Погода пока баловала московскую область: синоптики пообещали еще три солнечных дня; и сегодня с утра светило солнце — нежное, осеннее, самое любимое Аней, золотящее все, к чему прикасалось. Солнечные зайчики на подоконнике и одеяле чуть подрагивали, когда ветерок трогал листья березы за окном.

Дверь спальни приоткрылась и в щель просунулась голова Сережи.

— Хватит спать, лежебоки, — неуверенно сказал он. Увидев, что у Ани и Тёмки открыты глаза, продолжал громче: — Забыли, что нам на аэродром? Матвей давно ушел. Возьмет и улетит без нас.

Аня резко села на кровати:

— Ужас! Проспали! Который час? — Торопливо полезла в рукава халата. — Матвей ушел? Когда ушел?.. Разве он ночевал дома?! — замерла она.

— Да, я сам его утром будил, как он просил. Даже успел с ним позавтракать, — довольным тоном сообщил Сережа.

— А нас почему не разбудили?

— Мы пойдем следом. Матвей сказал, чтобы подходили к десяти часам.

— Уже полдесятого! Ничего, поедем на машине. Собери для Тёмки что-нибудь перекусить, покормим в дороге.

К аэродрому подъехали ровно в десять и остановились у полосатого шлагбаума. Несколько солдат из наряда по КПП с любопытством разглядывали серебристую машину. Подошел Богданов в синем лётном комбинезоне, свежий, крепкий, подтянутый, склонился к окну «мерседеса».

— Анечка, машину пока поставьте вон там, — показал он. — Матвей поручил вас моим заботам, сам он одевается, готовится к полету. Я провожу вас.

— Дядь Валер, мне разрешат фотографировать? — беспокоился по дороге Сережа.

— Разрешат под моим наблюдением.

— Мам, самолеты! — закричал Тёмка. — Смотри, как много! Я хочу в самолет!

Крылатые машины выстроились на стоянке летного поля, все они имели зеленовато-серый лесной камуфляж, фонари их были подняты, к кабинам приставлены стремянки. Рядом с истребителями находились техники; вдали выруливал на взлетно-посадочную полосу самолет — воздух вокруг него преломлялся и зыбился; по просторам аэродрома порхал ветерок, разносивший запах скошенной травы и выхлопов газов авиационных двигателей.

— Вон МиГи стоят, — указал Богданов. — Матвей полетит на тридцать четвертом, видите красные бортовые номера?

— Надо же, и самолеты в камуфляже! — дивилась Аня. — На авиапоказах они ярко раскрашены.

— Так ведь у нас строевые самолеты, они не для показов, а для выполнения задач боевой подготовки. Хотя, когда-нибудь, если вы не потеряете интерес к военной технике, мы с Матвеем предоставим вам возможность понаблюдать ближний маневренный бой с имитацией атак.

— Да, прошу вас, предоставьте мне такую возможность… Какие красивые! Чистые линии, изящные обводы, стремление ввысь даже в статике. Боевой самолет, а выглядит как прекрасная птица!.. Вижу тридцать четвертый! Вон тот, последний в ряду.

— Нельзя, Анечка, нельзя говорить «последний». Летчики говорят «крайний».

— Ой, типун мне на язык, надо плюнуть три раза через плечо… А эти домики на травке для чего?

— Это стартовый командный пункт, там же лётный домик, где лётчики отдыхают между полётами и готовятся к очередному вылету.

— Мама, космонавт! — дернул Аню за одежду Тёмка.

— Какой космонавт, дурашка, это Матвей. — Сережа повернулся к брату.

Тот приближался к ним в полном лётном снаряжении, в противоперегрузочном костюме, защитном шлеме, оснащенный какими-то непонятными атрибутами.

— Ну, как вам наши самолеты? — сказал он, подходя к зрителям.

— Нет слов! — воскликнула Аня. — Надо обязательно снять тебя в кабине. Я закажу огромный фотопортрет и повешу дома на стене.

— Это все, чего я заслуживаю? — полушутя спросил Матвей.

Аня смешалась. Он повернулся и пошел к самолету. Взбежал по лесенке в кабину.

— Пройдемте на КДП, — предложил Богданов. — Не обижайтесь, Анечка, но летчики очень суеверный народ: женщина на старте — дурная примета. Например, вы не увидите бортового номера 13, полеты по понедельникам не планируются, фотографировать летчика и самолет перед стартом нельзя, даже летный комбинезон должен быть надеванным, ну и многое другое.

— Надо же, какие страсти. Постараюсь все запомнить.

Теперь они наблюдали за Матвеем с вышки командно-диспетчерского пункта.

Техники еще делали что-то у истребителя, но вот стремянку унесли, опустился прозрачный колпак фонаря, убрали тормозные колодки. Летчик запустил двигатели, сизый дымок заструился из сопел, воздух призрачно подернулся, потек вдоль корпуса под крылья, между стойками шасси, и скоро самолет тронулся со стоянки по рулежной дорожке. Пилота хорошо было видно в кабине — белый шлем, верхнюю часть лица скрыла темная полусфера, ниже — кислородная маска со шлангом, на плечах — привязные ремни подвесной системы; проруливая мимо, он посмотрел вверх и коротко махнул рукой в черной перчатке.

Тёмка взвизгнул и запрыгал на месте. Сережа скованно помахал в ответ. Невозможно было описать выражение, с которым он следил за братом. Волны страха, неприятия, гордости и восторга пробегали по его лицу. Он, без сомнения, переживал мощный прилив противоречивых чувств, и это тревожило Аню.

Самолет начал разбег по взлетно-посадочной полосе, нос его поднялся — и МиГ взмыл в небеса.

— Вот так — взлет на полном форсаже и сразу петля, — сказал Богданов. — Матвей сильнейший пилотажник, подготовленный летчик, имеет более трех тысяч самостоятельных полётов, из них львиную долю при минимуме погоды и ночью, пуски управляемых ракет, перехваты за облаками, уверенно действует на крайних режимах с выходом на большие углы атаки… Объясню, все сейчас объясню, — засмеялся он, увидев, как Аня захлопала глазами… — Четыре бочки за шесть секунд… — последовали комментарии. — Горка…Пикирование…Колокол выполняет очень чисто, курс ввода, курс вывода — без сучка, без задоринки… Вертикаль со спины… молодчина!

.

Аня вернулась домой, значительно обогащенная познаниями в высшем пилотаже. Теперь она могла отличить вертикаль от горки, знала, что такое бочка, вираж, боевой разворот, колокол и петля Нестерова. Роль комментатора охотно взял на себя Богданов. Сережа героически выстоял положенный промежуток времени, пока его брат носился в небе и выделывал немыслимые выкрутасы своим самолетом. Аня и Богданов, бывший в курсе проблем семьи Иртеньевых, несколько раз порывались увести паренька домой, но тот отказался, хотя был взвинчен до предела. Аня, наблюдая за полетом с истинным наслаждением, все же облегченно вздохнула, когда МиГ пошел на снижение и мягко коснулся колесами бетона. Сережа сфотографировал Матвея в кабине, потом уже на земле у самолета. Матвей послушно позировал, по просьбе брата опустил на глаза черный светофильтр защитного шлема — осталась видна одна улыбка.

— Первый раз Сережа фотографирует меня на лётном поле — уже прогресс. Ты, Анечка, благотворно на него влияешь, — сказал он.

По приезде домой Аня настояла, чтобы Сережа лег поспать, настолько он был измотан.

— Нет, это никуда не годится, — сказала она отцу, выйдя из спальни. — В конце концов у него будет нервный срыв. Я даже не знаю, стоит ли печатать фотографии, сделанные на аэродроме.

— Скажи лучше, когда ты нас навестишь в следующий раз.

— Пап, я буду звонить, мы договоримся. Посмотрим, как адаптируется у меня Сережа, как скоро он сам захочет с вами повидаться. Пока что у меня голова идет кругом.

Позвонил Виктор. Он звонил каждый день, Аня сообщала, что все хорошо, скупо перечисляла события дня, не вдаваясь в подробности, но сейчас решила, что настала пора обрисовать ситуацию. Она вышла в сад, чтобы не объясняться с мужем при отце.

— Витя, мне надо сказать тебе кое-что…

— Я весь внимание, мой цветочек.

— Я приеду не одна.

— Пожалуйста, Анечка. Хочешь привезти папу в гости?

— Нет, брата… Сережу, но не погостить. Я хочу, чтобы Сережа жил у нас.

— Постой, постой, то есть как это? Я не ослышался? Ты хочешь, чтобы твой брат жил у нас постоянно?

— Да! — с нажимом сказала Аня. — Так надо. Ты что-то имеешь против?

— Нет-нет, упаси бог! Безусловно, пусть приезжает, просто для меня это несколько неожиданно… Я имею в виду, удобно ли будет ему в чужом доме… сверх того, согласись, у него проблемный возраст, я бы на твоем месте действовал с большей осторожностью… — Аня каменно молчала. — Впрочем, тебе, разумеется, видней. Это всего лишь мысли вслух. Когда вас ждать?

— Рассчитываю быть дома к шести. Витя, пусть Юля приготовит что-нибудь вкусное, посоветуйтесь, составьте меню, фруктов и соков побольше — разных. Хотя постой, я тебе перезвоню.

Аня хватилась, что не имеет ни малейшего понятия о том, что любит Сережа.

Пробел мог восполнить папа, но внимание Ани отвлекли три новых персонажа, возникших у калитки: премиленькая девушка, тонюсенькая, невесомая, с нежным овальным личиком и большими голубыми глазами, и двое юношей.

— Здравствуйте, — вежливо сказал один из них. Он был небольшого роста, тщедушный, в очках. — Сережа дома?

— Дома, только он спит. Да вы проходите, если что-то важное, я могу его разбудить, — взволновалась Аня: как знать, вдруг Сережа рассердится, узнав, что его друзья ушли ни с чем.

— Вы позволите, мы подождем в беседке, пока он проснется? — спросила девушка.

— Ради бога, только зачем же в беседке? В саду довольно прохладно. Проходите в дом, прошу вас. Я сестра Сережи — Анна, будем знакомы, — Аня протянула руку девушке.

— Даша, — сделала ответный жест девушка и, к изумлению Ани, присела в книксен. — А это Юрий и Павел.

— Честь имею! — Учтивый кивок, и Юрий приложился к Аниной ручке, только что каблуками не щелкнул. Ту же процедуру в точности повторил Павел, который, в отличие от товарища, был выше среднего роста и представлял собой тип пышущего здоровьем юноши с ровным румянцем во всю щеку.

Молодые люди важно прошествовали за Аней в гостиную и чинно расселись на стульях.

— Чай, кофе? — осведомилась Анна с видом хозяйки светского салона.

— Кофе, если вас не затруднит, — за всех с любезнейшей улыбкой ответствовал Юрий.

— Ах, полноте, приготовлю сию секунду! — заверила Анна и, грациозно развернувшись, уплыла на кухню.

Семен Павлович сидел за кухонным столом, вооружившись тряпкой, солью и никуда не годными чистящими порошками, столь усердно рекламируемыми по телевидению, и пытался соскрести черный налет с кастрюль.

— Пап, брось это пустое занятие. В следующий раз я привезу вам набор кастрюль и сковородок с тефлоновым покрытием. Не чисти это старье, потом просто выбросишь.

— Анечка, ты с подарками поскромнее, а то Матвей на дыбы встанет, он, может, виду не показывает, но в любом случае, это задевает его мужское самолюбие.

— Так растолкуй ему, что я имею право и даже обязана помогать своему отцу. Вот еще! Ему же будет легче готовить…Пап, как это он все успевает, мастерит что-то, ходит за покупками, готовит еду, причем прекрасно, потом идет на службу, которую иначе как тяжелой и опасной не назовешь?

— Закалка, доча, так воспитало его военное летное училище, и так он сам себя воспитал. Парень — кремень, что ж ты хочешь, таким и должен быть летчик. Нервным и слабым путь в небо заказан. Ему бы жену хорошую, добрую, хозяйственную…

— Ясно, ясно, мечта всех мужчин — скромная, добрая, хозяйственная, любящая, верная… Пап, вы сами-то, мужики, таких ли женщин любите? Да если бы я ходила по пятам за мужем и с телячьим восторгом смотрела ему в рот, ловила каждое его слово, была бы покладистым безликим существом, он бросил бы меня через месяц, в лучшем случае через два.

— Возможно, не берусь с тобой спорить, но прими во внимание, что мы говорим с тобой о летчике-истребителе. Подумай, ведь Матвею всего двадцать семь. Бог ты мой, двадцать семь! Он сейчас — средоточие пылких чувств, страстей, желаний и уязвим не менее чем Сережа, просто умеет владеть собой. Порой я отлично вижу, как он сдерживается, как желваки играют у него на щеках — невзгод на земле у всех хватает, а ведь таких профессионалов, как он, Богданов — всех «пленников небес», как называет их Сережа, надо беречь, и если близкие не позаботятся о них в первую очередь, то что уж говорить о других?

Аня просыпала кофе мимо турки, взяла тряпку и стала медленно водить ею по гладкой поверхности кухонной стойки.

— Пап, там к Сереже ребята пришли, — тихо проговорила она, — Юрий и Павел. С ними девушка Даша.

— А-а, одноклассники Сережи. Кстати, Даша — дочь небезызвестной тебе Зинаиды Степановны. Трогательно опекает Сережу, вообще — чудесная девчушка.

— Да, чрезвычайно воспитанная, и ребята джентльмены до кончиков ногтей. Оба поцеловали мне руку, представляешь? Я до сих пор в потрясении.

Семен Павлович рассмеялся:

— Дети, всего лишь дети, милая, играют пока, но в данном случае игра хороша: по собственной инициативе и при поддержке взрослых ребята создали клуб под названием «Будущие российские офицеры», вот они и готовятся к тому, чтобы стать офицерами, учатся хорошим манерам, даже бальным танцам, ну и, конечно, осваивают профессию пилота — в аэроклубе и на компьютерах. Все они мечтают стать летчиками. Юра, к слову сказать, сильно переживает — боится, что его не возьмут по причине слабой конституции. Бегает, тренируется; такому упорству можно только позавидовать.

— Сережа ходит с ними в клуб?

— Только, чтобы поторчать в интернете. Впрочем, у них по субботам и воскресеньям бывает дискотека… Придется Сережу разбудить, иначе он нам не простит.

Гостям тем временем скучать не пришлось: Тёмка разложил перед ними на столе свои игрушки: целый взвод героев комиксов с личным транспортом и вооружением.

Вскоре заглянул Сережа с всклокоченными волосами, с заспанными глазами, немного заторможенный, но обрадованный посещением друзей.

— Ща, братцы, физию сполосну и приду. А что стряслось-то?

— Ну ты даешь, Серега, у Генки сегодня днюха, забыл? Мы ж договорились скинуться и вместе идти.

— Елки-моталки! У меня начисто башню снесло. Надумали, что дарить?

— Есть соображения, ты иди одевайся, торопиться надо.

Сережа ринулся в ванную, из ванной в спальню к гардеробу.

— Надень новую рубашку, которую я привезла, — посоветовала Аня. — Дать тебе денег? Сколько надо на подарок?

— Не-е, возьму у своих. Матвей еще не пришел?

Аню неприятно задело это «у своих», но обижаться не приходилось: «не своя», так надо стать «своей».

— Ань, повесь потом на место, лады? Мне некогда, — говорил Сережа, роясь в гардеробе и второпях сбрасывая предметы одежды на кровать. — С рубашкой надо костюм — не хочу… Надену свитер. Вот этот. Подходящий прикид… Тебе Даша понравилась?

— Да, очень приятная девушка.

— Ага, ничего. Маленькая еще, мы с ней дружим…Ну я побежал. Приду поздно, не скучайте.

Он чмокнул Аню в щеку, чего она, по правде сказать, не ожидала, и выбежал вон.

— Па, подкинь полтыщи, у Генки день рождения, хотим купить что-нибудь приличное, — донеслось до нее из коридора.

У Ани от его мимолетного поцелуя потеплело на душе. Она развесила на плечиках разбросанные рубашки и остановилась перед раскрытым гардеробом, раздумывая, не стоит ли начать складывать вещи Сережи в чемодан. Только как отличить, какие из них Сережины, а какие Матвея?

Взгляд ее остановился на синей парадной форме капитана ВВС — китель с нашивками и звездными погонами, брюки, белая рубашка с темно-синим галстуком; на верхней полочке гардероба — офицерская фуражка с золочёной кокардой на околыше и крылышками на высокой тулье.

Аня погладила погоны на кителе, взяла в руки фуражку, разглядывала ее несколько минут как диковинный драгоценный предмет, затем надела на голову перед зеркальной створкой гардероба.

— Во всех ты, душенька, нарядах хороша, — сказал Матвей, появляясь у нее за спиной в зеркальном отражении. — Готов спорить с кем угодно: никогда еще фуражка летчика не украшала столь прелестную головку.

Она проворно обернулась, не скрывая охватившей ее радости:

— Почему так долго? Где ты был?

— На послеполётном разборе с руководителем полетов. Сегодня подполковник Нагатин присутствовал — замкомполка по летной подготовке. Крутой мужик, но летчики его любят.

— Он сказал, что ты был великолепен?

— Нет, он употребляет более образные выражения, в основном непечатные. Вдобавок кулак сунул мне под нос для просветления мозгов.

— Немыслимо! За что?

— Считает, что не наскреб нужной высоты при выполнении колокола.

— Колокола?.. Ах да… Твой подполковник к тебе придирается, я видела: ты делал колокол идеально.

— Еще бы! Что он понимает!

Аня протянула ему фуражку:

— Надень, я хочу посмотреть, как ты в ней выглядишь. Нет, постой, я сама…Вот так, козырек чуть-чуть вниз… — Она отступила на шаг в восхищении. — Какой ты красивый. Невероятно… Ты сам-то знаешь, какой ты красивый? Поразительно, как я сразу не заметила… — Голос ее упал до шепота. Никогда в жизни Аня не была так искренна, как сейчас. Где были ее глаза?! Как могла она не разглядеть с самого начала? Не существовало на свете лица более притягательного, желанного, в ней все переворачивалось при одном взгляде на него, это было как внезапный удар, как приговор, она вдруг испугалась, ощутив в себе какую-то небывалую могучую силу, которая властно влекла ее к нему.

Она задохнулась и качнулась вперед. Он снял с головы фуражку, обхватил Анну за талию свободной рукой и прижал к себе. Наступил тот исполненный наивысшего таинства миг, когда души двух людей отражаются в глазах и сливаются воедино, когда не нужны мысли, слова, когда стихия, именуемая любовью, подхватывает и превращает живые существа в разнозаряженные частицы, неудержимо стремящиеся друг к другу…

Время остановилось; сколько прошло секунд, минут, часов до того момента, как голос отца окликнул Аню извне, оба не могли бы определить. Они медленно отстранились друг от друга, так и не проронив ни слова.

Аня пошла к двери, оглядываясь, все еще не в силах отвести взгляд, и, выйдя к отцу, отвечая на его вопросы, обреченно ждала: вот сейчас он заметит, поймет, что свершилось важное, необратимое, что она другая, не та Аня, которая приехала к нему два дня назад — страшно представить, как давно это было, не в этой жизни — в другой.

Потом они все вместе сидели за столом, обедали, о чем-то говорили; Аня возилась с сыном, после обеда мыла посуду, хлопотала на кухне. Матвей был здесь же, все порывался что-то у нее отнять и сделать сам; они сталкивались, смеялись, непринужденно поддевали друг друга, но обмануться было нельзя: особенное сияние, тот свет, что занялся от одного источника и поселился в глазах обоих, мог выдать их с головой любому мало-мальски наблюдательному очевидцу; к счастью, таковых в то время поблизости не оказалось: Тёмка был слишком мал, а Семена Павловича донимали мысли о предстоящем отъезде Сережи. Он был рассеян и прикидывал, какие из вещей следует Сереже брать с собой, а какие лучше оставить дома. Обсуждение предмета поддерживалось Аней и Матвеем, пожалуй, с излишним жаром.

— Чем бы тебя развлечь? — сказал Матвей, когда все дела по дому были завершены. — Придумал! Прокачу на самолете. Не пугайся — на ЯК-52 в аэроклубе, это учебно-тренировочный самолет, совсем не страшно.

— А ты не будешь делать всякие кубинские восьмерки, петли и бочки? — Аня замерла в счастливо- тревожном ожидании перспективы оказаться с ним вдвоем в небе.

— Я похож на безответственного глупца? — ответил он вопросом на вопрос.

— А как же Тёмка? Мы не можем взять его с собой.

— Сгоняем, пока он спит. Даже если проснется, папа за ним присмотрит. Одевайся потеплее, живо, гриву свою собери как-нибудь, в карманы ничего не клади и вообще — ничего лишнего.

— Есть, поняла, я сейчас, — лихорадочно засуетилась Аня.

Так, эти джинсы как раз подойдут, кроссовки, куртка достаточно теплая, украшения долой, волосы скрутить и затянуть резинкой. Не удержалась — брызнула на себя духами: нелишне очаровать пилота запахом хороших духов.

В аэроклубе было людно, на летном поле ждали своей очереди парашютисты, то и дело просил разрешения на взлет спортивный или учебный самолет, другой, приземлившись, выруливал на стоянку. Аня, оглушенная рокотом очередного двигателя, теребила тащившего ее за руку Матвея:

— Смотри, здесь очередь.

— Только не для нас, — прокричал он ей в ухо.

Самолет вырулил на взлетно-посадочную полосу, появилась возможность разговаривать.

— Опаньки, а вот и подполковник Нагатин! Этого следовало ожидать. Его жена — начальник аэроклуба. — К Матвею энергичным шагом приближался плотный коренастый офицер. У него было широкое лицо с белесыми, грозно сдвинутыми бровями. — Сейчас устроит мне взбучку, нутром чую. Закрой уши на всякий случай.

— Нагатин? Это который с кулаками? Вид у него крайне недружелюбный. Приготовься к самообороне.

— Иртеньев! Тудыть твою в качель! — загремел подполковник голосом, который мало чем уступал реву двигателя ушедшего на взлет самолета. — Какого черта ты тут делаешь? Не налетался сегодня?

— Никак нет, товарищ подполковник, не налетался! — вытянулся Матвей.

— Ты это брось, Иртеньев, недосуг с тобой шутки шутить. Завтра заступаешь на боевое дежурство, тебе приказано отдыхать, а ты мне тут ваньку валяешь!

— Виноват, Федор Иваныч, гости у меня из Москвы, вот решил показать аэроклуб.

— Гости… — сварливо повторил подполковник, придирчиво оглядывая Аню из-под насупленных бровей. — Докладывай, что за гости, мне о тебе все знать положено. А то глядишь — сегодня гости, а завтра летчику самолет доверить нельзя.

— Познакомьтесь, Федор Иваныч — Анна Иртеньева, дочь полковника Иртеньева, — отрекомендовал Матвей.

— Шутишь! Семена Палыча дочь? — Нагатин приосанился, лицо его расплылось в широчайшую улыбку. — Так какие ж это гости, это ж свои люди. Ай да Палыч, ай да партизан, все молчком, никому ни слова. Очень рад, сходство, надо заметить, исключительное. Надолго в наши края?

— К сожалению, завтра надо возвращаться в Москву.

— Не беда, не на край света уезжаете… Иртеньев! Ради такого случая мы перенесем твое дежурство. Мог бы и сам намекнуть.

— Спасибо, Федор Иваныч, нам бы небольшие покатушки, минут на двадцать, исключительно в зоне и в горизонте.

— Валяй, без проблем. Вон Як на подходе. Иди к технику, скажи, что я разрешил…

Отличный парень, — поведал Нагатин Анне, с родительской гордостью глядя вслед подтянутой фигуре Матвея. — Храбрец, ас, один из лучших в полку. Это в его-то годы!

— Расскажите мне о летчиках вашего полка, Федор Иваныч, — с неподдельной заинтересованностью попросила Аня. — Мне теперь все о вас надо знать. Много в полку таких, как Матвей?

— Достаточно, чтобы вышибить дух из любого наглеца, который сунется в Россию без приглашения. А вы молодец, наша гвардейская косточка, я сразу заметил, — загорелся Нагатин. Видно было, что тема его волнует. — Верите ли, Анечка, я было пал духом в годы перестройки, думал, не подняться авиаполку, самолеты простаивали, летчики теряли квалификацию, ан нет — летают наши орлы и беречь каждого необходимо как зеницу ока. От них в первую очередь зависит мирная жизнь нашей страны. Скажете, громкие слова? Преувеличение? Нет, это объективная реальность. Сколько бы не трудились дипломаты, пацифисты, сколько бы гуманисты не призывали к всеобщей любви и братству, а люди воевать не перестанут, такова их суть, доказательством тому вся история человечества. Сильная армия — залог политической и экономической независимости государства. Верно я говорю? А какая сила в наши дни главенствует в армии? Правильно: авиация. Без мощной авиации и опытных профессионалов страна беззащитна. Каждый из этих прекрасных, достойных парней гарант нашей с вами безопасности. Я так понимаю этот вопрос — плохо, что не все понимают.

— Вы абсолютно правы, — задумчиво согласилась Аня. — Вот вы сейчас сказали, и я думаю, что вы очень, очень правы. Мы все, должно быть, чего-то не понимаем.

Нагатин помог Ане подняться на крыло самолета, с крыла в тесную кабину, сам затянул на ней ремни, объяснил, как пользоваться переговорным устройством и парашютом.

— Дежурный инструктаж, — успокоил он, — парашют вряд ли понадобится.

Наконец Нагатин исчез из поля зрения. Возникло лицо Матвея:

— Тебе удобно? Сиди смирно, ручки, педали не трогай, и вообще ничего не трогай, только смотри.

Фонарь закрыт, теперь голос Матвея в наушниках. Он в передней кабине; жаль, что не рядом, они словно разъединены.

Пилот запустил двигатель и начал руление на линию исполнительного старта. Ане было слышно, как Матвей переговаривался по радио с руководителем полетов. Сердце у нее превратилось в резиновый мяч, который то сжимался, то разжимался — сначала от голоса Матвея по ходу радиообмена — вот так же спокойно, даже буднично, он, вероятно, переговаривается на стратосферных высотах, — потом от головокружительного взлета. Облака придвинулись совсем близко, расступились и пропустили маленький самолет, а над головой ничего, кроме остекления кабины, практически никакой преграды между тобой и чистым необъятным небом. Теперь сердце расширилось и заполонило всю грудь от невыразимого восторга и давно забытой ребяческой радости. Значит, и человек может стать птицей и ощутить упоение свободного полета. Глаза, мозг, ощущения в теле самолета, как в теле птицы, а стремительность движения и того больше. Ане захотелось раскинуть руки, как в том сне, и крикнуть на весь мир: «Как чудесно, как я счастлива!» — жаль, размеры кабины не позволяли.

А внизу стелилась земля разноцветными лоскутами, испещренными сверкающими лентами рек и синими кружками озер, в деревеньке на отшибе сверкнули золотом церковные купола. Позади остался аэродром с крошечными самолетиками, зеленые лоскуты леса, размежеванного дачными участками с кукольными домиками.

— Как себя чувствуешь? — спросил Матвей.

— Прекрасно, изумительно, словами не передать!

— Сейчас будет небольшой крен, не пугайся.

Левое крыло опустилось, самолет начал описывать дугу, от этого томительно захватило дух.

— Я люблю тебя, — сказала Анна. — Да, люблю! Никого так не любила.

В наушниках глухое молчание. Аня схватилась за ум: а вдруг нельзя признаваться пилоту в любви во время полета. Из соображений безопасности. Правда, на этот счет ей никаких инструкций не давали.

— Матвей, здесь какой-то рычаг ходит туда-сюда у моей ноги.

— Это РУС — ручка управления самолетом. Не трогай. Если не охладеешь к полетам, в следующий раз покажу, как ею пользоваться, сначала на тренажере, потом в воздухе.

— Боже, я умру от страха! Обещай, что научишь.

— Непременно, с огромным удовольствием.

«И на том спасибо, — подумала Аня. — Ведь не ответил, гордец».

Скоро волшебство закончилось, самолет пошел на посадку, мягко пробежал по бетонной полосе; короткое торможение и заход на стоянку. На твердой почве Матвей поддерживал Аню: ее слегка шатало.

— Эх ты, лягушка-путешественница, — ласково ткнулся он лицом ей в щеку, — а если бы я выполнил хотя бы одну простенькую фигурку?

— Я не лягушка-путешественница. Я совсем из другой сказки. Ты не поверишь, но все это я видела во сне — наш полет, небо, величавые облака и тебя, братец-лебедь.

Он, конечно, ничего не понял, только удивленно поднял прямые светлые брови, а тут еще мотор взревел, перекрыл все звуки, и мимо проплыл белый, как лебедь, самолет.

Сережа вечером возвратился поздно и сразу завалился спать, Аня с Тёмкой уснули еще раньше: играли на спортивной площадке в футбол в команде против Матвея, потом набежали мальчишки и болельщики разных возрастов, и страсти закипели вовсю.

Аня, как обычно, читала Тёмке на ночь и уснула; проснулась где-то часа через два и обнаружила, что во всем доме непроницаемая тьма и тишь, кто-то погасил свет и в ее комнате. Темка сбросил с себя одеяло во сне и разлегся поперек кровати. Он всегда сбрасывал одеяло, поэтому Аня одевала его на ночь в теплую пижаму и носки. Она укрыла ребенка, подоткнула под него одеяло со всех сторон и прислушалась. В доме ни звука. Зато у Ани в голове, словно коварные подстрекатели, бродили непозволительные мысли.

Аня повернулась на один бок, спустя некоторое время — на другой, потом перевернулась на спину, полежала, глядя в потолок… А что, собственно, случится ужасного, если она пойдет и посмотрит на него, он даже не услышит: молодой, здоровый мужчина, после напряженного дня наверняка спит, как сурок.

Она спустила ноги с кровати и нащупала ступнями шлепанцы на полу. Нет, лучше идти босиком, меньше риска попасться на месте преступления. Пошла, неслышно ступая на носки. «Как тать в нощи, — пришло на ум. Аня чуть не прыснула: — Докатилась, пробираюсь крадучись среди ночи в комнату к мужчине, как соблазнитель в фривольном романе».

На секунду Анна замерла на пороге гостиной. Матвей спал на раздвинутом диване; в темноте мало что было видно, лишь горкой белело одеяло.

Сдерживая дыхание, она приблизилась к дивану и склонилась к изголовью. И в следующую секунду оказалась в постели, придавленная жарким молодым телом; тут она окончательно лишилась возможности дышать и здраво рассуждать, чувствовала только, что кожа ее горит и обжигает Матвею пальцы и губы, или это его жар опалил ее с головы до ног, воспламенил ненасытным тяготением каждую клеточку изнывающего тела; должно быть, она сама слилась с ним страстно и самозабвенно, не все ли равно — непреложным лишь было наслаждение, мучительное в своей остроте, возведенное в абсолют…

Кажется, она порывалась кричать, и он закрывал ей рот поцелуем; непростительное легкомыслие поддаться искушению и потерять всякое чувство реальности, когда любовники в доме не одни.

Уже очнувшись, медленно осознавая окружающее, Аня довольно размыто представляла последствия своей необузданности. Отчетливо мыслить мешала разлившаяся по телу нега — тлеющий до поры огонь, потрясший до основания все ее представления о физической близости с мужчиной. Она все еще не в силах была оторваться от Матвея, прижималась лицом к его груди, жадно вдыхала его запах, сознавала, что надо встать и уйти, — и не могла.

— Почему ты не ответил мне в самолете? — едва слышно спросила она.

— Мне бы хотелось, чтобы ты повторила эти слова на земле. Мало ли какие чувства обуревают человека в небе?

— Так ты не поверил…слушай же, вот тебе вся правда: до тебя я не любила ни одного мужчины, и если ты усомнишься в моей искренности хоть на секунду, то жестоко меня обидишь.

— Ты завтра уедешь? — помолчав, спросил он.

— Да. — Она села и стала отыскивать в постели свою рубашку. — Матвей, не требуй от меня немедленного решения. Пойми, я должна как-то разобраться со своей жизнью, все обрушилось на меня разом, голова идет кругом…

— Да, понимаю.

— Мы завтра уедем с Сережей, ведь я ему обещала, он настроился.

— Конечно, Сереже надо пожить вдали от нас.

— Ну что… что…сердце мое… — Она несколько раз поцеловала его в глаза и в губы. — Ты не должен думать обо мне плохо. Дай мне время…мы скоро увидимся и тогда все обсудим. Матвей!..Посмотри на меня, не отводи глаза, ты терзаешь мне сердце. Хорошенькое дело: ты, между прочим, не сказал мне ни слова, а я признаюсь тебе в любви, уговариваю, умоляю, ты хотя бы мог пощадить мое женское самолюбие.

Он обнял и нежно поцеловал ее, не так, как несколько минут назад:

— Тебе нужны слова? Ты сама прекрасно знаешь, что от меня ничего не зависит. Поезжай, не нервничай, я тебя очень, очень люблю, это все, что я могу тебе сказать. — Он потянул у нее из рук рубашку. — Куда ты торопишься? Не уходи пока. Не бойся, никто не проснется.