Жизнь в особняке бурлила, как неостывающие кастрюли на кухне. С утра Александр предъявлял Вадиму список продуктов, необходимых для его совместных кулинарных изысков с Лин.

— Сегодня мы собираемся готовить форель с ананасом, — говорил он, с воодушевлением перечисляя ингредиенты, — нам нужен свежий ананас, сельдерей, соевый соус и филе форели без кожи.

Вадим, который знать не знал, как готовится то, что он ел, кто и когда закупает продукты, Саню, тем не менее, к управляющему не отсылал, предпочитая разделить с ним приятные хлопоты. Теперь он лично следил за тем, чтобы все необходимое было доставлено с рынка в лучшем виде и в срок. Иногда он заходил на кухню, чего никогда прежде не делал, и заставал друга, облаченного в фартук и белый колпак, обсыпанного мукой или крахмалом, с устрашающих размеров кухонным ножом в руках.

— Не садани по пальцам, — всерьез опасался Вадим, при виде того, как Александр усердно орудует ножом, шинкуя зелень, глядя при этом вовсе не на доску, а на тонкий профиль Лин.

— Как твои успехи? — полюбопытствовал Вадим как-то за завтраком.

— Я научился готовить утку с апельсином! — гордо сообщил Александр.

— Да я тебя не об этом спрашиваю, с девушкой у тебя как?

Лицо Александра озарилось застенчиво-довольной улыбкой.

— Ты не поверишь, но, кажется, я ей нравлюсь.

— Поверить действительно трудно, особенно если вспомнить, как по тебе сохла половина девушек в общежитии. Наверняка и сейчас так.

— Видишь ли, когда ты нравишься — тебе не нравится, или тебе нравится — ты не нравишься, и наоборот… Тьфу, совсем запутался! Короче, не хочу показаться самонадеянным, но она явно радуется, когда я прихожу. Скажу тебе без утайки: Лин — прелестное создание, чистое и бесхитростное. В ней есть то, что всегда поражает меня в природе, — в бабочке, в цветке, в плывущем по воде лебеде, — непостижимое таинство красоты, хрупкой, уязвимой, к которой прикоснуться-то боязно своими огрубевшими руками.

— Да, ты прав, — задумчивым голосом отозвался Вадим, — в женщинах порой такое бывает. — Он мотнул головой, словно отгоняя от себя что-то. — А с языком как? Ты ходил к ней на урок?

— Заходил два раза. По этому поводу у меня есть сомнения. Я, конечно, не лингвист, но мне кажется, что иностранцев надо учить готовым речевым конструкциям. А учительница эта заставляет ее учить падежи. Надо подыскать педагога, имеющего опыт работы с иностранцами.

Тарелка перед Вадимом опасно звякнула, оттого что он швырнул в нее нож и вилку.

— А не снять ли мне шкуру с Романа Тихоновича? — спросил он ядовитым тоном. — Ты их все жалеешь, а им лишь бы сделать все как-нибудь, тяп-ляп, а после плевать в потолок.

— Вадим, притормози! Скоро я рта не смогу раскрыть. Ну не знал человек. Что тут такого? Надо просто поменять педагога.

Педагога поменяли, и дело у Лин заметно пошло на лад. Вадим через несколько дней сам поприсутствовал на уроке русского языка и результатами проверки остался доволен.

— Пусть подучится, потом определим ее в институт, — сказал он Александру. — Девочка, по всему видно, способная, схватывает все на лету. Слушай, — продолжал он, торопясь воспользоваться моментом, пока его друг находился в состоянии эйфории, — зачем нам терять попусту время? Давай оформим доверенность на одного из моих ребят, они у меня расторопные — поедут в Ярославль и займутся продажей твоей квартиры.

— Мне надо будет кое-что забрать, — далеким голосом отозвался Саня, — у меня там книги, записи…

— Как только будет оформлена продажа, мы с тобой вместе съездим к тебе домой и все заберем. Согласен?

— Ага, — кивнул Александр и отправился на кухню.

Светлана, в свою очередь, решила обратить себе на пользу счастливое состояние Вадима, в котором он находился с момента появления в их доме Александра.

Вадим не любил общества. Гостей они принимали, но в основном это были подруги Светланы или знакомые супружеские пары, иногда деловые партнеры Вадима. За все время их совместного проживания только дважды в особняке собиралось многочисленное общество. Светлане на днях исполнялось двадцать восемь лет, и она решила во что бы то ни стало отпраздновать это событие с подобающим их положению размахом.

Возвратившись к вечеру домой, она застала друзей в гараже. Александр, как все мужчины, обожавший автомобили, заинтересовался содержимым этого обширного помещения. Облазив салоны всех машин, он засел в красном «бентли», который чем-то покорил его сердце. К удивлению Вадима, он уверенно управился с автомобилем, плавно вывел его из гаража, проехал до ворот, развернувшись, въехал обратно и рассчитанно поставил на место.

— Классная тачка! — похвалил он.

— Ты не очень-то, — сказал Вадим. — Тебе ездить пока нельзя. Вот дней через десять бери и катайся, сколько влезет.

Предлагать ему большее нечего было и думать.

— Вадимушка, давай устроим прием, — пристала Светлана, справедливо полагая, что присутствие друга поможет пробить его круговую оборону. — Александр, повлияйте хотя бы вы на него. — Она кокетливо взяла Саню под руку. — Могу я в свой день рождения пообщаться с друзьями? У нас так давно никого не было.

— Светочка, все, что я могу — это быть вашим самым благодарным гостем, — ответил Александр, не утративший своей обычной галантности.

— Ты слышишь, Вадим? Доставь нам такое удовольствие.

— Ах ты, лиса, — снисходительно разворчался Вадим, — ладно, так и быть. После ужина зови Романа, сядем все вместе, обсудим.

Вечером Вадим ознакомился со списком гостей, которых наметила пригласить Светлана. Возражений представленные кандидатуры у него не вызвали.

В числе прочих был приглашен и адвокат Вертушев с женой. Поговаривали, что они на грани развода. Вертушев действительно собирался развестись с разнелюбой, ненавистной Кирой, задержка для него была лишь в том, чтобы как можно выгоднее для себя подготовить дележ имущества.

Получив приглашение, Вертушев обрадовался. Был у него свой интерес в том, чтобы потолкаться в доме Березиных, куда его теперь редко приглашали после кончины Петра Ефимыча. Дело в том, что Вертушева, через три дня после вторичного исчезновения его младшего деверя, вызвал к себе Краснов.

Последнее время Егора Данилыча одолевала непонятная хандра, она тревожила его и изматывала, он чувствовал что стареет, не столько телом, сколько душой. В свои пятьдесят шесть лет он был по-прежнему крепок и, несмотря на некоторую тучность, достаточно моложав, ничем особенным не болел, только, проснувшись однажды поутру и вспомнив, что надо ему ехать на один из своих заводов, потом на встречу с избирателями, он понял, что всем пресытился, все-то ему опостылело, что один день похож, как две капли воды, на другой, и люди все одинаковы; дела, политика, развлечения, любовницы — все неинтересно.

— Пойти, что ли, в казино, нервишки пощекотать? — равнодушно размышлял он. — Да ведь если и проиграюсь в пух, так все равно от меня не убудет. Никакого разнообразия.

С неохотой подняв свое тяжелое и сытое тело с кровати, он отправился в ванную комнату, где долго, с неудовольствием разглядывал отражение заспанного, помятого лица, которое удалось привести в надлежащий вид лишь после длительных туалетных процедур. Освежившись и обильно умастив себя парфюмом, он прошел в кабинет, чтобы перед завтраком, как водится, просмотреть утренние газеты.

Новости его тоже не развлекли — все одно и то же: мир беснуется, где-то война, там политический скандал, здесь журналисты подняли истерику из-за украденных миллионов, все что-то рвут друг у друга из рук, кого-то травят, а другого подхалимски хвалят, смакуют личную жизнь знаменитостей, рекламируют очередного эпатажного трансвестита — скучно, пошло, противно.

Он вызвал своего верного помощника и наушника, который всегда был в курсе тех новостей, которые в газетах не печатались. Не шевелясь и полуприкрыв тяжелые веки, Егор Данилыч слушал его все с тем же равнодушием, пока одна деталь не привлекла его внимания:

Крученый пропал? Тому три дня? А что говорят? Березин. Я так и думал, — он погрузился в размышление.

Помощник стоял рядом, слегка согнув стан.

— Слушай, а кто там из наших у Березина?

— Так многие, да хоть Боря Вертушев.

— Борька-то? А что, давай покличь его ко мне, да поживее.

Вертушев не заставил себя долго ждать. Он вошел раболепной походкой в комнату, где сидел Краснов, и встал в стойку почтительного ожидания, всем своим видом выражая неумеренное восхищение и радость от свидания с благодетелем.

— Сядь, не торчи передо мной, как сук, — неласково встретил его Краснов, который никогда не стеснялся в выражениях. — Я тебе что поручил: присматривать за Березиным, а ты схоронился, как мышь в норе, и глаз не кажешь.

— Помилуйте, Егор Данилыч, — Вертушев нервно захихикал, — о пожелании вашем помню денно и нощно, не извольте сомневаться. Только что ж докладывать, хе-хе, докладывать- то, собственно, нечего. Все как было, так оно и есть.

— Говорят, деверь у тебя любимый пропал. А ты, вроде, не сильно расстроился.

— А кто ж его знает, пропал он или опять в бега подался?

— Заврался ты, я вижу, до потери сознания. А я вранья не люблю. Знал бы ты, что деверь твой жив, не стал бы затевать развод, — зарычал Краснов, сверля Вертушева глазами.

Тот сделался одного цвета со своей голубой рубашкой. Подавшись вперед в паническом стремлении убедить, он заговорил быстро и сбивчиво, пришептывая от страха:

— Так ведь никаких следов, Егор Данилыч, вы сами посудите… наверняка ничего сказать нельзя. Березин прознал, где Крученый скрывался, а после тот исчез. Вот я и подумал… А доподлинно, клянусь вам, мне ничего не известно.

— Сдается мне, не без твоей помощи Шатун нашел Крученого, — Краснов не спускал с Вертушева неподвижного взгляда. — Я тебя хорошо знаю, — ты ему намекнул невзначай, между прочим, к слову будто пришлось, и сразу забыл. И теперь с тебя взятки гладки. Так ведь?

— Да разве я хотел?.. У меня и в мыслях… — гнусавил помертвевший Борис, решив, что ему пришел конец.

— Ладно, не трясись, — брезгливо сказал Краснов. — Шатун его за дело замочил, туда ему и дорога. А ты мне вперед брехать не смей. Я этого не терплю. Учти на будущее.

Вертушев лишь судорожно закивал, — язык у него прилип к гортани.

— Ты мне лучше вот что скажи: как Березин, все так же мрачен, нелюдим?

— Так же, так же, Егор Данилыч, как он был бирюком, так и остался. Сущий зверь, Шатун — он и есть Шатун. Последнее время его не видно. Болеет, может, или сидит один, как сыч, у себя в саду. Он это любит.

— Ну ступай, устал я от тебя. Заметишь что-нибудь необычное — докладывай в ту же секунду. Хорошо меня понял?

— Всенепременно доложу, не сомневайтесь, Егор Данилыч, — попятился Вертушев, слащаво улыбаясь и еще плохо веря в свое избавление.

Эх, тоска зеленая, думал Краснов, выпроводив Вертушева, и с Березиным не выгорело. А ведь можно было недурственно поразвлечься. Парень, видать, в силу вошел. Вполне достойный противник. Ловок, бестия, — все у него неизменно шито-крыто, не подкопаешься. Березин ему всегда нравился. Ну да ничего — и на старуху бывает проруха. Придется еще подождать.

Шлепая тапочками, он проследовал в комнату жены. Егор Данилыч был женат второй раз. Первая его жена, мать Нелли, умерла два года назад от рака, и, хотя они худо-бедно прожили вместе четверть века, Краснов, недолго думая, подыскал себе новую спутницу жизни. Надо сказать, что специально он не искал, — с будущей супругой его познакомил приятель. Разговор зашел о девочках. Краснов сморщился и сказал, что молоденькие девицы ему осточертели, мозгов у них в голове с гулькин нос, а с глупой бабой и в постели скучно. Приятель встрепенулся и рекомендовал ему сестру жены, женщину сорока лет, которая тоже недавно овдовела.

— Жду тебя завтра к себе, Егор Данилыч, слово даю: увидишь — не пожалеешь. Ей хоть и сорок, но бабонька в самом соку и умница, каких мало. Такую не стыдно и людям показать.

Краснов пришел и впервые за много лет был очарован. Екатерина действительно была красива вызревшей, строгой красотой; движения ее были неторопливы и плавны, говорила она спокойно, ненавязчиво, нисколько не стремясь продемонстрировать свой интеллект, которым, вне всякого сомнения, обладала в полной мере. В обращении она была проста, но не той простецкой раскованностью, которая приелась Краснову в молодых девушках, а простотой умного и интеллигентного человека. По профессии она была искусствовед. Краснов стал за нею ухаживать, посмеиваясь над самим собой, поскольку забыл, когда это делал в последний раз, но чувствовал, что с Катей по-другому нельзя, не та порода, тут подход нужен, внимание, разговоры всякие. Любезничать ему все же скоро надоело, потому что это было противно его натуре, и он сделал ей предложение. Екатерина попросила дать ей время подумать, приведя его своим ответом в полное недоумение. Женщины ему никогда не отказывали, и причиной тому было его непомерное богатство.

Он это знал и воспринимал спокойно: таковы уж женщины, считал он, в мужчине их в первую очередь интересует бумажник. Да, женщины отдавались ему за деньги, но разве умение зарабатывать деньги не главное достоинство мужчины? Пусть другие попробуют иметь такую силу и власть, какая есть у него.

Через неделю Екатерина дала ему свое согласие, что и требовалось доказать.

Теперь-то она ежедневно уверяет, что любит его, что, хотя он груб и неотесан, ее привлекает в нем острый ум, что он личность сильная и волевая, а этого вполне достаточно, чтобы покорить женщину, и еще она многое говорит, хотя он ее признаний не требует. Все они так говорят.

Вот бабы, ни за что не признаются, что просто продаются, им непременно надо встать в позу, напустить на себя этакий романтический флер, доказать мужчине, что «я не такая», — другая, чистая и возвышенная. Катя, хоть до тряпок и тусовок не так охоча, как все остальные знакомые женщины, выгоду свою тоже поимела: отправила дочку учиться в Штаты и открыла собственную картинную галерею, теперь пропадает там целыми днями, а о своем «сильном и волевом» муже вспоминает по ночам, потому что долги, пусть даже супружеские, отдавать все-таки надо.

Он вошел к жене в комнату. Так и есть: уже ускакала ахать и охать к своим патлатым художникам. Хорошо хоть себя соблюдает — наверно, догадывается, что ему докладывают о каждом ее шаге. То-то, голубушка, у меня не забалуешь. И чего это мужиков вечно тянет на образованных женщин? Ждешь от них чего-то особенного, а на деле разницы никакой. Ну, может, потребности у них несколько иные, а суть все равно одна.

Вот Катя книжки читает. Он взял раскрытую книгу, забытую на журнальном столике. Художественной литературы Егор Данилыч не любил. «Времяпрепровождение для женщин», — говорил он в ответ на попытки Кати предложить ему хорошую книгу. И что она находит в этих романах, думал он, в этих сентиментальных, выдуманных историях, где нет и намека на правду. Он посмотрел на обложку. Ох, уж эти современные авторы — им главное деньжат срубить, штампуют бездарные, пошлые книжонки, прочел — и тут же забыл.

И все же, движимый любопытством, желанием узнать, чем интересуется его жена, он прочел первую страницу, и неожиданно она его захватила. Он перевернул лист, стал читать следующую и уже не смог оторваться. Вот ведь как пишет, подлец, думал Краснов, кажется, все видишь собственными глазами. А все равно все неправда. Где он видел такую любовь, дружбу? Подобные россказни хороши для малолеток, которым невдомек, что всего этого не бывает. А если и бывает, то только до поры до времени. Или любовь к своей стране? Уж кто-кто, а Егор Данилыч вблизи насмотрелся на этих «патриотов». И пишет-то как убедительно, того и гляди, слезу из тебя вышибет.

На завод он в тот день так и не поехал. Книга увлекла его необычайно; даже во время еды он держал ее перед собой на столе и читал. Роман этот был небольшой, к вечеру Егор.

Данилыч прочел его весь и остался весьма доволен своим открытием. Просмотрев краткие сведения о писателе и выяснив, что перу этого известного и любимого читателями автора принадлежит еще семь произведений, он позвал человека и сказал:

— Поезди завтра по книжным магазинам и найди мне все, что этот чертов романтик написал. Стрелять таких надо, чтобы зря людям душу не бередили. А главное, ведь сам верит в то, о чем пишет.

Он вдруг замечтался, и ему захотелось сделать что-нибудь хорошее.