Теперь с того времени прошло три года. Листов ходил по кабинету и волновался. От приезда Ольги он ожидал слишком многого.
Казалось ему даже, что и жена сейчас же начнет поправляться и потом выздоровеет совсем.
В воскресенье, в семь часов утра, он выпил кофе и был уже одет, хотя поезд приходил в начале одиннадцатого. Через полтора часа, надев пальто, Листов прошел к жене сказать ей, что едет на вокзал. Больная спала. Он поцеловал ее в желтый лоб и, вздохнув, вышел.
На улице накрапывал весенний прямой дождь и одновременно светило солнце, кое-где переливаясь радугой в прозрачных каплях.
«Разом плачет и смеется, — подумал Листов о природе и мысленно добавил: — Так и я сейчас».
Встречающих на вокзале было мало.
Жандармы и носильщики вышли на платформу только после того, как станционный колокол ударил один раз — это обозначало, что поезд миновал уже последнюю стрелку. Паровоз и багажный вагон точно вынырнули справа и пронеслись мимо, каждый следующий вагон уже проплывал медленнее.
Зашипели тормоза, поезд дрогнул и остановился. Побежали носильщики в белых фартуках.
В одном из окон виднелась серая фетровая шляпа с черной лентой и улыбавшееся из-под нее знакомое лицо.
Листов и Ольга встретились на площадке вагона и крепко расцеловались.
— Как я рад, как я рад, внаешь, вчера… — заговорил он.
— Хорошо, хорошо, только сначала нужно получить по квитанции багаж… У тебя даже руки дрожат…
Когда ехали на извозчике, Листов хотел как можно больше рассказать о жене, о детях и о своих переживаниях, но связного рассказа не выходило, и после каждой фразы он только повторял:
— Ужасно я рад…
— Ну, и отлично, а ты мало изменился, — сказала Ольга и подумала: «Как он пожелтел, и мешки под глазами появились, должно быть, спит мало или почки не в порядке».
Увидев ее в передней, дети завизжали от восторга, и Володя, вместо того чтобы шаркнуть ножкой, как его учили, повис у Ольги на шее. Руслан залаял на кухне, услыхав возню. Потом дворник внес корзину — и все успокоилось.
Юлия Федоровна тоже повеселела, но от разговоров скоро утомилась и в восемь часов уже спала. Володя и Таня попеременно кричали на своих кроватках:
— Тетя Оля, а ты привезла тыквенных семечек?
— Тетя Оля, а ты помнишь, как в Спасском теленочек съел мой носовой платок?
К десяти часам утихли и они.
Листов и Ольга долго сидели в кабинете на диване, разговаривая и советуясь о здоровье Юлии Федоровны.
— Да, она сильно подалась, — говорила Ольга, — я даже не ожидала. Теперь самое главное не терять головы. Когда тебе станет очень тяжко, вспомни, что такая жизнь, какою живет Юлия, тяжелее и страшнее смерти; но пока эту жизнь нужно скрашивать насколько возможно. Прежде всего необходимо уверить Юлю, что до конца еще очень далеко. Если ей станет вдруг плохо, следует говорить, что она простудилась, и вообще отвлекать ее от мыслей о болезни. Будем попеременно читать ей вслух, сообщать всякие новости о близких ей людях… Скорее бы только на дачу, в лес.
— На той неделе непременно переедем. Я даже думаю, что уже во вторник можно будет перевезти часть вещей, а в среду и двинемся. Вот завтра должен окончательно решиться вопрос о Володином переводе без экзаменов. Относительно Тани я с начальницей уже дело уладил. Да и самому мне отдохнуть хочется. Каждый нервик болит. Иной раз страшные часы приходилось переживать: закашляется она, жилы на висках надуются, мучения, видимо, адские, а помочь ничем нельзя, не только помочь, а даже и просто облегчить…
— Да, это ужасно.
— Еще она страшно волнуется за будущее детей. А что же дети? Учатся хорошо, способные, послушные. Рано или поздно выйдут в люди. Ведь и я рос без матери… Невероятно тяжелый этот год. Векселей я выдал кучу, и все без толку. Служба моя трещит. Была ревизия, а у меня масса нерассмотренных дел…
Листов встал и заходил взад и вперед по ковру. Ольга откинула голову на спинку дивана и, сделав строгое лицо, что-то обдумывала. Часы пробили три.
— Ну, прости, я пойду спать, устала, — сказала она и поднялась.
Листов молча поцеловал ей руку и проводил до гостиной, где была приготовлена постель.
Вернувшись к себе, он встал на подоконник, отворил форточку и, высунув голову, несколько минут дышал свежим ночным воздухом. Потом он вспомнил, что не взял из гостиной деревянной коробки с папиросами, а в портсигаре их оставалось всего две, и пошел за ними.
Ольга стояла перед зеркалом уже без корсета и причесывалась.
— Фу, как ты меня испугал, — пробормотала она, закрываясь руками.
Листов сконфузился и затворил дверь.
— Там, в углу, на столике, есть деревянная коробочка с папиросами — в виде домика, дай мне ее… Прости, пожалуйста, что я не постучал, я никак не думал, что ты успела уже раздеться.
— Всегда нужно спрашивать, — недовольным голосом ответила Ольга и кистью руки просунула через дверь коробочку.
«Да, неловко вышло, — думал Листов, снимая в кабинете сапоги. — Какая опа, однако, эффектная с распущенными волосами, а с ее взглядами на брак, чего доброго, останется старой девой».
Ночью ему приснилась Ольга с распущенными волосами и голыми руками, и будто он целует ее. Он разозлился на себя за этот сон и, закурив папиросу, долго лежал на спине. До самого утра уже не спалось.