Полшага до мечты

Лазарева Ирина

Молодая и успешная владелица дизайнерской фирмы Анна живет спокойно и предсказуемо, наслаждаясь любовью респектабельного, богатого мужа Виктора. Ее сын от первого брака, очаровательный малыш Артем, окружен заботой и нежностью. Что еще нужно для счастья матери? Но внезапно в гармоничный мирок Анны врывается удивительная новость, которая становится для женщины сильным потрясением и заставляет пойти наперекор собственной судьбе…

 

ГЛАВА 1

В первых числах сентября резко похолодало, и Анна с мужем и сыном укатили отдыхать в Сардинию. Можно было бы снова поехать в Таиланд или, еще лучше, на Бали — очень уж Ане там понравилось: место, напоминающее рай, — для туристов, разумеется, — только сейчас там сезон дождей, время для отдыха самое неподходящее. Зато через месяц муж обещал отвезти Аню прямиком на спектакль в Венскую оперу.

В Италии пробыли восемь дней. Приехали с жаркого средиземноморья, а в Москве семь градусов, промозглость, дождь, на улицах вереницы мокрых автомобилей в пробках — зрелище после курорта поистине удручающее, но уже через день распогодилось и наступило дивное бабье лето. Аня решила еще недельку отдохнуть, и целиком посвятить себя сыну, пятилетнему Тёмке. Конечно, совершенно забрасывать работу нельзя, придется иногда заезжать на Воздвиженку, где у нее была собственная небольшая фирма по архитектуре и дизайну. Аня занималась дизайном квартир, загородных домов, ландшафтным дизайном, имела солидную клиентуру и опытных сотрудников.

Безусловно, ее доходы не шли ни в какое сравнение с тем, что зарабатывал Виктор, а потому муж ворчал и просил, чтобы жена ушла с работы: никому, мол, ее заработки не нужны, сидела бы лучше дома, воспитывала ребенка и готовила вкусные обеды; впрочем, настаивать он не смел, так как гнева Анны опасался больше всего на свете.

Деятельный и уверенный в себе мужчина, отличавшийся заметной жесткостью в обращении с людьми, Виктор старался не перечить жене, и коль скоро возникали острые углы в семейных отношениях, обходил их искусно, с особой изобретательностью. Причиной тому в первую очередь была его безграничная, выстраданная и наконец удовлетворенная любовь, так как Анны он добивался несколько лет и чего только не делал, чтобы заслужить благосклонность этой поразившей с первого взгляда его воображение молодой женщины. Так совпало, что на момент встречи с Анной минуло два года, как Виктор развелся с первой женой, и Аня как раз оказалась свободной от неудавшегося брака, хотя, несомненно, большой удачей считала рождение в этом браке сына Артема.

Мальчик был похож на мать — большие продолговатые карие глаза, волосы светло-русые, носик кнопкой, точно такой, какой был у Ани в детстве, прежде чем сформироваться в изящную и чем-то пикантную по форме немаловажную деталь ее лица. Аня сердилась, яростно отстаивала свою правоту, когда знакомые находили хотя бы незначительное сходство сына с отцом, предъявляла свои детские фотографии, — и правда: доказательства были неоспоримы…

Аня ходила по обширной, недавно купленной Виктором, богато отремонтированной квартире и наслаждалась ощущением довольства, какое может испытывать молодая тридцатилетняя женщина, у которой есть все: преуспевающий муж, чудесный ребенок, красота и здоровье, жизнь, богатая развлечениями, светский круг знакомых.

Анна долго не решалась регистрироваться с Виктором, все тянула, чего-то втайне ждала, наконец уступила, рассудив, что этак можно прождать всю жизнь, и теперь считала, что поступила правильно.

Она заглянула в детскую. Тёмка лежал в постели на спине, заложив руки за голову, и смотрел на мать сонными глазами.

— Не хочу в детский са-а-д, — захныкал он по привычке.

Так начиналось каждое утро — жалобы и капризы, — но, когда няня Юля, по совместительству помощница по хозяйству, приходила забирать его из садика, Тёмка сердился и не хотел уходить, не доиграв в очень важную игру.

— Пока, Человек-паук! — кричал он кому-то уже из-за ограды детсадовской территории. — Завтра увидимся, друг.

— Пока, Бетмен! — неслось в ответ. — Все равно мы победили Черепашек-ниндзя, ведь правда?

— Ага, и Супермена победим…

— Поди ж ты, как времена меняются, — качали головой старушки на скамейке. — В наше время дети мечтали стать летчиками, моряками, космонавтами, а теперь — Черепашками-ниндзя! О-хо-хо…

— А чё видят, в то и играют. Мы первые полеты в космос воспринимали как чудо, а нынче космонавты кому интересны? И не делают ничего, все на орбите торчат, зря только государство деньги на них переводит…

— Во-во, лучше бы пенсии повышали, вместо того чтобы атмосферу палить…

Бабули со знанием дела обсуждали вопросы управления государством, а Юля с Тёмкой шли дворами к Садовому кольцу и дальше — мимо кинотеатра Новороссийск по забитой машинами Покровке, по улице Чаплыгина, оттуда через подворотню на улицу Жуковского, где и проживал Тёмка с мамой и отчимом. Мальчик по дороге называл марки автомобилей, которые определял безошибочно, хотя наивысший восторг испытывал при виде троллейбуса на Покровке или трамвая на Чистопрудном бульваре…

— Вставай, малыш, позавтракаем и пойдем гулять. — Аня поцеловала мальчика; он повис на маме, обхватив ее руками и ногами.

— А Юля придет?

— Нет, сегодня я буду с тобой весь день.

— И завтра?

— И послезавтра, и послепослезавтра, и еще три дня.

— А ты купишь мне рыцаря в красном магазине?

— В красном? Это где?

— Около садика. Поедем на машине, и я покажу.

— Конечно, зайка, куплю. А завтра с утра поедем к бабушке на дачу, договорились?

— К бабе Свете?

— Нет, к бабе Лизе.

В пятницу с вечера на выходные мальчика забирал на дачу к родителям Игорь, отец Тёмки. Та и другая сторона задаривали ребенка, хотя баба Света, бывшая Анина свекровь, была построже: ей удавалось накормить внука такими блюдами, какие дома он напрочь есть отказывался. Несмотря на то, что ребенка баловали со всех сторон, Тёмка был добрым, не капризным мальчуганом, хныкал иногда без видимой причины, как все дети, старших неохотно, но слушался, хотя никого не любил так, как мать.

С Тёмкой на руках Аня прошла в большую ванную комнату — вторая была поменьше, называлась гостевой, но была столь же великолепно отделана, как и первая, и даже нравилась Ане больше по цвету и искусно подобранным изразцам. Оформлением квартиры она гордилась по праву: весь дизайн принадлежал ей, мебель выбирала сама, лишь изредка советуясь с подругами. Виктор полностью полагался на ее вкус и лишь безропотно оплачивал счета.

На завтрак, как всегда, Тёмка ел кашу. Он был страшным консерватором в еде и признавал только хорошо опробованные и привычные блюда, до обидного простые — никаких кулинарных изысков, никаких смешений продуктов, все только в чистом виде — и баста! Черта с два уговоришь его съесть что-нибудь вкусненькое.

Аня пила черный кофе с гренками, сохраняя в любой ситуации хорошую осанку и прекрасные манеры, а Тёмка энергично выгребал ложкой рисовую кашу из тарелки — кстати, тарелку полагалось подавать синюю, с клетчатым мишкой на дне. Понятно вам?! Не станет он есть из другой тарелки и терпеть нарушений установленного порядка!

— Мам, я уже оделся, — сообщил Тёмка из детской.

Аня расчесывала у зеркала свои длинные роскошные волосы.

— Жакет надень, оранжевый с капюшоном, на улице прохладно, — сказала она.

В холле запищал домофон.

— Слушаю, — с недоумением отозвалась Аня. Она никого с утра не ждала.

— Простите, мне необходимо поговорить с Анной Иртеньевой, — услышала она мужской голос.

— А с кем я говорю? — спросила Аня.

— Видите ли, я в некотором роде ваш родственник. Мы не могли бы с вами увидеться? Дело очень важное, я бы вам все объяснил.

— Послушайте, родственник, я вас не знаю, уходите, не то вызову милицию, — пригрозила Аня.

— Да, конечно, я понимаю, но может быть, вы согласитесь выслушать меня где-нибудь в другом месте, которое сами назначите?

— Что вам, собственно, от меня нужно? — начала сердиться Анна.

Мужчина помолчал.

— Дело касается вашего отца, Семена Павловича Иртеньева, — сказал он.

— Отца?.. — Аня растерялась. Отец давно умер, если это уловка проходимца, а может, чего доброго, — не одного, а целой шайки преступников (вон по телевизору какие страсти показывают), которые вознамерились обчистить богатую квартиру, то предлог для проникновения в жилище выбран более чем неожиданный.

И все же Аня колебалась недолго: имени отца было достаточно, чтобы принять решение:

— Хорошо, встретимся в два часа в «Кофемании» на Большой Никитской. Вы знаете меня в лицо?

— К сожалению, нет.

— Я так и думала, — насмешливо бросила Аня. — Так вот: я одета в светлый брючный костюм, со мной ребенок, мальчик пяти лет, и, вероятнее всего, за моим столом будет присутствовать мужчина. Как вас зовут?

— Матвей.

— Хорошо, Матвей, встречаемся в два.

— Отлично, — сдержанно отозвался собеседник, и Аня повесила трубку домофона.

Некоторое время она в задумчивости ходила по квартире, рассеянно вынимала из шкафов вещи в большой гардеробной, подбирая блузку под брючный костюм, разглядывала туфли, стоящие рядами на полках — можно надеть вот эти бледно-салатные. Когда погода солнечная, хочется одеваться во все светлое.

Странный звонок, размышляла она, на злой умысел не похоже, но подстраховаться не мешает: аферисты день ото дня становятся изобретательнее. Виктор богат в достаточной мере, чтобы служить приманкой для бандитов, не олигарх, конечно, но ездит на весьма заметной машине, да и у нее не слабый «мерседес», подарок Виктора; мама каждый день звонит и нагнетает: «Дверь никому не открывай, одна поздно вечером не приезжай, во дворе пусть тебя встречает муж, и вообще, при его-то деньгах мог бы нанять жене телохранителя».

Ага, размечталась! Да он скорее удавится, чем потерпит рядом с ней другого мужчину. К тому же временами становится до смешного прижимист, причем почему-то в мелочах. Может не глядя отвалить на приглянувшуюся Ане драгоценность десятки тысяч евро, и вдруг начнет скаредничать из-за лишних ста долларов. При этом заметно мучается и сомневается, парадокс какой-то, честное слово! Будто внезапно вспоминает, что денежки родимые, честно заработанные, счет любят, и начинает считать копейки со сладострастием Скупого рыцаря…Н-да!..То-то и оно!.. А так вполне нормальный мужик.

Аня наконец оделась, с удовлетворением оглядела себя в зеркалах со всех сторон: фигура безупречна, как всегда, костюм сидит отлично, русые — золото с серебром — волосы после мытья вытянулись в волнистые пряди до самой поясницы, косметики никакой, да и не требуется, можно тронуть губы помадой самую малость и все — кто скажет, что ей тридцать? Да никто!

Во дворе усадила Тёмку на заднее сиденье автомобиля, включила музыку; «мерседес» плавно выкатился из приземистой арки на улицу. Ход у машины идеальный, мягкий, едет как по маслу. Когда-то обладание такой машиной казалось Анне недосягаемой мечтой.

Аня с детства была непоседливым, энергичным ребенком. Прибавьте к тому честолюбие и трудолюбие, счастливую внешность и стремление к доброжелательному общению — все эти качества немало пригодились ей в жизни, и хотя эта самая жизнь била и обижала ее, как и всех на пути к становлению, Аня сумела многого добиться своими силами, без помощи родных, которым теперь помогала сама.

Первую свою машину, девяносто девятую «Ладу», купила на собственные деньги. Машина была слегка подержанная, прошлогоднего выпуска, но на вид совсем новая. В девяносто восьмом, когда после перестройки на ноги встали еще немногие, для девушки двадцати трех лет даже подержанная «Лада» была достижением. Тогда она работала менеджером в турфирме, и уже прилично зарабатывала. Параллельно училась в институте, было трудно, но характер Аня имела настойчивый, упорный. Поэтому людей неудачливых и несчастных она не любила: проигрывают только лентяи и демагоги, занятые бичеванием общества и тем оправдывающие свою несостоятельность, слабаки, не способные выдержать столкновения с жизнью, им только и остается, что завидовать и качать права.

Сейчас, сидя в «мерседесе» — уже третьей своей машине, Аня не чувствовала ничего, кроме того удовлетворения, какое испытываешь от добротной в техническом отношении вещи, и больше никаких нюансов. Бесконечное смакование по телевидению и радио фирменных знаков, дорогих автомобилей, квартир, домов, рассказы взахлеб о светских тусовках вызывали у нее презрение и скуку. Да, деньги необходимы, они дают свободу, уверенность в себе, но зачем преподносить обладание дорогими вещами или кривляние в обществе сомнительных знаменитостей как смысл жизни? Нет в этом ничего интересного, уж она-то знает. Однажды она слышала, опять-таки по телевизору, как один американский миллионер сказал: «Кто думает, что счастье в деньгах, у того денег не было».

А ведь и вправду ей в жизни чего-то не хватает. Может быть, любви? Нет уж, спасибо, сыта по горло. Почему-то те, в кого влюблялась она, становились требовательны, властны, капризны, порой истеричны, изматывали всю душу и доводили дело до разрыва, правда, оставались в ошеломлении, обнаружив, с какой решимостью Аня шла на разрыв, в этом ей не было равных. Отношения с мужчинами она пресекала безжалостно и разом: терпеть не могла объяснений и сентиментальной тягомотины, а может быть, как она смутно догадывалась, не любила ни одного по-настоящему. Зато другие, неспособные пробиться к ее сердцу, буквально помирали от любви, сулили золотые горы, чуть ли не валялись у нее в ногах, мигом позабыв о своем мужском достоинстве.

Интересно, мужики сами знают, чего хотят?

Почему она вышла замуж за Виктора? Рассудила, что пора рожать второго ребенка и попросту выбрала его, как наиболее подходящего кандидата. Главное в жизни женщины — это дети, таково было ее глубокое убеждение. Муж должен быть добытчиком, надежным человеком, состояться как мужчина и отец — вот с кем можно создавать семью и растить детей. Кандидатура Виктора была рассмотрена со всех сторон Аней совместно с мамой Елизаветой Михайловной самым тщательнейшим образом, затем представлена на утверждение отчиму Савелию Николаевичу…

— Мам, а куда мы едем? — спросил Тёмка.

— Заедем ко мне на работу, ненадолго, потом покатаемся на кораблике, ты ведь хотел.

— А рыцаря?

— После заедем за рыцарем.

На Воздвиженке, несмотря на блеск полированных поверхностей, в помещении дизайнерской фирмы все было обыденно, словно отсутствие Ани никак не отразилось на размеренной жизни этой попросту говоря конторы, и, что хозяйка есть, что ее нет, никого особенно не волновало. Сотрудники сидели за столами, въехав всеми помыслами в мониторы своих компьютеров, и мудрили с программами.

Аня привезла всем сувениры из Италии, так у нее было заведено: например Леониду — модную футболку. Лёня был страшным шмоточником. Девчонки шептались, что он голубой, — правда, пристрастие мужчин к смене туалетов само по себе не являлось показателем, так как присуще стало многим представителям сильного пола. Подозрение больше основывалось на том, что Леню никогда не видели с девушкой, не засекли любопытным ухом ни одного телефонного разговора, а ведь парню уже тридцать два, к тому же его выдавала некоторая женственность движений и картинность поз, однако удостовериться в голубизне Леонида случая не представилось, стало быть, и утверждать было нечего.

Впрочем, пищи для разговоров и так было предостаточно: Надя в понедельник пришла на работу в синяках. Ужинала с бой-френдом и его друзьями в ресторане, все было чинно, благопристойно, пока добры молодцы не напились. При дамах принялись нецензурно выражаться. Надя встала и ушла. Возлюбленный, возмутившись пренебрежением к своей персоне, в пьяном раздражении навесил девушке фингал.

У Людки суд через два дня: бывший благоверный преспокойно выставил из дому ее и ребенка. Квартира записана на него, он — собственник и считает себя вправе выгнать на улицу неугодных жильцов, будь то хоть собственный ребенок.

С Валей, главным менеджером фирмы, Аня давно и близко дружила, несмотря на предостережения Виктора — он считал, что со своими служащими надо поддерживать сугубо деловые отношения.

Валентина жила с мужчиной в гражданском браке. Периодически у муженька случались запои. Валя в такие дни часто приходила к Анне домой по вечерам, чтобы излить душу и отдохнуть от пьяного бреда своего сожителя. Жаловалась Анне, что нет приличного мужика на примете, а то давно бы алкоголика вытолкала взашей.

— Ань, тут тебя наш бывший клиент все время спрашивает, — сообщила Валя

— Это который, Огнивцев?

— Ага, каждый день приезжает, разодетый в пух и прах, машины меняет, как перчатки, и каждый раз расстраивается — выходит, зря старался. Свой личный интерес маскирует под дополнительные пожелания по поводу оформления приусадебного участка. Обсудить их хочет почему-то только с тобой.

— Что ж вы ему не скажете, что я в отпуску, язвы этакие?

— Так интересно, пусть помучается. Небось, привык, что за ним бабы гоняются, а тут сам покоя лишился, как не порадоваться на такое зрелище?

Аня раздала сувениры, выслушала последние сплетни, рассмотрела два новых выгодных заказа и с легким сердцем ушла. Ничего, ребята способные, сами справятся.

По Москве-реке Аня с Тёмкой проехались от Кремлевской набережной до Фрунзенской. На воде было ощутимо прохладно, и Аня опасалась застудить сынишку. Выйдя на пристани, она остановила «частника», и путешественники возвратились к тому месту, где оставили машину. На теплоходе, пока Тёмка разглядывал проплывающую мимо баржу с песком, Аня успела поговорить по телефону с Виктором. Следует ли ей идти одной на свидание с новоявленным родственником, спросила она.

— Ни в коем случае, — ответил Виктор. — Я пришлю надежного человека, сам вырваться не смогу. Его Костей зовут, подхватишь по дороге у моего офиса.

В «Кофемании» было довольно многолюдно — время обеденное, — но свободные столики нашлись. Аня рассчитывала посидеть на дощатой террасе, но после речной прогулки сочла более благоразумным занять места во внутреннем помещении.

Артем, как всегда, пренебрег разнообразием меню и пожелал съесть обыкновенную глазунью из двух яиц, Аня заказала салат «Цезарь» и вареную телятину под соусом, Костя ничего есть не стал, лишь попросил принести чашку кофе.

Через пятнадцать минут в кафе вошел молодой человек и остановился у входа, оглядывая помещение. Встретился глазами с Аней и подошел к столику.

— Если не ошибаюсь, Анна? — произнес он церемонным тоном. — Прошу прощения у вашего спутника, но мне бы хотелось говорить с вами конфиденциально.

— Ребенок вас, надеюсь, не стеснит? — в тон ему, но с легкой иронией осведомилась Аня.

— Ничуть. — Молодой человек внимательно поглядел на мальчика.

Сам он был строен, неплохого роста, плечист, внешности, однако, неброской, не сказать, что некрасив, но и ничего примечательного: русые, коротко остриженные волосы, глаза серые, светлые, одет в вязаный свитер и спортивного покроя брюки цвета хаки с большими накладными карманами; по заключению Ани, вряд ли достиг тридцатилетнего возраста.

Костя встал и без разговоров пересел за соседний столик. Аня поблагодарила его взглядом.

— Итак, я вас слушаю, — обратилась она к присевшему напротив мужчине, выдерживая заданную им чопорную манеру общения.

— Позвольте еще раз представиться, — приступил тот, — Матвей Семенович Иртеньев.

Аня как раз поднесла ко рту кусочек мяса, но застыла с вилкой в руке.

— Если вы хотели меня удивить, то вам это удалось. — Она положила вилку и нож на тарелку. — Продолжайте.

— Вы хотите знать, почему у меня такие же отчество и фамилия, как у вас? Именно за этим я и пришел…

— Только не пытайтесь убедить, что у меня объявился братишка, — язвительно перебила его Аня.

— Вам это было бы неприятно?

Несмотря на раздражение, Аня непроизвольно отметила про себя, что у однофамильца какой-то необыкновенно твердый взгляд, так смотрят актеры в кино, изображая крутых профессионалов из военных спецподразделений.

— Зачем затрагивать беспредметную тему? Вам, судя по всему, лет двадцать шесть…

— Двадцать семь.

— Почти угадала… Мой отец был офицером и погиб, исполняя свой воинский долг, когда мне было шесть лет. До того как уйти на последнее задание, он жил со мной и с мамой, мы все очень любили друг друга, и никаких побочных детей у него быть не могло.

— Совершенно верно, я не являюсь вашим братом, не нервничайте так, — сказал Матвей и улыбнулся, при этом лицо его как-то совершенно неожиданно озарилось, словно брызнули во все стороны добрые искорки из глаз.

— Что же тогда вам от меня нужно? — совсем уже вспылила Аня наперекор располагающей улыбке собеседника.

Он подался вперед и тихо произнес:

— Ваш отец жив.

Аня молчала, глядя на него с непроницаемым выражением.

— Ваша матушка, Елизавета Михайловна, — продолжал Матвей, — предпочла сообщить вам о его гибели, на самом деле Семен Иртеньев прислал ей письмо, в котором просил прощения за то, что полюбил другую женщину, уверял, что никогда не оставит дочь, будет о ней заботиться, но Елизавета Михайловна видеться ему с вами не позволила и даже увезла вас надолго в неизвестном направлении… Я сын женщины, на которой он женился. Семен Павлович усыновил и воспитал меня, и я взял его отчество и фамилию… — Он поколебался и добавил: — Чтобы уж покончить со всем разом, скажу, что сводный брат у вас действительно есть, ему шестнадцать лет и зовут его Сергеем.

По мере того, как он говорил, Аня клонилась вперед к собеседнику, так что к концу рассказа они сидели, почти сойдясь головами, уставившись друг другу в лицо, как заговорщики. Он смотрел с убеждающей настойчивостью, она — почти с ненавистью.

— Что вы мне здесь плетете? — тихо и грубо проговорила Аня. — Вы просто дешевый аферист. Только я вам не пенсионерка, сериалов не смотрю и в душещипательные россказни не верю.

Матвей выпрямился и откинулся на спинку стула.

— Спросите у Елизаветы Михайловны, — спокойно сказал он. Глаза его сузились и снова превратились в два серых камушка. — Мне надо было найти вас, потому что папа…

— Папа?!.. — вскричала Аня.

— Я же сказал, он мой отец… Семен Павлович серьезно болен. Он хотел бы встретиться с дочерью и внуком…

— Так, все, с меня достаточно! — Аня резко встала и стащила со стула Тёмку. — Это уже слишком, говорю я вам! Костя, расплатитесь, пожалуйста, я больше не могу здесь находиться.

— Я оставлю свой номер телефона Константину, — скороговоркой бросил ей вдогонку Матвей.

Аня почти выбежала из кафе, волоча за собой недоумевающего Тёмку, затолкала ребенка на заднее сиденье машины, хлопнулась на переднее и включила зажигание.

— Нет, так дело не пойдет, — сказала себе вслух, стараясь усмирить дыхание. — Надо успокоиться. Ребенок с тобой, дура ненормальная! Опомнись и возьми себя в руки… Куда поедем, малыш?

— В красный магазин. За рыцарем.

— Да, конечно. — Аня радостно засмеялась. Голос сына…Красный магазин…Все постепенно вставало на свои места. Она осторожно вырулила в сторону Охотного Ряда, и «мерседес» влился в медлительный поток автомобилей.

 

Глава 2

— Не переживай, солнышко. Все это можно легко проверить, — говорил Виктор, расхаживая по комнате и жестикулируя. — Завтра поедешь к матери, и все прояснится… — Зазвонил его мобильник. Аня уныло ждала, пока муж обсудит какую-то сделку. Речь шла о земельном участке. Купить, продать, перепродать, суммы, цифры, сроки — боже, этому не видно конца! Кто выдумал мобильные телефоны? И дома от торгашеских разговоров покоя нет.

— Извини, Анечка, неотложное дело…Так о чем мы говорили? — Виктор был в халате, только вышел из душа, его белое лицо раскраснелось, гладкие тонкие волосы еще не просохли и были аккуратно зачесаны назад. Умеренная полнота не портила пропорциональной фигуры, хотя он усиленно боролся с лишним весом в тренажерном зале, особенно с тех пор, как познакомился с Аней.

— А вдруг то, что сказал этот тип — правда? — Аня сидела в кресле у журнального столика, они с Тёмкой возводили из деталей конструктора замысловатое сооружение, в котором должен был жить рыцарь. Мальчонка от прилежания даже высунул язык. Аня помогала механически, поминутно тяжко вздыхала, как человек, который не может избавиться от гнетущих мыслей.

— Правда или неправда, выяснишь завтра, а сейчас не изводи себя сомнениями. Сама подумай, ты вот сейчас мучаешься, а потом окажется, что молодой человек ошибся, что искал он не тебя, а другую Аню, или что речь шла о каком-то другом Иртеньеве… Ты не представляешь, какие курьезы случаются в городе с многомиллионным населением.

— Ах нет, — нервничала Аня. — Он назвал имя матери, мое, отца и ни разу не ошибся…Витя, неужели такое возможно? Ведь это какой-то кошмар наяву!

— Зря ты не потребовала, чтобы он показал свой паспорт. Возможно, ты права, это действительно аферист. Он мог выяснить подробности твоей биографии и рассчитывает заманить тебя куда-то под предлогом встречи с несуществующим отцом.

— Точно! — вскрикнула Аня. — Все так и есть! Как я сразу не догадалась! Ой, Витя, нам надо обратиться в милицию. Немедленно! Он оставил Косте номер сотового, пусть они его выследят.

— Не надо в милицию, золотко. Я уже обо всем позаботился. У меня есть знакомые в ФСБ. Они уже занимаются этим родственничком, а ты с утра поезжай к матери. Костя будет с тобой, так что ничего не бойся.

Снова зазвонил мобильник Виктора. Он взглянул на дисплей:

— Ну вот, что я говорил. Алло…да… да…Ты уверен?.. Чертовщина какая-то…

Аня с надеждой смотрела на мужа, пока тот разговаривал по телефону. Она привыкла на него полагаться, он был для нее той пресловутой каменной стеной, за которой можно укрыться от невзгод, все ее затруднения разрешал, как по мановению волшебной палочки, хотя она прекрасно знала, что этой волшебной палочкой были его деньги.

Ну и что? Ну и пусть судачат знакомые, что она вышла замуж по расчету. Осуждают-то неудачники, те, у кого ничего нет. С милым рай в шалаше, но детей в шалаше не вырастишь. У нее ребенок, и будут еще, так она решила. А любовь, где она? Неверная птица — расправила перья, покрасовалась, усладила сердце неземным пением, и была такова. Мама считает так же, а у мамы опыт и знание жизни.

— Странно… — Виктор положил телефон на стол. — Парня действительно зовут Матвеем Семеновичем Иртеньевым. Более того, он военный, офицер, больше никаких данных мне не сообщили и посоветовали оставить его в покое…

— Офицер?.. — пробормотала Аня.

— Хорошо, давай взглянем на вещи с другой стороны, — бодро начал Виктор. — Предположим, отец твой действительно жив, в жизни ведь всякое бывает: мать не смогла простить измены мужа и решила отомстить ему тем, что лишила общения с дочерью. Это довольно распространенная житейская ситуация. Вопрос теперь в том, стоит ли тебе делать из этого трагедию?

— Боже мой, Витя, что ты говоришь?! Это не трагедия, это катастрофа!.. Нет, не могу, слишком страшно…Лучше не думать сейчас…Завтра поеду к матери…Пошли спать, Артем.

— А сказку почитаешь?

— Обязательно.

Тёмка, умытый и одетый в пижаму, выбрал на полке книгу и запрыгнул на широкую кровать. Аня прилегла рядом.

— Почитай про Элизу и диких лебедей, — попросил он.

— Ты ведь наизусть знаешь. Давай «Снежную королеву».

— Не-е-е, про лебеде-е-ей…

— Хорошо, хорошо, только не ной, что у тебя за привычка сразу ныть?

Аня читала, а Тёмка лежал на боку, подперев голову кулачком, и внимательно слушал мать, подгонял ее следующей фразой, стоило чтице задуматься и остановиться.

— «Высоко-высоко летели лебеди, так что первый корабль, который они увидели, показался плавающей на воде чайкой. В небе позади них стояло большое облако — настоящая гора! — и на нем Элиза увидела гигантские тени одиннадцати лебедей и свою собственную»…

Аня не заметила, как уснула сама. Тёмку, видимо, сон сморил еще раньше, иначе он подхватил бы нить повествования и продолжал бы шпарить текст наизусть, но в детской воцарилась тишина, неярко горела настольная лампа на прикроватной тумбочке. Аня беспокоилась во сне, что свет мешает, надо бы протянуть руку и выключить лампу, но оказалось, что это вовсе не свет лампы, а закатное солнце, висящее над морем. Тишина наполнилась шумом крыльев. В лицо пахнуло свежим ветром. Она была Элизой и летела в небесах с лебединой стаей, но не в сетке, как это было в сказке, а сидела на спине у старшего братца-лебедя, руки ее утопали в белоснежных перьях, и каждое перышко трепетало на ветру. Она видела перед собой вытянутую как стрела шею лебедя и красный клюв, устремленный к намеченной цели, рядом летели остальные братья, равномерно взмахивая могучими крыльями. Лебединые тени скользили по розовым облакам, а внизу было море, необъятное, пронзительно синее, по морю ходили пенные буруны волн и корабль величиной с чайку. Аня радостно вдыхала всей грудью резкий чистый ветер. Непередаваемый восторг объял ее душу.

— Братья! — закричала она и раскинула руки навстречу облакам. — Родные мои! Как хорошо! Как я счастлива!.. — и проснулась.

Некоторое время она лежала неподвижно, все еще находясь во власти сна, еще переживая очарование полета, наконец нехотя вернулась к действительности. В руках у нее была открытая книга сказок Андерсена. Аня медленно перевернула страницу. Вот они — Элиза и одиннадцать братьев, уже в человеческом облике, у младшего вместо одной руки крыло — не успела сестра закончить плести последнюю рубашку. Элизу обнимает могущественный король, а братья смотрят в небо. В небо…Заклятье снято, путь в небеса закрыт…Она вдруг заплакала, горько, отчаянно, как будто потеряла что-то очень дорогое.

С утра заявился Константин, громадный, молчаливый, бесстрастный, одетый в строгий костюм — настоящий телохранитель, хотя Виктор отрекомендовал его, как сотрудника фирмы.

— Если позволите, я поведу машину, — сказал Костя.

Аня не возражала. Виктор, как всегда, все предусмотрел: в нынешних разбросанных чувствах Ане лучше не сидеть за рулем.

Дача, принадлежащая семье Половцевых (мать Ани, вторично выйдя замуж, взяла фамилию мужа), находилась в шестидесяти километрах от Москвы в живописном месте, у небольшого лесного озера, где можно было купаться в особо жаркие дни. Сегодня, во вторник, Елизавета Михайловна была дома одна, во всяком случае — первую половину дня. Савелию Николаевичу перевалило за шестьдесят, но на пенсию он выходить не собирался. Как один из ведущих хирургов клиники, он неплохо зарабатывал, работа приносила ему в какой-то мере моральное удовлетворение и ощущение своей значимости. Он любил подчеркнуть при случае, как его ценят и уважают сотрудники и пациенты; главный темой разговоров были блестяще проведенные им операции, которые он описывал во всех подробностях, так что уже Елизавета Михайловна с легкостью изъяснялась медицинскими терминами и могла при случае выдать врачебные рекомендации знакомым.

Мать встретила Анну в саду. В руках она держала только что срезанные цветы. Это была худощавая, хорошо сохранившаяся женщина пятидесяти двух лет, как говорится, со следами былой красоты. Следы эти поддерживались ежедневными омолаживающими процедурами, всевозможными масками и кремами, занимающими несколько полок в ванной комнате.

Когда-то Елизавета Михайловна была хорошим инженером связи и работала в научно исследовательском институте, но после развала Союза, а вместе с ним и упразднения большинства НИИ, осталась без работы по специальности, мыкалась по непрестижным должностям вахтеров, смотрителей, продавщиц, пока не устроилась по знакомству в клинику делопроизводителем, где и познакомилась с Савелием Николаевичем. Теперь она не работала, и вот уже больше года блаженствовала, посвятив себя садовому участку и собственной увядающей внешности.

— Тихо, тихо. — Елизавета Михайловна осторожно поцеловала подскочившего к ней Тёмку. — Собьешь бабушку с ног. Ох ты, как загорел, бесенок. Хорошо бы еще поправился немного. Здравствуй, Анечка, — сказала она, подставляя дочери щеку. — У тебя новый кавалер?

— Это сотрудник Виктора. Константин, познакомьтесь с моей мамой.

— Очень приятно, — отозвался Костя с каменным лицом.

— Дядя, а ты не видел мою машину! — закричал Тёмка и с обычной своей непосредственностью потянул гостя за руку к сараю, где в числе прочих сокровищ хранился детский автомобиль с педалями.

— Неужели Витя внял моему совету и приставил к тебе охранника? — хитро спросила мать. — Ты посмотри — типичный громила с двумя извилинами. Ноль интеллекта, зато сплошная мышечная масса.

— Мама, пойдем в дом, нам надо серьезно поговорить. — Аня решительно направилась к крыльцу.

— Костя, проследите, пожалуйста, чтобы Артем не заезжал на клумбу, — приказным тоном произнесла Елизавета Михайловна, — кажется, ей пришлась по душе мысль о телохранителе, — затем последовала за дочерью в одноэтажный рубленый домик, где было три комнаты и кухня с настоящей русской печью.

— Вы завтракали? — спросила мать. Она взяла вазу и подставила ее под струю воды из крана. — Если нет, то сейчас накрою. Вот только поставлю цветы… Почему у тебя такое опрокинутое лицо? Что-то случилось?

Аня прошлась по комнате, остановилась, глядя на яблони за окном, собралась с духом и резко повернулась к матери:

— Мама, скажи мне правду, папа жив?

Вопрос застал Елизавету Михайловну врасплох. Она застыла с букетом цветов в руках. Один цветок выскользнул и упал на пол, за ним другой, третий… Женщина так побледнела, что Аня испугалась и поспешила усадить ее на стул.

— Мама, тебе плохо?..Подожди, я принесу воды…Вот, выпей…Где у тебя валокордин?.. — Аня открыла шкафчик с лекарствами, сделала неловкое движение и пузырьки посыпались на кухонную стойку.

— Не надо, Аня, Аня, ты слышишь? Иди сюда, — прошелестела мать и тяжело оперлась обеими руками о столешницу.

— Значит, правда, — выдохнула Аня и встала перед матерью с потерянным видом.

— Как ты узнала?

— Мне рассказал его приемный сын.

— Добрались- таки… Через столько лет!.. Ну зачем, господи, зачем?! — Елизавета Михайловна затрясла поникшей головой.

— Нет, это ты мне скажи, зачем? Почему ты обманывала меня все эти годы? Какое ты имела право? Я тебя спрашиваю?! — Аня почти кричала. — Ты что сделала, мама? Ты хоть соображаешь, что ты сделала?!

— Анечка, ты ведь ничего не знаешь. Он бросил нас, меня и тебя. Я так его любила, я молилась на него… как я ждала его каждый раз, ночей не спала, ты помнишь? Нет, ты не можешь помнить, ты была слишком мала. Он уходил, а я не находила себе места, мучилась, беспокоилась… — Елизавета Михайловна разрыдалась. — А он…он в это время развлекался с другой женщиной… О да!.. — Голос ее окреп, глаза засверкали. — Я наконец почувствовала, он стал возвращаться сам не свой, он думал о той, другой…Я пробовала до него достучаться, но она отравила его, околдовала, выжгла все, что было между нами. Он начинал дрожать, когда уходил, не мог попасть в рукав шинели и был уже не со мной…не со мной…Я бы могла простить ему измену, но эту страсть, любовь всепоглощающую, гибельную я не простила ему до сих пор! Лучше бы он и вправду умер!

Этот вопль горя и отчаяния, исторгнутый из глубины души, потряс Аню. Она смотрела на мать широко открытыми глазами. Страсть, любовь, о которых говорила мать, и теперь владели этой отцветшей женщиной, это была гремучая смесь обиды, любви, мщения, возможно, сожаления, и бог знает чего еще.

Самым шокирующим открытием для Анны стало сознание того, что ее родители, которых, как выяснилось, она как следует не знала, способны были на сильные чувства, на те безумные любовь, страсть, которые ей самой не довелось испытать. Как же так? Ведь она их дочь, кровь от крови, плоть от плоти. Что же с ней-то не так?

Мать подняла к ней залитое слезами лицо:

— Прости, я виновата перед тобой. Он много раз пытался тебя увидеть, но я пресекала все попытки, а потом я сделала так, чтобы он не смог нас найти…Пойми, я не могла…он должен был исчезнуть, умереть, чтобы выжила я.

Аня повернулась и молча пошла к выходу. Она просто не знала, что сказать. В голове у нее царил полный сумбур, мысли не складывались, какие-то смутные образы теснились в сознании; привычная, устоявшаяся жизнь рухнула в один миг, и надо было как-то выбираться из-под руин, приноравливаться и осматриваться.

Реальным был только Тёмка. Она ухватилась за него, как за спасительную соломинку, прижала к себе маленькое тельце и понесла в машину.

— Уже уезжаем? — недовольно засопел Тёмка. — Мам, только ведь приехали.

— Надо возвращаться, малыш. Приедем в субботу. Бабушка плохо себя чувствует.

— Баба Лиза, мы скоро снова приедем! — ободряюще закричал из окна Тёмка.

Елизавета Михайловна стояла на крыльце, держась за дверную раму. Аня вернулась и обняла мать.

— Мы скоро приедем, — повторила она и пошла к машине.

За окном понеслись назад плотные заросли леса вдоль обочины. Аня подумала, что двигаясь вперед, всегда оставляешь что-то позади, и каждый раз безвозвратно.

В среду, в девятом часу утра, Аня медленно ехала по Старой Басманной. Впереди троллейбус. Машины в два ряда. Насилу доползла до площади Разгуляй.

Матвей ждал на остановке. Да, военного видно сразу. Стоит прямо, твердо, в самой постановке особая стать и собранность. Одет в гражданское, в руках черная матерчатая сумка с раздутыми карманами. Машину Ани, видимо, не знает, пришлось встать у него под носом, а то бы не сообразил — снаружи через тонированные стекла водителя разглядеть трудно.

Сел на переднее сидение рядом с Аней, поздоровался.

— Тише, — предупредила она, — Тёмка сзади досыпает.

Матвей оглянулся. Укрытый пледом Тёмка спал, уютно свернувшись калачиком на мягком сидении.

— Все-таки зря вы не согласились ехать на электричке. Устанете, — сказал Матвей.

— Тогда вы меня смените. Умеете водить машину?

— Конечно. Если позволите.

— Сменимся на трассе.

Путь их лежал в гарнизон, который базировался в соседней с московской области. Матвей коротко проинформировал, что отец сейчас находится дома, а до этого лежал в госпитале.

Парень, по всей видимости, страдал неразговорчивостью, слова ронял скупо, отрывисто, после чего замолкал на долгое время.

— Вы так и не сказали что с ним, — натянуто заметила Аня.

— Сердце, — ответил Матвей.

Некоторое время ехали молча, глядя перед собой на дорогу. У Ани было много вопросов, но она не решалась их задать, да и не знала, как это сделать, не тянуть же из него каждое слово клещами?

Зазвонил сотовый Матвея:

— Слушаю, Иртеньев… — отчеканил тот, — только выехал из Москвы…так точно, товарищ командир…есть — завтра в 9.00… Всего доброго…

— Так значит, вы военный? — воспользовалась Аня, сделав вид, что только сейчас узнала о его профессии.

— Да, — был ответ.

— В каких войсках служите?

— ВВС.

Аня даже вздрогнула от изумления:

— Вы военный летчик?

Собеседник удосужился кивнуть.

Ане внезапно захотелось остановить машину и как следует рассмотреть своего пассажира. Она слегка затормозила, но вовремя спохватилась.

— Вы летаете на сверхзвуковых самолетах?

— Да, на фронтовом истребителе.

— Ой, я видела, — заволновалась Аня, — на авиасалоне в подмосковном Жуковском. «Русские витязи». Какая красота, слаженность, настоящие виртуозы! Вы на таких самолетах летаете?

— Нет, «Русские витязи» летают на Су-27, - соизволил улыбнуться Матвей, — а я на МиГ -29. Если вы были на авиасалоне, то должны были видеть «Стрижей», — они летают на истребителях МиГ-29… Аня, смотрите, пожалуйста, на дорогу…

— Легко сказать! Первый раз вижу вблизи летчика-истребителя. Космонавтов без конца показывают по телевидению, а пилота ВВС не увидишь никогда. Иногда покажут мельком — в шлемах, в кислородных масках с этими ужасными шлангами, глаза за черным светофильтром. А под масками, значит… — Аня все-таки остановила машину и села вполоборота, с глубоким интересом разглядывая Матвея. Он вдруг как-то по-юношески смутился — надо же, а на вид вроде ничем не пробьешь… Аня безотчетно отметила, что ресницы у него густые, русые, на концах белые, словно обожженные. — В каком вы звании?

— Капитан. Если точнее — гвардии капитан.

— Вы, несомненно, очень мужественный и очень смелый человек, — убежденно заключила Аня.

— Не более чем ваш отец, — возразил Матвей. — Он прошел Афганскую и две Чеченские военные кампании, а мне воевать не пришлось.

— А вы бы хотели?

— Трудный вопрос… Могу сказать, что готов к этому психологически. И еще: когда тебя долго и тщательно готовят к боевым действиям, хочется испытать себя и свою машину в настоящем бою. Наверное, у мужчины это в крови.

Аня усмехнулась:

— У всех знакомых мне мужчин совсем другое в крови…Расскажите о себе. Вы женаты?

— Нет.

— Тогда у вас, вероятно, есть любимая девушка.

Ответа не последовало.

«Да, пожалуй, грубо и нетактично. Только наладила маломальский контакт и спугнула. — Аня все же решилась идти напролом: — Подожди, упрямец, я тебя обломаю, при всем уважении к твоей профессии».

— Матвей, давайте не будем играть в молчанку. Вы, насколько помню, не прочь были считать себя моим родственником.

— Этого больше хочет папа, чем я.

— Я всегда считала, что офицеры прекрасно воспитаны.

— Простите, не хотел вас обидеть, я всего лишь объясняю мотивы своих поступков.

— Я поняла, что вы любите Семена Павловича, в таком случае, для вас было бы естественно каким-то образом подготовить дочь к встречи с отцом, которого она практически не знает. Снизойдите же со своих заоблачных высот и посвятите меня в подробности жизни вашего семейства. — Последние слова были сказаны шутливым тоном.

— Из меня плохой рассказчик. Попробую описать ситуацию в общих чертах. Мы живем втроем: папа, Сережа и я. Папа на пенсии. Я, как вам известно, служу. Сережа в этом учебном году оканчивает школу.

— А ваша мама? — осторожно спросила Аня.

— Мамы шесть лет как нет в живых.

Машина плавно неслась вперед по широкой автостраде. Аня в раздумье смотрела на дорогу. Нежданно-негаданно накрывала ее плотной волной чья-то незнакомая, чужая жизнь, и не одна — ее ждала встреча с отцом и с братом, не отмахнешься и мимо не пройдешь.

Она не очень-то любила вникать в проблемы посторонних людей — своих забот выше головы, но о родственниках заботилась до такой степени, что знакомые удивлялись. Были у нее две тетки с материнской стороны, по две двоюродных сестры и по два брата, почти все ее ровесники, кто постарше, кто помладше, на них-то она и распространяла свое несбывшееся желание иметь большую семью. Родственники жили небогато, и она помогала им при случае деньгами; Виктор, естественно, кривился, но те были людьми порядочными, сами ничего не просили, Анне платили искренней привязанностью и вниманием…

— Вы пошли в авиацию по стопам отца? — спросила Аня.

— Да, только папа служил в армейской авиации, а я выбрал фронтовую.

— Ага, понятно, — мило улыбнулась Аня. — Осталось выяснить, какая разница между армейской и фронтовой авиацией.

— Армейская авиация предназначена для авиационной поддержки сухопутных войск,

это боевые и транспортные вертолеты. Папа был пилотом Ми-24. В 1999 году в Дагестане боевой вертолет полковника Иртеньева был подбит в Кадарской зоне. Отец был ранен, чудом остался жив.

— Ранение имело последствия? — Какая-то нотка в голосе Матвея заставила Аню задать этот вопрос.

— Врачам пришлось отнять у него ногу.

Колеса громыхнули на ухабе и тотчас щелчок — двери разблокировались.

— Умная машинка, — сказал Матвей. — Давайте, я поведу, вы, кажется, устали.

— Нет, просто выбоину не заметила.

С заднего сиденья раздался детский голосок:

— Дядь, а как тебя зовут?

— Тёмка проснулся, — улыбнулась Аня. — Теперь держитесь. Придется выкладывать всю подноготную.

— Меня зовут Артем Соболев, а тебя как зовут? — У Тёмки была дурная привычка сообщать свои данные каждому встречному.

— Матвей Иртеньев, будем знакомы. — Матвей протянул руку и осторожно пожал маленькую ладошку.

— Хочешь поиграть со мной в «хомячка»? — великодушно предложил мальчик.

— Это как?

Аня снова остановила машину:

— Матвей, если вы не против с ним поиграть, пересаживайтесь на заднее сиденье.

— Смотри, как надо, — поучал Тёмка. — Быстро жми на кнопки, чтобы плохие не догнали. Понял или нет?

— Ну, это раз плюнуть. На кнопки нажимать я умею.

Аня слышала, как они переговариваются за спиной, но не понимала ни слова, мысли ее скакали вразброс: значит, Сережа с десяти лет рос без матери, отец тогда же получил увечье… надо подсчитать…Матвею в то время был двадцать один год, он, вероятно, только-только окончил авиационное училище и оказался с мальчиком и инвалидом на руках… Так или нет? Скорее, всего, так… Еще неизвестно, что за мальчик. Шестнадцать лет! Самый непредсказуемый возраст… А отец? Многие люди озлобляются из-за несчастий, становятся излишне требовательны и невыносимы для близких, откуда вообще знать, что он за человек?

Ладно, поживем, увидим. В любом случае, долго она с ними остаться не сможет: Виктор и без того встал на уши, чудак, ей-богу, можно подумать, что молодые люди двадцати семи лет, да еще высококлассные пилоты, летающие на МиГах, спят и видят, как бы обольстить тридцатилетнюю замужнюю даму, будто им больше и думать не о чем…

А интересно, о чем он думает там, в полном одиночестве, предоставленный самому себе, среди клубящихся туч — то черных, то синих, дымчатых или малиновых на закате? Или, может быть, над пронзительно синим морем, когда тень самолета скользит по облакам. Ведь там, наверно, начинается иная жизнь, в другом измерении, состояние за гранью возможного — необычное для человека, и мысли должны быть другие, чувства, ощущения…

Аня посмотрела в зеркальце на Матвея. Смеется. Улыбка поистине гагаринская. Фирменная она у них, что ли? Или это отражение того, что известно только этим необыкновенным людям, которые, оказавшись на земле, делают вид, будто они такие же как все…

— Подъезжаем, — сказал Матвей. — Вы захватили паспорт, как я просил?

Свернули в сторону, на более узкое шоссе, по краям сплошной лес, и вдруг впереди, над лесом, набирающий высоту военный самолет. Еще один. Гул моторов. Значит, аэродром где-то близко.

Дорога уперлась в железные ворота, рядом — КПП.

— Давайте паспорт, — сказал Матвей и вышел из машины.

Аня видела его голову и плечи в окошке КПП, потом он вышел, за ним солдаты — внутренний наряд комендатуры гарнизона, а может не солдаты — в званиях Аня не разбиралась, — просто военные, молодые, корректные, в камуфляжной форме, один посмотрел на Аню и Тёмку внимательно, заглянул в салон, попросил открыть багажник. Аня выбралась, пошла вдоль машины… Крепкие ребята: обычно мужчины таращатся на ее ноги, а эти и бровью не повели, Матвей в том числе. Даже обидно.

Ворота распахнулись и пропустили машину на территорию гарнизона. Все та же дорога, по краям по-прежнему лес, но вот сразу выросли дома — девятиэтажки, деревянные постройки, сельские домики, церковь; проехали детский сад, Дом офицеров, несколько магазинов…

— А это школа, — сообщил Матвей. — Сережа здесь учится.

— Мама, смотри, коза! — с восторгом закричал Тёмка, указывая в окно.

— Дожили, ребенок живой козы не видал, — засмеялась Аня.

— Я тебя с этой козой познакомлю, — обнадежил Матвей. — Коза знаменитая, одна на весь городок…Сворачивайте сюда, вон видите дом с частоколом, нам туда.

— Матвей, давай говорить друг другу «ты», я как-то уже устала от официоза.

— Конечно, Анечка, прости, я, наверное, неуклюже себя веду, — смутился Матвей, — к тому же перед папой нам надо выказывать убедительное дружелюбие друг к другу.

— Выказывать? От меня усилий не потребуется, — возразила Аня.

Молодой человек окончательно сконфузился, сообразив, что ляпнул что-то невпопад.

«До чего же милый, — подумала Аня. — Жаль, что не настоящий брат, мы бы с ним подружились».

Она остановила машину у садика с деревянной изгородью. За оградой места для стоянки не оказалось, поэтому пришлось въехать на обочину так, что автомобиль установился с креном на бок. Аня достала из багажника сумки с одеждой и подарками, которые успела накупить в Москве. Матвей подхватил сумки и пошел в дом по узкой бетонной дорожке, которая тянулась между ухоженными цветочными клумбами.

— Как красиво, — заметила Аня.

— Это папа увлекается, — пояснил Матвей. — Нашел себе занятие: копается в садике с утра до вечера.

— Дом ваш собственный?

— Нет, гарнизонный. Папа числится в очереди на квартиру. Будем надеяться, что дождемся.

В окне шевельнулась занавеска, и показалось чье-то лицо. У Ани екнуло сердце. Тёмка первый взбежал на крыльцо и по-хозяйски потянул на себя дверь. В коридоре, однако, остановился, увидев перед собой мужчину с палкой, застеснялся, свесил голову и бочком юркнул мимо хозяина в комнату.

Аня стояла напротив отца и смотрела на него неотрывно. Она помнила его очень смутно — память поддерживалась немногочисленными фотографиями — но теперь узнавала, открывала знакомые, живые черты. Он, видимо, был на протезе — несведущий человек не понял бы сразу, что у него нет одной ноги. Опирался на трость, одет был в летный свитер

из верблюжьей шерсти светло-коричневого цвета, удивительно походил на Матвея ростом и комплекцией, словно тот и вправду был его родным сыном. Аня знала: отец двумя годами старше матери, сейчас ему пятьдесят четыре, настолько и выглядел, но лицо его хранило какую-то укоренившуюся усталость, в глазах — застывшая навек тоска за слезой радости: он заметно волновался и смотрел на дочь с нерешительным ожиданием.

— Что же мы стоим в коридоре? — неловко заговорил Матвей. Он порядком растерялся и забыл элементарно представить их друг другу. — Аня, проходи в комнату.

В это время Семен Павлович протянул руку и погладил Анну по щеке.

— А ведь ты мало изменилась, — сказал он. — Я всегда знал, что ты станешь красавицей.

У Ани почему-то хлынули слезы из глаз, без всякой внутренней подготовки. Она осторожно обняла его — родное существо, одно из самых родных, какие бывают у человека. Не было необходимости привыкать к нему, она помнила его сердцем, своей иртеньевской сущностью, она была его дочерью — и этим все было сказано. Вот и ей выпало счастье выплакаться на отцовском плече, о таком Анне не доводилось даже мечтать.

Отец и дочь стояли обнявшись, а Матвей с сумками в руках застрял посреди коридора с видом человека, который узрел нечто совершенно неожиданное.

 

Глава 3

Они сидели за обеденным столом. Аня так увлеклась разговором с отцом — им так много надо было рассказать друг другу, — что не замечала, как Матвей выходил из дома, возвращался с пакетами, как громыхал посудой на кухне и вскоре заставил стол тарелками с едой. По квартире распространился аппетитный запах жареного мяса — источником послужили крупные куски, сложенные румяной горкой на подносе в окружении печеных помидоров и мясистых перцев.

— Кушать подано, господа. — Кулинар одарил присутствующих своей замечательной улыбкой.

— Ой, что же это я? Совсем забыла. Матвей, где моя сумка?

Аня принялась вынимать продукты — купила все дорогое: черную и красную икру, армянский коньяк «Наири» двадцатилетней выдержки, колбасы твердого копчения, головку «Рокфора», балык из осетрины, нарезанный нежными ломтиками, и прочую вкусную снедь.

Тёмка даром времени не терял, обследовал все помещения. В доме было три комнаты, небогато, но чисто отремонтированные, полы дощатые, крытые коричневой масляной краской. Белые оконные рамы, подоконники и внутренние двери тоже выглядели свежевыкрашенными. Впечатляющие чистота и порядок не скрывали, однако, отсутствия в доме женщины. Это было сугубо мужское жилище по рациональному раскладу вещей, по строгой обстановке спален, лишенных кокетливых подушек, покрывал, всевозможных забавных вещиц, какими любят украшать и создавать в квартире уют женщины. Печать аскетизма лежала на всем, начиная с непритязательной посуды, кончая простой, но крепкой мебелью.

Тёмке все же удалось отыскать в сухом чередовании предметов обихода модель планера.

— Ж-ж-ж, — кружил над головой планером Тёмка. — Дядь, подаришь мне самолет?

— Я бы подарил, только он не мой. Надо спросить у Сережи, он скоро придет, — отозвался Матвей.

— Не будем садиться за стол без Сергея, — сказала Аня.

— Да кто его знает, когда пожалует, — махнул рукой Семен Павлович. — Дело молодое, сбежит куда-нибудь после школы, а мы сиди — жди. Давайте-ка подсаживайтесь. Артем, садись рядом с дедушкой, дай хоть поглядеть на тебя как следует.

— Зачем тебе палка? — спросил мальчик.

— Ходить трудно…

— Дедушку ранили на войне, — объяснила Аня.

— Ты солдат? — заинтересовался ребенок.

— Летчик, как дядя Матвей.

— А я…а я… — загорячился малыш, — я, когда вырасту, стану Бетменом! Дядя Матвей, у тебя такой самолет, как у Бетмена?

— Нет, брат, у меня лучше. У Бетмена и не самолет вовсе, так, игрушка. Я тебе, малыш, покажу настоящий самолет.

— И покатаешь?

Матвей озадаченно хмыкнул и почесал в затылке.

— Конечно, покатает, — пришла на выручку Аня, — денька через два. Сейчас самолет не летает, его проверяют, ремонтируют.

— А-а, знаю, у него батарейка кончилась, — понимающе заключил малыш.

Матвей расхохотался. Семен Павлович поцеловал мальчика в кудрявую головку.

Аня была похожа на отца, и Тёмка походил чертами лица на деда.

Иртеньев-старший был из тех мужчин, которые, приобретая с возрастом благородную седину и значимые морщины, от этого только выигрывают. Вел он себя не как больной человек: двигался свободно, иногда порывисто, если не считать скованности, обусловленной наличием протеза, не охал, не кряхтел, не хватался за сердце, как это делают люди, чье здоровье пошатнулось от болезни или от старости. На вид он был крепкий и, несомненно, красивый мужчина. Аня даже подумала, не схитрил ли Матвей, преувеличив его нездоровье, чтобы залучить ее к отцу.

В коридоре громко лязгнула входная дверь. Что-то стукнуло, грохнуло, снова одна за другой хлопнули двери — уже в глубине коридора.

— Сережа пришел, — бесстрастно объяснил Матвей. — Анечка, папа, что же вы сидите? Артем что будет есть?

— Я его накормлю, — заторопилась Аня. — Матвей, какой ты молодец, неужели все сам готовил?

— Сам, сам, Матвей у нас умница, такого еще поискать, — оживился Семен Павлович. — Вот и дом весь в одиночку отремонтировал. На все руки мастер. Если бы не он, Анечка, я бы вряд ли выкарабкался, тогда, после Чечни. Впрочем, это длинная история…Да… Матвей, открывай коньяк, выпьем за встречу.

— Пап!.. — сказал Матвей.

— Цыц! Разговорчики в строю! Это тебе нельзя, у тебя завтра полет, зато мне все можно, верно я говорю, Анечка?

— Я не врач, но слышала, что чуточку коньяка можно, — поддержала Аня.

— Ты его не слушай, детка, я здоров как бык, подумаешь — сердце прибарахлило. С кем не бывает… А вот и Сережа. Иди сюда, сынок, познакомься с сестрой.

Юноша бросил на Аню исподлобья отчужденный взгляд, что-то буркнул, с шумом отодвинул стул, сел и принялся деловито накладывать себе в тарелку еды.

Аня смотрела на него, пораженная, — не его поведением, а внешностью: наверное, таким станет Тёмка, когда вырастет. Почти то же лицо, только более взрослое и замкнутое, лишенное Тёмкиной непосредственности и простодушия, те же прекрасные карие глаза, опушенные длинными ресницами, губы, щедро выписанные яркой кистью, чистые очертания носа и щек, — словом, иртеньевская порода. Волосы волнистые, каштановые, темнее, чем у Артема, но и у того, скорее всего, потемнеют с возрастом.

Он сразу же прочно, как и отец, обосновался в Анином сердце, стоило только его увидеть, как будто она всегда что-то знала и ждала, когда это случится. Аня узнала его мгновенно, хотя никогда прежде не встречала, — ученые, вероятно, немедленно нашли бы тому определение, разложив по стерильным полкам в пробирки все порывы души человеческой, только никто из них так и не смог разобраться, ухватить главного: откуда берется, отчего расцветает в сердцах людей волшебное чувство — любовь.

Сережа, наворачивая еду, мазнул по Ане неприветливым взглядом. Да, кажется, опасения подтверждаются: мальчик ершистый, смотрит как волчок-одногодок. Подобраться к нему будет сложно, а ведь как-то надо.

Она перевела взгляд на Матвея. Тот ответил извиняющейся улыбкой. Матвей действительно умница, все понимает. «Чудно как-то, — промелькнула мысль, — Сережа мой брат и брат Матвея, а мы с Матвеем чужие друг другу. Да нет, ерунда какая-то получается…»

Размышления ее были прерваны голоском сына:

— А как тебя зовут? — Тёмка требовательно уставился на Сережу. — Меня зовут Артем Соболев, а тебя как зовут?

Последовала немая сцена. Сережа поднял глаза от тарелки и несколько секунд сосредоточенно разглядывал мальчонку.

— Сергей Иртеньев, — серьезно представился он и протянул Тёмке руку через весь стол.

— Сергей, ты будешь мой дрруг, хорошо? — Звук «р» Тёмка произносил раскатисто, с нажимом. — Давай меняться: ты мне подари свой самолет, а я тебе подарю трансформера, давай?

— Давай, — медленно проговорил Сережа, не спуская с мальчика глаз, как будто в свою очередь был чем-то удивлен, потом перевел взгляд на Аню.

Она попыталась улыбнуться — вышло, должно быть, ужасно глупо.

Тёмка соскочил со стула, порылся в сумке и преподнес юноше трансформера. Тот принялся крутить игрушку с неподдельным увлечением. Темка стоял рядом, прижимая к груди планер, и пытался выдать инструкции.

— Нет, не так, не так, дай покажу…

— Артем, не сломай планер. Он очень хрупкий. Ты сам его сделал, Сережа? — решила воспользоваться ситуацией Аня.

— Не-е, Матвей. Да мне планер сто лет не нужен. Я тебе его так дарю, без обмена, — сказал Сергей, возвращая малышу игрушку.

— Ты, наверно, тоже увлекаешься самолетами? — вкрадчиво продолжала Анна.

— Нет, не увлекаюсь, — жестко ответил юноша и враждебно посмотрел на Аню. — Мне все эти самолеты по барабану… Кстати, тебя вчера полковник Горовой спрашивал, — обратился он к брату с возрастающим раздражением.

— Знаю, — невозмутимо отозвался Матвей, не прерывая трапезы.

— А зачем ты ему нужен, знаешь? Они 35-й после ТЭЧ на старт поставили. Теперь им интересно, выйдешь ты завтра из штопора или нет! — с язвительной злостью выкрикнул Сережа.

— Глупости, не собираюсь сваливаться в штопор, с чего ты взял? Надо облетать самолет после ремонта, только и всего.

— А почему ты? Почему всегда ты?! Пусть Богданов облетывает. Чего они к тебе со старыми мигарями лезут?

— Доверяют, значит. — Матвей улыбнулся и ласково потрепал брата по плечу.

Юноша скрипнул зубами, резко вскочил и выбежал вон. В коридоре в очередной раз хлопнула дверь, — вероятно, одной из спален.

Семен Павлович смущенно кашлянул в кулак.

— Не обращай внимания, Анечка, — сказал он, понизив голос. — Мальчик сложный, возраст — сама понимаешь. Заморочки всякие. К тому же во всех бедах нашей семьи винит авиацию. Нора, мама мальчиков, тоже была летчицей, мастером спорта, работала инструктором в аэроклубе… Ну, не будем о грустном, — бодро встряхнулся он и поднял рюмку с коньяком. — Выпьем за встречу. Хочу поздравить вас, а пуще самого себя с великой радостью…

Отец говорил, а у Ани перед глазами стояло отчаянное лицо матери. Воспоминание о последнем объяснении с Елизаветой Михайловной она гнала от себя прочь: можно было

понять мотивы поступков матери, но нельзя было их оправдать. Где-то рядом жили, радовались и страдали родные ей люди, а она даже не знала об их существовании, какая-то большая часть их жизни прошла мимо и была для нее уже невосполнима…

Что ж, придется теперь во всем потихоньку разбираться.

— Что такое ТЭЧ, Матвей? — спросила она тоном следователя.

— Технико-эксплуатационная часть. — Он поглядел на нее с любопытством, потом мягко добавил: — Да ничего страшного, мальчик напрасно нервничает.

— Матвей имеет классную квалификацию «Военный летчик 1-го класса», — вмешался Семен Павлович. — Он отличный профессионал; на самолете заменили двигатель, надо его облетать.

— Разбиться можно с любой квалификацией, — сурово возразила Аня. — Можно подумать, что реактивный самолет — это невинные покатушки.

— Поздравляю, — добродушно усмехнулся Матвей, — в Сережином полку прибыло.

— Вряд ли он беспокоится без причины. Ведь было что-то, было?.. — допытывалась Аня.

— А у кого не было? В полетах случаются внештатные ситуации. Я, как видишь, жив-здоров. Из-за чего весь сыр-бор, не пойму?

— Сережа в принципе против того, чтобы Матвей летал, — объяснил отец. — Тут наслоение многого — мое ранение в Кадарской зоне в сентябре 99-го, как следствие — гибель Норы, его матери — все сразу навалилось на ребенка, ведь ему тогда было всего десять. Легко ли было мальчику его лет пережить такую душевную травму?

— Расскажи мне, как все произошло, — попросила Аня.

— Дело в том, что мне тогда не удалось дотянуть вертолет до базы. Машину едва посадил, можно сказать рухнул как раз у подножия горы Чабан. А там ваххабиты по всему склону. Окопались основательно: пещеры, подземные ходы, бункеры. Поливаешь их огнем, кажется, после такой обработки мышь не выживет, а они все равно бьют из огневых точек.

Двое членов моего экипажа были к тому времени уже мертвы. У меня нога разворочена, связь накрылась. На мое счастье, наши лупили не переставая, а то десяти минут хватило бы чеченам добежать до вертолета. Я пополз в сторону ущелья. Нашел какую-то дыру под камнями и затаился. Как раз дождь пошел — погода вообще плохая была, почва вся склизкая, раскисшая, — так что мой кровавый след быстро размыло. Ваххабиты вскоре подскочили, покрутились у вертолета; увидели погибших ребят, заключили, видно, что было их всего двое, покричали, покричали и побежали обратно в свои укрытия.

Два дня ни я, ни они высунуться не могли: артиллерия и авиация громили позиции врага на полную мощь. На третий день наступило затишье. Хачилаев выпросил передышки, согласившись, чтобы женщины и дети могли покинуть села, попавшие в зону боевых действий. Тогда-то меня и подобрали дагестанские женщины. Я уже был без сознания, так они волокли меня на себе. Я потом пытался этих женщин найти, отблагодарить, но следы их затерялись, имен я не знал… Ездил по селам, спрашивал, кто помнит исход жителей из Чабанмахи, кто летчика спасал — молчат. Горный народ, таинственный народ…

— А что же произошло с мамой Сережи? — спросила Аня, не заметив предостерегающего жеста Матвея.

— Кто-то из нашего полка проговорился своей жене по телефону о том, что мой вертолет сбили; об экипаже, мол, пока ничего не известно. Знаешь, как это бывает? Под большим секретом одна сообщила другой, короче, весть распространилась по гарнизону в считанные часы. Дошло до Норы… — Семен Павлович умолк, глядя перед собой остановившимся взглядом.

Матвей, который до этого проявлял признаки беспокойства, теперь поспешил вмешаться:

— Папа, оставим эту тему, лучше покажи Ане сад, какие цветы вырастил, Тёмка погуляет на воздухе… Смотрите, какой чудесный вечер надвигается.

— Правда, что это мы всё дома сидим? — встрепенулась Аня, сообразив, что пора прервать тяжелые воспоминания. — Артем, ты где?.. А где Тёмка? — спросила она, озираясь.

— Должно быть, у Сережи в комнате, — сказал Матвей.

Аня и Матвей на цыпочках подошли к комнате Сергея и тихонько приоткрыли дверь.

Тёмка в любую поездку брал с собой компактную приставку к телевизору для компьютерных игр. Пока взрослые были заняты беседой, он извлек свое сокровище из сумки и щедро предоставил джойстики в пользование Сереже.

— Во что играют? Что-то знакомое, — шепотом спросил над ухом у Ани Матвей.

— Гонки из «Звездных войн», — повернула к нему голову Аня. Его щека оказалась неожиданно близко, и она едва не коснулась ее губами. На миг горячее дыхание сообщников смешалось. Аня поспешно отвернулась, вдруг устыдившись чего-то. Тем не менее, ей захотелось подольше понаблюдать за игрой мальчиков. — Надо же, Сережа сам совсем как ребенок, — прошептала она. — У него есть компьютер?

— Нет, но скоро будет. Куплю со следующей получки. Давно собирался.

— Нет уж, позволь я куплю. Что ты там купишь на свою зарплату? А я привезу ему новейший ноутбук.

— Хочешь задобрить его богатыми подарками?

— Так точно, гвардии капитан Иртеньев.

— Ах вот оно что! Пытаешься сманить у меня братишку?

— Он столько же твой братишка, сколько и мой. Имею полное право.

— Понимаю: быстрый выход на цель…

— Да уж как могу. Ты столько лет пользовался его расположением — мне надо наверстать упущенное.

— Ай-я-яй! А еще взрослая женщина… Вместо того, чтобы найти тонкий психологический подход к неоперившейся юной душе…

— Ну уж дудки! Сроду не маневрировала, я не пилот, а всего лишь взрослая и, представь, богатая женщина.

— Смахивает на упрек. Тебе тоже не нравится моя профессия?

— Напротив, очень нравится. — Она повернулась, оказавшись с ним лицом к лицу в довольно тесном соседстве. Матвей уперся ладонью в дверной косяк, Анна прижалась к стене спиной. Удивительные глаза у этого парня, то холодные, как серое стекло, а то вдруг лучатся веселым теплом. Матвей кажется таким молодым и в то же время старше всех мужчин, каких она встречала. — Ты покажешь мне свой самолет? Я бы хотела увидеть, как ты летаешь.

— Завтра не смогу.

— Это мне в отместку?

В коридоре раздался стук палки, и разговор прервался.

— Сережа опять швырнул сумку и ботинки как попало, — донесся голос отца.

— Не трогай, я соберу. — Матвей направился в прихожую.

— Вот-вот, разбаловал мальчишку в конец, — ворчал Семен Павлович. — Пацан привык, что ты всегда за ним подбираешь.

— Пап, перестань, ты же знаешь — он делает это нарочно. На самом деле, Анечка, — объяснял Матвей, поднимая с пола тяжелый ранец брата, — Сережа чуткий и добрый, ты скоро убедишься. Приходится мириться иногда с его выходками, что поделаешь…

— Ты слишком к нему снисходителен, — настаивал Семен Павлович. — Порой его выходки перерастают в террор. Эх, была бы жива Нора…, - сокрушенно покачал он головой, — несчастная судьба, несправедливая судьба…

— Мы когда-нибудь выйдем гулять, или нет? — перебил Матвей. — Скоро солнце сядет.

— Мне бы хотелось переодеться, — неуверенно сказала Аня.

— Хорош хозяин! — спохватился Семен Павлович. — На радостях голову потерял. Мы приготовили для вас с Тёмкой комнату. Заходи, располагайся.

— Об этом не может быть и речи! — уперлась Аня. — Нетрудно вычислить, что это твоя комната, папа. Мы с Тёмкой отлично переночуем в столовой.

Разгорелся спор. В ходе продолжительных дебатов был предложен компромиссный вариант: Иртеньев-старший занимал кровать Матвея в общей с Сережей спальне, Аня с Тёмкой водворялись в комнату Семена Павловича, а Матвей вызвался провести две ночи на диване в столовой. Аня стояла на своем, и неизвестно, сколько бы длились препирательства, но тут дверь спальни приоткрылась, и в проеме появились две недоумевающие физиономии — одна повыше, другая пониже. Две пары одинаковых глаз уставились на спорщиков.

— Эй, предки, а ну тише! Мешаете играть! — скандальным голосом выдал Тёмка. На кудрявую головку опустилась рука Сережи, втащила малыша вовнутрь, и дверь захлопнулась.

Аня остолбенела.

— Это кто «предки»? — задохнулась она. — Это он кому сейчас сказал?

— Полагаю, что под «предками» подразумевались мы с тобой, — деликатно пояснил Семен Павлович.

— Ну, знаете ли!..Сказать мне такое!.. Боже мой, я похожа на «предка»?! Значит, и Сережа так считает?

— Ни в малейшей степени, — заверил Семен Павлович. — Ты великолепная, редкой красоты девушка. Анечка, вспомни себя в шестнадцать лет и не принимай подобные мелочи близко к сердцу.

— Капитан Иртеньев, чему вы ухмыляетесь? Занесли очко в свою пользу? Рано торжествуете, уверяю вас! — Аня схватила сумку с одеждой и заперлась в отведенной ей комнате.

— Мы ждем тебя в саду, — весело прокричал из-за двери Матвей.

Аня переоделась в сногсшибательную белую курточку с широкими рукавами, но крепко схваченную в талии — она знала, что белое выгодно оттеняет ее темные выразительные глаза и золотистую от загара кожу; юбку, пожалуй, надо сменить на облегающие джинсы; волосы можно немного распушить, хотя они и без того достаточно пышные. Какие бы серьги надеть? Эти? С ума сошла! Никто не поймет, что это настоящие бриллианты…Хотя, почему бы и нет?.. Обязательно надо надеть…Непременно надо надеть. Отлично! Вот так-то, капитан Иртеньев. Мы тоже не лыком шиты.

Во всеоружии Аня спустилась в сад и обнаружила неприятную картину. У изгороди стояла новенькая беседка, сооруженная, без сомнения, руками того же Матвея. Умелец сидел в беседке за деревянным столом с кружкой чая в руке, слева льнула к нему какая-то крупная пышнотелая девица, — что называется «кровь с молоком», — и недвусмысленно теснила молодого человека объемистым бюстом, который Ане ужасно не понравился, да и вся девица ей сразу категорически не понравилась. Аня терпеть не могла таких повадливых девиц. Бывало, выйдешь с ребенком погулять, а на детской площадке парочка сидит — и лижутся, и лижутся, даром что дети кругом, приспичило им именно здесь и сейчас, невмочь и невтерпеж, а главное — девицы бесстыжие, на улице готовы на все, лишь бы парня захомутать.

Вот и эта из таких, ишь жмется, дылда пустомясая.

— Анечка, познакомься, это Таня, — сказал Матвей.

— Очень приятно, — ядовито процедила Анна и отошла к Семену Павловичу, который обходил свои владения, придирчиво оглядывая клумбы и деревья.

— Пойдем в беседку чай пить, — предложил отец. — А-а, вижу по лицу, что Татьяна тебе не понравилась. Это она сейчас смелая, пока Сережи нет. Он ее терпеть не может, увидит, живо шугнет.

— Матвей что же, позволяет?

— А он не вмешивается.

— Это как?

— Сохраняет нейтралитет.

— Забавно. Может, и нам ее шугнуть?

— Не знаю, не пробовал. — Семен Павлович с сомнением поглядел в сторону беседки.

— Понимаю: не всем позволено то, что позволено Сереже. Верно?

— Анечка, мы ведь с тобой взрослые люди, и будем вести себя как взрослые.

— Черт возьми! Никогда и нигде не чувствовала себя такой взрослой, как здесь. Пап, ты мне лучше скажи, как взрослый человек взрослому, что у тебя с сердцем, а то из твоего старшего сына слова не вытянешь.

— Мое воспитание! — одобрительно крякнул Семен Павлович.

— Ну спасибо, утешил!

— Да ерунда, Анечка, разок сердце прихватило — и вдруг прошибла страшная мысль: ведь так и помереть недолго, а дочку с внуком не повидал…

— Почему ты меня раньше не искал?

Семен Павлович опустил голову:

— Боялся, внутри накрепко засел страх, что ты меня знать не захочешь. Кем я должен был выглядеть в твоих глазах? Что тебе мать наговорила, я ведь не знал. Сначала найти не мог. Наш полк стоял тогда в другой области, и вдруг Лиза исчезла вместе с тобой. Потом меня отправили в Афганистан. Вернулся в восемьдесят восьмом. А через год Сережа родился. Знаешь, дочка, жизнь порой так закружит, что и оглядеться некогда. И все же я продолжал поиски, вспомнил, что у Лизы в Москве тетка бездетная жила. Лиза мне как-то говорила, что тетя хотела ее у себя прописать, чтобы было кому квартиру оставить.

— Да, мы у тетки жили, — невесело подтвердила Аня. — Она нас у себя прописала, только потом поедом ела, все кричала, что нищих облагодетельствовала, тиранила нас с матерью, как могла, издевалась пятнадцать лет, то выгнать грозилась, то под суд отдать — пока ее кондрашка не хватил с досады за собственное великодушие, царство ей небесное.

— Адрес ваш мне удалось разыскать в девяносто седьмом, после того, как я в первый раз вернулся из Чечни, — продолжал Семен Павлович. — Написал Лизе, в ответ получил сухую просьбу дочь не беспокоить: Аня выходит замуж, счастлива, об отце не вспоминает, и, кроме вреда здоровью и душевному спокойствию наша встреча ей ничего не принесет. Ладно, скрепился я, надо еще подождать, думаю, потом съезжу сам в Москву, будь что будет. Поехал, пошел по известному адресу, только ты уже у супруга жила, а где — Лиза напрочь сообщить отказалась. Мы тогда с ней сильно повздорили. Она кричала на весь подъезд: «Уйди, ты ей не нужен, ты для нее умер, так и знай!», и многое другое…

— Боже мой, если бы я знала, папа… — Аня обняла отца. — Но теперь все будет хорошо, поедем в Москву, покажем тебя лучшим врачам…

— Не-не-не, и думать забудь, теперь, когда у меня все есть, чтобы я по больницам валялся…

На крыльце раздался топот. По ступенькам сбежал Сережа, крепко держа за руку Тёмку.

— Мам, Сережа мой дрруг! — счастливо сообщил Тёмка, подбегая к матери.

Сережа тем временем устремился к беседке, уселся напротив Тани и, ни слова не говоря, сосредоточил на ней насмешливый и довольно циничный взгляд. При этом он забрасывал в рот кусочки печенья и, пережевывая, издевательски скалился. Матвей опустил ресницы с таким видом, будто ничего не происходит. Татьяна заерзала на скамейке, потом поднялась:

— Я пойду, дома дел полно. До свидания, Семен Павлович. Всем спокойной ночи.

Матвей поднялся, чтобы проводить ее, они вышли за калитку и говорили о чем-то, пока рядом не возникла худощавая фигура Сережи. Он был в синем спортивном костюме, в кроссовках, руки в карманах, чуть сутулился. Ростом Сережа догнал старшего брата, и из-за юношеской худобы казался долговязым. Матвей же был отлично, пропорционально сложен, под одеждой угадывалась развитая мускулатура.

Должно быть, военные летчики много тренируются, подумала Аня, ведь им приходится выдерживать большие перегрузки.

— Кто настоящий отец Матвея? — спросила она, наблюдая за троицей у калитки.

— Нора о нем не рассказывала. Это как раз тот случай, когда отец никогда не интересовался ребенком. Насколько я знаю, Нора до меня не была замужем.

— Понятно, ошибки молодости…А парень хорош!

— Хорош, хорош, парень что надо!

Татьяна пошла вдоль домов по грунтовой дороге с накатанными колеями. Матвей обхватил Сережу за плечи, и братья медленно вернулись в садик.

 

Глава 4

Наутро Аня проснулась рано, но оказалось, что Сережи и Матвея уже дома нет.

Аня и Тёмка разделили завтрак в обществе Семена Павловича и решили побродить по городку. Тёмка с вызывающим видом путешествовал по незнакомой местности с игрушечным автоматом через плечо, как подобает настоящему военному.

Улочки авиационного городка были живописные, зеленые — сейчас кроны деревьев трепетали осенним багрянцем на легком ветру; по тротуарам стлалась палая листва, кое-где высились желтые кучки собранных накануне листьев, скромные сельские домики чередовались с девятиэтажками; ближе к аэродрому — двухэтажные каменные дома, похожие на казармы. По улицам ездили УАЗики, крытые военные грузовики, на обнесенной крашеным заборчиком площадке молодые люди в военной форме разминались с пудовыми гирями — перебрасывали из руки в руку. Несколько детей и пожилых женщин с интересом наблюдали за ними из-за забора. Аня с Тёмкой тоже посмотрели на упражнения и пошли дальше, миновали длинное здание школы в три этажа — перед фасадом на постаменте высился списанный, печальный, как показалось Ане, истребитель.

Ноги сами понесли ее в ту сторону, откуда доносился гул двигателей, рев форсажей, тянуло запахом керосина.

За городом раскинулся пустырь — полоса сухих рытвин, поросших пожухлой травой, а дальше начиналось ограждение летного поля, и вот там-то на полпути, на желтом холмике, Аня с Тёмкой обнаружили Сережу. Он сидел на земле, скрестив ноги, и смотрел в небо.

— Сережа! — воскликнула Аня. — Я думала, ты в школе.

Тёмка подбежал к «дрругу» и уселся рядом, старательно подобрав под себя ноги тем же манером, что и Сережа.

— Ты куда смотришь? — Тёмка, щурясь, настойчиво заглядывал Сереже в лицо.

Тот посмотрел на мальчика и погладил его по головке.

— Это Матвей летает? — догадалась Аня.

В небе с ревом проносился над головой самолет и исчезал в воздухе так, что разглядеть его было невозможно; через какое-то время снова нарастал вой двигателей, тогда можно было различить в вышине крошечную крылатую машину.

Сережа не отвечал, но губы его шевелились, он что-то бормотал как бы про себя. Аня разобрала несколько слов:

— Переворот … петля… полупетля … горизонтальная бочка … фиксированная бочка … боевой разворот … косая петля … полупереворот … бочка…

— Сережа, что такое «бочка», объясни, пожалуйста, мне тоже хочется знать.

Тот посмотрел на Аню с сожалением, как на безнадежную невежду:

— Фигура высшего пилотажа, у нас каждый ребенок знает.

— Так то у вас… — протянула Аня. — А ты говорил, что не увлекаешься самолетами.

— Не увлекаюсь, — упрямо повторил Сергей, — но разбираюсь, это разные вещи. У нас в классе много детей летчиков, только о самолетах и говорят, поневоле начнешь разбираться. — Лицо его омрачилось, в глазах сверкнуло злое отчаяние. — Они ведь все помешанные, их отцы, деды, и Матвей такой. Он без неба жить не может. Для него вся жизнь в том, чтобы летать. Думаешь, его хоть что-то может остановить? Никогда! Они — пленники небес, так и пропадают в небе, как Сент-Экзюпери, как мама моя — села в самолет и пропала. — У Сережи вырвался горький смешок, как короткое рыдание: — Получила то, к чему стремилась! А те жалкие останки, что потом нашли и захоронили — не ее, я знаю. Никто из них не возвращается; в какой-то момент они слишком близко подбираются к Богу и уже не могут вернуться, попросту не хотят. — Юноша судорожно всхлипнул.

Аня обхватила его голову и прижала к себе:

— Это не так, Сережа, родненький, ты сам себя запугал. Папа ведь жив, ногу потерял на войне, но ведь жив…

Сережа резко вырвался и разразился саркастическим смехом:

— Папа жив? Ты ему в глаза как следует смотрела? Не смотрела? Так посмотри! Там ведь одна смертная тоска! Сколько еще он протянет без неба? Год? Два? А ведь ему всего пятьдесят четыре. Нет, говорю тебе, никто из них не возвращается, никто!

— Господи, Сережа! Как страшно то, что ты говоришь!

Он вдруг схватил ее за руки и горячо заговорил, и глаза у него были горячие, сам весь дрожал, как в лихорадке:

— Ань, возьми меня с собой, а? Я буду себя хорошо вести. Буду пай-мальчиком. Не хочу здесь больше оставаться. Не могу! — Ему как будто пришла в голову счастливая мысль, и он болезненно обрадовался: — Я буду за Тёмкой смотреть. Подумай, мы с ним ладим, тебе же легче станет — я буду с ним играть, гулять…

— Сережа, остановись, зачем ты просишь? — вскричала Аня в совершенном ужасе. — Да я сама тебя должна умолять. Я счастлива тебя забрать…только…Ты это серьезно? Не смеешься надо мной? А если завтра передумаешь? У тебя здесь друзья, школа, подумай, не настраивай меня зря…

— Так возьмешь? Спасибо. Я сразу в тебе почувствовал…Нет, не передумаю. К черту школу! Главное — папу и Матвея убедить. Но ты сможешь… Скажи — Москва, хорошее образование и все такое, сама придумай… — Щеки юноши пылали, он больно сжимал Ане руки в порыве благодарности.

У Ани в мыслях и чувствах воцарился полнейший беспорядок. Она не знала, радоваться ей или опасаться: во всем поведении Сережи сквозила какая-то необузданность, он словно был не в себе, как будто с головой бросался в пропасть, не думая о последствиях. Одно очевидно: мальчику плохо, он страдает, мечется, и она обязана ему помочь.

Прежде всего надо успокоиться самой и успокоить его.

— Сереженька, мы сейчас пойдем домой, и все обсудим с папой. Подумай, ему нельзя нервничать. Прежде всего надо выяснить, как он отнесется к твоему отъезду. Конечно, я скажу, что инициатива исходит от меня — я предложила, а тебе мое предложение понравилось. Мы будем часто приезжать, а если папа захочет, то сам может гостить у нас неограниченное время. Не вижу особых причин, по которым он стал бы возражать.

В небе нарастал оглушительный рев двигателей, все ближе и ближе. Самолет вошел в пике. Сережа стиснул зубы и зажал уши руками.

Матвей появился во второй половине дня. На нем был камуфлированный летный комбинезон без всяких нашивок или знаков отличия, под комбинезоном тельняшка, на ногах — летные ботинки с ремешками у щиколоток

Он снова сделался немногословен, как человек, занятый своими мыслями; от еды отказался, так как пообедал в офицерской столовой, вышел из дому и ходил по саду, погруженный в раздумье. Аня следила за ним из окна. Она решила в первую очередь обсудить больную тему с Матвеем, и лишь после этого посвятить в суть проблемы отца. Момент был удачный: Тёмку развезло на свежем воздухе, и после обеда он уснул, Семен Павлович тоже прилег отдохнуть. Сережа, с утра пребывавший в нервозном состоянии, не выдержал и сбежал куда-то, предоставив Анне единолично разбираться в семейных отношениях.

— Матвей, мне надо с тобой поговорить о Сереже, — сказала Аня, очутившись у него на пути, когда он в очередной раз мерил шагами дорожку.

— Пойдем, присядем, — охотно согласился он, и, взяв ее под руку, повел к беседке.

Она опустилась на скамью, он сел рядом, глядя на нее с живым пристальным вниманием.

— У меня на лице ничего не написано, — мягко пошутила она. — Что ты так смотришь?

— Любуюсь, — признался он. — Не каждый день видишь такую девушку как ты, да еще так близко. Знаешь, я думаю, красота — тоже талант, одно из тех выдающихся качеств, какими одаривает человека природа.

— Нет, я не согласна, — с улыбкой покачала она головой. — Талант что-то оставляет после себя на земле, а красота быстротечна, эфемерна, сверкнет — и растает без следа.

— Без следа? А Венера Милосская? А Боттичеллиевская? А «Я помню чудное мгновенье…»? Что это, если не порождение красоты? Женской красоте человечество обязано своими величайшими шедеврами.

— К сожалению, не нашелся еще художник или поэт, готовый воспеть Анну Иртеньеву, — попробовала отшутиться Аня.

— А я чем не художник? Увидишь завтра: я напишу твой портрет в небе. Думаешь, мне такое не под силу?.. Ты еще не знаешь, на что способен летчик Иртеньев…

— Матвей, постой! — осадила его Аня.

Вместо того чтобы почувствовать себя польщенной, она вдруг ощутила жгучую обиду. Ведь он действительно смотрел на нее глазами художника, профессионала, аса. Он видел в ней модель, а не женщину, которую можно не только воссоздать силой своего мастерства, но и любить.

Сережа прав: земные блага для Матвея ничто в сравнении с тем, что есть там, наверху. Недаром она угадывала в нем ту особенную отрешенность, какую ни в ком прежде не встречала. В иные мгновения он, вероятно, всей душой и помыслами уносился ввысь, в прекрасную, страшную, торжественную тишину, которая составляла неотъемлемую часть его полетов, туда, где он был по-настоящему счастлив.

— Знаешь что?! — заносчиво выпалила Аня. — Рисуй свою Таню! — Ее подхватил какой-то мстительный злорадный поток. Она сознавала всю примитивность своего поведения, но остановиться не могла. — Чем не Венера Милосская? Да еще с бюстом Памелы Андерсон.

Он оторопел на секунду, потом неудержимо расхохотался, да так, что не мог остановиться.

— Не вижу ничего смешного. — Аня оскорблено вскинула голову.

— Извини. Представил Венеру Милосскую…ха-ха!.. с бюстом Памелы Андерсон!..

Аня смотрела на него с недоверием, но он смеялся искренне, заразительно и казался ей сейчас чуть ли не мальчишкой. Неожиданно у нее вырвался смешок, она сама засмеялась, скоро совсем скорчилась, и чем чаще они взглядывали друг на друга, тем сильнее смеялись. Аня со смеху стукнулась лбом об стол, что послужило поводом для очередного приступа хохота.

— Ну вот, теперь будет синяк, — твердила она сквозь смех и терла лоб ладонью.

— Где, где, дай посмотрю…Покажи… убери руку…Да нет, ничего, малюсенькая царапина…

Он вдруг поцеловал ее в ушибленное место, и оба сразу, как по команде, замолчали.

Матвей держал ее голову в ладонях. Они смотрели друг на друга в упор, и тогда он снова ее поцеловал — в губы. Поцелуй длился долго, так как Аня и не подумала отталкивать парня, напротив, сама не заметила, как обвилась вокруг него и унеслась точнехонько туда, куда периодически уносился он — на седьмое небо, вот что значит целоваться с летчиком! Ничем иным такого блаженства не объяснишь.

Под порывом ветра скрипнула калитка, и Аня отшатнулась, оглянулась в панике, но никого не увидела. Страх прошиб ее с головы до ног. Ну точно лишилась рассудка! А если бы вернулся Сережа? Да она провалилась бы со стыда. Нетрудно вообразить, как бы он ее возненавидел. Таню ведь ненавидит, а тут еще хуже: приехала так называемая сестрица, без году неделя, и с места в карьер — брата его соблазнять. Причем замужняя, старше годами, кем она будет выглядеть в глазах мальчика?

Все эти мысли красноречиво отразились у Ани на лице.

— Ты зачем меня поцеловал? — свирепо набросилась она на Матвея.

Он откинулся на спинку скамьи и пожал плечами:

— Захотелось, вот и поцеловал.

— Захотелось?! — Аня вскочила. — Слушай, ты, часом, не донжуан, капитан?

— Естественно, как любой нормальный мужик.

— Ах так! Не-е-т, меня не проведешь, я тебя раскусила. Ты хочешь отвратить от меня Сережу. Доказать ему, какая я дрянь. Просчитался, голубчик! Я забираю Сережу с собой в Москву. Вот так-то! Он сам захотел со мной уехать. Просил меня об этом со слезами. Понятно тебе?

Она ожидала, что Матвей рассердится, возмутится, начнет что-то доказывать, больше всего ей хотелось, чтобы стал оправдываться, но он серьезно смотрел ей в лицо, молчание затягивалось, пока Аня не сообразила, что он давно уже смотрит сквозь нее.

— Сережа просил тебя? — нарушил он наконец тишину.

— Да, сегодня утром. Я застала его вблизи аэродрома. Он наблюдал за тем, как ты летал. — У Ани прошел запал. Гнев уступил место раскаянию.

— Разве ты сможешь взять его к себе? — Матвей испытующе смотрел на нее. — Как к этому отнесется твой муж?

— Виктор всегда понимает, что для меня важно.

— А ты сама понимаешь, что для тебя важно? И что важно для Сережи?

Она снова присела рядом и взяла его за руку.

— Прости, я наговорила гадостей. Но Сереже сейчас действительно лучше уехать. Тебе ведь ничего не надо объяснять. Где мне тягаться с тобой? Такой любви, какой любит тебя Сережа, мне никогда не завоевать, но никто не запретит мне любить его.

Он медленно провел рукой по ее волосам.

— Я не донжуан, — сказал он.

— Мы уедем в субботу. Помоги мне подготовить папу. Как ты думаешь, он будет возражать?

— Скорее наоборот — обрадуется.

— Бедный мальчик, он совсем измучился.

— Да, пожалуй, так для него будет лучше.

Они помолчали. Аня гладила его руку.

— Почему бы вам не ехать в воскресенье? — спросил он.

— Я бы с радостью, но Тёмка еще с начала недели настроился пойти с Игорем в цирк. Я не могу срывать его встречи с отцом.

— Понимаю.

— Ты обещал показать мне свой самолет.

— Завтра с утра. Я уже договорился, чтобы тебя и Тёмку пропустили на летное поле.

Разговор с Семеном Павловичем прошел гладко. Правда, он, как и Матвей, усомнился поначалу, потерпит ли муж Анны присутствие в доме нежданно свалившегося на голову родственника. Получив всевозможные уверения, успокоился.

— Пусть поживет у тебя, развеется, — сказал Семен Павлович. — Я, честно говоря, серьезно опасался, как бы он не сбежал. Так что это выход для всех нас. Схожу завтра в школу, поговорю с директором.

— Предупреди, что Сережа, возможно, скоро вернется, — подсказал Матвей.

— Как — вернется? — вскинулась Аня. — О чем ты говоришь, Матвей?! Я его не в гости зову. Вы не сомневайтесь, ему у меня будет хорошо. У нас пять комнат, одну полностью предоставлю Сереже. Куплю ему компьютер, да все, что пожелает, в лучшую школу определю. Захочет спортом заняться, — пожалуйста, пусть выбирает, или может просто ходить в тренажерный зал. Начнем присматриваться, куда ему поступать после школы, педагогов соответственно найму…

— Анечка, не обижайся, ты меня неправильно поняла, — клятвенно заверил Матвей. — Я знаю: ты все прекрасно устроишь. Это я так сказал, на всякий случай…

— Не будет никаких случаев! — убежденно отрезала Аня. — Вы здесь живете, как затворники, ничего кроме своих самолетов не видите, а он увидит целый мир, я его заграницу повезу, чужие страны покажу… Да я ему машину куплю!..Матвей, что у тебя за манера ехидно улыбаться?.. Ах, понимаю, куда уж нам, рожденным ползать, до вашего сверхзвукового высочества. Силенками не вышли. Обречены влачить жалкое существование на земле…

Анна взвинтила себя до такой степени, что даже слезы сверкнули в глазах.

— Аня, Анечка, не сердись, я и не думал улыбаться. Да что ты в самом деле? — всполошился Матвей, обнял ее на глазах у отца и поцеловал в щеку отрезвляюще братским поцелуем.

Актрисой Аня была никудышной. Она попятилась с неумело припрятанным разочарованием на лице и шмыгнула в свою комнату. В страшной досаде села на постель, где лежал Тёмка. Он уже проснулся, но не торопился вставать, водил игрушечной машиной по складкам толстого одеяла, как по холмам.

«А чего ты, собственно, хотела? Потешить свое самолюбие? — мысленно бичевала себя Анна. — Чтобы он страдал после твоего отъезда, вздыхал и лепил твой образ из облаков? Заигралась дурочка, сама чуть не втрескалась».

Она стала натягивать на Тёмку колготки, рубашку, заглянула под одеяло в поисках жакетика.

«Нет, все-таки, Матвей молодец, — благоразумно рассудила она. — Все поставил на свои места. Минутное помрачение еще ничего не значит. — От этой мысли ей значительно полегчало. — Я должна относиться к нему как к брату. Да, как к брату! Основания имеются достаточно веские: мы связаны с ним через Сережу, так я и должна его воспринимать».

Исполненная решимости и твердости духа, Аня одела Тёмку и с веселым лицом появилась перед домочадцами. Как раз вернулся Сережа в сопровождении мужчины в военной форме. Матвей представил Анне подполковника Богданова. Аня в соответствии со своим внутренним настроем стоически выдержала церемонию знакомства, когда Матвей представил ее как свою сестру.

— Брось заливать, — с лестным недоверием пошутил Богданов. — С каких это пор у служивых вроде нас объявляются этакие сестры? Умыкнул с подиума? Признавайся, ловкач.

Богданов не блистал изысканностью манер, напротив, был заметно грубоват, но именно эта грубоватость придавала ему своеобразное обаяние. Привлекательность Матвея, Богданова и самого Семена Павловича состояла, по умозаключению Анны, не в каких-то внешних проявлениях или умении подать себя, а в других, внутренних качествах, которые выступали на первый план со всей очевидностью при первом же знакомстве. Несомненно, все трое были мужчинами до мозга костей; можно сказать, что столь убедительных представителей мужского пола она раньше и не встречала.

Как выяснилось, гвардии подполковник Богданов, тридцати четырех лет от роду, был военным летчиком 1-го класса, общий налет имел 1500 часов, тогда как у Матвея набралось под 700, что для его возраста и в условиях перестроечного застоя, на который пришлось начало его службы, являлось отличным показателем, — Аня и это выяснила, ей хотелось разобраться во всех деталях летной профессии самым тщательнейшим образом. Она вообще от природы была любознательной и всюду совала свой нос, как говорила Елизавета Михайловна, теперь же ее интерес подогревался родственными чувствами, — так Аня определила вспыхнувшую в ней жажду познания.

— Словил вашего пацана, — доложил подполковник. — Пытался просочиться на аэродром. Хорошо, что все его знают, пожурили только слегка. Говорит, хотел на истребители посмотреть. Что-то я не разумею, Матвей, ты сам не можешь парню самолеты показать?

— Предлагал много раз, только кто ж его разберет? Завтра вот Анечке хочу продемонстрировать, девушка интересуется военной техникой.

— Я с вами пойду, — буркнул Сережа.

Аня заметила, что желание брата поставило Матвея в тупик.

— Раньше тебя силком не удавалось затащить… — осторожно сказал он. — Вообще-то завтра у меня полет на сложный пилотаж. Ты уверен, что тебе стоит смотреть?

— Хочу сделать несколько фоток. Мы с Аней послезавтра уезжаем, ты в курсе? — угрюмо отозвался юноша.

— Да, мы с папой уже знаем, — доброжелательно ответил Матвей, не выказывая, однако, ни радости, ни огорчения. Видя, что брат смотрит на него с мнительным ожиданием, добавил: — Это твое решение, Сережа, мы с папой не хотим на тебя давить. Делай, как считаешь нужным.

Сережа переводил недоверчивый взгляд с Матвея на отца — на лице последнего также не отразилось отчетливых эмоций. Аня правильно разобралась в этой мимике, вернее — в отсутствии таковой. Оба остереглись выказать поощрение: это могло бы смертельно ранить Сережу, а если бы горевали по поводу его отъезда, то он бы попросту не поехал. Он потому до сих пор и не сбежал, что боялся за обоих.

— Сергей, пойдем играть, — дернул его за штанину Тёмка.

Сережа еще раз обвел всю компанию подозрительным взглядом, но не нашел к чему придраться, подал руку Тёмке, и мальчики исчезли из поля зрения взрослых.

Иртеньевы дружно перевели дух. Аня принялась откровенно кокетничать с Богдановым, демонстрируя набор самых обворожительных улыбок, а почему бы и нет? Естественное поведение женщины в присутствии интересного мужчины. Ничего предосудительного. На Матвея она не смотрела, хотя явственно ощущала щекой его дыхание.

Семен Павлович предложил всем вместе поужинать. Аня всплеснула руками и сказала, что планировала сходить в магазин, но за разговорами запамятовала. Не согласится ли Валерий (так звали бравого подполковника) выступить в роли сопровождающего, так как она еще плохо ориентируется на местности. Богданов с готовностью предложил свои услуги.

Впоследствии Аня пожалела о проявленной инициативе. Поход в магазин был зафиксирован множеством глаз. Аня накупила дорогих продуктов, фруктов и сладостей для мальчишек, нагрузила ими своего кавалера, но не успели в доме Иртеньевых усесться за стол, как Аня убедилась, что система обнаружения цели в гарнизоне работает безотказно.

Сначала появилась молодая блондинка, вероятно, ровесница Ани; как оказалось, супруга присутствующего гвардии подполковника Богданова.

— Наденька! — преувеличенно обрадовался супруг. — Как ты узнала, что я здесь?

— Мир не без добрых людей, — ответствовала Наденька с язвительно-оскорбленным видом и, не дожидаясь приглашения, подсела вплотную к мужу. При этом она твердо посмотрела на Аню, всем своим видом давая понять, что намерена отстаивать законного супруга до последнего вздоха.

Чуть позже явилась еще одна гостья, на этот раз женщина за сорок, приятной наружности, полненькая белолицая шатенка. В руках она держала поднос, накрытый фольгой. Входную дверь Иртеньевы не запирали, поэтому знакомые, стукнув два раза для приличия, входили совершенно непринужденно, — видимо, так здесь было заведено.

Полненькая, однако, остановилась в дверях гостиной в замешательстве, увидев большое собрание.

— Здрасьте, — неуверенно произнесла она. — Извините, Семен Павлович, не знала, что у вас гости. Я вот тут…испекла для Сережи…он давеча у нас пробовал, так ему очень понравилось.

— Проходите, Зинаида Степановна, — поднялся Матвей. — Присаживайтесь к столу. Очень кстати зашли. Садитесь сюда, рядом с папой.

«Сюрпризы продолжаются, — подумала Аня. — Сейчас обнаружится, что у папы есть дама сердца».

Предположение было не лишено основания. Зинаида Степановна заняла место как раз напротив Анны и воззрилась на нее с неприкрытым испугом, позабыв развернуть свой пирог. Нетрудно было догадаться, что весть о пребывании в доме Иртеньевых неизвестной молодой женщины взбудоражила некоторых жительниц городка.

Нельзя сказать, чтобы Семен Павлович пришел в восторг от появления Зинаиды Степановны. Тем не менее, он галантно представил ее и Аню друг другу. Лицо обеспокоенной женщины прояснилось, когда она узнала, что Анна — дочь Семена Павловича.

— С радостью вас, Семен Павлович, — защебетала она, — а я-то думаю, что за красавица к вам пожаловала, а это, значит, доченька ваша. Красавица, ах красавица, — разливалась Зинаида Степановна, не замечая свирепых взглядов Нади, — вся в вас, Семен Павлович, просто одно лицо!

Не отзвучали еще последние слова, как на пороге возникла Татьяна. С опаской покрутив головой по сторонам и убедившись, что Сережи нет в обозримом пространстве, девушка засеменила к столу. Сколько бы ни крепилась Аня, ей пришлось признать, что впечатлений за эти два дня оказалось для нее чересчур много.

Под усиленные похвалы собравшихся Зинаида предъявила яблочный пирог, который выглядел исключительно аппетитно.

— Где Сережа? — продолжала суетиться она. — Он дома? Надо позвать его к столу.

— Мальчики не захотели сидеть со взрослыми, — объяснил Семен Павлович. — Анечка их уже накормила.

— Я сейчас им отнесу. — Аня взяла большой нож и стала резать пирог на куски.

Матвей сидел рядом. Отвернувшись, он тихо разговаривал с Таней. Зинаида завладела вниманием Семена Павловича; Надя с умильным видом ластилась к мужу, демонстрируя нерушимое семейное счастье.

Аня вдруг почувствовала себя лишней. Здесь, в этом доме, в военном городке, день за днем шла своя, устоявшаяся жизнь, в которой ей не отводилось места. У здешних обитателей были свои интересы, сложившиеся отношения, неизвестные ей привычки и традиции. Что-то сдавило ей горло: вот так — рвалась, тревожилась, а на деле все отлично обходятся без нее. Может, и Сереже она уже не нужна? Выплеснул эмоции, побесился — и успокоился, чего еще ожидать от импульсивного юноши шестнадцати лет?

Она переложила несколько кусков пирога с подноса на тарелку и пошла в комнату, откуда доносились завывания виртуальной гонки.

— Пошли бы погуляли, Сережа. — Аня поставила тарелку прямо на пол, так как игроки сидели на ковре. — Зинаида Степановна пирог принесла. Поешьте, и выйдем вместе на улицу. Я сама с вами охотно прогуляюсь.

— Набежали, — презрительно скривил губы Сережа. — Наверно, и Танька прискакала? Не хочется при Богданове, я его сильно уважаю, а то бы прогнал всех баб к едрене фене. Прилипалы чертовы! Мало одной телки, так еще другая клеится.

— Сережа! Зачем ты оскорбляешь женщин? Это некрасиво, не по-мужски. За что ты так не любишь Татьяну?

— За что? А за то, что она похотливая… — Сережа осекся, наткнувшись на чистый вопрошающий взгляд Тёмки. Тогда он придвинулся к Ане и продолжал озлобленным шепотом: — Сначала у нее был майор, потом лейтенант, а теперь она к Матвею привязалась. Полковая шлюха! — прошипел он.

У Ани все внутри похолодело. Она не ошиблась — чудом избежала позорного столба, к которому пригвоздил бы ее младший брат. Конечно, максималист, как все юнцы. С ним и впредь надо соблюдать крайнюю осторожность.

Сережа выражение ее глаз истолковал по-своему:

— Знаю, вы считаете меня избалованным эгоистом, ревнивцем с комплексами, обращаетесь со мной, как с мальчишкой… — Знакомая циничная ухмылка исказила его лицо. — Ошибаетесь, я все проверил. Мне надо было убедиться! Пошел к этой корове, и проверил…

— Что проверил? — пролепетала Аня, охваченная ужасным предчувствием.

— Не понимаешь? — Сережа насмешливо сощурился. — Говорю тебе: она — шлюха. Тьфу, до сих пор тошнит!

Он отстранился от сестры и переключил внимание на игру — прекрасные глаза, идеальный профиль, озаряемый голубоватыми вспышками экрана. Через минуту, озадаченный Аниным молчанием, бросил на нее косой взгляд.

— Э-эй! Аня! Что ж ты плачешь? — растерялся он. — Постой, Ань, мы так не договаривались. — Он порывисто обнял ее. — Ну да, я подлец, скотина! Хочешь, дай мне по морде. Ань, да пойми ты, нельзя Матвею быть с такой…Ему хорошая, честная девушка нужна. Только представь, каково летчику там, на верхотуре, на бешеных скоростях: одна шальная мысль, неверное движение — и все, конец! А всякие падлы играют их чувствами и жизнями. — Лицо его снова приняло жестокое выражение. — Она меня не зря боится, я ей пригрозил, теперь поостережется хвостом крутить, узнаю хоть что-то — убью!

— А если Матвей про тебя узнает? — всхлипнула Аня.

— Не узнает, если только ты не проговоришься. Но ты не скажешь, я тебе верю.

Тут в действие вступил Тёмка. Малыш до того, приоткрыв рот, ошеломленно взирал на плачущую мать, наконец любящее сердце ребенка не выдержало, он распустил губы и заревел, что было мочи:

— А-а-а-а-а!.. — причем каждый звук взбирался на пол тона выше предыдущего.

Анна сгребла сына, Сережа сгреб обоих, в таком виде и застал их Матвей.

— Прекрасно! — воскликнул он. — Очаровательно! С вас бы картину писать. Можно узнать, по какому поводу сей грандиозный ор?

Он присел на корточки, глядя на них с удовольствием. Троица и вправду просилась на холст.

— Сережа, где фотоаппарат?.. А ну-ка, всем утереть носы и не двигаться… Та-а-к, отлично… еще разок… Класс! Раздам фотки сослуживцам. Все от зависти помрут. Надо вас с папой сфотографировать. Пошли в столовую. Причину рева выясним потом.

 

Глава 5

Аня вернулась к гостям совершенно разбитая. Сережа с Тёмкой выскочили в сад, где за домом Матвей несколько лет назад для Сережи подвесил качели на железной перекладине.

— Матвей, налей мне коньяку, — попросила Аня: необходимо было хоть как-то расслабиться. — Наденька, — обратилась она к настороженно поблескивающей глазами женщине. Та уже давно порывалась увести своего подполковника, но супруг впал в благодушное состояние и категорически не желал уходить. — Позвольте предложить тост в вашу честь. Я знаю, как важно для летчика иметь любящую жену, крепкую семью; вы, жены военных, разделяете с мужьями все тяготы незавидной гарнизонной жизни и фактически несете службу вместе с ними. Излишне напоминать, что в наше время такие женщины почти перевелись…

— Так ведь и летчики почти перевелись, Анечка, вымирают, как мамонты, — громогласно вмешался Богданов — он явно был в приподнятом настроении. — Верно я говорю, Матвей? Раньше в летные училища было не протолкнуться, конкурс был огромный, профессия военного пилота считалась чуть ли не самой престижной, а сейчас что? Молодые люди предпочитают зарабатывать большие деньги и торчать в дорогих машинах в пробках, нежели парить в облаках… Вот вы, Анечка, признайтесь, положа руку на сердце, пошли бы замуж за летчика? За последнего романтика, к числу коих принадлежит ваш покорный слуга?

— Как же! — резко высказалась Надя, ничуть не смягчившись Аниной похвалой. — У нее один кулон на шее стоит больше твоей годовой зарплаты.

Ане стало нестерпимо стыдно: действительно, какого черта она вырядилась, обвесилась бриллиантами, словно напоказ, не соображала, куда ехала, с какими людьми столкнется. Какой расфуфыренной пустышкой она, должно быть, выглядит. В полнейшем расстройстве чувств Аня осушила рюмку и обратила страдальческое лицо к Матвею. Он стоял у нее за спиной, засунув руки в карманы, и глядел в пол, как будто обдумывал все сказанное. Татьяна, безуспешно стараясь привлечь его внимание, нервозно вертелась на жалобно скрипевшем под ней стуле. Семен Павлович вежливо подставил ухо словоохотливой Зинаиде, но определенно ее не слушал — сочувственно и ободряюще смотрел на Аню.

— Возможно, дело вовсе не в материальном положении, — нашла в себе силы возразить Анна, как бы подстегнутая безмолвной поддержкой отца. — Твоя мама, Матвей…она не выдержала, потому что папу любила по-настоящему, не в пример нам, прагматичным московским дамочкам…Вот вы все время толкуете о красоте полетов, о призвании, о романтической стороне летной профессии, толпы поклонников и поклонниц с восторгом наблюдают выступления пилотажных групп под музыкальное сопровождение на различных авиашоу…мне кажется, вы начисто забыли, что летаете на боевых машинах, ведь это смертоносное оружие, фронтовые истребители, или я чего-то не понимаю?

— Анечка, фигуры высшего пилотажа не что иное как элементы маневренного воздушного боя, — с живостью возразил Матвей. Он придвинул стул и сел рядом с Аней, окончательно забросив Татьяну. — А групповой пилотаж сам по себе очень сложен и демонстрирует степень подготовленности российских летчиков на устрашение всем врагам.

— Вот-вот, о чем и речь, — моментально воспламенилась Аня. — Что если завтра война, очередной конфликт? Вы, Наденька, обречены на мучительные часы ожидания, на бессонные ночи, у вас полжизни уйдет, пока Валерий будет воевать. Извините за мрачную перспективу, но, как ни крути, ваш муж военный летчик, офицер, и в случае войны будет исполнять свой воинский долг. Разве я не права, Матвей?

— Анечка, красота и ум соединились в тебе необыкновенно, — обаятельно улыбнулся Матвей. Осталось неясным, серьезен он или всего лишь ввернул комплимент.

— И ты будешь воевать? — упавшим голосом спросила Аня. Она еще раньше заметила, что его лицо чем-то необъяснимо ее привораживало — раз взглянув, трудно было оторваться.

— Конечно, чем я хуже Валеры? — Матвей солидарно подмигнул Богданову.

— Не хуже, не хуже, Анечка, — великодушно поддержал Богданов, — поверьте бывалому ястребу, я с самого начала знал, что будет толк, как только парень встал на крыло. Прирожденный летчик-истребитель, влётанность отличная, вот еще осилит проходы на сверхмалой скорости и, пожалуй, меня догонит.

Вы, Анна, за Матвея не тревожьтесь, и Надежду не стращайте, женка моя не из пугливых: довелось ей из походов меня дожидаться, не без этого. И Матвей в случае чего не пропадет. Тертый калач и пилот классный, из разных передряг выбирался.

Вот, к примеру, в мае позапрошлого года, если не совру, борт на брюхо посадил без шасси на грунтовку.

— Как так?! — ужаснулась Аня.

— Правая стойка не вышла. Все попытки выпуска ничего не дали. Пришлось садиться без шасси. В аккурат триста метров протянул с ветерком на брюхе. Обошлось. Но фонарь техники вскрывали.

— Фонарь???

— Гм…Остекление кабины, крышка… откуда я знаю…Фонарь, одним словом.

— Ага, конечно, фонарь, что тут непонятного? — Аня в помрачении ума выпила еще рюмку.

— А то вот еще было дело, — не унимался Богданов, — полетели в зону на двух спарках…

— Стоп, стоп! — перебила Аня. — Не так быстро, господа офицеры. «Спарка», надо полагать, самолет?

— Учебно-боевой с двумя кабинами, — нетерпеливо отмахнулся рассказчик.

— Ой, а можно я буду записывать, а то запутаюсь в вашей терминологии…

— Валера, кончай прикалываться, девушке голову заморочил…

— …взлетели, развернулись на расчетный курс, пошли в набор…

— Ва-ле-ра!..

— Матвей, не мешай, — загорелась Аня, — это так увлекательно!

— …надо выполнить одиночный ВБ с маневрирующей воздушной целью …

— Догадалась! Воздушный бой!

— …крутим вертушку, как в классическом бою, для захвата цели…

— Ух ты! И меня захватило!

— … Матвей на боевом развороте вправо выполнил переход из боевого одного направления в другое полубочкой вправо и продолжил боевой влево…

— Все! Кранты! С меня довольно! Богданов, дальше неинтересно, особенно мне! — Матвей бесцеремонно схватил Аню в охапку и выскочил с ней в коридор.

— Нет уж, пусти, — со смехом отбивалась она, — хочу узнать, что ты там натворил. Угробил ценный самолет? Признавайся!

— Ничего я не гробил. Богданов любит подпустить страху. Он у нас шутник, знаешь ли…

Они оказались в том же положении, что и в день Аниного приезда: она — спиной к стене, он — близко, слишком близко, чтобы молодая женщина, не вполне трезвая, могла устоять от соблазна.

На этот раз поцелуй длился гораздо дольше, но Ане было все равно, увидит кто-то или нет.

— Так значит, за летчика ты замуж не пошла бы? — спросил Матвей.

— Ничего, что я замужем?.. Куда?!.. Не пущу…Как чудесно ты пахнешь.

— Бросай своего мужа.

— Сбавь скорость, капитан. Не на сверхзвуке.

— Приходи ко мне ночью.

— В гостиную?! Это самоубийство!

— Никто не увидит. Я запру дверь. Тёмка крепко спит?

— Да. А Сережа?

— Как камень. Придешь?

— Подожди, Матвей…Не знаю…А папа?! Вдруг он встанет…

— Он не войдет. Так придешь? Обещай, что придешь…

— Прогони Татьяну, или я за себя не ручаюсь…Боже, кто-то идет!.. Пусти, Матвей…

Аня вырвалась из его объятий или сама его выпустила — где уж тут разобраться — и очутилась лицом к лицу с Татьяной.

Та нервно теребила край жакетки, на щеках у нее выступили пунцовые пятна, глаза горели негодованием, что-то рвалось с ее губ, да смелости, видно, не хватало.

— Что встала? — грубо cпросила Аня, чувствуя, как от гнева у нее раздуваются ноздри. — Чего выставилась, коза драная? А ну иди сюда, поговорим. Уйди, Матвей, надо выяснить кое-что.

Откуда только силы взялись: Аня вцепилась в ошарашенную девушку, втолкнула ее в спальню и захлопнула дверь. На миг в голове высветилась мысль: видел бы ее кто из московских знакомых — бесноватую, полупьяную, утратившую изящные манеры, зажимавшую минуту назад в коридоре практически малознакомого мужчину. Мама сказала бы, что у нее ум за разум зашел. А кто спорит? Именно так оно и есть.

— Ты что себе позволяешь? — с трудом вымолвила Татьяна. — Думаешь, приехала в чужой дом и сразу власть забрала?

— Сейчас узнаешь, что я думаю, — прошипела Аня и толкнула перепуганную девушку в грудь. Та плюхнулась на постель и застыла, раскинув руки и открыв рот. — Ты что ж это делаешь, курва проклятая? — наступала на нее Аня. — Ты зачем мальчишку совратила? Знаешь, что бывает за совращение несовершеннолетних?

— Отстань, сумасшедшая, — пыталась отлягнуться Таня. — Девственника выискала! Забыла, в каком веке живешь? И не совращала я его вовсе. Он сам пришел.

— Ах, ах! «Невиноватая я!» А ты что, всем подряд даешь, кто приходит? Даже мальчику, брату своего любовника? У тебя мозги есть?

— Да отвали ты! Я его, если хочешь знать, просто пожалела. Он прибежал, трясется весь, жалкий, истерзанный; я-то видела, что он с отчаяния ко мне жмется, уж не знаю, какой ласки он искал, бабья жалость меня заела, а надо было выгнать сопляка. Все одним миром мазаны, что юнцы, что мужики: теперь вишь угрожает, озверел совсем, видеть меня спокойно не может. Потому и не может, что совесть нечиста.

— А где в это время был Матвей? — спросила Аня уже совершенно другим тоном.

— Далеко, на полигоне. Эскадрилья вылетела на летно-тактические учения на два дня.

— Понятно. — Аня ссутулившись села рядом с Таней на кровать. Несколько минут обе молчали. — Ладно… ты вот что… сердца на меня не держи, — сказала Аня. — Мальчика я послезавтра в Москву увезу. А больше тебе ничего обещать не могу.

— Слушай, оставила бы ты Матвея в покое, а? Как человека тебя прошу. — Татьяна прижала руки к груди и с надеждой смотрела на Аню. — Ты ведь с ним все равно не останешься. Наша жизнь не про тебя, сама понимаешь. А он из авиации по доброй воле не уйдет. Может, ты и Семена Павловича заберешь, чтобы уж больше сюда не возвращаться?

— Ишь чего захотела, — вяло отозвалась Аня: кажется, наступила реакция после бурно прожитого дня. — Ты мне советов не давай, у меня своя голова на плечах. Мне надо все хорошенько обдумать.

— Пойду я, — помолчав, сказала Таня и встала. — Матвея постараюсь на ночь к себе увести, ты уж мне не мешай.

Аня подняла на нее пустые глаза и ничего не ответила.

Таня вышла. Анна накинула меховой жакет и вышла вслед за ней. Она видела, как Матвей взял Татьяну под руку, вывел за калитку, и скоро ночная мгла поглотила обоих.

В саду было темно, но в безоблачном черном небе желтела луна, высокие звезды рассыпались по небосводу. Дорожка между клумбами призрачно светилась. Аня обогнула дом и обнаружила в глубине сада качели. Сережа и Тёмка сидели на доске, тесно прижавшись друг к другу. Сережа слегка отталкивался ногой, и качели плавно раскачивались. У малыша личико было донельзя серьезное, в широко открытых глазах отражались звезды, он слушал Сережу; в особо напряженные моменты запрокидывал голову и смотрел на рассказчика…

Гости разошлись, Тёмку уложили спать, Сережа закрылся в своей комнате. Отец с дочерью могли теперь спокойно поговорить — Аню интересовал статус Зинаиды Степановны в семейном укладе Иртеньевых.

— А что, пап, смотрю, ты женским вниманием не обделен. Импозантный мужчина. Седина бобра не портит — вон как Зина тебя обхаживает, — завела Аня разговор в шутливом ключе.

— Не знаю, что тебе сказать, Анечка. Женщина хорошая, ко мне со всей душой, отличная хозяйка — только близко ее подпустить не могу, сама видишь — Сережа у нас дичок, посторонних женщин воспринимает враждебно. Обижать его никак нельзя; ты не смотри, что он резковат, на деле парнишка самоотверженный, чувств самых сильных и преданных, а муть в голове пройдет, надо только подождать. Так что сына менять на Зинаиду Степановну не стану, ни за какие блага.

— Пап, а ты не хочешь жить в Москве? У меня своя квартира на улице Усачева, неподалеку от Новодевичьего монастыря, та, что от маминой тети досталась. Не хоромы, но вполне удобная — столовая и две небольшие спальни. Мама после замужества переехала к супругу, квартира записана на меня, так что я — полноправная хозяйка. Подумай, может, тебе стоит перебраться поближе ко мне и Сереже?

Иртеньев вместо ответа привлек Аню к себе и поцеловал в густой пробор.

— Повезло мне, — сказал он. — Все дети людьми выросли. Хоть я тебя и не воспитывал, но гены все же мои, так что есть чем гордиться. У иных смотришь — вроде кругом благополучие, достаток, положение в обществе, а с детьми — беда: многие с пути сбиваются, другие родителей не вспоминают или только пользуются, обдирают, как липку. Сколько таких семей знаю. Выходит, я самый богатый оказался. Зачем мне Москва, доча? За заботу спасибо, только ты загодя планов не строй: жизнь еще не раз круто повернется, особенно у вас, молодых.

Ане на плече у отца расхотелось разговаривать. Покой снизошел ей в душу, так бы и укрылась на отцовской груди, чувствовала бы себя девочкой, защищенной от невзгод и треволнений. Она закинула руку ему на плечо и ткнулась губами в подбородок.

— Я в детстве часто тайком плакала, — поведала она. — Обижалась на судьбу за то, что расту без отца. Потом постепенно привыкла. Человек ко всему привыкает. Объясни только, почему ты Сережу на женщину променять не хочешь, а меня променял?

Эх, зря спросила! Разве время сейчас счеты сводить? Сама не лучше: с Игорем развелась, правда, Тёмку отца не лишала, теперь подобные отношения в порядке вещей — у Тёмки половина группы в детском садике из разведенных семей, а недостатка в отцовском внимании дети не чувствуют.

Семен Павлович, прихрамывая, двинулся было на кухню, с полпути вернулся, точно забыл, куда шел; он заметно побледнел и морщился, как от боли.

— Пап, прости, прости, не слушай меня, я по глупости сболтнула, — не на шутку испугалась Аня. В страхе она обхватила отца, но он стоял твердо и неподвижно. — Пап, я знаю, что ты не виноват. У меня, как у многих, паршивая потребность себя жалеть! Забудь, забудь раз и навсегда …пап, а пап!..ты меня слышишь?

— Вот ведь какая штука получается, Анечка, — медленно проговорил Семен Павлович, глядя перед собой невидящим взглядом, — в жизни человека, как в природе, все уравнивается: получил что-то — заплати, а за высочайшее счастье и платишь по максимуму. Хорошо, если цена известна с самого начала, знаешь на что идешь, но и тогда надеешься: бог даст — пронесет, именно с тобой да не случится. Только не пронесет, догонит обязательно — не сразу, так со временем.

— Пап, ты о чем сейчас говоришь, о любви или о небе? — тихо спросила Аня.

Вопрос вряд ли дошел до него; он был где-то далеко, в своем мире, там, где бушевали страсти, жили забытые ощущения; где-то в далеких горах трещали пулеметные очереди и падал на руки убитый друг, навсегда затухало вращение винта разбитой машины, а высоко, в предгрозовом небе летел в вечность маленький самолет.

Иртеньев повернулся и в глубоком раздумье вышел на крыльцо. Аня следовала за ним, беспомощно повторяя:

— Пап, куда же ты? Уже поздно. Вернись. Надо спать ложиться.

У калитки он все-таки остановился.

— Смотри, какая ночь, — сказал он. — Жаль, соловьи не поют. В наш сад часто соловьи прилетают из соседней рощи. Летом можно услышать целый хор.

Голос его звучал ровно, лицо разгладилось, взгляд был мечтателен и прозрачен, как недавно у Тёмки на качелях. Аня решилась на последний вопрос:

— Пап, раз уж затронули больную тему, хочу выяснить все до конца. Как случилось, что Нора разбилась?

— Она перегоняла устаревший самолет на базу хранения. Погода плохая была, а тут перед самым взлетом кто-то шепнул про меня: слухи, дескать, ходят… Причины катастрофы до сих пор не выяснены. Думаю, в какой-то момент Нора не справилась с управлением.

Военный городок уснул. На улочках глухая тишь, не слышно шагов запоздалых прохожих, лишь шорох листьев под частыми вздохами ветра, чуть заметное качание черных ветвей.

— Матвей придет домой ночевать? — спросила Анна.

— Не знаю, не докладывался. Пошел Таню провожать, возможно, у нее и останется.

Какой-то цепкий зверь прошелся острыми когтями по сердцу, повозился в груди и затих, свернувшись тяжелым клубком.

— Пойдем спать, — невыразительно сказала Аня. — Ты будешь дверь запирать?

— Да, у Матвея свой ключ. Откроет сам, если вернется.

«Если вернется, — с горечью подумала Аня. — Какой смысл ему возвращаться? Он поразмыслил и ушел к женщине, которая будет рядом с ним без всяких сомнений и расчетов. А тебе, дорогуша, остается только лечь в постель и уснуть сном праведника».

Пожелав отцу спокойной ночи, она пошла в свою комнату. Темка мирно посапывал, уютно подложив руку под пухлую щечку, отчего губы его сложились бантиком.

На прикроватной тумбочке в рамке стояла фотография Норы. Аня взяла ее в руки и долго изучала лицо незнакомой женщины. Сережа был похож на отца, а Матвей, бесспорно, пошел в мать. Нора, судя по фотографии, внешности была неяркой и правильностью черт не отличалась, вообще ничего особенного; Елизавета Михайловна в молодости была намного интереснее, но кто разберет мужчин, иногда самые привлекательные из них необъяснимо для окружающих влюбляются в женщин, которые по единодушному мнению знакомых их совершенно не стоят. И ведь как влюбляются! До потери соображения, перестают реально оценивать действительность и способны наделать массу глупостей. Кто знает…Если она улыбалась, как Матвей…если так притягивала…если…какое у него лицо, отчего засматриваешься и не можешь оторваться, наваждение, да и только…нет, лучше не думать, спать, спать…

Анна заснула скоро — слишком была измотана событиями минувшего дня — и не слышала, как вернулся Матвей, как бесшумно ходил по дому, задержался у двери ее спальни, постоял, прислушиваясь, и прошел в гостиную.

 

Глава 6

Погода пока баловала московскую область: синоптики пообещали еще три солнечных дня; и сегодня с утра светило солнце — нежное, осеннее, самое любимое Аней, золотящее все, к чему прикасалось. Солнечные зайчики на подоконнике и одеяле чуть подрагивали, когда ветерок трогал листья березы за окном.

Дверь спальни приоткрылась и в щель просунулась голова Сережи.

— Хватит спать, лежебоки, — неуверенно сказал он. Увидев, что у Ани и Тёмки открыты глаза, продолжал громче: — Забыли, что нам на аэродром? Матвей давно ушел. Возьмет и улетит без нас.

Аня резко села на кровати:

— Ужас! Проспали! Который час? — Торопливо полезла в рукава халата. — Матвей ушел? Когда ушел?.. Разве он ночевал дома?! — замерла она.

— Да, я сам его утром будил, как он просил. Даже успел с ним позавтракать, — довольным тоном сообщил Сережа.

— А нас почему не разбудили?

— Мы пойдем следом. Матвей сказал, чтобы подходили к десяти часам.

— Уже полдесятого! Ничего, поедем на машине. Собери для Тёмки что-нибудь перекусить, покормим в дороге.

К аэродрому подъехали ровно в десять и остановились у полосатого шлагбаума. Несколько солдат из наряда по КПП с любопытством разглядывали серебристую машину. Подошел Богданов в синем лётном комбинезоне, свежий, крепкий, подтянутый, склонился к окну «мерседеса».

— Анечка, машину пока поставьте вон там, — показал он. — Матвей поручил вас моим заботам, сам он одевается, готовится к полету. Я провожу вас.

— Дядь Валер, мне разрешат фотографировать? — беспокоился по дороге Сережа.

— Разрешат под моим наблюдением.

— Мам, самолеты! — закричал Тёмка. — Смотри, как много! Я хочу в самолет!

Крылатые машины выстроились на стоянке летного поля, все они имели зеленовато-серый лесной камуфляж, фонари их были подняты, к кабинам приставлены стремянки. Рядом с истребителями находились техники; вдали выруливал на взлетно-посадочную полосу самолет — воздух вокруг него преломлялся и зыбился; по просторам аэродрома порхал ветерок, разносивший запах скошенной травы и выхлопов газов авиационных двигателей.

— Вон МиГи стоят, — указал Богданов. — Матвей полетит на тридцать четвертом, видите красные бортовые номера?

— Надо же, и самолеты в камуфляже! — дивилась Аня. — На авиапоказах они ярко раскрашены.

— Так ведь у нас строевые самолеты, они не для показов, а для выполнения задач боевой подготовки. Хотя, когда-нибудь, если вы не потеряете интерес к военной технике, мы с Матвеем предоставим вам возможность понаблюдать ближний маневренный бой с имитацией атак.

— Да, прошу вас, предоставьте мне такую возможность… Какие красивые! Чистые линии, изящные обводы, стремление ввысь даже в статике. Боевой самолет, а выглядит как прекрасная птица!.. Вижу тридцать четвертый! Вон тот, последний в ряду.

— Нельзя, Анечка, нельзя говорить «последний». Летчики говорят «крайний».

— Ой, типун мне на язык, надо плюнуть три раза через плечо… А эти домики на травке для чего?

— Это стартовый командный пункт, там же лётный домик, где лётчики отдыхают между полётами и готовятся к очередному вылету.

— Мама, космонавт! — дернул Аню за одежду Тёмка.

— Какой космонавт, дурашка, это Матвей. — Сережа повернулся к брату.

Тот приближался к ним в полном лётном снаряжении, в противоперегрузочном костюме, защитном шлеме, оснащенный какими-то непонятными атрибутами.

— Ну, как вам наши самолеты? — сказал он, подходя к зрителям.

— Нет слов! — воскликнула Аня. — Надо обязательно снять тебя в кабине. Я закажу огромный фотопортрет и повешу дома на стене.

— Это все, чего я заслуживаю? — полушутя спросил Матвей.

Аня смешалась. Он повернулся и пошел к самолету. Взбежал по лесенке в кабину.

— Пройдемте на КДП, — предложил Богданов. — Не обижайтесь, Анечка, но летчики очень суеверный народ: женщина на старте — дурная примета. Например, вы не увидите бортового номера 13, полеты по понедельникам не планируются, фотографировать летчика и самолет перед стартом нельзя, даже летный комбинезон должен быть надеванным, ну и многое другое.

— Надо же, какие страсти. Постараюсь все запомнить.

Теперь они наблюдали за Матвеем с вышки командно-диспетчерского пункта.

Техники еще делали что-то у истребителя, но вот стремянку унесли, опустился прозрачный колпак фонаря, убрали тормозные колодки. Летчик запустил двигатели, сизый дымок заструился из сопел, воздух призрачно подернулся, потек вдоль корпуса под крылья, между стойками шасси, и скоро самолет тронулся со стоянки по рулежной дорожке. Пилота хорошо было видно в кабине — белый шлем, верхнюю часть лица скрыла темная полусфера, ниже — кислородная маска со шлангом, на плечах — привязные ремни подвесной системы; проруливая мимо, он посмотрел вверх и коротко махнул рукой в черной перчатке.

Тёмка взвизгнул и запрыгал на месте. Сережа скованно помахал в ответ. Невозможно было описать выражение, с которым он следил за братом. Волны страха, неприятия, гордости и восторга пробегали по его лицу. Он, без сомнения, переживал мощный прилив противоречивых чувств, и это тревожило Аню.

Самолет начал разбег по взлетно-посадочной полосе, нос его поднялся — и МиГ взмыл в небеса.

— Вот так — взлет на полном форсаже и сразу петля, — сказал Богданов. — Матвей сильнейший пилотажник, подготовленный летчик, имеет более трех тысяч самостоятельных полётов, из них львиную долю при минимуме погоды и ночью, пуски управляемых ракет, перехваты за облаками, уверенно действует на крайних режимах с выходом на большие углы атаки… Объясню, все сейчас объясню, — засмеялся он, увидев, как Аня захлопала глазами… — Четыре бочки за шесть секунд… — последовали комментарии. — Горка…Пикирование…Колокол выполняет очень чисто, курс ввода, курс вывода — без сучка, без задоринки… Вертикаль со спины… молодчина!

.

Аня вернулась домой, значительно обогащенная познаниями в высшем пилотаже. Теперь она могла отличить вертикаль от горки, знала, что такое бочка, вираж, боевой разворот, колокол и петля Нестерова. Роль комментатора охотно взял на себя Богданов. Сережа героически выстоял положенный промежуток времени, пока его брат носился в небе и выделывал немыслимые выкрутасы своим самолетом. Аня и Богданов, бывший в курсе проблем семьи Иртеньевых, несколько раз порывались увести паренька домой, но тот отказался, хотя был взвинчен до предела. Аня, наблюдая за полетом с истинным наслаждением, все же облегченно вздохнула, когда МиГ пошел на снижение и мягко коснулся колесами бетона. Сережа сфотографировал Матвея в кабине, потом уже на земле у самолета. Матвей послушно позировал, по просьбе брата опустил на глаза черный светофильтр защитного шлема — осталась видна одна улыбка.

— Первый раз Сережа фотографирует меня на лётном поле — уже прогресс. Ты, Анечка, благотворно на него влияешь, — сказал он.

По приезде домой Аня настояла, чтобы Сережа лег поспать, настолько он был измотан.

— Нет, это никуда не годится, — сказала она отцу, выйдя из спальни. — В конце концов у него будет нервный срыв. Я даже не знаю, стоит ли печатать фотографии, сделанные на аэродроме.

— Скажи лучше, когда ты нас навестишь в следующий раз.

— Пап, я буду звонить, мы договоримся. Посмотрим, как адаптируется у меня Сережа, как скоро он сам захочет с вами повидаться. Пока что у меня голова идет кругом.

Позвонил Виктор. Он звонил каждый день, Аня сообщала, что все хорошо, скупо перечисляла события дня, не вдаваясь в подробности, но сейчас решила, что настала пора обрисовать ситуацию. Она вышла в сад, чтобы не объясняться с мужем при отце.

— Витя, мне надо сказать тебе кое-что…

— Я весь внимание, мой цветочек.

— Я приеду не одна.

— Пожалуйста, Анечка. Хочешь привезти папу в гости?

— Нет, брата… Сережу, но не погостить. Я хочу, чтобы Сережа жил у нас.

— Постой, постой, то есть как это? Я не ослышался? Ты хочешь, чтобы твой брат жил у нас постоянно?

— Да! — с нажимом сказала Аня. — Так надо. Ты что-то имеешь против?

— Нет-нет, упаси бог! Безусловно, пусть приезжает, просто для меня это несколько неожиданно… Я имею в виду, удобно ли будет ему в чужом доме… сверх того, согласись, у него проблемный возраст, я бы на твоем месте действовал с большей осторожностью… — Аня каменно молчала. — Впрочем, тебе, разумеется, видней. Это всего лишь мысли вслух. Когда вас ждать?

— Рассчитываю быть дома к шести. Витя, пусть Юля приготовит что-нибудь вкусное, посоветуйтесь, составьте меню, фруктов и соков побольше — разных. Хотя постой, я тебе перезвоню.

Аня хватилась, что не имеет ни малейшего понятия о том, что любит Сережа.

Пробел мог восполнить папа, но внимание Ани отвлекли три новых персонажа, возникших у калитки: премиленькая девушка, тонюсенькая, невесомая, с нежным овальным личиком и большими голубыми глазами, и двое юношей.

— Здравствуйте, — вежливо сказал один из них. Он был небольшого роста, тщедушный, в очках. — Сережа дома?

— Дома, только он спит. Да вы проходите, если что-то важное, я могу его разбудить, — взволновалась Аня: как знать, вдруг Сережа рассердится, узнав, что его друзья ушли ни с чем.

— Вы позволите, мы подождем в беседке, пока он проснется? — спросила девушка.

— Ради бога, только зачем же в беседке? В саду довольно прохладно. Проходите в дом, прошу вас. Я сестра Сережи — Анна, будем знакомы, — Аня протянула руку девушке.

— Даша, — сделала ответный жест девушка и, к изумлению Ани, присела в книксен. — А это Юрий и Павел.

— Честь имею! — Учтивый кивок, и Юрий приложился к Аниной ручке, только что каблуками не щелкнул. Ту же процедуру в точности повторил Павел, который, в отличие от товарища, был выше среднего роста и представлял собой тип пышущего здоровьем юноши с ровным румянцем во всю щеку.

Молодые люди важно прошествовали за Аней в гостиную и чинно расселись на стульях.

— Чай, кофе? — осведомилась Анна с видом хозяйки светского салона.

— Кофе, если вас не затруднит, — за всех с любезнейшей улыбкой ответствовал Юрий.

— Ах, полноте, приготовлю сию секунду! — заверила Анна и, грациозно развернувшись, уплыла на кухню.

Семен Павлович сидел за кухонным столом, вооружившись тряпкой, солью и никуда не годными чистящими порошками, столь усердно рекламируемыми по телевидению, и пытался соскрести черный налет с кастрюль.

— Пап, брось это пустое занятие. В следующий раз я привезу вам набор кастрюль и сковородок с тефлоновым покрытием. Не чисти это старье, потом просто выбросишь.

— Анечка, ты с подарками поскромнее, а то Матвей на дыбы встанет, он, может, виду не показывает, но в любом случае, это задевает его мужское самолюбие.

— Так растолкуй ему, что я имею право и даже обязана помогать своему отцу. Вот еще! Ему же будет легче готовить…Пап, как это он все успевает, мастерит что-то, ходит за покупками, готовит еду, причем прекрасно, потом идет на службу, которую иначе как тяжелой и опасной не назовешь?

— Закалка, доча, так воспитало его военное летное училище, и так он сам себя воспитал. Парень — кремень, что ж ты хочешь, таким и должен быть летчик. Нервным и слабым путь в небо заказан. Ему бы жену хорошую, добрую, хозяйственную…

— Ясно, ясно, мечта всех мужчин — скромная, добрая, хозяйственная, любящая, верная… Пап, вы сами-то, мужики, таких ли женщин любите? Да если бы я ходила по пятам за мужем и с телячьим восторгом смотрела ему в рот, ловила каждое его слово, была бы покладистым безликим существом, он бросил бы меня через месяц, в лучшем случае через два.

— Возможно, не берусь с тобой спорить, но прими во внимание, что мы говорим с тобой о летчике-истребителе. Подумай, ведь Матвею всего двадцать семь. Бог ты мой, двадцать семь! Он сейчас — средоточие пылких чувств, страстей, желаний и уязвим не менее чем Сережа, просто умеет владеть собой. Порой я отлично вижу, как он сдерживается, как желваки играют у него на щеках — невзгод на земле у всех хватает, а ведь таких профессионалов, как он, Богданов — всех «пленников небес», как называет их Сережа, надо беречь, и если близкие не позаботятся о них в первую очередь, то что уж говорить о других?

Аня просыпала кофе мимо турки, взяла тряпку и стала медленно водить ею по гладкой поверхности кухонной стойки.

— Пап, там к Сереже ребята пришли, — тихо проговорила она, — Юрий и Павел. С ними девушка Даша.

— А-а, одноклассники Сережи. Кстати, Даша — дочь небезызвестной тебе Зинаиды Степановны. Трогательно опекает Сережу, вообще — чудесная девчушка.

— Да, чрезвычайно воспитанная, и ребята джентльмены до кончиков ногтей. Оба поцеловали мне руку, представляешь? Я до сих пор в потрясении.

Семен Павлович рассмеялся:

— Дети, всего лишь дети, милая, играют пока, но в данном случае игра хороша: по собственной инициативе и при поддержке взрослых ребята создали клуб под названием «Будущие российские офицеры», вот они и готовятся к тому, чтобы стать офицерами, учатся хорошим манерам, даже бальным танцам, ну и, конечно, осваивают профессию пилота — в аэроклубе и на компьютерах. Все они мечтают стать летчиками. Юра, к слову сказать, сильно переживает — боится, что его не возьмут по причине слабой конституции. Бегает, тренируется; такому упорству можно только позавидовать.

— Сережа ходит с ними в клуб?

— Только, чтобы поторчать в интернете. Впрочем, у них по субботам и воскресеньям бывает дискотека… Придется Сережу разбудить, иначе он нам не простит.

Гостям тем временем скучать не пришлось: Тёмка разложил перед ними на столе свои игрушки: целый взвод героев комиксов с личным транспортом и вооружением.

Вскоре заглянул Сережа с всклокоченными волосами, с заспанными глазами, немного заторможенный, но обрадованный посещением друзей.

— Ща, братцы, физию сполосну и приду. А что стряслось-то?

— Ну ты даешь, Серега, у Генки сегодня днюха, забыл? Мы ж договорились скинуться и вместе идти.

— Елки-моталки! У меня начисто башню снесло. Надумали, что дарить?

— Есть соображения, ты иди одевайся, торопиться надо.

Сережа ринулся в ванную, из ванной в спальню к гардеробу.

— Надень новую рубашку, которую я привезла, — посоветовала Аня. — Дать тебе денег? Сколько надо на подарок?

— Не-е, возьму у своих. Матвей еще не пришел?

Аню неприятно задело это «у своих», но обижаться не приходилось: «не своя», так надо стать «своей».

— Ань, повесь потом на место, лады? Мне некогда, — говорил Сережа, роясь в гардеробе и второпях сбрасывая предметы одежды на кровать. — С рубашкой надо костюм — не хочу… Надену свитер. Вот этот. Подходящий прикид… Тебе Даша понравилась?

— Да, очень приятная девушка.

— Ага, ничего. Маленькая еще, мы с ней дружим…Ну я побежал. Приду поздно, не скучайте.

Он чмокнул Аню в щеку, чего она, по правде сказать, не ожидала, и выбежал вон.

— Па, подкинь полтыщи, у Генки день рождения, хотим купить что-нибудь приличное, — донеслось до нее из коридора.

У Ани от его мимолетного поцелуя потеплело на душе. Она развесила на плечиках разбросанные рубашки и остановилась перед раскрытым гардеробом, раздумывая, не стоит ли начать складывать вещи Сережи в чемодан. Только как отличить, какие из них Сережины, а какие Матвея?

Взгляд ее остановился на синей парадной форме капитана ВВС — китель с нашивками и звездными погонами, брюки, белая рубашка с темно-синим галстуком; на верхней полочке гардероба — офицерская фуражка с золочёной кокардой на околыше и крылышками на высокой тулье.

Аня погладила погоны на кителе, взяла в руки фуражку, разглядывала ее несколько минут как диковинный драгоценный предмет, затем надела на голову перед зеркальной створкой гардероба.

— Во всех ты, душенька, нарядах хороша, — сказал Матвей, появляясь у нее за спиной в зеркальном отражении. — Готов спорить с кем угодно: никогда еще фуражка летчика не украшала столь прелестную головку.

Она проворно обернулась, не скрывая охватившей ее радости:

— Почему так долго? Где ты был?

— На послеполётном разборе с руководителем полетов. Сегодня подполковник Нагатин присутствовал — замкомполка по летной подготовке. Крутой мужик, но летчики его любят.

— Он сказал, что ты был великолепен?

— Нет, он употребляет более образные выражения, в основном непечатные. Вдобавок кулак сунул мне под нос для просветления мозгов.

— Немыслимо! За что?

— Считает, что не наскреб нужной высоты при выполнении колокола.

— Колокола?.. Ах да… Твой подполковник к тебе придирается, я видела: ты делал колокол идеально.

— Еще бы! Что он понимает!

Аня протянула ему фуражку:

— Надень, я хочу посмотреть, как ты в ней выглядишь. Нет, постой, я сама…Вот так, козырек чуть-чуть вниз… — Она отступила на шаг в восхищении. — Какой ты красивый. Невероятно… Ты сам-то знаешь, какой ты красивый? Поразительно, как я сразу не заметила… — Голос ее упал до шепота. Никогда в жизни Аня не была так искренна, как сейчас. Где были ее глаза?! Как могла она не разглядеть с самого начала? Не существовало на свете лица более притягательного, желанного, в ней все переворачивалось при одном взгляде на него, это было как внезапный удар, как приговор, она вдруг испугалась, ощутив в себе какую-то небывалую могучую силу, которая властно влекла ее к нему.

Она задохнулась и качнулась вперед. Он снял с головы фуражку, обхватил Анну за талию свободной рукой и прижал к себе. Наступил тот исполненный наивысшего таинства миг, когда души двух людей отражаются в глазах и сливаются воедино, когда не нужны мысли, слова, когда стихия, именуемая любовью, подхватывает и превращает живые существа в разнозаряженные частицы, неудержимо стремящиеся друг к другу…

Время остановилось; сколько прошло секунд, минут, часов до того момента, как голос отца окликнул Аню извне, оба не могли бы определить. Они медленно отстранились друг от друга, так и не проронив ни слова.

Аня пошла к двери, оглядываясь, все еще не в силах отвести взгляд, и, выйдя к отцу, отвечая на его вопросы, обреченно ждала: вот сейчас он заметит, поймет, что свершилось важное, необратимое, что она другая, не та Аня, которая приехала к нему два дня назад — страшно представить, как давно это было, не в этой жизни — в другой.

Потом они все вместе сидели за столом, обедали, о чем-то говорили; Аня возилась с сыном, после обеда мыла посуду, хлопотала на кухне. Матвей был здесь же, все порывался что-то у нее отнять и сделать сам; они сталкивались, смеялись, непринужденно поддевали друг друга, но обмануться было нельзя: особенное сияние, тот свет, что занялся от одного источника и поселился в глазах обоих, мог выдать их с головой любому мало-мальски наблюдательному очевидцу; к счастью, таковых в то время поблизости не оказалось: Тёмка был слишком мал, а Семена Павловича донимали мысли о предстоящем отъезде Сережи. Он был рассеян и прикидывал, какие из вещей следует Сереже брать с собой, а какие лучше оставить дома. Обсуждение предмета поддерживалось Аней и Матвеем, пожалуй, с излишним жаром.

— Чем бы тебя развлечь? — сказал Матвей, когда все дела по дому были завершены. — Придумал! Прокачу на самолете. Не пугайся — на ЯК-52 в аэроклубе, это учебно-тренировочный самолет, совсем не страшно.

— А ты не будешь делать всякие кубинские восьмерки, петли и бочки? — Аня замерла в счастливо- тревожном ожидании перспективы оказаться с ним вдвоем в небе.

— Я похож на безответственного глупца? — ответил он вопросом на вопрос.

— А как же Тёмка? Мы не можем взять его с собой.

— Сгоняем, пока он спит. Даже если проснется, папа за ним присмотрит. Одевайся потеплее, живо, гриву свою собери как-нибудь, в карманы ничего не клади и вообще — ничего лишнего.

— Есть, поняла, я сейчас, — лихорадочно засуетилась Аня.

Так, эти джинсы как раз подойдут, кроссовки, куртка достаточно теплая, украшения долой, волосы скрутить и затянуть резинкой. Не удержалась — брызнула на себя духами: нелишне очаровать пилота запахом хороших духов.

В аэроклубе было людно, на летном поле ждали своей очереди парашютисты, то и дело просил разрешения на взлет спортивный или учебный самолет, другой, приземлившись, выруливал на стоянку. Аня, оглушенная рокотом очередного двигателя, теребила тащившего ее за руку Матвея:

— Смотри, здесь очередь.

— Только не для нас, — прокричал он ей в ухо.

Самолет вырулил на взлетно-посадочную полосу, появилась возможность разговаривать.

— Опаньки, а вот и подполковник Нагатин! Этого следовало ожидать. Его жена — начальник аэроклуба. — К Матвею энергичным шагом приближался плотный коренастый офицер. У него было широкое лицо с белесыми, грозно сдвинутыми бровями. — Сейчас устроит мне взбучку, нутром чую. Закрой уши на всякий случай.

— Нагатин? Это который с кулаками? Вид у него крайне недружелюбный. Приготовься к самообороне.

— Иртеньев! Тудыть твою в качель! — загремел подполковник голосом, который мало чем уступал реву двигателя ушедшего на взлет самолета. — Какого черта ты тут делаешь? Не налетался сегодня?

— Никак нет, товарищ подполковник, не налетался! — вытянулся Матвей.

— Ты это брось, Иртеньев, недосуг с тобой шутки шутить. Завтра заступаешь на боевое дежурство, тебе приказано отдыхать, а ты мне тут ваньку валяешь!

— Виноват, Федор Иваныч, гости у меня из Москвы, вот решил показать аэроклуб.

— Гости… — сварливо повторил подполковник, придирчиво оглядывая Аню из-под насупленных бровей. — Докладывай, что за гости, мне о тебе все знать положено. А то глядишь — сегодня гости, а завтра летчику самолет доверить нельзя.

— Познакомьтесь, Федор Иваныч — Анна Иртеньева, дочь полковника Иртеньева, — отрекомендовал Матвей.

— Шутишь! Семена Палыча дочь? — Нагатин приосанился, лицо его расплылось в широчайшую улыбку. — Так какие ж это гости, это ж свои люди. Ай да Палыч, ай да партизан, все молчком, никому ни слова. Очень рад, сходство, надо заметить, исключительное. Надолго в наши края?

— К сожалению, завтра надо возвращаться в Москву.

— Не беда, не на край света уезжаете… Иртеньев! Ради такого случая мы перенесем твое дежурство. Мог бы и сам намекнуть.

— Спасибо, Федор Иваныч, нам бы небольшие покатушки, минут на двадцать, исключительно в зоне и в горизонте.

— Валяй, без проблем. Вон Як на подходе. Иди к технику, скажи, что я разрешил…

Отличный парень, — поведал Нагатин Анне, с родительской гордостью глядя вслед подтянутой фигуре Матвея. — Храбрец, ас, один из лучших в полку. Это в его-то годы!

— Расскажите мне о летчиках вашего полка, Федор Иваныч, — с неподдельной заинтересованностью попросила Аня. — Мне теперь все о вас надо знать. Много в полку таких, как Матвей?

— Достаточно, чтобы вышибить дух из любого наглеца, который сунется в Россию без приглашения. А вы молодец, наша гвардейская косточка, я сразу заметил, — загорелся Нагатин. Видно было, что тема его волнует. — Верите ли, Анечка, я было пал духом в годы перестройки, думал, не подняться авиаполку, самолеты простаивали, летчики теряли квалификацию, ан нет — летают наши орлы и беречь каждого необходимо как зеницу ока. От них в первую очередь зависит мирная жизнь нашей страны. Скажете, громкие слова? Преувеличение? Нет, это объективная реальность. Сколько бы не трудились дипломаты, пацифисты, сколько бы гуманисты не призывали к всеобщей любви и братству, а люди воевать не перестанут, такова их суть, доказательством тому вся история человечества. Сильная армия — залог политической и экономической независимости государства. Верно я говорю? А какая сила в наши дни главенствует в армии? Правильно: авиация. Без мощной авиации и опытных профессионалов страна беззащитна. Каждый из этих прекрасных, достойных парней гарант нашей с вами безопасности. Я так понимаю этот вопрос — плохо, что не все понимают.

— Вы абсолютно правы, — задумчиво согласилась Аня. — Вот вы сейчас сказали, и я думаю, что вы очень, очень правы. Мы все, должно быть, чего-то не понимаем.

Нагатин помог Ане подняться на крыло самолета, с крыла в тесную кабину, сам затянул на ней ремни, объяснил, как пользоваться переговорным устройством и парашютом.

— Дежурный инструктаж, — успокоил он, — парашют вряд ли понадобится.

Наконец Нагатин исчез из поля зрения. Возникло лицо Матвея:

— Тебе удобно? Сиди смирно, ручки, педали не трогай, и вообще ничего не трогай, только смотри.

Фонарь закрыт, теперь голос Матвея в наушниках. Он в передней кабине; жаль, что не рядом, они словно разъединены.

Пилот запустил двигатель и начал руление на линию исполнительного старта. Ане было слышно, как Матвей переговаривался по радио с руководителем полетов. Сердце у нее превратилось в резиновый мяч, который то сжимался, то разжимался — сначала от голоса Матвея по ходу радиообмена — вот так же спокойно, даже буднично, он, вероятно, переговаривается на стратосферных высотах, — потом от головокружительного взлета. Облака придвинулись совсем близко, расступились и пропустили маленький самолет, а над головой ничего, кроме остекления кабины, практически никакой преграды между тобой и чистым необъятным небом. Теперь сердце расширилось и заполонило всю грудь от невыразимого восторга и давно забытой ребяческой радости. Значит, и человек может стать птицей и ощутить упоение свободного полета. Глаза, мозг, ощущения в теле самолета, как в теле птицы, а стремительность движения и того больше. Ане захотелось раскинуть руки, как в том сне, и крикнуть на весь мир: «Как чудесно, как я счастлива!» — жаль, размеры кабины не позволяли.

А внизу стелилась земля разноцветными лоскутами, испещренными сверкающими лентами рек и синими кружками озер, в деревеньке на отшибе сверкнули золотом церковные купола. Позади остался аэродром с крошечными самолетиками, зеленые лоскуты леса, размежеванного дачными участками с кукольными домиками.

— Как себя чувствуешь? — спросил Матвей.

— Прекрасно, изумительно, словами не передать!

— Сейчас будет небольшой крен, не пугайся.

Левое крыло опустилось, самолет начал описывать дугу, от этого томительно захватило дух.

— Я люблю тебя, — сказала Анна. — Да, люблю! Никого так не любила.

В наушниках глухое молчание. Аня схватилась за ум: а вдруг нельзя признаваться пилоту в любви во время полета. Из соображений безопасности. Правда, на этот счет ей никаких инструкций не давали.

— Матвей, здесь какой-то рычаг ходит туда-сюда у моей ноги.

— Это РУС — ручка управления самолетом. Не трогай. Если не охладеешь к полетам, в следующий раз покажу, как ею пользоваться, сначала на тренажере, потом в воздухе.

— Боже, я умру от страха! Обещай, что научишь.

— Непременно, с огромным удовольствием.

«И на том спасибо, — подумала Аня. — Ведь не ответил, гордец».

Скоро волшебство закончилось, самолет пошел на посадку, мягко пробежал по бетонной полосе; короткое торможение и заход на стоянку. На твердой почве Матвей поддерживал Аню: ее слегка шатало.

— Эх ты, лягушка-путешественница, — ласково ткнулся он лицом ей в щеку, — а если бы я выполнил хотя бы одну простенькую фигурку?

— Я не лягушка-путешественница. Я совсем из другой сказки. Ты не поверишь, но все это я видела во сне — наш полет, небо, величавые облака и тебя, братец-лебедь.

Он, конечно, ничего не понял, только удивленно поднял прямые светлые брови, а тут еще мотор взревел, перекрыл все звуки, и мимо проплыл белый, как лебедь, самолет.

Сережа вечером возвратился поздно и сразу завалился спать, Аня с Тёмкой уснули еще раньше: играли на спортивной площадке в футбол в команде против Матвея, потом набежали мальчишки и болельщики разных возрастов, и страсти закипели вовсю.

Аня, как обычно, читала Тёмке на ночь и уснула; проснулась где-то часа через два и обнаружила, что во всем доме непроницаемая тьма и тишь, кто-то погасил свет и в ее комнате. Темка сбросил с себя одеяло во сне и разлегся поперек кровати. Он всегда сбрасывал одеяло, поэтому Аня одевала его на ночь в теплую пижаму и носки. Она укрыла ребенка, подоткнула под него одеяло со всех сторон и прислушалась. В доме ни звука. Зато у Ани в голове, словно коварные подстрекатели, бродили непозволительные мысли.

Аня повернулась на один бок, спустя некоторое время — на другой, потом перевернулась на спину, полежала, глядя в потолок… А что, собственно, случится ужасного, если она пойдет и посмотрит на него, он даже не услышит: молодой, здоровый мужчина, после напряженного дня наверняка спит, как сурок.

Она спустила ноги с кровати и нащупала ступнями шлепанцы на полу. Нет, лучше идти босиком, меньше риска попасться на месте преступления. Пошла, неслышно ступая на носки. «Как тать в нощи, — пришло на ум. Аня чуть не прыснула: — Докатилась, пробираюсь крадучись среди ночи в комнату к мужчине, как соблазнитель в фривольном романе».

На секунду Анна замерла на пороге гостиной. Матвей спал на раздвинутом диване; в темноте мало что было видно, лишь горкой белело одеяло.

Сдерживая дыхание, она приблизилась к дивану и склонилась к изголовью. И в следующую секунду оказалась в постели, придавленная жарким молодым телом; тут она окончательно лишилась возможности дышать и здраво рассуждать, чувствовала только, что кожа ее горит и обжигает Матвею пальцы и губы, или это его жар опалил ее с головы до ног, воспламенил ненасытным тяготением каждую клеточку изнывающего тела; должно быть, она сама слилась с ним страстно и самозабвенно, не все ли равно — непреложным лишь было наслаждение, мучительное в своей остроте, возведенное в абсолют…

Кажется, она порывалась кричать, и он закрывал ей рот поцелуем; непростительное легкомыслие поддаться искушению и потерять всякое чувство реальности, когда любовники в доме не одни.

Уже очнувшись, медленно осознавая окружающее, Аня довольно размыто представляла последствия своей необузданности. Отчетливо мыслить мешала разлившаяся по телу нега — тлеющий до поры огонь, потрясший до основания все ее представления о физической близости с мужчиной. Она все еще не в силах была оторваться от Матвея, прижималась лицом к его груди, жадно вдыхала его запах, сознавала, что надо встать и уйти, — и не могла.

— Почему ты не ответил мне в самолете? — едва слышно спросила она.

— Мне бы хотелось, чтобы ты повторила эти слова на земле. Мало ли какие чувства обуревают человека в небе?

— Так ты не поверил…слушай же, вот тебе вся правда: до тебя я не любила ни одного мужчины, и если ты усомнишься в моей искренности хоть на секунду, то жестоко меня обидишь.

— Ты завтра уедешь? — помолчав, спросил он.

— Да. — Она села и стала отыскивать в постели свою рубашку. — Матвей, не требуй от меня немедленного решения. Пойми, я должна как-то разобраться со своей жизнью, все обрушилось на меня разом, голова идет кругом…

— Да, понимаю.

— Мы завтра уедем с Сережей, ведь я ему обещала, он настроился.

— Конечно, Сереже надо пожить вдали от нас.

— Ну что… что…сердце мое… — Она несколько раз поцеловала его в глаза и в губы. — Ты не должен думать обо мне плохо. Дай мне время…мы скоро увидимся и тогда все обсудим. Матвей!..Посмотри на меня, не отводи глаза, ты терзаешь мне сердце. Хорошенькое дело: ты, между прочим, не сказал мне ни слова, а я признаюсь тебе в любви, уговариваю, умоляю, ты хотя бы мог пощадить мое женское самолюбие.

Он обнял и нежно поцеловал ее, не так, как несколько минут назад:

— Тебе нужны слова? Ты сама прекрасно знаешь, что от меня ничего не зависит. Поезжай, не нервничай, я тебя очень, очень люблю, это все, что я могу тебе сказать. — Он потянул у нее из рук рубашку. — Куда ты торопишься? Не уходи пока. Не бойся, никто не проснется.

 

Глава 7

К Москве подъезжали уже под дождем. Терпеливо ожидавшие своего часа сентябрьские тучи плотно обложили небо и сочились на землю мелкой, непрекращающейся изморосью.

Тёмка к концу пути заснул, примостившись у Сережи на коленях.

Виктор встретил нового родственника с показным радушием — Аня давно научилась разбираться в истинных проявлениях его чувств, но ей было все равно: главное, чтобы Сережа думал, что ему здесь рады.

Вещи Сережи занесли в приготовленную для него комнату — просторную, красиво обставленную, в ней пока не было кровати, только раскладной диван, мебельная стенка с книгами, телевизор, аудио и видео аппаратура.

— Располагайся, твою одежду разложим в гардеробной, сейчас умоемся с дороги и будем кушать.

Сережа отчужденно осматривался, осторожно трогал мебель и вещи, выдвинул пустые ящики массивного письменного стола.

— Пойдем, я покажу тебе квартиру, — сказала Аня.

Паренек сохранял при осмотре неприступный вид, но в ванной комнате юношеская любознательность взяла верх:

— Это джакузи? А как ее запустить?

— Вечером перед сном выкупаешься, я тебе все объясню и покажу.

Только сели обедать, позвонила Елизавета Михайловна:

— Анечка, приехали уже? Сейчас зайду, я как раз здесь поблизости.

Звонок в дверь раздался через десять минут. Елизавета Михайловна, запыхавшись, быстро говорила что-то в холле, целовала Анну, затем прошла в гостиную, затискала Тёмку, наконец угомонилась и заняла место за обеденным столом. Некоторое время она пыталась поддерживать общий разговор, бросая украдкой быстрые взгляды на Сережу, но вдруг прижала к глазам салфетку и вышла в другую комнату.

Аня поднялась вслед за ней:

— Витя, поухаживай за мальчиками, я на минутку. Сереженька, попробуй форель, и вот этот салат. Не стесняйся, ешь как следует, подай Тёмке хороший пример.

Мать сидела в детской и утирала обильно струившиеся по щекам слезы. Аня подсела к ней и обняла за плечи.

— Как он похож на Семена, — проговорила Елизавета Михайловна. — Когда Сеня был молодым, у него было точно такое же лицо, я узнаю глаза, губы, манеру вскидывать голову, улыбку. Последний раз я видела твоего отца, когда ты вышла замуж, он все еще был красив, силен, энергичен…Знаешь, случаются в жизни события, которые потрясают до глубины души, их запоминаешь на всю жизнь, некоторые — счастливые, другие — убийственные, как наша последняя встреча. — Она схватила Аню за руку и судорожно сжала ее. — Невыносимо, когда человек, с которым вы прежде составляли одно целое, смотрит на тебя чужим взглядом — с этим невозможно смириться; я, глупая, втайне надеялась, что у него сохранилась хоть капля прежнего чувства ко мне…

— Сама виновата, — не оказала поддержки Аня. — О чем теперь сокрушаешься? Ты отняла у него дочь, как после этого он должен к тебе относиться?

Елизавета Михайловна со скорбно-смиренным видом закивала головой:

— Да, да, дожила я, спасибо, доченька, уважила. Всю жизнь на тебя положила, воспитала, вырастила, и вот благодарность. Теперь я плохая мать, а он прекрасный, незаслуженно обиженный отец, так получается?

— Для меня он прекрасный, самый лучший! Возмутительно, что мне приходится тебе что-то объяснять!

Мать печально посмотрела на Аню:

— Как он сейчас выглядит? Постарел, наверно. А эта женщина? Ты видела ее?

— Она умерла, уже давно. Сережа с десяти лет рос без матери. Папа инвалид, он воевал в Чечне, был ранен и потерял ногу. Больше не женился, сейчас остался вдвоем с Матвеем — приемным сыном, о котором я тебе говорила.

Елизавета Михайловна с болью выслушала скупую информацию, вся сжалась и закрыла лицо руками.

— У него хорошие отношения с Матвеем? — немного погодя спросила она.

— О да! Матвей чудесный, добрый, заботливый, родной сын так не заботился бы о своем отце! — с воодушевлением воскликнула Аня; вдохновение отразилось на ее лице. — Сережа его обожает, — и есть за что: Матвей выходил папу после ранения и вырастил младшего брата. Смотрит за обоими как нянька, при том, что служит в армии…

Елизавету Михайловну заметно покоробила горячая увлеченность, с какой Аня говорила о Матвее. Она воззрилась на дочь с подозрением:

— А ну-ка, посмотри мне в глаза. С чего бы такой восторг?..Аня!..Боже мой, мне все ясно, я узнаю этот горячечный блеск в глазах, это прерывистое дыхание, внутреннее свечение, о, я долго наблюдала похожие симптомы — точно так же светился твой отец. Ты влюбилась, влюбилась в сына этой женщины! — Она горько расхохоталась. — Этого следовало ожидать, ты — дочь своего отца, его кровь, его гены!

Аня оторопела: она не собиралась обсуждать свою любовь с матерью, хотя до сей поры делилась с ней малейшими переживаниями, как с самой близкой подругой, однако в данном случае угроза ее браку с Виктором повергла бы Елизавету Михайловну в шок. К тому же Аня еще не привыкла к тому новому, незнакомому, что поселилось в ней нежданно-негаданно, не привыкла к самой себе. Вновь обретенное чувство, похожее на чудо, было ее сокровенной тайной — оно грело ее изнутри и не желало грубого вторжения.

Мать, однако, не проявила деликатности:

— Приехали! Всего три месяца замужем, не обжилась еще, и закрутила новый роман! Надеюсь, у тебя хватит благоразумия не бросаться в любовные похождения очертя голову? Мужчины вроде Виктора на дороге не валяются. Девицы за такими охотятся стаями, идут на всякие хитрости, из кожи вон лезут, чтобы заполучить мужика с состоянием. Аня, прошу тебя, возьмись за ум. Вспомни, что я тебе говорила: любовь пройдет, итогом будет разбитое корыто…

С Елизаветой Михайловной случился приступ желчного красноречия, как и всякий раз, когда она говорила о любви. Аня не вникала в суть слов матери, до нее доходили лишь раздражительные интонации ее голоса. Любовь имеет крепкую броню — нет силы, способной смутить ее слух, рассеять радужную дымку перед глазами или заставить медленнее биться сердце.

Мать сделала паузу, набрала побольше воздуху, чтобы выпустить очередной залп беспощадных доводов и … замолчала: на губах дочери блуждала безмятежная улыбка.

Елизавета Михайловна покачала головой:

— Что толку тратить слова? Однажды я через все это прошла и проиграла… — Она медленно направилась к двери, на пороге обернулась: — Ты уверена, что мальчику будет у вас удобно? Может быть, лучше поселить его в усачевской квартире?

— Нет, что ты, мама! Кто там за ним будет смотреть?

— Я могу захаживать время от времени, сготовлю что-нибудь, приберу, а в другие дни ты будешь приходить.

— Нет, нет, его пока нельзя оставлять без присмотра. Опасный возраст, мало ли с кем он познакомится в школе, на улице. Страшно подумать: алкоголь, наркотики, хулиганы, распущенные девушки… — Аня взволновалась. Проблемы тинэйджеров ее до сих пор не касались — Тёмка был еще маленьким, незачем забивать себе голову воображаемыми ужасами раньше времени, — но теперь, словно время совершило огромный не запрограммированный скачок, они предстали перед ней во всей своей пугающей полноте.

— Пойдем, мам, надо с ним поговорить, — заторопилась Аня, — надо выяснить, чем он увлекается, о чем мечтает, ведь я ничего о нем не знаю.

— Да, да, Анечка, учти: самое правильное — это спорт. Поменьше улицы, побольше занятости в спортзале; книги, компьютер, — все лучше, чем случайные связи.

Утром Аня отвезла Тёмку в детский сад и вернулась домой за Сережей.

— Ты готов? Съёздим ко мне на работу, потом в школу, не забудь взять документы. Устроим твои дела и погуляем, если хочешь.

— Ань, ты папе звонила?

— Конечно, вчера, сразу как доехали. С Матвеем тоже разговаривала. Кстати, надо купить тебе хороший телефон.

— Папа не был расстроен?

— Напротив, он радовался за тебя, сказал, чтобы ты сфотографировался на фоне памятников архитектуры и привез фотографии.

Последние слова оказали на юношу благоприятное действие. Он повеселел, оживился и стал активно собираться на выход. Аня произвела строгую ревизию его рубашек, свитеров, джинсов, сделала зарубки в памяти, чем необходимо пополнить гардероб брата, но внешним видом его осталась довольна: Сережа был по-юношески угловат, но обладал небрежной диковатой грацией, одежда ловко сидела на его худощавой длинноногой фигуре. Белая нежная кожа, темные волосы и сумрачный взгляд делали его с точки зрения сестры совершенно неотразимым. Она оглядела брата с чувством фамильной гордости, не отказала себе в удовольствии подправить воротник его рубашки и мягкие волнистые волосы.

В машине Сережа в основном молчал и смотрел по сторонам. Было пасмурно, но дождь временно прекратился. Машина плавно скользила в общем потоке автомобилей, иногда приходилось останавливаться и ждать, пока движение не возобновится. Сережа с любопытством разглядывал проезжающие мимо дорогие иномарки.

Застряли в очередном заторе, Аня повернула голову и увидела, что юноша несмело переглядывается с ухоженной блондинкой, восседающей за рулем соседнего в ряду «лексуса». Хозяйка машины зазывно и многообещающе улыбалась Сереже, отчего Аня немедленно пришла в ярость. Эта кукла соображает хотя бы, на кого глазенки таращит? Грымза великовозрастная — наверняка лет тридцать, не меньше.

— Сережа, обрати внимание, у меня здесь разные диски, выбери на свой вкус, послушаем что-нибудь, — искусно отвлекла она брата.

Испепеляюще, тяжело посмотрела поверх его склоненной головы на дамочку в «лексусе». Та понимающе ухмыльнулась и перевела взгляд на дорогу.

«Сука, — с холодной злостью подумала Аня, — по себе судит, шалава озабоченная».

Колонна машин двинулась вперед, миновали Театральный проезд, Охотный ряд, въехали на Моховую.

— Ань, остановимся здесь на обратном пути? — попросил Сережа, когда они проезжали мимо Манежной площади.

— Обязательно, это запланировано с самого начала.

В офисе Аня усадила Сережу в своем кабинете за компьютер:

— Можешь пока полазить по Интернету, если тебе интересно.

— Классно, а в чат можно войти, поболтаю с друзьями?

— Делай, что хочешь. Я ненадолго.

Аня вышла к сотрудникам. Те окружили ее, забросали вопросами, она едва успевала отвечать. Подскочила Валя, подруги расцеловались.

— Аннушка, у нас завелись херувимы? Зашла в твой кабинет и обалдела.

— Это мой брат.

— Брат?! Шутишь! Такой молоденький? Ой, Ань, надо его на телевидение, или в шоу бизнес. На «Фабрику звезд», например. Голос есть? А нет, так там сделают. Слушай, с такой фактурой можно горы свернуть. Бред Питт отдыхает…

— Валь, а Валь, лучше ты меня послушай, поговорить надо, пошли на кухню. — Кухней называлось небольшое помещение, оборудованное холодильником, микроволновкой, столом и двумя стульями. Сотрудники по очереди подкреплялись на кухне в обеденные часы, в том случае, если не выходили перекусить в одно из кафе поблизости.

— Выпьешь кофе? — предложила Валя.

— Да, и Сереже свари.

— Ой, а можно я сама ему отнесу? Посмотреть лишний раз на такое чудо.

Ань, ты никогда не говорила, что у тебя есть брат. Откуда он взялся?

— Все узнаешь, подожди. Мне надо с тобой посоветоваться…Я в страшном смятении… Валь, я хочу уйти от Виктора.

Валя в изумлении шмякнулась на стул:

— Очумела, что ли? Ну ты, мать, даешь! Ты это серьезно?

— Вполне. Вчера вечером я не смогла лечь с ним в постель. Пришлось прикинуться уставшей и больной. Куда уж серьезнее!

— А что на самом деле? Раньше, насколько знаю, у тебя таких проблем не было.

— Раньше не было, а теперь есть, потому что я влюбилась. Понимаешь? Я люблю другого мужчину.

— И кто же это? — пробормотала огорошенная подруга.

Ане пришлось посвятить Валю в обстоятельства происшедших в ее жизни перемен.

— Летчик?! — ужаснулась Валя. — Да еще военный! Как же, отлично понимаю: романтика, небо, герой-пилот — мужик с крыльями. Только что там за этим романтическим ореолом? Государственная зарплата, гарнизоны — страшно представить! В каком он звании?

— Капитан, — мечтательно произнесла Аня.

— С ума сойти! Был бы еще генерал, или полковник на худой конец, тогда можно было бы как-то перебиться. У тебя теперь несовершеннолетний брат, Тёмка, еще будут дети, ты соображаешь, на что себя обрекаешь? Одной любовью сыт не будешь — известная истина. К тому же любовь хороша, пока ты от мужика на расстоянии, а поживи с ним годик-другой, и вся любовь улетучится. Я уже нахлебалась выше головы. Оба раза, вступая в брак, честно готовила себя к тому, что придется терпеть мужские недостатки, только потом такое всплывает, что впору удавиться. А им, извергам, хоть трава не расти, они ведь махровые эгоисты, делают только то, что им самим удобно.

Твой летчик ради тебя бросит авиацию? Как бы не так! У настоящего мужика женщина не бывает на первом месте. Чего тебе с Виктором не хватает? Он тебя на руках носит, живешь себе, забот не знаешь.

— С Витей чего не хватает? Любви не хватает! Ты рассуждаешь точно как моя мать. А мне и нужен настоящий мужик. Мы постоянно пытаемся подогнать мужчин под свое мировоззрение, впихнуть в свой идеал, забываем, что они устроены на другой манер, не так, как мы, а потом кричим: козлы! сволочи! Да не козлы они и не сволочи, а просто такие, какими создал их Господь Бог. Я люблю их настоящих, не выдуманных — папу, Матвея, Сережу, Тёмку своего, а та безмозглая дура, которая посмеет вякнуть, что все мужчины сволочи, будет иметь дело со мной!

Думаешь, мне легко? Только обжилась в новой квартире, столько нервов и сил затратила на ремонт, подборку мебели, всего оформления. Теперь придется все бросить, а главное — как объясниться с Витей? Оставаться с ним под одной крышей я не могу, не важно, буду жить с Матвеем или нет, но наша встреча все во мне перевернула: нельзя, чудовищно совершать по отношению к самой себе насилие — любить одного, а спать с другим.

— Ты помешалась, — убежденно констатировала Валя. — Побыла где-то три дня и решила сломать себе жизнь. Не обессудь, но в этом есть что-то ненормальное. Ты совершенно не знаешь этого парня, может быть, он пьяница…гм…ну хорошо — летчик вряд ли окажется пьяницей…а вдруг он садист, да! будет тебя дубасить что ни день, а? Может, он мужлан, грубиян, солдафон, в конце концов!

— Тьфу, Валя! — рассердилась Анна. — Где ты такое слово выискала? Матвей — офицер Российской Армии. И папа мой офицер. Ты вслушайся, как это звучит. Я там мальчишек видела, сверстников Сережи, для них слово «офицер» — это честь, достоинство, высокий жизненный смысл. Они не толкутся, как наши, с бутылками пива в руках, не бросаются в секты, не становятся добычей экстремистских организаций, потому что у них есть цель. Они серьезно, без дураков, готовятся к профессии военных летчиков, чтобы на деле защищать родину, а не бегать с железными прутьями по базарам.

А еще я там познакомилась с подполковником Богдановым, он тоже летчик. Валька, говорю тебе, нам здесь такие мужики и не снились, как бог свят!

В разгар сего страстного монолога в дверь заглянул Леонид.

— Анечка, — жеманно протянул он в нос, — прибыл ваш поклонник, Огнивцев. Что ему передать? Кстати, молодой человек, с которым вы пришли, стоит сейчас возле вашей машины. Я наблюдал за ним, и у меня сложилось впечатление, что он плохо представляет, где находится.

Аня, а за ней и Валя кинулись на улицу как два спринтера, если только спринтеры в состоянии бегать на высоченных каблуках. К счастью, Сережа никуда не ушел, но обнаружил у стены лежащего человека в полубессознательном состоянии, присел рядом, тряс его за плечо и задавал какие-то вопросы.

Аня промчалась мимо Огнивцева, упитанного мужчины лет еще довольно молодых, одетого с претензией на экстравагантность; в частности, на голове у него красовалась широкополая шляпа, весьма напоминавшая бессменный головной убор известного артиста; но что хорошо артисту, не совсем уместно в повседневной жизни, равно как и замысловато накрученный вокруг шеи шелковый, неоправданно яркий шарф.

Даже в том случае, если бы сердце Анны было абсолютно свободно, а известная графа в паспорте девственно чиста, мужчина, одетый подобным образом, изначально не имел бы у нее никаких шансов. Аня органически не выносила красующихся мужчин, была в этом смысле старомодна и пересматривать своих взглядов не собиралась.

Выяснилось, что Сереже надоело сидеть в душном помещении, и он решил дожидаться сестру на свежем воздухе.

— Что ты делаешь, брось эту пьянь! — Аня потащила брата от лежащего человека, который что-то бессвязно бормотал. — Валя, позови охранников, надо убрать отсюда бомжа, куда только смотрят.

— Ань, этому парню плохо, надо его в больницу, — противился Сережа.

— Солнышко, если ты будешь заботиться обо всех пьяницах и бомжах в Москве, у тебя жизни не хватит.

Подошел обрадованный Огнивцев. Сережа, выросший в строгой атмосфере военного городка, созерцал его с крайним неодобрением. Тут, как на грех, танцующей походкой подкатился Леонид и ввязался в разговор, манерно растягивая слова и картинно жестикулируя.

Огнивцев воспользовался подвернувшимся случаем:

— Анна, не откажите в любезности, взгляните еще раз на мой участок, мне бы хотелось обсудить с вами некоторые дополнительные детали.

— Простите, сейчас не могу. Сегодняшний день я намерена посвятить брату, но с вами может поехать Леонид или любой из наших сотрудников.

— Это ваш брат? Очень рад, — протянул руку Огнивцев. Сергей ответил на приветствие с очевидной неохотой. Столь же кислую мину он сохранил при знакомстве с Леонидом. Аня, обычно чувствительная к нарушениям этикета, на этот раз откровенно забавлялась нелюбезным поведением Сережи.

— Я готов пригласить к себе вашего брата, Валентину, Леонида и всех сотрудников фирмы, — настаивал Огнивцев. — Устройте сегодня выходной. Обещаю, что все вы отлично проведете время в моем доме. Заодно поговорим о деле.

Аня заколебалась: не в ее правилах было отказываться от выгодного заказа. Причуды богатых клиентов не раз доставляли немало хлопот, но приходилось лавировать, дабы не повредить репутации фирмы.

— Хочешь прокатиться за город? — спросила она Сережу.

— Что я там забыл? — хмуро отозвался тот. — Ты обещала мне Кремль показать… Поезжай, если надо, а я останусь.

— Видите, Артур (так звали Огнивцева), Сережа первый день в Москве, извините, договоримся на другой день. Звоните мне на мобильный.

Пришлось дать номер, черт бы побрал этого Огнивцева вместе с его участком!

День прошел благополучно: Аня с Сережей вволю нагулялись, израсходовали возможное количество кадров в фотоаппарате, пообедали в ресторане, успели сделать несколько существенных покупок для Сережи — ноутбук, хороший сотовый телефон, кожаную, выделанную под крокодила куртку на меху с волчьим воротником в расчете на скорые холода, и еще кое-что из одежды. Только в школу не успели сходить, но Аня не торопилась: большого вреда не случится, если Сережа прогуляет несколько дней, гораздо важнее навести справки, выбрать приличную школу, пусть даже платную, зато будет гарантия, что брат не окажется в компании детей из неблагополучных семей.

Завалив багажник «мерседеса» покупками, они поехали домой.

— Тебе понравилась твоя комната? — спросила Аня в машине.

— Не знаю, вообще красиво, но мне как-то неуютно, — признался Сережа. — Надо, наверное, привыкнуть.

— Возможно, привыкать тебе не придется. Ты не пожалеешь, если мы переедем в другую квартиру — я, ты и Тёмка? — Аня решила, что необходимо хотя бы частично посвятить Сережу в свои планы. Неудачно сложилось — хотела окружить братишку роскошью, устроить ему шикарную жизнь, да где там, теперь придется от многого отказаться.

— Как это? А твой муж? — удивился Сережа.

— А вот мужа мы с собой не возьмем, — весело сообщила Аня. — Будем жить втроем, разве не здорово?

— Ух ты, еще как здорово! — искренне обрадовался Сережа.

Аню поразила его реакция. Не оставалось сомнений, что он сразу невзлюбил Виктора, она заподозрила это вчера, когда семья сидела за столом. Недаром Сережа вел себя натянуто. Виктор выказывал внешнюю любезность к родственникам жены, но в душе никого из них не любил, он по натуре своей был холодным, неконтактным человеком, симпатий ни к кому не испытывал, близких и знакомых Ани терпел только ради нее самой. Его показное радушие могло обмануть разве что Тёмку, но чуткий, проницательный Сережа мгновенно распознал фальшь. Что ж, вот еще одна веская причина расстаться с Виктором: Сереже не придется выдерживать его тайное недоброжелательство. Аня еще со времен совместного проживания с теткой знала, какую тяжелую атмосферу в доме создает чье-то скрытое недовольство.

Вечером Сережа и Тёмка закрылись вдвоем в одной комнате, чтобы не слышать криков Виктора.

— Что?! Что, я тебя спрашиваю, случилось за эти несколько дней?! — Виктор метался по комнате в припадке гнева и бессилия. Лицо его исказилось, на нем проступило враждебное выражение, какого Ане прежде наблюдать не приходилось. — Это какой-то бред! Что я делал не так?! Исполнял малейшую твою прихоть! Только на коленях перед тобой не ползал. Слова худого твоим родным не сказал. Нянчусь с твоим ребенком, два раза в неделю терплю твою мать, ты захотела привезти брата — пожалуйста. Объясни, что тебя не устраивает?

— Витя, успокойся, прошу тебя. Ты все делал хорошо. Дело во мне, а не в тебе. Я очень перед тобой виновата. Мне не надо было выходить за тебя замуж. Я ошиблась, с каждым может случится… Витя, пойми, я не люблю тебя. Мы оба себя обманываем. Тебе лучше жить с любящей женщиной, а мне с тем, кого буду любить я.

— И кто же это? Нет, тут что-то не так. С чего бы такая крутая, кардинальная перемена? Кто-то повлиял на тебя. Уж не тот ли офицеришка, с которым ты уехала?

— Офицеришка?! — Аня задохнулась от возмущения и забыла всякую осторожность. — На таких «офицеришках», к твоему сведению, земля российская держится. Ты спокойно ешь, спишь, занимаешься своими торгашескими сделками только благодаря тому, что у нас есть такие офицеры, как Матвей. Так что выбирай выражения!

Виктор, казалось, потерял дар речи и смотрел на нее белесыми от бешенства глазами, наконец его прорвало:

— Браво! Позвольте снять шляпу! Сколько пафоса, горячности, национального самосознания! Значит, я не ошибся. — Он грубо схватил Аню за волосы, чего раньше никогда бы себе не позволил. — Что, успела с ним трахнуться? Говори, меня не проведешь. Лживая дрянь! Стоило отпустить тебя на три дня, и ты свалялась с первым встречным!

Аня вскрикнула, схватила книгу с журнального столика — первое, что попалось под руку — и огрела Виктора по уху; тот в ответ жестоко ударил ее в лицо и занес кулак для повторного удара, но кто-то сзади перехватил его руку. Виктор с яростью обернулся и оказался лицом к лицу с Сережей.

— А-а, братишка! — желчно захохотал он. — Заодно со своей распутной сестрицей? Пусти руку, щенок, не то схлопочешь.

— Не смей ее бить, подонок! — выкрикнул Сережа; он учащенно дышал, глаза его сверкали. — Что, плохо доходит? Она не хочет с тобой жить, дай ей спокойно уйти.

— Будешь меня учить, сопляк, в моем доме? — рявкнул Виктор, отшвырнул Аню в сторону, замахнулся на юношу…и в следующую секунду, не успев ничего сообразить, с грохотом рухнул на блестящий паркет.

Тёмка бросился к матери и, как обычно, излил свой детский страх в слезах.

— Аня, собирай вещи, уходим отсюда немедленно, — распорядился Сережа, поднял сестру с пола и взял Тёмку на руки.

Неожиданно для Ани, он сделался спокоен, деловит, повел себя так, как мог бы поступать взрослый разумный мужчина в экстремальной ситуации. Аня, которая рассчитывала в предстоящей с Виктором схватке только на свои силы, нежданно обрела надежного покровителя.

Виктор стонал и ворочался на полу. Сережа подхватил его под мышки и затащил на диван.

— Что ты с ним сделал? — спросила Аня, спешно запихивая вещи в чемоданы и пакеты.

— Да так, приемчик один провел. Греко-римская борьба. Посещал спортивную секцию в школе. Ань, что это Виктор болтал? Приревновал тебя к кому-то?

— Бред! Он постоянно ревнует. Давно надо было от него уйти. Сегодня возьмем только самое необходимое, а завтра приду сюда со своим адвокатом. Заберу вещи, те, что из своего дома привезла, а больше мне ничего от него не нужно.

— Ань, у тебя под глазом фонарь растет, надо холодное приложить. Гад! Нашла себе муженька.

— Плюнь, забудь. Хорошо, что одним фонарем отделалась.

 

Глава 8

Прошло десять дней. Сережа учился в одной из Хамовнических школ, достаточно близко от дома на улице Усачева, Тёмка продолжал ходить в детский сад на Садовом кольце. Аня решила, что не стоит переводить ребенка в другой садик, отрывать от друзей и воспитателей, к которым он привык. По утрам, как и прежде, она отвозила Тёмку в садик, а вечером его забирала Юля. Аня с удовлетворением обнаружила, что можно безбедно существовать на собственные заработки, следовало всего лишь отказаться от ненужных излишеств, которые служили более для престижа, нежели для пользы. Сереже была отведена одна из спален в личное пользование, Аня с Темкой разместились в другой, так что с жизненным пространством проблем не было. Аня заранее прикидывала, сколько денег ежемесячно надо откладывать, чтобы со временем расширить жилье.

Виктор периодически звонил, умолял, угрожал, бросался в крайности, то сулил золотые горы, а то вдруг пригрозил отнять машину. Аня в благородную гордость играть не стала:

— Забыл, что продал мою «тойоту», а деньги отдал в счет «мерседеса»? Даже не заикайся, машину не верну, имей достоинство: уважающий себя мужчина подарки назад не забирает.

Аня и Сережа часто звонили Семену Павловичу и Матвею. Аня в присутствии брата с Матвеем разговаривать не рискнула, сам он ей не звонил, и она не решалась, робела отчего-то. Послала один раз смс-ку — писать легче, чем говорить, — сообщение не дошло, а на большее не отважилась. Теперь сквозь призму времени и расстояния собственное поведение представлялось ей едва ли не постыдным.

Анну терзали мучительные сомнения: она совсем не знает Матвея, что он на самом деле о ней думает? Возможно, считает ее легкомысленной, это в лучшем случае, вполне может статься, что она кажется ему распущенной, избалованной богатством женщиной, ведь ей не известны его взгляды, а у многих мужчин они весьма консервативны. От таких мыслей ее обдавало горячей волной с головы до ног. Она вспоминала его в разные минуты их общения: он мог быть удивительно мягким, но иногда она пугалась его жестких глаз — вот так он наверно смотрит в тубус прицела, холодно, сосредоточенно. Таким она любила Матвея не меньше, но было в нем что-то недоступное ее пониманию.

Неожиданно он позвонил сам. Была пятница, четыре часа дня, Аня сидела на рабочем месте, на звонок ответила, не взглянув на дисплей, и услышала голос Матвея:

— Привет, я здесь, в Москве.

— Матвей?! Где ты? — Аня даже вскочила со стула. — Скажи, где ты находишься, я за тобой приеду.

— Вышел на Спортивной, а куда идти дальше — не знаю.

— Там и стой. Я сейчас. Только никуда не уходи, ладно?

— Не уйду. Жду тебя у входа в метро.

Аня села в машину и поехала. Всезнающий, знакомый город, ставший вдруг неузнаваемым, принял ее в сеть своих проспектов, улиц, переулков и понес в строго определенном направлении. Снова зарядил дождь, было мокро, туманно, блекло — прекрасно; машина плыла в тусклом серебре, мерцающее полотно мостовой втягивалось под колеса, местами плавно вздымалось, затем опадало и каждым своим метром приближало Анну к Матвею.

На светофоре она посмотрелась в зеркальце. Синяк на щеке почти исчез, но еще проступало коричневатое пятно; Ане приходилось носить большие темные очки, чтобы скрыть половину лица. Она подумала, что не сможет смотреть на Матвея сквозь темные стекла и принялась затирать пятно тональным кремом, сверху наложила пудры — получилось неважно, но сносно, оставалось надеяться, что Матвей не заметит. Аня вывела для себя методом наблюдений, что мужчины редко замечают частности — как правило, они воспринимают облик женщины в целом.

Матвей стоял у проезжей части улицы под козырьком крайнего ларька. Аня сразу его увидела, несмотря на то, что народу на подходе к зданию станции метро было много. Она остановила машину, вышла под струи дождя и пошла к нему, а он, как притянутый магнитом, повлекся к ней.

И зачем, спрашивается, мазалась? Дождь проложил бороздки на запудренной щеке, надо бы поскорее спрятаться в машине, только как отвести взгляд от серых глаз, разомкнуть руки, оторвать губы. Их несколько раз толкали спешащие в метро прохожие, отгородившиеся от благодатного дождя зонтами.

Ей все-таки удалось дотянуть машину до подъезда своего дома. Но в квартире выдержка снова обоим изменила. В этот час дома никого не было: Тёмку Юля забирала в пять, Сережа до пяти тридцати был на тренировке…

— Никогда не думала, что мужчину можно до такой степени обожать, — сказала Аня.

— А где Сережа? Я звонил, но у него телефон выключен.

— Он в бассейне. К моему удивлению, из всех видов спорта Сережа выбрал плавание. Я-то думала, он продолжит борьбой заниматься. Придет через четверть часа.

— Значит, надо вставать. Анечка, слышишь, вставать надо.

— Не хочу, не хочу вставать.

— Что у тебя с лицом? Похоже на синяк.

— Ерунда, случайно ударилась.

— Ты совсем ушла от мужа?

— Совсем. Подала на развод. Из-за тебя, между прочим. Теперь ты обязан на мне жениться.

Как человек чести. Раз совратил чужую жену…

— Это еще вопрос, кто кого совратил.

— Нет уж, позволь! Ты первый меня поцеловал.

— А ты первая пришла ко мне ночью, когда я крепко спал и видел непорочные сны.

— Так вы не желаете идти со мной под венец, капитан?

— Вы оказываете на меня давление, сударыня. Встаньте с меня, и тогда я смогу принять свободное, взвешенное решение.

— Не встану. Хочу получить ответ, не сходя с места.

— Да ты, оказывается, лежебока. — Матвей подхватил Аню на руки. — А ну, быстро одеваться. Сорок пять секунд на одевание!.. Гм… Еще б понять, куда ты побросала мою одежду…

Скоро раздался звонок в дверь. Аня пошла открывать. Когда кто-то был дома, дверь запиралась изнутри на засов, поэтому Сережа не стал отпирать замок своим ключом.

— Ты уже дома? — удивился он, снимая верхнюю одежду в прихожей. — Кто там? У тебя гости? — Из кухни доносился дробный стук ножа о разделочную доску: Матвей взялся резать салат, пока Аня накрывала на стол.

Сережа потянулся к вешалке и увидел знакомую куртку.

— Куда в ботинках?! — только и успела крикнуть Аня.

Последующие ее действия были направлены на то, чтобы не дать братьям разнести что-нибудь на скромной по размерам кухне: зачастую выражение радости мужчин столь же чревато последствиями для окружающей обстановки, сколь и кулачные бои.

— Дорогие мои, вы не виделись десять дней, а не десять лет, — рискнула вмешаться Аня, слегка задетая тем, что о ней, по всей видимости, начисто забыли.

Юля привела Тёмку и ушла довольная: удалось освободиться пораньше. Сережа продемонстрировал Матвею свою комнату. Аня предоставила брату возможность все устроить по своему вкусу — принадлежность помещения человеку юных лет бросалась в глаза со всей очевидностью. На письменном столе рядом с компьютером в беспорядке лежали книги разноречивые по содержанию, стены были увешаны фотографиями рок кумиров, репродукциями картин сюрреалистов, было несколько японских гравюр, однако здесь же «Улица в Овере» и «Звездная ночь» Ван Гога соседствовали с репродукциями картин Рембрандта, Дюрера, фресок Микеланджело. Особняком висела большая репродукция портрета Пушкина кисти Кипренского. Огромная фотография Матвея в кабине истребителя доминировала в этом смешении стилей и направлений.

Матвей взял в руки одну из книг.

— «Грани Агни йоги», — прочел он название. — Не припомню, чтобы ты увлекался чем-то подобным.

— Приятель дал почитать, я начал, но, по правде сказать, не заинтересовался.

Разговор за столом поначалу шел о Семене Павловиче. Матвей оставил его со спокойной душой: Зинаида Степановна своим неусыпным вниманием оказала в этом плане семье Иртеньевых немалую услугу.

— Останешься у нас до понедельника? — с надеждой спросил Сережа.

— Уеду в воскресенье, если не прогоните. Рассказывай, как учеба. Тебя хорошо приняли в классе?

— Нормально… Ребята нормальные, учителя тоже…

— Девочки нормальные… — в тон брату протянул Матвей. — В чем дело, Сережа? Не можешь найти с ними общий язык?

Юноша уныло пожал плечами:

— Не могу состыковаться, интересы не совпадают, одни ребята совсем никакие, другие чересчур заумные, девочки вместе с парнями пиво пьют и курят, держатся и разговаривают как парни — мне не нравится. А так, все неплохие…

— Ничего, пообвыкнешь, ты главное учись на совесть, я тебе говорил — сейчас все решает образование. Время крутых братков прошло. Специалисты во всех областях ценятся все больше и больше.

— У нас большинство ребят на экономические факультеты метят или в Финансовую академию.

— Матвей, ты бы о себе позаботился, — неосмотрительно вмешалась Аня. — Почему бы тебе не попробовать устроиться в гражданскую авиакомпанию. Насколько я знаю, командир воздушного судна зарабатывает приличные деньги.

Матвей имел привычку очень внимательно и проникновенно вглядываться в собеседника.

— Ты сейчас совсем не о том подумал, — сконфузилась Аня. Вот уж брякнула невпопад. Иди теперь объясняйся при Сереже! — Разве я не знаю, что мужчину унижает отсутствие достаточных средств, особенно если он блестящий специалист в своем деле, — точнее оформила она свою мысль.

— Анечка, хочу, чтобы ты знала с самого начала: из военной авиации я уйду только тогда, когда меня спишут по состоянию здоровья. Видишь ли, я — военный, не только по образованию, но и по убеждению, кроме того, мне небезразлично, на каком летательном аппарате подниматься в небо.

— Ань, ты на него зря не наседай, — неожиданно вступился за брата Сережа. — Пустое занятие и вредное. Он только расстроится.

— Так ведь я…да нет же, Матвей!..Я лишь о тебе беспокоюсь, чтобы ты себя лучше чувствовал, — горячо принялась уверять Аня.

Надо так вляпаться! Сереже и в голову не придет, что полчаса назад она фактически набивалась его брату в жены, а тот дипломатично увильнул от ответа. Гордый больно, а как с этой гордостью бороться — поди разберись.

— Мам, чаю хочу, — сказал Тёмка.

— Э, нет, дружище, так не пойдет, — возразил ему Матвей, — доедай котлетку. Смотри, мы все съели, а у тебя не убавилось.

— Если буду хорошо кушать, стану летчиком, — доверчиво уточнил малыш.

— Не приведи господь! — вырвалось у Ани.

— Не волнуйся, — успокоил Сережа, — до того, как он подрастет, я успею его отвратить от этой пагубной профессии. Хватит с нас летчиков, верно, Ань?

— Сожалею, что подаю дурной пример твоему сыну, — прибавил Матвей с легкой незлобивой усмешкой.

Аню пробрало дрожью: она делала промах за промахом, словно чья-то злая воля нашептывала ей неправильные слова. Она совсем разнервничалась и жалобно посмотрела на Матвея. Ласковая улыбка в ответ — и все. Полное бессердечие! Возмутительное самообладание, тогда как она на грани истерики. Замкнулся в себе и не желает ничем ей помочь. Как будто любовь — не дело двоих, будто Аня одна должна сражаться за их общее счастье, а он отвел себе роль пассивного наблюдателя.

Анна чуть не заплакала. В дверь позвонили; кто-то случайно помог ей скрыть слезы. Она успела осушить глаза, прежде чем открыть дверь. Слишком поспешно открыла, не посмотрела в глазок.

На пороге стоял Виктор, за спиной у него возвышался Константин.

— Что тебе надо? — нахмурилась Аня.

— Не хочешь меня впустить? Не бойся, я больше не буду распускать руки. Обещаю. Мне надо просто поговорить. — От Виктора несло запахом алкоголя.

— А ты спросил, могу ли я принять тебя? Явился без приглашения, да еще с эскортом. Сережи испугался? Уходи, поговорим в понедельник в каком-нибудь кафе.

— Извини, не могу ждать до понедельника. — Виктор бесцеремонно отстранил Аню рукой и прошел в квартиру. За ним с замороженным лицом проследовал Константин.

Виктор, заслышав звуки голосов, попер прямиком на кухню.

— Ба! Какие люди! — с радостной издевкой воскликнул он, разводя руки в стороны. — Это ж надо, угодил в яблочко — стол накрыт, и пилот в наличии. Тише, тише, парень, — миролюбиво вскинул он руки перед Сережей, который настороженно поднялся со стула при виде непрошеного гостя, — не подбирайся, бодаться не будем. Я к вам по-хорошему, посидим, потолкуем как нормальные мужики. Костян, доставай бухло. Нутро жжет, сил нет.

У Кости в руках оказался большой пакет с провизией и бутылками спиртного. Он выложил содержимое на стол с расторопностью заправского официанта.

— Вот, на все случаи жизни: водка, вино, шампанское. Что будем пить? — с фиглярским почтением обратился Виктор к Матвею. — Водку? А то! Уважаю летучую братию… Анна, неси рюмки.

Матвей ободряюще кивнул Ане, она выставила на стол рюмки, мужчины расселись вокруг стола.

Виктор разлил водку в рюмки.

— За хозяйку дома! — провозгласил он и опрокинул содержимое стопки в горло.

— За твое здоровье, Анечка, — сказал Матвей.

Сереже и Ане налили вина, но оба пить не стали.

— На кого ты рассчитывал, когда нес сюда столько выпивки? — осведомилась Аня. — Вряд ли на Сережу. Странное совпадение, что ты явился именно сегодня, когда у меня гость. Ты, часом, не следишь за мной, муженек?

— Было бы глупо это отрицать, — расплылся в искусственной улыбке Виктор. Он с самого начала демонстрировал преувеличенно предупредительную манеру поведения, которая смахивала на плохую игру озлобленного актера-неудачника. — Не скажу, что надзор осуществляется ежедневно и ежечасно — я в некотором роде все-таки работаю, — но сегодня выдалась свободная минутка; дай, думаю, повидаю любимую женушку, тем паче что проезжал по Воздвиженке и, представьте, вижу как Анечка выпархивает из офиса в необычайном волнении, садится в машину и едет куда-то. Я в не меньшем беспокойстве следую за ней — согласитесь, что к тому были веские основания…

— Замолчи! — перепугалась Аня. Она могла бы позволить Виктору трепаться сколько угодно, не будь рядом Сережи. — Еще раз повторяю: я тебя не звала, забирай свои бутылки и проваливай. Я предупреждала, что без адвоката с тобой встречаться не буду.

— А что это мы так струхнули? Боишься, я сболтну, к кому ты побежала на свидание? Неужели здесь есть люди, пребывающие в неведении? Лично я к таким не отношусь. Имел неудовольствие наблюдать, как любимая супруга страстно лобызалась с летчиком на глазах у многочисленных жителей и гостей столицы.

Ой, молодой человек, чтой-то вы так побледнели? Неужто не знали? Виноват, приношу свои глубочайшие извинения. Привыкайте, юный друг, привыкайте, это вам не гарнизон — Москва, понимаете ли. Здесь девушкам все можно, сегодня с мужем, а завтра с защитником отечества — из патриотических, так сказать, чувств… А вы думали, почему она от меня ушла. Любовь, мой друг, любовь внезапная, всепоглощающая, ради такой любви можно и братишку привезти, чтоб под этим соусом с любовником почаще встречаться…

— Сережа, не слушай его, он пьян… — У Ани сорвался голос. — Жалкий вздор, он мне мстит…Матвей, сделай что-нибудь, прогони этого негодяя!..

— Нет, позвольте, никто не дал вам права меня оскорблять…Я протестую! Именно я являюсь пострадавшей стороной…

— Вон! Убирайся из моего дома, мерзавец!

— Вопиющая несправедливость!..

— Костя, заберите его. Он пьян!

— Сережа, я тебе все объясню… — Матвей держал брата, не давая ему вырваться. — Да погоди ты, черт побери!.. Слышь, Витек, а ну кончай водку жрать и вали отсюда. Забирай его, Костян, не то выкину.

— Аня, на кой ляд тебе сдался какой-то пилотяга?! — вопил Виктор. Костя тащил его к входной двери. — Чем я тебе не угодил? Наряды, курорты, шикарная житуха. А у него — ракеты под крыльями, да и то не свои…

Дверь за дебоширом захлопнулась. Аня заперла все замки, ключи спрятала, вынула связку ключей из куртки Сережи и тоже спрятала.

Состояние брата внушало ей опасения. Он ничего не говорил, только все рвался куда-то, Матвей прилагал изрядные усилия, чтобы его удержать:

— Сергей, кончай психовать, возьми себя в руки. Ты же не ребенок. Сядь, поговорим.

Ему удалось усадить юношу. Тот тяжело дышал, смотрел на Матвея воспаленными глазами.

— Ты из-за нее сюда приехал? — проговорил он наконец.

— Из-за нее, из-за тебя. Соскучился по обоим. Тебе от этого плохо?

Парень набычился и молчал, шумно втягивая воздух. Темка все еще неподвижно сидел за столом, переводя округлившиеся глазенки с одного действующего лица на другое. Аня взяла его на руки и прошла в комнаты.

— Будем складывать мозаику? — обрадовался сынишка.

— Обязательно, неси коробку. Давай-ка выберем картинку. Вот эта подойдет?

На кухне тем временем атмосфера накалялась.

— Хотели трахаться, нечего было впутывать меня! — кричал Сережа.

— Ты сам сюда напросился, скажешь нет? — не уступал Матвей. — Чушь собачья, что Аня хотела на тебе сыграть. Останься ты дома, так и не узнал бы ничего. Я бы мог с ней здесь преспокойно встречаться.

— Скоро у вас сладилось! Внезапная любовь, как этот бугай сказал?

— Сережа, тебе еще рано быть циником. Мы все тебя любим, но позволь и нам любить друг друга.

— Прелестно! Всеобщая любовь! Молочная река с кисельными берегами! Только дальше что? Вы уже продумали свою совместную жизнь?.. Не слышу ответа… Нет, ты не отворачивайся… Я циник, да? Эгоистичный мальчишка? Признаю, но даже я своими незрелыми мозгами могу вычислить, чем обернется вся эта история. Слушай, братан, женись-ка ты лучше на Тане, клянусь, из меня больше слова не выскочит.

Аня не вытерпела и решительно устремилась на кухню:

— Что ты имеешь против меня? Давай разберемся. Я тебя чем-то обидела? Не припомню за собой. Это ты меня сейчас обижаешь, не пойму за что.

В глазах ее сверкали слезы, она еле сдерживалась: каждое слово Сережи было несправедливо, жестоко, больно ранило и побуждало к самозащите. Юноша встретил ее горящим взглядом:

— За что обижаю? Не догадываешься? Давай, собирайся, едем к нам в гарнизон. Поженитесь, будешь примерной женой — кастрюли, стирка, готовка. Идеал семейного счастья. Что молчишь? Даже если согласишься, я тебя не пущу, потому что сбежишь через два-три месяца. Ты ведь у нас бизнесвумен, деловые встречи, рестораны, салоны, бассейны… Знаешь, Аня, я не хочу однажды увидеть Матвея в том же состоянии, в каком сегодня был Виктор. Летчику нельзя ошибаться, другие на ошибках учатся — все, кроме саперов и летчиков.

— Сережа, ты все преувеличиваешь, — не слишком уверенно возразил Матвей, бросив ускользающий взгляд на Аню.

— Однажды наша мама в тяжелом эмоциональном состоянии села за штурвал самолета и больше не вернулась. Я не хочу никаких любовных интрижек в своей семье, ясно вам?! Если вы не прекратите своих беспечных, опасных отношений, то меня больше не увидите. Делайте что хотите, вольному воля, но только без меня! — Выкрикнув эти слова, Сережа ринулся в свою комнату и с силой захлопнул за собою дверь.

— Кошмар! Что делать, Матвей? — со страхом спросила Аня.

Матвей обнял ее и поцеловал в блестящие завитки на влажном виске:

— Надо дать ему время успокоиться. Хотя, признайся, что он в какой-то степени прав. Стоп, не будем пока это обсуждать, — пресек он протестующий порыв Анны. — Я в отличие от Сережи не просчитываю любовь наперед. Сейчас мне не хочется задумываться о том, что будет дальше, но пренебрегать братом не могу, сама понимаешь. Необходимо выждать пока все осядет, устоится…

— Что ты говоришь, Матвей?! — ужаснулась Анна, — Будешь ждать, когда твои чувства осядут? Безусловно, нам надо пожениться. Даже, если жизнь в военном городке не для меня. Ты подумай, у меня свое дело, я здесь хорошо зарабатываю…Уверена, что можно найти какой-то компромисс, надо искать выход, посоветоваться с папой, может быть, он нам что-то подскажет.

— Анечка, прости, я не готов сейчас это обсуждать, — твердо повторил Матвей. На лице его появилось упрямое, отчужденное выражение.

Аня мгновенно опомнилась и постыдно перетрусила. Подумать только, до чего она опустилась: умоляет парня на ней жениться, чуть не принуждает. Мужчины этого страшно боятся, она только отпугнет его, если уже не отпугнула.

— Да, конечно… извини, — пролепетала она, испытывая мучительное чувство неловкости.

Вечером они почти не разговаривали. Матвей уединился с Сережей в его комнате, там же ночевал. Аня страдала невыносимо, но старалась виду не показывать. Она даже обрадовалась, когда на следующий день Матвей вспомнил о каких-то неотложных делах и решил ехать домой. Сережа, как ни странно, его не удерживал; впрочем, Аня отлично понимала, по какой причине он одобряет отъезд брата.

 

Глава 9

Сережа учился на редкость хорошо. Педагоги хвалили его на собраниях хором, при индивидуальных встречах с Аней — каждый на свой лад. Все сходились во мнении, что мальчик вдумчивый, серьезный, учителям не хамит, на переменах не бузит. Хотя с самого начала вышла накладка: Ане пришлось объясняться с родителями двух десятиклассников. Те решили поучить новичка уму разуму, показать кто в классе главный, и были примерно отделаны на глазах сверстников. Наглых, пустых отпрысков не менее наглых родителей одноклассники не любили, поэтому с удовольствием свидетельствовали не в пользу последних на разбирательстве школьного ЧП. Особенно постарались девочки. Они буквально пылали справедливым негодованием, когда выгораживали Сережу. Что до Ани, то она бросилась защищать брата, как волчица своего детеныша.

— Браво, посмотрите на своих сынков! — чихвостила Аня воинственно настроенных родителей. Рослые сынки стояли бок о бок со скорбными, взывающими к состраданию физиономиями, сплошь в ссадинах. — Здоровенные жлобы! Чинно гуляли по коридору, беседовали о возвышенном, как вдруг чудовище в облике Сергея Иртеньева напало на них ни с того ни с сего и зверски избило. Почему-то здесь разбирают поведение Иртеньева, тогда как все видели, что зачинщики эти двое. У меня больше оснований требовать объяснений.

Инцидент замяли, с тех пор Сережу никто не задевал, напротив, у него появились почитатели, как среди юношей, так и среди девушек. В квартиру Иртеньевых стали наведываться одноклассники Сережи. Аня не возражала против частых визитов: ей было спокойнее, когда Сережа сидел дома, а не болтался по вечерам неизвестно где. Любознательный Тёмка терся около молодежи, и Сережа никогда его не прогонял. Он необыкновенно привязался к мальчонке, уделял ему много времени, часто ходил с ним гулять. Тёмка был счастлив, когда юный дядя сопровождал его на прогулках: можно было погонять в футбол на закрытой детской площадке, или покатать мяч клюшками — с Юлей или мамой так не получалось.

— Пустынные у вас дворы, — вынес свои наблюдения Сережа. — Я в детстве со двора не вылезал, в любую погоду. У нас было дворовое братство, чего мы только не выдумывали и где только не шастали. А здесь мальчишек нет, одни малыши с няньками. Тёмка подрастет, дружить будет не с кем.

— Что делать, Сереженька, большой город — много людей, а среди них всякие отморозки и выродки попадаются. Родители боятся выпускать детей на улицу без присмотра.

Взгляд юноши заволокло дымкой воспоминаний:

— Летом мы убегали далеко в поле за аэродром, смотрели, как самолеты взлетают — по одному, парами, или звеньями, а случалось, вся эскадрилья вылетала на учения. Стоило видеть это зрелище. У нас там свои окопы были; мы играли в войну, истребители в небе были нашей номинальной поддержкой. А еще рыбачили на реке, мама радовалась, когда я рыбу домой приносил… — Он тяжело замолчал, потом добавил: — После ранения папы и гибели мамы я больше не играл в войну.

О Матвее он с сестрой не заговаривал, но нередко, всецело отдавшись мечтам об упрямом летчике, Аня неожиданно ловила на себе сумрачный, пронизывающий взгляд Сережи.

Ребята к нему приходили разные — некоторые были шумные, раскрепощенные; из-за двери его комнаты подчас доносился грубый хохот, забористая речь. К таким гостям Аня Темку не допускала, а Валя, которая периодически наведывалась к Анне, возмущалась:

— Невоспитанные! Как ты позволяешь, Аня? Ругаются, ржут, как жеребцы. Испортят тебе брата.

— Не испортят, Сережа мой с понятием. Знаешь, Валь, просто диву даюсь: ведь мальчик еще совсем, а стержень в душе имеет и никаким влияниям не поддается. А то, что ржут и выражаются, так ведь парням так и положено. Они-то думают, что мы их не слышим, и ведут себя, как в мужской компании.

Бывали у Сережи юноши и девушки совершенно иного склада — интеллигентные, вежливые до невозможности, с Аней предупредительные. Беседовали тихо, сдержанными голосами; Аня, проходя мимо Сережиной комнаты, слышала монотонный, струйкой льющийся тенорок кого-то из гостей. Похоже, один читал, другие слушали.

Однажды Аня и Валя не утерпели и подслушали под дверью:

— «…Именно в бессмертии духа будут заложены все явления жизненных энергий. Каковы отложения, таковы будущие кристаллы. И мысль, и сердце, и творчество, все другие проявления собирают эту энергию. Весь огненный потенциал духа состоит из излучений жизненных энергий. Потому, говоря о духе и сознании, принять нужно это, как кристалл всех высших выявлений…»

Подруги посмотрели друг на друга.

— Так и просится знаменитое чеховское «чаво?» — сказала Валя. — Что это за тарабарщина, ради всего святого?

— Агни йога, — с уважением пояснила Аня. — Темнота ты, Валентина, тысячи людей этим увлекаются, а ты — «чаво?».

— Да зачем это Сереже?

— А незачем. Он из вежливости слушает и для общей эрудиции. Говорю тебе, парнишку ничем не проймешь. Он способный, любознательный, всем интересуется, но под чужое влияние не подпадает. Только вот с институтом пока не определился. Все ребята уже с педагогами занимаются, я к нему каждый день пристаю, предоставила перечень высших учебных заведений Москвы, но ничего не добилась. Молчит пока. — Аня вздохнула. — Ничего, скоро поедем к папе — будем все вместе Новый год встречать — решим на семейном совете, куда Сереже поступать.

— Ты с Матвеем больше не виделась?

— Нет, он часто звонит, но приехать не может, ссылается на занятость. Два раза деньги присылал, представляешь? Приходится молчать. Подозреваю, что гордость доминирует у этого парня над всеми остальными чувствами. Эх, Валюша, временами, честное слово, жить не хочется, так меня зацепило. От бессилия впору выть на луну. Если бы не мальчики мои… Зато Сережа заметно успокоился — Москва, как ни крути, затягивает. Ходит с ребятами на концерты, дискотеки, все это здорово отвлекло его от прежней жизни; правда, порой впадает в какую-то угрюмую, тоскливую задумчивость, но уже без надрыва, как раньше. Как ты считаешь, может, он повзрослеет и станет более покладистым?

— Ага, годиков этак с пяток прождать придется. Дурища ты, Анька, удачу свою проморгала. Шибко твой летчик о тебе печалится. Гоняет по небу — и горя ему мало. Мужика спроси: «Чего тебе для счастья надо?» Он скажет: «Футбол посмотреть». А мы, бабы, вздыхаем: «Ах, любовь! Ах, возвышенное чувство!» Смешно, ей-богу. Вернись лучше к Виктору, а если уж совсем сердце не лежит, присмотрись к Огнивцеву. Меня бы так обхаживали! — Валя, несомненно, вспомнила совместный с Аней и Леней визит в загородный дом Огнивцева.

Ему захотелось украсить участок искусственными гротами, водопадиками, горбатыми мостиками через ручей, протекавший по участку, и парой вычурных беседок. Многоречивые и пространные обсуждения нововведений на участке позволили Огнивцеву провести длительное время с Анной, чего он, собственно, и добивался. Они гуляли по обширному, ухоженному саду, клумбы уже отцвели, но по краям мощеных красной плиткой дорожек стояли большие керамические вазы с пламенеющими кустиками цветов.

— Как у вас красиво, — сказала Аня, глядя на огромные вековые ели, — иглы на них свисали гроздьями, как разросшийся изумрудный мох.

— Да, горжусь своим домом и садом не без оснований. Люблю окружать себя красотой. Если у человека есть возможность жить в роскоши, бессмысленно такой возможностью пренебрегать. А знаете, чего мне не хватает для полного счастья?

«Началось! — с досадой подумала Аня. — Хоть бы придумал что-то нестандартное».

— Для полного счастья, Анечка, мне не хватает общества красивой женщины, — оправдал прогноз Огнивцев.

На этой стадии полагалось пофлиртовать, поиграть глазками, сделать вид, что наивной девушке невдомек (даже подумать неприлично!), чего хочет мужчина.

— Артур, говорите прямо, к чему вы клоните? — черствым голосом отрубила Аня.

Огнивцев на минуту опешил:

— Помилуйте, Анечка, к чему я могу клонить…хе-хе…Впрочем, вы правы, незачем ходить вокруг да около…Вы мне нравитесь!.. М-да… Очень нравитесь! Пожалуй, мне давно никто так не нравился.

Анна ядовито молчала, ей почему-то доставляло удовольствие наблюдать, как он путается, подбирает слова. Сорокалетний мужчина, преуспевающий бизнесмен — неуемная Валентина навела справки и выяснила, что Огнивцев является владельцем крупного текстильного производства и сети магазинов одежды по всему городу; свою прозаическую деятельность компенсирует издательством популярного глянцевого журнала и продюсированием молодых талантов в шоу бизнесе.

— Я с радостью узнал, что вы ушли от мужа. Мне также известно, что вы содержите сына и несовершеннолетнего брата.

— Поразительная осведомленность, — съязвила Аня. Чего язвила — сама не понимала. Может, вымещала на нем злость на судьбу за то, что сия капризная дама с ехидным коварством постоянно подсовывала ненужное, а то, что необходимо было позарез, прятала со злорадством скряги, поманив, подразнив наперед невыразимо прекрасным, как изощренный садист.

— Не стану скрывать, что навел о вас тщательные справки по своим каналам, не сердитесь на меня за это, — продолжал Огнивцев. Он постепенно осваивался в щекотливой ситуации и снова приобретал самоуверенный вид. — Согласитесь, что подобная предприимчивость оправдана — я иду на все, чтобы найти способ добиться вашего внимания.

Аня остановила на нем мрачный взгляд и безжалостно поинтересовалась:

— Нельзя ли уточнить, какие способы вы предусмотрели?

— Все, что пожелаете! — воскликнул Огнивцев. Казалось, тот факт, что Аня откровенно к нему неблаговолит, только подстегивал настырного поклонника. — Вы замечательно красивы, Анна. Ваша красота необычайна, в ней есть одухотворенность, поэзия, особая харизма, какая редко встречается в женском лице. В этом я знаток: через мои руки прошли сотни красивых девушек… Гм…Пардон, не то хотел сказать…Поймите меня правильно: я приобрел большой опыт в оценке женской красоты в связи с издательской деятельностью… Аня! Хотите, я сделаю вас звездой? Начнем с моего журнала, как вы на это смотрите?

— Отрицательно, меня не привлекает перспектива кривляться перед вашим фотографом.

— Хорошо, тогда подумаем о вашем брате — это очаровательный молодой человек; неудивительно, ведь он так похож на вас. Я сделаю его лицом компании, он станет знаменитостью с юных лет, мальчика с его внешностью надо только запустить, а дальше хлынет лавина предложений. Поверьте, я кое-что понимаю в нынешней конъюнктуре.

Ане вдруг сделалось нестерпимо скучно. Хотелось остаться одной и насладиться прелестью последних погожих дней осени. Садовник сгребал опавшие листья с размякших газонов. В близком хвойном лесу громко кричала какая-то птица. Леня ходил в стороне с нивелиром, делал замеры, прикидывал, записывал. Было довольно зябко, Валя в пальто и шляпе сидела за садовым столиком с сигаретой в одной руке и чашкой кофе в другой.

— Не вздумайте делать подобных предложений Сереже, — предупредила Аня. — Знаю я вашу раскрутку и прелести гламурной жизни.

— Отказываюсь вас понимать, Анечка. Тысячи юношей и девушек мечтают о такой возможности, — не сдавался Огнивцев.

— Осторожно, Артур, — кокетливо подала голос Валя. Оказывается, каждое слово было отчетливо слышно в прозрачном, позолоченном блеклым солнцем воздухе. — Для Аннушки брат — это святое. В жизни не видела, чтобы кто-то так любил своего брата.

При том, заметьте, что матери у них разные.

— Да ну?! — изумился издали Леонид. — Никогда бы не подумал.

— Я возьму его под личную опеку, — укрепился в своем намерении Огнивцев. — Увидите, вы будете мной довольны, Анечка.

— Правильно, правильно, Артур, — подначивала Валентина. — Видела давеча его фотографии: он невероятно фотогеничен, словно создан для обложки журнала. Не упрямься, Аня, сейчас все стоит денег — красивое лицо и фигура в том числе. Может быть, у Сережи откроются со временем другие дарования, но и это упускать нельзя.

— Надо поговорить с ним, — не унимался Огнивцев: видимо, смекнул, где у Ани слабое место. — В конце концов, позволительно узнать его собственное мнение по этому вопросу. В семнадцать лет самое время начать делать карьеру.

— Семнадцать ему будет только в январе, — возразила Аня.

— Бог ты мой, какая разница, пока его будут снимать, пока выйдет номер журнала с его фотографиями, как раз подкатит январь.

— Артур, не хочу больше об этом слышать!

— Хорошо, хорошо, как скажете, Анечка. Позвольте пригласить вас всех со мной отобедать. У меня прекрасная повариха, мастерица, сегодня вдвойне постаралась. Вино из собственного погреба, отличной выдержки. Я, знаете ли, гурман, но предаваться чревоугодию люблю в приятной компании.

Прошел ноябрь, Огнивцев, по всем признакам, выбрал постепенную, избирательную тактику обхаживания Анны, в чем она вскоре имела случай убедиться.

Это произошло под Новый год; до праздника оставалось пять дней — всего ничего. Аня собралась пораньше уйти с работы: решила заскочить на Усачевский рынок, прикупить деликатесов для праздничного стола, который рассчитывала накрыть в доме у папы и Матвея.

Настроение было прекрасное. Аня любила Новый год, кто же не любит эту таинственную, многообещающую ночь. В новогоднюю ночь случаются чудеса, а что может быть чудеснее, чем общество Матвея?

Сережа, наряду с сестрой, готовился к празднику с воодушевлением. Они вдвоем с азартом выбирали для родных подарки, накупили ящик елочных игрушек. «Пусть Тёмка порадуется», — оправдывался Сережа, но оба понимали, что блестящая мишура доставляет им радости не меньше, чем ребенку.

Аня раздобыла костюм Деда Мороза. В предыдущие два года она заказывала визит Деда Мороза на дом в первый день января. Сережа уверял, что можно устроить для Тёмки такое же развлечение и в военном городке, но Аня решила нарядить в сказочное одеяние одного из братьев Иртеньевых.

Аня набрасывала список продуктов, чтобы не уйти без нужной покупки с базара, когда в ее кабинет ворвалась Валя.

— Аня, хорошо сидишь?! — выпалила она.

— Как видишь. Что случилось?

— Она еще спрашивает! Вот, полюбуйся! — Валя грохнула на стол толстый глянцевый журнал, с обложки которого на Аню смотрел ее юный брат.

Аня остолбенела и несколько минут тупо таращилась на журнал. Сережу одели в темный, сверхдорогой костюм, который с шиком сидел на его тонкой стройной фигуре. На фотографии он выглядел чуть взрослее и в высшей степени элегантно — Аня никогда не видела его в костюме и при галстуке, к тому же над юношей, несомненно, поработали визажисты: волосы его были красиво уложены, выглядели влажными, две темных прядки с искусной небрежностью спадали на лоб, придавая диковатым глазам еще большую выразительность.

— Я в шоке! — восклицала Валя. — До чего ж хорош! Сколько шарма, изысканности! Потрясающий мачо! Ну, Аннушка, держись, теперь его девицы затаскают. Когда только успел, ты мне ничего не говорила.

— Ну, Огнивцев…Ну, падла… — с трудом выговорила Анна. — Ты мне за это ответишь, гад!

— Она нашла в своем телефоне номер Огнивцева. От негодования у нее дрожали руки, и пальцы не попадали на кнопки. — Кто вам позволил?! — без всяких предисловий закричала она в трубку. — Как вы могли сманить Сережу без моего ведома? Я за него отвечаю, понятно? Предупреждаю, что больше он не будет сниматься в вашем паршивом журнале!

— Помилуйте, Анечка, Сережа сам согласился. Он уверял меня, что вы в курсе его работы у нас.

— Согласился?! А кто вас просил ему что-то предлагать?! Я ведь запретила это делать! Интриган! Не ожидала от вас!

— Анна, я хотел как лучше. Вы напрасно нервничаете. Поговорите с братом и увидите, что он доволен нашим сотрудничеством.

В сильнейшем раздражении Аня нажала на кнопку отбоя, перевела дух и набрала номер Сережи:

— Где ты сейчас?

— Дома, — ответил тот.

— Никуда не уходи, я сейчас приеду.

Он сидел за компьютером, с кем-то перестукивался; Аня подошла и положила перед ним журнал.

— А-а… — безучастно протянул он. — Уже в продаже? А я хотел сделать тебе сюрприз.

— Сережа, зачем тебе это? Послушай, ты должен как следует уяснить для себя: добрых дядюшек не бывает. Огнивцев подбирается ко мне; со мной у него ничего не выйдет, тогда он выгонит тебя или, преследуя уже иную выгоду, будет эксплуатировать на полную катушку.

— Не успеет, срублю чуток деньжат и свалю. Не волнуйся.

— Зачем тебе деньги? Скажи, что нужно — я куплю.

— Не-е, хочу иметь свои… Не мешай, видишь, я переписываюсь, ты сбиваешь меня с мысли, — нетерпеливо отмахнулся он.

«Не стоит паниковать, разберемся, — успокаивала себя Аня. — Слава богу, есть папа, Матвей, они имеют на него влияние. Посмотрим, как они отнесутся к такой работе».

— Ань, — окликнул Сережа. — Ты нашим не рассказывай насчет журнала. Они не одобрят, я знаю. В любом случае это временно, незачем зря их нервировать.

— А если тебя затянет? Нет, не проси, твои родные должны знать о тебе все. Сережа, пока тебе не исполнилось восемнадцать, за тебя отвечают взрослые, так что изволь от них ничего не утаивать.

Он оторвался от клавиатуры и недобро сощурился на Аню:

— Я думал, ты мне друг, а ты даже пустяковой просьбы не хочешь выполнить.

— Да как ты не понимаешь, — сорвалась Аня, — мало того, что ты ставишь меня в зависимость от мужчины, который мне неприятен, ты еще лезешь в такую сферу, о которой понятия не имеешь!

— Не имею, так разберусь! — в голосе Сергея зазвучали яростные нотки. — Кончай парить мне мозги! Хватит обращаться со мной как с желторотым птенцом и читать проповеди! Я сам знаю, что мне делать! — Он вскочил со стула. — Оставь меня в покое, надоело! — Выбежал в коридор и, сорвав с вешалки куртку, вынесся из квартиры.

Аня впервые за много дней по-настоящему разрыдалась. Проплакала в голос с полчаса, потом зареванная, с распухшими глазами поплелась в ванную комнату, долго охлаждала лицо и отекшие веки ледяной водой. Посмотрела на себя в зеркало. Да, приходится признать, что мама была права: сильные чувства к кому бы то ни было — хоть к любовнику, хоть к брату — доставляют одни страдания. Вот подрастет Темка, и начнутся новые мучения. Сейчас мать для него главный человек в жизни, он с избытком платит любовью за любовь; так нежно, трогательно привязан к матери и служит для нее лишь источником счастья, но что будет, когда повзрослеет, известно одному Господу Богу. Многодетные матери, должно быть, долго бывают счастливы: один вырос, а другой еще кроха, еще льнет, цепляется за юбку, ластится и просится на руки, и женщина знает, что она истинно любима самой чистой, самой щедрой любовью.

— Хватит! — сказала она себе минуту спустя. — Отлично сознавала, на что шла. Вообразила, что он бросится в сестринские объятия. Мальчик тебя знать не знал, вполне естественно, что никаких чувств не испытывает, скажи спасибо, хоть Тёмку любит.

Все еще вздрагивая от обиды, взяла пару хозяйственных сумок и пошла на рынок.

Вечером Сережа вернулся, прошел мимо Ани с непримиримым лицом и снова уселся за компьютер. Она обняла его за плечи, неловко поцеловала куда-то в уголок глаза:

— Не сердись, Сереженька, раз ты не хочешь, я ничего не скажу папе и Матвею.

Он негодующе посапывал, но не шелохнулся, не сделал попытки освободиться из ее объятий. Его кожа под Аниной щекой была горячей и почти такой же нежной как у Тёмки.

Через полчаса, за ужином, он был весел, приветлив, вел себя так, словно размолвки и не случалось, после ужина помог Ане убрать со стола и возился с Тёмкой, играл с ним и даже вызвался почитать сказку на ночь.

 

Глава 10

— Я невыносимо по тебе скучал, — сказал Матвей. — Просто до судорог.

— Как? В полете?! — испугалась она.

Он засмеялся:

— Это корчи душевные, они рождаются на земле. С небесной высоты все земное кажется далеким и маленьким, даже тоска по тебе притупляется.

— И все же человек не птица, он живет на земле. Тебе придется когда-нибудь спуститься, Матвей, и на земле есть вещи, ради которых стоит жить.

— Знаю, я не отшельник, как могло бы показаться. Беда в том, что есть вещи, без которых жить нельзя. Ты понимаешь, о чем я?

— Да… — Аня провела пальцем по его губам. — А знаешь, ты совсем не ласковый.

— Не ласковый? Вот уж не думал. А какой?

— Ленивый. Ты бурно отдаешься страсти, но потом не хочешь даже пальцем шевельнуть, просто бездумно блаженствуешь.

— Ты меня с кем-то сравниваешь?

— Нет, тебя нельзя ни с кем сравнивать.

— И тебя. Ты — лучшее, что может случиться в жизни мужчины.

— Кроме самолетов, разумеется…Вот-вот, повздыхай, пленник небес. Помнишь всем известную песенку: «Первым делом самолеты, ну а девушки потом»? Раньше я воспринимала эти слова с юмором, как мужскую браваду.

— В том-то и разница между нами. Я всегда понимал текст буквально.

— Это лучший Новый год в моей жизни. Ночь, зимний лес; снег валит и валит, как бы нас совсем не завалило.

— Тогда машина превратится в высокий сугроб и нас никто не найдет. Здесь тепло, уютно, твои волосы, как пушистое благоуханное покрывало…

— Жаль, что надо ехать назад, вдруг Сережа вернется. Это мы папе наплели, что едем поздравлять твоих сослуживцев, но Сережу не проведешь, он сразу сопоставит что к чему.

— Думаю, он закатился до утра. Как он обрадовался друзьям, заметила? Они наверняка сейчас вовсю отплясывают.

— Наверно, не очень прилично, что мы смылись и бросили папу и гостей.

— Было бы гораздо неприличнее, если бы все заметили, с каким вожделением ты меня разглядывала.

— Что?! Я тебя разглядывала?! Да ты сам пожирал меня глазами! Хитрый волчище! Прикинулся невинной овечкой, вероломно выманил из дому…

— Кто, я? И в мыслях не держал. Это ты завезла меня в лес. Ай!.. Так ты царапаться? Небось, когти приворотным зельем обработала? А ну иди сюда, обольстительница, рысь лесная …

Сережа заявился под утро, повалился в постель и проспал до часу дня. Аня встала гораздо раньше: Тёмка не дал отоспаться, правда, проснулся позже, чем обычно — в десять, так как лег накануне после двенадцати — встречал вместе со взрослыми Новый год. Только пробили московские куранты, и небо над городком вспыхнуло огнями фейерверков — гарнизонные пиротехники постарались.

Жители маленьких домишек высыпали на улицу и наблюдали световое представление, пританцовывая на крепком морозце. «С Новым Годом, — перекликались соседи, — счастья, здоровья, чистого неба!»

Аня решила, что настала пора явиться Деду Морозу. В роли последнего пожелал выступить сам Семен Павлович, тут и палка его оказалась к месту. Артем своего дедушку — с белой искусственной бородой, в блестящем халате, с увитым мишурой посохом — не узнал и сильно застеснялся, схватил мешок с подарками и забился за елку, чтобы опорожнить его без помех. Вскоре стали подтягиваться соседи…

…Темка еще часок возился с игрушками в кровати; Аня слышала сквозь сон, как он лопочет по ходу игры, но как только детские ножки зашлепали по полу, она окончательно проснулась. Так бывало всегда, ее материнский инстинкт не утратил за пять с половиной лет своей остроты, даже во сне какая-то часть ее постоянно бодрствовала.

— Артем, куда подался? Одеться надо. Иди сюда.

— Хочу на горшок.

Аня откинула одеяло, с наслаждением потянулась, прихватила завязки халата на тонкой талии.

— Одень тапки, пойдем в туалет.

— А дедушка Семен спит?

— Не знаю, сейчас посмотрим.

— А Сергей? Хочу к Сергею. Он обещал покатать меня на санках.

— Раз обещал, значит, покатает. Сперва надо умыться, позавтракать, а после идти гулять.

Они прошли по коридору — все мужчины, по всей видимости, еще спали. За окнами все еще крупными хлопьями падал снег, в округе повсюду белым-бело, в саду снегу навалило по колено, все сравнялось — клумбы, газоны, дорожки. На улицах было тихо, безлюдно, жители отсыпались после буйного праздничного веселья.

Аня одела сынишку, усадила его за кухонный стол, открыла холодильник, набитый новогодними блюдами, салатами, соками и фруктами, стала выкладывать на стол тарелки и кастрюльки. В прогретом воздухе кухни потянуло смесью аппетитных запахов.

— Хочу рисовую кашу, — заявил Тёмка.

— Кто бы сомневался! Давай договоримся, я сварю тебе кашку, но ты должен съесть кусочек мяса. Смотри, я готовила специально для тебя, мясо без ничего, ни зелени, ни лука, попробуй.

Тёмка долго с подозрением разглядывал кусок нежнейшего отварного мяса, потрогал его пальчиком и даже понюхал.

— Не-е, дай лучше колбаски, — сказал он, указывая на палку салями.

— Колбаски? — обрадовалась Аня. — Сейчас, зайчонок, сию секунду нарежу.

«Вот где не мое — Соболевское. Мама говорит, что в детстве я ела одно мясо, а этот даже пробовать не хочет». Она поставила рис на огонь и попыталась тонко нарезать твердую, как настоящая палка, колбасу. Нож показался ей недостаточно острым. Она взяла еще один и стала точить ножи один о другой.

Матвей неслышно подкрался со спины и обхватил ее за талию:

— На кого ножички точим?

— На Татьяну. Папа сказал, что она справлялась о тебе после нашего ухода. Ты продолжаешь с ней встречаться?

— Вопрос, надо полагать, риторический. Ты ведь заранее мне не веришь.

— Я рассуждаю логично: с какой стати тебе хранить верность женщине, на которой ты не собирается жениться? Не пугайся, это не уловка, а зрелые размышления. Зачем ты вообще со мной связался?

— Я уже говорил, что люблю тебя?.. Так вот, у летчиков есть принцип: не оставляй торможение на конец полосы, налёт — на конец месяца, любовь — на старость.

— Колоссально! Надо понимать — «любовь» в этом изречении тождественна «женитьбе»?

— Хм…о женитьбе здесь ничего не сказано.

— Матвей, уйди, не то использую ножи не по назначению.

— Дай сюда, это не для твоих нежных ручек. Смотри, вода из кастрюли убегает…

В коридоре затренькал телефон…

— Богданов звонил, — доложил Матвей после переговоров. — Сердится, что мы не пришли в Дом офицеров ночью. Приказал быть как штык у него через час. Всей семьей, естественно. Для Тёмки там тоже найдется подходящая компания: у Валеры двое пацанят пяти и семи лет

— Шикарно! Сейчас соберусь. Вот только Тёмку накормлю.

Она одевалась со сладким замиранием сердца, предвкушая, как пойдет в гости с Матвеем. Все, что было связано с ним — его присутствие, поступки, слова, говорящие взгляды — представлялось необычайно важным, ярким, приобретало особый смысл; она запоминала в мельчайших деталях все фразы, сказанные ими друг другу, потом с наслаждением их обдумывала, беспричинно улыбаясь.

Семен Павлович идти в гости отказался, поскольку сам ждал к себе гостей, а Сережа, не открывая глаз, промычал что-то нечленораздельное и перевернулся на другой бок.

Богадновы жили в одном из ДОСов — так сокращенно назывались девятиэтажные дома офицерского состава — из окон квартиры просматривалась часть аэродрома с вышкой КДП, зданием ТЭЧ, отрезок рулежки и какой-то большой самолет, вернее, только его хвостовая часть; как объяснил Матвей — транспортника Ил-76.

К моменту прихода Анны и Матвея у Богдановых собралось порядочно однополчан. Офицеры постарше были с женами, но были совсем молодые, неженатые, не старше двадцати трех лет. Здесь же присутствовал подполковник Нагатин с супругой, который обрадовался Ане, как старой знакомой.

Квартирка была двухкомнатная, небольшая; раздвинутый, уставленный всякой всячиной стол занимал почти все пространство маленькой гостиной; спинки стульев, на которые усадили новых гостей, практически упирались в длинный сервант.

Тёмку познакомили с двумя белобрысыми мальчуганами, синеглазыми, шустрыми; они охотно приняли гостя в свою компанию, тогда как две девочки примерно тех же лет терлись у колен своих мам, засунув палец в рот и разглядывая исподлобья не внушающих доверия представителей противоположного пола.

— Артем, дай девочке трансформера поиграть. — Аня решила помочь детям наладить контакт и достала из сумки несколько игрушек, которые Тёмка всюду носил с собой.

— Не-а, не дам. Она поиграет, а потом забудет вернуть, — деликатно пожадничал Тёмка.

С мальчиками, однако, игрушками поделился не раздумывая.

Пока Аня наблюдала за детьми, застолье набирало силу: мужчины были навеселе, громко балагурили, хохотали, разговор их подчас ставил Аню в тупик, она склонялась к Матвею и шепотом спрашивала:

— Мне послышалось? Нагатин сказал: «Рванули на групповуху», и это при жене…

— На групповой пилотаж, Анечка. Держись, еще и не такое услышишь.

Анна была девушкой смышленой, поэтому довольно скоро уяснила, что «мусоршмидт» — это любое воздушное судно МВД или вертолет ГИБДД, «сарай» — транспортный самолет, бомбардировщики Туполева — «Тушки», штурмовики Су-25 назывались «грачи», «кости за борт» — означало «катапультироваться», «лететь на лампочке» — с аварийным остатком топлива, и многое другое.

Самолеты-истребители пользовались большим уважением, их по-братски величали «Мигарь» и «Сушка» и относились к ним как к одушевленным верным друзьям. Всего, конечно, Аня запомнить была не в силах, поэтому с почтением новичка взирала на умудренных офицерских жен, которые щеголяли сочными словечками почище своих супругов.

— Выпьем за то, чтобы число взлётов всегда равнялось числу посадок! — провозгласил очередной тост Богданов.

Нагатин предложил выпить за преданных жен, расцветив свою речь восхвалением женщин гарнизона. Оказалось, что при желании он мог выражаться весьма галантно.

— Верная и любящая жена — залог выживания летчика, — добавил он. — А всем не женатикам советую поскорей жениться, как человек со счастливым опытом многолетнего брака.

Его дородная, весьма симпатичная супруга благодарно зарделась, а все присутствующие дружно посмотрели на Аню и Матвея. Видимо, от гостей не укрылось то притяжение, которое с головой выдает влюбленных на людях. Сей факт сыграл Ане на руку: женщины приняли ее в свое общество вполне благосклонно, поскольку отпала угроза обольщения их мужей приезжей красавицей.

Аня с интересом приглядывалась к присутствующим. Несмотря на то, что, по-видимому, все человеческое было им не чуждо, вязало этих людей что-то большее, нежели простое соседство, совместная служба или потребность общения. Она попыталась представить себе жизнь в гарнизоне, изо дня в день, из года в год: у всех в общем-то одни заботы, у женщин — мужья, которых ничем на земле не удержишь, у мужчин — жены и дети, которым хочется отдать больше, чем имеешь. И все, что ни случалось в этом скромном городке, они переживали сообща.

У Ани от выпитого шампанского слегка кружилась голова. Рука Матвея легла на спинку ее стула, он незаметно для остальных погладил пальцами ее кожу в вырезе платья. Больше всего на свете Ане сейчас хотелось бы остаться с ним наедине.

На ней было черное бархатное платье с глубоким вырезом. Бриллианты на сей раз она оставила дома, в московской квартире, надела лишь браслет из белого золота на тонкое запястье, такое же колечко на палец и маленькие сережки.

Матвей по ее просьбе облачился в парадную форму офицера ВВС; почти все мужчины были одеты так же. Очевидно, не только Ане хотелось видеть своего возлюбленного при полном параде.

Выпили за бывших и нынешних отцов-командиров, после чего собрание грянуло авиамарш «Все выше, и выше, и выше…»

— А почему Аннушка молчит? — предъявил претензию Богданов. — Матвей, тебе взыскание: девушка не знает слов самой главной песни.

— Позвольте предложить тост, — расхрабрилась Анна. — Хочу выразить присутствующим свое восхищение. — Она почувствовала, как волна вдохновения подхватила ее и закружила обращенные к ней лица. — Я горжусь знакомством с вами! Счастья вам, здоровья, неизменной удачи и семь футов под килем!

Наступившая вслед за тем гробовая тишина заставила детей бросить игрушки и застыть с открытыми ртами. Аня оцепенела, лишь шампанское в ее бокале задрожало и выплеснулось на скатерть.

Вдруг Матвей громко засмеялся, и тогда все зашлись хохотом. Мужчины и женщины, и без того настроенные на веселый лад обстановкой и добрым угощением, корчились, вытирали слезы и не могли успокоиться, а Матвей прижал Анну к себе и несколько раз поцеловал, благо никто не заметил.

Отхохотавшись до последней слезинки, Богданов сказал:

— Извините нас, Анечка, — цепная реакция. В сущности, для представителей палубной авиации ваш тост пришелся бы весьма кстати. Чтобы вы больше никогда не путались, открою, что для летчика самое главное. Главное для летчика — успешно пройти очередную медицинскую комиссию.

— Золотые слова, друже! — гаркнул Нагатин. — Надо за это выпить!

— Матвей, Анна, вы ничего не едите, — сказала Надя. — Попробуйте окорок, Валера сам готовил.

— Да ну! Надо попробовать обязательно. — Матвей отрезал себе и Ане по куску румяного окорока. — М-м-м…Вкуснятина! Всем рекомендую.

— А ты думал, я только рычаги таскать умею? — довольно засмеялся Богданов.

В передней раздался звонок.

— Сережа! — воскликнула в коридоре Надя. — Умничка, что пришел…Да, да, здесь они, здесь, раздевайся, проходи.

— Здравствуйте, с Новым годом вас… — Сережа кивая всем по очереди, бочком пробирался к Матвею и Анне.

— А ну-ка, герой, сюда иди, ко мне, — загудел Нагатин. — Сядем рядком, да поговорим ладком. Ты у нас теперь московский денди, вишь — причесываться стал по новому, одет стильно, часы фартовые. Будет, будет, не косись, это я так, любя. Рассказывай, пришлась ли по сердцу жизнь столичная?

— Теть Надь, не кладите много, я сам возьму, — уклонился от ответа Сережа.

— Куда поступать будешь, надумал? — наезжал подполковник.

— Не решил пока, — вежливо отозвался юноша. — Профессий много, выберу что-нибудь.

— Во-во, выбирай с толком, в таком деле спешка недопустима, семь раз отмерь, как говорится. К выбору профессии надо подойти со всей серьезностью. В связи с этим вот тебе мой сказ: перво-наперво человек должен для себя уяснить, для чего он живет, для чего трудится, помимо того, что зарабатывает на хлеб насущный. Поверь, брат, будешь вкалывать только на брюхо, девок да на барахло — выхолостишься к сорока годам.

— А для чего человек живет? — вдруг поднял голову Сережа.

— Федор Иваныч, это ты, батенька, загнул, — покачал головой Богданов. — Мудрецы-философы испокон веку бьются над этим вопросом, а ты хочешь, чтобы хлопец своим умом до вселенской тайны допер.

— Какие мудрецы? Какие философы? — вскинулся Нагатин. — Мне на вселенские тайны начхать, а для чего я, Федор Нагатин, в стране своей существую, изложу во всех подробностях, и даже, если хотите, с философской точки зрения. Вот ответьте-ка на элементарный вопрос: что есть, по-вашему, общество? Для чего люди изначально сбивались в стаи, в племена, в государства?

— Можно мне? — как школьница выступила Аня. — Для того чтобы сообща выжить.

— Браво! Вот в чем суть всего! Стало быть, чтобы выжить самому, надо оберегать общество, к которому принадлежишь. Я логично рассуждаю, или пригласить сюда мудреца, убеленного сединами? Беда том, что одни стараются для общества, другие его разлагают, то бишь рубят сук, на котором сидят, если только не работают на другое государство. Я из тех, кто старается для своей страны, защищает своих граждан и их интересы. Сознаю свою пользу и уверен, что живу правильно и не зря.

— Могу закончить вашу мысль, Федор Иваныч, — раздался спокойный голос Матвея. — Скажу за себя: горжусь тем, что выбрал профессию военного. Безмерно люблю свою родину, как бы высокопарно это ни звучало. Знаю, как и вы, что полезен российскому обществу, своему народу — это важнее наград и званий. Россия — она наша с вами, каждый из нас за нее в ответе.

Все мужчины, не сговариваясь, встали.

— За Россию, товарищи офицеры! — поднял бокал Богданов.

— За Россию! — повторили офицеры. В общем хоре выделился звонкий голос Сережи.

У военных новогодние каникулы длились недолго. Снегопад прекратился, наступили ясные солнечные дни. Справили Рождество. Январский сухой мороз становился трескучее день ото дня. Взлетно-посадочную полосу во избежание обледенения усиленно чистили от снега, воды и льда и высушивали специальными тепловыми машинами.

Ане удалось посидеть в кабине истребителя. Матвей стоял рядом на стремянке и давал объяснения.

— Смотри — это держки катапульты, их трогать нельзя — сама понимаешь, что может случится, — предостерег он.

— Это РУС, я уже знаю. Можно нажать на кнопку? Вот эта для чего?

— Для радиосвязи с руководителем полетов и со всеми остальными.

— Как запускается ракета?

— Всего лишь нажатием пальца на гашетку.

— Угу, в кино видела. Можно нажать? Ракета не вылетит?

— Нажимай. Пуск надо еще подготовить. — Аня с опаской тронула гашетку и отдернула руку. Матвей засмеялся: — Не бойся, самолет без боекомплекта.

— Ах ты, хитрец!.. Так, что тут написано? «Стоп», «малый газ», «максимал», ого — «форсаж»! А это РУДы…Не подсказывай, я вспомню…рычаги управления двигателями. Правильно? Ура!.. А педали зачем? Ужас, сколько приборов, тьма тьмущая, как ты во всем разбираешься?

— Так ведь недаром в летном училище штаны протирал. Вроде маленький самолет, а вмещает огромное количество оборудования. Мгновенно сориентироваться в непомерном потоке данных подчас трудно даже самому высококлассному летчику. Для этого в кабине есть помощник — бортовая система речевой индикации, она женским голосом предупреждает об опасном режиме полета или угрозе со стороны противника. Мы называем ее «Рита».

— Вот видишь, куда вам без женщин!

— Кто же спорит?

— Когда у тебя вылет?

— Завтра полетим в зону крутить пилотаж в паре с комполка.

— Я не увижу отсюда?

— Нет, но можешь послушать радиообмен на КДП, попрошу Нагатина, он не откажет.

— Расшифруйте, пожалуйста.

— Командно-диспетчерский пункт управления полётами, по-нашему просто «вышка».

— Благодарю, вы очень любезны. Еще — поцелуй, если вас не затруднит.

— Иртеньев, не пали силушку на форсажике, стремянка рухнет! — принялись зубоскалить снизу техники.

Во дворе между домами детвора скатывалась со снежной горки на санках; ребята постарше носились на коньках в хоккейной коробке возле плаца.

Сережа катался в паре с Дашей. Оба уверенно держались на льду, гонялись друг за другом, сходились и кружили в обнимку. Аня с Матвеем остановились у металлической сетки, чтобы понаблюдать за ними.

— Сережа, где Тёмка?! — окликнула Аня.

Он тотчас заскользил в их сторону:

— Я отвел его домой. Холодно, побоялся, что замерзнет. И то сказать, малыш два часа с ребятней кувыркался. Довольный донельзя. Сейчас уж верно спит. Тетя Зина взялась его накормить и спать уложить.

— Ты сам-то не замерз? У тебя щеки малиновые, — заметил Матвей.

— Есть маленько. А вы куда? Домой? Тогда я с вами. Даш, пошли к нам. Дубняк, надо отогреться, и жрать охота.

Аня сама порядочно замерзла, хотя была в норковой шубе и такой же шапке. Матвей оделся в летную куртку, на голове — цигейковая ушанка с кокардой.

У Ани в кармане зазвонил телефон.

— Это мама, — сообщила она Матвею. — Да…да, мамуль…у нас все отлично…Станция?.. Матвей, есть станция электрички поблизости?

— Конечно, да здесь почти рядом с КПП.

— Мам, что, хочешь приехать?.. Не знаю…Я поговорю с папой…Мам, ну ты же понимаешь, нельзя так с бухты-барахты…Хорошо, я тебе скоро перезвоню.

— Бедная мама, — вздохнула Аня. — Ее не отпускает прошлое. Хочет повидаться с папой…А ты почему никогда не рассказываешь о своей маме?

У Матвея на скулах заиграли желваки:

— Не знаю. Я с самого начала загнал все мысли о ней глубоко вовнутрь — так было легче. Сережу пришлось буквально выхаживать. Он был очень привязан к матери, мальчонка просто потерялся после ее смерти. — Он стянул с головы шапку, провел ею по лицу и снова надел. — Даже сейчас больно вспоминать…

Сережа подбежал к Матвею. Ботинки с коньками висели у него через плечо на шнурках: — Пойдешь после обеда в хоккей играть?

— Пойду, только ребят надо собрать.

— Не вопрос. Стоит свистнуть, ваши истребители сбегутся. Только чур, я в команде с тобой.

— Заметано. А ну стой! Куртку застегни… вот так. Где перчатки? Серега, я тебе шею намылю!

 

Глава 11

Аня стояла рядом с Нагатиным на вышке КДП и слушала короткие фразы радиообмена.

— Я двадцать пятый, разрешите взлет парой.

— Двадцать пятый, взлет парой разрешаю.

— Форсаж…

— Форсаж включен…

— Отпускаем…

Полковник Горовой и капитан Иртеньев взлетели парой и ушли в зону на сложный пилотаж.

Аня видела, как истребители оторвались от полосы после стремительного разбега, пошли в набор высоты и вскоре полностью растворились в небе…

Длинные паузы. Односложные реплики, запросы…

— Двадцать пятый, доложите место…

Подполковник Богданов пришел вместе с Аней. Разница в возрасте и звании не мешала ему испытывать глубокую дружескую привязанность к Матвею и вследствие этого опекать даму его сердца.

— Двадцать пятый, ваша высота?

В эфире шипение и спокойные голоса летчиков. Короткие штатные доклады.

— Что они говорят, я не все могу разобрать? — спросила Аня.

— Стандартный язык радиообмена, но вам, естественно, понять сложно. Прокомментирую по ходу тренировки.

— Двадцать пятый, парой прошу набор в четвертую, — голос Горового.

— Двадцать пятый, парой набор в четвертую разрешаю.

— Будут работать в четвертой зоне, — пояснил Богданов.

— Двадцать пятый, парой зону заняли.

Аня слушала, как переговариваются летчики. Команды подавал полковник; Матвей, в основном, подтверждал готовность.

— Приготовиться к виражу влево. На месте?

— На месте, готов.

— Вираж влево. Начали…Вираж вправо…

Ане казалось, что она слышит тяжелое дыхание летчиков.

— Горка …Приготовиться к пикированию.

— Готов, на месте.

Богданов подтвердил, что пилоты в данный момент испытывают большие перегрузки.

— Горка 45… боевой на курс 230 … как понял?

— Есть боевой на курс 230…

— Вы тоже занимаетесь борьбой? — спросила Аня.

— …Бочку начали…рраз!..Будет вираж влево…

— А кто им позволит? — вмешался Нагатин. — Это только земноводным пристало клешнями размахивать, а летчик схлопочет пару раз по качану, и уже не пилот. Травму может заработать, да мало ли что. Физкультура, гири, гантели. Самое большее — волейбол. А кто вздумает фордыбачиться и непорядки нарушать, тому мозги живо вправлю, без всяких единоборств.

— …Боевой вправо… Перестроиться вправо.

— Понял.

— Выполняем полупетлю вправо по команде. Готов?

— Так точно, готов.

— Полупетля вправо. Начали…Рраз!.. Приготовиться к перевороту. На месте?

— Стою на месте.

— Переворот влево… Начали!.. Обороты девяносто… Петля…еще петля…

— Сколько лет полковнику? — спросила Аня.

— Сорок два. Опытнейший пилот, военный летчик-снайпер — это высшая классная квалификация.

— Сколько еще будет летать?

— Если повезет — до сорока пяти протянет.

— …Горка… Разворот…Рраз! …Крен вправо…

Нагатин неожиданно взъярился на кого-то:

— Тридцать шестой, какого рожна на полосе корячишься?! Раздолбай! Рули на стоянку! Да не топчись ты, вражина, у меня шестнадцатый светофора ждет, освобождай рулежку!

— А что потом? — выспрашивала Аня. — Сорок пять — совсем молодой мужчина останется не у дел?

— …Тормоза…рраз!.. Переход на второй…

— Можно толкнуться в гражданскую авиацию.

— В ГА, наверно, намного легче.

— …Заход…Разворот влево…

— Не скажите. У командира воздушного судна свои трудности. В истребителе мы в ответе только за себя, ну, может, за ученика или штурмана, если в спарке, а КВС отвечает за сотни жизней. Опять же работа с экипажем, к чему мы, одиночки, не приучены. Не буду строить из себя психолога, пока пытаюсь теоретически влезть в шкуру КВС, да еще беседовал кое с кем из гражданских летунов. У них большая нервная нагрузка. Говорят, человек ко всему привыкает, но для пилота лайнера привычная успокоительная обстановка в полете таит в себе опасность. Нельзя расслабляться и отвлекаться, по этой причине в истории воздухоплавания случалось немало катастроф.

— Вам лучше знать. Я всего лишь обыватель, далекий от авиации. Думаю о Матвее, хочу понять его жизнь, чувства, к чему он стремится, в чем нуждается и что ждет его впереди. Вот вы, Валера, как представляете свое будущее?

— То есть, когда воткну штык в землю? Запретный удар, Анечка, стараюсь об этом не думать. Буду летать до последнего.

— Понимаю, гвардия умирает, но не сдается.

— Куда денусь? Направлю стопы в ГА, хотя, будь моя воля, «свисток» свой на пассажирскую «тушку» или «баклажан» ни за какие блага не променял бы.

— Вы обещали показать мне воздушный бой. Вы заранее обговариваете, кто будет целью, а кто ловцом?

— Вы имеете в виду «ролевой» учебный воздушный бой, когда заранее известно, кто выступит в качестве цели, а кто в роли истребителя. Да, все действия — заходы, атаки и выходы — заранее обговариваются. Но есть более сложный, непредсказуемый маневренный воздушный бой или групповые бои. К таким допускаются только опытные летчики во время учений на специальных базах, полигонах. В «настоящих» боях выявляется умение, мастерство летчика и возможности его машины. У нас в полку немало закаленных, подготовленных бойцов, Матвей один из них.

— Как вы скромны, Валера…

Пока они беседовали, летчики закончили комплекс пилотажа и повернули боевые машины к аэродрому.

— Пошлепали домой, — сказал Горовой своему ведомому в эфире.

Скоро полковник доложил о входе в глиссаду. РП дал снижение до высоты установленного минимума.

И вдруг скороговоркой голос Матвея:

— Двадцать шестой. Отказ правого двигателя.

Аня ничего не успела сообразить. Она увидела, как один из истребителей накренился и, описав дугу, пошел в противоположную сторону.

— Двадцать шестой, доложите обстановку. — Нагатин заволновался.

— Кренение вправо… Пытаюсь парировать крен…Увеличивается… Отказ системы управления!

— Двадцать шестой, катапультируйся! — гаркнул Нагатин.

Самолет Горового с уже выпущенными шасси пронесся над ВПП и снова ушел в набор.

У Ани в голове затрещало как в наушниках. Она впала в мучительное, надрывающее душу оцепенение, когда хочешь двинуться, крикнуть — и не можешь, слышала обрывки фраз, резкие команды:

— Иртеньев, за борт! Приказываю! Машину не спасешь! Подумай хотя бы о брате, черт тебя возьми!

Богданов бессознательно впился железными пальцами Ане в плечи.

Все свершилось молниеносно. Звук самолета оборвался. За аэродромом вcполыхнул огненный столб, клубящиеся черные облака поползли в небо, и лишь затем окрестности облетел странно приглушенный звук взрыва.

На КДП наступила смертная тишина, но через несколько секунд эфир сотряс голос Горового:

— Наблюдаю купол! Его сносит в сторону леса. Самолет вошел на пустыре — на траверзе дальнего привода.

Надо отдать должное Нагатину: поисково-спасательная и медицинская службы были мобилизованы в считанные минуты.

— Он жив? Не молчите же, Валера! — Аня на бегу хватала за руку Богданова, позабыв о всяких приличиях.

— Будем надеяться, — осторожно отвечал Богданов, — у МиГов лучшие в мире средства спасения, хотя любое катапультирование небезопасно для летчика. Главное — быстрее его найти, мороз нынче кусачий.

Богданов посадил Аню в машину. УАЗик погнал с аэродрома и скоро запрыгал по пористому насту пустыря. Впереди темнел глухой труднопроходимый лес. Запорошенные снегом чащобы протянулись на многие километры; к счастью, полковник Горовой сообщил координаты приземления парашюта. Спасатели уже прочесывали лес, воздух дробился звуком мотора вертушки.

— От меня ни на шаг, заблудитесь, — предупредил Богданов.

С развесистых лап елей шлепались на людей рассыпчатые снежные шапки. Аня увязла по колено, снег набился в сапоги. Проплутав в зарослях минут пятнадцать, она поняла, что в одиночку ни за что бы не выбралась из лесу. Невозможно сохранить ориентировку среди холодного величия исполинских деревьев. Равнодушный, как любая стихия, лесной массив мог поглотить бесследно каждого, вторгшегося в его владения. На Аню накатывал страх, жестоко хватал за горло, когда она вглядывалась в нескончаемую череду стволов — прямых, как мачты, и причудливо изогнутых — в просветах между ними мерцало искорками снежного покрова белое безмолвие.

Аня заплакала:

— А вдруг его не найдут. Здесь десятки километров чащоб, стужа, он хотя бы тепло одет?

— Если он в сознании, то даст о себе знать, — успокаивал как мог Богданов. — У него с собой НАЗ — носимый аварийный запас — в нем радиостанция и комплект сигнальных средств. Матвей парень крепкий, я уверен, что он справится.

Прогноз подполковника оправдался. Матвея нашли сравнительно быстро. Состояние его было удовлетворительным, если не считать того, что он подвернул ногу и не мог ставить ступню на землю. При катапультировании с него сорвало ботинок(«Тыщю раз говорил — шнурки как следует затягивай!», — разорался по этому поводу Нагатин), парашют запутался в ветвях высоченного дерева, и летчик повис на стропах, затем отстегнулся и спрыгнул, но на босую ногу приземлился неудачно.

Нагатин шумел вовсю, под чрезмерной сердитостью скрывая радость:

— А все оттого, что слушать надо старших и мотать сопли на кулак, не при дамах будь сказано. Скажи спасибо, что быстро нашли, отморозил бы ногу, и поделом тебе, обормоту. Хорошо, если голеностоп не сломал… Ребята, пузырь догадались захватить?…Давайте сюда… На-ка, глотни, Икар, пока в сосульку не превратился.

Матвей сидел на авиационной лодке, которая автоматически надувается при катапультировании на случай приводнения и спускается раньше летчика на длинной стропе. Он успел снять с себя нательную рубашку и обмотать отекшую ступню. Выглядел он крайне расстроенным. Богданов обнял друга.

— Ничего, — сказал он, похлопывая Матвея по спине. — Знаю, ты сделал все, что мог. Разберемся, брат, не переживай.

Ответом ему послужил тяжелый вздох.

Пострадавшего уложили на полотно парашютного купола и понесли. Анна ковыляла рядом, поминутно проваливаясь в снег, держала Матвея за руку и неотрывно смотрела ему в лицо.

— Я до последнего старался его вытянуть, — сказал он Анне так, как будто продолжал начатый разговор. — Не хотел бросать.

— Я понимаю, не казнись, родной.

— Проклятье, поверить не могу…

— Ты ни в чем не виноват…

— Если бы не Сережа… Самолет уже вращался, когда я выпрыгнул.

— А обо мне ты не подумал? Я у тебя на последнем месте!

— Не было самолета надежнее, он будто угадывал мои мысли, слушался малейшего движения и спас меня на самом краю.

— Матвей!

— Урою техников, просмотрели что-то!

— Да что ж ты их, бедных, честишь, — вступился Богданов, — машина не новая, сколько лет в строю. Всему приходит конец. А техники у нас, сам знаешь, ребята толковые и добросовестные. Это ты зря, брат, с выводами не торопись, тут покопаться надо. Знаю по себе, как трудно, почти невозможно оставить машину. Главное, что сам жив.

— Почему ты медлил, почему не сразу выполнил приказ Нагатина? — всхлипывала Анна. Она еще не пришла в себя после пережитого.

Упрямец смолчал, ответил Богданов:

— Большинство летчиков гибнет оттого, что пытаются спасти самолет.

— У тебя еще где-нибудь болит? — допытывалась Аня

— Ерунда. Мышцы болят и шея. Голову прижимал к заголовнику изо всех сил. И в воздухе крутило, как в бешеном смерче. Насилу соображалка включилась…

Сереже не говори, — попросил Матвей, — присочини что-нибудь, вроде — поскользнулся, упал…

— Очнулся на дереве — гипс! — захохотал Богданов.

Вариация на сюжет из любимого кинофильма сняла напряжение. Спасатели принялись изощряться в остроумии. Тема улетевшего ботинка и возможные точки его приземления с увлечением муссировалась в течение прохода через лес к машинам.

— Счастливчик, трофеями разжился — лодкой, «книжкой». Как потеплеет, махнем на рыбалку, а флягу, чур, без меня не распивать. — Богданов объяснил Ане, что «книжкой» летчики называют плоскую флягу со спиртом на два литра, которая хранится в НАЗе. Трофеи эти очень ценятся летчиками, так как обладателями становятся только те, кто реально катапультировался.

Факт аварии скрыть от Сережи не удалось. Весть о том, что на пустыре разбился самолет, облетела авиагородок со скоростью смерча и посеяла панику среди семей тех летчиков, которые находились в это время на аэродроме или в воздухе. Весь поселок был взбудоражен, к аэродрому потянулись группки людей.

Матвея не успели еще поместить в медицинский УАЗик, как зазвонил Анин телефон.

— Аня, Аня, еле дозвонился, ты где?! — Мобильная связь прерывалась, и потому Сережа кричал.

— Я с Матвеем. С ним все в порядке, он слегка повредил ногу, ничего серьезного. — Аня отвечала чересчур бодрым тоном.

— Это его самолет разбился?.. Можешь не юлить, я сразу понял, что это он. Говори прямо, с ним очень плохо?

— Сережа, мы везем его в госпиталь, приходи туда — сам убедишься, что все в порядке.

— Почему — везете? — спросил он упавшим голосом.

— Я же сказала, он подвернул ногу…Подожди, передам ему трубку.

— Серега, слушай мою команду: хандру отставить, хвост трубой и дуй ко мне. Папе не настучал?.. Молодец, ты у меня башковитый…Да ничего серьезного, ерунда, пустячное растяжение — не иначе.

Дай бог, чтобы растяжение, — сказал Матвей, возвращая телефон Ане.

К счастью, перелома, как опасались врачи, близкие, и сам Матвей, не оказалось, тем не менее, требовалось определенное время на лечение и восстановление. Матвея тщательно обследовали, никаких иных повреждений не нашли. Богданов беспокоился до последней минуты, пока врачи не вынесли свое заключение.

— Живем, дружбан, — воскликнул он, — я больше всего боялся травмы позвоночника, но ты у нас молоток, успел грамотно катапультироваться.

Через два дня после происшествия позвонила Елизавета Михайловна и поставила дочь в известность, что намерена не позднее вечера прибыть в гарнизон.

Аня встретила ее на железнодорожной станции. Поезд еще не остановился у перрона, а Елизавета Михайловна уже застыла наготове в тамбуре с дорожной сумкой в руках. Она заметно нервничала, озиралась с непонятным испугом, от волнения путалась в словах.

На крыльце дома остановилась, не решаясь переступить порог:

— Сейчас, доченька, в груди занялось, дай отдышаться…

Тут Семен Павлович вышел навстречу:

— Заходи, Лиза, мы ждали тебя.

Бедная женщина потерялась страшно, Ане жалко стало ее до слез: легко ли решиться на поездку в неизвестное, с грузом вины, сомнений, годами подавляемых желаний. Мать попыталась что-то сказать, но сумела выдавить лишь несколько бессвязных обрывков фраз.

Матвея привезли домой, он лежал на диване в гостиной, рядом сидел Богданов.

Подполковник принес Матвею в подарок щенка немецкой овчарки, толстого, с плотной шерстью, большими лапами и уморительной мордой.

— Ма, смотри, у него нос кожаный! — бросился к взрослым Тёмка. Щенка он держал на руках; его личико светилось от счастья.

Елизавета Михайловна встрепенулась:

— Артем, иди поздоровайся с бабушкой.

Присутствие ребенка помогло ей хоть как-то собрать воедино разбросанные чувства. Внимание взрослых сосредоточилось на флегматичном звереныше. Ему было хорошо на руках, а кутерьма вокруг собственной персоны совершенно его не занимала.

— Какой симпатяга! — воскликнула Елизавета Михайловна. — Надо дать собачонку имя. Уже придумали?

— Дядя Матвей назвал его Бомбер. Бомбер, смотри, это моя бабуля Лиза, а это мама. Мам, возьмем его к нам домой? Дядь, скажи, что ты подаришь мне Бомбера.

— Считай, что он твой.

— Мы его обязательно возьмем, только пусть он немного подрастет, — дипломатично вмешалась Аня. — Здесь он будет гулять в садике, дедушка за ним присмотрит, а у нас Бомбер будет целый день сидеть в квартире один.

Сережа вообще ни с кем не разговаривал, держался с презрительной холодностью, на вопросы не отвечал, с гневной обидой смотрел на Матвея, когда тот к нему обращался. Даже Аня чувствовала себя в чем-то виноватой перед братом. Кончилось тем, что юноша треснул дверью и ушел, не сообщив, куда направляется.

В доме имелась пара костылей — когда-то в них нуждался Семен Павлович, теперь они пригодились Матвею.

— Дарю, пользуйся, — сказал Семен Павлович, — попрыгай на одной ноге, благо недолго тебе быть в моей шкуре.

По лицу Елизаветы Михайловны пробежала болезненная судорога. Она жадно вглядывалась в отца своей дочери; Семен Павлович, в отличие от нее, был спокоен, держался в высшей степени предупредительно, оказывал гостье необходимое внимание.

Богданов ушел, Матвей встал на костыли; молодые люди решили дать возможность родителям пообщаться наедине. Темка, сам превратившись в четвероногое, лазал по всему дому за щенком — тому пришла охота обследовать новое место жительства вплоть до отдаленных закоулков под кроватями и шкафами.

Разговор у бывших супругов не клеился. Оказалось, что после стольких лет отчуждения им нечего сказать друг другу. Спасительной темой опять-таки явился Темка. Дочь и внук были тем непреложным обстоятельством, которое их объединяло.

— Как он обрадовался щенку, — сказала Елизавета Михайловна.

— Да. Матвей готов отдать его Темке, но Аня считает, что сейчас рано заводить собаку.

— Конечно, кто будет за ним смотреть? Здесь щенку будет привольнее, у вас свой садик и лес рядом. — Последовала пауза. — Почему ты не хочешь переехать в Москву и присматривать за сыном?

— За кого ты меня принимаешь, Лиза? Сесть на шею дочери, тем более сейчас, когда она ушла от мужа? Я работать пойду — на аэродром, хоть механиком, хоть мотористом, без разницы — кем возьмут. Я ведь работал РП после ранения, потом сердце прихватило, пришлось уволиться. Все летчики когда-нибудь прощаются с небом, но еще надолго остаются в авиации. Вот так и мне без авиации жизни нет.

— Какие вы, мужики, все-таки упертые. Голова уж седая, а все без своих железных машин жить не можешь. Занялся бы детьми, внуком. Мальчуган-то, глянь, весь в тебя.

— Смотрю я на него и будто Анечку вижу в детстве. Помню, как впервые взял ее на руки. Думал, новорожденные красные, сморщенные, а у нее личико белое, безмятежное, глазенки дымчатые и такие внимательные, словно соображает что-то.

Елизавета Михайловна явственно увидела эту картину: молодого лейтенанта в приемной роддома с кружевным свертком на руках. Он с восхищенным изумлением вглядывался в незнакомое создание в свертке, которое было его дочерью. А Лизу, гордую и счастливую, переполняла любовь к мужу.

— А помнишь ее первые шаги? Мы с тобой ухохатывались, когда она ножки в стороны выбрасывала, как медвежонок на задних лапах.

Оба почувствовали, как незримое, безжалостно отринутое прошлое подошло неслышно и встало рядом — полноправный собеседник, неистребимый и не помнящий зла. Они говорили, а оно хранило красноречивое молчание, но создавало неправдоподобно живые образы, как фокусник из пустой руки, с улыбкой наблюдая за реакцией зрителей. Его нельзя было прогнать или отмахнуться, как нельзя выбросить часть своей жизни, молодости, того, что пережили сообща впервые и навсегда.

Они вспоминали бывший гарнизон, каждую улочку, номера домов, где жили однополчане с семьями. Припомнили забавные случаи из армейской жизни, проделки молодых пилотов и курьезы с начальством; общих друзей, сослуживцев Семена — все то, что было дорого обоим, и голоса их становились мягче, глаза доверчивее, не было теперь правых и виноватых; может быть, только сейчас они поняли, как велико и важно было то, что их объединяло.

Когда-то, очень давно, Семен Иртеньев, поддавшись внезапно охватившей его страсти, ушел от жены и маленькой дочери. Все последующие годы он оправдывал себя: любовь все искупает, человек не должен отказывать себе в счастье, а разрыв с дочерью произошел не по его вине. «Человеку легко обелить себя, если очень постараться для собственного успокоения совести», — думал он, глядя на измученное лицо Лизы. Каждая морщинка на этом лице тянулась отметиной горечи и разочарования, все вместе они неуловимо складывались в маску страдания; неуверенный взгляд придавал отпечаток растерянности всему облику Лизы, словно она так и не поняла за все эти годы, что же с ней произошло.

Он замолчал посреди разговора, не отрывая взгляда от ее лица, как будто увидел что-то страшное.

Матвей и Аня тем временем целовались на кухне. Матвей стоял на одной ноге. Аня, обхватила его и удерживала в равновесии, испытывая сладостную потребность, столь естественную для женщины, защитить любимого, окружить своей заботой. Раньше он не давал ей такой возможности.

— Отлично! Весьма трогательно! — внезапно раздался голос Сережи. Он стоял в дверях и смотрел на них злыми глазами. Вид у него был взъерошенный, куртка расстегнута; до кухонного помещения он прошел в ботинках, наследив лужицами воды и снега.

— Вы шибко-то не радуйтесь. Милуйтесь пока, голубки, не буду вам мешать, но завтра с утра мы уезжаем, — объявил он с мстительным вызовом.

— Вот еще! — возмутилась Аня. — Мы вполне можем задержаться на три дня.

— Ни фига! С утра отчалим, собирайся, — не сбавил приказного тона Сережа.

— Постыдился бы, — противилась Анна, — брат, можно сказать, ранен, за ним уход нужен, а ты мечтаешь пораньше смыться.

— Ха-ха, ранен! За что боролся, на то и напоролся. Всего лишь издержки его профессии, а для нас не повод откладывать важные дела в Москве. А у меня дел в Москве, как у кошки блох…да, представьте себе… И мне надо срочно ехать!..

— У тебя во вторник день рождения. Мы рассчитывали отметить здесь всей семьей.

— Велика важность. Отмечу в Москве с друзьями.

— Сережа, не строй из себя изверга. Кто-то должен ходить в магазин, готовить, стирать, как мы оставим папу и Матвея без помощи?

— Ты одна, что ли, такая заботливая? Не боись, сочувствующих баб полно. Будь уверена, сбегутся, как только мы выйдем за порог.

— Он издевается над нами, — пожаловалась Аня, когда Сережа вышел. У Матвея в глазах плясали смешинки. — И ты не лучше! Два сапога — пара. Это правда, что сбегутся? Кошмар! А-а, знаю, что мне делать! Заберу тебя с собой. Будешь поправляться в Москве.

— Никак нельзя, Анечка, сюда уже комиссия нагрянула, выясняют причины аварии, еще неизвестно, что накопают.

— Будем надеяться, что тебя выгонят из армии.

— Жестокие слова. И ты будешь любить безработного парня, да еще без всякой профессии?

— Ты еще достаточно молод, чтобы переучиться.

— Лучше звони мне почаще. Как только поправлюсь, постараюсь приехать на денек.

— Так и будем мотаться взад-вперед? Нам надо что-то решать, Матвей!

— Анечка, не мучь меня. Я не знаю решения, и ты его не знаешь. Оставим пока все, как есть.

 

Глава 12

— Счастлив вас видеть! — воскликнул Огнивцев, поднимаясь навстречу Анне из-за стола в своем роскошном рабочем кабинете. — Какой приятный сюрприз! Уже не чаял с вами встретиться. — На нем был голубовато-серый пиджак, рубашка в цветочек, отливающая перламутром. На каждой руке по тяжелому перстню, распахнутый воротник рубашки демонстрировал массивную цепь на пухлой белой груди. Его розовые губы и прозрачные выпуклые глаза вызывали в Анне сильнейшее раздражение, граничащее с отвращением.

— Так уж и не чаяли, — насмешливо отозвалась она. — Вашей хватке можно позавидовать. Вы опутали моего брата своим липким гламуром, как сетью. Я почти его не вижу, он поздно возвращается домой, ему без конца звонят какие-то девицы и томным голосом спрашивают Сержа. Я периодически вытаскиваю его из ночных клубов, ресторанов, а сегодня он вообще не пришел ночевать. В ответ на мой звонок наглый женский голос попросил Сержа не беспокоить. Все это ваших рук дело, и я намерена положить этому конец!

— Боже, как вы хороши! Негодование красит вас необыкновенно! — всплеснул руками Огнивцев. — Садитесь, прошу вас. Сейчас мы все спокойно обсудим. — Он нажал на кнопку, и в ту же секунду в дверях появилась кокетливая вертлявая секретарша с острыми глазками. По лицу ее струилась патока преувеличенного внимания к шефу. — Диночка, нам кофе, пожалуйста. — Девушка кивнула и исчезла.

В просторном помещении витал запах дорогой парфюмерии, у стен стояли кусты растений в кадках, над вычурным диваном, обитым коричневой кожей, совсем некстати висела большая картина в стиле модерн; на журнальных столиках были разложены глянцевые журналы.

— Анна, дорогая, не понимаю вашего гнева. Я предоставил Сереже возможность хорошо зарабатывать, им заинтересовались влиятельные представители шоу бизнеса. Конечно же, он пользуется успехом у женщин, а как бы вы хотели? Ваш брат взрослеет, становится красивым мужчиной, поклонение девушек нам только на руку. Все это составляющие успеха. Он весьма перспективен, — притягателен, бесподобно двигается, в нем редкое сочетание изящества, гибкости и силы. Да, у меня есть хватка, я обещал, что сделаю из него звезду, и обещание свое выполню.

— Сережа чистый, неопытный юноша, он никогда не вращался в кругу акул, подобным вам и вашему окружению. — Аня была настроена воинственно. — Ему едва исполнилось семнадцать. Обмануть его ничего не стоит, а вы этим воспользовались. Я боюсь за него, сколько таких мальчиков ваша индустрия перемолола и выплюнула. Я подам на вас в суд, вы слышите?! За растление несовершеннолетнего!

— Какой суд, Анечка? — Огнивцев расхохотался с деланным добродушием. — Ни один суд не усмотрит в моих действиях состава преступления. Разве я принуждал к чему-либо вашего брата? Разве мы держим его здесь силой? — Он доверительно пригнулся к Анне и произнес с особым значением: — Но если вы меня очень попросите, я лично прослежу за тем, чтобы юноша не сбился с пути, чтобы его карьера сложилась гладко, без каких-либо потрясений для него и для вас.

— Что вы еще придумали, нечестный вы человек?!

— Ну вот, опять! За что же вы меня так не жалуете? Все попытки доказать мою преданность вы оборачиваете против меня. Будьте же со мной поласковее, Анна, а я в свою очередь — в знак благодарности — приставлю к Сереже опытных телохранителей, он будет под надежной опекой. Ребята проследят, чтобы мальчик не стал добычей алчных дамочек, не таскался по светским кабакам, не пил водку и не баловался наркотой. Устраивает вас такой расклад?

Вошла секретарша с подносом в руках. Она быстро расставила на столе чашки с дымящимся кофе, вазочки с конфетами и фруктами, успев при этом исподтишка бросить на Аню пару цепких взглядов.

— Что-нибудь еще, Артур Леонидович? — сладким голоском осведомилась она.

— Спасибо, Диночка, пока ничего не надо.

Диночка одарила шефа многозначительной интимной улыбкой и не спеша удалилась, картинно покачивая бедрами. Аня проводила ее глазами, затем с усмешкой обратилась к Огнивцеву:

— Наглядная демонстрация того, что женской лаской вы не обделены. Некоторые девушки удивительно падки на деньги.

— Анна, не оскорбляйте меня так откровенно. Почему вы не хотите познакомиться со мной поближе? Может быть, я вовсе не так плох, как вам кажется.

— Поймите, Артур, вы мне не нравитесь. Ухищрения ваши напрасны, оставьте в покое меня и моего брата.

Огнивцев откинулся на спинку кресла. Лицо его приняло холодное, замкнутое выражение:

— Сожалею, но Сергей участвует в многообещающем проекте, в котором задействовано много серьезных людей. Подводить их я не намерен. Мы решили попробовать Сергея в роли телеведущего новой молодежной программы, и процесс уже пошел, отступать поздно.

— Так вот как вы заговорили. — Аня встала. — Ничего у вас не выйдет, Огнивцев, и вы очень скоро в этом убедитесь.

Она пошла к двери, хозяин встрепенулся, вскочил и побежал за ней:

— Полно, Анечка, не будем ссориться. Клянусь, я не оказываю на вашего брата ни малейшего давления. Да что вы такого трагичного увидели в его занятиях? Не уходите, прошу вас…

Аня больше его не слушала, миновала приемную и стала спускаться по лестнице.

— Грязный шантажист, — бросила она напоследок. — Не смейте мне звонить, писать свои дурацкие смс-ки и присылать цветы с льстивыми записками. Я больше не желаю вас знать!

На работу возвращаться не имело смысла. Аня позвонила Юле:

— Можешь сегодня не приходить. Я сама заеду за Артемом в детский сад.

— Да, знаю. Только я думала, что Сережа заберет его из садика. Он мне недавно звонил.

— Сережа? А… ну да. Хорошо, до завтра.

Аня набрала номер брата.

— Мы с Артёмкой уже дома, — сказал тот. — Ты скоро приедешь?.. Ладно, ждем, без тебя есть не будем.

Когда Аня вошла в квартиру, кухонный стол оказался накрытым, а на газовой плите подогревались кастрюльки с едой.

Сели за стол. Сережа сосредоточенно ел, упершись взглядом в тарелку. Тёмка рассказывал о важных событиях детсадовской жизни: воспитатели готовили детей к утреннику, приуроченному к 23-му февраля. Артему досталось сольное выступление — песня об отважных капитанах:

— Хотите послушать? Это для папы сюрприз, а вам могу спеть сейчас.

— Нет, зайка, сначала поедим, а потом споешь, — сказала Аня. Она подняла глаза на Сережу: — Ты не хочешь мне рассказать, где провел сегодняшнюю ночь?

— Ань, не усложняй, а?…Ну, у телки одной…сама ведь знаешь…

— У телки…Хоть бы сказал «у девушки» или «у женщины»…

— Да какие они девушки…ха-ха…швабры захватанные…послать бы их всех куда подальше!

— Сережа! — Аня хлопнула ладонью по столу. — Откуда в тебе столько презрения к женщинам? Где ты набрался пошлости и цинизма? Не поверю, что в семье, потому что папа и Матвей не позволят себе таких высказываний. А твои бывшие одноклассники — олицетворение вежливости и галантных манер. Я видела, как они относятся к Даше…

— Сравнила! К Даше я сам отношусь с уважением. Даша чистая, светлая, чудесный человечек, настоящий друг, а этим лишь бы голый зад перед камерой выставлять. Твари! К любому старику и уроду за тыщу баксов в постель сиганут, а потом лезут к таким как я исключительно из любви к искусству. Девушки, мать их!..

— Не бранись при ребенке. Не надо было связываться с Огнивцевым. Я пыталась не пустить тебя в эту среду — ты воспринял мою заботу как ущемление свободы личности.

— Ничего, жизнь надо знать со всех сторон, пригодится.

— Ты вообще-то собираешься куда-нибудь поступать? Февраль кончается. Мы еще успеем нанять педагогов, чтобы ты подготовился к вступительным экзаменам.

— Не надо мне педагогов. Буду сам заниматься по учебникам. А если откровенно, то у меня ни к чему сердце не лежит. Да не волнуйся ты, к весне определюсь, а не поступлю, так пойду в армию, всего и делов.

Аня чуть не выронила вилку и нож:

— Как это — в армию?! Опомнись Сережа! И думать забудь. Ты посмотри, какие ужасы показывают — дедовщина, убийства, расстрел сослуживцев обезумевшим дезертиром…Нет, нет, в армию я тебя не пущу.

— Аня, ты вроде не девочка, а говоришь наивные вещи. Имеют место случаи, а где их нет? На дорогах каждый год гибнут тысячи, самолеты падают, поезда сходят с рельсов, здания рушатся от взрывов бытового газа; да ты сама говорила, что в городе рыщут маньяки, — все это не страшно, а в армии страшно?

— А то, что ты потеряешь на военной службе драгоценное время, об этом подумал? Сейчас карьеру надо делать практически с юных лет, а для этого необходимо получить отличное образование. Вспомни, что Матвей говорил.

Сержа метнул в нее непонятный взгляд и опустил ресницы. Он катал в длинных пальцах шарик хлебного мякиша и молчал.

— А теперь можно петь? — спросил Тёмка, вытирая рот рукавом.

— Артём, перед тобой лежит салфетка! — строго сказала Аня.

— Кто же поет сидя? — Сережа подхватил мальчика и поставил его на стул. — Вот теперь пой, мы слушаем.

— …В синем море плавают дельфины-ы-ы, и плывут по волнам корабли-и-и… — удивительно чисто выводил мальчик звонким голоском. — Расскажи нам, капитан, как бушует океан, и о чем мечтают дети разных стра-а-н…

Сережа подкинул певца под потолок:

— Старик, ты настоящий Карузо! В садике тебе никто в подметки не годится, зуб даю.

— Давай, — сказал Тёмка, подставив ладошку.

— Вот-вот, наберется малец от тебя словечек, — проворчала Аня и стала складывать посуду в мойку. — Все же тема осталась открытой, — не отступилась она. — Обещай, что подобные загулы больше не повторятся. Минуту назад ты сам критиковал излишнюю свободу нравов, почему я должна мириться с твоим поведением? Я всю ночь не спала, пока ты развлекался. У тебя совесть есть? И не говори мне, что ты уже достаточно взрослый. Вот когда тебе исполнится восемнадцать…

Сережа подскочил к ней и крепко обнял. Временами он становился ласковым как котенок.

— Анютка, ты самая лучшая сеструха в мире! Не сердись, лады? С завтрашнего дня обещаю вести благопристойный образ жизни. С дамами не блудить, поздно не приходить…что еще…не пить, не курить, хотя я и так не курю…короче, проси, чего хочешь!

— Уходи от Огнивцева.

— Ань, дался тебе Артур. Он на мне зарабатывает, и мне кое-что перепадает. Знаешь, что я задумал? Скоплю денег и куплю папе машину. Представляешь?! Ему ходить трудно, а так он сможет разъезжать, куда захочет. Классно, правда?

— Умница! Я сама об этом думала. Давай сложимся, так быстрее купим, идет?

— Заметано!

В десятом часу вечера Сережа, несмотря на обещания, вышел из дому по звонку, заверив, что отсутствовать будет не более двух часов.

Аня дождалась, пока Тёмка заснул, и решила воспользоваться затишьем, чтобы позвонить папе, а заодно вволю наговориться с Матвеем. Они часто перезванивались, Матвей поправился полностью и снова летал; комиссия пришла к выводу, что причиной аварии явилось попадание в двигатель постороннего предмета, предположительно — птицы.

Аня набрала номер, потянулись длинные гудки. Она терпеливо ждала: вероятно, Матвея не было дома, а Семен Павлович всегда долго подходил к телефону. «Надо купить для папы беспроводной телефон, — подумала Аня. — Невнимательная дочь, мозги на отшибе, там, где Матвей, все остальное в тумане».

Обожгла знакомая тоска, не тоска даже, а что-то сродни жестокому томлению души и тела, когда овладевает беспокойство, хочется немедленно куда-то мчаться, действовать, искать предмет своей страсти.

Так случалось с Аней нередко; она, как ни странно, дорожила этими приступами любовного голода, они служили доказательством неугасающего чувства, свидетельством того, что нынешняя связь была не мимолетным увлечением или преходящей влюбленностью.

Еще сегодня утром в своем офисе она отбивалась от настойчивых советов Вали:

— Будь понастырнее, не стесняйся. Раз говорит, что любит, значит, уступит в конце концов. У тебя бриллиантов немерено — часть продай. Квартиру продай, денег добавь — купи другую, большую, да хоть в спальном районе, а он пусть увольняется из вооруженных сил и переучивается на летчика ГА. Я специально звонила бывшей однокласснице, у нее муж КВС, так вот, он уверяет, что на летчиков сейчас огромный спрос, авиалиний и компаний становится больше день ото дня, а пилотов не хватает.

— Ой не знаю, Валюш, боюсь, из армии Матвей не уйдет. Он мне так и сказал: «Не уйду, пока не спишут». А к нему ехать, быть женой военного откровенно боюсь. Не гожусь я в героини. Дело даже не в минусах гарнизонной жизни. Это не жертва ради любви, а скорейшее и неизбежное ее убийство. Валюха, я так его люблю, что боюсь замужества. Мне хочется как можно дольше сохранить свежесть чувств, волнующее ожидание встреч, восторг свиданий, трепет, жаркое наслаждение…

— Анька, поимей жалость, не трави воображение, а то мне в натуре мужика захочется.

— Вот видишь! — вдохновенно продолжала Аня. — Нужна романтика, воображение. Как только мы пытаемся ухватить любовь, закрепить ее за собой и втиснуть в рамки совместного быта, волшебство исчезает. Мы как будто нарочно стремимся к полному обладанию другим человеком, чтобы сменить радужное зрение любви на черно-белый экран рентгеновского аппарата.

— То есть, что слепила, то и полюбила, как в песне поется? — заметила Валя.

— Ах, Валь, я сама не знаю. И никто ничего не знает. Так всегда, когда речь заходит о любви.

— Да, дилемма… Ты ведь хотела второго ребенка. А детям нужна семья.

— Молчи, Валюха, молчи…Жизнь постоянно расставляет ловушки, получишь одно, теряешь другое. Не буду пока думать ни о чем, там видно будет…

… Гудки продолжали монотонно оттягиваться в трубке. Одиннадцать часов — в такое время папа обычно не спит, непонятно, почему не подходит. Матвей, если не в ночных полетах, то возможно, на боевом дежурстве. Можно попробовать позвонить ему на мобильный.

Автоответчик сообщил, что абонент временно недоступен.

Повернулся ключ в замке входной двери, и в квартиру вошла Елизавета Михайловна.

— Мама? Привет. Что так поздно? — Аня поцеловала мать в охолодевшую щеку.

— Савва до сих пор в клинике, у него тяжелый больной, а мне муторно дома в одиночестве. Села в машину и махнула к тебе. Тёмка спит? Жаль, хотелось с ним повозиться, надо было раньше приезжать.

— Раздевайся, заходи.

— Ты одна? А где Сережа? Видела его вчера в рекламе по телевизору. Отлично смотрится. Интерьер, хрусталь, шикарные шмотки, роскошные девицы. Сомневаюсь только, полезны ли ему в столь нежном возрасте соблазны красивой жизни?

— В какой еще рекламе? — вскинулась Анна. — Пройдоха! Мне ни полслова!.. Чаю выпьешь?…Я только что папе звонила, но у них трубку никто не берет. У меня на душе неспокойно.

Елизавета Михайловна прижала руку к груди:

— Сердце иногда скачет, как взбесившаяся обезьяна в клетке… Напрасно беспокоишься. Наверно к зазнобе своей пошел. Имела возможность наблюдать соседку Зину в действии. Так к нему и льнет. Всегда отыщется очередная пиявка…

— Когда ты успела с ней познакомиться? — удивилась Аня.

— Такие гадюки всегда являются в неподходящий момент, как будто чуют что-то своим раздвоенным языком. Мы с Сеней разговорились — хорошо так, по-доброму, и вдруг что-то важное произошло, теплый поток воспоминаний унес нас в прошлое. Мы снова были близки друг другу, как прежде, день за днем перед нами проходила молодость, наша совместная жизнь; он смотрел на меня с каким-то особенным, непередаваемым выражением, потом внезапно сжал мне руку и сказал: «Лиза, я страшно виноват перед тобой. Наверное, мне нет прощения, и все же прости, если можешь».

И веришь ли, Анечка, в тот миг я простила ему все, и простила самое себя, и то зло, что причинила ему из любви и из мести, все, все, что было ненужного между нами. Я примирилась с ним и с собой. Мне до смерти захотелось его обнять, погладить поседевшие виски, поцеловать темные, некогда блестевшие глаза… — Елизавета Михайловна судорожно вздохнула. — И в этот самый миг явилась эта особа, как олицетворение серой, безжалостной действительности, со своим глупым, круглым лицом — отрезвляющее напоминание о том, что жизнь вспять не повернуть.

Общаться нам дольше было невозможно. Эта кукла трещала, как заведенная, при этом стреляла шустрыми глазками то в него, то в меня. Расселась между нами беспардонно и прочно. А Сене было нехорошо, я видела, но он почему-то не сделал попыток избавиться от нахальной соседки. Знать, уже прибрала его к рукам.

— Пока Сережа жил с папой, шансов у нее не было, какие сейчас у них отношения — не знаю, — покачала головой Аня.

Мать побыла у дочери не больше часа и собралась уходить. Она надевала шубу в прихожей перед зеркалом и вглядывалась в собственное отражение:

— Ах, девочка, до чего безжалостно обходится с нами время, старость для женщины унизительна, смотрю и стесняюсь своих морщин. Такая я Сене и вовсе не нужна. Извечный парадокс: время врачует душу, но разрушает тело. — Она повернулась к дочери и спросила с надеждой: — А может быть, у нас с ним еще что-нибудь получится?

И тут зазвонил телефон. Звонил Богданов. Он находился в Москве, приехал специально по просьбе Матвея, чтобы утром отвезти Аню и Сережу в военный городок. Он рассказал в нескольких словах, что примерно в полдень Семен Павлович внезапно почувствовал себя плохо и потерял сознание. Еще до того, как приехала машина скорой помощи, он умер на руках у Матвея. Врачи причиной смерти определили инфаркт.

 

Глава 13

Кончина Семена Павловича тяжело отразилась на всех Иртеньевых, включая Елизавету Михайловну. Сложнее всего, как и следовало ожидать, дело обстояло с Сережей. Узнав о смерти отца, он словно окаменел; так было до тех пор, пока он не вышел из машины у своего дома в гарнизоне и не увидел Матвея, тут сердце у парня не выдержало, и он разрыдался на груди у брата.

Гроб с телом покойного выставили в Доме офицеров. У гроба выстроился почетный караул. Хоронили полковника Иртеньева, ветерана Афганистана и Чечни в синем мундире офицера ВВС, проститься с ним приехали люди из дальних мест. Все взрослое население военного городка вышло проводить в последний путь Семена Павловича. Сергей влачился за гробом как гонимый ветром осенний лист, до того он казался безжизненным. Матвей и Анна не отходили от него ни на шаг. Возможно, забота о младшем брате помогала им мужественнее переносить собственное горе.

Гроб привезли на кладбище, расположенное за городом; день был белым, туманным, из плотной дымки смутно вырисовывались каменные надгробия и кресты за железными оградами. Процессия остановилась у вырытой могилы. С фотографии на соседнем камне улыбалась Нора.

Прозвучали прощальные речи, застучали комья мерзлой земли по дубовой крышке, грянули залпы, и все было кончено. Провожающие стали расходиться, у свеженасыпанного холмика остались только близкие.

Елизавета Михайловна вдруг рухнула на могильную насыпь и отчаянно заголосила; Сережа при этом содрогнулся всем телом, резко вырвался из рук Матвея и побежал куда-то, не разбирая дороги.

Матвей недовольно нахмурился в сторону Елизаветы Михайловны и пошел за братом.

Аня, тем не менее, дала матери выплакаться. Они еще постояли некоторое время, обнявшись, у могилы, затем медленно побрели назад по заснеженной дороге.

Вскоре Матвей привел Сережу. Он отыскал его в школьной раздевалке, где тот прятался вместе с Дашей. Они забились в угол, невидимые за рядами пальто, курток и полушубков на вешалках. Даша говорила Сереже какие-то ласковые слова, гладила его по волосам и щекам. Прямые плечи юноши поникли, взгляд блуждал, но когда Матвей пришел за ним, Сережа вцепился в запястье девушки и не хотел выпускать до самого дома.

Поминки прошли тихо, было сказано много хороших слов о покойном.

— Сеня пытался устроиться на работу, — поведал Нагатин, — оно и понятно — всегда был деятельным, энергичным человеком, только работы для инвалида на аэродроме не нашлось.

— Что-то с ним творилось в последнее время, — добавил Матвей. — Сейчас мне его поведение видится в другом свете, а тогда я даже радовался: он стал удивительно тихим и спокойным, подолгу думал о чем-то, временами у меня было такое чувство, будто дух его витает где-то далеко, настолько он выпадал из действительности.

Аня смотрела на четкий профиль Матвея из-под опухших век, и как будто видела наглядное свидетельство того, о чем он рассказывал.

— Мы старались поддерживать его, как могли, — продолжал Нагатин. — Буквально за день до несчастья он попросился в вертолет. Ребят наших уговаривать не пришлось — посадили Сеню на Ми-8Т правым летчиком. Давненько я не видел его таким счастливым. После посадки он мне сказал: «Нет, Федя, рано меня в старики записали, я еще всем докажу, что в состоянии летать. Маресьев без двух ног летал, и я полечу».

— Вот и полетел, — сказал Сережа. Кругом воцарилась тишина. У Сережи на ресницах дрожала слеза, она все росла, набухала, наконец сорвалась, упала в стопку с водкой и смешалась с прозрачной жидкостью.

— Помянем Сеню, пусть земля ему будет пухом, — закончил Нагатин.

Татьяна чересчур ревностно обхаживала Матвея. Проворно заняла за столом место рядом с ним, под предлогом соболезнования часто сжимала ему руку, гладила плечо; прижавшись к нему, нашептывала что-то на ухо. Аня готова была вышвырнуть ее вон: верх лицемерия использовать семейное горе для любовных происков. Она не могла дождаться, когда все уйдут. Как на любых поминках, среди сочувствующих затесались любители выпить, некоторые мужички хватили лишку, запалили сигаретки, стали громко разговаривать, а то и смеялись, забывшись. Аня боялась, как бы Сережа не вспылил; по счастью, друзья увели его из дому.

Надвигались стылые сумерки, туман совершенно рассеялся, на синем вечернем небе, как на лубочной картинке с изображением зимнего деревенского пейзажа, ярко высветился золотой месяц и лучистые звезды. Дом Иртеньевых постепенно пустел, люди расходились, поплотнее запахивая на февральском морозце тулупы и шубейки, слышен был хруст снега под ногами и приглушенный говор; скоро в доме остались только Нагатин, Богданов, а также Татьяна, от которой, как поняла Аня, избавиться не было никакой возможности.

В окне внезапно высветилась дорога за оградой, озаренная светом фар, которые тут же погасли. Какая-то машина остановилась у калитки, хлопнули дверцы, и двое мужчин направились по дорожке к крыльцу.

— Кто это, на ночь глядя? — вздохнула Елизавета Михайловна. Она была бледна и растрепана, зябко куталась в большую шаль, хотя в доме было жарко натоплено.

Дверь отворилась без стука, и в коридоре появились два неразлучных персонажа — Виктор и Константин.

Виктор потоптался в дверях гостиной, перекладывая меховую шапку из руки в руку, потом неуверенно произнес:

— Прошу прощения, узнал случайно, что Семен Павлович скончался, хочу выразить соболезнование.

Матвей поспешно поднялся и пошел навстречу вновь прибывшим:

— Раздевайся, Витя, проходи. Костя, а ты чего стоишь? Давайте к столу.

Татьяна принесла чистые приборы, Нагатин разлил водку в стаканы. Аня, не трогаясь со своего стула, в полной растерянности поворачивала голову из стороны в сторону, как бессловесный зритель, следящий за передвижением и репликами актеров на сцене.

Виктор произнес заготовленную речь о том, что он с большим уважением относился к отцу Анны, хотя не успел с ним познакомиться.

Мужчины выпили по рюмке водки. Помолчали. Выпили еще по одной. Виктор закусил водку кусочком черного хлеба.

— Как ты узнал? — спросила Аня.

— Зашел утром к тебе на работу. Повидать захотелось. Валя мне все и рассказала.

— Вы бы поели с дороги, — предложила Татьяна, — путь проделали не близкий, проголодались, должно быть.

Константин покосился на нее, и черты его лица, устоявшиеся в нерушимой твердыне, стали неудержимо разъезжаться, а в глазах заиграли проблески каких-то человеческих чувств.

Нагатин много рассказывал о Семене Павловиче, о службе в Афганистане, об экипажах вертолетов, погибших в боях и при перевозке десантников.

— Да, мужики… святые воспоминания, — Нагатин на миг поник головой, но тотчас встряхнулся. — Помянем погибших в Афгане, и тех ветеранов-афганцев, которые не дожили до сегодняшнего дня. Ей-богу, ребята, хоть и воспитывали меня атеистом, а я крепко верю, что Сеня сейчас с ними встретился, с братьями, ушедшими навсегда в раскаленное небо Афганистана.

Виктор, как и в прошлый раз, моментально захмелел, поскольку алкоголя практически не употреблял, отчасти по той причине, что постоянно был за рулем, кроме того тщательно следил за своим здоровьем, а тут тяпнул на голодный желудок да на нервной почве — не мудрено, что развезло. По лицу его разлилось благодушие, он закинул Матвею руку на плечо, и произнес слегка заплетающимся языком:

— Слышь, камрады, а вы классные парни, честное слово. Всем военлетам мой глубочайший респект. Да что уж скрывать: сам в детстве мечтал стать летчиком. Костян, верно я говорю? И ты о том же самом мечтал, сознайся …А какой пацан не мечтает стать летчиком? Я вас спрашиваю! Только жизнь-подлянка берет в ежовые рукавицы: не дергайся, мол, гомо сапиенс…ха-ха!..за мечтой только дураки гоняются, а если подумать головой, то без бабла счастливы одни врожденные идиоты…

Можно мне сказать? Только без обид, ладно? Ты, Федор Иваныч, мужик правильный, тертый, это сразу видно, об одном прошу, порожняк не гони, не надо. Ну что ты мне здесь плетешь про Афганистан? Может, вас, вояк, еще и за Прагу похвалить? Всем известно, что в Афгане вы облажались. Нашли чем гордиться! «Честно делали свое дело…». Тьфу, уши вянут! Лучше молчали бы в тряпочку о «героизме» своем.

— Виктор! — прикрикнула Анна. — Ты сюда явился память моего отца оскорблять?

— Погоди, Анюта, не кипятись, — спокойно остановил ее Нагатин. — Парень, видать, чего-то не понимает. В голове у тебя, Витек, сплошная каша вперемешку с дерьмом. А ты этой головой вроде думать пытаешься. Справедливость тебя заела, так что ли? Наверно, ты всегда знаешь, кто прав, а кто виноват. А? Объективный ты наш. Ты кто — Господь Бог? Люди постоянно воюют, и каждый уверен, что его дело правое. За каким чертом ты занимаешься самобичеванием? Знаешь что, браток, давай-ка мы будем на стороне своей страны. Я, например, как человек чести служу своей родине. А ты кому? Америке?

Виктор выпучил на него глаза и перестал жевать.

— Скажешь тоже, — пробормотал он. — Предатель я, что ли?

— Ты — чистоплюй, тупой обыватель, помешанный на барахле и жрачке. Наслушался крикунов-обличителей, вышибающих деньгу из таких дураков как ты. Да стоит нам стать слабее, никто моральными изысками заниматься не станет, накинутся всем скопом. Твое дело сопли по животу размазывать, а не судить о том, чего не нюхал; наверняка даже срочной не служил. А посему разговоры твои предательские, в пользу чужих дядей. Буду считать, что сболтнул ты по пьяни, иначе начистил бы тебе морду лица за речи твои поганые.

— Размазня ты, Виктор, — согласился Богданов, — даже грамотную водку пить не умеешь — принял пару рюмок и уже бухой в хлам.

— На посадку, мужики, — вмешался Матвей, — вот и Костя подобрался. Брось, Костян, не нагревайся. Мы батю поминаем, не до свары сейчас.

Нагатин отвлекся на Константина:

— Дурак ты, Костя, мы тебя десять раз уложим, пока ты будешь репу чесать. Пришла тебе охота служить, шел бы в армию, а не бегал халдеем за каждым перцем. Знаю — наверно, он сносно платит. Сам-то себя шибко уважаешь за те деньги?

— С чего это я тупой? — с запозданием обиделся Виктор. — Обыватель — признаю, но умею зарабатывать и позволяю себе содержать охрану. Между прочим, не ворую, заключаю честные сделки, а для этого человеку не только спинной мозг требуется. Зато про вас слышал расхожую фразу: «Настоящий летчик должен быть тупым и храбрым». А? Что скажете?

— Скажу, что дремучий хмырь вроде тебя поймет выражение буквально, тогда как оно всего лишь означает, что летчик должен свято следовать инструкциям, — запальчиво взвился Нагатин. — А если тебя интересуют умственные способности летного состава, то знай, что у высококлассного летчика мгновенная реакция, тонкая координация движений, следовательно — быстрый ум, это тебе не бабло считать с двумя извилинами, о маневренных боях вообще не говорю. Для управления самолетом и выполнения боевых задач нужны основательные технические знания. У нас офицеры образованные, начитанные, хорошо знают английский…

— Будет вам! — властно оборвала Татьяна спорщиков так, как будто имела право указывать всем мужчинам. — Запугали гостей. Думайте лучше, куда их на ночлег пристроить. Ночь на дворе, к тому же набрались оба, за руль садиться нельзя.

— Не-не-не, мы сейчас поедем, — уперся Виктор. — Чего уж вас стеснять. Время — одиннадцать часов, доберемся.

— Пошли, устрою вас в офицерском общежитии, — постановил Нагатин. — Есть там одна свободная комната со всем необходимым.

Аню неприятно задело то, что Татьянин окрик офицеры восприняли как должное, а Константин уставился на молодую женщину с неприкрытым восхищением.

Глядя на Татьяну, белую, налитую, с ярким румянцем во всю щеку, Аня должна была признать, что ее соперница несомненно привлекательна для мужчин, особенно, когда они не ищут в общении с женщиной высоких материй.

Аня почувствовала боль в ладонях и разжала пальцы. Оказалось, что она поранилась ногтями до крови.

Виктор улучил момент и подсел к Анне.

— Анечка, прости меня за тот случай, каюсь день и ночь, я хам, негодяй, — говорил он, покрывая поцелуями обе ее руки, — но и ты войди в мое положение, это был страшный удар для меня, я себя совершенно не контролировал. Любой может сорваться. Клянусь, больше такого никогда не повторится…

— Витя, прекрати…Что ты делаешь?.. Нашел время… — растерялась под его натиском Аня. Она перехватила пристальный взгляд серых глаз с другого конца стола, и от этого ей стало совсем тошно. — Уйди сейчас, прошу тебя, — продолжала она шепотом, высвободилась и невежливо оттолкнула Виктора. — Ты с ума сошел, поговорим в Москве,

— Согласен, если не обманешь. Ты избегаешь меня, не хочешь выслушать, это несправедливо и жестоко с твоей стороны. Так не забудь, ты обещала…

Утром Виктор зашел проститься. Елизавета Михайловна решила ехать вместе с ним и Константином в Москву: муж, Савелий Николаевич, выражал крайнее недовольство ее долгим отсутствием. Анна и Матвей вышли проводить отъезжающих до машины.

— Хороший у вас садик, жаль, что не собственный, — заметил Виктор. — Домишко, однако, неказист, не в обиду будь сказано, но если подремонтировать…Я тоже надумал строить загородный дом. Тянет, знаете ли, на природу…

Он потоптался у машины, то снимая, то надевая шапку, наконец высказался без обиняков:

— Ань, возвращайся ко мне. Мне ведь одному ничего не нужно. Я, может, и денег бы столько не заработал, для тебя же старался. — Он повернулся к Матвею: — Ты на меня не серчай. Не хочу у тебя за спиной хитрить, сроду ни от кого не прятался. Поразмыслил сегодня на досуге: вряд ли у вас что-то сложится, так, баловство одно. Объяснять не буду — сам все отлично понимаешь. Я сегодня в офицерском общежитии ночевал. Видел молодые семьи. Веришь ли, наблюдал с завистью: до чего супруги любят друг друга. Разговорился с молодухой. Она ребеночка вынашивает, светится вся. Муж у нее в 3-й эскадрилье, лейтенант.

— Знаю, Паша Козинцев, они недавно поженились, — с какой-то неохотой уточнил Матвей.

— Хорошие ребята, душевные. Жаль, если долго не выдержат.

— Что поделаешь, жизнь — как взлетно-посадочная полоса, сколько не летай, а приземляться надо, а то, случается, приложишься как следует о бетон, когда совсем не ждешь. Ты особо не ерничай, Витя, сейчас не девяностые годы, армия крепнет, поднимается, с каждым годом лучше становится.

— М-да…Ну, бывай, летчик. Не падай. А ты, Аня, помни о моем предложении. Бракоразводный процесс я притормозил: может, передумаешь еще, кто знает. Ты ведь не торопишься?.. Я так и думал… Нет, если вдруг вы надумаете пожениться, мы все немедленно уладим, можешь не сомневаться… Все, ухожу, ухожу… Прошу вас, Елизавета Михайловна…Давай, Костя, трогай помаленьку.

Елизавета Михайловна уехала без прощальных слов, лишь беглые укоризненные взгляды в сторону Матвея свидетельствовали в защиту зятя.

— Как ты будешь жить один? — спросила Аня, провожая взглядом машину.

Он умел очень внимательно вглядываться в собеседника, точно пытался проникнуть в самые потаенные его мысли. Усмехнулся и, ничего не ответив, пошел к дому.

— Матвей, постой, да погоди ты, нельзя же так! — Аня догнала его и заставила повернуться к себе. — Ты не имеешь права…Ну почему я все должна решать одна?! Почему ты не хочешь уступить? Предположим, я перееду к тебе — чем буду заниматься? Домохозяйкой я быть не могу. Наш брак постепенно выльется в тихую ненависть друг к другу. А я хочу любить тебя вечно! Уедем в Москву, будем жить все вместе — я, ты и мальчики, у нас будет большая квартира, места всем хватит. Разве я прошу тебя бросить авиацию? Нет, но ведь есть идеальный выход. Вот представь на миг, что ты командир огромного авиалайнера. — Аня воодушевилась. — Это не маленький, маневренный самолет, а тяжеленная машина, которая слушается только тебя. Порой я вижу все как наяву, слышу, как ревут двигатели, самолет замирает и дрожит в напряжении на исполнительном старте, затем мощным рывком устремляется вперед. Ты тянешь штурвал на себя, и серебристая громадина плавно начинает набирать высоту. Я всегда с благоговением наблюдаю в аэропорту, как взлетают воздушные лайнеры. В них есть особенное величие, одушевленная красота сильной и гордой птицы. А какая панорама открывается пилотам из кабины — экзотические страны, величайшие горные хребты, слепящие синью океаны …

Анна ходила перед Матвеем, с увлечением размахивая руками. Он следил за ней с улыбкой, как за ребенком, которому надо позволить выговориться.

— Ты-то откуда знаешь, что видно из кабины? — Матвей перехватил Аню и поцеловал.

— Видела по телевизору, остальное подсказало воображение. А землю с высоты и облака вблизи ты сам мне показывал, лебедь мой белокрылый.

— Странно истребителя сравнивать с лебедем. Логичнее было бы назвать коршуном, ястребом, беркутом…

— Чужих — да, но не своих, родных. У нас «Стрижи», «Русские витязи», «Небесные гусары» — названия поэтические.

— А вот и не угадала, есть «Беркуты» — вертолетная группа.

— Хорошо, сдаюсь. Тебе лучше знать. Я скоро уеду, а ты думай над тем, что я сказала. Не говори сразу «нет». — Она приложила пальцы к его губам. — Будь осторожен, береги себя и помни не только о Сереже, но и обо мне.

— Как бы не так, я не мазохист.

— Хочешь вычеркнуть меня из памяти?

— И не утопист…

— Могу дать тебе исчерпывающую характеристику: ты упертый вояка и крылатый сорвиголова — так устраивает?

— Тоже вполне поэтично. Как это у вас, женщин, все складно выходит?

— В вас, военных летчиках, есть необычное сочетание поэзии и жесткости. Достаточно было послушать вчера Нагатина. Мне трудно понять психологию военного. — Она заколебалась, бросая на него несмелые взгляды. — А что, если тебе придется нажать на гашетку не в учебных условиях, а в реальных?

Он медлил с ответом, очевидно подыскивая слова, чтобы ответить помягче.

— Анечка, не буду долго и высокопарно распространяться, пойми одно: юноша, поступающий в военное училище, отлично представляет, на что идет, и поступает он с полным сознанием того, что будет служить, то есть выполнять приказы, воевать, если понадобится, управлять военной техникой и применять ее в настоящем бою. Именно так нас готовит военное училище. Не думаю, чтобы кто-то поступал туда сдуру.

— Матвей, — окликнул Сережа.

Он только поднялся с постели, побродил по дому и, не обнаружив ни одной живой души, догадался выглянуть на улицу. Юноша был бледен, под глазами темные круги. Накануне пришел поздно, ни с кем не разговаривал, но Аня, ложась спать, слышала, как он плакал в подушку.

— Иду, иду, зайди в дом, простудишься, — заторопился Матвей.

Аня пошла за ним, но безотчетно оглянулась, как нередко случается со многими — чей-то взгляд или присутствие вдруг заставляет обернуться. Она увидела Татьяну, которая деловито вышагивала по направлению к дому. Аня остановилась, затем повернула Татьяне навстречу, вышла за калитку и встала у незваной гостьи на пути.

— Что-то я в толк не возьму, по какому поводу ты к нам зачастила, — холодно произнесла Аня. — Вчера долгонько засиделась. Ты излишнее рвение не проявляй, как-нибудь без тебя обойдемся.

Татьяна стояла перед ней, приоткрыв рот, сдерживая дыхание после быстрой ходьбы; белый пар слетал с ее полных губ, высокая грудь бурно вздымалась под распахнутой шубкой.

— Ты, может, и обойдешься, — возразила она, дерзко сверкнув глазами, — а Матвею моя забота необходима. Он меня не отвергает, а ты чего не в свое дело суешься?

У Ани вдруг непроизвольно подогнулись колени, и она схватилась рукой за ограду:

— Ты…ты что болтаешь…как это не отвергает? Что ты несешь, подлая?…

— Крепче держись, не упади, — яростно надвинулась на нее Татьяна. — Что, поплохело тебе? Ты хвостом вильнешь и уедешь, развлекаловку себе здесь устроила, мало тебе в Москве фирмачей да олигархов, мать их!..Везде успеваешь, там добра хапнуть, здесь настоящего мужика спробовать, чем не жизнь? Любая позавидует. А поухаживать за этим мужиком слабо? Он ходить не мог, а ты его преспокойно бросила. Как же, мы ведь такие занятые, да такие утонченные, возвышенные, прямо унесенные до ветру!.. Дура ты стоеросовая! Мужик — он и есть мужик, ему женская ласка нужна, а уж я умею приголубить со всей душой, не в пример тебе, столичная финтифлюшка!

— Замолчи, — прошептала Аня, — ты все врешь… Ты это нарочно…

Татьяна ядовито расхохоталась:

— Спроси у него…Да вот он идет. Сейчас посмотрим, сможет он солгать мне в глаза.

— Что здесь происходит? — с тревогой спросил Матвей. — Услышал, что кричат на улице… Таня, иди домой, немедленно, забыла, где находишься?!

— За нее заступаешься?! Да ей на тебя плевать!.. Матвеюшка, сахарный мой, — вдруг сменила она гневный тон на просительный и обвила его шею руками, — скажи ей пусть больше не приезжает. Разве нам плохо вдвоем? Я к тебе жить приду, только позови, я тебя любить, беречь буду, а ей ты не нужен, неужто сам не видишь?

Анна смогла только перевести застывшие зрачки на Матвея, горло у нее перехватило — звука не выдавить. Она увидела, как затвердело его лицо, суровые морщинки обозначились между бровями и сжались губы. Он разомкнул Татьянины руки и отстранил ее от себя, а дальше Аня не стала смотреть, повернулась к ним спиной и пошла к крыльцу — споткнулась два раза о ступеньки.

— Что там за свара? — надтреснутым голосом окликнул Сережа из кухни и, не получив ответа, вышел в коридор.

Анна механически подняла на него одичалые глаза и нетвердыми шагами прошла мимо в отведенную ей комнату.

— Аня, а ну стой… что еще стряслось? Аня, Ань! Посмотри-ка на меня! Тебя что ли Танька обидела? Да?!.. Ну точно!.. — Он шумно задышал носом и сжал кулаки. — Ах ты, дрянь! Сейчас я ей, шпендре паршивой, ручонки пообломаю. — Он выскочил в одной рубашке и тапочках на мороз и побежал к калитке. — А ну пошла отсюда вон! — закричал он с неоправданным исступлением. — Вон, я сказал! Дрянь! Дрянь!.. У нас несчастье, а тебе все неймется?! На хрена ты приперлась? Зуд у тебя, тварь поганая?!Убью-ю-ю!.. — Дальше совсем неразборчиво: по-видимому, с юношей случилась настоящая истерика.

Матвей схватил брата, тот трясся и рвался, как безумный, было очевидно, что горе его выплеснулось в столь неприглядной форме.

Матвей махнул рукой Татьяне; та уже торопливо уходила, скользила плоскими подошвами сапог по укатанному снегу, испуганно оглядываясь. Из домов напротив вышли соседи посмотреть, что за шум у калитки Иртеньевых.

— И чтоб забыла сюда дорогу! Попробуй сунься еще!.. Паршивая дрянь!.. — неслось ей вслед.

Матвей потащил брата к дому, почти понес. Аня, совершенно раздавленная, стояла на крыльце не в силах стряхнуть оцепенение. Матвей протолкнул Сережу в прихожую, рывком задернул туда же Анну и захлопнул дверь.

— Так, дурдом прекратить! Сережа, успокойся. Тихо, тихо, — повторял он, волоча парня к дивану. — Ложись-ка, вот так, тебе надо еще поспать. Лег поздно, встал рано — нервы и не выдержали.

Говоря это, он укутывал дрожащего юношу пледом; у Сергея стучали зубы. Аня принесла шерстяное одеяло из спальни. Они посидели рядом с братом, пока тот не затих; скоро выяснилось, что он и в самом деле заснул. Лицо у него было измученным, он прерывисто дышал во сне, как дышат больные с высокой температурой, но постепенно дыхание выровнялось, и Матвей с Аней смогли оставить его одного.

Анна прошла в свою спальню. Дверь от комнаты запиралась на обыкновенный крючок. Аня закинула крючок в петлю и стала складывать в дорожную сумку свои вещи и косметику. В голове у нее по-прежнему был полный вакуум, лишь свербела одна мысль: надо поскорее уехать. Жаль, что не уехала с мамой: рассчитывала остаться здесь еще на несколько дней. Придется теперь возвращаться в электричке: в гарнизон их привез Богданов на своей машине, а ее осталась в Москве,

Дверь дернули снаружи и голос Матвея сказал:

— Аня, открой, нам надо поговорить.

Она в страхе замерла, как злоумышленник, застигнутый на месте преступления. Только бы не вошел! Что ему стоит сорвать крючок? Вся надежда на то, что он поостережется создавать шум, когда Сережа спит. Видеть Матвея, а тем более говорить с ним она сейчас не могла. Он не уходил и очень тихо постукивал в дверь. Аня прокралась на цыпочках к окну, со всеми предосторожностями приоткрыла раму, выбросила во двор сумку, потом вылезла сама и, пригибаясь, потрусила к калитке.

Уже сидя в электричке у широкого окна, она увидела, как вдалеке устремился в небо истребитель; ей стало душно и больно в груди. Она достала мобильный телефон и набрала сообщение Матвею: «Я в поезде. Еду домой. Пусть Сережа свяжется со мной, когда проснется. Ты мне не звони».

 

Глава 14

Прошел февраль, за ним пролетел слякотный апрель. В начале мая весна по-настоящему куражилась: выдавала волшебные деньки, напоенные солнцем и бередящими душу ароматами, то вдруг с ночи сыпала мелким неутомимым дождичком; утром через силу светало.

Тёмка, как всегда, хныкал и не хотел вылезать из постели. Сережа тоже просыпался с трудом — на рассвете сон юных людей крепок. Аня вставала раньше всех, чтобы успеть принять душ, потом ванную занимал Сережа, наконец из спальни, свесив бессильно руки и волоча ноги, выходил Тёмка. Лицо его являло собой укор всему окружающему миру. Утром ему все было нехорошо, все раздражало и решительно не нравилось. Аня с Сережей одевали мальчика сообща: сам он сидел в бездействии, обиженно выпятив нижнюю губу.

День катился к вечеру как по ровному желобу, с утра каждому свое — детсад, школа, работа — дальше допускались варианты.

С Сережей со времени последнего эмоционального взрыва произошла необъяснимая метаморфоза: он без видимых причин для окружающих буквально за месяц обрел несокрушимое спокойствие — возможно, чисто внешнее, но вполне убедительное. Он больше не походил на ранимого впечатлительного юношу, совсем наоборот — выглядел человеком, который твердо знает, что делает и что говорит.

Аня сильно похудела — после разрыва с Матвеем долго не могла нормально есть. Она поклялась себе, что больше с ним не увидится, но все время ждала, что он появится или позвонит. Но звонил он только Сереже на сотовый телефон. Сережа два раза ездил в авиагородок на электричке. Аня вопросов ему не задавала — боялась услышать о совместной жизни Матвея с Татьяной, или, того хуже, о его женитьбе. Самой огромной пыткой было представить его в объятиях другой женщины. В такие минуты Аня пыталась немедленно себя чем-то занять, чтобы прогнать душераздирающие видения.

По ночам с ней происходили странные вещи, она вдруг резко просыпалась оттого что Матвей словно наяву звал ее по имени тем низким, теплым голосом, каким говорил только в минуты страсти. После таких пробуждений Аня чувствовала себя больной, полубезумной, пыталась что-то читать, но мысли разбегались, а если удавалось заснуть, наваждение повторялось и все начиналось сызнова.

Однажды за ужином она не выдержала и спросила, стараясь придать лицу равнодушное выражение:

— Как там Матвей? У него все в порядке?

— Слава Богу, — сказал Сережа и перекрестился.

— А что Татьяна? Ходит к нему по-прежнему?

— Откуда мне знать, — безучастно пожал он плечами. — При мне не появлялась. И не посмеет. Нальешь чаю? Покрепче.

— Сережа, я хочу задать тебе вопрос, только не сердись, хорошо?

— Задавай, можно даже два, — милостиво кивнул он.

— Ты был против моих отношений с Матвеем, и Татьяну к нему не допускаешь. Ты считаешь, что ему лучше никогда не жениться?

Сережа намазал ломоть хлеба густым слоем абрикосового повидла, которое очень любил, откусил кусок и пережевывал его с видом человека, решающего сложную задачу.

— Незачем ему сейчас жениться, — категорически заключил он. — Матвей еще достаточно молодой. Умные мужчины женятся после тридцати пяти, как за границей, когда у них уже есть что-то за душой. Военные летчики — особая каста. У них жизнь какая — командиры, постановка задачи, полеты, боевые дежурства; офицерская столовая каждый день — с этим строго, полноценный отдых — тоже строго, по субботам развлечения в Доме офицеров, естественно, личная жизнь, женщины, друзья, как же без этого; умеренно — спортзал, медосмотры — а большего Матвею пока не надо, тем более что к иному существованию он не стремится. От семьи одна морока, от маленьких детей — беспокойство, чем позже женится, тем лучше.

Последовала долгая пауза. Сережа метнул в сторону сестры быстрый взгляд.

— У тебя что-то на уме, я вижу, давай выкладывай, — потребовал он.

— Знаешь, что я думаю о тебе, Сережа?

— Что? — мнительно насторожился тот.

— Я думаю, что ты боишься жизни.

Он поставил чашку на стол и некоторое время неподвижно созерцал, как колеблется в чашке жидкость. Его волнистые волосы отрасли до плеч — так понадобилось для съемок — он был очень хорош, заметно возмужал, сохранив при этом очарование юности. Пока что он уверенно продвигался на пути к славе, вернее втаскивал его на вершину карьеры в шоубизнесе Огнивцев. Сережа участвовал в двух телевизионных проектах, и популярность его росла день ото дня, сам же он к возне вокруг собственной персоны относился совершенно равнодушно, никогда не радовался своим успехам и не хвалился возрастающей армией поклонниц перед Аней.

Она уже несколько раз видела передачи с его участием. Перед камерами он держался удивительно естественно, был остроумен, слегка ироничен и не очень-то любезен, что воспринималось, как оригинальная, присущая только ему манера поведения, которая делала его еще более интересным в глазах зрителей. Продюсеры были им очень довольны и уже подготавливали контракт для взаимовыгодного сотрудничества…

— Ты совсем перестала выходить из дому по вечерам, — сказал Сережа без всякой связи с предыдущей темой.

У Ани дрогнули губы, она встала и занялась мытьем посуды, отвернувшись к мойке. Он допил чай одним глотком, поднялся и стал перекладывать продукты со стола в холодильник.

— Пошли со мной в ночной клуб, — предложил он, заглядывая ей в лицо, — потанцуешь, расслабишься. А? Пойдем, Ань. Ты ведь свободна, Тёмку Игорь забрал до понедельника, мы можем еще и завтра съездить с тобой куда-нибудь.

Аня улыбнулась ему — улыбка вышла печальной.

— Пошли, пошли, бросай все, иди одевайся, я здесь сам уберу, — настоял Сережа.

Они выехали через полчаса на Аниной машине. Майский вечер был тихим и теплым. Город переливался огнями, на улицах было мало машин, так как во второй половине пятницы масса москвичей устремилась на дачные участки. Тёмку тоже на выходные повезли на дачу родители Игоря.

В зале ночного клуба было многолюдно. За столиками сидели, в основном, компаниями по пять-шесть человек, одни ели и пили, другие, сбившись тесной толпой, отплясывали на довольно обширном пятачке в центре зала. В помещении сновали разноцветные лучи юпитеров, шарили по сверкающему потолку, пульсировали и причудливыми всполохами освещали лица танцующих.

Сережа вошел в зал, обнимая Аню за талию, и остановился, отыскивая взглядом знакомых. Он был стильно одет: голубые джинсы, светлая рубашка, поверх клубный пиджак из темно-синего бархата, все сидело на нем с особым шиком. Одежду он умел носить так, будто вообще не помнил во что одет. На Анне было умопомрачительное платье — короткий кусочек шелковой ткани немыслимой стоимости, открывающий точеные ноги, прекрасные руки и плечи.

Все взгляды обратились на вошедших. Сережу многие знали и уже призывно махали руками сразу с нескольких столиков.

Навстречу со счастливой улыбкой на лице спешил Огнивцев.

— Анечка, рад, рад!..нет слов!..не ожидал, признаться…вдвойне приятно! Сережа, девушки напугались до обморока…пришлось объяснять, что сестра…ха-ха…прошу к столу, вот сюда…

Аня досадливо тряхнула волосами: только назойливого поклонника сейчас не хватало. По уверенному поведению Огнивцева можно было предположить, что он завсегдатай ночных клубов. За двумя сдвинутыми столиками, к которым провели Иртеньевых, сидели красивые молодые люди и девушки, всего человек десять; из более взрослых, не считая Огнивцева, несколько зрелых молодящихся дам и двое солидных мужчин. Все были более или менее пьяны — пока в меру — веселы и развязны.

Сережа заказал себе и Анне по коктейлю «мoхито».

— Нельзя мне, — воспротивилась Аня, — я за рулем.

— Ерунда, водитель Артура отвезет нас домой, а за машиной вернемся завтра. Нам обоим требуется небольшая расслабуха, не думай сейчас ни о чем.

Почти все присутствующие за столом курили, кроме Ани, Сережи и Огнивцева. Аня не курила никогда, избежала соблазна в юные годы, когда курением бравировали все одноклассницы; так же и Сережа — попробовал раз, не понравилось, больше к сигаретам не прикасался. К тому же Матвей не курил и неодобрительно относился к курящим.

Не успели устроиться за столом, как подскочил какой-то молодой человек со стороны и вежливо попросил у Сергея разрешения пригласить Анну на танец.

— Пойди попрыгай, — одобрил Сережа. — Закажу пока что-нибудь. Хочешь мороженого, фруктов?…

— Закажи мне кофе — кaппучино с корицей…

— Точно, и себе закажу. Еще профитролей — побольше для нас обоих.

— Отвратительный сладкоежка, я из-за тебя растолстею…

Партнер Анны оказался говорливым субъектом. Даром что музыка грохотала, он все равно умудрялся задавать бесчисленные вопросы, пришлось Анне перекрикиваться с ним, подставляя то одно ухо, то другое.

Рядом возник Сережа с высокой шатенкой, тонкой и гибкой как змея. Оба пластично двигались, девушка часто прижималась к Сергею, смотрела ему в глаза отработанным взглядом роковой красавицы. Он улыбался, открывая безукоризненные зубы, ласково подыгрывал партнерше; Аня, танцуя, оглядывалась на него с долей ревнивого чувства.

— А со мной потанцуете? — спросил Огнивцев, когда Анна вернулась к столу.

Она собиралась ответить что-нибудь язвительное: было для нее в этом человеке нечто отталкивающее, некое раздражающее самолюбование, закрепившееся в жестах, мимике и манере говорить. Если бы Огнивцев не стоял в какой-то степени близко к ее брату, она бы попросту обошла его вниманием, как пустое место, но теперь вынуждена была считаться, и это бесило ее до невозможности.

— Какой вы ловелас, Артур! — фальшиво пропела одна из дам. Девушка, сидевшая по правую руку от Огнивцева, уставилась на Аню прекрасными голубыми, но убийственно холодными глазами

Официант принес кофе и две тарелочки с пирожными, густо политыми шоколадом. Аня воспользовалась паузой, чтобы игнорировать вопрос Артура.

Женщины продолжали разглядывать ее, недобро щурясь.

— Сережа как-то показывал мне ваши фотографии, — промурлыкала одна. — Вы очень фотогеничны, и в жизни тоже ничего.

— Да, да, вам надо сниматься, вы кажетесь на снимках такой юной! — куснула вторая.

— Слушайте, тетки, — лучезарно улыбнулась Аня, — не трудитесь, мне ваши кубышки с баблом и даром не нужны.

Она подозвала жестом официанта:

— У вас есть свободный столик?

Не удостоив больше взглядом собеседниц, поднялась и последовала за услужливым молодым человеком. Сережа обвел шокированную компанию бесстрастным взглядом и пошел за сестрой.

— Молодчина! Здорово им врезала, уважаю, — сказал он, усаживаясь рядом.

— Надеюсь, у тебя не будет из-за меня неприятностей?

— А они мне до фени. Пошли все в задницу.

— Сережа, что за выражения?

— Ань, если бы ты знала, до чего они скучны. С ними не о чем говорить, они ничем не интересуются, ни музыкой, ни литературой, увлечений никаких. Только красивая вывеска — копнешь глубже, а там полное невежество, зато огромные амбиции, желание немедленного успеха вперемешку с завистью к ближним. Это же безысходная пустота, они все кривляются друг перед другом, превратили кривляние в профессию, талантов никаких, но успех любой ценой — вот смысл жизни…

Глядя на них, я вывел целую теорию, послушай: каждый человек рождается с жаждой любви, но у многих желание быть любимым со временем приобретает уродливые, гипертрофированные формы. Им мало любви близких, друзей, жен, мужей, любовников, нет, им подавай толпы, визжащие, рычащие, рыдающие от восторга. Человек жаден до всего, в том числе до количества обожающих его особей. Скажешь — это то, что называется честолюбием? А я думаю, что это очень опасная зависимость. Я не прав?

— К чему ты это, Сережа?

— Не знаю, так, мысли вслух. Наверное, когда много любви, она обесценивается. Посмотри на этих девиц. Они еще так молоды, а рассуждают, как престарелые циники у Чехова: «Для любви нужен отдельный кабинет». Ну и пачка зеленых в придачу.

— А чего хочешь ты?

Сережа задержался с ответом, подбирая слова. Тут перед Анной вырос давешний резвый поклонник.

— Станцуем еще? — предложил он, галантно согнув стан.

— Нет, устала, давно не танцевала, — отговорилась Аня.

Она в самом деле слегка задохнулась во время танца: организм разладился от длительных переживаний.

— Что он к тебе пристал? — поинтересовался Сережа. — Все что-то кричал в ухо, я видел.

— Рассказывал, какая романтическая у него профессия. Он спортсмен и инструктор по прыжкам с парашютом.

— Вот как? — невыразительно отозвался Сережа и задумался. — А где работает?

— В аэроклубе. Это 80 километров от Москвы.

— Как инструктора зовут? Представился?

— Дмитрий…да, Дима, кажется. А тебе зачем?

— Я сейчас вернусь. — Сережа прошелся вдоль столиков и остановился у того, за которым сидел упомянутый Дмитрий.

Аня видела, как они оживленно беседовали о чем-то, синхронно поворачивали головы в ее сторону, посылали издалека улыбки, наконец вместе вернулись к ее столу.

— Ань, Дима предлагает нам поехать завтра в аэроклуб.

— Зачем это, Сережа? — удивленно подняла брови Аня.

— Сергей сказал, что никогда не прыгал с парашютом, как и его очаровательная сестра. Я весь к вашим услугам. Объясню, проведу инструктаж по всем правилам, а вы, Анна, если боитесь, можете прыгнуть со мной в тандеме, — разлюбезным тоном сообщил Дмитрий.

— Безусловно, — в том же ключе обнадежил Сергей.

Аня озадаченно пыталась осмыслить услышанное:

— Это такая шутка? Да? А, понимаю, вы сговорились. Сережа, совсем не смешно.

— Помилуйте, какие шутки? — сконфузился инструктор: как видно, парень не ожидал такого оборота.

— Извините, Дима, мой брат вас разыграл. Он панически боится самолетов, не говоря уже о прыжках с парашютом.

— Не слушай ее, Димон, — возразил Сережа. Глаза его странно блестели, что-то дикое проглядывало в них. — Сделаем, как договорились. Завтра в десять утра встретимся в аэроклубе. Запишу номер твоего мобильника, чтобы все было наверняка.

— Так я буду ждать, — обрадовался Дмитрий. — Метеоусловия обещали на завтра шикарные, удовольствие получите, не пожалеете.

Они отошли, оставив Анну в сильнейшем недоумении.

— Сережа, я жду объяснений, — строго потребовала она, как только брат снова занял свое место. — Чего ты добиваешься? Хочешь сосватать мне поклонника? — Она вздохнула. — Какой ты все-таки ребенок. Мне не нужен очередной роман, ни на земле, ни в воздухе. Попробовала уже и то и другое.

Сергей усмехнулся:

— Ты слишком обо мне высокого мнения, я хлопочу в первую очередь о себе. Анюта, выслушай меня: я действительно хочу прыгнуть. Один я не решусь на прыжок — только с тобой, и ты должна мне в этом помочь … — Он резко схватил Аню за руки, как когда-то на пустыре, глаза его сверкали, в них билась настойчивая мысль; недавно такой спокойный, невозмутимый он пылал сейчас как в губительной горячке.

Аня взволновалась не на шутку:

— Да что с тобой? Откуда этот странный порыв? Зачем тебе прыгать?

— Я должен…должен, понимаешь?.. Не могу тебе объяснить…Я давно задумал… Мне надо знать, что видели мама и папа перед смертью…что держит Матвея… Эта мысль давно не дает мне покоя…Ань, помоги, пожалуйста, я не решусь один.

— Хорошо, заплатим за полет на спортивном самолете с инструктором, зачем непременно прыгать?

— Нет, я должен быть там один, неужели не ясно?! — с раздражительным нетерпением выкрикнул он. — Ты сказала, что я боюсь жизни. Это чистая правда. Мне надо преодолеть свой страх, но для этого мне нужна твоя поддержка.

— Господи!..Сереженька! На что ты меня толкаешь?.. — Мучитель требовательно молчал. Теперь было совершенно очевидно, что он не шутит. — Почему ты не обратился к Матвею? Это было бы гораздо естественнее.

— Дурак я, что ли? Он не позволит, стопудово. Ты одна можешь мне помочь.

— Нет, нет, не проси. Как это — прыгнуть? Я умру со страху… — Аня настолько потерялась, что вскочила с места и пошла к выходу, плохо сознавая что делает.

Грянула в динамиках Верка Сердючка: «Хорошо, все будет хорошо, все будет хорошо, я это знаю…». Аня встала как вкопанная посреди танцующих — они дружно и громко били каблуками в пол, плотной стеной подпрыгивали в едином ритме: «Ха-ра-шо, все будет хорошо…». Аня посмотрела назад — Сережа сидел в прежней позе, на лице та же настойчивость и надежда. Анна стояла неподвижно в центре отплясывающих посетителей ночного клуба; в просветах между телами, плечами, головами высвечивались как темные огни устремленные на нее Сережины глаза — в них были мольба, боль и приказ одновременно.

Анна медленно пошла обратно; разудалые танцоры невольно уступали ей дорогу.

Сережа поднялся навстречу и обнял ее. Аня уткнулась носом ему в грудь.

— Пойдем домой, нам надо выспаться. Утром рано вставать, — сказал он.

 

Глава 15

Огромный ангар аэроклуба был завален мешками с парашютами и заполнен желающими прыгнуть. Все перворазники, ждущие своей очереди, вели себя очень тихо — у них были испуганные глаза и отчаянные лица.

Аня и Сережа оплатили свои прыжки, прошли что-то вроде медосмотра, ответили на несколько вопросов.

— Присядьте пока здесь на скамеечку, — посоветовал Дима. — Постараюсь вас пропустить пораньше, но инструктаж надо пройти тщательно. Сейчас соберу группу и займемся. Анечка, так вы будете прыгать в тандеме?

— Нет, — расхрабрилась Аня. — Раз решилась, прыгну одна. Только скажите, купол сам раскроется?

— Не волнуйтесь, купол откроется автоматически.

— Ваши слова звучат как музыка, — дрогнувшим голосом отозвалась Анна. — Знаю, что вывалюсь из самолета как картошка, и, возможно, потеряю сознание, сама за кольцо ни за что не дерну.

— Кто ж этого не понимает? Все учитывается. Мы не изверги и не убийцы, — засмеялся инструктор. — Принудительное открытие парашюта обязательно для первых десяти прыжков. В самолёте он пристёгивается вытяжным фалом к специальному тросу — и вперёд, но имитируется самостоятельное открывание, чтобы довести всё до автоматизма, а после десятого прыжка парашютисты открывают купол сами.

— Благодарю покорно, надеюсь, до десятого прыжка дело не дойдет.

— Как знать, стоит только попробовать, — лукаво улыбнулся Дмитрий.

Сережа, заваривший всю эту кашу, злодейски подтрунивал над сестрой:

— Анютка, не дрейфь. Смотри сколько желающих перейти в разряд жмуриков. Так что мы не одни. Когда скопом, не так страшно.

— Ах ты еще и скалишься?! Дима, столкнете его первым, а будет упираться, я помогу вам с особым удовольствием.

Группа перворазников состояла из двадцати человек.

Дмитрий начал инструктаж с общих сведений о парашюте. Затем втолковывал, что руки при отделении полагается держать на лямках подвесной системы. В воздухе — считать, поднять голову, проверить купол. Обезвредить запаску. Приземление против ветра, ноги вместе, колени чуть согнуты…

Затем надо было правильно выпрыгивать из макета самолета в песок и приземляться так, чтобы колени и стопы были вместе. Анна несколько раз прыгнула неправильно — Дмитрий заставил повторять снова и снова, пока Аня не поняла, что по-другому спрыгнуть с любой высоты уже просто не сможет. У Сергея все выходило ловчее, занятия спортом не прошли даром, он был гибок и упруг как мячик.

Роковая минута приближалась, смельчаков обрядили в шлемы, очки, упаковали в тяжелое парашютное снаряжение — килограммов по двадцать, не меньше — мешок на спине и запаска на животе.

На летное поле выпустили десять человек. День, как обещали синоптики, был чудным, солнечным, воздух сдобрен нежным ветерком и весенними запахами. Бывалый выпускающий с ухватками заправского мастерового, составил новичков в ряд, как болванки для обработки, придирчиво оглядел, потом стал переставлять неизвестно из каких соображений.

— Мы вместе, — уцепилась Аня за брата. — Он будет прыгать за мной.

Кто-то нервно хихикнул.

— Ржать будете в воздухе, — пообещал выпускающий. — Всем внимание, уши торчком, глаза пучком, щас без промедления в самолет — вы пятеро занимаете места по правому борту, вы по левому. Усекли, смешливые? То-то. За мной рексом, бе-е-егом!

Легко сказать «бегом»! Отягощенная грузом парашюта Аня послушно припустила к самолету Ан-2, который только что сел и словно нехотя остановился. Когда самолет снова вырулил на взлет, прямо на ходу в салон заскочил Дмитрий:

— Все в порядке, Анечка? Серега! Все помнишь? Ай молодца!

В салоне выпускающий обошел новичков, всем прицепил вытяжные фалы. Ане предстояло прыгать седьмой, сразу вслед за ней — Сережа.

— Ну как, не передумал? — спросила она.

— Отступать некуда, одна дорога — вниз, — криво улыбнулся Сергей. Он бодрился, но сильно побледнел и больше не пытался шутить.

— Солнышко, ты главное не бойся, не забудь считать, как наказывал Дима… — Несчастный вид брата заставил Аню позабыть собственные страхи.

Напротив сидел худенький некрасивый паренек, рядом с ним крепкая девушка с вызывающе боевым выражением на лице. Паренек остановил на Ане обреченный взгляд; спутница материнским движением потрепала его по руке.

— Брат? — спросила Аня.

Та кивнула и понимающе указала глазами на Сережу. Ане от этого стало по-настоящему смешно, она еле утаила улыбку от взыскательного взора инструктора.

— Высота пятьсот метров, — доложил Дмитрий. — Будете прыгать с девятисот.

Скоро выпускающий скомандовал:

— Встали, приготовились!

Самолет сотрясало, стоять было трудно, за открытой дверью зловеще ревел воздух.

— Выход по моей команде. Руки у вас где? Правая на вытяжном кольце, левая на запаске — только так. Оттолкнулся как следует — и ложись на небо. Усекли?

Аня смотрела, как приближается ее очередь. Молодые люди прыгали, и их уносило в бездну, как песчинки, поток воздуха смахивал беспомощные фигурки, и они пропадали где-то позади. Аня оглянулась и увидела на лице Сережи и незнакомого худенького паренька одинаковый беспредельный ужас. Хотела сказать несколько ободряющих слов, но не успела. Толкнулась лицом в распахнутую дверь, внизу пустота, в душе гибельная решимость: «А, не все ли равно…», вспомнила, что надо принять стартовую позу…

— Пошла! — закричал выпускающий, хлопая Аню по плечу.

Толчок — инструктор подпихнул в спину — и провал, что было дальше, Аня не помнила, пока не повисла на стропах открывшегося парашюта. Устроилась половчее, лямки были подогнаны хорошо, сидеть удобно, как на качелях. Постепенно вернулась способность соображать, сметенное сознание подсказало, что надо обезвредить запаску, как учили. Она хотела посмотреть, где Сережа, но над головой заслонял обзор купол парашюта. Глянула вниз: под ногами расстилалась земля как географическая карта, вся в разноцветных пятнах. Ветер резко дул в уши, но больше никаких звуков, только невообразимая тишина, яркая голубизна, красота, недоступная человеку на земле. Хотелось петь или просто кричать в беспредельном просторе. Торжественное блаженное одиночество действительно рождало мысли о близости к Богу, как интуитивно угадал Сережа. Аня чувствовала, как ширится сердце от избытка чувств, вернее это было наслаждение в чистом виде, а все заботы, тревоги, мучительные думы растаяли без следа. Вот он великий секрет общения с небом — полное очищение, первозданная радость, как при рождении.

Ниже и в стороне, белея в лучистом воздухе, один за другим влеклись к земле купола парашютов, еще ниже летали птицы, поразительно было смотреть на птиц сверху, такого просто невозможно представить на земле.

Ане по курсу подставилось облако, ее неудержимо затягивало в густую заверть неподвижного пара, вот потекли вдоль тела струи, клочья плотного тумана, купол наполнился облаками и собственная грудь, глаза, лицо, волосы в облаках: «Я стала настоящей снегурочкой».

Но что это — земля уже близко, так скоро? какая досада! надвигается со страшной скоростью. Пора брать управление на себя… как они там называются — клеванты, вот ими и управляют…Что говорил Дима: за левую потянул — пошел влево, за правую — наоборот, потянул обе — зависнуть можно, но не нужно — опасно. Это только над самой землей, чтобы снизить вертикальную скорость, и ещё надо встать против ветра, иначе по земле размажет.

Напружинилась, ноги вместе, но о землю все-таки долбануло чувствительно и протащило на боку несколько метров. Вытянула стропу, погасила купол, как учили, все-таки молодец — можно собой гордиться: почти все сделала правильно. Собрала парашют и увидела Сережу.

Милый, бесценный Сережа — на лице его виднелись следы недавних слез. Что пережил он в небе, Аня так и не узнала. Он обнял сестру и произнес всего две фразы:

— Знаешь, что я понял? О жизни нельзя судить только с земли.

Мимо прошествовала в обнимку еще одна родственная пара: худенький паренек и девушка из самолета — было заметно, что брат по-глупому счастлив — они громко переговаривались, хохоча и перебивая друг друга. Все, кто возвращался на базу, были веселы, горды собой, смеялись и бессвязно обменивались впечатлениями, только Сергей молчал, но глаза его сияли, словно вобрали в себя отсвет лучезарных высей

— Ну, что скажете? — подошел Дмитрий. Он приземлился вслед за Сережей. — А ты молодец, Серега, прыгнул все-таки. Я думал, не решишься.

— Так для того и сеструху взял. Она прыгнула, я за ней, не мог я выглядеть последним трусом. — Он поцеловал Аню и добавил очень серьезно: — Спасибо, Анюта.

— А у вас какие впечатления, Анечка? — не унимался Дмитрий.

— Потрясающие! Но все так быстро кончилось, время спуска показалось мне слишком коротким.

— Так приезжайте еще. Только учтите, лучше не втягиваться — это не лечится.

— Теперь понятно, почему парашютисты «прыжканутые», — заулыбался наконец Сережа. — Приедем, обязательно. Надо все поскорее повторить.

Прошло еще две недели. К удивлению Анны Сережа больше не просился в аэроклуб. Аня даже рискнула позвонить Дмитрию и поинтересоваться, не посещал ли Сергей аэроклуб без нее.

Сережа серьезно готовился к выпускным экзаменам. Каждую минуту пребывания брата в доме, Аня заставала его за учебниками. Часто он вручал Ане какой-нибудь текст и писал под ее диктовку.

Ежедневно с раннего утра, еще до пробуждения Анны и Тёмки, Сережа облачался в спортивный костюм и совершал длительные пробежки вокруг пруда у Новодевичьего монастыря.

Огнивцев и Виктор наперебой предлагали свои услуги.

— Можете совершенно не беспокоиться о его будущем, — уверял Артур. — Я позабочусь о том, чтобы мальчик поступил в приличный институт, выберем что-нибудь поближе к его нынешним занятиям. Образование получить необходимо. Что греха таить, Анечка, вы лучше меня знаете: пока юноша молод и красив, на него будет спрос, ну а дальше ему придется рассчитывать только на собственные силы.

— Да уж, нового вы ничего мне не сообщили. Как только он станет не нужен, вы попросту вычеркните его из списка своих знакомых, не так ли?

— Что же делать, Анна? Это бизнес, а в бизнесе ценится только то, что приносит доход. Разумеется, если Сергей станет моим родственником, то сможет рассчитывать на мое вечное покровительство.

Разговоры примерно того же содержания происходили между Анной и Виктором.

— Не понимаю, почему ты упрямишься, — раздражался Виктор, осаждая Аню в кабинете дизайнерской фирмы. — Насколько я понял, твой летчик тебя бросил. У него, вероятно, не все в порядке с головой. Я с самого начала понял, что он с приветом. Сапог до мозга костей, чурбан, одержимый слепым патриотизмом!.. Правда, мне это на руку. Очень рад, что он оказался непробиваемым служакой. Теперь, когда твой неудачный роман канул в прошлое, подумай о себе…да и обо мне тоже, в конце концов! Взвалила на себя двух мальчиков, для одной женщины ноша слишком тяжела. Темка подрастает, у Сережи вступительные экзамены — сложный период.

Аннушка, возвращайся домой. У меня без тебя ни к чему душа не лежит. И другие женщины мне не нужны. Все пройдет, раны затянутся — и твои, и мои. Подумай, я предлагаю компромисс, взаимную поддержку, надо быть совершенно бесчувственной, чтобы меня отвергать…

Аня смотрела на Виктора и чувствовала, что он кругом прав, а она кругом виновата. Одного мужчину не смогла полюбить, другому не смогла отдать свою любовь, на что ты годишься, Анна Иртеньева?

Виктор ушел без ответа в очередной раз, но с каждым визитом отпор любимой женщины ослабевал, а в нем росла уверенность, что она уступит рано или поздно. Виктор умел добиваться своего.

Тихим весенним вечером Анна спустилась с Артемом во двор на детскую площадку. Он встретил знакомых детишек и увлекся игрой с ними. Малыши лазили по мосточкам, домикам, съезжали с горок и мчались наперегонки к качелям.

Подошел Сережа, и Аня изумленно вскрикнула:

— Это ты?! Я тебя сразу не узнала. Богатым будешь.

Волосы брата были острижены почти под ноль.

— Зачем так коротко? Длинные тебе больше шли, — сказала Аня.

— А, надоело одно и то же. Лето подкатывает, жарко с патлами.

— Так ты сам решил? А я подумала, для съемок надо. Твои режиссеры могут не одобрить.

— Обойдутся, не собираюсь жить по чужой указке.

Темка спрыгнул с качелей и бросился к Сереже.

— А где твои волосики? — поинтересовался мальчик.

— Мне их отрезали.

— И я так хочу. Мам, порежь мне волосы. Я буду как Сергей.

— Вот еще выдумал. Сережа, когда ты что-то с собой делаешь, помни о племяннике. — Аня запустила пальцы в светлые локоны сына, которые делали его похожим на амурчика с картин старых мастеров.

— Раскачай меня повыше! — потащил Тёмка Сережу к качелям.

Аня смотрела на них, как всегда, с удовольствием. Во всем, что случилось с ней за последние восемь бурных месяцев, был один выигрыш, одно утешение: ее Сережа, родная кровиночка; она делала для него, что могла, хоть здесь себя не в чем упрекнуть. Ей хотелось думать, что она смогла сделать его жизнь хоть чуточку легче. Теперь он, кажется, совершенно раскрылся, отбросил искусственную сдержанность, напускное спокойствие, перестал язвить и нападать на взрослых; стал просто резвым, непосредственным юношей, очень добрым, отзывчивым, каким и был на самом деле.

Вечером Аня читала сыну сказки Андерсена. Книжка затерялась среди других и уже давно не попадалась Тёмке на глаза, но как это часто бывает, неожиданно нашлась, когда искали совсем другое.

Когда Темка заснул, Аня нашла в книге иллюстрацию, где были изображены двенадцать принцев, Элиза, и жених-король. Аня вспомнила свой вещий сон, навеянный сказкой, затем мысли ее унеслись в недавнее прошлое, она увидела себя в спортивном самолете, Матвея в передней кабине, блики солнца на остеклении фонаря, небо, лоскутную землю внизу, потом в поле зрения появились собственные ноги — это она уже спускалась на парашюте и проваливалась в облако…

Теперь понятно, почему братья-принцы смотрят в небо с тоской: заклятье снято — путь в небеса закрыт. Только не удержать мятежной души под панцирем сестринской заботы. Тому, кто прежде парил в небе, не будет покоя на земле.

Аню внезапно прошиб озноб. Она села, в немом потрясении глядя на картинку.

У младшего вместо руки — крыло, не успела сестра связать последнюю рубашку…

…Сережа сидел в своей комнате за столом. Перед ним лежал учебник и тетрадь, исчирканная математическими знаками. Он что-то решал, грыз ручку, быстро заполнял тетрадные листы.

Аня медленно опустилась на стул лицом к брату.

— Я думал, ты заснула, — беззаботно проговорил он, не поднимая головы.

— Что ты делаешь, Сережа? — тихо спросила Аня.

— Как что? Задачки решаю. Скоро выпускные экзамены.

— Значит, надо будет сдавать математику…А что еще?

Сережа наконец оторвался от своей писанины и с удивлением посмотрел на сестру.

— Как будто не знаешь — все предметы…Ань, ты чего, а?

— Я спрашиваю, что еще надо сдавать в летное училище.

Он положил ручку и обхватил стриженую голову руками. Прошло несколько минут в полном молчании.

— Как ты догадалась? — спросил он.

— Не знаю. Озарение.

— Ань, я хотел тебе сказать, но позже… Если честно — трусил. Я ведь понимал, что ты расстроишься.

— Спасибо за заботу.

— Ань, ну не сердись…Черт!.. Ну не могу я иначе, пойми. Мне на роду написано быть военным летчиком. Так сложилась вся моя жизнь. Я просто никак не мог в себе разобраться. А теперь точно знаю, что иного пути мне нет!

— Сер… Сереженька. — Аня не выдержала и расплакалась. — Это опасно… ведь это армия…казармы…Боже мой!..А вдруг ты разобьешься в самолете?…Или покалечишься, как папа…

— Аня, ну перестань, да что ты в самом деле! — Сергей обнимал сестру и вытирал ей слезы, как будто это он был ее старшим братом. — У страха глаза велики. Риска не больше, чем на улицах Москвы, уверяю тебя. Все будет отлично, вот увидишь. А ты будешь ко мне приезжать.

— Куда?! — еще пуще испугалась она.

— В Краснодар. Я буду поступать в Краснодарское высшее военное авиационное училище летчиков, сокращенно КВВАУЛ. — Сережа воодушевился. Ему определенно было приятно говорить на эту тему. — Я все выяснил: сдавать надо физику, математику, русский — диктант, физкультуру; узнал, когда экзамены, только сначала надо пройти медкомиссию. Я уже прошел предварительно в военкомате и получил направление. Анютка, я абсолютно здоров! Будет еще профессионально-психологический отбор, но самое опасное — барокамера, многие срезаются. Поэтому я занимаюсь — тренирую вестибулярный аппарат. Короче — я не хромой, не косой, физически подготовленный, в голове тоже кое-что имеется, надеюсь, что пройду. Юрка и Пашка туда же поступают и еще ребята из нашего класса.

— Матвей уже в курсе?

— Да, я разговаривал с ним по телефону.

— И как он воспринял внезапную весть?

Сережа разулыбался:

— Сказал, что всегда это знал.

 

Глава 16

— Хочешь неприличный анекдот на авиационную тему? — предложила Валя.

— Давай, — вяло отозвалась Анна. Была пятница, рабочий день подходил к концу, и она порядочно устала.

— Ругаются две гарнизонные шлюхи, одна говорит: «Ты, старая кошелка, никому больше не нужна». Другая: «А от тебя даже летчиков воротит». — Валя сама же расхохоталась. — Я, конечно, смягчила выражения.

— К чему ты мне это рассказываешь? — хмуро осведомилась Аня.

— К тому, чтобы ты прекратила думать о своем летуне. Исхудала вся, на себя стала не похожа. Нашла героя! Недаром у них репутация бабников.

Аня устало вздохнула:

— Глупая ты, Валентина. Нахваталась всякой похабятины и мне пересказываешь. А то, что в авиацию берут только самых крепких и здоровых парней, я и без тебя знаю.

— Во-во: «А я люблю военных — красивых, здоровенных…», — пропела Валя.

— А ну тебя, — уже с улыбкой отмахнулась Анна. Зазвонил ее мобильник. Аня взглянула на дисплей. — О, Сережа… Да, золотко…Конечно могу…Жди, сейчас подъеду…Зайти к Артуру? Зачем?..Ну, хорошо, раз ты просишь…

Придется заехать на Сретенку, — сообщила она Вале. — Кажется, у Сережи бурное объяснение с Огнивцевым.

— Вот тут я полностью на стороне Артура. Ведь это уму непостижимо: отказаться от карьеры, популярности, гламурной жизни, денег, в конце концов, и для чего?! Для того, чтобы пойти в армию! Кому-нибудь рассказать — умрут со смеху.

— Только не надо про Огнивцева. Большего негодяя трудно сыскать. Сережа мне как-то проговорился, что этот лощеный хлыщ подкладывает своих моделей под нужных людей. Он у меня с самого начала вызывал отвращение. Сколь не кривляйся, а сущность наружу выползет.

— Ой, ой, Огнивцев чудовище, а девчонки у него непорочные жертвы, которых принуждают продаваться. Так что ли? Как будто не знаешь, в какое время живешь.

Ты тоже хороша, пошла у мальчишки на поводу. Что он соображает в своем щенячьем возрасте? Голова забита романтикой, на брата насмотрелся. Он гонится за мечтой и выглядит сейчас как ископаемое — молодежь стала прагматичной, все хотят больших денег, успеха, как раз того, от чего он легкомысленно отказывается. Все это далось ему слишком легко, и потому не имеет для него цены.

— Да, ты абсолютно права. Это не имеет для него никакой цены, — задумчиво подтвердила Анна. — Только он не ископаемое…и еще я думаю, что стало бы с нами всеми, если бы не было таких мальчишек как Сережа. Знаешь, Валюш, мы ведь очень редко смотрим в небо, все больше себе под ноги, занимаемся своими делами, а там в это время, в холодной лазурной вышине, летают чьи-то братья, возлюбленные, мужья — быстрые и незримые, как ангелы-хранители, не требующие признания. Изредка при хорошей погоде вдруг заметишь случайно след — белый нескончаемый шлейф, что тянется за невидимой точкой, и может быть, лишь ребенок покажет пальчиком: «Мама, смотри, самолет!»

Валя уставилась на подругу с красноречивым укором, затем покачала головой:

— Да-а, это любовь! Пожалуй, пора за тобой записывать, а то пропущу рождение нового поэта, блин!.. Ладно, подруга, я пошла, а ты за рулем все-таки смотри перед собой. — Она замешкалась у порога. — Меня дома Генка ждет, пьянь и рвань, до пятницы не смог дотянуть, шлялся где-то вражина, приперся за полночь в скотском состоянии, драный, грязный, обоссанный, кейса нет, — видать, кто-то к рукам прибрал…Э-эх! А ты о небесах…

Приемная Огнивцева оказалась пуста. Секретарша отсутствовала, поэтому Аня не раздумывая направилась к двери, чтобы войти в кабинет без приглашения. У двери замешкалась: из кабинета неслись крики — голос несомненно принадлежал самому хозяину, хотя Аня узнала его с трудом. В такой ипостаси Артур перед ней еще не выступал.

— Сука! — орал он на кого-то во все горло. — Дура, ничтожество! Я за что тебе деньги плачу, шваль? А? Это что?! Вот эти тряпки на тебе откуда? А побрякушки? Я тебя спрашиваю! Может, ты сама их заработала? Деревенское отродье! Плебс! Таких голодных шавок в Москве тысячи, только свистни. Или думаешь, я тебе замену не найду? Тварь паганая! — раздался звук пощечины и сдавленное женское рыдание. — Распустились все! Ты что из себя корчишь, шлюха подзаборная? Будешь делать, что я сказал, или можешь убираться на все четыре стороны, уж я позабочусь, чтобы тебя вышибли из Москвы к едрене фене!

В приемную из коридора вошла знакомая Ане секретарша Дина.

— Ой, здравствуйте, — ослепительно улыбнулась она, ничуть не смущаясь доносившимися из-за двери кабинета криками. — Прошу вас присесть ненадолго, Артур Леонидович сейчас освободится. — Дина удрученно вздохнула, потупив глазки: — Шеф сегодня не в духе, на всех бросается. Говорила Наталье, лучше не заходи под горячую руку. Вот, теперь пожинает.

— И часто Артур Леонидович так…горячится? — поинтересовалась Аня. — Впрочем, мне нужен был Сережа, я рассчитывала застать его здесь.

— А-а, так он ушел. — Дина наклонилась к Ане и перешла на доверительный тон. — Ваш брат и Артур сильно повздорили. Оттого сейчас Артур рвет и мечет, на других злость срывает. Насколько я поняла, Сергей отказался подписывать какой-то контракт и еще чем-то сильно подвел шефа.

— Ну, это уже проблемы Артура Леонидовича, — сказала Аня и встала. — Вы бы ему воды отнесли, чересчур гневается, как бы его удар не хватил.

Она вышла из здания, села в машину и поехала домой. Набрала номер Сережи:

— Привет. Хорошенькое дело, я по твоей милости кружу по Москве в час пик, приехала на Сретенку, а тебя и след простыл.

— Анют, прости. Я совсем отключился. Сначала Огнивцев со своим ором, а тут Матвей позвонил. Я и выскочил как угорелый. Мы сейчас дома. Давай скорей приезжай.

— Кто — мы? — задохнулась Аня. — Матвей с тобой?

— Ну да! Говорю же, он недавно приехал и позвонил. Юля с Темкой тоже подошли, так что все в сборе. Ань, я накупил продуктов, а хлеб забыл. Купи по дороге, а то мне лениво снова выходить.

— Да, конечно… — пробормотала Анна и нажала на кнопку отбоя.

Нет, к встрече с Матвеем она совершенно не готова. Что делать? Как держаться?.. Лучше всего с презрительной холодностью…Да, надо его не замечать. Приехал к брату, пусть с ним и общается… Тьфу, дурища! Пахнет дешевым водевилем. А как, как?! Может, не ехать домой? Не годится. Там Темка, он ждет маму. Бедный малыш, ему нужна любящая, заботливая мать, а не истеричная женщина, обезумевшая от присутствия бывшего любовника. Хорошо, а если взять себя в руки, держаться просто, как будто между ними никогда ничего не было. Пожалуй, это выход…Он, естественно будет вести себя так же, разговаривать с ней, как с чужой, смотреть равнодушным взглядом…Господи, да ведь этак можно сойти с ума!

Внезапно ее осенило. Она набрала номер матери:

— Мам, ты дома? Одна? А Савелий Николаевич?

— Он сегодня дежурит в клинике. А что случилось?

— Я приеду к тебе с Тёмкой и останусь на ночь.

— Прекрасно, я очень рада. Только голос твой мне что-то не нравится.

— Все в порядке, мамуль. Жди, скоро приедем.

Следующий звонок Юле:

— Одень Темку на выход, положи в пакет его пижамку, носочки, тапочки и ждите меня во дворе через десять минут. Скажи ему, что мы поедем к бабушке Лизе.

«Вот так, все уладилось. Да, надо купить хлеба. Ничего, попрошу Юлю снести им наверх. Пусть сами ужинают, беседуют, развлекаются, хоть на голове стоят. А я проведу вечер со своим ребенком».

Когда она въехала во двор своего дома, Юли с Тёмкой у подъезда еще не было. Аня достала румяна и слегка тронула щеки кисточкой. Бледное худое лицо и большие темные глаза, горящие нездоровым блеском. Удручающее зрелище.

Дверца с другой стороны неожиданно открылась, и в машину сел Матвей.

Аня выронила коробочку с румянами и вперилась ему в лицо огромными глазами.

— А… а где Артем и Юля? — пролепетала она.

— Дома. Я спустился вместо них… А ну стой! — он успел схватить ее за руку, так как она рванулась наружу. — Какие вы с Сережей прыткие, главное — успеть словить.

Он перехватил Аню за талию и потащил к себе через кожаный подлокотник между сиденьями.

Она впервые почувствовала, насколько он силен, зря дергалась — совершенно бесполезно. В итоге очутилась у него на коленях, хорошо во дворе соседей не случилось, да еще умеренно тонированные стекла скрывали неприличную возню в машине.

— Пусти, гад! — билась Аня в неистовом припадке ярости. — Мерзавец, негодяй, дамский угодник! Отправляйся к своей толстозадой. Что, съел? Ха-ха! Думал, я растаю и плюхнусь в твои объятия? Иуда! …Не смей ко мне прикасаться! Пусти, говорю!.. И не лезь со своими поцелуями, понял?! Мы теперь чужие, так и знай…

Мимо проковыляла старушенция с клюкой, одна из тех вездесущих бабулек, которым все обо всех надо знать, тем более что городские власти стали поощрять соглядатайство и доносительство во избежание притока потенциальных преступников в московские многоэтажки. Бабулька краем глаза засекла движение в недрах одной из ненавистных иномарок, заполонивших двор, приставила ко лбу козырьком ладошку и приникла вострым носом к стеклу машины. Потопталась в такой позе с минуту и, ворча себе под нос, потащилась к другой старушке, выползшей из подъезда на свет божий.

— Чегой-то там? — спросила вторая, занимая свой пост на дворовой скамье.

— Дык Иртеньева из сорок девятой квартиры. С каким-то парнем. Целуются и тискаются в машине, как бесноватые. Всякий стыд потеряли. А парень-то у них ужо который раз ночует. Надо участковому сказать. Пусть проверит регистрацию. Понаехали тут, окаянные…

Аня гладила Матвея по лицу и, как всегда, не могла оторвать от него глаз.

— Поедем куда-нибудь, — сказал он. — Здесь можно снять номер в гостинице на пару часов?

— Не знаю, наверно, можно. Никогда не пробовала.

— Давай попробуем, не то подохну сейчас.

— А все эти месяцы не подыхал? Наверняка Танька не давала тебе загнуться.

— Ань, перестань. Она мне не нужна. Случайно бес попутал. Забудь ты о ней. Давай поедем куда-нибудь поскорей. Я страшно по тебе соскучился.

— Сердце мое… — Аня покрывала его лицо поцелуями. — Я чуть не умерла. Как ты мог, изверг? В следующий раз лучше сразу меня пристрели. Из своего личного оружия.

— Нет у меня личного оружия. Нам пистолеты перед вылетом выдают, да и то не всегда.

— А что мы скажем Сереже?! Ведь он ждет…

— Я приехал из-за тебя, он знает. Мы с ним часто видимся, он не обидится. Мы договорились: он пока с Артемом поиграет, чтобы малыш не скучал.

— Так ты все заранее спланировал?

— Никак нет, сориентировался по ситуации.

Им удалось снять номер на несколько часов в гостинице неподалеку. Матвей договаривался с администратором, а Аня ждала в машине. Потом они шли коридорами, устланными ковровыми дорожками, куда-то сворачивали, считали номерки на дверях, наконец отперли одну, дальше — провал, выпадение из реальности, как недавно из самолета, разбросанная одежда, серые глаза, руки, губы, жар атласной кожи, невыразимое блаженство и единственная мысль: «Как прекрасна жизнь!»

Много позже, вспоминая это спонтанное свидание в отеле, Аня думала, что напрасно счастье называют преходящим и неуловимым, нет-нет, неправда ваша: никуда оно не уходит, раз поселившись в душе, счастье занимает прочное место; там, как в райских кущах, всегда светло и покойно, там живет неистребимая благодарная память о взаимной любви…

— Я скажу, чтобы нам принесли чего-нибудь поесть и выпить, — сказал Матвей, откидываясь на подушки. На груди у него блестели капельки пота. — Тебе что заказать?

— Ананасовый фреш, ты же знаешь…

— Слушаюсь. Что еще? Проси все, чего не пожелаешь, мне хочется тебя угостить.

— Ты что, разбогател?

— Нет, но на любимую женщину могу потратиться.

Аня положила голову ему на плечо:

— Помимо того, что я ненормально и безмерно люблю тебя, хочется отметить, что ты ужасно милый.

— Да неужели?

— Вне всякого сомнения. Ты симпатичный. Ага…У тебя совсем не большой нос и губы не тонкие, глаза не маленькие, и…

— Ну-ну, продолжай, очень интересно, что еще «не большое или не маленькое»? Давай внесем ясность…Что ж вы замолчали, сударыня? Кстати, помнится мне, кто-то говорил, что я потрясающе красив… Ладно, ладно, не старайся. Совсем не хочу походить на смазливых гламурных мальчиков…Зато с моей красавицей никто не может сравниться, ни в журналах, ни на экране, и это не комплимент…

Так что заказывать? Я, между прочим, зверски проголодался, поужинаешь со мной? Ты ведь тоже с работы.

Аня пробормотала что-то утвердительное и на короткое время погрузилась в блаженную дремоту. Матвей тем временем сделал заказ по телефону, затем ушел в ванную и вернулся в гостиничном махровом халате.

— Проснись, соня, — стал он тормошить Анну. — Не кради у меня драгоценные минуты радости. Вот еще халат для тебя. А ну-ка, продевай ручку, умница…другую…

— А ты вполне уверенно чувствуешь себя в отеле, — заметила Аня. — Можно подумать, что гостиничный номер для тебя — обычное дело.

— Профессиональные навыки — быстрая реакция и ориентировка на местности. Летчик принимает решение за пять сотых секунды, замешкался — можешь не успеть.

— Понятно, я позвонила, и ты сразу скатился с лестницы.

— Так точно! И не ошибся.

Аня подошла к окну и отдернула тяжелую штору. Их номер был высоко, уже давно стемнело, и из окна открывалась панорама ночного города, сверкающего огнями.

Матвей обнял ее; они смотрели на город.

— Ты любишь ночь? — спросила Аня.

— Нет, дневное время я люблю больше.

— Ушам своим не верю. Романтикам полагается любить ночь, луну, звезды… — Аня оживилась. — Расскажи о звездах, становятся они ближе и ярче? Что ты видишь во время ночных полетов?

— Ничего я не вижу, мне некогда. Звезды такие же, как с земли в ясную погоду.

В кабине ночью всё внимание на приборы, там нельзя отвлекаться — очень легко потерять пространственную ориентацию. Приборам доверяешься полностью, ощущениям — нет, можно легко обмануться, всё время кажется, что тебя переворачивает. Бывает, молния сверкнет в черных облаках — это действительно красиво, но в основном не до ночных пейзажей. Но курьез со мной все же случился. Я тогда еще салагой был, только осваивал ночные полеты. Вылетел на задание — перехват воздушной цели ночью. Цель в зоне подсвечивает себя форсажем двигателей, на темном фоне земли выглядит как яркая звездочка. Так вот, я настоящую звезду с целью перепутал, да и погнался за звездой. То-то хохоту потом было на КДП.

В дверь постучали: служащий отеля вкатил сервированный столик.

— Меня отправляют в Липецк, — принимаясь за еду, заявил Матвей. — Возможно, пробуду там целый год.

— Это еще зачем? Там есть авиационный полк?

Матвей кивнул:

— В Липецке — 4-й Центр боевого применения и переучивания лётного состава ВВС.

— Ты хочешь сбежать от меня на целый год?!

— Липецк — не тридевятое царство, хотя видеться будем редко, придется потерпеть, зато потом у нас появится шанс пожениться.

— Так, подожди, я что-то плохо расслышала. Сейчас зайду с другой стороны. Это ты произнес крамольное слово «пожениться», или мне показалось?

— Не смейся надо мной. Объясню ход своих мыслей. Во-первых, меня повысили в звании, о чем тебе не известно. Я теперь майор. Не хочешь меня поздравить? Впрочем, не сейчас, у нас еще есть время. Во-вторых, после Липецка есть вероятность, что я стану комэской.

— Кем-кем?

— Командиром эскадрильи. Аня, стыдно: отец летчик, брат без пяти минут летчик, да и я в некотором роде пилот, а ты не знаешь простейших вещей.

— Значит, ты одобряешь решение Сережи поступать в летное училище? Ты так его берег, лелеял, и вдруг…Мне это непонятно. Не всегда отцы и братья хотят для младших собственной участи.

— Будь это блажью, я бы не одобрил, но братан серьезно подошел к выбору профессии. Мы обсуждали его будущее. Да, будет трудно. Военное училище не только учебное заведение, но и самая настоящая армия. А это означает подъем в шесть утра, трехкилометровые пробежки, стрельбы, марш-броски по жаре в форме со всей амуницией, жизнь в казармах, вдобавок ко всему насыщенная учеба, сессии, экзамены, свободного времени практически не остается. По ночам он будет лекции повторять, днем на лекциях спать… Многое надо осилить, чтобы крылышки отрастить. Я через все это прошел, а что делать? Ребята говорят: «Мечта даром никому не дается». Выдерживают не все. Остаются самые сильные, самые надежные и целеустремленные. Вот что такое летчик. Да, забыл сказать: летать тоже научат.

— Ну, это уже мелочи, — невесело усмехнулась Аня. — Главное то, что вы оба меня бросаете. Совершенно неожиданно в мою жизнь ворвалось трое мужчин, я полюбила их со всей силой, на какую была способна — и что в итоге? Все трое от меня ушли. Я в чем-то провинилась? Скажи, утешь меня хоть как-то, мне очень плохо… — Она прижалась к Матвею, уткнувшись лицом ему в шею.

— Ты устала, радость моя. — Матвей поцелуями осушил ее навернувшиеся слезы. — Тебе надо развеяться, отдохнуть. В следующую пятницу я жду вас у себя — тебя, Сережу и Тёмку. Договорюсь с ребятами, соберемся, пикничек на природе замутим. Валера делает отменный шашлык. У нас вдоль реки такие места — сказка! Лишь бы погода не подкачала.

— Приедем обязательно при любой погоде. Мне надо к папе на могилку.

— Конечно, не грусти, котенок, у нас все будет отлично. Сережу будем вместе навещать, но прежде всего ему предстоит торжественное событие — принятие военной присяги, нам с тобой надо обязательно присутствовать.

— Ты так уверен, что он поступит?

— Уверен. Парнишка правильный, умный и физически крепкий.

— Ты не боишься за него?

— Боюсь. Он вся моя семья. Жизнь не особенно бережет мужчин, и потому я боюсь за него всегда, независимо от того, будет он летать или нет.

Матвей вернулся к прерванному ужину. Аня чувствовала, что голодна, но есть почему-то не могла. «Как он может быть таким беспечным, веселым? У него, как видно, все в порядке, только у меня все наперекосяк», — думала она, тоскливо исследуя неброские, но такие притягательные для нее черты лица, сильные руки сплошь в золотистых волосках, выпуклые грудные мышцы, не скрытые халатом.

— Матвей, зачем нам ждать, пока ты вернешься из Липецка, объясни, пожалуйста? Почему мы не можем быть мужем и женой, жить временно в разных городах, встречаться, расставаться до той поры, пока не устроимся основательно. Может быть, в разлуках и встречах тоже есть своя прелесть?

— Тебе это необходимо? — Он посмотрел на нее с нерешительностью.

— Да, совершенно необходимо, мне нужна определенность хотя бы в том, кто будет отцом моего второго ребенка.

— О-па, о ребенке я как-то не задумывался, — озадачился Матвей. — Вот как, оказывается, все основательно.

— Да, дорогой, я не в игрушки играю, не флиртую и не кручу кратковременный роман. Я люблю тебя, хочу с тобой жить и растить наших детей. Все как у всех, ничего сверхординарного.

— И я стану твоим мужем? — спросил он с каким-то недоверием.

— А что тут невероятного?! — Анна вскочила и встала перед ним как учитель перед непонятливым учеником. — Матвей, что ты вбил себе в голову? Я вроде не с другой планеты. Ты красивый, здоровый, молодой мужчина, не пьющий, работящий. Каким еще должен быть муж? Отвечай!

— Твой муж должен быть богатым человеком, я попросту не смогу обеспечить тебе ту жизнь, к которой ты привыкла.

— Вот заладил, ей-богу! — с отчаянием выкрикнула Аня. — У тебя извращенный образ мыслей. Не знаю, мужчины испортили женщин или женщины мужчин. Любовь уже в счет не идет? Так получается? Да пойми ты, глупый, что мне не нужен никто другой. Я…я вообще не выйду замуж, так и знай! Останусь одинокой матерью и несчастной женщиной, вот тебе! — Она обличающе ткнула в него пальцем: — Это ты, один ты будешь в ответе за мою сломанную жизнь! Бессердечный злодей!

Матвей выглядел сейчас как подсудимый, которому неопровержимо доказали его вину. Брови у него поднялись на переносице — он стал похож на страдающего Пьеро.

— Анюта, я, должно быть, редкостный болван.

— Справедливое замечание.

— Поверь…я так тебя люблю, что мне больно.

— Ложь! Лицемерие! Уловки опытного сердцееда.

— Ань, это уже перебор. А ну иди сюда!.. Попалась? Кто сердцеед? Я сердцеед?..Ну хорошо, согласен, давай поженимся, только потом пеняй на себя. Я слагаю с себя всякую ответственность…

Их прервал звонок Аниного мобильника.

— Это, наверно, Сережа, — схватилась Аня за телефон. — Алло!

— Развлекаешься? — услышала она насмешливый голос Виктора. — Проезжал мимо, смотрю — знакомая машинка у отеля. С кем на сей раз? Неужто все тот же неутомимый пилот?

— Не твое дело! — сразу вспылила Аня. — Развлекаюсь с кем хочу! А ты проезжай дальше, ищейка! — Она нажала на отбой и отключила телефон. — Надо было сразу вырубить, — сказала она в сильной досаде, — Сережа может звонить на твой телефон.

— Анюта, если Витек тебя сильно донимает, скажи, я с ним разберусь по полной программе.

— Нет, он мне редко звонит, — увильнула она. — Так что ты говорил насчет звания майора? Надо отпраздновать это событие. Давай закажем вина, хочешь?…

— А можно отпраздновать каким-нибудь другим способом?

— Конечно! Причем немедленно!

Вышли они из отеля за полночь.

— Тёмка наверняка уже спит, загулялись мы с тобой, — сказала Аня, подходя к машине.

— Тем более надо было остаться на всю ночь.

— Нет, он иногда просыпается, увидит, что меня нет, и испугается.

— Надо же, вспомнила о ребенке, — вдруг раздался голос Виктора. Он стоял у них за спиной и с издевкой щурился. — Уж не чаял тебя дождаться. Видно, всласть покувыркались.

Виктор слегка покачивался, от него на расстоянии разило спиртным. В его машине за рулем маячила голова Константина.

— Не наезжай со старта, Витя, — сказал Матвей. — Или больно храбрый? Ты на свидание с девушкой тоже с Костиком ходишь? Понимаю, надо же кому-то фонарь держать.

— До чего ты докатилась, Анюта. Со мной ты по гостиницам не кантовалась, как девочка по вызову…

— Эй, придержи язык, — подступил к нему Матвей, — не то войдешь в свой джип через ветровое стекло, как раз в объятия Костяна.

Аня поспешно протиснулась между ними:

— Мальчики, все! Успокоились! Только драки нам не хватало! Витя, я уже третий раз вижу тебя пьяным. Последил бы лучше за собой.

— А что мне еще остается? Этот летёха увел у меня жену, а у самого даже хаты нет, чтобы даму пригласить.

— Заткнись, балаболка, — беззлобно бросил Матвей.

— Взгляни-ка сюда, удалец. — Виктор схватил Анну за запястье. — Знаешь, сколько я заплатил за эти часики? — Аня выдернула руку. — Тридцать тысяч евро. А за это колечко? Или сережки? Не догоняешь? Святая простота! Анютка, проказница, видать, не рассказывала. Щадила твое мужское самолюбие. Неужели тебе, вояке, непонятно, что эта женщина не про твою честь? Подарки, кстати, она сама выбирает. Понравилось что-то — «купи». Отказа до сих пор ни в чем не было…Да брось, Ань, я не к тому, чтобы попрекнуть, не считай уж меня последней дешевкой. Глаза хочу твоему кандидату раскрыть. Любовный угар пройдет, а дальше что? Хотя, если пораскинуть мозгами, для одной из сторон в таком браке есть масса преимуществ: Анечка у нас барышня состоятельная — что называется, бизнес леди, даром, что красавица, квартирка неплохая имеется в центре столицы, мечта всех заезжих женихов… Нет, как мужик, я тебя, конечно, понимаю, бабс много, предложение, так сказать, превышает спрос, почему бы не воспользоваться умному человеку…

— Матвеюшка, пойдем, а? — тянула Аня Матвея за руку к машине. — Пусть себе треплется. А ты не слушай. Он пьяный и разозлить тебя хочет. Не поддавайся на провокации.

— Иди, иди, ас, — подначивал Виктор. — Я слышал, вам драться нельзя, еще повредишь себе что-нибудь ненароком, а государству убыток.

Константин в продолжение кривляний своего шефа покинул салон автомобиля и стоял у машины в полной боевой готовности. В Матвее, несмотря на увещевания Анны, все же взыграла молодая вспыльчивость в ответ на явные оскорбления со стороны Виктора. Он схватил обидчика за грудки:

— Закрой рот, упырь, слюной изойдешь. — Матвей встряхнул недруга так, что у того лязгнули зубы. — Для тебя я кулаков не пожалею…

Виктор был довольно крупный, упитанный малый, к тому же полон пьяной дерзости. Ретироваться отвергнутый супруг не стал, напротив, в свою очередь вцепился в воротник противника, после чего оба застыли в напряжении, как столкнувшиеся лбами быки.

Далее последовал еще более примечательный эпизод. Костя, которому по должности полагалось броситься на защиту шефа, почему-то встал рядом со сцепившимися противниками и неподвижно созерцал схватку.

— Чего выставился, рефери долбанный? — прохрипел Виктор. — А ну вмажь ему как следует, чтоб подольше не вставал. Научим тебя, голубой околыш, чужих жен не лапать.

Костя не сдвинулся с места. Аня бегала вокруг разъяренных, гневно сопящих мужчин и уговаривала их разойтись. Внимания на нее, естественно, никто не обращал.

Вдруг Константин схватил Виктора поперек туловища и приподнял над тротуаром:

— Слышь, летчик, — прогудел он, — отпусти мужика. Пободались, и хватит. Отвезу его домой.

— Ты что творишь, контра? — поперхнулся от возмущения Виктор. — Ты случаем умом не тронулся? Я тебе что приказал? Выгоню к чертовой матери! Ах ты, гад!

— Как знаешь, можешь выгонять, — равнодушно отозвался Константин, волоча упирающегося шефа к машине. — Ишь чего удумал, шкет. Чтобы я российского офицера ударил! Я, если хочешь знать, сам офицер, хоть и бывший. Думаешь, все продается? Накося выкуси! Сам ты гад. Сиди в машине, не шебурши. И вперед соображай, на кого пасть разеваешь.

Он затолкал Виктора в машину и захлопнул дверцу. Тот хоть и не трезв был, но, видимо, поостерегся вступать с непокорным телохранителем в перепалку.

Константин подошел к Матвею и крепко пожал ему руку:

— Прости, капитан, черт знает, что с нами делается.

— Он уже майор, — с гордостью отметила Анна.

— Так держать, майор! — одобрил Костя. — Горжусь знакомством.

— Сам-то где служил?

— В морской пехоте. — Константин удрученно махнул рукой. — Не спрашивай. Хотел бы сказать тебе «Честь имею», да чести уж не осталось. Прощай майор, не поминай лихом и береги себя.

— Слышь, Костя, постой. Зачем же навеки прощаться? Приезжай ко мне в гости вместе с Аней на той неделе. Приглашаю на шашлык.

Константин, уже повернувшись спиной, оглянулся на Матвея с надеждой:

— Правда, что ль? Тогда приеду, коли не шутишь. — Он снова подошел поближе. — Слушай, там у вас молодка одна, Татьяна, сильно мне глянулась. Она вроде к тебе прислонялась, так вот я прикинул, ежели ты с Анной, может, мне не возбраняется к Танюшке подкатиться?

— Конечно, обязательно! — с чрезмерным жаром воскликнула Аня. — Девушка абсолютно свободна. То-то обрадуется молодцу!..

Молодцы синхронно повернули головы в ее сторону. Анна смешалась.

— Дерзай, брат! — Матвей хлопнул Костю по плечу. — А мы тебя раскрутим, как сейчас говорят, рекламу сделаем, наилучшие рекомендации — пиарить будем, одним словом. Годится? Ну, бывай, морпех. Увидимся…

Они еще раз обменялись рукопожатием, затем все расселись по машинам и разъехались.

Казалось бы, ничего особенного не произошло, но последствия, нежелательные для Анны, обнаружились очень скоро.

— Давай скажем Сереже все прямо сейчас, — сказала Аня по дороге домой.

— О чем ты? — безучастным тоном отозвался Матвей.

— Уже забыл? О том, что мы хотим пожениться.

— Стоит ли торопиться? — возразил он. — Приедете в пятницу, соберемся теплой компанией, тогда всем и скажем.

Анна молча крутила руль, машина сворачивала с одной улицы на другую, скользила мимо освещенных витрин запертых магазинов. По лицу Матвея пробегали отблески уличных огней, размывали его профиль и скрадывали выражение глаз.

— Я знаю, ты передумал, — сказала она. — Виктор добился своей цели, не так ли?

— Давай обсудим это дома, — ответил он.

Она закусила до крови губу. В груди барабанная дробь. Проехала, не заметив, на красный свет, — по счастью, перекресток был пуст. Въехала во двор; какой-то козел занял своей бандурой ее обычное место парковки. Приткнула машину где попало; не глядя на Матвея, пошла к подъезду.

В лифте он притянул ее к себе и поцеловал.

— Мне надо все обдумать, — сказал он. — Дай мне время. Поверь, мне тоже нелегко. — После короткой паузы добавил: — Но если бы ты знала, как чудесно гнаться за звездой.

 

ЭПИЛОГ

Телефонный будильник играет ритмичную мелодию. Аня тянется рукой к тумбочке, и музыка обрывается. Рядом в постели недовольно ворочается Тёмка. Аня накрывает его одеялом: пусть еще полчаса поспит. Вылез-таки ночью из своей кроватки, у мамы под боком куда спокойнее.

Тянется обычное утро: душ, кофе, одевание, Тёмкино «Не хочу в детский са-а-ад…».

На улице бабье лето, сентябрь, погожие деньки, как год назад в это же время. Раскосый дворник орудует метлой во дворе, рядом вертятся две веселые дворняги с металлическими ошейниками — побывали в руках ветеринаров и заслужили законное право греться на сентябрьском солнышке.

Тёмка выносит для них остатки мясных закусок в целлофановом пакетике, он делает это каждое утро, собаки его уже знают и стремглав бросаются к мальчику, едва завидев, как он выходит из подъезда.

— Ты хороший мальчик, добрая, — говорит дворник с улыбкой и кивает головой Анне.

Она знает, что ему хочется с кем-нибудь переброситься хотя бы парой фраз, эти общительные люди, приезжающие с постсоветского пространства для того, чтобы заработать на кусок хлеба, страдают от замкнутости жителей столицы, а подчас и явного недоброжелательства.

Дворник очень старается, во дворе ни соринки.

— Доброе утро, — говорит Аня.

— Доброе, доброе, — кивает дворник. — Погода тоже добрая. Дождя не шел. Машина чистый.

Собаки уже заглотнули угощение и вьются вокруг Тёмки, открыв пасти и высунув языки.

Аня вспоминает, как мальчик просил Матвея отдать ему овчара Бомбера, но сама же не разрешила: некому будет с собакой гулять, Тёмка еще маленький, Юля собак боится, Сережа теперь далеко, звонит иногда, но сотовый отобрали, курсантам не положено…

Аня тоскливо вздыхает, представив брата в военной форме, с оружием, каким видела его во время ритуала принятия присяги. Он был таким серьезным, торжественным, левая рука на цевье автомата, в правой текст присяги, голос звонкий и твердый:

— Я, Иртеньев Сергей Семенович, торжественно присягаю на верность своей Родине — Российской Федерации…

Юные вдохновенные лица; для приведения к военной присяге вчерашние школьники выстроились в две шеренги на плацу. Новоиспеченные курсанты совсем мальчишки, юношеская восторженность еще бьет из глаз, но они уже что-то твердо решили для себя и верят, что преодолеют все трудности. Летчиками, однако, станут не все, так Матвей сказал, иные сами уйдут, других отчислят за проступки или неуспеваемость, но многие, в том числе Сережа, станут военными летчиками обязательно. Аня не сомневалась в брате ни секунды — уже успела изучить, хотя узнала о его существовании всего год назад.

— …Клянусь свято соблюдать ее конституцию и законы, строго выполнять требования воинских уставов, приказы командиров и начальников…

По краям плаца расположились растроганные родственники, нарядные женщины — мамы, сестры и бабушки; мужчины — деды, братья, отцы со строгими соответственно церемонии лицами. Там же Даша с Юрой. Приезд Даши очень обрадовал Сергея, после принятия присяги они долго гуляли одни и не могли наговориться. Юра в военкомате не прошел медкомиссию по зрению, поначалу до смерти расстроился, но потом собрался и поступил в МАИ, чтобы строить самолеты — так он сказал.

— …Клянусь достойно выполнять воинский долг, мужественно защищать свободу, независимость и конституционный строй России, народ и Отечество!

Не подлежит сомнению, что Сережа самый ладный, самый славный и самый красивый. Конечно, точно так же думает каждая мать о своем сыне, сестра о брате — теперь военнослужащем.

Матвей, слушая слова присяги, вытянулся, как будто сам принимал ее во второй раз.

Матвей… Кто знает, когда они снова встретятся, как сложится их жизнь. Винить некого, все просто, негоже обманывать саму себя. Ей надо лишь решиться примкнуть к лебединой стае, занять место в строю, пусть не на небе — на земле, встречать и провожать легкокрылых пленников небес — им жить на воле по своим законам, преодолев притяжение земли и земных страстей.

— Мама, смотри, самолет, — кричит Тёмка, указывая пальчиком в небо.

В чистейшей синеве, высоко-высоко тянется белая как лебяжий пух полоса за движущейся невидимой точкой.

— Это дядя Матвей, видишь?! — ликует малыш. — Правда же, это дядя Матвей? Мам, а знаешь, когда я вырасту, тоже стану летчиком.