Естественно, возникает вопрос: есть ли в Российской Лапландии другие аналогичные памятники? Или, может быть, они несколько отличаются по своему облику и планировке, но родственны вышеописанному дольмену и квадратной выкладке над лабиринтом в символическом отношении, выражая те же самые мифологические представления?
Да, по крайней мере один памятник такого рода был обследован в ходе экспедиции «Гиперборея», в 1998 году. Собственно говоря, насколько можно судить по сохранившимся сведениям, впервые обнаружил его еще А. А. Кондиайн — участник экспедиции А. В. Барченко, и между собой мы называли его Сейд Кондиайна. Он расположен совсем недалеко от Сейдозера, на невысоком, но тем не менее скальном и прочном в своем основании пригорке. Пригорок этот, вероятно, представляет собой остатки древней горы как раз посередине Мотки — моренной перемычки между Сейдозером и Ловозером. Название этой горы неизвестно; мы ее именовали просто варака (лесистая гора). На ее плато, полого спускающемся в сторону Ловозера, полускрытое мхами, кустарником и корнями сосен, и находится это удивительное каменное сложение.
Поистине, Сейд Кондиайна удивителен: в точности таких сейдов не встречал никто из нас (да, похоже, и никто из прежних исследователей Кольского Севера). Возможно, у Сейдозера уцелел один из протосаамских сейдов. Во всяком случае, его пространственная организация несравненно сложнее и определеннее, чем у обычных сейдов — глыб на «ножках» либо антропоморфных (точнее, столпообразных) «идолов». Здесь же, на горизонтально лежащей, массивной и толстой глыбе-плите, в первом приближении воспроизводящей контуры четырехгранной усеченной пирамиды (со стороной основания около четырех — пяти метров), из плоских плит был сооружен квадратный в плане каменный домик без крыши. Причем его размеры — почти такие же, как у дольмена на горе под Кандалакшей и у квадратной валунной выкладки на горе Крестовой!
Каменный домик Сейда Кондиайна сооружен посередине восточного края подквадратной верхней площадки плиты-пирамиды. Восточная ориентация этого дольмена подчеркивается и небольшой удлиненной плиткой стрелообразной формы, лежащей у его восточной стенки и ориентированной также на восток. Восточная грань плиты-пирамиды, наклоненная под углом примерно 45 градусов, в своей нижней части переходит в отрицательный уклон и образует естественную пещеру-грот около метра высотой. Дольмен расположен как раз над пещерой.
Противоположная, западная грань пирамиды далеко не столь выразительна: это просто пологий уклон. Однако строители сейда исправили положение — соорудили из двух нетолстых, но широких и длинных плит грот, в целом аналогичный восточному, естественному. Верхняя из этих плит лежит вровень с верхней площадкой пирамиды, продолжая ее и, так сказать, корректируя; нижняя, служащая опорой для верхней, стоит под тем же углом в 45 градусов. Искусственно воспроизведена вся восточная часть сейда (исключая дольмен); совершенно очевидно, что естественная конфигурация этой восточной стороны плиты-пирамиды была воспринята как нечто глубоко значительное и осмысленное. Вся конструкция (особенно ее западная часть) наглухо заросли мхами, лишайниками, травой, опутаны корнями сосен. Ясно, что в последние десятилетия или скорее века (учитывая малую скорость зарастания скальных возвышенностей в горном Заполярье) человеческие руки не прикасались к сейду.
Предельно четкая и лаконичная структура сейда наверняка отражает столь же стройные мифологические мотивы. Два грота, с запада и с востока, не знаменуют ли собой символические врата, через которые Солнце уходит в Подземный мир и затем воскресает, озаряя утро нового дня или года? Тогда дольмен в восточной части сейда — это своего рода храм солнечного воскресения. А плита-пирамида, скорее всего, олицетворяет Мировую Гору. Храм на ее вершине может, наверное, быть истолкован и как смысловой аналог индуистской Обители Бессмертных (Амаравати) на вершине Меру.
Естественно, следуя логике древних инициатических парадигм, можно предположить, что в структуре Сейда Кондиайна зашифрована схема посвящения в Солнечные мистерии: неофит символически отождествлял себя с умирающим и воскресающим Солнцем, переживая момент своего второго рождения. При этом вполне допустимо, что во время совершения таинства он физически ложился в грот под плитой. Западный грот очень тесен и неудобен, и скорее всего обряд совершался целиком в гроте восточном, хотя нельзя исключить, что погруженного в транс неофита неощутимо для него переносили из западного в восточный грот (о наличии или отстутствии подземного прохода между ними ничего невозможно сказать без детального обследования). Разумеется, нельзя сбрасывать со счетов и версию захоронения в восточном гроте (подобного тому, что было изучено карельскими археологами в Заонежье, в Пегреме, в похожей по конфигурации нише каменной глыбы). В этом случае, опять же согласно традиционной мистериальной парадигме, путь смерти и воскресения предназначался душе умершего.
Нельзя исключить, что имели место все эти функциональные аспекты одновременно, и сейд использовался в различных ритуалах. Тем более, что на глубинном уровне они, безусловно, взаимосвязаны. В справедливости предложенной трактовки убеждает и сопоставление с единственным аналогичным (хотя и весьма приблизительно) памятником — вышеупомянутым карельским захоронением в нише каменной глыбы, самим фактом, что там было захоронение, а значит, глыба над ним так или иначе осмысливалась в контексте заупокойного культа. Впрочем, ниша в Пегреме находится не с восточной, а с северо-западной стороны глыбы, и глыба, хотя и близка по своим габаритам к сейдозерской плите-пирамиде, но имеет форму в целом округлую, неровную и в сущности никак не ориентированную по сторонам света.
Возможно, ориентация таких гротов не играла существенной роли, во всяком случае, в Заонежье той эпохи, когда было сделано захоронение. К счастью, эта эпоха (протосаамская) датируется довольно определенно, по обнаруженному каменному инвентарю и керамике. Это поздний неолит и развитый энеолит, вторая половина III — первая половина II тыс. до н. э., эпоха ямочно-гребенчатой и асбестовой керамики. Именно тогда на территории Карелии почитались скальные формации, зооморфные или антропоморфные, без каких бы то ни было следов искусственного воздействия.
Правомерно предположить, судя по характеру заонежского захоронения и по безразличию к пространственной ориентации глыбы (в Заонежье, как и в Ловозерских горах, много скальных и валунных структур различной конфигурации, и есть из чего выбирать), что в это время на севере Фенноскандии имели место редукция древних религиозных представлений, забвение мистериальных парадигм. Действительно: ведь это была уже финальная стадия в развитии единой палеоарктической протокультуры; ямочно-гребенчатая керамика еще обнаруживает удивительное единообразие культуры гигантских регионов Северной Евразии, от Волго-Окского Междуречья до Ледовитого океана и на восток вплоть до палеоазиатских областей. Однако и распад этого гиперборейского единства уже был близок.
Означает ли это, что Сейд Кондиайна значительно старше заонежского памятника? На нынешнем уровне изученности обоих объектов ответить на такой вопрос затруднительно. Не исключено, что в Лапландии просто дольше сохранялись неизменными древние религиозные традиции, отобразившиеся в Сейде Кондиайна. О времени его сооружения в таком случае ничего конкретного сказать невозможно.
Впрочем, косвенные основания для древней датировки Сейда Кондиайна все же имеются. Летом 2002 г. в окрестностях Сейдозера работала киногруппа журналиста Сергея Ильина-Козловского, из Москвы, с Центрального телевидения. Был отснят показанный вскоре (по ОРТ 22 ноября 2002 г. и 5 февраля 2003 г.) фильм «Северная Атлантида», посвященный полярной концепции происхождения человечества и поискам следов гиперборейской протоцивилизации. В сценарии присутствовал оттенок скептицизма, однако финал фильма получился принципиально иным. Дело в том, что участники киноэкспедиции, встретив — как раз на нашей вараке и в ее окрестностях — каменные блоки правильной геометрической формы, откололи с их поверхности образцы для анализа.
Разумеется, эти блоки могли оказаться природными образованиями: геология здешних пород такова, что они часто раскалываются по прямоугольным контурам. Однако результат экспертиз (трассологических?), озвученный в фильме самими проводившими их учеными, был таким: каменные блоки обработаны человеческими руками приблизительно в IX–VIII тыс. до н. э.! Средствами компьютерной графики создатели фильма попытались изобразить, как могли выглядеть древние сооружения более чем десятитысячелетней давности, возвышавшиеся над Сейдозером. Конечно, эти реконструкции в известной мере — произведения искусства, а не научное свидетельство, но грандиозный купол (обсерватории?), безусловно, производит впечатление.
Естественно, это не датировка Сейда Кондиайна. Он мог быть сложен и из остатков древних построек, но спустя сколь угодно долгое время после их разрушения. Однако некую предварительную точку отсчета киноэкспедиция ЦТ несомненно поставила.
Для полноценных культурологических реконструкций религиозного смысла нашего сейда, при почти полном отсутствии вещественных аналогов, логично продолжить поиск схожих мифологических мотивов. С солярной мистерией сейдозерского памятника находится в очевидном родстве известный древнеяпонский (возможно, восходящий к праалтайским и ностратическим истокам) миф о нисхождении Аматэрасу, богини Солнца, в Космическую Пещеру, в результате чего земной мир погрузился во тьму. Этот миф может рассматриваться как воспоминание о полярной ночи в стране предков, как указание на полярный характер исходной мифологической системы. Применительно к Сейду Кондиайна такая параллель свидетельствует о женском облике солярного божества, переживающего смерть и воскресение; это подтверждает высказанное выше предположение о Солнечной Деве, Солнечной Богине древних Лапландских мистерий.
Может быть, уместно сравнить Сейд Кондиайна и со знаменитым гомеровским Гротом Нимф (или Пещерой Нимф, описанной в «Одиссее»). Кстати, зарубежными учеными исследовалась и географическая локализация его реального прототипа. Он расположен в глубине небольшой межгорной долины, выходящей к морю и ориентированной почти точно на север. Ось север — юг является и его главным сакральным направлением, согласно тексту Гомера («Одиссея», XIII, 109–112; в переводе В. В. Вересаева):
Неоплатоник Порфирий (232– ок. 305) в трактате «О Пещере Нимф» соотносит ориентацию этого пещерного святилища с зодиакальным кругом (северный вход — со знаком Рака, а южный — со знаком Козерога) и с представлениями о трансмиграции душ: через северные врата души людей нисходят в мир становления, а через южные восходят к богам души бессмертных («О Пещере Нимф», 22–23). Это позднеантичное свидетельство могло отразить и более древние религиозно-мифологические парадигмы — наследие мистерий мегалитической эпохи. Вот как трактует гомеровский сюжет Рене Генон: «Врата людей» в Гроте Нимф — входные врата святилища, символизирующего Космическую Пещеру, традиционно соотносятся с летним солнцестоянием и с зодиакальным знаком Рака, а также с Малыми Мистериями западноевропейского эзотеризма. Врата выхода же — это «врата богов» и посвященных в Великие Мистерии, достигших состояния, более высокого, нежели просто человеческое; они соответствуют зимнему солнцестоянию и знаку Козерога.
Однако вряд ли это означает, в сопоставлении Сейда Кондиайна с Гротом Нимф, что различная ориентация памятников по отношению к сторонам света указывает на их сущностное различие. Современные археоастрономы обычно пытаются максимально точно связать такие объекты с небесными светилами, истолковать полученный результат как гороскоп некоего датируемого события и соотнести с эти событием эпоху сооружения памятника. Привязка таких объектов к светилам, безусловно, существовала, но наверняка не была столь жесткой. В традиционном мировоззрении, подчиненном великим ритмам вечного возвращения, важно было указать главные, космические вехи; гороскоп сиюминутного события при этом был абсолютно никчемен и исключался в принципе, — и в древнеегипетских Зодиаках, и в мегалитах Севера.
В Гроте Нимф и в Сейде Кондиайна «врата богов» могли поместить, соответственно, на севере и на востоке просто потому, что по рельефу местности именно там был наиболее яркий естественный свет. И, кстати, доступность, либо недоступность памятника в сезон того или иного праздника годичного литургического цикла — это также фактор вторичный. Сейд Кондиайна, несомненно, был доступен на летнее солнцестояние и мог быть засыпан снегом на зимнее. Но праздновать возле него могли и раз в году, летом, заранее, литургически и символически воспроизводя то, чему надлежало свершиться зимой. Мистериальное содержание, заключенное в структуре сакрального объекта, от этого ничуть не утрачивало своей полноты. А привязка к конкретному ландшафту, ритуально осмысленному как нерукотворная божественная данность, еще более усиливала сакральность памятника и совершаемого возле него обряда.
Было бы непростительной смелостью пытаться воссоздать сейчас этот ритуал во всей его полноте. Однако один его изначальный мотив, похоже, все-таки сохранился, сквозь все прошедшие тысячелетия, в архаичных русских заговорных формулах. Записанные сравнительно недавно, эти заговоры в своей основе справедливо считаются осколками наследия, восходящего к трудноопределимой древности.
«…В восточной стороне на Окияне-море стоит златый камень. На златом камне — церковь престольна, в церкви престольной — Мати Мария спала-почивала…» «…В сине море есть остров, на острове стоит святая церковь, во святой церкви есть престол, на престоле сидит Богородица и держит злато блюдо в коленях…» Остров в Океане — маркер Центра Мира; именно к этому сакральному локусу приурочен «златой камень», на котором стоит храм Великой Богини (Богородицы в христианизированном варианте).
Сохранились и более архаичные варианты, в которых место храма занимает просто «дом», «изба», хотя сакральность этих объектов не вызывает сомнений. «…В море-Окиане лежит Алатырь камень, на том камне Алатыре стоит дом…» «Есть великий Океан; по море [Поморье? — Е.Л.], в том великом Океане море есть камена изба; в этой каменной избе сидят три сестры, самому Христу дочери…» «На море на Окияне, на острове на Буяне стоит светлица, во светлице три девицы…». Вот искомое слово, связанное с идеей религиозного праздника, святок, — светлица. Вознесенная, в пространстве мифа, на бел-горюч камень, она, возможно, и являет собой архетип одного из протохрамов тройственной Великой Богини, держательницы тайн мироздания, предстающей в трех своих ипостасях: Дева, Матерь, Старица.