Олимпиада Арнольдовна Кулагина до революции была неофициальной пайщицей публичного дома госпожи Медниковой. В 1914 году, после того как у нее убили на германском фронте мужа, Кулагина спуталась с одним гвардейским офицером, заядлым кутилой, выдававшим себя за холостяка. В заведении Медниковой он чувствовал себя своим человеком. От этого гвардейца Кулагина забеременела и ждала ребенка. Вскоре, однако, обнаружилось, что у него в Петрограде жена и двое детей. С горя Кулагина начала пить. Всякий раз, напившись, она рассказывала о своей несчастной любви и о подлеце офицере, на которого потратила почти все сбережения. В таком-то положении, проматывающую в непрерывных разгулах и оргиях свою долю в заведении Медниковой, Кулагину застал семнадцатый год. Выселенная из дорогой меблированной квартиры на Большой Грузинской, она успела кое-что продать и заняла маленькую, полуподвальную из двух комнат квартирку в Рекрутском переулке.
Вскоре началась гражданская война. В годы голода и разрухи Кулагина с большим барышом спекулировала кокаином и морфием, которые ей доставлял контрабандным путем один бывший офицер белой армии. Но и эта связь вскоре кончилась тем, что ее нового друга посадили в тюрьму.
Все последующие тридцать лет Советской власти Кулагина нигде не работала. Обо всем, что делалось в ее квартире, соседи могли только догадываться. Особой дружбы она ни с кем не водила, была со всеми одинаково вежлива и давала взаймы, когда к ней обращались. Зато часто видели соседи, как приходили к ней с вещами незнакомые люди, почти всегда новые и преимущественно молодые, уходили же, как правило, без вещей. «Спекулирует», - догадывались соседи. Догадывались, но пойти и сообщить в милицию никто не решался. Во-первых, потому, что старуха никому не делала зла, а во-вторых, мало ли к кому кто приходит и оставляет вещи. Не пойманный - не вор.
С годами Олимпиада Арнольдовна становилась все согбенней и согбенней, и все неприятнее и длиннее делались черные волосы на родинке ее верхней губы.
И вот ее дом под наблюдением. Впервые за все тридцать лет сомнительной и ни для кого не ясной жизни Кулагиной.
Эти скудные и отрывочные данные, которые Захаров собрал о Кулагиной, прикрашенные и дополненные воображением и домыслом, уже рисовали ему общий контур портрета старухи довольно ярко.
За квартирой Кулагиной Захаров наблюдал уже три часа, но в ней словно вымерли. Больше часа он просидел в парикмахерской, откуда хорошо просматривались окна и вход в квартиру. Когда в парикмахерской сидела очередь, еще легко было оставаться незамеченным. Теперь же, к двенадцати часам дня, очередь значительно поредела, и мастер на протезе стал чаще и подозрительнее посматривать в его сторону.
Облюбовав хозяйственный магазин, откуда можно будет так же хорошо наблюдать за квартирой Кулагиной, Захаров решил посидеть еще минут пятнадцать, а затем уж менять позицию.
Парикмахерская была маленькая, а поэтому разговоры мастеров с клиентами слышались даже в прихожей.
В первом кресле при входе в зал сидел маленький и немолодой остроносый мужичонка в сером хлопчатобумажном пиджаке. Был он словоохотлив и говорил с ярко выраженным вятским диалектом. Завязав разговор о седых волосах, он стал хвастаться тем, что у них в роду до самой смерти никто не седеет. А когда белолицая и грудастая парикмахерша из вежливости покачала удивленно головой да еще причмокнула губами, вятич разошелся и начал вспоминать своих бабку и деда, которые дожили до восьмидесяти лет и не знали, что такое зубная боль.
- До самой смерти сама нитку в иголку вдевала! - похвалился вятич и стал ждать, что вот-вот сейчас кто-нибудь удивится: «да неужели?», «да что ты говоришь?»
Но никто не удивлялся. Мастера, видавшие и не таких говорунов, спокойно стригли и брили, думая о том, как бы неотразимо-вежливей предложить клиенту освежиться; клиенты, кто закрыв глаза, кто любуясь на себя в зеркале, неподвижно и молча сидели в креслах.
Оставшись в очереди один, Захаров вышел из парикмахерской и направился в хозяйственный магазин. Но не успел и переступить порога, как увидел: дверь квартиры, которую он держал под наблюдением, открылась и из нее вышла старуха.
Все, что было сказано о ней Краюхой и Дембенчихой, теперь в натуре появилось перед его глазами. Это она! Во всем черном, сгорбленная, с палкой. Такой именно он и представлял ее себе. Захарову даже показалось, что он отчетливо видит неприятную, вызывающую чувство брезгливости, родинку на верхней губе.
Старуха, осмотревшись по сторонам, не по возрасту твердой походкой перешла улицу и направилась в сторону скверика, где на желтом песке играли дети. Неподалеку от детей на лавочках - кто сонливо позевывал, кто занявшись книгой или вязаньем - сидели няни, бабушки, матери…
Захаров вышел из магазина и направился к скверику. От волнения почувствовал легкий озноб в теле. Это чувство он испытывал и раньше, когда ехал за Кондрашовым и когда разыскивал родственницу Петухова. Но теперь это было другое волнение, не радостное, а тревожное. Если по адресу «тетушки» он ехал почти с твердой верой в успех и считал, что он уже и царь и бог, то сейчас, обжегшись на молоке, он готов был дуть на воду.
Старуха присела на третью от входа лавочку и посмотрела из-под ладони на часы, вмонтированные в стену нового десятиэтажного дома напротив. Посмотрел на часы и Захаров: без двадцати минут два. Почти пять часов он провел у дома Кулагиной.
Захаров сел на некотором удалении от старухи, откуда она была ему хорошо видна, и развернул газету.
Так прошло пятнадцать минут. Несколько раз старуха бросала взгляд в сторону метро, время от времени посматривала на часы, приложив к глазам ладонь. Было ясно, что она кого-то ждала.
Захаров закурил и стал осторожно из-за газеты всматриваться в лицо Кулагиной, пытаясь найти в нем следы той грязной и распутной жизни, которая осталась за ее плечами. Ничего святого, ничего женственного и материнского не было в этом алчном и отталкивающем своим безобразием лице.
Ровно в два часа рядом со старухой присел молодой человек в сиреневой тенниске и изрядно поношенных коричневых сандалетах. Он был несколько выше среднего роста, хорошо сложен и с мужественными чертами лица. «Как она на него посмотрела!» - подумал Захаров и, делая вид, что читает газету, продолжал наблюдать теперь уже за двоими.
Не поворачивая головы в сторону соседа, старуха что-то прошамкала. Слов Захаров не расслышал, но, судя по ее взгляду, беспокойно бегающему по скамейкам напротив, он понял, что она о чем-то предупреждает подошедшего.
«А может быть, мне просто кажется? - колебался Захаров. Но в следующую секунду он уже отчетливо видел, как Кулагина незаметно достала из-за обшлага рукава маленький пакетик и, подержав его с минуту, незаметно положила рядом с собой. Широкая кисть молодого человека в сиреневой тенниске опустилась на этот пакетик, но сжалась не сразу. Постороннему, неопытному глазу было бы трудно заметить, как быстро и ловко совершилась эта тайная передача.
Через минуту молодой человек поднялся и, сказав что-то старухе, направился мимо Патриарших прудов в сторону Садового кольца.
Следом за ним, несколько приотстав, шел Захаров.
«Нет, задерживать его пока рано. А вдруг этот человек к делу Северцева не имеет никакого отношения? Торопливостью можно испортить все. Нужно довести его до дома, узнать адрес, установить личность. Тогда станет ясно, что это за птица», - рассуждал Захаров и продолжал следовать за неизвестным.
Когда Патриаршие пруды остались позади, юноша в сиреневой тенниске остановился, осмотрелся и пересек улицу. В следующую минуту Захаров увидел, как он вошел в пивную палатку. Войти туда вслед за неизвестным Захаров не решался. Ему ни в коем случае нельзя попадаться на глаза этому человеку.
По улице в тени молодых лип прохаживался лейтенант милиции. Захаров подошел к нему. Предъявив удостоверение личности, он попросил его проверить документы у юноши в сиреневой тенниске.
- Самому мне нельзя, это мой объект, - пояснил он.
В подобных случаях, как правило, документы проверяют не у одного только подозреваемого, а еще у двух - трех случайных граждан. Делается это для того, чтобы не вызвать особого подозрения у разыскиваемого преступника. Предупреждать об этом лейтенанта Захаров не стал. Он полагал, что лейтенант проведет проверку именно таким образом.
Минут через десять, в течение которых Захаров успел выкурить две папиросы, из пивной вышел лейтенант и медленной походкой, как будто бы ничего не произошло, направился к газетной витрине, у которой его поджидал Захаров.
- Пишите адрес, - сказал он тихо, делая вид, что читает газету.
- Говорите, я так запомню.
- Максаков Анатолий Григорьевич, год рождения тысяча девятьсот двадцать седьмой, прописан по Ременному переулку, дом семнадцать, квартира три.
«Максаков Анатолий Григорьевич, Ременный переулок, дом семнадцать», - про себя повторил Захаров, не спуская глаз с двери пивной палатки, откуда с минуты на минуту мог появиться юноша в сиреневой тенниске.
Вскоре Максаков вышел и остановил проходившее мимо свободное такси.
Для Захарова это было неожиданностью.
«Улизнул. Неужели почувствовал слежку? А впрочем, нужно меньше гадать и больше делать!» - Захаров решил немедленно ехать в отдел и поставить обо всем в известность Григорьева.
Когда он проходил сквером, старухи там уже не было.