Как и договорились, Владимир пришел за два часа до отхода поезда.

Услышав резкий хлопок лифта, донесшийся с лестничной площадки, Светлана кинулась к двери и открыла ее раньше, чем Владимир успел нажать кнопку звонка.

— Почему без деда? — удивилась Светлана. Еще позавчера они договорились, что Владимир заедет за дедом.

— Болен. Только что от него.

— Что с ним?

— Острый приступ радикулита.

— Врач был?

— Я вызвал. — Владимир недовольным взглядом окинул Светлану. — Может, ты в квартире продолжишь допрос?..

— Ах, извини, синьор! — Приседая, Светлана сделала резкий выпад назад, давая проход Владимиру, отчего у нее получилось нечто среднее между реверансом благовоспитанной барышни и услужливым жестом лакея. — Прошу.

Владимиру было не до шуток. На сердце скребло, деньги кончились, хорошо, что дядя Сеня чуть ли не под партийное слово ссудил вчера вечером до получки десять рублей. А тут, как на грех, комендант уже второй раз предупредил, что на его место в общежитии есть уже кандидатура.

Владимир прошел в столовую и сел в кресло рядом с аквариумом.

Светлана собиралась в дорогу. На ней были песочного цвета платье и белые босоножки. Схваченные белой лентой волосы мелкими струйками падали на раскрасневшиеся щеки, на лоб, отчего она то и дело откидывала их назад. Она уже устала. Ей никто не помогал. И это почти полное равнодушие и безучастие к ее сборам со стороны Владимира и тетки пробуждало в ней безотчетное упрямство. «Все равно будет по-моему!.. Все равно вы меня не остановите!..» — как бы говорила она всем своим видом, каждым движением.

И если тетка еще не теряла надежды отговорить Светлану от поездки в Сибирь и несколько раз за утро пыталась воздействовать на нее то увещеванием, то слезами, Владимир даже и не пытался помешать ее отъезду — знал, что Светлану теперь ничто не удержит. Более того, он был уверен; стоит ему только принять сторону Капитолины Алексеевны, к решению Светланы поехать в Сибирь прибавится еще и желание сделать назло, поставить на своем. А поэтому он сидел молча в кресле и мрачно курил.

Из соседней комнаты время от времени доносились голоса Брылева и Капитолины Алексеевны.

— Деду плохо?

— Не так от боли, как от обиды.

Светлана подняла на Владимира вопросительный взгляд.

— Потому что я уезжаю в Сибирь?

— Нет, не поэтому.

— А почему же?

— Вчера вечером ему с курьером доставили письмо из Министерства социального обеспечения. Первый заместитель министра персонально приглашает Петра Егоровича на заседание коллегии, которое состоится завтра. А он прикован к постели. Говорит, что готовился к выступлению на этой коллегии две недели. А тут такая нелепость, радикулит.

— Так и не скажет дедушка свою коронную речь на коллегии? А он ее так готовил.

— Твой дед не из тех, кто при первом дождичке бежит в кусты. Его речь дойдет до членов коллегии, хотя он и болен.

— Каким образом? — Светлана подозрительно посмотрела на Владимира: не шутит ли?

— Когда я зашел к нему, он лежа писал и сказал, что будет писать всю ночь, чтобы к утру, когда я зайду к нему, его речь была готова.

— Ты зайдешь к дедушке, Володя? Поможешь ему? — спросила Светлана.

— Зайду. Он просил утром отвезти его письмо и передать в руки самому замминистра или его помощнику.

Светлана села на чемодан и приложила ладони к пылающим щекам.

— Ну и дедушка!.. Заядлый.

— Не заядлый, а принципиальный.

— Вот кто за ним тут будет ухаживать, когда я буду в Сибири, — это вопрос.

— Буду заходить.

— Может быть, ты переехал бы на время к деду? И ему будет веселее, и комендант не будет висеть над душой.

— Посмотрим, — хмуро ответил Владимир, прикуривая новую сигарету.

— Где ты вчера был весь день? — не глядя на Владимира, спросила Светлана.

— На Николиной горе.

— Что ты там делал?

— Помогал школьникам делать ограду вокруг братской могилы.

Светлана захлопнула крышку чемодана и разогнула спину.

— Какое сегодня число?

— Двадцатое.

— Значит, сегодня?.. — Меж бровей Светланы обозначилась тонкая морщинка.

— Да, отцу моему сегодня было бы ровно пятьдесят лет.

— Почему ты меня не взял с собой?

— У тебя хватит своих хлопот, — ответил Владимир, растирая пальцами сизый пепел от сигареты.

Светлана знала, что отец Владимира был убит в боях под Москвой в ноябре сорок первого года. Владимир еще не родился, когда в затянутое осенними дождями сибирское село пришла похоронная. Мать ходила на последнем месяце беременности. Она еще издали, из окна, увидела молодую почтальоншу, которая с необычной для ее лица скорбной виноватостью устало поднималась на крыльцо.

Мать разорвала казенный конверт, прочитала похоронную и тут же, на крыльце, рухнула в беспамятстве. А когда пришла в себя, то долго не могла понять, почему столько соседей собралось у нее в избе и почему она лежит в кровати днем.

Так и не увидел Владимир своего отца, погибшего на Николиной горе. А когда приехал в Москву и поступил на завод, то по архивам Министерства обороны нашел место боевых позиций полка, в котором сражался отец. Позже, через год, он узнал, что похоронен отец в братской могиле в центре дачного поселка.

Обо всем этом знала и Светлана. Каждый год в день рождения и день смерти отца Владимира они вместе ездили на Николину гору. А вот вчера она не была с Владимиром. Забыла…

— Кого ты хочешь удивить своим отъездом? — съязвил Владимир.

— Тебя, тетку и Москву!.. — огрызнулась Светлана.

В комнату вошли Капитолина Алексеевна и Брылев. Видя, что Светлана уже почти сложила все вещи, тетка решила еще раз отговорить ее от столь легкомысленного решения.

— Какая из тебя крановщица?.. И потом — эта нелепая поездка!.. Ни разу в жизни ты не прополола и грядки. Да тебя, белоручку, засмеют колхозники.

До сих пор сумрачно молчавший Брылев наконец заговорил:

— Ничего, Капитолинушка! Не на войну отправляешь и не в монастырь. И не на год!.. А всего-навсего на какие-то три недели. Не успеем как следует соскучиться, а она уже будет тут как тут. А завода не бойтесь. Завод еще никого не испортил. Наоборот, сильных натурой он только закаляет..

Капитолина Алексеевна не слушала Брылева Она стояла у окна спиной к Светлане. Ее рассеянный взгляд скользил где-то на вывесках домов противоположной стороны улицы. Мозг ее работал в одном направлении: отговорить от завода, удержать от этой никому не нужной поездки в сибирский колхоз.

— Так что же мне сказать Марии Николаевне? Вчера вечером она опять звонила. Говорит, что приберегает для тебя это место.

— Повторите ей то, что сказал на этот счет дедушка.

— Неблагодарная!..

— Такая уж, наверно, родилась… Не взыщите.

Капитолина Алексеевна направилась в спальню, но в дверях круто остановилась.

— Вчера я разговаривала с одним своим старым знакомым, профессором, заведует кафедрой в пищевом институте…

Светлана, как от чего-то нестерпимо горячего, отшатнулась от чемодана.

— И что же сказал ваш пищевой профессор?

— Обещал помочь. Он в хороших отношениях с ректором института. — По тону Светланы Капитолина Алексеевна почувствовала, что это ее предложение, как острое жало, кольнуло племянницу, которая, кроме театрального института, ни о каком другом институте и слышать не хотела.

К ее щекам прихлынула кровь.

— Уж не хотите ли вы сделать из меня мастера кишочного цеха на мясокомбинате?

Капитолина Алексеевна тут же нашлась:

— В наше время, девочка, все профессии почетны. Любой труд в нашей стране не является зазорным. — Она была почти уверена, что на этот довод Светлана не посмеет возразить.

— Я читала об этом в Конституции. — Светлана взглянула на часы. До отхода поезда оставалось час пятнадцать. — Володя, сходи, пожалуйста, возьми такси.

Владимир сидел неподвижно, с безучастным выражением лица.

Светлане показалось, что он в самом деле не слышал ее просьбы.

— Володя, прошу тебя, сходи, пожалуйста, за такси, иначе я опоздаю на поезд.

Владимир не шелохнулся. Он сидел с таким видом, будто в эти минуты он решал трудную задачу. Ответ задачи близок, но окончательно приблизиться к нему ему все еще мешают Светлана и Капитолина Алексеевна со своей болтовней о пищевом институте. Поэтому ответ его прозвучал потусторонне, механически:

— Схожу…

Светлана вышла в соседнюю комнату. Следом за ней вышла и тетка.

Брылев подошел к Владимиру и положил на плечо ему руку.

— Не горюй, мамонька. На перстне у царя Соломона были выгравированы гениальные слова: «И это пройдет». — И тут же, став в позу, начал читать из Есенина:

…Все пройдет, как с белых яблонь дым, Увяданья золотом охваченный, Я не буду больше молодым…

Только не пей. Убереги себя от этой страшной пропасти. Из нее мало кто возвращался назад. И не вздумай дружить со мной.

Владимир поднял на Брылева удивленный взгляд:

— Это почему?

— У нас общность судеб, — почти таинственно, так, чтобы никто не слышал, проговорил Брылев, — Тебе, Володенька, этот соблазнительный Олимп славы только приснился, как сказка, а я на нем был много-много лет. А впрочем, — Брылев решительно и энергично похлопал Владимира по плечу. — Все ерунда!.. Выпьем лучше, Володенька. У меня сегодня получка. — Он пружинисто ссутулился, отвинтил дрожащими пальцами рукоятку трости и достал из буфета две хрустальные рюмки. — Все перемелется — мука будет. И запомни главное — все дороги ведут в Рим.

— Не понимаю. — Владимир встал с кресла и, заложив руки в карманы, стоял покачиваясь. — Ничего не понимаю. Рим, мука — к чему все это?

— Все в землю ляжем, все прахом будем. — Брылев наполнил до краев хрустальные рюмки. Озираясь по сторонам, завинтил трость. — Выпей, друг мой, станет легче. У меня к тебе будет большой разговор. Но это уже после того, как проводим Светлану. Не вешай голову и не мечи икру. Институт позади, теперь ты вольная птица. Ты еще не раз убедишься, каким другом может быть Корней Брылев!

Вошла Светлана. Лицо ее искривилось, как от боли.

— Володя!.. Опять?!

— Что?

— Всю эту неделю ты пьешь почти каждый день.

— Не день, а вечер, — буркнул Владимир, отстранив рюмку.

— А это существенно, — поддакнул Корней Карпович. — Пока вечер… А это еще не так страшно.

Владимир смотрел на Светлану, и ему все еще не верилось, что через час-полтора ее увезет от него поезд и между ними лягут тысячи и тысячи километров. А ему сейчас она так нужна. Хоть ненадолго, а все-таки разлука. А ведь она красивая. А с красивыми разлука опасна. Ой как опасна… Красота как солнце, а к солнцу тянется все живое: альпийский цветок в горах Тибета и роза в королевской оранжерее, подсолнух в огороде рязанской деревни и даже (о, как еще тянутся!) истомленные бледно-голубые прожилки картофельной ботвы, выросшей в темном чулане или под крыльцом, куда солнце ненадолго тоненьким кинжальным лучиком прорезается сквозь щели досок или добела раскаленной пикой прорывается через круглое отверстие от выбитого сучка.

— Может быть, ты все-таки передумаешь?

— Все уже решено. Как только приеду на место — обо всем напишу. Сейчас мне в Москве душно. Даже гадко вспомнить мой провал на экзаменах. Я читала бездарно!

— Я пошел за такси. — Владимир вышел из комнаты.

Следом за ним кинулся повеселевший Брылев.

— И я с тобой. — Но у двери он замешкался, подошел к серванту, взял свою неразлучную трость. — Еще древние римляне говорили: «Tres faciunt collegium!..»

— Что это означает? — спросил Владимир.

Брылев ткнул пальцем себя в грудь, потом в плечо Владимира и прижал к груди трость.

— Трое составляют коллегию!

Как только они ушли, в столовой раздался непрерывный телефонный звонок. Капитолина Алексеевна подняла трубку.

— Да, да, я слушаю… Леночка? Здравствуй, милая. — Горестно вздохнув, она несколько раз расслабленно кивнула головой. — Да… Да… Все по-прежнему. На завод. А сейчас едет в колхоз. А что я могу сделать? Я уже все, что могла, пустила в ход. И все бесполезно. Передаю ей трубку, поговори с ней сама. Я уже устала… Смертельно устала… У меня от ее капризов гипертонические кризы.

Светлана подошла к телефону и взяла трубку.

— Мамочка? Здравствуй… Что? Подождать?.. Не могу я вас подождать… Понимаешь — не могу. Ведь не одна же я еду. Нас едет большая группа. Девушки и парни из нашего цеха… Да… Да…

В коридоре раздался звонок. Звонок был решительный и настойчивый. Капитолина Алексеевна метнулась в коридор.

— Мамочка, ты не беспокойся обо мне, все будет хорошо. Чувствую я себя отлично… Аппетит? Аппетит у меня как у солдата в походе… Дедушка? Он жив-здоров, приедет провожать меня на вокзал. У них с тетей конфликт местного значения… Да, да… Ты не волнуйся, мамочка. Володя?.. У него большие неприятности, но думаю, что все утрясется. Он только что ушел за такси. — Светлана мельком взглянула на часы. — Мамуля, поезд отходит ровно через час. До свидания, мамочка. Десять раз поцелуй за меня папу.

Светлана положила трубку и расслабленно опустилась в кресло. Руки ее вяло повисли над полом, голова откинулась на спинку. Она не слышала, как в гостиную вошла тетка. Открыла глаза лишь тогда, когда совсем рядом прозвучали ее шаги по паркету.

— У вас какое-то странное выражение лица, — сказала Светлана. — Что-нибудь случилось? Кажется, к нам кто-то пришел?

На щеках Капитолины Алексеевны пламенели малиновые круги. В глазах колыхался не то испуг, не то крайнее удивление.

— Случилось большое!.. Случилось необыкновенно огромное! — с выражением таинственной растерянности проговорила Капитолина Алексеевна.

— К нам пришел пищевой профессор? — попыталась съязвить Светлана.

— Нет… К нам пришел Кораблинов.

— Что?! — Лицо Светланы словно обдало серым пеплом. Она даже попятилась в угол столовой и стояла неподвижно, с широко раскрытыми глазами.

— Он хочет говорить с тобой, — как заклинание произнесла Капитолина Алексеевна и сделала шаг навстречу племяннице.

— Он уже… все сказал мне, — срывающимся голосом, но так, чтоб слышал Кораблинов, ответила Светлана.

— Ты должна поговорить с ним!.. — Голос тетки прозвучал тихо, но властно. — Я приглашу его сюда.

А через минуту в столовую вместе с Капитолиной Алексеевной вошел Кораблинов.

— Здравствуйте.

— Добрый вечер, — еле слышно ответила Светлана. К щекам ее, смыв бледность, бурно хлынула кровь.

Кораблинов выглядел усталым, измученным. Можно было подумать, что он или неизлечимо болен, или долго ходит под тяжестью какой-то большой вины, о которой знает только он один и которую люди, близко окружающие его, по неопытности своей считают за доблесть. Что-то мучило его, какой-то тайный, невидимый червь точил его душу. И глаза… Таких печальных глаз Светлана у Кораблинова еще не видела…

— Капитолина, прошу тебя, оставь нас на несколько минут вдвоем, — Кораблинов посмотрел на Капитолину Алексеевну и устало улыбнулся.

— От родной тетушки у меня нет секретов.

Не обращая внимания на слова племянницы, Капитолина Алексеевна бесшумно удалилась из комнаты.

Кораблинов заговорил не сразу. Некоторое время он стоял и, глядя на Светлану, как бы взвешивал, с чего начать ему этот непривычный для него и тяжелый разговор.

— Я пришел к вам, Светлана, чтобы просить прощения за тот вечер… Если захотите, вы сможете понять меня… Хочу уверить вас только в одном — тогда мной руководило искреннее чувство, я был смешон. Я заслужил ваш гнев и обиду. Но я не хотел оскорбить вас. Поверьте мне, не хотел…

— А на экзамене?

— Я был не прав.

Только теперь Светлана заметила, что за последние полторы недели Кораблинов заметно постарел. Не было в его облике и в осанке того горделивого кораблиновского всемогущества, которым он незримо подчинял себе окружающих. Теперь перед ней стоял просто старый человек. Стоял и просил прощения. Это был уже не тот властолюбивый Кораблинов, который у памятника Пушкину читал монолог Самозванца. И не тот вдохновленный путешествием артист, что восторженно вспоминал о Венеции и гондольерах…

— Вы мстили мне?

— Да.

— Что еще вы хотите сказать мне?

— Приказом директора института вы зачислены студенткой актерского факультета.

Светлана мгновенно встрепенулась и подалась вперед:

— Когда?

— Сегодня. Вот выписка из приказа. — Он подал Светлане приказ, и она молча пробежала его глазами. В эту минуту она не понимала, что происходит вокруг.

Капитолина Алексеевна, которая только что бесшумно вошла в комнату, почти вырвала из рук племянницы приказ. Она быстро прочитала его и, словно обезумев от радости, прижала лист бумаги к груди.

Расслабленной походкой Светлана подошла к окну поперлась руками о край подоконника. Ее плечи вздрагивали. Она плакала.

— Что еще вы пришли сообщить мне? — еле слышно прозвучал ее голос, захлестнутый рыданиями.

— Я хочу, чтобы вы учились в моей творческой мастерской.

— И все?..

— Да, пока это главное для вас.

Тетка не находила себе места. Она уже успела принять сердечные капли и веером, который она достала из буфета, судорожно махала около лица.

Светлана с трудом поборола рыдания. Голос ее несколько окреп, но пальцы все так же цепко сжимали край подоконника.

— Спасибо за неожиданное сообщение и за предложение учиться в вашей группе… Но…

— Что «но»?.. Что это за «но»?! — почти выкрикнула Капитолина Алексеевна, продолжая обмахивать лицо перламутровым веером.

Теперь голос Светланы звучал уже твердо и резко. Не стыдясь слез, которые душили ее, она круто повернулась к тетке и Кораблинову.

— Моя группа ровно через час отправляется с Ярославского вокзала. А через месяц меня ждет завод. С приказом вы опоздали ровно на три дня…

— А как же институт? Где же ваша мечта о большом и светлом искусстве? — спокойно спросил Кораблинов, поборовший волнение и неловкость первых минут необычной встречи.

— В большое искусство есть и другие дороги… И я их вижу!

— Вы хотите загубить свой талант?! Одумайтесь, пока не поздно! — В голосе Кораблинова звучала искренняя, почти отеческая тревога. И это желание добра Светлана почувствовала. Но она не допускала никаких компромиссов — слишком велика была обида, нанесенная Кораблиновым ей и Владимиру.

— Я уже много думала.

— Не горячитесь… Вы еще молоды и из-за своего строптивого характера можете на всю жизнь искалечить свою судьбу, — спокойно и мягко урезонивал ее Кораблинов.

Теперь Светлана уже жалела, что так резко и так вызывающе ведет себя со старым режиссером. Кроме того, у нее мгновенно созрел дерзкий и неожиданный план.

— Хорошо… Я приму ваше предложение. Но разрешите мне поставить одно условие.

Лицо тетки передернулось в нервном тике и застыло в гримасе крайнего удивления и негодования, которые вот-вот вырвутся воплем возмущения. Но она сдержала свой гнев и с замиранием сердца ждала, что же ответит на эту, как ей показалось, наглость Кораблинов.

Кораблинов молчал.

Светлана повторила последние слова:

— Я принимаю ваше предложение, но только с одним условием.

— Говорите, — сдержанно ответил Кораблинов.

— Она окончательно сошла с ума! — не выдержав, воскликнула Капитолина Алексеевна и схватилась за сердце.

Теперь Светлана уже не замечала тетки. Ею овладело единственное желание — увидеть Кораблинова побежденным.

— Докажите, что вы искренне цените меня и свои личные обиды готовы забыть только ради того, чтобы, как вы выразились, сохранить меня для искусства.

— Говорите…

— Восстановите, пожалуйста, Владимира Путинцева на его роль в фильме — и я буду учиться у вас. И приму это за великую честь.

Кораблинов свел свои черные с серебряными нитями брови. Таким лицо режиссера становится в минуты, когда перед ним встает трудно разрешимый творческий вопрос или такая житейская неожиданность, в которой он окончательно еще не разобрался.

— Что же вы молчите? — тихо спросила Светлана.

— Боже мой!.. Боже мой!.. — простонала тетка и расслабленно опустилась в кресло.

Кораблинов по-прежнему стоял посреди комнаты, большой, седой, растерянный…

— Я… не могу этого сделать, — наконец твердо и определенно ответил он.

На Светлану сразу же и совсем некстати напал нервный смех. И этот ее смех поставил в неловкое положение Кораблинова.

— Что же тут смешного? — холодно спросил он.

— А вы, Сергей Стратонович, не очень-то смелый человек! Всего лишь десять дней назад в ресторане «Чайка» вы громами и молниями клялись в любви ко мне, умоляли меня быть вашим другом, вы предсказывали мне феерическую карьеру кинозвезды!.. — И, словно что-то вспомнив, Светлана тревожно посмотрела на часы. — Извините, я собираюсь в дорогу. — Слова эти была произнесены так, словно Светлана хотела сказать: «Оставьте меня в покое».

В комнату вошел Владимир.

Уж чего-чего, а встречи с Кораблиновым здесь, в квартире Светланы, он совсем не ожидал. Тем более в такие минуты, когда ему было так тяжко, что впору хоть выть на белопенные облака, невесомо плывущие в синеве над Москвой. Он даже опешил. Растерялся так, что стоял в дверях и не знал, входить в комнату или убежать… Первое, что бросилось ему в глаза, — это потеки от слез на щеках Светланы. И лицо Кораблинова — виноватое и растерянное.

Капитолина Алексеевна подошла к Владимиру и подала ему выписку из приказа. Он читал его медленно, время от времени вскидывая глаза то на Кораблинова, то на Светлану. А когда прочитал, то сделал несколько шагов к «Спидоле», стоявшей на пианино, и, как на гвоздь, наколол бумажку с приказом на антенну.

— Такси подано. Какие еще будут распоряжения? — Об этом он спросил уже с порога, обдав ненавистным взглядом Кораблинова, Светлану и тетку.

— Володя!.. Ты не смеешь так думать!.. — Светлана сделала шаг в сторону Владимира, но он резким жестом остановил ее: «Не подходи…»

— Поздравляю! Сработано чисто. Желаю удачи. Прощайте.

В коридоре, у входной двери, его настигла Светлана.

— Вернись!.. Я должна тебе все объяснить…

Владимир резко отстранил ее.

— Подло!.. Гадко!..

За ним захлопнулась дверь. Светлана вернулась в столовую. Кораблинов и тетка неловко молчали.

— Итак, мы, кажется, обо всем договорились. Моего условия вы не принимаете? А раз так…

Кораблинов стоял уже в дверях.

— Такого условия я принять не могу.

Он ушел не попрощавшись. Тетка не находила себе места.

— Нет, нет… Тебя явно нужно отвезти на Канатчикову дачу. У тебя что-то с головой.

Минут через десять, когда все уже было собрано и чемодан Светланы стоял в коридоре, снова на пороге, как гриб из земли, появился сияющий Брылев.

Сегодня у него день свободный от репетиций и от спектакля.

— Я провожу тебя, Светочка. Моя покойная бабушка говорила, что у меня легкая рука.

Что-то озорное шевельнулось в душе Светланы. Взяв у Брылева трость, она поспешно отвинтила рукоятку и вылила остаток рома в две рюмки.

Тетка сидела в кресле и со страдальческим лицом наблюдала за племянницей.

Подняв высоко рюмку, Светлана неестественно весело воскликнула:

— Французы говорят: вино налито — нужно его выпить!..

Брылев чокнулся со Светланой.

— За твою счастливую звезду, Светик!.. А я в нее верю!

Светлана поцеловала Брылева в щеку.

— За новые встречи!.. За новых людей на новых дорогах!

…Провожали Светлану тетка и Брылев. Как ни крепилась она, но в последнюю минуту прощания не сдержала слез. Свесившись из окна вагона, всеми силами стараясь улыбаться, она крикнула:

— Не поминайте лихом!

Она смеялась, а глаза плакали…