Аня вернулась к гостям совершенно разбитая. Сережа с Тёмкой выскочили в сад, где за домом Матвей несколько лет назад для Сережи подвесил качели на железной перекладине.

— Матвей, налей мне коньяку, — попросила Аня: необходимо было хоть как-то расслабиться. — Наденька, — обратилась она к настороженно поблескивающей глазами женщине. Та уже давно порывалась увести своего подполковника, но супруг впал в благодушное состояние и категорически не желал уходить. — Позвольте предложить тост в вашу честь. Я знаю, как важно для летчика иметь любящую жену, крепкую семью; вы, жены военных, разделяете с мужьями все тяготы незавидной гарнизонной жизни и фактически несете службу вместе с ними. Излишне напоминать, что в наше время такие женщины почти перевелись…

— Так ведь и летчики почти перевелись, Анечка, вымирают, как мамонты, — громогласно вмешался Богданов — он явно был в приподнятом настроении. — Верно я говорю, Матвей? Раньше в летные училища было не протолкнуться, конкурс был огромный, профессия военного пилота считалась чуть ли не самой престижной, а сейчас что? Молодые люди предпочитают зарабатывать большие деньги и торчать в дорогих машинах в пробках, нежели парить в облаках… Вот вы, Анечка, признайтесь, положа руку на сердце, пошли бы замуж за летчика? За последнего романтика, к числу коих принадлежит ваш покорный слуга?

— Как же! — резко высказалась Надя, ничуть не смягчившись Аниной похвалой. — У нее один кулон на шее стоит больше твоей годовой зарплаты.

Ане стало нестерпимо стыдно: действительно, какого черта она вырядилась, обвесилась бриллиантами, словно напоказ, не соображала, куда ехала, с какими людьми столкнется. Какой расфуфыренной пустышкой она, должно быть, выглядит. В полнейшем расстройстве чувств Аня осушила рюмку и обратила страдальческое лицо к Матвею. Он стоял у нее за спиной, засунув руки в карманы, и глядел в пол, как будто обдумывал все сказанное. Татьяна, безуспешно стараясь привлечь его внимание, нервозно вертелась на жалобно скрипевшем под ней стуле. Семен Павлович вежливо подставил ухо словоохотливой Зинаиде, но определенно ее не слушал — сочувственно и ободряюще смотрел на Аню.

— Возможно, дело вовсе не в материальном положении, — нашла в себе силы возразить Анна, как бы подстегнутая безмолвной поддержкой отца. — Твоя мама, Матвей…она не выдержала, потому что папу любила по-настоящему, не в пример нам, прагматичным московским дамочкам…Вот вы все время толкуете о красоте полетов, о призвании, о романтической стороне летной профессии, толпы поклонников и поклонниц с восторгом наблюдают выступления пилотажных групп под музыкальное сопровождение на различных авиашоу…мне кажется, вы начисто забыли, что летаете на боевых машинах, ведь это смертоносное оружие, фронтовые истребители, или я чего-то не понимаю?

— Анечка, фигуры высшего пилотажа не что иное как элементы маневренного воздушного боя, — с живостью возразил Матвей. Он придвинул стул и сел рядом с Аней, окончательно забросив Татьяну. — А групповой пилотаж сам по себе очень сложен и демонстрирует степень подготовленности российских летчиков на устрашение всем врагам.

— Вот-вот, о чем и речь, — моментально воспламенилась Аня. — Что если завтра война, очередной конфликт? Вы, Наденька, обречены на мучительные часы ожидания, на бессонные ночи, у вас полжизни уйдет, пока Валерий будет воевать. Извините за мрачную перспективу, но, как ни крути, ваш муж военный летчик, офицер, и в случае войны будет исполнять свой воинский долг. Разве я не права, Матвей?

— Анечка, красота и ум соединились в тебе необыкновенно, — обаятельно улыбнулся Матвей. Осталось неясным, серьезен он или всего лишь ввернул комплимент.

— И ты будешь воевать? — упавшим голосом спросила Аня. Она еще раньше заметила, что его лицо чем-то необъяснимо ее привораживало — раз взглянув, трудно было оторваться.

— Конечно, чем я хуже Валеры? — Матвей солидарно подмигнул Богданову.

— Не хуже, не хуже, Анечка, — великодушно поддержал Богданов, — поверьте бывалому ястребу, я с самого начала знал, что будет толк, как только парень встал на крыло. Прирожденный летчик-истребитель, влётанность отличная, вот еще осилит проходы на сверхмалой скорости и, пожалуй, меня догонит.

Вы, Анна, за Матвея не тревожьтесь, и Надежду не стращайте, женка моя не из пугливых: довелось ей из походов меня дожидаться, не без этого. И Матвей в случае чего не пропадет. Тертый калач и пилот классный, из разных передряг выбирался.

Вот, к примеру, в мае позапрошлого года, если не совру, борт на брюхо посадил без шасси на грунтовку.

— Как так?! — ужаснулась Аня.

— Правая стойка не вышла. Все попытки выпуска ничего не дали. Пришлось садиться без шасси. В аккурат триста метров протянул с ветерком на брюхе. Обошлось. Но фонарь техники вскрывали.

— Фонарь???

— Гм…Остекление кабины, крышка… откуда я знаю…Фонарь, одним словом.

— Ага, конечно, фонарь, что тут непонятного? — Аня в помрачении ума выпила еще рюмку.

— А то вот еще было дело, — не унимался Богданов, — полетели в зону на двух спарках…

— Стоп, стоп! — перебила Аня. — Не так быстро, господа офицеры. «Спарка», надо полагать, самолет?

— Учебно-боевой с двумя кабинами, — нетерпеливо отмахнулся рассказчик.

— Ой, а можно я буду записывать, а то запутаюсь в вашей терминологии…

— Валера, кончай прикалываться, девушке голову заморочил…

— …взлетели, развернулись на расчетный курс, пошли в набор…

— Ва-ле-ра!..

— Матвей, не мешай, — загорелась Аня, — это так увлекательно!

— …надо выполнить одиночный ВБ с маневрирующей воздушной целью …

— Догадалась! Воздушный бой!

— …крутим вертушку, как в классическом бою, для захвата цели…

— Ух ты! И меня захватило!

— … Матвей на боевом развороте вправо выполнил переход из боевого одного направления в другое полубочкой вправо и продолжил боевой влево…

— Все! Кранты! С меня довольно! Богданов, дальше неинтересно, особенно мне! — Матвей бесцеремонно схватил Аню в охапку и выскочил с ней в коридор.

— Нет уж, пусти, — со смехом отбивалась она, — хочу узнать, что ты там натворил. Угробил ценный самолет? Признавайся!

— Ничего я не гробил. Богданов любит подпустить страху. Он у нас шутник, знаешь ли…

Они оказались в том же положении, что и в день Аниного приезда: она — спиной к стене, он — близко, слишком близко, чтобы молодая женщина, не вполне трезвая, могла устоять от соблазна.

На этот раз поцелуй длился гораздо дольше, но Ане было все равно, увидит кто-то или нет.

— Так значит, за летчика ты замуж не пошла бы? — спросил Матвей.

— Ничего, что я замужем?.. Куда?!.. Не пущу…Как чудесно ты пахнешь.

— Бросай своего мужа.

— Сбавь скорость, капитан. Не на сверхзвуке.

— Приходи ко мне ночью.

— В гостиную?! Это самоубийство!

— Никто не увидит. Я запру дверь. Тёмка крепко спит?

— Да. А Сережа?

— Как камень. Придешь?

— Подожди, Матвей…Не знаю…А папа?! Вдруг он встанет…

— Он не войдет. Так придешь? Обещай, что придешь…

— Прогони Татьяну, или я за себя не ручаюсь…Боже, кто-то идет!.. Пусти, Матвей…

Аня вырвалась из его объятий или сама его выпустила — где уж тут разобраться — и очутилась лицом к лицу с Татьяной.

Та нервно теребила край жакетки, на щеках у нее выступили пунцовые пятна, глаза горели негодованием, что-то рвалось с ее губ, да смелости, видно, не хватало.

— Что встала? — грубо cпросила Аня, чувствуя, как от гнева у нее раздуваются ноздри. — Чего выставилась, коза драная? А ну иди сюда, поговорим. Уйди, Матвей, надо выяснить кое-что.

Откуда только силы взялись: Аня вцепилась в ошарашенную девушку, втолкнула ее в спальню и захлопнула дверь. На миг в голове высветилась мысль: видел бы ее кто из московских знакомых — бесноватую, полупьяную, утратившую изящные манеры, зажимавшую минуту назад в коридоре практически малознакомого мужчину. Мама сказала бы, что у нее ум за разум зашел. А кто спорит? Именно так оно и есть.

— Ты что себе позволяешь? — с трудом вымолвила Татьяна. — Думаешь, приехала в чужой дом и сразу власть забрала?

— Сейчас узнаешь, что я думаю, — прошипела Аня и толкнула перепуганную девушку в грудь. Та плюхнулась на постель и застыла, раскинув руки и открыв рот. — Ты что ж это делаешь, курва проклятая? — наступала на нее Аня. — Ты зачем мальчишку совратила? Знаешь, что бывает за совращение несовершеннолетних?

— Отстань, сумасшедшая, — пыталась отлягнуться Таня. — Девственника выискала! Забыла, в каком веке живешь? И не совращала я его вовсе. Он сам пришел.

— Ах, ах! «Невиноватая я!» А ты что, всем подряд даешь, кто приходит? Даже мальчику, брату своего любовника? У тебя мозги есть?

— Да отвали ты! Я его, если хочешь знать, просто пожалела. Он прибежал, трясется весь, жалкий, истерзанный; я-то видела, что он с отчаяния ко мне жмется, уж не знаю, какой ласки он искал, бабья жалость меня заела, а надо было выгнать сопляка. Все одним миром мазаны, что юнцы, что мужики: теперь вишь угрожает, озверел совсем, видеть меня спокойно не может. Потому и не может, что совесть нечиста.

— А где в это время был Матвей? — спросила Аня уже совершенно другим тоном.

— Далеко, на полигоне. Эскадрилья вылетела на летно-тактические учения на два дня.

— Понятно. — Аня ссутулившись села рядом с Таней на кровать. Несколько минут обе молчали. — Ладно… ты вот что… сердца на меня не держи, — сказала Аня. — Мальчика я послезавтра в Москву увезу. А больше тебе ничего обещать не могу.

— Слушай, оставила бы ты Матвея в покое, а? Как человека тебя прошу. — Татьяна прижала руки к груди и с надеждой смотрела на Аню. — Ты ведь с ним все равно не останешься. Наша жизнь не про тебя, сама понимаешь. А он из авиации по доброй воле не уйдет. Может, ты и Семена Павловича заберешь, чтобы уж больше сюда не возвращаться?

— Ишь чего захотела, — вяло отозвалась Аня: кажется, наступила реакция после бурно прожитого дня. — Ты мне советов не давай, у меня своя голова на плечах. Мне надо все хорошенько обдумать.

— Пойду я, — помолчав, сказала Таня и встала. — Матвея постараюсь на ночь к себе увести, ты уж мне не мешай.

Аня подняла на нее пустые глаза и ничего не ответила.

Таня вышла. Анна накинула меховой жакет и вышла вслед за ней. Она видела, как Матвей взял Татьяну под руку, вывел за калитку, и скоро ночная мгла поглотила обоих.

В саду было темно, но в безоблачном черном небе желтела луна, высокие звезды рассыпались по небосводу. Дорожка между клумбами призрачно светилась. Аня обогнула дом и обнаружила в глубине сада качели. Сережа и Тёмка сидели на доске, тесно прижавшись друг к другу. Сережа слегка отталкивался ногой, и качели плавно раскачивались. У малыша личико было донельзя серьезное, в широко открытых глазах отражались звезды, он слушал Сережу; в особо напряженные моменты запрокидывал голову и смотрел на рассказчика…

Гости разошлись, Тёмку уложили спать, Сережа закрылся в своей комнате. Отец с дочерью могли теперь спокойно поговорить — Аню интересовал статус Зинаиды Степановны в семейном укладе Иртеньевых.

— А что, пап, смотрю, ты женским вниманием не обделен. Импозантный мужчина. Седина бобра не портит — вон как Зина тебя обхаживает, — завела Аня разговор в шутливом ключе.

— Не знаю, что тебе сказать, Анечка. Женщина хорошая, ко мне со всей душой, отличная хозяйка — только близко ее подпустить не могу, сама видишь — Сережа у нас дичок, посторонних женщин воспринимает враждебно. Обижать его никак нельзя; ты не смотри, что он резковат, на деле парнишка самоотверженный, чувств самых сильных и преданных, а муть в голове пройдет, надо только подождать. Так что сына менять на Зинаиду Степановну не стану, ни за какие блага.

— Пап, а ты не хочешь жить в Москве? У меня своя квартира на улице Усачева, неподалеку от Новодевичьего монастыря, та, что от маминой тети досталась. Не хоромы, но вполне удобная — столовая и две небольшие спальни. Мама после замужества переехала к супругу, квартира записана на меня, так что я — полноправная хозяйка. Подумай, может, тебе стоит перебраться поближе ко мне и Сереже?

Иртеньев вместо ответа привлек Аню к себе и поцеловал в густой пробор.

— Повезло мне, — сказал он. — Все дети людьми выросли. Хоть я тебя и не воспитывал, но гены все же мои, так что есть чем гордиться. У иных смотришь — вроде кругом благополучие, достаток, положение в обществе, а с детьми — беда: многие с пути сбиваются, другие родителей не вспоминают или только пользуются, обдирают, как липку. Сколько таких семей знаю. Выходит, я самый богатый оказался. Зачем мне Москва, доча? За заботу спасибо, только ты загодя планов не строй: жизнь еще не раз круто повернется, особенно у вас, молодых.

Ане на плече у отца расхотелось разговаривать. Покой снизошел ей в душу, так бы и укрылась на отцовской груди, чувствовала бы себя девочкой, защищенной от невзгод и треволнений. Она закинула руку ему на плечо и ткнулась губами в подбородок.

— Я в детстве часто тайком плакала, — поведала она. — Обижалась на судьбу за то, что расту без отца. Потом постепенно привыкла. Человек ко всему привыкает. Объясни только, почему ты Сережу на женщину променять не хочешь, а меня променял?

Эх, зря спросила! Разве время сейчас счеты сводить? Сама не лучше: с Игорем развелась, правда, Тёмку отца не лишала, теперь подобные отношения в порядке вещей — у Тёмки половина группы в детском садике из разведенных семей, а недостатка в отцовском внимании дети не чувствуют.

Семен Павлович, прихрамывая, двинулся было на кухню, с полпути вернулся, точно забыл, куда шел; он заметно побледнел и морщился, как от боли.

— Пап, прости, прости, не слушай меня, я по глупости сболтнула, — не на шутку испугалась Аня. В страхе она обхватила отца, но он стоял твердо и неподвижно. — Пап, я знаю, что ты не виноват. У меня, как у многих, паршивая потребность себя жалеть! Забудь, забудь раз и навсегда …пап, а пап!..ты меня слышишь?

— Вот ведь какая штука получается, Анечка, — медленно проговорил Семен Павлович, глядя перед собой невидящим взглядом, — в жизни человека, как в природе, все уравнивается: получил что-то — заплати, а за высочайшее счастье и платишь по максимуму. Хорошо, если цена известна с самого начала, знаешь на что идешь, но и тогда надеешься: бог даст — пронесет, именно с тобой да не случится. Только не пронесет, догонит обязательно — не сразу, так со временем.

— Пап, ты о чем сейчас говоришь, о любви или о небе? — тихо спросила Аня.

Вопрос вряд ли дошел до него; он был где-то далеко, в своем мире, там, где бушевали страсти, жили забытые ощущения; где-то в далеких горах трещали пулеметные очереди и падал на руки убитый друг, навсегда затухало вращение винта разбитой машины, а высоко, в предгрозовом небе летел в вечность маленький самолет.

Иртеньев повернулся и в глубоком раздумье вышел на крыльцо. Аня следовала за ним, беспомощно повторяя:

— Пап, куда же ты? Уже поздно. Вернись. Надо спать ложиться.

У калитки он все-таки остановился.

— Смотри, какая ночь, — сказал он. — Жаль, соловьи не поют. В наш сад часто соловьи прилетают из соседней рощи. Летом можно услышать целый хор.

Голос его звучал ровно, лицо разгладилось, взгляд был мечтателен и прозрачен, как недавно у Тёмки на качелях. Аня решилась на последний вопрос:

— Пап, раз уж затронули больную тему, хочу выяснить все до конца. Как случилось, что Нора разбилась?

— Она перегоняла устаревший самолет на базу хранения. Погода плохая была, а тут перед самым взлетом кто-то шепнул про меня: слухи, дескать, ходят… Причины катастрофы до сих пор не выяснены. Думаю, в какой-то момент Нора не справилась с управлением.

Военный городок уснул. На улочках глухая тишь, не слышно шагов запоздалых прохожих, лишь шорох листьев под частыми вздохами ветра, чуть заметное качание черных ветвей.

— Матвей придет домой ночевать? — спросила Анна.

— Не знаю, не докладывался. Пошел Таню провожать, возможно, у нее и останется.

Какой-то цепкий зверь прошелся острыми когтями по сердцу, повозился в груди и затих, свернувшись тяжелым клубком.

— Пойдем спать, — невыразительно сказала Аня. — Ты будешь дверь запирать?

— Да, у Матвея свой ключ. Откроет сам, если вернется.

«Если вернется, — с горечью подумала Аня. — Какой смысл ему возвращаться? Он поразмыслил и ушел к женщине, которая будет рядом с ним без всяких сомнений и расчетов. А тебе, дорогуша, остается только лечь в постель и уснуть сном праведника».

Пожелав отцу спокойной ночи, она пошла в свою комнату. Темка мирно посапывал, уютно подложив руку под пухлую щечку, отчего губы его сложились бантиком.

На прикроватной тумбочке в рамке стояла фотография Норы. Аня взяла ее в руки и долго изучала лицо незнакомой женщины. Сережа был похож на отца, а Матвей, бесспорно, пошел в мать. Нора, судя по фотографии, внешности была неяркой и правильностью черт не отличалась, вообще ничего особенного; Елизавета Михайловна в молодости была намного интереснее, но кто разберет мужчин, иногда самые привлекательные из них необъяснимо для окружающих влюбляются в женщин, которые по единодушному мнению знакомых их совершенно не стоят. И ведь как влюбляются! До потери соображения, перестают реально оценивать действительность и способны наделать массу глупостей. Кто знает…Если она улыбалась, как Матвей…если так притягивала…если…какое у него лицо, отчего засматриваешься и не можешь оторваться, наваждение, да и только…нет, лучше не думать, спать, спать…

Анна заснула скоро — слишком была измотана событиями минувшего дня — и не слышала, как вернулся Матвей, как бесшумно ходил по дому, задержался у двери ее спальни, постоял, прислушиваясь, и прошел в гостиную.