Год 2008

Евгений, по всем признакам, намерен за мной приударить. С одной стороны, мне это только на руку, с другой — придется нового поклонника хотя бы минимально поощрять, иначе мне ничего не выведать по интересующему вопросу. Он приглашает меня на концерт рок-группы — весьма неудачный выбор: продолжительное общение с Даниилом надолго охладило меня к этому направлению в музыке, поэтому идти на концерт я отказываюсь с излишней резкостью.

Чтобы сгладить свою невежливость, предлагаю другой вариант: съездить в Петергоф, пока тучи где-то замешкались и позволяют питерцам и гостям Северной столицы самонадеянно наслаждаться теплом и солнцем. Не сомневаюсь, что скоро рассерженное войско заполонит горизонт, клубясь, громоздясь друг на друга, раздуваясь отяжелевшими боками; сейчас же в Финском заливе сверкают белизной многопалубные морские лайнеры, вода отдыхает, прогревается и впитывает в себя небесную синь.

Евгений соглашается без возражений. Надо отметить, что в нем чувствуется какая-то неуловимая застенчивость, довольно странная в таком детине, остается предположить, что нерешительность его распространяется только на женщин. Что ж, не так уж плохо, нахалов я совершенно не перевариваю. И еще он откровенно скрытен — когда тема разговора ему не по нраву, начинает хмуриться, смотреть в землю, может просто невежливо промолчать.

Я выбираю морское путешествие, меня хлебом не корми, дай поплавать на какой-нибудь посудине по морю-океану. Мы стоим на палубе катера «Ракета», на мне расклешенное летящее платьице с девчачьими узорами. Евгений оделся во все светлое: свободную футболку и легкие полотняные брюки. Волосы от ветра встают торчком — мои короткие темные и его льняные. Я торопливо фотографирую залив, чаек и большие корабли, скользящие с неспешным достоинством по морской глади.

— Обожаю море, — признаюсь я, — в любом его проявлении — теплое, холодное, синее, ласковое, серое, неприветливое, полный штиль и безумный шторм … Наверное, это передается генетически, ведь у меня дедушка был моряк.

— Правда? У меня тоже, — вяло отзывается Евгений.

— Неужели? Значит, у нас есть что-то общее! — преувеличенно радуюсь я. — А где он служил? Расскажи о нем, я так люблю слушать морские рассказы! Мой дед воевал, а твой?

— Воевал вроде. Я о нем ничего не знаю, — уклончиво отвечает мой спутник. — В живых его не застал, и папа ничего рассказать не успел — он рано погиб в автокатастрофе, мне еще и десяти не было… Да что ты в древность ударилась? — вдруг раздражается он. — Вспомни еще Полтавскую битву. Война шестьдесят три года как кончилась, сколько можно стенать о прошлом или каждый год помпезно праздновать победу?

— Ничего себе! — От возмущения у меня перехватывает дыхание. — А если бы Питер сейчас был немецким? И звали бы тебя не Евгений, а, положим, Гюнтер, или Курт. Нет, тебе больше подойдет Клаус. Это в том случае, если бы ты вообще родился. Скорее всего, на завоеванных территориях фашисты провели бы зачистку. Вычистили бы неугодное население вместе с национальными памятниками и наплодили жизнерадостных Адольфиков с розовыми щечками. — Я завожусь вопреки выработанной линии поведения и зло надвигаюсь на собеседника: — Слушай ты, горе-охотник, забыл, как исчезали с лица земли целые империи?! Какие клочки территории оставались от огромных государств? Давай посмотрим исторические карты — третьего, четвертого, пятого веков. Например, какой была Римская империя, и что от нее осталось. Да если бы не наши деды, вся Европа сейчас была бы другой! А тебе, оказывается, глубоко по барабану, где и как воевал твой дед!..

— Эй, красавица, вон как тебя понесло… Горе-охотником меня обозвала. А вчера мое хобби вызвало в тебе живейший интерес. — Евгений натянуто улыбается: никак не ожидал такого натиска. Сомневается, обижаться ему или нет.

— Ай молодец! В огороде — бузина, а в Киеве — дядька. Уводишь в сторону? Ловкач выискался! — Чувствую, что надо остановиться, но уже разогналась сверх меры. — Что до твоих животных охотничьих инстинктов, то вы, питекантропы, опустошите наши леса, как в той же Германии. Сначала перебьете всех медведей, а потом будете толпами бегать смотреть на медвежонка Кнута, умиляться и называть его именем своих сыновей. Топтыжка Евгеньевич! Звучит?

Парень краснеет, злится, только что зубами не скрипит, видно, я святое задела. Для каждого мужчины родное увлечение, что флаг на Эльбрусе, предмет самоуважения и хвастливого трепа с подтверждением своей крутизны снимками: пяток дохлых уток в протянутой руке, грудь колесом и нога на туше зверя, застреленного из ружья с оптическим прицелом. Некоторые состоятельные питекантропы для пущей остроты чувств отправляются в Африку стрелять за деньги жирафов, львов, или леопардов, опять-таки с помощью оптики, это все, на что смельчаков хватает, своя шкура, как-никак, дороже.

Пока Евгений обиженно сопит и сосредоточенно исследует горизонт, ракета подходит к пристани у входа в дворцово-парковый ансамбль Петергофа.

Мы покупаем билеты и идем по бетонному настилу вдоль морского берега, где посетители парка млеют под солнцем на морском песке и валунах, многие бродят по колено в воде на отмели. В парке по траве между деревьями скачут белки, Морской канал ведет нас прямиком к Большому каскаду, впереди переливаются летящие в высоту струи фонтанов и золоченые фигуры статуй среди водной феерии.

Так как мы попали в парк со стороны залива, то начинаем осмотр комплекса с самого красочного его украшения — фонтана «Самсон».

— А вот в тему нашего разговора, — замечаю я, — фонтан был возведен в Петергофе в честь 25-летия со дня Полтавской победы. В России всегда чтили свои победы и победителей.

— Мало ли кого чтили в России? И Ленина чтили, и Сталина, некоторые до сих пор чтят, — сварливо отзывается Евгений.

Рядом гид рассказывает группе туристов:

— Во время Второй мировой войны Петродворец сильно пострадал. Оккупация города длилась с сентября 1941 года по январь 1944 — го, нацисты бесчинствовали на территории дворцово-паркового ансамбля, они разграбили музеи, взорвали и сожгли Большой дворец, сильно разрушили Большой каскад, каскады «Золотая гора» и «Шахматная гора», уничтожили подземные водоводы, вырубили и заминировали парки, вывезли множество статуй, в том числе и «Самсона». Реставрационные работы начались сразу после освобождения города. Много сил было потрачено на восстановление комплекса…

Я смотрю на Евгения с торжеством. Что я говорила о Петербурге! Собираюсь добить неприятеля с помощью неопровержимых доказательств, но непроизвольно засматриваюсь на его губы. Они как раз на уровне моих глаз, удивительно яркие для блондина, чувственно свежие, над верхней выступили мелкие капельки пота. Перевожу взгляд выше и на миг погружаюсь в чистое, льдисто-голубое и беспредельное, уходящее в глубь его глаз.

Ловлю себя на том, что смотрю на парня с открытым ртом. Видали дуру? Вот так начнешь таращиться на что ни попадя, да всякие бредовые соблазны в буйну голову впускать, и оглянуться не успеешь, как окажешься полной лохушкой, курицей бестолковой, которую любой выжига обставит в два счета.

Ну нет, не на таковскую напал! Мы еще посмотрим кто кого. Нужен мне этот молодец сто лет! Вообще-то нужен, но не для амуров. Может быть, удастся сделать благое дело, а заодно и совесть в парне растолкать.

Мы поднимаемся по лестнице к Большому дворцу и, стоя на террасе у балюстрады, смотрим сверху на каскад, Морской канал и Воронихинские колоннады. Отсюда хорошо видна вся композиция из золоченых и бронзовых статуй, ваз и барельефов, фонтанов и водоемов. Когда-то Петр 1 решил создать загородную резиденцию, которая по своей роскоши не уступала бы французскому Версалю. Во Франции, увы, мне побывать не пришлось, но я уверена, что царю замысел удался.

— Да ладно, — вдруг резко говорит Евгений, — знаю я, где дед воевал. На Ладожском озере. А больше ничего не знаю, хоть режь. Да и знать не хочу! — добавляет он с нескрываемым раздражением.

— Как?! На Ладожском?! — Теперь мне не до притворства, и уж тем более не до амуров. — Твой дед воевал на Ладоге?! Вот это новость! Так ведь и мой воевал там же.

Я хватаю его за руку и тащу за собой подальше от шума и скопления людей. Мы спускаемся в аллею, ведущую в восточную часть парка к фонтану «Адам». Мне удается найти свободную скамейку под сенью громадной сосны. Стало жарко, и кожа у меня влажная; в тени приятно холодит легкий бриз с залива.

— Что ты всполошилась? — недовольно бурчит Евгений. — Мало ли кто там воевал?

— Да как ты не понимаешь! Раз он был моряком, значит, они с дедом обязательно должны были знать друг друга. Ведь там была одна — Ладожская флотилия, и они все в ней служили.

— И что с того? Предположим, они были знакомы, но мы этого никогда не узнаем. Обоих давно нет в живых. Ведь твой тоже умер?

— Зато жива бабушка! — ликую я. — А она служила при штабе флотилии и отлично помнит всех офицеров. Заслушаешься, как она рассказывает о тех годах. Порой мне кажется, что тогда она была счастливее, чем в мирное время… Невероятно, правда? Они все делали в полную силу и дорожили каждой минутой своей жизни. Должно быть, в войну все чувства обостряются … Придумала! — еще больше воодушевляюсь я. — Мы с тобой поедем к бабушке и все выясним о твоем прародителе. Только она живет в другом городе. Ты сможешь отлучиться с работы на несколько дней?

— Какая быстрая! А ты меня спросила, хочу ли я что-то выяснять? С чего тебя заклинило на старине? К чему все эти усилия, поездки, расспросы? Пойми, я не приверженец генеалогических изысканий. У меня, если помнишь, другое увлечение, более интересное, хоть оно тебе и не нравится.

Его слова приводят меня чуть ли не в бешенство. Я вскакиваю, сжав кулаки, подыскиваю выражения, чтобы сказать ему что-нибудь убийственно едкое, оскорбительное, задеть побольнее, потому что в данный момент отчаянно его ненавижу. Меня бесит его упрямство и особенно то, что он не позволяет мне ему симпатизировать. Мало того, что он бездушный охотник, он еще и пустой, не помнящий родства молодой обыватель, раздающий ордена своего деда, как дешевые побрякушки.

— Знаешь что, иди-ка ты куда подальше! — прорывает меня наконец. — Ты — аморфное, бескорневое растение, у тебя нет привязанностей, традиций, даже собственных убеждений. Ты просто гонимая по жизни колючка, перекати поле, куда прибьет, там и зацепишься.

Все, бывай. И не ходи за мной. Мне такие моральные уроды даже в случайных знакомцах не нужны!

Поворачиваюсь и шагаю обратно к причалу. Меня трясет от негодования. Еще и поездку мне испортил, упертый бугай! Сама виновата, надо выбирать что-то одно, общение с прекрасным нельзя смешивать с корыстью или решением деловых вопросов. Вот и получила, теперь фонтаны и дворцы не в радость, в душе вместо цветов чертополох. Ухожу, не оглядываясь: я так нагрубила парню, что рискую в ответ выслушать нечто подобное, хорошо, если без мата, кавалеры в наше время за словом в карман не лезут, да и не требуется, необходимый словарный запас всегда наготове, с девушками тоже не церемонятся. Ах, Версаль, Петергоф, наяды, дриады, Марли, Эрмитаж, Монплезир. Галантный дух еще витает в царских садах и покоях, как достояние ушедших веков, невидимый экспонат усадеб, ставших музеями.