— Глава Ордена Почитателей Святого Иосифа, книготорговец Хосе Мария Бокабелья в 1881 году приобрел участок размером в целый квартал в барселонском районе Энсанче на деньги, которые он долго копил и прятал под плитами пола своего книжного магазина. Он мечтал построить на этом месте храм, который стал бы для него искупительным. Бокабелья обратился к архитектору епархии Франсиско де Пауло дель Вильяр. Тот спроектировал собор в готическом стиле и в 1882 году приступил к строительству подземной часовни, однако вскоре у него возникли разногласия с консультантом Бокабелья по архитектурным вопросам Хуаном Марторелем Монтельсом, поэтому Вильяр в 1883 году был вынужден оставить проект. Общество Почитателей Св. Иосифа предложило возглавить строительство Искупительного храма Марторелю, но он отказался, предложив взамен себя кандидатуру молодого архитектора Антонио Гауди.

— Стас! Как ты запомнил столько имен, дат, событий во всех подробностях? — поразилась Эля.

Они стояли перед фасадом Рождества Христова собора Святого семейства. Антон не выпускал фотоаппарата из рук. Ему хотелось снять каждую из скульптурных групп, украшающих три огромных портика.

— Видишь ли, — объяснил Станислав, — мне каждый раз хочется пасть ниц перед этим храмом и перед теми, кто способствовал его созданию. Цепочка людей, желаний, благих намерений, волеизъявлений шаг за шагом вела человечество к обладанию одним из величайших своих достояний. Добрая воля и труд многих людей позволили выразиться гению, поэтому я хочу помнить всех поименно. Хотя всех запомнить невозможно, так как сами каталонцы продолжают ежегодно жертвовать деньги на строительство собора.

Храм стал для меня откровением. Когда мне надо примириться с жизнью, с людьми, с самим собой я прихожу и просто стою перед ним. Когда я полон отчаяния, тоски, злобы на весь род людской, я прихожу к храму и вижу торжество духа, таланта, мысли человеческой, и что самое важное — святой веры и добродетели. Я по сей день вижу усилия многих людей и знаю, что тяга к прекрасному, истинному, ценному не оскудеет в человеке, она неистребима, как бы не менялся наш мир. Я много раз спасался в этих стенах от разочарования и безверия.

Понимаешь, когда-то я потерял веру в людей, был человеконенавистником и безбожником. И вот настал день — я увидел Саграда Фамилиа. И тогда я уверовал в человека, а через него уверовал в Бога, не знаю, поймете ли вы меня. Сможете ли вы оценить гениальность архитектора не только как зодчего, ибо сам он был глубоко верующим человеком.

— Ты хочешь сказать, что вложив свой уникальный талант, душу и веру, он помог обрести веру многим людям?

— Безусловно, именно так я воспринимаю его творчество.

Николай, стоя поодаль от спутников, неподвижно созерцал уходящие в небо шпили башен.

— Здесь везде леса и краны, — заметила Влада.

— Храм продолжают строить по чертежам Гауди, как он был задуман мастером, — пятинефный, с тремя фасадами Рождества, Страстей Христовых и Славы.

Сам он успел возвести и оформить только Рождественский фасад и четыре башни над ним, а также часовню, апсиду, секцию монастыря, часть вестибюля «Розарий» и церковно-приходскую школу.

Мы сможем увидеть храм изнутри, а также фасад Страстей Христовых. Фасад Славы скрыт лесами и строительной оградой. Доступ туда закрыт.

— Я читал, что Гауди трудился над храмом сорок три года, до последнего своего дня, — дополнил Антон; он был настолько счастлив, что позабыл о ссоре с Велеховым и прочих обидах.

— Да, это так. Храм стал главным делом его жизни. Вместе с ним работали над возведением собора знаменитые архитекторы, скульпторы, художники. Гауди оставил подробные чертежи, макеты, эскизы дизайнов, чтобы последователи могли воплотить его замысел во всех подробностях.

Обратите внимание, три портика олицетворяют основные евангельские догмы: рождение, младенчество и юность Иисуса. Центральная часть называется порталом Милосердия. Вверху группа Рождества Христова — Иоанн и Мария творят молитву новорожденному Иисусу, по обе стороны от них стоят вол и ослица, традиционные народные персонажи. Вокруг ангелы, над рождественской группой звезда и ведомые ею волхвы и пастухи.

— Я вижу хамелеонов, похожие есть у тебя дома, — обратила внимание Эля.

— Хамелеоны по сторонам фасада символизируют постоянное изменение природы, черепахи в основании колонн — стабильность. Ведь в своем творчестве архитектор стремился приблизиться к красоте и рациональности самой природы, он говорил, что лучшая книга по архитектуре — это дерево, которое ты видишь в окно своего кабинета.

Для своего дома я заказал несколько копий с храмовых фигур — разумеется, только тех, что изображают животных, — чтобы в трудные минуты они наставляли, указывали мне правильный путь. Чего уж скрывать, изрядно тянет меня порой отпустить вожжи,

нет-нет да и поднимется муть со дна, начнет душить, искать выхода, так что немудрено сорваться…

Кристина, услышав последние слова, подошла к Станиславу и взяла его под руку в знак поддержки.

— Верно, иногда тебя основательно заносит, — с укоризной подтвердила Эля, вспомнив эпизод на яхте.

— Тебя бы так сплющило, — вступилась Кристина. — Покоя ему нет, потому что не успел расквитаться с подонком. Сейчас, возможно, ему было бы намного легче.

— Кристина! Что ты говоришь? Вспомни, где находишься! — возмутилась Эля. — Радоваться надо, что Господь уберег его от греха… Можно тебя на минуточку?

Девушка фыркнула по обыкновению, но на сей раз обуздала свой норов и отошла с Эльвирой в сторону.

— Пожалуйста, воздержись при Владе касаться этой темы, — попросила Эля.

— Честно говоря, мне ее проблемы по барабану, — возразила Кристина.

— Напрасно! Если ты желаешь Стасу добра, то не мучай женщину, которую он любит.

— Ничего путного я от нее не жду! Лучше бы они снова не встречались! Нафиг он бодягу развел?! Вы уедете, а я буду вытаскивать его из дерьма, мне это не впервой.

— Не исключено, что они поженятся, — расхрабрилась Эля.

Она ждала, что девушка немедленно вспылит, но Кристина почему-то смолчала.

Группа туристов заслонила от них Станислава и Владу. Кругом слышались щелчки фотокамер. Народу было много, но громко никто не разговаривал даже вне храма.

Антон скрылся под сводами входа со стороны портика Надежды, за ним медленно втянулись остальные.

— Я слышала от Дианы, что Стас выручил тебя из беды. — Эля решила, что пока лихо тихо, не мешало бы выведать некоторые сведения.

— Не выручил, а спас, кабы не он, я наверняка бы уже гнила в какой-нибудь безымянной могиле. Он мой единственный родной человек, у меня никого нет, кроме него… — Кристина заговорила сбивчиво, горячо: — Да если бы он захотел, я была бы ему самой верной, самой преданной женой, только… долго рассказывать, суть сводится к тому, что он во мне как бы увидел свою сестру, которая погибла. Так мне и сказал: «Глупости выбрось из головы, я тебя люблю как сестру, а по-другому любить не сумею». Вот так-то! И сделать с этим ничего нельзя. Барьер, стена непробиваемая! Пришлось смириться… Возможно, оно и к лучшему. Пусть женится на твоей сестре, но я ей не завидую. Он сложный человек, сколько в нем таких барьеров, даже я не берусь судить.

— Ты уверена, что не Стас застрелил Альберта? Ведь убийцу не нашли. Стас недавно поверг нас с Владой в шок: обвинил Альберта в убийстве его сестры и матери. Я анализировала, сопоставляла факты и пришла к выводу, что Стас убил Альберта из мести.

— Убил бы однозначно! Он продумал все до мелочей, подготовился. Но кто-то его опередил. У Славы жуткий облом случился. Я всего этого не видела, составила мнение по его отрывочным рассказам. Думаю, если бы он собственноручно пришил этого сукина сына, было бы намного легче, а так до сих пор иногда по ночам с Альбертом расправляется.

Неожиданное чистосердечие сделало Кристину близкой и понятной Эльвире. Она опасалась проявлять излишнюю настойчивость, но одно важное обстоятельство выяснить было необходимо.

— Крис, расскажи, пожалуйста, как погибла его сестра.

— А вот об этом своего братца расспроси, — снова заартачилась Кристина. — Плохо, что все кому ни лень заходят в храм, я бы Кольку вашего на километр к святому месту не подпустила. Мать его за ногу! Видеть не могу! Иди, потребуй, чтобы признался в своих гнусностях, самое время покаяться.

Николай обособился и бродил в молчании по экспозиции, развернутой в помещении храма. Он с прохладцей разглядывал гипсовые макеты недостроенного фасада, капителей и всего проекта, пинаклей, различных деталей, копии шпилей в виде початков кукурузы, снопов злаков, свисающих с фасадов гроздьев винограда, корзин с фруктами, венчающих арки окон — все то, что было еще скрыто строительными лесами или парило в вышине.

Николай не разделял всеобщего восторга — у него было плохое настроение. Первоначальная активность, вызванная желанием забыть измену Дианы, постепенно иссякла. Он успел проголодаться, чувствовал усталость в ногах, легкое головокружение, ему было жарко, он потел и часто отирал покрасневшее лицо платком.

Диана со всей очевидностью не замечала усилий к примирению со стороны пострадавшего супруга. Николай пришел к прискорбному для себя выводу, что равнодушие жены не нарочитое, а совершенно искреннее, поэтому после полудня сделался мрачен и мрачнел все больше и больше.

Он вышел наружу и машинально последовал за группой российских туристов, их вела гид — молодая бойкая женщина славянской внешности. Девушка-гид рассказывала обстоятельно и интересно; поначалу Николай воспринимал только звуки ее голоса, но вскоре стал вникать в смысл:

— Перед вами Фасад Страстей. Здесь изображена последняя неделя жизни Иисуса. Сам Гауди говорил: «Если бы мы начали строительство с этого фасада, люди воспрепятствовали бы ему». Действительно, композиция, составленная мастером в дни тяжелой болезни, когда он решил, что находится на пороге смерти, глубоко драматична, а некоторые детали поистине ужасают. Так, в частности, колонны паперти напоминают человеческие кости, оставляют сильное впечатление и создают представление о смерти.

Как известно, мастер не дожил до реализации своего замысла. В 1988 году создание недостающих фигур было поручено скульптору Субираксу.

— Смотри, колонны действительно похожи на берцовые кости, — вполголоса переговаривались туристы рядом с Николаем.

— Страх какой! До сердца пробирает…Сразу возникает ощущение великой трагедии…

И тут Николай почему-то выпал из действительности. Он перестал чувствовать свое тело и воспринимать окружающее, лишь голос гида всплывал отрывочными фразами в его сознании, заставлял переводить зрачки с одной детали фасада на другую и фрагментарно выхватывать их из общей картины:

— В центре скульптурная группа Вероника… Святой Петр, отрекающийся от Иисуса…петух Отречения…

Где-то он видел этого петуха… ну да, конечно, в особняке Стаса, и деталь узла Бичевания Иисуса, привязанного к колонне…

Каждое слово экскурсовода теперь громом отдавалось у него в мозгу:

— …Тайная вечеря…поцелуй Иуды…воин, пронзивший Иисуса копьем, и его товарищи, бросающие жребий на одежды Иисуса…фигура лежащей собаки, как символа преданности…

Внезапно все звуки стихли, жизнь вокруг не остановилась, но полностью обеззвучилась, а храм словно высветился в потускневшем пространстве. Почвы у подножия больше не было, храм висел в воздухе, он с самого начала казался Николаю невесомым. В центре портика, над всей скульптурной композицией, будто в свете юпитера объемно выделилась группа Распятия, от которой Николай уже не мог отвести глаз. Исходящие скорбью, плачущие женщины, разорванная завеса храма над головой того, кто взял на себя грехи человеческие, а внизу, из-за основания креста, на котором Христос был распят, выглядывала смерть, вечная спутница предательства и жестокости, ее пустые глазницы бесстрастно взирали на мир, жуткий лик был спокоен: ей во все времена хватало сообщников.

Кто-то вскрикнул, увидев, как стоящий позади полный мужчина осел на колени, несколько раз качнулся и начал медленно заваливаться на бок. Одна женщина успела поддержать Николая, чтобы он не ударился головой о каменные плиты. Поднялась суматоха, туристы пробовали напоить упавшего водой, но зубы его были стиснуты, он ни на что не реагировал. Подошел дежурный полицейский, тогда же подоспели отставшие спутники Николая.

Больного поместили в один из барселонских госпиталей. Врачи сгоряча определили инсульт, но спустя некоторое время объявили, что инсульт не подтвердился, на самом деле Николай получил солнечный удар. Пока что он лежал в боксе с кислородной маской, в трубках, родных к нему не пускали.

Кристину с Антоном Станислав отправил домой в Льорет де Мар, а сам снял два номера в отеле неподалеку от клиники, чтобы предоставить сестрам и Диане возможность быть поближе к Николаю.

Покинули они больницу далеко за полночь, после того как врачи заверили родных, что угрозы для жизни в данный момент нет.

Эля и Влада были напуганы и расстроены, Диана — озабочена, так как болезнь мужа грозила расстроить ее планы и намеченные встречи в Москве.

Утром к родственникам, ожидающим вестей в вестибюле клиники, вышел врач и сообщил, что Николай пришел в себя, но навещать его пока нельзя. Есть разрывы мелких кровеносных сосудов, однако серьезного нарушения функций центральной нервной системы, к счастью, не наблюдается. Доктор подчеркнул его подавленное состояние. Интересовался, как и при каких обстоятельствах произошло несчастье.

Сестры беспокоились, когда их пропустят к больному. Стас ушел с врачом, чтобы уладить кое-какие формальности.

— Ужасно неудобно, он беспрерывно на нас тратится неизвестно с какой радости, — покачала Влада головой вслед Стасу

— Так уж и неизвестно, — пробурчала Эля. — Небось, для тебя старается, ради Коли и пальцем бы не шевельнул. Что ты думаешь насчет его предложения?

Влада ответила не сразу.

— Коля оказался плохим другом, — медленно заговорила она, — и, можно с уверенностью сказать, плохим братом. Он обманывал меня и Стаса, я сейчас начинаю постепенно разбираться в нашей печальной истории. Но нельзя винить одного Колю. Помнишь, как Стас сказал о храме? «Цепочка людей, желаний, благих намерений…». А у нас все вышло наоборот — намерения низкие, поступки недостойные, мы с Колей примкнули к банде, стали ее членами вольно или невольно.

Правильно Стас против нас озлобился: цена предательству — сломанные судьбы и загубленные жизни. А началось все с одного проступка, совершенного мной по легкомыслию — и потянулась роковая цепочка, в конце которой гибель его родных. Мне страшно спросить Стаса, как все произошло. Прекрасно сознаю свое малодушие, только какой бы дрянью я ни была, у меня не хватит наглости принять его предложение, воспользоваться любовью, с которой он не может справиться.

В конце коридора показался Станислав и объявил, что Николай проснулся и находится в здравом уме и твердой памяти. Он предложил спутницам вернуться домой, а утром приехать к Коле на свидание.

Родные уехали, а Николай остался в палате, куда поочередно наведывались врач и медсестра. Они иногда задавали вопросы, на которые он не трудился отвечать, так как не понимал их языка, но когда они переходили на хорошо знакомый ему английский, он и тогда не отвечал: говорить было утомительно, а главное бессмысленно, как и все лечебные процедуры. Он бы предпочел, чтобы его оставили в покое. Ему мешали сосредоточиться, из-за них он мог упустить то важное, что открылось ему у храма, надо было внутренне собраться, многое осмыслить, а это требовало полного одиночества.