Сегодня в Мошуке казнили заговорщиков.

Давно уже в городе ворчали, что «раз ректор сбежал – так и гласник теперь не гласник», хотя о ненужности Оля всерьез пока мало кто трепался. Но теперь люди сделали и второй шаг, в той же последовательности заключив, что раз государь сбежал, так и наместник – не наместник, а не понять кто.

И это он, между прочим, пригревает магов, которые кругом виноваты. И это он переезжих принимал, из-за чего теперь еды на всех не хватает. И плохо списывается с другими городами, раз помощи никто не шлет, и с эльфами договориться не может, да еще зерно изводит на дурацкий птичник! Да, может, и лозоплетение захирело не просто так, а от Террибаровой бестолковости и нерасторопности!

А что именно Террибар когда-то спас город от вековой вражды и загнивания, что именно он возродил в Мошуке лозоплетение – про это забыли с обескураживающей естественностью.

Получив от верных людей уведомление про такие речи, которые велись еще не во всеуслышание, но уже и не шепотком, стражники повязали пятерых главных смутьянов и доставили их в вязницу. А Хон и Террибар решили, долго не размышляя: с вязнями нужно поступить по всей строгости, чтоб другим неповадно было.

Народу на площади собралась тьма – чуть не весь город, включая древних стариков, опиравшихся на провожатаев, да малых детей на руках у мамок. А как пропустить такое – не каждый день рубят головы пятерым твоим вчерашним соседям – уже сколько лет такого не бывало!

– Свезло вам, свезло, поганцам! – повторял лысый бородатый орк, которого повели к плахе первым. – Мы бы в городе живо порядок навели!

– Да это ж Хорь-побирун! – весело выкрикнул кто-то из толпы. – Какой те в городе порядок наводить, ты в дому-то в своем порядка навести не можешь!

– И в штанах своих тоже! – сипло добавила дебелая орчиха, наблюдавшая за действом с усмешкой, подбоченясь.

В толпе захохотали.

Тяжелый топор медленно поднялся и сразу же, будто передумав, пошел вниз. Хрясь! – и лысая голова покатилась по наклонному помосту, по желобу, глухо стукнула снизу о доски. Раз! Привалило сегодня радости помощнику палача – пятеро приговоренных, из которых четверо – не старые и здоровьем не обиженные, одних только зубов на обереги с них можно надергать ого-го сколько!

Хон стоял прямо перед помостом, рядом с четырьмя стражниками. Наместник присутствовать на казни отказался, заявив, что ничего любопытного там не увидит.

Повели следующего, пузатого краснощекого старика. Он шел, трудно переставляя ноги, словно тело забыло, как это делается. Глаза его, мутные и слезящиеся, бездумно перебегали по возбужденным лицам в толпе, от одного к другому, пока не остановились на старшине стражи. Старик запнулся, дернул плечом, за которое держал его стражник, вдохнул с клокотанием, едва не поперхнувшись, и визгливо заорал Хону:

– Я ж тебя на руках качал, сволота ты поганая!

Старшина стражи стоял, сложив на груди руки. Лицо его было невозмутимым, словно он и не слыхал ничего. Зато в толпе позади него слыхали все очень хорошо, и заворчали, зароптали. Хон обернулся, потянул руку к мечу на поясе, и люди тут же смолкли, опустили головы.

Хрясь! – клюнул топор во второй раз. Загупала по сухим доскам голова.

Люди в толпе снова зашептались. Слов было не разобрать.

Третий преступник, человек в жутко грязной нарядной одежде, неумолчно бормотал, прося у Божини заступничества, и дико оглядывался вокруг. Вновь развеселившиеся люди отпускали едкие шуточки про его наряд и неверную поступь.

– Божиня, сохрани, Божиня, сохрани, Божиня, сохрани, – как заговоренный, твердил мужчина, стреляя горячечным взглядом по сторонам.

В толпе глухо взвыла женщина, вслед за ней зашелся воплем ребенок.

Хрясь!

Руки у приговоренных были связаны за спиной, ноги – между собою, на длину веревки в полшага. Но четвертый приговоренный, стриженный «под эллордца» худой эльф, вырывался так отчаянно и кричал такое плохое, что пришлось его приложить по затылку и дотащить до плахи в бессознательности.

– Не по-человечески это – беспамятным головы рубить, – осудили басом из толпы.

– Так ведь он и не человек! – тут же отшутились несколько голосов.

Вокруг снова расхохотались и принялись перебрасываться колкостями под стук катящейся по помосту головы. Среди гогота старшина стражи расслышал несколько слов на исконно-эльфском – злобное «Йель’ва хон-на».

Последним вышел гном – сам вышел, на полшага впереди стражников, и с таким видом, словно делал собравшимся огромное одолжение. Он, единственный из приговоренных, молчал, только презрительно кривил толстые губы.

Из толпы позади Хона вывернулся Эдфур – почитаемый среди мошукских старожилов гном. В прежние времена, когда половина города непрестанно резалась с другой половиной города, этот гном был славен невероятной удачливостью, редкостно буйным нравом и очень остро заточенным топором.

По угрюмому выражению лица Эдфура Хон заподозрил, что гном на плахе – его приятель. Или ближайший родственник – кто-нибудь вроде внучатого племянника соседа по деревне свата Эдфуровой троюродной тетки.

Но на помост гном не смотрел, а смотрел на Хона. И не сердито, а просто насупленно.

– Ну? – непонятно спросил он и сложил на груди мощные короткопалые руки. – И чего ты скажешь про все это бдыщево дерьмо?

Старшина стражи сплюнул себе под ноги. Демонова матерь поймет этих гномов!

– Следующим балаболкам всунем в пасти кляпы, когда поведем их на плаху, – отрезал он.

Испятнанный топор, тускло блеснув на солнце, поднялся в пятый раз.

* * *

– Оль! – Худенькая молодая женщина замерла на пороге дома, удивленная.

Маг вперевалку поднялся по трем деревянными ступеням, остановился на крыльце, глядя на Умму с добродушной усмешкой. Она была такой забавной, когда ей случалось растеряться, – прям как дите малое, право слово.

– Ну что Оль, Оль, – проворчал он, продолжая улыбаться, – в дом-то позовешь? Нальешь компотику из еловых шишек, перескажешь новости?

– В баньке попарю и в печь посажу. – Она обрадованно рассмеялась, шагнула к магу, шутливо взъерошила его волосы, выгоревшие за лето и жесткие, как сухие пшеничные стебли.

Оль тоже рассмеялся, подхватил подругу на руки, обнял крепко-крепко, с удовольствием вдохнул запах трав, которым пропитались ее волосы и платье – крашеное, светло-голубое, не по-домашнему гладкое и ладное.

Как будто Умма ждала кого-то, кто не должен был понять, что его ждут.

Выпустив подругу, Оль внимательно оглядел ее смущенное личико и понял, что не ошибся. И в который раз мимовольно удивился, каким же молоденьким остается это лицо – ни морщинки, ни складочки, кожа аж сияет и румянец – во всю щеку. Чего тут делают с женщинами, в этом Эллоре? Вот даже матушка Оля, пожив в эльфийском пределе полмесяца, посвежела и вроде как помолодела. А та одинокая эльфийка, с которой мать поселили, – та по виду годится ей пусть не в дочери, но в племянницы наверняка, хотя лет эльфийке почти столько же.

– В баньку уже некогда, – маг кивнул на верхушки деревьев, на которых трепетали бледные закатные отсветы, – уже костры складывают. Я подумал – чего нам поодиночке туда плюхать? Зайду вот к вам, компотику хлебну, полюбуюсь на тебя, красу писаную. А там вместе и пойдем. Пойдем же?

– Конечно, пойдем! – Девушка посторонилась, пропуская гостя.

Домик, в котором жили Умма и ее племянник Аррин, был одноэтажным, маленьким, устроенным по эльфийскому обычаю не из бревен, а из внешних частей стволов от гигантских деревьев, переложенных смесью мха и какой-то местной смолы. Дома получались уютными, душистыми и очень теплыми. Хотя какая тут зима в Эллоре, смех один, ортайская осень бывает холодней.

Сеней поэтому нет, сразу за дверью – небольшая кухонька, от нее по три стороны расходятся полукруглые комнаты. Снаружи эльфийские дома похожи на поросшие мхом огромные пни, только с окошками и земляными крышами, из которых смешно торчат печные трубы.

Мебель внутри – деревянная, плетеная, частью – из того же Мошука: прежде городские мастера продавали в Эллор изрядное количество плетеных ларей, сундуков, шкатулок, стульев, колыбелек. В последнее время эльфы сообщались с Мошуком редко.

Умма налила сливового компота, подвинула к Олю плетенку с лепешками, горшочек с жидким липовым медом, глиняную миску с поздними яблоками – сочными, красно-зелеными.

– А где Аррин? – спросил гласник, хотя понятно было, что племянник Уммы не дома. Носится где-нибудь с друзьями, верно. Или гостит у родителей Кинфера в соседнем поселке. После того как старики потеряли сына, они еще сильнее привязались к спасенному им мальчишке.

Поняв, что остался с подругой наедине, Оль немного смутился. Когда-то давно, еще в первый школьный год, он, помнится, глядел на Умму с вовсе не дружеской заинтересованностью, хотя она этого не замечала. Впоследствии Оль как будто выбросил из головы то полудетское увлечение, но после смерти Кинфера временами думалось: а вот если бы тогда…

Впрочем, теперешние их отношения с Уммой были такими доверительными, теплыми, почти родственными, что вздумай сама магичка преподнести Олю подобный подарочек – он бы, пожалуй, шарахнулся до самого Мошука, причем шарахнулся бы совершенно искренне.

А все-таки непрошеные мыслишки нет-нет да и мелькали.

– Аррин умчался в соседнее селение, – Умма говорила ровным тоном, но близкому человеку становилось ясно, что она недовольна, – сказал, что ему слышится голос встревоженных деревьев оттуда и что он должен встретиться с тамошней Старшей.

– Голос деревьев, – крякнул Оль и окунул лепешку в мед.

– Ты же знаешь, ему все время слышится разное. И Старшие не считают это блажью! Эльфы Аррина слушают, очень слушают, временами нарочно посылают за ним из других деревень, чтоб он приехал и поговорил… с чем-нибудь.

Оль исподлобья бросил взгляд на маленький писчий столик, на котором стояли громадные часы. Внутри у них был не песок, а серая зола.

Проследив его взгляд, Умма грустно спросила:

– Я раздражаю вас своими причудами, да? Всех вас: и тебя, и Шадека, и…

– Нет, не раздражаешь. Удивляешь только… Сильно. Вот, к примеру, когда ты упихала прах нашего друга в песочные часы – мы очень удивились, прям в один голос, хоть и разными словами.

– Но Аррин же слышал его!

Оль сделал вид, что его внимание поглощено лепешкой. Конечно, одно дело – просто верить в существование демонов, и совсем другое дело – выслушивать блажь семилетнего ребенка: дескать, вашего друга убил именно что демон, а прах ребенку про все это поведал. Если бы Оль услышал что-нибудь подобное в своем городе – тут же определил говорящего в опасные безумцы и велел страже послеживать за этим человеком, будь он хоть дитем семилетним, хоть давней подругой.

Однако после того случая, четыре года назад, никаких опасных странностей за Уммой больше не замечалось, а то, что Аррин слышал жучков, солнечный свет и всякое прочее неслышимое – так иди его пойми, что там может сильный маг, которого воспитывают эллорцы. И который, между прочим, еще в прошлом году, в день своего десятилетия, должен был отправиться в Школу, в доучебные детские жилища.

Только к тому времени не брала больше Школа учеников. А теперь и вовсе… Одной Божине ведомо, какая судьба ожидает необученных магов! Особенно сильных, вроде Аррина, которые без руководства мудрых наставников могут наладиться применять свой дар не пойми как. И особенно слабых, самых незащищенных, которые без школьной учебы не могут почти ничего.

– Хорошо, что ты пришел, – сказала Умма и тут же с обидой добавила: – Бивочка даже не заглянула ко мне, когда была здесь в последний раз.

– Она говорит, ты сильно изменилась, – неохотно ответил Оль и отодвинул чашку.

– Наверное. А она не изменилась? Ты ее узнаешь вообще?

– Почти то же самое она о тебе спрашивает. Ей вот не по нраву, что ты взяла да закрылась в Эллоре. И дружба с Тахаром твоя тоже ей не по нраву, хотя я в толк не возьму, отчего.

– Ты скажи, Оль, разве в прежние времена она бы осудила меня за это? Или за что бы то ни было другое? Прежде она все понимала, теперь же только осуждает впопыхах. Теперь она рубит сплеча и не дослушивает до конца даже тех, кому нужна ее помощь. Она стала очень нетерпимой. И в то же время – очень… действенной.

Умма провела руками по лицу.

– Не будем о плохом. Не хочу. Пойдем на посиделки, да? – Она слабо улыбнулась.

Оль кивнул и поднялся из-за стола.

– Никогда бы не подумала, что тебя интересуют эльфийские обычаи, – продолжала Умма по дороге, – я имею в виду – вот такие обычаи, как эти осенние посиделки у костра вместе с предками.

Они шли мимо домиков-пней, законопаченных мхом, мимо ухоженных садов, где еще висели на ветках яблоки и сливы. По пыльной дороге носились дети – совсем крошечные: эллорские эльфы были мельче своих оседлых собратьев. В закатном свете эльфийская деревенька выглядела сказочной, колдовской, и голоса звучали иначе, звонко и волнительно, и воздух был необычным, сладким и тревожным. Словно десять лет назад, когда казалось, что впереди ожидает что-то особенное и удивительное, и даже в клубах дорожной пыли виделись знаки грядущих свершений.

Теперь эта закатная сказочность навевала легкую грусть.

– Не то чтобы эльфские обычаи мне так уж интересны, – Оль поскреб затылок, – просто заняться нечем больше. Ты, я вижу, собралась – отчего компанию не составить? Матушку я проведал, она уже успокоилась совсем, только за меня тревожится. У матушки сегодня и заночую, но коротать с тетками весь вечер мне что-то не хочется. У меня ж тут и кроме них знакомцы есть, и они нынче на костряные посиделки наладились!

– Не могу пропустить костряные посиделки, – пробормотала магичка, – ведь я очень красиво выгляжу в свете костра или луны, как любая старая развалина.

Оль прыснул. Щеки Уммы чуть порозовели, и она быстро, словно чтобы не передумать, спросила:

– Ты с Тахаром приехал, да?

Маг прищурился.

– Вообще-то Тахар не один ездит, а с друзьями. Про них не спрашиваешь?

Сказал это – и тут же укорил себя за неуместную язвительность, вызванную не словами Уммы, а собственной неловкостью.

С того утра, когда взъерошенный Оль понесся в материну деревню на пожарище, Тахар, Элай и Алера сопровождали его неотступно. Бывало, еще Ыч увязывался «помогащая», как в то промозглое утро, когда Оль отыскал у соседки-молочницы беззвучно рыдающую мать с безумным взглядом. Это было паскудное утро: горький запах сгоревшего дома, чужая сухость материных пальцев, испуганная суетливость соседки… и тяжесть. Тяжесть ненавидящих взглядов односельчан. Ненавидящих его, Оля, за то, что он – маг. Ненавидящих его мать за то, что ее сын – маг.

На самом деле Оль не знал, как бы он справился в то утро, если бы по счастливой случайности за ним не увязались трое друзей и тролль. Не хотелось думать, каких дел он мог натворить в деревне, если б Тахар и Элай не подпирали его плечами с двух сторон. И не хотелось признавать, что односельчане, вот те самые с детства знакомые односельчане могли бы не выпустить их с матерью за околицу, если бы не тяжелый взгляд тролля и не увесистая дубина в его мощных лапах.

Магу потом несколько дней казалось, будто все вокруг пропитано запахом его сгоревшего дома.

Оль понимал, что произошедшее в деревне придет и в Мошук в том или ином виде, и не знал, что ему делать. Похоже, трое друзей тоже сознавали это, потому что старались не оставлять магов одних надолго – во всяком случае, по ночам и в пути. Вот и теперь, отправившись в Эллор вместе с Олем, поручили Ычу присматривать за Кальеном, хотя лекарь и ворчал, что не нужна ему нянька.

Было досадно ощущать себя обязанным этой троице, к которой Оль относился без всякой теплоты. И еще неприятней было то, что для малознакомых людей его беды и его безопасность оказались важнее, чем для старых знакомцев, которых Оль привык считать друзьями.

Теперь с ними и видеться-то не хотелось. Сталкиваясь с наместником в ратуше, гласник сухо кивал и проскакивал мимо. Хон избегал его сам – Оль хотел думать, что из-за неловкости, а не по неприязни. И Хоновым стражникам доверять не хотелось после того, как на магов повесили вину их старшины.

Трое друзей, настырными тенями сопровождая гласника в поездках за город, открыто говорили: нет стражникам веры при нынешней смуте. Как бы не отошли они в сторонку, если доведется на тракте повстречать разбойников. Как бы не завели тебя в лапы к маголовам. Кто знает.

Оль не мог согласиться с этим вслух, но и возразить не мог тоже. Он не понимал, кому и чему еще можно верить. Вот и получалось, что Оль и эта троица в последние полмесяца стали словно веревкой связаны, хотя их отношения нельзя было назвать дружескими – они даже почти не разговаривали.

Но какой у него был выбор? Бивилка и Шадек уехали, Умма сидит в Эллоре, Кинфер… Оль никак не мог отвыкнуть думать о нем как о живом. После Школы они виделись не так уж часто, и гласнику теперь казалось, что Кинфер просто в отъезде. В долгом отъезде.

Отношение Оля к Тахару в последнее время немного потеплело, но его друзей гласник по-прежнему выносил с большим трудом. Заносчивый эльф раздражал его невыразимо, даже когда молчал. Алера же пугала Оля своим безжалостным всепонимающим взглядом, и гласник старался лишний раз даже не смотреть в ее сторону. Он не понимал, почему эти трое таскаются за ним.

Оль, откровенно говоря, нуждался в них. Они в нем – нисколько. И никто из этой троицы не походил на заботливую наседку, воспылавшую любовью к ближнему своему. Но все-таки они сопровождали его невозмутимыми неотлучными тенями. И в новом свихнувшемся мире Оль больше всего доверял этим троим друзьям, да еще пришлому магу из Меравии, да еще троллю из пизлыкской чащи.

Ну как тут не прийти в душевное смятение?

Они уже подходили к длинному костру, сложенному на большой поляне, когда Умма, словно забыв о своем решении не вести грустных разговоров, сказала:

– Ты ведь спас Бивочку, когда уговорил ехать гласницей в Мошук. Спас ее от нее. Но погубил для нас – погубил как нашу подругу, как самую младшую в нашей связке. Ведь мы стремились опекать ее, даже после Школы. Относились к ней так трепетно и чуть-чуть снисходительно. Мы так переживали, когда наша милая зайка ходила, свесив ушки, так старались помочь ей воспрянуть духом… А потом милая воспрявшая зайка взяла да перелиняла в куницу. Попробуй теперь, потрепай ее по ушкам.

– Ты вот так говоришь, словно все это зря было. Нужно было не любить, не жалеть, не помогать?

Эльфы и эльфийки от костров радостно махали Умме, и Оль понял, что сей вздох они подключат подругу к участию в подготовительных делах.

– Конечно, не зря. – Умма махала эльфам в ответ и улыбалась, но глаза ее были грустными. – Мы помогли ей вернуться на ту дорогу, которую она для себя избрала. Никто не говорил, что путь будет легким, но никто и не предупредил, что на нем можно терять друзей. Мне горько, что это оказался именно такой путь. Мне не хватает ее.

* * *

В прежние времена Оль считал, что относится к жизни достаточно легко. Не настолько, конечно, чтобы можно было спутать его с упитанной белобрысой бабочкой, но все же.

Однако в первый же приезд в Эллор он понял, что прежде попросту ничего не знал о беззаботности. Вот эльфы – дело другое!

И когда же они успевают справляться с делами – а дел-то у них должно быть ого сколько?! Никто никуда не спешит и даже не знает, что можно торопиться, все только и делают, что наслаждаются жизнью и обществом друг друга. По утрам эльфы собираются во дворах, заваривают в огромных котлах ягоды или мятные листья и подолгу распивают отвары, болтая и смеясь. По вечерам – опять отвары или вот костры с разными вкусностями. По осени поглубже в лес уходят, чтобы предков порадовать – в преддверии зимы те напитываются от костров теплом, чтобы бойчее быть в холода.

И все такие спокойно-добродушные и беззаботные, так легко переходят от одной группки к другой, завязывают беседы, перебрасываются шутками, и никто не спорит, не вопит и не хмурится.

Ну, почти никогда.

Скажем, если поблизости не случается Алеры! Пока она молчит – это еще ничего, хотя она и умеет показывать свое мнение одним лишь выражением лица, и получается у нее почти так же хорошо, как у Элая. Сразу видно – друзья детства! А если она еще и отпускает свои едкие замечания – улыбки эльфов вянут, как срезанные златочники.

Впрочем, в Эллоре Алера по большей части молчит.

Наверное, ей трудно дается пребывание в краю исконцев, где все такие неспешные и прянично-милые. И эльфам, наверное, тоже нелегко выносить ее, такую… не милую. Если эльфов (или скорее – звонких смешливых эльфиек) Оль сравнил с пряниками, то Алера скорее походила на одну из гномских приправ – жгучий перец, который можно добавлять в котел крохотными кусочками, но храни тебя Божиня угрызть его в чистом виде.

Сегодня Алера не смолчала – Оль, сидевший по другую сторону костра, да еще и во втором ряду, не услышал, что именно она сказала, но увидел, как вспыхнули щеки молоденькой темноволосой эльфийки. Оль видел ее раньше – не то швея, не то плетельщица, бойкая, веселая и глуповатая. Ее ответа гласник не услыхал, но по тому как ухмыльнулась Алера и как лениво что-то процедила сквозь зубы, Оль понял, что поле спора осталось не за эльфийкой. Та, впрочем, лишь вздохнула и махнула рукой.

– Почему вы позволяете ей так вести себя? – спросил Оль у Имэль, которая сидела между ним и костром. Вопрос был, быть может, нагловатым, чему способствовало выпитое у костра вино. Впрочем, Оль и без вина чувствовал себя в Эллоре как дома.

Эльфийская Старшая помедлила с ответом, глядя почему-то на Элая, который сидел рядом с Алерой. Тот почувствовал ее взгляд, но головы не повернул, только пожал плечами.

– Это из-за Элая им такая свобода действий? – допытывался Оль. – Так даже местные эльфы ведут себя скромнее. Он кто такой, этот Элай, ваш потерянный внук?

А вот Алера, хотя и не могла слышать тихий голос Оля, уставилась на него через ярко плещущее пламя костра. И магу показалось, что ее черные глаза безжалостно вгрызлись в его мысли, потащили наружу из глубин памяти все, что он считал надежно там упрятанным.

– Мы в Эллоре считаем, что не нашего ума дело – судить людей, которые пережили больше того, что мы в силах понять и осмыслить, – ответила наконец Имэль. По многолетней привычке она говорила немного сложнее и громче необходимого, и сидевшие поблизости эльфы сразу уставились на нее и на гласника. Оль тут же пожалел, что задал вопрос – всехнего внимания ему и так вполне хватало. – Одному человеку довелось умереть, а двум другим – пережить его смерть и возвращение к жизни. Это находится за пределами нашего опыта или опыта наших предков, мы не можем судить о желаниях и поступках таких людей в привычных нам представлениях, потому проявляем терпение и сдержанность в суждениях.

– Как это – умереть? – не понял Оль. – Они ж все трое ходят своими ногами, а вовсе не лежат на погосте тихонечко. И на мертвягу никто из них не походит, ну разве только Элай временами.

Имэль обернулась к Алере, приподняла бровь. Та откинула волосы на спину, придвинулась поближе к костру и быстро распустила шнуровку рубашки у горла, потянула ткань вниз и пошире развела ворот, оставив едва прикрытой грудь. Тахар, сидевший за спиной Алеры, поднялся, дернул ее за ухо и принялся пробираться куда-то. Элай, криво улыбаясь, разглядывал вытянувшееся лицо Оля.

Здоровенный белый шрам под ребрами мог оставить только меч, проткнувший тело насквозь. Единственное, что возможно сделать после такого удара, – очень быстро умереть, пуская кровавые пузыри изо рта.

Оль подумал, что меч держал человек, которого таки допекла язвительность Алеры и ее длинный язык.

Имэль оглядела лица сидящих у костра.

– Тахар спас ее. В последние вздохи создал портал и прошел через него с Алерой на руках.

– Значит, она все-таки не умерла, – упрямо уточнил Оль.

Тахар подошел, без спроса уселся рядом – прямо на то место, где раньше сидела Умма. Словно хищник, уставший гоняться за добычей и занявший наблюдательный пост у ее норы.

– Для нас двоих – все равно что умерла, – сказал он негромко, чеканя слова, и голос его звучал сердито. – Мы были рядом… по брови в ее крови. Мы успели понять, что она умирает, а мы ничего не можем сделать, совсем ничего, понимаешь? Мы чуть не рехнулись там…

– И не в наших силах понять, как меняют людей подобные события, какие связи возникают между ними впоследствии, – закончила Имэль. – Потому, да, мы на многое в их поведении смотрим, как можно подумать, сквозь пальцы.

– Ну тогда они вам тут устроят, пожалуй, – пробормотал Оль.

– Тот случай… Он произошел давно, – строго добавила эльфийка. – Несколько лет назад. Как видишь, ничего они нам не «устроили».

– Терпеть не могу эту присказку, – вдруг громко заявила Алера. – Рассказывают о чем-то плохом и говорят: «Это было давно», словно уменьшая тем самым плохость. Раз прошло много времени – значит все отболело, принялось, как-то утряслось, и уже можно слушать историю как бы понарошку, не всерьез.

– И что в этом скверного? – спросила незнакомая Олю эльфийка, совсем юная, остролицая, очень тоненькая.

– Тем, как принимаешь происходящее. Словно понарошку. – Алера сердито ткнула пальцем в чащу, и Оль не сразу понял, что она имеет в виду внешний мир, лежащий за Эллором. – Когда тебе рассказывают о плохом, если оно случилось недавно, – ты немного разделяешь боль людей, которым плохо. Ты понимаешь, что им плохо сегодня, прямо в тот вздох, когда тебе рассказывают их историю. И тогда ощущаешь себя немного в ответе за то, что эти жуткие события вообще смогли случиться. И ночью не спишь спокойно, потому что ты знаешь: где-то рядом случилось плохое, кто-то горюет из-за этого, прямо теперь горюет!

Эльфийка потупилась, а Алера говорила, быстро, словно боялась, что слова закончатся раньше, чем мысли:

– Но мы не любим горевать, мы не хотим трудных мыслей ночами. Не хотим быть в ответе за чужую подлость, за чужое горе. Нам легче прикрываться всякими словами, которые скрадывают плохость. «Это было давно» – вот и весь сказ, все уже отплакалось, остыло, принялось. Или вот еще: «То ли правда, то ли нет». Когда слышишь такое, то дальше может быть какой угодно ужас. За него душа не очень сильно будет болеть, ведь ты всегда можешь решить для себя, что нет, это все-таки неправда. И можно спать по ночам спокойно.

Оль как открыл рот в самом начале этой тирады, так с отвисшей челюстью и сидел. До сего вздоха он и не предполагал, что у Алеры есть душа, которая к тому же умеет болеть.

– Я не относительно к себе, – буркнула та, заметив взгляд гласника и неправильно его истолковав, – я в целом. За меня не беспокойтесь.

Стемнело, и от мохнатых стволов отделились полупрозрачные тени: предки подходили к костру. Олю уже несколько раз доводилось их видеть, и всегда гласнику было не по себе. Словно призраки какие, честное слово – зеленоватые, как деревья, из которых вылезают, да и носы задирают выше некуда – под ноги-то им смотреть не надо.

Пока ему не довелось попасть в Эллор, Оль думал, что эльфы верят в предков так, как верят жители Идориса в Божиню. Оказалось, нет – предки для здешних эльфов были чем-то вроде призорцев, которых, в отличие от Божини, можно и увидеть, и поговорить с ними, и попросить о помощи, тут же получив ответ – как лешего или хатника, только помогали предки охотней призорцев и умели больше. Выходило, что в Божиню эллорцы не верили просто потому, что было незачем. Зато в нее верили ортайские эльфы, почитая предков постольку поскольку – за пределы Эллора их власть не распространялась.

Оль обернулся к Тахару просто для того, чтобы не видеть этих призрачно-зеленых эльфов, и тут же понял, что еще было удивительного в рассказе Имэль.

– Странные дела получаются, – сказал он. – Я уж не понимаю: хоть чего-нибудь бывает таким, как мы привыкли о нем думать? Вот в Школе нам твердили, что большая часть магов исходит от земного начала, а на деле выходит так: плюешь в пустоту – попадаешь в мага воздуха. Нам говорили, что самоучкам недостает сил открывать порталы, а на деле, опять же, куда ни плюнь – попадаешь в самоучку, что творит эти порталы как заведенный…

– В твои годы, – улыбнулся Тахар, – пора уже перестать верить в непогрешимость школьного учения. Хотя про порталы они правы: у меня на них сил не хватает. Один раз только сумел, тогда…

Он кивнул на Алеру.

– Попользовал, значит, жизненную силу помирающего друга, – отметил Оль.

Тахар пожал плечами:

– А что, ты умеешь сам решать, какую энергию применять, а какую – и не принимать? Хоть ты обученный маг, хоть не обученный – все мы как котелки, в которые что-то падает. Котел не выбирает, что будет варить – сливу или кусок мяса.

Оль скривился и не ответил.

– А про то, что вам в Школе в головы напихивают, и говорить нечего, – продолжал Тахар, – маговское назначение, любимые дети Божинины, единая надежда мира. Использование дара во благо. Пожизненный долг перед магическим сообществом, который за чрезмерной зыбкостью и непонятностью легко заменить на пожизненный долг перед Школой и ректором.

– Откуда ты все это знаешь? – сердито перебил Оль. – Ты ж в Школе не учился! Или учился?

– Я – нет, – отрезал Тахар и переключил внимание на ветку с неизвестными Олю поджаренными фруктами, которую вручила ему проходившая мимо эльфийка.

Фрукты были похожи на маленькие яблоки, а запах от них шел хлебный. Тахар долго дул на ветку, затем осмотрел фрукты с таким видом, словно ничего не было важнее в мире и Мирах.

Оль ожидал продолжения. Понимая, что под этим выжидательным взглядом кусок в горло не полезет, Тахар неохотно объяснил:

– Мои родители были поселковыми гласниками. Я знаю, чему и как учат в Школе, и почему не хочу такого для себя – знаю тоже. Вы оттуда выходите болванами, надутыми и цены себе не слагающими. Все думаете, будто вы какие-то особенные и будто сама Божиня наделила вас очень важной ролью в этом мире…

– А разве ж не так? – искренне удивился Оль. – Обученный маг – ого сколько всего может! Как же не быть особому назначению для того, кто имеет особую мощь?

Тахар закатил глаза и принялся обгрызать зажаренный фрукт. Наверняка подобные разговоры ему надоели еще в детстве, наверняка ему много раз доводилось пререкаться о том же самом с родителями. Интересно, почему он сказал, что те «были» гласниками? Куда они делись-то? Самому Тахару чуть больше двадцати, и даже если он – очень поздний ребенок, то его родители должны еще быть не слишком-то и старыми.

Спрашивать Оль постеснялся.

Уловив взглядом движение, маг обернулся. По другой бок от него уселась Алера, скрестила ноги и оперлась локтями на колени, подавшись вперед. Шнуровку на рубашке она стянула не полностью, Оль мимовольно скользнул взглядом в вырез и заодно подумал про кошмарный шрам под ребрами.

Алера смотрела насмешливо и задумчиво. Странное дело – обычно в свете костра многое кажется таинственным и колдовским, но Алера сей вздох выглядела безобидной и невинной. Совершенно обычной. Даже черные глаза уже не казались всевидящими и жуткими.

Только теперь, впервые не ощущая идущей от Алеры неясной угрозы и отчего-то враз перестав ожидать подвоха, Оль вдруг понял, что она красивая, и удивился, как он раньше этого не замечал. И очень остро осознал: сей вздох подле него сидит очень красивая девушка, почти касается его коленом, и он чует исходящее от нее тепло, а она смотрит на него в упор, и впервые он видит в ее глазах только любопытство – и ничего сверхчеловеческого.

Тут же Оль подумал, что предпочел бы ее прежний взгляд, проницательный и мешающий мысли – он пугал, но не смущал. А по-настоящему, до красных щек смущаться Олю не приходилось так давно, что он совсем от этого отвык.

– А с чего ты взял, что маги обладают особенной мощью? – спросила Алера негромко.

Гласник от смущения не сразу понял смысл ее слов, но она и не ждала ответа. Склонила голову, оглядела его.

– Вот с чего ты взял, что ты сильнее меня, к примеру?

Оль прочистил горло. С удачным складыванием слов у него всегда было туго, а тут сложить нужно было много чего. Начать хотя бы с того, что он никогда не уверял, будто он сильней кого-то определенного. Хотя, ежели подумать, то назвать себя слабее этой девушки Оль не мог бы даже из большой вежливости.

– У меня есть клинки, – продолжала она, – их можно поставить против магии? По-моему, да. Ты не всегда умел применять магию, а я не всегда умела пользоваться клинками. Ты можешь применять магию в пользу или во вред – я тоже: могу мечом убить магона, а могу и отрезать кусок ковриги для голодной бабушки. Если бы нам довелось убивать друг друга, так на что бы ты поставил: на меч или магию?

– Магические атаки многообразней, – только и сказал гласник, отчаявшись состряпать гладкие фразы из обрывков собственных мыслей.

– Ну да. – Алера вытянула ноги, и Оль снова покосился. – А ты успеешь применить свое многообразие, пока меч движется к твоему горлу?

Гласник помолчал. Она не торопила.

– Так ведь дело не в том, кто кого пристукнет половчее, – сказал он наконец, – человек должен быть силен делами, пользою своей. А прибить из-за угла кого угодно можно. Ты с ерунды какой-то заходишь, ни при чем тут меч и магия. Важно, что в голове у человека, как он жизнь свою живет, а магия – только орудие. Или оружие. Как и меч.

Алера вдруг рассмеялась.

– Впервые вижу обученного мага, который смотрит в корень, а не трясет причиндалами. – Оль смутился, а она помолчала немного и добавила: – Знаешь, а ты бросал бы этот гиблый Мошук насовсем. Не в тебя он нынче, ты же видишь сам. Там нынче гнилью пахнет – аж разит, всяческая дрянь бурлит и варится, вот-вот бабахнет, раскидает кишки по деревьям! А таких, как ты, хороших и честных, наматывает на ветки первыми.

– Лучше пусть меня на ветки намотает, чем струсить и сбежать в кусты, – ни вздоха не колеблясь, ответил Оль.

– Вот я и говорю, что обученные маги – дуболомы, – вновь подал голос Тахар. – Какая будет польза, если ты погибнешь? Ради правильных вещей нужно жить – каждый день, терпеливо и чаще всего – незаметно. Хотя куда как красивей ради правильных вещей торжественно сдохнуть, да? Вы же, обученные и богоизбранные, не хотите быть незаметными, не умеете жить тихонечко. Вам свершений подавай. Индюки надутые, вот вы кто. И это ж, зараза, не лечится.

Оль возмутился, потому что примерно эти же мысли думал, провожая друзей в Гижук, только тогда-то он как раз себя считал терпеливым, незаметным и поступающим верно. Однако вслух он сказал другое, что показалось ему более интересным:

– Так ведь в Преданиях именно так и сказано – что маги Божиней избраны. А раз избраны – значит и впрямь в чем-то лучше прочих.

– А может, все наоборот? – Голос Тахара звучал вкрадчиво, а ухмылка была до изумления паскудной. – Может, Божиня дала магию самым никчемным своим детям, чтобы из них хоть какой-то толк получился?

От такой трактовки Оль опешил.

– Так в Преданиях же сказано – самым любимым, а не самым бесполезным!

– Это в следоуказательных текстах сказано, а как было в исходных – еще неизвестно. – Улыбка Тахара стала еще паскудней, и Оль снова удивился – на сей раз осведомленности сельского жителя. Видать, лирмский жрец жрет свой хлеб не зря, не то что многие прочие! – Там говорится, что самым любимым, верно. Так Божиня-то небось не троллиха, которая квелых трольчат выбрасывает за ненадобностью! Божиня-то небось, как простая тетка, самых нескладных детей и полюбила сильнее прочих. И выдала им магические способности – ну не топить же ущербных. А теперь эти ущербные, наделенные божественным даром, носятся с ним и щеки надувают. Во какие мы важные и могучие! И Школы еще создали, чтобы учить других никчемных уродцев использовать маговские дубины в полную силу. Чтоб уж точно никому не показалось, что недодали!

– Ты ж сам маг! Тоже из ущербных, получается?!

– Ну да. Только мне хотя бы достает ума не раздувать важность этого дара. Хватает ума на то, чтобы знать: я могу делать мир лучше, не глядя на то, есть ли у меня магический дар. А не захочу – могу и не делать мир лучше. И ничто мне не помешает спать по ночам. А вы, обученные и важные, чашки со стола не подымете, не обратившись к магии и не подумав о своем великом назначении. – Тахар сплюнул и зло повторил: – Индюки надутые. И не лечитесь.

Оль хотел возразить, что в нынешние времена он обращается к магии много реже, чем в прошлые, но промолчал, сам удивившись этой мысли. А ведь верно – он не мог припомнить, когда ему доводилось в последний раз колдовать, и так же точно он много дней не видел, чтобы использовал магию сам Тахар. Кальен – тот да, чаровал, помогая недужным… и по вечерам выглядел довольно измотанным. Быть может, околоземица начала хуже, неохотней отдавать магическую силу, а маги бессознательно подстроились, стали расходовать ее бережней?

Вот уж недоставало в неспокойные времена лишиться того немногого преимущества, что было у магов перед обычными людьми…

Подошла знакомая эльфийка-травница, за краешки держащая несколько веток с поджаристыми фруктами, предложила сидящим. Алера, придирчиво перебрав несколько штук, выбрала себе ветку, рассмотрела нанизанные на нее фрукты так же внимательно, как прежде Тахар. Как будто много там разглядишь в темноте! Оль тоже принял угощение и, не утруждаясь его осмотром, вгрызся в горячую мякоть.

Вкусно. Вроде печеной репы.

К Тахару подошла Умма, что-то тихонько спросила, он с улыбкой ответил, и магичка села подле Тахара – близко, почти вплотную. Так не подсаживаются к обычным знакомцам – только к людям, которые приятны.

Со стороны все выглядело непосредственно и невинно, как встреча двух добрых друзей – но Оль чуял неуловимую разницу между тем, как говорили Тахар с Уммой, и тем, как тот же Тахар говорил с Алерой. Хотя Алера могла, на правах старого друга, сесть к нему еще ближе. Да хоть вплотную. Да хоть улечься на него. Но в этих действиях не было ничего такого, отчего случайному наблюдателю захотелось бы смущенно отвести взгляд. А вот между тем же Тахаром и Уммой – было.

И Оль понял, не догадался даже, а именно понял – голубое ладное платье Уммы было именно для него, для Тахара.

Он отвернулся и, жуя, оглядел собравшихся у костра людей и эльфов. Предки сидели или ходили между ними, беседовали с эльфами или друг с другом. Некоторые стояли поодаль, прислонившись к деревьям.

Потом Оль заметил, как сердито смотрит на Алеру Элай. Он по-прежнему сидел с другой стороны костра, все вокруг него о чем-то беседовали, так что слышать разговор Оля со своими друзьями Элай никак не мог, да к тому же Тахара он взглядом не буравил – значит, сердился не на то, что было здесь сказано.

Алера была поглощена фруктами и по сторонам не глядела.

– Элаю не нравится, что ты сидишь рядом со мной, – вслух сообразил Оль. – Отчего ему не нравится? Промеж вами ж нет ничего. Нет и быть не может, раз вы ходите через порталы. Вы ж твердо решили не менять ничегошеньки, а всю жизнь провести не как обычные люди, да? Я слышал, как вы про это говорили, и как другие говорили, и даже как твой дед ворчал. Говорил, что вы навечно ни перед кем ни за что не в ответе, словно подлетки беспутные. Так чего тогда Элай на тебя так смотрит?

Алера, не поднимая глаз, бросила свою ветку в костер. Та не долетела, упала между Имэль и смутно знакомым Олю эльфом с непроизносимым именем.

– Да что вы понимаете, взрослые-разумные, – она натянуто улыбнулась, – делите мир черно-набело: или есть или нет, быть или не быть. Все по полкам разложить хотите, всему ярлычки подвязать. Ничему такому не даете места, что без ярлычка.

Оль был старше этой троицы, быть может, года на четыре, но теперь и правда ощутил себя брюзгливым стариком.

Алера поднялась и пошла на ту сторону, к Элаю. Оль следил за ней со смешанным чувством: было неприятно, будто он кого обидел незаслуженно, но в то же время – а чего такого он сказал-то? И еще он расстроился, что Алера отошла. Может быть, совсем недавно, вот еще сегодня утром, эта девушка его пугала. Но этим вечером ему очень даже нравилось, когда она была рядом.

Оль видел, как Алера садится рядом с Элаем. Они не посмотрели друг на друга, не коснулись, но отчего-то было ясно, что это очень правильно: когда они сидят бок о бок и смотрят в огонь, а за их спинами склоняются друг к дружке молодые деревца с мохнатыми стволами, названия которых Оль так и не запомнил.

– Не нужно ей говорить, что между ними ничего быть не может, – подал голос Тахар, и гласник вздрогнул: задумавшись, он совсем забыл, что Тахар сидит по другой бок. – Они и сами это помнят каждый вздох. Мы все знали, на что идем, когда выбирали свой мир и свои Миры. Но это был такой выбор, знаешь, когда отвергнутая часть жизни не оставит тебя в покое. Даже после многих лет.

Гласнику очень хотелось задать вопрос про Умму, которая грела Тахару второй бок, но он вовремя сообразил, что этот вопрос был бы совсем уж невежливым, а самое главное – лишним. И снова обернулся к Алере с Элаем.

– Чего-то висит между ними, – согласился он после недолгого молчания. – Прям словно топор в воздухе.

Тахар смотрел на друзей с таким выражением, с каким глядит мать на дите, когда ему уже пора разрешать падать с плетня, иначе оно никогда не поумнеет.

– Висит, ну да. Быть может, помнишь из своей беспутной молодости такое чувство… Замирание перед поцелуем. Вот это между ними и висит. Уже столько лет, что я подсчитать не возьмусь.

– Тогда оно и вправду могло вырасти до размеров топора, – заключил Оль и отвернулся от этих двоих, которые старательно не смотрели друг на друга.

* * *

Хон называл этих людей «пропаданцами». И поначалу над ними даже немного потешались, но очень скоро смеяться перехотелось.

В Мошуке стали появляться люди, не знающие, как они очутились на городских улицах.

Они помнили все про себя: кто такие, как зовут, что умеют делать и чем занимались прежде. Эти люди хорошо знали город: и название его, и наместника, и места, где находятся лавки. Они могли назвать все городские ворота и помнили даже, что недавно на площади казнили заговорщиков.

Но они не помнили, где живут и кто их родня.

А потом обнаружилось, что другие горожане часто знают этих людей в лицо и по имени, и могут даже вспомнить какие-то связанные с ними события и смешные случаи. Но другие горожане точно так же не помнили, где живут «пропаданцы» или их родственники.

В считаные дни таких людей, орков, эльфов и гномов скопилось несколько десятков. Их расселяли по общинным избам, пустующим домам, постоялым дворам, старались приладить к разным полезным городу делам. В работе, в каждодневном общении, во всем прочем «пропаданцы» производили совершенно обычное впечатление и ничем не выделялись среди других горожан.

Никто не искал их, хотя весь город знал о потеряшках. Никто так и не сумел вспомнить, где они жили раньше.

Наверное, Бивилка смогла бы помочь, использовать свой искательский дар – но магичка была далеко.

* * *

Умме, как и матери Оля, очень не нравилось его стремление уехать из тихого, теплого, сытого Эллора. Да магу и самому не хотелось, однако остаться он не мог.

– Нравится мне туточки, – говорил он Умме, – так бы и остался навечно. Только как же в городе без меня, а? Не могу их оставить, понимаешь?

– Понимаю, – неохотно соглашалась Умма, а Оль думал, что не понимает она ничегошеньки.

С того дня, как магичка перебралась в Эллор, она не выезжала за его пределы – вот уже третий год она жила, отгородившись от большого мира красотой и неспешным течением здешней жизни. Как дивная зверушка или необычное растение, что во множестве встречаются в Эллоре и не водятся в Ортае. Которым, как всему краю исконцев, для жизни нужны особые условия, создаваемые древними, от предков доставшимися реликвиями.

Ничего они не понимали в том, что творилось за пределами их безопасного и благодатного края, в который почти невозможно было попасть чужаку.

И все-таки, в этом смысле думая об эльфах почти с небрежением, Оль отчего-то был уверен: соседям они помогут, когда станет совсем уж туго. Как помогли переезжим из ближайшего лагеря перебраться в дровосекову зимовку.

В Мошуке было холодно, грязно, неспокойно.

Вездесущая Эйла добросовестно пересказывала Олю новости и слухи – их было много и все о плохом. Вчера в вязницу посадили сразу два десятка человек – идеи, заложенные казненными смутьянами, все-таки дали свои плоды. Чем тяжелее становилась жизнь, тем чаще горожане приговаривали, что «рыба от головы тухнет», а значит, виноват во всем наместник, а значит, над городом должен стать другой человек. Правда, такого человека на примете у смутьянов вроде как не было, так что мало кто из горожан относился к их словам всерьез. Но бездельникам и неудачникам всех мастей такой взгляд на происходящее очень нравился, и они охотно повторяли слова про тухлую рыбу. И теперь новая партия заговорщиков ждала своей участи в вязнице, а старшина стражи крепко подозревал, что все лишь начинается.

Число «пропаданцев» приближалось к сотне. Оль посетил несколько общинных изб и согласился, что некоторых этих людей знал или видел прежде. Но когда гласник пытался вспомнить, где они живут и откуда взялись – в голове словно закрывалась невидимая дверь. Так же, как все прочие, Оль не мог сказать, где находится дом этих людей.

Поговаривали, что разбойники не просто так пропали с трактов: часть их откочевала на юг, а остальные подались в столицу. Про сам Арканат вести тоже доходили нерадостные: столица снова ожила, но так, что лучше бы оставалась безлюдной. Ее потихоньку заселяли и разделяли между собой разбойничьи банды, которых появлялось все больше – того и гляди, начнут делить меж собою не только столичные кварталы, но и оставшихся в Ортае людей: кому кого грабить, а кому перебираться в другие края, потому как на всех не хватит народу для грабежа.

Шутки шутками, а чем собирается питаться эта орава в крае, пораженном сушью?

Мошукских подлетков перестали гонять в Миры, вместо этого перебросив вместе со взрослыми на подготовку новой земли под пашню между городом и южной деревенькой – было решено по весне засеять ячмень, а позднее, даст Божиня, и овес. Подлетки ругались страшно и всячески увиливали от работы – зато Тахар, Элай и Алера, освободившись от присмотра за детьми, могли уходить с Ычем еще дальше в леса.

Оль был уверен, что сам Пизлык на таком удалении от селений куда интересней, чем самые заброшенные Миры. Сам гласник к этому лесу относился с опаской еще после первого школьного экзамена, но интересно от этого было не меньше.

В ратушу к нему совсем перестали приходить люди. На улице многие отворачивались при встрече. Олю все думалось, что горожане, сами себя накручивая дурными мыслями, вот-вот начнут бросаться на него и друг на дружку. И еще – на местных самоучек, к которым пока что относились терпимей, чем к Олю. Их просто подчеркнуто не замечали – приятного мало, но все-таки лучше неприкрытой неприязни.

За несколько дней Оль при помощи ратушного призорца разобрал скопившиеся на полках бумаги, навел в кабинете порядок и даже окно протер – и затосковал.

За пределами города, кажется, жизнь прекратилась вовсе. Не вернулся ни один из голубей, которых Оль отправлял гласникам других селений, и ни один голубь не прилетел оттуда. Только Шадек исправно, раз в три-четыре дня, присылал магических серых птахов, давая другу знать, что путешественники живы-здоровы. Если бы не эти весточки, Оль бы уже всерьез задумался, осталось ли в Идорисе хоть что-нибудь помимо Эллора, Пизлыка и Мошука с прилегающими селениями.

Птахи вызывали у Оля и облегчение, и чувство неловкости. Выходит, правы были те, кто предлагал справляться с бедой целиком, а не «спасать людей одного за одним». И теперь вот выходит, что разумные маги движутся к правильной цели, а глупые и недальновидные маги болтаются бессмысленной колотушкой и ждут, что же из этого выйдет.

С «пропаданцами» гласник так и не смог ничего решить, хотя от него очень ждали помощи, да и сам он желал бы помочь. Их забывчивость (Кальен был с этим согласен) имела скорее магическую, чем болезненную природу – ни у кого из потеряшек лекарь не обнаружил тех признаков, что сопровождают старческую или потрясенческую потерю памяти. Похоже, что людей просто заставили забыть именно то, что нужно было забыть. И не только их, а и других горожан тоже.

Кто, зачем и как мог это сделать – Оль даже представить себе не мог. Они с Кальеном склонялись к мысли, что причина – в возмущениях околоземицы, а может быть – в демоновых кознях. Пусть Дефара и говорит, что демоны по большей части плевать хотели на людей, и путь это даже правда – но поди пойми, на что способна их меньшая часть! Оль ощущал отчаянную беспомощность – ведь именно теперь он должен был показать, что может взять горожан под защиту, избавить их от напасти – но ничего не мог поделать. Всякий раз, когда гласник собирался хорошенько все обдумать, на него нападала такая тоска и безучастность, что встряхнуться и переключиться на что-либо иное удавалось с большим трудом.

Горожане тревожились и все сильнее сомневались, что городские власти сумеют их защитить. Хон делал единственное, что мог – еще больше усиливал дозоры, хотя стражники и так уже сбивались с ног.

В те дни, когда Оль приходил в ратушу, Террибар вертелся рядом, делал вид, что ничего не произошло и что он не видит, как изменилось отношение гласника к нему.

Уставший от этого, Оль стал реже появляться в ратуше и чаще навещать то подобие городской лекарни, где принимал недужных Кальен. К нему горожане относились куда приветливей, чем к Олю, – как будто это Кальен шесть лет был их гласником, как будто это он знал в лицо чуть ли не всех жителей Мошука, помогал каждому из них в отдельности и всему городу в целом. Оль не позволял себе задумываться о человеческой неблагодарности и неправильном устройстве мира, но обида, незаслуженная и острая, мерзенько покусывала его изнутри.

Тахар тоже часто приходил в лекарню. Целительских способностей у него не было никаких, зато он делал замечательные зелья, очень выручая недужных и Кальена.

Вот и вышло так, что гласный маг оказался в помощниках у двух самоучек: подготавливал ингредиенты для зелий и вообще помогал как мог. Никто из них даже не задумался о необычности такого положения дел, зато у горожан появился новый повод обсудить странности в поведении магов. Всё непонятное они толковали как знак того, что «клятые чаровники что-то замышляют».

– Почему ты в Эллоре не остался? – спросил как-то Оля Тахар. – Ты хорошо там себя чувствуешь, тебе нравится там. Зачем ты настырно прешься в этот город? По старой памяти, когда местные тебя любили? Ты ж нынче даже не гласник – нету больше Школы, кончилась, ты сам по себе теперь, свой собственный.

Маги сидели в комнатушке при лекарне, возились с составами для мазей и зелий. Потребность в них только возрастала день ото дня: по холоду и голоду люди хворали сильнее обычного. В комнатушке было душно и светло от плошек с жиром и магических светляков, тесно от мешков, корзин, посуды. Но при этом – уютно. Как в неприглядной избушке посреди заснеженного леса – пусть и маленькая она, и тесная, пусть мыши под полом и жучки в стенах – зато гудит трудяга-печка и пахнет свежими щами, а снаружи… Ничего нет снаружи такого, чтобы хотелось покинуть этот маленький, теплый и неказистый домик.

Оль, крякнув, разогнулся над здоровенным тазом, где перемешивал большой ложкой плесневелые ягоды снежника. Ему казалось, что ягоды еще недостаточно плесневые для мази, но Тахар сказал – в самый раз.

Ответа Оль не придумал. Не знал он ответа, просто не мог бросить город – и все тут. Ощущал себя лишним, нежеланным, беспомощным – а уехать не мог, потому как это было все равно что сдаться. Забросить маговское назначение и заниматься только своими делами. Как Умма. Или даже хуже, потому что Умма растит племянника-мага, а он, Оль, мог бы растить только Мавку, которая и так уже полжизни прожила.

Спрашивается, не лучше ли отправиться в Недру и попытаться спасти всех скопом, чем маяться в Мошуке и ощущать свою бестолковость?

– Вам тоже не хочется уезжать из Эллора, – сказал он вместо ответа.

– Кому как. – Тахар выбрал склянку, пробормотал над ней очистительное заклинание – беда с этими самоучками, чего они только не навыдумывают! Оль и не слыхал про такие заклятия никогда. – Аль не любит Эллор. Говорит, там медом пахнет. Почему медом и отчего это плохо – даже не спрашивай. Элай – ему, пожалуй, все равно, хотя его родня живет в Эллоре, теперь вот даже тетка, которая его растила. А мне – вот мне да, и впрямь не хочется уезжать. Мне в Эллоре нравится.

– Ага, – со значением протянул Оль. – Места там распрекрасные, знамо дело. Эльфийки опять же. Да и не эльфийки, бывает, встречаются.

Тахар поморщился – не от досады, а так, будто гласник пнул его прямиком в наболевшее.

– Боишься, займу место твоего погибшего друга, да?

– Не того я боюсь, – насупился Оль. – Когда Кинфер погиб, это получилось, знаешь… мы ж выросли вместе, с первого школьного дня. До сих пор… ну, это будто глядишь на пергамент, в котором дырка выжжена. Хоть и прошло четыре года.

Тахар молчал. Гласник остервенело уминал ложкой несчастные ягоды.

– Ежели Умма теперь выбрала тебя – ну, значит, оно того стоит. Я-то что, я только рад, что она голову подняла наконец после всего… вначале Кинфера не стало, а потом через год еще бабка ее померла… Плохо с ней было, с Уммой. А теперь она наконец улыбается и платья красивые носит, и раз так – значит, я слова против тебя не скажу. Улыбки и платья – это правильно, это хорошо. – Оль критически оглядел ягоды, бросил ложку в таз и пинком подвинул его к Тахару. – А вот что нехорошо – то, что ты ж, зараза, с ней не будешь! У вас же троих шатания по Мирам без края и конца, да неразлей-такая-дружба. Вот что плохо, прям дальше некуда как нехорошо!

Тахар задвинул таз под столик и взялся за ступку. Долго и старательно мельчил содержимое в чаше, и Оль уже подумал, что Тахар отмолчится, но тот все-таки заговорил:

– Мы всегда так жили, с двенадцати лет, с первого путешествия в Мир. Все эти годы мы были больше там, чем здесь. И всегда – больше друг с другом, чем с прочими. Мы это выбрали, решили так, понимаешь? Мы можем уходить в Миры на много дней, и не сказать, чтобы нам так уж хотелось проходить через портал обратно.

Ему не обязательно было что-то объяснять. Оль все понял еще в тот вздох, как узнал, что Тахар сумел использовать жизненную силу умирающей Алеры. Такая связь могла возникнуть только в одном случае: когда люди друг другу – ближе некуда. Когда они – считай что один человек. Оль все понимал и просто сердился – из-за Уммы и собственной обиды – он привык считать самоучек недотепами, но теперь только и видел, что эти самые недотепы оказываются проворней, удачливей и попросту счастливей его, обученного гласного мага.

– Свихнутые вы какие-то, – бросил Оль. – Взрослые люди, а живете, как дети.

– Быть может, и свихнутые, – с непонятной усталостью согласился Тахар. – Только заметь, мы никому своего счастья не навязываем. Зато все вокруг стремятся побыстрее донести до нас свои ценные мнения.

Оль смутился, отвернулся, принялся раскладывать побеги бегунчика на деревянной досочке.

– Ну положим. Только ж разве может быть, чтоб людей ничего не держало в мире, где они всю жизнь прожили?

– Не может. – Тахар помолчал, подбирая слова. – Всех нас что-нибудь да держит. Только, знаешь, с каждым годом все меньше. С каждым годом все больше народу нас не одобряет и постоянно напоминает, что мы чокнутые. Ну, наверное, они правы, только у нас иначе не получается. И мы не понимаем, отчего должны хотеть, чтобы получалось иначе. Вот скажи, чего такого интересного мы лишаем себя, а? Ты можешь представить, чтоб Алера напялила платье, стала варить мужу кашу и на том успокоилась?

– Не могу, – согласился Оль. – Только, быть может, стоило бы? Жизнь – она не только про интерес, а еще и про полезность. А чего полезного делают твои друзья кроме того, что носятся по Мирам, как подлетки беспутные?

На вздох губы Тахара сжались в нитку, и гласник ощутил себя неблагодарной скотиной. Ничего они не делают полезного, ну да! А как насчет того, что эти трое таскаются за тобой хвостами? Быть может, только благодаря им тебе, балда тугодумная, ничего не свалилось на голову на пустынной улочке Мошука или не прикончило на тракте!

Понять бы, что ими двигало, когда они взяли Оля под свои крылья. Приязнь к нему? Мысль о его сродстве с Тахаром, который, сложись судьба иначе, тоже мог стать гласником в каком-нибудь городе? Забота Тахара об Умме, которая тревожилась за своего школьного друга? Но Оль видел, что никто из троих не тяготится взятой на себя ролью опекатора и относится к ней серьезно – значит, это было их общее решение, а не уступка одному из друзей. Значит, все трое посчитали такой порядок вещей нужным и правильным.

Оль не понял, догадался ли Тахар о его мыслях, – вернее всего, да, уж больно хитрым был быстрый взгляд его темных глаз. Но вслух он сказал совсем другое:

– Вообще-то Элай мастерит неплохие луки. Только не продает дальше Эллора, в Ортае мало кто пользуется луками. Еще он самострелы умеет делать, но простенькие. Их не продает совсем, потому как с самострелом любой дурак – герой, а дураков Элай не любит.

– Ну положим, он не бесполезен, – охотно признал Оль, торопясь загладить свою нечаянную грубость. – А вот Алере не помешало бы это самое… каши варить.

Тут же гласник чуть было не ляпнул, что не возражал бы, чтоб Алера именно ему варила каши, и сам удивился своему нахальству.

– Аль еще полезнее Элая. – Тахар выпрямился и посмотрел на Оля сердито. – Она умеет Кристаллы сращивать, очень здорово с ними справляется. Ты быстро судить бросаешься, попробовал бы сначала разобраться, а?

Оль проглотил этот справедливый укор, но не смог не возмутиться по поводу камней:

– Как вы можете использовать Кристаллы теперь, а? Ведь уже известно, что это демоновы происки, что нельзя было тащить их из Миров…

– Так они уже притащены. Если Аль не будет их сращивать, если даже мы их выбросим в колодец – они что, перестанут работать?

– Не перестанут.

– Ну так чего ты хочешь?

Оль смутился. И правда – чего сделаешь, если вредоносная зараза уже здесь, хоть ты трогай ее, хоть не трогай – действие одно и то же. Но противно ведь!

– Эй, – осенило вдруг гласника, – так, быть может, собрать Кристаллы в кучу да затолкать обратно в Миры? Ну хоть сколько получится?

Тахар аж поперхнулся:

– Ты представляешь, сколько их натащили оттуда за сто лет? Даже если мы под корень вычистим от камней весь Мошук и Лирму – так это даже не мелкие брызги, это просто ничто! К тому же, даже если полностью убрать их из всего Идориса – уже ничего не поменяется.

– И все-таки, – упорствовал Оль, – все-таки вы могли бы взять сколько получится камней и унести их отсюда обратно в Миры.

– Может, для надежности сходить к тамошним горам и бросить Кристаллы в жерло вулкана?

– Может быть, – осторожно согласился Оль. – Что такое жерло вулкана?

– Понятия не имею, – признался Тахар. – Дефара иногда так шутит.

Некоторое время маги молчали. Было слышно, как за стеной Кальен громко спорит с Эдфуром. Точно, с Эдфуром, его рыкающий говор ни с чем не спутать. Мавка все косилась на стену, за которой спорили, и сердито взрыкивала вслед за гномом.

– Да нет на твоем роду никакой порчи! – почти кричал Кальен. – Просто у гномов наклонность к старческому полоумию!

– Я те дам наклонность! – кипятился Эдфур. – Я те дам полоумие! Не было у дядьки никакой наклонности, пока я тя в дом не впустил! Чем тещу напоил, сволота? Она теперь мне весь дом перезаразит этой безмозглостью!

Ответа Кальена маги не услышали, но чуть погодя хлопнула входная дверь, а Мавка, еще немного поворчав, успокоенно опустила голову на лапы.

Олю отчего-то настырно лезла в голову мысль про Алеру в красивом платье и про кашу, которую она не будет варить. А если будет – то никак не ему, не Олю.

Странно, что до сих пор у нее с эльфом ничего не вышло. Странно, что они добровольно отказались от всего, что могло бы быть, ради… чего? Бесконечного безответственного детства?

– Я не могу сообразить, как вы живете, уперевшись в эти Миры, – признал Оль. – А как дом? Как родня?

– А где дом – там, где ты родился, или там, где тебе спокойно? – Тахар не ждал ответа. – Родня – ну да, пока мы были подлетками, пока мои родители не пропали, а дед Алеры в открытую не сошелся с теткой Элая – да, можно было сказать, что родня нас здесь держит. Теперь уже нет.

«Пропали?» – В светлых глазах Оля ясно отразилось непонимание. Как могут гласники пропасть и не найтись?

Тахар сердито постучал пестиком по краю ступки.

– Пропали. Десять лет назад. Затеяли какие-то исследования с перемещениями и… в общем, так их и не нашли. Они… теми еще испытателями были. Вот, доиспытывались.

– А Умма? – наконец прямо спросил Оль, и голос его прозвучал почти жалобно: и впрямь, где же место для Уммы среди всего этого?

Тахар с силой потер щеку, и на светлой коже осталось красное пятно.

– Я не знаю, что тебе сказать. А, бдыщевый ты хвост, я не знаю даже, что сказать себе!

Оль махнул рукой и вернулся к бегунчику, принялся сердито кромсать изрядно подвявшие стебли. Тахар высыпал из ступки золу, перетертую с цветами златочника, плеснул воды в глиняную миску.

Оль некоторое время молча следил за выверенными движениями его рук, за пальцами, выделывающими сложные пассы. Тахар негромко шептал неизвестное гласнику заклинание, в котором тот временами улавливал знакомые, но иначе звучащие слова.

Когда Тахар осторожно отделил щепоть нарезанных бегунчиковых стеблей, Оль все-таки не вытерпел:

– А может быть, все ж пришла пора повзрослеть, а? Вон и Элай с Алерой друг на друга глядят, как коты весенние. И ты с Уммой… Тебе не думалось, что настало время еще раз перерешить решенное, а?

Тахар старательно перемешал смесь, медленно отодвинул миску. Посидел, не поднимая глаз, потом решительно потянулся за склянкой.

– Знаешь, тут и казаться нечему, решать и правда надо. Порталы вон рыжие все стали, камни какие-то вокруг них нарастают, и прыгнуть в Миры с каждым днем все труднее. Дефара к троллям перебралась, – ты ж и не заметил? – бродит вокруг порталов. Говорит, они поют. Тут даже кошке ясно, что порталы в Ортае последние дни доживают, эти каменные наросты скоро их закроют. Так что… скорее всего, до того времени мы втроем вместе со своей неразлей-какой-дружбой уйдем туда навсегда.

* * *

Горожане, до сумерек работавшие на расчистке поля, возвращались в Мошук через южные ворота. Были они уставшими и злыми: а кому понравится провести целый день за грязной утомительной работой, когда над головой вместо неба висит серая мряка, а пальцы едва разгибаются от осеннего пробиручего холода?

Впереди ждала теснота общинной избы, миска горячей безвкусной каши и кусок ковриги, а назавтра – все сначала.

Едучее чувство обиды разрасталось тем больше, чем дальше они шли по городским улицам. Как будто из узких подворотен, из-за часто стоящих домов кто-то нашептывал им правильные слова, от которых они пуще распалялись.

– Кто-то дома родного не помнит и едва ноги волочит на пустой каше, а кто-то в ус не дует и на цельном птичнике гузном сидит, – негромко сказал вслух сутулый небритый эльф.

Три десятка горожан остановились как один. Почти все они были из «пропаданцев», и каждому теперь показалось, будто произнесший эти слова эльф прочел его собственные мысли.

Опершись на лопаты и грабли, усталые и грязные люди, эльфы, гномы стояли посреди улицы. Переглядывались – сначала насупленно, исподлобья, потом – проясняясь лицами, видя в чужих глазах участие и понимание.

Дохнул по улице западный ветер колючим серым рывком, шурнул мусором и нападавшими с придомовых кустов листьями – словно шепнул что-то требовательно и ободряюще.

Люди переглянулись снова, и теперь в глазах у них была не обида и не тоска, а хмельной и дурноватый задор.

Не сговариваясь, перехватив покрепче лопаты и грабли, три десятка человек направились к городскому птичнику.

* * *

При виде Ыча и Алеры, играющих в ладушки, опешил даже ко всему привычный Тахар.

– Вы чего?

– А чего? – не оборачиваясь, переспросила Алера. Ее маленькие ладони звонко хлопали о здоровенные трольи. Ыч гыгыкал и путался в движениях. – Чего мы ерундой занимаемся, когда вокруг все такие серьезные, что хоть свались и умри?

Отвлекшись, она сбилась сама, чем осчастливила тролля. Торжествующе взоржав, Ыч хлопнул девушку по плечу, наверняка поставив ей синяк, и поднялся с пола, отчего комната сразу сделалась тесной и маленькой.

– Добрючая, – доверительно сообщил он магам, – только вреднючая.

– Это да, – согласился Тахар. – Это она может.

Оль и Кальен развалились за столом, одинаково закряхтели, вытягивая ноги. Тот еще выдался вечер. Чего только стоит одна гномская делегация на пятнадцать голов, которую приволок к лекарне Эдфур! Гномы в один голос уверяли, что Кальен навел порчу на их род и что теперь слабоумие от Эдфуровой тещи расползается по всему родовому поголовью. Глядя на них, трудно было не согласиться. Отвязаться от гномов удалось с величайшим трудом. Оль даже подумывал создать пару фантомных стражников, чтобы сбить пыл с гномской братии, но не стал: в таком возбуждении с них сталось бы и на стражников кинуться, и тогда положение стало бы совсем паскудным.

И что на этих гномов нашло? Было приличное, вежливое семейство, а тут… ну прям как будто их бешеные клопы искусали!

Из-за отдернутой занавески выплыл запах тушеного мяса, а следом показался сердитый Элай, перемазанный золой. Ткнул пальцем в Алеру.

– Видите, да? Даже тролль говорит, что с ней невозможно!

Мавка за спиной эльфа прокралась в кухню, и Оль проследил за ней укоризненным взглядом. Спереть она ничего не сопрет, конечно, но жалостливыми взглядами и вздохами выпросит у Элая половину общего ужина. Хотя у этого выпросишь, пожалуй.

Ыч строго погрозил эльфу пальцем:

– Превозмогащая!

Элай возмущенно взрыкнул и снова пропал за занавеской. Тролль выглядел очень довольным: все-таки ему удалось объяснить эльфу, что еду готовить – не женское дело. Алера беззвучно смеялась, спрятав лицо в ладонях.

– Дефару не видели? – без особой надежды спросил Кальен.

– Не, – Алера мотнула головой. – Но хотели бы. Мы проход через горы нашли, а на скале – полный рисунок, причем с ночницей. И знаешь, где нашли? В ближнем Мире, который подле речки.

Магам потребовалось некоторое время, чтобы осмыслить новость. Потом заговорили все сразу.

– Полный рисунок? – У Кальена побледнели губы. – С ночницей? Что на нем?

– Проход через горы? – Оль навалился на стол грудью и горящими глазами уставился на Алеру, забыв, что после посиделок в Эллоре смущается встречаться с ней взглядом. – Проход из Миров в магоновый Азугай? Ну я ж говорил, что они появятся!

– Вы без меня ходили по Мирам? – Тахар произнес это негромко и без всякого выражения, но Алера словно только его одного и услышала, виновато развела руками и пробормотала: «Ну а что нам еще…»

Тахар понял и раздосадованно махнул рукой. В самом деле, а что им еще было делать? Сидеть вдвоем в пустом доме, поедая друг друга глазами, – или, напротив, неловко отводя взгляд, придумывая себе пустяшные занятия? Сам-то небось хорош: думал, только до полудня в лекарне пробудет, а как затеялся с зельями – так и не заметил, как кончился день.

– Так что на рисунке? – тихим бесцветным голосом переспросил Кальен. Достал из кармана исчерканный клочок бумаги, а с полки – уголек, положил перед собою, готовясь рисовать. Пальцы у него подрагивали.

Алера уставилась в потолок, словно рисунок со скалы был повторен на бревнышках.

– Значит, везде люди и ночница. Потом так, – девушка принялась загибать пальцы, – подпертое поленом дерево с листами, дальше приотворенная дверь и немного листьев на земле. Потом голое дерево, дверь распахнута, ночница стоит у двери. А последнее… ну, там возле дерева скалы, ночница в дверях, а люди…

Алера замолчала. Оль и Тахар с напряженным ожиданием смотрели на нее. Кальен быстрыми скупыми штрихами делал наброски на клочке бумаги, поверх каких-то старых заметок. Ыч вообще не слушал, зато очень внимательно разглядывал потолок, пытаясь понять, что там высмотрела Алера.

– Люди… ну, они все лежат.

– Мертвые? – уточнил Оль.

– Не знаю. Непонятно. Они просто лежат. А ночница в дверях.

Из кухни вышел вспотевший Элай, грохнул на стол котел с овощами и мясом. Знал бы, что придется самому возиться с едой – ни в жизнь бы не стал в того зайца стрелять!

– У нее амулет в руке, – добавил эльф так сердито, словно нарисованная ночница нанесла ему личную обиду, – остроносый амулет для перехода в Миры. Да не делайте вы такие скорбные рожи! Понятно же, что это просто образы: дерево с листьями – обычный зеленый портал, нелюдям в него хода нет, чем дальше он краснеет – тем ближе время, когда нелюдям ход будет.

Алера пожала плечами и стала расставлять на столе тарелки. Кальен щелчком запустил по столу бумагу. Девушка потянулась за листком, вгляделась в набросок, кивнула и оставила его лежать посреди стола.

– Ловко, – Оль неуверенно улыбнулся, – стало быть, когда вырастут те камни у порталов – нелюди смогут уйти в Азугай через Миры, во как! А чучела рогатая уже знает? То-то счастьица будет!

– Мы ее еще не видели. – Алера влезла на лавку рядом с насупленным Тахаром, заглянула ему в лицо. Маг натянуто улыбнулся.

– А те люди, что нарисованы лежачими, – они-то чего означают?

Алера пожала плечами. Ей хотелось есть, а не разгадывать загадки. Девушка забарабанила пальцами по столу, глядя на Ыча и Элая, которые никак не усаживались.

– С людьми все понятно. – Тахар медленно крутил на столе ложку. – Когда азугайские призорцы смогут пройти через порталы – людям ход закроется. Судя по всему, это будет скоро.

Эльф и тролль уселись наконец за стол: Элай – на лавку, Ыч, неодобрительно оглядев ее, – прямо на пол. С возмущением посмотрел на ложку: вот же какая крошечная, сразу видно, в этот дом никогда тролли на обед не заявлялись! Как ее в руке-то удержать, раскрошится в щепки небось!

– И еще амулет остроносый, – проворчала Алера. Кальен вздохнул, потянулся к лежащему на столе рисунку, старательно дорисовал. – Непонятно, важно или нет, что остроносый. А то у меня как раз такой, и Дефара это знает. Отберет же, зараза рогатая! И попробуй не отдать!

– Интересно, откудова магоновые маги про это узнали, – рассуждал Оль с набитым ртом, – и как проход в горах открыли. Или это не они открыли? Или это Миры и Азугай меняются вслед за нашим миром? Они ж могут быть как-то увязаны: тут что-нибудь меняется – и там следом становится иным?

Оль почему-то посмотрел на Кальена, мрачно сидящего перед полной тарелкой, и тот вяло дернул плечом:

– Да откуда мне знать-то?

– А может, тебе чучела рогатая чего говорила, – не смутился Оль. – Она ж еще чудаковатее, чем кажется, да и Азугай тоже.

– Ум? – промычала Алера, поднимая голову.

Размахивая рукой с зажатой в ней ложкой, Оль принялся растолковывать:

– Ну байки-то как говорят: что первый впустивший демонов портал был открыт в Гижуке, и с тех пор каждый десяток лет тот первый демон, Тэрья, перекидывается в паука, напускает туман на весь край и рыщет в округе. Какого орка найдет – у того пожирает память, забирает его в Азугай и перерождает в магона. Так же? А вот чучела наша говорит, что ее сюда вынесло с приходом демонов, и еще – что она магоновый призорец. Ну так получается, что магоны в Азугае были и прежде, всегда были, считай. Получается, они делаются из кого угодно, а не только из наших орков. Быть может, раньше их делали из других орков, которых забирали из иных миров?

Оль оглядел сидящих с таким видом, словно только что показал им замечательный магический трюк и очень гордился содеянным.

– И вот еще что интересное. Вот есть у нас чучела рогатая, и она говорит на общей речи. Она ее тут выучила или раньше знала? У нее и присказки наши: Божиня сохрани, бдыщев хвост… Тут понабралась или оттуда притащила? А ежели притащила – так в Азугае чего, тоже в Божиню верят? Ведь для этого магонам надо было Предания раскопать, но Предания нашлись туточки, в Идорисе!

Кальен выглядел растерянным, ничего не понявший Ыч на всякий случай притих. Тахар, Алера и Элай переглядывались, и выражения лиц у них были встревоженные, озабоченные, но ничуть не удивленные.

Потом Элай швырнул ложку в пустую тарелку и уверенно заявил:

– Чушь это. Байки про Тэрью и прочее похожее барахло. Вон у эллорцев тоже есть байка про Тэрью, только там она – эльфийская праматерь, а никакая не паучистая демоница. Навыдумывают люди ерунды, а потом бегают с ней, как ошпаренные. Пытаются всунуть ее куда ни попадя и удивляются, чего это она не всовывается.

– Ага. – Оль стал заливаться краской. – Всю жизнь я только и слышал: дескать, сказочки все это: про демонов, про Тэрью, про Кристаллы – а только теперь эти сказочки нам весь край изничтожают. А некоторые шибко умные эльфы по-прежнему сидят да мычат: неправда все это, ерунда, быть не может!

– Чтобы знать наверняка – нужно быть демоном, – отрезал Элай.

Оль помолчал.

– Так я ж не требую, чтоб мне наверняка сказали. Я рассказываю, чего мне в голову приходит. Вот еще, рисунки эти. Магоны ж для того рисунки рисуют, чтоб их чучелам рогатым пересказали. А сами магоны-то откудова знают, чего будет и чего рисовать? Ну понятно, что их научил кто-то там, в Азугае – а кто? Это ж сколько умности надобно иметь, чтоб такое прознать и предвидеть! И вообще – чего ихние маги не мешают магонам уходить в Миры? Ежели они столько всего понимают, то должны знать и то, что магоны в Мирах спячивают. Или про Миры им ничего неведомо, а про ортайские порталы ведомо? Ну и маги!

– Да не маги это, а Знающие! – воскликнула Алера. – Маги только торчат в своих башнях и снаряжают магонов исследовать Миры, а Знающие…

– Аль! – взвыли Тахар и Элай. – Заткнись!

Ыч, до сих пор только недоуменно переводивший взгляд с одного говорящего на другого, хряпнул кулаком по столу:

– Не хамящая!

От удара одна из досок стола просела, а в тарелке Кальена подпрыгнула ложка, плеснув подливкой. Несколько капель попали на лежащий посреди стола рисунок.

Оль смотрел на раздосадованные лица троих друзей, и все странности складывались в понятную и точную картину в его голове.

Тахар говорил, что троица почти решилась уйти через порталы до того, как они закроются, – но ведь любому понятно, что нельзя прожить всю жизнь в Мире, на ошметке земли, где ничего нет. Подобие дома можно построить – а дальше? Где брать то, что не создать самим, но без чего жизнь станет такой жалкой и скудной, а происходящее нынче в Ортае покажется доброй сказочкой? Нет, на подобное эта троица решиться не могла – они, быть может, и чокнутые, но не тупые.

Они не собирались болтаться в междумирье.

И еще Дефара. Она бессильно билась о невозможность пройти в Миры-междумирья через портал – но ни словом не обмолвилась про то, как собирается попадать из междумирья в Азугай. Ночница знала, как.

Был какой-то способ. Верно, сложный, мало кому доступный и еще меньше кому известный. Но был. А проходы, что нынче появились в скалах, получились удобным, но не обязательным довеском – они главным образом позволили самим магонам убраться из Миров. И, раз с обратной стороны не набежало еще больше магонов – проход работал только в одном направлении. Но это был не единственный способ добраться до Азугая, потому что по всему выходило, что…

– Вы уже были там.

* * *

Западный ветер, по-осеннему сырой и колючий, встрепал светлые волосы стражника, бросил в лицо несколько тонких прядок.

– Нечего тут толпиться. – Он хотел сказать это уверенным тоном, но получилось жалко, почти просительно.

Горожане переминались с ноги на ногу, переглядывались – не то чтобы смущенно или испуганно – скорее ожидая, кто первым начнет… Начнет что?

Из караульни к стражнику вышли еще четверо, почуяв неладное. Но в толпе на это только заухмылялись: ну и пусть теперь стражников пятеро, а нас – два десятка, и мечи у нас немногим хуже.

– Хочим видеть вязней, – решительно протрубил кузнец из северного квартала, сделал шаг вперед.

Кузнец был орком, огромным как бык. Говоря, он чуть наклонял вперед круглую голову с кудрявыми смоляными волосами, словно упреждая: не перечь – бодаться буду!

– Вязней? – Старший из стражников, усатый кряжистый мужик, тоже сделал полшага вперед. – Вы для этого собранчество тут устроили?

«Собранчество» загудело, нерешительно и смущенно.

Ветер рванулся, заметался между людей, смахивая пылинки на волосы, выхолаживая кожу, выплескивая обрывки звуков, как песню на древнем непонятном языке. Люди заворчали уверенней, а за ними и стражник, на что-то рассердившись, смахнул ветряной шепот с усов рукавом и гаркнул:

– Кто хотит узреть вязней – выходь по одному! Определим в соседние каморки! Ну? Чего повставали?

«Собранчество» загомонило, так же враз, невесть отчего, рассердившись. Слышно было, как звякнул металл.

Издалека донесся истошный женский вопль и заполошенное кудахтанье.

Колючий западный ветер дохнул стражнику в лицо и унесся дальше по улицам Мошука.

* * *

Алера смотрела на Элая. Элай делал вид, что ничего не слышал. Тахар сосредоточенно облизывал ложку. Ыч чесал пузо. Кальен смотрел на троих друзей с любопытством, но без удивления, и Оль сообразил, что Кальен тоже это знал. Конечно же, знал, ведь он давно с Дефарой, наверняка она делилась с ним своими мыслями, которые…

Все они знали. Только он, как потешный персонаж из байки, даже не представлял, что находится прямо у него под носом. Гласник почувствовал себя настолько глупо, что хоть садись подле тролля и тоже принимайся пузо чесать – и то не будешь выглядеть так смешно, как теперь.

Тахар отодвинул тарелку, и глухой звук, с которым она проехала по столу, показался очень громким. Оль вздрогнул.

– Мы думали, там мои родители. – Тахар говорил медленно, словно обдумывая каждое слово по отдельности и желая сказать как можно меньше слов. – Дефара как-то спьяну ляпнула, что я «одно лицо с магом, который приходит все время».

– Все время? – переспросил Оль и тут же прикусил язык – вдруг Тахар не захочет продолжать, замкнется снова?

– Да. Мы тоже не поняли. Но я очень похож на отца, и еще он любил рисовать Карты вроде магоновых. Ведь как-то так вышло, что у нас с ними одна и та же магия, одни и те же заклинания, и то, что придумывают они, действует и у нас… Словом, мы решили, что нам нужно попасть в Азугай.

– И как вы исхитрились перелезть через горы?

– Как… Дефара подсказала.

Заметив, как Тахар мимовольно двинул пальцами, словно в руках его был пестик для перетирания трав, Оль подумал, что способ связан с каким-нибудь зельем. Быть может, ночница знала состав, дающий эффект парения, только не предметам, как заклинание, а живым существам. Сам Оль даже в горячке не взялся бы представить, что туда могло входить, но в травологии он не был силен. Подкинуть Умме загадку, что ли?

– И чего там, в Азугае? – спросил он для порядка, хотя по лицам троицы было ясно, что ни в какие подробности они вдаваться не будут.

– Магоны, – сухо сказал Тахар. – И вообще там… можно жить. Туда иногда приходят из Идориса. Не мы одни такие умные.

«И не вы одни встретили тамошнего призорца», – добавил про себя Оль.

– И теперь вы хотите уйти туда снова. Там лучше, чем здесь?

– Там всегда лето, – отрезала Алера, и тон ее давал понять: лета вполне достаточно, чтобы остаться навсегда где угодно.

– Там никто не думает, что остальные должны жить так, как хочется ему, – проворчал Тахар, и Олю снова стало неловко за свою резкость в лекарне.

– А магонки отрезают себе язык, когда уходят к мужу, – добавил Элай, и было непонятно, шутит он или нет. – Только представь себе целый край, в котором не слышно бабьего визга.

Оль растерянно переводил взгляд с одного лица на другое и не мог решить, как относиться к услышанному: как к шутке или как к удивительному открытию. И еще ему хотелось заорать: а как же я, что буду делать я, если вы уйдете? Отчего-то больше всего Оля потрясло не то, что кто-то может пройти в магонов край и не то, что сидящие перед ним люди всерьез желают уйти туда навсегда, а то, что его собираются бросить на произвол судьбы.

Как это так? Полмесяца таскались за ним хвостом, заставили привыкнуть к надежному плечу рядом, а теперь просто помашут ручками, пройдут через порталы – а ты крутись как знаешь? Это ж все равно что утопающего дотащить до половины реки, а потом разжать руки и броситься нырять за красивыми ракушками!

Впервые в жизни Оль, обученный маг, гласник немаленького города, сам всерьез нуждался в защите. И всерьез поверил, что получил ее. Потому теперь он ощущал себя обманутым дважды: в первый раз – когда молчаливо признал неспособность постоять за себя, а второй раз – когда понял, что вот-вот лишится обретенного чувства хоть какой-то безопасности.

Конечно, останется еще Ыч, очень серьезно воспринимавший свое «помогащая». И Кальен, который нынче шатается на грани в точности так же, как Оль. И, конечно, можно просто уехать в Эллор, потому что здесь гласный маг уже мало на что пригоден. Настолько не пригоден, что никто в Мошуке не осудит и не загрустит, а многие так и вовсе вздохнут с облегчением.

Ну почему, почему он не отправился в Недру, зачем остался в городе со своими наивными глупостями? Нельзя спасти тех, кто не хочет быть спасенным. Особенно когда самому вот-вот придется спасаться от них же.

Уехать в Эллор – обрести безопасность и расписаться в своей несостоятельности, даже не как гласника, а просто как мага, жизненная задача которого – помогать людям.

Остаться в Мошуке – расписаться в собственном скудоумии и почти наверняка погибнуть, когда очередной гном решит, что это из-за твоего косого взгляда у него на заду выскочил чирей.

А ведь совсем недавно Алера говорила: «Бросай этот гиблый Мошук». Только вот забыла добавить что-нибудь вроде «Потому что скоро ты останешься один».

А он сказал, что не бросит. И скорее согласится быть намотанным на ветки, но не сойти со своего маговского пути.

Ну надо ж было предсказательскому дару пропасть! Как будто мало того, что вокруг сплошное безумие, так еще и бултыхайся в нем безо всякой подсказки!

Теперь Оль уже не был так уверен, что хочет положить свою жизнь за идею. Особенно – за такую идею, которая хорошо звучала в предсказуемом мире, а в нынешнем выглядела так глупо и жалко. Разве неправ был Тахар, когда говорил, что ради правильных вещей требуется жить, а не гордо умирать?

Вот и сидишь ты тут, гласный маг, защитник и опекатор людей – что ты будешь делать со своей магией, назначением и упрямством, когда люди пойдут друг против друга и против тебя? Торочить о своем маговском назначении? О благе для всех?

Как бы не так. Ты будешь защищать себя. И тех, кто будет на твоей стороне.

Потому что вы, маги, защитники и опекаторы – в точности такие, как люди, а люди – в точности такие же, как звери, которые сбиваются в стаи во время опасности, и стая тем злее, чем страшнее беда. Так что ты, гласный маг, привыкший считать себя стоящим чуточку над людьми – ты точно так же должен выбрать себе стаю и рявкать с ней в один голос.

И тут Оль наконец понял, что движет тремя друзьями, которые не желают рявкать в чужой стае и распутывать сложные узлы. Они еще могут спрыгнуть с этого обоза и уйти туда, где будет спокойно. Где не придется продираться через все, что предстоит гибнущему краю, пересматривать свои привязанности и привычки, придумывать себе новые идеи и выбирать сторону, чтобы выжить.

Разве они неправы в своем желании уйти? Разве можно осудить их за желание жить? Просто жить дальше, ничего не меняя в себе и не теряя тех, кого немыслимо было бы потерять?

Картины будущего на этих двух дорогах – остаться или уйти – встали перед глазами Оля с отчаянной ясностью. И он понял, что сам с радостью рванул бы с тремя друзьями в магонов Азугай.

Это неожиданное, детское стремление сбежать, разрубив одним махом неподдающийся жуткий узел, заполнило его сознание полностью, даже с горкой, не оставив и крохи места какой-либо иной мысли. И от того, что он не сможет пройти через портал, гласнику стало вдруг до того обидно, что он даже рассердился – всерьез, до сжатых кулаков и покрасневших щек.

Наваждение длилось всего несколько вздохов. Потом стало оседать, как пена на молоке, оставляя лишь недоумение – разве такая малость могла занять так много места? Появились другие мысли: о городе, что трясется в конвульсиях, о матери, которая ждет в Эллоре, об Умме, для которой он оставался едва ли не последней связью с большим миром… О тех, кто отправился в Недру и кто будет весьма разочарован, если по возвращении застанет на месте Мошука выгоревшую равнину. Об Эйле с ее мягкой кошачьей грацией – Эйле, которая приносила в его жизнь толику той самой магии, которую нельзя наколдовать, будь ты хоть лучшим магом в мире и Мирах. Вспомнив об Эйле, Оль вдруг понял, что почти не виделся с ней после возвращения из Эллора, а подумав про это, немедленно соскучился.

Он глубоко вдохнул, заставил себя разжать кулаки и сказал:

– Вы верно решили. Тут бы вам трудно пришлось. Люди-то нынче злые, вскидчивые, а вы… Не такие, как надо, чтоб сойти за обыкновенных. Ты, Тахар, еще прижился бы, а эти двое… Алеру за ее длинный язык здесь забьют лопатой раньше или позже. Да и Элая за его гримасы.

Эльф презрительно двинул челюстью и прищурил зеленые глаза. Алера, против ожидания, ничего не сказала, но прищурилась в точности так же, и удивительным образом по выражению ее лица Оль понял каждое слово, которое она не произнесла.

В сенях глухо хлопнуло, и все обернулись к двери. Мавка лишь лениво дернула ухом, а потом, прислушавшись, вскочила, наклонила голову и тихонько зарычала.

* * *

Крики, которые неслись от птичьего двора, и звон мечей от городской вязницы не переполошили людей, как это случилось бы в любой другой день.

Сегодня в Мошуке хозяйничал западный ветер. Он с возбужденным воем носился по улицам, бросал в лица горожан запахи крови и гари – порывисто, полными горстями, с восторгом.

И людям передавался его запал. И то, что еще вчера испугало бы их и встревожило, сегодня вызывало ощущение свободы и вседозволенности.

Пришел день, когда стало можно все. Это понимал каждый, кого успевал мазнуть по щеке взбудораженный западный ветер.

И каждый торопился использовать эту свободу по своему усмотрению, пока вдруг снова не стало нельзя.

Но ветер, с хохотом носясь по городу, ободряюще визжал, что отныне никогда больше не будет никакого «нельзя».

* * *

В комнату ввалилась Дефара, ногой захлопнула дверь, запуталась в длинном плаще и ворчливо выругалась. Сбросила капюшон, оглядела сидящих заспанными покрасневшими глазами, вяло махнула рукой и пошла к столу – как-то боком, припадая на одну ногу.

От нее пахло лесом и дымом. Волосы были спутанными, одежда – мятой, лицо – опухшим и землисто-серым.

– Ты сдурела – днем по городу шататься? – нелюбезно спросил Кальен, хотя знал, что ночница лишь отмахнется. Она всегда отмахивается, когда ей нечего ответить.

– Им не до меня, – буркнула Дефара, плюхнулась на лавку. Посмотрела на Тахара. Перевела взгляд на Алеру, потом – на Элая. – Порталы хрустят.

– Хрустят, – повторил Тахар. – Раньше, значит, пели, а теперь хрустят.

– Очень громко. Жалостливо так. Не могу спать, – пожаловалась ночница.

Потом ее блуждающий взгляд остановился на тарелке Кальена, из которой маг так и не съел ни ложки. Он молча подвинул тарелку через стол. Понаблюдал, как жадно Дефара заглатывает еду – словно ее не кормили уже несколько дней.

А может быть, так и было? Кальен попытался вспомнить, когда в последний раз видел ночницу. Два дня назад, три? Он не помнил. Лекарня занимала почти все его время, а мысли об отсутствующей ночнице, досада на нее и глухая тоска стали привычными, как усталость после долгой работы, и Кальен даже не заострял внимания на них.

– Тебя точно никто не видел? – спросил он, хотя было ясно, что не может существо в плаще с капюшоном пройти среди дня через взъерошенный город и не привлечь к себе внимания.

– Видели, – прочавкала Дефара. – Какие-то гномы. Но их уже отвлекли какие-то эльфы. Отстань. Сказала же, им не до меня.

– Почему это? – встревожился Оль. Поглядел на Мавку, которая перебралась поближе к хозяину, но косилась на дверь. – Ты чего там устроила? У тебя совесть есть? Хочешь, чтобы мне хату спалили?

– Сегодня сгорит много хат, – невозмутимо ответила ночница и с сожалением отодвинула опустевшую тарелку. – Все как пошалели. Вам тут не слышно, у вас окошки во дворик… А это что?

Почти улегшись на стол, ночница потянулась за обрывком бумаги, на котором Кальен со слов Алеры набросал рисунки.

– А это что? – эхом повторил Оль, вставая. Тяжелая лавка поехала по полу с гулким звуком.

Плащ Дефары был порван на спине, под правой лопаткой, и густо измазан темным. На лавку, где сидела ночница, натекла лужица крови – густо-красной, почти черной.

Оль, будто не веря, провел рукой по кровавому пятну, растер липкую жидкость пальцами. Кальен выругался, тоже вскочил, быстро обошел стол, подтащил Дефару поближе к окну, рванул ее плащ. Ночница не возражала, не помогала ему и не сопротивлялась – рассматривала рисунок, шевеля губами.

– Чего ты всполошился? Она ж такие раны за ночь заращивает, не чихая. – Элай тоже поднялся, подошел к другому окну, стал там что-то высматривать, хотя во дворике было пусто и тихо. – А вот кого она притащила за собой?

– Она сказала, что никого, – напомнил Кальен и принялся колдовать над раной. Выглядела она нехорошо, внутри пузырилось, и теперь он слышал негромкие хрипы в груди Дефары. Элай-то, конечно, прав, за ночь на месте удара топориком останется только зудящий шрам – но сейчас-то ей неуютно, хоть и не признается, зараза рогатая!

Маг шептал заклинания, Дефара рассматривала рисунок, а остальные, включая даже Ыча, толпились перед ней и допытывались: что происходит в городе?

Когда ночница наконец опустила лист бумаги, Кальен как раз закончил колдовать. Все остальные враз замолчали, ожидая, что Дефара наконец объяснится.

Она смотрела на Алеру пустыми глазами и держала в опущенной руке рисунок. Рисунок, где была нарисована уходящая через портал ночница с остроносым амулетом.

– Мне нужен твой амулет.

– А моя одежда и лошадка тебе не нужны? – тихо спросила Алера и отступила на полшага, поближе к Тахару. Тот положил руки ей на плечи.

Ыч почесал подбородок и посмотрел на Оля – стукнуть нахалку-ночницу промеж рог или не влезать? Оль посмотрел на Кальена и покачал головой. Тот тронул Дефару за руку, привлекая ее внимание.

– Не дури. Порталы еще не закрылись камнями. Ты не пройдешь.

– Это мы еще посмотрим. И амулет я хочу получить сей вздох, – настойчиво повторила Дефара. – Пока эти трое сами не ушли через портал. А они уйдут не сегодня-завтра, где я тогда амулет буду искать?

– А я как пройду портал без амулета? – возмутилась Алера. – В своих мечтах?

Элай подошел, тоже встал за ее спиной рядом с Тахаром. Дефара дернула губой, обнажая мелкие зубы. Сердитые взгляды неприятно стягивали ее кожу, да еще и рана на спине жутко кололась. У Кальена, держащего ее за руку, подрагивали пальцы, и от этого волнение мага передавалось ночнице еще сильнее, чем если бы он просто стоял позади.

– Это мне не все равно, а ты можешь пройти с любым амулетом. Божиня милосердная, да у любого подлетка забери! Зайди в вербяной поселок по дороге и забери!

При этих словах вздрогнули все, кроме Ыча.

– Вербяной поселок… – повторил Оль медленно, будто прокатывая эти слова во рту и пробуя их на вкус. Помолчал и добавил удивленно: – Я как-то забыл, что он есть вообще.

– Мы тоже забыли, – переглянувшись с друзьями, тихо сказал Тахар.

– И я. – Кальен отпустил руку Дефары, потер лоб. – Даже не смотрел в ту сторону уже… сколько дней?

– И мы не смотрели, – лицо Тахара вытянулось, – даже когда через северные ворота ездили – в ту сторону не глядели. Как будто… как будто там не было ничего никогда, как будто незачем.

– Забыващая? – удивленно переспросил Ыч. – Из разума выживащая?

Ночница нетерпеливо переступила с ноги на ногу. Она не сводила глаз с Алеры.

– Мне нужен твой амулет. Плевать, что вы там забыли или вспомнили. Дай мне амулет.

Алера словно и не слышала, переводила испуганный взгляд с Элая на Тахара и обратно. Оль и Кальен растерянно смотрели друг на друга. Мавка нервно поглядывала на дверь и пригибала голову. Ыч маялся и мечтал все-таки врезать Дефаре промеж рог, но чародей одобрения не давал, а самоуправничать на чужой территории Ыч не мог, потому что был приличным троллем, а не дикарем каким-нибудь.

– Они все оттуда, да? – спросил наконец Кальен у Оля и уточнил, хотя тот и так сразу понял, о ком речь: – Потеряшки эти, которые дома своего не помнят. Они жили в вербяном поселке?

Гласник кивнул.

– Как это может быть? – Алера прижала ледяные пальцы к щекам. – Кто мог наслать забвение на целый город… зачем?

Все молчали.

– И почему именно поселок? – спросил Тахар. – Кому он понадобился, для чего? Что там такого, в вербяном поселке?

– Дети, – чужим голосом сказал Кальен, – ведь все потеряшки – взрослые, ни одного ребенка. Подлетки остались там, и они не искали своих родных, они там затеяли… Что они затеяли? – Маг помотал головой. – Не получается. Они не могли сделать это сами. Что еще есть в вербяном поселке?

– Вербянник.

Все обернулись к Элаю.

– Вербянник, – повторил он. – Я говорил, что он детей окучивает. Говорил?

– Охрип? – Оль замотал головой. – Да он же просто призорец. Он в поселке живет уже сколько… Года три? Да не мог он!

Под хмурыми взглядами гласник смешался. Ясно было, что происходящее в поселке, чем бы оно ни было, не могло пройти без ведома Охрипа, и раз тот не прибежал жаловаться – значит, все хорошо знал и не возражал.

– Да он попросту не мог заставить город забыть про поселок! Он не умеет такого, он же вербянник, а не забываник! Ну пусть он завязан еще с каким-то тварем… точно как-то завязан… что-то там еще есть. Что-то, чего взрослые не должны были увидеть. Или кто-то. Кто? А они живые ли – Охрип и дети, а?

– Нужно найти Хона, – перебил Кальен. – Сей вздох.

При этих словах оцепенение спало, все, словно очнувшись, засуетились, заспешили, гурьбой посыпались к двери, не обращая внимания на возмущенные окрики Дефары.

– Помогащая, – радовался Ыч, вперевалку поспевающий за Олем, – морды набиващая, лица отрыващая, славно помогащая!

* * *

На улице, где стоял дом Оля, всегда было тихо, даже в дни самых пьяных народных гуляний. Было тихо и в этот день, когда город захлестывал западный ветер. Но с соседних улиц доносились крики, лязг и грохот, сразу с нескольких сторон видны были столбы черного дыма. Разлохмаченными лентами они вились над низенькими срубами, над голыми вишневыми деревьями, поднимались в серое осеннее небо и растворялись в нем, как души умерших растворяются в посмертной благодати под Божининым порогом.

– Ну бдыщевый ты хвост, – оценил Элай.

У Оля тоскливо заныло под ребрами, а потом словно большая холодная ладонь сжала что-то в животе, скрутила, заставляя стиснуть зубы до хруста. Гласник с трудом вдохнул, поперхнулся и закашлялся, и его тут же скрутило еще сильнее, до того, что пришлось согнуться.

– Ты что? – Алера схватила его за плечо. – Тебе плохо?

Оль замотал головой, закрыл рот рукавом.

– Предвестие, – буркнул Кальен. – На случай, если кто-то неунывающий еще не понял, что вокруг нас – одна большая бдыщевая…

– Так давайте вернемся в дом! – Алера потянула Оля обратно во двор. Гласник уперся, еще яростней замотал головой.

– Аль, не дури. – Тахар закончил выплетать заклинания, и теперь по правой его руке бегали рыжие сполохи, а пальцы левой подергивала сизая дымка. – Его дом сегодня вниманием не обойдут. Давай, забирай самое нужное – и ходу отсюда!

Оль выпрямился наконец, отер с глаз проступившие от кашля слезы, а другой рукой, сам не заметив этого, перехватил ладонь Алеры. К его ногам прижималась Мавка и дрожала так, что тонкая шерстка на кончиках ушей развевалась, как под ветром.

Крики и звон стали отчетливей.

– Некогда. Террия нужно найти.

– Наместника? Ты спятил? – холодно спросил Элай. – Нам нужно уходить, самим, сей вздох!

– Да уходите вы куда хотите, – потеряла терпение Дефара, – амулет мне отдайте наконец!

– Разбежалась. – Алера сжала покрепче руку Оля, а вторую положила на рукоять клинка. – Нам, может, через портал драпать придется, где я по дороге другой амулет найду?

– Дефара, отстань от нее, – бросил Кальен.

– Не отстану. Может, она последние вздохи доживает – где я потом буду ее тело искать, чтоб снять амулет?

– Да заткнитесь вы все! – рявкнул Оль и решительно зашагал по улице, не заметив даже, что все еще тянет за собой Алеру.

Но та и не возражала, последовала за ним, только бросив сердито:

– На кой тебе наместник теперь-то?

Оль не ответил. Да она, хоть и досадовала – сама понимала: гласник должен именно наместника спасать в первую голову. Наверняка есть даже важные предписания на такой случай. Ведь что бы ни происходило в городе и с городом – когда-нибудь это закончится, и тогда потребуется человек, который решит, что будет после. А если такого человека не окажется – можно считать, что и город пропал.

– Мы так не договаривались, – недовольно проворчал Элай, догоняя их.

– Мы никак не договаривались, – буркнул Тахар, поравнявшись с эльфом.

– Но у меня даже меча с собой нет!

Ыч молча шел сзади, ступая, как всегда, совершенно бесшумно.

– Эй! – заорала Дефара.

Алера, чуть замедлив шаг, раздраженно дернула с шеи кожаный шнурок с остроносым серым камешком. Хотела, не глядя, бросить его за спину, но передумала и обернулась.

Ночница подошла.

Крики и звон стали еще ближе – наверняка беспорядки переместились уже на соседнюю улицу.

– Откуда вы все знали? – мрачно спросила Алера. – Вы, азугайские призорцы. Про демонов, про Кристаллы, про драконов и как до них добраться. Про порталы, про орков-магонов и первого демона. Откуда? И при чем тут… – Она запнулась, посмотрела на Тахара. Одними губами добавила: «Шель и……его родители».

Дефара нетерпеливо поморщилась:

– Как говорят эллорцы: точный вопрос – большая часть ответа. По твоим вопросам ясно, что до ответа ты и сама додумалась. Дай мне этот бдыщев амулет!

Губы Алеры дрогнули, она на вздох сжала пальцы крепче, и остроносый камешек клюнул ее ладонь. Одиннадцать лет она не снимала этот камешек с шеи. Могут ли взрослые люди убежать от надоевшей каждодневности – просто взять и уйти? Они трое – могли. Очень даже легко.

Быть может, завтра у нее будет уже другой амулет, в самом деле отнятый, или купленный, или выменянный у какого-нибудь подлетка. Но это будет уже не серый остроносый камешек, который в двенадцать лет повесил ей на шею дедушка.

А может быть, и никакое «завтра» уже не наступит.

Алера заставила себя разжать пальцы, последним прощальным движением провела по камешку и бросила амулет Дефаре. А потом развернулась и решительно направилась к концу улицы, туда, где слышались вопли и звон.

– Пойдемте. Найдем этого никчемного наместника.

Дефара и Кальен остались одни посреди серой пыльной улицы. Маг криво улыбался, глядя на ночницу, а она, внезапно смутившись, как девочка, ковыряла слежавшуюся землю носком сапожка.

– Я бы хотела взять тебя с собой. Правда.

Кальен смотрел на нее ласково и внимательно. Запоминал. И улыбался.

Потом поддернул пальцами ее подбородок.

– Нет. Не хотела бы.

Крепко обнял ночницу, вдохнул пряный запах ее волос, быстро клюнул в щеку и размашисто пошагал в конец улицы, догонять остальных.

* * *

Какое-то время по обезумевшему городу удавалось продвигаться незамеченными: горожане были слишком заняты сведением собственных счетов, чтобы смотреть по сторонам, даже тролль не привлек их внимания. Только один раз Кальен шугнул двоих эльфов, тащивших в подворотню верещавшую девочку-гномку, да еще пришлось задержаться в торговом квартале, помогая ювелиру и его помощнику пробраться через пожарище – лавки полыхали через одну.

Мавку Оль нес на руках, всю группу окружали навешенные магами прозрачные щиты. Они больше успокаивали, чем могли защитить в случае настоящей опасности, но на пару ударов клинками или копьями их должно было хватить.

В ратуше наместника не оказалось. Здание стояло немного на отшибе, теперь оно было совершенно целым и почти пустым, только жались по углам перепуганные счетоводы, да призорец-ратушник носился по двум этажам с причитаниями. Кое-как удалось от него добиться, что Террибар недавно убежал к птичнику. Кто-то из глав гильдий сообщил, что там беспорядки, и наместник испугался за жену: Нэйла много времени проводила, ухаживая за курами и гусками.

– И Эйла ей помогала, – побелевшими губами пробормотал Оль.

До птичника было четыре квартала, и в начале последнего их поймал западный ветер.

Хлестнул по разгоряченным щекам, обдул лица запахом крови, горелого дерева и ужаса, закружил вокруг, бросая в глаза пыль и спутывая волосы.

Оль видел, как эльф, с руганью отплевываясь, перетягивает длинные пряди кожаным лоскутом. Алера одним движением скручивает волосы в узел. Черные глаза ее бегают, силясь высмотреть тени в переулках, а пыль меж тем поднимается такая, что Оль даже не может разглядеть крупные веснушки на ее щеках. Ыч сердито фыркает, прикрывает глаза ладонью.

А потом досада на этот шальной пыльный ветер выплескивается в совсем другую злость. В яростное раздражение на людей и орков, что с гоготом носятся по улицам, швыряя камни в окна. На эльфов и гномов, которые жарят кое-как ощипанную птицу прямо на вертелах у домов. На взъерошенных горожан, перемазанных кровью и копотью по самые глаза.

Там и сям дерутся – группами, по одному и по двое, на мечах и палками, некоторые размахивают граблями и вилами. Горит пристройка, где хранилось зерно для птиц, двери ее открыты, на несколько шагов вокруг густо рассыпан овес и кукуруза.

Через вопли и гогот прорывается вой.

Только угол ограды птичника виден из-за горящей пристройки. По дороге то и дело попадаются люди, и каждый из них бесит, бесит, бесит! Нельзя просто пройти мимо – нужно толкнуть, задеть каждого, даже не глядя на него, почти не замечая сердитых окриков и ответных тычков. И когда только успели развеяться щиты?

– Террий!

Наместник сидит за перегородкой, внутри птичника, прямо на земле, возле какой-то лужи и грязных мешков с торчащими из них палками. Сидит и воет, раскачиваясь взад-вперед.

Алера шипит, как от внезапной боли, Кальен ругается в голос. Остальные молчат. От горячего соленого запаха сжимается в животе.

На щеках Террибара – глубокие царапины, лицо и одежда перепачканы бурыми и черными полосами.

Лужа перед ним – это кровь, мешки с палками – это два женских тела. Они истыканы вилами до бесформенной массы, и трудно понять, где заканчиваются части тел и где начинаются комья взрытой земли. Лица растоптаны, изуродованы, длинные волосы – пакля из грязи и крови.

Узнать истерзанные женские тела можно только по кистям рук с длинными пальцами. На окровавленных запястьях – глубокие тонкие борозды от сорванных серебряных браслетов. Террибар держит в своих ладонях эти мертвые хрупкие руки, качается взад-вперед и воет.

– Эйла.

Оль вцепляется в ограду, выпуская Мавку. Та легко, как кошка, приземляется на короткие лапы, несколько вздохов глядит на наместника, потом поднимает голову и заходится пронзительным, почти человеческим плачем.

Оль сжимает ограду крепче, не чуя, как занозит ладони и в кровь царапает пальцы. Ему кажется, что деревяшки крошатся в руках. Он хочет сей вздох оказаться в начале квартала, где жарят на вертелах плохо ощипанную птицу. Оказаться там и одним взмахом превратить тела стряпунов в такое же месиво, как то, что осталось от двух эльфиек.

Ветер ледяными пальцами проводит по щекам гласника. Оль не знает заклинания, которое могло бы прокатиться по улице, разбрасывая перед собою людей, ломая их кости и сминая тела. И оттого, что он не знает такого заклинания, его злость превращается в дикую, слепую ярость.

– Вот вы где, колдуны паскудные! – орет кто-то сзади, и Оль, даже не взглянув на кричащего, с разворота бросает в него веер голубых клинков.

Подвешенное на руку заклинание, замешанное на злости, оказывается таким мощным, что вспарывает человека пилой, прямо под горлом. Он несколько вздохов стоит, ошалело глядя на гласника и силясь глотнуть, и его шея толчками исторгает сгустки бурой крови. Топорик с глухим лязгом падает наземь, вслед за ним оседает тело.

Оль смотрит на убитого человека без всякого испуга и удивления, и сожалеет лишь о том, что не может сделать то же самое с каждым, кто был здесь, на птичнике. Что его магической силы на такое не хватит. Ветер ободряюще треплет короткие светлые волосы Оля.

– Ты что творишь, сволота!

Со всей улицы к птичнику бегут люди с топорами, вилами, палками.

Ыч восторженно ревет и выхватывает дубину, но горожане, подбадриваемые возбужденным воем ветра, больше не боятся тролля.

Гласник один за другим скидывает башмаки и зарывается пальцами ног в холодную землю, спешно напитывается ее мощью. Земля, только что умытая кровью, так же спешно отдает эту скользкую, тошнотворную энергию, и Оль принимает ее, едва не захлебываясь. В животе у него все связывается в тугой узел от жуткого запаха с птичника и от предвестия, панически толкающего под ребра.

Мавка с воинственным лаем кидается вперед, проносится мимо Оля белым лохматым прочерком. Прыгает на гнома, что бежит первым, впивается маленькими острыми зубами в его ляжку.

– Ах ты ж тварь! – ревет гном, хватает собаку за хвост и с размаха бьет оземь. Визг боли обрывает башмак, с хрустом наступивший на маленькую белую голову с потешными острыми ушками.

– Мавка!

Прежде чем Оль успевает что-то сделать, Тахар швыряет в гнома подвешенное на руку заклинание. Гном подлетает так высоко, что его крик становится почти неслышным, а потом, набирая скорость, с пронзительным воплем несется вниз, с хрустом-чавканьем ломается оземь и замирает бесформенным кулем рядом с мертвой собакой.

Оль даже не представляет себе, что это за заклинание, и его уважение к самоучкам немедленно вырастает до небес – так же высоко, как подлетел гном. Оль не замечает, что по его щекам текут слезы, только удивляется, отчего так плохо видит людей.

А их очень много. И все они так же злы, как гласный маг. Ветер подгоняет людей бежать к птичнику – быстрее, быстрее! Нашептывает что-то ободряющее в уши, нетерпеливо взмывает выше, бросается к тем шестерым, что стоят у ограды с заклинаниями, мечами, дубинами наготове. Им тоже бросает в лицо злой и шалый задор, и подталкивает в спины, и снова взлетает повыше, чтобы посмотреть, что же он, ветер, натворил.

Широко машет тролья дубина, ломая древки копий, вил и грабель, потом с той же легкостью проламывает пару черепов. Тускло блестят мечи в руках Алеры и Элая, утихомиривают тех, кто умудряется поднырнуть под взмахами дубины и подобраться слишком близко. Девушка и эльф, держа в руках одинаковые клинки, двигаются слаженно и легко, как один человек. Глядя на их отточенные движения, Оль вспоминает, как ловко колдуют в паре Бивилка и Шадек.

– Подстилки чародейские! – орет кто-то из толпы.

И откуда набралось столько народа? Как будто полгорода сбежалось, чтобы разорвать на куски своего гласника.

Оль швыряет голубые клинки горстями, не глядя. Они уже не такие мощные, как первые, но раны оставляют глубокие, и под ногами наступающих становится скользко от крови.

Сзади глухо стонет Террибар, словно не замечая, что происходит в пяти шагах от него, за оградой птичника.

Кальен только и успевает, что выставлять щиты. Они лопаются один за другим, с тихим звоном, но пока не дают толпе подобраться вплотную, взять в полукольцо прижатых к ограде людей и тролля.

Калитка на другой стороне ограды, к ней не пробраться. К тому же Оль понимает, что стоит лишь сделать шаг назад – толпа бесповоротно осмелеет и обезумеет, разорвет всех шестерых голыми руками. Пока их еще держит на расстоянии длиннорукий тролль с огромной дубиной и заклинания.

Это ненадолго.

– Огнем жечь!

Тахар бросает Сети, потом швыряет вверх еще пару человек, и Оль все думает, что у самоучки вот-вот закончатся силы, но потом вспоминает про Кристаллы. Наверняка у Тахара есть камень, дарующий силы магу воздуха.

Из-за спин людей вылетают горящие ветки и палки, и Оль тут же отбивает их выпуклыми упругими щитами. Магистр оборонной магии Дорал мог бы гордиться своим учеником.

Жаль, что некому будет ему рассказать, как долго продержался гласник Мошука перед толпой прежде, чем она его смела.

Его и тех, кто был с ним.

Толпа людей, которых он собирался спасать. Одного за другим.

От этой мысли Оль ярится еще сильнее, пытается глубже зарыться ногами в холодную землю. Она забивается между пальцев щекотными комьями, силится отдать магу последние крохи энергии.

Взрыкивает Ыч, хватается за плечо, пробитое болтом из самострела. Второй болт втыкается в бок, между ребер, и тролль, охая, роняет дубину.

Сверху сыплются новые горящие палки, одна проскальзывает между щитами, как живая, и опаляет гласнику спину. Оль, не разобравшись, шарахается и прижимает собою палку к ограде, обжигаясь еще сильнее.

– Вытопчем гадов! С куриным дерьмом смешаем!

Западный ветер, пьяный от звуков и запахов убивающего себя города, сильно дует на упавшую ветку, распаляя огонь, с воем кружится по улице, подзуживает людей, и все более исступленными и бессмысленными становятся их крики.

Ыч ревет от возмущения и боли, когда еще два болта один за другим пробивают его живот.

Оль, не придумав ничего лучше, вкладывает последние силы в небольшого фантомного дракона, и тот идет на горожан, пыхая дымом изо рта. Одуревшие люди уже не понимают, где правда, а где иллюзия. Кто-то бежит от дракона, кто-то опускает меч в растерянности, кто-то прячется за спины впереди стоящих. Толпа медленно пятится.

Ветер швыряет в лица запахи. Кровь. Мокрая земля. Горелое птичье мясо.

Кальен колдует над раной Ыча, пальцы мага окутывает маслянисто-желтое сияние, он что-то бормочет про быстрое кровевосстановление у троллей. Ыч чувствует, как скользко становится под ногами, как трудно и тошно – внутри. Он прижимает к животу ладони, и пальцам делается горячо и мокро.

Ыч видит, что толпа обходит дракона и снова движется к птичнику. Хватаются за руки Алера и Элай, делают полшага назад, а Тахар обхватывает ладонями их плечи, обнимая сразу обоих. И сквозь вопли людей Ыч ясно слышит низкий вой расколотого щурового рога, которым воинов призывают к Вечному Костру.

Ыч поднимает лицо к низкому серому небу и во всю глотку кричит, ругаясь на щуровы выходки: если он сейчас уйдет, то некому будет защитить чародея и его друзей от безумной толпы.

К тому же Ыч не думал, что услышать щуров зов ему придется так скоро.