– Предав веру предков, мы совершили великую ошибку.

Брамай мерно постукивает по земляному полу длинным посохом. На нем покачиваются сушеные птичьи головы. Вместо угодных Божине ромашковых веников над печью дымятся пучки котошовника. Расходится по общинной избе терпкий запах, от которого рот наполняется слюной, а в голове становится пусто и звонко.

– Но мы еще можем смиренно просить Воплотительниц о великой милости. Да, потеряны жрища. Забыты обряды. Неизмеримы наши проступки.

Горестный стон двадцати голосов разносится по общинной избе. Орки признают свою вину.

Они надеются, что еще не слишком поздно.

Что они еще могут вспомнить, отмолить, отстоять. С кровью и мясом сорвать с себя наносное и чуждое, привнесенное из соседних краев, так мучительно-плотно налипшее за истекшие сотни лет.

Что они сумеют вспомнить свою веру и своих предков, принять их разумом и душой – и удостоиться великой чести: права уйти в магонов край, благословенный Воплотительницами.

– Отринем несвойственность, – горячо призывает брамай, – вспомним о том, кем мы были. Покаемся за многие годы помутнения, любое наказание примем как благо, ибо только через искупление лежит путь к прощению.

Орки одобрительно ворчат. Два десятка голосов сливаются в гул, и звук отражается от покрытых паутиной стен. Колышутся грязные занавеси на маленьких окошках, словно кивают брамаю вместе с орками.

Отказаться от всего, что связано с постыдным забвением веры исконцев. Сбросить чуждые обычаи, как иссохшую шелуху, как омертвевшую кожу. Освободиться. Удостоиться.

Орки верят, что сумеют. И тогда брамай разрешит покинуть это место и отправиться навстречу предназначению. Оставить за плечами ненужные больше дома, неправильную веру и этот погибающий мир, для которого нет избавления.

Орки знают, что такой день придет, и это будет великий день. Когда каждый достойный орк вслед за Зеленым Пауком ступит на Путь, который определили Воплотительницы.

– Спастись сумеют только избранные! Лишь угодные Воплотительницам орки смогут пройти по Пути Серой Кости и найти свой покой в Азугае!

Из этого селения, из соседних, из дальних. Со всего Гижука потянутся орки к неприметной деревеньке, к главному Жрищу Силы, чтобы встретить Зеленого Паука и пройти в магоновый край той дорогой, которую он откроет.

Оставить орочью жизнь в прошлом. Переродиться. Избавиться от всего лишнего, даже от памяти. Получить новое воплощение и новую жизнь.

Потому что так было определено Воплотительницами тысячи лет назад. Потому что смысл жизни каждого орка – в Пути Серой Кости, в очищении и перерождении.

Орки почти забыли об этом на многие сотни лет – но теперь им предстоит вернуться на истинный путь. Они должны успеть. Они должны суметь.

Ведь не зря же в начале года сам Зеленый Паук принес откровение Воплотительниц государю гижукскому из славного рода Нугалков.

* * *

Далеко не сразу вредные грифоны взяли верный курс – на северо-восток. Словно влекомые невидимой силой, они норовили забрать к западу – верно, надеялись вместе с четырьмя магами на спинах ускользнуть к себе на родину, в Даэли. Никакой Гижук пернатым врединам был не нужен, а неопытными всадниками они вертели как хотели.

Во время сборов в Ортае Дефара показывала кулак и, кивая на грифонов, давала наказ «Вот так держать этих тварей», но ни у кого из магов не хватило на это окаянства и храбрости. Хищные желтые глаза, мощные когтищи и огромные клювы – вот лучшие грифоньи доводы за то, что договариваться с животными нужно только лаской. Да и не шли они на открытый бунт, как будто нечаянно забирая в западном направлении и делая невинные морды, когда их пытались пристыдить. Только в больших глазах вспыхивали издевательские янтарные искорки.

Потому путь до Гижука получился долгим, да и вышли на орочью область много западней, чем задумывали. Это тоже обнаружилось не быстро: из четверых магов только Дорал бывал в этих краях прежде, да и он теперь плохо понимал, какие речки и лесочки проплывают под грифоньими брюхами.

Селения здесь были в основном долинные и приречные, всегда маленькие и так хитро расположенные, что на подлете издалека их и не разглядишь. Как орки встретят пришлых людей, рассекающих по их краю на грифонах, – проверять никому не хотелось. Приходилось надеяться на карту, солнце, звезды и здравый смысл, но те помогали мало. Хорошо хоть то, что грифоны беспрекословно являлись на зов костяного свистка, как бы далеко их ни уносила ночная охота.

Потом стали появляться большие леса, благодаря которым грифоны могли подбираться к жилью незамеченными. Пока остальные маги устраивались на ночлег, Гасталла с мрачной рожей уходил в сторону селения, уточнял его название, покупал хлеб, сыр, молоко, рыбу – все, что находилось у жителей. Деньги поменяли на орочьи еще в Ортае, в приграничном городишке.

Теперь маги знали, что следуют выбранному курсу правильно, хотя и с серьезной задержкой.

– Что-то нездравое делается в этом крае, – заявил некромант через несколько дней пути по Гижуку. – Чрезмерно они все тут взбудоражены. Отчего взбудораживаться оркам по осени, скажи мне?

– Не знаю. – Дорал помешал в котелке, сосредоточенно понюхал пар и всыпал в варево еще немного соли. – А что там происходит?

– Ничего не происходит, – невозмутимо ответствовал некромант, и Доралу захотелось треснуть его ложкой. – Это ж орки, что у них может происходить-то? При такой опасности, которая человека изводит до сердечного припадка или заставляет с воплями бежать, орки делают что? Встревоженное лицо – вот что делают орки.

Дорал хмыкнул и подул на ложку. Исходящий от похлебки сытный дух заглушал запахи прелой листвы, близкой воды и осенней прохлады.

Вот почему со всякими чудачествами спутники приходят именно к нему? Он точно так же впервые летит через Гижук на грифонах и понятия не имеет, во что все они ввязались!

– Эй, поганка! – послышался из лесу веселый голос Шадека.

Бивилка вскинулась, оставив в покое грифоново крыло, которое теребила, задумчиво сосредоточившись. Вредные животные относились к ней с непонятным снисхождением, командовать собой не позволяли, но трепать, сюсюкать, облокачиваться – сколько угодно. Иногда даже охоту откладывали, вежливо дожидаясь, пока магичка с ними натетешкается.

– Поганка, ты где?

– Чего тебе? – недовольно отозвалась Бивилка.

Магичка всеми силами показывала, что ей не нравится, когда Шадек называет ее поганкой, а Шадек так же явно давал понять, что плевать хотел, нравится ей это или нет.

– Иди сюда!

– Зачем?

– Затем!

Бивилка фыркнула и снова потянулась к грифоновым перьям.

– Поселения выглядят иначе, – заявил вдруг Гасталла, и Дорал в первый вздох не понял, о чем он говорит. – Не пойму, как именно, но иначе.

– Иначе чем где? Ты бывал здесь раньше?

– Нет. В западном Гижуке бывал, в приграничье. Не случалось? – Дорал вяло мотнул головой, и Гасталла оживился. – Дивные там места, волшебные! Какие горы приморские, какие луга на подступах, а деревеньки приречные, а мед из разнотравья!..

Магистр покосился на некроманта. Кто бы мог подумать, что этот смурной неприветливый тип любит мед и умеет называть места «волшебными».

– Нет, тут другая разница, – продолжал Гасталла, – не отличие между разными местами, а именно неправильность. Не могу понять, в чем эта неправильность, но она есть, точно есть.

Из лесу вышел Шадек, подошел к Бивилке, присел рядом.

– Вот же поганка.

Протянул ей облепиховых ягод в горсти. Магичка, явственно смутившись, отобрала половину. Остальные Шадек заглотил сам, не подумав предложить кому-нибудь еще. Бивилка, поедающая свою облепиху по ягодке, смущенно покосилась на Дорала и Гасталлу, но поделиться с магистром, обойдя вниманием некроманта, было бы некрасиво, а переводить вкусные ягоды на мерзкого типа – жалко.

Бивилка пыталась делать вид, что не замечает поблизости никакого некроманта, но было не так легко пропускать мимо ушей его замечания – не то чтобы злобные, но меткие и ядовитые. Гасталле нравилось злить магичку: ожидаешь от меня, мерзостного типа, всяческих неудобств? Ну так чего же зря надеяться – получай! Дорал одергивал Гасталлу и уже почти жалел, что согласился взять его с собой.

Бдыщева матерь пойми что, а не спасители мира! Ворчат, сомневаются, петляют, того и гляди – затеряются в Гижуке совсем и перегрызут друг другу глотки. Не от ярости, так с голодухи – после всех этих летаний кругами почти не осталось еды в запасе. Хорошо хоть места грибные-ягодные, да еще Шадека в Эллоре, кажется, эльфы покусали, до того ловко он сооружает магически-охотничьи ловушки на мелкое зверье.

– Почему этот парень потащился с нами? – тихонько спросил некромант. – Я в толк взять не могу. Ему все равно, найдем мы драконов или нет, выживет ли Идорис. Даже мне не наплевать – я как-то, знаешь… после той истории в столице ощутил ответственность за всех этих никчемных человечков. А Шадек – нет, не ощущает никакой ответственности, не верит и не беспокоится. Он считает, что нужно отправляться за море, и считает в общем-то правильно. И сил у него в достатке на любые поступки, хоть он и мается сущими мелочами. Словно ему нравится просто быть магом – так нравится, что до всего остального и дела нет. Но за море он отчего-то не отправился. Вместо этого он просто так, без понятных причин, взял и утащился за нами на край подыхающего мира. За нами утащился и за ней. Почему, а?

– Наверное, он любит путешествовать, – проворчал Дорал и снял котелок с огня.

Перед тем как приниматься за еду, Бивилка и Шадек укрыли полянку «ладонью» – куполом, хранящим тепло. Это было парное заклинание из магоновых Карт, которое подсказал им Кальен. Сама по себе «ладонь» не грела и в пути была бесполезна, но с ней ночевки в осенних лесах получалась вполне терпимыми. Что будет дальше, в Недре, где тепла от костра и дыхания не хватит, чтобы обогреть магический купол – маги пока не придумали. Как говорил Гасталла, «эту нежить мы упокоим, когда она вылезет на свет».

– Как ловко они колдуют в паре, – заметил некромант, глядя на Шадека и Бивилку с такой гордостью, словно это он их обучал. А может, и правда гордился: во какая смена нам выросла – красота!

– О, это у них всегда получалось, – рассмеялся Дорал, – загляденье, а не парные заклинания выходили, с самого первого занятия, без всякой притирки, представляешь? Редкостный случай. Только в детстве они больше соперничали, чем дружили, а собачились как – просто чудо, во всей Школе звон стоял! – Дорал разломал на куски ковригу. – А потом этот звон расцвел нежной дружбой, разумеется.

Гасталла проследил, как опускается на полянку «ладонь», подсмотренная каким-то самоучкой в каких-то Картах, и спросил:

– А тебе не кажется, что магических Карт не должно существовать? А то, что они существуют, – очень подозрительно?

– Отчего это?

– Оттого это. У нас, получается, одна и та же магия с магонами. А ведь даже с эллорцами мы колдуем по-разному: мы – заклинаниями и пассами, а они – образами и сосредоточением. Как получается, что с эллорскими эльфами, которые недалеко, мы по-разному используем магию, а с магонами, которые в других мирах, – одинаково? У нас что, больше похожести с магонами, чем с эллорцами?

Дорал потер лоб.

– Может, у магонов и все прочее такое же, как у нас? – бубнил Гасталла. – Почему бы не быть прочему, а? Что вообще творится у тех магонов в Азугае? Откуда они происходят на самом-то деле? Ведь не сто лет назад появился Азугай, ведь и раньше там жили магоны? Может, они – наши повторения или вроде того? Может, и говорят похоже – те, которые не свихнутые? Почему бы им не говорить на общей речи, а?

– Ты еще скажи, что они в Божиню верят, – отмахнулся Дорал и полез в котомку за ложками.

Подошли Бивилка и Шадек, повеселевшие и немного взъерошенные, сели у костра.

Некоторое время было тихо, только сыто плюхала похлебка и поскребывали ложки по стенам котелка, а на поляне протяжно зевали грифоны. Потом подал голос Гасталла:

– Я понял, что не так в орочьих поселениях. Божемольни заперты. Во всех селеньях, которые мы проезжали.

* * *

Размашистыми движениями посоха брамай чертит решетку в груде золы. Легкая серая пыль танцует в колючем, почти зимнем воздухе.

– Трудно будет искупить сотни лет отречения.

Орки сидят вокруг кострища и тихонько покачиваются из стороны в сторону. Между ними пластается по земле дым от веток котошовника. Открытые румяные лица на дикарский манер разрисованы бурыми полосами – смесь жира, пепла и крови. Полсотни пар покрасневших глаз смотрят на брамая с надеждой.

– Изничтожим все чуждое и наносное.

Орки перестают раскачиваться и начинают кивать. Брамай стучит посохом, и птичьи черепа на нем подпрыгивают и постукивают друг о друга. Белые косточки отражаются в мертвых глазах лохматой собаки, прибитой к жертвеннику.

– Все чуждое будет выжжено огнем. Все, на что падают наши взгляды. Без раздумий и жалости.

Орки разевают рты, издавая звуки, похожие на ворчание большой кошки. Они согласны, что нужно выжигать все наносное и не испытывать жалости.

В прошлой жизни Гижука, когда брамай был жрецом Божининым, орки не должны были ничего жечь и никого прибивать к жертвеннику. Но тогда орки не помнили, что путь Божинин привнесен в Гижук извне насильно, что он чужд орочьей природе.

Путь Серой Кости требует неизмеримо большего рвения.

Орки счастливы, что смогли ступить на этот путь.

* * *

Лиственные леса южного Гижука сменились глинистыми и каменистыми равнинами. Они были исчерчены трактами, там-сям их прорезали серые реки и приземистые хвойные лесочки, и подле рек всегда находились селения – деревеньки, фермы, хутора, а то и небольшие города. В равнинной местности трудно было найти хорошее место для ночевки, а у грифонов, судя по недовольным мордам, не складывалось с охотой.

Потом путники забрали восточнее, и под грифоньими брюхами снова стали появляться озера и густые леса, потом зачастили поля с коричнево-серой землей и большие деревни.

Воздух становился холодней и прозрачнее, по ночам подмораживало. Животные все неохотнее двигались на север и старались держаться на высоте одного-двух полетов стрелы – выше воздух был совсем уж продрогшим. Маги по самые глаза укутывались в теплые куртки и старались поменьше шевелиться, чтобы сохранить хоть какое-то тепло под порывами сизого ветра. От долгой неподвижности немело тело, от колкого воздуха слезились глаза и дубела кожа на лице. Маги тоскливо шептали ругательства обветренными губами и старались не думать, скольких жителей Гижука они переполошили, держась так близко к земле.

Когда на горизонте показалась огромная заброшенная каменоломня, на которую велела нацеливаться Дефара, даже Шадек впал в уныние и беспрерывно ворчал.

Грифонов приземлили на подъеме холма, у самой вершины. Нужная деревенька была прямо за ним: ночница очень точно описала место, и маги не сомневались, что прибыли куда надо. Каменоломня – позади, по левую руку – низина с овражками, справа – еще два таких же холма, поросшие соснами. Сама деревня – за склоном, отсюда уже можно разглядеть, как поднимается над нею дымок.

– Прилетели, – зачем-то сказал Дорал.

Шадек молча принялся развьючивать грифонов. Его движения после долгой неподвижности были неловкими. Рукавицы Шадек сунул за пояс куртки, и пальцы сразу замерзли.

Грифоны ворчали, таращили желтые глаза, сердито скребли землю лапами. Последние дни дались им особенно трудно, звери замерзли и были голодны, хотя и сыты Гижуком по горло.

Порыв ветра донес запах жареного мяса, и серый грифон жадно клацнул клювом возле уха Шадека. Тот пригнулся и громко выругался.

– Богато живут, – недовольно сказала Бивилка, принюхиваясь к мясному духу и растирая замерзшие руки.

– Живут они так, как положено в этих местах. – Дорал был так благодушен, словно сидел в классной комнате с кружкой малинового отвара. – Это у нас в Ортае можно возиться в земле по полгода, а на юге – и того дольше. А тут, в северном Гижуке, что? Четыре месяца, если даст Божиня. Огородики если заводят, так махонькие. Получается, главная пища в этих краях какая? Позимая птица и живность, рыба еще. Орехи всякие, ягоды, грибочки… Ячмень растят, овес, еще рожь, если повезет. Пшеницу из Ортая сюда никто не потащит.

– А в Недре чего едят? – спросил Шадек. – Недра-то еще холоднее!

– Да кто их знает – Дорал задумался, пощипывая мочку уха, и решил: – Что-то едят! Как-то живут. Не знаю, не любопытствовал никогда. Недричане всегда были такие, обособные. Даже в этих краях о них мало что известно. Но можем спросить этого кузнеца, как его там – Голвер?

Бивилка состроила гримасу. Она нетерпеливо переминалась с ноги на ногу, засунув руки в рукава тяжелой меховой куртки, подбородок прятала в жесткой шерсти воротника.

– Неча ныть, скоро согреемся и пожрем, – сердито сказал ей Гасталла.

– Я и не ною, – огрызнулась магичка. Полускрытые короткими волосами уши ее покраснели.

– В голос-то не ноешь, а рожа такая, словно тебе пряники медовые обещали, а не дорогу на север. Чего уставилась на меня? Обещали тебе медовые пряники, а?

Прищурив ореховые глаза, магичка оглядела некроманта с головы до ног, задержала взгляд на добротных, но изрядно поношенных башмаках, и процедила сквозь зубы:

– Какие уж тут пряники.

– С поганками разве что. – Шадек бросил наземь последнюю котомку. Серый грифон с облегчением поднялся и потянулся, выставив лапы. – Эй, магистр, может, не стоит пока отпускать животных? Вдруг этот Голвер не справит нам лошадок, что тогда?

– Дефара сказала, справит, – помолчав, ответил магистр. – А если будем у каждого поворота осторожничать и щупать тропку пятками, так что получится? Что мы никуда не успеем, вот что!

– А может, этот орк в отъезде, – упрямствовал Шадек. – А может, помер или всех лошадей распродал. Вот отчего искатели такие привередные, а? Если б эта поганка могла два образа в голове держать – и кузнеца, и драконского стража, так было бы поспокойней, попонятней!

– А вот бы маги еще и летать умели, так нам бы и грифоны не понадобились! – рассмеялся Дорал. – Или если б можно было открывать порталы куда угодно, без разрешения и на любые расстояния – вот жизнь пошла бы, да? Не жизнь, а пряник медовый!

– С поганками, – протянула Бивилка. Белый грифон за ее спиной мотнул головой и дернул крылом, словно хотел положить его магичке на плечо.

Шадек закатил глаза. Он, конечно, помнил, как в Школе магистры торочили: дескать, была бы магия такой сильной – мир бы давно уже разделился на два сорта людей: магов, которые всем заправляют, и остальных, которых ни про что ни спрашивают. И что было бы хорошего в таком мире? – спрашивали школьные магистры и обводили глазами учеников, ожидая прочесть на их лицах озарение и понимание. Но Шадек неизменно опускал голову: он считал, что такой мир был бы куда интересней нынешнего. Для него, для мага – уж точно.

Дорал вытащил из-за пазухи костяной свисток.

– Даже если с Голвером не сложится – грифоны на север не полетят, а обратно поворачивать у нас права нет. Так что будем разбираться на месте.

Магистр подошел к серому грифону, постоял перед ним пару вздохов, потом неловко потрепал животное по плечу. Под длинными грудными перьями упреждающе заурчало.

Дорал высоко поднял костяной свисток, и желтые глаза обоих грифонов уставились на него недоверчиво и жадно. Магистр протянул руку, и серый грифон, по-кошачьи переступив передними лапами, медленно наклонил голову, потянулся клювом к свистку – нерешительно, ожидая сердитого окрика.

Кракс! Осколки прыснули во все стороны, и Дорал едва успел отдернуть пальцы. Грифоны взмыли в небо стремительно, почти без разбега – только мягко и мощно оттолкнулись от земли большие лапы, оставив небольшие комья вывороченной земли в жухлой траве.

– Даже не попрощались, – обиделась Бивилка. – Свиньи, а не грифоны. Мы ведь через столько прошли вместе!

– Интересно, – ядовито протянул Гасталла, – а если б какая-нибудь паскуда вскарабкалась на твою спину и вынудила нестись за сотни переходов? Да на север, в холодину, да без возможности отказаться! И еще если б эта паскуда тебя не кормила. Ты б стала ее любить и прощаться? – Бивилка фыркнула и отвернулась, а некромант обратился к Доралу: – Магистр, ты уверен, что эта дура доведет нас куда надо, а? А то, похоже, это такая дура, которая может довести разве что до сердечного припадка. Или до большой беды, если ей сильно повезет!

– Прекрати хамить, – строго, как своему ученику, велел некроманту Дорал. – Мы все уже в одной связке, плохо нам от этого или хорошо. Если будем собачиться – лучше не станет, ясно?

Гасталла скорчил рожу, но спорить не стал. Магистр сердито хрустнул пальцами.

– И нет, я не уверен, что она сумеет привести нас к драконам. Но она – единственная, кто может хотя бы попытаться.

Некромант кивнул и отправился собирать сложенные в кучу котомки. Гасталла оставлял поле проигранного боя без досады и рычания: сталкиваясь с доводами, на которые у него не было хороших возражений, некромант просто пожимал плечами и принимался за другие дела. И Доралу это нравилось. Такую незлобивость магистр редко встречал даже у людей, куда более приятных и спокойных, чем Гасталла.

Шадек о чем-то тихо заговорил с некромантом, присев рядом и тоже перебирая поклажу. Бивилка возилась с вещами поодаль. Лоб ее прорезали две угрюмые морщинки. Магистр вздохнул и тоже направился к груде сложенного на земле добра.

Вскоре четыре мага, обвешанные котомками, уже взбирались на холм.

* * *

– Но в наших сердцах не должно быть ненависти к чужакам, – напоминает брамай.

Он шагает вперевалку и трудно дышит, через шаг опирается на посох всем телом. Птичьи черепа на посохе сильно раскачиваются и стучат друг о друга, как будто мертвые птицы щелкают клювами.

Орки, идущие рядом с брамаем, одобрительно гудят. Они довольны, что им не нужно ненавидеть. Оркам трудно держать в своей груди сильные чувства. Даже с помощью котошовника, который они жгут в кострах и соком из которого натирают деревянные браслеты со знаками Воплотительниц.

Орки просто хотят следовать по Пути Серой Кости. А ненавидеть – не хотят.

Не все орки в Гижуке вспомнили о своем предназначении. Некоторые сопротивляются ему. Некоторые брамаи продолжают быть жрецами Божиниными. Целые селения еще поражены этим наносным чуждым мороком.

Они мешают настоящим орками идти по Пути Серой Кости.

– Помните, что вина лежит на всех чужаках. – Брамаю тяжело говорить на ходу, и он замедляет шаг. – На тех, кто исходит из нашего корня, кто забыл о своем назначении и не желает о нем вспоминать. И на тех, кто исходит из других корней: на гномах, людях, эльфах… живущих рядом с нашими потерянными братьями и смущающих их разум. Это они принесли в наш край чуждую веру и продолжают удерживать ее.

Сотни ног шагают по дороге, поднимая мелкую серую пыль. Сухая выдалась осень. Не иначе Воплотительницы подсобили.

Сегодня, в день осеннего излома, по дорогам Гижука зашагали тысячи орков. Они оставили свои селения и начали долгий путь к главному Жрищу Силы. Они очистили свои сердца и разум от наносного и навязанного. Они должны пешком дойти до Жрища Силы и по дороге вычистить все чуждое собственными руками – только тогда они станут достойными Пути и получат право молить Воплотительниц о прощении и снисхождении. Именно так научил их брамай.

Постукивают друг о друга деревяшки браслетов, пропитанных соком котошовника. Колкий воздух холодит красивые румяные лица, разрисованные золой, жиром и кровью. Тонко щелкают птичьи черепа на посохе брамая. Пахнет близостью зимы и великих свершений. Шагают по дороге сотни ног – мужских, женских, детских.

Поскрипывает телега, накрытая шкурами. Некоторые орки не захотели идти по Пути Серой Кости, и теперь их ноги едут в телеге отдельно от хозяев.

* * *

– И куда ты себя денешь, когда мы спасем мир?

Гасталла покосился на Дорала, спрашивая себя, не шутит ли этот спятивший, но тот, кажется, спрашивал всерьез.

Одолели подъем, идти стало легче. Несмотря на стылый звонкий воздух, тяжелую поклажу и ремни, которые давили на плечи, прогулка по лесистому холму получилась даже приятной. Уж точно получше, чем немеющий под седлом зад и ледяной ветер, наотмашь лупящий по морде.

– Вот спасем – тогда и подумаю, – сварливо ответил Гасталла, не придумав ничего лучше. – А не спасем – и думать не о чем.

– Эх ты, – почти весело укорил его Дорал. – А помечтать как же?

Гасталла фыркнул и уставился в затылок шагающей впереди Бивилки. Переменный ветер привычно холодил кожу и нес запахи: то мяса и дыма, то лесных грибов и прелых листьев.

– Сам-то уже намечтал, что ли? – спросил некромант. Было не понять, он просто не одобряет всякие мечтательства или завидует тем, кто умеет мечтать с такой непринужденностью.

– А то как же, – бодро согласился магистр. – Хочу Школу восстановить.

Гасталла едва не споткнулся, а Дорал серьезно продолжал:

– Теперь ведь некому заботиться о молодых магах, некому их обучать. Раньше я все думал, что это временная заминка, но теперь-то… последнего ректора, считай, больше нет, да и последней Школы тоже. Что теперь будут делать необученные маги в Ортае и в Меравии? Как поймут, кто они, каковы они, каким образом научатся управлять своими талантами? Никто им не поможет, кроме нас. Поэтому что? Поэтому Школу нужно восстановить, для начала хотя бы одну. Непременно.

– Не всем магам нужно обучение. – Гасталла сказал это просто так, потому что ему хотелось возражать. – Многим обучение вовсе не нужно или даже вредно.

– Возможно, – спокойно согласился Дорал, – самоучек во все времена было вдосталь. – Но для многих магов возможность обучаться в Школе – вопрос жизни и смерти, без преувеличения. Сколько слабых магов не могут использовать дар без учебы, сколько сильных магов способны навредить себе и другим, если не обучать их контролю? А уклоны? Самоучка не может освоить уклоны, разве что самые простые, смежные.

Гасталла пожал плечами и уставился под ноги. На башмаках его были потеки и пятна давно засохшей грязи, и некроманта это рассердило.

– Школа нужна, – повторил Дорал, – и знаешь, что?

– М?..

– Похоже, заниматься ею будет некому, кроме меня. Меня и тех, кто… решит присоединиться. А работка предстоит та еще. И я думаю: а почему не ввести в школьный курс некромантский уклон? Что скажешь?

Гасталла не успел ответить: увлеченный разговором Дорал налетел на остановившегося Шадека. Подобравшись, будто перед прыжком, тот высматривал что-то наверху.

– Ты что?

Шадек еще несколько вздохов стоял, задрав голову, и наблюдал за полетом птиц над редкими соснами. Огромная стая то застывала вверху трепетливой тучей, то сходила вниз, как волна на берег, постепенно вытягиваясь в нитку и пропадая из виду.

– Не знаю, что. – Шадек обернулся, и магистр удивился, каким серо-бескровным было его лицо. – Я отчего-то подумал, что где-то здесь Кинфер погиб. Эти птицы… они словно беду предвещают.

Доралу и Бивилке показалось, что тихие слова Шадека прозвучали зловеще в холодном осеннем лесу. Они всколыхнули безветренный воздух, и тот, вздрогнув, выбросил их вверх – туда, где тревожным прибоем колыхалась птичья стая.

– Кто такой Кинфер? – спокойно спросил Гасталла, и неприятное ощущение тут же развеялось.

– Наш друг, – неожиданно ответила Бивилка. До сих пор она отвечала некроманту только тогда, когда он обращался к ней одной. – Мы учились в одной связке, а потом он стал школьным соглядатаем. Четыре года назад тут… раскопали какой-то древний орочий храм, и Кинфер должен был забрать из него магический артефакт.

Магичка опустила котомки на землю и сердито подула на пушистую прядку, упавшую на лоб.

– Но вместо этого артефакт разнес всю раскопку вместе со Странниками, которые на нее наткнулись, – сухо закончил Дорал. – А Кинфера задрал мрыг неподалеку от раскопки. Видимо, спал в тамошних горах, а сотрясения земли его разбудили. Только это было не здесь.

«Мрыг. Ничего себе!» – подумал Гасталла и уточнил:

– Насколько не здесь?

– Очень сильно не здесь. – Дорал нетерпеливо поправил лямки на плече. – Переходов пятьсот к юго-западу. Пойдемте.

– Пойдемте, – согласился некромант и потянул носом, – жрать уже очень хочется.

* * *

– И мы знаем, кто будет сильнее других противиться тому, чтобы мы шли по своему Пути и выполняли назначение, – почти кричит брамай, и ворчание сотен глоток вторит ему.

На расчищенной земле в половине перехода от деревни дымят длинные костры с ветками котошовника. Над кострами крутится мясо на вертелах – кое-как нарубленные части козьих, овечьих и маленьких лошадиных туш. Орки смотрят на своего брамая, и лица их, покрытые цветными полосами, очень серьезны.

– Маги! – восклицает брамай.

– О-о-о! – негодующе вторят орки.

– Эти гнусные порождения Божинины были созданы ею нарочно для того, чтобы расслаблять и замутнять наш разум. Называя себя опекаторами и защитниками всего сущего, они вмешиваются в дела Воплотительниц как никто другой. Носители омерзительных способностей, природа которых лежит вне нашего понимания, они обладают невероятными возможностями для вредительства. К счастью, среди орков почти не встречаются эти порождения Божинины, и силы их ничтожны благодаря заботе Воплотительниц. Но маги есть среди эльфов и людей. И от них мы должны очищать нашу землю с особым тщанием и рвением!

Кошачье ворчание сотен глоток вторит брамаю. Орки согласны, что маги – опаснее прочих, кто пытается чинить им препятствия на Пути Серой Кости.

* * *

– По-моему, они пережарили мясо. – С этими словами Шадек вывалился из лесочка в виду деревни. – Как ты относишься к пережаренному мясу, Гасталла?

– Утром я относился к нему плохо. – Некромант в два размашистых шага догнал Шадека. – Но тогда я хотел есть. А сей вздох я хочу жрать и согласен на мясо в любом виде. Надо было сделать привал, а не гнать зверей, как ошпаренных.

Бивилка не столько принюхивалась, сколько приглядывалась и прислушивалась, поэтому она насторожилась первой.

– Стойте.

Тон ее был таким, что все три мага замерли на полушаге. Магичка смотрела на дым, поднимающийся над высоким, чтоб лесному зверью не перебраться, сосновым забором.

– Тихо очень, – глухо сказала она.

До забора уже можно было добросить камень, но из деревни не доносилось ни звука. Не скрипел ворот колодца, не лаяли собаки, не хлопали двери. Не было слышно голосов людей и мычания-блеяния скота, ничего не стучало и не гремело. Только ветер играл сосновыми лапами в оставшемся позади лесочке.

– И печи не топлены.

Рваный темный дымок, уже почти рассеянный ветром. Он поднимается над одной точкой, где-то в глубине деревни. И больше ничего не говорит о том, что рядом есть живые существа.

– Сиди здесь. – Шадек выпутался из поклажи и перевесил бузуку за спину, котомки бросил на сухие лопушиные листья у тропы. Рядом упала поклажа, которую тащили Дорал и Гасталла.

– Нет уж, – заволновалась Бивилка, – я с вами!

– Нет, не с нами, – решительно возразил Шадек. – Там творится какая-то бдыщевая погань.

– А вдруг то, что ее натворило, еще бродит рядом? – Бивилка подняла на него серьезный взгляд ореховых глаз, и маг не нашелся с ответом, только рукой махнул, снова перевесил бузуку на грудь и поднял свои котомки.

Тропинка вывела к толстым, запертым изнутри воротам. После недолгого совещания решено было сломать их Разладом, и Шадек с Бивилкой тут же принялись его начаровывать. Заклинание получилось мощным – взволнованные маги вложили в него слишком много энергии, потому вместе с воротами рухнула часть забора. Шадек и Бивилка сразу же подвесили на руки атакующие заклинания и криво улыбнулись друг другу, потому что сделали это одинаково: на правую руку – жгучую Сеть, на левую – молнийку.

Улица пуста. Она короткая и широченная, дома орочьи – большие, высокие, с двумя-тремя трубами. Затейные пышные наличники словно стремятся восполнить маленький размер слюдяных окошек. Во дворах никого нет, не видно даже сторожей-собак.

Деревня не спит и не заброшена. В деревне случилась беда. О ней кричат темные провалы распахнутых дверей и рассыпанная под ногами утварь – корзины, кувшины, горшки. Из одного перевернутого ведерка тянется кроваво-влажное месиво раздавленных ягод брусники, вливается в другие следы на земле – каплями, полосами, пятнами.

Запах горелого мяса становится сильнее. Четыре мага молча идут по следам из полос и пятен до конца короткой улицы и сворачивают вправо на развилке.

Двери конюшни тоже открыты настежь, и внутри нет маленьких мохноногих лошадок, которых сын кузнеца Голвера разводит нарочно для северных зим. На пороге конюшни лежат большие мохнатые собаки, истыканные то ли ножами, то ли копьями. Их пасти в крови, они сопротивлялись ожесточенно и отчаянно.

Четыре мага отходят от конюшни и, не проронив ни слова, идут по улице дальше, словно зачарованные. Над их головами качается огромная птичья стая: волной вверх, ниткой вниз.

Деревня для этих мест небольшая – двенадцать дворов. Двенадцать распахнутых дверей. Жителей – около сорока. Подсчитать невозможно, потому что нельзя стоять и смотреть на изуродованные обгорелые тела. Они лежат грудами во дворике божемольни. Одно семейство гномов и много-много орков – взрослых, ребятишек и подлетков. У орков отрублены стопы. Жрец прибит копьем к каменному опояску того, что осталось от божемольни. Ее деревянная часть обвалилась и уже почти перестала дымить.

Запах жареного мяса лезет в нос, липко трогает кожу, заполоняет все вокруг, обволакивает мир и Миры, а потом поднимается до самого порога Божини. В глазах рябит от розово-красно-черных тел с пригоревшими обрывками одежды.

Бивилка, часто сглатывая, отступает из дворика обратно на улицу, слепо шарит по сторонам руками, пока не натыкается на плетень, а потом начинает бездумно двигаться вдоль него.

Шадека одолевает сухой кашель, он трет горло, задевает ремень бузуки. Она заунывно побренькивает.

Дорал, морщась и тихонько бормоча, обходит дворик. Между его ладонями висит клок сизой мглы с подвижными синими щупальцами. Они пробуют воздух, как змеиные языки, словно пытаются что-то найти и не могут.

Гасталла шумно выдыхает, идет вслед за Бивилкой. Она ушла уже на два десятка шагов вдоль плетня и продолжает двигаться по кругу, обходя божемольнин дворик. Некромант кладет руку на плечо магички, и она останавливается, оборачивается, тупо смотрит на его большую ладонь с узловатыми длинными пальцами. Он что-то говорит вполголоса, и из глаз Бивилки понемногу уходит безуминка, она часто моргает и несколько раз кивает. К тому вздоху, как Шадек и Дорал выходят со двора, Бивилка начинает тихо всхлипывать, вцепившись в руку некроманта на своем плече. Шадек ворчит, разворачивает магичку к себе, и она утыкается ему в грудь. Бузука снова жалобно бренчит.

Гасталла кивает и, скупо бросив «Скоро вернусь», уходит по дороге в сторону конюшни. Шадек провожает его задумчивым взглядом.

– Надо же. С виду такой мрачный – а как воодушевленно смотрит в будущее.

Потом Шадеку казалось, что он долго-долго стоял там, среди невыносимых запахов горелого мяса и дерева, прижимал к себе Бивилку и тихонько покачивался вместе с ней, и шептал что-то глупое и успокаивающее, и гладил ее волосы, зарываясь пальцами в короткие пушистые прядки. И ему не мешала даже неловко зажатая между ними бузука, которая уже не бренчала, а только негодующе покряхтывала.

А потом перед глазами у Шадека замелькали мошки, голова закружилась, и все вокруг стало мутнеть и отдаляться. Через два-три вздоха все прекратилось, а за спиной длинно выругался Дорал, до того затейливо, что молодой маг едва удержался, чтобы не присвистнуть. Даже когда они увидели двор божемольни, магистр выразился сдержаннее. И тише.

Шадек осторожно обернулся, не выпуская Бивилку, и выругался тоже.

В каком-то дворе Гасталла раздобыл повозку. Просто замечательную повозку, легкую, крепкую, на четырех колесах, с пристежными полозьями и кожаным шатром на деревянном каркасе. В повозку цугом были запряжены четыре лохматые собаки, такие большие, что сбруя маленьких лошадок им пришлась почти впору.

Гасталла остановил повозку перед опешившими магами.

– Залезайте, живо!

– Ты спятил! – рявкнул Дорал. Его голос пронесся над мертвой деревней, и сверху ответили птицы.

Три мага смотрели на повозку, а на них тупыми глазами смотрели собаки. Четыре одеревенело-мглистые собаки-мертвяги с равнодушными мордами, по которым была размазана кровь. Из приоткрытых пастей свисали черно-синие языки, на боках зияли развороченные раны. Когти на мощных лапах были неудобно растопырены, словно собаки вообразили себя котами и хотели взобраться на дерево. У одного пса под брюхом болтались внутренности.

– Да что ты привередный такой? – возмутился некромант. – Вымою я их, только позже. Убираться отсюда надо, поехали, ну!

Шадек покрепче обхватил за плечи Бивилку и подошел к повозке. Собаки стояли смирно.

– Давай, давай, – приговаривал Гасталла, принимая поклажу. – Живность-мертвяга – она бестолочь, но смирная. Домчат собачуры нас до Недры не хуже, чем те хваленые лошадки. Даже лучше, чем хваленые лошадки – мертвяг ведь кормить совсем не надо!

* * *

На звук несущейся повозки первым оборачивается брамай. Остальные орки еще вздох-два зачарованно смотрят в пламя костров. От вертелов пахнет почти готовым мясом.

Брамай глядит на повозку, которую тащат четыре мертвые собаки, и впервые в жизни не находит слов.

Сидящие в телеге люди – маги. Только порождения Божинины могли заставить мертвых восстать. А орки, идущие по Пути Серой Кости, хорошо знают, что нужно делать с магами. Божининых порождений в повозке не может быть много, а вот орков – много, несколько сотен, на придорожном пригорке от них должно в глазах рябить.

Но, глядя на повозку, запряженную мертвыми собаками, орки тоже не находят слов и не понимают, как нужно себя вести при встрече с таким могучим противником. На большеглазых лицах, разукрашенных бурыми полосами, отражается сомнение. Орки смотрят на своего брамая, а брамай, недоуменно приоткрыв рот, провожает глазами повозку.

Когда собаки-мертвяги увозят жуткую телегу, брамай прочищает горло, оборачивается к остальным оркам и стучит по земле посохом. Птичьи черепа качаются туда-сюда и звонко пощелкивают.

– Сей вздох мы узрели знак от Воплотительниц. Они молвят, что мы не напрасно ступили на Путь Серой Кости, что он угоден им. Кому еще, если не Воплотительницам, под силу прогнать таких могучих порождений Божининых? Но посмотрите: терзаемые страхом, они что есть силы убегают из нашего благословенного края по дороге, ведущей в Недру! И пусть они сгинут там в холоде, голоде и мучениях!

Орки удовлетворенно ворчат. Они счастливы, что Воплотительницы им благоволят. Они довольны, что не пришлось вступать в схватку с непонятным и грозным врагом. Они уверены, что враг непременно сгинет на снежных дорогах таинственного северного края.