в Рим прибыл некий юноша, видом очень похожий на Августа, чем и обратил на себя внимание разного рода зевак. Прознав о том, Август решил лично познакомиться с этим человеком. Убедившись в действительном их сходстве, Август с улыбкой поинтересовался у юноши, не случалось ли в Риме бывать его матери. «Нет, — ответил юноша, но, не удержавшись, добавил: — Зато там часто бывал мой отец». Язвительное это замечание довольный Август пропустил мимо ушей.

Рассказывают еще такую историю. Когда Август въезжал в город после победы над Марком Антонием, сквозь толпу приветствующих к нему пробился человек, предложивший купить ворона, обученного говорить: «Да здравствует Цезарь Август, победитель, император!» Растроганный Август купил ворона за двадцать тысяч сестерциев. Товарищ удачливого торговца, позавидовавший этой щедрой награде, донес императору, что у того есть и вторая говорящая птица, и даже взялся ее принести. Когда ворона доставили к императору, тот, к всеобщему ужасу, произнес: «Да здравствует Антоний, победитель, император!» Август только развел руками и посоветовал владельцу воронов разделить выручку с товарищем.

Когда в народе стало широко известно об этом, Августу доставили попугая, обученного тому же приветствию. Император велел купить его. Затем настал черед говорящей сороки, которую Август также приобрел у хозяина. Один бедный сапожник, желая заработать, тоже стал обучать приветствию ворона, но тот никак не желал говорить. Вздыхая, сапожник часто пенял молчащей птице: «Пропали даром труды и затраты». Наконец ворон стал выговаривать нужные слова, и сапожник отнес птицу императору. Послушав ворона, Август отмахнулся: «Достаточно с меня пернатых поздравителей». Тогда ворон присовокупил то, что часто слышал от недовольного хозяина. «Пропали даром труды и затраты», — сказал он. Август расхохотался и заплатил за ворона столько, сколько не давал за всех остальных птиц.

Август сохранял приверженность к острому слову до самой смерти. В последний свой день, тяжело болея, он велел привести себя в порядок и позвать друзей. Когда те почтительно обступили постель умирающего императора, он приподнялся и спросил у них с хитрецой: «А что, хорошо ли я сыграл комедию своей жизни?»

 

Семейные узы императора Тиберия

Природная жестокость Тиберия заметна была еще с детства. Учитель его, Феодор Гадарский, известный ритор, браня, называл его «грязь, замешанная кровью», и более меткого определения никто не мог бы подобрать. Когда Тиберий стал императором, склонности его проявились во всей красе. На чьих-то похоронах один шут громко просил покойного передать Цезарю Августу, что подарков, завещанных императором, народ так и не получил. Услышав об этом, Тиберий велел отсчитать шуту полагающуюся по завещанию сумму и казнить, чтобы он доложил Августу, что свое получил сполна.

С годами зверства его только усугублялись. Так, на острове Капри один рыбак подкараулил императора, когда тот был один, без свиты, чтобы подарить ему невиданных размеров рыбу-краснобородку, собственноручно выловленную в море. Тиберий, в страхе, что кому-то удалось подкрасться к нему незамеченным, велел этой рыбой отхлестать рыбака. Когда несчастный возблагодарил богов, что не принес императору вдобавок огромного омара, Тиберий приказал еще и исполосовать ему лицо омаром.

Правление Тиберия видело множество разных злодеяний, и темницы Рима при нем были переполнены. Многие достойные люди были казнены, многие подверглись унизительным пыткам, а тем из них, кто, измучившись, просил у императора смерти, Тиберий отвечал: «Я тебя еще не простил!»

Не менее жестоким и мстительным Тиберий был и по отношению к собственной семье. Когда его жену Юлию, дочь Октавиана Августа, отец за распутство отправил в ссылку, Тиберий запретил ей вдобавок выходить из дома и встречаться с людьми. Придя к власти, он так урезал расходы на ее содержание, говоря, что о ней нет ни слова в завещании Августа, что извел ее лишениями и голодом и она умерла от истощения.

К обоим своим сыновьям, родному Друзу и приемному Германику, Тиберий был холоден и не питал отеческой любви. Когда Друз скончался от неизвестной болезни, Тиберий отказался носить по нему траур, вскоре после похорон вернувшись к обыденным делам, а явившимся выразить скорбь чуть позже прочих послам из Трои Тиберий язвительно отвечал, что соболезнует в свою очередь и им, ведь они лишились Гектора, лучшего из своих сограждан.

Приемного сына Германика Тиберий ненавидел за то, что тот был любим народом и успешен в походах, поэтому все победы его объявлял бесполезными для государства и унижал перед сенатом. Говорили, что Тиберий лично приказал отравить Германика, пока тот находился в Антиохии. Античные историки не сомневались, что Германик умер от яда: кроме синих пятен на теле и пены, выступившей изо рта, заметили, что на погребальном костре сердце Германика не сгорело, а тогда полагали, что сердце, тронутое ядом, сгореть не может.

После смерти Германика жители Рима пришли в ярость, и Тиберий часто слышал по ночам крики: «Отдай Германика!» — так что из страха решил жестоко расправиться вдобавок и с Агриппиной, женой приемного сына. Однажды он протянул невестке за обедом яблоко, и та не решилась его принять. Притворившись, будто бы тем самым она обвинила его в отравлении, Тиберий сослал Агриппину на остров в Тирренском море, где центурион, охранявший ее, за неизвестный проступок выхлестнул ей глаз. Когда Агриппина решила умереть от голода, Тиберий приказал насильно кормить ее, а когда она все же умерла, то сам ее день рождения император объявил несчастливым днем года.

Смерть Германика. Художник Н. Пуссен

После смерти сыновей у Тиберия не осталось наследников, и он представил сенату в этом качестве двух своих старших внуков от Германика, Нерона и Друза. Но когда на Новый год, желая подольститься к Тиберию, сенаторы произнесли обеты за их здоровье, император возревновал к своей власти и лично написал на юношей обвинение, объявив врагами отечества. Обоих он умертвил голодом: Нерона — на острове Понтия, Друза — в подземельях дворца. Говорили, что Нерон в действительности покончил с собой, когда к нему явился палач при пыточных инструментах, а Друза до того измучил голод, что перед смертью он грыз солому из тюфяка.

Смерть Тиберия. Художник Ж.-П. Лоран

Наконец Тиберий одряхлел и, предчувствуя скорую кончину, составил завещание, в котором разделил власть между двумя оставшимися внуками: Гаем по прозвищу Калигула, сыном Германика, и несовершеннолетним Тиберием, сыном Друза. Некоторые историки полагают, что к смерти Тиберия в 37 году нашей эры приложил руку сам Гай, сперва травивший деда медленным ядом, а на смертном одре своими руками задушивший его подушкой. Согласно другой версии, Тиберия задушил командир преторианской гвардии, личных телохранителей императора, с попустительства Гая. Так или иначе, когда Тиберий все-таки умер, ненависть народа к нему была так велика, что единогласно правителем в обход завещания провозгласили Гая Калигулу, лишь бы не допустить к власти родную кровь жестокого императора.

 

Калигула опровергает астролога

Император Гай Юлий Цезарь, известный по своему прозвищу Калигула — Сапожок, полученному им за то, что ребенком жил в воинском лагере и носил сшитые на детскую ножку солдатские сапоги-калиги, пробыл у власти без малого четыре года, но оставил после себя славу подлинного чудовища. Не утомляя читателя описанием бесчисленных его зверств, заметим, что первые месяцы своего правления он властвовал вполне разумно, а в погоне за народной любовью устраивал пышные представления и гладиаторские битвы.

В числе его увеселений было, однако, одно, невиданное доныне: Калигула повелел построить мост через залив между двумя городами — Байями и Путеолами. Для строительства этого моста длиной около пяти километров собраны были отовсюду грузовые корабли, но поскольку и их оказалось недостаточно, часть кораблей построили на месте. Говорят, из-за этой стройки не осталось кораблей, чтобы подвозить в Рим хлеб и в городе случился серьезный голод. Калигулу, впрочем, это не волновало: корабли он приказал выстроить на якорях в два ряда, а сверху насыпать земляной вал и выровнять так, чтобы получилась прямая дорога.

Дворец и мост Калигулы. Художник Дж. У. Тернер

Наконец, когда все было готово, Калигула облачился в доспехи и, принеся жертвы богам, и в их числе — Зависти, чтобы ничья ревность не преследовала его, со свитой промчался по мосту из Бай в Путеолы. В Байях он день отдыхал, назавтра же в колеснице, запряженной лучшими скакунами, возвратился назад, и пестрая толпа следовала за ним.

Обставив свою поездку как возвращение из тяжелого похода, Калигула закатил пир и, напившись крепкого вина, многих сотрапезников приказал скинуть с моста в море, а сам на лодке плавал меж тонущими и топил их. Кое-кто погиб, но, говорят, большинству, хоть и спьяну, все же удалось выплыть.

Римляне пребывали в недоумении, зачем императору понадобилось столь странное торжество. Некоторые говорили, что Калигула выдумал этот мост в подражание персидскому царю Ксерксу, подобным же образом пересекшему пролив Дарданеллы. Другие полагали, что так собирался произвести он грозное впечатление на врагов Рима.

И только доверенные придворные, знавшие покойного императора Тиберия, предшественника Калигулы, догадывались об истинной сути этого мероприятия. Когда Тиберий подумывал о том, чтобы вычеркнуть Калигулу из завещания и всю власть передать другому внуку, астролог уверил его, что опасаться в любом случае нечего: Калигула скорее проскачет на конях через Байский залив, чем станет императором. Придя к власти, Калигула это предсказание с размахом опроверг.

 

Война Калигулы

Проводя большую часть времени в пирах и утехах, Калигула лишь единожды затеял военный поход, не принесший, впрочем, никакой пользы государству и превратившийся по сути своей в фарс от начала до конца. Озаренный внезапной идеей похода, Калигула велел отовсюду собрать легионы и с ними двинулся через галльскую провинцию в Германию. Прибыв в лагеря у пограничного Рейна, Калигула захотел показать себя дельным полководцем и многих уволил за нерасторопность и бездеятельность, однако за весь поход ничего не совершил, хотя и слал в Рим напыщенные доклады.

Когда к нему с маленьким отрядом перебежал сын британского царя Кинобеллина, изгнанный отцом, Калигула отправил донесение, будто бы ему покорился весь остров. Желая показать свою доблесть, он велел нескольким германцам из своей охраны незаметно переправиться на другой берег Рейна и шумом возвестить о якобы приближении неприятеля. Заслышав условленный шум, Калигула со свитой бросился в ближайший лес и, порубив ветки деревьев, вернулся обратно, выбранив оставшихся в лагере за трусость, в то время как император сражается с врагом. В иной раз он велел привести нескольких мальчиков-заложников из германских родов и пустить их пешком по дороге. Сам же, стремительно покинув пир, с конницей бросился следом за ними, нагнал и в цепях вернул обратно.

Наконец, он привел легионы к морю, будто бы собираясь переправиться в Британию. На берегу он построил солдат, сам же сел на трирему и вышел в море, но вскоре вернулся обратно. Ошеломленным солдатам он повелел собирать морские раковины — это, говорил Калигула, добыча, которую он взял у Океана. Ее собирался он доставить в Рим и показать народу, празднуя свой триумф.

Триумф предполагался самый пышный: чтобы привести за собой из похода пленных, Калигула отобрал самых рослых мужчин из жителей Галлии, римской провинции, велел окрасить им волосы в рыжий цвет, чтобы больше походить на германцев, и даже выучить германский язык. Однако, увлекшись игрой в войну, Калигула пожелал наказать легионы, бунтовавшие после смерти Августа и младенцем державшие в осаде его самого. Решив истребить для острастки каждого десятого легионера, он собрал их на сходку и окружил конницей, однако легионеры заподозрили неладное и потянулись за оружием. Тут-то и закончились все игры Калигулы: смертельно испугавшись, он бежал в Рим, отказавшись от триумфа, и въехал в город скромно, запретив сенаторам даже выходить к нему навстречу.

 

Любимый конь императора

Император Гай Калигула был ярым поклонником конных состязаний. Не единожды его видели ночующим или обедающим в конюшнях с возницами. Был у Калигулы и любимый конь по кличке Инцитат — Быстроногий. Коня этого Калигула оберегал от любого беспокойства и грозил смертной казнью всем, кто вздумает шумом отвлекать его от отдыха накануне скачек. Для Инцитата Калигула приказал выстроить мраморную конюшню и ясли из слоновой кости, даровал ему пурпурные покрывала и жемчужные ожерелья. Инцитат был часто зван к императорскому столу, где Калигула угощал его изысканными лакомствами и пил вино за его здоровье из золотых кубков.

Более того, своему любимцу Калигула отвел настоящий дворец с прислугой, куда от имени коня приглашал и охотно принимал высокопоставленных гостей. В торжественных случаях император даже клялся здоровьем своего коня. Вскоре по протекции императора Инцитат занял в государстве нешуточную должность: когда Калигула провозгласил себя богом и учредил собственный храм, то назначил и жрецов своего культа: жену Цезонию, дядю Клавдия и других влиятельных богатых людей, а вместе с ними — и Инцитата.

Рим времен упадка. Художник Т. Кутюр

Так конь императора стал членом жреческой коллегии. Поговаривали, не шутя, что Калигула собирается назначить Инцитата консулом, что могло и впрямь свершиться, доживи Калигула до принятия этого решения, но, к облегчению сената, заговорщики успели оборвать его жизнь раньше.

 

Воцарение Клавдия

Заговор против Гая Калигулы созрел в 41 году нашей эры в рядах его же личной охраны — его возглавили два офицера преторианской гвардии, Кассий Херея и Корнелий Сабин. Херея, человек пожилой и уважаемый, натерпелся от Калигулы унижений: император то обзывал его прилюдно бабой и неженкой, то в качестве пароля для преторианцев назначал ему слова «Приап» и «Венера», то подавал для поцелуя руку, сложенную в неприличном жесте. Херея долго ждал случая избавить Рим от неуравновешенного правителя. Наконец решено было напасть на Калигулу во время Палатинских игр, установленных в честь Октавиана Августа.

Заговорщики дождались, пока Калигула покинет театр и отправится во дворец позавтракать, и двинулись следом за ним. Вместе с дядей Клавдием Калигула вступил во дворец и там свернул в узкий темный коридор, где остановился похвалить мальчиков, выписанных танцевать в театре. Посвященные в заговор преторианцы оттеснили от Калигулы спутников, и тогда Корнелий Сабин, как всегда, спросил у него пароль. Тот ответил: «Юпитер», и Херея, не выдержав напряжения, крикнул ненавистному императору: «Получай свое!» Калигула обернулся, и удар меча Хереи рассек ему подбородок. С изумленным криком: «Я жив!» он упал, и заговорщики прикончили его тридцатью ударами.

На крики сбежались телохранители-германцы, и в завязавшейся драке погибли несколько заговорщиков, а также случайные люди. Интересно, что дядя императора Клавдий в момент убийства был отстранен от племянника толпой преторианцев. При первых же криках он в страхе бросился на галерею и там укрылся за занавесью у двери. План заговорщиков не распространялся дальше убийства, и когда Калигула перестал дышать, убийцы его растерялись, не зная, что теперь делать. Один солдат, пробегая мимо занавеси, где прятался Клавдий, заметил ноги и решил проверить, кто там. Отдернув занавесь, он увидел Клавдия и, несмотря на то что тот в страхе припал к ногам солдата, моля о пощаде, провозгласил его императором. Клавдий вяло протестовал, но разбушевавшиеся гвардейцы усадили его в носилки и на руках отнесли в свой лагерь. Клавдий всю дорогу дрожал от ужаса, а горожане провожали его с жалостью во взглядах.

Провозглашение Клавдия императором. Художник Л. Альма-Тадема

Проведя ночь под охраной за лагерным валом, Клавдий к утру уверился в собственной безопасности, принял присягу у воинов и вскоре из рук сената получил высшую власть, постаравшись изгладить в памяти народа те позорные обстоятельства, при которых ее обрел.

 

Свадьба жены императора

Император Клавдий был очень зависим от своей жены Мессалины. Все знали, что дома она помыкает им, как только хочет, и оттого может влиять на любые его решения. Вдобавок Мессалина славилась своими многочисленными любовными похождениями, о которых знал весь Рим, и только император, казалось, ничего не замечает. Незрячесть его доходила до смешного: однажды Мессалина возжелала сделать своим любовником актера Мнестера, он же попробовал ей отказать. Тогда Мессалина заявила мужу, что какой-то актер оказывает ей неповиновение. Не вникая в суть, Клавдий приказал Мнестеру впредь исполнять все прихоти Мессалины и тем буквально уложил несчастного актера в свою супружескую постель.

Наконец Мессалина, привыкнув, что любая непристойная выходка сходит ей с рук, захотела выйти замуж за своего любовника Гая Силия, не дожидаясь, пока Клавдий умрет от старости. И вот, когда император уехал в Остию, в условленный день на глазах у свидетелей был свершен обряд бракосочетания Мессалины и Силия. Это очень встревожило приближенных императора: опасались, как бы Силий, человек молодой и знатный, вместе с Мессалиной не прибрал к рукам высшую власть; опасались и того, что безвольный Клавдий простит Мессалину, когда узнает об этом.

Преданный вольноотпущенник Клавдия Нарцисс решил разоблачить неверную жену императора так, чтобы у того не возникло ни единого сомнения в ее виновности. Сперва он подговорил двух любимых наложниц Клавдия, чтобы они в удобное время сообщили ему неприятную новость. Когда наложницы донесли обо всем императору, Нарцисс стал умолять его разорвать хотя бы брачный договор, пока новый муж Мессалины не захватил власть в государстве.

Созвав преторианские когорты, Нарцисс уговорил императора немедленно возвратиться в Рим. Говорят, во дворце у Мессалины и Силия был в то время веселый праздник по случаю сбора винограда и один из придворных взобрался зачем-то на высокое дерево. Когда его спросили, что он видит, он отвечал, что со стороны Остии идет гроза. Позже слова его не раз вспоминали как вещие.

Когда слухи о том, что Клавдий все знает и в ярости спешит в город, оправдались, Мессалина решила вместе с детьми выехать навстречу мужу, чтобы отговорить его от расправы. Император же всю дорогу до города то поносил неверную жену последними словами, то предавался сентиментальным воспоминаниям. Все это время при нем находился один из приближенных, который, чтобы император не вздумал склониться на сторону Мессалины, на любую его реплику отвечал: «Какая дерзость! Какое преступление!» Наконец Мессалина ворвалась к Клавдию, моля выслушать ее, но обвинитель не дал ей произнести ни слова, сам подробно отчитавшись перед императором о прошедшей свадьбе, а чтобы Клавдий не поднимал глаз на жену, ему подали записку с перечнем всех ее любовников. На въезде в город императора поджидали его дети, но Нарцисс распорядился удалить их, чтобы вид их не разжалобил мягкосердечного Клавдия.

Мессалина. Художник П. С. Крёйер

Клавдий бездействовал, и по приказу вольноотпущенника ему представили все доказательства любовной связи жены, а после привели на суд прошлых ее любовников. Мессалина меж тем удалилась в сады Лукулла, сочиняя слезные мольбы о прощении. В благодушном настроении Клавдий разрешил несчастной предъявить свои оправдания, и Нарцисс, предчувствуя крушение всех своих планов, чтобы оградить императора, решил действовать немедленно. От имени Клавдия он послал к Мессалине гонца с требованием совершить самоубийство. Увидев гонца, мать сказала Мессалине: «Твоя жизнь кончена. Все, что осталось, — сделать ее конец достойным», но Мессалина никак не могла решиться, прикладывая дрожащей рукой кинжал то к горлу, то к груди, и вестнику пришлось самому пронзить ее мечом.

Но, вероятно, заботливый Нарцисс все же недооценил самообладание Клавдия. Говорят, когда ему донесли о смерти Мессалины, император обедал. Не спросив даже, как она умерла, он велел подлить вина в его чашу и, несмотря на горячую привязанность к жене, не выказал ни горечи, ни гнева, а вольноотпущенника Нарцисса наградил за старания.

 

Материнская любовь

Новой женой императора Клавдия стала Агриппина, его племянница. Более всех на свете она любила своего сына Нерона, поэтому вскоре после свадьбы уговорила мужа усыновить Нерона, чтобы затем, после смерти Клавдия, сделать его правителем в обход Британника, прямого отпрыска императора. Когда Нерон выдвинулся, Агриппина расстаралась, чтобы Британник не получал отныне никаких почестей, редко появлялся на людях и еще реже виделся с отцом. Своего она добилась: со временем имя Нерона было у всех на устах, про Британника же даже не помнили, жив ли он. Наконец Нерон женился на дочери Клавдия, но тут сам император разочаровался в браке с Агриппиной и вновь приблизил родного сына. Тогда, поговаривают, не дожидаясь, пока пожилой Клавдий умрет своей смертью, Агриппина отравила его, подсыпав яд в его любимое лакомство — белые грибы.

Императором после Клавдия стал драгоценный сын Агриппины, первым делом уничтоживший завещание своего предшественника. Но, придя к власти, прежде обожавший свою мать так же, как и она его, Нерон стал отдаляться от Агриппины. Причиной послужило то, что молодой император влюбился в вольноотпущенницу по имени Акте. Она пленила Нерона роскошными пиршествами и тайными свиданиями, и никто из приближенных императора не видел в этом ничего дурного, ведь, как известно, к супруге своей Нерон питал безграничное отвращение. Только Агриппина, узнав об этой связи, обрушила на сына град упреков: какая-то вольноотпущенница, вчерашняя рабыня, осмелилась делить с ней Нерона!

Отповедь матери только распалила страсть императора, но с тех пор он придумал способ скрывать ее: один из его приближенных изображал пылкую любовь к прекрасной Акте, открыто осыпая ее теми подарками, которые Нерон дарил тайно, сам же Нерон продолжал встречаться с ней, не привлекая внимания. Агриппина быстро сменила гнев на милость, извиняясь и одаряя сына ласками, но эта перемена не обманула Нерона и более он никогда матери не доверял.

Наблюдая, как взрослеет его сводный брат Британник, и опасаясь за прочность своего правления, Нерон решил отравить юношу, что и сделал совершенно хладнокровно за обедом, на глазах жены и матери. Когда Британник внезапно перестал дышать, на лице Агриппины промелькнул такой ужас, словно она увидела в этом предсказание своей собственной участи, ведь поговаривали, что, когда Нерон только родился, астролог по расположению звезд в тот миг предсказал два события: что Нерон будет править и что он убьет свою мать. Обезумевшая Агриппина воскликнула тогда: «Пусть он убьет меня, только пусть царствует!», но теперь, надо полагать, пожалела о своих словах.

Видя, что мать не одобряет его действия, и опасаясь, что, посадив его на престол, теперь она постарается интригами лишить его власти, Нерон выслал мать из дворца, лишив ее охраны, сам же отныне навещал ее только в окружении солдат и, быстро поцеловав, тут же уходил. Всеми способами пыталась Агриппина вернуть любовь сына, ему же вскоре наскучило ее назойливое внимание, и он решил умертвить ее. Трижды Нерон пытался ее отравить, пока не догадался, что она на всякий случай принимает противоядие. Тогда в доме, где она жила, он приказал соорудить потолок, который с помощью некого механизма обрушился бы на спящую, но строителям не удалось сохранить этот замысел в тайне, и Агриппина вновь избежала смерти.

Подойдя к чудовищному этому делу с завидной обстоятельностью, Нерон приказал построить корабль, который распадался бы на части по воле кормчего. Сделав вид, будто бы простил Агриппину, он пригласил ее на праздник, и пока гости пировали, велел повредить ее галеру так, словно она пострадала при нечаянном столкновении. Ласково провожая мать, он поцеловал ее и выделил для обратной дороги свой искусно построенный корабль. Каково же было удивление Нерона, когда он узнал, что упавшая на Агриппину свинцовая кровля каюты застряла на высоких стенках ложа, дно же корабля не раздвинулось, как надо, и тот только накренился. Агриппина со служанкой упали в воду: служанку, громко молившую о спасении, забили веслами, сама же Агриппина спаслась вплавь и с рыбацкой лодкой добралась до берега.

Катание на лодке. Художник Л. Альма-Тадема

Отчаявшись извести мать хитростью, Нерон послал к ней вооруженный отряд. Когда убийцы ворвались в чертог Агриппины, с ней оставалась лишь одна рабыня, да и та бежала при виде солдат. «И ты меня покидаешь», — вздохнула Агриппина и поднялась навстречу убийцам. Когда центурион обнажил меч, она подставила ему живот, крикнув: «Поражай чрево, из которого родился Нерон!», — и тот прикончил ее.

Говорят, будто Нерон сам прибежал посмотреть на тело убитой, ощупал его, бормоча о красоте Агриппины, и тут же потребовал вина. Сожгли ее той же ночью на убогом костре, и даже могильный холм не был насыпан над ее останками. Впрочем, впоследствии Нерон не раз признавался, что его преследует образ матери и грозные Фурии, богини мщения, грозят ему горящими факелами. Он бурно раскаивался: неоднократно пытался вызвать он дух умершей, чтобы просить о прощении, а на элевсинских мистериях в Греции не осмелился даже принять посвящение, когда глашатай велел всем нечестивцам покинуть таинство.

Нерон, мучимый совестью после убийства своей матери. Художник Дж. У. Уотерхаус

 

Великий пожар Рима

О великом пожаре Рима достоверно известно не так уж и много — только то, что в июле 64 года н. э. пламя объяло Вечный город и уничтожило его почти до основания. А вот расхожее мнение о том, что к пожару приложил руку сам император Нерон, подтвердить не так-то и просто. Кое-кто, впрочем, утверждает, что еще задолго до пожара Нерон рассуждал, как повезло троянскому царю Приаму увидеть погибшими одновременно свой трон и свою страну. Так якобы и Нерон мечтал привести к гибели свое государство, и для того в один роковой день разослал по Риму людей, притворявшихся пьяными, с тем чтобы они незаметно подожгли по паре домов в разных концах города.

Горожане отовсюду, точно в военном лагере, видели отблески огня и растерялись, не находя причины бедствия. Смятение охватило город: обезумевшие, метались по узким улочкам старого Рима люди, спасая имущество и ища укрытие от пожара. Кричали женщины, плакали дети, в дыму и суматохе ринулись на промысел римские воры, выносившие из домов чужое добро. Паника волнами прокатывалась по толпе, и многие погибли не от огня даже, а в давке, под ногами соседей. Наконец несчастный народ нашел приют в каменных склепах далеких предков и, затаив дыхание, смотрел оттуда, как горят жилые постройки и торговые лавки, дома триумфаторов-полководцев, еще украшенные вражеской добычей, и древние храмы, освященные в эпоху царей. Горело все, что помнило и хранило восемь сотен лет истории Вечного города.

Пять дней и ночей продолжался пожар — со времен галльского опустошения не знал Рим подобного бедствия. Злые языки говорят, что император Нерон в то самое время, когда умирал в огне его город, стоял в театральном одеянии на вершине Меценатовой башни и, наблюдая оттуда все величие и ужас пожара, пел собственноручно сочиненную песнь «Падение Трои». Иные утверждают, впрочем, что, когда начался пожар, Нерона не было в Риме и вернулся он лишь тогда, когда пламя стало подбираться к его собственному дворцу. Дворец спасти не удалось: огонь поглотил и его, и тогда Нерон, идя навстречу народу, открыл всем погорельцам Марсово поле и собственные сады, где для обездоленных срочно возводились какие-никакие дома. Спешно в город привезено было и продовольствие, продававшееся едва ли не даром, но все эти меры не принесли Нерону народной любви, ибо уже тогда пошел слух, что причина пожара — лишь прихоть безумного императора.

На шестой день пожар укротили, срыв на его пути все дома, но не успели римляне перевести дух, как огонь снова вспыхнул — в районах, правда, не столь заселенных, так что пострадали от него в основном не люди, а алтари богов и богинь. С началом второго пожара недобрые подозрения в народе окрепли: стали говорить, что Нерон собирается дотла сжечь город, чтобы прославить себя строительством на пепелище нового, названного его именем. Наконец совладали и с этим пожаром: из четырнадцати концов, на которые делился Рим, лишь четыре остались нетронутыми, три же сгорели без остатка, а в остальных разрушения были так велики, что проще было отстроить все заново, чем восстанавливать обвалившиеся, наполовину сгоревшие здания.

Когда волнения и скорбь оставили город, Нерон заложил себе новый дворец, «Золотой дом», как его называли, поражавший всех видевших не только обилием золота и драгоценных камней, но и той огромной площадью, которую занимали его пруды и парки. Остальной же город строился с тех пор не в беспорядке, как было раньше, а по четкому плану: с отмеренными кварталами и широкими улицами. Домам запрещено было иметь общие стены, и все здания во избежание будущих пожаров строили отныне врозь, с длинными портиками и вдобавок из туфа, поскольку камень этот огнеупорен. Бессмертный Рим восстал из пепла еще величественнее, чем раньше.

Развитие Империи. Совершенство. Художник Т. Коул

Однако город строился, а молва, порочащая имя императора, все не утихала. Тогда Нерон отыскал виновников — прилюдно провозгласил учинителями пожара первых римских христиан, бывших в ту пору лишь небольшой общиной. Сперва схвачены были те, кто открыто признавал свою веру в Христа, а после та же участь постигла и всех, на кого «поджигатели» указывали под пытками. Изобличенных преступников, даже стариков и детей, ждали изощренные казни: их наряжали в шкуры диких зверей, чтобы затравить собаками, их распинали на крестах, их привязывали к столбам, чтобы поджечь в ночное время для освещения садов императора. Но так дики и бесчеловечны были эти казни, что сердобольный народ Рима стал сочувствовать казнимым, и Нерон так и не смог отвести от себя подозрений.

Факелы Нерона. Художник Г. Семирадский

 

Гибель артиста

Рим долго терпел над собой Нерона и наконец не выдержал. Сам же Нерон к шаткости своей власти относился беспечно: когда ему сулили скорое низвержение, он отвечал: «Прокормимся ремеслишком», намекая на свои смешные для правителя занятия актерским искусством. Первой из римских провинций восстала против Нерона Галлия, после — Испания. Объявив воинский набор, с тем чтобы силой подавить оба восстания, Нерон обобрал римский народ до нитки, чем стал еще более ненавистен.

Меж тем пришли вести, что взбунтовались и остальные войска. Узнав о том на пиру, Нерон в ярости порвал донесение, разбил любимые кубки с резьбой в виде строк из Гомера и, взяв яд, удалился в Сервилиевы сады. Оттуда он послал вольноотпущенников в Остию с приказом готовить корабли для бегства, а сам стал упрашивать преторианскую гвардию последовать за ним, но даже личная охрана императора отвечала уклончиво, не желая защищать его. Проснувшись наутро, он обнаружил, что телохранители покинули его, а вместе с ними разбежались и слуги, прихватив из дома все ценное, что можно было унести, в том числе и заветный ларчик Нерона, в котором тот хранил яд.

Нерон стал искать укромное место, чтобы собраться там с мыслями, и один из немногих остававшихся при нем приближенных по имени Фаон предложил ему небольшую усадьбу неподалеку от Рима, куда с четырьмя спутниками и отправился император, закутавшись с головой в темный плащ, чтобы его не узнали. Пробравшись по узкой тропинке сквозь кусты к задней стене виллы, Фаон предложил императору до времени укрыться в яме, из которой брали песок, но Нерон отказался живым сходить под землю. Спутники его стали рыть подземный ход под виллу, чтобы тайно провести туда Нерона, он же, ожидая, зачерпнул ладонью воды из лужи и выпил, говоря с горечью: «Вот напиток Нерона!»

На четвереньках, путаясь в изорванном о колючки плаще, Нерон пробрался на виллу. Спутники в один голос умоляли его уйти от позора и достойно покончить с собой. Всхлипывая, Нерон приказал снять с него мерки и вырыть могилу, но не спешил прощаться с жизнью. Как призрак, он, ценивший театральные подмостки выше дел государства, бродил по вилле и причитал: «Какой великий артист погибает!»

Пока он медлил, Фаону доставили письмо из Рима: сенат объявил императора в розыск, чтобы прилюдно казнить. Фаон спросил у гонца, что за казнь ждет императора. Гонец отвечал, что его засекут до смерти розгами. Перепуганный Нерон выхватил два кинжала, долго пробовал, который острее, но убрал со словами, что роковой час еще не настал. Наконец на дороге послышался стук копыт: к вилле приближались всадники с приказом живым доставить императора в Рим. Только тогда Нерон смирился с неизбежным: с помощью одного из друзей он вонзил себе в горло меч. Когда солдаты ворвались на виллу, он еще дышал. Центурион пытался пальцами зажать его рану, но Нерон лишь выдохнул: «Поздно» и испустил дух.

Похоронили его с почестями в усыпальнице Домициев, семьи его родного отца. По смерти его, после года смуты, когда на престоле сменилось четверо императоров, верховная власть в Риме перешла в 69 году н. э. к династии Флавиев.

Верный до смерти. Художник Э. Дж. Пойнтер

 

Деньги не пахнут

Когда император Веспасиан Флавий пришел к власти, римская казна была совершенно пуста, и Веспасиану пришлось придумывать способы, как ее наполнить. В вопросах этих он оказался изобретателен и не щепетилен: он продавал должности и оправдания подсудимым, а самых жадных чиновников лично продвигал на высокие посты, чтобы после засудить их за взяточничество и выжать как губку Некоторые упрекали Веспасиана в природном сребролюбии: так, когда он умер, на его похоронах некий шут прилюдно спросил чиновника, сколько средств ушло на погребальное шествие. Услышав, что десять миллионов сестерциев, шут воскликнул от имени покойного императора: «Дайте мне десять тысяч и бросайте хоть в Тибр!» Еще говорили, что, когда сенат решил установить Веспасиану колоссальную статую за общественный счет, император протянул открытую ладонь и сказал: «Ставьте немедленно, вот постамент».

Но, по всей видимости, к поборам и вымогательству он принужден был единственно скудостью казны: еще в самом начале правления он признавался, что ему нужно сорок миллиардов сестерциев, чтобы поставить государство на ноги. И вот в числе прочих мер Веспасиан обложил налогом общественные туалеты, проще говоря, стал брать плату за пользование ими. Стоит отметить, что римские туалеты были не просто кабинками для отправления естественных надобностей, а монументальными сооружениями, рассчитанными на много человек, с декоративными мозаиками и фонтанами. Посещение туалета, как и знаменитой римской бани, было деянием общественным. Римляне не могли отказать себе в пользовании туалетами, поскольку они служили местом встреч и бесед, и потому вынуждены были платить налог. Деньги рекой полились в государственную казну.

Сын императора Веспасиана, Тит, как-то упрекнул отца, что тот собирает деньги по столь недостойному поводу. Веспасиан в ответ взял монету из прибыли, полученной за пользование туалетами, и протянул сыну. «Чем она пахнет?» — спросил император. «Ничем», — признал Тит. «А ведь это деньги с мочи», — удовлетворенно отметил Веспасиан.

От этих слов хитроумного императора и пошла знаменитая римская пословица «Деньги не пахнут».

Веспасиан узнает от одного из своих генералов о взятии Иерусалима Титом. Художник Л. Альма-Тадема

 

Предчувствие смерти Домициана Флавия

Сын Веспасиана император Домициан Флавий с ранней молодости знал час и род своей смерти, предсказанный ему гадателями. Знали и об этом и все его домочадцы: так, однажды, когда Домициан за обедом отказался от грибов, отец его спросил с насмешкой, не забыл ли тот, какая именно смерть ему уготована и не спутал ли он грибы с острым мечом.

Чем меньше времени оставалось до уготованного ему срока, тем мнительнее становился Домициан. Он приказал отделать стены в портиках, где часто гулял, белым полупрозрачным мрамором, чтобы всегда видеть в отражении, что происходит у него за спиной. Многих заключенных он допрашивал только лично и наедине, опасаясь заговора. Наконец, по ничтожному подозрению он приказал убить двоюродного брата, чем и приблизил свой конец: заговор против жестокого императора созрел среди его же приближенных.

За восемь месяцев до назначенного Домициану срока Риму стали являться знамения. Молнии ударили в Капитолий, в храм рода Флавиев и в его собственную спальню. Буря сорвала табличку с его триумфальной статуи и отбросила к соседнему памятнику Дерево, рухнувшее и выпрямившееся задолго до того, вновь упало без видимых причин. Минерва, которую Домициан крайне чтил, явилась ему во сне, объявив, что более не в силах его оберегать, так как Юпитер отнял у нее оружие.

Напуганный знамениями, Домициан призвал к себе знаменитого астролога Асклетариона — говорили, что тот умеет предсказывать будущее. Желая проверить его, Домициан спросил, знает ли тот, как умрет сам. Астролог отвечал невозмутимо, что вскоре его растерзают собаки. Взбешенный его спокойствием, император приказал тут же умертвить астролога, но чтобы унизить его искусство, велел похоронить его с величайшим тщанием. Однако когда погребальный костер Асклетариона уже горел, налетела буря и разметала его, а обгорелый труп об глодали собаки, о чем очевидцы не замедлили доложить императору.

В ночь накануне гибели 18 сентября 96 года Домициан проснулся в страшном испуге и велел наутро привести к нему германского гадателя. Спросив, что означают все те знамения, которые боги посылают Риму в последнее время, он получил ответ, что они сулят скорую перемену власти. Обезумевший от ужаса, он приговорил гадателя к смерти и стал ожидать назначенного часа. Изнывая от нетерпения, Домициан спросил вдруг, который час, и один из заговорщиков, знавший о тяготевшем над ним пророчестве, ответил, что шестой, хотя в действительности шел пятый — тот, которого император так опасался. С огромным облегчением от того, что ничего не произошло, Домициан направился в баню, и тут ему сообщили, что в спальне его ожидает человек по срочному делу.

В спальне же подкарауливали императора заговорщики. Один из них загодя, притворяясь, что у него болит рука, носил повязки, и в роковой для Домициана день скрывал в них кинжал. Когда император вошел в спальню, ему передали записку о готовящемся заговоре, и пока тот читал ее в недоумении, заговорщик ударил императора кинжалом. Тогда на него накинулись и остальные, и Домициан погиб под их ударами.

Говорят, за несколько дней до смерти ему снился странный сон, будто бы у него вырос на спине золотой горб. Он истолковал это так, что после его кончины государство ждет благополучие и изобилие. Так и случилось благодаря умеренности и мудрости последующих правителей — не в пример убитому Домициану.

Любитель искусства в Риме. Художник Л. Альма-Тадема