Рисунок заслуженного мастера спорта СССР В. САФРОНОВА
1
Теперь он спокоен и уверен в себе. Когда он бежит, то всегда спокоен и почти счастлив. Солнечные пятна на лесной песчаной тропинке — точно спелые яблоки. Будто сорвавшись с дерева, они летят под ноги, а он бежит легко и весело, перепрыгивая через них. Километров десять позади, но он все еще свеж и усталости не видно. Капельки пота холодят лоб и шею. Он в порядке.
Уж на этот раз он кое-кого «проверит» на дистанции.
Уж на этот раз…
Просто-напросто он раньше психовал.
Прошел курс психотерапии. Профессор сказал: здоров, без изъяна. Профессор! Ученый. Это и есть для него, Кости Слезкина, психотерапия.
Все в порядке. Теперь, когда пойдет двадцать первый километр, он и в голове не станет держать: вот сейчас начнется, сейчас появится, сейчас…
Профессор сказал: здоров…
На этот раз все будет иначе. Он выиграет эти соревнования. Он обойдет всех — легко, изящно. И снова станет перспективным, и снова — чудом природы.
Сейчас он не перспективный. На него махнули рукой. Для всех Костя Слезкин — вундеркинд, который вырос и стал посредственностью. И поэтому его можно было подставить под удар. Ах, тактики, ах, стратеги! Надули! Составили ему график бега. А потом выяснилось: подставили под удар. Чтобы он, Костя Слезкин, на своем горбу втащил в рай Кипарисова.
И ведь втащил, втащил ведь!
Ах, тактики!..
Или они думали, что Костя Слезкин для этого каждодневно изнурительно тренировался — все по два часа, он — четыре? пять, шесть? И — режим. Нет, режим не то слово. Самоистязание. Сам себя на дыбу вздернул. Чуть свет на ногах: зарядка, бег. После работы — бег, бег, бег. Засмеркалось — спать. Крепко, вмертвую, без сновидений. У всех праздники, вечера, свадьбы, дни рождения. У Слезкина — ничего. Спать. Чтоб не тратить силы ни на что — марафон, сорок два километра… Форма, черт ее задери!
Сначала держал себя в узде, потом и вовсе перестал чего-либо хотеть. Ел, спал, бегал, работал. Все. Режим. Форма.
А ради чего? Ради того, чтобы тактики, стратеги подставили его под удар, чтобы он, Костя Слезкин, вывел вперед Кипарисова.
Хоть бы заранее сказали, предупредили, уговорили. Какое там!
И только потом, когда Костя припер их к стене, сказали: «Товарищ должен помогать товарищу ради коллективного интереса». — «Но почему я — Кипарисову, а не наоборот?» — «Ну, знаешь ли…»
«А в каком, простите, смысле?» — «В обыкновенном: все равно ты на двадцать первом километре скисаешь, так хоть помоги товарищу на первых двадцати, напугай соперников темпом, сбей их с толку, отбрось их. Напугал, сбил, отбросил. Молодец, герой и все такое. Главное — результат. Финиш. А на финише первыми были мы. Наши. Ясень».
«Плевать я хотел на ваш Ясень!»
«Ах, Слезкин, Слезкин, возьми себя в руки, старик».
Но когда он бежит по лесу, все забывается, он на седьмом небе, он наливается уверенностью, он почти счастлив.
Он бежит, наматывает километры. Притормаживая, спускается в лощину — раз!.. — как по ксилофону, шумно проскакивает бревенчатый раздрызганный мостик через желтую, с илистым берегом речушку, поднимается в гору, головой вперед ныряет в чащу, пробегает полянку, охваченную хороводом березок, и снова выходит на тропинку — обычный маршрут.
Бежит.
— Алло!
Костя хватается за тонкий ствол рябины и, крутнувшись, останавливается.
— Алло!
В стороне от тропинки, на пеньке, широко расставив ноги, сидит мужчина. Грубоватое, дочерна загорелое лицо аскета с прямым тонким жестким ртом. Великий стайер, заслуженный мастер спорта, чемпион Европы и Олимпийских игр. Иван Пожилков.
Все еще держась за ствол рябины, Костя сказал:
— Здравствуйте, вы меня?
— Как дела?
— Хорошо.
— Поди-ка.
Подошел. Разговорились.
— И давно ты бегаешь марафон?
— Всю жизнь.
— А по-серьезному?
— Два года.
— Молод для длинных дистанций.
— Да, но я надеюсь на свою силу, я знаю, я марафонец, и не хочу терять время на другое.
— Знаешь, знаешь, — проговорил Пожилков, — откуда?
— Знаю.
— А все-таки?
— Знаю.
— Ну, а все-таки, черт возьми?
— Знаю.
Он и верно стал бегать с самого детства. И все на дальность. И никто в школе не мог с ним сравниться в выносливости, даже старшеклассники. В чем, в чем, а в беге на дальность — тут он был всегда на высоте, всегда первый. И он уверовал в себя, в свою спортивную звезду. И когда умерла мать и он остался один, переехал из Раменского в Ясень, к тетке, подрос, тут-то его и заметили. Не могли не заметить. В Ясене каждый третий легкоатлет или лыжник. Это полувековая традиция. Маленький Ясень, сползающий с холма домиками, садами, оседая у самой воды канала краснокирпичными корпусами, казармами, как их называли встарь, краснокирпичными постройками ткацкой фабрики и белостенной хлебопекарней, дал легкой атлетике шестерых мастеров и двух заслуженных мастеров спорта, из которых великий стайер Иван Пожилков — самая большая гордость, герой, своего рода фетиш.
Великий стайер жил в Москве, в Ясене бывал редко и заходил к своим сверстникам, с которыми начинал жизнь, посещал соревнования на правах почетного гостя. Молодые, в сущности, знали его лишь в лицо да по легендам, а он молодых из Ясеня и вовсе не знал — не до них. Но они бредили его славой и его подвигами на дистанции, подражали ему во всем. И даже характерными пожилковскими фразами, как-то: «Возьми себя в руки, старик!» — бросались все, к месту и не к месту.
Но Косте был безразличен Пожилков. У него был один фетиш — марафон.
Своими марафонцами издавна был знаменит Ясень. Поэтому Костю Слезкина заметили.
Однажды, когда первенство страны проводилось в Ясене, Костя Слезкин под смех и улюлюканье зрителей увязался за стартующими марафонцами и не отставал от них километров пятнадцать.
Вот тогда на него и обратили внимание. Заметили. Те самые стратеги и тактики, которые теперь его не замечают.
Они-то не знают, чего ему стоит добежать до финиша, не сдаться. И они его, не задумываясь, подставили под удар. Ах, тактики!
Но теперь Костя сам по себе. Приват-марафонец. И тренируется в одиночку и график бега сам себе составит. Обойдется он без помощников. Как-нибудь. Сам.
Помолчав, Пожилков сказал:
— Ты действительно силен, парень, — он снизу вверх окинул Костину фигуру, охваченную солнцем, точно огненной лентой. — Ты как борец-полутяжеловес. Но кажется, и резв тоже. — И усмехнулся одними губами так, что Костя и не понял: всерьез он это или подтрунивает?
Костя насторожился и все-таки решил спросить: откуда, мол, Пожилков знает, какой он, Костя Слезкин, есть на самом деле? Но тот небрежно бросил:
— Видел тебя на последних соревнованиях — здорово бежал, ей-богу!
— Ах, вот оно что…
— А что?
— А ничего: просто меня подставили под удар тактики и стратеги. Не приметили?
— Бедняжка борец-полутяжеловес, — сказал Пожилков.
— Я ведь с вами серьезно. Мне ведь…
— И я, — перебил Пожилков, — никогда в жизни не был так серьезен, — сказал Пожилков. — Так что возьми себя в руки, старик.
— Значит, мне показалось, — сказал Костя.
— Показалось.
Они замолчали. Молчание становилось неловким.
— Вы что-то говорили, что… — начал было Костя.
— Я говорил, — сказал Пожилков, — что здорово ты бежал.
— А-а, — Костя поднял с земли ветку и переломил ее пополам, — Зато потом скис.
— Это ничего. Это со временем пройдет. Это бывает даже у борцов-полутяжеловесов.
Костя быстро глянул на Пожилкова, но на лице великого стайера — неподвижном, точно слепок, — ничего нельзя было прочесть.
— Что «это»? — спросил Костя.
— Не дури мне голову, — сказал Пожилков. — Дури кому другому, только не мне. Вот что. Довольно. Я тебе сейчас скажу, почему ты проиграл свои последние соревнования, парень (я ведь ехал с кинооператорами телевидения на их машине и все видел), я скажу, почему ты всегда скисаешь на полпути к финишу, скажу, хочешь?
— Нет.
— У тебя, борец-полутяжеловес, слабые мышцы брюшного пресса. Потому и корчит тебя на дистанции. Не выдерживают расстояния мускулишки живота. Потому и жжет. Вот тут, во…
Костя машинально посмотрел на свой живот.
— Да.
Так вот откуда эта боль — точно раскаленную болванку сунули внутрь него, и тогда Костя бежит с закрытыми глазами, чтобы не видеть стволы деревьев, телеграфные столбы. Он закрывает глаза, потому что его так и тянет к стволам, столбам — уцепиться, обнять, повиснуть, сползти на землю, свернуться калачиком, замереть…
— Я был у врача. Желудочника. Профессора. Все в порядке, без изъяна, сказал.
— Возможно, ну и что? Откуда ему знать?
— Да, конечно.
Потом Костя спросил;
— Значит, вы не верите, что на тех соревнованиях меня подставили под удар?
— Верю, верю, — поморщился Пожилков, — ну, а если б не подставили?
— Да, — сказал Костя. — Все равно.
Он поймал себя на том, что держится за живот.
— Что же мне делать, — спросил, — посоветуйте.
— Взять себя в руки, старик. — Пожилков встал со своего пенька. — А пока ты будешь это делать, я поразмыслю. Раз, два, три, четыре, пять.
— Ну, вот что, — сказал он потом, — если хочешь, будем тренироваться вместе.
— С вами?!
— Хочешь?
— Еще бы! Только…
— Только?
— Только ведь я набегаю каждый день двадцать пять — тридцать километров…
— И мне за тобой не угнаться?
— Да нет, почему же…
— Значит, все-таки угнаться? Ладно, помалкивай. Пожилков отошел в сторону и оттуда, не оборачиваясь, спросил:
— Что, приятель, уже говорят, будто я стар, будто я становлюсь историей спорта? Ну?
И Костя не мог соврать.
— Да, — сказал он, — поговаривают. Но я в это не верю и, когда говорил про километры, не это имел в виду, я ведь марафонец, вы — стайер.
— Не верь, — сказал Пожилков, — я еще хорош.
Но он уже не был хорош. Во всяком случае, так хорош, как прежде.
…С самого начала со старта Пожилкова подзажали, но уже на втором круге создалась классическая для него ситуация: четверо впереди, он пятый, а сзади, в нескольких метрах, хвост из тех, кто ни на что не претендует. И все пошло, как всегда, никто иной, именно он, Пожилков, стал дирижером бега. Хотя со стороны, может, и незаметно, но он заранее знал, чувствовал — интуиция, выработанная гигантским опытом, — когда кто-либо из той, лидирующей, четверки только еще задумывал бросок, чтобы оторваться, Пожилков своим поведением на дистанции заставлял бороться с лидером другого, бросая его из-за спины в бой, чтобы противники измотали друг друга, а когда среди этих двух определялся лидер, Пожилков вовремя, в самый нужный момент, начинал сам штурмовать, тянул за собой остальных, а потом уходил в тень, подставляя других под удар, сбивал их с графика, но сам строго придерживался своего плана бега.
И все шло хорошо. Как раньше. Только еще острее, жестче, Первым сник Макогоненко. Но в это время рванулся вперед Кибальник, отбросив Пожилкова в хвост пятерки. Но Пожилков снова пошел вперед мощным удлиненным шагом. Занял второе, потом третье место — отсюда виднее, как с дирижерского пульта. А дальше отодвигаться уже было нельзя — шестой круг. Потом начался цирк.
Они вошли в поворот, когда по стадиону разнеслось:
— Лорд, Лорд, Лорд!
Лидирующая группа бежит в том же порядке — плотно друг за дружкой. Но вот та, что сзади, основная, из тех, кто ни на что не претендует, теперь разорвалась пополам. И вдруг из задней группы крепкий, на коротких мощных волосатых ногах Лордкипанадзе делает рывок, обходит одного, второго…
Он на полпути к лидерам. Он бежит как-то нелепо, точно за трамваем, разбрасывая руки, но быстро и очень решительно.
— Лорд, Лорд, Лорд!.. — кричат ему.
«Ах ты, Лорд, Лорд, чем ты будешь бежать дальше?» — думает Пожилков.
— Лорд, Лорд, Лорд! — кричат студенты, потому что Лордкипанадзе — из «Буревестника» и, наверное, тоже студент.
Ему до лидеров двадцать, пятнадцать, десять, восемь, шесть метров…
— Лорд!.. Ай да Лорд!
…метр.
Перевозников — лидер лидеров — оборачивается и внезапно делает отворот, пропускает на первое место у бровки Пожилкова. Струсил. Решил спрятаться за широкую спину великого стайера. Пусть, мол, он, Пожилков, решает, как быть с этим шустрым Лордом.
Пожилков не возражает.
Лордкипанидзе между тем поравнялся с Пвревозниковым. Отброшен Воронин. На очереди Кибальник…
А Пожилков словно и не замечает этого — спокоен, хотя Лордкипанидзе рядом.
Но когда шустрый Лорд пытается вырваться вперед, занять место у бровки, Пожилков не пускает, и они бегут, бегут плечом к плечу. Бегут, бегут.
И вдруг рывок. Его делает Пожилков, а за ним остальные. Это неотразимо — момент выбран точно, как раз тогда, когда бедному Лорду нечем ответить.
И Лорд, бедный Лорд, катится назад. Будь здоров, Лорд!
Бой. Теперь Перевозников и Кибальник выходят вперед, но через шестьдесят метров Пожилков подступается к ним. Нажим — назад летит один, а вслед за ним второй. А Пожилков все прибавляет и прибавляет скорость.
Они входят в вираж, и тут сдает Кибальник. Он так резко сбавляет скорость, что Перевозников натыкается на него.
Пожилков уходит вперед. Разрыв увеличивается.
Перевозников, оправившись, бросается в бой, таща, как на длинной «сцепке», Кибальника, который бежит из последних сил. Их отделяет от лидера метров восемь, не больше.
Темп невероятно велик. Они входят в последний круг.
Приближается развязка. Еще один бросок на последней прямой, и бой выигран.
И тут атакует Перевозников. Пожилков отвечает атакой. Но слабой. Расстояние между ними быстро сокращается.
Последняя прямая. Сейчас все решат спринтерская скорость, запас выносливости, который к финишу у Пожилкова всегда чуть-чуть был больше, чем у других.
Кибальник не выдерживает и, качаясь, как пьяный, сходит с дорожки, садится на траву футбольного поля, раскачивается, будто молится.
А Перевозников снова штурмует, подбирается к Пожилкову. До финиша чепуха, метров тридцать. Стадион на ногах. — Пожилков первый. Еще первый.
И вдруг он падает. На живот. Переворачивается на спину и снова на живот. Пытается встать и падает.
А Перевозников рвет грудью финишную ленту.
Каждый спортсмен проходит через это. У каждого наступает момент, когда не хватает сил для последнего рывка. Сначала это кажется случайностью. Потом понимаешь — это не случайность. Пришел твой черед, а смириться нет мочи. И перед каждым соревнованием никак не заснуть, все думаешь, думаешь. И выходишь на старт усталый, а иногда бывает так страшно начать бег, что ноги отказываются служить. И когда проигрываешь бой, снова по ночам думаешь, думаешь, думаешь. О том, что самое лучшее в жизни осталось позади — борьба, победы, слава. Позади. И это необратимо.
А утром снова в это не веришь. Не веришь, что твой главный бой позади, а не впереди. И если не хватает сил для последнего броска, думаешь, что есть опыт, гигантский опыт, которому нельзя кануть в вечность. Он еще скажет свое слово — опыт.
Он еще хорош. У него опыт, и он умеет так хитрить, как никто.
Через месяц — первенство Москвы. Там он докажет — себе и всем…
Впервые за много лет он приехал в Ясень, чтобы тренироваться и думать.
С того дня и до конца сбора они тренировались вместе. Поначалу заслуженный мастер спорта пропускал Костю вперед, и тот задавал темп. Набегали они в эти дни обычную Костину норму — по 15, 20, 30 километров с постоянной скоростью.
Но постепенно, так, чтобы Костя не почувствовал резкой перемены, Пожилков стал менять структуру тренировок. Теперь они пробегали в быстром темпе отрезки в 3–4 километра и переходили на медленный бег, расслабляясь. Потом спортивный шаг и снова бег в быстром темпе.
Костя знал: такая структура тренировки не для марафонца, но возражать не стал. Великому стайеру виднее. Да и как мог знать Костя, к чему клонит великий стайер?
Уже перед отъездом со сборов Пожилков сказал Косте:
— Я хочу, чтобы ты выступил со мной на стайерской дистанции — пять тысяч метров. Вне зачета, конечно.
Они мылись в это время в душевой.
— Я хочу, — продолжал Пожилков, — чтобы ты выступил, а там будет видно, слышишь, парень?
Костя вышел из своей кабины.
— Ах, вот оно что! Вместе с вами.
Пожилков стоял к нему спиной, намыливая голову, стриженную «канадкой». Костя смотрел на его жилистую спину и наливался злостью.
Он спросил:
— Зачем я должен это сделать, а?
— Возьми себя в руки, старик, — сказал Пожилков равнодушно, — умоляю.
— Зачем я должен это сделать?
Пожилков на ощупь положил мыло на полку и полез под душ.
— Кому это надо? — повторил Костя.
Пожилков вышел из кабины, вытирая ладонью лицо.
— У человека, — сказал он, — который не умеет себя держать в руках, нет будущего.
— Плевать!
— Возьми себя в руки.
— Если вы еще раз это скажете…
— Oy — сказал Пожилков. — Я хочу, чтобы ты со мной бежал эту дистанцию. Каприз. Имею я на него право?
— Ну как же, — выдохнул Костя, — вам все позволительно. Но со мной это не пройдет, так и знайте.
— Буду иметь в виду. Сутки тебе на размышление. Думаю, хватит.
2
Поле, трибуны и все вокруг точно вымазано солнцем. Солнце… Оно бьет в лицо, потом палит в висок, потом в затылок; когда пройден первый круг, снова бьет в лицо, и кажется, еще секунда, и кожа на лбу, щеках сморщится, запузырится, словно яичница на сковородке. Плюс тридцать восемь — небывалая жара.
А Костя не переносит жару. Это его недостаток.
Но пока он бежит хорошо, здорово. Ему даже весело. Они с Пожилковым всех надули. Провели. Ошарашили. Прямо со старта ринулись вперед, точно на стометровку, и сразу оторвались от основной группы метров на полтораста.
На это Пожилков и делал ставку: ошарашить противника, спутать карты. Никто не ожидал от него такого начала. Никому и в голову не могло прийти, что Пожилков откажется от выжидательной тактики, которая верой и правдой служила ему столько лет и в которой нет ему равных в мире. Никто не ждал, что он возьмет на себя лидерство, да еще этаким образом.
Но он взял.
Костя идет за ним, как на привязи.
Перед самым стартом Пожилков все твердил ему: «Ты должен бежать за мной, как на привязи». — «Ладно». — «Ты слышишь, как на привязи!» — «Ладно». — «И сильней работай руками». — «Да ладно!» — «И ни в коем случае не отставай от меня, ты слышишь, ты понял?»
Он старается. Выше бедро, сильней руками… Он делает, что велено, как договорились.
Ну и темп!
Они вошли в третий круг. Пожилков — в полутора метрах впереди. Они бегут в ногу. Костя чувствует, как отяжелели его ступни и земля будто затвердела, словно под ним асфальт. Но он старается…
Жара!..
Еще круг. Жарко! Вот так жара, будь она трижды проклята!
Костя бежит, как на привязи. Бронзовые, мокрые от пота плечи великого стайера поблескивают на солнце, точно вспышки фотоламп.
Они бегут в ровном темпе и, судя по тому, что с первого ряда трибун им машут белым платком, укладываются в свой график. А в нем учтено все, в том числе физические и скоростные возможности основных соперников, которые, само собой, попытаются сначала сократить разрыв, достать, а затем обойти лидеров. Но когда они достанут, великий стайер будет на финише.
Только Костя Слезкин не думает о соперниках. Они — не его забота. Его забота — бежать за великим стайером, выше бедро, сильнее работать руками.
Они входят в поворот, и Костя краем глаза видит основную группу, которую возглавили Перевозников и Кибальник. Прикинул расстояние, и ему показалось, что разрыв сокращается слишком быстро. Так не предусмотрено. Но, может, ему только кажется.
Нет, не кажется. Загудел стадион. «Ясень, Ясень!» — это возгласы для них с Пожилковым. Костя тут ни при чем, он пешка в ферзевой атаке.
…Великий стайер загребает воздух растопыренной пятерней. Это знак: внимание, будет спурт.
Ни к чему бы это Косте Слезкину, тяжеловато, но он постарается.
Пожилков мощно набирает, набирает, набирает скорость. Костя не отстает.
— Ясень, Ясень, Ясень! — орут им с трибун. Здесь, ей-богу, пол-Ясеня!
Противники приняли вызов и прибавили темп. Перевозников и Кибальник оторвались от основной группы, и теперь между ними и лидерами метров пятьдесят.
Пожилков снова загребает воздух растопыренной пятерней — спурт!
— Спурт!
У Кости аж в глазах зарябило.
Но их достают.
Спурт!
Положение стабилизируется. С первого ряда трибун машут белым платком. Все в порядке.
Но Костя чувствует, как свинцом наливаются его ноги.
…Шестой круг. Долго, бесконечно долго тянется этот шестой. Костя Слезкин уже не знает, как идут их дела: хорошо, плохо? Его легкие готовы разорваться от недостатка кислорода. Перед глазами плывут фиолетовые круги. Веки отяжелели. Лицо заливает потом. Небо, земля, трибуны — все валится в кучу.
А солнце палит, как сумасшедшее.
Косте становится все на свете безразлично, и он бежит по инерции.
Почти в каждом трудном соревновании наступает момент, когда бежать нет больше мочи, и тогда усилием воли человек заставляет служить усталое тело, возможности которого далеко не исчерпаны.
Но для этого нужно выйти на старт с лютой решимостью победить и с верой в самого себя.
А Костя Слезкин? Он обещал выступить и выступил. Он обещал постараться и постарался. Прийти первым, вторым, третьим — этого он не обещал. Он марафонец, но у него слабые мышцы живота. Он займется тяжелой атлетикой, есть десятки упражнений для брюшного пресса… Пятикилометровая дистанция не для него.
Пожилков? Он, по всему видно, в порядке. Надо думать… Костя Слезкин не понадобится великому стайеру. Он и так победит. Это он с перепугу взял в забег Костю, на всякий случай, чтобы подкинуть на «зубок» другим, а пока они будут грызть, самому отбросить всех.
Расчет его точен. Он и без Кости обойдется. А не обойдется, так это его забота. Кто он Косте Слезкину? Никто. У Кости своя забота. Он марафонец.
И Костя перестает стараться. Сквозь фиолетовые круги он видит спину великого стайера: она медленно уходит вперед.
Зрители на трибунах надрываются. Ясеньцы кричат: «Костя, Костя, Костя!» И Костя Слезкин понимает почему: его настигают те, задние, Перевозников и Кибальник.
Косте безразлично. Каждый шаг по твердой, как асфальт, дорожке отдается в теле.
…Но он, конечно, добежит до финиша, он всегда добегает.
— У-э-э-э!.. — ревет стадион.
— Костя, Костя, Костя!
А потом:
— Ясень, Ясень, Ясень!
Костя поднимает от земли глаза. И вдруг фиолетовые круги исчезают.
— Ясень, Ясень!..
— Пе-ре-воз-ни-ков!..
Костя оторопело смотрит вперед.
Спина великого стайера больше не удаляется,
не уходит вперед,
не уходит,
приближается…
И не потому, что Костя Слезкин побежал быстрее, нет.
Великий стайер явно замедлил бег.
«Сдал!»
«Неужели?»
«Ну, темп же!»
— Пе-ре-воз-ни-ков!..
— Ясень, Ясень, Ясень!
Костя быстро оглянулся и увидел невдалеке открытый рот и напряженно выпученные глаза Перевозникова. Он и Пожилков — они как бы с двух сторон подступаются к Косте Слезкину, Кибальник отстал.
До финиша полкруга.
Пожилков снова в полутора метрах впереди Кости Слезкина. Как раньше. Но вдруг он отворачивает от бровки. Он бежит рядом. Плечом к плечу. Костя видит его профиль, бесстрастный, как профиль слепка.
И тут Костя услышал его хриплое, прерывистое:
— Возьми себя в руки, старик! Трус, дерьмо, марш!
И рванулся грудью вперед, наискосок к бровке.
И тогда Костя Слезкин вырвался вслед за ним. Но было уже поздно.
Они опоздали совсем не намного, может, на какую-то долю секунды — Перевозников и Кибальник, который за это время подтянулся, уже обходили их с большой скоростью.
У самого финиша завязалась отчаянная борьба. Но было поздно. Великому стайеру едва удалось обойти Кибальника и финишировать вторым.
Костя Слезкин пришел четвертым.
Он бросился было к Пожилкову, еще не зная, что скажет, но тот отвернулся от него и, покачиваясь, пошел в другую сторону.
Потом объявили результаты, и первым к Косте Слезкину подлетел Перевозников.
— Ты кто, откуда взялся?
— Да поди ты! — в отчаянии огрызнулся Костя.
— Брось, ты же чудо!
— Что?
И только тут до Кости дошло: это невероятно, но он, Костя Слезкин, марафонец, уложился в норматив мастера спорта СССР! В беге на пять тысяч метров.
Поздно вечером он, наконец, решился позвонить великому стайеру домой.
— Тебе чего? — буркнул тот.
— Я хотел сказать спасибо.
— Ладно, гуляй.
Но трубку не повесил.
Кто-то остановился за дверью телефонной будки в ожидании, и Костя полуобернулся.
— Хочешь что-нибудь спросить? — сказал Пожилков.
— Да, — Костя потрогал цепь, которой была прикована трубка к аппарату. — Я хотел спросить: почему вы тогда поехали за мной на машине с киноаппаратом, почему именно за мной?
— Ищешь чью-то личную заинтересованность?
— Нет.
— Тактики, стратеги попросили. Они никак не могли понять, что с тобой происходит. Ясно?
— Ясно.
— Что еще?
— Все.
И снова не повесил трубку.
— А что же мне дальше? — спросил Костя, помолчав.
— Гулять.
— Ну, я пошел, — сказал Костя, — еще раз спасибо.
— Пока не за что. Пока что бегать ты не умеешь. Пока ты еще пустое место на дорожке. Ты еще физкультурник, черт тебя подери, а не спортсмен.
— Может быть, — сказал Костя.
— Опять лезешь в бутылку?!
— Да.
— Но все равно мне от тебя теперь некуда деться. Надо хоть как-нибудь компенсировать ущерб. Говорят, каждому надлежит кого-то выучить. Будешь моим учеником. Первым.
— Буду. Когда?
— Вчера.
Костя тихонько повесил трубку на рычаг и вышел из парной кабины телефона-автомата. «Уф!»
Теперь можно было радоваться.
— Ну и человек, — сказал он поджидавшему очередь, — заноза!
Тот пожал плечами.
— Да не о тебе речь, парень, — сказал Костя, — так что возьми себя в руки, старик.