С миром сакральных нордических символов, с представлениями о духовном паломничестве к Полюсу и о земных странствиях с целью взыскания Центра Мира тесно связан загадочный, по-особому неуловимый образ Зеленой Земли — один из вариантов Земли Света. Его можно считать и друидическим, кельтским: зеленый цвет давно и устойчиво вощел в число символических коррелятов друидического наследия. К тому же Изумрудным Островом кельты называли Ирландию с ее глубоко осмысленной сакральной географией: четыре провинции Ирландии секторами сходились к пятой, центральной и самой священной области, воспроизводя таким образом контуры материка Гипербореи на знаменитых картах Г. Меркатора (XVI в.) — архетипический гиперборейский символ, согласно традиционалистским представлениям. Соотнесение же названия Изумрудного Острова с яркой зеленью лугов — наверняка вторичное, как говорится, профанное (и позднее): ведь луга прочих островов Британского архипелага вряд ли менее зелены, нежели ирландские.

Точно так же и Гренландия — буквально «Зеленая Земля» — скорее всего получила свое скандинавское название не из-за того, что ее прибрежные территории были как-то по-особому зелены, а из соображений религиозно-мифологических и сакрально-географических. Ассоциативно-семантические коннотации, связанные с образом Зеленой Земли, позволяют — на материале различных культурных традиций — истолковать это название как «Страна на пути к Полюсу Мира».

Где конкретно искать следы этих ассоциативных связей? Только ли в северноевропейской мифологии? Нет; пожалуй, в наиболее четкой, инициатической форме они обнаруживаются на противоположных, южных рубежах индоевропейского мира, в его контактной зоне с миром афразийским — в Иранском регионе. Речь идет о средневековом шиитском мистицизме, об учении аль-Ишрак («Рассветное Озарение»), Хикмат аль-Ишрак («Премудрость Озарения», «Рассветное, или Восточное, Богомудрие»). Это учение детально разработал великий богослов и мистик Шихабаддин Яхья Сухраварди (1155–1191).

Не пытаясь охарактеризовать его наследие в целом (отсылаем читателя к блестящим книгам французского востоковеда Анри Корбена, в настоящее время выпускаемым в русском переводе издательством «Волшебная Гора»), подчеркнем, что он в утонченнейшей форме воскресил традиции иранского маздеизма и античного герметизма, основывая на них парадигму мистического богопознания. Причем в этой парадигме отчетливо обозначается аспект полярного символизма. По словам Анри Корбена, тот Восток, который взыскуется иранскими мистиками, «не находится и не может находиться на наших географических картах. (…) Этот мистический, сверхчувственный Восток, место Зарождения и Возвращения, цель вечного Поиска, есть не что иное, как небесный полюс; это Полюс с заглавной буквы, крайний Север, столь крайний, что его можно считать порогом инобытийного измерения».

В таком случае, как понимать мистическую зарю, озарение, рождающееся на таком Востоке? Этот вопрос задает себе и Корбен и отвечает на него так: это «свет Севера, полуночное Солнце, сияние северной зари. Это уже не день, следующий за ночью, и не ночь, следующая за днем. Дневной свет вспыхивает в недрах кромешной ночи и преображает в день эту ночь, которая остается ночью, однако Ночью световой». Это Полуночное Солнце мистериальных теофаний — то, что иранские мистики, по определению Корбена, именовали «световая Ночь, темный Полдень, черный Свет. Сполохи северной зари визуализируются в манихейской религии в виде Columna gloriae (лат. Столп славы), сложенного из всех частиц Света, возносящегося от инфернальных областей обратно к Световой Земле, Terra Lucida, расположенной (…) на Севере, то есть на космическом Севере». Эту невечернюю зарю Норда Анри Корбен сравнивает с сокровенным образом духовной алхимии Европы: Aurora Consurgens, Заря Восходящая.

Возвышенный стиль этих высказываний не препятствует им оставаться исключительно точными и информативными. В них обозначен и исторический контекст учения ишракийун — последователей «Рассветного Озарения», его манихейские, центральноазиатские реминисценции. Понятие «черного Света» влечет за собой и ассоциации с христианской мистикой «Ареопагитик», с космогоническими трактатами тибетской религии бон (вспомним, что говорилось об этом в начале книги). Эта «Божественная Тьма на подступах к Полюсу» — не та тьма, в которой заточены искры Света, но глубоко священный покров, окружающий лучезарную Землю Полюса. Преодоление «световой Ночи» на мистическом пути к Вершине Мира, как ступень инициатического испытания, знаменуется, согласно духовному опыту современника Сухраварди, среднеазиатского суфийского шейха по имени Наджмаддин Кубра (Кобра во французской транскрипции; 1145–1221, или 1146–1220), вспышкой несказанно прекрасного Изумрудного Света. Духовное восхождение описывается как вознесение из колодца, который вначале представлялся мрачной бездной: «”А в конце мистического пути ты увидишь колодец у себя под ногами. И весь он преобразится в световую криницу, отливающую зеленым. Будучи поначалу тьмой, ибо гнездились в нем демоны, он засиял теперь зеленым светом, ибо стал местом нисхождения Ангелов и Божественного Сострадания”. Наджм Кобра говорит здесь об ангелофаниях, которых он удостоился: исход из колодца в окружении четырех Ангелов; нисхождение Сакины (Шехины) …»

Поясним один очень важный момент: Шехина (арабск. Сакина) — это высочайший и сокровеннейший образ авраамической традиции, Божественное Присутствие; чуть ниже мы вернемся к этому образу. А Наджмаддин Кубра продолжает свое удивительное свидетельство: «И когда совершишь ты вознесение из семи колодцев в различных категориях существования, тогда откроются тебе Небеса во всем их могуществе и мощи. И атмосфера их — зеленый свет, чья зелень от животворного света, вечно колеблемого волнами, набегающими одна на другую. И такова насыщенность этого зеленого света, что духи человеческие не в силах его вынести…»

Это Visio Smaragdina, Изумрудное Видение (в определении Корбена), последователь Кубры, шейх Ала’аддаула Симнани (1261–1336) описывает как окончательное раскрытие «тела света» в физическом теле мистического паломника, как преодоление седьмой, последней на пути восхождения «завесы», когда индивидуальное посвящение завершается в изумрудном сиянии — «самом прекрасном из всех цветов». И это не выглядит, в контексте исламской традиции, вольной трактовкой индивидуального опыта: ведь и в сакральной космологии ислама Мировая Гора Каф, желанная цель суфийского духовного паломничества, венчается сверкающей Изумрудной Скалой — символом Полюса Неба.

Изучение средневековых источников, связанных, хотя бы косвенно, с образом Зелени как космологического фактора и полярного символа, рождает ощущение неуловимой закономерности, стоящей за этими свидетельствами. Богатейший материал в этом плане дает латинская алхимия, особенно те ее тексты, которые представляют собой переводы либо переложения арабских — то есть чаще всего харранских, сабейских в широком смысле слова трактатов. Именно в них возникает поистине вселенский образ — Benedicta Viriditas, Благословенная Зелень, порождающая все сущее (Benedicta Viriditas, quae cuncta res generat).

Этот «латинско-сабейский корпус» позволяет даже наметить конкретную цепь преемственности в передаче этого образа. Ключевой фигурой здесь оказывается великий ученый Джабир ибн-Хайан (721–815), Гебер латинских источников — ученик шестого шиитского имама Джафара ас-Садика (Джафара Праведного; 700–765), выдающегося богослова и знатока самых различных наук. Его авторитет как человека святой жизни и чудотворца высок и среди суннитов. Джафар Праведный создал учение о вечном Божественном Свете, проявленном еще до Адама. С его именем связывают и алхимический трактат, опубликованный (с немецким переводом) в Гейдельберге в 1924 г. Юлиусом Руской. А труды Джабира (Гебера) в Средние века с глубочайшим пиэтетом и пониманием их смысла переводились на латынь, что во многом определило понятийную и символическую базу латинской алхимии.

О том, что Viriditas входит в число важнейших для Гебера символов, латинские авторы говорили неоднократно, возводя это понятие к античному герметизму. В дошедшем до нас лишь в средневековом латинском переводе герметическом «Златом Трактате» («Tractatus Aureus») образ Зелени возникает в зашифрованном виде: «O Benedicta aquina forma pontica, quae elementa dissolvis!» («О Благословенная форма морской воды, растворяющая первоначала!»); «O aquina forma permanens, regalium creatrix elementorum!» («О непрестанная водная форма, создательница царственных первоначал!»); «O Natura maxima naturarum, creatrix quae continet, et separat mediocria naturarum, cum lumine venit, et cum lumine genita est, et quam tenebrosa nebula peperit, quae omnium Мater est!» («О величайшая Натура натур, создательница, которая вмещает и разделяет средостения натур; со светом приходит и со светом рождена; и которую породило темное облако; которая Матерь всему!»

Дело тут не только в очевидном внутреннем родстве вышеприведенных цитат и выражения «Benedicta Viriditas, quae cuncta res generat». Последний из процитированных герметических фрагментов приводит в своем трактате «О первоматериальном Хаосе» Генрих Кунрат — приводит в связи с описанием того, как он во время Великого Делания духовным зрением «во тьме» провидел «Свет Натуры», соотнесенный им со световыми теофаниями герметического текста. И тут же он говорит, что «в Лаборатории» (точнее будет перевести «в Доме труда»: Кунрат постоянно подчеркивает, что Делание свершается «in Oratorio et in Laboratorio», «в Доме молитвы и в Доме труда») он узрел «Вселенского Зеленого Льва Натуры и алхимиков, чтящих Натуру; Зеленый Дуэнех; Вселенскую Венеру Философов, то есть плодотворность Натуры». Речь идет, на вещественном уровне, о витриоле, железном купоросе зеленого цвета, именовавшемся Зеленым Львом; однако в метакоде алхимического символизма образ этот глубок и криптографически многозначен. Здесь же он недвусмысленно сопоставлен с явлением «Света Натуры», который, по Кунрату, выступает мистической основой Делания. То есть в данном случае это «зеленый свет во тьме» — вершина духовного Делания исламских мистиков!

Итак, если герметический образ «Благословенная форма морской воды» — это творящая мир Benedicta Viriditas, то не восходит ли он, через несохранившиеся арабские и греко-египетские источники, к религии Древнего Египта? Ведь там существовала мифологема «Зелени Великой», Уадж Ур, — олицетворение Великого Моря. В Египте почитали бога плодородия с таким именем (Wadj-Wer), «Великий Зеленый»; его репродуктивая функция коррелирует с герметико-алхимическим контекстом, хотя это образ мужской. «Великим Зеленым» называли также Осириса, владыку загробного мира; зеленый цвет воспринимался как обетование вечной жизни для душ усопших, и этот мотив вполне корректно сопоставить с инициатическим странствием к Зеленой Земле. Что же касается женского начала, то ведь и Исиду именовали Уаджет, «Зеленой [Богиней]»; самостоятельная тезоименная богиня, в облике божественной кобры, считалась покровительницей Нижнего Египта.

Однако элементарная логика подсказывает, что египетский символизм Зелени не исчерпывает всего богатства и значимости этого образа в герметико-алхимическом дискурсе. Напрашивается вывод, что более поздние по времени фиксации источники сохранили какие-то аспекты, еще более древние, нежели египетский миф. Что имел в виду, скажем, Гебер, упоминая Viride Nobilissimum, «Зеленое Благороднейшее» (в своей «Книге печей», «Liber Fornacum»); Viride Optimum, «Зеленое Наилучшее» (в книге «Высшее Совершенство», «Summa Perfectionis»)?

Видимо, одним из первых в латинской алхимии о «Благословенной Зелени» свидетельствует, довольно подробно и криптографично, известный испанский алхимик и врач Арнольд из Виллановы (между 1235 и 1240 — между 1311 и 1313) в трактате «Speculum Alchymiae» («Зеркало Алхимии»), в беседе Ученика с Учителем. Ученик говорит: «Дивлюсь, о добрый Наставник, что ты столь прославляешь Медь: не знаю, есть ли в ней так много тайн. Я думал, что она есть тело прокаженное, вследствие ее Зелени, которую имеет она в себе. Потому не перестаю удивляться сказанному тобой о том, что из этого тела должны мы извлекать (extrahere) Живое Серебро».

Учитель отвечает: «Сын мой, знай, что Медь Философов есть их Золото. Потому говорит Аристотель в книге своей: “Наше Золото — это не золото толпы”, ибо эта Зелень, которая присутствует в ее теле, есть все ее совершенство. Ведь эта Зелень, посредством нашего Магистерия, быстро превращается в истиннейшее Золото. И в этот мы опытны, и если ты желаешь попробовать, мы предоставим тебе правило (regulam). Итак, возьми Медь тщательно выплавленную и в высшей степени красную (rubificatum) и напои ее маслом Дуэнех (cum oleo Duenech), семикратно, — столько, сколько она сможет выпить, постоянно разогревая и отводя [жар]; потом сделай так, чтобы она низошла, ибо низойдет чистое Золото; ее Зеленое станет Красным, ясным, словно журавль (crana). И знай: это Рубедо нисходит вместе с тем, что окрашивает (tinget) Серебро в некотором количестве истиннейшим цветом. И все это мы доказали на основании совершения великих операций, в отношении того, что такое Зеленое из Золота и его Сульфура; и это ты обретешь в “Книге о семидесяти [предписаниях] ”. Смотри, о чем говорит [книга] “Свет Светов” (“Lumen Luminum”), и внимай: “Однако никакой род (genus) не смог бы приготовить Камень, если бы не Дуэнек (Duenec) зеленый и деревянный (lignido), который, конечно же, рождается в наших рудах (in mineris nostris) ”. О Благословенная Зелень — ты, которая порождаешь все вещи! И никакие деревья и плоды не появятся без Зелени. Потому Философы, по причине ее силы произрастания и воды ее, сравнивают ее с истлением и очищением (putrefactionis et purificationis), а также истиной называют: ибо она своею водою очищается, и от своего Нигредо омывается, и свое Белое (Аlbum) возвращает, а потом Красное (Rubeum)».

Вполне возможно, что Учитель в этом трактате — один из философов Харранской школы: Арнольд Вилланованский знал арабский язык, изучал арабскую философию. В вышеприведенном высказывании Учитель цитирует трактат «Свет Светов», традиционно атрибутируемый ар-Рази (Разес латинских источников; ок. 865–930), и упоминает «Книгу семидесяти предписаний» Джабира/Гебера. Даже не пытаясь раскрыть все оттенки смысла приведенного фрагмента, отметим, что за упоминаниями зеленых веществ встает возвышенный образ, в отношении которого уместно обращение-славословие. Здесь важны и аспект вселенской творческой силы, и чисто алхимический контекст: Зелень есть «все совершенство» несовершенного металла, «Меди», и эта Зелень превращается в «истиннейшее Золото». Получается, что речь идет о мистериальной близости, если не идентичности Золота и Зелени.

В индоевропейской ретроспекции золотой и зеленый действительно восходят к одному и тому же корню; это установлено давно и надежно. Зеленый, золотой, желтый родственны в русском и в балтских языках. Согласно классическому «Индоевропейскому этимологическому словарю» Юлиуса Покорного (этимон № 637), в праиндоевропейском языке *g΄hel— означает и зеленый, и золотой, и синий, передавая также идею сияния как такового. Новые разработки (по базе «Вавилонской Башни») позволили выйти на ностратический (*gi[ł] ħu) и борейский (KVLV?) уровни, но лишь в значении сияющий; в языках-потомках цветовой код возникает, но неоднозначный: протоафразийское *kalap-, быть красным; протосинокавказское *kVl’V, белый. И все же есть основания предполагать, что по крайней мере на севере циркумполярной области, в регионах гиперборейских, исследуемый этимон и в борейской древности сохранял значение зеленого: в америндейской компаративистике реконструируется праформа *kuli, зеленый.

Если зеленый и золотой родственны генетически, в палеолитической ретроспективе, то, может быть, и семантеме алхимического Золота предшествовала семантема Зелени — священной, космологической? Ведь золото как металл становится эталоном высших ценностей сравнительно недавно, в эпоху металлов. И если мы предполагаем ностратическую древность духовной протоалхимии, то в ее символизме должен был существовать какой-то субститут Золота. И Зелень как вселенская творческая сила на эту роль подходит и по существу, и этимологически. Не в этом ли смысле алхимики европейского Средневековья говорили: «Aurum nostrum non est aurum vulgi», «Золото наше — не золото толпы»? Профаническое золото — это металл, а Золото Философов — Изумрудное Видение после преодоления Царства Тьмы…

Можно даже предположительно указать, когда и где произошло мистическое отождествление Зелени и Золота в рамках протоалхимических традиций. Согласно «Глоссам» Гезихия, фригийское слово γλουρός в переводе на древнегреческий означает χρυσός, золото («Гλώσσαι/Г»). Но ведь γλουρός — очевидный фонетический коррелят древнегреческому χλωρός, зеленый. Фригийский и греческий родственны. Но в греческом зеленый и золотой не созвучны; в греко-египетских, александрийских алхимических трактатах возможное изначальное родство этих понятий уже не очевидно, хотя тот же Гезихий, александриец, эрудированный лексикограф V в., мог иметь представление о мистериальных знаниях более ранней эпохи. Эти знания в принципе могли довольно длительное время сохраняться во фрако-фригийском, анатолийском регионе, где прослеживается (в частности, в Ликии, на юго-западе Малой Азии), по обоснованному замечанию Вяч. Вс. Иванова, «преемственность этапов перехода от верхнепалеолитической культуры, очень близкой к знаменитым западноеврпейским образцам пещерного искусства, к культуре мезолита, а затем и протонеолита»; символические рисунки на мелких камнях здесь обнаруживают сходство с письменами культуры Винча.

Гипотетически можно предположить, что в эту палеоевропейскую цивилизацию уходят корнями и протоалхимические представления о священной Зелени, которая впоследствии трансформировалась в Золото общеизвестных трактатов. О фрако-фригийской же алхимической традиции сейчас невозможно сказать ничего конкретного, кроме того, что Фракия (как и сопредельный Кипр) считалась александрийскими алхимиками одним из мест свершения Великого Делания. Лингвистический отголосок протоалхимической Зелени можно усмотреть и в латинском слове galbus (galbinus), зеленовато-желтый, сочетающем в себе ассоциации с обоими цветами.

Этот же субстрат, возможно, отразился и в одном из загадочных образов Псалтири, в 67 Псалме (Пс. 67: 14) — в образе прекрасной голубицы. В синодальном русском переводе это место выглядит так: «…Голубица, которой крылья покрыты серебром, а перья чистым золотом». В древнегреческом же тексте Септуагинты (созданной, как известно, в той же Александрии в III–II вв. до н. э.) после слов об «осеребренных крыльях» сказано: «μετάφρενα αυτης εν χλωρότητι χρυσίου», буквально «межкрылия ее в зелени золота». В следующем стихе (Пс. 67: 15), толкуемом по-разному, говорится, по-видимому, о «царях», несомых голубицей, то есть это, возможно, отзвук древнего образа космогонической птицы.

Из экскурса в алхимический символизм Зелени следует очень важный вывод. Коль скоро высочайшая цель алхимии — обретение Золота Философов, то получается, что в протоалхимии таковой целью было обретение Благословенной Зелени! И это Делание выступает символическим аналогом мистическому паломничеству к Зеленой Земле, о котором идет речь в этой главе. Тем более, что и среди чисто алхимических символов есть Terra Viridis, Зеленая Земля (например, у Михаэля Майера в книге «Symbola Aureae Mensae Duodecim Nationum»).

Образ Зеленой Земли, в дискурсе библейской Священной Истории, возникает и в алхимическом трактате Виллема Менненса (1525–1608) «Златое Руно» («Aurei Velleris sive Sacrae Philosophiae Vatum Selectae et Unicae Mysteriorumque Dei, Naturae et Artis Admirabilium Libri Tres», lib. III, cap. I): «Однако же Земля наша, пустынная, иссушенная и потому бесплодная, благодаря Страстям Господа нашего Иисуса Христа стала живой, зеленой (viridis) и плодородной, для произращения фруктов, взыскуемых во имя вечного спасения, поистине увлажненная росою Духа Святого…»

Этот сотериологический, христианский аспект в символизме Зеленой Земли вполне коррелирует с истолкованиями зеленого цвета в средневековом латинском богословии. В известном трактате XII века «Мистическая Лоза» («Vitis Mystica», Сар. 26) сопоставляются Viriditas и Virginitas, Зелень и Девственность: «О virgines Christi, quae a viriditate nomen habetis!» — «О девы Христовы, от зелени получившие свое именование!» О том же свидетельствует «тевтонская пророчица», аббатиса, поэтесса и великий мистик Хильдегарда Бингенская (1098–1179), когда пишет (в 116 письме), что дева «стоит в простоте и прекрасной целостности Рая, который никогда не предстанет иссохшим, но всегда пребудет исполненным зелени цветущей лозы».

Однако этим не исчерпывается интересующий нас мотив в наследии Хильдегарды Бингенской. У нее есть книга духовных песнопений «Симфония гармонии небесных откровений» («Symphonia Harmoniae Caelestium Revelationum»), и там образ Зелени приобретает еще более высокий смысл. Одно из этих песнопений, литургический гимн, посвященный Деве Марии, называется «О зеленейшая Лоза!» («О viridissima Virga!»); на этой Лозе расцвел Цвет (Христос), «Который даровал аромат всем благовониям, бывшим сухими». Само посвящение этого гимна говорит о многом.

Есть у Хильдегарды еще одно песнопение, из цикла «О девах», что как будто задает уже знакомый контекст. Но оно настолько необычно, что имеет смысл привести (и перевести) его целиком.

Если тут и имеется в виду Девственность, то она поистине возведена в ранг космический. Онтологическая соотнесенность этого образного ряда с Солнцем для Хильдегарды явно не случайна. В уже цитированном 116 письме она так говорит о женственности (forma mulieris, образ женщины): «O quam mira res es, quae in Sole fundamentum posuisti, et terram superasti!» — «О, сколь чудесна она, положившая основание в Солнце и превзошедшая землю!» И уподобление Авроре, Заре — также не просто литературный прием. Такое уподобление подчиняется не бытовой, а какой-то иной, непостижимой логике; ведь это о Зелени сказано: «rubes ut Aurora» — «рдеешь (краснеешь) как Заря». Вспомним: у Арнольда Вилланованского сказано, что «Зеленое станет Красным»; может быть, он имел в виду тот же образ? Горящая, пламенная, солнечная Зелень: как это понимать?

Разгадка содержится в произведениях других европейских мистиков. Мейстер Экхарт (1260–1327) в 61‑й проповеди («О девственной женщине») связывает образ Зелени с понятием божественных энергий Святой Троицы: «В душе есть сила, которая не касается плоти и времени; она истекает из духа, в духе пребывает и вся дух. В ней зеленеет и цветет (grünend und blühend) Бог в полной славе и радости, которую вкушает Сам в Себе… В этой силе вечный Отец беспрерывно рождает Своего вечного Сына…» В этой силе «зеленеет и цветет Бог во все Своем Божестве, и в Боге — Дух». Ангелус Силезиус (1624–1677) в «Херувимском страннике» выражает сходную мысль лаконично и тезисно: «Die Gottheit ist daß grüne», буквально: «Божественность — это Зеленое».

В немецком языке Gottheit, обычно переводимое на русский язык как Божество, означает скорее теофанию, проявление Бога. В таком случае Зелень можно определить как Шехину, Божественное Присутствие (слава Божия в греческих, латинских и новоевропейских переводах Библии). Убедительное тому подтверждение находим не где-нибудь, а непосредственно в библейском тексте.

В «Откровении» Иоанна Богослова (в синодальном переводе) читаем: «И тотчас я был в духе; и вот, престол стоял на небе, и на престоле был Сидящий; и сей Сидящий видом был подобен камню яспису и сардису; и радуга (ιρις) вокруг престола, видом подобная смарагду (οράσει σμαραγδίνω)» (Откр. 4: 2–3). Радужное, то есть вроде бы многоцветное (хотя древние выделяли в радуге не семь, а меньшее количество цветов) сияние Божия престола воспринято тайнозрителем Иоанном как изумрудно-зеленое (именно здесь, в латинском переводе текста Иоанна, возникает образ visio smaragdina, использованный Корбеном в описании духовного опыта иранских мистиков).

В другом месте «Откровения» Иоанн сравнивает с «драгоценнейшим ясписом кристалловидным» сияние Небесного Иерусалима. В синодальном переводе сказано, что «он имеет славу Божию. Светило его подобно драгоценнейшему камню, как бы камню яспису кристалловидному» (Откр. 21:11). В древнегреческом оригинале φωστηρ αυτης, светоч ее, может относиться как к Небесному Иерусалиму (поскольку город, πόλις, по-гречески женского рода), так и к славе, δόξα; второе весьма правдоподобно, так как слава упомянута непосредственно перед светочем (в любом случае, образ Небесного Града и осененность его славой Божией неотделимы друг от друга и связаны со световыми теофаниями). Что же касается ясписа, то это слово, считающееся греческим названием яшмы, в средневековых латинских лапидариях означало зеленый камень, символизирующий «зелень веры»: «Iaspis coloris viridi profert virorem fidei» — «Яшма зеленого цвета изображает зелень веры» (из латинского песнопения XI в. «Cives Celestis Patrie», «Граждане Небесного Отечества»). То есть «светоч славы Божией» в Небесном Иерусалиме Иоанн Богослов увидел хрустально-зеленым.

Вернемся к библейскому образу радуги. Она выступает в греческом Ветхом Завете в варианте τόξον (буквально «лук»), как символ Завета с Богом (Быт. 9: 13), без цвето-световых ассоциаций. В видении Иезекииля радуге уподобляется сияние вокруг Колесницы, Меркавы, причем Иезекииль прямо говорит: «Такое было видение подобия славы Господней (ομοιώματος δόξης кυρίου)» (Иез. 2: 1), соотнося Шехину и радугу. В Книге Премудрости Иисуса, сына Сирахова сказано: «Взгляни на радугу — и прославь Сотворившего ее: прекрасна она в сиянии своем! Величественным кругом своим она обнимает небо: руки Всевышнего распростерли ее» (Сир. 43: 12–13). В древнегреческом тексте начало второго из этих двух стихов выглядит так: Еγύρωσεν ουρανον εν κυκλώσει δόξης, буквально «обошла по кругу небо кружением славы», поскольку глагол γυρεύω означает прежде всего движение по кругу.

Суммируя эти библейские коннотации (а они взаимодополняющи, поскольку никто из авторов процитированных книг, свидетельствуя об одном и том же образе, вовсе не обязан был включать в свой контекст весь объем знаний), получаем образ Шехины-Зари, огнеликой Софии, предвестницы Солнца (потому ее «корни — в Солнце»). Напрашивается предположение, что это полярная Аurora Consurgens, Заря Восходящая, величественным кружением обходящая небосвод. И остается тайной лишь ее именование Благословенной Зеленью.

Однако близость образов Шехины-Зари и Зелени вряд ли может вызывать сомнение. Сохранилось еще одно алхимическое воззвание к ней, удивительно точно дополняющее все вышесказанное: «O Benedicta Viriditas, gyrans per universum, cujus centrum ubique peripheria vero diffusa per omnes Naturae Abyssos» — «О Благословенная Зелень, круговращающаяся по вселенной, ты, чей центр везде, периферия же рассеяна по всем Безднам Натуры». Этот образ, как определение Самого Бога (!) вошел, через герметическую «Книгу двадцати четырех Философов» («Liber XXIV Philosophorum», вероятно, харранского происхождения), в латинское богословие: «Deus est sphaera intelligibilis, cujus centrum ubique, circumferentia nusquam» — «Бог есть умопостигаемая сфера, центр которой везде, а окружность — нигде». Максима эта широко известна, но, наверное, мало кто задумывается над ее алхимическими и полярно-символическими соответствиями. Впрочем, в их свете ясно, что речь должна идти скорее не о Самом Боге, а именно о Божественном Присутствии (Всеприсутствии) — о Шехине, или Душе Мира неоплатоников.

Если Благословенную Зелень мы сопоставляем, в традициях последних двух тысячелетий, с Шехиной и Душой Мира, то правомерно предположить для более глубокой древности коннотации в палеоевропейской религии Великой Богини. Об этой религии пока известно явно недостаточно для строго выверенных умозаключений, но, вероятно, промежуточным звеном тут может послужить мифологический комплекс богини Венеры — отчасти потому, что в цветовом коде (в античной астрологии и т. д.) ей соответствует зеленый цвет. Вероятно, следует обратить внимание и на особую роль Венеры в алхимическом символизме, в «Химической Свадьбе Христиана Розенкрейца», где Венера предстает Богиней-Матерью. Кстати, и сам зеленый цвет в европейском Средневековье воспринимался как цвет женственный, color femineus.

Из этих сопоставлений проистекают очень важные выводы. Значит, и духовно-алхимическое златоделие, имеющее в основании устремление к Благословенной Зелени, и Изумрудное Видение Полюса в откровениях исламских мистиков, и сакрально-географическое взыскание Зеленой Земли — явления одного плана? Тогда справедливо предположить, что и настойчивая устремленность Джона Ди — ученого, мистика, алхимика — именно к Гренландии включает в себя, в той или иной мере, все те аспекты, которые мы выше попытались бегло исследовать. Забытой сагой о таком паломничестве к Изумрудному Полюсу можно, наверное, считать и туманные предания о рыцарях Короля Артура, обретших в своих странствиях полярный материк, — предания, отобразившиеся в легендарном, бесследно исчезнувшем тексте «Inventio Fortunata», «Счастливого Открытия» (именно к этому источнику, кстати, восходят и сведения о Гиперборее, запечатленные в XVI в. Герхардом Меркатором на его знаменитых картах).

Существенно, что представления о Зеленой Земле как о духовном центре мироздания, или о священном острове в океане сохранились, в явно не зависимых друг от друга вариантах, не только в южных религиях авраамической традиции, но и у народов Северной Европы, возможно, воспринявших их от субстратного «протодруидического» населения — от гипербореев античной литературы. Один из германо-скандинавских мифологических локусов Иного Мира (блестяще систематизированных Т. В. Топоровой) — древнеанглийское neorxna-wong, зеленый луг. Первый элемент этого составного слова интерпретируется как результат зашифровки при помощи рунических знаков прилагательного зеленый (др. — англ. grene). Второй элемент — не только равнина, поле, луг, но и мир; его аналоги, готское wags, древнеисландское vangr, означают Рай.

Глубоко значителен факт рунической шифровки слова зеленый. Из этого следует, что данный цветовой коррелят Рая воспринимался как признак табуированный. Предполагается, что зеленый цвет считался атрибутом первотворения Вселенной. Сходство с алхимической Благословенной Зеленью, рождающей мир, очевидно, хотя вероятность заимствования практически исключается.

Исследователь русских преданий о Беловодье, эрудированнейший фольклорист К. В. Чистов отмечает бытование на Крайнем Севере Азии усвоенных русскими землепроходцами легенд коренных народов Сибири о том, что в Ледовитом океане (или в северной части Тихого океана) существует «Зеленая Земля» с пышной растительностью («Земля Тикиген», «Земля Андреева»). Ее обитатели не вступают в прямой контакт с приезжими, торгуют с ними на берегу. Одно из наименований загадочного острова — «Земля бородатых»: по преданию, записанному в середине XIX в., люди (епископ и его спутники, потерпевшие кораблекрушение) живут там «лет четыреста»; на острове слышен звон колоколов. А в 1890‑е гг. писатель И. В. Шкловский (псевдоним Дионео) услышал на Колыме слова одного старика о том, что экспедиция на Северный полюс непременно должна попасть «к людям, что в домах с золотыми крышами».

Если рассматривать эти легенды, а также сюжет о плавании в Гиперборею рыцарей Короля Артура не как отражение возможной эмпирической реальности и даже не как миф, а как факт сакральной культуры, инициатической традиции, то эти мотивы не требуют рационалистических доказательств. При этом сюжет «Inventio Fortunata» венчает, семантически и иератически, всю Артуриану, связуя ее с гораздо более древней мистериальной культурой, которая уже по своей географической локализации является северной, гиперборейской. Через образ хранителя Грааля, Короля-Рыбака, который в поэме Робера де Борона (XII–XIII вв.) «Didot Perceval» носит имя Брон, происходящее от валлийского теонима Bran, или Bendigedfran, Благословенный Ворон, Артуриана вписывается в контекст древнейшего, субстратного даже по отношению к культуре палеоазиатов, мифологического цикла Ворона.

А этот цикл и у палеоазиатов Чукотки и Камчатки, и у индейцев Крайнего Севера Америки содержит мотив, типологически родственный взысканию Грааля в Артуриане. Это мотив обретения мифологическим Вороном (Кутх, Куйкынняку, Эль) высших ценностей, природных и культурных: света, зари, огня, пресной воды, рыбы, прибоя и т. д. Причем обретаются они именно на острове в полярном океане! Ворон добывает квинтэссенцию этих благ у их первоначального хранителя; при этом вода (в мифах индейцев-тлинкитов) пребывает на острове в особом каменном сосуде. Независимый аналог чаши Грааля?

Инициатическая парадигма, основанная на идее обретения Света после прохождения Страны Мрака, предельно логична и мотивированна именно для мироощущения народов, живущих в Заполярье. С учетом известной взаимодополняемости (и взаимозаменяемости) пространства и времени в мифологической картине мира допустимо предположить, что тема паломничества через Страну Мрака могла служить мистериальной канвой инициатического мифа у жителей Крайнего Севера, которые физически никуда не отправлялись, но совершенно реально преодолевали многодневную тьму полярной ночи лишь во времени, оставаясь в местах своего обитания, — не исключено, что в состоянии транса. Вероятно, в таком трансе человек мог переживать духовный опыт паломничества, плавания к Стране Света, к Гиперборее духа, не существующей в мире профанной географии.

Отголосок этой практики можно, наверное, усмотреть в легендарных свидетельствах о северных народах, засыпающих на время полярной ночи, а также в преданиях манихеев о Стране Света, в алхимическом взыскании светоносной Terra Lucida. Не исключено, что в этом же ряду — средневековые описания путешествия Александра Македонского (Зулькарнайна мусульманских источников) через Царство Мрака на север, в Страну Блаженных. Этот сюжет можно рассматривать и как инициатический миф, и как потенциальное свидетельство о реальном посвящении такого рода применительно к историческому Александру.

И, в заключение этой главы, которая получилась довольно длинной и непростой, — небольшая шутка, в которой, как говорится, «всегда есть доля шутки». Те древние мифологемы, о которых шла речь выше, в «свернутом», лаконичном и грустно-прекрасном облике предстают в словах известной детской «Песенки мамонтенка» В. Шаинского на слова Д. Непомнящего:

Мамонтенок, в реальной жизни давно не существующий, плывет к обетованной Зеленой Земле, совершая морское паломничество на невероятно хрупком, ледяном Белом Корабле — мистериальной ладье, или на корабле «Арго» (вспомним лучезарные ассоциации, связанные с этим борейским корнем). И ждет его там Единственная Мама — бесконечно добрая Родительница, Великая Богиня, Шехина…